Читать книгу Гагарина, 23 - Гая Ракович - Страница 1

Первая часть

глава 1

 Албасты́ сидела на скрученной коряге в тени раскидистого карагача. Маленькая с дублёной серой кожей, сущность казалась обломком толстой ветки причудливой формы.

 Другие джинны считали соплеменницу уродливой, потому что не была́ ей дана красота и кровожадность сестёр, настоящих правильных албасты́ – высоких, мощных, с крупными клыками. Их большие груди мешками свисали до земли, а длинные пальцы заканчивались чёрными когтями. И горе тому, кто попадался на пути злобных фурий, – разорвут, сожрут в считаные минуты.

 Эта же албасты́ была горбатой карлицей с впалой грудью и перекрученными, как ветки саксаула, руками. Волосы паклей свисали на глазки-бусинки, нос кривым огурцом почти лежал на щели беззубого рта. В общем, та ещё красавица. Добрые родственники звали её Мок, что означает гадость. Обидное, конечно, прозвище, но албасты́ не роптала и, неся его по жизни, даже испытывала некое мазохистское удовольствие.

 Из-за своей физической немощи она не могла напада́ть на жертву, поэтому питалась страхом, злобой и прочими дурными эмоциями, в избытке исходящими от людей. По иронии судьбы именно нестандартность, за которую Мок презирали соплеменники, помогала ей оставаться незаметной: маленькая, она буквально растворялась в окружающей среде как хамелеон, а ещё умела наводить морок и превращаться при необходимости в серую тряпку. Передвигаясь быстро и бесшумно, албасты́ всегда носила с собой палку-посох, чьи магические свойства не раз выручали из беды. А вот остальным джиннам, таким же как она, сущностям нематериального мира, пришлось убраться подальше: высоко в горы; в бескрайние малолюдные казахские степи; зарыться глубоко под землю.

 Не так давно Мок спустилась с гор, у подножия которых раскинулся посёлок Трикотажный. Он образовался, как можно догадаться из названия, вокруг прядильно-трикотажной фабрики. Посёлок был зелёным, уютным и обрастал хрущёвками, давая возможность людям иметь отдельное жильё с тёплым туалетом и ванной.

 Мок нравилось это место: здесь она сыта́, летом можно ютиться на деревьях, зимой – в подвалах, а со временем, если повезёт, в чей-нибудь дом подселиться. В общем – жизнь удалась!

 глава 2

 Наблюдая за спешащими по своим делам людьми, Мок заприметила девушку, которая каждое утро и вечер проходила мимо её летней резиденции – старого карагача. Кокон, видимый лишь джиннам, обволакивал фигуру молодухи. Сначала он был еле заметным, но постепенно уплотнялся, источая запах тоскливого страха, и так манил, так манил…

 В день, когда кокон созрел, Мок решилась и, вытянув палку, покрутила ею над головой проходившей внизу девушки. От слегка подрагивающей субстанции отделилась струйка, зацепилась за кончик посоха и намоталась на него большим шаром сладкой ваты. На всё ушло несколько секунд. Страдалица, поглощённая своими мыслями, даже не замедлила шаг. Мок начала неспешно, растягивая удовольствие, заглатывать добычу. «М-м-м… Какой необычный привкус! А девица-то беременная!» – подумала албасты́ с непонятным ей возбуждением.

***

Елизавета Барановская приехала в Трикотажный по комсомольской путёвке. В школе Лиза была ленивой троечницей, в родной белорусской деревеньке одна перспектива – работа на свиноферме да замужество с пьющим Колькой-трактористом. Выбор женихов небогатый: в белорусских деревнях война выкосила почти всё мужское население, и двадцать лет мирной жизни проблему не решили.

Тётя Лизы, работавшая машинисткой в областном комитете ВЛКСМ, в один из приездов на выходные рассказала о разнарядке в Казахстан, на трикотажную фабрику, где не хватало молодых работниц. Во время войны посёлок, где находится предприятие, был в глубоком тылу. Парней там много, дают комнату в новом общежитии. В общем – это возможность племяннице найти своё женское счастье.

Лиза загорелась желанием быстрее уехать. Отец с матерью были против: лишняя пара рук в хозяйстве очень нужна, но тётка встала на сторону племянницы, и уже через несколько дней поезд увёз Лизу в светлое будущее.

На новом месте сперва всё складывалось удачно. Отучившись полгода в фабричном ПТУ, она начала работать. Было радостно и волнующе: весёлые подружки по молодёжной общаге, танцы, кино, комсомольский задор и святая вера в «прекрасное далёко» с лихвой компенсировали скромную одёжку, дешёвые духи, причёски, густо смазанные сахарной водой за неимением лака для волос. Все были одинаково бедными и счастливыми.

А потом в жизни Лизы появился Талгат – красавчик казахско-татарского розли́ва, чем-то похожий на знаменитого актёра Владимира Ко́ренева. На популярный фильм «Человек-амфибия» с Ко́реневым в главной роли Лиза с подружками ходила пять раз – «всесоюзный сердцеед» завораживающе смотрел с экрана. Как можно было не влюбиться в молодого инженера Талгата, приехавшего на практику, как?! Сначала он мило улыбался при встрече на территории фабрики, потом стал подсаживаться в столовой и провожать до общежития после работы, а дальше всё стандартно… Где и как ЭТО случилось – не столь существенно, важно то, что месячные однажды не пришли.

Дальнейшие события тоже не отличались оригинальностью: в ответ на «радостную новость» Лиза увидела его поджатые губы и кадык, ходящий вверх-вниз, вверх-вниз… Талгат внятно объяснил, что не может привести в семью врачей и журналистов прядильщицу, приехавшую из какой-то деревни. Дружба народов – это, конечно, хорошо, но желание его родителей свято. Они хотят видеть женой своего сына казашку или татарку, к тому же с высшим образованием. И ещё, что очень-очень важно, ради былой любви, – не нужно никому говорить, кто отец ребёнка. Как молодому коммунисту, за такое могут пришить аморалку, исключить из партии, и вся жизнь пойдёт наперекосяк. А от ребёнка лучше избавиться: аборты официально разрешены, они проводятся в плановом режиме. В жизни бывают затруднения, но у каждого из них впереди ещё много интересного, важного, и не надо лишать себя перспектив на будущее.

Гинеколог поставила Лизу перед фактом: если сделает аборт, детей больше не будет. Но как тут рожать? Люди скажут: «принесла в подоле», «родила под забором». Пересуды продолжатся и когда ребёнок пойдёт в садик, школу.

Дорога домой будет заказана навсегда. Сердце холодеет от одной мысли, что скажет и сделает батя, когда увидит внука или внучку. Мало того что нагулянный, так ещё азиат! Что же делать? Повеситься, утопиться, отравиться? Страшно умирать, но и жить не хочется. Тоска, словно льдинка, засела в сердце и колола, обдавая холодом изнутри изо дня в день, из недели в неделю. Срок увеличивался – живот рос.

***

Тогда-то Мок и приметила Лизу. Вот к кому нужно подселиться! Кокон на этой клуше будет всегда, а значит, регулярное питание гарантировано. Надо лишь дождаться благоприятного момента.

глава 3

– Лизка, здесь такое дело, – в комнату влетела самая близкая подружка, Зойка, – в новом доме на Гагарина уже год, как всех заселили, но, оказывается, осталась одна резервная «двушка». Если без ордера зайти, то потом тебя с ребёнком никто выгнать не посмеет. Ты уже наша с Трикотажки, квартиры дают от фабрики, думаю, что пронесёт. Мне похожую историю рассказали: в другом городе мать с ребёнком самовольно заселились и теперь живут в квартире на законных основаниях. В нашей стране матерей-одиночек с детьми на улицу не выбрасывают, это вам не какая-то там Америка.

Разумеется, были сомнения, страх. Такая авантюра! Но перед Зойкиным напором разве устоишь? Сказано – сделано. Местный маргинал за бутылку «Столичной» поздним вечером тихо вскрыл замок и вре́зал новый. Так Лиза стала жительницей дома номер 23 на улице Гагарина.

Она всё-таки решила рожать и уже дохаживала последний месяц. Сильно мёрзла – стояли декабрьские холода, а пальто не застёгивалось. Из общаги в квартиру перенесли нехитрые пожитки – два чемодана и раскладушку – много не накопишь, живя в маленькой комнате с соседкой. Добросердечная комендантша выделила списанные стулья, стол и две тумбочки. В хозяйственном магазине Лиза купила самое необходимое на кухню, новые соседи поделились кое-какой утварью.

Талгату сделали перевод в столицу, заканчивать практику предстояло там. Бывший любовник даже не попрощался, а может, и хорошо, что не пришёл. Лиза уже смирилась со всем, что с нею произошло, осталась только тихая грусть. Теперь главная задача – наладить в меру возможностей быт и родить.

Мок с холодами перебралась в тёплый подвал. Она уже отчаялась снова увидеть свою избранницу, ту вкусную беременную в коконе. Другие с их жалкими страстишками, попавшие на пробу за это время, аппетита не вызывали. На пропитание хватало, но не было той неповторимой «вкуснятинки», порождаемой человеческим отчаянием. Албасты́ была натурой артистичной, с тонкой душевной организацией. Вот подавай ей нечто эдакое – и всё тут!

Однажды Лиза Барановская, еле передвигая отёкшие ноги, поднималась по лестнице в аптеку. Подвальчик Мок был как раз под ступенями – голодная сущность унюхала, учуяла огурцовым носом ТОТ САМЫЙ кокон! Еле сдерживаясь, дождалась, когда Лиза выйдет, прыгнула сзади на её плечи, слившись с меховым воротником.

Женщине вдруг стало тяжело дышать, ноги будто заковали в кандалы, и не было сил сдвинуться с места. Морок постепенно отступил. Лиза отдышалась и продолжила идти, переваливаясь у́точкой. Счастливая Мок, мечтательно полузакрыв глаза, поехала в своё новое, теперь уже постоянное жилище.

Вечером начались схватки. В новостройке телефонов ни у кого не было. Сосед побежал звонить в кинотеатр, находившийся во дворе дома. Повезло: скорая приехала быстро, роды прошли легко. Сынок оказался симпатягой с чёрным хохолком жёстких волос. Из роддома молодую маму с младенцем забирали подружка Зойка и её сестра с мужем – счастливые обладатели красного «Москвича-412», на котором привезли домой Лизу с новорождённым.

 Девчонки в цеху сбросились на приданое малышу, пришли в гости, принесли вещи и игрушки, оставшиеся от своих подросших детей. Мужчины, работники цеха, соорудили из старой коляски временную кроватку.

Когда суматоха закончилась и гости ушли, малыш, которого решили назвать Тимуром, Тимкой, заснул. Уставшая Лиза как подкошенная свалилась на раскладушку и мгновенно провалилась в сон.

Крышка чемодана приоткрылась. Мок крадучись пробралась в кроватку и склонилась над младенцем.

глава 4

Сущность смотрела на Тимку и думала: «А ведь если бы я жила с сёстрами, то этого младенчика отнесла на ужин старшей – самой злой и толстой. Возможно, за подношение какое-то время они бы не издевались надо мной. Но сестёр давно нет, а мне он не нужен: съесть не могу – нет зубов, кровь выпить… сколько в нём крови? Смешно. Кокона у ребёнка ещё долго не будет. А он милаха, – поправила завернувшийся уголок одеяльца, – хм, я так скоро превращусь в заботливую бабулю», – албасты́ тихо затряслась в саркастическом смехе.

Ржавые рессоры коляски заскрипели. Лиза резко вскочила, подбежала к сыну, облегчённо выдохнула: он спокойно спал тугоспелёнутой куколкой. Спросонья Лиза не задумалась о происхождении серой тряпки в ногах ребёнка – просто бросила её на стул и поправила чепчик малыша. За её спиной тряпка сползла на пол и залезла в щель приоткрытого чемодана.

Зойка постоянно забегала, приносила продукты. Хорошо, что грудное молоко не пропало, и малыш почти не капризничал, давал спать по ночам, но тревога не покидала Лизу – слишком всё ровно да гладко складывалось, так не бывает. Ей становилось страшно, что рано или поздно откроется афера с квартирой.

Когда Тимке исполнится два месяца, его придётся отдать в ясли и выйти на работу, иначе не прожить. Страшно за здоровье сына – вдруг заболеет под ленивым приглядом равнодушных нянечек? Зарплата маленькая, квартира почти пустая, на окнах даже штор нет, старая раскладушка уже прогнулась до пола. Тоска плетёт кокон, кормит Мок, которая каждую ночь подкрадывается к Лизе со своей палкой и наматывает, наматывает от больной души шар сахарной ваты. Вку-у-у-сно…

Однажды закончились спички. Пришлось постучаться к соседям, Бола́ту (он вызвал скорую, когда начались схватки) и Айгуль, но их не было дома. Дверь открыла старая, невысокая, очень худая женщина. Казалось, она еле держалась на ногах. Лиза поздоровалась, спросила: «Спички есть?» Соседка знаками показала, что не понимает по-русски. «Серенке́ бар?» – повторила вопрос по-казахски бывшая жительница Белоруссии, удивляясь знанию слов из чужого языка. Старуха кивнула и, держась за стены, поплелась на кухню.

Пока Лиза стояла у себя на пороге, дверь в квартиру соседей оставалась открытой. В это время Мок, одуревшая от переедания и безделья, дрейфовала под потолком, готовая в любой момент, если кто-нибудь посмотрит вверх, упасть серой тряпкой на пол. Приблизившись к двери, албасты́ замерла: в нос ударила мерзкая вонь Кара́ Мыста́н – Чёрной Ведьмы. Тлетворный запах шёл из открытой соседской квартиры. О-о-о, а вот и она собственной персоной! Протягивает коробок со спичками этой дуре Лизке. Нельзя ничего брать из рук Чёрной Ведьмы!

Мок металась по спальне, которая всё это время стояла пустой и закрытой, – Лиза с сыном жили в гостиной. Что делать? Кара Мыстан – хитрый и опасный противник. Между джиннами и ведьмами испокон веков идёт борьба за добычу – человека. Джинны – сущности из Нижнего мира, вход в который охраняет Дракон – отец зла, а ведьмы – это бывшие люди. В своём безудержном стремлении к власти, которую даёт колдовство, они продают души Дракону в обмен на тайные знания и невероятное долголетие. Надо быть настороже – Чёрная Ведьма плохо выглядит, похоже, у неё давно не было пищи, а значит, скоро выйдет на охоту. Кстати, питается Кара́ Мыста́н младенцами, и один такой пухленький мальчуган сейчас агукает в соседней комнате.

глава 5

Соседи Лизы были родом из портового города Аральска. Бола́т, опытный механик, работал по специальности на рыболовецком судне, бороздившем ещё полноводное Аральское море. Айгуль родила сына и сидела с малышом дома. Впереди супругам виделись только радужные перспективы, пока не пришла телеграмма с ужасным известием. Вся семья Бола́та погибла в страшном пожаре, чудом осталась жива лишь дальняя родственница, проживавшая с ними. Ещё в детстве деда Бола́та она уже была пожилой женщиной, получалось, что ей почти двести лет. В это, конечно, не верили, объясняя такое предположение путаницей в воспоминаниях. Похоронив родных, Бола́т взял старуху к себе – у казахов не принято оставлять стариков в одиночестве, без семейного тепла и заботы.

В погожий летний день, когда Бола́т был в очередном плавании, его жена вышла на прогулку с ребёнком в сквер и позвала с собой бабушку. Дул приятный ветерок, шелестела листва. Айгуль, придерживая ручку коляски, сидела на скамейке рядом со старухой, та что-то неразборчиво забормотала. Айгуль прислушалась… Чёрная пелена упала на глаза, в ушах зазвенело, сознание отключилось.

Очнувшись, увидела, что наступил вечер. Старуха по-прежнему сидела рядом и будто дремала. С трудом поднявшись на затёкшие ноги, Айгуль протянула руки к ребёнку – коляска была пуста. На крик сбежались люди, кто-то позвонил в милицию.

 Свидетелей происшествия и похитителей малыша найти не удалось. По версии следствия, ребёнка украли, предварительно что-то брызнув в лица женщинам и усыпив их. Это был стопроцентный висяк.

Айгуль впала в забытьё – ей постоянно кололи успокоительные. Бола́та срочно вызвали с работы. За эти страшные дни супруги постарели на несколько лет. Учитывая возраст старушки, милиционеры не тревожили её вопросами.

Удивительно, но после этой истории бабушка вдруг ожила. Она даже пыталась прибираться в квартире и что-то готовить. Бола́т не разрешал ей утруждаться и домашними делами занимался сам. Вслед за мрачными мыслями, поселившимися в его голове, выплыло воспоминание о давней семейной трагедии – новорождённый старший брат исчез из люльки, стоявшей у крыльца их сельского дома, построенного на окраине, за которой простиралась бескрайняя степь. Решили тогда, что это проделки волков или шакалов. Когда дед был ребёнком, такая же беда случилась. Уже толком не вспомнить, что рассказывали, но один из детей загадочно исчез. Выходит, какое-то проклятие висит над их родом?

Прошло два года. Жизнь после случившегося была похожа на бесконечный серый сон. Однажды друг Бола́та предложил супругам переехать ближе к столице, в посёлок Трикотажный, чтобы всё начать сначала. На фабрике механики всегда нужны, а для Айгуль с её техническим образованием найдётся место в бухгалтерии.

Супруги так и поступили, взяв с собой старуху. В Трикотажном устроились на работу, вне очереди получили квартиру – фабрике нужны квалифицированные специалисты. Загружая себя делами, старались приглушить тоску, скулящую в их душах.

Так в посёлке появилась Кара́ Мыста́н – Чёрная Ведьма.

глава 6

Это случилось четыреста лет назад. Красивую, хрупкую девушку Нурбике везли в город Сыгна́к – в дар Хак-Назар-хану, повелителю казахов и киргизов. По дороге на обоз напали грабители и почти всех перебили. Нурбике, заваленной трупами, удалось спастись. Ночью она бежала куда глаза глядят. Луна и звёзды освещали необозримую и полную опасностей степь. Девушка уже почти лишилась сил, когда вдруг вышла к одинокой юрте, в которой жил колдун-отшельник.

Колдун женился на Нурбике и рассказал ей о даре долголетия и неуязвимости к смерти, которые можно получить у Дракона в обмен на собственную душу. Сам колдун когда-то заключил такую сделку и живёт уже больше ста лет.

Выучив обряд и заклинания, Нурбике с нетерпением дожидалась того дня, когда луна окажется в нужном для проведения ритуала месте небосклона. Когда время пришло, без колебаний продала душу Дракону.

Возвратившись домой, девица с удивлением узнала от мужа, что всё не так просто. Оказывается, раз в двадцать лет в определённый день надо съесть младенца. Если этого не сделать, то на следующее утро ждёт неминуемая смерть – тело превратится в кучку пепла. Почему же муж сразу не предупредил об этих условиях? Выяснилось, что тот просто не подумал, насколько это важно. Но впереди Нурбике – красивую, молодую, практически неуязвимую, обладающую силой чёрной магии, ждали двадцать лет безмятежной жизни. И все эти годы она подчиняла своей воле, убивала, грабила, запугивала.

Когда подошёл срок, то оказалось, что у неё с мужем-колдуном почти совпали дни поедания младенцев. Отшельник должен был выполнить ритуал на день раньше. Заказанного им за огромное вознаграждение ребёнка перехватила Нурбике – труп торговца детьми был завален камнями, а усыплённый малыш спрятан в укромном месте до заветного часа.

Всю ночь колдун и его коварная жена, обнявшись, сидели у юрты и с надеждой смотрели в ту сторону, откуда должен был появиться продавец. Когда взошло солнце, колдун осыпался пеплом. «Ну и хорошо, хоронить не придётся», – подумала молодая вдова, стряхнула остатки мужа с одежды и сладко потянулась.

Нурбике не знала, как едят младенцев. Спросить не у кого, но инстинкт сработал безошибочно. В нужное время, когда ребёнок оказался в её руках, колдунья почувствовала страшную боль в лице. Кости черепа с мерзким хрустом разъехались, нижняя челюсть опустилась до груди. Малыш даже вскрикнуть не успел.

Первые двести лет с питанием проблем не было: всегда находились нелюди, относившиеся к новорождённым как к обузе. Красота и молодость не покидали колдунью, а с ними в одной связке шли богатство, власть, любовь, навязанная магией очередному объекту вожделения.

А потом что-то изменилось. После десятого обновления Нурбике обнаружила, что начала стареть! Оставаясь сильной колдуньей, ничего не могла поделать с увяданием красоты. Пытаясь удержать молодость, стала поглощать младенцев чаще: сначала раз в десять, потом в пять лет, позже – каждые три года. Колдунья стала зваться Кара́ Мыста́н и лишь изредка вспоминала своё настоящее имя.

Окончательно превратившись в безобра́зную старуху, Чёрная Ведьма поняла, что надо срочно пристроиться к людям. Внушив главе одного семейного клана, что она любимая бабушка, колдунья на долгие годы получила тёплое, сытное место в любящей семье. Кара́ Мыста́н бережно передавали от поколения к поколению, а она пожирала их детей.

Ведьма давно устала от жизни, но всё равно цеплялась за неё, оттягивала конец всеми силами своей чёрной души. Она понимала, что в Нижнем мире ей наверняка уготована особая кара.

глава 7

Судьба Елизаветы Барановской зависела от трёх человек, сидящих за большим столом в зале заседаний трикотажной фабрики.

– У меня на руках решение облисполкома о срочном предоставлении отдельной благоустроенной квартиры реабилитированной жертве сталинских репрессий Гольдман Анне Борисовне. Поскольку в резерве есть только одна квартира в новом доме на улице Гагарина, то ордер на эту жилплощадь был вчера вручён законной хозяйке! – начальственным тоном объявила председатель профкома, прикоснулась к хале на голове (целый час потратила на причёску), поправила брошь на пышной груди.

– Но ведь там живёт Барановская с грудным ребёнком! – возмутился секретарь жилищной комиссии, глядя на бюст председателя. «Если на такое богатство поставить стакан, то навряд ли он упадёт», – у секретаря заныло в паху.

Байское лицо начальника милиции передёрнулось от негодования:

– Незаконное проживание на чужой жилплощади – это правонарушение! Мы и так почти два месяца закрывали глаза на это безобразие. Она должна сказать спасибо трудовому коллективу – они целую петицию составили с просьбой выделить жильё этой взломщице. Пусть переселяется в семейное общежитие, записывается на очередь и ждёт благоустроенную квартиру как все!

Председатель тяжело вздохнула:

– Товарищи! Нам предстоит неприятный разговор, надо как-то потактичнее, помягче объяснить молодой матери, что придётся освободить жилплощадь, желательно сегодня съехать. Гольдман завтра должна вселиться. Говорить буду я, а вы, если возникнут затруднения, меня поддержите, – председатель профкома подняла со стула тяжёлый зад.

Троица спустилась со ступеней крыльца фабричного управления. Каждый чувствовал себя Вершителем Мира. Этому возбуждённому состоянию не мешала даже слякоть под ногами – аномальное потепление в феврале дошло до такой стадии, что на деревьях начали набухать почки. Члены комиссии шли по посёлку, важно кивая встречным и неотвратимо приближаясь к дому номер 23 на улице Гагарина.

глава 8

В квартире было душно. От батарей центрального отопления шёл такой жар, что пришлось открыть настежь все форточки. Лиза, как заведённая, бегала между кухней и ванной комнатой: пелёнки с распашонками отмокали в тазу, в кастрюле кипел бульон, зажарка подгорала на сковороде, из крана лилась вода на немытую посуду в раковине.

Старенький радиоприёмник на пониженной громкости пел тенором Лемешева:

– Скажите, девушки, подружке вашей,

что я ночей не сплю, о ней мечтаю…

Начался концерт «В добрый час», мелодия романса сливалась с бульканьем, шкворчанием и плеском. Тимка спит, надо так много успеть!

Зло прислушалось – за стеной в кроватке лежит ребёнок, матери рядом нет. Чёрная Ведьма сидела в своей комнате и с вожделением смотрела на открытое окно – соседский балкон рядом, переползти на него, обернувшись сколопендрой со множеством маленьких подвижных ножек, залезть в открытую форточку – это так просто!

Мок, измученная духотой, дремала под потолком в пустой спальне. Вдруг чуткий слух уловил посторонние звуки в соседней комнате, где сладко посапывал малыш. Метнувшись к детской кроватке, албасты́ увидела мерзкую Кара́ Мыста́н, уже открывшую пасть над Тимкиной головой.

«Ииии-яяях!» – Мок молнией бросилась на ведьму. Сцепившись в клубок, они катались по полу. С беззубым ртом и тонкими руками албасты́ мало что могла, единственным орудием – палкой – старалась бить в ненавистное обезьянье лицо, но посох выпал из рук. Чёрная Ведьма взвилась к потолку тёмным сгустком, подлетела к форточке, мгновенно обратившись сколопендрой.

Тяжело дыша, Мок сплюнула от досады: «Гадина, застала меня врасплох! Я её караулю у входной двери, а она в форточку влезла!»

 Сколопендра, извиваясь, быстро ползла к своему окну, но из-за сквозняка оно захлопнулось, и чудовище заметалось по серым панельным стенам.

На центральной улице две тётки с полными авоськами судачили о последних новостях, что называется, сцепились языками. Боковым зрением одна из сплетниц уловила странное движение на новом четырёхэтажном доме, стоя́щем напротив. Замерла на полуслове, присмотрелась – по стене зигзагами ползало нечто метровой длины. Существо металось по диагонали между окнами и юркнуло в одно из них. «Это всё из-за погоды, давление скачет», – подумала женщина и пошла прочь от собеседницы, так и не узнав имени любовника продавщицы из гастронома.

Шумная драка разбудила Тимку, малыш заёрзал, скривил в плаксивой гримасе личико и захныкал. Лиза, оторвавшись от стиральной доски, с мокрыми руками побежала к сыну.

– Шши-ммм, – начала его укачивать, похлопывая по спинке.

Кипящий суп приподнял крышку и залил конфорку, в спешке брошенная пелёнка перекрыла слив… Вода медленно наполняла ванну, газ смешивался с тёплым воздухом кухни. Над этим бытовым кошмаром из радио плыл волшебный голос Майи Кристалинской:

– Опустела без тебя земля,

Как мне несколько часов прожить,

Также падает листва в садах,

И куда-то всё спешат такси…

Дребезжание дверного звонка резануло по ушам, сердце сжалось от дурного предчувствия. Кто-то чужой и равнодушный стоит на лестничной площадке, тот, кто не понимает, что в дверь, за которой живёт маленький ребёнок можно лишь негромко стучать.

глава 9

Мок вздрогнула и напряглась – от Лизы исходили волны страха, обречённое ожидание чего-то нехорошего, неотвратимого. «То, что сейчас произойдёт, в первую очередь плохо для меня», – приготовившись к обороне, она зависла под потолком прихожей.

На пороге стояли трое: крупная женщина с халой на голове, толстяк, похожий на киношного бая, одетый вместо шёлкового халата в милицейскую форму, и ничем не примечательный мужчина с плешью на макушке. Важность посетителей чувствовалась во всём: они смотрели сверху вниз, прямо держали спины, у каждого в руке было по папке с документами.

– Елизавета Барановская? Мы представители фабричной администрации и местного отделения милиции. Я думаю, что вы догадываетесь о причине нашего визита. Разрешите войти? – голова с халой важно вплыла в прихожую.

«Ну вот, я этого каждый день ждала и дождалась», – правонарушительница превратилась в соляной столб, страх опустился к мочевому пузырю. Тимка кряхтел, выгибался, и стоило больших сил удержать его на руках.

– Чем здесь так пахнет? – бай, протиснувшись между женщинами, пошёл в кухню. Мгновенно оценив ситуацию, перекрыл газ, распахнул окно и отключил радио, не дав Кристалинской допеть последний куплет. «Таким ещё квартиры выделять вне очереди! – думал он, трясясь от злости. – Эта засранка чуть взрыв не устроила! Гнать в три шеи без жалости!»

– Сейчас будет потоп! – плешивый юркнул в ванную комнату и закрыл кран с водой, – вовремя мы пришли!

Начальник милиции скрежетал зубами.

– Не будем заострять внимание на правомерности вашего пребывания здесь, но завтра в квартиру въедет законная хозяйка с ордером, и вам… вы… э, – председатель забыла всё, что планировала сказать. Умиротворение и благость согрели сердце, почувствовав материнскую нежность, председатель захотела обнять, прижать к груди Лизу, слёзы выступили на глазах от избытка чувств: – Лизонька, я так рада, что навестила вас с малышом! А кто у нас здесь такой хаёсенький, такой сладенький! Славный мальчик! – она показала пальцами козу удивлённому Тимке, давно затихшему на руках матери.

Раскосые глаза бая бегали от одной женщины к другой: «Что это было? Сумасшедшая! Ничего бабам доверять нельзя, тоже мне, председатель профкома! Я здесь такой же представитель власти – как скажу, так и будет!» – набрав воздух в грудь, чтобы разразиться гневной речью, он вдруг схватился за живот и, извинившись, понёсся в туалет.

Плешивый всё это время, смотря на Лизу, был занят своими мыслями: «Справная бабёнка, молоденькая, с годами отяжелеет, подурнеет, но сейчас самое то, что надо! А что надо? О чём это я? Забыл… Что я вообще здесь делаю?» – ему невыносимо захотелось убежать из этого места.

Пауза затянулась.

– Так что мне делать? – обречённо спросила Елизавета.

– Оставайтесь! – с запалом выкрикнула женщина с халой. – Всё само собой утрясётся!

– Как утрясётся?

– Как-нибудь! – густо намазанные оранжевой помадой губы председателя растянулись в улыбке. «Что за ахинею я несу?! Что со мной? Зачем я вообще сюда пришла?» – лихорадочно прыгали мысли в её голове.

Вернулся красный, взмокший от пота главный милиционер посёлка, держась рукой за стену, он тяжело дышал.

– Кхм, а можно мы уже уйдём? – плешивый обвёл всех затравленным взглядом.

– Да-да уйдём, сейчас же уйдём! – бай с удивительной для своей комплекции скоростью выбежал из квартиры не попрощавшись.

– Счастья и мира вашему дому! Пора и честь знать! – звенящим от нервного напряжения голосом выкрикнула солидная председатель профкома и, пятясь задом, вышла на лестничную площадку.

– Будьте здоровы…– промямлил плешивый, двигаясь, как сомнамбула, к выходу.

Ничего не понявшая, душевно и физически уставшая Елизавета, положила сына в кроватку, закрыла входную дверь и тупо стояла, глядя в никуда. Странный визит важных людей казался дурным сном.

Мок была вымотана до предела и удовлетворена одновременно, шутка ли – отбила коварное нападение Чёрной Ведьмы, заморочила представителей власти! Потратила много энергии, но есть чем восстановиться – на Лизке от пережитого вырос большой кокон, осталось лишь дождаться ночи и поесть вдоволь.

Ближе к вечеру в дверь деликатно постучали. На лестничной площадке стояла женщина неопределённого возраста с потёртым ридикюлем под мышкой.

– Добрый вечер! Завтра я заселюсь сюда. Вот, пришла посмотреть на квартиру, с вами познакомиться. Меня зовут Анна Борисовна. Гольдман Анна Борисовна. Вы Елизавета?

– Да-а… Вы пришли меня выгонять?

– Ну что вы, деточка! Мы обсудим создавшееся положение и очень надеюсь, что найдём правильное решение, которое устроит обеих. Я могу зайти и присесть? Подниматься на четвёртый этаж без привычки тяжеловато, но это хорошо – будет постоянная физическая нагрузка, что благотворно действует на работу сердца, – женщина улыбнулась.

У Лизы отлегло от души.

– Проходите, проходите, пожалуйста, – засуетилась взломщица квартир, пропуская гостью.

глава 10

Вылетев от Барановской во двор дома, начальник милиции удивился, увидев своих сотрудников, стоявших в окружении людей у соседнего подъезда.

– Что здесь происходит? – властным голосом спросил он, с досадой подумав о бессмысленном визите и пропущенном обеде – боль в животе отпустила.

Сразу несколько женщин бросились к нему и наперебой начали рассказывать дикую историю про исчезнувшего ребёнка.

– Она зашла в комнату, а в кроватке пусто! – брызгая слюной, с жаром говорила тётка в байковом халате, в волнении теребя янтарные бусы на полной шее.

– А девочке всего полгодика, ну не могла же она сама уйти! – басила соседка с дымящимся беломором в золотых зубах. Рыжий молодой кот жался к её ногам и, прижав уши, тихо шипел, готовый броситься на начальника в любую минуту.

– Задушили дитятко, где-нибудь в шкафу под тряпками спрятали, а сами теперь притворяются, что убиты горем. Будто все такие дураки, так прямо и поверили. Ага, сейчас! Арестовать их надо и обыск сделать! – голосила бабка в засаленном фартуке.

– Кто кого душил тряпками в шкафу? Доложите как положено! – обратился начальник к молодому следователю, отмахиваясь от папиросного дыма, байское лицо посуровело.

– Поступил вызов о происшествии – пропал ребёнок, девочка в возрасте шести месяцев. Мать утверждает, что уложила дочь спать и занялась делами по дому. В квартире, кроме неё и ребёнка, никого не было. Муж на работе. Входная дверь закрывается на замок и цепочку. Третий этаж, проникновение через окно в открытую форточку невозможно. Женщина бьётся в истерике, скорую уже вызвали.

– Так с кем сейчас подозреваемая?

– С соседкой, но мать – потерпевшая, – неопытный сотрудник не понял, что организовывает висяк родному отделению.

Бай сделал страшные глаза, схватив парня за рукав, потащил вглубь подъезда:

– Ты с ума сошёл! Сейчас с понятыми проведём обыск, если найдём труп – раскроем убийство, ничего не найдём – обвиним в убийстве и сокрытии трупа. Я понял, что свидетелей, видевших сегодня ребёнка, нет?

– Не верю, что мать причастна, вы бы видели, в каком она состоянии.

– Молодой ты ещё, я тебе столько историй могу рассказать про женщин, умышленно или по неосторожности убивших своих детей, и все они на допросе, рыдая, рвали на себе волосы.

– Да, происшествие странное! Куда же всё-таки делась девочка?

– Куда-куда, не ведьма же из сказки залетела в форточку и съела! – возмутился начальник милиции и подумал: «Ну и денёк сегодня! Хорошо, что я оказался в нужное время в нужном месте, а то этот сопляк наворотил бы дел!»

***

Айгуль отпросилась с работы – токсикоз напомнил о себе в обеденное время. Бола́т ещё ничего не знал, сама не понимая почему, она решила рассказать мужу о беременности, дождавшись трёхмесячного срока. Увидев во дворе людей, возбуждённо обсуждающих что-то, подошла и прислушалась. От услышанного в глазах потемнело – сразу же вспомнился кошмар в Аральске; пустота в коляске; тот злополучный день, когда исчез их маленький сынишка. Пошатываясь, женщина направилась к своему подъезду с единственным желанием оказаться дома и отгородиться от всего мира, спрятавшись под одеялом.

«Скорее бы Бола́т пришёл, – сквозь пелену слёз Айгуль увидела на лавочке у подъезда их бабушку. – Как она здесь оказалась, ведь по дому еле передвигается? Неужели сама спустилась с четвёртого этажа?»

Старушка приветливо улыбнулась, быстро встала и пошла навстречу. Так они и поднимались по лестнице – глотающая слёзы Айгуль и необычно бодрая престарелая родственница.

***

Председатель профкома быстро зашла в свой кабинет, закрылась на ключ и долго смотрелась в зеркало: «Какой позор! Так опростоволосилась перед этой байской мордой! – она знала, что, по мнению начальника милиции, на руководящих постах должны работать только мужчины. Всё, что произошло у Барановской, теперь лишь укрепит его правоту. – Терапевт в фабричной амбулатории ещё на месте, пойду возьму больничный хотя бы на неделю. За это время всё уляжется, забудется». Через десять минут голова с халой слабым голосом жаловалась врачу на першение в горле и озноб.

***

Домой плешивого под руки привели два подвыпивших мужичка, сдали худой и плоской, как камбала, жене. Ходики на кухне прокуковали девять часов вечера. Супруга, поджав губы, дотащила до дивана безвольное тело, стянула с него ботинки и пиджак, поставила в изголовье таз для рвоты и ушла в спальню, громко хлопнув дверью. Где и с кем пил, плешивый не помнил, потому что пить не умел и пьянел от одного запаха алкоголя. На следующий день, стараясь не смотреть жене в глаза, маялся от изжоги и гадливой тоски на душе.

глава 11

Третий день Мок пряталась на антресолях – размеренное и тихое существование, к которому она успела привыкнуть, превратилось в кошмар: туда-сюда ходили люди, заносили коробки, узлы, мебель, стоял гул голосов – в квартире всё изменилось.

Анна Борисовна предложила Лизе жить вместе – молодая мама с ребёнком в гостиной, а сама Анна в спальной комнате. Расходы на коммунальные услуги и продукты можно делить пополам. У Лизы заканчивался декретный отпуск, Анна дорабатывала последние годы до пенсии, Тимур будет посещать ясли. Лиза теперь не одна, если нужно, Анна Борисовна присмотрит за ребёнком.

– С уборкой и готовкой разберёмся как-нибудь, проблемы будем решать по мере их поступления. – Анна Борисовна улыбнулась, увидев, как Лиза кивает на каждое её предложение.

– Я очень люблю готовить, главное, чтобы было из чего, и за уборку не думайте даже, я у нас дома такую работу с малолетства делала! – с жаром сказала Лиза, приложив руки к груди.

В гостиной теперь стояли платяной шкаф с окошком в дверце и главное – диван с валиками по бокам и высокой спинкой в широкой деревянной раме. Валики сняли, и миниатюрная Лиза обрела спальное место. Продавленную раскладушку без сожаления выбросили.

Наводя порядок, женщины переговаривались. Мок внимательно слушала.

– Тёмная и страшная история. Собаку поисковую привели, а она завыла и никуда не пошла, след не учуяла.

– Ребёнок не мог испариться. Может быть, мать уложила дочку спать рядом с собой и во сне придавила?

– Много ли шестимесячному ребёнку надо – захлебнулась водой или уронили во время купания. Почему скорую не вызвали, зачем прятать тело?

– Очевидно, муж участвовал, где-то девочку закопали, жена одна не могла с этим справиться.

– Последние дни было тепло, но земля-то мёрзлая, всё-таки сейчас зима. Ой как представлю, что он копает, а она на руках завёрнутый в одеяльце трупик держит, так сердце от ужаса замирает!

– Дело громкое, о нём даже в газетах написали, их обоих увезли в столицу, судить уже там будут.

«Чёрная Ведьма нашла жертву в тот день, – догадалась Мок, – значит, негодяйка сыта и пока можно расслабиться. Пожалуй, что вообще отстанет от нас – дом большой, детей много – есть где разгуляться».

Однажды вечером, когда Анна Борисовна и Лиза чаёвничали на кухне, Мок, наблюдавшая с антресоли, увидела странного карлика стоявшего в стороне. Было впечатление, что женщины его не замечают. Выглядел гость необычно – большая круглая голова без шеи плавно переходила в покатые плечи, пузырящиеся на коленях спортивные штаны и крупные ступни в плетёных сандалиях вызывали недоумение, а вот жилет в турецких огурцах был хорош – парчовый с кармашками.

«У него такой же горб, как у меня, – Мок прониклась симпатией к незнакомцу, разглядев под жилетом кривую линию спины; увлёкшись, шире приоткрыла дверцу. Круглая голова повернулась назад – само тело при этом даже не шелохнулось! – и посмотрела в упор на Мок огромными круглыми глазами с чёрными точками зрачков. – Он видит меня?! Это не человек, у него голова филина!»

Существо подмигнуло и состроило гримасу. Мок, увидев под носом-клювом маленькие квадратные зубы, поняла – это улыбка.

Когда жильцы квартиры разошлись по своим комнатам и крепко уснули, благодаря наведённому мороку, на кухне состоялось судьбоносное знакомство. Две сущности с интересом разглядывали друг друга. Круглые жёлтые глаза загадочно мерцали в сумраке, Мок принюхалась – пахло чем-то сладковато-волнующим.

– Запах ладана, – сказало существо, – многие верят, что он отгоняет нечистую силу, – раздался смешок, – не будем их разубеждать.

– Это мой дом! Ты как сюда попал? – у Мок мелькнула досадная мысль, что она хотела спросить о чём-то другом, держась солидно с достоинством хозяйки, а в результате повела себя как дворовый мальчишка.

– Я хранитель, теперь это и мой дом. Будем воевать? Не советую!

Вторая часть

глава 12

Пинск, 1915 год.

Бо́рух Гольдман – 45-летний раввин, тайно практикующий каббалу, дважды вдовец и отец единственного ребёнка, ходил из угла в угол секретной комнаты в подвале дома. Тупая боль свербела в боку. Взглядом обведя тёмные переплёты книг и лики хасидских мудрецов, гневно взирающих с портретов, он сказал, обращаясь в пустоту:

– Знаю, что сотворю преступное, грешное. Жарясь на адском огне, буду успокаивать себя тем, что оставил свою дочь под защитой.

Мелом начертил на каменном полу пентаграмму, отдышался, ещё раз пробежал глазами по ветхозаветным строкам на древних пергаментах – запретные труды периода Второго Храма тайно хранились в семье в течение многих поколений. Бо́рух начал обряд.

Он встал лицом на восток, и подняв перед собой руки ладонями вверх, прочёл по порядку: “Заклинание Четырёх», «Заклинание Семи» и «Великую Молитву Соломона»:

– Заклинаю вас, силы царства, будьте под моей левой стопой и в деснице моей!..—древнееврейские гортанные слова слились под низким потолком с дымкой от воскурений и горящих свечей, льющих слёзы на серебряные подсвечники. – Аме́н, Аме́н, Аме́н.

Бо́рух осторожно повернул притёртую крышку маленькой склянки.

– Апчхи! Что ты жжёшь? Рыбьи сердце и печень? Фу! – появившийся демон плюнул на пол, слюна зашипела и испарилась.

– Больше почтения! В моей ты власти с того мгновенья,

как я изгнал тебя из бесноватой прачки, – прохрипел Бо́рух, чувствуя, что вот-вот упадёт.

– Ты продержал меня два года в заточеньи!

Позволь спросить, зачем? – демон воинственно выпятил грудь.

– Желаешь в преисподнюю – в свой дом вернуться,

так эту милость заслужи!

– Оставь свои уловки, Бо́рух! Так что ты хочешь от меня?

Каббалист, забыв, что нельзя показывать слабину, тяжело вздохнул:

– Я болен, мне осталось жить не больше полугода,

и Ха́нна, дочь моя останется трёхлетней сиротой.

О ней, конечно, позаботится родня, но нужно большее…

– Судьба зло поглумилась над тобой! Как жаль! – демон, ёрничая, изобразил печаль.

Бо́рух опомнился и нахмурившись, повысил голос:

– Не забывайся! Повелеваю тебе быть хранителем Гольдман Ха́нны, дочери Бо́руха и оберегать её до преклонных лет!

Лучи от пентаграммы ударили ярким светом в потолок.

– Преклонные годы – это, по-твоему, сколько? – удручённо спросил невезучий гражданин Ада, поняв, что всё намного серьёзнее, чем он думал.

– Я размышлял об этом и решил, что девяносто лет —

достаточный предел, чтобы устать от жизни.

– А почему не двести? Давай, коль начал изводить меня,

так делай это с истинным размахом! – возмутился демон и волчком закрутился по комнате, брызгая во все стороны шипящей слюной:

– Мне не под силу отводить все беды,

что неминуемы для человека.

Я не смогу вернуть на место руку, что меч отсёк,

и сердце мёртвое заставить биться, тоже не смогу.

Я – демон, а не чародей.

Бо́рух усмехнулся, наблюдая за негодующим пленником:

– Ты делай так, чтоб меч не сёк и не стреляли ружья.

Искореняй причину, чтобы не было последствий!

– В тот миг, когда придёт предел отпущенных ей лет,

то, как узнать мне, что я вновь себе хозяин? – подстраиваясь под речь каббалиста, спросил хранитель-неофит.

Бо́рух понял, что сущность покорилась:

– Дочь Ха́нна не проснётся, и ты тотчас же вспомнишь своё имя…

– Имя? Моё имя? – круглые жёлтые глаза увеличились вдвое. – Я его забыл! – осознав весь ужас случившегося, несчастный схватился за голову.

– Без имени ты не раскроешь крылья, чтоб пролететь чрез тёмные врата.

Демон повернул совиную голову и посмотрел на свою спину. Его гордость – два антрацитово-чёрных крыла, лежали одно на другом ссохшимися засаленными тряпочками, образуя горб.

– Предела нет для подлости твоей! – слёзы дрожали в голосе нечисти.

– Так странно слышать от тебя подобные упрёки…

Хранитель, знай, что, если дочь моя

уйдёт из жизни до оговорённого срока,

ты станешь серой тенью в междумирье

и будешь там скитаться до скончания времён.

Обряд сожрал последние силы каббалиста и уже через месяц он умер. Сиротка Ха́нна, в будущем Анна Борисовна, пошла по длинной дороге жизни с невидимым защитником за спиной.

глава 13

Мок, уже поведавшая хранителю о своих приключениях, с жадным интересом, по-бабьи подперев лицо ладонью, выслушала его историю и спросила:

– У тебя нет имени?

– Я придумал себе временное – А́врум.

– Что за имя такое?

– А́врум – это как Абрам. Оно солидное, звучное, в любом случае лучше, чем Акакий или Африкан. И ой-ва-вой, если когда-нибудь назовёшь меня Абрашкой! – хранитель грозно посмотрел на собеседницу.

Мок замотала головой – никогда она не станет его так называть! Решив польстить собеседнику, албасты́ с восхищением воскликнула:

– Ты говоришь как многоопытный колдун!

– Имеешь в виду, что я владею грамотой? – А́врум приосанился. – Да-а, я со своей подопечной учился в гимназии, университете, посещал открытые лекции, музеи и театры, а потом тюрьмы, лагеря, где сидело много образованных людей. Прошедшие годы дали пищу для ума. Ты, как я вижу, ведёшь унылое существование: поела-подремала, а ведь у тебя большой потенциал, я это чувствую.

От диковинного слова физиономия Мок вытянулась.

– У тебя есть способности, которые ты можешь проявить для того, чтобы…—А́врум начал объяснять и понял, что завяз, – бэ-кицу́р (короче, иврит), есть много интересного кроме еды и сна.

Всегда одинокая Мок даже не задумывалась о том, что может быть что-то важнее заботы о выживании – смысл её существования сводился к сытости и незаметности. Она иногда развлекала себя по мелочам, но А́врум предлагал что-то манящее, неизведанное, от чего сильнее забилось бессмертное сердце.

– Что же делать? – албасты́ заглянула в совиные глаза.

– Если я правильно понял из твоих слов – Чёрная Ведьма сыта и пока не опасна. Ею мы займёмся позже – придумаем что-нибудь разнузданно-весёлое, – коварный смешок прервал речь, – а пока можно расслабиться. Мы обитаем в большом доме – у меня захватывает дух, когда я представляю как здесь можно разгуляться! Только для Ха́нны я хранитель, а для всех остальных – ДЕМОН!

– Ты сказал «мы»? – Мок замерла, было не важно, как его называть, главное, что у неё, кажется, появился друг.

А́врум прищурил один глаз, сделал вид, что задумался:

– Ну, если обещаешь ни в чём мне не перечить, то буду брать тебя с собой.

Демон мысленно похвалил себя – он только что обрёл верного вассала.

***

Раздражённая Анна Борисовна зашла в свою комнату – попытки направить молодую компаньонку на путь самосовершенствования закончились фиаско – Лиза добра и отзывчива, но нельзя же быть такой несведущей в элементарных вопросах! Такое впечатление, что она почти не училась в школе – безобразие! Для молодой советской женщины образование необходимо как воздух! С малограмотными строителями коммунистическое общество не создать! На уговоры записаться в библиотеку, взять книги по списку, который составит Анна Борисовна, Лиза отвечала невнятным пожатием плеч и стало ясно, что ей, Лизе, это неинтересно.

Спать не хотелось. Успокаиваясь, Анна Борисовна, не включив свет, сидела на постели. Темнота не была кромешной – сквозь лёгкую светлую штору в комнату заглядывала полная любопытная луна, освещая фотопортреты на стене.

Любимое лицо мужа; сын, смотрящий вдаль из-под ровной чёлки над тёмными бровями – это то немногое, что осталось у неё от прежней жизни. Вдруг показалось, что голова сына дёрнулась и повернулась – мальчик посмотрел ей в глаза. Анна Борисовна подумала: «Всё объяснимо с рациональной точки зрения – тень неудачно легла, штора колыхнулась от ветерка, остальное – игра воображения». Сын продолжал смотреть и несколько раз моргнул. Сердце захолонуло, она отвела взгляд и начала мысленно молиться, как любой атеист, убеждающий себя в правоте неверия, но всегда вспоминающий бога в минуты отчаяния.

Анна Борисовна включила свет и просидела до утра, стараясь не смотреть в сторону портретов. Лишь когда забрезжил рассвет, позволила себе лечь в постель. Тяжёлый сон придавил её. Благо, что наступил выходной день и можно было выспаться.

***

Два романтика – А́врум и Мок тоже ощутили таинственность этой ночи. Они засмотрелись на завораживающую картину из окна в кухне – луна светила так ярко, что было видно как днём. Тени стали угольно-чёрными, тишина накрыла пустынные улицы. Казалось – мир умер и лишь малочисленные цветные фонарики зажжённых окон давали надежду на спасение.

«Сейчас подходящий момент», – подумал демон. Он обнаружил большое пространство между стенами, обитал в нём уже несколько дней и хотел пригласить туда Мок.

– Хочешь вместе со мной жить в другом месте?

– Уйти из квартиры от Лизки и малыша? Нет!

– Ты не понимаешь, потому что никогда не жила в домах. Квартира никуда не денется. Просто у нас между стенами будет своё пространство. Там хорошо, спокойно и не надо ни от кого прятаться.

– Как это между стенами? Не-ет, мне и в чемодане хорошо.

А́врум решил не настаивать, продолжить этот разговор позже, когда Мок ещё больше привяжется к новому другу.

Позади послышался скрип половиц, они обернулись – из чуть колыхнувшейся темноты прихожей выступила фигурка маленького сына Ха́нны – Лёвушки. А́врум помнил его четырёхлетним малышом – как многие дети, Лёва видел хранителя и иногда играл с ним. Сейчас выглядевший лет на восемь, чёрный, как обгоревшая головёшка, мальчик смердел сожжённой плотью.

– Я хотел сказать маме, что тот, кто убил меня, живёт здесь, совсем рядом, но она меня боится и не будет слушать, – прошептал Лёвушка.

– Скажи нам. Кто он? – хранитель и Мок приблизились к призраку.

глава 14

Мальчик Лёва Гольдман жил с папой и мамой в Ленинграде, в большой красивой квартире на Васильевском острове, дачу на лето снимали в Финляндии, за папой каждое утро заезжала машина, работающей маме помогала домработница, за Лёвой присматривала няня.

Когда ему было четыре года, папу – большого начальника, арестовали, потому что он шпион и враг народа; потом пришли и арестовали маму, потому что она жена врага народа. Лёва остался один.

Его няню временно назначили опекуном. Няня и Лёва поехали в Москву к родственникам мамы, чтобы Лёва остался у них жить; когда они туда приехали, тётя Эстер – двоюродная сестра мамы, попросила их уйти. «Не доставляйте нам неприятности!» – так она сказала, потому что очень опасно иметь такого родственника, как Лёва – сына врага народа.

Вернулись в Ленинград и Лёву определили в детский дом. Где папа, он не знал, но слышал, как взрослые говорили: «десять лет без права переписки». Что это означает? Лёва, рано овладевший грамотой, писал маме печатными буквами про свою жизнь и рисовал цветы. Эти письма проверяла и отправляла по почте воспитательница – она сказала, что у неё есть адрес тюрьмы, в которой жила мама. Лёва верил, что письма доходили и мама радовалась нарисованным букетам.

На летние каникулы сорок первого года Лёве разрешили поехать к дальним родственникам. Они не боялись сына врага народа, жили далеко от города, почти в лесу, в одном из местечек Пинского района. Местечко – это такой маленький городок. За Лёвой приехал дяденька и отвёз его туда на поезде. Лёве очень понравилось в местечке – он никогда не видел так много домашних животных. Вислоухий пёс Пират стал его другом.

Фашисты появились в их местности через несколько недель после того, как объявили войну. Никто не думал, что это случиться ТАК быстро.

Лёве было восемь лет – он не любил манную кашу, обожал животных, и очень хотел жить.

***

Чувство опустошения и горечи не покидали Анну Борисовну, в довершение ко всему, Лиза вдруг заговорила о своих страхах. Она жаловалась, что в последнее время видит краем глаза странные движения; ей всё время кажется, что рядом кто-то есть; в тишине квартиры слышатся скрипы и шорохи.

Анне Борисовне только таких разговоров не хватало! На душе стало ещё муторнее, но взяв себя в руки, она менторским тоном отчитала Лизу: «Вера в потусторонние силы – это пережиток прогнившего буржуазного прошлого. Советские люди должны идти по жизни с ясным умом, что невозможно без духовного развития, для этого необходимо читать классическую мировую и советскую литературу. На фабрике прекрасно укомплектованная библиотека. Поверьте, когда вы окунётесь с головой в увлекательный мир книг, сразу же перестанете видеть и слышать всякую потустороннюю чепуху. Выбросьте из головы предрассудки старого мира! Послушайте меня, я желаю вам добра!» – довольная своей проникновенной речью, Анна Борисовна почувствовала, что собственный страх отступил.

А́врум посмотрел на Мок и кивнул в сторону подопечной, всем своим видом говоря: «Вот видишь, с кем приходится иметь дело!»

глава 16

В этот приятный во всех отношениях майский вечер, Анна Борисовна, она же Ха́нна, дочь Бо́руха, решила навестить Фаню – свою единственную подругу. Ей одной можно было рассказать о ночном инциденте и отвести душу, просто поговорив на идиш.

Группа завсегдатаев собралась на ежевечерние посиделки. Места хватало всем – на длинной и широкой скамейке вряд сидели: Пётр Степанович Нарочинский с женой; Дарья Никитична из соседнего подъезда; курящая папиросы золотозубая соседка, у ног которой тёрся рыжий кот, и бабушка, присматривающая за внуком Ержанчиком.

Увлечённо обсуждались новости посёлка и страны в целом. Пётр Степанович, тряся сложенной в трубку газетой, густым голосом говорил: «В газете «Труд» чёрным по белому написано …»

Из подъезда вышла Анна Борисовна, пожелала всем доброго вечера – ей вразнобой ответили и замолчали, глядя вслед.

Дарья Никитична, умастив поудобнее зад, кивнула в сторону ушедшей:

– Хорошо Гольдманша пристроилась – внуча моя, Зойка, дружит с Лизаветой, забегает мальчонке гостинцев занести, и всякий раз видит, что Лизка без передыху убирает, стирает, кухарит. Вот чё я вам скажу – хитрожопая еврейка нашла себе батрачку!

Жена Петра Степановича заговорщицки прошипела:

– Я так боюсь евреев! Они же на свою Пасху христианских младенцев режут и кровь в тесто для мацы добавляют! Теперь не знаю, чего ждать – она ведь как раз над нами живёт. За что нам такое наказание!

– Что ты так переживаешь – у вас младенцев нет. Пусть Лизка боится. —золотозубая тётка цинично загоготала.

Пётр Степанович сплюнул и процедил сквозь зубы:

– У нас в семье говорили: «Где жид проскачет, там мужик заплачет».

Дарья Никитична, подстраиваясь под тон жены Петра Степановича, свистящим шёпотом сообщила:

– А ещё она сидевшая! Шпиёнка! На фашистов работала! У нас так просто не сажают – если человек честный, то он и не боится. Ишь ты, квартиру ей дали! Рибилитация! А кто знает, чё там было.

Золотозубая вдруг вскинулась:

– А что тебе до сидевших?! Каждый третий в стране сидел, сидит или сядет! Если будете так языки распускать, то никакие реабилитации вам не помогут.

Жена Петра Степановича отмахнулась от папиросного дыма:

– Что ты вдруг вызверилась, ты что сидела?

Последняя затяжка, щелчком выброшенная папироса, колючие глаза, поджатые губы процедили:

– Сидела, и что!

Все вдруг увидели на прокуренных пальцах выцветшие буквы В, А, Л, Я, и выглядывавшую из-под короткого рукава наколку – розу с двумя листиками: на одном надпись «Усть», а на втором «Кут».

– Пойдём-ка мы домой, Пирожок, – бывшая зечка подхватила под мягкие бока капризно мякнувшего кота и ушла не прощаясь.

Дебаты затихли, скомкались и поборники очищения общества от евреев разбрелись по домам, только бабушка Ержанчика продолжила сидеть на скамейке, зорко следя за внуком в толпе ребятишек. В разговоре она участия не принимала, чувствуя неприязнь к тому, о чём говорили, вступить в спор так и не решилась.

***

После обильного ужина Пётр Степанович отправился в спальню, долго крутился в постели – никак не получалось удобно лечь. Набитый под завязку желудок давил, затрудняя дыхание, в боку кололо.

– Наташа, накапай валерьянки, уснуть не могу, – он приподнялся на подушке. Жена в ночной рубашке вышла из гостиной, неся мензурку. Они давно спали в разных комнатах.

Мешал появившийся откуда-то аромат ладана, да такой крепкий, что перебивал все запахи квартиры. К долго лежавшему в темноте с открытыми глазами Пётру Степановичу наконец пришёл сон и он провалился в прошлое.

глава 17

У Петро́ – 16-летнего учащегося одного из пинских ремесленных училищ начались каникулы. Предвкушение летних приключений и мысли о соседке Леночке приятно волновали и щекотали где-то под языком.

Когда радио, голосом Левитана объявило о начале войны, высокий не по годам, спортивный Петро, как и все его однокашники, решил идти на фронт, но в военкомате получил отказ: «Приходи через год». Петро спорил, бил себя в грудь увесистым кулаком, то и дело сдувая пшеничную чёлку, падающую на глаза. Три значка на его рубашке: комсомольский, «За участие в марафоне» и ГТО, звенели и бликовали, как ёлочные игрушки.

Вечером того же дня дядька-зоотехник увёз его в деревню от греха подальше. Все верили, что война вот-вот закончится и лучше будет, если не в меру прыткий парнишка дождётся победы в глуши, подальше от соблазна «зайцем» уехать на войну в одном из эшелонов, беспрерывно шедших в сторону фронта.

Немецкие войска полностью оккупировали Пинский район в июле 1941 года. Дядька, всегда державший нос по ветру, перешёл на сторону врага, потащив за собой любимого племянника.

Организаторские способности бывшего зоотехника пригодились зацикленным на порядке немцам. Он деятельно участвовал в создании районной управы и полицейского гарнизона из белорусских и украинских коллаборационистов, получил хорошую должность, высокую зарплату и усиленный паёк.

Началось поголовное уничтожение евреев, цыган и коммунистов.

Во время карательной операции «При́пятские болота», с кавалерийской бригадой СС и батальоном охранной полиции Петро́, уже опытный каратель, попал на «акцию» в очередное местечко. В батальоне в основном занимались расстрелами, вешали реже и иногда использовали передвижные душегубки. Рослый не по годам, он ничем не отличался от парней призывного возраста и нёс службу наравне со всеми.

Сначала страх от вида трупов не давал ему спать, его даже рвало после первых казней, но человек такое животное, которое привыкает ко всему – привык и Петро́. Втянулся, заматерел. Евреев в его семье никогда не любили, поэтому юный шуцман (сотрудник охранной полиции, нем.), а попросту полицай, угрызений совести не испытывал – его отделение занималось только уничтожением жидов.

В этот раз решили внести разнообразие в уже приевшуюся людоедскую рутину. Новое слово – аутодафе – вошло в лексикон бывших комсомольцев и спортсменов.

Перед началом акции всем в отделении выдали спиртное и таблетки «Первитина». Абсолютно невменяемые молодые полицаи принялись отовсюду сгонять евреев: их вытаскивали из домов, погребов; снимали с чердаков; гнали, ударяя прикладами в спину к краю поселения. Там, на опушке леса, стоял большой, с двухэтажный дом, общинный амбар. Он ждал гостей, распахнув широкие ворота настежь.

Всем приказали раздеться: одежда, обувь, украшения – всё складывалось и описывалось специально поставленными людьми.

Шарфюрер их отделения, которого они между собой называли бригадиром, с плоскогубцами в руках лично выдирал золотые зубы. Втянув головы в плечи, избитые и раздетые люди стояли в очереди, прикрывая срамные места руками. Когда очередь подходила, каждый открывал рот и молча терпел процедуру.

Соратники Петро́, загоняя толпу в амбар, лапали женщин, таскали мужчин за пейсы и бороды, пинали по детородным органам и хохотали до колик, до спазмов в животе, до икоты.

Петро́ спиртное с наркотиком принимать не стал. С ясной головой он стоял в стороне и с презрением смотрел на колышущееся покрывало из плотно прижатых друг к другу голых тел, которое медленно и почти безмолвно вползало в пасть амбара. Они уже не кричали, лишь иногда раздавались одиночные всхлипы. «Как можно идти на убой и не сопротивляться! Лучше умереть в драке, чем издохнуть вот так!» – смахнув чёлку с глаз, цыкнул слюной.

Сами немцы участие в экзекуции не принимали. Стояли отдельной группой у мотоциклов и машин, о чём-то переговаривались, то и дело заливисто смеясь. В сторону амбара почти не смотрели, лишь иногда, бросая взгляды на кураж молодых полицаев, презрительно ухмылялись. Вдруг один из немцев окликнул Петро́ и показал рукой на мальчишку, убегающего в лес.

Выматерившись, Петро́ перекинул шмайсер за спину и побежал. Ветки хлестали по лицу, оружие било по спине. У босого и напуганного жидёнка, мелькавшего голой спиной впереди, не осталось никаких шансов против рослого спортсмена в сапогах сорок пятого размера.

Петро́ тащил его к амбару, прижав голову локтем к бо́ку. Мальчишка визжал, брыкался, сопли и слюни пачкали руку. Немцы, свистя и улюлюкая, зааплодировали, когда полицай бросил маленькое тело в толпу обречённых.

Ворота заперли. Жиды молчали в захлопнувшейся пасти амбара, а может они молились, кто их разберёт. Стены обложили дровами, ветками, облили керосином и подожгли, но огонь не хотел разгораться, облили ещё раз – не горит! Лишь с третьей попытки появился дымок и язычки огня нехотя начали выползать из-под наваленных дров. Стайка голубей, сидящих на амбарной крыше, вспорхнула в испуге. Вдруг здание вспыхнуло, всё сразу, будто открылись шлюзы, сдерживающие потоки огня. Старые бревенчатые стены затрещали, заскрипели. Толпа запертых людей превратилась в одно страдающее от нестерпимой боли животное, завывшее сотней гло́ток. Вой вырвался наружу с жирным дымом и понёсся в ослепительно голубое небо, к взбитым сливкам облаков.

Петро́ оглянулся на лес, там вовсю распевали птицы: «Ишь как поют – им всё равно, жизнь продолжается».

– Банальность смерти, – сказал бригадир, бывший учитель истории и дядькин приятель, протирая спиртом руки, побывавшие сегодня в нескольких десятках ртов, —кстати, у меня есть кое-что для тебя, – и протянул какую-то картонку.

Петро́ с интересом разглядывал красноармейскую книжку, выданную на имя Петра Степановича Нарочинского, старшего сержанта, двадцатого года рождения.

– Что это, зачем? – удивился он.

– Спрячь, дурак, и никому не показывай, случись что – станешь Петькой Нарочинским. Видишь, как повезло, твой тёзка – не надо будет к имени привыкать.

– Но я с двадцать пятого года, для чего она мне?

– Ты думаешь, если немцы отступят, нам простят всё это? – бригадир кивнул в сторону пожарища, – на прошлой неделе повесили несколько солдат, попавших в окружение, им документы уже ни к чему, а нам пригодятся, я и себе взял.

 Пришло время уезжать – городок пылал. Утром от местечка остались дымящиеся развалины.

глава 18

Пётр Степанович резко сел на постели – от сна остались запахи керосина и горелого мяса. Тишина в тёмной комнате пугала. В окно что-то громко стукнуло: «Третий этаж, может летучая мышь врезалась в стекло?» – пытался объяснить себе странный звук бывший полицай.

Рукой нащупал шнур ночника – лампочка тускло засветилась, замигала и с треском взорвалась. «Перепад напряжения», – успокаивал себя Пётр Степанович, пока ещё не осознав, что тени в комнате двигаются. Сгусток мрака отделился от самого тёмного угла и потянулся к нему.

Страх обжигающей волной поднялся от низа живота к горлу и застыл там комком, не давая выдохнуть. В беззвучном крике Пётр Степанович замер, чуждая дьявольская воля сковала его, не давая двигаться. Смрад жжёных волос и костей втекал в нос и открытый рот, наполняя лёгкие, которые, казалось, вот-вот лопнут.

По постели к нему ползла похожая на паука горбатая фигура с палкой, из мрака выглянула голова, сверкнув огромными жёлтыми глазами, смотревшими так страшно, что душа превратилась в смятую бумажку. Сзади чьи-то маленькие цепкие руки обхватили плечи, подобрались к шее, кто-то интимно-близко зашептал на ухо: «Помнишь, как ты меня из леса тащил? Как ты мне голову зажал? Вот так?» – голову Петра Степановича сдавило стальным обручем. Он хрипел и мучительно хотел выдохнуть вонь из лёгких, на краю сознания билась мысль: «Это тот жидёнок пришёл за мной!» Паукообразное существо, сидевшее на постели, завизжало и ткнуло палкой под дых.

Пётр Степанович дёрнулся и проснулся. В комнате стояла густая тишина. Он двигался в темноте как лунатик, будто кто-то направлял его: встал на стул; вырвал с проводами люстру, швырнув её на кровать; закрепил конец брючного ремня на стальном крюке, который сам когда-то с трудом вбил в бетонный потолок; крепкой пряжкой соорудил петлю и засовывая в неё голову, отстранено равнодушно подумал, что так и не починил утюг.

Утром жена Петра Степановича зашла в спальню – тяжёлое тело висело, над опрокинутым стулом…

глава 19

Зойка держала на руках Тимку, между разговорами целуя его в щёчки. Возбуждённое обсуждение самоубийства соседа с третьего этажа сопровождалось гримасами ужаса и удивления.

– Моя бабушка, Дарья Никитична, сказала, что до этого, вечером сидела с ним и его женой на лавочке у подъезда, что он бодрый такой был, всё газетой «Труд» размахивал. Ну ты представляешь – вот так взял и повесился! На брючном ремне! Ужас тихий!

Лиза забрала сына, от возбуждённых выкриков он начинал нервничать:

– Мне страшно от того, что это случилось прямо под нами. Представляешь, мы спали, а в нескольких метрах от нас висел труп!

– Жуть! – поддержала Зойка.

– Когда ты успела с бабушкой об этом поговорить?

– Так я зашла к тебе после того, как у неё побывала. Я ходила к ней, чтобы, – Зойка запнулась и покраснела, – приворот сделать.

– Приворот?! Она что умеет?

– Ха! Она же ведьмачка!

– Кто-кто?

– Ведьмачка! Ну знахарка, не знаю, как сказать, в общем, она гадает, всякие привороты-отвороты умеет делать, лечит, иногда к ней на аборты бегают, а ещё, – Зойка понизила голос, – порчу навести может.

– Кого ты приворожила? – спросила Лиза.

– Нельзя говорить – не сработает. Хочешь, она тебе погадает?

Лиза задумалась:

– У нас в деревне такая бабка жила – Степанида. Батя всегда злился, когда мама к ней ходила.

Раздался звук вставляемого в замочную скважину ключа.

– Ой, Гольдманша пришла, пойду я – боюсь её страшно!

Лиза удивлённо подняла брови:

– Почему? Она к тебе хорошо относится.

– Я себя рядом с такими, чересчур образованными, всегда чувствую не в своей тарелке. С бабушкой я договорюсь о гадании, – Зойка чмокнула Тимку.

– На работе увидимся, – тихо сказала Лиза, прислушиваясь к звукам в прихожей.

– Здравствуйте Анна Борисовна! – громко поздоровалась Зойка.

***

Неизвестно, кому ещё рассказала словоохотливая Зоя о способностях своей бабушки, но через несколько дней после посещения внучки, в дверь Дарьи Никитичны тихо и нерешительно постучали.

На пороге стояла рыжая Ольга – пятнадцатилетняя дочка соседей с первого этажа, у них ещё был сын Стасик, на два года моложе сестры – хулиган и грубиян. Дарья Никитична не любила этих детей: «Порченные они, не будет с них толку», – делилась она мыслями с товарками по приподъездной скамейке.

– Чё надо? – неприветливо спросила знахарка у девушки.

– Дарья Никитична, миленькая, можно зайти? У меня к вам разговор важный…

глава 20

– Стасик, ты дома! – крикнула мама, разуваясь в прихожей

– Угу, – ответил мальчишка.

– Ты ел?

– Неа, я умираю с голодухи, никому-у нет до меня дела-а, – притворно заканючил Стасик.

– А где Ольга, почему она тебя не покормила? Я же просила её!

– Дрыхнет, пришла час назад, всё ходила в туалет, из туалета. Пьяная, наверное.

Мама задохнулась от возмущения:

– Пьяная? Час от часу не легче! Вот так всегда – стоит только отцу уехать в командировку как вы сразу же от рук отбиваетесь! Как я устала от всего! Ольга, корова, где ты там?! Ты обещала, что покормишь брата, а сама… – мама зашла в комнату дочери и поморщилась – тяжёлый дух водочного перегара густо висел в воздухе.

Девушка, завернувшись в одеяло с головой, лежала на кровати, отвернувшись к стене.

– Алкашка позорная! Господи, за что мне всё это! Где ты так нажралась, а если кто-то из соседей видел?! Только бы отец не узнал! Совсем от рук отбилась, как шалашовка себя ведёшь, а ведь тебе только пятнадцать лет! Не дай бог ещё в подоле принесёшь – позора не оберёшься! Утром ты от меня получишь… – со сбившимся от крика дыханием, с треском закрыв за собою дверь, мама выбежала из комнаты.

Ольга, трясясь от холода, чувствовала, что у неё между ног течёт как из крана. Она уже использовала все тряпки, взяла даже новые наволочки (мать орать будет), а кровь всё шла и шла. Ноги совсем заледенели, двигаться не хотелось, внизу живота тянуло, крутило и резало. Голова налилась свинцом от выпитой у знахарки водки. «Выпей, чтобы расслабиться, тогда не так больно будет», – старуха протянула гранёный стакан налитый доверху. Только это не помогло – боль и стыд никуда не ушли. Господи, что ещё предстоит испытать, когда мать обнаружит пропажу тридцати рублей из заначки! Мысли крутились как стекляшки калейдоскопа, складываясь в картинки вариантов грядущих событий – один ужаснее другого. Тело скрутило и трясло вместе с кроватью. Ольга чувствовала, как проваливается вниз и летит, летит.

За спиной послышалось шуршание – рядом кто-то стоял. С трудом обернувшись через плечо, девушка увидела очень высокую женщину в белых одеждах. Рассмотреть подробно не получалось – незнакомка излучала белый свет. Женщина погладила рукой по плечу – стало спокойно, холод отступил. Сознание заполнилось убаюкивающим серебристым туманом, нашёптывающим ласковое и утешительное.

Мама так разнервничалась, что не могла уснуть. Еле дождавшись утра, ворвалась в комнату бесстыжей пьяницы – та продолжала лежать, укрывшись с головой. Взбешённая женщина потрясла за плечо негодницу, сдёрнула одеяло и ахнула, увидев постель, пропитанную кровью.

– Оляааа! Оленька! – откинув дочь на спину, заскулила – белые губы на белом лице, ко лбу с мелкими прыщиками прилипла рыжая прядь чёлки – её ребёнок был мёртв. Упав на колени, прижала безвольную руку покойницы к щеке и заголосила страшно, с надрывом. На шум из своей комнаты вышел заспанный и взъерошенный Стасик в сдвинутых набок трусах, зевнул и тупо уставился на безжизненное тело сестры и рыдающую маму.

***

Дарья Никитична стояла на кухне своей квартиры на втором этаже. Из-за тюлевых занавесок и разросшегося алоэ было видно как выносят и загружают в грузовик гроб, как усаживаются по обеим его сторонам родственники в трауре. Двор заполнился людьми разных возрастов. Стоял многоголосый шум – обсуждали случившееся. То и дело слышалось: криминальный аборт, истекла кровью, не успела рассказать.

Уже несколько дней она следила за мельтешением людей у входа в подъезд. Больше всего её напрягали милиционеры, особенно их главный – толстый с байской мордой, всегда сердитый и грозный. Прислушивалась, старалась понять, о чём он, вытирая платком складчатый затылок, говорит с молодым следователем, но разговор шёл на казахском. Знахарка страшно боялась, что за нею придут – не хватало ей на старости лет попасть в тюрьму. При мысли об этом зашевелилась склизкая жаба, поселившаяся в душе в тот проклятый день, когда она впустила в дом Ольгу. Но она не хотела, видит бог, как она не хотела браться за это дело! Девка кинулась в ноги, плакала, говорила, что в больницу идти нельзя, потому что она несовершеннолетняя – придётся сознаться матери, которая после со свету сживёт; что в посёлке сплетня из больницы быстро дойдёт до отца, а он просто её, Ольгу, убьёт. «Миленькая Дарья Никитична, помогите мне, я вас прошу, я вас умоляю!» – захлёбываясь слезами, протянула тридцать рублей – а это половина пенсии! – и сердце знахарки дрогнуло.

В общем она делала всё, как обычно: дала для расслабления стакан водки, продезинфицировала инструменты, но и на старуху бывает проруха. Из услышанного во дворе стало понятно, что девчонка умерла, не успев ничего рассказать – унесла тайну с собой в могилу. «Буду жить с этим грехом, ничё не поделаешь. Вон врачи – у них люди дохнут, как мухи, потому что хвори толком лечить не умеют, а ещё зарплату за это получают», – Дарья Никитична нащупала деньги, которые так и остались лежать в кармане фартука с того злополучного дня, решила отложить их на сберкнижку.

На поминки пришлось идти, чтобы не вызвать подозрений – выпила вместе со всеми за длинным столом, во главе которого, как истуканы, сидели родители. Женщины в чёрных платках носили тарелки с квашенной капустой и рисом с изюмом. Люди приходили, поминали и, закусив, уходили – двери злосчастной квартиры стояли распахнутые настежь.

Кусок в горло не лез. Знахарка ждала удобного момента, чтобы уйти. Рядом с нею с отсутствующим выражением лица, уже изрядно принявшая на грудь, ковыряла вилкой в тарелке золотозубая Валька-зэчка, посмотрев на Дарью Никитичну мутным взглядом, она тихо сказала, еле ворочая языком:

– А ведь это твоих рук дело.

– Да ты чё, окстись! Чё ты несёшь, дура пьяная! – стараясь не привлекать внимание, зашипела убийца.

– Знаю, знаю, я всё про тебя знаю, – прохрипела зэчка.

Зашла новая группа людей.

– Подустала я чёта, пойду, – сказала, ни к кому не обращаясь, Дарья Никитична и тихо ушла. С трудом поднялась к себе, на второй этаж, выпитая на натянутые нервы и голодный желудок водка, свалила в постель, отключив сознание.

глава 21

Глубокой ночью сон оборвался от толчка в спину, как будто кто-то ударил из-под низа в кроватью. Панцирная сетка дрожала и было не понятно – дрожь от удара или громко бьющегося сердца. Несмотря на испуг, пришлось идти на кухню – очень хотелось пить. Когда, шаркая тапочками, она на ощупь шла по прихожей во входную дверь тихо поскреблись. Дарья Никитична прислушалась и подкравшись, трясясь от страха, приложила ухо к замочной скважине. Послышался шёпот:

– Дарья Никитична, миленькая, откройте.

– Кто там, кто это? – спросила испуганная женщина.

Резкий частый стук – тук-тук-тук, тук-тук-тук – сотряс дверь.

– Щас милицию вызову! – голос от испуга дал петуха.

– А у вас телефона нет, – за дверью злорадно засмеялись.

Дарья Никитична посмотрела в тёмный глазок и с ужасом отпрянула – в мраке лестничной площадки светилось мертвенным светом лицо похороненной сегодня Ольги. Поняв, что её увидели, покойница закричала низким густым голосом:

– Открой старая сука, я всё равно тебя достану! – частый стук перешёл в гулкие удары, раскатившиеся эхом по спящему подъезду.

Все молитвы, разом вылетели из головы, память лишь выдавала кашу из слов:

– Ижесинанибеси, ижеси, да святится имя твоё! – одной рукой крестясь, другой шаря по стенам в поиске выключателей, Дарья Никитична уходила в глубь квартиры, включая свет во всех комнатах. Показалась, что в окна из темноты ночи смотрят десятки глаз – шторы мгновенно были задёрнуты. С включённым светом стало спокойнее, стук прекратился, часы показывали три часа: «Три часа ночи – ведьмин час» – отметила она и положив под язык валидол, решила сбежать и отсидеться у подруги в соседнем селе. «Буду жить у ней, пока не прогонит. Вернуся после Ольгиных сороковин. Утром на первом автобусе уеду от греха подальше», – рассасывая лекарство, знахарка прилегла на диванчике в гостиной, так и не попив воды.

«Доброе утро, дорогие товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику! Встаньте прямо, ноги на ширине плеч, и раз, и два…» – под звуки радио Дарья Никитична собиралась в дорогу: взяла две сумки с вещами, документы, деньги; осмотрела квартиру, проверила краны, газ, окна и вышла, закрыв дверь ключом на два оборота.

Автобусная остановка находилась в центре посёлка. Измученная страшными событиями пожилая женщина, шла по пустым в этот ранний час улицам, подставляя лицо свежему ветерку. Уже почти дойдя до места, Дарья Никитична опустила глаза вниз и с ужасом увидела, что на ней нет юбки! Шёлковые панталоны до колен, бесстыдно розовели под блузкой. «Хоспади, я забыла надеть юбку!» – прикрывшись сумками, она быстрым шагом пошла обратно, молясь, чтобы никого не встретить…

«Доброе утро, дорогие товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику…» – Дарья Никитична, удивляясь странному сну, проверила краны, газ, окна, взяла сумки и закрыв дверь ключом на два оборота пошла на остановку.

Летний ветерок приятно обдувал лицо, вокруг царили тишина и безлюдье. Придя на место, она похолодела – нарядная белая кофта в красную крапинку исчезла! Из-под самосшитого, по причине нестандартного размера бюстгальтера, выглядывал белый валик толстого живота. Схватившись за сердце, страдалица закричала…

«Доброе утро, дорогие товарищи!» – размышляя, к чему может сниться сон во сне, Дарья Никитична, проверив квартиру, внимательно оглядела себя – полностью одета, всё в порядке. Вышла, провернула ключ на два оборота… Уже поднимаясь по ступенькам автобуса, облегчённо вздохнув, пошарила рукой в сумке и ужаснулась – кошелёк пропал!

Обречённо бредя назад в опасную квартиру, знахарка плакала навзрыд, как маленькая девочка.

На очередном всхлипе Дарья Никитична открыла глаза – в тёмной квартире пахло ладаном. Настенные часы с фосфоресцирующими стрелками показывали три часа. Так и не поняв сколько длился сон – минуту или сутки, Дарья Никитична, умирая от жажды, побрела в темноте на кухню – во рту была пустыня с растрескавшейся землёй, по которой прошло стадо свиней. Затуманенное сознание не давало сосредоточиться: «Я же помню, как зажгла свет в комнатах, – раздался удар грома, всполохи ярких молний осветили квартиру через распахнутые шторы, – ага, свет выключили из-за грозы, а вот занавески на окнах были задёрнутые», – отметила она и уже заходя в кухню, замерла с открытым ртом.

глава 22

У окна стояла фигура, грозовые вспышки освещали её потусторонним светом. Накатила волна смрада, когда она шагнула вперёд и стало ясно, что это Ольга.

– Вот я и приш-шла к тебе, с-старая с-сука, – свистящий шёпот покойницы, казалась, звучал отовсюду, белые руки, неестественно удлиняясь, потянулись к горлу горе-знахарки.

– Ну-ну, Оленька, угомонись! – раздался скрежещущий голос.

Дарья Никитична с изумлением увидела, что на её кухне, помимо Ольги, находятся ещё два гостя. Из-за частых всполохов молний стало видно как днём. На холодильнике сидела живая коряга с палкой. Кто-то, ростом с ребёнка, одетый в спортивные штаны и красивую жилетку с турецкими огурцами, стоял у плиты. Он выступил вперёд и сказал:

– Вот решили почтить вас своим визитом, дорогая Дарья Никитична! Спросить с вас должок, – наклонил на бок совиную голову, круглые жёлтые глаза смотрели, излучая почти отеческую любовь.

– Я никому ничё не должна! – огрызнулась Дарья Никитична, устав бояться: – А ты сам-то кто такой?!

– Я – А́врум, демон, а это, – он кивнул в сторону холодильника, – Мок, она албасты́, мм… тоже демон. Теперь о долгах, позвольте не согласиться – вы отняли жизнь у этой молодой особы.

Ольга зашипела.

– Теперь я виноватая, что пожалела дуру! С её родителев спрашивайте! Она была готовая на всё, тока бы скрыть от них, что беременная, так застращали девку, – инфернальный разговор на родной кухне начинал раздражать.

– О них не переживайте. С этой семейкой и так всё ясно: муж начнёт пить – его уволят, жена начнёт составлять ему компанию – и тоже потеряет работу. Сын при таких родителях, не доучившись в школе, сядет в тюрьму для несовершеннолетних, оттуда перейдёт на взрослую зону и сгинет где-то на Колыме. Вконец опустившиеся муж и жена убьют друг друга в пьяной драке. А вот вы, дорогая, зря влезли в эту историю. Стоило настоять на своём и выгнать девицу – они бы сами разобрались с этой проблемой, но тридцать рублей, как тридцать сребреников, испортили вам карму.

Дарья Никитична засипела и почувствовала, что вот-вот упадёт в обморок от обезвоживания.

– Что, Дашенька, пить хочется? – участливо спросил демон, – так попей!

Албасты́ с холодильника направила палку в сторону хрипящей женщины. Знахарка с удивлением увидела в своей руке стакан, наполненный кристально чистой, прохладной водой. Как же приятно пить, когда измучен жаждой! Вода освежила рот, омыла горло, и бальзамом растеклась по изнывающему от сухости нутру, проникая в каждую клеточку.

Дарья Никитична оглянулась, почувствовав за спиной движение и увидела надвигающуюся на неё очень высокую женщину в белом, посмотрела в лицо новой гостье…

Дикий крик знахарки слился с очередным раскатом грома.

***

Зойка и Лиза уже четверть часа звонили и стучали в дверь Дарьи Никитичны.

– Бабуля, открой – это я, Зоя! Я Лизу привела, мы договаривались на сегодня! – кричала Зойка в замочную скважину. Из квартиры не раздавалось ни звука.

– Куда она могла деться? Ведь знала, что мы придём!

– Спроси во дворе, может на рынок пошла, – предложила Лиза.

Опрос ничего не дал, никто Зойкину бабушку во дворе, умытом после ночной грозы, не видел.

Постучали к соседу. Дверь открыл худой высокий мужик, выслушав сбивчивый рассказ и пожав плечами, предложил вскрыть замок. Проблемы решаются просто, когда между людьми наработанные и проверенные годами методы взаимодействия: я вам вскрою дверь, а вы мне занесёте беленькую.

– Японское море! – ругался под нос умелец, подбирая отмычки. Замок клацнул.

Зойка и Лиза ворвалась в квартиру. Резкий запах уксуса резал глаза. Молодухи, зайдя на кухню, закричали в один голос. Отодвинув обеих в прихожую, сосед мужественно шагнул вперёд. Глядя на развернувшуюся перед ним картину, поскрёб небритую щёку, задумчиво изрёк:

– Японское море…

На полу, раскинув руки и выпучив глаза в красных прожилках, лежала мёртвая Дарья Петровна. Розовые панталоны бесстыдно выглядывали из-под задравшегося подола. Тут же валялся стакан. На столе стояла пустая бутылка из-под уксусной эссенции.

Третья часть

глава 23

Множество раз за тысячи лет демон вселялся в тела людей. Эпохи, страны, языки – А́врум считал, что виденного им хватит на сотни человеческих жизней. Иногда случался форс-мажор, и демон оставался без носителя – приходилось скрываться в междустенье (дополнительное измерение в стенах, скрытое от человека). Туда могла зайти любая потусторонняя сущность, мысленно представившая проход.

Натерпелся А́врум с Ханной: прозябал в междустеньях таких мест, что страшно вспомнить! Одни бараки чего стоят: лагерные, рабочие, семейные, – как-то демон пытался подсчитать их количество и сбился со счёта. Только оказавшись в доме номер 23на улице Гагарина, А́врум смог расслабиться. Местное скрытое пространство было просторным, никем не обжитым, как он ошибочно думал. Оно охватывало всё многоквартирное здание.

С Мок пришлось помучиться. Она долго не решалась оставить квартиру – своё первое в жизни жильё, предпочитая старый чемодан и антресоли какому-то междустенью. Одно только слово пугало – «междустенье»! Наконец, после долгих уговоров, албасты́ решилась на переселение, но никак не могла представить проход в стене. Демон нервничал:

– Дочь степей и гор! Представь себе нору под камнем, дупло в дереве! Если не сумеешь, то так и будешь прозябать на антресолях и в чемоданах, а я буду жить ТАМ! Слышишь? Я там, а ты здесь! – коварный А́врум знал, на что надавить. Угроза подействовала и, уставшая Мок, сделав последнее усилие, увидела вход в новое место обитания.

В междустеньи царил сумрак. Разветвлённые коридоры вели во множество пустых помещений, на стенах которых мерцали чёрные пластины разных форм и размеров.

– Если прикоснёшься к поверхности любой из них, то увидишь, что происходит в комнате, где висит зеркало. Это тоже проходы, но ими лучше не пользоваться часто – они из-за этого мутнеют.

Демон ткнул пальцем в чёрную гладь большого овала, и перед изумлённой Мок предстала гостиная. На диване лежал полный мужчина в синих трусах и читал газету. Место, где у всех висят ковры, украшала афиша фильма «Римские каникулы». Томноокая Одри Хепбёрн лукаво улыбалась, прикасаясь к лицу рукой в белой перчатке. А́врум втолкнул Мок вглубь квартиры. Албасты́ не успела понять, что случилось, как была замечена хозяином. Потусторонняя сущность и человек остолбенело смотрели друг на друга.

– Одри? Вы?! Но как?! – толстяк, вскочив с дивана, переводил взгляд с плаката на Мок и обратно: – Присаживайтесь, прошу вас. Позвольте представиться – Семён! – галантный хозяин попытался поклониться, перед присевшей на краешек сидения Мок, но вспомнив о трусах, запунцовел и прикрылся газетой: – Пардон, мон плезир, экскьюзьми, ммм…окей? Я оденусь, айн момент! – взволнованный мужчина, сверкнув конопатой спиной, юркнул в соседнюю комнату.

– Мок, возвращайся! – позвал А́врум.

Чуть позже, стоя по другую сторону зеркала, они наблюдали, как причёсанный Семён в костюме-тройке и начищенных туфлях, растерянно стоял, пялясь на пустой стул. Он для чего-то выбежал на балкон и посмотрел вниз.

– Не делай так больше! – обиделась албасты́.

– Ну ладно, прости, зато теперь ты знаешь, как это работает, – демон засмеялся, видя, что хозяин квартиры целует лицо на плакате.

***

Женщину в белом инфернальная парочка обнаружила в одном из самых дальних помещений. Её звали Момо́.

Дух-покровительница беременных, а также ангел смерти, жила в молодой берёзке, которую выкопали с корнями и привезли вместе с другими деревьями для озеленения двора нового дома. Момо́ могла вернуться, но, увидев много беременных женщин, решила остаться. Говорить она не умела, но Мок и А́врум слышали её мысли. «Сколько ещё сюрпризов таит в себе этот сумрачный лабиринт?» – демон посмотрел в темноту длинного коридора.

– Почему твоё лицо закрыто белой дымкой? – спросила Мок, разглядывая женщину в белом.

– Мой лик видят лишь смертные в последние мгновения жизни, – мысленно ответила Момо́.

На радость Мок, дух предпочла остаться в уединении, там, в удалённых комнатах. Албасты́ не хотела делить друга с кем-то ещё. Демон тоже не возражал – он чувствовал необъяснимый дискомфорт в присутствии Момо́. «Может, потому что она ещё и ангел?» – пытался найти причину А́врум.

Свойства междустенья давали возможность появляться в любом месте дома, чем нечисть не преминула воспользоваться для своих проделок.

 глава 24

Лиза ушла на поминки по Зойкиной бабушке. Анна Борисовна варила жидкую кашку для Тимки – он с удовольствием ел молочно-манное лакомство из бутылочки с длинной соской. Угрызения совести мучили женщину с железным характером. Разговор, состоявшийся утром, раз за разом прокручивался в голове под круговые движения ложкой. С чего всё началось? Со скорбной задумчивости Лизы.

– А я знала, что какая-нибудь неприятность обязательно случится – такой круг общения ни к чему хорошему не приведёт! – Анна Борисовна пристально посмотрела на молодую компаньонку. – У вашей приятельницы Зои в голове торричеллиева пустота.

– Какая пустота? – удивилась Лиза.

– Вакуум! Ничего нет. Это же надо такое придумать – пойти гадать! Средневековое мракобесие! Почему бы вам не подружиться с нашей милой, интеллигентной соседкой Айгуль? Она беременна – родит, будете вместе гулять с детьми. Может быть, общаясь с нею, захотите продолжить образование. Ещё Еврипид писал: «Скажи мне, кто твой друг, и скажу, кто ты».

– Я не знаю кто такой Еврипид, и вообще, можно об этом как-нибудь потом поговорить? Зоя, моя подруга, нравится вам это или нет, и у неё в семье несчастье. Я обещала помочь, – огрызнулась всегда покладистая Лиза.

– Да, да, этот разговор некстати, вы правы, – смутилась Анна Борисовна, – идите, Лизонька. За Тимку не беспокойтесь: покормлю, присмотрю.

«Я перегнула палку: не стоило говорить на эту тему сегодня. Какая ужасная смерть! Что могло сподвигнуть человека на такое изуверство над собой – выпить целую бутылку уксусной эссенции! Как она глотала эту гадость?» – Анна Борисовна отключила газ и начала дуть на кашу.