Читать книгу Человек из племени Ад. Экзотическая сага - Галина Васильевна Островская - Страница 1

Часть 1

Аравия

, 1577-1580г.

Глава 1

– Малыш, позволь перевязать тебе коленку, – ласково упрашивал Сарнияр Измаил, склонившись над маленьким четвероногим другом, сжавшимся в комок от страха.

Этот недавно родившийся жеребёнок необыкновенной масти – белый с золотой гривой, – поднимаясь на ножки, повредил колено, и Сарнияр, забросив все дела, заботливо ухаживал за ним, накладывал припарки и менял бинты с такой ловкостью, как будто всю жизнь занимался лечением животных.

Закончив перевязку, он выбрался из конюшни, пропахшей навозом и сухим ячменём, на свежий воздух. Раскалённый ветер бросил ему в лицо горсть песка, но Сарнияр натянул на голову капюшон бурнуса и бодро зашагал по залитой солнцем луговине к пастуху, смотревшему за его табуном.

Когда десятилетний царевич решил разводить в своём поместье лошадей, его учитель Хусейн спросил, зачем ему это понадобилось.

– Хочу сбросить с престола Румайлы своего дядю-узурпатора, – ответил ребёнок. – Он незаконно занял трон моего отца. Я соберу большое войско, выкую для него оружие и посажу на коней.

– Не слишком ли вы юны, чтобы воевать со своим дядей, Малек Сарнияр? – поразился учитель.

В ответ мальчик смерил его сердитым взглядом, но сдержал свой гнев.

– Я понимаю, что для начала мне нужно подрасти, Ходжа (прим. автора: учитель). Кто же примет всерьёз такого недомерка и пойдёт за ним в бой? Как бы мне ни хотелось поскорее вернуть из ссылки родителей, придётся запастись терпением.

– Вашим родителям совсем неплохо живётся в Индии, у вашего другого дяди Акбара, Великого Могола, – попытался утешить ученика добрый наставник.

– Не надо меня успокаивать, Ходжа. Не может им быть хорошо в приживалах. Не для того они рождены, и я не для того родился, чтобы мириться с таким унижением. Я, Сарнияр Измаил, наследник Румайлы объявляю священную войну проклятому Муселиму и туркам за то, что возвели его на трон.

– О, Аллах! – воскликнул Хусейн, воздевая руки к небу. – Сделай так, чтобы обеты эти не долетели до царя, иначе он пожалеет, что сохранил жизнь своему племяннику.

Пересекая зелёный выгон с пасшимися на нём лошадьми, Сарнияр воскресил в памяти его слова и улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы. Услышал ли создатель молитву учителя, но царь не заметил, как из крошечного облачка выросла грозовая туча и нависла над его беспечной головой. Впрочем, донести до него угрозу юного царевича было некому. С первых же дней он показал себя таким негодным правителем, что все понемногу начали отворачиваться от него. Даже турки перестали поддерживать своего союзника. Приближался час, которого Сарнияр с нетерпением ждал много лет.

Теперь только великаны мифического племени адитов, о котором упоминается в Коране, могли бы назвать его недомерком, если бы Аллах не уничтожил это племя за неповиновение. Рост его превышал шесть футов шесть дюймов, а ширина плеч косую сажень. У него были стальные мускулы и могучий торс, слишком сильно развитый для двадцатилетнего юноши. Атлетическое сложение царевича стало результатом неустанных физических упражнений, совершаемых на лоне девственной природы. От постоянного пребывания на солнце его кожа приобрела бронзовый оттенок.

Черты Сарнияра Измаила были бы довольно привлекательными, если бы не казались высеченными на грубом камне первобытным ваятелем, стремившимся изобразить силу, мужественность, дерзость и упрямство, но отнюдь не красоту. На его лице с резко очерченными скулами и волевым подбородком особенно выделялись брови – угольно-чёрные, почти сросшиеся на переносице. Взгляд небольших, глубоко посаженных глаз был пронизывающий, губы крупные, твёрдого рисунка, нос прямой, с широкими крыльями и сильно вырезанными ноздрями. Царевич уже отрастил усики и отпустил небольшую бородку клинышком. Одевался он, как простой сельский житель, безразличный к веяниям моды – в выгоревший на солнце оранжевый полосатый бурнус с капюшоном.

Сарнияр приблизился к старику, следившему за его табуном на пару с мальчишкой-подпаском.

– Али-Хасан, оседлай мне моего Бюрака, – потребовал юноша.

Подобрать такого коня, который бы легко носил его, было совсем непросто. Но царевичу, занявшемуся разведением лошадей в своём поместье, удалось вывести необычайно выносливую породу, повязав арабского жеребца с горячей андалузской кобылой. Результат превзошёл все ожидания Сарнияра, а самый стойкий жеребец-полукровка получил имя легендарного коня, на котором пророк Магомет якобы долетел до седьмого неба.

Табунщик привёл осёдланного скакуна, ростом и мощью под стать Сарнияру. Юноша потуже затянул подпруги и закрепил на нём седло.

– Скажешь Мехмету, пусть теперь он седлает мне коня, – приказал Сарнияр.

Старик обиженно засопел.

– Но я столько лет состою при ваших лошадках, – заныл он. – Вы ещё до седла не доросли, когда я взял на себя заботу о ваших табунах.

– Не обижайся, старина, – примирительно ответил царевич. – Твои руки уже недостаточно сильны для такой работы. Будущий владыка Румайлы не должен упасть с седла на пути к престолу.

Он уже занёс ногу в стремя, как вдруг старик радостно вскрикнул и указал ему рукой на всадника, махавшего им с вершины холма.

– Это Рахим, – обрадовался Сарнияр и, пустив коня вскачь, взлетел на холм с такой прытью, что старику почудилось, будто сам пророк Магомет совершает новое восхождение на небо.

Молодые люди поравнялись на склоне холма, спрыгнули с коней и обнялись по-дружески, но Рахим всё же преклонил колени перед царевичем и с почтением поцеловал полу его шерстяного бурнуса.

Рядом с Сарнияром любой человек казался низкорослым. Витязь, носивший форму младшего начальника царской гвардии, был на голову ниже его, зато широк в плечах и крепко сколочен. Короткая каштановая бородка обрамляла его умное лицо с благородными и выразительными чертами. В отличие от Сарнияра, он получил в своё время изрядное образование в медресе Алькадира и обещал стать выдающимся политиком или учёным. Но когда в Румайле случился дворцовый переворот, Рахиму пришлось забыть о мирной профессии, избрав военную карьеру. Вся его семья, включая отца и младшего брата, сохранила верность низложенному государю и наследнику. Хусейн укрылся со своим воспитанником в поместье Хумада, а его сыновья Шанкир и Рахим поступили на службу к новоиспечённому царю. Внедрившись в его гвардию, они предпринимали всевозможные диверсии, дабы расшатать опоры его беззаконной власти в столице, в то время как Сарнияр и его наставник расшатывали их в глубинке. Все четверо поддерживали между собой прочную связь, а Рахим кроме того помогал царевичу вести переписку с отцом, используя каждую увольнительную для доставки посланий в Хумаду.

– Ты привёз мне письмо, Рахим? – нетерпеливо спросил Сарнияр.

Рахим молча извлёк из-под подкладки плаща помятый свиток. Сарнияр схватил его и жадно принялся читать. Временами он тихо вскрикивал, выдавая своё беспокойство за судьбу отца. Весь его вид говорил о том, что душою он не здесь, а со своим семейством.

– О! Матушка снова в ожидании. Наш проклятый род пополнится ещё одним членом, и бедный малютка увидит свет на чужбине, как и трое других малышей.

– Ну, возможно, – улыбнулся Рахим, – если он не будет слишком торопиться на свет, его положат в ту же колыбельку, что осталась от вас.

– Ты хочешь сказать, – воскликнул юноша, – что твоя подготовка в столице близится к завершению?

– Именно, мой господин. Я как раз приехал отчитаться обо всём, что там происходит. Начну с того, о чём вам давно известно. Население Алькадира устало от поборов и бесчинств, творимых холуями вашего дядюшки. А благородное сословие ненавидит его за всевозможные притеснения. Тюрьмы Алькадира переполнены. Муселим избавляется от всех, кто не повинуется ему, а сам больше не желает подчиняться Османской империи. Когда в Румайле вспыхнет восстание, никто не протянет ему руку помощи. Судите сами: народ порабощён, верхушка обижена, в армии разброд и раскол, турки в срочном порядке отзывают янычаров.

– Расскажи об этом подробнее, Рахим, – потребовал Сарнияр.

– Первые годы своего царствования ваш дядюшка исправно платил янычарам, вот султан и велел им продлить с ним контракт ещё на пять лет. Как раз на днях его срок истекает, и если ваш дядя не выплатит им всё, что задолжал – а мне достоверно известно, что так оно и будет – останется не только без янычаров, но и без поддержки Сиятельной Порты.

– Если он без сожаления расстаётся с теми, кто помог ему влезть на трон, значит, его гвардия и без них сильна.

– Настроения у моих сослуживцев близки к бунту. Они тоже давно не получают жалованья и выражают свой протест точь-в-точь как янычары, то есть переворачивают котлы и стучат по ним ложками, поднимая такой шум, что ваш дядя уже грозился сбежать из города в пустыню.

Сарнияр усмехнулся.

– Хорошо бы он нашёл в себе смелость выйти со своей гвардией за городские ворота. Мы сошлись бы с ним в открытом поединке, как в седую старину. Жаль, что этот славный обычай теперь утрачен.

– Лучше вы со своей гвардией войдёте в город, – возразил Рахим, – когда мой взвод будет стоять на воротах. Тогда мы обойдёмся малой кровью. Перебьём дворцовую охрану, и дело с концом. Царь Муселим слеп как крот, глух как пробка и одинок как перст. У него мало верных людей, потому что он не умеет привлечь их на службу. Вся его защита – горстка дармоедов, таких же слепых и глухих. Будь это не так, ему бы давно донесли о наших тайных сношениях.

– Значит ли это, что мы уже на пути к победе? – спросил Сарнияр, в глазах которого зажёгся задорный огонёк.

– Пока только на полпути, – слегка охолодил его Рахим. – В столице всё готово к бунту, но как обстоят дела здесь, в провинции? Как ваши новобранцы? Настроены сразиться с вашим дядей? Бьюсь об заклад, что вы укрепили только их тела, а про души забыли.

– Я пока не посвящал их в наши планы, не хотел будить лихо раньше времени. Сегодня у нас назначен сбор, и я скажу им, что пришла пора выпустить джинна из кувшина.

– Я поеду с вами, – решил Рахим. – Вы превосходный тренер, но, к сожалению, не Златоуст. Боюсь, не сумеете подобрать нужные слова, чтобы зажечь сердца этих людей. Поедем скорее, нельзя заставлять их ждать.

Пришпорив коней, молодые люди помчались прямиком к стрельбищу, обнесённому зубчатым частоколом, и вскорости поравнялись с вереницей поселян, растянувшейся примерно на четверть мили. На Рахима они произвели тяжёлое впечатление. Их лица показались ему измождёнными, а одежды ветхими.

– Ваши новобранцы внушают жалость, а не страх, – шепнул он царевичу. – Разве так они должны выглядеть? Почему вы занимались только их боевой подготовкой и не уделили внимания их внешнему виду? Или у вас в поместье мало слуг?

– Одежду им сшили уже давно, – объяснил Сарнияр, – но как заставить их переодеться, ума не приложу.

– Это я возьму на себя, – заявил Рахим, спешившись и подняв руку.

Феллахи (прим. автора: крестьяне) обступили его, с любопытством разглядывая высокие замшевые сапоги со шпорами, тюрбан с пером белой цапли и зелёный – цвета ислама – мундир с серебряными газырями на груди.

Юный царевич почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Он понял, что Рахим собрался говорить за него и решительно двинул Бюрака в гущу толпы. Рахиму пришлось отойти в сторонку. Сарнияр почувствовал лёгкое головокружение, возвышаясь на своём огромном коне, с которого решил не слезать для пущей внушительности.

– Друзья мои, – начал он свою горячую прочувствованную речь, – вы часто спрашивали меня, в чём цель наших повседневных сборов. А я вам обещал ответить в день, когда сочту вас подготовленными для неё. Этот день наступил, румалийцы. Сегодня я посвящу вас в мои планы, хотя не думаю, что они прозвучат для вас как гром средь ясного неба. Кое-кто из вас давно догадался о них либо близок к прозрению. Но одно известно вам всем без исключения: я ваш принц, старший сын вашего законного владыки, перебивающегося на чужбине жалкими крохами сострадательного гостеприимства. И, значит, цель у меня одна: восстановить справедливый ход истории и царствование моего отца, вашего подлинного повелителя. Ради этого я готов вести вас на штурм столицы, занятой моим дядей и его прихвостнями. Никто, кроме меня, не скинет узурпатора, так как я единственный из детей моего отца, достигший зрелого возраста. Но я ничто без вас, ибо одному мне не справиться с этой шайкой. Я не тащу вас за собой на верёвке, хочу, чтобы вы сами выбрали между союзом со мной и рабством у Муселима. Пусть Аллах, наш милостивый милосердный владыка, царь в день Суда, поможет вам сделать правильный выбор.

Сарнияр умолк. Глаза его горели, словно два светоча добра, освещая потемневшее от притока крови лицо. В этот момент откровения он был прекрасен, как юный Иосиф. Феллахи стояли под палящим солнцем, как будто приросли ногами к земле и, затаив дыхание, внимали его звучному, раскатистому голосу. Когда он стих, стал слышен шелест ветра в зарослях ракитника и далёкий крик какой-то одинокой птицы – такая в их рядах водворилась тишина.

Рахим с восхищением смотрел на своего молодого господина, не в силах выдавить ни звука.

– У вас просто дар трибуна, ваше высочество, – наконец проронил он. – Такую речь припасли…

– Это был экспромт, Рахим, – признался Сарнияр, улыбаясь.

Тишину разорвал гром рукоплесканий, и феллахи загомонили все разом, перекрикивая друг друга:

– Мы с вами, Сарнияр Измаил! Ведите нас, отважный румалиец! Смерть проклятому узурпатору и своре его ненасытных псов!

Феллахи сорвали с себя шапки и побросали их к ногам царевича. А затем дружно преклонили колени и поцеловали землю у его ног в знак того, что теперь у них одна дорога – та, которую выбрал он.

* * *

Войско тронулось в поход

на рассвете следующе

го дня.

Проезжая

через

селения,

лепившиеся к холм

ам

Рубаль-Хали

подобно

ласточкиным гнёздам, Сарнияр Измаил

собирал их жителей на

площади и

произносил

гневные

обличительные ре

чи в адрес своего дяди. Селяне

слушали

его

, сдерживая

дыхан

ие, а чуть

он умолкал,

дружно бросали мотыги и

присоединялись к его войск

у. Число

его сторон

ников

множилось

с каждым днём

. П

о мере прибл

ижения к столице

армия его

росла

словно

снежный ком,

вбир

ая в себя

всё новые и новые

добровольческие отряды

.

Подобно щупальцам гигантского спрута она раскинула свои огромные руки над страной, вовлечённой в стихию массового бунта.

Подобравшись к столице, авангардный отряд залёг в полумиле от города и выставил часовых поджидать условного сигнала с высокой башни, занятой Рахимом и его подчинёнными.

– Сегодня черёд Рахима нести дозор на сторожевой вышке, – сообщил Сарнияр своим людям. – Как только пробьёт полночь, он сам откроет нам ворота. Всем быть начеку! Мы возьмём Муселима в постели тёпленьким.

Тут к Сарнияру приблизился один из дозорных.

– Ваше высочество, к нам скачет какой-то отряд.

Сарнияр высунул голову из оврага.

– Неужели мой дядя выслал на нас свою конницу? А я-то надеялся застать его врасплох.

В овраг спустился незнакомый мужчина крепкого телосложения и потребовал провести его к старшому. Поверх сермяжной рубахи на нём красовался длиннополый вышитый золотом кафтан явно с царского плеча. Высокую войлочную шапку украшал пучок пышных перьев, скреплённый двумя золотыми обручами – знаком особых заслуг перед Османской империей. Его квадратный подбородок был рассечён надвое ударом меча или сабли, под чёрной подковой усов поблёскивали острые как у шакала клыки.

– Вы командир? – обратился он к юноше, опытным глазом угадав в нём старшего по рангу.

– Я Сарнияр Измаил, наследник этой страны, – гордо отвечал Сарнияр.

Незнакомец отдал ему честь и тоже представился.

– Нуреддин-ага, старшина турецких янычаров.

Сарнияр сразу оживился и панибратски положил руку ему на плечо.

– Выпьете со мной чару финиковой бражки, ага?

– Э-э… – смешался янычар, – вообще-то Коран запрещает употреблять подобные напитки.

– Знаю, – вздохнул Сарнияр, – но мы, румалийцы, произошли от горстки крестоносцев, уцелевших в неравном бою с сарацинами. Устав кочевать по пустыням Аравии, наши предки основали Румайлу. Поначалу она представляла собой палаточный городок, но за века так разрослась, что могла уживаться с соседями, только сделавшись исламской страной. Мы стараемся жить по заветам Пророка, но два из них нам трудно принять.

– Вот как? – заинтересовался старшина янычаров. – И какие же?

– Отказ от вина и многожёнство. Странно, что вы спрашиваете меня об этом. Вы прослужили этой стране много лет…

– Хм! – усмехнулся Нуреддин-ага, с удовольствием прихлёбывая бражку. – Я служил царю, который пьёт вино. Но этот порок может сойти за добродетель в сравнении с другим его пороком. В своём дворце он не держит женщин, вместо сладостных гурий его ублажают прекрасные юноши.

– И вы с усердием служите этому развратнику? – гневно воскликнул Сарнияр.

– Я ему больше не служу, – задорно объявил здоровяк. – Контракт мой закончился, а этот, с позволения сказать, самодержец даже не потрудился его оплатить. А между тем я бы не прочь тут остаться. Янычары исконно служат Османам пехотой, а Румайла посадила мой полк на коней, уравняв нас с султанскими сепахами (прим. автора: воины султанской кавалерии). Догадываясь, с какой целью вы здесь залегли, я пришёл предложить вам свои услуги. Полагаю, полторы тысячи обученных бойцов для неё не будут лишними.

– На каких условиях? – деловито спросил Сарнияр.

– Чума египетская! – ругнулся захмелевший старшина. – Кормите досыта!

– Поите бражкой, – подсказал Сарнияр.

– Ну, иногда… в порядке исключения, – согласился Нуреддин-ага.

– Тёплая постель…

– Да, ну и своевременное жалованье. Чего ж ещё желать вояке?

– Мне повезло, что я имею дело с человеком вашего толка. Ну что ж, договорились, ага. А теперь позвольте посвятить вас в свой план.

* * *

– Проснитесь, государь! – расталкивал спящего владыку красивый юноша с бледным лицом и длинными, вьющимися волосами.

– Что случилось, Керим? – Муселим приподнялся на постели и окинул опочивальню мутным взглядом.

– Ваши янычары…

– Ангел мой, тебе это привиделось. Они, должно быть, уже пересекли границу Румайлы.

– Нет, мой повелитель, они здесь, за воротами.

Муселим соскочил с постели и растерянно пригладил редкие волоски на почти лысом черепе.

– Наверное, что-то случилось. Почему они вернулись?

– Нуреддин-ага требует, чтобы его немедленно провели к вам.

Муселим удручённо кивнул и принялся натягивать домашний халат. Через несколько минут в опочивальню, расталкивая толпившихся у дверей слуг, ворвался Нуреддин-ага.

– Мой повелитель! – вскрикнул он, бросаясь перед ним на колени. – Горе вам, горе! Ваше государство в опасности!

– О чём ты говоришь? – пролепетал обуянный страхом Муселим.

– Вселенское возмущение! Мятежники взяли столицу в клещи. Их полчища, несметные полчища саранчи и навозников, собранных со всех окрестностей Румайлы.

– Кто зачинщик? – взвизгнул насмерть перепуганный царь.

– Ваш племянник, Сарнияр Измаил.

– Но ведь он же щенок!

Нуреддин-ага хмыкнул так громозвучно, что потухла одна из лампад.

– Видели бы вы этого щенка! В нём почти семь футов росту, а шея как у доброго быка…

Муселим в сердцах ударил кулаком по медному прикроватному столику, на полированной поверхности которого отразилось, как в кривом зеркале, его перекошенное лицо.

– Нужно было прихлопнуть гадёныша, пока он ещё в бирюльки играл!

– Но ведь он же наследник, а у вас нет детей.

– Я ещё не стар, – возвысил голос царь, – и вполне способен произвести потомство.

Нуреддин-ага деликатно промолчал.

– Что будем делать, ага?

– Обороняться, государь.

– Что ж, похоже, другого выхода нет. Кто сегодня несёт караул на вышках?

– Рахим и его подчинённые, повелитель.

Муселим вздохнул с явным облегчением.

– Хвала Аллаху, вседержитель за нас! Я доверяю этому парню, он лучший из лучших. Эй, охрана! Передайте Рахиму, пусть откроет ворота и впустит янычаров, всех до одного. Нуреддин-ага, вы с вашими людьми займёте все оборонительные сооружения в городе. Потрудитесь объявить осадное положение. Пусть все жители, от мала до велика, отправляются на оборону города.

– Я распоряжусь, чтобы все ваши приказания были исполнены, – ответил старшина. – Но мне самому лучше остаться с вами на случай, скажем, внутренних волнений.

– Горожане могут взбунтоваться? – испуганно вскрикнул Муселим.

– Не исключено, что они захотят поддержать своих деревенских сородичей. А это сильно осложнит наше положение.

– Мне нужно где-то укрыться, – трусливо проблеял Муселим. – Отсидеться в каком-нибудь безопасном убежище, пока всё не закончится.

– Мы можем проникнуть в подвалы и забаррикадироваться там, – предложил Нуреддин-ага.

– Хорошая идея! – одобрил Муселим. – Только пусть туда спустят побольше припасов. Одному Аллаху ведомо, сколько дней и ночей там придётся провести.

Через некоторое время переодетый в форму стражника царь спустился во двор. За ним следовали старшина янычаров и юный Керим. Охрана безмолвно расступилась, пропуская их через строй. Нуреддин замешкался, обмениваясь парой слов с одним из своих янычаров, принёсшим ему какое-то известие.

– Нам следует поторопиться, – шепнул он царю. – Мне только что доложили, что горожане повально отказываются повиноваться вашим приказам.

– Собаки! – в бешенстве прорычал царь. – Поспешим, Нуреддин! Эта чернь может напасть на нас в любую минуту.

Нуреддин-ага проводил Муселима к надёжно запертому входу в подвалы.

– Спускайтесь, государь. – Он легко отодвинул железную крышку люка и посветил в него фонарём.

Муселим боязливо сунул голову в тёмный каменный мешок, но через минуту вынырнул обратно.

– Там слишком сыро, и пропасть крыс. Я не продержусь там и получаса.

– Но, владыка, что же делать? Горожане восстали, и теперь нам остаётся рассчитывать только на самих себя. Мои люди не могут защищать вас сразу на двух фронтах. Вам непременно нужно где-нибудь схорониться.

Старшина янычаров почесал затылок и неожиданно предложил:

– А что, если вам спрятаться в одной из тюрем?

– Что?! – подпрыгнул царь. – Ты, часом, не ополоумел, ага?

– Напротив. Кому придёт в голову искать вас там?

– Гм… – засомневался царь. – Но воздух в темнице ещё тяжелее, чем в подвалах.

– В отношении казематов я с вами согласен. Они расположены ниже уровня тюрьмы, и в них, действительно, легко задохнуться. Но в покоях, занимаемых «отцом порки» (прим. автора: начальник тюрьмы), воздух скорее целебный, судя по его румяной физиономии.

– Хорошо, – согласился царь, – веди меня в тюрьму, Нуреддин.

Оставив далеко позади царскую резиденцию и прилегавшие к ней кварталы, троица уже с трудом прокладывала себе дорогу по тесным улочкам, запруженным нескончаемыми кавалерийскими потоками, которые всё прибывали и прибывали в город через центральные ворота.

– Что-то слишком много людей, ага, – встревожился Муселим, щуря близорукие глаза, шевеля ноздрями и водя носом из стороны в сторону, словно испуганный зверь, старающийся уловить по запаху, откуда исходит опасность.

Нуреддин косо ухмыльнулся, отметив мимоходом, что царский любимчик внезапно исчез, словно растворившись в воздухе.

– Вам это только кажется, государь, – заверил он, обратив глаза на всадника, который отделился от войска и, красуясь, то поднимал своего коня на дыбы, то заставлял его проделать головокружительные курбеты. – Это всё мои люди, ваши верные слуги. У вас просто двоится в глазах.

– Вроде я ничего не пил сегодня, – вспомнил Муселим.

– Ну, так выпейте, государь, – предложил Нуреддин, отцепив от пояса фляжку и протянув её царю. – Да простит нас обоих Аллах, но вам потребуется много сил, чтобы пережить эту ночь.

Муселим приложил фляжку к губам и, сделав пару глотков, нашёл вкус её содержимого довольно приятным.

– Что это за напиток, Нуреддин?

– Финиковая бражка, – улыбнулся старшина. – Она очень бодрит, можете мне поверить.

Утолив жажду, Муселим оперся на плечо своего провожатого, который с трудом протащил его через колонну янычаров к городской тюрьме, оцепленной патрульным отрядом.

– Что, что, что… это? – заикаясь, спросил Муселим и, не дождавшись ответа, указал трясущимся пальцем на цепь грязных оборванных узников, пересекающих тюремный плац. – Что вы делаете, идиоты?

Он кинулся на стражу, которая выводила из тюрьмы отпущенных чьим-то самоуправством узников. В ответ конвойные сомкнулись в шеренгу и ощетинились пиками. Царь в страхе отступил перед грозным частоколом.

– Что вы делаете? – повторил он, сменив грубый тон на дружелюбный. – Зачем отпускаете заключённых?

Вперёд вышел начальник стражи, признавший в нём царя, несмотря на его маскарад.

– Нам сказали, что здесь ваше новое пристанище, повелитель, – корчась от смеха, объяснил он. – Вот мы и метём отсюда эти нечистоты, чтобы их душок не осквернял вашего августейшего носа.

Муселим в бешенстве оглянулся, подозревая, что не кто иной, как старшина янычаров распорядился очистить для него помещение. Гневные слова уже горели у него на языке, но Нуреддин как будто сквозь землю провалился. Юного Керима тоже нигде не было видно. Куда ни глянь, мелькали незнакомые лица. Блуждающий взгляд царя выхватил из пёстрой толпы высившегося над ней рослого всадника. Ватага сельских жителей, вооружённых вилами и дубинками, окружила его со всех сторон, держась на почтительном расстоянии.

Муселима пробрала дрожь, когда юный титан направил к нему своего буланого коня, ступавшего ровным размеренным шагом. Толпа, волнуясь, расступалась перед ним, как Красное Море перед Моисеем.

– Здравствуй, дядя Муса! – весело поздоровался он.

– А-а… – выдохнул царь, – так значит, ты и есть Сарнияр Измаил, мой племянник.

Он протянул ему руку для приветствия, но юноша проигнорировал его дружественный жест.

– Ну что ж, поздравляю с победой, племянничек. Хотя в толк не возьму, как тебе удалось проникнуть в город.

– Ты приказал открыть ворота для турецких янычаров, а мои люди просто смешались с ними.

– Предатели! – сквозь зубы процедил Муселим.

– Нет, – возразил Сарнияр, – они не предавали тебя, потому что больше не служат тебе.

– А кому они теперь служат? Тебе?

– Да, – с гордостью подтвердил царевич. – Мне и моему отцу, который скоро вернётся домой. Благодаря старшине Нуреддину и его команде я вошёл в родной город без единого выстрела. Я сберёг доверившихся мне людей для других, ещё более славных свершений, чем развенчание такого подонка как ты, дядюшка.

– Зачем ты выпустил из тюрьмы государственных преступников?

– Потому что ты их осудил, а твой суд, как и все твои деяния, неправедный.

– Хватит с ним объясняться, ваше высочество, – грянул чей-то глумливый бас. – На вилы его и в костёр!

Толпа деревенских вояк заревела, как стадо одичавших буйволов. Кое-кто из них обнажил кривые сабли и принялся резать ими воздух.

– На дыбу его! Смерть подонку! – вопили сотни глоток.

– Нет и ещё раз нет! – с трудом перекричал толпу Сарнияр. – Мы не дикари, чтобы убивать без суда и следствия. У нас есть законный владыка. Когда он вернётся в Румайлу, сам решит его судьбу. А пока проводите моего дядю в тюрьму и предоставьте ему самую удобную камеру.

Сарнияр вздрогнул, когда его колена коснулась чья-то тёплая рука.

– Я горжусь вами, – с восхищением сказал Рахим, – вы приняли мудрое и справедливое решение.

Муселима схватили под мышки и без всякого почтения поволокли по тюремному плацу. Он отчаянно отбивался и голосил на всю округу:

– Керим! Где ты, мой мальчик? Ко мне, мой сладкий! Я не пойду в тюрьму без тебя!

– Нет, я не могу это слушать. – Сарнияр спешился и, отстранив Рахима, приблизился к обезумевшему родственнику.

– Заткнись, ублюдок! – зарычал он и, не сдержавшись, врезал по его мерзкой роже. – Ты совратил несчастного ребёнка, а теперь хочешь, чтобы он разделил с тобой твою печальную участь? Не дождёшься, гнида! Я пощадил твою жалкую жизнь, но потакать твоим паскудным прихотям не намерен. Ещё раз пикнешь, и тебя спустят в самый глубокий каземат этого гостеприимного заведения.

Муселим в страхе примолк, и его утащили в тюрьму под дружное улюлюканье толпы. Сарнияр устало привалился к плечу Рахима.

– Подумать только, эта похотливая свинья уродилась в нашей добродетельной семье. Мне стыдно, что я одной с ним крови, друг мой.

– Успокойтесь, – ответил Рахим, – царствование его закончилось. Теперь вы вознаградите всех, кто был им обижен.

– Да услышит тебя Аллах, – улыбнулся Сарнияр, – ещё неизвестно, что он оставил нам после себя.

Глава 2

– У меня ничего не получается, Ходжа, – пожаловался Сарнияр Хусейну, заглянув к нему под вечер, после утомительного заседания в диване.

Солидный пожилой мужчина с проседью в густых каштановых волосах оторвал голову от книги, лежавшей у него на коленях, и с улыбкой посмотрел на своего воспитанника.

– О чём вы, дитя моё? – спросил он.

– У меня не получается управлять страной, – объяснил Сарнияр. – Я ничего не понимаю в финансах и налогообложении. Не могу разобраться в донесениях, которые мне присылают из казначейства. Мне приходится вслепую подмахивать бумаги, чтобы не расписаться в своём невежестве.

Хусейн глубоко вздохнул и отложил книгу.

– Вспомните, дитя моё, – сказал он, – сколько я внушал вам, что ученье – это свет, который поможет вам пробиться в жизни. Однако вы пренебрегли и моими советами, и науками.

– Я рос в такое смутное время, – воскликнул Сарнияр. – Моё отрочество прошло в борьбе за выживание. У меня не оставалось ни времени, ни сил корпеть над учебниками. А теперь уже слишком поздно. В моём возрасте садиться за парту просто смешно.

– Что ж, вы так и останетесь неучем? – нахмурился Хусейн.

– Найдутся люди, которые выполнят всё за меня.

– А сами вы, чем намерены заняться?

– Хочу освоить новейшие боевые искусства.

– Выходит, снова готовитесь к войне? Но в этом, слава Аллаху, нужда миновала. Сейчас мирное время, и нужно заниматься мирным трудом.

– Если нет войны, её можно разжечь, – самоуверенно заявил Сарнияр.

– Во имя Аллаха, дитя моё, не говорите таких слов. Ваш батюшка будет недоволен мной, когда вернётся из Индии. Вы должны честно исполнять свои обязанности регента в его отсутствие.

– Но я ничего не понимаю в них, Ходжа. И к тому же мой дядя Муса практически разорил страну за время своего варварского правления. Всё так запущено, что даже самым образованным из наших учёных голов не справиться с дядиным «наследством». Я не могу, поверьте мне, не могу.

– НО ВЫ ДОЛЖНЫ! – непререкаемым тоном возразил Хусейн. – Вы обязаны хотя бы попытаться.

Ничего не ответив, Сарнияр выбежал из комнаты наставника и помчался в свои покои. Притворив за собой дверь, он достал из ниши большую шкатулку чёрного дерева, выстланную изнутри серебристым шёлком, и забрался с ней на диван. В этой старенькой шкатулке с облупившимся местами лаком хранился семейный архив, который он любил перебирать, особенно по вечерам. Царевич достал наугад письмо отца, присланное им в прошлом году из Индии.

«Наше неустойчивое положение при дворе Акбара, – писал царь Аль-Шукрейн, – порождает немало злоречивых толков. Родство между нами незначительное, и нам пришлось для поддержания престижа объявить о помолвке нашего третьего сына Зигфара с дочерью Акбара принцессой Раминан. В противном случае его придворные потеряют к нам последнее уважение. Акбар предложил это из жалости, но не думаю, что он всерьёз расположен отдать любимое чадо за отрока, примечательного лишь своей прекрасной наружностью. К слову, юная принцесса затмевает его своей красотой, а уж заносчивостью и подавно. Девчонка чересчур задирает нос и всё из-за попустительства Акбара, который балует свою любимицу сверх всякой меры. Однажды он даже позволил ей позировать христианскому художнику, прибывшему к его двору в составе очередной заморской делегации.

Его империя буквально кишмя кишит европейцами; в своё время здесь обосновались португальцы, а теперь к его богатствам подбираются и жители туманного Альбиона, стремясь вывезти из Индии как можно больше золота и слоновой кости. Между нами говоря, Акбар неспособен твёрдо держать в руках бразды империи. Львиную долю своего бюджета он тратит на строительство новых резиденций, но это не крепости, а просто дворцы, утопающие в зелёных насаждениях. О том, как легко их захватить и разграбить, не хочу даже упоминать. Я рта лишний раз не раскрою, помня о своём унизительном положении. Впрочем, при таком богатстве он может себе позволить любую блажь».

Сарнияр дочитал письмо до конца и принялся за другое.

« Наш сын Зигфар пытается ухаживать за своей юной невестой, таскает за ней игрушки и книжки, ловит для неё бабочек, словом, ведёт себя, как влюблённый дурачок. А вчера я оказался случайным свидетелем совсем не детской сцены ревности. Зигфар подкараулил принцессу в саду и учинил ей разнос за то, что она кокетничала с учеником художника. Похоже, он чересчур всерьёз воспринимает их помолвку. А юная проказница смеётся ему в лицо, чем доводит его всякий раз до истерики. Мои дети пытаются с ней подружиться, но она воротит от них свой маленький носик. Девчонка развита не по годам и уже сейчас доставляет кучу хлопот своим родителям. Оба сбились с ног в поисках лучших учителей, дабы воспитать из своего чада ходячую премудрость. На мой взгляд, девочке незачем забивать голову наукой, которая вряд ли пригодится ей в замужней жизни, а родительское тщеславие должно иметь определённые границы. Но я держу при себе своё мнение, помня о том, что мы чужаки в этой стране и нежеланные гости».

– Ну, вот опять, – расстроился Сарнияр, – каждое письмо отца пронизано горечью и стыдом за своё зависимое положение.

Он с досадой убрал письмо обратно в шкатулку и достал самое последнее, присланное в ответ на его сообщение о том, что дядя Муса надёжно заперт в тюрьме.

« Сын мой, у меня нет слов!!! Не знаю, как благодарить судьбу за это чудо. Сознаюсь, что не принимал всерьёз твои намерения скинуть моего брата, изложенные во многих посланиях, справедливо считая тебя слишком юным для подобной авантюры. Ты – гордость и свет очей моих, мой мальчик! Султан Акбар шлёт тебе свои поздравления. Ты даже не представляешь, насколько возрос наш престиж в его стране после известия о развенчании Муселима. Но ты написал, что мы разорены, а посему мне придётся ещё задержаться здесь, чтобы предпринять кое-что для поправки наших дел.

Зигфар закатил страшную истерику, не желая расставаться со своей суженой. Пришлось объяснить ему, для чего был придуман этот ловкий ход. А султан Акбар сказал, что теперь скорее отдал бы свою дочь за его старшего брата-героя, не будь она сущим ребёнком. Но, похоже, наши увещевания влетели твоему брату в одно ухо, а из другого вылетели. Он никак не хотел верить, что его помолвка была ненастоящая. Надеюсь, его увлечение принцессой вскорости пройдёт».

– В каждом своём письме отец упоминает о дочери Великого Могола, – с удивлением обнаружил Сарнияр. – Чем объяснить его повышенный интерес к этому избалованному созданию? Что обозначают эти слова «предпринять кое-что для поправки наших дел»? Уж не задумал ли он устроить мою свадьбу с принцессой Раминан? Конечно, султан Акбар позаботится о том, чтобы семья его зятя ни в чём не нуждалась. Какая гадость! Неужели отцу не надоело собирать крошки с чужого стола, и он намерен до конца жизни пользоваться его щедротами?

В эту минуту в дверь кто-то постучал.

– Кто там? – спросил Сарнияр с ноткой недовольства в голосе.

Дверь открылась, и в комнату с поклоном вошёл Рахим.

– Я искал вас, ваше высочество. Чем вы тут занимались?

– Пересматривал свой архив. Меня тревожит, почему отец до сих пор не вернулся. Ума не приложу, что могло задержать его в Индии.

Рахим молча взял письмо из рук царевича и положил его обратно в шкатулку.

– И вы старались найти ответ на этот вопрос в его письмах? – с отечески-покровительственной улыбкой погладил он юношу по плечу. – Давайте-ка лучше прогуляемся за ворота. Там вас ожидает приятный сюрприз.

Молодые люди сошли во двор, битком набитый стражей, и, пробившись через толпу, выбрались за ворота дворца. Здесь царевич также обнаружил большое скопление придворных и челяди. Глаза всех собравшихся были прикованы к дворцовой площади, запруженной городскими зеваками.

Сарнияр на голову возвышался над этим человеческим морем и потому сразу разглядел в конце площади группу всадников, вслед за которыми медленно катились закрытые пароконные повозки. Сердце его учащённо забилось в груди, когда в голове процессии он заметил высокого статного мужчину лет сорока пяти, гарцующего на вороном коне.

– Это ваш батюшка, – шепнул Рахим. – Я узнал его.

– Отец! – вскрикнул Сарнияр и бросился навстречу кавалькаде.

Аль-Шукрейн молодцевато спрыгнул с коня и заключил сына в объятия.

– Мой дорогой мальчик! – повторял он. – Мой дорогой мальчик!

Следом за царём спешились немногочисленные придворные, разделившие с ним тяготы изгнания. Дверцы повозок распахнулись, и на мостовую высыпали детишки, сопровождаемые строго одетой женщиной с серым от пыли и усталости лицом. Её фигура, несмотря на частые роды, прекрасно сохранилась. На голове у неё была тёмная повязка, свисающие концы которой прикрывали нижнюю часть лица. Она держала за руку свою младшую дочь, прелестную девочку лет шести-семи. Стоявшая рядом няня прижимала к пышной груди плачущего младенца. Из последней повозки выбрались ещё три женщины, плотно закутанные в тёмные покрывала, но Сарнияр не удостоил их вниманием, решив, что это прислужницы матери.

Двое других детей: мальчик лет девяти и девочка лет двенадцати робко жались к юбкам царицы Хафизы. Сарнияр с любопытством оглядывал своих младшеньких, легко угадывая их по возрасту. Самый старший из группы – Малек Амиран, родившийся у царской четы в ещё относительно спокойные времена, надменно держался в стороне от сестёр и братьев. Сарнияр с трудом припоминал своего товарища по играм; сейчас ему, должно быть, лет пятнадцать-шестнадцать. Над верхней губой у него уже пробивались усики, и всё его хмурое неулыбчивое лицо было покрыто лёгким юношеским пушком. Он неприязненно косился на Сарнияра, испытывая к нему почти враждебные чувства. Причина их была ясна: он родился вторым у родителей, был ближе к трону, чем младшие братья, но между ним и троном стоял его старший, первородный брат.

Мальчишка помладше, это, безусловно, Зигфар. Его легко было узнать по орлиному носу, выгнутым лукам бровей и прекрасным оленьим глазам, затенённым длинными бархатными ресницами. Он тоже смотрел на брата волчонком, его взгляд словно говорил: «Из-за тебя меня разлучили с принцессой». Сарнияр почему-то почувствовал себя виноватым, как будто и вправду отнял у одного из братьев трон, а у другого невесту, и решил, невзирая на разницу в возрасте, поближе сойтись с ними обоими.

Обе царевны отчуждённо поглядывали на Сарнияра, однако меньшая, Марджин всё же приветливо улыбнулась, когда он провёл ладонью по её темноволосой головке. С другой сестрой, царевной Сухейлой он потерпел сокрушительную неудачу. После того, как он поцеловал её, девчонка повернулась к нему спиной и демонстративно вытерла щеку рукавом.

Словно в награду за недружелюбие детей на юношу пролился щедрый ливень материнской любви. Царица Хафиза завладела им и долго не отпускала от себя, осыпая поцелуями, которые были обильно сдобрены слезами и вздохами. Когда он, наконец, освободился от её благоухающих амброй объятий, дворцовая площадь уже почти опустела. Толпы горожан, повозки, всадники – всё исчезло, как по волшебству.

Увлекаемый людским потоком, Сарнияр оказался в тронном зале один на один с отцом, который сгорал от желания познакомиться с ним поближе.

– Наконец-то мы одни, сынок! – воскликнул Аль-Шукрейн, усаживая его на ступеньку трона. – Дай мне, как следует наглядеться на тебя. О Аллах, как же ты возмужал, мой мальчик!

– Ах, отец, – сконфузился юноша, – хвала создателю, вот вы и вернулись! Я только и ждал этого момента, чтобы передать вам бразды правления и отправиться в новый поход, заручившись вашей поддержкой.

– В новый поход? – неодобрительно отозвался государь. – Ты хочешь покинуть меня? Неужели мы встретились после десяти лет разлуки лишь затем, чтобы снова расстаться? Нет, сынок, так не годится. Дай мне время насладиться твоим обществом, которого я был так долго лишён.

Сарнияр почувствовал себя пристыжённым, признав в душе его правоту.

– Ты должен уделить немного внимания делам своего государства, – продолжал Аль-Шукрейн, – приучить себя разбираться в них. Не забывай, что ты мой преемник на троне, который перейдёт к тебе после моей смерти.

– Я не могу себя заставить заниматься ими, – повесил голову царевич. – Даже вашего опыта и мудрости недостанет, чтобы разобраться во всех упущениях дядюшки, которые довели нас до грани разорения. Для того чтобы восстановить наши финансовые ресурсы, необходимо пополнить их свежими вливаниями. Поверьте, отец, я принесу гораздо больше пользы, отправившись за добыванием этих средств, нежели оставаясь здесь и помогая вам по крупицам собирать развеянное по ветру состояние.

– Ты заблуждаешься, дитя моё, есть и другой способ вернуть нам былое могущество, – возразил Аль-Шукрейн. – Для этого не нужно никуда уезжать, богатство само придёт в твои руки.

Царевич недоверчиво покосился на него. По тонким губам царя плутала хитроватая усмешка.

– Другого способа нет, – убеждённо заявил Сарнияр. – Могущества нельзя достичь без борьбы. В этом я уже убедился на собственном опыте.

– И всё же то, что я сказал тебе, не пустые слова, – настаивал царь. – Скоро сам увидишь, сынок. А пока ты не отправился в поход, изволь подписать эти бумаги, которые не терпят отлагательства.

Он протянул сыну довольно толстую пачку бумажных листов.

– Что это за бумаги, отец? – спросил Сарнияр, просматривая их без особого любопытства.

– Разные бумаги, мой мальчик. Не буду утомлять тебя, перечисляя их назначение, поскольку ты не выказываешь интереса к делам своего государства. Скажу лишь, что все они требуют твоей подписи, пока я формально не восстановлен на престоле.

– Разве мне не положено знать, что я подписываю?

– Какое обидное недоверие, дитя моё! Ну, например, вот эта бумага – приговор совета министров, осудивших на смертную казнь твоего дядю Муселима, обвинённого в государственной измене.

Рука Сарнияра, сжимавшая тростниковое стило, дрогнула, посадив уродливую чернильную кляксу на бумагу.

– Вы осудили его на смертную казнь? – растерянно спросил он.

– Не только я, но также и преданные мне визири, разделившие со мной позорную ссылку. Я надеюсь, ты не обещал ему помилования?

– Нет, но ждал, что вы ограничите его наказание тюремным заточением. Вспомните о том, что он сохранил вам жизнь, а меня даже не изгонял из страны. Я рос вдали от двора, но всё равно считался его наследником.

– Опомнись, мой мальчик, что ты говоришь! – в гневе воскликнул Аль-Шукрейн. – Умоляю тебя, не порти впечатления от нашей встречи.

– Дядя Муса изменник, но он нам родня. Пророк, чьё вероучение мы приняли, запрещал своим ансарам (прим. автора: последователи пророка Магомета) братоубийство.

– За кого ты просишь, Сарнияр Измаил? – не на шутку рассердился государь. – За презренного вора, укравшего у твоего отца могущество и власть? Кто поручится, что он не сделает этого снова, что стены тюрьмы остановят его? Пока в этом исчадье ада тлеет жизнь, я буду сидеть на троне, как на бочке с порохом. Лишь казнь угомонит этого бунтаря, в противном случае покой нам будет только сниться.

Сарнияр молчал, склонив голову над бумагами, лежавшими у него на коленях. Чуть погодя, когда гнев его немного остыл, царь осведомился:

– Ты желаешь узнать содержание других документов?

– Нет, – ответил Сарнияр, с отвращением глядя на них.

Он не стал разбирать толстую пачку и расписывался, отворачивая уголки бумаг, на которых ставил свою подпись.

* * *

Уже сгущались сумерки, когда Сарнияр вышел из дворца и направился к соборной мечети.

В просторном помещении храма, освещённом слабо тлеющими факелами, не было ни души. Неслышно было и заунывного пения муэдзина, созывающего население Алькадира на вечернюю молитву.

Сарнияр удивился этим двум обстоятельствам, так как впервые за много лет явился поклониться Аллаху, не опоздав ни на минуту. Но, желая уединения после нелёгкого разговора с отцом, он был только рад отсутствию компаньонов. Он медленно прошёлся по пустынному залу, выбирая место для совершения намаза. В эту минуту дверца одной из комнат клира приоткрылась, впустив в зал седобородого муфтия.

– Салам алейкум, ваше высочество! – приветливо поздоровался он. – Рад снова принимать вас в своём святилище. Вы собрались творить молитвы здесь, в общем зале? Позабыли о молельне, пристроенной к храму для высочайших персон?

– Я не забыл, что мы здесь на особом положении, великий шейх. Но сейчас мне хотелось бы побыть одному.

– Вы будете там один, ваше высочество. Никто из ваших близких не явился на вечернюю молитву. Вероятно, они устали в дороге и решили совершить намаз дома.

– Это хорошо, потому что сейчас мне не хочется пересекаться с ними.

– Как странно слышать это от вас, – удивился муфтий. – Вы так ждали их возвращения.

– Да, – с горечью согласился Сарнияр. – Я дожидался их с большим нетерпением.

– Но они не оправдали ваших ожиданий, верно? Я вижу, вы чем-то угнетены и разочарованы.

– Один из моих братьев, – промолвил Сарнияр, – похоже, вовсе не рад, что вернулся на родину. Собственно, он родился в Индии, и там у него осталась невеста, которую он любит сызмала. Другому брату я невольно напомнил, что он всего лишь второй сын, а не наследник. В моё отсутствие он, вероятно, об этом забывал. А между тем мне хотелось бы подружиться с моими братьями, завоевать их любовь.

– Но при этом не упускайте из виду их чаяний, – отметил старик. – Заразившись дурным примером вашего дяди, они вполне могут стать вам соперниками в притязаниях на престол. Я бы советовал вам сойтись с самым младшим из братьев, Малек Явидом.

– Но ему всего три месяца отроду, – засмеялся Сарнияр.

– Вы воспитаете из него своего союзника. Поверьте, это легче сделать, пока дитя ещё лежит в колыбели.

– У меня нет опыта в общении с младенцами.

– Тогда вам следует жениться, и немедленно.

– Жениться? – разочарованно протянул Сарнияр. – О шейх, зачем вы хотите повесить на меня это ярмо? Как же я достигну своей цели с гирями на ногах?

– А какой цели вы стремитесь достичь? Надеетесь покорить континент, как Искандер (прим. автора: Александр Македонский)?

– Для начала ограничусь Аравийским полуостровом.

– Это благородная цель. Но чем больше пространства вы покорите, тем острее будете чувствовать своё одиночество. Я говорю вам об этом с уверенностью пастыря и знатока человеческих душ. А кому вы всё оставите, если у вас не будет семьи? Своим братьям, которые уже сейчас заглядываются на престол ваших предков?

– Ваши слова заставляют меня задуматься, шейх. Я поразмыслю об этом на досуге. А сейчас мне хочется просто помолиться.

– Я провожу вас, ваше высочество.

Сарнияр проследовал за муфтием в башню, пристроенную к храму для членов царской семьи. Поднимаясь наверх по винтовой лестнице, они продолжали переговариваться вполголоса, так как громкие голоса здесь звучали жутковато.

– Конечно, я со временем женюсь, великий шейх. В конце концов, все женятся рано или поздно. Но пока мне хочется погулять на свободе. Посудите сами, какой из меня муж, если я всё время думаю только о баталиях.

– И когда вы планируете связать себя брачными узами?

– Не раньше, чем отвоюю полуостров у Османов.

Муфтий глубоко вздохнул.

– Ваши слова успокаивают мою совесть, – загадочно произнёс он. – Я долго не склонялся на уговоры вашего батюшки, но теперь вижу, что вы не оставили ему другого выбора.

Сарнияр решил, что отец (и когда только он успел) попросил муфтия отговорить его от похода и сразу почувствовал облегчение.

– Вот вы о чём! Теперь понятно, почему вы завели этот разговор. Отец не одобряет моих планов и готов приковать меня к своему трону любыми цепями, к примеру, брачными. Но ведь я должен что-то принести своей жене. Как же я могу жениться, когда у меня нет денег на содержание семьи?

– В таком случае нужно взять богатую жену с большим приданым.

С этими словами муфтий распахнул перед ним окованную фигурным железом дверь, впуская в тесное помещение с круглым потолком и полом, облицованным чёрными гранитными плитами. Единственное окошко было наглухо забрано деревянной решёткой с частыми прутьями.

– Как здесь мрачно и неуютно! – оглядевшись, сказал Сарнияр.

– Вы перестанете это замечать, погрузившись в молитвы, – изрёк муфтий назидательным тоном.

Сарнияр последовал его мудрому руководству и преклонил колени на коврике. Ему уже почти удалось абстрагироваться в своих молитвах от всего земного и тленного, когда его чуткий слух уловил многоголосый гул, проникающий внутрь сквозь крохотное оконце. Он поднял голову и упёрся взглядом в муфтия, осенявшего его коленопреклонённую фигуру священным Кораном.

– В чём дело, шейх? – сердито спросил Сарнияр. – Почему вы не оставили меня наедине с создателем?

– Так было угодно Ему и согласно Его воле вы больше не один на этой земле, – провозгласил муфтий и с чувством исполненного долга захлопнул Коран.

От его туманных слов на Сарнияра повеяло могильным холодом. Он вскочил на ноги, нечаянно толкнув примостившуюся рядом с ним на коврике маленькую тщедушную фигурку.

– Это ещё что за богомолец? – вконец обозлился царевич. – Откуда он здесь взялся? Вы же обещали мне, что я буду один!

– Вы больше не будете один, ваше высочество, – ответил муфтий. – Теперь у вас есть жена.

Сарнияр остолбенел, впившись глазами в съёжившуюся под его взглядом мальчишескую фигурку, лишённую даже намёка на бюст – неудивительно, что он не сразу разглядел в ней девицу. Сообразив, какую свинью ему подложил муфтий, он в бешенстве зарычал:

– Так вот почему горожан не пускают в мечеть на молитву! В хорошую же западню вы завлекли меня своими елейными речами! А я так вас заслушался, что безропотно пошёл за вами, как баран на заклание.

– Не оскверняйте подобными выражениями святость брачных обетов, – воскликнул муфтий.

Сарнияр вплотную придвинулся к старику, нависая над ним словно гигантская глыба.

– Я не при-но-сил ни-ка-ких обе-тов, – проговорил он по слогам и стремглав вылетел из царской молельни. С лестницы донёсся грохот его шагов, заглушаемый нарастающим ропотом горожан, толпящихся под окнами мечети.

Глава 3

Вернувшись во дворец, царевич нашёл отца в кабинете. Государь совсем закопался в бумагах, разбирая самые неотложные дела. На рабочем столе перед ним возвышалась кипа разномастных свитков, которые он вскользь просматривал, откладывая в сторону те из них, что могли подождать.

– Отец! – вскрикнул царевич, еле отдышавшись; весь путь до дома он проделал бегом. – Что за бумаги вы заставили меня подписать?

– А в чём, собственно, дело? – спокойно отозвался Аль-Шукрейн, не отрываясь от изучения срочной депеши.

– Только не пытайтесь отрицать своё причастие к этому фарсу.

– Какому фарсу, дитя моё?

– Тому, что разыграли со мной в нашей молельне. Я зашёл туда помолиться за упокой грешной души Муселима, а вышел обвенчанным с какой-то тощей девицей.

– Извини, что венчание прошло не по правилам, – пробормотал царь, не поднимая головы от депеши, – без свидетелей, с соблюдением тайны…

– Отец! – зарычал Сарнияр, смахнув со стола кипу свитков.

Аль-Шукрейн положил руки ему на грудь.

– Не всё ли тебе равно, толстушка она или худышка? – заговорил он с теплотой, от которой царевича кинуло в жар. – Эта девушка – наследница огромного состояния. Её отец – магараджа Голконды, в недрах которой была обнаружена неисчерпаемая золотоносная жила.

От удивления Сарнияр приоткрыл рот.

– Магараджа Голконды! – насилу выдавил он. – Оживший царь Соломон!

– К сожалению, жить ему осталось недолго, – печально вздохнул Аль-Шукрейн. – Примерно год назад с ним случилась совершенно невероятная история. Глава артели золотоискателей, некий Раджеш Сингх привёз ему на слоне камень величиной с яйцо птицы Рухх (прим. автора: сказочная птица огромных размеров). По утверждению Сингха, этот камень упал к его ногам на разработках нового участка, и поначалу копатели решили, что он откололся от скалы. Но камень оказался горячим на ощупь и излучал таинственное голубоватое свечение. И тогда рудокопы уверились, что он свалился с небес и, как философский камень, укажет им путь к овладению золотом. Они принялись копать в том месте, куда он упал, и, действительно, обнаружили неистощимые залежи золотой руды. А этот чудесный камень был преподнесён в дар магарадже как послание высших сил.

Поверив в его божественное происхождение, магараджа распорядился установить камень на самом видном и почётном месте, и все его чада и домочадцы явились полюбоваться находкой золотоискателей. Камень был необычайно красив и светился мягким голубоватым светом. Сыновья и жёны магараджи прикасались к нему, поглаживали и осыпали ласками, как будто он был священной коровой. А наутро их ладони покрылись ужасными язвами, и тогда было решено отвезти «проклятый камень» в пустынное место и закопать глубоко под землёй.

Найденное рудокопами золото не принесло их властелину удачи. Вскоре после тех событий благородное семейство начало хиреть и чахнуть. От неизлечимой лёгочной болезни скончались трое сыновей магараджи, а сам он доживает последние дни, выхаркивая кусочки жизненно важного органа. Чувствуя приближение смерти, несчастный страдалец не знал, на кого оставить своё княжество и младшую дочь, единственную выжившую из числа его детей от многократных браков. Все, кому бы он мог предложить её в жёны, шарахались от ни в чём неповинной девицы как от прокажённой и обходили стороной овеянный суевериями княжеский дом. Обо всём этом мне поведал Акбар в тот благословенный день, когда мы получили известие о низложении Муселима.

Закончив рассказ, Аль-Шукрейн бросил беглый взгляд на сына, проверяя его реакцию. Сарнияр был потрясён до потери речи. Прошло несколько минут прежде, чем он заново обрёл голос.

– Теперь я понимаю, какие дела задержали вас в Индии. И каким способом вы надеетесь вернуть нам былое могущество.

– Ты получишь Голконду в день кончины своего тестя, – перебил его царь. – Это процветающее княжество составляет приданое его дочери Лейлы. По канонам шариата имуществом жены распоряжается муж, и он же наследует его после её смерти. Благодаря этому мудрому уложению Голконда никогда не уйдёт из наших рук.

– Значит, теперь я повенчан с Голкондой, – невесело улыбнулся царевич. – Так решили вы и ваш друг, султан Акбар. Уж лучше бы он сосватал для меня свою малолетнюю дочь. Тогда я мог бы спокойно отправиться на войну в ожидании, пока она подрастёт для моих объятий.

– Зачем тебе отправляться на войну? – возразил царь. – Теперь, когда на тебя свалилось богатство? Я наградил тебя сторицей за то, что ты вернул мне трон.

– Жаль, – ответил Сарнияр, – что вы не сочли нужным посвятить меня в свои благие намерения. Подсунули мне брачный контракт, смешав его со своими бумагами, и заговорили мне зубы, чтобы я подписался не глядя. Затем устроили в мечети засаду, подсадив ко мне эту худышку, пока я парил над землёй в священном экстазе.

– Сынок! – ласково прервал его Аль-Шукрейн.

– Это ещё не всё, отец, наберитесь терпения. Я должен высказать всё, что во мне накипело. Зачем вы прибегли к целому ряду уловок, чтобы заковать меня в брачные кандалы?

– Когда мы встретились, и ты поведал мне о своих видах на будущее, я испугался за судьбу Голконды и этой девушки, уже почти сироты.

– Её отец ещё жив и может найти ей другого мужа.

– Для этого нужно время, а его-то у бедняги почти не осталось. Кроме того, всё уже решено и подписано. Ты не можешь отказаться от этой девушки, сынок. Она приняла ислам, чтобы выйти за тебя, хотя была воспитана в индуистской вере.

– Как же я буду править страной, жители которой поклоняются не единому богу, как мы, а целому пантеону богов?

Аль-Шукрейн с досадой отмахнулся.

– Моголы не задавались подобным вопросом, когда покоряли Индию, а ты как-никак наполовину Могол. Пока твоя жена не умрёт, будешь править Голкондой дистанционно.

– Я даже не разглядел её лица, – сдаваясь, посетовал Сарнияр. – В молельне царил полумрак.

– Княжна Лейла не так хороша, как её приданое, но в ней нет ничего отталкивающего, – заверил его отец.

– Она такая тощая. Я боюсь переломать ей кости, когда оседлаю эту доходягу в постели.

– Ну, сынок, – озорно улыбнулся царь, – позволь ей стать наездницей или избери другой способ, чтобы не причинить ей ущерба.

Сарнияр замолчал, исчерпав весь запас красноречия.

– Я хочу познакомиться поближе с моей женой, – произнёс он после продолжительной паузы.

Аль-Шукрейн вздохнул с неимоверным облегчением.

– Конечно, сынок. Я распоряжусь, чтобы тебя проводили к ней.

Он кликнул слуг, и когда те явились на его зов, ободряюще подтолкнул сына к двери.

– Ступай, дитя моё, и будь на высоте, не урони нашу фамильную честь.

Cарнияр раскраснелся от его слов, но покорно двинулся вслед за слугами, освещавшими ему дорогу смолистыми факелами. Они долго блуждали по извилистым коридорам, пока не остановились у двери, украшенной свадебным венком. Прежде, чем открыть дверь, царевич прижался ухом к створке и услышал тоненький девичий голосок, звуки которого пробудили в нём нечто похожее на сострадание.

– Не такой я представляла свою свадьбу, Гюль. Венчание тайком, в потёмках, как будто мы совершали что-то недостойное. А мой жених, похоже, узнал о свадьбе в самый последний момент, когда всё уже закончилось.

– Может, здесь так заведено, – ответил низкий гортанный голос. – Не печальтесь из-за этого, госпожа, главное, что жених пришёлся вам по сердцу.

– Он такой большой и сильный. Я трепещу перед ним, Гюльфем.

– Неужели он не вызывает у вас ничего, кроме страха?

– О нет! Я трепещу не от страха.

– А от чего же тогда?

– От мысли, что его сильные мускулистые руки обовьют мой стан. Как ты думаешь, он скоро придёт?

– Думаю, скоро. Как только его отец прочистит ему мозги, он сразу же явится, уверяю вас.

Сарнияр с треском распахнул дверь. Обе женщины вскрикнули от испуга.

На смятой постели, полускрытой складками потёртых временем атласных драпировок, затканных поблёкшими золотыми узорами, сидела худенькая, почти бесплотная девушка, которую он видел в мечети. Она показалась ему такой невзрачной, что его взгляд не задержался на ней и машинально переместился на служанку, стоявшую за спиной госпожи.

То была женщина вполне в его вкусе, рослая, пухлая, с высокой грудью и пышными бёдрами, полноту которых особенно подчёркивал повязанный на талии шёлковый пояс с бахромой. Густые косы цвета воронова крыла обрамляли её румяное личико, привлекавшее своим неброским природным очарованием. Цветущий вид служанки воспламенил воображение царевича, и он мысленно поменял её местами с княжной. Какая ирония судьбы! Почему ему в жёны достался вялый сухофрукт, когда на той же ветке спелый, сочный, соблазнительный персик так и просится в рот?

– Приветствую тебя, жена! – произнёс Сарнияр, стараясь не косить глазом в сторону «персика». – Прошу, встань и поцелуй своего супруга.

Бледные щёки Лейлы покрылись болезненным румянцем. Она поднялась на носочки и с трудом дотянулась костлявыми руками до его широких плеч.

– Пожалуй, нам лучше сразу улечься в постель, – хмыкнул царевич. – Иначе тебе придётся целовать меня в подвешенном состоянии.

Зардевшись от смущения, Лейла шепнула горничной:

– Ступай к себе, Гюльфем.

Служанка поспешила к двери, оглядываясь на Сарнияра, привлекательная внешность которого произвела на неё неотразимое впечатление. Он тоже проводил её глазами, сожалея о её уходе.

Закрыв за собой дверь, Гюльфем прижалась к ней спиной и попыталась привести в порядок сумбурные мысли. Она готова была поклясться, что молодой новобрачный заинтересовался её персоной. Гюльфем гнала от себя эти крамольные мысли, но они всё равно назойливо лезли ей в голову.

– Это оттого что моя бедная госпожа совсем неказиста на вид, – решила она, вздыхая. – Но мне незачем тревожиться. Он обязательно оценит её скромность и неискушённость.

Внушая себе надежду, что госпожа может привлечь этими качествами молодого мужа, она даже помыслить не могла, что от её скромности и неискушённости у него сводило скулы. Сарнияр привык иметь дело со страстными зажигательными гуриями из презренного дома (прим. автора: восточный бордель), которых возили ему в поместье из близлежащего города. А вот скромную неискушённую девственницу он держал в своих объятиях впервые.

Предварительно разогрев её ласками, Сарнияр устроился удобнее, зажал лицо Лейлы в ладонях и шепнул:

– Ты готова принять меня в своё лоно, жена?

Она ничего не ответила, и он решительно двинулся на штурм. Услышав сдавленный всхлип, Сарнияр ослабил атаку и с тревогой посмотрел на жену. Заметив, как посинело её лицо, он почти разжал объятия и переместился набок, чтобы не давить на неё своим весом. Он готов был пойти на попятную, но Лейла вдруг стиснула ему руку и чуть слышно прошептала:

– Нет, продолжай… Я потерплю.

– Ты уверена? – спросил он, сам уже ни в чём не уверенный.

Она кивнула, и он возобновил слабые, беспорядочные толчки, с трудом втискиваясь в её тело. Накрыв ладонями маленькие грудки, он ощутил, как сердце у него под рукой то бешено стучит, то замирает.

Он выскользнул из её обмякшего тела и в панике схватил жену за плечи.

– У тебя нарушен сердечный ритм? Отвечай!

Она безмолвно повисла у него на руках, словно тряпичная кукла.

– Эй! Сюда! На помощь! Госпожа умирает! – закричал Сарнияр.

Дверь тотчас распахнулась, и в комнату вбежала Гюльфем.

– Ах, боже мой! – запричитала она. – Мы так надеялись, что это больше никогда не повторится! Какое несчастье! Какое несчастье!

Сарнияр поспешно натянул шальвары, но юркие глазки Гюльфем уже успели разглядеть его мощное и всё ещё готовое к бою орудие.

– Держите ей голову! – верещала Гюльфем. – Не так, лицом вниз! Ах, боже мой, боже мой!

Оба бестолково суетились над безжизненным телом новобрачной, слишком взволнованные, чтобы оказать ей действенную помощь.

– Не дышит, – всполошилась Гюльфем, приложив зеркало к губам Лейлы. – И сердце не бьётся! – прибавила она, прижав ладонь к её груди.

Мягко отстранив девушку, царевич склонился над женой, разжал ей челюсти и принялся за искусственное дыхание.

– Дыши, чёрт тебя побери, дыши! – ругался он в кратких промежутках между попытками вдохнуть в неё жизнь.

– Я позову врача, – сдавленно произнесла Гюльфем.

Сарнияр не обратил никакого внимания ни на слова перепуганной служанки, ни на её спешный уход. Он был занят слишком важным делом – спасением своей умирающей жены. От искусственного дыхания он перешёл к непрямому массажу сердца, и его старания завершились полным успехом. Лейла открыла глаза, в которых еле теплилась жизнь. Когда появился придворный лекарь Хаджи-хаким, её бледные щёчки уже слегка порозовели. Прощупав её пульс, старик немедленно влил ей в рот укрепляющую настойку.

– Ну, как она, доктор? – спросил Сарнияр, не отходя от него ни на шаг.

– Что я могу сказать, – развёл руками Хаджи-хаким, – она жива лишь благодаря вам. Вы спасли ей жизнь.

Лейла посмотрела на мужа с таким выражением на лице, от которого ему стало совсем не по себе. Ничего не ответив врачу, он направился к выходу, попутно наказав Гюльфем присматривать за госпожой.

– Ваше высочество! – окликнул его Хаджи-хаким.

Сарнияр остановился, дожидаясь старика. Выскользнув из спальни, врач плотно затворил дверь и сказал приглушённым голосом:

– Конечно, вы спасли ей жизнь, но вы же и довели её до критического состояния. Надеюсь, вы это понимаете?

Царевич удручённо кивнул, не в силах выдавить ни звука. В голове у него вертелись разные мысли, но ни одна из них не находила выражения в словах.

– Будет, несомненно, лучше, если вы проведёте остаток ночи у себя.

Сарнияр ничего не ответил, и Хаджи-хаким решил, что он не понимает намёков.

– Не трогайте эту бедняжку, – настоятельно потребовал он, – женщина с таким хрупким сложением создана… э-э… не для вас.

Сарнияр чувствовал, что он чего-то недоговаривает, но у него не было ни сил, ни желания продолжать этот неприятный разговор. На том они и расстались: Хаджи-хаким вернулся к княжне, а царевич побрёл в свои покои и улёгся в постель. День выдался напряжённый, и он заснул, чуть только его голова коснулась подушки.

Утром он заглянул к отцу и, несмотря на ранний час, застал у него Хусейна и Хаджи-хакима. Трое мужчин, активно жестикулируя, что-то горячо обсуждали до его появления, но едва он вошёл, сразу умолкли и поднялись с диванов. Отпустив обоих придворных взмахом руки, государь приблизился к сыну и с отеческой нежностью привлёк его к себе.

– Бедное моё дитя, – участливо заговорил он, покачивая лилейно-белым тюрбаном, – мне всё уже известно. Твоя жена вчера чуть не рассталась с жизнью. Хвала Аллаху, что всё обошлось…

– Аминь, – прервал его Сарнияр. – Но этот случай только укрепил моё решение отправиться на войну. Княжна Лейла не годится мне в жёны, она слишком хрупка для меня. Мне жаль, что ей пришлось принять нашу веру, но раз уж так случилось, пусть найдёт мужа себе под стать. Я хочу аннулировать наш брак.

Аль-Шукрейн всплеснул руками.

– Ты лишаешь себя громадного состояния!

– Я добуду себе такое же, ничем не хуже.

– Но это преподнесли тебе на блюдечке с золотой каёмочкой. Ты и пальцем о палец не ударил, чтобы его заслужить.

– Возможно, поэтому оно мне не особенно дорого.

– Щенок! – взорвался Аль-Шукрейн. – Что ты понимаешь в том, как добываются состояния? Воображаешь, что их качают из воздуха? Или надеешься отыскать пещеру Али-Бабы? В войну решил поиграть, дурачок? И с кем же ты собрался воевать? С Османами, которым принадлежит весь полуостров, включая и нашу страну? Ты не забыл, что она оставлена нам лишь потому, что удалена от побережья? И что мы платим за неё ежегодную дань султану Мюраду?

– Я хочу добиться централизации власти в Румайле.

– Ты у своего дяди Мусы заразился этой крамолой?

– Я заставлю турок признать наш суверенитет. А затем попытаюсь отвоевать у них портовые города, чтобы обеспечить нам свободный выход в море.

Аль-Шукрейн откинулся на спинку дивана и дрожащей рукой вытер пот с побагровевшего лица.

– А где ты возьмёшь средства на все эти рисковые предприятия? Тебе же известно, что наша казна почти пуста стараниями твоего дядюшки.

– Я начну с малого: разграбления посёлков и небольших городков на пути к побережью.

– Словом, ты затеял нешуточную эпопею. И не жаль тебе тратить на неё свою молодость? На войну с Османами может уйти целая жизнь.

– Нет, отец. Лучше провести её в походах, чем прожигать, расточая чужое состояние.

– Сынок, – вкрадчиво заговорил Аль-Шукрейн, – поверь, я вовсе не пытаюсь свернуть тебя с благородного пути. И мне бы тоже хотелось избавиться от османского ига и прогнать турок с нашего полуострова. Только я лучше тебя представляю всю сложность этой рискованной затеи. Ты ещё слишком молод и неопытен для того чтобы руководить крупными боевыми операциями. А главное, у тебя нет на них денег. Глупо начинать войну без средств, но стократ глупее искать, где бы их раздобыть, когда на тебя пролился золотой дождь из сундука магараджи.

– А ведь, и в самом деле, это золото мне бы очень пригодилось, – в раздумье проронил Сарнияр.

– И нужна для этого сущая безделица: признать законным свой брак с княжной Голконды.

– Наш брак не состоялся! – возмущённо вскричал Сарнияр.

– Ваш брак состоялся! Я прикажу вывесить простыни с вашего ложа на дворцовых воротах, чтобы все убедились в этом.

Сарнияр смерил отца гневным и презрительным взглядом.

– Я не могу признать своей женой женщину, – заявил он, – неспособную ублажить меня в постели.

– Пустяки, – отмахнулся Аль-Шукрейн, – для подобной цели найдутся другие женщины. Правда, твой дядя-мужеложец разогнал мой гарем за ненадобностью, сейчас во дворце не наберётся и десятка рабынь, годных на роль одалисок. Однако на деньги тестя ты сможешь закупить на невольничьих рынках с полсотни обольстительных гурий. Так что поверь, сынок, нет никакого смысла аннулировать твой брак с княжной. В конце концов, она невиновата в том, что ей в мужья достался юнец, придающий преувеличенное значение потребностям своей плоти.

Сарнияр терпеливо выслушал его длинную, но малоубедительную тираду.

– Значит, я не заслужил своего права иметь подходящую жену и полновесный брак? Вы хоть понимаете, какую жизнь мне уготовили? Я буду навечно привязан к женщине, которая не может отдавать мне свою любовь, не рискуя собой.

– Это твоя плата за богатство, сынок. И возможность осуществить свои планы. Хотя мне жаль вкладывать золото магараджи в твои прожекты, я всё же готов поддержать тебя, лишь бы сохранить твой брак.

– Но я не готов, – воскликнул Сарнияр, – принести себя в жертву даже ради осуществления своих планов. Зовите кадия, отец. Я хочу расторгнуть договор с магараджей как можно скорее, пока он ещё жив.

Аль-Шукрейн ещё долго убеждал своего сына одуматься, но тот упрямо стоял на своём. В конце концов, царь был вынужден позвать придворного законоведа. Кадий Саид появился в дверях почти одновременно с гонцом, который, судя по его измотанному виду и сильно запылившимся одеждам, приехал издалека.

– Государь! – простёрся ниц перед царём посланник. – Я прибыл к вам с дурной вестью, но не велите казнить меня.

– Говори, – молвил Аль-Шукрейн, царственно качнув тюрбаном.

– Мой повелитель, магараджа Голконды скончался в своей резиденции на острове Химер. Подписав известное вам соглашение, он отрешился от всего земного и отправился на этот остров, чтобы в тишине и уединении подготовиться к переходу в лучший мир. Смерть не заставила себя долго ждать и спустя две недели после его переезда унесла моего повелителя.

Сарнияр переменился в лице, а государь прошептал:

– Мир праху его!

– Если моя весть огорчила вас, – взмолился гонец, – прошу, не казните, помилуйте…

– Ты привёз мне копию завещания магараджи и крепости на владение его землями? – прямо спросил государь, не считая нужным прибегать к околичностям.

Гонец протянул ему запечатанный пакет с документами. Аль-Шукрейн бегло просмотрел их и вздохнул с большим облегчением.

– Ну вот, сынок, вы с женой вступили в права наследников. Прими мои поздравления.

В порыве радости, которой был не в силах скрыть, он потрепал гонца по плечу и даже смахнул с него несколько пылинок.

– Ну-ну, успокойся, дружочек, у меня и в мыслях такого нет – казнить тебя, можно сказать, душеприказчика моего покойного свата, исполнителя его последней воли. Саид, – обратился царь к кадию, – пусть эти бумаги хранятся у тебя.

Наблюдая за отцом из-под полуопущенных ресниц, Сарнияр подавленно прошептал:

– Подумать только, вчера я держал её жизнь в своих руках. Не примени я своих познаний в медицине, сегодня бы остался богатым и свободным вдовцом.

Глава 4

– Вы искали меня, царевич? – спросил Хаджи-хаким, распахивая двустворчатые двери на террасу с колоннадой.

Здесь Сарнияр любил просиживать долгими вечерами, наблюдая, как солнце уходит за линию горизонта. Иногда к нему присоединялся Рахим, и они вместе предавались мечтам и строили планы на будущее. Рахим не во всём одобрял царевича, но никогда не позволял себе спорить с ним, лишь изредка высказывая своё мнение. А когда Сарнияр сам просил его советов, он облекал их в такую форму, что не последовать им было просто невозможно.

После возвращения отца царевич позволил своему другу вернуться к мирной профессии, но Рахим, узнав, что он готовится выступить в поход на турок, предпочёл остаться на своём месте в царской гвардии. Сарнияру польстила его преданность, и он решил наградить за неё Рахима.

Когда на террасе появился Хаджи-хаким, Сарнияр как раз обсуждал с приятелем своё решение повысить его в звании. Он хотел, чтобы Рахим возглавил предстоящую кампанию, посему предложил ему чин амирбара, наивысший в воинской иерархии Румайлы.

– За какие заслуги вы удостаиваете меня такой чести? – удивился Рахим. – У вас есть более искушённые военачальники. А мне на службе, главным образом, приходилось заниматься шпионажем. Это совсем не тот опыт, что нужен командиру действующей армии.

– Ошибаешься, Рахим, – возразил Сарнияр, – вести лобовую атаку может любой командующий, а вот измыслить, к примеру, достойные пути для отступления не каждому под силу. И кому я могу доверить такое, если не тебе? Не одному ли из тех, кто честно служил узурпатору? Нет уж, дудки! Ты мой спутник по жизни, и тебе я обязан своей первой победой. Будем и дальше шагать нога в ногу, а остальное довершит Аллах.

– Конечно, моё назначение никто не посмеет оспорить, но…

– Тсс! – приложил палец к губам Сарнияр. – Замолчи, Рахим. К нам приближается придворный лекарь.

Он повернулся к двери, натянув на лицо приветливую улыбку. Хаджи-хаким почтительно склонился перед ним, скрестив на груди морщинистые руки.

– Я позвал вас для серьёзного разговора, хаким, – сказал Сарнияр. – Вчера вы настойчиво просили меня не трогать мою жену…

– Будь я вашим конюхом, ваше высочество, – перебил его старик, – я бы так же настойчиво просил вас не садиться на тощую клячу.

Сарнияр усмехнулся.

– У конюха я не стал бы спрашивать, почему, так как не хуже его разбираюсь в лошадях. Однако вы не конюх, а женщина не кобыла. Так почему я не должен иметь супружеских отношений с моей женой? Мне кажется, вчера вы не были со мной до конца откровенны.

– Вам не откажешь в проницательности, – отметил Хаджи-хаким. – Ну что ж, если вы хотите знать правду, я скажу всё как есть, без утайки. Княжна Лейла родилась недоношенной, раньше положенного срока. Как правило, такие дети не выживают. Магараджа впал в глубокую печаль. У него уже было трое сыновей, но ему страсть как хотелось иметь ещё и дочку. Посему он созвал совет лучших врачевателей Голконды, в который по неведомой причине затесался гостивший у одного из них тибетский знахарь-подвижник. Эскулапы, посовещавшись между собой, сошлись на том, что органы девочки, скорее всего, недоразвиты, и она не проживёт и недели. Никто не брался её выходить, кроме того тибетского знахаря, что оказался на учёном совете по чистой случайности. Однако, поставил условие знахарь, малютку придётся перевезти в Тибет, потому что только там он может предоставить ей необходимое лечение. Магарадже ничего не оставалось, как согласиться с условием знахаря.

Княжна провела в тибетском монастыре много лет, прежде чем знахарь счёл возможным отпустить её обратно к отцу. Состояние её здоровья не внушало ему опасений, хотя тревожило замедленное созревание девочки. В последующие годы она часто навещала своего исцелителя, который, состарившись, уже не покидал стен обители и занимался обучением молодых людей, стекавшихся к нему из Индии, Тибета и Китая. Княжна тоже с большой охотой обучалась у старика разным премудростям. Когда её семью постигла негаданная напасть, она как раз гостила у него в монастыре, что и спасло её от заражения.

Несмотря на это обстоятельство, у неё появились симптомы той же болезни, что поразила весь княжеский дом: приступы удушья, обмороки, головокружения. Магараджа, не желавший верить в семейное проклятие, о котором толковали все вокруг, снова созвал консилиум лучших врачей Голконды. После тщательного обследования княжны и долгого совещания они вынесли единодушный вердикт. Ухудшение её самочувствия просто совпало по времени с семейной эпидемией, а настоящая причина в другом.

– И в чём же? – спросил Сарнияр, терпеливо внимавший подробностям этого томительного повествования.

– В недоразвитии органов, которые, по мнению врачей, перестали справляться со своими функциями, когда княжна Лейла вышла из нежного возраста.

– Но всё-таки, чем она больна? – настаивал Сарнияр, желая услышать более конкретный диагноз.

– Всем! – буркнул старик, которого вопрос царевича просто вывел из себя. – У вашей жены болен весь организм. Недоразвитое сердце плохо качает кровь, тонкие сосуды вяло её перегоняют, слабые лёгкие вызывают задержки дыхания, а детская матка никогда не выносит ребёнка.

– Довольно, хаким, – прервал его Сарнияр. – Я всё понял. У меня к вам последний вопрос. Как долго она проживёт?

– На это вам может ответить только Аллах. А мне остаётся прибавить к тому, о чём просил вас вчера: берегите жену от потрясений, которые могут сократить её дни.

– Благодарю вас, хаким, вы можете идти.

Хаджи-хаким удалился, а Сарнияр бросил растерянный взгляд на Рахима.

– Что ж, друг мой, осталось выяснить одну маленькую деталь. А вот и человек, который окончательно рассеет мои сомнения.

Двустворчатые двери вновь распахнулись, пропустив Саида, придворного кадия.

– Да снизойдёт на вас милость Аллаха, сахиб (прим. автора: господин, владыка), – поприветствовал царевича законовед, целуя длинный рукав его халата.

– Саид, вы явились как нельзя более кстати. Ответьте мне, может ли считаться законным мой брак, если я вступил в него не по собственному волеизъявлению?

Саид с минуту помолчал, размышляя о том, как угодить царскому сыну, не нарушая буквы закона.

– Вы собственноручно подписали брачный контракт, сахиб? – осторожно спросил он.

– Увы, к моему стыду и сожалению.

– О каком же тогда принуждении мы ведём речь?

– Я подписал его вслепую, так как он был подтасован к другим, менее важным документам.

– Кем подтасован, сахиб?

– Моим отцом.

Кадий побагровел от величайшего смущения.

– И вы часто подписываете вслепую менее важные документы? – осведомился он.

– Довольно часто, – отвечал Сарнияр. – Крючкотворство для меня – дремучий лес, в котором я бреду на ощупь.

– В таких случаях вам бы следовало приглашать меня, сахиб, чтобы я направлял вашу руку.

Сарнияр промолчал, не в силах признаться, что не делал этого из самолюбия.

– Выходит, я не могу аннулировать свой брак, зато могу развестись, не так ли? – задал он следующий вопрос. – На том основании, что моя жена не может подарить мне наследника?

– Безусловно, это достаточное основание для расторжения брака, сахиб. Однако я вынужден напомнить, что после развода вам придётся вернуть жене её приданое, а это, насколько мне стало известно из привезённых бумаг, астрономическая сумма. Вы разрешите дать вам совет, сахиб?

– Конечно, Саид, разрешаю.

– Казна Румайлы разорена вашим дядей почти до основания. Если вы не хотите получить её в теперешнем виде в наследство, не расторгайте свой брак с княжной Голконды.

Оставшись вдвоём с Рахимом, Сарнияр сказал ему с той дружеской прямотой, которая всегда сопровождала их диалог:

– Ну что ж, с разводом придётся повременить, Рахим. По крайней мере, до тех времён, когда я заполню казну турецкими дукатами.

Но Рахим, пожалуй, впервые за все годы их дружбы, позволил себе не согласиться с ним.

– Зачем вам разводиться, не понимаю? Пользуйтесь дарованным вам богатством и наслаждайтесь жизнью. Хотя в Румайле не принято многожёнство, наложниц вы можете иметь, сколько душе угодно. И любая из них почтёт за честь родить вам наследника. Поскольку в его жилах будет течь ваша кровь, не суть важно, что он родится вне брака.

Щёки Сарнияра вспыхнули от гнева.

– Ты тоже, как мой отец, советуешь мне прикупить одалисок на деньги моего злосчастного тестя? Не ожидал от тебя такого, Рахим.

– Но если уж сам государь счёл это уместным… – сказал Рахим и, не закончив фразы, добавил. – И потом, в вашем нынешнем положении предосудительно пользоваться услугами публичных женщин.

– Как ты не поймёшь! – вспылил Сарнияр. – Это богатство не даровано, а навязано мне! Я не хотел его, тем более такой ценой. Вся эта история с вымиранием княжеского рода внушает мне отвращение к наследству магараджи.

– Со временем вы справитесь с этим чувством.

– Нет, Рахим. Проклятому золоту Голконды я предпочитаю военные трофеи. Давай поскорей решим, с чего нам начать нашу кампанию. Ты уже изучил карту полуострова? Учти, меня интересуют только ценные объекты, я не желаю рисковать своей жизнью из пустого тщеславия.

Рахим извлёк из-под полы длинную пёструю карту, расчерченную линиями долготы и широты.

– Взгляните и сами убедитесь, что наибольшую ценность на полуострове представляют морские порты, но все они под властью Великого Турка. Самый лакомый кусок – Алла-Илем, морская база турок, куда стекается всё награбленное ими золото. С моря он для нас недосягаем, поскольку мы не располагаем флотом. А если бы и располагали, город надёжно защищают от вторжений «морские львы» султана Мюрада. Турки цепко держат свои позиции в Аравии и никому не уступят своё господство над морем. Подумайте, стоит ли сражаться с ветряными мельницами.

– А что защищает Алла-Илем со стороны материка? – спросил Сарнияр, пропустив мимо ушей его последнее замечание.

– Приграничные крепости, ведущие между собой и городом хорошо налаженную связь. Едва вы начнёте штурм одной из них, как к ней на выручку подоспеют «летучие эскадроны». Так называются разъезды, патрулирующие оккупированную турками территорию. Послушайте, ваше высочество, оставьте вы эту затею, не помышляйте о том, чего нельзя достичь без опыта в боевых операциях и сил, превосходящих противника.

– Но опыт приходит в процессе сражения, а поле боя – наилучшая практика для новичка, – убеждённо заявил Сарнияр. – Откуда у меня возьмётся опыт, если мы будем сидеть, сложа руки?

– Может быть, нам следует начать с простых упражнений? – предложил Рахим. – Прежде чем развернуть масштабное сражение, было бы разумнее попробовать свои силы на небольшой арене.

– Что ты подразумеваешь под небольшой ареной? – заинтересовался Сарнияр.

– Арабские города, один из которых, Аль-Акик, лежит практически у наших дверей.

– А много ли там золота?

– Достаточно, чтобы покрыть расходы на содержание вашей армии, но слишком мало, чтобы привлечь к себе внимание османцев.

– Значит, мы не поссоримся с турками, если завладеем этим городом?

– Так точно, ваше высочество, – улыбнулся Рахим. – Не стоит пока с ними ссориться. Вдруг вы обнаружите, что военная профессия не ваша стезя.

– До Аль-Акик не более четырёх суток езды, – не слушая его, отметил Сарнияр. – Мы выступаем завтра же на рассвете. Дай мне карту, Рахим, я хочу изучить все подходы к городу.

– Как вам угодно, – пожал плечами Рахим. – Я оповещу о вашем решении военачальников.

– На правах амирбара, – напомнил ему Сарнияр тоном, не допускающим возражений.

Приятели ещё какое-то время поболтали о том о сём, потом поужинали вместе, после чего Рахим ушёл. Оставшись один, Сарнияр спустился по каменным ступеням террасы в окружённый аркадами внутренний двор. Задержавшись у лестницы, ведущей на женскую половину, он с минуту простоял неподвижно, о чём-то размышляя, затем ускоренным шагом вернулся на террасу и скрылся за створками двери.

Прильнув к окну своей опочивальни, княжна Лейла проследила за всеми перемещениями мужа и в отчаянии стиснула руки.

– Ведь он же хотел подняться ко мне! – воскликнула она. – Ты видела, Гюльфем?

– Да, госпожа, – кивнула горничная, стоявшая рядом с ней у окна.

– Так отчего же он передумал, как ты считаешь?

– Ваш муж провёл почти весь день на террасе со своим фаворитом. Мальчишка, приставленный к вам для посылок, как его, кажется, Якуб прогуливался во дворе и слышал, о чём они говорили.

– И о чём же? – в нетерпении спросила Лейла.

– Его высочество собрался на войну, госпожа. Уже завтра на рассвете.

– На войну? – всплеснула руками Лейла. – Какая ужасная весть! Почему наш создатель так безжалостен ко мне? Сначала заставил меня пережить моих родных, а ведь они были куда крепче здоровьем, чем я. Потом это замужество…

– С молодым принцем, которого вы успели полюбить, госпожа, – робко вставила Гюльфем.

– А что толку, Гюль? – всхлипнула Лейла. – Похоже, он разочарован во мне, раз спешит скорее расстаться со мной. Я даже не смею судить его за это. Что за радость от слияния с женщиной, склонной к обморокам в самый пикантный момент!

– Вы невиноваты в своей немощи, – принялась утешать её Гюльфем. – Создатель не дал вам крепкого здоровья, зато наградил замечательным мужем.

– Лучше бы он позволил мне умереть! – разрыдалась Лейла.

– Кто? – не поняла Гюльфем. – Ваш муж или создатель?

– Оба, – простонала княжна. – Они оба держали мою жизнь в своих руках.

Гюльфем смущённо молчала, так как возразить ей было нечего.

– Милая Гюль, – с мольбой заговорила Лейла, – прошу тебя, сходи к его высочеству. Отнеси ему этот шарф, который я вышила своими руками. Пусть привяжет его к эфесу своей сабли и вспоминает обо мне всякий раз, как извлечёт её из ножен. А ведь он, должно быть, часто размахивает своей саблей, Гюль?

– Теперь, когда идёт на войну, будет размахивать ещё чаще, госпожа.

– Нет! – снова зарыдала Лейла. – Я не хочу ничего слышать про войну. Умоляю, поговори с моим мужем! Растолкуй ему, как я буду страдать в разлуке с ним. Постарайся смягчить его сердце, расскажи ему о моих слезах, о моей печали.

Гюльфем сконфуженно взяла у неё шарф, рисуя в воображении картины кровавых битв, герой которых бесстрашно мчался на буланом коне, сея вокруг себя смерть своей фамильной саблей с золотым эфесом. Неся ему на вытянутых перед собой руках подарок княжны, она почти поверила, что это её собственный дар отважному герою.

* * *

Cарнияр сидел на диване в позе башмачника и что-то вычерчивал на разложенной перед ним географической карте, когда раздался негромкий стук в дверь.

– Ну, кого там ещё принесло? – пробурчал он, с неохотой отрываясь от своего занятия.

– Меня, ваше высочество, – робко пролепетала Гюльфем, входя в его покои.

Сарнияр откровенно залюбовался её аппетитными формами. На его нахмуренном лице помимо воли нарисовалась приветливая улыбка.

– А-а, это ты, персик, – произнёс он, добродушно усмехаясь в усы.

Гюльфем покраснела от его слов и, неуверенно приблизившись к нему, положила к его ногам расшитый золотом шёлковый шарф.

– Госпожа просила, чтобы вы привязали это к эфесу своей сабли, – застенчиво пояснила она.

Сарнияр снял с руки кольцо и с ловкостью фокусника пропустил сквозь него тончайшую вещицу.

– Великолепный шёлк, – похвалил он подарок Лейлы. – И вышивка чудесная. Передай моей жене, что я тронут её вниманием, но, по-моему, ей не стоило утруждать себя, расписывая золотыми узорами драгоценную основу.

Гюльфем уловила в его словах плохо замаскированную издёвку и грудью встала на защиту княжны.

– Вам же понравилась вышивка, – возразила она, стараясь не замечать его слишком откровенного взгляда, которым он пожирал её с головы до ног. – Госпожа всю ночь трудилась над ней, не смыкая глаз.

– И совершенно напрасно.

– Как, вы не примете…

– Я приму её подарок и исполню просьбу, но пусть не тешит себя иллюзией, что я буду вспоминать о ней всякий раз, извлекая свою саблю из ножен. В жестоких побоищах, которые, надеюсь, нам предстоят, нельзя отвлекаться на разные сентиментальные глупости, иначе станешь лёгкой добычей врага.

– И это всё, что вы можете сказать? – с упрёком спросила Гюльфем.

Сарнияр пожал саженными плечами.

– Я не хочу показаться грубым, но всё же передай своей госпоже, что я надеялся найти в ней жену, а вышивальщиц мне и без неё хватает.

Гюльфем стало дурно от его безжалостных слов. Сарнияр вытянул руки, втайне надеясь, что она упадёт без чувств к нему в объятия. Однако служанка его жены оказалась крепкой девушкой и быстро пришла в себя.

– Госпожа страдает от вашего равнодушия, – обиженно заговорила она, вспомнив о слезах Лейлы. – Оттого, что отправляясь на войну, вы обрекаете её на разлуку. Неужели вы будете настолько жестоки, что даже попрощаться к ней не зайдёте?

Сарнияр был вынужден признать, что немного перегнул палку.

– Я зайду к ней… завтра утром, – пообещал он.

– Отчего же утром, отчего не сейчас? – настойчиво спросила Гюльфем, глядя на него в упор и с нетерпением ожидая, что он ответит на это.

Сарнияр посмотрел на неё с удивлением.

– Мне кажется, милая, что ты выходишь за рамки приличий, задавая подобный вопрос. В чём дело, крошка? Болеешь душой за княжну? Или просто выслуживаешься перед ней?

– Мне так жаль её, – вздохнула Гюльфем. – Получив известие о смерти отца, она стала сама на себя не похожа. Ваше участие было бы для неё большим утешением. Если вы проведёте с ней последний вечер перед отъездом, приятные воспоминания о нём согреют ей душу в разлуке.

Неожиданно отбросив церемонии, он заключил девушку в объятия. От его прикосновения Гюльфем бросило в жар. Лоб её покрылся горячей испариной, по спине побежали то ли мурашки, то ли капельки пота. Она с трудом могла дышать, испытывая настоящий ужас от мысли, что одно его объятие способно довести её до такого жалкого состояния.

Он заметил это; от него ничего не ускользало. Его действия стали смелее: он зарылся пальцами в её шелковистые волосы, запрокинул ей голову, заставляя смотреть ему прямо в глаза, и шепнул:

– Я бы охотно согласился на твоё предложение при условии, что ты разделишь этот вечер с нами. Мне тоже хочется унести с собой приятные воспоминания, но только ты можешь дать их мне, моя прелесть. Вот только боюсь, что Лейла на это не согласится. Поэтому давай обойдёмся без неё.

– Но я не могу остаться здесь с вами, – возразила Гюльфем, вырываясь из его объятий. – Меня ведь ждёт госпожа.

– Хорошо, – согласился Сарнияр, отпуская её. – Иди, побудь с ней, пока она не заснёт, а потом возвращайся ко мне. Мы проведём незабываемую ночь, последствия которой заранее очевидны.

– Последствия? – растерянно повторила Гюльфем. – Каковыми же могут быть последствия?

– А ты как полагаешь? – лукаво прищурился он.

– Неужели вы имеете в виду мою беременность?

Сарнияр усмехнулся.

– Твоя беременность, крошка, не настолько очевидное последствие, как статус фаворитки престолонаследника со всеми вытекающими из него преимуществами.

У Гюльфем остановилось дыхание. Его голос продолжал долетать до неё, но слова звучали бессмысленно. Видимо, он понял, что они не доходят до неё и решил подкрепить их на деле, потому что она снова почувствовала его руки на своих плечах. Подняв её голову за подбородок, он приблизил свои губы к её губам и произнёс прерывающимся от страсти голосом:

– Обдумай, как следует моё предложение и возвращайся поскорей. Я не лягу спать, пока ты не вернёшься.

Он принялся целовать её с такой неторопливой основательностью, как будто хотел усмирить эту дикую пташку, постепенно приучая её к своим губам. Его пряные губы пьянили её, от нежных поцелуев в голове не осталось ни одной связной мысли. Гюльфем беспомощно обмякла в его объятиях, повиснув у него на руках, словно подстреленная куропатка.

Почувствовав, как она расслабилась, потеряв контроль над собой, он с жадностью погрузил свой горячий язык в глубину её рта. Тем временем его пальцы исследовали застёжку на платье девушки и, расстегнув верхние пуговицы, выпустили на волю её полные круглые груди, подобные спелым плодам с нежно-розовыми ягодками сосков.

– Ах, боже мой! – жалобно всхлипнула она, когда он сжал в ладонях оба полушария её груди и принялся наглаживать пальцами набухшие от его дразнящих касаний соски. – Вы хотите свести меня с ума, господин?

Он самодовольно ухмыльнулся.

– Когда мои уговоры не производят впечатления, я предпочитаю перейти к более эффективному воздействию.

Он наклонился поцеловать ей грудь, но девушка неожиданно отскочила в сторону и прикрыла свои сокровища обеими руками.

– В чём дело? – недовольно насупился он, шагнув к ней, но она отбежала от него на безопасное расстояние. – Хочешь поиграть со мной в кошки-мышки?

– Отпустите меня, – взмолилась Гюльфем, – я должна вернуться к своей госпоже.

– К чёрту твою госпожу! – вскипел Сарнияр. – Я не отпущу тебя, пока ты не покоришься мне.

– Вы обещали дать мне время подумать, – напомнила ему Гюльфем.

– Теперь уже поздно. Ты распалила меня своими прелестями, чертовка! Но я сдержу своё слово и сделаю тебя фавориткой, когда ворочусь из похода.

Гюльфем в отчаянии затрясла головой.

– Нет! Я не буду вашей фавориткой.

– Почему? – опешил он.

– Потому что это подлая измена…

– Эка важность! Все мужья заводят себе любовниц со времён Адама и Евы. Так уж устроен наш мир. Иди ко мне, малышка.

– Нет! – упрямо повторила Гюльфем. – Я говорила о своей измене. Если я соглашусь… но я не могу согласиться. Пусть другие предают, но я не предам. Я люблю свою госпожу, как родную сестру.

У Сарнияра лопнуло терпение.

– Как ты смеешь отказывать мне, своему повелителю? – прошипел он, угрожающе надвигаясь на неё. – А если я прикажу отрубить тебе голову?

У Гюльфем подкосились ноги, и она упала на колени.

– Воля ваша, сахиб, – пролепетала она, покрываясь испариной от страха. – Я готова принять смерть, если это неизбежная кара за мою преданность княжне.

Сердце Сарнияра дрогнуло, но он не привык отступать и, к тому же, сейчас им владела лишь похоть. Он легко завалил Гюльфем и подмял её под себя.

– Маленькая дурочка! – с нежностью прошептал он, разрывая на ней одежды. – Тебе следует всего лишь уступить мне, а потом ты сама поймёшь, что сопротивлялась напрасно. Ну, сознайся, тебе же нравится всё, что я делаю…

Гюльфем извивалась под ним как змея, и он шлёпнул её пару раз для острастки.

– Послушай, не зли меня! – взорвался Сарнияр. – Всё равно будет по-моему. Что может мне помешать? На всём свете не найдётся такой силы.

– Такая сила найдётся! – грянул у него за спиной чей-то грозный голос.

От неожиданности он выпустил девушку из объятий. Она вскочила на ноги и, прикрывшись лохмотьями изорванного платья, забилась в самый дальний угол комнаты.

Сарнияр заревел как разъярённый зверь.

– Кто посмел ворваться ко мне без стука и доклада?

– Один из немногих, кто имеет свободный доступ к вашей персоне, – ответил тот же голос.

Царевич вскинул голову, и его горящие чёрные глаза встретились с холодными серыми глазами Хусейна.

– Учитель! – пробормотал он в растерянности.

Хусейн протянул ему руку, помогая подняться на ноги.

– Видимо, я скверно учил вас, коль Аллах позволил мне пожать столь жалкие плоды моих трудов.

– Зачем вы явились ко мне в этот неурочный час? – с трудом сдерживая гнев, спросил царевич.

– Если бы я опоздал хоть на минуту, – спокойно ответил Хусейн, – вы совершили бы тяжкий грех против бога и своей совести, дитя моё.

Сарнияр рассмеялся ему в лицо.

– И в чём же, по-вашему, мой грех, Ходжа?

– Вы чуть не изнасиловали это несчастное создание.

– Это создание, к вашему сведению, – сквозь зубы прошипел царевич, – моя наложница.

– Нет, вы хотели сделать её своей наложницей. Против её воли, как я понимаю.

– У рабов нет своей воли. Эта женщина принадлежит моей жене, а, следовательно, и мне.

– Если мне не изменяет память, ещё вчера вы отказывались наложить руку на имущество вашей жены, – напомнил Хусейн.

– Я передумал, – властно заявил Сарнияр. – Наш брак заключён, и я намерен извлечь из него все возможные выгоды.

Хусейн снял свой расшитый серебром кафтан и набросил его на голые плечи Гюльфем, которая тряслась не так от холода, как от пережитого ужаса, скорчившись в углу опочивальни.

– Как твоё имя, дитя? – с участием спросил он, приглаживая её растрепавшиеся волосы.

– Гюльфем, – ответила она, выстукивая зубами дробь от страха. – Меня так нарекли, когда я приняла ислам за компанию с моей госпожой. А в Индии я звалась Радхой.

– Ты вольная или рабыня? – продолжил расспрашивать её Хусейн.

– Мои родители были рабами магараджи, – начала свой рассказ Гюльфем. – А дети рабов тоже становятся рабами. Мне было всего два года, когда родилась княжна Лейла и меня отправили вместе с ней к тибетским монахам.

– Зачем? – удивлённо спросил Хусейн.

– Она уродилась размером с котёнка, и все врачи Голконды признали её нежизнеспособной. По счастью, среди них невзначай оказался старый тибетский знахарь, который взялся за непосильную для традиционной медицины задачу. Он поставил отцу девочки лишь два условия. Младенца следует перевезти к нему в монастырь, и кроме того, ему нужен для опытов здоровый младенец не старше двух лет. Родители мои к тому времени умерли, и меня воспитывала старая рабыня, которая рада была избавиться от меня.

Чтобы выходить крошечную княжну, знахарь Рамин готовил разные снадобья и сначала давал их пробовать мне. Это были укрепляющие отвары из дикорастущих тибетских трав. Рамин проверял на мне их целебные свойства, прежде чем пользовать ими дочь магараджи. Но я была здоровым ребёнком и от его снадобий росла несоразмерно крупной для своих лет. Зато княжну всё-таки удалось выходить, хотя она осталась хилой и слабой.

– Получается, что твоя госпожа обязана тебе своей жизнью, дитя моё? – сделал вывод Хусейн.

– Ну, – смутилась Гюльфем, – в некотором роде.

– И это очень сблизило вас?

– Конечно, иначе просто быть не могло. Мы вместе росли в тибетском монастыре, вместе вернулись ко двору магараджи, вместе навещали Рамина, пока он не скончался на руках ламы. Мы всегда были вместе, сколько я помню себя. Как попугайчики-неразлучники.

– И всё же ты оставалась рабыней?

Гюльфем вздохнула.

– Освободить меня мог только магараджа, но не сделал этого из любви к своей дочери. Он включил меня в список свадебных даров, и вплоть до своей смерти я останусь частью приданого княжны.

– А приданым княжны распоряжаюсь я, пока остаюсь её мужем, – подвёл итог Сарнияр. – Ходжа, теперь, когда мы выяснили статус этой девушки, может быть, вы признаете, что вмешались в мою частную жизнь по чистому недоразумению? Гюль, ты согрелась? Верни учителю кафтан и марш в мою постель.

Гюльфем разразилась слезами и неосознанно вцепилась в подол Хусейна.

– Умоляю вас, не оставляйте меня с ним, – рыдала девушка. – Он хочет, чтобы я предала свою госпожу, мою маленькую Лейлу, и не один, а много-много раз. Хочет, чтобы я стала его фавориткой…

– Замолчи, пока я не украсил синяками твоё хорошенькое личико, – пригрозил Сарнияр, с силой отрывая её пальцы от подола Хусейна.

– Госпожа не переживёт моей измены, – всхлипывала Гюльфем, пока он тащил её на постель, не смущаясь присутствием наставника.

– Тем лучше для нас, – цинично усмехнулся царевич, связывая ей руки шёлковым шарфом, подаренным Лейлой.

– Зачем тогда вы спасли ей жизнь? – выдавила она из последних сил, погружаясь в глубокий обморок. – Чтобы медленно убивать её? Я вас ненавижу за это…

Не успев договорить, она поникла как былинка, выскользнула из его рук и упала на кровать.

– Ничего, крошка, – прошептал царевич, лицо которого омрачилось от её последних слов, – как-нибудь переживу твою ненависть ко мне. Всё равно она продлится недолго.

Он распахнул разорванный ворот её платья и со сладострастным стоном прильнул губами к её полной груди.

Ледяной водопад обрушился на него сверху, и Сарнияр остолбенел, потеряв дар речи от потрясения. Едва опомнившись, он в гневе оглянулся и увидел Хусейна, державшего в руке пустое ведёрко, в котором за минуту до этого охлаждались два кувшина с фруктовыми напитками.

– Разрази вас гром! – выругался царевич, тщательно отжимая подол и рукава халата. – Что вы натворили?

– Всего лишь остудил ваш неуёмный жар, дитя моё, – спокойно ответил наставник.

– В следующий раз изберите другой способ, Ходжа. Этот был не самый приятный.

– Зато наиболее действенный. Ещё мгновение, и вы бы надругались над бесчувственным телом этой девушки. Я не мог допустить, чтобы вы до такой степени забылись, потеряв уважение к моим почтенным летам.

Сарнияр взглянул на Гюльфем, неподвижно лежавшую на кровати. Даже ледяной ливень не привёл её в чувства. Но и в таком виде, в луже воды она напоминала цветущую ветку миндаля или граната.

– Чёрт! Ходжа, вы должны меня понять. Или вы никогда не были молоды? Только посмотрите на эту роскошную плоть, на эти свежие ланиты. Даже святой не устоял бы перед искушением сорвать с ветки этот лакомый плод, а я ведь не святой.

Хусейн попытался взглянуть глазами своего ученика на предмет его вожделения.

– Спору нет, она прелестна, но всё же не настолько, чтобы вскружить вам голову. Чуточку полновата, на мой вкус. Сын мой, я всегда считал вас человеком рассудочным, способным держать в узде свои природные инстинкты. Временами вы даже казались мне чрезмерно расчётливым для своего возраста, особенно когда заявили, что идёте на войну не за романтическим ореолом, а для того, чтобы набить себе мошну. Что же, получается, я ошибался на ваш счёт?

– Видимо, да, – вздохнул Сарнияр, – и я раб своих страстей, а не воплощение здравого смысла. Я хочу эту женщину, хочу настолько сильно, что будь я свободен, вероятно, женился бы на ней.

– Но она служанка вашей жены. Даже больше того, её подруга, наперсница, конфидентка. Своим неуёмным желанием заполучить её вы разрушите их нежную женскую дружбу. Неужели вас не тронула история этих двух девушек, из которых одна целиком отдавала себя ради спасения другой?

Сарнияр равнодушно пожал плечами.

– Она напомнила мне одну из святочных историй, которыми меня в детстве убаюкивала моя няня, православная армянка.

– Сколько же в вас цинизма! – поразился Хусейн. – Ну, вот что я вам скажу, мой сиятельный ученик. Вы не получите эту женщину, по крайней мере, сейчас. Я не позволю вам ставить под удар альянс с Голкондой, который подобно Атланту поддерживает в равновесии Румайлу. Отправляйтесь-ка в свой поход и охладите там свою буйную головушку. Надеюсь, наши соседи-арабы заставят вас переключиться на другой предмет.

Сарнияр спокойно выслушал эту дидактическую тираду и ответил тем же менторским тоном, переняв его у своего наставника.

– А теперь послушайте, что я вам отвечу, мой бесценный учитель. Я получу эту женщину, и получу сегодня же, как только она придёт в себя, потому что не хочу уходить на войну без заряда бодрости и согревающих душу воспоминаний. Что до моего брака с княжной, то вам прекрасно известно, что он с самого начала был мне глубоко ненавистен, и я готов терпеть его лишь потому, что ещё не обзавёлся собственным состоянием. И поскольку он был заключён на столь меркантильной основе, я вправе считать его фиктивным, а себя свободным и совать свой фитиль в тот колодец, который сам изберу.

Хусейн с минуту молча смотрел на своего ученика. Его взгляд говорил выразительнее любых слов, как он огорчён и разочарован.

– Вы ещё пожалеете о своём недостойном поведении, – пообещал он и, не прибавив ни слова, удалился из его покоев.

* * *

Сарнияр перепробовал все подручные средства, чтобы привести девушку в чувства, но всё впустую: Гюльфем не приходила в себя. Отчаявшись в собственных силах, он, в конце концов, был вынужден позвать на помощь врача. Едва переступив порог его спальни, Хаджи-хаким воздел старческие руки к потолку.

– О, Аллах! Прости нам прегрешения наши! Снова женщина и в самом плачевном состоянии. Да вы просто людоед, ваше высочество! Опять заездили партнёршу до полусмерти! Скоро же вы нашли своей жене замену.

– Оставьте при себе свои нелепые комментарии, – раздражённо повелел Сарнияр. – Лучше помогите мне привести её в чувства.

Хаджи-хаким склонился над неподвижным телом, загородив его собой.

– Но это невозможно, мой юный владыка, – немного погодя отметил он.

– Почему невозможно? – возмутился Сарнияр. – Она заснула очень крепким сном?

– Вернее сказать, мёртвым сном, ваше высочество.

Сарнияр почувствовал, как его сердце пронзила острая боль.

– Моя сладкая Гюль умерла? – вскрикнул он. – Но этого не может быть. Она дышит, у неё бьётся сердце.

В глазах эскулапа, окружённых глубокими морщинами, промелькнуло уважение.

– Я наслышан о ваших познаниях в медицине, сахиб.

Сарнияр досадливо отмахнулся.

– Мои познания весьма поверхностны. Мне приходилось лечить лошадей, но не людей.

– Все божьи твари созданы по одному подобию, – глубокомысленно изрёк Хаджи-хаким. – У всех имеется сердце, печень, по паре лёгких и почек…

– Во имя Аллаха, – перебил его царевич, – что с моей любимой рабыней, хаким? Почему вы ничего не делаете для её спасения?

– Потому что я ничего не могу для неё сделать. Она в глубокой летаргии. И когда выйдет из этого состояния, одному богу известно.

– Но почему это с ней приключилось? – схватился за голову Сарнияр. – Она же была в полном порядке. Посмотрите, какие у неё розовые щёчки, какое пышущее здоровьем тело!

Хаджи-хаким смущённо кашлянул и отвёл глаза в сторону.

– Позвольте ответить вопросом на вопрос, ваше высочество. Я столько всего слышал о вашей любвеобильности, что вы давно пробудили мой профессиональный интерес. Скажите мне откровенно как врачу, насколько правдивы все эти слухи о вас?

– Обо мне ходит немало всяких слухов. Какие именно дошли до вас, хаким?

– Ну, в частности, о ваших непомерных сексуальных аппетитах, о ваших забавах с двумя партнёршами одновременно, о склонности к насилию, цепях, верёвках, кляпах, шёлковых плётках и шнурках. И о том, как вы доводите женщин до полного изнеможения, что много раз видели, как их увозили из вашей усадьбы покалеченными, а поставщики живого товара стонут, но всё одно продолжают снабжать вас гуриями, потому что вы щедро оплачиваете понесённые ими убытки.

Слышал я также и совсем уж невероятные истории о женщинах, которые переживают в ваших объятиях так называемую «эротическую смерть» – что-то вроде полной отключки на несколько минут. Словом, такую необычную форму экстаза, до которой способен их довести только гиперсексуальный мужчина.

– Все эти слухи сильно преувеличены, – нахмурил густые брови Сарнияр. – Естественно, с женщинами презренного дома я позволял себе слегка пошалить, но никогда не наносил им увечий. Верёвки, цепи и кляпы я применял как элемент игры лишь с теми из них, кого заводит грубое обращение. При этом я всё же не насильник и с неопытной партнёршей не стал бы вести себя подобным образом.

– А «эротическая смерть»? Не это ли состояние я наблюдал вчера у вашей жены, которой по слабости здоровья противопоказаны такие встряски и нахожу сегодня у вашей рабыни? Думаю, летаргический сон вполне мог завершить это, мало изученное состояние.

– Я вас уверяю, что не трогал эту женщину, – сердито заявил Сарнияр. – Она просто перенервничала, и всё из-за своего глупого упрямства.

– У неё были связаны руки, – заметил Хаджи-хаким.

– Мне пришлось её связать, потому что она брыкалась как норовистая лошадка. Что же касается моей жены, то вы, как врач, должны были предупредить меня заранее о том букете заболеваний, который она привезла с собой из Голконды.

– Ваш батюшка приказал мне держать рот на замке. По крайней мере, до первой брачной ночи, чтобы вы не смогли аннулировать свой брак.

– Отец знал, что дочь магараджи неизлечимо больна? – воскликнул Сарнияр. – Какая низость! Сломать жизнь сыну из-за денег!

– Баснословных денег!!! А также титула магараджи, который, по условиям завещания, перейдёт к вам после смерти жены.

– Если я сохраню этот брак.

– Вы должны его сохранить. Княжна всё равно долго не протянет, даже если вы будете свято соблюдать мои рекомендации.

Со стороны ложа донёсся слабый стон. Сарнияр с Хаджи-хакимом со всех ног кинулись к беспробудно уснувшей, по заверению врача, девушке.

– Она приходит в себя! – обрадовался царевич, заметив, как дрогнули её ресницы.

– Нет-нет, вам показалось.

– Но я слышал стон.

– Она стонала во сне. Такое случается, – уверял эскулап.

– Это означает, что её сон не слишком глубок, и она скоро очнётся. Верно, хаким?

– Возможно, но всё же это произойдёт не сегодня и не завтра. Вашу рабыню следует перенести на женскую половину, где за ней установят круглосуточное наблюдение. И как только она проснётся, вам сразу дадут знать.

Сарнияр глубоко вздохнул.

– К сожалению, завтра я отправляюсь в поход, и меня не будет рядом к моменту её пробуждения. – Он нежно перебирал пальцами шелковистые пряди волос, выбившиеся из причёски Гюльфем. – Я так хотел побыть с ней перед отъездом.

– Ещё успеете, – обнадёжил его врач.

– Да. У нас с моей Гюль всё впереди, и я буду утешаться этой сладкой надеждой в походе. В конце концов, в предвкушении тоже есть своя прелесть.

Сарнияр унёсся мыслями в неведомое будущее. Из задумчивости его вывела морщинистая рука Хаджи-хакима, легонько тронув его за плечо.

– Ваше высочество, принесли носилки для вашей рабыни.

– Да-да, конечно, – рассеянно ответил Сарнияр, отойдя в сторонку и наблюдая, как двое дюжих невольников перекладывают неподвижное тело Гюльфем на переносное ложе.

– Вай, вай, – ухмыльнулся один из носильщиков, – у вас тут всё насквозь промокло, и девица тоже… Вы что здесь, пожар тушили, что ли?

Хаджи-хаким отвесил ему подзатыльник, чтобы не забывался. Вспомнив ледяной душ, которым окатил его Хусейн, Сарнияр беззлобно улыбнулся.

– Да, тушили пожар, что верно, то верно.

Но улыбка вдруг сошла с его лица. Ему показалось странным, что этот на редкость прямолинейный старик, осматривая Гюльфем, не выразил ни малейшего удивления по поводу того, что она промокла до нитки. Не думал же он, в самом деле, что царевич мог таким варварским способом приводить её в чувства!

Глава

5

Рано утром Сарнияр, вспомнив о своём обещании Гюльфем зайти попрощаться к Лейле, без всякой охоты поплёлся в её покои. Как только он ступил в её приёмную, она поднялась с тахты, на которой прождала его всю ночь, не сомкнув глаз, и бросилась ему в объятия.

– О, мой храбрый воин, мой бесстрашный витязь! – рыдала у него на груди княжна. – Не уходи от меня, не оставляй меня одну! Разве так уж необходимо отправляться в поход и рисковать своей жизнью? Какой в этом смысл? Чего тебе не хватает? Ведь у тебя теперь есть деньги и почёт, и всё, чего только можно пожелать! Зачем тебе эти баталии?

– Ты не понимаешь, Лейла, – чуть отстранившись, ответил царевич. – Я не желаю богатства, доставшегося мне как милостыня. Пусть лучше отец распоряжается им, а я пойду добывать своё собственное состояние, которым не буду обязан никому.

– Я в толк не возьму, о чём ты говоришь, – прошептала она, покрываясь мертвенной бледностью от его слов. – Ты не хочешь пользоваться моими деньгами? Но ведь они же твои!!! Они принадлежат тебе по праву, как моему мужу и наследнику, согласно завещанию моего отца.

– О, шайтан! – выбранился Сарнияр. – Ты вынуждаешь меня говорить нелицеприятную правду. Я твой муж лишь на бумаге, которую меня заставили подписать. Аллах мне свидетель, я честно старался, чтобы было иначе, но злая судьба распорядилась по-своему. И по существу, я остался таким же одиноким, как прежде.

Сарнияр не успел удержать княжну, которая бросилась ему в ноги и обняла его колени своими крошечными ручками.

– Что же мешает тебе, любимый, стать моим настоящим мужем? – прерывающимся голосом воскликнула она, глядя на него в упор, так что он поневоле отвёл глаза. – Скажи мне, не таись передо мной. Что тебя останавливает? Какие преграды ты между нами воздвиг?

Сарнияр схватил её за плечи и рывком поднял на ноги.

– Ты с ума сошла! – зарычал он. – Безумная! Ты чуть не умерла в моих объятиях! Не будь я сведущ в медицине, тебя бы сейчас уже забросали землёй. Какие преграды, говоришь? Между нами бездонная пропасть, и даже не пытайся через неё перепрыгнуть. Шею себе свернёшь, но меня не достанешь.

– Как ты жесток со мной! – расплакалась Лейла.

– Обстоятельства принуждают меня действовать жёстко.

– Но ведь я готова рисковать своей жизнью и здоровьем ради тебя.

– А мне не нужны твои жертвы. Я не желаю тебе смерти, хотя она и развязала бы мне руки. Уймись, не волнуй своё сердце напрасными надеждами. Лучше покориться неумолимой судьбе, чем накликать на себя беду.

Лейла присела на краешек тахты и в бессилии уронила голову на руки.

– Как это благородно с твоей стороны – сохранить мне мою жалкую и никчёмную жизнь. Только на что она мне, если в ней не будет тебя? Зачем мне жизнь без любви, без семьи, без детей? Что за радость от такой жизни, лишённой всего, что составляет её суть?

– Возьми пример с меня, – промолвил Сарнияр, отгоняя от сердца подкравшуюся к нему жалость. – Найди себе какое-нибудь занятие по душе. Это отвлечёт тебя и разгонит тоску. Пока я буду воевать, посвяти себя молитвам. Или займись благотворительностью. На добрые дела денег не жалко.

– Конечно, я буду молиться за тебя, – смиренно вздохнула Лейла. – И щедро жертвовать всем убогим и скорбящим.

– Вот и славно, – порадовался её благоразумию царевич. – А когда твоя служанка поправится, вдвоём вам станет легче справляться со всеми трудностями, совсем как в былые времена.

Она подняла на него заплаканные глаза и недоумённо спросила:

– Моя служанка?

– Ну да, эта миловидная девчонка Гюльфем. Кстати, её поместили в твоих покоях? Позволишь мне взглянуть на неё разок перед отъездом?

– Хорошо, если ты так хочешь, я сейчас позову Гюльфем, – ничего не заподозрив, согласилась Лейла.

Сверхмощным усилием воли он погасил радостную улыбку, озарившую его лицо, и спросил, стараясь не выдать голосом своих чувств:

– Позовёшь? Значит, она уже проснулась?

– Конечно, Гюльфем ранняя пташка, – улыбнулась сквозь непросохшие слёзы Лейла и повернулась к шторке, отделявшей её маленькую приёмную от спальни. – Ферида, ты закончила прибирать моё ложе?

Она снова уронила слезу, вспомнив, что не ложилась в приготовленную для неё постель. Из-за шторы выглянула прехорошенькая рыжеволосая девушка, одетая чересчур нарядно для простой рабыни – в цветастые шелка и яркие украшения из тяжёлого чеканного серебра. У неё была матовая кожа такой ослепительной белизны, как будто её огненно-рыжие кудри вобрали в себя все краски, отпущенные ей природой. В руках она держала стопку чистого постельного белья.

– Да, госпожа, – ответила девушка, разглядывая Сарнияра без тени смущения или робости.

Он был немного шокирован столь бесцеремонным проявлением интереса к его особе, но его мужское тщеславие было польщено. В свои двадцать лет он ещё не принимал поклонения женщин как должное.

– Позови ко мне Гюльфем, – заметив, как служанка пялится на её мужа, строго распорядилась Лейла.

– Слушаюсь, госпожа.

Красотка медленно повернулась и скрылась за занавеской.

– Не слишком расторопная девица, – усмехнулся, провожая её взглядом, Сарнияр.

– К тому же, нахальная и не в меру любопытная, – прибавила Лейла, нахмурившись. – Имеет скверную привычку подслушивать под дверью. А ещё завистливая, лживая и склонная к притворству. Словом, скопище всех мыслимых пороков. Я пригрела её из жалости. Мы подобрали эту девицу на пустынной дороге. Стража отбила её у негодяя, который, купив её на невольничьем рынке, собирался изнасиловать за ближайшим кустом, не довезя до дома. Но эта девчонка не ведает, что такое благодарность. То ли дело моя Гюльфем. Я бы предпочла обходиться только её услугами, но…

– Но нельзя так перегружать служанку, – договорил за жену Сарнияр. – Я рад, что Хаджи-хаким ошибся с диагнозом, но глубокий обморок тоже достаточно серьёзное последствие переутомления.

– О чём это ты говоришь? – недоумённо подняла тонкие брови Лейла. – Какой обморок?

– Гюльфем вчера стало плохо в моих покоях, когда она принесла мне твой подарок, – помедлив, объяснил царевич. – Я пообещал ей, что зайду к тебе утром, а её это почему-то расстроило.

– Я знаю, – спокойно отозвалась Лейла. – Бедняжка внушила себе, что не справилась с моим поручением, и от переживаний ей сделалось худо. Она слишком близко принимает всё к сердцу, я много раз пеняла ей на это.

– Ей стало так худо, что я был вынужден позвать ей врача. Он не смог привести её в чувства, и бедную девочку пришлось унести на носилках.

– Как странно! Гюльфем ничего не сказала про обморок и вернулась на своих собственных ногах.

– Ага! – издал Сарнияр, начиная понемногу прозревать. – Видимо, она решила не пугать тебя или же постеснялась признаться в своей слабости.

В эту минуту, отодвинув штору, в дверном проёме показалась Гюльфем. Увидев царевича, она побелела как полотно. Ей пришлось поклониться до самого пола, чтобы скрыть от госпожи свою бледность и дрожь в ногах.

– Моя милая Гюль! – ласково обратилась к ней Лейла. – Твоя скромность просто не имеет границ. Почему ты не призналась мне в обмороке? Не хотела меня огорчать?

– Да, госпожа, – еле слышно проронила Гюльфем, – прошу вас, позвольте мне удалиться.

– Я понимаю, тебе, наверное, всё ещё неможется, – доброжелательно вздохнула княжна. – Иди, приляг и поспи немного.

– Спасибо, госпожа.

Гюльфем скрылась за шторой, но зоркий взгляд Сарнияра успел за ней приметить рыжую красотку, завязывающую на затылке концы головной повязки.

Поспешно попрощавшись с женой, он вышел из её салона, спрятался за мраморной колонной в коридоре и застыл в ожидании. Наконец дверь её покоев отворилась, и оттуда выпорхнула медноволосая девица, державшая в руке плетёную корзину.

Когда она проходила мимо колонны, за которой прятался Сарнияр, он вытянул руку и схватил её в охапку. Ферида собралась закричать, но он запечатал ей рот своей огромной ладонью.

– Тише, не надо поднимать шум, – попросил царевич.

– Ваше высочество, – изумилась Ферида, – неужели это вы?

– Собственной персоной, – оскалился он. – Отвечай живо и по существу. Куда ты направляешься?

– В дворцовый сад за апельсинами для госпожи.

– А где Гюльфем?

– В своей комнате.

– Можешь позвать её ко мне? Только не говори, что я велел. Придумай какой-нибудь благовидный предлог.

Секунду поразмыслив, Ферида с важным видом покивала головой.

– Я скажу ей, что пришёл медник. Сегодня все ждут его визита.

– Умница! – похвалил её Сарнияр. – А это тебе за труды.

Он снял с пальца один из золотых перстней и протянул его девушке. У Фериды вспыхнули глаза от жадности и восторга одновременно.

– Но ваше кольцо мне слишком велико, ваше высочество.

– Отнеси его в царскую кузницу, там это быстро исправят.

– Не стоит, – возразила Ферида, – я буду носить ваш подарок на шее, как кулон. Так к сердцу ближе.

Она призывно улыбнулась ему, однако царевич, полностью поглощённый мыслями о Гюльфем, если и заметил её смелые заигрывания, то не подал виду.

– Прекрасно, – сказал он. – А теперь беги, зови сюда Гюльфем.

– Я мигом, – ответила уязвлённая его безразличием Ферида и без всякой охоты поплелась в комнату товарки.

Хотя она не слишком спешила исполнить его просьбу, ему не пришлось долго ждать. Не прошло и минуты, как та же дверь снова отворилась и в коридор выглянула Гюльфем. На лице её отразилось лёгкое недоумение, когда она увидела, что снаружи никого нет. Она застыла на пороге, раздумывая, потом всё-таки вышла в коридор и сделала несколько шагов по направлению к колонне, за которой прятался царевич.

– Где же вы, господин медник, отзовитесь, – негромко позвала Гюльфем.

Сарнияр решил больше не прятаться и вышел из-за колонны.

– Это не медник, душенька.

Она попыталась убежать, но он быстро догнал её, подхватил на руки и куда-то понёс.

– Вы с ума сошли, – испуганно вскрикнула Гюльфем, вырываясь из его объятий. – Куда вы меня тащите?

– В одну укромную нишу, – ответил он. – Или ты предпочитаешь мои покои?

– О нет, – ещё больше испугалась она, – я предпочитаю нишу.

Усмехнувшись в ответ, Сарнияр втащил её в небольшое углубление в толще стены и задёрнул за собой непроницаемый занавес. Это укромное местечко предназначалось для женщин, желающих переговорить келейно с кем-нибудь из мужской челяди дворца. При таких беседах мужчину и женщину, само собой разумеется, должен был разделять занавес.

– Здесь довольно тесно, – заметила Гюльфем.

– Вот и хорошо, – шепнул царевич, – будем стоять лицом к лицу как любовники.

– Или враги, – возразила она.

– Не обольщайся. Враждовать мы не будем. Напротив, мы сейчас уладим всё, что мешает нам сблизиться. Прежде всего, ответь мне, пожалуйста, в какой момент ты пришла в сознание. Говори правду, крошка, потому что лгать бессмысленно. Я уже знаю, что к княжне ты вернулась на своих ногах. Ну, так что же?

– Я очнулась, когда Хаджи-хаким сунул мне под нос пузырёк с резко пахнущей жидкостью, который прятал в рукаве.

– Понятно, – помрачнел Сарнияр. – А потом он подал тебе знак, чтобы ты продолжала притворяться бесчувственной?

– Да, – прошептала Гюльфем.

– Значит, ты слышала всё, о чём мы говорили с ним? Проклятье! Теперь я понимаю, зачем он завёл этот неуместный разговор о моих садистских наклонностях. Он хотел внушить тебе отвращение ко мне. Гюль, умоляю тебя, не доверяй этим россказням. У нас с тобой всё будет по-другому, потому что я люблю тебя.

Гюльфем недоверчиво покачала головой.

– С каких это пор, ваше высочество? Мы с вами едва знакомы. Лучше оставьте меня в покое. Я не смею осуждать вас, каждый безумствует по-своему. Просто я очень люблю свою госпожу и не смогу обмануть её доверие.

– Мы что-нибудь придумаем, найдём разумный компромисс. Моя жена уже почти смирилась с тем, что у нас фиктивный брак. С какой стати она станет противиться нашей любви, если сама не может составить моё счастье! На худой конец мы с тобой уедем куда-нибудь вдвоём.

– Куда? – горько улыбнулась Гюльфем. – Может быть, в Голконду? В страну, которую она принесла вам в надежде на вашу любовь?

– Есть и другие места…

– Но вам они неподвластны.

– Для своей любимой я готов хоть звёзды с неба достать! – хвастливо заявил он. – Ты только обещай мне, что будешь моей, и я покорю для тебя города, возведу белокаменные замки…

Он нежно обнял её за талию, привлекая к себе, и, как и в предыдущий раз, от его прикосновения всё её тело обдало жаром. Его губы прильнули к её губам, и она даже не заметила, как её стиснутые в кулаки руки разжались и легли ему на плечи. Пухлые губы Гюльфем раскрылись сами собой навстречу ему, и его язык тут же проник в её рот, приведя её в полное смущение.

Она поразилась тому, как ей хватило бесстыдства поддаться на его провокацию, и это было её последней мыслью перед тем, как его пылкий, прожигающий насквозь поцелуй заставил её позабыть обо всём на свете. Но это упоительное забвение продлилось недолго. В следующую минуту она вырвалась из его объятий, сгорая от стыда за то, что повела себя с ним, совсем как… те женщины, с которыми он привык иметь дело.

– Не надо, умоляю вас, – со слезами вымолвила она, отвернувшись от него, – не нужно мне доказывать, что у нас может быть всё по-другому, без грубости и принуждения.

– Почему, Гюль? – спросил он, тяжело дыша у неё за спиной. – Неужели тебе не по нраву, когда с тобой обращаются, как с принцессой?

– Но я не принцесса, сахиб! Или вы забыли, что я всего-навсего жалкая рабыня, и родители мои тоже были рабами?

– Ты не останешься рабыней! – горячо воскликнул он. – Я дам тебе свободу, сделаю то, чего не удосужились сделать магараджа и его дочь, обязанная тебе своей жизнью.

– Прошу вас, не надо бросать слова на ветер. Вы не можете дать мне свободу без согласия княжны. А, кроме того, она мне не нужна. Я всё равно не смогу оставить Лейлу одну в этом враждебном мире, который к ней так незаслуженно жесток.

Гюльфем смахнула со щеки непрошеные слёзы.

– Прощайте, сахиб. Больше не ищите со мной встреч. Надеюсь, вы сами скоро поймёте, что орёл не может подружиться с канарейкой, а царский сын связать свою судьбу с рабыней.

Едва договорив, она выскользнула из ниши и умчалась к своей госпоже.

* * *

Хаджи-хаким рассеянно раскладывал по мешочкам пучки лечебных трав, когда перед ним неожиданно, будто чёрт из преисподней, вырос Сарнияр Измаил.

– А ну говори, сморчок, какого дьявола ты наплёл мне весь этот вздор про летаргический сон, – потребовал царевич, схватив старика за грудки и легко подняв у себя над головой. – И кто приказал тебе выставить меня насильником перед любимой женщиной? Отвечай, ходячая пилюля, пока я дух из тебя не вытряс!

– Сахиб, – прокряхтел старик, барахтаясь в воздухе, – у меня кружится голова! Умоляю, отпустите меня!

– Отпущу, – обещал Сарнияр, – когда скажешь, кто этот тайный недруг.

– Это ваш учитель, – из последних сил прохрипел старик, посинев, точно баклажан.

– Я так и думал, – произнёс Сарнияр, разжимая пальцы.

Хаджи-хаким шлёпнулся на пол и застыл в неподвижности. Но стоило царевичу выйти за порог, как он сразу ожил и помчался в покои Хусейна с резвостью, поразительной для его возраста.

– Значит, он узнал обо всём, – выслушав его жалобы, проронил учитель. – Не беда, я поеду вслед за ним на городскую заставу и всё улажу.

Спустившись во двор, Сарнияр нос к носу столкнулся с Рахимом.

– Ну, где же вы пропадаете, ваше высочество? – проворчал амирбар. – Мы тут с ног сбились, разыскивая вас по всему дворцу. Пора произвести смотр вашему воинству.

– Я ходил попрощаться с женой, – объяснил Сарнияр, – прости, что опоздал…

Рахим покраснел от смущения.

– Ну, что вы, – пробормотал он, – известное дело, царственная персона не опаздывает, а задерживается.

– И всё-таки я прошу у тебя прощения, – настаивал Сарнияр.

– За… что? – окончательно стушевался Рахим.

– Рано или поздно узнаешь, – загадочно произнёс Сарнияр. – А сейчас по коням!

Молодые люди вскочили на коней и лёгкой рысцой поскакали к заставе.

Вскоре до их слуха долетели звуки сигнальных рожков, сквозь которые пробивались барабанная дробь, трубы, цимбалы и флейты. Так полковые музыканты приветствовали приближение царственной персоны. Впереди замелькали зелёные стяги с символами Румайлы и правящей династии.

Взобравшись на невысокий пригорок, Сарнияр гордым взглядом окинул своё войско. За стройными колоннами пехотинцев, в которых трудно было узнать вчерашних феллахов, возвышались внушительные ряды кавалерии. Полк турецких янычаров особенно выделялся своей парадной амуницией. В потоках солнечного света ярко сверкали их начищенные до зеркального блеска латы, плюмажи из белоснежных перьев колыхались на серебряных остроконечных шлемах. Нуреддин-ага, сидевший верхом на арабской кобыле в золотой сбруе, франтовато подкручивал роскошные чёрные усы, предмет тайной зависти его подчинённых. Ни у кого в его полку не было таких пышных усов.

– Нуреддин больше смахивает на вельможу, чем на старшину янычаров, воспитанных в духе строжайшей военной дисциплины, – заметил Сарнияр подъехавшему вслед за ним Рахиму. – Посмотри, как он весь блистает и переливается, затмевая свет дня. Если бы янычарам за выслугу лет вручали не золотые, а железные обручи, он позолотил бы их сам.

– И что из того? – флегматично ответил Рахим. – Пусть себе тешится, златолюбие не порок.

– Не порок? – эхом откликнулся Сарнияр. – А как же история с моим дядей? Не кажется ли тебе, что Нуреддин-ага повёл себя, как человек, способный ради наживы изменить своему долгу? Пусть это звучит нелепо из уст переманившего его в свой лагерь, но с другой стороны, если вспомнить, что он сам явился ко мне и предложил свои услуги…

– Думаю, что ваши опасения беспочвенны, поскольку никто вашего дядю не предавал. Срок службы янычаров истёк, они не были обязаны хранить верность царю, задолжавшему им кучу денег. Но всё же, если вас одолевают сомнения, присмотритесь пристальнее к этому янычару. Я говорю о старшине, потому что его подчинённым, похоже, всё равно, кому служить, лишь бы им хорошо и, главное, своевременно платили.

– Значит, я могу на них положиться, пока не иссякнут золотые запасы Голконды? Пока я связан с этой кормушкой своим брачным контрактом?

– Что с вами, ваше высочество? – встревожился Рахим. – Сегодня такой знаменательный день: мы отбываем за первыми лаврами, а ваше настроение совсем не соответствует этому торжественному моменту.

Сарнияр медленно провёл рукой по лицу.

– Сам не знаю, – признался он. – Видимо, пришла пора расстаться со своими юношескими идеалами. Я слишком долго верил в людей и их благородные чувства, не желая признавать, что миром правит лишь золото.

– И кто же поколебал вашу веру в людей? – поинтересовался Рахим.

Сарнияр посмотрел на него так пристально, что амирбар невольно смутился.

– Человек, внушавший мне высокие чувства и твёрдые принципы, – ответил он, – заменивший мне отца в годы отрочества и светлой юности.

– Нет, не может быть, – усомнился Рахим, – мой отец неспособен причинить вам зло. Он слишком любит вас для этого. Кстати, вот и он, лёгок на помине.

Сарнияр проследил глазами за его указующим перстом и увидел Хусейна среди собравшихся на заставе горожан.

– Зачем он здесь? – проворчал царевич.

– Наверное, приехал попрощаться с вами, – предположил Рахим, – дать вам несколько добрых напутствий.

– Я не нуждаюсь в его напутствиях, – скорчил кислую гримасу Сарнияр, – но всё-таки позови его, друг мой. У меня найдётся, что сказать своему доброму наставнику.

Рахим послушно спустился с пригорка и через пять минут вернулся в сопровождении Хусейна.

– Оставь нас ненадолго, Рахим, – приказал ему Сарнияр.

– Хорошо, – согласился амирбар, – я ухожу, но с просьбой к вам обоим: помиритесь перед долгой разлукой, не гневите Аллаха.

Оставшись на импровизированном пьедестале вдвоём, учитель и ученик какое-то время хранили напряжённое молчание. Сарнияр первым нарушил затянувшуюся паузу.

– Что ж, не будем огорчать того, кто дорог нам обоим. Он просит нас помириться, и мы притворимся, что исполнили его просьбу.

– Но почему бы нам и в самом деле не помириться? – с надеждой вопросил Хусейн.

– Вы и сами знаете, что это невозможно, – ответил Сарнияр.

– Но почему, дитя моё?

– Не делайте вид, Ходжа, – разозлился Сарнияр, – как будто ничего не произошло. Очевидно, ваш сообщник предупредил вас о том, что ваш план провалился, потому вы и поспешили сюда в надежде на примирение.

– Нет, клянусь Аллахом, – начал отпираться Хусейн, – я хотел только проводить вас. Понятия не имею, о каком плане и каком сообщнике вы говорите.

Сарнияр поднял руку, приказывая ему замолчать, и продолжил:

– Вы даже не подозревали, каких успехов я достиг, выхаживая лошадок в своём поместье. Но я растил их для серьёзного дела, и мне поневоле пришлось стать лошадиным знахарем. А все божьи твари созданы по одному подобию, как справедливо подметил Хаджи-хаким. Вот только вы привыкли считать меня невеждой из-за моего пренебрежения к наукам и, уходя от меня вчера вечером, когда Гюльфем потеряла сознание, не сомневались в том, что я не сумею привести её в чувства. А я, правда, не сумел и был вынужден призвать на помощь Хаджи-хакима, на что вы и рассчитывали.

Вы подговорили его убедить меня в том, что девушка скончалась. Но в отличие от вас хаким отнёсся уважительно к моим познаниям в медицине. Он сразу понял, что я не поверю в её смерть и чтобы не расстроить ваш замысел, внушил мне, будто она заснула летаргическим сном. Притом ему было мало меня одурачить, и этот плут вдобавок насвистел ей про меня с три короба. Позднее я сообразил, что только от вас он мог набраться тех страшилок, что ходят в народе обо мне. Хаджи-хаким слишком далёк от народа, ему не довелось, как вам, много лет киснуть в провинции.

Ну, а дальнейшие ваши намерения вполне предсказуемы. Вы собирались уговорить мою жену продать Гюльфем либо выслать обратно в Голконду. В случае если бы она упёрлась в своём нежелании расстаться с любимой служанкой, вы бы открыли ей глаза на меня, хоть это и нежелательная мера. А мне через пару недель Хаджи-хаким по вашему наущению послал бы весть о том, что бедная девушка упокоилась, не приходя в сознание. Ну, что вы на это скажете, мой добрый учитель?

Хусейн глубоко вобрал голову в плечи, выслушивая обвинения ученика. Отвергать их он почёл ниже своего достоинства и признался:

– Всё это я сделал для вашего блага, дитя моё, как и для блага всего государства. Избери вы другой предмет для своей любви, я ни словом не упрекнул бы вас. Но эта девушка – наперсница вашей жены. Если, упаси Аллах, она разделит вашу страсть, союзу с Голкондой будет нанесён непоправимый ущерб. Княжна узнает обо всём и потребует развода. С таким приданым ей не составит труда найти себе другого мужа, а вы останетесь без средств. Все ваши разглагольствования о военных трофеях – просто детский лепет. Пройдут годы, прежде чем вы достигнете ощутимых результатов на этом зыбком поприще. И опять-таки без денег жены вам не удастся составить серьёзную конкуренцию туркам в борьбе за Аравийский полуостров. Так что решайте сами, дитя моё, вы уже выросли, как я погляжу. Что для вас важнее: благо страны, на престол которой вы взойдёте раньше или позже, либо шашни с этой рабыней, не более соблазнительной, чем любая девчонка в её возрасте.

Хусейн умолкнул. Несмотря на волнение, которое он испытывал, его красивое породистое лицо выражало полное удовлетворение.

– Вы правы, Ходжа, – холодно проговорил Сарнияр, – я уже вырос и более не нуждаюсь в ваших нравоучениях. Посему предлагаю вам немедля оставить меня и вернуться в своё поместье в Хумаде. Но чтобы не огорчать вашего сына, которого я очень люблю и ценю, вы ни словом не обмолвитесь ему о вашей отставке. Вы проводите нас до развилки, затем свернёте на дорогу, ведущую в поместье, а ваши сыновья и все остальные решат, будто вы вернулись в столицу. Такова моя воля в отношении вас, Хусейн.

Лицо учителя покрылось пунцовыми пятнами. Впервые царевич назвал его по имени, а это означало, что он действительно больше не нуждался в нём. Хусейн упал на колени и поцеловал ему подол в знак покорности. Этот кроткий жест тронул Сарнияра, и он смягчившимся тоном добавил:

– Вам будет назначена достойная пенсия. Кроме того, усадьба, где мы сообща отбывали ссылку, перейдёт в вашу пожизненную собственность. Я освобожу вас от уплаты налогов на землю и на всю прибыль, какую вы сумеете из неё извлечь. Помимо всего прочего, вы будете за хорошую плату поставлять мне коней той крепкой породы, что я вывел для себя. Сейчас же отошлю приказ Саиду подготовить ваш берат (прим. автора: грамота о назначении пенсии).

Хусейн поднялся с колен. Перспектива провести остаток жизни в тихом углу, довольствуясь положением зажиточного землевладельца, его немного утешила. Но всё же на сердце его лёг кровавый рубец от предстоящей разлуки с царевичем, которого он любил наравне со своими детьми.

Словно прочитав его мысли, Сарнияр промолвил:

– Я буду навещать вас изредка, обещаю вам.

Едва договорив, он бросился на грудь к наставнику. Оба непроизвольно прослезились и не разжимали объятий, пока их не прервал весёлый голос Рахима.

– Я рад вашему примирению и не хочу вам мешать, но народ требует, чтобы вы произнесли одну из тех пламенных речей, какими вы успели прославиться.

Царевич оторвался от груди Хусейна и, смахнув слёзы, подошёл к самой кромке возвышенности, чтобы лучше видеть широкую публику.

– Воины мои! – начал он, и многотысячная толпа, загудевшая при его появлении, затихла в трепетном ожидании. – Мы живём среди арабов, но мы не арабы. Мы румалийцы, потомки крестоносцев, и в наших жилах течёт неугомонная кровь наших предков-завоевателей. Они завещали нам свою страсть к покорению новых земель. И хотя мы поклоняемся Аллаху и его Пророку Магомету, жажда свободы от всякого порабощения в нас заложена ещё первыми христианами. Я призываю вас стряхнуть с наших плеч османское иго. Но прежде чем пойти в поход на турок, мы должны показать им и всему миру, что мы сила, с которой необходимо считаться. Мы побьём арабов, и это будет наш первый шаг, разминка перед масштабным сражением. Мы победим, если будем гармонично слаженным механизмом, а каждый из вас – его важной, неотрывной деталью. Отныне наш девиз таков: «Пока мы вместе, мы сила»! Повторите его за мной, воины мои!

Несколько тысяч глоток вразнобой прокричали девиз, перепугав мирных горожан и особенно детей, столпившихся у каменной ограды. Пехотинцы пересыпали слова девиза солёными словечками, подбрасывая при этом в воздух шапки. Командиры подразделений принялись прочёсывать ряды своих подчинённых, требуя умерить страсти. Но ещё с полчаса прошло, прежде чем все окончательно угомонились, и тогда царевич дал знак, что пора трогаться в путь.

Едва он сам сдвинулся с места, как Хусейн потянул его за рукав.

– Посмотрите, дитя моё, – он указал на прильнувшую к решётке ограждения женскую фигурку, выделявшуюся в безликой толпе, как белая лебедь среди воронья. – Эта особа в шелках явно из дворца.

Женщина на долю секунды приподняла шёлковый чарчаф (прим. автора: покрывало для лица), открыв хорошенькое личико, и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Сарнияр узнал в ней Гюльфем. Хусейн тоже успел разглядеть её и раздосадованно вздохнул, так как был уверен, что это княжна Лейла пришла тайно проводить мужа в поход.

– Моя Гюль! – воскликнул Сарнияр и хотел спрыгнуть с коня, но рука Хусейна удержала его.

– Не смейте привлекать всенародное внимание к этой особе! – властно потребовал он.

– Шайтан, – выругался сквозь зубы царевич, – вы снова позволяете себе поучать меня, хотя я уже лишил вас этой привилегии.

– Это моё последнее наставление, – с грустью улыбнулся Хусейн. – Ваша милая не для того прячется за оградой, чтобы стать пищей для молвы. Передайте ей какую-либо вещицу на память о вас, а я поручу это чаушу (прим. автора: низший чин в армии, как правило, занимаемый юношей или подростком).

Сарнияр отцепил пучок павлиньих перьев от своего шлема и золотой наколенник. Подбежавший мальчишка принял у него дары любви и отнёс их Гюльфем, которая быстро спрятала их в складках белого покрывала.

– Моя Гюль пришла проводить меня в дальний путь! – ликовал Сарнияр. – Хвала Аллаху, она всё же решилась принять мою любовь! О, моя милая, нежная, горячо любимая девочка! Ты делаешь меня счастливейшим из смертных, машалла!

Между тем войско тронулось в путь, но Хусейн придержал коня, пока с ним не поравнялся Рахим.

– Его высочество прогнал меня, – сообщил он сыну, понизив голос до полушёпота. – Мне придётся доживать свои дни в Хумаде. Теперь ближе всех к нему ты, сынок. Я поручаю его тебе. Береги моего ученика как зеницу ока.

– Не волнуйтесь, отец, – ответил Рахим, – вы же знаете, я люблю его, как родного брата. Но почему вы поехали с нами? Разве вам не нужно вернуться в Алькадир за своими вещами и слугами?

– Царевич велел мне ехать с войском до развилки. Он не хочет, чтобы я вернулся во дворец, – Хусейн горько усмехнулся, – вероятно, опасается, как бы я не причинил какого-нибудь вреда его возлюбленной. Эта любовь к служанке княжны доставит ему немало неприятностей. Ради Аллаха, сынок, не позволяй ему делать глупости, но в то же время не старайся заменить ему меня. Наш малыш уже вырос и не нуждается в наставниках. А насчёт моих вещей и слуг не беспокойся. Я послал за ними своего конюха.

Глава

6

– Я всё-таки не понимаю, как можно оставаться равнодушной к такому блистательному мужчине, – заявила Ферида, сидя на зелёной кочке и сосредоточенно разглядывая узкий мысок своей сафьяновой туфельки.

Стоя на коленях, Гюльфем собирала апельсины с нижних ветвей дерева в широкий подол туники, отделанный плетёной тесьмой. Услышав это неожиданное заявление, она выпустила из рук подол, и спелые оранжевые плоды посыпались в траву.

– О чём ты? – В чёрных глазах Гюльфем заплескались недоумение и страх. – Ты что, перегрелась на солнышке?

Ферида подняла апельсин, медленно очистила его и разделила на две половинки.

– Я знаю, что наследник престола неравнодушен к тебе. Это раз, – она отделила одну дольку от половинки апельсина. – Я знаю, что он прислал тебе из военного лагеря целую кучу записок и писем. Это два, – она отделила ещё одну дольку. – Наконец, мне известно, что к письмам прилагались золотые колечки и прочие очаровательные пустячки. Это три.

Девушка подняла ладонь с тремя дольками апельсина на уровень глаз обескураженной Гюльфем.

– А теперь оцени, Гюль, сколько, по-твоему, может стоить подобная информация? – c усмешкой спросила Ферида. – Сколько ты дала бы мне за неё? Ты ведь не хочешь, чтобы кто-нибудь ещё, кроме меня, узнал о его любовных записках?

Гюльфем выдавила жалкое подобие улыбки.

– Ты ошибаешься, Ферида, – пролепетала она, сравнявшись цветом лица со своей белой туникой. – Его высочество не присылал мне никаких записок.

– Тогда отчего ты так побледнела? – усмехнулась рыжеволосая рабыня. – Впрочем, если не хочешь купить моё молчание, я пойду к госпоже. Уж она-то непременно оценит мой товар.

– Ты не посмеешь! – воскликнула Гюльфем.

– Ещё как посмею, дорогуша, и не побоюсь, как бы она в сердцах не сделала вот этого, – Ферида ударила ребром ладони по апельсину.

Гюльфем в смятении смотрела, как по её руке растекается липкая масса.

– Уж и не знаю, чья голова при этом пострадает! – жалостливо вздохнула Ферида.

– Вернее всего, твоя, – решила припугнуть её Гюльфем. – Разве ты не слыхала, как поступают с теми, кто приносит дурные вести?

Продолжая притворно вздыхать, Ферида смахнула с платья апельсиновые зёрнышки.

– Думаю, нам нечего бояться. У нашей госпожи добрейшее сердце. Она только разволнуется и будет плакать по ночам в подушку, но ни одну из нас не накажет, иначе останется совсем одна. Во дворце все относятся к ней с презрением, потому что наследник престола не жалует её своим вниманием. Прошло уже несколько месяцев, как он ушёл воевать, а до сих пор не прислал ей ни строчки. Зато её любимую рабыню прямо-таки завалил записками. Его скороход уже из сил выбился, таскаясь по жаре туда-сюда.

С трудом дослушав, Гюльфем внезапно с яростью накинулась на товарку и принялась трясти с такой силой, что из её тщательно уложенных на голове волос выпали все шпильки, и пышная рыжая копна рассыпалась по плечам.

– У тебя нет никаких доказательств, – закричала она, – я сожгла его письма!

– Вот ты и проговорилась, – отпихнула её Ферида, поднимаясь с кочки и неторопливо собирая волосы в узел. – Остынь, бесноватая. Госпоже не нужны доказательства. Она так доверчива, что поверит мне на слово. Ну, я пошла.

– Погоди, – остановила её Гюльфем, – чего ты хочешь за своё молчание?

– Ничего особенного. Всего лишь те золотые побрякушки, которые твой царственный обожатель прилагал к запискам. Всё равно ты их не носишь.

– Ты тоже не посмеешь их носить. Для рабыни это непозволительно дорогие украшения.

– Я не так тщеславна, чтобы привлекать к себе излишнее внимание, – хмыкнула Ферида. – Я спрячу их в надёжном месте и когда-нибудь выйду отсюда на волю обеспеченной женщиной.

Она сделала вид, что порывается уйти, но Гюльфем удержала её за руку. Поскольку она была гораздо выше Фериды, ей трудно было смотреть на неё с высоты своего роста с умоляющим выражением на лице, и она упала на колени, протянув к ней руки ладонями кверху в отчаянном жесте мольбы.

– Прошу тебя, Ферида, не заставляй меня платить так дорого за твоё молчание. Эти украшения необходимо вернуть его высочеству.

– Почему вдруг? – от души удивилась Ферида.

– Я должна показать ему, что не желаю принимать его любовь так же, как и его подарки.

– Сомневаюсь, – фыркнула Ферида, – что это его остановит. Рано или поздно он своего добьётся. И когда ты станешь его фавориткой, у тебя будет столько золота, что не сосчитать. Ты получишь всё, а я ничего. Где же тут справедливость? Пусть мне хоть эти безделушки достанутся.

– Завистница! – с презрением произнесла Гюльфем, поднимаясь с колен.

Хотя на её лице ещё читалась мольба, в душе поднимался такой гнев, что она готова была удавить Фериду и закопать в саду, чтобы обеспечить её молчание и своё спокойствие.

– А ты лицемерка, – невозмутимо отпарировала Ферида. – Корчишь из себя недотрогу, чтобы набить себе цену!

– Я никого из себя не корчу! – возразила Гюльфем. – Наоборот, изо всех сил стараюсь остаться собой!

– Ага, как же, так я тебе и поверила! Его высочество шлёт тебе письма, а ты на них не отвечаешь. И подарки ему хочешь вернуть. Думаешь, я не понимаю, для чего ты это делаешь? Да всё очень просто. Надеешься ещё крепче его к себе привязать.

– У меня и в мыслях такого нет. Я бы предпочла, чтобы он совсем не замечал меня.

– Зачем же тогда ты ходила провожать его на заставу? Зачем приняла его дары, которые он передал тебе с чаушем?

– Ты что, следила за мной? – всплеснула руками Гюльфем.

– Ещё чего, – фыркнула Ферида, – просто решила посмотреть на это зрелище. Ты же ходила туда, почему же мне нельзя?

– Я ходила по просьбе госпожи, – объяснила Гюльфем. – Бедняжке так хотелось увидеть своего мужа во всём блеске, послушать его знаменитые напутственные речи. Но Хаджи-хаким запретил ей такие волнительные прогулки. И тогда она попросила меня сходить туда тайком, чтобы потом пересказать ей, о чём её муж говорил со своим воинством.

– А зачем ты открыла лицо, если хотела остаться незамеченной? – недоверчиво спросила Ферида.

– Я не открывала лица. Это произошло случайно. В такой толчее я растеряла булавки, скреплявшие сетку чарчафа. Но царевич увидел меня и, боюсь, решил, что я пришла по собственному желанию.

– Разумеется, – хмыкнула Ферида, – если бы наставник не удержал его, он бы сам вручил тебе прощальные дары. А что ты сделала с золотой пластинкой от его доспехов?

– Ты и эту вещицу хочешь присвоить? – поразилась её ненасытности Гюльфем. – Не надейся зря. Я отнесла дары царевича его жене.

В ответ Ферида звонко расхохоталась.

– Не думаю, что он будет благодарен тебе за это.

– Госпожа так радовалась этим подаркам.

– Они предназначались не ей!

– Она хранит их как реликвию, как святыню.

Ферида пожала точёными плечиками.

– Ты просто безнадёжная дура, как я погляжу. Будь я на твоём месте, ни за что не стала бы делиться знаками его внимания. А что ты скажешь в своё оправдание госпоже, если я сообщу ей, что их большую часть ты от неё утаила?

– Хорошо, я отдам тебе украшения, всё до последнего колечка, – испугавшись её угрозы, согласилась Гюльфем. – Я не могу допустить, чтоб она страдала, узнав об этих записках. А ты, Ферида… Аллах покарает тебя за твои низкие помыслы!

– Это уж моё дело – отвечать перед богом, – поджала губы Ферида.

– Что ж, пойдём ко мне в комнату, – кротко вздохнула Гюльфем.

Забыв о том, что пришли в сад за апельсинами для госпожи, девушки направились по выложенной тёсаным камнем дорожке к красным садовым воротцам. Оказавшись во внутреннем дворе, они повернули к лестнице, ведущей на женскую половину. Гюльфем уже поставила ногу на нижнюю ступеньку, как вдруг кто-то тихо окликнул её:

– Ханум (прим. автора: форма обращения к женщине)!

Оглянувшись, девушка увидела Мансура, гонца-скорохода, доставлявшего ей послания от Сарнияра Измаила.

– Ах, это вы, Мансур, – растерялась Гюльфем, – вы снова привезли мне записку от своего господина?

– Нет, ханум, – покачал головой гонец. – На этот раз у меня изустное поручение.

Гюльфем раздражённо покосилась на Фериду, уже навострившую уши, и, придвинувшись поближе к гонцу, спросила вполголоса:

– Что он просил передать?

– Я хочу говорить с вами с глазу на глаз, ханум, – с важностью ответил Мансур.

Гюльфем прижалась к перилам, освобождая проход для товарки.

– Иди вперёд, Ферида, я тебя догоню.

Сгорая от любопытства, рыжая рабыня поднялась наверх по лестнице и затаилась за дверью. Но как она ни напрягала слух, до неё доносилось только невнятное бормотание скорохода.

– Аль-Акик скоро падёт, – рассказывал тем временем Мансур, – ждать осталось недолго. Арабы мрут как мухи от голода и недостатка воды. К тому времени, когда они откроют нам ворота, в городе не останется и половины живого населения. Но всё же жители Аль-Акик отчаянные храбрецы, легко отражают все атаки и быстро ликвидируют разломы. Если бы в городе было больше припасов, они могли бы обороняться до Судного дня.

Гюльфем подняла на гонца красивые агатовые глаза и робко спросила:

– Но… неужели его высочество поручил вам описать мне положение арабов? Ему, как всем мужчинам должно быть известно, что женский ум невосприимчив к сведениям подобного рода.

– Простите, ханум, – смутился скороход, – я всего лишь хотел немного оттянуть неприятное известие.

– Его высочество… ранен? – вскрикнула Гюльфем, выдав своим испугом, что он ей далеко не так безразличен, как она стремилась показать.

– Да, но не волнуйтесь, не смертельно, – поспешил её успокоить гонец.

– Как это произошло? – спросила Гюльфем, прижав руку к сильно бьющемуся сердцу.

– Осаждённые арабы оборонялись как свирепые львы, сбрасывая со стен горшки с горючей смесью. Один из таких горшков взорвался всего в нескольких шагах от нашего бедного господина. Его высочество совсем не щадил себя. Лез очертя голову в самое пекло, хотя наш амирбар не одобрял его безрассудного поведения. «Вы должны беречь себя для престола Румайлы» – то и дело напоминал он ему. Да только царевич его нисколько не слушал. Считал, что должен быть в гуще сражений и вдохновлять своим примером бойцов.

– Он сильно пострадал? – всхлипнула Гюльфем, украдкой вытирая слёзы.

Мансур тяжело вздохнул.

– На лице у него не осталось никаких следов, но его грудь здорово опалило огнём. Какое несчастье, ханум! У сахиба был такой красивый торс. Боюсь, что рубцы от ожогов останутся на всю жизнь. Кроме того, у него сгорели волосы на груди, однако наш костоправ уверяет, что они ещё вырастут.

Гюльфем поспешно смахнула слёзы с глаз и сказала твёрдым голосом:

– Думаю, госпоже не следует ничего знать об этом взрыве. Хаджи-хаким запретил ей волноваться.

– Конечно, ханум, – подавил усмешку Мансур, – не к чему её тревожить, если сахиб всё равно не спит с ней.

– Боже мой! – воскликнула шокированная до невозможности Гюльфем. – Неужели эти интимные подробности уже стали достоянием всей армии?

– Простите, ханум, – снова засмущался гонец, – если позволите, я вам объясню, в чём тут дело. Его высочество несколько недель был прикован к постели. Ожоги причиняли ему страшные мучения, и наш костоправ лечил его опиатами. Они снимают боль, но вызывают побочные эффекты, в частности, бред и галлюцинации. Костоправу приходилось лечить также и других бойцов, и он часто оставлял царевича на попечении часовых, которые сменялись один за другим. Когда его высочество встал на ноги, в его шатре отдежурило с полсотни латников низших чинов, отъявленных болтунов и сплетников. С тех пор по лагерю и пошли пересуды. Царевич в бреду разболтал все альковные тайны. К примеру, что он на пушечный выстрел не подпустит к себе жену…

– Ах, замолчите, прошу вас! – взмолилась Гюльфем, закрывая горящие от стыда уши руками.

– Я только хотел объяснить, ханум. Если у него с женой всё обстоит, как болтают в лагере, она и не увидит его обезображенный торс. Пусть себе спит спокойно в своей девственной постельке, ни к чему ей за мужа тревожиться.

– Бедная моя госпожа! – вздохнула Гюльфем.

– Да полноте! – хмыкнул Мансур. – Себя лучше пожалейте. Скоро он приедет на побывку, амирбар настоял, чтобы он, как следует, отдохнул и восстановил свои силы. Царевич уже в пути и послал меня предупредить вас о своём приезде. Так что, готовьтесь, ханум, мало вам не покажется. После ранения он голодный и злой. В бреду такого нагородил про вас… ну, много всего, а суть в том, что он мог отдать богу душу, так и не испробовав свой персик на вкус.

Гюльфем покраснела как кумач и понеслась вверх по лестнице, рискуя сломать себе шею.

* * *

Войдя в покои княжны, Гюльфем увидела у неё в руках узкогорлый серебряный кувшин с вычеканенной на нём большой гроздью винограда. Лейла любовно поглаживала его рукой, чем привела служанку в некоторое замешательство.

– Вы звали меня, госпожа? – осторожно спросила она.

– Звала, Гюль, – ласково улыбнулась княжна. – Хочу поручить тебе кое-что чрезвычайно для меня важное. Послушай. Хотя от меня стараются скрыть всё, что может пагубно отразиться на моём здоровье, мне всё-таки удалось разузнать, что мой муж был тяжело ранен в бою под Аль-Акик.

– Какая досада, – пробормотала расстроенная Гюльфем, негодуя на тех, кто не может удержать свой болтливый язык за зубами.

– Хоть это сильно огорчило меня, – продолжала княжна, – я всё же не могу не порадоваться тому, что послужило поводом для его возвращения домой. Судьба даёт мне шанс, который я ни за что не упущу – шанс добиться его любви, проявив заботу о нём. Видишь этот кувшинчик? В нём целебный отвар, который поможет моему мужу восстановить силы и здоровье. Ах, если бы я могла сама отнести ему этот кувшин! Но, увы, принятый здесь этикет исключает подобную короткость между мужем и женой.

Гюльфем сразу сообразила, чего хочет от неё княжна и воспротивилась этому всем своим существом.

– Умоляю, госпожа, не посылайте меня к нему. Пусть Ферида отнесёт вашему мужу целебный отвар.

– Ты же знаешь, что я не доверяю этой лживой притворщице. Чего доброго, ещё станет заигрывать с ним!

– Она не осмелится, ручаюсь вам.

Почувствовав, как её щёки наливаются румянцем, Лейла склонила голову и прошептала:

– Милая Гюль, я должна признаться тебе кое в чём. Этот отвар, что я приготовила, не просто восстанавливает силы. Он для мужской силы… понимаешь?

– Вы сварили для него любовный эликсир? – вскрикнула Гюльфем, придя в ужас от предстоящего ей испытания. – По рецепту знахаря Рамина?

Лейла утвердительно кивнула.

– Я так надеюсь, что вкусив его, мой муж вспомнит обо мне и придёт в мои покои. Теперь понимаешь, почему я не могу послать к нему Фериду? Вдруг эликсир подействует сразу, а эта бесстыдница окажется у него под рукой.

– Поэтому вы решили доверить это деликатное поручение мне?

– Кому же ещё, глупенькая? – рассмеялась Лейла. – Ты же знаешь, что я доверяю тебе больше, чем самой себе.

– Боже праведный! – мысленно взмолилась Гюльфем. – Избавь меня от подобных испытаний. Отнести возбуждающее питьё царевичу, и без того изнемогающему от любовной тоски! Нет, это выше моих сил. Я не могу на такое отважиться.

– Чего ты там бормочешь? – с удивлением спросила Лейла.

– Творю молитву, госпожа.

– Я уже зарядила отвар своими молитвами, так что можешь зря не утруждаться. Неси скорей, нам ещё нужно подготовить меня для объятий моего возлюбленного. И, умоляю тебя, проследи, чтобы он выпил всё до последней капли. Я должна быть уверена, что он не выплеснет эликсир в окошко, например, из-за его горького вкуса или того, что он сомневается в моих целительских способностях.

Гюльфем с опаской, словно ядовитую змею взяла кувшин из протянутых к ней рук Лейлы.

– Вы так любите своего мужа, госпожа, что готовы рисковать ради него своим здоровьем?

– Что за вопрос, Гюльфем? Ты же знаешь, что я души не чаю в своём муже.

– Но ведь и ваша жизнь может оказаться под угрозой.

– А я люблю его больше жизни.

– Ах, госпожа! – растрогалась Гюльфем.

– Я буду добиваться его любви, – воскликнула Лейла, – до тех пор, пока дышу, пока бьётся моё сердце.

Выйдя из её опочивальни, Гюльфем забилась в крошечное пространство под лестницей, где никому не пришло бы в голову её искать. Присев на корточки, она поставила кувшин прямо перед собой и, глядя на него затуманенными глазами, размышляла вслух, как ей лучше поступить.

– Нужно выплеснуть отвар в окно и налить в кувшин сок или воду. Но тогда я не смогу исполнить поручение госпожи, да и его высочество не поверит, что обычная вода поможет ему восстановить здоровье. Ах, было бы у меня время и сырьё, я бы приготовила свой собственный отвар по другому рецепту знахаря Рамина, который принёс бы обратный результат. Тогда и волки были бы сыты, и овцы целы. Но у меня имеется сонный порошок. Если я подмешаю его в эликсир, пожалуй, выйдет гремучая смесь. Нельзя сочетать несочетаемое, соединять несоединяемое, а самое главное, вредить здоровью царевича, который и без того пострадал при осаде Аль-Акик. О Аллах, что же мне делать, как быть! Помоги мне, направь меня, господи…

– Что ты здесь делаешь, дитя моё? – раздался чей-то удивлённый возглас.

Гюльфем подняла голову и увидела Хаджи-хакима, который, спеша по своим делам, обнаружил её под лестницей и остановился удовлетворить своё любопытство.

– Ах, Хаджи-хаким! – обрадовалась она. – Вы-то мне и нужны!

– Надеюсь, ты вполне здорова? – встревожился старик.

– О да, вполне, не подумайте, что я сижу здесь из-за того, что у меня прихватило живот или что-то ещё!

– А твоя госпожа в добром здравии? – озабоченно осведомился Хаджи-хаким.

Гюльфем махнула рукой.

– С ней тоже всё в порядке. Но вы всё равно мне очень-очень нужны. Помогите мне решить одну деликатную проблему.

Хаджи-хаким улыбнулся, предположив, что речь пойдёт о каких-нибудь женских штучках.

– Пойдём в мою приёмную, детка, там всё и обсудим.

Он протянул Гюльфем руку, помогая ей выбраться из щели, в которую она ухитрилась втиснуться, и провёл её в свой кабинет. Не успели они войти, как Гюльфем без обиняков выложила ему свою проблему.

– Я бы выплеснула отвар в окно и забыла о нём, – сокрушалась девушка, – но госпожа сказала, что будет добиваться от мужа любви до своего последнего вздоха. Она настроена очень решительно. Мне страшно за неё, но ещё больше я боюсь потерять её доверие.

– Да, моя милая, – согласился Хаджи-хаким, – перед тобой стоит совсем непростая дилемма, но мы решим её совместными усилиями, да поможет нам Аллах. Я помогу тебе выполнить поручение госпожи и при этом не сгореть в том пожаре, который она намерилась раздуть своим любовным эликсиром. Неразумная женщина, совсем не щадит себя! Муж и без того опасен ей в своей любви, а под воздействием такого снадобья и вовсе смертоносен. Ах, безбашенная молодость!

– Как можно выполнить её поручение и при этом не сгореть нам обеим? – недоумевала Гюльфем.

– Можно, дитя моё. Ты отнесёшь ему этот кувшин, а большего от тебя и не ждут. Ведь так? Ты не обязана отвечать за последствия? И если муж не придёт к жене за любовью, это уже не твоя вина.

– Она очень огорчится, если он не придёт, – вздохнула Гюльфем, – и завтра снова сварит ему любовное зелье.

– А мы снова его заменим, – лукаво подмигнул ей старик.

– Чем заменим, хаким? – с любопытством спросила девушка.

– Зельем, которое отобьёт у него охоту к любовным похождениям на всё время, пока он пробудет во дворце. В конце концов, княжна устанет от своих тщётных попыток разбудить в нём страсть и смирится с тем, что ей уготовила судьба. Но тебя ей будет не в чем упрекнуть, потому что ты сделала для неё всё, что от тебя зависело.

Сблизив головы, заговорщики долго колдовали над мешочками с травами и склянками с различной жидкостью, пока в котелке над раздутым очагом закипала вода. Когда «снадобье» было готово, Хаджи-хаким сам перелил его в опорожнённый серебряный кувшин и вручил Гюльфем.

– Иди, дитя моё, и ничего не бойся. Даю тебе слово, что приняв это снадобье, он и пальцем тебя не коснётся.

– Благодарю вас за помощь, хаким. Завтра я снова приду к вам.

– Приходи. Я заранее приготовлю отвар, чтобы тебе не пришлось терять здесь много времени.

Немного успокоившись, Гюльфем отправилась в покои царевича.

* * *

Сарнияр отдыхал на своём ложе после плотного ужина, ломая голову, как бы ему повидаться с возлюбленной. Послать ей записку? Но он был уверен, что это ни к чему не приведёт. Гюльфем ни разу не ответила на письма, которые он писал ей, выражая свою любовь. Может быть, они напугали её своей пылкостью? Она так тиха, робка и застенчива. Но как он узнает, в этом ли дело или в чём-то ещё, пока не встретится с ней?

– Я найду способ увидеться с этой глупышкой, – пробормотал он, поворачиваясь на другой бок. – Ей придётся мне объяснить, почему она, обнадёжив меня своим появлением на заставе, теперь строит из себя неприступную добродетель.

Его веки отяжелели, и царевич сам не заметил, как погрузился в сон. Ему привиделся юноша в чёрном плаще, похожий на него, как схожи две капли воды. Он стоял на самом краю глубокой пропасти, простирая над ней руки и вещая замогильным голосом:

– Моя жена должна умереть. В ней корень всех моих бед. Я хочу стать свободным, богатым и счастливым. Война для этого слишком долгий и тернистый путь. Есть способ проще и надёжнее. Когда моя жена умрёт, я стану магараджей Голконды и женюсь на Гюльфем.

Едва он умолк, как из бездны поднялся плотный чёрный туман, мало-помалу принявший очертания человеческой фигуры. Стоявший на краю пропасти юноша в ужасе замер, когда она заговорила с ним; при каждом слове из пасти её, шириной в печную дверцу, вырывались языки огня.

– Человече, – гремел демонический голос, – если ты не боишься ада, прими любовь этой женщины, сокруши её ответной любовью! Она умрёт счастливой, а ты получишь всё, о чём мечтаешь: свободу, богатство и возлюбленную.

– Ваше высочество, – позвал кто-то, и кошмар сразу рассеялся, оставив в памяти неприятный осадок.

Открыв глаза, Сарнияр увидел Гюльфем, стоявшую в изножье кровати с серебряным кувшином в руках.

– Простите, что перебила ваш сон, – пролепетала она.

– Ты пришла как раз вовремя, – заверил царевич, поднимаясь с постели, – и своим появлением спасла меня от адского огня. Я уже готов был поддаться демону, искушавшему меня…

Сарнияр хотел обнять её, но она выставила вперёд кувшин, заслоняясь им, как щитом.

– Я пришла по поручению госпожи, – проговорила Гюльфем, опуская глаза под его пронизывающим взглядом.

– Я так и думал, – разочарованно протянул он. – Наверное, глупо было надеяться, что ты придёшь ко мне по своей воле. Даже если я пошлю тебе тысячу записок. Сколько писем я писал тебе – притом, что не силён в эпистолярном искусстве – но ты ни разу не удостоила меня ответом.

Гюльфем пропустила мимо ушей его упрёк.

– До нас дошла весть о вашем ранении, – сообщила она. – Госпожа прислала отвар, который поможет вам одолеть духовную и телесную слабость.

Сарнияр горько усмехнулся.

– Как это мило со стороны Лейлы – заботиться о человеке, который является её мужем лишь номинально. Только вряд ли её отвар поможет мне.

– Почему? – наивно спросила Гюльфем.

– Потому что моя духовная и телесная слабость – забавно, что ты так называешь упадок моих сил! – вызвана не раной, а отсутствием женского тепла. Я уже и забыл, когда в последний раз держал в своих объятиях женщину. Если не считать нашу с тобой потасовку, которую мой учитель, будь он неладен, столь бесцеремонно прервал.

– Вы сожалеете, что вам помешали надругаться над безвинной жертвой? – ужаснулась Гюльфем.

Сарнияр нахмурил брови, чувствуя себя не вполне комфортно под её укоризненным взглядом.

– Если хочешь знать правду, изволь. Да, сожалею. Не помешай он нам в тот вечер, сегодня мне не пришлось бы просить тебя пойти со мной в постель. Между нами уже не стояло бы никаких преград.

– Между нами стоит ваша жена, – напомнила ему Гюльфем.

– Ах, оставь эти глупости! – начал злиться Сарнияр. – Моя жена – это миф, фантом, призрачная тень, мираж. Я повенчан с Голкондой, вот моя истинная жена.

– Какое счастье, что моя госпожа вас не слышит. Она так любит ваше высочество, так надеется на взаимность.

– Это её беда. Ей давно бы следовало признать безнадёжность своей любви. Гюльфем! – внезапно вышел из себя Сарнияр. – Хоть ты не толкай меня в пропасть! Моя любовь убьёт твою госпожу, ты понимаешь это не хуже меня!

– Да, но… отказываясь принять её любовь, вы убиваете её ничуть не меньше.

Он ничего не ответил на это, и Гюльфем судорожно вздохнула.

– Бедняжка так страдает…

– Охотно верю, но не вижу причины, почему из-за неё должны страдать и мы с тобой.

Говоря эти слова, Сарнияр полегоньку подталкивал её к постели. Она и оглянуться не успела, как оказалась на его широком ложе. Сердце её колотилось так отчаянно, что её всю трясло от его ударов. Когда царевич сбросил с плеч расшитую серебром тунику, она в ужасе зажмурилась, заметив страшные рубцы у него на груди. Но чуть его пальцы коснулись застёжки на её платье, она тотчас открыла глаза и проронила сдавленным голосом:

– Вы можете не любить госпожу, но исполнить её просьбу вам ведь ничего не стоит. Она будет так счастлива, если её лекарство пойдёт вам на пользу.

– Ну, хорошо, Гюль, давай сюда свой кувшин, – нехотя согласился он, – у меня как раз пересохло в горле.

Он приложился ртом к горлышку и одним духом опорожнил посудину.

Гюльфем застыла на постели в тревожном ожидании. Откинув в сторону кувшин, Сарнияр набросился на неё как коршун, и у девушки потемнело в глазах от страха. Она решила, что старый лекарь что-нибудь напутал, и в кувшине остался эликсир любви, который сейчас превратит царевича в обезумевшего от страсти маньяка.

Но едва успев расстегнуть ей платье, Сарнияр принялся зевать и тереть кулаком слипающиеся глаза.

– Что это со мной? – пробормотал он прежде, чем непреодолимый сон окончательно сморил этого великана.

Через минуту его ложе сотрясалось от богатырского храпа. Гюльфем была одновременно поражена и разочарована.

– Так это всего лишь сонная трава, – ахнула она. – Хаджи-хакиму есть чему поучиться у тибетских знахарей. Завтра я дам ему рецепт Рамина и попрошу приготовить по нему более надёжное отворотное зелье, чем это бесполезное варево.

Глава

7

На следующий день Гюльфем, придя к Хаджи-хакиму, застала у него в приёмной только юного помощника.

– Хаджи-хакима нет, – улыбнулся юноша, снимая с огня котелок, – его позвали к малышу Малек Явиду.

– А что с ним такое? – встревожилась Гюльфем.

– Не знаю, ханум. Должно быть, зубки режутся. Что ещё может быть у грудного младенца?

– Хаджи-хаким скоро придёт?

– Не думаю. Он только что ушёл. А зачем вам его ждать? Он оставил для вас отвар.

– Такой же, как вчера?

– Не знаю. Он мне ничего не говорил про состав. Давайте ваш кувшин, ханум, я перелью в него отвар.

– Придётся ещё сегодня усыпить сахиба, – пробормотала она, протягивая юноше серебряный кувшин.

* * *

– Она идёт, – сообщил Бехрам, выглянув в коридор.

– Хорошо, – кивнул Сарнияр. – Пригласи ко мне Маруфа. Он должен быть где-то поблизости.

Высокий, превосходно сложенный мавр с тёмно-оливковой кожей и негроидными чертами лица отвесил ему низкий поклон и скрылся за дверью. Царевич улыбнулся вслед темнокожему красавцу, вспоминая свой разговор с отцом, состоявшийся нынешним утром.

– Вчера я заходил тебя проведать и не смог разбудить, – сказал ему Аль-Шукрейн, озабоченно морща лоб. – Дверь в твои покои была распахнута, и никого из охраны. Такого не должно быть, дитя моё, особенно теперь, когда мы в состоянии войны с ближайшими соседями. Твоя жизнь представляет собой ценность, которую следует тщательно оберегать. Я настоятельно советую тебе взять в охранники кого-нибудь из младших офицеров твоей гвардии.

– Но моя гвардия сейчас штурмует Аль-Акик, – напомнил Сарнияр отцу, приняв поначалу его совет в штыки. Впрочем, идея приставить охрану к своей драгоценной персоне начала ему нравиться, когда он дал себе труд поразмыслить над ней.

– В таком случае, я пришлю тебе кого-нибудь из своей личной охраны, – стоял на своём Аль-Шукрейн.

– Я не прочь, только хотел бы сам выбрать себе телохранителя. Это должен быть человек, наделённый особенными добродетелями.

– И какими же, дитя моё? – улыбнулся царь.

– Мне нужен скромный и безъязыкий охранник.

– То есть, немой? – удивился отец.

– Не совсем. Открывающий рот только, когда я спрошу его о чём-либо. Мне до смерти надоело, что мою интимную жизнь перемывают все, кому не лень. Если у вас нет на примете подобного уникума, я предпочту остаться без охраны.

Аль-Шукрейн широко улыбнулся и потрепал сына по плечу.

– Ах, молодость! Я прекрасно понял тебя, мой мальчик. Неболтливый охранник, действительно, большая редкость в наши дни. Но, к счастью, я обладаю таким сокровищем и с радостью уступлю его тебе. Мне самому подобные добродетели, увы, уже не столь важны.

Аль-Шукрейн прислал к сыну молчаливого мавра в тот же вечер, и Сарнияр стал обладателем ценного посредника в сердечных делах. Бехрам приступил к своим новым обязанностям незамедлительно и почти сразу удостоился похвалы за то, что понимал их с полуслова, не задавая лишних вопросов.

* * *

Гюльфем вошла в покои царевича, с опаской оглядываясь на красивого мавра, которого ещё вчера здесь не было и в помине.

Сарнияр встретил её с приветливой улыбкой на устах, скрестив на груди мускулистые руки.

– Так, так… моя жена решила продолжить моё лечение, – хмыкнул он, увидев у неё в руках всё тот же пресловутый серебряный кувшин. – Что ж, почему бы и нет, если оно приносит такое облегчение моим духовным и телесным страданиям.

Он подошёл поближе к девушке, которая вся покрылась гусиной кожей от смутного страха и недобрых предчувствий.

– В частности, благотворный сон, которым я проспал почти до полудня, очень облегчил мои телесные и духовные муки.

Гюльфем протянула ему кувшин, и он взял его одной рукой, схватив её другой за предплечье.

– Где Маруф, Бехрам? – спросил Сарнияр, оглядываясь на мавра.

– Я здесь, ваше высочество.

В комнату вошёл худой старик с седой бородой, такой длинной, что он мог бы заткнуть её за пояс. Он был весь увешан пучками цветов и трав, что придавало ему сходство с мавританской клумбой.

– Душа моя! Позволь тебе представить известного на всю Румайлу травника Маруфа, – сказал Сарнияр девушке, указывая на старика.

У Гюльфем подогнулись колени, но его сильная рука не дала ей упасть.

– Маруф, прошу вас, исследуйте этот целебный отвар, которым лечит меня моя жена. Я очень ценю её заботу, но всё же хотел бы знать состав этого лекарства.

Старик взял у царевича кувшин и вытряхнул из него несколько капель на ладонь. Сначала он понюхал зеленоватую жидкость, затем попробовал её на вкус и тут же с отвращением выплюнул.

– Нет сомнений, это корень мандрагоры, – сообщил он, – и я не назвал бы его целебным, если только вы не страдаете бессонницей.

– Совершенно не страдаю, – заверил Сарнияр, прожигая взглядом Гюльфем, повисшую у него на руке.

– В таком случае, я не советую вам продолжать приём этого снадобья. На мой взгляд, вам вовсе не требуется никакого лечения, достаточно соблюдать режим и диету.

– Благодарю вас, Маруф, – милостиво улыбнулся царевич. – Бехрам, проводи до ворот моего гостя и возвращайся обратно.

– Если вам снова потребуется моя консультация, я к вашим услугам, сахиб.

Старик раскланялся и, получив за труды традиционный бакшиш, ушёл в сопровождении мавра. Оставшись наедине с Гюльфем, Сарнияр грубо встряхнул её за плечи и швырнул на диван.

– А теперь признавайся, чертовка, кто тебе велел опоить меня сонным зельем? Кому ты служишь, дрянь?

– У меня нет другой госпожи, кроме вашей супруги, – пролепетала Гюльфем, закрываясь от него руками.

– Зачем моей жене понадобилось поить меня снотворным? – недоумевал Сарнияр.

– Я не знаю.

– Не лги мне! Она делится с тобой каждой мыслью, что приходит ей на ум. Отвечай, не то я прикажу Бехраму привести сюда мою жену. Мне не терпится узнать, кому я обязан своим беспробудным сном. Аллах мне свидетель, я ничего не понимаю! Но я докопаюсь до правды, или я не Сарнияр Измаил!

Гюльфем вскочила с дивана и кинулась ему в объятия.

– Заклинаю, – взмолилась она, прижимаясь к нему всем телом, – не надо ничего выяснять, иначе я сгорю от стыда. Прошу вас, мой возлюбленный!

Она провела кончиками пальцев по его губам, и Сарнияр ощутил зов своей плоти, куда более властный, чем желание разбираться в женских хитростях. Он взял её за подбородок и пытливо посмотрел ей в глаза.

– Ты назвала меня возлюбленным, Гюль? – спросил он, обводя большим пальцем нежный овал её лица. – Значит ли это, что ты влюбилась в меня так же как я в тебя?

Гюльфем в ответ закивала, готовая согласиться со всем, что бы он ни сказал, лишь бы постыдная правда о подмене любовного эликсира не выплыла наружу.

– И ты будешь любить меня до последнего вздоха? – продолжал он, стремясь добиться от неё как можно больше уступок, чтобы получить полную свободу в своих действиях.

– Да, – шепнула Гюльфем, опустив глаза.

– Поклянись, – потребовал он.

– Клянусь, что буду любить вас одного до тех пор, пока дышу, пока бьётся моё сердце, – проговорила Гюльфем, в точности повторяя слова госпожи, запавшие ей в душу. Перед глазами сразу всплыл её образ, но она поспешила прогнать его, призвав на помощь всю свою волю.

– И чем ты докажешь мне свою любовь? – спросил Сарнияр.

– Чем хотите, – пролепетала Гюльфем.

– Ты знаешь, чего я хочу от тебя. Ты готова пойти на это, Гюль?

Она судорожно сглотнула, пытаясь вытолкнуть застрявший в горле ком. Если перед ней встал подобный выбор, раздумывать тут не о чем. Лучше потерять невинность, чем быть уличённой в закулисных интригах. В конце концов, она всего лишь рабыня, и подчиняться его желаниям – её удел.

– Готова, – ответила девушка, не успев даже осмыслить, на что обрекает себя, как будто он силой вырвал у неё эти слова и она сказала их, сама того не желая. Но на душе у неё сразу стало легче, и она повторила со всей твёрдостью, на какую была способна. – Я готова доказать вам мою любовь сей же час, сию же минуту.

Сарнияр быстро перевёл дух, но всё же ему не верилось, что она так легко уступила ему, притом, что он совсем не давил на неё.

– И ты отдаёшься мне по собственной воле, без всякого принуждения?

– У меня нет своей воли. Вы – мой повелитель, отныне и навеки.

Полностью удовлетворённый, Сарнияр поднял девушку на руки и отнёс в спальню. Сначала он снял с себя всё до нитки, затем начал раздевать Гюльфем.

Глаза её округлились как у совы, когда она увидела его огромное копьё с вздувшимися венами и подрагивающим кончиком, торчавшее из густых чёрных зарослей между ног. Его обрезанная головка по цвету напоминала варёную свеклу. Гюльфем стало так страшно, как никогда ещё в жизни. Но отступать было уже поздно.

– Почему ты смотришь на него так, как будто видишь впервые? – усмехнулся Сарнияр, перехватив её испуганный взгляд. – Я не забыл, как ты разглядывала его в покоях княжны, примчавшись на мой зов.

– Да, – созналась Гюльфем, – но тогда он не напугал меня своими размерами, потому что мне не грозило испробовать их на себе.

Сарнияр рассмеялся и сжал её в объятиях.

– Ты девственна? – мягко спросил он.

Она кивнула в ответ. Её щёки зарделись от смущения.

– Я буду осторожен, – пообещал он, погружая лицо в ложбинку между высокими и упругими холмиками её груди. – У меня уже есть такой опыт с моей женой.

Он осыпал нежнейшими поцелуями каждый дюйм соблазнительных полушарий. Гюльфем почувствовала приятное томление внизу живота и невольно включилась в его любовную игру. Её руки стыдливо легли на широкие плечи юноши, привлекая его к себе, а губы потянулись к его губам, безмолвно моля о поцелуе. Он охотно откликнулся на её кроткий призыв, захватив её в плен своих губ и объятий, увлекая за собой в мир чувственных наслаждений, где ей предстояло стать его послушной ученицей.

Страсть его оказалась неутолимой, как будто он черпал её из бездонного колодца. Желая доставить своей любимой удовольствие, он не забывал её ласкать и совсем не проявлял приписываемой ему жестокости. Но она ещё не имела любовного опыта и быстро утомилась. Его ненасытность пугала её; ей казалось неестественным, что он, отдаваясь своей страсти, остаётся бодрым и свежим, тогда как она чувствует себя лимоном, из которого выжали весь сок.

– Вы демон, сахиб, – простонала она, совершенно выбившись из сил, – из тех посланцев тьмы, что принимают человечье обличье и высасывают из людей их жизнь.

– Я самый обыкновенный смертный, уверяю тебя, – засмеялся царевич, – просто наделён недюжинной мужской силой.

– Если вы немедленно не прекратите, моя смерть останется на вашей совести.

– Хорошо, Гюль, на сегодня достаточно, – согласился он, сворачивая очередной забег, – я вовсе не желаю уморить мою любимую кобылку.

Излившись в неё, Сарнияр перевернулся на спину и привлёк её на свою мощную грудь, полностью лишённую волос из-за недавнего взрыва.

– Хочешь холодной воды, или сока, или, может быть, капельку вина? – заботливо предложил он.

– А кто всё это принесёт? – осведомилась Гюльфем.

– Бехрам.

– Это тот черномазый, что привёл старика? – испугалась девушка.

– Полно, любовь моя, чего ты так всполошилась, – успокоил её царевич. – Он для того и приставлен ко мне, чтобы исполнять наши желания. Так что привыкай к нему понемногу.

Он позвал мавра, и тот услужливо принёс им медное блюдо со свежими фруктами и освежающие напитки.

– Тебе необходимо подкрепиться, – настоятельно заявил Сарнияр, очищая для неё апельсин.

– Надеюсь, не для того, чтобы начать всё сначала? – притворившись испуганной, спросила девушка.

Сарнияр рассмеялся в ответ, скармливая ей апельсин дольку за долькой.

– Как хотите, господин, но мне неловко, что нам прислуживает этот черномазый. Он ведь мужчина, а не евнух.

– Само собой, – ухмыльнулся Сарнияр, – на кой мне неполноценный телохранитель! Евнухи будут прислуживать моим наложницам, когда я заведу гарем.

– Вы хотите завести гарем? – пролепетала девушка, чувствуя, как сердце её стремительно подскочило и бьётся уже не в груди, а где-то в горле.

– Со временем придётся для продолжения рода, ведь моя жена не может дать мне детей. Скоро и отец, и матушка начнут допекать меня, требуя подарить им внуков. А, кроме того, ты сама убедилась, насколько велики мои потребности в женской плоти; одной тебе не утолить их, мой ангел.

Глаза Гюльфем наполнились слезами; ей захотелось уткнуться лицом в подушку и рыдать, пока они не иссякнут. Странно, что его желание делить ложе ещё и с другими женщинами задело её до слёз, когда ещё час тому назад она готова была усыпить его, только бы избежать всего этого. Ей бы следовало радоваться его решению, а не плакать. Но слёзы сами катились из глаз. Она украдкой смахнула их и, придав своему лицу холодное выражение, произнесла:

– Прошу вас, не причисляйте меня к тем, кто войдёт в ваш гарем. Я ведь служу княжне, а не вам.

Сарнияр отставил в сторону чеканный кубок с вином.

– Ты изволишь шутить, глупышка? После того, что между нами было, не может быть и речи о твоей службе княжне. Я не собираюсь делить свою фаворитку с ревнивой женой. Хочешь ты того или нет, но тебе придётся её оставить.

– Никогда! – горячо возразила девушка. – Никогда я не оставлю княжну! Я не разлучалась с ней со дня её рождения! Мы вместе пережили такое, что вам и не снилось.

– Эти дни остались в прошлом. Теперь твоё место рядом со мной. Я обеспечу твоё будущее и будущее наших детей, если таковые у нас появятся. Ты больше не будешь рабыней, у тебя будут свои собственные рабы. Фаворитка – это почти жена, всеми признанная и любимая. Тебя ожидают почести, богатство и даже некоторая власть.

– Мне всё это ни к чему, если придётся расстаться с госпожой. Уж лучше я останусь в тени, чтобы она не узнала о нас. Ну, прошу вас, мы ведь можем сохранить наши свидания в тайне. У нас есть прикрытие. Госпожа будет каждый вечер посылать меня к вам со своим эликсиром, потому что не теряет надежды добиться вашей любви.

– С эликсиром? – в недоумении произнёс Сарнияр.

Она прикусила язык, сообразив, что чуть не выболтала свою позорную тайну.

– Каким же образом она добьётся моей любви, потчуя меня каждый вечер снотворным?

– Госпожа, по видимости, ошиблась, – пролепетала Гюльфем, – вместо золотого корня заварила корень мандрагоры. Эти целебные корешки так похожи, немудрено было напутать.

– Корешок мандрагоры не спутаешь ни с чем, – заметил Сарнияр. – Он похож на человечка, не зря говорят, что он стонет от боли, когда его вырывают из земли. Так что мне с трудом верится, чтобы Лейла могла перепутать. И потом… лечивший её знахарь проверял, как действуют его отвары, на простых смертных. А его ученица что же – за много лет не усвоила этот элементарный урок? Ты ближе всех к ней, Гюль, и должна знать, что она замышляет. Какими чарами надеется растопить моё сердце?

Гюльфем ответила, молясь про себя, чтобы он поверил в её ложь:

– Прежде всего, своими снадобьями она хочет поставить вас на ноги. Вы же ни разу не навестили её, вернувшись в Алькадир, и ей невдомёк, что ваши раны уже затянулись.

Сарнияр усмехнулся.

– И как долго ты сможешь водить её за нос, чтобы вырваться на свидание со мной? Тебе нужно поскорей принять решение, пока она не раскусила тебя.

– Я приму решение, клянусь вам, только дайте мне немного времени.

Сарнияр склонился к девушке и, удерживая её за подбородок, прижался своими губами к её губам. Их поцелуй тянулся так долго, что у Гюльфем закружилась голова.

– Я дам тебе ровно столько времени, – сказал он, оторвавшись от её губ, – сколько потребуется на обустройство твоих новых покоев. Пока их не обставят, я согласен подождать. А сейчас возвращайся к княжне и ни о чём не тревожься. Я избавлю тебя от объяснений с ней, возьму их на себя.

– Завтра я снова приду к вам, – шепнула ему на прощание Гюльфем.

Проводив её до двери, Сарнияр позвал Бехрама и уселся играть с ним в шахматы. А Гюльфем поспешила к госпоже, ломая голову, чем объяснить ей своё долгое отсутствие.

Когда она вошла в комнату, Лейла сидела на диване, устремив взгляд в одну точку. Глаза у неё сильно покраснели и опухли от слёз. В руке она сжимала пузырёк с сердечными каплями, и в комнате стоял удушливый запах лекарств. Когда Гюльфем увидела госпожу в таком состоянии, у неё подвернулись колени, и ей пришлось ухватиться за спинку дивана, чтобы не упасть. Глубокое раскаяние, словно тяжёлая гранитная плита легло ей на сердце. Как она могла обмануть это одинокое, всеми заброшенное создание, слепо доверявшее ей во всём? Как повернулся её гадкий язык обещать вечную любовь тому, кто своим ледяным равнодушием, может быть, намеренно сводит жену в могилу?

– Где ты была, Гюль? – спросила Лейла, немного оживившись при её появлении. – Прошло почти три часа, как я послала тебя к мужу. Мне не терпится узнать, какое действие произвёл на него новый приём эликсира.

– Простите, госпожа, – понурила голову Гюльфем. – Я встретила на обратном пути Хаджи-хакима, и он попросил меня помочь ему составлять лекарства.

– Ты так расстроена, – произнесла княжна, заглядывая ей в глаза, – уж не занемогла ли ты, бедняжка?

– Мне и вправду нехорошо, госпожа, – солгала Гюльфем, радуясь, что может скрыть под видом болезни свои переживания. – Ваш муж выпил всё до капли, но… простите, у меня сжимается горло, я не могу говорить.

– Как странно, – поразилась Лейла, – это повторяется каждый раз, как я посылаю тебя к мужу. Думаю, что ты чересчур принимаешь к сердцу мои бесплодные попытки расшевелить этого истукана. Я жестоко поступаю с тобой, заставляя страдать твоё отзывчивое сердечко. Пусть завтра эликсир моему мужу отнесёт Ферида. Эту особу ничем не проймёшь, потому что у неё нет сердца.

– О нет! – чуть не выдав себя, вскричала Гюльфем, но вовремя осеклась. – Я хочу сказать, что Ферида растрезвонит на весь свет, как вы потчуете своего мужа любовным зельем.

– Милая Гюль, ты стала слишком мнительна, – улыбнулась княжна. – О том, что я пытаюсь привлечь к себе мужа, знаем только мы с тобой. Я не собираюсь доверять этой девчонке свою тайну.

– А если ей придёт в голову попробовать эликсир на вкус? – спросила Гюльфем. – Трудно представить, что за этим последует.

– В таком случае, – решила княжна, – я приставлю к ней Якуба. Это послужит гарантией, что она не сунет свой любопытный нос, куда не следует.

– Ах, госпожа! Не лучше ли оставить эту затею, раз она всё равно не приносит желанного результата?

– Эликсир рано или поздно подействует, Гюль. Это проверенное и очень эффективное средство. Мой муж, очевидно, ослабел от ран, но как только наберётся сил, желание, подстёгнутое эликсиром, вспыхнет в нём, как проснувшийся вулкан.

– Почему вы так уверены, что проснувшийся в нём вулкан приведёт его в ваши объятия? Найдётся немало женщин, согласных разделить его страсть. Подумайте, стоит ли будить спящий вулкан. Сейчас, по крайней мере, ваш муж помышляет лишь о победе над арабами, но худо будет, если он с нашей подачи начнёт добиваться совсем других побед.

Лейла с изумлением посмотрела на служанку.

– Я не узнаю тебя, Гюль. Что с тобой происходит? Ты беспрекословно исполняла мои поручения, пока я не решила привлечь к делу Фериду. Почему ты только сейчас заговорила о своих опасениях?

– Потому что не доверяю этой рыжей девице. Она лишь с виду сонная муха, но одному богу известно, что у неё на уме.

– Я же сказала, что приставлю к ней Якуба. Не думай об этом больше. Иди к себе и хорошенько отдохни. У тебя совершенно измученный вид.

* * *

– Ферида, откажись от этого поручения, – умоляла Гюльфем, забыв про свою гордость.

Ферида с явной неохотой оторвалась от вышивки, которой занималась до прихода товарки.

– Что ты, душа моя, как я могу не выполнить приказание госпожи? – с деланным смирением спросила она. – И почему я должна отказаться от такого лестного поручения?

– Потому что я прошу тебя.

– Ты просишь меня, – скорчила кислую гримасу Ферида. – Разве у тебя осталось золотишко, чтобы подкрепить им свою просьбу?

– Нет, – кротко ответила Гюльфем. – Ты же знаешь, я всё отдала тебе, до последнего колечка.

– В таком случае, не обессудь, если я не исполню твою просьбу.

– Жадное корыстолюбивое создание! По крайней мере, обещай мне, что вначале отнесёшь кувшин и записку Хаджи-хакиму.

– Зачем это? – удивилась Ферида.

Гюльфем в отчаянии заломила руки.

– Хорошо, я открою тебе свою тайну, если пообещаешь хранить её.

Ферида пожала плечами.

– Ладно, если ты так просишь, – нехотя согласилась она.

– В этом кувшине не простой отвар, а любовное зелье, которым княжна надеется разбудить страсть нашего господина. А Хаджи-хаким уверен, что она своими руками роет себе могилу, и любовь мужа убьёт её, или, что немногим лучше, окончательно подорвёт её здоровье. Ты же знаешь, как она слаба и немощна, а царевич силён и ненасытен. Во дворце много болтают про их несовместимость. Только княжна не желает мириться со своим безнадёжным положением. Она так любит своего мужа, что готова сократить себе жизнь, лишь бы оказаться в его объятиях.

– Ну и ну! – присвистнула Ферида. – Кто бы мог подумать, что в этом хилом теле заключён такой сильный дух!

– Наша госпожа отчаянно смелая, – согласилась с ней Гюльфем, – но долг её близких уберечь её от непоправимого шага. Вот мы с Хаджи-хакимом и решили нейтрализовать воспламеняющее средство, заменив его безобидным отваром. Ты понимаешь, к чему я веду, Ферида?

Рыжеволосая рабыня презрительно поджала пухлые губки.

– Уж не дура! Только и госпожа, как видно, не лишена прозорливости. Я уверена, что она распознала твои хитрости, потому и отстранила тебя от этого задания. Если я присоединюсь к твоим интригам, она и меня лишит своего доверия.

– Неужели для тебя это важнее жизни и здоровья госпожи?

– Ну, если она сама о себе не думает, то мне и подавно всё равно! Пусть хоть шею себе свернёт, стараясь запрыгнуть в постель муженька. Только сдаётся мне, что все её потуги напрасны. Его высочество не животное, чтобы бросаться на кости, даже под воздействием любовного снадобья. Разве во дворце не найдётся более аппетитного лакомства? Вот я, например, могла бы полнее утолить его любовный голод. Неужели ты считаешь меня полной дурой, согласной прохлопать свой шанс, когда он сам плывёт ко мне в руки?

– Негодяйка! – произнесла Гюльфем, сжимая кулаки.

– А ты лицемерка! – невозмутимо отпарировала Ферида. – Теперь я поняла, почему тебя так долго не было вчера и третьего дня. Ты приняла на себя раздутый госпожой огонь, упивалась украденной у неё любовью сахиба и при этом наверняка ещё утешала себя, будто спасаешь ей жизнь. А теперь, когда настал мой черёд попытать своё счастье, ты выдумала эту ложь про замену отвара, чтобы не делиться им со мной.

– Это не ложь! – воскликнула Гюльфем. – Спроси у Хаджи-хакима, он подтвердит мою правоту.

– По-твоему, мне больше нечем заняться? – смешливо спросила Ферида.

Ослеплённая гневом, Гюльфем сунула ей под нос записку.

– Вот доказательство того, что я не лгу. Здесь написано: «Хаким, ваше зелье никуда не годится, сварите мне другое по рецепту моего учителя».

Ферида выхватила у неё из рук записку.

– Что это? Рецепт отворотного зелья! О, Аллах! Ты ещё хуже, чем я о тебе думала. Значит, ты готова лишить сахиба мужской силы, лишь бы не уступать его мне?

Гюльфем, решившаяся на этот шаг в приступе безумной ревности и уже сожалевшая о нём, вцепилась в рыжие волосы товарки. Ферида завизжала от боли, как кошка, которой прищемили хвост. Услыхав шаги за дверью, Гюльфем спешно отпустила её и со смирением сложила ладони у груди.

– На коленях молю тебя, Ферида, отдай мне записку!

– Не вижу, чтобы на коленях, – с издёвкой хмыкнула Ферида.

Гюльфем, готовая на любое унижение, чтобы вернуть изобличавшую её записку, хотела опуститься на колени, но в эту минуту открылась дверь. В комнату Фериды вошёл Якуб, мальчик лет восьми-девяти, состоявший на побегушках у княжны Лейлы.

– Госпожа велела вам передать, что у вас слишком шумно, ханум, – с важностью сообщил он. – Вы мешаете ей творить молитвы и готовиться к визиту царственного мужа.

Ферида язвительно фыркнула. Маленький моралист посмотрел на неё с явным неодобрением.

– Ферида-ханум, вам пора отнести целебный отвар его высочеству. Мне поручено проводить вас до дверей в его покои.

Ферида пригладила растрепавшиеся в потасовке локоны и поправила пояс из золочёных колец, кокетливо повязанный на её стройных бёдрах.

– Я готова, – наконец объявила она.

– Ферида, прошу тебя, – взмолилась Гюльфем, – не губи меня.

– Я подумаю, – величаво кивнула Ферида, проплывая мимо неё, ровно лебедь, вытянув длинную гибкую шею и чуть откинув голову с тяжёлой шапкой рыжих волос. – Но твоя цидулька останется у меня. Так приятно сознавать, что я держу твою жизнь в своих руках.

– Что за цидулька? – полюбопытствовал Якуб.

– Много будешь знать, скоро состаришься, малец, – огрызнулась в ответ Ферида.

* * *

Сарнияр в полной растерянности смотрел на рыжеволосую девушку, с изящной непринуждённостью протягивающую ему знакомый до боли серебряный кувшин.

– А где Гюльфем? – спросил он невпопад; её приход вместо той, кого он с нетерпением ждал, так ошеломил его, что он не уловил и двух слов из её цветистого приветствия, не менее грациозного, чем жест.

Хорошенькое, чувственное личико Фериды исказила злая гримаса.

– Ей нездоровится, сахиб. Госпожа пока отстранила её от повседневных обязанностей, приказав отлежаться в постели.

Сарнияр был не в шутку встревожен и чуть не выдал себя, выразив желание проведать заболевшую рабыню.

– Я мог бы облегчить её страдания. У меня есть… некоторый опыт, которым я охотно поделюсь с её сиделкой.

Ферида презрительно усмехнулась.

– Слишком много чести для неё, сахиб. Эта притворщица не заслужила вашего драгоценного участия.

– Что? – поднял брови Сарнияр. – Её болезнь – притворство?

– Ну, – запнулась Ферида, – вчера, вернувшись от вас, она и вправду выглядела измождённой, совсем как лошадь, на которой проскакали целый день без передышки.

Сарнияр густо покраснел, и Ферида, не сдержавшись, прыснула от смеха в ладошку.

– А сегодня наша скромница снова свежа и хороша, словно майская роза, – продолжала она. – Однако ей выгодно оставаться в постели под предлогом недомогания, чтобы отлынивать от работы. Особенно от тех деликатных обязанностей, которые госпожа доверяла ей, пока этой тихоне не вздумалось корчить из себя больную.

Лицо царевича от огненно-красного постепенно приняло пепельно-серый оттенок.

– И поэтому сегодня доставку снадобья пришлось осуществить тебе, моя прелесть? – игриво спросил он, обняв Фериду за тонкую талию.

Девушка жеманно взглянула на него из-под полуопущенных золотистых ресниц, еле сдерживая смех.

– Да, – хихикнула она, – но как мне кажется, вы в нём не очень-то и нуждаетесь. Нужно сказать госпоже, что она понапрасну тревожится за ваше здоровье.

– Не нужно, – возразил он, – пусть продолжает заботиться обо мне, раз это доставляет ей удовольствие. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. И если твоя подружка и дальше будет отлынивать от своих обязанностей, я не возражаю, чтобы ты её заменяла и впредь. А теперь можешь идти.

К его удивлению Ферида уселась на софу и кокетливо расправила подол элегантной лимонно-жёлтой туники, цвет которой идеально гармонировал с её рыжими волосами.

– Нет, сахиб, – заявила она, – я должна вернуться с пустым кувшином. Таков приказ госпожи. Она велела мне проследить, чтобы вы всё выпили до последней капли.

Он подсел к ней сбоку и заинтригованно посмотрел в её смеющиеся глаза.

– Но у меня сейчас нет желания спать, – проговорил он, всё полнее погружаясь в глубину её зелёных глаз, затягивающих его как трясина.

Ферида склонилась к нему, почти касаясь его лба своими бесовскими волосами. Её горячее дыхание обжигало ему кожу.

– И кто же предлагает вам почивать, ваше высочество? – спросила она, слизнув языком выступившую у него на лбу капельку пота.

– Твоя госпожа, – усмехнулся Сарнияр и нерешительно, словно боясь обжечься, прикоснулся к огненному завитку, соскользнувшему с её плеча на ключицу. – Уже третий вечер подряд она шлёт мне убойный отвар, способный усыпить целую вражескую армию.

– Уверяю вас, господин, от отвара, который я принесла, вы вовек не заснёте. Прошу вас, выпейте его, и сами убедитесь.

Не сводя с неё глаз, Сарнияр откупорил кувшин и понюхал горлышко.

– В самом деле, – признал он, – этот отвар совсем не похож на тот, что приносила Гюльфем.

Забыв всякий стыд, она прильнула к его безволосой груди. На нём был только перехваченный поясом халат, надетый на голое тело. Длинный как у змеи язык Фериды плавно заскользил по его шее, оставляя на коже влажный след. Подобравшись к его уху, она шепнула:

– Разумеется. Эта трусливая овечка боялась вашей любви, а я не боюсь.

– Так что же, чёрт возьми, в этом кувшине?

– Страсть!!!

Она потянулась к поясу его халата, но он отвёл её руку.

– Страсть? – недоумённо повторил Сарнияр.

– Да, страсть, – кивнула Ферида, давясь смехом. – Это любовное зелье, приготовленное вашей женой. Она искренне верит, что вкусив его, вы воспылаете к ней страстью.

– Вот оно что! – протянул Сарнияр, начиная мало-помалу прозревать. – Выходит, Гюльфем…

– … опасаясь, как бы эта страсть не перекинулась на неё, – перебила его Ферида, – решила не дать ей разгореться. Вчера и третьего дня она подменила эликсир, а сегодня, сказавшись больной, вынудила госпожу послать вместо неё меня.

– Значит, это Гюльфем пыталась меня усыпить! А я-то грешил на свою жёнушку, не понимая, с чего ей вдруг вздумалось лечить меня сонной травой.

– Ваша жёнушка совсем не так проста, как кажется, – заметила Ферида, провокационно водя рукой по кубикам его брюшного пресса. – Так что же, ваше высочество, вы отведаете этого напитка?

– Ты полагаешь, я нуждаюсь в любовных стимуляторах? – фыркнул он, стащив её с софы на зелёный, с оранжевым орнаментом турецкий ковёр. – Сейчас я докажу тебе обратное.

Ферида стянула через голову свою шёлковую тунику, вслед за которой разлетелись по разным углам и все прочие предметы её одежды. Сплетясь в клубок, парочка неистово заёрзала по ковру.

– Ненавижу эту дрянь! – прошипел он с яростью, возбуждавшей его сильнее, чем любой стимулятор. – Она клялась, что любит меня! Обещала любить до последнего вздоха!