Читать книгу Чужие тайны - Галина Леонидовна Одинцова - Страница 1

Оглавление

Лушка

Жизнь многолика и непредсказуема. Каждая последующая секунда может кардинально изменить её направление, независимо от нашего желания. И все, что должно произойти в этой разнообразной, полной удач и проблем жизни, обязательно случится. Тогда, когда это будет ей необходимо. И в том месте, которое она считает подходящим для этого момента. И она соберет тех людей, которые будут нужны именно для этого события. Ничего и никого лишнего. Вот такая она. Жизнь.

Луша не поверила своим ушам. И не поверила глазам. И даже рукам, которые держали эту бумажку. А на бумажке русскими буквами было написано всего несколько слов: по распоряжению… Лушковой Изольде Николаевне… Лушковой Изольде! Как они имя-то её вспомнили – Изольде! Уж давным – давно никто и не называл-то её так: Изольда… Да и сама Иза не любила имя своё. Стеснялась его. Отец при рождении нарёк дочку в честь красавицы– артистки после просмотра фильма "Сорок первый". А намного позже, прочитав в газете о трагической и неудавшейся жизни красавицы, сильно переживал, боялся, что имя, данное им дочери, как-то отразится и на её судьбе. И, как бы в шутку, стал дразнить её Лушкой. Вот так "Лушка" и привязалась к Изольде. А про Изольду и вспоминать давно забыли. Да и не клеилось к Лушке это яркое, непривычное имя. Вот Лушка – это Лушка. Лушка – стой там, иди сюда! Нарасхват у всех! О чём не попроси, всё сделает, не откажет. И поможет, и пожалеет, и успеет везде. Несколько раз за вечер Луша рассматривала эту бумажку, неожиданно всколыхнувшую её однообразную жизнь. Что в ней было интересного? Да ничего! Подумаешь, вспомнили! С чего бы это? Не ожидала. Да и никто не ожидал. Вон как бабы смотрели в её сторону: некоторые с завистью, другие – со злобой. А ведь многие из них подружками слыли. Тайны свои носили к ней по ночам. В её подушку плакали. А по утрам сушить приходилось подушку эту. Да и наволочек не напасешься на них. А тут – взгляды косые, поздравления через губу, да и улыбочки какие-то натянутые. Короче, никому, никому, никому не нужна! Только сама себе. Да и то: нужна ли? Подружки внуков уже имеют, она помогает нянчиться с ними так же, как и помогала нянчить их детей. Любовь у Лушки не получилась. Некого было любить. Другом была для хлопцев. Пацанкой. Плечом, подушкой, храмом, куда можно было пожаловаться, поплакаться, исповедаться. Одну за другой подружек замуж выдала. А у самой так и не сложилось ничего. Все было ровно, гладко, без стрессов и любовных заморочек. Без взлётов и падений.

Правда, была в её жизни трагедия. О которой даже и вспоминать не хочется. Да и что там вспоминать, когда толком и не помнит ничего. Всё было как в кошмарном сне. Который хотелось забыть навсегда. Ну, что ж поделаешь: что было, то было. Тридцать лет уж прошло. Но, иногда, ночами, Лушка равнодушно, без всякого интереса и сожаления, думает, а как бы сложилась её жизнь, если бы не было той ночи? Изменившей всю жизнь. А, может быть, даже и сломавшей её. Искалечившей. Навсегда. Лушка положила бумажку на коленку, разгладила листок твердой, привыкшей к работе, ладонью, сложила вчетверо и убрала под льняную скатерть. Ещё немного посидела. Пошла в кухню, попила чай с печеньем. Печенье было вкусное, домашнее. Раз в неделю она заводила песочное тесто, вырезала тонким стаканом одинаковые кружочки, посыпала их маком или сахаром и выпекала в духовке. Так всегда делала мама. В любое время дня и ночи, кто бы ни зашёл в гости – печенье к чаю было в вазочке под белоснежной салфеткой.

Мама… Мама так и не узнала о дочкиной беде. Корила её постоянно за незамужество, за неумение общаться с парнями, за одиночество. Бедная мама. Дорогая мама. Ласковая, но обидчивая. Ей всё казалось, что она сделала что-то неправильно, раз судьба у дочери не сложилась так, как должна сложиться у женщины. И казалось ей, что Лушка не очень ласкова , потому что чего-то простить ей не может.Так и ушла в мир иной с обидой в душе. Не поняв дочь до конца. И не узнав самого главного, о чём первой должна была узнать мать – о трагедии, которая настигла девушку в юном возрасте.

Разложив старенький диван и постелив постель, Лушка ещё долго сидела, слегка покачиваясь из стороны в сторону, думая о чём-то своём. А, может быть, и не думая ни о чём. Просто сидела и смотрела в одну точку. За окно. На дерево за окном, на фонарь у дороги, который, отдавшись шалунишке- ветерку, рисовал странные рисунки из мира теней на стенах тёмной Лушиной спаленки.

Лушке опять снилась вода. Чистая, тёплая. И ей никак не хотелось на берег. Она ждала. Чего-то ждала, понимая, что это «что-то» где-то тут, рядом. Медленно разводя руки в стороны – плыла упорно вперед. Жесткие водоросли прикасались к ногам, животу, ласкали молодое здоровое тело. Девушка наслаждалась свободой и здоровьем, она чувствовала себя счастливой, как никогда в жизни. Нырнула и стала любоваться красотой подводного мира. Стая разноцветных мелких рыб неслась навстречу. Но, даже не задев её, пронеслась мимо. Хотелось прикоснуться к ним, поймать, подержать в руках, но ни одна не попалась в Лушины ладони. Огромный сом, шевеля упругими усами, появился неожиданно. Он подплыл к самому лицу и с укором смотрел ей прямо в глаза. Девушка испугалась. Метнулась в сторону. Она помнила эти глаза, они уже смотрели на неё внимательно, долго. Этот взгляд давно не отпускал женщину, мучил, преследовал. Вдруг сом сильно толкнул Лушку в живот, ей стало больно. Она испугалась и стала тонуть. Уже не хватало воздуха, девушка начала задыхаться. Терять сознание. Силы покидали её. Но тут стая рыб поднырнула под её полное, тяжелое тело и понесла с легкостью наверх. На берег. Лушка очнулась от того, что лежала на раскалённом песке. И стало легко. Как будто тяжелая ноша покинула измученное тело. Лушка вздохнула, открыла глаза, но, что это? В каждой её руке трепещется по рыбке. Она испугалась, взмахнула рукой и выбросила умирающих рыбок в реку. Те, сверкнув на солнце серебристой чешуёй, ушли под воду.

Лушка-Изольда проснулась. Села на кровати. Болела грудь. Дышала тяжело. Сон прочно засел в мозгу и сверлил его, не отпуская. Один и тот же сон. На протяжении многих лет. В одно и то же время года. Лушка боялась его. Сопротивлялась ему. Ещё несколько дней женщину преследовал взгляд усатого сома. Его глаза навыкате внимательно следили за ней отовсюду. Но, постепенно страх улетучивался, эмоции остывали и, еще на год, Луша забывала этот ночной кошмар. Нащупав в темноте ногами тапочки, она грузно, постанывая, опираясь на стоящий рядом с постелью стул, поднялась, прошла на кухню. Открыла пузырёк с настойкой валерианы, налила в кружку, развела водой из графина. Выпила. Омерзительный привкус горьких капель остался во рту, как и привкус тяжелого сна в душе. Налила из чайника ещё теплой густой воды, подвинула поближе к себе вазочку с печеньем и, глядя в одну точку неподвижным взглядом, медленно жевала его, запивая изредка водой, не чувствуя ни вкуса, ни ванильного запаха. Рассвет незаметно набирал силу, делая силуэт дерева за окном все ярче и пронзительнее. Луша тяжело поднялась, прошла в комнату, поставила на стул старенький красный чемодан и открыла шкаф.

Димка был устроен отцом на службу в полицию не случайно. Отцу надоели Димкины выкрутасы на гражданке: институт бросил, компания непонятная, гулянки до утра, а днём – безделье и спячка. Договорился с другом и пристроил сына рядовым в следственный отдел. Димка не сопротивлялся. Видимо самому уже надоела разгульная жизнь, а как закончить её – не представлял. Да и не смог бы по собственному желанию это сделать. Друзья держали крепко. А тут – такая отговорка – батя настоял, а батя – закон. Восстановился на свой курс в юридическом институте. Сдал «хвосты», начал новую жизнь. Поначалу старые дружки одолевали, покоя не давали, напрягали, но Димка сумел отбиться от компании. В полиции был, в основном, «на побегушках», но выполнял задания с удовольствием. И, втайне от всех, даже стал мечтать о работе следователя. Так ему нравились суета и деловитость сослуживцев, имеющих приличный стаж работы и не одно раскрытое преступление. Димка завидовал молодым следователям : их самостоятельности, решительности, самоуверенности.

– Димон, будь другом, смотайся в район. Тут запрос пришёл, разыскивается некая гражданка – Изольда Николаевна Лушкова. Узнай, есть ли такая, кто она, чем занимается, ну и всё такое. Приедешь – доложишь. А то дел невпроворот, выручай, друг. Димка обрадовался. Задание! Он снова получил задание! Один поедет на машине полиции с персональным водителем. И пусть задание ему дал его друг и сослуживец – лейтенант Смелков , но это же задание!

– Изо льда? – медленно повторил Димка,– имя какое смешное! С таким именем без проблем отыщется женщина! Помчался!

– Давай, давай!, Следователь! – пожимая руку младшему другу. Смелков ухмыльнулся и, нахмурив брови, о чём-то задумался.

Вера Ивановна, наконец-то, доварила суп. За раздумьями – то бульон выкипал, то лук чуть не сгорел, посолить второй раз хотела. Хорошо, что вовремя одумалась и решила сначала попробовать супчик с «макарошками». Так называла его дочка, когда была совсем маленькой. Протерла плиту, поставила тарелки на стол, нарезала тонкими ломтиками хлеб, аккуратно сложила его в хлебницу. Надела на кастрюлю смешную «бабу Мотю», сшитую из старого халата, простеганного поролоном. Так суп ещё часа два будет горячим и дочке не придется тратить время, чтобы разогреть обед. Дочка работала участковым врачом. Всегда торопилась. После приёма больных в поликлинике бежала по вызовам на участок. Приходила домой уставшая, нервная, неразговорчивая. Она и так была замкнутой от природы, а после работы и вовсе слова не вытянешь – что, да как. Иногда весь вечер молчат мама с дочкой. Вера Ивановна и не напрашивается на разговоры. Понимает, что трудно дочке: участок сложный, много пенсионеров, многие уж очень капризные. Всё внимания им мало. По часу не отпускают врача. Жалобы, да претензии рекой текут. Первый год плакала по ночам дочка. Вера слышала, как Лидочка шмыгала носом, но, наутро, ни словом, ни взглядом не показывала своего отчаяния.

А как они любили обняться, не включая свет сидеть до самой глубокой ночи на уютном диване и болтать. Обо всём. Лидочка делилась с мамой всеми проблемами и радостями. А мама умела советовать и утешать. Лидочка была поздним ребёнком и получала от мамы всю нерастраченную любовь. Отца Лида не знала. Так и жили вдвоём. Это хорошо, что внучка сейчас в деревне у родителей зятя. Немного полегче стало. Не надо раньше вставать, чтобы отвести её в садик. И, хотя отец девочки имеет другую семью, бабушка с дедушкой души не чают в первенце. Всегда рады помочь, любят смугляночку, балуют. Лида не поощряет таких излишеств, но и запретить не может. Видит, как любят её малышку. Вера Ивановна включила кондиционер, чтобы немного ослабить духоту. По телевизору начался сериал. События в нём развивались бурно, интрига за интригой захватывали, время пролетало быстро. Но не сегодня. Сегодня мысли были о другом. И это «другое» никак не давало покоя.

Лушка достала из шкафа одежду. Откладывая в сторону вещи, уже непригодные для носки, удивлялась, когда, когда она успела так располнеть? Прикладывала наряды к себе, вертелась перед зеркалом, браковала, бросала на пол, комкала, швыряла к двери, и решала : что пригодится в поездке, а что только место в чемодане займет, да ни разу не оденется. Темно-синее с белым воротничком прижала к себе. От мамы осталось. Эх, мама, моя мама. Так и не смогли мы стать близкими подружками. С детства отец был ближе. Всегда успевал по головке погладить, сказку на ночь почитать, на собрание в школу сходить. Но и отцу не все расскажешь. Столько девичьего было! Девчонки уже шептаться начали по углам, делиться секретиками, рассказывать, что, да как! А у Изы – ничего и никак! К шестнадцати годам только стала намечаться грудь. А так все с мальчишками носилась. Стрижка короткая, грудь плоская. Пацанкой звали её. А мама ни разу так и не поинтересовалась – а что там у дочки? Нужны ли советы, да помощь какая. Все ли женские проблемы решились вовремя? Только и сказала однажды: смотри, мол, с мальчишками аккуратней, как бы в подоле не принесла. Не принесла. И потом не принесла, когда уже пора было бы, да не от кого стало. Разобрали всех мальчишек. А к ней ни разу никто так и не посватался. Другом была всем. Да подружкой-подушкой. А уж слушать она умела. И молчать умела. Столько чужих тайн хранилось в её душе! А сейчас все заняты своими семьями, проблемами, не до неё.

– Гражданин! А живёт ли в вашем посёлке женщина по имени Изольда? – Дмитрий с важным видом расспрашивал мужчину лет пятидесяти. На пустынной улице кроме него никого не оказалось. Жара. Мужчина перед полицейским вытянулся в струнку и напрягся, даже вспотел. Дмитрию это очень понравилось. Он снял фуражку, достал из кармана платок, вытер лоб, затем повозил им по внутренностям казенного головного убора, стряхнул платок, засунул его в карман. Поправил узел галстука. И только потом остановил взгляд на мужике. Водитель милицейской машины, наблюдавший за рядовым милиции, усмехнулся и стал разглядывать мужика.

– Да что вы! Сколько лет живу здесь – ни разу такого имени и не слышал! Откуда у нас имена такие-то! Деревня! Таньки да Маньки кругом! Не, товарищ, не туды вы приехали. Нет у нас таких! Если только в соседней деревне. Там вот переселенцы прибыли из западу…

– А сельсовет у вас где? Может там кто подскажет? – перебил осмелевшего мужчину Дмитрий.

– Да ехайте прямо. Там у памятника и есть сельский совет. Не проедете мимо. С колоннами. И флаг на крыше.

Мужчина расслабился: власть ему не угрожала. И он стал раскован и приветлив. Ему хотелось еще поговорить с заезжими гостями. Они его слушали. Он был нужен. И давал важные сведения. Теперь расскажет мужикам, как сама милиция наводила у него справки о жителях села. И он достойно выдержал это важное испытание. Димка сплюнул в сторону, как это часто делал его начальник, когда был чем-то недоволен, стряхнул с ботинок дорожную пыль, потопав ногами, но пыль с дороги поднялась клубами вверх и ботинки стали еще белее. Махнув на них рукой, он сел в машину и показал водителю рукой вперед.

На автобусной остановке стояла женщина с красным чемоданом. Но Димка не стал терять время на лишние разговоры с остальными сельчанами и проехал мимо.

Вера Ивановна сильно нервничала. Она уже несколько дней не знала, как себя вести, что делать, как быть. Дочка приходила домой поздно. Ей было жалко её. Не хотелось нагружать её новыми проблемами. Но время пришло. Оно поджимало. И Вера Ивановна решилась. Только когда? Какой выбрать день? А может быть вначале с подружкой посоветоваться еще раз. Ведь она тоже была причастна к проблеме. Помогала ей в этом деле. И не только помогала, но и продолжала участвовать в нем практически всю жизнь! И ни разу нигде словом не обмолвилась о том, что это было самое настоящее преступление! А теперь вон как душа ноет, болит, тревожит. Нельзя с такой ношей уходить из этого мира. Надо обязательно исповедаться, снять грех с души. А как? Как решиться на это?

– Нэлечка, дорогая! Я решилась! Мы должны во всём признаться. Так нельзя! Мне кажется, что надо пойти в милицию и написать заявление. Как не пойдешь? Нэля, мы же…. Подожди, дорогая! А кто первым предложил это сделать? Нет, я ни о чем не жалею. Я была счастлива всю жизнь. Спасибо тебе, что ты надоумила меня, подтолкнула на этот дерзкий поступок! Но,это же преступление! Ах, я одна должна отвечать? Не хочешь позорить семью? А деньги кто брал? Деньги поделили пополам, забыла? Ну вот, опять рыдаешь. Давление померь, а то помрёшь ненароком. Что? Что ты такое говоришь? В милицию? Уже сходила? Ты сошла с ума! Зачем? Что ты там делала, Нэля. Почему без меня?– Веру трясло. Слёзы текли рекой по щекам, она размазывала их по шее свободной рукой, стряхивала на пол и опять размазывала, как будто умывалась. – Нэля! Так порядочные люди не поступают. Мы с самого начала договорились всё делать вместе и никогда не бросать друг друга. Только вместе! Всё! До конца! Ты что, забыла наш уговор? Алё! Алё, Нэля!

Она села на стул, затем встала, прошлась по комнате. Достала из шкафа книгу, потрясла её. Оттуда посыпались деньги. Пересчитала. Положила в сумку. Оделась. Посидела у дверей с ключами и сумкой в руках. Разделась. Подошла к телефону. Набрала номер:

– Нэлечка, Нэлечка, не клади трубку. Не плачь. Никому ничего не говори. Мише не признавайся. Мы же подруги. Я сейчас не смогу приехать, мне плохо, меня всю трясёт. Нэлечка, я приеду завтра. Отправь Мишу в магазин. Да, часов в пять. Мы спокойно обо всем договоримся. Мы вместе. Мы должны быть вместе. До конца. Пока, дорогая, до завтра.

Вера Ивановна выпила лекарства, достала деньги, пересчитала. Часть денег вернула в книгу, вторую часть – засунула в бумажный конверт, который нашла в тумбочке Лидочки. Долго сидела без движения, держа его в руках. Смеркалось. Но свет Вера не включала. Подошла к шкафу, достала альбом с фотографиями. Переворачивала листы, гладила фотографии рукой, улыбалась, плакала. Вытащила из альбома небольшое фото. Долго смотрела, порвала. Потом ещё одно. Тоже порвала. Скомкала кусочки, положила в свою сумку. Ходила по квартире уже в темноте, о чём-то напряженно думая. Не сиделось ей на одном месте. Никак не сиделось. Долго стояла у окна. По дорожке вдоль дома, в котором они с Лидочкой прожили почти четверть века, шли люди. Они шли и не знали, какие душевные муки в эту минуту испытывает женщина, которая смотрит невидящим взглядом на них из окна дома, мимо которого они идут по узкой дорожке. И Вера по этой дорожке водила дочку в детский сад, затем в школу. Потом провожала на первое занятие в медицинский институт. И хвалила себя за то, что сумела вырастить замечательную дочь, которая любит её и жалеет. Уже ближе к ночи позвонила бывшей свахе. Там еще не спали, завтра выходной, спешить никуда никому не надо. Вера слышала детские голоса, смех взрослых людей. Она поймала себя на мысли, что завидует им, тем, которых слышит в телефонной трубке, но взяла себя в руки. Она умела держать себя в руках:

– Лариса Гордеевна, здравствуйте. Лидочка сегодня дежурит. Да, взяла дужурства, пока внучечки нет дома. Как она там? Хорошо? Ну и хорошо, что хорошо. Нет, что ты, я не расстроена, нет. Просто всплакнула, альбом посмотрела с фотографиями. Помнишь, как Лизоньку забирали из роддома? Помнишь, да? Как было весело, хорошо. Все были вместе. Как? Вы собираетесь на море? А с Лидушкой посоветовались? Завтра уже вылетаете? На самолете? Ой, как страшно. На пару неделек. Ну ладно. Соскучилась, ой как я соскучилась по внучке-то. Увижу ли? Да нет, это я просто, тоскую так, тоскую…. А Лидушка ничего не сказала мне. Не успела? Сегодня только решение приняли. Ну, скажет, скажет, конечно. Она всё мне рассказывает, доченька моя любимая, ненаглядная моя. Да не плачу я. Предчувствие какое-то нехорошее. А Лизоньку позови, с ней поговорю. Лизонька! Сладкая моя девочка! И я соскучилась. И я хочу к тебе! Ты на море долго на солнышке не сиди, девочка моя. И кушай хорошо. Расти боль… Убежала? Не любят дети по телефону с бабушками разговаривать. Ну, пока. Как вернётесь с моря, звоните. Пока. Пока.

Лида росла тихой, скромной девочкой. Училась замечательно. И, когда мама начала часто болеть, она твердо решила стать врачом. В школе лидером не была. Друзей и подруг не заводила. Любила одиночество. Много читала. И мечтала: когда-нибудь у неё будет семья. Не такая как сейчас – мама, дочка и она, а большая. С мужем, детьми, большим столом посреди светлой столовой и мама. Мама хлопочет на кухне, печёт пироги, угощает зятя, занимается с детьми. В институте, на втором курсе, Лида познакомилась с парнем. Четыре года дружили, а по окончании института – поженились. Жить стали с мамой. Мама предлагала молодым пожить отдельно. Обещала помочь снять квартиру. Но Лидочка никак не соглашалась. Мама болеет. Маму одну оставлять нельзя. Да и мечты о большой семье с мамой так и жили в её сердце. Лида всегда мечтала иметь сестру, скучала по ней, как будто она уже есть, но где-то далеко. И так же скучает о ней, Лиде. Хотела ещё детей, а как без мамы справишься со всеми. Да и зачем уезжать – места много. Квартира просторная, четыре комнаты. Однако муж через год после рождения дочки ушёл. Ему хотелось самостоятельности и своего угла, ему хотелось жить без тёщи, которая всячески пыталась угодить зятю. Но дочка не оставила мать. Не пошла с мужем. Как только мать её не уговаривала! Осталась Лида с мамой. И с ребенком. И поняла – значит, так любил, раз не остался с ней. Упрямая, гордая, ни за что не отступится от своего. Лида несколько раз пыталась узнать у мамы кто её отец. И в кого она такая чёрненькая, не похожа на маму. И дочка в неё, как две капли воды похожа! Мама всё смеялась, да отмахивалась. Был, мол, один южанин. Да сплыл. Вот и остались они вдвоём. А замуж больше маме не захотелось выходить. Не было мужчины, чтобы Лидочку полюбил, как свою дочку. Так и жили. Вопросов Лидочка больше не задавала. А как работать начала, так и не до вопросов было уже.

– Лушка, Лушка! Там тебя милиция чёта разыскивает! Председателя дожидается. Я как услышала имя твоё, побегла тебя предупредить! Чо им надыть от тебя, ты не в курсе?

– Да нет, Милка! Ничего за собой не припомню! Ой, автобус подходит, поезд вечером из района в область, а рано утром самолет. Приеду – расскажешь, что им надо было!

Лушка зашла в автобус, прошла в конец салона, села на заднее сидение, стала смотреть в окно. Она второй раз в жизни уезжала из посёлка надолго. Ей было боязно. И грустно. Но раз уж так получилось – вспомнили Лушку, отметили её, как передовицу, наградили этой поездкой. На зависть всем. Почему бы и не поехать. На мир посмотреть, себя показать.

Лушка задумалась и под раскачивание старенького скрипучего автобуса стала вспоминать свою жизнь: однообразную, монотонную, ничем не примечательную. Ничего такого и не было, чтобы радости было много. Был мужчина. Дальнобойщик. Года три останавливался на ночь, проездом. Ребёночка от него завести хотела. Очень хотела. И все старалась, чтобы получился маленький. Но… Не получилось ничего. То ли любви не было, то ли желания. Да и мужчина был так себе. Все хвастался, что жена его боится, что даже глаз поднять не смеет, когда он домой возвращается. Вот только мало верила в эти сказки Лушка, приводя его вещи в порядок и надлежащий вид. То карманы на брюках зашьёт, чтобы ключи от машины не терял, то пуговиц добавит на рубаху, потому что кроме одной уже ни одной и нет. А однажды приехал в спортивных штанах под брюками. Снял брюки… а коленки и задница на спортивных штанах вся в дырах. Расползлись. Пока любовник в бане мылся, побежала Луша в магазин, да новые спортивные брюки купила. Уж сильно интересно продавщице Томке было:

– Для кого ты такой маленький размер штанов, Лушка, берёшь? Тебе ж они на одну ногу только и налезут! Неужели решила дальнобойщика принарядить? Обносился? Без штанов припёрся? Во дела-то!

– Полы помыть на крыльце хочу, – пошутила торопливая покупательница, – тряпки в доме извелись, вот и понадобилась мягкая тряпочка крылечко освежить к лету. А что, не имею права штанами по доскам пройтись? Вполне имею. Моё крылечко, чем хочу, тем и намываю!

Как в воду смотрела Лушка. Да и зря ляпнула эту отговорку, думала она по дороге домой. Ведь прибегут же смотреть, как она новыми штанами крыльцо намывает, на смех поднимут, что обманула. Бабы в селе они такие, ничего не забывают, лишь бы языками почесать, да кому-нибудь косточки перебрать. Наслаждение какое для них! Придётся «тррэники» любовника под это дело приспособить.

– Где мои тррэники! Луна моя, ты тррэники мои не видела. Вот тута они висели на гвоздику у брюках засунутые.

– Да вот они, солнце моё.

– Не, это не мои! Мои с карманом у нутри. На кармане булавка пристегнута, а в кармане рубли.

– Да вот же твои рубли, а карман я сейчас присобачу, делов-то, солнце моё.

– Не, луноликая, ты мне мои верни. А то жинка докопается: куды дел свои тррэники, где шлялся, шо их забыл. И карман. От платьичка своего карман отпорола да к моим тррэникам пришпандорила.

– Так я тебе похожий и пришью. Вот смотри, тоже красненький и горошек беленький. От фартушка своего. Не пожалею! Подумаешь, здесь горошки мельче, кто ж там заметит! А то совсем коленки голые в твоих штанах. И сзади расползлись. Некрасиво же, солнце моё.

Согласился парень, но видимо плохо жену свою знал. Недели через две из сельсовета примчалась подружка Милка:

– Луха, там тебя жена твоего дальнобойщика ищет. Спрашивает, в каком дворе ночевал. Прячься! – Хихикнула, махнула рукой и помчалась через огороды на работу. Лушка только и успела на крышу сарая по хлипкой лестнице взлететь, как во двор, пулей из ружья, влетела шустрая маленькая женщина, такого же неприметного росточка, как и её любовник ненаглядный, и прямиком – в дом! Через минуту выскочила: белый платок в руке на ветру, как флаг вражеский трепещется, волосы дыбом, к потному лицу прилипают. Жёнушка свободной рукой их убирает с глаз, а они снова прилипают ко лбу, щекам. Ветер же. Растрепал всю причёску барышне в нарядном платье алого цвета в белый горошек.

– Так вот карманчик-то откуда пожертвовала женушка на «тррэники», – еле дыша, впопыхах, подумала Лушка. А незваная гостья стоит на крыльце, вытянулась в струнку и головой во все стороны вертит. Ждет. Любовницу своего мужа. Мужа, на которого и глаза поднять не осмеливается, так боится его, сильного и свирепого.

Лушка обомлела. Сидит на крыше и вздохнуть боится. А сарайчик старенький, хлипкий. Его еще батя для свиней сколотил. Свиней давно никто не держит в нём, а вот всякого хламу внутри хватает: вилы, лопаты, грабли разные большие, и грабельки маленькие. Как раз под Лушкиной фигурой кучкой стоят. Ждут, когда крыша скрипучая рухнет. А жена любовника сошла с крыльца и… ну зачем она оглянулась? Зачем посмотрела вниз! И увидела «тррэники» своего мужа с карманом в горошек от любимого платьица алого в белый горошек! Нагнулась, двумя пальчиками подняла сие произведение искусства, которым Лушка мыла крыльцо, а потом вытирала ноги об него, повернулась на триста шестьдесят градусов вокруг себя, как в замедленном кино, держа в вытянутой руке драные, уже насовсем, штанишки из синего отечественного трикотажа и завопила нечеловеческим голосом:

– Я знаю, ты здесь! Выходи, шлюха!

Любовница дрожала всем телом. И не только от того, что жена любовника трясла посреди двора рваными штанами мужа в одной руке и белым платком, который развевался на ветру, как флаг – в другой , а ещё и потому, что доска, на которой она стояла на четвереньках, прогнулась так, что вот-вот лопнет пополам. В это время, непрерывно сигналя любопытным односельчанам, на всей скорости, какая может быть у тяжеловесной машины, примчался дальнобойщик. Заскрежетав тормозами, резко остановился, выскочил из кабины и рванул во двор. Жена, размахивая «тррэниками», наступала на мужа, выкрикивая разные непристойные слова в адрес него и его любовницы. «Солнышко» схватил свою законную женщину и потащил, вместе с любимыми «тррэниками» в машину. Рванул с места и исчез. Навсегда. Лушка даже узнавать не стала, что с ним. Как будто и не было его. Так и прожила по сей день – ни детей, ни мужа, ни любовника.

10.

Автобус довёз Лушку до вокзала. Поезд уже стоял на перроне. Шла посадка. Проводница прочла вслух билет, сравнила с данными в паспорте:

– Изольда Николаевна Лушкова… проходите, у вас семнадцатое место.

Теперь никто уже не будет звать её Лушкой. Теперь она должна привыкать к имени, которая записано в паспорте: Изольда. Иза. Почти всю ночь Иза провела в плацкартном вагоне. Сколько раз вот так по делам ездила в область. И училась в областном центре на повара-кондитера. А вот на самолете полетит впервые. Страшно. Но уже в пути. Обратно возвращаться поздно. Да и не хочется. Интересно, как же сложится её поездка, с кем придется повстречаться, все ли будет нормально.

11.

– Как уехала! Рядовой, ты точно узнал – это она?

– Точно! С таким именем разве еще кто-то есть? Редкое имя. Да и в поселке мало кто знал, что она Изольда. Все её Лушей звали.

Димон попытался рассказать этот факт, но начальнику было не до шуток:

– Тут Москва срочно требует её! Что-то там навертела по молодости эта бабёнка, интересуются ею органы. Ну, да ладно. Будем ждать, когда приедет. Работы полно, а тут отвлекают по пустякам. Молодец, Димон! Выручил! Столько времени мне сэкономил.

Дима, конечно, вспомнил женщину с красным чемоданом, стоявшую на остановке. И вспомнил, как лень и самонадеянность не дали ему остановится и побеседовать с ней. Хотелось сразу к властям. Туда, где перед ним встанут навытяжку и будут отвечать на его вопросы, слегка заискивая и запинаясь. Теперь ему было стыдно признать свою оплошность. И он её скрыл. И не было той радости от проделанного дела, совесть мучила его от того, что он не выполнил такого серьёзного задания. Хотя решение было явным и лёгким: стоит женщина с чемоданом на остановке. Значит она уезжает. Значит – пытается скрыться. А он её упустил. Какой из него, Димки, следователь, если эту мелочь не учёл. Друга подвёл. А он ему так доверял! Машину дал. Все полномочия дал.

12.

В областном центре был только один магазин, в котором можно было купить сразу все: и обувь и одежду. Иза оставила чемодан на вокзале в камере хранения и направилась принарядиться в универмаг. Хотелось чего-то такого, как у артисток – яркого, стильного. Но таких размеров, как у Изы не было, кроме цветастого сарафана. Пришлось купить только его. Да пару летних туфель. Легких, удобных для долгих прогулок. То, что надо. И сразу померкли мечты. И сразу же упало настроение.

– Ничего, в столице, наверняка, продают наряды и для меня, – успокаивала себя женщина, – время будет, там найду то, что надо. И сарафанчик на тонких бретельках, и вечернее платье. В пол, как говорит соседская дочка. А уж она-то модные журналы в районе покупает, целыми днями листает их, да глаза закатывает: вот бы мне так, как бы мне эдак! Да кому ж не хочется так, как в этих красивых журналах. Целый день по Москве гулять придется, вот все и успею. Иза так думала. Но на самом деле сильно переживала, сможет ли из аэропорта до вокзала самостоятельно доехать. Ведь никогда в Москве не была.

С такими не очень веселыми мыслями отпускница приехала на такси в аэропорт. На рейсовый автобус опоздала, потом долго рядилась с таксистом, выпрашивая цену пониже, кое-как сговорились. Так и к вылету можно было совсем опоздать. А самолет летал два раза в неделю в Москву. Торопиться следовало. Распереживалась Иза, стала водителя поторапливать, а он, как будто, хотел отыграться за приличную скидку: ехал неторопливо, ехидно улыбался, наблюдая за пассажиркой в зеркало.

Наконец, наконец, она почти у цели! Иза двигалась туда, куда торопились пассажиры с чемоданами. В аэропорту была впервые. Ноги подкашивались от страха и неуверенности. Накануне председатель района всё рассказал: как правильно пройти регистрацию, как найти свое место в самолете, как вести себя в Москве. Всё подробно расписал в тетрадке в клеточку на семи страницах, все телефоны сельские вписал туда же. На всякий случай. И сколько бы слов в тетрадке не было, в душе было страшно и волнительно.

С чемоданом расставалась с болью. А если пропадёт? А если не туда улетит?

–Женщина! У нас только один самолет. И летит он только в один город – в Москву! Не волнуйтесь вы так! Как прилетите, получите свой багаж, как все. А если и потеряется – найдут! Сколько раз находили. И ничего!

Лучше бы эта женщина в синей форме последних слов не произносила! Новоиспеченная пассажирка совсем поникла. Она держала корешок квитанции на багаж в потной ладошке и не знала, куда его деть. Внезапно подошёл мужчина, который сдавал багаж следом, взял Изу за руку, разогнул пальцы, вынул из мокрой ладони влажную, очень важную для женщины бумажку и неожиданно громко спросил:

– Паспорт где?

Как под наркозом, выпучив глаза и ничего не понимая, что с ней делают, Иза протянула паспорт, который крепко держала в другой руке. Незнакомец вытащил, разгибая поочереди пальцы женщины, документ, открыл его, приклеил корешок квитанции на багаж с нужной стороны посадочного талона, вложил в паспорт, и коротко произнес:

– Следуй за мной, а то опоздаем.

Ошеломленная этим неожиданным событием неопытная пассажирка на несгибающихся ногах последовала за немолодым, интеллигентным на вид, в черном костюме, с портфелем в руке, мужчиной. Она выполняла всё так, как он советовал и, вскоре, уже сидела в кресле самолета на своём месте. Мужчина же прошёл в конец салона, пожелав ей приятного полета.

13.

Филипп Иосифович нажал на кнопку громкой связи:

– Леночка, мне кофе и бумаги на подпись. Да поторопись, у меня мало времени. Вызови шофера, через сорок минут выезжаем в аэропорт.

Филипп открыл записную книжку, перелистал, нашел нужную запись, набрал номер телефона:

– Ну что, Сергей, я решился. Ты готов мне помочь? Спасибо, друг! Я знал, что ты меня поймешь. Сколько мы с тобой не виделись? Лет тридцать уже! Тридцать один скоро? Ну да… да… время летит. Но память делает свою работу. Она неумолима. Я должен, я обязан! Вся жизнь моя нацелена на этот поступок. Я тебе обо всём сказал в прошлом нашем разговоре. Повторяться не буду, но я должен это сделать. Ты меня сможешь понять. Нет, нет, не волнуйся! Я в гостинице переночую. Зачем буду твоей семье в тягость. Я же знаю, что посторонний человек в доме это всегда неудобства для хозяев. Обзвони всех, кто там еще живет. Встретимся, посидим, вспомним молодость. Поговорим… Нда… поговорим. Не так легко мне будет обо всём вспоминать. Ну, всё! Пока. До встречи!

Филипп Иосифович – генеральный директор крупного мебельного комбината, был человеком уверенным, строгим, целеустремленным. Он не терпел возражений. И всё делал так, как считал нужным. Долгое время находился под покровительством своей сумасбродной матери: не смел принимать решения самостоятельно, добиваться своего, хотя и пытался это делать. Очень пытался. Если бы тридцать лет назад, молодым девятнадцатилетним парнем, он смог бы защитить самое дорогое, что было в тот миг в его жизни, вся жизнь была бы иной. Может быть, он не смог бы добиться такого успеха, может быть он и сам был бы другим, но чётко знает, что всё было бы по- другому. И не мучила бы его совесть за бесхарактерность всю жизнь. За минуту слабости, которую он проявил, поддавшись убеждениям матери. Поздно. Конечно, поздно сейчас исправлять ошибки, искать прощения, исправлять что-то. Жизнь всё расставила по своим местам. Определила всех в нужном направлении. Конечно, сейчас не стоило бы вмешиваться в этот устоявшийся процесс, в привычный ритм жизни других людей. Но совесть. Память. Чувство долга. Вот они составляющие беспокойства и неудовлетворенности жизнью. И как это пафосно не звучит – человек обязан очистить свою совесть, прийти к равновесию, исправив ошибки своей молодости. Навряд ли, что-то получится. Но раз решился, надо это сделать.

Леночка неслышно вошла в кабинет поставила поднос с кофе и шоколадной конфетой «Мишка на севере». Это никогда не обсуждалось и не менялось. «Мишка на севере» был всегда. Даже тогда, когда его не было в магазине. Мама могла всё достать. А уж для любимого сыночка она сносила все преграды на своем пути. Девушка положила папку с документами на край стола и так же тихо вышла. Директор, разговаривая по телефону, слегка улыбнулся ей и кивнул головой: всё в порядке, свободна.

14.

В аэропорту было шумно. Многолюдно. Филипп поблагодарил водителя за собранную сумку с угощениями для друзей, забрал её из рук водителя и уже готов был отпустить Сергея, как к ним подошла вся в слезах женщина:

–Уважаемые, я первый раз в Москве, ничегошеньки здесь не понимаю, все бегут, кричат, а мне на электричку до вокзала. Где она? Одни послали туда, другие сюда… Запуталась я.

– Гена, захвати женщину, отвези, туда, куда она просит. А вы не волнуйтесь, женщина, Геннадий человек надёжный. Идите с ним. Он вас довезёт туда, куда скажете.

Женщина закивала головой, прижимая к своей груди свернутую трубочкой школьную тетрадь в клеточку. Вприпрыжку, несмотря на свою полноту, легко, заглядывая в глаза водителю, что-то говоря ему на ходу, побежала за ним, путаясь в подоле цветастого сарафана, поправляя на ходу широкополую соломенную шляпу, и таща за собой на вытянутой руке красный чемодан на колёсиках. Гена остановился, с трудом забрал у незнакомки чемодан, видимо, ещё раз объяснив, что его не надо остерегаться. Филипп улыбнулся:

– Вот уж эти провинциалки! Полная непосредственность и простота. Вот куда рванула с незнакомым мужчиной, в чужом городе, в огромном городе, где никого близких, конечно, нет. Отдала чемодан. В котором, конечно, самые лучшие на сегодняшний день, наряды. И, наверняка, телефона тоже у неё нет. Где-то я её уже видел, знакомый взгляд, удивительно знакомые глаза, – мимолетом подумал он и тут же забыл свою мысль. Заканчивалась посадка в самолет. Пришлось поспешить.

15.

Поезда тем и отличаются от самолетов, что к разным разговорам душевным располагают. Отчего так? Отчего хочется выслушать попутчика или рассказать ему свою историю жизни? Наверное потому, что в поезде обстановка иная. Переодеваешься в домашний халатик или костюмчик спортивный, тапочки удобные домашние на ногах, а не туфли на каблуках. Мужчины вон вообще до маек разделись. Выпивают, закусывают, в тамбур курить бегают стайками. Незнакомы друг с другом, а общаются, как самые близкие люди, в картишки перекидываются, сидят вплотную друг к дружке, хохочут во всё мужское горло. Странно, почему так? Бывает, что в автобусе грызут друг дружку: если кто-то к тебе плотно прижмётся в толкучке, тут же локтем в любое неудобное место получит. А ещё и выслушать можно в свой адрес такое, о чём никогда и не догадывался. Лушка помнит: однажды, поехав в районный центр, ей пришлось в переполненном автобусе несколько остановок проехать. Помнит, как одна бабуля, пытаясь протиснуться с жесткой плетеной из ивовых прутьев корзиной, которая зацепилась за колготки и порвала их, отчитала её, назвав непристойными словами за то, что разъелась, а ещё и колготки капроновые напялила, как проститутка. У Лушки даже дыхание перехватило от возмущения. Но мужик, стоявший рядом, вовремя перехватил её руку и остановил не начавшуюся драку между ней и наглой бабкой. А бабка, почувствовав безнаказанность, продолжила свою язвительную тираду, пока не поднялся шум в автобусе и не угомонил бесстыдницу. А здесь всё иначе. Пассажиры с верхних полок сидят на нижних полках, не давая пассажирам с нижних полок прилечь пораньше. И никто не возмущается. Сидят тесно, разговаривают.

Вот и Лушкина соседка с верхней полки достала из пакета солёные огурчики, курочку с золотистой шкуркой и картошечку с жареным луком и лавровым листом. Аромат! Лушка от волнения забыла, что в поездах едят, поэтому ничего не прихватила с собой. Да и не ела сегодня ещё, о чём мгновенно вспомнила, и проглотила обильную слюну. Соседка толкнула ее в бок и прошептала на ухо:

– Тяпнем, соседка? Водочки хочешь?

– Ой, да у меня нет ни еды, ни водочки, – совсем оробела неопытная скромная пассажирка.

– А ты не стесняйся, не отказывайся. Когда-нибудь и меня угостишь, да? Эй, мужики, сбегайте-ка к проводнику за стаканами!

Мужик в полосатой майке и серебряным крестом на широкой цепочке тут же подскочил, заулыбался во весь свой щербатый рот. Высоко поднимая ноги, перешагнул через соседские колени и сумки, расставленные вдоль сидения, унёсся к проводнику. Обернулся быстро: в стаканах с подстаканниками был кипяток с плавающими пакетиками с дешёвым чайным мусором.

– Ты что, не понял, мужик, я тебя отправила за стаканами, а не за чаем!

– Дык, без чаю стаканья не давают! Говорят – плати! Вот и купил четыре стакана!

– Зачем четыре, два попросила принести, мужик!

– Дык, нальёшь думаю, нам с дружком по капельке. Расстаралси же я!

– Ладно, дуй в туалет, вылей помои эти!

– Женщина, не выливайте! Отдайте мне ваш чай, раз пить не желаете. У меня термос опростался, пополню его вашим кипятком. Сахарку бы еще!

– Есть сахар, мамаша! Чай тута без сладостей не продавают. Берите, не стесняйтесь. Давайте я помогу вам. А то поезд колошматит из стороны в сторону. Ошпаритисся ненароком. Я привычный в поездах, у меня все путём. Вахтовик я. Ко всему приучен,– нахваливал себя мужичок, переливая чай из стаканов в подстаканниках в старенький китайский термос, расписанный, когда-то, яркими лилиями, который держала немолодая женщина болезненного вида, – ну вот, я ж обещал, что всё будет путём, значит так всё и стало. А вам, дамочки, стаканчики. Пейте водочку на здоровье, да и нам не пожалейте по глотку.

– Ну вот как таким не налить, – рассмеялась соседка, – жуки эти мужики, хитрые, как им что надо, распластается у ног, а как час расплаты наступает – тю, а где он? Нету его! Смылся вовремя, как говорится.

Так весело и ехали, рассказывали анекдоты, пока не стали укладываться спать.

-Покурим, Иза?

-Что ты, Рая, не курю я!, И никогда не пробовала! У нас в посёлке среди женщин не приветствуется это.

-Не куришь, это хорошо, ну просто постой со мной. Я всегда, как выпью чуток, курить сильно желаю.

Женщины вышли в тамбур. Поезд равномерно покачивался из стороны в сторону. За окном мелькали тени деревьев, редкие фонари вдоль железнодорожного полотна. Рая, сделала глубокую затяжку, взгляд был устремлен вдаль, за окно, в темноту. Глаза повлажнели. И она начала рассказывать свою историю. Луша слушала, затаив дыхание. Как много похожего было в их судьбах! Сколько же им пришлось потерять! И ничего не изменить, ничем не помочь. Иза всегда гнала воспоминания о прошлом, которые жили только в её сердце. Никому и никогда она не рассказывала об этом. Вот и сейчас, слушая попутчицу, она только кивала головой, плакала вместе с ней и ни словом не обмолвилась, что ей пришлось пережить, почти, то же самое. Легли уже за полночь. Иза все думала, чем кончится история Раисы, сможет ли она обрести свое счастье, или так и останется одна по вине злых людей. Как все сложно в этой жизни. Как всё запутано! Иногда хочется понять, почему именно ей достались эти испытания, за что? Кто-то сказал, что за грехи, если не свои, а, даже, далеких родственников, на плечи невиновных падают страшные испытания. Ни за что. Просто кто-то должен пострадать так, как страдали обиженные твоими родственниками люди. Потерять самое дорогое, что есть. Переболеть, перетерпеть. Судьба непредсказуема, но она же и начертана. Так любил говорить отец:

– От судьбы, дочка, никуда. Как бы тебе не хотелось её изменить, прожить иначе, пройти другой путь, нет, ничего не получится. Она направит тебя туда, куда идти надобно только тебе.

– Папа, как ты заблуждаешься! А я, вот в сию минуту, передумаю, что хочу сделать. И все пойдет не так. Смотри, я хотела, пока ты рассуждал, съесть вот эту конфету. Но я теперь её есть не стану! Значит, я уже не пошла по направлению судьбы. Я пошла другим путем.

– Нет, дочка. Отказаться от неё, это и есть не твой выбор.

Подняться наверх