Читать книгу Восточный проект - Фридрих Незнанский - Страница 1

1

Самолет летел навстречу ночи. Над Екатеринбургом уютный, комфортабельный салон «Як-40» из специального авиаотряда «Россия» еще заливало высоко стоявшее солнце, ослепительно отражаясь в полированных панелях внутренней обшивки. Через два часа, над Новосибирском, начали сгущаться сумерки, солнце висело низко над горизонтом – большое и красное, предвещая на завтра ветреную погоду. В салоне включили свет. А еще спустя два часа, при подлете к Белоярску, стало совсем темно, лишь на западе оставалась еще тонкая алая полоска вечерней зари.

Каждый из четверых мужчин среднего возраста, пассажиров самолета, занимался своим делом. Один из них, лысый крепыш по фамилии Гаранин, дремал, опустив спинку кожаного кресла до почти лежачего положения. Другой, худощавый шатен в темно-синем в полоску костюме с желтым, аккуратно повязанным галстуком, лениво просматривал, сдвинув на кончик носа модные очочки, очередную газету, целая кипа которых валялась возле его кресла на полу. Скорее всего, уже без интереса, просто от нечего делать. Третий, устроившийся в хвосте самолета, толстый, кудрявый блондин в голубой ковбойке и джинсах, которого все звали Аликом, увлеченно читал наверняка детектив в яркой обложке – из тех, что продаются во всех газетных киосках, на вокзалах, в аэропортах специально для отбывающих в дорогу. Небольшая книжица карманного формата, что называется, на один присест, прочитал и выбросил, поскольку не жалко. Трамвайной ее называли раньше, эту литературу, чтоб в трамваях читать, на ходу, буквы чтоб не забывать.

Четвертый пассажир, сидевший отдельно от остальных за столом у раскрытого ноутбука, был строг и сосредоточен на протяжении всего полета. Даже перед заходом солнца не оставил своей работы, когда Алик подавал на стол, для всех, разумеется, поздний чай или ранний ужин – это как кто хотел назвать данный прием пищи. Чай, кофе, закуски всякие, бутерброды. А обедали по полной программе еще на подлете к Екатеринбургу, так что дискомфорта по части еды никто не испытывал. К тому же Алик старался, чтоб все выглядело лучше, чем на земле, во всяком случае.

Собственно, ради этих четырех человек и летел самолет почти через всю страну в старинный сибирский город. А там, внизу, в ослепленном прожекторами аэропорту их уже собирались встречать местные власти – это само собой, представители крупного бизнеса, ну и журналисты, как всегда. Большая, представительная компания собралась для встречи, успели и дополнительное освещение установить – для телевизионной съемки. Знали ведь, зачем московские гости пожаловали.

Впрочем, VIP-персоной в самолете был только один – сидевший за столом Сальников, министр Минтяжэнергопрома, остальные представляли его личный обслуживающий персонал: сотрудник службы безопасности, пресс-секретарь и буфетчик. Последний практически всегда сопровождал министра в его поездках, у Виталия Анатольевича было не все в порядке с желудком, и ему требовалась специальная диета, поддерживать которую в командировках бывало целой проблемой. Но Алик не роптал, Сальников никогда не капризничал, несмотря на свой жесткий характер. Двоим другим тоже нередко приходилось находиться при шефе – в силу их профессий.

Лететь оставалось уже совсем недолго. Выглянувший из пилотской кабины бортмеханик сказал, что они на подлете, минут пятнадцать, не больше. Да это и чувствовалось, потому что самолет заметно начал снижаться и, видимо, скоро собирался заходить на посадку.

Сальников никуда не торопился и по-прежнему медленно листал записи в своем ноутбуке…

На недавнем заседании кабинета министров он сжато, насколько это было возможно ввиду жесткого регламента, особенно тщательно соблюдаемого в присутствии президента, докладывал о результатах своей командировки в Соединенные Штаты – о встречах там с представителями крупнейшего бизнеса, а также о беседе с американским президентом, которая, вопреки заранее оговоренному краткому времени, отведенному фактически для информации, длилась сорок пять минут. И длилась бы дольше, но над душой у американца висел один из его помощников, несколько панибратски, но довольно-таки красноречиво показывавший шефу на свои наручные часы. Ну, это у них, видно, принята такая свободная манера, когда проходят встречи и ведутся разговоры, не ограниченные строгими официальными рамками, потому что президент видел красноречивые жесты, нетерпеливо и несколько комично отмахивался и гнул свою линию.

Разговор шел по-английски, Сальников достаточно хорошо владел этим языком. Еще не занимая кресла министра, а руководя главком в этом же министерстве, он довольно часто выезжал на международные симпозиумы, форумы, да и у себя был вынужден постоянно принимать многочисленные иностранные делегации.

Невероятная и по большей части не контролируемая даже «компетентными органами» открытость, которую начала демонстрировать всему «свободному миру» Россия в начале девяностых годов, в прямом смысле распахнула двери перед любым не только иностранным бизнесменом, но и авантюристом, жуликом. И количество лиц, интересующихся российскими наработками в области энергетики, немедленно увеличилось даже и не на порядок, а много выше. А так как чаще всего любители российской халявы пользовались непременным покровительством государственных чиновников достаточно высокого уровня, – иначе откуда бы в стремительно нищавшей России одномоментно появилось столько чиновников с сумасшедшими счетами в иностранных банках? – то разбираться со всей этой «шоблой», говоря на их жаргоне, Виталию Анатольевичу приходилось чаще всего самому. Иные его помощники были ничуть не лучше тех же чиновников, направлявших к нему «важных иностранных партнеров» со своими недвусмысленными рекомендациями. Тогда и пришлось ему срочно озаботиться тем, на что, к сожалению, мало обращал внимания в институте, – на изучение английского. И это в дальнейшем очень ему помогало, ибо в серьезных беседах убирало лишнее, а подчас и опасное звено. Опасное в том смысле, что иной раз закрытая тема разговора могла стать достоянием чужих заинтересованных ушей.

Почти часовая беседа с американским президентом велась без посторонних, если не считать таковым настырного сотрудника Белого дома, явно озабоченного своими проблемами. А президента, помимо вопросов текущего и перспективного сотрудничества Штатов и России, очень, как заметил Сальников, интересовали наработки, в частности, научно-производственного объединения «Норильский никель» в области водородной энергетики. Побывав накануне встречи с президентом в Детройте, где Виталий Анатольевич беседовал с топ-менеджерами General Motors относительно их видения перспектив водородного автомобиля, он теперь мог вполне компетентно отвечать президенту, ибо министр был, что называется, в теме.

Отчитываясь о своей командировке на заседании кабинета министров в Москве, Сальников, по сути, повторил в более краткой форме уже для широкого круга своих коллег то, что подробно изложил в записках для президента и премьер-министра. Точнее, он заострил внимание коллег на том, что пытался внушить упрямому американцу достаточно здравую мысль: инвестиционная деятельность в нынешних условиях сотрудничества – это уже дорога с двусторонним движением. И потому не только Америке открывается в России широкое поле для инвестиций. Уже и несколько российских компаний вложили за последнее время в американскую экономику свыше миллиарда долларов. И это вовсе не отток капиталов, как заявляют российские оппоненты, это живое свидетельство того, что отечественный бизнес вошел в пору своей зрелости, что он может вполне успешно расширять горизонты собственного участия в мировой экономике и завоевывать себе новые рынки.

А главной темой обсуждения в Белом доме были инвестиционные проекты. Первый их тип касался совместных с американскими компаниями проектов, реализуемых на территории России. Второй – это самостоятельные проекты российских компаний в США. И наконец, третий тип – совместные проекты США и России, осуществляемые в третьих странах. Другими словами, министр как бы готовил американских партнеров к осуществлению совместного проекта века – строительства нефтепровода из Восточной Сибири к побережью Тихого океана, то есть тут, по его представлению, сочетались первый и третий типы.

Открытым в данном проекте пока оставался один важный вопрос, который в настоящее время становился главным: куда пойдет поток российской нефти – в Японию или в Китай? И позиция Соединенных Штатов, как партнеров в осуществлении проекта, была немаловажной.

У обоих вариантов имелось немало как горячих и заинтересованных сторонников, так и не менее ожесточенных противников, и битва предстояла – это понимали все в правительстве – нешуточная, в прямом смысле не на жизнь, а на смерть. Потому что в этой большой международной игре вокруг глобального, можно сказать, стратегического проекта на кону стояли миллиарды, и никто не желал жертвовать собственными приоритетами ради чьих-то политических целей. А в том, что здесь и прослеживалась большая политика, уверены были все – и в Кремле, и в зале заседаний кабинета министров российского Белого дома, и далеко за его пределами, на бескрайних просторах Сибири, Дальнего Востока и в странах ближайших соседей.

Вот, в принципе, и командировка Сальникова в Штаты стала своего рода разведкой, прощупыванием позиций будущих партнеров, их интересов и, естественно, приоритетов. У японцев они – сугубо свои, у китайцев – тоже, естественно, свои. Серьезную заинтересованность (почти озабоченность, как привыкли долдонить в американской прессе) высказали и американцы. А про Россию и говорить нечего, отечественные нефтяные магнаты, без сомнения, давно успели разделить шкуру еще не убитого медведя.

Конечно, проект будет внимательно рассматриваться, изучаться, обсуждаться, проходить различные стадии согласований и утверждений, начиная от всякого рода комиссий и кончая высшей инстанцией, но в ближайшее время уже намечен официальный визит Президента России в Японию, и, разумеется, японцы обязательно выскажут недовольство неокончательно сформулированной позицией России в этом глобальном вопросе, который для Страны восходящего солнца не менее важен, чем нерешенная проблема нескольких Курильских островов.

Президенту России требовалось иметь свою личную, достаточно обоснованную и в то же время жесткую точку зрения по данному вопросу. Сальников и не удивился, когда после окончания заседания кабинета министров к нему подошел помощник президента и негромко сказал, что ему, Виталию Анатольевичу, назначена сегодня на половину восьмого вечера встреча с президентом по поводу вопроса, о котором министр сегодня и докладывал. Он понял, что президент желает знать и его собственное видение проблемы. Ведь в своем сжатом выступлении Сальников просто физически не смог бы сформулировать и изложить в понятной форме то, как ему самому представляются проблемы, связанные с осуществлением «Восточного проекта» – такое условное название будет еще долго фигурировать, и, возможно, не только до окончательного утверждения планов и сроков строительства нефтепровода. Упомянуть в названии Китай либо Японию было бы непростительной политической ошибкой. А так – что называется, простенько и со вкусом: «Восточный проект», поди разберись, в чей карман…

Значит, на доклад. В министерстве Виталий Анатольевич сложил в папку те материалы, которые могли бы ему пригодиться при обсуждении вопроса у президента, и отправился в Кремль.

Документы, которые он захватил, касались в первую очередь проблем освоения ресурсов Восточной Сибири. Ясно ведь, что реализация самого проекта не может быть проведена в один прием. Как специалист, Сальников это прекрасно понимал. Но видел он и то, что наверняка привлекло также внимание и российского бизнеса: уже само начало строительства принесет огромные «быстрые деньги». Практически сегодня можно будет начинать работу с Талаканским, Ванкорским и другими разработанными месторождениями нефти и газа Восточной Сибири, а также вести разведку новых. И это обстоятельство тем более важно, что общую мощность нефтепровода эксперты определили в восемьдесят миллионов тонн нефти в год. Цифры, прямо надо сказать, впечатляющие, значит, и к пуску объекта необходимо быть готовым заранее.

Личная точка зрения Сальникова, проработанная, кстати, достаточно грамотными специалистами, была такова. Строительство «трубы» на первом этапе следовало вести от Тайшета до Сковородино и одновременно начинать возведение терминала на Тихоокеанском побережье. Дальнейшее же решение вопроса рисовалось следующим образом. Чтобы помирить между собою все стороны, от Сковородино можно было сделать ответвление на Китай. И тогда тридцать миллионов из восьмидесяти могли бы получать наши китайские соседи. Ну да, все это в том случае, если бы они с такой постановкой вопроса согласились. Но они продолжают настаивать, чтобы вся нефть шла только к ним. И успели заручиться в этом смысле поддержкой определенных влиятельных сил даже в Москве, в правительстве. А японцы категорически возражают вообще против «китайского ответвления», они тоже не собираются ни с кем делиться русской нефтью. И американцы, судя по реакции их президента, будут активно поддерживать их в этом вопросе. А это очень серьезно, потому что проект-то совместный. И если озвучивать сегодня «китайский вариант», то, естественно, у японцев возникнет недоуменный вопрос: зачем же тогда строить терминал? Значит, русские предпринимают очередной отвлекающий маневр? Как же будет под таким обстрелом чувствовать себя в Токио российский президент? Очень двусмысленное у него получается положение.

А между тем уже и внутри России развернулась жаркая борьба за каждый из вариантов. И как обычно, в стране, где крупный бизнес хоть и поднял голову, но повадки его страшно далеки от цивилизованного ведения дел, где пока (хм, пока!) торжествуют взятка и пистолет, совсем не исключены и скоропалительные криминальные решения вопросов. К сожалению, нельзя забывать и об этом факторе, ведь слишком большие деньги гуляют, слишком серьезные интересы затронуты – и не только в политике и экономике, но и в криминальной среде.

А «труба» что? Ее все равно построят, и нефть по ней потечет, принося государству и частным компаниям гигантские барыши в долларах, иенах или… юанях.

Однако политика политикой, в конце концов, и японцев с китайцами можно будет уломать на согласительный вариант, нефть дороже амбиций. Но теперь не менее важным становится собственный, внутренний вопрос. Надо привлечь к проекту, уговорить, уломать, убедить российских инвесторов, причем убедить в наиболее выгодном именно для России варианте. Сальников считал таковым совместный, «японо-китайский». Но, увы, мог бы при этом навскидку перечислить не менее десятка своих могущественных противников. Однако, как человек честный и не желающий идти на компромиссы с собственной совестью, он считал своим долгом высказывать личную точку зрения вслух, обосновывая ее прежде всего государственными, а не шкурными интересами. Что он, кстати, и делал на заседаниях правительства. Но министра за эту его «твердолобость» – почему-то позицию государственника кое-кто желал именовать только в такой, уничижительной форме, – мягко говоря, недолюбливали. Да, это, пожалуй, действительно мягко сказано. Но меняться Сальников не собирался, видимо, и президент знал об этом, возможно, поэтому их беседы каждый раз отличались взаимным пониманием.

Мысленно просчитывая сейчас, сидя в машине, возможные результаты сегодняшней встречи, – тема ее тайны не составляла, речь, как он предполагал, могла идти разве что об уточнении единой позиции, – Виталий Анатольевич уже прикидывал и собственные перспективы.

Буквально днями вернулся из утомительной по своему напряжению поездки в Штаты, потом занимался материалами проекта, который, в сущности, курировал лично, пошли отчеты, совещания… С молодой женой толком не посидел, не поговорил, не пообщался, хотя и обещал ведь, а теперь чувствовал, что грядет новая – и снова нелегкая – командировка, на этот раз в Сибирь. Придется лететь и уговаривать, убеждать несговорчивых магнатов, что российскому бюджету «японский вариант» необходим как воздух. Но не исключен и совместный. Это если иного выхода из тупика не будет. Наверняка у президента об этом и пойдет основной разговор.

Виталий Анатольевич неожиданно улыбнулся. Улыбка на его постоянно деловом, озабоченном лице была такой редкостью, что водитель, хорошо знавший характер «хозяина», глазам своим не поверил и удивленно уставился в зеркальце на Сальникова, сидевшего на заднем сиденье. Министр покачал головой, хмыкнул и только потом заметил взгляд шофера.

– На дорогу смотри… – И после паузы спросил недовольным тоном: – Есть вопрос?

– Нет. Просто увидел, вы улыбаетесь, Виталий Анатольевич. Чего-то хорошее вспомнили?

– Ты не поверишь, – неожиданно для самого себя сознался Сальников, – анекдот вспомнил… Старый, черт-те когда слышал… Местечковый маклер собрался устроить свадьбу Ривки, засидевшейся в девках дочери старого Хаима, и князя Гагарина. Отправился уговаривать Ривку. Уговорил. Вышел, вытер платком мокрый лоб и сказал: «Ну слава богу, полдела сделал – Ривку уговорил, пойду теперь уговаривать князя Гагарина».

Водитель рассмеялся, но, к чему этот анекдот, интересоваться не стал. «Хозяин» и так показался ему сегодня непривычно разговорчивым. Да, впрочем, и Сальников вряд ли сумел бы объяснить, что он сам сейчас выглядит, наверное, как тот маклер, поскольку собирается уговаривать сибиряков, большинство из которых, по имеющимся сведениям, будут выступать сторонниками «китайского варианта». Китайцы ведь тоже, поди, зря времени не теряли, успели крепко «заинтересовать» своих лоббистов. Да и сами сибиряки больше пользы для себя лично – а что, такое время! – видят в настоящий момент не столько в межгосударственных, сколько в межрегиональных связях, в своих приграничных возможностях торговли бывшим «всенародным достоянием»…

Президент оказался хорошо информированным, ну конечно, у него же еще и свои каналы. Поэтому и разговор пошел сразу без экивоков, да к тому же встреча была как бы неофициальной, а потому ни прессы, ни посторонних на ней не было. И разговор шел откровенный. Сальников изложил свою точку зрения – со всеми возможными издержками, касавшимися изменений и дополнений в деталях, но не в главном – в направлении, и президент согласился с ним. А в конце разговора, в буквальном смысле как тот самый маклер, о котором почему-то недавно вспомнил в машине Виталий Анатольевич, президент сказал с непонятной усмешкой:

– Нам с вами остается только надеяться, что мы, в вашем лице, естественно, сумеем доказать нашим российским инвесторам важнейшие преимущества выхода к океану. С экономической точки зрения, скажем пока так. Поэтому здесь особенно важно определить для них золотую середину между неповоротливым и отчасти даже заскорузлым местным патриотизмом и объективными потребностями всего государства. Одновременно надо убедить ваших возможных оппонентов в том, что и соседей наших мы тоже обижать не станем ни в коем случае и будем следовать и дальше четко в русле наших государственных, а не региональных, частных договоренностей. Это прежде всего они и должны понять и усвоить. А уж как там они между собой станут договариваться, на своих уровнях, это их личные проблемы. Вы понимаете, о чем я?

Сальников отлично понимал, какого рода договоры могут заключаться с теми же китайцами на местном уровне, и знал также, какое после этого начинается давление на центр.

– Просто надо смотреть на вещи объективно, – продолжил президент, – и жестко определять основные приоритеты, имея в виду, в первую очередь, государственную целесообразность. Короче говоря, у вас имеется целая неделя. – Он произнес это с таким выражением, будто министр обладал вечностью. – И я уверен, что с вашей энергией и знанием проблемы вы справитесь с задачей. На мою полную поддержку и необходимую помощь можете рассчитывать…

Потом президент вернулся уже к чисто политическому аспекту проекта и подчеркнул, как особенно важно нам именно теперь иметь среди «восьмерки» основных мировых партнеров России весомый голос и активную поддержку наших инициатив со стороны восточного соседа. И это касается не только вступления России во Всемирную торговую организацию, в перспективе имеются немало совместных с Японией высокотехнологичных проектов, поэтому усложнять наши и без того непростые отношения не следует, японцы чрезвычайно чувствительны к таким проблемам, которые нам иной раз представляются бесспорными. А ведь еще предстоит их уговаривать на «китайское ответвление».

И в заключение разговора президент снова настойчиво повторил, что очень надеется на известные уже дипломатические способности министра Сальникова и на его верное понимание проблемы, имеющей в данном случае первостепенное международное значение.

Словом, президент дал министру карт-бланш. Но и определил жесткие сроки. Сегодня пошел первый день из семи отпущенных…

…Сальников выключил компьютер, закрыл его и, отодвинув занавеску, уставился в темный иллюминатор, за которым не было ни единого огонька, только сплошная, будто бархатная, провальная чернота. Луны тоже не было, а звезды, которые сопровождали самолет после захода солнца, исчезли в сплошной облачности, в которую он нырнул. Начиналась самая неприятная часть полета – быстрое снижение и заход на посадку. А значит, появится отвратительное ощущение тошноты и головокружения, – сколько ни летал Виталий Анатольевич, превозмогая свое физиологическое отвращение к авиации, какие только ни принимал таблетки, практически почти не помогало. И когда начиналась эта сумасшедшая предпосадочная тряска, и желудок почему-то оказывался не на своем месте, а словно упирался в гортань, Сальникову казалось, будто он сидит не в комфортабельном салоне самолета, а на разбитой, тарахтящей старой телеге, кривые колеса которой без конца проваливаются в глубокие дорожные ухабы. Похоже, и сегодня был тот же случай.

Сальников, искоса глядя на спутников, застегивающих на себе привязные ремни, проделал ту же операцию и сам откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза, прислушиваясь к тому, что происходило у него внутри организма.

Через несколько минут этой отвратительной тряски что-то сильно громыхнуло где-то у него под ногами или рядом. Самолет подбросило, потом он снова провалился в очередную яму, показавшуюся теперь уже вовсе бездонной, и затем задрожал с нарастающей силой, будто этот отлаженный, технически совершенный аппарат приближался к той роковой черте, за которой его физическое существование должно было разом прекратиться.

Умом Сальников понимал, что это – бред, но чувства… но все ощущения указывали на самый трагический исход. Единственное, чего не почувствовал в себе Виталий Анатольевич, – это паники, хотя острый миг откровения подсунул ему мысль, что именно так, вероятно, и наступает конец. Конец всему…

Он заставил себя открыть глаза и взглянуть на спутников. Те болтались, привязанные в креслах, прижав головы к коленям и обхватив их руками. Сальников вспомнил, что именно таким образом и приказывают делать пассажирам при аварийных посадках. Но если это так, значит, ощущения его не обманывают? И еще это значит…

Додумать он не успел, потому что почти физически ощутил на собственной коже, как по большому телу самолета, там, снаружи, вдруг что-то резко и сильно хлестнуло – раз, другой. И самолет тут же, сильно накренясь на левый борт, так что со стола сорвался и куда-то улетел ноутбук, провалился вниз, а следом, уже со всех сторон, обрушились на него с нарастающей силой новые толчки и удары. Оглушающий грохот и леденящий треск стремительно нарастали, свет в салоне погас, и вдруг над головой Сальникова обрушился невероятной силы удар. Но, буквально за миг до того как лишиться сознания, Виталий Анатольевич успел почувствовать, что какая-то неведомая, грохочущая сила безумно больно смазала ему по лицу и вместе с креслом отшвырнула его в сторону…

2

Ожидаемый самолет должен был приземлиться в аэропорту «Надеждино» в 23.15. Где-то в районе двадцати трех часов с борта правительственного лайнера сообщили – и об этом стало почти сразу известно ожидающим данный самолет от главного диспетчера, – что экипаж начинает выполнять необходимые действия для захода на посадку. По расчетам наземных служб, самолет должен был коснуться посадочной полосы через шесть минут. Ну, плюс-минус минута туда-сюда. Все зависело и от того, как пилотами будет выполнен заключительный маневр.

Возглавлял весьма представительную группу встречающих министра Минтяжэнергопрома местный губернатор Василий Игнатьевич Прохоров, собиравшийся приветствовать Сальникова прежде всего как личного посланца президента, а уж потом как собственно министра. Так, во всяком случае, довольно прозрачно намекнул ему по телефону Костиков, представитель президента по Сибирскому федеральному округу. Сам же он вместе со своим коллегой из Дальневосточного округа собирался прилететь завтра, прямо к началу совещания. Зачем это надо было делать, в смысле – устраивать торжественную встречу у трапа, Василий Игнатьевич не знал, а Костиков не сказал. Просто посоветовал. Но к его советам приходилось прислушиваться. Нынче от них, от этих представителей, многое зависело.

А будь воля самого Прохорова, так ничего б он не стал устраивать, никаких торжеств. Но Василий Игнатьевич достаточно ясно представлял себе, с какой целью прилетает в его отдаленный Восточносибирский край высокий гость и о чем он будет вещать с трибуны, – иначе какого дьявола губернатору кормить в Москве целую армию дармоедов-информаторов. И поэтому, даже вопреки собственному желанию, он был вынужден сейчас соблюдать некий пиетет, от которого его, по правде говоря, тошнило. Он не привык сдерживаться в своих оценках, пусть они кое-кому и могли показаться неправомерными либо слишком вызывающими, резал правду-матку в глаза всем этим высокопоставленным чиновникам и считал свою «сибирскую» прямоту отличительной чертой характера.

Помимо Прохорова здесь, в аэропорту, присутствовали еще четыре губернатора из соседних краев и областей, а также руководители губернских законодательных собраний, лидеры крупнейших партий и, наконец, видные представители большого бизнеса Сибири и вездесущая пресса.

При известии о том, что самолет должен вот-вот приземлиться, все оживились, отошли от стола, где хозяевами был накрыт вполне скромный по сибирским понятиям фуршет – так, исключительно для своих, чтоб ожидание скрасить, да и настроение не уронить, – и потянулись из VIP-зала наружу, к летному полю. Заторопились и девушки в русских парчовых, до пят, сарафанах, высокие, стройные красавицы, все поголовно с длинными косами и в шитых жемчугом старинных кокошниках, чтобы традиционно встретить дорогого гостя хлебом-солью.

«Ладно, хуже не будет, – думал Прохоров. – Сибирь отродясь гостеприимством славилась… традиция, не нам менять…» Да к тому же и само совещание, по мнению коллег, могло, как выражались еще совсем недавно, стать отчасти судьбоносным. Это если в Москве всерьез решили увязать «глобальный прожект» с конкретными нуждами регионов, а не просто выкачивать нефтедоллары. Или нефтеиены, один хрен. Тот же Костиков, например, полагал, что так оно и есть, о проблемах, мол, и речь пойдет, но откуда ему про нужды-то знать? Он здесь временный, не первый уже по счету представитель, не понравится наверху, и перетасуют колоду. А «труба»? «Труба» вещь полезная, если ее в умные руки… Вот тебе и перспектива развития гигантского региона Восточной Сибири. Недаром же кто-то – кажется, иркутский Нестеров – сострил недавно: пусть-ка они там, в Москве, вырежут из географической карты ножницами нашу Восточную Сибирь, да наложат ее сверху на Европу, так чего, извини, от той Европы-то останется? И краев не видать! Вот, мол, мы какие, с нами не считаться никак нельзя. Кажется, это уже дошло, наконец, и до Костикова, потому что он от первоначальных своих жестких рекомендаций – ну как же, бывший генерал! – перешел к вежливым советам. Теперь, с усмешкой подумал Прохоров, очередь за президентом…

Так-то оно так, точнее, хотелось, чтоб было так, но пока у каждого свой резон. Ну на кой черт ему, Прохорову, Япония, когда Китай под боком? И тот не просто готов хорошо платить, а уже платит… А кому-то, вишь ты, Япония ближе, тем же дальневосточникам, например. И каждый свои личные интересы лоббирует…

Гостя ожидали, но самолет все не прилетал, словно где-то потерялся вдруг. Нетерпение понемногу переходило в раздражение. Время назначенного прилета давно уже вышло и теперь тянулось поразительно медленно.

Послали гонца к диспетчеру, но тот, вернувшись через короткое время, доложил, что в диспетчерской тоже ничего понять не могут. Борт полчаса назад вдруг перестал отвечать, а потом и вовсе исчез с экранов радаров, то есть ситуация становится уже совершенно непонятной и, можно сказать, неуправляемой. Короче, в диспетчерской паника.

Среди встречающих поднялся ропот недоумения, более похожий на возмущение. И все взоры немедленно обратились к Прохорову, как к хозяину положения.

А Василий Игнатьевич – тучный, похожий на большого медведя, поднявшегося на задние лапы, и обученный, по упорно распространяемым его оппонентами слухам, примерно таким же манерам, и сам не считал нужным скрывать свое негативное отношение к авиации, у которой никогда и ни черта не получается по расписанию вообще и к бессовестно опаздывающему министру в частности. И свое открытое недовольство он немедленно высказал вслух и достаточно громко, обращаясь к коллегам, но адресуясь к первому заместителю этого самого министра.

Тот стоял чуть в стороне от главной группы встречающих, в компании троих местных нефтяных королей, о чем-то негромко беседуя, и сохранял на лице олимпийское спокойствие и нарочитую непринужденность в чуть расслабленной позе. Он, казалось, не обращал никакого внимания на «ропот толпы».

«Ничего не случится, – стараясь не выказывать своих эмоций, в отличие от „шибко темпераментного“ губернатора, рассуждал он мысленно, – переживут, им полезно, этим ископаемым. Тоже мне корень нации, соль земли… Вот по-китайски заговорите, и будет вам ужо…» И усмехнулся своему предположению, которое вовсе и не показалось ему сейчас каким-то несбыточным, фантастическим, как в забытом анекдоте про двух вельможных польских панов, собиравших окурки китайских сигарет в Варшаве, на бывших Иерусалимских аллеях, переименованных в проспект Мао Цзедуна, и споривших, что все-таки «при Советах, проше пана, было найлепей», то бишь гораздо лучше.

Алексей Петрович Смуров – так звали первого зама Сальникова – прибыл в Белоярск с конструктивной задачей: подготовить максимально представительное совещание глав губерний и местных законодателей, ибо планируемый нефтепровод пройдет по их территориям, но основное внимание при этом уделить бизнес-элите, от которой это строительство будет зависеть едва ли не в определяющей степени. Деньги, деньги! Нужны срочные инвестиции, господа! Удовольствие очень дорогое, правда, но и отдача будет весьма солидная, можно сказать, несопоставимая. Поскольку в подобных проектах кроме чисто прагматических задач есть еще и большая политика, а про нее забывать не надо.

Отправляя Смурова впереди себя, Сальников рассчитывал, что его толковый и умеющий действовать настойчиво и оперативно заместитель лучше кого-либо другого справится с такой проблемой, не раскрывая преждевременно козырей, которые держало в своих руках министерство, опираясь на прямую поддержку президента. Вопрос тогда стоял только в отношении даты проведения совещания. И вот диалог с президентом, видно, окончательно расставил все точки.

Ну а себе Сальников оставлял далеко не самую приятную миссию – как раз ему-то и предстояло уговаривать людей принять непосредственное участие в программе века. И притом суметь доказать им всем, что дело это вполне реальное, конкретное, а значит, можно и даже нужно рискнуть – не отдавать же иностранным компаниям то, что вам самим принесет колоссальный доход! Те и так своего не упустят, но и вы, ребята, не зевайте! А то потом жалеть будете и жаловаться, что вас опять обошли, что снова иностранцы вам нос натянули.

Вот, примерно, так понимал роль Сальникова и Алексей Петрович Смуров. И будучи действительно человеком энергичным и деловым, первый зам министра сумел быстро организовать и подготовить достаточно солидное, как ему представлялось, совещание. Он, кстати, уже имел с наиболее влиятельными участниками предварительные беседы. «Народ», по его мнению, понимал суть вопроса, но имел и свою, достаточно определенную и твердую точку зрения, которая вполне импонировала Смурову, поскольку и он сам, и, скажем так, другие «заинтересованные лица», с чьей волей спорить и трудно, и накладно, то есть фактически невозможно, придерживались варианта, в корне отличавшегося от президентского.

Вопрос ведь теперь, в окончательном его виде, мог стоять так: либо «японский вариант», либо «японо-китайский». Но оба они отсекали в большей или меньшей мере главного соседа – Китай, который ни за что не согласится на какие-то подачки с «барского стола». Тут на карту поставлено многое, то есть в том плане, что уже поставлено, и отыгрывать назад, давать обратный ход по меньшей мере рискованно. А вот Сальников со своей известной уже упертостью, сумевший убедить не одного, а, судя по всему, двоих президентов, представлял сейчас действительно большую и трудную проблему, как полагал Алексей Петрович, практически неразрешимую. Если, конечно, как говорится, не вмешается случай…

Возникшие шум и суматоха в связи с непонятной и никем, оказывается, не контролируемой ситуацией, похоже было, совершенно не касались Смурова, хотя именно он являлся наиболее заинтересованным лицом. Его же шеф сгинул неизвестно куда. Причем вместе с самолетом. Ведь был буквально рядом, на подлете, когда это стало ясно? Да вот уж не менее сорока минут назад. А уже близится полночь. И все молчат, никто не бьет тревоги. И первый среди этих «спокойных лиц» – представитель министерства. Ничего понять нельзя.

Кто-то из вышедших на свежий воздух ранее вдруг сообщил, что слышал недавно нечто похожее на раскат грома. Сперва как бы один удар, даже что-то на горизонте вроде осветилось, вроде зарницы, а потом, чуть ли не полчаса спустя, прокатилось еще несколько громовых ударов. А сейчас ночь, темно, может, на трассе возник грозовой фронт, и пилоты не стали рисковать, изменили маршрут?

Мысль была неожиданной и интересной. Стали обсуждать теперь и такой возможный вариант. Тем более что вечер был наполнен той особой духотой, какая обычно и возникает перед грозой. Хотя и свежестью приближающегося дождя еще не тянуло. Но – все может быть, не исключено также, что гроза уже прошла мимо, стороной.

Однако если это так, то почему исчезла связь с самолетом? Тоже грозовой фронт виноват? А что, разве не бывает? С нашей природой, после того что мы с ней натворили, как заметил один юморист, теперь много неясного.

У Смурова, привлекая внимание других, зазвонил мобильный телефон. Он достал из кармана трубку, выслушал какое-то короткое сообщение и так же кратко ответил: «Хорошо, я понял», после чего сложил трубку, собираясь сунуть ее обратно в карман.

Но, видя обращенные к себе вопросительные взгляды, Алексей Петрович счел необходимым несколько разрядить ситуацию.

– Я, конечно, не вправе ставить себя на место министра, но могу предположить, господа, что в связи с тем, что вчера поздно вечером у Виталия Анатольевича состоялась довольно продолжительная приватная встреча с президентом, возможно, в некоторые условия нашего совещания были внесены некоторые коррективы. К сожалению, я о них не информирован, иначе мы сейчас все вместе не теряли бы время здесь, а занимались более полезными делами.

– Да, но как это выглядит? – загудел красный от возмущения Прохоров.

– Видимо, мне остается только принести вам, Василий Игнатьевич, и вам, господа, глубокие извинения за причиненные неудобства. Я, повторяю, совершенно не в курсе…

– Но есть же телефонная связь, в конце концов! – выкрикнул кто-то, словно намекая на только что состоявшийся звонок самому Смурову.

– Если вы об этом, – Алексей Петрович взглядом нашел «крикуна» – это оказался спикер Белоярского парламента – и с простецкой такой улыбкой показал ему свой мобильник, – то, к сожалению, звонок к нашему делу совершенно не относится. Это звонил мой старый приятель, еще со студенческих времен, и спрашивал, когда я освобожусь. Ужин остывает, видите ли. – Смуров снисходительно и несколько принужденно засмеялся.

И его поддержали стоявшие рядом: народ заулыбался, напряжение спадало.

– Но если вы хотите знать мое личное мнение, основанное на… как бы выразиться поточнее? Ну, на некотором опыте общения с Виталием Анатольевичем в течение почти трех лет, то я могу сказать следующее. На моей памяти уже бывали случаи, когда министр вдруг, не ставя в известность даже ближайшее окружение – замов, помощников, принимал несколько неожиданные решения. В разных ситуациях разные, господа. Надо будет завтра проверить все те переговоры, которые вели местные диспетчеры с бортом самолета, может быть, они не все поняли, что-то напутали, или помехи были, от той же грозы, например. Но если самолет не приземлился вовремя, это вовсе не значит, что с ним должно обязательно что-то случиться. Во-первых, машина проверенная, я сам не раз летал на этом «Яке», во-вторых, пилот опытный, заслуженный. Сальников мог, не исключаю, изменить маршрут. Особенно после разговора с президентом. Да и потом, мы ж не знаем, о чем они договорились. Ну и махнули, например, в Иркутск. Или в Хабаровск. Чтобы завтра с утра прилететь прямо к совещанию – министр ведь прекрасно знает о нашем форуме. Исходя из этого, предлагаю поступить так. Сегодня завершить, в смысле – свернуть несостоявшееся мероприятие, и снова прошу вас принять от меня искренние извинения. Да министр, полагаю, и сам объяснит нам ситуацию. Разъедемся по домам, а завтра, как говорится, Бог даст день, даст и пищу для размышлений. Ну, не вышло торжественной встречи, господа! Видит Бог, в этом нет ничьей, я имею в виду нас, собравшихся здесь, вины. Давайте лучше выпьем по рюмочке и отдохнем.

Выслушав несколько пространную, но заметно искреннюю речь заместителя министра, собравшиеся, морщась и не скрывая своего разочарования, потянулись обратно в помещение аэровокзала, чтобы отправиться затем по своим делам. Да какие уж дела в двенадцатом часу ночи? По домам пора.

Проходя мимо стола, на котором оставалось еще много выпивки и нетронутых закусок, некоторые действительно останавливались, вспомнив добрый совет заместителя министра, – ну не пропадать же добру! И вскоре фуршет как-то сам по себе, без всяких конкретных указаний со стороны, самостийно, можно сказать, продолжился. А то не по-русски получается, в самом деле. Зря, что ли, приехали? Зря так долго ждали, волновались, черт возьми?..

Алексей Петрович получил приглашение губернатора отправиться с ним и некоторыми его гостями – имелись в виду губернаторы ближайших регионов – на дачу, в дом приемов. Он поблагодарил за приглашение, но вежливо отказался, опять-таки ссылаясь на уже принятое им ранее приглашение к другу на ужин. Прохоров был разочарован. И Смуров заметил, что губернаторы, возглавляемые Василием Игнатьевичем, вскоре прошествовали мимо стола. И на него даже не взглянули, неужто обиделись? Ну и ни хрена с ними не сделается, тем более что у них своя программа, и посторонние, тем более из Москвы, да еще прибывшие со своими «указивками», им не очень-то и нужны. А «народ»? Ему и здесь неплохо. Выпьют, закусят и поговорят «за жизнь» – много ли надо?

У Смурова снова запиликал мобильник. Он остановился за дверью зала и поднес трубку к уху. Этого звонка он ждал тоже.

– Как поживает наш дорогой? Как здоровье? – спросил приглушенный, заметно картавящий голос.

– Птичий грипп, сами понимаете, он лечится долго. Если лечится вообще.

– Вы говорите так уверенно? – уже бодрым голосом раскатил букву «р» абонент.

И Смуров, оглянувшись, ответил будто даже чуть-чуть суеверно, тем не менее твердо, возможно, с большей категоричностью, чем следовало бы, и чувствуя при этом странное облегчение:

– Сто пудов.

Так обычно выражалась супруга Алексея Петровича, три года назад сменившая фамилию Сальникова на Смурову.

Да, вот ведь как бывает в жизни. Жили вроде бы счастливым браком Виталий Анатольевич с Мариной Евгеньевной. Недолго были «счастливы», всего четыре года. Даже детей не успели завести. Но Виталий тогда уже «засиделся» в главке, и будущее его было абсолютно неясным. А Лешка уже ходил в замах министра и отчетливо видел свою дальнейшую перспективу. Они были давно знакомы между собой – оба учились в Московском энергетическом институте, правда, на разных курсах, Виталий на год старше. Но система-то одна, поневоле встречались, как бывшие сокурсники. Марина и рискнула сменить лошадку. И не угадала. Новому президенту тогда почему-то «показался» именно Сальников. А Смуров так и остался в замах, правда, поднялся до первого. Но это уже была инициатива Виталия Анатольевича, который всегда отметал в служебных взаимоотношениях всякое личное, ставя на главное место деловые качества работника.

Однако все это – лирика, не брал ее сейчас в голову Алексей Петрович. Тот, первый телефонный звонок, доставший его у выхода на летное поле, уже все расставил по своим местам. И для суеверий, как и для «неясностей», места больше не осталось…

3

Шел девятый час утра. Еще только-только началась работа, а подполковник милиции Симагин – спокойный, толковый, знающий свое профессиональное дело мужик, едва не хватался за голову. Без конца звонили какие-то психи, причем все из одного поселка, и буквально в один голос уверяли, что где-то недалеко от них – сравнительно, конечно, недалеко, по таежным понятиям, – «всю ночь чего-то там горело и взрывалось». Может, самолет чего-нибудь бомбил, что летал над поселком низко и с работающими на полную катушку движками? Это была версия первого позвонившего.

А когда подполковник попробовал выяснить у него, что за самолет и насколько «место бомбежки» недалеко от поселка, чтобы можно было послать кого-нибудь и проверить, тот понес полную околесицу. По его мнению, выходило, где-то в километре, а вполне возможно, что и в пяти. И это таежник говорит! Нажрался поди еще с вечера, вот ему взрывы и мерещатся. А что горит – так это понятное дело, с хорошей похмелюги всегда душа пылает, еще как!

– Ты где вчера был? – для пущей уверенности спросил подполковник.

– У дружка. А чо? Он в порядке.

– Оно и видно. – У Симагина пропало желание беседовать дальше, но он на всякий случай спросил, что за самолет такой носился над крышами?

Про непонятный самолет тот вообще ничего определенного сказать не мог, он только слышал, что тот летал, и все!

«Так над этим Рассветом, – подумал подполковник, мельком взглянув на большую настенную карту губернии, – и должны постоянно летать рейсовые самолеты на Дальний Восток, эка невидаль! Трасса же у них тут проходит…»

Короче, понимая моральное, да и физическое состояние человека, Симагин по-доброму посоветовал мужику, даже и не спрашивая его фамилии, – зачем ему лишние неприятности? – дернуть стаканчик самогонки, если серьезных дел на сегодня нет, зажевать жменей моченой бруснички – очень пользительная по этому делу ягода! – и прилечь на бочок. Глядишь, к обеду все пожары закончатся. А уж про какие-то бомбежки и вовсе забудется.

Только положил трубку, усмехаясь и даже отчасти завидуя человеку, который может себе позволить отдохнуть в рабочее-то время, как раздался новый звонок. И тоже был мужчина, и понес про то же самое гулким таким басом, будто в бочку говорил, а не в телефонную трубку: мол, всю ночь у них там, неподалеку, что-то горело и взрывалось.

Очень странным это уже показалось подполковнику. Он попросил звонившего чуток обождать, а сам по внутреннему телефону перезвонил дежурному.

– Слышь, Костерин! Ты какого хрена им мой номер даешь? У меня что, других забот нету, кроме как пьяных чудиков выслушивать?

– Виноват, товарищ подполковник, но они начальство требуют, а кроме вас…

К сожалению, это действительно так, начальника отдела милиции на воздушном транспорте полковника Лямкина сегодня на службе нет и, видать, не будет. Еще позавчера в Белоярск прилетел из Москвы сам директор Департамента милиции на воздушном транспорте генерал-майор Митрофанов и потребовал, чтоб начальник отдела всюду сопровождал его. Вот того и нет третий день. Гуляют, небось. Лямкин горазд принимать московское начальство, и оно это знает. Ну и что теперь делать?

– Да, я слушаю вас, – морщась, словно от больного зуба, сказал в городскую трубку Симагин. – Давайте так. Назовитесь сперва. Потом – откуда конкретно звоните, а все остальное еще раз и почетче, пожалуйста, чтоб я мог понять и записать. Слушаю…

Короче говоря, звонил, оказывается, мастер с лесопункта, из того же Рассвета, Егор Миронович Лаптев. Это отсюда километров двадцать пять, да не по трассе, на нее всего десяток верст приходится, а дальше – таежные дороги, старые гати, проложенные еще в сороковых годах прошлого века. Их время от времени подправляют, а на хорошую дорогу бюджетных средств не хватает. Тяжелые машины – трактора, лесовозы, вездеходы армейского типа – этим нормально, а чтоб легковушке, так то пустой номер. Лагеря там были, плохое место, гиблое. Строили чего-то, вроде полигон какой, да не достроили, бросили, а там и власти поменялись, лагеря похерили да и забыли. А в тех местах, неподалеку от бывшего лагеря, поселок поднялся, который кто-то, словно в насмешку, Рассветом назвал. Лесопункт там образовали – тайга-то породистая, кедрач сплошной. Так вот, там это, получается.

– Прошедшей ночью, точнее сказать, поздним вечером, примерно, в десять минут двенадцатого, – обстоятельно начал по новой густым басом мастер с лесопункта, – я, стало быть, вышел, извиняюсь, в туалет, поскольку удобства у меня летом во дворе. И тут услышал сильный, но отчасти скраденный расстоянием будто удар грома. А спустя минуту-другую, я не замечал по часам, поскольку темно было, громыхнуло снова, и даже зарево поднялось над лесом в южном направлении…

Коротко говоря, сперва он подумал, что это гроза приближается, но ничего похожего на нее в атмосфере не ощутил. Подумалось, что гром был все же искусственного происхождения, то есть как бы делом человеческих рук, ну, похожий на взрывы, какие он постоянно в свое время слышал, когда дробили скальные породы на щебень, для отсыпки железнодорожной магистрали. Не здесь, нет, когда на Байкале работал, лет двадцать тому… Однако послушал еще, но все вокруг было тихо. А позже, он уже дома сидел, не спалось, услышал рыкающий такой звук автомобильных моторов. Пока собрался выйти, шум затих. Но потом, позже, снова услыхал несколько взрывов, либо это все-таки раскат грома такой был, стены-то гасят звуки. А когда снова зарычали двигатели, выглянул-таки и увидел вывернувшие из тайги на трассу пару армейских вездеходов. Но кто в них был, узнать, конечно, не успел, те не останавливались. Фарами ослепили на миг, да и умчались в сторону города. И ехали они, по всей вероятности, со стороны полигона, как тут, в Рассвете, называют то поганое место.

Вот об этом странном ночном происшествии он и счел своим долгом сообщить в милицию.

Симагин поинтересовался, почему именно в транспортную, а не к своим, поселковым сперва обратился? Есть же у них там опорный пункт? Должен быть!

А не обратился он, оказывается, потому, что утром встретил Аристарха Самохваленко, механика своего, с которым и обсудил ночное происшествие. И оба пришли к единому мнению, что рассветовский участковый, старший лейтенант Бронька Данин у них – пустая фуражка, а никакая не власть, хоть он уже с утра туда наладился, тоже, поди, взрывы слыхал. И зарево наблюдал. Но разговаривать все равно следует с серьезными людьми, каковыми тот же Аристарх считает транспортную милицию. И куда он уже, как свидетель, сам первый звонил. Так и сказал. После чего и Лаптеву номер этого телефона назвал.

– А что, Аристарх ваш, он здорово закладывает за воротник? – спросил подполковник на всякий случай.

– Не-а, как все… Как я… нормальный мужик. Так вы меры, стало быть, примете?

– Сейчас решим. А дорога там проходимая? «Газон» пройдет, как считаете?

– Да сушь нынче. Я и говорю, те вездеходы – часу не прошло – уж обратно покатили. Вот мы и думаем, как бы большой пожар не вышел.

– А участковый ваш, он еще не вернулся? Он-то на чем отправился? Пешком, что ли?

– Не-а, у Броньки мотоцикл. Не вертался еще.

– Скажите ему, когда вернется, пусть сразу перезвонит мне, подполковнику Симагину.

– Это если увижу. Я ж по улицам не шастаю, работа у меня. А вы сами-то чего ж? Может, надо с вертолета посмотреть, залить? Или у вас нету этой техники?

– Вот когда узнаем, что у вас там произошло, тогда и будем решать, что делать. Сейчас-то огня не видно?

– Не видать… Ну, как считаете, – степенно пробасил Лаптев.

Симагин ухмыльнулся, сделал себе пометки в блокноте и поблагодарил Лаптева за бдительность. Хотя при чем здесь именно это, и сам не понял.

Значит, не так все просто и объяснимо. Конечно, ночная бомбежка – это чушь собачья, но что-то непонятное у них определенно случилось. Да еще и самолет какой-то… Чего ему там делать? Наверное, надо сообщить в УВД, чтоб те ребята занялись, зачем же транспортной милиции в чужую епархию соваться? И при чем здесь самолет, тоже непонятно.

Но пока раздумывал на эту тему, снова зазвонил телефон.

Звонил очередной свидетель, и опять из Рассвета, Аникин Валентин Иванович, рабочий пилорамы. Ему, как быстро выяснил подполковник, никто не давал советов, куда звонить, он сам додумался. Так вот, он тоже слышал взрывы и видел армейские автомобили, которые сперва промчались в тайгу, южнее поселка, в направлении «чертова полигона», а потом, спустя час с небольшим, так же без остановки, вернулись обратно в город. И были это джипы. И никакие не зарницы освещали горизонт, а явно вздымались столбы пламени, и даже после того как военные уехали оттуда. А может, они нарочно там что-нибудь поджигали?

Симагин уточнил, оказались, все-таки не грузовые вездеходы, а именно два джипа, причем армейского образца, свидетель их близко разглядел. А на вопрос, чего он делал на улице в столь поздний час, ответил, что шел домой. Это в полночь-то? Но, с другой стороны, каким Рассветом их поселок ни называй, все равно деревня остается деревней, мало ли чем он занимался? Может, от чужой бабы домой возвращался, кому какое дело? Да и не имело это существенного значения.

Свидетель считал, что милиции надо срочно приехать, потому что перед тем как раздались взрывы, а никакая это не гроза была, над Рассветом довольно низко пролетел пассажирский самолет, не очень большой, скорей всего или «Антон», или «Як-сороковой», он сам его огни видел. Причем не один пролетел, а два их было. Сперва прошел первый, который вроде бы собирался заходить на посадку, а потом, словно догоняя его, на большой скорости, низко, почти над кронами деревьев, на бреющем прошел другой, скорей всего «МиГ», и тоже с опознавательными сигналами. Ну а дальше и начались взрывы.

Симагин, разумеется, с ходу решил уточнить, как это человек ночью темной мог увидеть и различить в небе какие-то самолеты, когда тут, рядом с собой, ни черта не разберешь?

На это Аникин ответил, что армейскую свою службу отбарабанил во Владике, то есть во Владивостоке, в батальоне аэродромного обслуживания авиачасти и всю эту когда-то грозную военную технику научился даже и не зрительно, а на слух воспринимать. Так что привычка осталась с тех молодых лет, а на свой слух он не жалуется.

Ну, грозная она нынче или нет, это еще можно поспорить, и воздушная война у них там была какая-то или нет, но факт оставался фактом: один из пролетевших над Рассветом самолетов, скорее всего, упал в тайге. И теперь только понял подполковник, почему все звонили именно в милицию на воздушном транспорте, – самолеты действительно в деле фигурировали, вот в чем незадача! Но, в конце концов, решать, ехать или нет, должна сама милиция, а не случайные ночные свидетели.

Симагин перезвонил в диспетчерскую аэропорта, чтобы узнать, не было ли каких-либо происшествий вчера в районе полуночи? Дежурный долго разбирался, а потом ответил, что как раз в это время, то есть до полуночи, ожидался прилет из Москвы правительственного «Як-40», уже велись переговоры с экипажем, но самолет так и не появился, хотя ему были даны все необходимые параметры для посадки. Даже торжественная встреча у трапа была организована, с хлебом-солью, но мероприятие так и не состоялось.

Нет, получается так, что телефонные звонки не были похмельной шуткой, а речь действительно идет о каком-то серьезном происшествии. И возможно, связанном именно с авиацией. Если и взрывы были, и столбы пламени над лесом поднимались, значит, похоже, в том районе произошла авиационная катастрофа. Плохо это, только такого ЧП и не хватало сейчас воздушной милиции, когда в городе третий уже день гостит сам главный ее начальник!

Но если разбился пассажирский самолет, то на месте могло оказаться немало жертв? Если после удара о землю – вот тебе и причина взрыва! – там кто-то еще остался в живых… А главное, времени с момента тех взрывов прошло вон сколько! Больше десяти часов. Кстати, а что армейские джипы там потеряли? Чего они-то ночью туда-сюда мотались? И какой самолет упал, ведь их, говорят, два было? Если военный упал, то, может, они специально ездили туда, чтобы найти и подобрать летчика? И тогда пострадавший уже в больнице? А почему же здесь ничего не известно? Вот так, мать их, и работаем – рука об руку называется. Это когда правая не знает, что делает левая! А получается, каждый сам по себе.

Подполковник позвонил в областную больницу и спросил, не поступали ли ночью раненые люди? Ответ дежурной разочаровал: никаких серьезных происшествий в городе не было. И вообще, ночь прошла спокойно.

Значит, джипы вовсе не туда ездили? Или не смогли добраться до места падения? Опять же и полигон еще какой-то, о котором прежде ни от кого не слыхал подполковник.

Одним словом, надо срочно ехать. И Симагин перезвонил в краевую прокуратуру, проинформировал о состоявшихся звонках, перечислил фамилии свидетелей и добавил, что в расследовании происшествия примет обязательное участие его сотрудник. И назвал фамилию майора Расула Гуляева, старшего оперуполномоченного отдела милиции на воздушном транспорте. После чего стал дозваниваться до полковника Лямкина: что бы ни случилось и каких бы важных гостей не принимал сейчас Сергей Григорьевич, о ЧП он должен узнать в любом случае раньше генерала Митрофанова. Неизвестно ведь, как отреагирует на происшествие московское начальство…

4

Начальство в лице Георгия Александровича Митрофанова отреагировало вяло. Генерала интересовал другой вопрос:

– Как он у тебя, этот Симагин? Внушает, нет?

– В смысле – доверие? – уточнил Лямкин. – По службе вопросов не имею. Что касается характера, то… как бы сказать…

– А ты прямо и говори, наш человек? Или станет вопросы спрашивать? – вполне по-генеральски сострил Митрофанов.

– Вот это, боюсь, может, – с огорчением и убежденно ответил полковник. – Службист, как говорится, не по делу.

– Жаль, – спокойно отреагировал генерал. – А ты его послать куда-нибудь по служебной надобности не хочешь? На недельку, скажем, пока московская комиссия тут пенки снимать будет? В район подальше, в другую область, к соседям – для обмена опытом. Придумай, не сиди пнем, тебя ж тоже касается.

– Да я не сижу, – пробурчал полковник, не обижаясь на Георгия Александровича, так как генеральская манера разговаривать с подчиненными в таком вот духе была давно ему известна.

Больше того, он понимал, что Митрофанов, можно сказать, специально забрал его с собою в качестве сопровождающего на все время своего пребывания здесь, потому что ситуация с падением самолета не должна никоим образом коснуться начальника белоярской транспортной милиции. Лямкин – единственный в городе человек, которому была известна подлинная подоплека события. Одного не знал полковник: того, что Георгий Александрович, еще будучи в Москве, остановил на нем свой выбор, когда вместе со Смуровым обсуждал возможные варианты проведения операции по устранению фактора, мешающего нормальному развитию взаимовыгодных финансовых отношений с ближайшим восточным соседом. Имелся в виду Китай. Слишком крупные интересы и деньги столкнулись на «Восточном проекте», чтобы пустить это дело на самотек, то есть предоставить возможность его решения кремлевским политикам. И вот теперь, когда вопрос, что называется, закрыли, неожиданно, а главное, не ко времени обнаружились какие-то свидетели, с которыми теперь придется тоже возиться. Да, идея Митрофанова отослать Симагина куда подальше – хорошая идея, проблема только в том, как ее половчее осуществить, чтоб потом и комар носа не подточил? Ведь подполковник со своим служебным рвением, которое, как известно, и просыпается-то в нем не всегда к месту и ко времени, может порядочно спутать карты.

А Митрофанова сейчас заботило другое. Происшествие все равно получит огласку. Важно, чтоб он, генерал, и его ребятишки из спецназа транспортной милиции не засветились, нигде не фигурировали, ни в чьих показаниях. А что Лямкина будут дергать, так это пусть. Ему ж ничего не пришьешь, его в городе не было, он генерала своего сопровождал, на рыбалку ездили, далеко, на Енисей, к знакомым рыбакам. И те уже в курсе, заранее предупреждены. Так что с этой стороны прокола можно не опасаться.

Другое плохо. Вездеходы эти проклятые, ну, джипы, которые в воинской части одолжили, кто-то из свидетелей их видел. И вообще, кажется, придется здесь немного поработать с людишками, кое-кому мозги вправить и глаза прочистить, чтоб не снилась, понимаешь, им по ночам всякая чертовщина.

Но уж этим есть кому заняться.

А интересно, что по этому поводу Лешка скажет? Он-то, поди, торжествует, делая при этом постную физиономию. Что никак не вяжется с его всегда ухоженной, этакой «парикмахерской» внешностью. Красавчик, ничего не скажешь. Понятно, на что Маринка клюнула. Да и Наташка тоже, помнится, с вожделением поглядывала. Ох, это бабье! Никогда и ни за что своего не упустят.

Лешкой Митрофанов называл Смурова, не в официальной обстановке, естественно, а по-родственному, по-домашнему. Так получилось, что оба они оказались женатыми на родных сестрах, в девичестве Кошелевых. Только Маринка, старшая, уже успела выскочить за Сальникова в ту пору, когда тот еще в главке болтался и никакие особые перспективы ему не светили. Но она вовремя одумалась и, бросив Виталия, сбежала к Лешке, которому очень даже светило тогда, министерское кресло перед ним вполне отчетливо маячило, но… фортуна как бы задумалась, отвернувшись на миг. И этого мгновения хватило, чтобы вперед неожиданно вырвался Сальников. А Маринка, уже став официальной женой Лешки, никак, видно, не хотела простить теперь первому мужу своей собственной нерасчетливости. И это обстоятельство давно уже стало предметом постоянной иронии младшей, Натальи, нынче-то вот генеральши, ну и самого генерала, смуровского свояка, так сказать.

Поэтому, если говорить совсем откровенно, что называется, без обиняков, по совести, то неприязнь к Сальникову у обоих свояков и их жен – это уж не касаясь большой политики и связанных с нею финансовых слагаемых, на чем пересекались кровные интересы каждого из перечисленных лиц, – имела под собой, мягко говоря, еще и чисто семейные корни. И никуда от этого не денешься, так жизнь повернула. И кто-то в ней обязательно остается крайне обиженным, недовольным, но не собой же! Одного удача соперника подстегивает, стимулирует, другого удручает, вызывая у него внутренний протест, вплоть до ненависти. Одну своя недальновидность огорчает, но учит, а другую злит и доводит до полного остервенения, когда размываются границы разумного и дозволенного. Но всегда при таком раскладе в поле зрения должен быть и тот, кто виноват уж тем, что названная удача заметила именно его. Такие вещи простить трудно, а вину за свои потери легче всего переложить на чужие плечи.

В принципе, лично Митрофанов не имел никаких серьезных претензий к тому же Сальникову. Спал тот по молодости не с его женой, на служебной лестнице подножку не ставил, да они, в общем-то, и не пересекались никогда, мешая там или толкая друг друга. И неприязнь генерала к министру была скорее корпоративной, а правильнее сказать, не собственной, но привнесенной. Пока не перехлестнулись их уже чисто финансовые интересы.

И тогда вступил в силу другой закон. Ну, скажем, тебе определенными структурами общества обещаны большие деньги за проведение в жизнь совершенно конкретного плана. Если детально в нем разобраться, то он, конечно, расходится с твоими представлениями о таких понятиях, как офицерская честь, законность, справедливость и прочая, и прочая, о чем много говорится, но что фактически за последние годы превратилось в пустые слова, в мусор. Однако, тем не менее, не вдаваясь в причины, ты даешь свое согласие и получаешь внушительный, стимулирующий твою активность аванс. Так что тебе после этого остается? В силу предлагаемых обстоятельств ты уже вынужден теперь действовать быстро и решительно, закрывая глаза на некоторые моральные принципы. Иначе можешь лишиться не только аванса и солидного окончательного расчета, но даже определенных жизненных перспектив.

Как человек военный и, соответственно, изначально дисциплинированный, к тому же являясь одним из высших руководителей силового ведомства, Митрофанов отлично понимал тяжкую меру своей ответственности в случае проигрыша. Но именно к проигрышу он был не готов. Он не мог проиграть, не должен был. И эта уверенность диктовала и стиль его поведения – непринужденный, хотя и жесткий, предусмотрительный и в то же время нахрапистый. Короче говоря, типичный стиль новой российской деловой элиты. Генерал даже внутренне гордился тем, что легко вписывается в эту категорию несомненных хозяев жизни.

Ну а удачливые чиновники, которых выстреливают на верхний уровень, подобно пробкам из шампанского, умные и умелые руки, они, подобно тем же пробкам, собственной воли не имеют. Да о них обычно и не думают. Они делают порученное дело, а потом приходит уборщица и подметает пол. И раз это так, то и в расчет их брать не стоит.

Митрофанов не сам придумал такую философию, она давно вызревала в доверительных беседах свояков, пока их жены сплетничали и дразнили друг дружку на кухне, перемывая посуду и кости знакомых. Каждому свое. Но одно четко видел генерал: глубокую личную заинтересованность обоих Смуровых в том, чтобы фортуна и на этот раз не выкинула очередной свой коник. И в этом, пожалуй, он был солидарен с Алешкой. Иначе вряд ли бы и сам согласился на участие в грязном, чего скрывать, дельце.

Но теперь дело сделано, надо закрывать случайно образовавшиеся бреши и при этом не светиться.

5

Первым «на яму», как обычно называют место падения самолета работники авиационных служб, прибыл участковый уполномоченный из Рассвета старший лейтенант милиции Бронислав Иванович Данин. Этот тридцатилетний, спортивного телосложения человек, светловолосый и голубоглазый, всего год назад закончивший в Белоярске школу милиции и направленный «на землю», то есть в район, для укрепления правопорядка на селе, никакими особо громкими подвигами здесь похвастаться не успел, поскольку ничего страшнее пьяных стычек в поселке не происходило. Ну, начистили друг дружке морды, появился участковый, наорал, постращал, раскидал буянов, те и помирились – и ни правых тебе, ни виноватых. Крупных преступлений – убийств там, зверских изнасилований, про что особенно любят писать в газетах и показывать по телевизору, либо злостных поджогов или чего-то вроде того также в округе не наблюдалось. Проживали в поселке среди прочих несколько семей староверов, а у тех, известно, порядки строгие, суровые, шибко не разгуляешься. Вот, наверное, потому народ и думал, что Бронька – пустое место, никакой от него ни пользы, ни вреда. А раз так – пусть живет и другим не мешает, фуражку свою носит.

Никто в поселке также не догадывался о его прошлом, а если поговорить, то было бы о чем. Данин, после окончания школы в Белоярске и ни в какой институт не устроившись, естественно, загудел в армию, во внутренние войска. А вот службу свою проходил не где-нибудь, а в Чечне, во время боевых действий. Был ранен, и в этом ему повезло, потому что многие его товарищи так и остались там. Ну а уж после госпиталя за выбором профессии дело не стало, как-то все определилось само – школа милиции. Так что опыт-то имелся, просто Бронислав не любил вспоминать прошлое, от которого у него остались самые тягостные впечатления. И здесь, в поселке, где никакой преступностью в общем-то и не пахло, он как будто бы даже отдыхал душой.

Имелся у Данина и личный транспорт – мотоцикл «ИЖ» с коляской. В коляске он, бывало, увозил буянов к себе в отделение, где половина небольшой комнаты была отделена решеткой. Но «обезьянник» этот, как прозвали подобные места временного содержания задержанных, обычно пустовал и его дверь постоянно была распахнута настежь.

Еще тут были письменный стол со стулом и лампой, пара табуреток, а также вешалка и сейф. Вот и вся меблировка. «ИЖ», как правило, ночевал во дворе, под окном, накрытый куском брезента. А жил Бронислав в комнате рабочего общежития, где, как в гостинице, останавливались также приезжие специалисты и всякие посредники, скупающие продукцию лесопункта. Но сейчас никого приезжих не было.

Взрывы прошедшей ночью участковый слышал, потому что еще не уснул к тому времени, а курил у раскрытого окна. Видел и всполохи огня за лесом, с южной стороны, километрах, так, в пяти или чуть побольше, если это там происходило, где он предполагал. Привычно посмотрел на свои наручные часы и отметил время: двадцать три часа тринадцать минут. Мчаться туда ночью по тайге, чтоб удостовериться, – это чистое безумие. Вот как рассветет…

А касательно огня и взрывов, которые несколько раз доносились и позже, участковый подумал, что это чего-нибудь военные наверняка опять «сочинили». Там, где грохотало и светилось зарево, находился своеобразный полигон, на котором время от времени уничтожали отслужившие свой срок боеприпасы. Когда-то был лагерь, потом его ликвидировали, контингент вывезли и распустили, позже на том месте что-то мастырили, даже технику тяжелую гоняли – это по рассказам старожилов, но так ничего и не построили, только деньги, говорят, большие в землю вбухали. Иногда военные тем огромным пустырем среди тайги пользуются. Видимо, и теперь тоже. Но утречком надо будет все же съездить, проверить – для порядка. Что бы про него, участкового, в поселке ни говорили. С тем Бронислав Иванович и уснул глубоким и спокойным сном.

Утром же, в восьмом часу, как только проснулся, он отправился к своему мотоциклу, долил в бак бензина, проверил масло, разбудил ближайшие дома неистовым ревом движка и укатил в тайгу.

Нечасто он сюда ездил. Точнее сказать, может, пару раз за все время пребывания своего в поселке, да и появляться здесь без особой нужды не любил. Наоборот, настроение становилось гнетущим, будто сама эта земля была пропитана злом и теперь излучала его, подобно радиации. И конечно же именно здесь, в этом средоточии людских бед и смертей, следовало искать причину ночных взрывов и пожара.

Посреди давно вырубленной, но уже снова щетинившейся мелкой порослью площадки размером с десяток гектаров местами догорали и дымили разбросанные в радиусе не менее сотни метров многочисленные обломки упавшего самолета.

Бронислав суеверно поежился, чувствуя непонятный озноб, и, оглядевшись, подошел к ближайшей куче почерневшего от гари металла. Подумал, что если судить о размерах разбившегося самолета, то он был явно пассажирским. Ну да, на это указывала и уцелевшая часть фюзеляжа с десятком пустых глазниц иллюминаторов, возвышавшаяся над грудами покореженного металла. Другая гряда обломков, распластанная на земле, прежде была, разумеется, крылом. В стороне, почти отдельно, дымил оторванный хвост самолета, воткнувшийся в землю почти вертикально.

Но если самолет был действительно пассажирским, то, значит, в нем могли еще находиться пассажиры! Точнее, их тела, потому что после такого удара о землю и тех взрывов, что слышны были в поселке, за семь километров отсюда, а также после бушевавшего здесь всю ночь огня вряд ли кто-то мог бы выжить. Ну а вдруг? Хотя этого не может быть никогда…

Стараясь не наступать на куски искореженного металла, обугленные куски неизвестно чего, старший лейтенант стал медленно обходить кучи обломков, внимательно глядя себе под ноги и рядом, чтобы не наступить куда не положено. Ведь приедут специалисты, начнет работать комиссия, изучая причины катастрофы, и все они станут буквально обнюхивать и чуть ли не облизывать каждый кусок обшивки или внутренностей в поисках понятных только им одним следов. Поэтому все здесь должно оставаться только на своем месте. Иначе не сложится картина, а тогда начнут искать виновного, и конечно, им может оказаться тот, кто первым появился на месте падения. Мол, специально, скажут, решил запутать следствие.

Данин обходил чадящие обломки, пристально всматривался между ними, пробовал приподнять большие куски, чтобы заглянуть и под них, но ни живых людей, ни трупов не находил. И вдруг услышал тихий, словно сдавленный стон. И долетел он с той стороны, где торчало хвостовое оперение самолета.

Осторожно, даже зачем-то расстегнув машинально кобуру пистолета, участковый на цыпочках перебежал к хвосту и замер, прислушиваясь. Слабый стон донесся опять – и источник его был где-то здесь, рядом. Но его не было видно. И лишь когда человек застонал в третий раз, Бронислав определил направление – стон доносился справа, от невысокого кустарника, буквально в пяти метрах от него.

Человек лежал на спине. Был на нем обычный, правда, разорванный и прожженный в нескольких местах костюм. Обуви почему-то не было. Ступни ног были обожжены. Лысая голова замотана окровавленной тряпкой, похожей на оторванный рукав рубашки. Лица не разглядеть. Данин легонько тронул его за плечо, но тот никак не отреагировал – был без сознания. Чем ему помочь? Только одним: вызвать врачиху из медпункта, да чтоб она там уколы какие-нибудь захватила, и вообще – что нужно тяжело раненному? Старший лейтенант достал свой мобильник, личную гордость и единственный предмет роскоши, и начал звонить в дирекцию лесопункта. Надо ж было начальству объяснить суть происшествия и что тут умирает от ран человек.

Объяснить-то он объяснил, но следом встал вопрос с транспортом – на чем «медицину» доставить? Вся техника на делянках. Сказал он, что надо бы еще и огонь погасить – сухо, опасно. И тогда с ходу нашлось решение: приедет пожарная машина – и зальет что надо, и «медицину» доставит. Правда, пока доедет, это ж черт знает что! А делать-то нечего, до города еще дальше.

Прежде чем вплотную заняться раненым, Бронислав решил побыстрее завершить осмотр обломков, там, где такая возможность еще представлялась. К самому фюзеляжу пролезть было чрезвычайно трудно, там здорово чадило и местами вырывались языки пламени.

Но если уже один человек оказался живым, то, может, еще есть кто-нибудь, кому нужна его экстренная помощь? Однако дальнейший осмотр практически ничего не дал, хотя еще два трупа участковый все же обнаружил. Один был, судя по его форме, летчиком, и лежал он, как и первый, немного в стороне от места катастрофы. Заметен был на земле и след волочения его тела – кровавая прерывающаяся дорожка от кучи обломков самолета до кустарника, рядом с которым тело лежало. Это говорило о том, что оттаскивали человека от бушевавшего, видимо, огня еще живым. И хотя китель и брюки были прожжены во многих местах, кожа на голове только что не обуглена, на лицо смотреть страшно, сплошная обгорелая маска, но кровь-то еще текла, вот в чем дело. И если бы помощь пришла сразу, кто знает, может, и остался бы жить летчик. Калекой, но… да какая это жизнь! А умер он позже – от этих самых ожогов либо от большой потери крови. Медицина, конечно, установит причину. Важно другое: и того, первого, что стонет в кустах, и этого вытащили же из-под горящих обломков. Значит, должен быть еще кто-то живой?

И вот он нашелся – еще один мужчина, третий. Средних лет, в изодранном костюме и с залитым кровью лицом. Только лежал он почему-то посреди обломков правого крыла лицом вниз и казался просто уснувшим. Бронислав понял, что тот мертв, лишь когда перевернул тяжелое тело на спину. Все лицо этого человека было в крови, а посреди лба – характерное такое отверстие, какое оставляет пуля, выпущенная практически в упор. Причем, подумал он, стреляли в живого человека, иначе бы столько крови не натекло. А потом уже перевернули лицом вниз. Встречался с такими смертельными ранениями старший лейтенант, когда учился в милицейской школе. В морге видал, куда иногда бандитов доставляли после разборок. Это чтоб санитары загримировали дырки, обмыли, приодели и к торжественным захоронениям братков приготовили.

Продолжая осмотр трупа, Данин обнаружил лежащий рядом с телом пистолет Макарова. Это уже совсем интересно, подумал он. Что здесь, перестрелка, что ли, была? Но кого с кем? Впрочем, все это установит следствие. Не его это дело, сам он пройдет лишь свидетелем по нему.

И сейчас же подумал, что если и тут произошла какая-то разборка, то все его свидетельства будут только лишними. Или вообще опасными для него самого. Бронислав закончил осмотр и вернулся к раненому. Была бы аптечка с собой, мог бы чем-нибудь помочь, а так? Даже фляжку с водой не захватил. Придется ждать.

Потом ему надоело сидеть без дела. Он вытащил из кучи металла кусок пошире, положил его вплотную с раненым, стараясь не делать резких движений, осторожно перетащил мужчину на этот лист, уложил поудобнее и поволок, как на салазках, к дороге. Вроде и недалеко, а запыхался.

Поглядел на свои часы – шел уже одиннадцатый час! Это ж сколько он здесь провозился? Неужто около двух часов?! А ведь собирался в город дозвониться. Нехорошо получилось.

И Данин позвонил дежурному по отделу милиции на воздушном транспорте – это ж их прямое дело! – а потом минут десять объяснял, кляня себя и чувствуя почти физически, как улетают с его мобильника кровные рублики, что здесь, на «чертовом полигоне», произошло. Хоть это, последнее, расшифровывать не пришлось, дежурный, оказывается, уже знал про катастрофу, им туда уже с утра звонили, и сюда выехала оперативно-следственная бригада. «Скорая» тоже отправилась.

Дежурный записал фамилию участкового и велел ему никуда не отлучаться, чтобы встретить бригаду, которая вот-вот прибудет.

Оставалось выяснить, когда прикатит, наконец, «пожарная» с врачихой. Секретарша директора ответила, что машина только что прибыла, ездила на озеро заправляться водой, свой гидрант у них не работает, а теперь ожидают врача, подойдет с минуты на минуту – у нее прием в амбулатории. Вот так мы и работаем, вздохнул Бронислав Данин и отменил вызов. Нужды в нем уже не было. С минуты на минуту должны были подъехать из города. Там все-таки специалисты.

А пока он решил еще раз осмотреть обломки – вдруг кого-то пропустил. Не могли же в большом самолете лететь только три человека! Но потом он сообразил, что этих троих могло просто выбросить из кабины и салона, когда самолет разломился при ударе о землю. И это значит, что остальные могли оставаться внутри самолета, там, откуда все еще выплескивались языки пламени. Вряд ли они смогли выжить внутри. Да и не подойти близко, вдруг еще что-нибудь рванет – вчера-то были слышны несколько взрывов, может, груз какой, мало ли?

Он все же посунулся поближе, прикрывая лицо от жара, истекавшего из помятого корпуса самолета. И тут неожиданно увидел такое, чему поначалу просто не поверил. Он видел однажды подобную вещь в Чечне, когда их бросили на выручку подбитой «сушки». Они, конечно, опоздали и, когда добрались до обломков боевой машины, пилота уже не обнаружили – боевики, ухитрившиеся расстрелять самолет, летевший на «бреющем», уже уволокли с собой летчика. Потом стало известно, как его выкупали, но это уже другая история. А у того самолета весь правый борт был располосован рваными отверстиями от пуль.

Ту же картину Данин увидел и здесь, чему весьма удивился. Строчка пулеметной очереди протянулась наискосок и была короткой, не больше десятка отверстий насчитал участковый. Но все дело в том, что она была! Это что же, и здесь, получается, нашелся боевик, который попытался сбить гражданский самолет? Да что значит – пытался! Сбил ведь! Хотя вряд ли это попадание стало причиной авиакатастрофы. Но глазам же нельзя не верить…

И тут Данин услышал приближающийся шум мотора. Он выбрался из кучи металлических обломков, куда успел забраться, и направился к дороге, где на обочине лежал единственный оставшийся в живых пассажир упавшего самолета.