Читать книгу Из детства - Галина Юрьевна Юхманкова (Лапина) - Страница 1

Детство

У меня мама – военный. Ну, не совсем настоящий, а как будто, понарошку. Она в военной части работает. Там только моряки и офицеры – настоящие военные, в форме, и не делают ничего. А женщины – они на электронно-вычислительных машинах работают. И формы у них нет военной. Жалко. Мне форма военная очень нравится. Синие кители, пуговицы блестящие. Кокарды золотые на фуражках, кортики острые в специальных сумочках. Кортики – это ножики такие большие. Рукоятки у них широкие, резные, с позолотой. Жалко, что женщинам форму в военной части не дают. И кортики не дают тоже….

         Там вообще все смешно очень, в этой военной части: моряки есть, а моря-то и нет. Ага, нет моря совсем! Это же Москва почти, и тут никаких морей не бывает. Речки только разные. У мамы в военной части – тоже речка маленькая. Но моряки думают, что это море, и на лодках по нему плавают. Такие забавные! Наверное, они и моря никогда не видели. Как же его можно с речкой спутать? А они путают, и Праздник Нептуна тут даже устраивают. Глупые такие! Тельняшки свои снимают, красками раскрашиваются, короны игрушечные надевают, и в речку со всего разбега прыгают. Как дети прямо маленькие! Я даже вот еще в школу не хожу, а, чтобы вот так – ну ни за что бы краской не вымазалась! Стыдно ведь… Зрители сидят, на моряков этих смотрят, и удивляются. Женщины-то некоторые, конечно, даже радуются. Почему, интересно, они радуются?

         Я люблю, когда мама с работы пешком идет, через Пучковский лес. Она мне тогда земляники много приносит. Прямо на веточках. В лесу земляники очень много. И крупная вся такая! И мама радостная. А меня уже бабушка из детского садика забрала, и я маму дома жду. И землянику тоже.

         Меня мама утром отводит в детский сад, а забирают вечером бабушка или тётки мои, тетя Валя и тётя Рая, у них своих детей еще нет потому что. А мама моя на работе всегда, а вечером в Москву едет, учиться, потому что ей в институте интересней, чем со мной. А тётки мои все дома, и им со мной интересней. Они у меня хорошие. Только тётя Валя мне иногда колготы узлом связывает, чтобы я по квартире много не бегала.

         Мы раньше с бабушкой и дедушкой жили, на поселке, в городке нашем. Там так хорошо! И мышей нет. А вот в деревне маминой есть мыши. Спишь ночью в терраске, и слышно, как они прямо над ухом бегают, за стенкой. Страшно. Не люблю в терраске деревенской спать, там еще и пауков много. А вот на поселке ночевать очень люблю. Дом у моего дедушки большой, финский, чистый такой. Красивый очень. Как у Кржмелика и Вахмурки из мультфильма, мне очень нравится. Яблони в саду растут. И бабушка у меня очень добрая, ягоды из компота разрешает кушать. Собака на поселке есть, Тобик. Он на лисичку толстую похож. Сам рыжий, а лапки коротенькие. Хороший. За просто так не брешет. Так дедушка мой говорит. Не лает громко, то есть. И тарантас у меня на поселке есть замечательный, деревянный. Меня дедушка в тарантасе по саду катает. Там колёса маленькие прочно к деревяшке привинчены. И перекладинки по бокам гнутые, как перила. Это ходунки мои раньше были, когда я еще ходить не умела. А теперь дедушка из ходунков тарантас смастерил.

         Только однажды я в тарантасе сильно застряла. Когда уже подросла немножко. Ох, я и испугалась же! Потому что ни рук, ни ног из тарантаса вытащить не могла. Я тогда громко очень кричала. От страха. Даже соседи заволновались, что это с ребенком случилось. А всего-то я просто выросла! И мы тогда с родителями моими в квартиру новую переехали, в Академгородок, на Пионерскую. Мама в научном институте работала, и ей квартиру дали. За то, что она там работает.

         Квартира наша очень удобная, на первом этаже. Не надо по лестнице подниматься, как другим. В кухне – подвал большой, подпол называется, прямо к в деревне. До нас в этой квартире фотограф жил, и фотографии в подполе проявлял. Ну, делал фотографии, то есть, из фотоаппарата – на бумагу. Интересно очень и здорово! Мой папа тоже фотографии делает. Лоточки у него есть красивые, маленькие, прозрачные. Оранжевый и красный. Там вода налита. И пинцетики металлические рядом лежат, блестят завораживающе. И баночки круглые разные у папы есть, где опасные химикаты. Проявитель и закрепитель называются, и мне трогать нельзя. Большой фотоувеличитель в подполе у нас хранится, кувшин такой длинный, как в магазине «Соки-воды». Только другой немножко, из железа, и серебристый весь. Папа мой его в ванную комнату переносит всегда, если фотографии делает. А я помогаю.

         Свет в ванной нельзя включать, когда мы с папой фотографии делаем. Пленка засветится, и не получится тогда ничего. Я люблю смотреть, как папа чистые листочки бумаги в воду кладет, и на них вдруг картинки начинают появляться! Словно по волшебству эти картинки на пустых листочках появляются. Вот Тобик, вот я с бабушкой, вот мама идет. Потом папа эти мокрые листочки с фотографиями на большой прозрачный лист из плексигласа наклеивает. И скалкой специальной резиновой по ним катать немножко страшно начинает. Резко очень, и брызги летят. Это надо, чтобы вода с листочков бумаги ушла, и фотографии быстрее бы высыхали. А потом еще фотографии собрать надо, снять с плексигласа, и под тяжелый пресс положить. Чтобы выпрямить как следует. Потому что фотографии сухие сгибаются очень сильно. Так мне интересно фотографии делать! Жалко, что спать уже пора. Завтра в садик.

         У нашей группы веранда на дорогу прямо выходит, на улицу Юбилейная. Садик наш новый, красивый такой весь. Здесь у всех детей мамы и папы в институте работают, где и мама моя. Сначала я в ясли старые ходила. Одноэтажные такие, и яблони вокруг насажены. И запах молочной каши всегда стоит. Только эти ясли я не помню, потому что совсем маленькая была. Всего один годик. Мама говорит, я ревела всегда и капризничала, не хотела из дома в ясли уходить. Почему, интересно, я ревела? У нас ведь тут и воспитатели были хорошие, Таисия Александровна и Анна Ивановна. И нянечки все добрые. Только мне все равно хотелось дома с мамой и папой быть, а не в яслях. А потом, в старом садике, я уже привыкла немножко, и мне даже нравилось одной в садике быть. Старый наш садик рядом с яслями прямо находился, через забор, и потолки в группах высокие очень были, как во дворцах. Но, конечно, новый садик, на Юбилейной, намного лучше. Тут окна до самого пола сделаны, и ты как будто на улице находишься. И во время «тихого часа» даже. Хороший садик.

         Только однажды зимой у меня здесь санки мои украли. Новые совсем, красивые, со спинкой. А оставили нам старые какие-то, со сломанными деревяшками, и без спинки. Мне очень жалко было, и грустно. Ну, зимой-то вообще совсем не весело. Холодно слишком, и валенки в сугробе застревают, когда на горке снежной играешь. Дворники потому что эти горки снежные около подъезда всегда наваливают, и очень интересно по ним забираться, кто выше. А валенки – на вырост, и в снегу застревают, глубоко очень. Мне тогда домой босиком идти приходится, в носках одних шерстяных. И мама ругается сильно. А папа идет валенки в сугробе искать.

Зимой я вообще люблю на посёлок к бабушке и дедушке ездить. По выходным. На санках потому что. И дедушка для меня горку в саду всегда заливает. И я в большом белом тазу скатываюсь по ней далеко-далеко, до самой Тобиковой будки. Тобик меня носом своим холодным обнюхивает, и хвостом виляет. Обратно домой папа мешок картошки на моих санках везет. И банки с огурцами солёными и капустой. А я тоже на санки хочу. Потому что – в горку, и идти совсем неудобно. Взрослым-то хорошо, они вон, оденутся себе, как хотят, пальто, сапоги красивые…И идут себе в горочку легко. А тут тебе и валенки с галошами, и три кофты, и шуба длинная, каракулевая, на вырост, в ногах путается. Платок из-под шапки на глаза лезет. Никакого удобства же! Хорошо, что у меня папа добрый. Он меня на санки всегда сажает, если я долго очень ною. На санках здорово. Мешок с картошкой неудобный, конечно, жесткий. Зато я банки с капустой придерживаю, чтобы не упали вдруг. А мама – вот барыня какая – ничего не делает! Просто так рядом с санками идет, гуляет. Даже папе моему не поможет никогда.

         Однажды зимой мы по речке замерзшей гуляли. Мы из маминой деревни в Академгородок наш пешком возвращались. И по речке прямо шли, по льду толстому. Подо льдом все водоросли видно, и воду с пузырьками тоже. Красиво очень, как будто в аквариум заглядываешь. Только мама зачем-то начала каблуками своими по льду стучать. И лед сразу так гудеть страшно начал! Трещать даже! Я тогда сразу на берег убежала. На всякий случай, мало ли, что. Не пойду больше по речке гулять.

         А больше всего, конечно, я весну люблю. Потому что моя любимая большая лужа напротив дома появляется, и там – камешки разноцветные всегда. Очень много камешков. И я тогда куртку свою легкую надеваю, блестящую, оранжевую, и иду на улицу, камешки в карманы собирать. Очень я люблю камешки в луже собирать! И одеваться тепло мне уже не надо!

И лето я тоже очень люблю, конечно. Меня летом из садика раньше забирают. Мы вот только после сна выходим на участок гулять – а уже и «Запорожец» дяди Ванин на дороге стоит, и папа мой идет на веранду, меня домой забирать. Мне так радостно! Никого потому что на машине домой не забирают. Все дети рядом с садиком живут. А меня – забирают. Я, конечно, тоже рядом живу, но сейчас мы по важным делам едем. Мы едем в Пучково, маму мою с работы встречать, из ее военной части. Мама сначала на служебном автобусе с работы едет. Только автобус этот до микрорайона идет, где фабрика. А маме в научную часть Академгородка надо, где дома новые, панельные, улучшенной планировки. Потому что мы все теперь там живем, в нашей новой трехкомнатной квартире. И институты тут находятся, рядом с нашей квартирой. А на фабрике институтов нет, там только дома деревянные, и мужчины нетрезвые ходят. Поэтому летом мы маму всегда на нашей машине встречаем, чтобы она по фабрике одна не ходила. Так, на всякий случай встречаем, мало ли, что.

Я очень люблю в пучковском лесу орехи собирать. И грибы с ягодами тоже собираю, пока мы мамин автобус из Пучково ждем. Мы около дороги в сторону съезжаем, в лес прямо. Чтобы пылью не дышать, а дышать полезным лесным кислородом. И на природу любоваться. На сосенки молодые, березки, орешник. В августе всегда орехов в лесу много. Мы с папой большие сумки набираем, пока мамин автобус не подъехал. Только в лесу надо всегда аккуратным быть. Потому что здесь много вредных насекомых летает. И живут они стаями в кочках и валежниках. Вот, например, когда-то давно этот лес убирали, и ветки сухие свалили очень аккуратно, в большую кучу. И мы через нее с папой за орехами полезли. А там – шершни! Ну, осы такие большие, страшные, в полоску. Мы, конечно, и не знали, что шершни в этом валежнике живут. И испугались здорово, конечно. Хорошо, что мой папа очень быстрый. Он меня под мышку схватил, через валежник перепрыгнул ловко, и бегом к машине побежал. Я даже и рассмотреть этих шершней толком не успела. Только слышала, как они гудели громко. Страшно очень гудели. Не люблю насекомых. Зачем они все в лесу селятся? Специально, что ли?

         А вот лес я очень люблю. Особенно если веток нет, которые по носу попадают, и старых деревьев нет поваленных. Потому что через них перелезать совсем неудобно. Вот у мамы в военной части – хороший лес. Чистый, аккуратный, и белых грибов – просто море. За час можно целых три ведра набрать. Даже если старые грибы не срезать, а срезать только молодые, крепкие. Мама молодец, что здесь теперь работает. Она, как квартиру новую получила, сразу сюда работать ушла. Что ей там, в институте этом? А здесь – офицеры все в красивой форме….Я бы тоже перешла бы!

         А бабушка моя в институте осталась работать, и дедушка тоже остался. Бабушка часто меня к себе на работу после садика забирает, если больше некому. Она меня в свою лабораторию космических исследований приводит, и я со всеми вежливо здороваюсь. Здесь почти все женщины – бабушки. Только не совсем еще старые. И мне разрешают на машинке печатной попечатать. Мне очень нравится. Клавиши тут круглые, черные, и буквы стерты. Но стучит печатная машинка громко, здорово очень. Я люблю печатные машинки. Когда вырасту, обязательно на такой буду же работать.

         А дедушка у меня в другом здании института работает. Не знаю, в каком, он приборы собирает разные, и спутники тоже иногда. Он вообще очень часто в экспедиции уплывает, за границу, в другие страны. На китобое. Это корабль такой специальный, на котором рыбаки китов огромных в море ловят. И в трюмы складывают. А на палубе китобоя приборы научные стоят, из института нашего. Они в ящичках специальных стоят, чтобы их дождем не намочило. И дедушка мой за этими научными приборами следит. Они потому что волны разные в воздухе ловят, и на пленку записывают. А мне и неясно вовсе, какие в воздухе волны-то? Волны ведь на воде только бывают….

         Мой дедушка очень хозяйственный. Он много красивых вещей из экспедиций всегда привозит. Ковры, велосипеды, печенье в коробках металлических, и скатерти разные. Ковры все такие пушистые, бархатные! С пастухами и пастушками. И цветов на них много. Очень красивые! Я люблю их руками гладить, такие они мягкие! Еще кораллы морские у дедушки под телевизором в тумбочке стоят. Белые, колючие очень, высохшие потому что. И клык моржовый с картинкой в тумбочке стоит, за стеклом, и мне трогать нельзя. Там пингвин нарисован. Это рыбаки так делают, когда у них время есть свободное. Они картинки на клыках моржовых рисуют. А мне моржей жалко. И китов жалко очень.

         Еще я пилить на посёлке очень люблю. Ножовкой настоящей. И гвозди забивать люблю тоже. Только мне не дают. Меня бабушка вышивать и вязать учит. Мне нравится, конечно, но пилить – лучше. Бабушка моя очень красиво вышивает, гладью называется. Салфеточки у неё, а на них фиалки вышиты. Прямо как настоящие! А я только крестиком пока вышиваю, не очень красиво.

         У дедушки на поселке кроликов много. И свинка Машка есть. Большая, и глупая очень. Она всегда в грязи зачем-то роется. Пятачок у нее вечно черный, неопрятный такой. И уши смешно болтаются, когда она по саду бегает. Она к нашему Тобику очень любит приставать. Тобик старенький уже, и спит всегда около будки своей, в саду. Там тенёчек такой приятный, и травой свежей здорово пахнет. Машка вокруг Тобика ходит, и пятачком своим его толкает. А Тобику уже и волноваться даже неинтересно. Он и не просыпается совсем.

         Кролики у моего дедушки в сарае живут. Там много больших клеток с сеном, и поилки на дверцы прикручены. Уютно очень смотреть, как кролики в клетках спят. Они серые и черные, пушистые, но всех боятся. Мне черные кролики очень нравятся. Дедушка маленьких крольчат за уши берет, и мне на руки сажает. Их только за уши брать можно. Иначе оцарапают. У них когти острые – ого-го! А одной мне нельзя в сарай заходить. Там – яма глубокая, деревяшками накрыта. Это погреб был, давно еще, при старых хозяевах. Когда мои дедушка с бабушкой молодые были. Они старый дом тут купили, и новый на его месте построили, а сарай с ямой тут так и остался. У меня вообще все бабушки с дедушками молодцы. У всех дома построены. И хозяйство есть.

         Я тоже очень хозяйственная. В садике всегда много интересного на участке нахожу, когда мы с группой гуляем. Камешки красивые нахожу, бусинки разные. И у мальчишек наших вымениваю разные вещи полезные. Вот один мальчик, например, принес в садик кольцо мамино золотое, с рубином. Без спроса дома взял, и девочке из нашей группы принес. Но я мандаринку мальчику отдала, и он колечко мне подарил. Только воспитательница колечко это замечательное у меня потом отобрала. Потому что мальчик без спроса колечко у мамы своей взял. Очень мне обидно было. Зато я его носила весь день. Как взрослая. Ни у кого такого не было, а у меня – было.

         Мне многие мальчики камешки драгоценные из дома приносят. Я их прошу, они и приносят. Очень я люблю драгоценные камешки и стеклышки разные, блестящие. Однажды я камешек такой в нос себе случайно засунула, во время «тихого часа». Я, конечно, не специально, а просто хотела посмотреть, поместится он в носу, или нет. Он и провалился глубоко. Воспитательницы испугались все, когда у меня кровь из носа пошла. Потому что я камешек пыталась обратно из носа выковырять.

         Еще люблю, когда в садике на обед компот из ягод. Мы тогда с девочками косточки от абрикосов собираем, и в туалете сандаликами своими раскалываем. Потому что у сандаликов наших каблуки из камня сделаны, и очень хорошо косточки разбивают. И мы серединки у косточек кушаем, потому что они вкусные очень. А в магазине их не купить.

И гренки белые из хлеба мне тоже нравятся, когда они не в супе, а сухие еще, в тарелке лежат. Меня однажды родители мои позже всех из группы нашей забрали, ночью почти, и я плакала очень сильно. Ведь на улице уже темно, и в группе нет никого, разобрали всех детей уже. А за мной никто не идет и не идет, и мне грустно очень было, и страшно немножко. Вдруг родители про меня вообще забыли, ведь у мамы уже другой ребенок появился, мой брат Миша? А меня они решили навсегда в садике оставить!!???? Очень здорово я плакала тогда, и нянечка наша мне все-все гренки с кухни отдала, целую тарелку большую. И я всё одна съела.

         А однажды нам сказали в садик пижамы теплые принести. И шапки с ушами, на веревочках обязательно, чтобы завязывались туго. Потому что в «тихий час» окна будут в спальне нашей открывать, а на улице – зима. И это называется «закаливание». Чтобы дети спали, и дышали во сне свежим зимним кислородом, и к холоду привыкали постепенно. Для здоровья Я совсем тогда и не замерзла, только нос замерз сильно.

         Мне в садике больше всего физкультурный зал нравится. Там обручи лежат, погремушки большие, мячики разноцветные. И мешочки черные с песком, маленькие, аккуратные. Мы их бросаем, кто дальше забросит. А еще здесь пианино стоит. Клавиши забавно проваливаются, если играет кто-то. Мы под музыку маршируем по залу, а потом начинаем упражнения гимнастические делать. Наклоны, повороты, приседания. Я люблю маршировать, и музыку вообще всю люблю. У меня в группе друг есть, Серёжа. Он уже в музыкальную школу ходит, талантливый потому что. И на пианино уже играет здорово, двумя руками. «В траве сидел кузнечик» и «Кошачий вальс тоже». Он иногда на пианино нам играет, в физкультурном зале, если нашей музыкальной руководительнице куда-то отойти вдруг понадобилось. Сережа вообще у нас молодец. Потому что он меня всегда слушается. Мы с ним, наверное, поженимся.

         Утренники у нас в садике часто бывают. Когда Новый год, или Восьмое марта. И мы для гостей выступаем. Гости все – наши мамы и бабушки. Они в музыкальный зал приходят, и сидят в шапках, смотрят, как мы стихи читаем. Я на Новый год всегда выступаю, потому что активная очень. Сначала я Снежинкой была. Мама платье мне белое сшила, и мишурой блестящей внизу украсила. Потом я была Лисичкой, но здесь костюм уже готовый дали. А потом целых два года я Снегурочку на утренниках изображала. Потому что волосы у меня белые, и стихи я всегда хорошо запоминаю. И мне мама тоже костюмы Снегурочки шила. Красивые очень, прямо как покупные. Один – тёмно-синий, бархатный, шапочка, платье и сапожки. Мама вату накрахмалила, и по краям у шапочки и платья приклеила. А второй костюм был голубого цвета. Тоже с мишурой по краям. Из атласа весь, сказочный, блестящий. Только там у меня тряпичные сапожки на чешки не налезали, потому что ткани на сапожки не хватило. А потом мама костюмы эти зачем-то кому-то отдала! Даже и не знаю, кому. Жалко очень! Они ведь мои были, мама мне их шила…Мама у меня молодец. Она мне еще Юбку Матрешки сделала. Красную, в белый горошек. Для «Танца Неваляшек». Это где «мы – милашки, куклы-неваляшки, яркие рубашки». Но тоже потом ее кому-то отдала….Такая она нехозяйственная!

         Зато, когда всех детей из группы на прививки отправляли, мама не разрешила мне прививки делать. Потому что у меня – аллергия. И прививки делать нельзя. Мы даже к врачам специальным ездили, в Москву. На метро. Там мне немножко на руке что-то поцарапали остренько, и растворчиком на руку покапали. И у меня рука распухла вся страшно, женщина-доктор даже сама немножко перепугалась, и домой нас сразу отправила. И сказала нам немедленно переезжать жить в Крым. Там у меня все будет хорошо, и аллергия сразу пройдет. Но мама не хочет переезжать. Потому что у нее здесь дом, деревня, тётки все, и дядя Ваня на колясочке… Как же она переедет? А мне очень хочется посмотреть, что это такое- Крым. Я там не была ни разу. И от аллергии вылечится мне хочется тоже. Но мама не хочет никуда переезжать.

         Еще кот у нас живет, Кузя, очень старый. И глаза у него одного нет. Потому что он драться любит с другими котами. И глаз ему выцарапали. Там теперь вместо глаза дыра у Кузи огромная! И мама туда порошок лечебный насыпает. Чтобы Кузю вылечить. Только глаз-то все равно уже новый не вырастет.

         А на поселке у бабушки и дедушки котов нет. Были когда-то давно, а теперь нет. Потому что у дедушки – астма. Это у него после войны, он разведчиком был, и много нервничал. А от этого всегда астма бывает. И пальцев двух на руке у дедушки нет. Оторвало один раз, когда он через линию фронта переходил. И дедушку потом сразу домой отправили. Потому что без пальцев в разведчики не берут уже. Бабушка моя тоже на фронте была. Только не далеко, а здесь, под Москвой. Она из зениток по самолетам немецким стреляла. У нас фотографии есть, там дедушка в форме, красивый такой, как артист иностранный. Высокий, нос очень прямой, и глаза голубые. Бабушка моя в форме – тоже красивая очень. У неё глаза большие, черные-пречерные, будто там ночь. И волосы черные, кудрявые. А лицо – белое. Поэтому папа мой красивый родился, и я красивая тоже. А у мамы моей нос очень большой. Почему-то у тёток всех носы нормальные, а у мамы вот – большой…

   К моему дедушке на поселок иногда брат в гости приезжает. Тоже дедушка. Он – поп. В церкви работает. Он на Демиса Руcсоса очень похож. Заросший такой весь, косматый, толстый. И у него одна жена старая, некрасивая совсем, а другие все – молодые. Послушницы называются. И он с каждой послушницей по очереди в гости к нам приезжает. Мама моя с ним много всегда разговаривает, и покреститься как-то хочет. Не знаю, что это. Наверное, тоже хочет, чтобы у неё много мужей было. А как же тогда папа мой? Я не хочу, чтобы мама крестилась. Ну это все! Потому что дедушка Боря, поп, даже и не воевал совсем, представляете? Все воевали с немцами, а он – нет! Он на священника учился! Трус какой.

         А мой дедушка – не трус, он даже в детстве из дома сбежал. От родителей своих сбежал, из Вязьмы. И на Балтийское море приехал, чтобы в училище мореходное поступить, и моряком стать. Дедушка на корабле настоящем служил, «Азимут» называется. Он каптенармусом тут работал, и заведовал хозяйством. Только «Азимут» утонул потом, мне дедушка про это рассказывал. Страшно очень. Многих матросов в воронку затянуло, когда корабль под водой скрылся. А дедушка мой, конечно, живой остался, но испугался очень. И в разведчики ушел.

        Он у нас на гитаре так здорово играет! Хотя у него и двух пальцев на руке не хватает. Клешня там только страшная. И он клешней этой струны очень ловко зажимает, а правой рукой музыку цыганскую играет. Я так эту музыку люблю! Даже мурашки по спине сразу бегают, и слезы подступают. И дедушка тоже плачет, когда романсы поёт…Почему, интересно, он плачет? Наверное, к себе домой, в Вязьму хочет. Я бы тоже в Вязьму хотела. Там у дедушкиного папы – Семёна – глубокий пруд был с карасями. И дом красивый был, двухэтажный, каменный. И лошадей много. Давно еще, до революции. Только я лошадей не люблю. Боюсь их очень, потому что они большие. А вот пруды с карасями я люблю. И дома двухэтажные, каменные, как в «Мисс Марпл», тоже.

         И речку нашу я тоже люблю. Я иногда бабушку свою уговариваю на пляж сходить, летом, когда жарко. Бабушка не хочет, конечно, потому что идти далеко. А вот папа мой ходит. Потому что он загорать очень любит. И я тоже загорать люблю. Только мне скучно загорать, мне только купаться интересно. У нас в городке два пляжа есть. Один – перед речкой, где дачи стоят, и пионерский лагерь «Высота» построен. Там здорово, и идти удобно – по тенёчку. А второй пляж – у самой маминой деревни, в Ботаково. Это уже через речку идти надо. Мы с папой по мосту подвесному идем. Мост красивый, старинный. Только качается сильно очень. Я не люблю, если мост качается, боюсь немножко. А на высокой горке над пляжем – кладбище старое. Там мои прабабушка и прадедушка похоронены, на самом краю, под березами большими. Березки с пляжа хорошо видно.

 В Ботаково еще моя бабушка родилась, папина мама. В доме на углу. У меня там много всякой родни, только я не знаю никого. Бабушку Нину вот знаю, и тётю Зину туже. У бабушкиного папы в Ботаково кузница была большая. Давно, до революции. И лошади тоже были, и конюшни большие. Почему-то тогда у всех лошади были. А сейчас нет ни у кого. И кузниц нет. И домов нет больших, каменных. Почему так?

         Я бы хотела, чтобы у меня дом был двухэтажный, каменный. Как в кино английском «Мисс Марпл». Уютный такой домик, и плющ вьется, и цветы под окнами. И обязательно чтобы чайная на первом этаже была. Это где люди приезжают, и чай могут попить. У моей прабабушки тоже до революции чайная была. В Былово, под Москвой. Только не в самом Былово, а рядом, в Полянах. И постоялый двор тоже у прабабушки моей был. Это – как гостиница. Например, едут какие-нибудь люди по своим делам. Издалека едут, и устают очень. И им кушать хочется, и спать тоже. Они на постоялый двор заезжают, чай пьют, и спать ложатся. Очень все удобно было до революции.

        А сейчас дворов постоялых тут нет. Жалко очень. Мы иногда в гости к нашей тёте Тане отправляемся, в Болшево, и я в дороге устаю здорово. Потому что сначала на автобусе до Москвы ехать надо, потом – на метро, и еще на электричке час. Далеко, и утомительно очень. И мне хотелось бы остановиться, и чаю с пирожными где-нибудь попить. А – негде. Только одно кафе нам по дороге попадается, на вокзале. Но оно всегда на обед закрыто. Или на учёт какой-то. И окна там всегда грязные. Очень неудобно и противно даже. Вот раньше удобно было. До революции еще.

         Когда мы в городке эту революцию празднуем, то всегда на парад идём. Мне нравится на парады ходить. Потому что весело очень, и народу на улице много. Все с цветами радостные идут, флажками размахивают. Цветы-то, конечно, не настоящие. Они из бумаги разноцветной сделаны, и на палку проволокой примотаны. Но все равно – красиво. А если парад долго идет, я замерзать начинаю. Ведь зима почти, и холодно. Вообще, когда парад по нашему городку идет, я больше всего на машине ехать люблю. С флагами и транспарантами которая. У нас для парадов все машины грузовые досками специально обвешивают. С картинками разными. А в кузов люди забираются, и едут себе спокойно, и идти не надо. Удобно очень. Только туда, в кузов, не всех пускают. А только сотрудников институтов. И еще детей директоров и передовиков производства. Меня папа на такую машину сажает, потому что он у меня -передовик, и даже приборы новые изобретает. У него грамоты за это есть. Он меня в кузов грузовика сажает, к флагам и транспарантам, а сам всегда рядом идет. Мало ли, я упасть могу.

         К нам в квартиру на праздник революции вся мамина родня собирается, и на полу ночует. На матрасах, которые мама с кровати снимает. Потому что в квартире больше места нет. И мне не нравится. Я не люблю, когда людей в квартире много, и мне на полу спать не разрешают. А дети ихние все наши игрушки ломают и разбрасывают везде. А потом собирать не хотят. Всегда мне игрушки собирать приходится, ведь я старшая. И мне не нравится тоже. Нечестно потому что. Младшим, значит, можно все раскидывать, а старшие собирать должны? Нет уж, сами раскидали, сами и собирайте. А я не буду собирать, я вам не прислуга.

Тётки все после еды песни петь начинают. Народные, страшно очень, громко и нескладно совсем. Как гуси на речке гогочут. И мама с ними поет тоже. А мне убежать куда-нибудь хочется, и спрятаться. И двери все закрыть. Потому что я не люблю русские народные песни. Некрасивые они, глупые и крикливые. Я только органную музыку люблю. Инструмент такой есть красивый – орган называется. И музыка там прекрасная, волшебная, я ничего лучше и в жизни не слышала. А еще я Челентано люблю, и Бониэм. Это певцы такие, иностранные. Они у папы на магнитофоне бабинном записаны, на катушки такие специальные. И Бах тоже у папы записан. Папа такую музыку любит, и я тоже. А мама – нет. Она громко и нескладно петь любит. И тётки все так поют. А мне тогда и спрятаться негде. На кухню меня не пускают. Там мужчины все стоят, курят. И дверь закрыта. Только запах все равно в комнаты идет. И мне не нравится.

         Дядя Ваня наш тоже курит. Он даже и не в праздники курит, а когда к нему в гости дядя Миша соседский приходит. Из соседней квартиры. Страшный такой, большой весь. А на руках картинки синие нарисованы. Он в каком-то штрафбате в войну воевал. И ему там картинки нарисовали. Только я его не боюсь совсем. Потому что он – добрый. Хоть и говорит очень неприятно. Рычит, как будто…

        Дядя Миша наш соседский- большой молодец. Он себе лоджию остеклил, когда мы все в наш новый дом на заселились. Окошко такое стеклянное на балконе сделал. И нам тоже лоджию остеклил. Потому что папа мой не умеет балконы стеклить. А дядя Миша – умеет. Только пахнет от дяди Миши всегда плохо. Потому что он пьет много. Так мама моя говорит.

         У дяди Миши жена есть, тётя Тоня. Тоже хорошая. Она меня крючком вязать научила, и спицы большие подарила, длинные. С красивыми такими блестящими наконечниками. А детей у них нет.

         И у тёти Вали нашей тоже детей нет. Муж есть, а детей нет почему-то. Зато машина у нее есть, «Москвич» называется. Тёмно-синий, блестящий, красивый такой! Тетя Валя с дядей Володей на нём в Крым всегда уезжают. На всё лето. Потому что дядя Володя – фотограф. И он красивые фотографии делает, цветные даже! У меня тоже фотографий много цветных. Это он фотографировал. А еще серёжки у тёти Вали есть красивые, золотые. С камнями самоцветными. Когда я вырасту, она мне их подарит.

         Мы однажды тоже в Крым поехали. Перед самой школой. Мы к тёте Вале поехали, в Николаевку. Я с мамой, и тётя Таня с Женей и Пашей. Это мои двоюродные брат с сестрой. И мы на самолете летели. Ночью. Только мне аэропорт не понравился совсем. Потому что ждать долго, и стульев в аэропорту нет. Мы на чемоданах наших сидели, около окна. А в машине дяди Володиной меня потом укачало сильно. Когда мы в Николаевку из аэропорта ехали. И где мы там жили в Николаевке – мне тоже не понравилось совсем. Комнатка у нас была малюсенькая, пол весь кривой. Окошко на сарай выходит. И пахло всегда, как в деревенском туалете. А Жене, когда она в Николаевке заболела, золотую цепочку с подковкой подарили. Тётя Валя на пляже нашла. А я ничего не нашла. Только крестик какой-то старый под лавочкой. Ничего хорошего. Лучше бы это я тогда заболела.

         Мне только море в Николаевке понравилось. И то, когда шторма не было, и медуз не было кусачих. Эти медузы такие хитрые! Они – маленькие, прозрачные, их в воде и не видно вовсе. А как подплывёт и ужалит – так ого-го! Зато я стёклышек цветных в песке насобирала много. От бутылок разных. А стеклышки и не острые были. Потому что их водой обточило, и они как галька стали. Ровные, красивые, как камешки обычные. Только – прозрачные, и разных цветов. Очень мне понравилось такие стеклышки собирать! А еще мы дельфинов однажды вечером видели. Они вдоль берега в воде прыгали, блестели своими бочкАми.

        Мои бабушка с дедушкой тоже раньше на море ездили. В санатории. Им полезно. А сейчас они всё больше дома сидят. И хорошо, потому что я могу у них на ночь оставаться. Пока мама с младшим братом дома возится. Я люблю у бабушки на поселке оставаться, она мне картошку вкусную всегда жарит, и не ругает ни за что. И у меня тут любимые ботинки есть, на поселке. Они, конечно, старые уже, и мне малы. Титимбы называются. Я их так называла, когда маленькая была. И «ботинки» говорить не умела, отсюда и титимбы. Я в них по дому у бабушки и дедушки хожу. Потому что пол на поселке холодный. Мама говорит, что их выбросить уже давно пора. А я не отдаю, мои потому что. И жалко. Я всегда свои вещи берегу, и не выбрасываю.

         Мне дедушка на поселке всегда книжки детские читает, с картинками. Он на пенсии уже давно, и ему скучно поэтому. Я, конечно, и сама читаю по слогам, но мне больше нравится, когда мне читают. Так быстрее получается. И дедушка мне читать начинает про «Муху-Цокотуху», или «Про трех дураков», которые на облаках прыгали. Или вот еще про Крепышку, Перинку и Сладушку сказка. Это как одна бабушка хитрая дочек себе таких придумала. Когда её волк в лесу хотел съесть. А она его обманула ловко, сказала прийти лучше к ней вечером, и съесть трех ее дочек. Которых у неё на самом-то деле не было. Волк, конечно, сразу поверил, и отпустил старушку домой. А вечером пришел, и встал под окном. А старушка сказала, что она заперла все двери крепко-накрепко, взбила себе перинку пуховую, и уснула сладко-пресладко. Это и были как будто её дочки. Такая эта старушка молодец!

         Только мне больше сказка про принца-ужа нравится. Эстонская сказка. Там картинки такие красивые! Три девушки изящные нарисованы, с большими глазами. И наряды у них красивые. А ужик – ну такой разборчивый попался! Он себе в жены самую-самую красивую выбрал. На её одежду улегся, и не отдает. И красавице пришлось замуж за него выйти. И очень хорошо. Потому что ужик на самом деле принцем был. Он просто так прикидывался, чтобы себе невесту найти.

         А я ужей боюсь, и змей всяких. Мне иногда на поселке разрешают в подпол спускаться. И я жду, что сейчас кто-нибудь из угла выползет. Подпол у дедушки хороший, сухой, банки с огурцами стоят, и с яблоками мочеными. Но я их не люблю, я просто в погребе стоять люблю. Только мне не всегда разрешают. Опасно потому что. И даже рядом с подполом мне стоять нельзя, если папа за картошкой полез. Все взрослые тогда в коридоре собираются, и меня отгоняют. А бабушка такую картошку вкусную жарит! С корочкой румяной. Запах на весь дом стоит. Плохо только, что туалет у них на улице.

 У бабушки с дедушкой яблок всегда много. Мне грушовка «Крымская» нравится. Желтая, яблоки длинные. И сладкие, как настоящая груша. Ни у кого таких яблок нет. Только у дедушки моего на поселке.

         В маминой деревне тоже яблоки есть. Но они не вкусные все. И трогать их нельзя. Потому что мамин отец Иван ругаться будет. И жена его будет ругаться, тетя Нюра. Она некрасивая, страшная вся очень. И трясется всегда почему-то. Только наш дядя Ваня, мамин брат, все равно в деревню любит ездить. Потому что он там родился. Мой папа дядю Ваню к «Запорожцу» в колясочке специальной выкатывает. Передние колеса у нее большие, блестящие. А задние – маленькие совсем. И сиденье упругое, кожаное. Мне эту коляску не разрешают трогать. Папа дядю Ваню на руки берет, и в машину сажает. Потому что дядя Ваня – инвалид. И не ходит совсем. Только на «Запорожце» в деревню ездит. А я с прогулки прихожу, и мне грустно очень становится. Потому что дома никого нет. А я не люблю одна дома быть. Мне страшно очень. Особенно, если похороны на улице, гроб несут, и музыка громкая играет, отчаянная. Мне сразу кажется, что я сейчас тоже умру. А вот когда дядя Ваня дома – мне не страшно. Даже если мама с папой в кино ушли. Хотя лучше бы они дома телевизор смотрели. Чего там в этом кино интересного?

         Иногда дядя Ваня наш никуда не едет, потому что бензин из «Запорожца» ночью слили. Своровали, то есть, бензин весь. И машина – на приколе. Так папа мой говорит. Я знаю, это мальчик из соседнего подъезда по ночам наш бензин сливает. Для своего мотоцикла. Мальчик этот днем с собачкой белой гуляет, а ночью канистру железную берет, трубочку берет гибкую, резиновую, и к машине нашей подкрадывается. Он тихонечко крышку у бачка бензинового откручивает, круглую такую, железную, и трубочку в бак с бензином нашим опускает. И весь бензин сразу к мальчику в канистру утекает. А утром папа мой ругается.

         У меня подруги в нашем доме есть, на Солнечной. Марина, Наташа и Оля. Мы все вместе тут у подъезда гуляем. Только они иногда вредничать начинают, и мячик мой отбирают. Но я все равно с ними дружу. Потому что я добрая. Мы около дома в «почекашки» прыгаем, или в «резиночку». Еще мячиком в «козла» иногда играем. Это надо мячик об стенку стукнуть, а потом через него перепрыгнуть ловко. Когда он о землю уже ударится. А для «почекашек» асфальт нужен сухой. Тогда можно «классики» расчертить, и в «почекашки» эти прыгать себе спокойно. Только надо не просто так на одной ножке по квадратикам прыгать, надо еще баночку маленькую из-под гуталина ногой аккуратно толкать. Сложно очень. Потому что ведь на одной ноге прыгаешь. А еще и баночка эта…

         Если нас много на улице гуляет, то мы прыгалки связываем, и в «вылеталы» играем. Друг за другом под скакалкой стоим, и перепрыгиваем, когда она земли касается. Кто застрял – тот встает прыгалки крутить. Еще в «вышибалы» мячом можно. Только это уже от дома подальше играть надо. Чтобы в стекло не попасть.

         Нам однажды окно в квартире разбили. В большой комнате. Там лес, и не видно, кто сделал. И очень холодно было, зима потому что, и Новый год. Мама окно одеялом тогда заткнула, и двумя подушками большими. Очень некрасиво, конечно, было.

Я Новый год очень люблю. Подарки всегда под ёлкой, и игрушек блестящих везде много. Конфет тоже. Только в Деда Мороза я не верю. Раньше верила, а однажды подарки новогодние в шкафу нашла. Случайно, конечно, нашла, перед самым праздником. Очень обидно было, что Деда Мороза нет. Только я все равно на Новый год наряжаюсь, как принцесса.

         Я вообще люблю наряжаться. В ночнушку мамину шелковую, к примеру, наряжаюсь. Когда мамы дома нет. Ночнушка мне до пола, и в рюшечках вся, и переливается здорово. А я себя принцессой заграничной чувствую, и в зеркало на себя любуюсь. Я вообще могу просто штору старую тюлевую на себя навертеть, и уже – как королевна на картинке. Жалко, у мамы клипс мало, и очков солнечных нет совсем. Раньше у мамы много клипс было. Только я все их растеряла. Зато бигуди у мамы пока остались. Они тяжелые, пластмассовые. Я их тоже на себя нацепляю, когда мама не видит, и по квартире хожу, как взрослая. Только бигуди эти – с резиночками тугими, и держатся очень плохо, от волос прямо отскакивают. И уши еще задевают. Неприятно очень.

По утрам мама бигуди долго в миске варит. А потом на волосы их накручивает, и по кухне в бигудях ходит. Она суп варит, и на работу собирается. Потом, конечно, бигуди с волос снимает. Потому что на них шапка не налезает зимняя.

         У мамы шапка зимняя – меховая, блестящая, как кастрюлька, но не пушистая совсем. Она – из ондатры. Я ондатр этих в Болшево видела, у тёти Тани и дяди Лёни. Ондатры – это выдры такие домашние. И не в воде живут, а в сарае, в клетках огромных. И подходить к клеткам нельзя. Потому что ондатра прутья может перегрызть запросто, и покусать больно. Очень эти ондатры злые. Поэтому из них шапки делают, наверное.

         Шапки такие из ондатры – очень красивые. Я в маминой шапке всегда по квартире хожу, и песни пою. Если мама не видит. Шапка эта мне уши закрывает, и песня громче получается. Я много песен знаю. У меня пластинки и проигрыватель потому что есть. А на пластинках – песни разные. И просто так песни, и из мультфильмов тоже. Про «Бременских музыкантов» еще есть пластинка, и про Ухти-Тухти. Это – ежиха такая, которая всегда платочки и перчатки белые в лесу зверюшкам и птицам стирала. А еще у нас взрослые пластинки есть. Про «Синий-синий иней», и про «Вдох глубокий, руки шире, не дышите, три-четыре». Это я знаю, это Высоцкого песни.

         Мне папа иногда такие колыбельные поёт. Не часто, конечно, потому что он стесняется, ведь детских песен не знает. И поёт всегда Высоцкого. Про то, как «если я заболею, к врачам обращаться не стану-у-у–у….обращуся к друзьям». Мне там в конце нравится очень, где «в изголовье повешу ночную звезду». У меня над кроватью тоже ночничок висит. Лилия такая фиолетовая, блестящая. Как звезда.

         Мама, конечно, больше песен знает. И тоже поёт мне на ночь, если я попрошу. Только она все грустные какие-то песни поёт. Народные потому что. Про молодую пряху, например, которая у окна сидит и тоскует. Или про тонкую рябину, которая хочет к дубу перебраться. А дуб через дорогу растет. И зачем рябине этот дуб нужен? Неинтересные какие-то песни, тоскливые.

         Я маму прошу лучше мне детские песни петь. Про Умку, к примеру, потому что мне эта песенка очень нравится. Это где «ложкой снег мешая, ночь идет большая». Очень хорошая песенка, уютная такая, из мультфильма. И мультфильм про Умку мне тоже нравится. Мне вообще все мультфильмы нравятся. Только если они не кукольные, конечно. Кукольные – совсем не интересные. Там ручки и ножки всегда отдельно, и верёвочки видны, на которых бабочки летают. Не интересные мультфильмы.

Я больше всего про кротика мультик люблю, который в норке живет, и всем в лесу помогает. И про Кржемелика с Вахмуркой тоже. Или про Лёлека и Болека очень хорошие мультфильмы. Это – два мальчика бойких. И они всегда что-нибудь интересное придумывают, и вокруг дома бегают. А Кржемелик и Вахмурка – это гномики лесные, смешные очень, в длинных ночнушках и колпачках забавных. Эти гномики в уютном доме живут, прямо в дереве. И тоже всегда всем в лесу помогают. Я вообще очень много мультиков смотрела. И про аленький цветочек, про гусей-лебедей, и про снеговиков разных. Но про кротика и Кржемелика с Вахмуркой – это мои любимые. Потому что у них домики уютные. А в других мультиках волшебники страшные, или звери неправильные с птицами. Мне не нравится.

         И фильмы детские не все мне нравятся. Некоторые – совсем глупые. Про Олю и Яло, например. Зачем у этих девочек усы? И форму они всегда школьную носят, хотя и не в школе. Ну, отличницы, наверное. Отличницы всегда в форме и с галстуками пионерскими ходят.

Или вот кино «Морозко», к примеру. Почему Настенька там – рохля такая? Мачеха её обижает, за косу дергает, а та боится в ответ даже нагрубить немножко! Такая бесхарактерная! Мне больше фильм «Три орешка для Золушки» нравится. Очень сильно нравится! Золушка там красивая, боевая вся. И одежда у неё чудесная, иностранная, как у принцесс настоящих. И принц там тоже красивый, не как в наших кинофильмах, а лучше гораздо. И замок в этом фильме просто чудесный, и кареты. Там вообще всё просто замечательное, и мне очень близкое. Я бы хотела там жить.

         Иногда я взрослые фильмы, конечно, смотрю. Мне бабушка с дедушкой разрешают смотреть, если там про войну. Или «Клубкино-путешествий». Это про то передача, как люди в других странах живут. Мне часто на посёлке разрешают телевизор смотреть. Только вот дедушка почему-то концерты там одни смотрит, и мне не интересно. А вот когда он про майора Земана кино смотрит – тогда другое дело, конечно, и я смотрю тоже. Потому что там шпионы плохие всегда в болоте тонут.

         А если дедушка концерт по телевизору смотрит, то я в сад иду гулять. Там гамак висит, и одеяло толстое бабушка мне уже постелила. Чтобы удобней было качаться. Я качаюсь себе, и песни пою. «Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идёт лавина одна за одной, и здесь за камнепадом ревет камнепад». Очень эта песня мне нравится. Она про войну как будто, но – не про войну. И я очень стараюсь петь, чтобы громко было. Мне даже соседская Светка говорит, что я – как радио у них. Значит, я хорошо пою.

         У Светки в саду сарай есть. Около дома. Хороший сарай. Там стол стоит, и диван старый, потертый, с острыми пружинами. Уютно в сарае в дождик сидеть. Капли по крыше барабанят резко, страшно, и гром гремит. А мы сидим себе, и здорово! Только пахнет в сарае всегда плохо. Кошками старыми.

         У дедушки моего тоже сарай есть. Со шторками на окнах. И там вещи разные навалены. Журналы, одежда старая. Перчатки боксерские на стене висят, большие, кожаные. И шлем боксерский тоже на стене висит, смешной очень, в дырочку. Верстак еще в сарае есть, широкий такой. Очень тут поэтому неудобно, места мало. И поиграть даже негде.

Зато весной здорово из сарая в окно смотреть, как папа с дедушкой дрова пилят. В сарае уже не холодно совсем, потому что солнце в окна припекает. И я у верстака стою, и на улицу смотрю, как дрова пилят. Папа бревно толстое на кОзлы кладёт, и они с дедушкой пилить начинают громко. Козлы – это не животные, у которых рога. Это – подставка такая специальная для брёвен, крестиком сделана. И сидеть на ней удобно очень, если тут бревна не лежат. Я люблю смотреть, как папа с дедушкой бревна на козлах пилят. Стружки душистые из-под пилы веером разлетаются, блестят радостно на солнце. В ручейки забиваются, и сразу некрасивыми становятся. А вот ручейки – красивые очень, журчат, и на солнце переливаются. Вода талая из сада на дорожку перед домом натекает, и сосульки с крыши капают громко. Прямо в лужи. А в саду еще сугробы огромные лежат, и в огороде тоже. Только все равно их уже солнце съедает, и от сугробов поэтому озоном пахнет, и весной тоже. И опилки из-под пилы так вкусно пахнут! Они на солнце нагреваются, и такими ароматными становятся! Потому что – березовые. А мне уже жарко в шубе. И я потихоньку ныть начинаю. И меня в дом к бабушке отправляют. Обедать.

         Я вообще покушать люблю. Особенно пельмени люблю, или картошку жареную. Только иногда у меня живот болит, если я пережарок много съем. Или когда назавтра – утренник в садике. Ну, это уже от волнения. Я всегда на утренниках в садике выступаю. Потому что стихи лучше всех рассказывать умею. Громко и с выражением, и воспитатели меня всегда хвалят. Очень мне нравится, когда меня воспитатели хвалят. А вот если живот болит – не нравится, конечно.

Один раз он ночью у меня разболелся. Перед утренником как раз. Мама сильно испугалась. Вдруг это аппендицит какой-то? И мне тоже страшно стало, что мама испугалась. И мы тогда сразу в больницу пешком побежали. На другой конец городка. Потому что телефона дома нет, и мы врача вызвать не можем. Мы долго с мамой бежали до Пионерской, где больница наша, большая, красивая. Больница у нас с колоннами старинными, дворец как будто. Такие раньше у помещиков были. А доктор нам сказал, что ничего страшного, если живот у меня болит. Это – от волнения и нервов. Надо в ванночке теплой сидеть по вечерам. И экстракт хвои туда добавлять. Для запаха и здоровья.

         А как в ванночке сидеть, если на нашей улице воды в кране не бывает? То есть она, конечно, есть немножко. Холодная. А горячая – ржавая всегда. Мама говорит, это потому, что наш дом новый. И трубы в нем – новые. В них еще ржавчина не осела. А откуда в новых трубах ржавчина? Они же новые…

         Когда у нас в доме воды нет, мой папа тогда вёдра берет, и с другими такими же папами через дорогу за водой идет. На пожарку. Это – военная часть такая, и там пожарные всегда дежурят. У них там пожарная часть номер сорок семь. И на машинах красных так написано, даже и вышка тут есть пожарная, кирпичная. И вода, конечно, тоже всегда есть. Потому что вдруг где пожар?

         Воду у нас часто очень отключают, и я поэтому в ванночках не сижу, для здоровья чтобы. И живот поэтому мой ну никак не проходит! Меня однажды из-за моего живота даже в «Семашко» положили. Обследовать. «Семашко» – это больница наша, в Академгородке, старая очень. Зато – здесь, рядом, а не в Подольск ехать. Я Подольска этого очень сильно боюсь. Если туда везут – значит, все, умрешь уже… Хорошо, что меня – в «Семашко»!

Очень интересно мне было посмотреть, как это – в больнице лежать. Я прямо дождаться не могла, когда же меня положат. И здесь все так интересно оказалось! Бабушка мне бульоны куриные в термосе приносила всегда, и пирожки иногда тоже. Потому что больница «Семашко» – рядом с институтом нашим, прямо через дорогу. Удобно очень. А у бабушки моей такие бульоны вкусные! С белым мясом куриным. А мама моя такие никогда не варит почему-то.

Вообще, меня все родственники в этой больнице очень часто навещали. Бабушка с дедушкой, папа с мамой тоже. Даже Саша, мой взрослый двоюродный брат-моряк, тоже приходил однажды, с другом своим. Чтобы меня навестить. Он прямо в форме морской пришел меня навестить, с фуражкой! Я, конечно, сразу застеснялась очень. И выдрючиваться немножко начала. Ну, воображать начала немножко. Совсем чуть-чуть. От волнения.

         А в «Семашко» лежать мне очень понравилось. Тут в столовой масло соленое всегда давали, большими такими кусками! Я никогда соленого масла не ела. Оказывается, это очень вкусно. И вообще, здесь всё было такое чуднОе… Мне казалось, что про меня тут кино как будто снимают, как будто я не одна, а меня две. И я, к примеру, по палате больничной хожу, и одновременно тут же на себя со стороны смотрю. Забавно очень, когда тебя – две, словно бы, и ты сразу как будто в двух местах находишься. И фильм про себя смотришь, со стороны как будто, и сама в это же время по палате ходишь. И еще уши закладывает.

А еще из тумбочек тут пахло очень странно. Печеньем и яблоками. Наверное, потому, что всем детям тут только яблоки приносили и печенье.

Меня, конечно, из «Семашко» быстро выписали. Потому что я трубку резиновую никак не могла проглотить. Это для анализов надо было. Меня три раза уговаривали, и хлеб белый даже давали кушать, без корочки только. Чтобы я только трубку проглотила. Только я никак не могла. Наверное, у меня горло маленькое.

         Ну и что с того, что меня из больницы выгнали! Сами глотайте свои трубки! Живот-то у меня уже не болит, ну и вот. И ничего я не трусиха. И врачей я вовсе не боюсь. Мне даже бровь в детском садике врачи зашивали, даже и без наркоза. И я не плакала совсем. Это я в группе по столам прыгала, и упала нечаянно. И тогда мне бровь пришлось зашивать иголкой с ниткой. Как у портного. И я не боялась ни капельки.

         Только я этого не помню уже. Потому что маленькая совсем была. Мне мама рассказывала, как я со стола в группе упала. А вот когда мне коленку зашивали иголкой – это я хорошо помню. Мы около дома с девочками нашими играли, подругами моими, и темно уже было. И – скользко очень, потому что март. Мы с девочками в прятки играли, и я за бойлерную спряталась. А там всегда хлам железный навален, гвозди и металлолом разный. Я и поскользнулась случайно на льду, и коленками на хлам этот железный упала. Мне и не больно было, когда я упала. И кровь я тоже не сразу заметила. А только когда игра закончилась, и я под фонарь вышла. И штанину свою распоротую увидела, и кровь тоже. Конечно, я испугалась, и домой сразу побежала. Я думала, это просто царапина, и надо всего-то зеленкой помазать. А мама тоже испугалась, потому что там не царапина была вовсе, а страшное что-то. И мы снова в «Семашко» побежали. Только уже не в большое здание, а в маленькое, деревянное. Рядом которое, где хирург сидел. Хирург – дедушка старый, с усами, и в форме военной. Он как раз по телевизору кино про войну смотрел. И я тоже хотела кино посмотреть, но дедушка военный сказал, что сначала ногу мне немножко зашьет. А потом я и кино смогу посмотреть спокойно. Мама сказала, заморозку мне нельзя, аллергия потому что. И хирург тогда фуражку снял, иголку толстую достал, кривую, гнутую всю. Нитку в эту иголку кривую продел, и сказал, что я кричать могу, сколько захочу. Если мне вдруг больно будет. А мне и не страшно совсем было, мне только интересно было, как это – ногу иголкой зашивать. Я ведь не помнила, как мне в садике бровь зашивали. Я ведь маленькая тогда была, в ясельной группе. А сейчас-то я в старшей уже. Но мне все равно очень больно было, когда дедушка-хирург мне ногу зашивал. И я здорово плакала, конечно, и кричала тоже. Очень больно потому что оказалось без наркоза ногу зашивать. Зато потом две недели в садик не ходила. С мамой дома сидела, и мама мне книжки разные читала. Я и сама, конечно, читать уже умею. Только мне больше нравится, когда читают.

         У меня много книжек детских есть, Драгунский – про Дениску, и Зощенко Михаил – про Лёлю и Миньку, как они яблоки и пастилу с ёлки новогодней съели. Голявкина книжка есть, «Про маленького папу» называется. Лев Кассиль – «Кондуит и Швамбрания». Очень смешные книжки. Еще про зверей и птиц у меня книжек много. Только мне зверей и птиц там жалко очень. Когда, например, маленький стриж потерялся, и не мог свой домик найти. А уже ночь приближалась, и стрижу пришлось по гостям стучаться, и неудобно очень ему было. Или про медведя Тедди книжка, который умер. А еще Арктур – гончий пёс. Который тоже умер. Он в лесу баловался, убежал от хозяина, и на ёлочный сучок наскочил случайно…Не очень мне такие книжки нравятся, жалостливые они очень. Вот про Дениску – совсем другое дело. Там всегда смешно. Особенно когда Дениска всех собак на дачах к себе в дом перетаскал. Он не специально, конечно, просто собачки все на одно лицо были. На Денискину знакомую собачку Чапку сильно похожие. Которая от Дениски сбежала случайно.

         А мне собаку не разрешают заводить. У нас только кот живет, Кузя. Но он целыми днями на улице гуляет. И с ним не поиграешь поэтому. А вот у тёти Тани в Болшево есть собачка. Чарли зовут. Она маленькая очень, черная вся, и глаза выпучены наружу. И дрожит Чарли всегда почему-то на своих тонких ножках. Ей как будто холодно всегда. Она почти старенькая уже, поэтому разрешает себя гладить. И я ей зубы всегда смотрю. Зубы у неё большие такие! Смешно очень, сама маленькая, а зубы – большие. Прожорливая очень потому что. Тетя Таня однажды тарелку с пельменями на пол уронила, а Чарли прибежала, и пельмени кушать начала. Только они быстро очень перестали в неё уже помещаться, потому что маленькая же собачка, и – некуда. И Чарли тогда рядом с пельменями на бок улеглась, чтобы удобней было. И все пельмени до последнего доела. Только встать потом не могла. Очень умная собака, хоть и маленькая.