Читать книгу Девочка-ромашка - Галина Сергеевна Вязовцева - Страница 1
ОглавлениеПОВЕСТЬ
ДЕВОЧКА-РОМАШКА
Ночью пошёл дождь, явление для зимы совершенно неожиданное. Собственно, это и не дождь, наверное, был. По подоконнику тихонько стучали капли, выстукивая какое-то сообщение. Значит, это дождь.
Снег так стучать не может. Снежинки мягкие и пушистые. Люба ворочалась в кровати и тихонько постанывала. Болела грудь, кашлять было больно, и женщина с трудом сдерживала себя, чтобы не заплакать.
Кроме того, не хотелось, чтобы её надсадный кашель разбудил мужа, ему рано вставать на работу, это ей торопиться некуда. Люба вторую неделю была на больничном. Всё началось с обычного бронхита.
Люба махнула на него рукой, не велика болезнь, не воспаление лёгких и ладно. Терапевт, просматривая анализы, задумчиво глянула на больную и велела сделать рентген повторно. Больничный продлила.
Рентгеновские снимки Любе отдали на руки, она тупо смотрела на мутное изображение своих лёгких, потом скрутила снимки в трубочку, обернула газетой и закинула на шкаф. И на фига они нужны были, эти повторные снимки?
Люба тихонько сползла с кровати и ушла на кухню, там согрела чайник, достала из холодильника малиновое варенье и поморщилась. Оно уже в горло не лезло, и ещё эти косточки! В зубах застревают.
Но от чая с малиновым вареньем становилось лучше, всё тело покрывалось липким потом и легче дышалось. А если ещё и аспиринчика вдогонку принять, так вообще – красота! Женщина мелкими глотками прихлёбывала сладкую жижу и смотрела в окно.
В душе у Любы поселился страх и ни в какую не собирался оттуда уходить. В голову лезли дурные мысли. Ну, почему мир так несправедливо устроен? Всё хорошо было в жизни, муж хороший, работящий.
Квартира своя, собственная. Детки… дочке десять лет, сыночку Павлику скоро пять исполнится. Машину недавно купили… А тут эта болезнь привязалась. Докторша чего-то глаза отводит каждый раз, и только новые лекарства назначает.
Надо, наверное, проситься, чтобы с больничного отпускала. Сколько можно дома сидеть! Эту неделю ещё дурака можно повалять, а с понедельника на работу. И нечего придуриваться, пора за дело браться.
Ученики, наверное, вдоволь без Любовь Ивановны отдохнули. Не больно-то они её предмет жалуют. Не любят дети историю. Странное дело, Люба в школе по истории всегда только пятёрки получала.
Грудь снова сдавило, Люба закашлялась и кинулась к раковине, сплюнула и похолодела. Большой кровавый сгусток шлёпнулся в раковину и медленно пополз в сливную дырку. Женщина поспешно открыла кран.
Струя воды громко хлюпнула о металл раковины и крови как не бывало. Люба машинально вытерла губы. Может, и не было никакой крови? Тяжело вздохнула. Была кровь, на руке остались красные полоски.
Женщина тяжело опустилась на диванчик. Вроде бы не болит ничего. Откуда кровь? Нет, надо выходить на работу и не забивать голову всякими глупостями. Точно, в понедельник она выйдет на работу и слушать докторшу не станет, чтобы та ни говорила.
Люба потянула маленькую подушку, что валялась на диванчике, тихо опустила голову на неё и свернулась калачиком. По-другому на этом диванчике было не лечь. Не приспособлен он для лежания.
Сама не заметила, как уснула, а во сне летала, и ей было легко и весело. Внизу расстилались поля с ромашками, паслись коровы, речка бежала и серебрилась, а Люба взмахивала руками и поднималась всё выше и выше.
Ничего не болело, и платье на ней было красивое, только почему-то с длинными рукавами, а на дворе лето. Люба проснулась с хорошим настроением, глянула на часы. Пора вставать самой и будить домочадцев.
Коля на работу, Зойка в школу, Павлик в детский сад. Нужно завтрак приготовить, проводить мужа и дочку, а Павлика она сама сегодня в детский сад отведёт, ей торопиться некуда, сегодня в больницу не надо.
И умываться Люба пока не пойдёт, не надо шуметь, пусть родные ещё поспят. Только дверь в кухню нужно прикрыть, а то станет мамка чашками греметь и разбудит всех. Она встала с диванчика.
Прикрыть дверь не успела, на кухню вошёл муж, потянулся к Любе, чтобы поцеловать её в щёчку.
–Доброе утро.
Люба развернулась к нему лицом и тут же вспомнила про кровавый сгусток в раковине, отшатнулась.
–Доброе утро.
Коля приобнял жену.
–Ты опять плохо спала?
–Да, нет, просто кашель замучил, тебя боялась разбудить, вот и ушла на кухню. Да и завтрак пора готовить.
–Не нравится мне твой кашель.
–Мне самой не нравится. Но в пятницу на работу буду проситься. Сколько можно лодыря гонять. Тем более, скоро конец четверти.
–Ну да. Без тебя всё в школе встало.
–Ну, не всё, но Наталья Николаевна вчера звонила, сказала, что устала от моего класса, не слушаются её дети.
–Ну, гляди, тебе видней. Ты повторный рентген сделала?
–Ага.
–И что там?
–Думаешь, я понимаю в тех снимках что-то? Вот Надежда Ивановна в пятницу мне всё растолкует. Она сказала, что ей посоветоваться с пульмонологом нужно.
–Понятно.
Коля ушёл в ванную, там шумно плескался, фыркал, вышел оттуда довольный и радостный, снова потянулся к Любе, чтобы поцеловать, но жена сделала вид, что муж ей мешает готовить завтрак.
Николай обиделся.
–Т ы чего, как не родная?
Люба отмахнулась.
–Не мешай, иди, Зойку подними, да Павлика пора будить. Я сейчас на стол соберу и пойду их одевать.
Пока семья завтракала, Люба смотрела на мужа и детей со стороны, и тоска сжимала сердце. В памяти всплыл сон, вроде бы, неплохой сон, весёленький такой, только почему в нём не было с ней никого?
Николай позавтракал, вытер губы, кинул салфетку.
–Ну, спасибо, мать, накормила. Побежал я, машину разогрею. Ты, дочка шустренько одевайся и следом выбегай.
Люба улыбнулась. Как хорошо Никитины живут! Совсем не бедно, дочку в школу на машине возят. А садик детский почти под окном, далеко идти не нужно. Сейчас она Павлика соберёт, сама шубку накинет и его отведёт.
Потом придёт домой, приляжет, отдохнёт немного и по дому хлопотать станет, бельё, что вчера выстирала, погладит, по полочкам всё аккуратно разложит, обед готовить начнёт, а там и дочка из школы вернётся.
Павлик помахал маме ручкой, перед тем, как уйти в свою группу, и Люба сегодня его не стала целовать, как это делала всегда, когда оставляла в детском саду. Не нравится Любе её кашель, и Коля заметил, что он не очень хороший.
Впрочем, кашель хорошим и не бывает, но боится Люба, что болезнь у неё не так проста, как ей хочется думать. Только бы не туберкулёз. С другой стороны, где бы она схватила эту дурную болячку?
Не припомнит что-то Люба, чтобы страдала простудными заболеваниями. Ну, бывало, грипп подхватит, простынет где-то, но так долго она ещё ни разу не болела. Анализы показали, что в организме у Любы идёт воспалительный процесс.
Понятное дело, бронхит, а значит, анализы не могут быть хорошими. Но Люба добросовестно лекарства пьёт, и на прогревание ходила. Раза три была на физиолечении, только ей легче не становилось.
Даже поплохело малость, и врач отменила это лечение. У подъезда женщина остановилась, до детского сада идти сто метров, от силы – двести, а чувствует она себя, как будто километра три отмахала, не меньше.
Женщина сделала глубокий вдох и тут же закашлялась. Оглянулась по сторонам, не видит ли кто, сплюнула на землю. Алым цветком расцвёл снег. У Любы потемнело в глазах. Да, что же это такое!
Не зря, видимо, она боится родных целовать! Нет, завтра она обязательно докторшу вынудит рассказать ей всё о болезни. Сколько можно в прятки играть! И Люба не девочка, чтобы не понимать ничего.
То анализы Надежде Ивановне не нравятся, то рентген повторно сделайте, то консультироваться она с кем-то будет, а самой больной врач ничего не говорит! Может, пугать не хочет?
Люба быстро поднялась домой, торопливо скинула шубку, сапоги и кинулась в ванную. Там долго и мучительно кашляла, но крови больше не было. Зато силы иссякли. Женщина прошла в спальню.
Глянула на кровать, надо бы постель заправить, но вместо этого прилегла, укрылась одеялом и закрыла глаза. Ох, Любушка-голубушка, что-то с тобой неладное творится! В церковь сходить, что ли, здоровья там для себя попросить?
Люба не заметила, как уснула. Когда открыла глаза, ахнула. Скоро Зойка из школы вернётся, а мама валяется в постели и не думает, чем дочку кормить будет. Она быстро вскочила с постели, привела кровать в порядок.
На ходу стянула с волос резинку, собрала волосы и почти бегом поспешила на кухню. Но поспала она славно! Главное, кашель не беспокоил, и чувствует Люба себя хорошо. Зря только волновалась.
День прошёл быстро, вечером проверила у дочки уроки, уложила Павлика спать, и к Коленьке под бочок. Давно они с милым любовью не занимались, надо бы память освежить, заодно тело порадовать.
С чувством исполненного долга, после жарких ласк, Люба поплюхалась в ванной, вернулась и улеглась рядом с мужем. На всякий случай выпила две ложки сиропа от кашля, чтобы самой не мучиться и Коленьке спать не мешать.
В больницу Люба собиралась суетно и торопливо. Не отпускал страх. Такое чувство у неё было перед защитой диплома, точнее перед экзаменами. Тогда она жутко боялась, но всё прошло просто замечательно.
А тот страх она до сих пор помнит. И сегодня, как перед экзаменом, снова сохнет во рту, замирает сердце. Сдаст ли сегодня Люба Никитина экзамен по предмету, который называется коротко – жизнь.
До больницы Люба шла то медленно, то наоборот, ускоряла шаг, потом поднялась на крыльцо и застыла. Сама себя подтолкнула. Иди, Любка, не бойся. Будь что будет. Хватит уже в подвешенном состоянии две недели ходить.
А в понедельник она всё равно на работу выпросится. У кабинета была очередь, и это казалось спасением. Страх, что гнездился в душе, заворочался и толкал куда-то под рёбра. Или это сердце так подпрыгивает?
Когда, наконец, подошла её очередь, Люба натянула на лицо улыбку и решительно шагнула в кабинет.
–Здравствуйте.
Надежда Ивановна подняла голову и кивнула больной.
–Проходите, Любовь Ивановна. Присаживайтесь.
Люба присела.
–Надежда Ивановна, выписывайте меня уже. Хватит мне дурака валять, ученики мои меня уже заждались.
Врач вздохнула.
–Любовь Ивановна, Вы знаете….
Надежда Ивановна густо покраснела.
–Всё не так просто.
–А что? Рентген что-то не то показал? Я дома снимки посмотрела, но я же не врач, мне там ничего не понятно. А Вы, наверное, уже поняли, что там не всё в порядке? Значит, я не ошибаюсь, что-то не то со мной.
–Не то. Я… Любовь Ивановна, Вам нужно лечь в больницу. Возможно, там всё окончательно прояснится.
–С бронхитом?
–Боюсь, что у Вас не бронхит.
–Туберкулёз?
–Нет, не туберкулёз.
Люба шумно выдохнула.
–Слава Богу, а я уж подумала…
Надежда Ивановна тронула больную за руку.
–Скажите, кровохарканья не было?
Больная кивнула.
–Было. Вчера. Два раза. А что…
–Я пока ничего сказать не могу, но нужно пройти обследование в условиях стационара, там оборудование лучше и врачи…
–Ой, а я на работу обещала выйти в понедельник.
–Не получится в понедельник. И вообще… я же говорю, всё не очень просто. Я Вам выписываю направление в стационар, Вы сегодня же должны быть там. Место для Вас есть. И никаких отговорок! Это нужно сделать безотлагательно.
Домой Люба возвращалась в подавленном состоянии. Врач ничего в открытую не говорила, но тот ужас, что прочно засел в её душе, тихо нашёптывал, что самое страшное ожидает Любу впереди.
Женщина еле передвигала ноги и с тоской думала, что лучше бы у неё был туберкулёз, его можно вылечить, а если у неё в организме поселился… нет, это слово она даже произносить не будет.
Она даже в мыслях его не станет озвучивать. Страшное это слово. И самое страшное то, что он, этот… не лечится. Дома Люба быстро собрала вещи, вызвала такси и отправилась в стационар.
На столе оставила записку для мужа, чтобы тот знал, где её искать. Зоя придёт из школы, найдёт, что покушать, в холодильнике всё есть. И нужно непременно позвонить матери, пусть она присматривает за Любиной семьёй.
Сама Люба, видимо, из больницы уже не выйдет. Такое предчувствие, что… а оно редко когда подводит, это предчувствие. Что бы хорошее, так, не обязательно что сбудется, а вот плохое….
Вспышкой пронзила мысль, а если она не вернётся из больницы, есть ли смысл туда ехать? Дома она хотя бы приготовится к похоронам. К своим похоронам. Хотелось громко, в голос завыть, и Люба не сдержалась.
Водитель такси участливо заглянул в лицо пассажирке.
–Вам плохо?
Люба кивнула. Видимо, сработал эффект попутчика, когда совсем незнакомому человеку открывается всё самое сокровенное, что лежит в тайниках души, не задумываясь о том, что это может стать достоянием всех.
Она тихонько жаловалась немолодому человеку, сидящему за рулём, рассказывая о том, что едет она умирать в больницу. У неё самая страшную болезнь отыскали, напрямую об этом не говорят, но Люба и сама не дура.
Что уж, она не догадывается, почему Надежда Ивановна, её участковый терапевт, всё время отводила глаза и жалостливо поглядывала на Любу. Понятное дело, когда молодые умирают, это всегда страшно.
Водитель искоса поглядывал на Любу и сокрушённо кивал головой.
–Да, голубонька, не повезло тебе. А что, врач тебе прямо так, и сказала, что у тебя….Ты такая молоденькая!
–Нет, не сказала. Но я всё поняла.
Водитель улыбнулся.
–Не переживай, девонька. Ты, вон, какая молодая, у тебя вся жизнь ещё впереди. И голову не забивай всякими глупостями. И помни, все болезни, от нервов. Вот, ты сейчас будешь нервничать, переживать, и тебе станет ещё хуже. А ты сама себе скажи – нет, со мной ничего не случится. Я сумею все болезни победить.
Он глубоко вздохнул.
–Моя жена… царство ей небесное, как прознала, что у неё рак, так истерить начала, рыдать, да приговаривать, что она умрёт, а я новую бабу в дом приведу, на её кровати стану кувыркаться. Поедом она меня ела. До самой своей смертушки, и на прощание сказала, что проклинает меня, если я снова женюсь.
Люба ошалело смотрела на водителя.
–Проклинала?
Водитель жалобно вздохнул.
–Ну да.
Люба сглотнула комок в горле.
–И что? Вы не женились?
–Нет. Почитай три года, как Вали моей не стало. По первости я даже обрадовался, что некому меня пилить. Спать ложусь и вздрагиваю, вдруг Валя меня позовёт. Она в другой комнате лежала. Сама так захотела. Тишина в квартире стояла, аж уши ломило. Потом привык. И даже бабёнку завёл. Правда, не женюсь.
Шофёр криво улыбнулся.
–Вдруг, и правда, прокляла. Дочка меня судит, а мне пятьдесят шесть. И что? Я рядом должен лечь? Так это не по совести. Бог Валюху прибрал, значит, так надо. А меня оставил зачем-то. Видимо, тоже так надо.
Машина повернула и остановилась.
–Ну, вот, приехали. Ты, девонька, не переживай, может, врачиха твоя ошиблась. Всяко может быть. Пусть тебя боженька хранит.
Люба потянула к себе сумку, в которой лежали её вещи, что она приготовила для больницы. Глянула на водителя в нерешительности.
–А может… ну её… эту больницу? Может, мне обратно надо? Домой.
Водитель махнул рукой.
–Даже не думай. Ты по первости всё разузнай, а потом уже принимай решение. Ты же, к примеру, не знаешь, глубоко в речке, или нет. Боишься ступить, особливо, если не знаешь той речки. Значит, нужно в неё ступить, чтобы разузнать, по колено тебе там, или сразу по горлышко. И потом, ты же сама сказала, что детки у тебя малые.
Люба кивнула.
–Ага. Зойке десять лет, а Павлику пять.
–Ну, вот. Ты ради их должна жить. Мужик, он что? Он тебе не кровный, может и не схотеть с больной жить, а детки, это навсегда. Ради них ты должна с болезнью своей побороться. А вдруг, ты её осилишь?
Он глянул на Любу оценивающе.
–Нет, конечно, осилишь. Вон, какая ты молодая, да красивая. Тебе ещё жить, да жить. Деток на ноги ставить. Ну, ступай, милая.
Люба благодарно посмотрела на водителя.
–Спасибо Вам. Вы меня прямо успокоили.
Она взяла сумку и решительно пошагала в сторону больницы. В приёмном покое долго не задержалась, сразу велели пройти на третий этаж, там уже знают, что к ним сегодня поступает Никитина Любовь Ивановна.
В палате, кроме Любы лежали ещё три женщины. Она подумала, что скучно точно не будет. Скучать, и правда, не пришлось. Пришёл лечащий врач, сказал, что он – пульмонолог, зовут его Александром Петровичем, он осмотрел Любу и назначил лечение.
Любе снова сделали рентген, потом бронхоскопию. Процедура не из приятных, но Люба терпела. Она должна всё знать о своём здоровье. Пусть с ней делают всё, что потребуется, только бы не сказали, что жить ей осталось всего ничего.
Через три дня доктор обрадовал больную, что по его части ничего страшного не обнаружено. И кровью она кашляла не по причине того, что умирать ей пора. Видимо, всё-таки простыла где-то Люба.
Но на завтра Александр Петрович пригласил маммолога, пусть ещё тот посмотрит, чтобы исключить ненужную патологию. Люба воспрянула духом. Значит, она не умирает? Она будет жить?
И зря она тоже собиралась своего Колю проклинать, если тот надумает после её смерти жениться? Настроение улучшилось, и когда Любу пришёл проведать муж и дети, она радостно кинулась им навстречу и расцеловала всех.
Нет у неё никакой заразной болезни! Завтра её осмотрит ещё один врач и вернётся мамка домой! Про себя Люба отметила, как радостно заблестели глаза у мужа, и женщина с трудом подавила вздох радости.
Любит её Коленька и ни за что на другой не женится, если жена умрёт. А жена не умрёт и не собирается. Всё это было сплошное недоразумение. Водитель, что привозил Любу в больницу, тоже сказал ей, что она должна побороться за своё здоровье.
И победить должна, потому что у неё есть Коля и детки. С утра Любу тошнило, она с трудом съела кашу, что давали на завтрак, сходила на уколы и приготовилась ждать доктора, который должен был окончательно Любу успокоить.
Сразу после его обхода Люба скоренько соберёт свои вещи и поедет домой. Маммолог долго читал Любину медицинскую карточку, потом мял её грудь, и всё время спрашивал, где у неё болит.
А у той разом заболело всё. По серьёзному виду незнакомого доктора Люба поняла, что никуда она сегодня не поедет. То есть, дома её пусть не ждут. Задержится Люба в больнице. На неопределённое время.
А этот противный доктор дотошно выспрашивал у Любы о её личной жизни, сколько раз в неделю она спит с мужем, сколько сделала абортов, как идут месячные, и нет ли каких болей во время менструации.
Люба скрипела зубами, но отвечала, не понимая, какое отношение к её лёгким имеет половая жизнь. А через три дня Люба узнала, что болезнь, которой она так боялась, всё-таки в ней живёт.
Только поселилась эта гадина совсем не в лёгких. У Любы обнаружили опухоль в груди. Она совсем небольшая. И врач сказал, что это не смертельно, но грудь придётся отнять. А если ещё и гинеколог своё заключение даст неутешительное, то и…
Но больная пусть себе голову не забивает медицинскими терминами. Самое главное, что она останется жива. Ну, будет в лифчик вату подкладывать, тем более, что детей она больше рожать не собирается.
Люба согласно кивала головой. Нет, она больше не собирается детей заводить. Ей тех двоих бы поднять на ноги. А грудь… Люба слышала про такие неприятности. И даже знает, точнее, работает с Любой в одной школе Людмила Васильевна.
Математику преподает. Двенадцать лет назад у неё отняли грудь. Сейчас Людмиле Васильевне пятьдесят два года и умирать она не собирается. Одевается красиво, муж от неё не ушёл. И дети взрослые у Людмилы Васильевны.
На душе скребли кошки. Это не зуб вырвать, а, как сказала Таня, что с Любой в одной палате лежит, выпластают ей всё женские органы и будет она калекой в свои тридцать пять лет. Дадут Любе инвалидность, будет она сидеть дома.
Много страстей наговорила Таня, так много, что не стала Люба её дослушивать, ушла в коридор, там присела на диванчик и стала раскладывать по полочкам всю свою дальнейшую жизнь.
Умирать она, понятное дело, не станет. Но и что за жизнь у неё будет? Любит её Коленька это дело, ой, как любит! Пока занимаются любовью, оближет он Любу с ног до головы, постанывает и повизгивает от восторга, и груди из рук не выпускает.
Иногда и засыпает, держа Любину грудь в руке, гладит её во сне, и сосок пощипывает, а жена в ответ сладко охает и крепче к нему прижимается. Теперь всё по-другому будет. Нечего будет мять и пощипывать.
Потому что груди у Любы больше не будет. Сердце зашлось от горя. Неужели, жизнь закончилась? С другой стороны, Людмила Васильевна двенадцать лет живёт без груди и муж её не бросил.
Может, и Коленька с такой потерей смирится. Тем более, что двое деток у них, а их на ноги поднимать нужно. Значит, у Любы ещё есть впереди двенадцать лет, Зоя уже совсем взрослой будет, а Павлик…
Да, Павлику только семнадцать лет будет. Хотя, может, Любе Бог больше, чем двенадцать лет отпустит, чего зацикливаться на этих годах! Но грудь! Как Любе её будет жалко!
У неё она такая красивая! Не большая и не маленькая, яблочками, и не обвисла совсем. Нет, конечно, если придётся выбирать между жизнью и грудью, то понятное дело, что выбор невелик.
И Люба согласна обеих лишиться, только бы ещё задержаться на этом свете. Ради Зойки и Павлика. А Коленька… Там уж, как по судьбе будет. Бросит он жену, и, наверное, прав будет. Люба заплакала.
За что ей такое наказание! Что она в этой жизни сделала не так? Так! Нужно взять себя в руки, не нервничать. Шофёр сказал, что все болезни от нервов. Люба слышала такое выражение и готова согласиться с ним.
А умирать она совсем не готова. И теперь в полной мере осознала слова, что самое ценное у человека – это жизнь. Дальнейшие полгода прошли для Любы, словно в страшном кошмарном сне.
Ей удалили правую грудь, а заодно и все женские органы. Сказали, что для подстраховки, это было слабым утешением для Любы, но радовало то, что ей обещали долгую жизнь. Правда, с небольшой ремаркой.
Жить она будет, возможно, долго, но не комфортно. Люба от кого-то слышала такие слова, но ей всегда казалось, что её это никаким боком не коснётся. Она тогда даже, помнится, улыбнулась.
Выражение ей понравилось-не комфортно. Теперь она на собственной шкуре осознала, что такое – жить не комфортно. Мало того, что мучили постоянные боли, болело даже то, чего на самом деле у неё уже не было.
Появились головные боли, кровили швы и долго не хотели заживать. Любина мать почти переселилась к Никитиным, потому что дети и Коленька привыкли к тому, что всё у них под рукой, то есть на все случаи жизни у них была мама и жена.
Люба теперь больше лежала, чем ходила. И ещё она пристально следила за мужем. Смотрела, как тот ходит, не блестят ли у него глаза, не завёл ли он себе другую женщину, потому что его собственная жена теперь не могла исполнять супружеские обязанности.
Изменений в поведении мужа не заметила, и это напрягало её ещё больше. Значит, этот гад здорово шифруется, умело скрывает следы своей измены. Николай тоже осунулся и ходил с виноватым видом.
Как будто именно он виновен в том, что полон сил и энергии, а его Люба лежит почти овощем и страдает. Правда, скрывать было что. Совершенно случайно, Никитин близко познакомился с Наташей.
Специально, конечно, не знакомился. Собственно, они были и раньше знакомы, потому что работали на одной автобазе. Никитин Николай работал главным механиком, а Наташа Коровина – бухгалтером.
Только однажды пришёл к Николаю шофёр, Иван Барсуков, с устным посланием. Его просили передать, что Никитина ждут в бухгалтерии. Никитин чертыхнулся. Некогда ему по бухгалтериям ходить, у него дел невпроворот.
Приходится самому лично помогать молодому водителю. Тот взялся ремонтировать машину. Паренёк совсем молодой, одному не справиться. Как назло, лишних рук в гараже не оказалось.
Вот и возится Никитин с самого утра с чужой машиной. Как будто у него других дел нету. А теперь ещё нужно всё бросать и идти куда-то. В бухгалтерию, ети её… Руки у Николая грязные, и на обед он ещё не ходил.
Механик зло сплюнул на пол.
–Что там за спешка, кому я срочно понадобился?
Барсуков развёл руками.
–Не знаю, булгахтерша сказала, что ты какие-то запчасти купил, а одной бумажки не донёс. Ты или её в магазине не взял, или им не дал. А у них отчёт. Так что, Михалыч, мне велено передать, а ты уж сам решай, идти тебе, или нет.
Никитин вытер руки ветошью, обернулся к водителю.
–Санёк, теперь ты уже и без меня справишься. Ведь справишься?
Паренёк кивнул.
–Справлюсь, дядя Коля. Идите.
Никитин рассмеялся.
–Какой я тебе дядя Коля! Ты меня больше так не называй, а то я сразу на пенсию захочу. Тоже мне, племянничек!
Николай порылся в кармане, нашёл листок, просмотрел его. Кажись, именно этой бумаженции в бухгалтерии хватились. И он тоже хорош! Нет, чтобы сразу, вместе с авансовым отчётом сдать.
По перечислению тот маленький магазинчик не работал, пришлось за свои кровные, запчасть покупать. Куда деваться, пришлось потратиться. А чтобы деньги вернули, нужно авансовый отчёт заполнить.
Нигде, наверное, по таким бумажкам уже не работают, а у них в автобазе всё по старинке. По пути Николай остановился у раковины, с мылом вымыл руки. Всегда с чистыми руками ходил, а сегодня угваздался, как последний слесарь.
А куда деваться, молодым кадрам нужно помогать. По пути остановился с мужиками перекурить, пару новых анекдотов послушал, потом заглянул в буфет, съел пирожок, чайку попил.
Не будет Никитин никуда торопиться, бежать в бухгалтерию по первому зову. Чай, не землетрясение, успеет бумажку сдать. И только потом поднялся на второй этаж. Приоткрыл дверь в бухгалтерию.
–Кто тут по мне соскучился?
Наташа покраснела.
–Это я, Николай Михайлович.
Никитин хохотнул.
–Прямо так и соскучилась?
Молодая женщина покраснела ещё больше.
–Извините. Я не соскучилась. Мне отчёт закрывать нужно, Вы деньги получили, а счёт не предоставили. Придётся мне потом за Вас свои деньги вносить.
Николай положил листок на стол.
–Эту бумажку, что ли, потеряли?
–Не потеряли. Потому что Вы её не приносили, а надо бы сразу это сделать. Вот, теперь полный порядок.
–Я могу идти?
–Конечно, идите.
–А чайком не угостите?
Никитин и сам не понял, как у него вырвались эти слова. Он вовсе не хотел чаю, он только что в буфете два стакана выдул. И пирог с капустой съел. Кто его сейчас за язык тянул? Он уже хотел сказать, что пошутил, но девушка, сидевшая в углу, весело пропела:
–А Вы нам к чаю чего-нибудь принесли?
Никитин развернулся в её сторону.
–А надо?
Девушка рассмеялась.
–Почему – нет? Мы бы с удовольствием чайку попили. Да, Наташа?
Та только отмахнулась.
–Олеся, не отвлекай человека, у него, наверняка, дел своих полно. Некогда ему с нами чаи распивать.
Николай притопнул ногой.
–Ничего подобного! Скажите, что вы любите, и я мигом, одна нога здесь, другая – в буфете. Правда, там выбор невелик, но пироги с капустой очень вкусные. Хотите?
Не дожидаясь ответа, Никитин быстрым шагом вышел из кабинета и спустился в буфет. Там попросил сложить в пакет пирогов, глянул на полки, кивнул в сторону коробок с соком, пусть и сок положат.
Перепрыгивая через две ступеньки, быстро вернулся в бухгалтерию. Странное дело, он себя сейчас ощущал молодым пацаном, который спешит с девчонками познакомиться. Девчонки, и правда, уже вскипятили чайник.
Никитин выложил из пакета сок и пироги.
–Вот, девчонки, что было, то и купил.
Потом пил с девушками чай. Вернее, смотрел, как они пьют. Ему тоже налили чай в большую кружку, на которой большими буквами было написано – дорогому человечку. Наташа откусила пирог и глянула на Олесю.
Та кивнула.
–Да, Наташа, твои пироги с этими не сравнить.
Николай изумился.
–А что, Наташа такая мастерица пироги печь?
Олеся закатила глаза.
–Вы себе не представляете! Пальчики оближешь! Язык проглотишь! Наташа нас частенько балует своими кулинарными шедеврами.
Наташа смутилась.
–Олеся, прекрати!
–И ничего – не прекрати. У тебя и тесто совсем не такое, а пушистое, прямо во рту тает, и капуста не такая кислая.
Никитин хлопнул в ладоши.
–Значит, так! Считайте, что я напросился на пироги с капустой. А ещё я пироги с яблоками люблю. И чтобы пироги не большие были. Чтобы их можно было только два раза укусить. Сразу куснуть половину, чайком припить, прожевать, и потом вторую половинку в рот.
Он сглотнул слюну.
–Блин, девчонки, вот раздразнили, чуть слюной не захлебнулся.
Никитин встал.
–Ну, спасибо. Чаем напоили. Пора мне, дел, и правда, многовато. А про пироги я не забыл. Буду ждать приглашения.
Наташа порозовела.
–Завтра приходите. Я с утра пораньше завтра встану и напеку. Можете прямо с утра приходить, пока пироги горячие будут.
Николай уже в дверях обернулся.
–Точно? Ну, глядите, завтра с утра….
И вышел. В коридоре перевёл дух. Сердце замирало, и не понятно от чего, то ли пирогов захотелось, то ли Наташа приглянулась. Он раньше её частенько видел, но как-то внимания не обращал, а сегодня…
Давно Никитин лаской женской не был обогрет, болеет жена. Не до ласк ей, а для него всегда немаловажным было тесное общение с женским телом. Пока Люба была здорова, недостатка в ласках не было.
Жена всегда послушно откликалась на его призыв. И неважно было, где, и как. Главное, чтобы с чувством, с толком, с расстановкой. И чтобы грудь помять, сосок ущипнуть, чтобы жена под ним дрогнула и…
Николай вздохнул. Не до тесных контактов теперь Любе. В чём только душа держится, лицо землистое, дышит тяжело и пахнет от неё лекарством противным. Спит Люба в одной комнате с ним, но на разных кроватях.
Растащили супруги кровати в разные стороны, потому что спит Люба неспокойно. Николай перевёл дух. Эх, сейчас бы… Оглянулся по сторонам, прихватил дрогнувшее достоинство в ладонь и резко сдавил.
Остынь, дружок, нечего мечтать, ничего тебе не обломится. И не скоро разговеться придётся. Дома глянул в сторону жены. Та тенью передвигалась по квартире, одна рука на груди, вторая живот поддерживает.
Высохла совсем его Любушка, халат, как на вешалке болтается. Жалко Коле жену, но с собой ничего поделать не может. Обнять её боится, приголубить. Про то, чтобы поцеловать, и вовсе речи быть не может.
Пожалеть бы бедняжку следовало, но тошнотворный запах гонит прочь. В последнее время старается побыстрее заснуть, чтобы не дышать запахом, что исходит от жены. Жалко Любу, но и себя, не меньше.
Только и остаётся, что слово доброе сказать. Он улыбнулся жене.
–Как ты?
Тусклые глаза уставились на него пуговками.
–Не видишь, что ли?
Николай смутился.
–А мне кажется, ты сегодня лучше смотришься.
–Это, смотря с какой стороны смотреть.
–Люба, ну, что с тобой? Ходишь вечно недовольная…
Люба взвизгнула.
–А чем мне быть довольной? Тем, что ты сияешь, как пятак начищенный, по бабам таскаешься, а я…
Из комнаты выглянула Любина мать.
–Любочка, ты чего? Николай же не виноват, что с тобой такое приключилось. Болезнь, она не спрашивает. Надо потерпеть. Скоро заживут твои раночки, и всё у вас снова будет хорошо. Правда, Коленька?
Никитин кивнул.
–Правда твоя, мамаша. Мы потерпим.
Он прошёл на кухню и услышал, как мать уговаривала Любу не ссориться с ним. Николай остановился за углом, было интересно, что скажет тёща в его оправдание. Хотя, он догадывается, что она может говорить.
И не ошибся. Тёща просила Любу помолчать лишний раз, не ссориться с мужем, а то не ровён час, Николай обидится и вовсе из дома уйдёт, что она тогда делать станет? Одна, с двумя детьми.
Мать, понятное дело, её не бросит, но мужская поддержка тоже нужна. И тяжело матери одной со всем семейством, разве Люба не видит этого? Николаю было слышно, как плакала Люба, но пересилить себя не мог.
Он понимал, что надо вернуться, пожалеть жену, сказать ободряющие слова, поцеловать, позвать с собой на кухню, пусть бы она рядом с ним просто посидела. Перед глазами снова встала Наташа.
Завтра он обязательно зайдёт в бухгалтерию. Ничего в этом плохого нет. Посидит, поест хвалёные пироги, чаю попьёт. Это никак не посчитается дурным проступком. Это же не по углам тискаться, всё на виду.
Все в автобазе знают, что жена у Николая Никитина больна, операцию тяжёлую перенесла, ему даже материальную помощь выделили, и отпуск давали, чтобы он около жены мог находиться.
Ночью Люба ворочалась и громко вздыхала, а утром неожиданно резво встала и прошлёпала на кухню. Там гремела чашками, потом позвала всех на завтрак. Из детской вышла Любина мать.
–Ой, дочка, какая ты молодец! А я прямо, заспалась нонче. Но ты у нас хозяюшка, вон как шустро управилась.
Николай быстро позавтракал, поторопил дочку, чтобы та не задерживалась. Чмокнул жену в щёчку, с трудом подавил приступ тошноты и даже вымученно улыбнулся. Ничего он не мог с собой поделать, неприятной стала ему жена.
Павлика снова в детский сад не повели, грязь на улице, чего её попусту месить, когда мама и бабушка дома. Пусть ребёнок поспит подольше, поиграет и побегает без присмотра воспитателя.
Люба присела у стола, с грустью посмотрела на мать.
–Ты видела, как Коля сморщился, когда меня целовал? И улыбка… как будто лимон целиком зажевал.
Мать подошла и погладила дочь по голове.
–Потерпи, доченька. Ещё немного потерпи, до выздоровления совсем немного осталось. У тебя и румянец появился.
Люба горько вздохнула.
–Не надо, мама. Мне до выздоровления, как до Кореи ползком. До лета дотяну и с небес вам ручкой помашу.
–Что ты говоришь, доченька!
–То и говорю. Мне в больнице сказали, что месяца три будет плохо, потом начнётся перестройка организма и наступит облегчение. А я седьмой месяц гнию, конца краю этому не видать. Видимо, успела во мне болезнь корешки свои пустить. А повторной операции я не вынесу.
Глаза матери налились слезами.
–Зачем ты так, надо на лучшее надеяться.
–Я бы надеялась, только судьбу не обманешь. Короткий век у меня. Детей жалко. Коленька долго в женихах ходить будет, мигом на моё место новую жену приведёт. У меня одна надежда на тебя, что ты моих не бросишь. Я имею в виду Зойку с Павликом.
–Не брошу, доченька. Дай Бог мне здоровья и долгих лет, я ребятишек до ума доведу. И дед поможет, сильно отец за тебя переживает. Если бы я только могла…
Мать всхлипнула.
–Я бы вместо тебя в гроб легла, только бы тебе лучше стало.
Люба поднялась.
–Я знаю, мама. Пойду я, прилягу. Устала, пока на кухне возилась. Хотела посмотреть, могу ли сама с домашними делами управляться. Посмотрела. Не могу.
В дверях обернулась.
–А Зойку я настрою против отца, чтобы она не давала ему жениться. Колька дочку любит, послушается её. А я сверху наблюдать буду.
Николай высадил дочку у школы, посмотрел, как та скрылась за дверью, повернул ручку радиоприёмника и направился в сторону автобазы. Запала ему в душу Наташка, он сегодня будет есть её пироги и нахваливать.
По дороге заскочил в магазин, купил для девчонок пирожных. Пироги – хорошее, конечно, дело, но сладенького девчонкам больше захочется. Настроение у Николая было хорошим, давно он так не радовался жизни.
Чай в бухгалтерии пили долго. Пироги, в самом деле, были потрясающими. В последнее время дома Николая не больно баловали пищей домашнего приготовления. Иногда готовила тёща, но та торопилась домой, чтобы отнести еду мужу, который теперь жил один.
Никитин глянул на часы.
–Ой, девчонки, я даже не заметил, сколько времени у вас провёл. Меня, наверное, мои работяги потеряли. Я не прощаюсь, слово даю, непременно к обеду вернусь, пироги ваши доем. Не прогоните?
Наташа смущённо кивнула.
–Приходите. Только мы Вас отвлекаем от работы.
–Ничего не отвлекаете. Просто давненько я так вкусно не ел. Честное слово. А работа… как там говорят, не волк, в лес не убежит.
После того чаепития Никитин стал частым гостем в бухгалтерии. Как-то всё само собой получилось, что Николай теперь забирал Наташу с работы и отвозил её домой. Жизнь снова стала играть всеми цветами радуги.
Да, дома у него больная жена. Ну и что? Он-то жив и здоров. Большую часть времени Николай проводил на работе, за Любой дома следила её мать, на плечи мужа это тяжким грузом не ложилось.
За стенами никитинской квартиры была совсем другая жизнь, с радостями и приятным времяпровождением. С Наташей Никитин уже общался не официально. По дороге домой, переключая скорость, как бы нечаянно клал свою руку на колено Наташе.
Та краснела, но его руку не убирала. Молодая женщина принимала ухаживания Никитина, потому что он ей нравился. Да, у него тяжело больная жена, но они же ничего вольного не допускают!
Коля провожает её до дома, и ничего в этом плохого нет. Наташа жила вдвоём с дочкой, с мужем они разошлись давно и молодая женщина о новом замужестве пока не помышляла. Не сложилось как-то.
Каждого, кто делал шаг в её сторону, она оценивала критически и почти всегда приходила к выводу, что это не её человек. А вот Николай… за него она с удовольствием пошла бы замуж. Но она не позволит себе уводить мужа от больной жены.
На чужом несчастье своего счастья не наживёшь, это она точно знает. Всё должно быть не только по любви, но и по совести. Чтобы потом спалось спокойно, и не проклинал никто. По-другому – никак.
Люба теперь была уверена, муж ей изменяет. А как по-другому думать? У них давно не было никаких сексуальных отношений, а зная, как часто Николай требовал ласк и удовлетворения своих желаний, можно даже не гадать.
Теперь Люба тихо ненавидела мужа. Временами хотелось его отравить, потому что руками задушить ненавистного мужа, у неё не получится. Нет у неё силы в руках, чтобы сделать это. И в тюрьму её никто не посадит.
Кому там, в тюрьме, полусгнившая баба нужна! Теперь для неё самым лучшим отдыхом были мечты, как её Коленька будет корчиться в муках, умирая. За детей Люба была абсолютно спокойна.
Мать Любина Зою и Павлика не бросит, до ума точно доведёт, родители у Любы не старые, у них хватит времени детей воспитать. Люба подолгу разговаривала с дочкой, внушая ей, что мачеха – это самое злое существо в мире.
Вот, она, Люба умрёт, папка домой приведёт новую жену, а та будет издеваться над бедными детьми. Случалось, что такими словами Люба иногда доводила Зою до истерики и та срывалась на крик.
Вечером, когда Никитин возвращался с работы, девочка кидалась на отца и кричала, что никогда не полюбит его новую жену. И никогда её мамой называть не станет. И будет всё делать ей назло.
Николай втягивал голову в плечи и укоризненно смотрел на жену.
–Люба, чему ты дочку учишь!
Жена вскидывала голову и ненавидяще смотрела на мужа.
–Ничему я её не учу. Она сама не маленькая и всё понимает. Она тоже видит, что ты себе кого-то завёл! Вот, умру я…
–Но ты же не умерла!
–Ага, ты смерти моей ждёшь-не дождёшься! Недолго ждать осталось, развяжу я тебе руки, освобожу от своего присутствия.
И начинался кошмар. Плакала Зоя, кидаясь от матери к отцу, голосила тёща, пытаясь унять дочь, нервно махала Николаю рукой, чтобы тот поскорее скрывался с глаз, чтобы не раздражать Любу.
Когда приходила пора ложиться спать, Николай тяжело вздыхал. Он устал от такой жизни, его тошнило от спёртого запаха в комнате, Любины ночные стоны и вздохи наждаком скоблили по его сердцу.
Любу было жалко, но помочь он ей ничем не мог. Если только лечь рядом с ней и умереть одновременно. Наверное, Люба этому была бы рада, но такому положению дел был бы не рад сам Никитин.
Он должен жить, потому что у него двое детей и оставлять их сиротами – самое распоследнее дело. Жениться Никитин не собирается. Пока. Но при мысли о Наташе у Николая теплело внутри и хотелось жить.
Больше всех страдала Любина мать. Валентина Петровна почти всё время теперь проводила в доме Никитиных. Мать готовила обеды, потом просила Любу не обижаться, пока она сбегает домой и отнесёт отцу еду.
В последнее время Люба не выходила из дома, ей было трудно спускаться по ступенькам, а про то, чтобы подняться по ним обратно, и вовсе речи быть не могло. Как-то днём, когда они остались с матерью вдвоём, Люба присела на кухне.
Мама готовила борщ, от запаха капусты Любу сильно мутило, но она сама попросила кисленького борща. Люба сначала сидела молча, изредка вздыхала, а мать радовалась тому, что дочка молчит.
Потому что ничего хорошего дочка сказать не могла. И никто не осудит её за это. Страшно, когда знаешь, что скоро умрёшь, а ничего поделать с этим не можешь. А от этого становится ещё тяжелее.
Где-то в глубине души ещё слабым огоньком теплится надежда, что вот-вот придёт избавление от тяжкого недуга. Что вот-вот… ещё чуть-чуть… Но Любе с каждым днём становилось всё хуже.
Валентина Петровна за эти полгода резко сдала. Нет большего горя, чем смерть своего чада, которое угасает на твоих глазах, и ты в этой беде не помощник. А горя прибудет вдвойне, детки после Любы останутся.
Спора нет, у них отец есть, но кто его знает, как Николай поведёт себя после смерти жены. А вдруг, и правда, женится? А скорее всего, что непременно женится. Ему и сорока нет, что он жизнь вдовцом проживать должен?
Само собой, не должен. Остаётся только надеяться, что не стерву какую в дом приведёт. Что-то ни одной доброй мачехи ещё не было. Валентина Петровна тяжело вздыхала, и за что им такое наказание?
Люба тихонько стукнула ладонью по столу, мать оглянулась.
–Что, дочка? Чайку налить?
Люба отмахнулась.
–Не надо. Мам, я тебя попросить хочу…
–Проси, доченька. Всё, что хочешь. Всё, что смогу.
–Очень даже сможешь.
–Так, говори, чего надо.
–Я…
Люба шумно выдохнула.
–Купи лекарства.
–Конечно, куплю. Что-то новое прознала? Купим, что скажешь, лишь бы тебе легче стало. А вдруг, и правда…
–Это не для меня.
–А что, кто-то ещё захворал?
–Я Кольку хочу отравить.
Валентина Петровна выронила из рук ложку, которой мешала в кастрюле с борщом. Охнула и присела рядом с дочерью.
–Любаня, что ты говоришь! Выбрось такие мысли из головы. Это же тяжкий грех, даже думать про такое не моги! Бог не простит.
–Да? А чего Бог допустил, что я умираю?
–Ну… на всё воля божья.
–Вот, и я о том. А я не хочу умирать, зная, что Колька себе новую бабу заведёт. Пусть и он со мной вместе…
Мать встала.
–Нет уж, дочка, в этом деле я тебе не помощница. Грех на душу брать не стану. Отбирать у детей отца! Это надо такое придумать.
Люба опустила голову.
–Ну, и не надо.
Она медленно поднялась и направилась к выходу. В дверях обернулась.
–А я Зойку попрошу. Напишу на бумажке лекарство, денег ей дам, она мне его купит. И ей за это ничего не будет, маленькая она ещё.
Валентина Петровна заплакала.
–И не жалко дочку? Как она с этим жить потом будет, зная, что своими руками отца родного убила?
–Она убивать не будет. Только лекарство купит. И знать ничего тоже не будет. Что уж, я совсем дура, что ли, дочке такие страсти рассказывать?
Мать гневно топнула ногой.
–А ты и детей тогда тоже отрави! А что? Пусть все с тобой на тот свет переселяются. Чем не замечательная идея?
Люба нахмурила брови и ничего не ответила. Но по её лицу пробежала тень, и Валентина Петровна прикусила язык. Вот, дура старая, сама дочке грешные мысли подсказала. Нужно теперь за дочкой приглядывать.
Люба вышла, а мать присела на диванчик и замерла. Дочь свою она хорошо знала, если той в голову что втемяшится, это никаким колом не выбьешь. Если только крепче не вобьёшь. Нужно что-то делать.
А что? Кого ей взять в помощники, чтобы не случилось беды в семье дочки? И как быть с Зоенькой? Девчонка совсем маленькая, а мать её в такой грех ввести хочет. А что, если Люба детей отравить захочет?
Эту-то беду уже никакими руками не разведёшь! Может, с Колькой поговорить, пусть повнимательнее к жене будет, а то ведь и верно, не ровён час, отравит Любка его, а дети сиротами останутся.
У родителей тоже век не длинный, кто его знает, успеют ли внуков до ума довести. По лицу Валентины Петровны текли слёзы, она не вытирала их. Пусть текут, может, смоют всё плохое, а хорошее само придёт.
Спохватилась. Борщ выкипит, а ей ещё домой бежать, деду отнести еды. Как она устала бегать на два дома! Хорошо, что живут недалеко, а то вовсе бы обезножела. Сил нет никаких, так жить, и дочку жалко и самой тошно.
Женщина встала и тихонько прошла к комнате дочери, Люба лежала, отвернувшись к окну. Наверное, спала. А может, так просто лежала, думки свои чёрные думала. Надо поторапливаться, скоро внучка из школы придёт, её покормить нужно.
И теперь в оба глаза следить нужно, чтобы дочку Люба не втянула в свои козни, что мужу решила строить. А этот кобель, с утра намоется, надухарится и на работу. Понятное дело, он не болеет, чего с ним станется, здоров, как бык.
И верно Люба думает, Кольке баба нужна, а какая из жены теперь подстилка, поди, брезгует муженёк с ней в одну постель ложится. Вон, и кровати растащили в разные стороны, спят, как чужие.
Люба на другой день пробовала снова завести с матерью разговор о лекарстве, но Валентина Петровна ответила дочери категорическим отказом. И не углядела в этот раз бабушка, внучка Зоя подслушивала их разговор.
Девчонка выскочила из своей комнаты и кинулась к матери.
–Мамочка, миленькая, не надо папку убивать! Он у нас хороший! И ты скоро поправишься, у нас всё снова хорошо будет.
Люба в это время сидела с матерью на кухне, и не успела чашку поднести ко рту, рука сама дрогнула и чай пролила. Зоя билась в истерике, заливаясь слезами, а две женщины, мать и бабушка замерли, не зная, что сказать.
Первой опомнилась Валентина Петровна.
–Зоенька, ты что, деточка! Никто твоего папку убивать не собирается. Ты, наверное, всё не так поняла! Это мы с мамой…
Она оглянулась на Любу.
–Мы с мамой про кино разговаривали, там сериал по телевизору шёл, тётенька нехорошая задумала…
Зоя топнула ногой.
–Не надо со мной, как с маленькой разговаривать. Всё я правильно услышала. Мама папу хочет отравить, чтобы он вместе с ней умер.
Девочка всхлипнула.
–А я не хочу, чтобы кто-то умирал. Я хочу, чтобы у нас с Павликом папа с мамой были. И чтобы у нас всё было, как раньше.
Лицо Любы стало белым, как полотно. Её глаза расширились, и крупная дрожь сотрясала всё тело. До неё, наверное, доходил смысл слов дочери, и одновременно, она осознавала то, что собиралась совершить сама.
Женщина протянула руки.
–Иди, дочка, ко мне. Не плачь. Я…
Люба длинно и протяжно вздохнула.
–Я пошутила. Никто нашего папу травить не будет. Просто…
Зоя прижалась к матери.
–Мамочка, я тебя больше всех на свете люблю. И папу я тоже люблю. И Павлика. И бабушку с дедушкой. Только ты не умирай. Я учиться хорошо буду, и с Павликом гулять буду. Обижать его не буду. А летом мы на море все вместе поедем, ведь, правда?
Люба кивнула.
–Конечно, доченька. Конечно, летом мы поедем на море. Все вместе. Соберём свои вещи, сложим их в чемоданы, билеты купим, и поедем.
Валентина Петровна присела рядом и обняла дочь и внучку. Она понимала, что дочка сейчас произносит слова, но совершенно не думает о том, что говорит. В памяти у Любы ещё живут картинки из прошлого, как они собирались на море.
Только не будет в это раз никаких радостных хлопот, не будет никто собирать чемоданы и покупать билеты. Люба всё прекрасно осознаёт, но ей так хочется верить, что именно так всё и будет. Вот, и пусть верит.
Когда девочка успокоилась и ушла в свою комнату, Валентина Петровна укоризненно покачала головой.
–Вот, видишь, доченька, не хочет Зоя, чтобы ты её отца травила. Уймись, милая. Пусть уж, как будет. Судьбу не обойдёшь, захочет Колька жениться, никто его не остановит. А если Бог не допустит этого, то и не случится ничего.
Люба с тоской посмотрела в окно.
–Как же так! Мне в больнице обещали, что скоро на поправку пойду, а я всё гнию. Болтаюсь между небом и землёй, сдохнуть не могу и не выздоравливаю. Мама, я так устала! Скорей бы уж к одному концу. Руки всем развяжу, вам легче будет.
Валентина Петровна поджала губы.
–Не гневи Господа. Помереть, ты бы уже давно померла. Если у кого рак заведётся, то месяца три и на тот свет человек отправляется. А ты, тьфу-тьфу, уж который месяц смертушку от себя отгоняешь. Значит, не время тебе на погосте лежать. Потерпи немного, а как зиму перезимуешь, по весне и вовсе легко станет. Всё кругом оживает, глядишь, и ты оживёшь. А летом, даст Бог, и впрямь, на море поедете.
Люба поднялась.
–Наверное, ты права, мама. Я сегодня в больницу позвоню, скажу, что согласна к ним приехать. Пусть делают, что хотят, я не буду противиться. А вдруг, и правда, поможет. И вам передых будет, и я успокоюсь.
Валентина Петровна проводила дочку в комнату, сама отпросилась сбегать домой, проведать отца, тот совсем заскучал, сердиться начинает, что он всё время один дома, со скуки с котом разговаривать начал.
Того и гляди, говорит, с ума сойду, или сам по-кошачьи мявкать стану. Люба улыбнулась и махнула рукой. Конечно, мама, иди. У Любы заделье нашлось. Она сейчас позвонит в больницу и вещи складывать начнёт.
Не на море, само собой, собирается, не на курорт, но всё равно в одном халате не поедешь. Вечером, за ужином Люба выглядела повеселевшей. Сообщила родным радостную весть, послезавтра она уезжает в областную больницу.
Её там уже ждут. Так что, мои родные, ждите меня обратно молодой и здоровой. И вообще, простите меня за все плохие слова, что я вам говорила. Я вас всех люблю, просто болезнь мне плохие слова подсказывает.
Больше Люба так делать не будет. Женщина посмотрела на Зою.
–И ты, доченька, меня прости. Всё будет хорошо.
В больницу Николай отвозил Любу сам. Та улыбалась, всю дорогу тихонько напевала, и ни разу не ойкнула. Никитин подумал, а вдруг, жена, в самом деле, скоро пойдёт на поправку, всё в семье наладится, а Наташа…
Сердце кольнуло. Наташа… прочно она засела в сердце Николая. Такой занозой вонзилась туда и ни в какую выходить не желает! Нехорошо, конечно, думать об этом, но мысленно Николай уже не один раз примеривал себя с Наташей в кровати.
Представлял, как замнёт он её под себя, сисечки ей оближет, целовать будет крепко и… Никитин мотнул головой. Жена рядом, а он чёрт знает, чем голову забивает. Он покраснел. Вот, размечтался!
Домой Николай возвращался в хорошем настроении, как будто свалил с себя тяжкий груз. Устал он. Сильно устал. Нет его вины в том, что Люба заболела, и почему он должен так страдать?
С работы Николай сегодня отпросился, но время ещё есть. Заедет он, пожалуй, на работу. С Наташей повидается, домой её, как всегда, отвезёт. Кругом уже заприметили дружбу Никитина с бухгалтершей и за глаза о них чесали языки.
Ну, и пусть чешут. Наташа при виде Николая покраснела. Она знала, что Никитин сегодня увёз жену в больницу, и чувствовала себя виноватой. Неправильно они с Николаем поступают, при живой жене шуры-муры крутят.
Никитин глянул на часы.
–Девчонки, давайте, чайку попьём и по домам. Я не обедал, а проголодался, как волк. Скорее наливайте чаю, а то я вас сейчас понадкусываю.
Наташа открыла ящик стола.
–Садись, голодающий. У меня котлеты есть.
Николай улыбнулся.
–Специально для меня берегли?
Молодая женщина отмахнулась.
–Не льсти себе. У меня аппетита не было, вот и остались. Так что, считай, тебе крупно повезло, от голода не помрёшь.
Никитин кивнул. Он прекрасно понимал, что котлеты Наташа готовила специально для него, потому что знала, приедет он голодным, а говорит такие слова чисто для окружающих. Правда, тех окружающих – одна Олеся, которая и так всё понимает.
Давно подружки все секреты друг другу пооткрывали, все косточки Николаю перемыли, но он игру подхватит. Для приличия, хотя бы. И пусть кто-то осудит его, он не виноват, что судьба с ним так обошлась.
Он шутливо раскланялся.
–Вот, спасибо, душевные вы мои! Век вас не забуду, что не дали голодной смертью помереть. Рабом вашим буду, пыль с ваших ног….
Наташа вспыхнула.
–Прекрати юродствовать, а то ничего не получишь.
Никитин поднял руки вверх.
–Сдаюсь. Понял, что перебор. Но я и, правда, есть хочу.
Он с удовольствием ел котлеты и думал, что сегодня непременно должно произойти нечто большее, чем поедание Наташиных котлет, которые она готовила для Николая, и представляла, что он – её муж.
У дома Наташи Николай приобнял женщину.
–Ты меня домой не пригласишь?
Он заглянул женщине в лицо.
–Не поверишь, сил больше нет терпеть. Хочу тебя так, что в ушах звенит. Ну, хватит, уже за коленки держаться!
Наташа опустила голову.
–Ну… не знаю… как-то всё это…
Николай выдернул ключ зажигания.
–Наташа! Не томи!
Женщина вздохнула.
– Ладно уж. Идём.
По лестнице поднимались почти бегом. Сердце гулко колотилось, и готово было вырваться из груди, но Николай себя уговаривал – не торопись, всё самое сладкое впереди. Наташа дрожащими руками открывала замок и всё время оглядывалась на Никитина.
Наконец, дверь распахнулась, мужчина и женщина, которые торопились поскорее стать любовниками, начали осуществлять свою мечту ещё в прихожей. Щёлкнул замок двери, извещающий, что посторонним вход воспрещён.
А то, что происходило дальше, было похоже на обрывки киноленты, Никитин, рыча и постанывая, торопливо рвал с себя одежду, Наташа делала то же самое, только не так быстро и приговаривала, что они поступают нехорошо.
Её слова звучали тихо и неубедительно, а потому совесть любовников расслышать их не могла. А значит, вины в грехопадении у них нет. Её просто не может быть, потому что молодые тела хотят близости, и никакая совесть им не помешает.
Всё произошло быстро и когда обессиленные любовники замерли в последнем аккорде, в комнате повисла звенящая тишина. Наташа тихонько толкнула Николая, чтобы тот позволил ей встать.
Мужчина хрюкнул и перевернулся на спину. Медленно открыл глаза.
–На-та-ха… что это было? Мне не приснилось?
Наташа встала.
–Не приснилось. Ох, и бессовестные мы.
Николай закрыл глаза.
–Не бери в голову. Всё путём. И это… у меня сил нет… я сейчас встану, мы перекусим, и снова… только уже не торопясь…
Жизнь Николая теперь не просто светилась красками, она переливалась всеми цветами радуги. Так, кажется, говорят. А ещё все вокруг заговорили о романе Никитина и Наташи Коровиной.
И почти все осуждали влюблённую пару. Никто не хотел входить в положение Николая, который с ума сходил без женской ласки. Легко всем говорить, когда с ними такой беды не приключилось!
А для него это не просто беда, а трагедия, он ночами волком выл, так ему хотелось куда-нибудь приткнуть своё сокровище, которое страдало без посещения восхитительной пещеры, способной подарить неземное наслаждение.
Наташа ходила, опустив голову, ей все эти разговоры совсем не нравились, её осуждала даже близкая подружка Олеся, с которой женщина сидела в одном кабинете, за столами напротив друг друга.
Прервать эту некрасивую связь не давал Николай. Он считал себя абсолютно правым и в этой правоте ежедневно убеждал Наташу. Что такого, в конце концов, произошло страшного? Мужчина и женщина полюбили.
Что, так не бывает? Миллионы людей во всех странах сходятся и расходятся, и никого из них не распяли и на костре не сожгли. И не надо на них примерять роли Адама и Евы, которых изгнали из рая.
В конце концов, Господь же их и благословил. Сказал, плодитесь и размножайтесь. Так, в чём дело? Кому стало хуже от того, что Николай полюбил Наташу, а она полюбила его? Понятное дело, что он женат.
Ну, да. Есть обстоятельство, омрачающее эти любовные отношения. Жена у Николая болеет. Случается и такая беда. И что теперь? Ему повеситься от горя? Где-то в глубине души у Никитина шевелился червячок сомнения.
Он слабо ворочался и поднимал голову, намекая, что не всё хорошо, что хорошо начинается. Никитин этого червячка дихлофосом своих страстных желаний придушил напрочь. Нечего высовываться!
Теперь почти каждый вечер Николай проводил у Наташи, но ночевать уходил домой. Дочка Наташина пока не должна видеть чужого дяденьку. Вот, как только Никитин разведётся со своей больной женой, женится на Наташе, тогда…
Тёща перемены в зяте приметила сразу. Приметила и не обрадовалась. Люба лежит в больнице, проходит лечение и как раз сейчас, доктора говорят, что наметилась стойкая ремиссия в болезни больной.
Валентина Петровна сначала не поняла этих мудрёных слов, но ей растолковали, что болезнь на время притихла и не развивается. О выздоровлении пока тоже говорить рано, но и то, что не прогрессирует, уже неплохо.
Николай регулярно навещал жену в больнице, и досадно поморщился, когда увидел, что Любе стало намного лучше. Жена повеселела, сама выходила к нему из палаты и говорила, что с удовольствием ест всё, что в больнице готовят.
Никитин даже подумал, если жена и в самом деле, пойдёт на поправку, то пожалуй, он с ней разводиться не станет. Чего одну бабу на другую менять. К тому же, у них детей двое. А Наташа будет запасным аэродромом.
Тем более, подруга ни на что не претендовала. Говорила, что ей и так хорошо. Ну, а если хорошо, то и заморачиваться не стоит. И потом две любимых, точнее, любящих женщины, лучше, чем одна.
Ласк будет доставаться в два раза больше. Когда Любу выписали домой, Никитин притих. Одно дело, когда жены дома нет, и совсем другое, когда она каждый день глаза мозолит. И, кажется, дражайшая половина что-то подозревает.
Тёща вернулась к себе домой, потому что Люба теперь сама могла готовить еду, хотя и не делала резких движений, но справлялась сама. Бельё стирала машина-автомат, а гладить Люба не торопилась.
Присаживалась у гладильной доски и неспешно водила утюгом по рубашкам и майкам. В больнице Любе посоветовали не перегреваться. На прощание Валентина Петровна косо глянула на зятя, когда они остались на кухне вдвоём.
–Ты, кобелина, хоть при Любе не таскайся. Видишь, ей лучше стало. А как узнает, что ты себе новую подстилку завёл…
Никитин оборвал тёщу.
–Не учите меня, мамаша, жить. И обижать Любу я тоже не собираюсь.
Валентина Петровна поджала губы.
– И то, ладно.
Дни сматывали свой клубок, сворачивали его в месяцы, не докучая неприятностями. Люба всё свободное время проводила с детьми. Те ластились к матери, радуясь, что та не лежит в кровати и не стонет, как раньше.
Павлик каждый вечер, на ночь глядя, получал свою порцию сказок, которые Люба читала сыну перед сном. Мама целовала его, как раньше, желала спокойной ночи и уходила спать в свою комнату.
Павлик теперь спал спокойно. Радовалась маминому благополучию дочка. Девочка змейкой крутилась вокруг матери, заглядывала той в лицо, словно пыталась рассмотреть, надолго ли отступила мамина болезнь и не собирается ли обратно вернуться.
Готовились к новому году. Люба неожиданно предложила сшить дочке карнавальный костюм и Зойка обрадовалась. Она очень хотела бы всех удивить. У мамы золотые руки, и шить и вязать она умела.
Рассматривали журналы, гадая, что бы такое придумать. Чтобы не как у всех наряд был, и чтобы новогодний костюм выглядел достойно. Зоя только плечами пожимала, не может она сама ничего придумать.
Пусть мама предложит, а дочка согласится. Если ей мамина задумка понравится. Как-то утром, когда заплетала дочку перед школой, а та уже надела белую блузку и синюю юбку, Люба пригладила дочке волосы.
–Ты у меня, как ромашка! Блузочка беленькая и голова, как серединка у ромашки. Может, мы и костюм новогодний сделаем – ромашку? А что? Пышное белое платьице, заплетём красиво, и пожалуйста, чем не ромашка?
Она поцеловала дочку.
–Ах ты, моя девочка-ромашка!
Тут же подскочил Павлик.
–А я? Кто я тогда буду? Я тоже хочу, как Зоя! Цветочком хочу быть.
Люба поцеловала и сына.
–Конечно, и ты мой цветочек. Но, ты ромашкой быть не можешь. Ты же у нас мальчик. Значит, ты будешь…
Она отстранила сына от себя, заглянула ему в лицо и снова притянула к себе. Поцеловала в щёчки.
–А ты у меня будешь мальчик-василёк! Нравится?
Павлик кивнул головой. Ему нравилось. Ему в последнее время всё нравилось. Мама рядом, она целует его, и даже сама отводит в детский сад. И забирает его оттуда мама, а не бабушка Валя за ним приходит.
Хороший праздник – новый год. Почему-то все и всегда ждут всего нового. Нового года, нового счастья. Чем всех старое счастье не устраивало? Не факт, что новое может оказаться лучше, чем то, что уже было.
У Николая забот прибавилось. Подарки теперь не только для своей семьи придётся покупать. Теперь у него ещё одна семья есть. Пусть и неофициальная, но верная подруга Наташка тоже подарка заслуживает.
