Читать книгу Осада Чигирина - Геннадий Ангелов - Страница 1

События в романе охватывают летние месяцы 1677 года. В ходе русско-турецкой войны 1672 – 1681 года, когда Османская империя делала безуспешные попытки поставить и утвердить на Правобережье Украины нового гетмана.

Летом 1677 года турки, крымские татары, во главе с ханом Селим Гиреем огромными силами наступали на Чигирин, под командованием бейлербея Ибрагима, «Шайтана», который планировал за три дня взять город, затем отправиться на Киев. Казаки, русско-украинские гарнизоны, стойко и мужественно обороняли город крепость, не жалея жизни, плечом к плечу стояли насмерть.

В лихолетье времён.

И в гулком набате,

Слышен утренний звон

И поступь казаков.

Сквозь века и туман,

Сквозь пургу и ненастья,

От полученных ран,

Гибли сёстры и братья!

Умирали они.

Чтобы снова воскреснуть,

И по полю идти,

Поступью молодецкой!

И во славу Отцов,

По велению сердца,

Били злейших врагов,

Из дворянских губерний!

И уже никогда,

Не вернуть то, что было.

Только память – жива,

И в груди не остыла.

Предисловие.

Лето выдалось жарким и засушливым. Григорий Григорьевич Ромодановский, худощавый, с бледным, измученным лицом, расположился на левом берегу Тясмина, со свитой, наблюдая за ходом сражения. Главнокомандующий заметно нервничал, и никто не знал, что так тревожит и угнетает полководца. Бессонная ночь, и продвижение турок вдоль реки, к Чигирину, нагоняло страх и уныние. Ромодановский молчал, старясь скрыть от подчинённых душевное смятение. Земля дрожала под копытами вражеских коней, и Максимовские луга и Субботовские кручи были как на ладони. Конь гарцевал под Ромодановским, и он едва сдерживал бедное животное, испуганное громыхающей канонадой.

Обычно аккуратный, с ровной, причёсанной бородой и усами, Ромодановский постоянно теребил пальцами усы, от чего те торчали в разные стороны. Приказы подчинённым Ромодановский отдавал как всегда чётко и ясно, ни единым словом, жестом, не показывая смятение и страх. Штурм Чигирина и продвижение турок вдоль Тясмина началось одновременно. Вдалеке призывно играли турецкие зурны, трубили рожки, грохотали тулумбасы, наводя ужас на стрелецкие шансы и редуты. Через реку переправлялись бесконечные отряды янычар, акынджиев, спахиев, словно горная лавина, безудержная и смертельная.

Конные отряды крымских татар, на левом фланге, ровным строем, ринулись на казаков, с устрашающими криками и воплями. На опушке Чёрного леса завязались кровавые бои, и небо затянулось густыми чёрными тучами.

– Ваша светлость, турки хотят взять в кольцо Чигирин, и тем самым отрезать город от снабжения и помощи, – сказал помощник Ромодановского, молодой офицер.

– Знаю, знаю, друг мой. Но пока Черкасская дорога в наших руках, мы не позволим басурманам этого сделать. Хотят отбросить нас, назад, и разбить. Чтобы участь Чигирина была решена, и он сдался на милость победителя. Турки думают захватить продовольствие, порох, бомбы, ядра, оружие. Чёрта лысого. Белгородский стрелецкий полк, уже на пути сюда. Воевода шлёт его нам в помощь. Это его гордость и настоящая опора.

– Гонец, ваша светлость и не один.

Ромодановский повернул коня и увидел, как к нему по крутой, извилистой дороге приближаются турецкие мурзы. Гонец остановил коня, вытащил бумагу и протянул Ромодановскому.

– От пана гетмана, ваша светлость, – отчеканил всадник.

– А эти мне зачем? Хватает пленных без них.

И Ромодановский покосился на турок. Затем развернул бумагу и прочитал: «Григорий Григорьевич, ко мне в руки попал знатный татарский мурза Саферелей. Он приходится зятем хану. Поговори с ним, да напугай, как следует. Скажи, что отрежешь голову и отправишь в подарок Визирю, если турки надругаются над твоим сыном. Бог в помощь».

Лицо Ромодановского посветлело, и он впервые за утро улыбнулся.

– Добрые вести казак ты принёс! Благодарю за службу!

Спрыгивая с лошади на землю, Ромодановский подошёл к пленным, и смерил твёрдым взглядом. Связанных татар поставили на колени, и Ромодановский пнул ногой мурзу.

– Ну, что собака гяурская, жить хочешь?

– * Elbette lordum.

– Ты понимаешь русский язык?

– Да, господин, немного.

– Слышал, что мой сын, князь Андрей, находится в плену Визиря? Мустафа грозит ему смертью, обещает с живого снять кожу, набить соломой, и прислать мне в подарок, если я не сдам город.

– Не слышал, господин.

Лицо турка стало серым, и он поднял связанные руки за голову.

– Пока хватит у меня сил и здоровья, мурза, я буду защищать Чигирин. Пусть Мустафа выполнит свою угрозу. Но это не заставит меня стать предателем своего народа. И я найду способ отомстить Мустафе, даже ценой собственной жизни. Ты понимаешь меня?

– Понимаю, господин. О, аллах, спаси мою бедную голову.

– Аллах не спасёт тебя, мурза, потому, что я сделаю с тобой то же самое. Прикажу с живого снять кожу, и набить тело соломой. И отвезут тебя Мустафе, в подарок.

– Пощади. Моей вины нет, господин.

– Есть твоя вина, мурза. Это не мои воины пришли в твой дом, как разбойники. Не мои люди сжигают сёла, убивая мирных жителей, и угоняют их в рабство. Ты хочешь жить, мурза?

– Хочу, господин.

– Тогда ты поможешь мне, иначе смерть. Лютая и жестокая.

– Я всё сделаю господин, что прикажешь.

– Твои люди поедут к Мустафе, и передадут мои слова. Слово в слово. И не вздумай перехитрить меня. Ты, как заложник останешься здесь.

– О, Аллах, зачем на мою голову такое горе…

Мурза понял, что угодил в ловушку, и сейчас причитал, призывая Аллаха. Понимая, что за такие вести, Визирь прикажет ему и его людям отрубить голову. Он зарыдал в голос, и несколько раз ударил лбом землю. Когда истерика прекратилась, он холодно ответил: – Хорошо, достопочтенный урус. Я прикажу своим людям это сделать. Остальное в руках Аллаха, – с ненавистью в глазах пробурчал мурза, вытирая рукавом мокрое от грязи и слёз лицо.

– Так-то лучше, мурза.

Ромодановский приказал отпустить других мурз, с условием для Визиря, и тыкая пальцем в пленника. Затем заметно повеселевший отправился на холм, наблюдать за наступлением турок.

* Elbette lordum – турецкий язык. Конечно, мой господин.

Первая часть.

«Верхний город» в Чигирине занимал царский гарнизон. В «Нижнем городе» располагались казаки гетмана Самойловича. Воеводой Чигирина был назначен иноземный генерал-майор Афанасий Фёдорович Трауэрнихт. Вместе с его назначением в город прибыло более двух тысяч стрельцов.

Под командованием полковника Коровченко находилось шестьсот казаков, Чигиринского полка, и сердюков полторы тысячи. Полтавского полка пятьсот казаков, левобережных казаков две с половиной тысячи, надворная, пешая хоругвь Самойловича, четыреста человек, и рота гетманских драгун. Всего более пяти тысяч человек.

Городская артиллерия насчитывала пятьдесят девять пушек, в «верхнем городе», из которых исправных была двадцать одна. Ещё имелись четыре гранатных пушки, и мортира. Четыре пушки стояли в городе.

В стрелецких приказах присутствовала двадцать одна двухфунтовая пищаль. Запас ядер был явно недостаточным, для длительной обороны. Зато продуктов, пороха, имелось в избытке.

Перед защитниками Чигирина стояла не простая задача. Задержать, и не впустить в город турецкие войска, до подхода армии Ромодановского.

В начале августа к старому валу была предпринята попытка первой вылазки осаждённых. Трауэрнихт направил девятьсот стрельцов, и более тысячи казаков из «Нижнего города». Ранним утром завязался кровопролитный бой, на валу, с турками, и до вечера не утихал. Казакам и стрельцам неимоверными усилиями удалось откинуть турок назад, и вечером вернуться в крепость. При этом потери казались не большими. Стрельцы смогли унести раненых и убитых, за стены города, при этом казаки успешно прикрывали отход.

Через два дня турки открыли шанцы и в пятидесяти саженях от городских стен установили две батареи, и направили в крепость парламентариев, с требованием сдаться. Получив отказ, турки открыли огонь, и за день плотной, не прекращающейся пальбы по «верхнему городу» и Спасской башне, разнесли часть городских стен. И на следующий день, передвинули свои шанцы на десять саженей к городу, и разбили Дорошенковскую башню, которую обороняли стрельцы. Защитники были вынуждены снять орудия с башни, и поставить их на новые позиции.

Затем турки снова продвинулись на десять саженей, и атаковали башню «Козий рог», подавляя городскую артиллерию, и пробив стену в нескольких местах. Копая траншеи, янычары остановились в двадцати саженях от городских стен, и в упор расстреливали город. Стрельцы, проявляя неимоверную храбрость, выбирались из укрытий и забрасывали турок ручными гранатами, при этом им удалось захватить ближнюю к городской стене траншею.

Отброшенный противник, не собирался отступать. Чтобы укрепиться, по приказу Трауэрнихта, солдаты и стрельцы, усиливая укрепления, насыпали новый вал из песка, позади городской стены, и там установили орудия.

В комендантском доме, в крепости, больверк*, на ночь расположилось чуть больше сотни казаков. Многие из них пришли по своей воле, когда узнали, какая беда надвигается на отечество. Оставили свои дома, семьи, детей. Ефим Стародубцев, молодой парень, двадцати пяти лет, с Запорожского села Знаменка, прибился по дороге к Чигирину, к отряду казаков, и вместе с ними защищал осаждённый город.

Вечером казаки укладывались спать, и троих человек послали на городские стены, в дозор. Старший из казаков, прославленный запорожец Иван Подопригора, выбирая казаков, обучал их как себя вести, в случае внезапного нападения турок.

– Значит так, хлопцы, не спать, глядеть в оба. Ефим, ты как самый смышлёный, отвечаешь головой. Понял?

– Как не понять, батько. Не в первой в дозоре стоять.

Ефим улыбнулся, обнажая зубы, и поправляя на боку саблю.

– И где ж ты в дозоре стоял? Просвети, умник. Небось, в поле, когда коров выгонял? Или за девками на реке подглядывал?

Среди казаков поднялся шум и смех. Многие открыто насмехались над молодым казаком, подначивая молодца.

– А ну цить, ироды, окаянные. Вам только волю дай, заклюёте как вороны, не пожалеете. Не зря говорят, язык без костей. Молодой хлопец, но толковый. Если выживем, заберу его на Сечь. Нам такие хлопцы ко двору. Игнат, пригляди за парнем. Мало ли чего.

Игнат Самойлов, невысокого роста, с пышными усами, и бородой, толкнул вбок Ефима, и подмигнул. Под покровом ночи троица вышла из крепости и направилась к лестницам. Ефим был угрюмым и молчаливым. Когда поднялись к бойницам, он выглянул наружу и от удивления ахнул. Всё поле перед городскими воротами светилось огнями. Турецким кострам не было видно ни конца, ни края. Сменив дозорных, Ефим уселся на постеленный кожух, и потёр глаза.

– Дядько Игнат, расскажи про атамана. Правда, что ты с ним много лет знаком, и вырос в одном селе?

– Так и есть, Ефимушка. В селе Мерефа, на Слобожанщине родился наш прославленный атаман Иван Сирко. Знаешь, как турки окрестили его? «Урус-шайтан». Вот оно значит, как, Ефимушка. «Русский чёрт», не иначе. Много он татарской кровушки пролил, защищая народ и землю.

– Люди говорят, дядько Игнат, что живёт Сирко двести десять лет. Брешут?

– Кто знает, может и так. Когда родился атаман, дьяк, отказался его крестить.

– Это ещё почему?

– Мальчик родился с зубами, и как только дьяк увидел, мальца, чуть дёру не дал из хаты. На руки младенца взять отказался, стоя у двери перекрестил, и сбежал. Так старики говорят, что если ребёнок родится с зубами, значит, вырастет убийцей. Понимаешь?

– Угу, страшно, ей Богу.

– Ефим, ты ещё по настоящему пороху не нюхал, а уже боишься. Запорожцы идут в огонь и в воду, и смерти плюют в лицо.

– Не боюсь, дядько Игнат, вот тебе крест.

И Ефим несколько раз перекрестился, и плюнул в сторону турок.

– Ладно, завтра поглядим, какой ты смельчак. Сходи каши принеси, та сядем, с хлебцем поедим.

Ефим пошёл к стрельцам, и наполнил три тарелки кулешом, с салом, и быстро вернулся. Игнат вытащил ложки и две горбушки хлеба. Разделил на троих, и они дружно принялись за еду.

– Эх, чарочки не хватает, – пробубнил старый казак Игнат.

– В походе нельзя, или забыл? – буркнул Прохор, и набычился.

– Не забыл, чего уж там по горилке горевать. Как победу одержим, над нехристями, так и поставлю вам хлопцы бочку горилки. И будем до утра пить, гулять, долю казацкую прославлять.

– Эка ты шустрый, Игнат. Глянь вниз, сколько басурманов поналезло. Как саранчи. Туго нам придётся, ох как туго.

– Не каркай раньше времени. Тоже мне, казак.

Ефим быстро справился с кашей, и, облизывая ложку сверлил глазами Игната. Тот не выдержал и спросил: ну чего тебе, паря?

– Дядько, давай дальше, рассказывай, про Сирко.

Игнат отложил тарелку и вытер жирные губы краюхой хлеба. Затем понюхал её, и с удовольствием отправил в рот.

– Не терпеливый ты, Ефим. Негоже так казаку вести себя. Старших нужно уважать, и не лезть поперёк батька в пекло. Так вот, мы с Сирко росли на одной улице. Нелюдимый он был, сторонился всех, часто убегал в лес. Было нам лет по десять, когда по селу прошёл слух, что Иван пропал. Сгинул в лесу. Собрались тогда, молодые и старые и айда в лес, на поиски. И что ты думаешь?

Ефим пожал плечами и почесал длинный чуб.

– В лесу нашли Ивана, да не одного, с волчонком. Маленьким. Щенком. Сидел он возле дерева и с ним игрался. А в метрах десяти от него лежала мёртвая волчица. Огромная. Люди испугались, давай голосить, шум поднимать. Отец Ивана подошёл к сыну и взял на руки. Иван молчал, и казалось, что совсем не напуган. Люди успокоились, возвращались в деревню, а волчонок бежал следом. Так и остался он у Ивана, на много лет. Что потом с ним стало, не знаю. Может, сбежал к своим, в лес. Прошло несколько лет, и Иван рассказал о том, как он ночью в лесу потерялся. И кто-то толкнул его в спину. Он упал, оглянулся, и увидел, что огромная волчица вот-вот набросится на него и разорвёт в клочья. Мальчик не испугался и, когда волчица налетела, крепко обхватил за шею. И так и держал, не отпускал, пока не задушил. Мёртвую волчицу и нашли крестьяне.

– Вот так история, ничего не скажешь, – прошептал Ефим, и посмотрел на звёздное небо.

– Хочешь, верь, хочешь, нет, но не выдумка. Потому, что я сам, мальцом, видел волчицу, и даже трогал за густую шерсть. Потом Иван перебрался через Днепровские пороги. Как он это сделал, ума не приложу. Там тринадцать порогов, и даже дородным, сильным казакам, не под силу их преодолеть, но Иван смог, и попал на остров Хортица. Там его приютили и воспитывали волхвы. Учили военным хитростям и премудростям. Не один год. Говорят, что до этого случая, они были в нашем селе, и Иван сам к ним напросился. Вот и поставили волхвы перед хлопцем задачу, пройти одному, без посторонней помощи через пороги. И когда волхвы увидели Ивана на Хортице, сами очень удивились. За это не знаю, правда, или нет. У Ивана не спрашивал, да и не такой он человек, чтобы болтать лишнее.

Прохор захрапел, да так, что было за версту слышно. Игнат усмехнулся и что есть мочи толкнул кулаком лежебоку.

– Прохор, ты своим храпом всех турков разгонишь. Нам не достанется. Хватит спать, смотри в оба.

Недовольный Прохор потёр ладонями лицо, и взял флягу с водой. Промочил горло и дал Ефиму.

– Ух, и каша, хлопцы. Так и морит в сон. Бры-ы-ы.

Игнат тяжело вздохнул и пригладил усы. Ефим высунул голову наружу, и посмотрел вниз. Игнат схватил его, за рукава и потянул назад.

– Эка твоя дурья башка. Ты совсем разум потерял? Сейчас турок стрелу наладит, и выпустит. И прощайся с жизнью. Сиди сбоку, и не высовывай башки.

– Дядько Игнат!

– Чего тебе?

– Так брешут или нет, что Сирко двести лет живёт?

– Не, Прохор, ну ты погляди на этого парубка. Где ты видел такое? Чтобы человек двести лет жил? Брехня. Казацкие байки. Я сам слыхал, что когда приходит час смерти, атамана, то зовёт он к себе своего помощника. Джуру. И выдаёт тому три небольшие фляжки, с разными травами. И как умирает атаман, Джура закапывает его в могилу, и через три дня откапывает гроб. После поливает тело атамана из первой фляжки. Сирко начинает дышать. Затем Джура поливает из второй фляжки. Атаман открывает глаза и внимательно смотрит вокруг. И после третьей фляжки, Сирко встаёт, и начинает двигаться и говорить. Третий раз, когда смерть пришла за Сирко, он приказал Джуре сжечь себя, и пепел развеять по ветру. Но перед тем как сжечь, Джура должен был отрубить атаману правую руку, и казаки, после этого обязаны были три года носить в походах руку атамана Сирко, и только потом положить в могилу.

– Так ты сам веришь, дядько Игнат?

– Верю или нет, не в том суть. Под командованием Сирко, казаки не проиграли ни одного сражения. Заговорённый он. Большого ума человек. И души. Придёт время, дай Бог, сам увидишь.

Бо́льверк – внутри крепости укрепление, для обстрела прилегающей по кругу территории.

* * *

В конце июля передовой отряд крымских татар оказался в окрестностях Чигирина, уничтожая на своём пути деревни и мелкие, разрозненные отряды казаков и взявшихся за оружие крестьян. Основные силы, во главе с Ибрагимом, прибыли десятого августа, и разбили лагерь в одной версте от города. Орда заняла пустынные равнины, дороги, пролески, и десятки тысяч янычарских шатров, взмыли в небо цветными бунчуками. На следующий день, на рассвете начался обстрел города, с пушек, и раскалённые ядра, оставляя кровавые следы в небе, летели в стены города, взрывая и поджигая всё, что могло гореть. Небо было затянуто чёрным, едким дымом, сквозь которое едва пробивалось огненно-красное солнце. Горячий смрад, и огонь, поедал своими языками тела убитых и раненых защитников города.

Из замка, с Каменной горы, в ответ, по приказу полковника Гордона, сорок пушек открыли огонь, посылая ядра и бомбы на головы турок. Вспыхивали шатры, падали лошади, кричали раненные, посылая проклятия в адрес защитников. Пушкари не жалея пороха, набивали пушки, и весь день не прекращали огонь.

Бюлюк-паша Закир, получил приказ, со своим отрядом пробраться к стенам города и заложить взрывчатку. Татары незаметно прокрались к сторожевой башне Крымских ворот, и стали рыть подкоп. К обеду всё было готово, и огромный взрыв, проделал широкую брешь в стене. Куда тут же ринулись янычары, подгоняемые своими командирами. С перекошенными от ярости лицами, поднимая знамёна, татары рвались в город, размахивая саблями, добивая раненных, и толпой наваливаясь на отбивающихся казаков и стрельцов.

Второй мощный взрыв разрушил Нижний город, и разлетелась часть стены на берегу Тясмина. В огромную брешь хлынули отряды Каплан-паши. Комендант Ржевский, завидя как турки ринулись в пролом, бросился с небольшой горсткой бойцов, чтобы отбить нападение. Перед отрядом разорвалась бомба, и осколок ударил в лицо Ржевского. Тот вскрикнул и упал замертво на землю.

Ефим Стародубцев с казаками с самого утра помогал подносить к пушкам порох и ядра. Люди суетились и готовились отбивать нападение турок. Кто-то торопливо завтракал, кто-то чистил оружие, бросал, и тут же бежал на помощь пушкарям. Полковник Гордон внимательно смотрел на солдат и одобряюще кивал головой. Отдавая распоряжения, он лично проверял каждую позицию, и, не боясь попасть под шальную пулю, поднимался на стены, не сгибая перед врагом спину. Белый шарф полковника гордо развевался на ветру и представлял хорошую мишень для неприятеля. Но это не смущало отважного защитника. Высокого роста, с длинным рыжим чубом, он где-то в бою потерял свою шапку, и нет-нет поправлял на голове волосы. Вся одежда полковника была грязной, и разорванной, после вчерашнего боя. Сбоку болталась длинная шпага и билась о высокие сапоги. Внешне спокойный и добродушный полковник заметил молодого казака Ефима и позвал к себе. Ефим только откатил бочку с порохом, и присел на камень передохнуть.

– Устал, казак? – спросил Гордон, дружелюбно подмигивая парню.

– Никак нет, пан полковник. С утра уже жарко, только и всего.

– То ли ещё будет. Турки поклялись стереть Чигирин с лица земли. Продержимся, как думаешь?

– Будем насмерть стоять, пан полковник.

Ефим вытянулся и расправил широкие плечи.

– Отправляйся на склад, узнай, всё ли там спокойно. И потом найдёшь меня, доложишь. Не задерживайся.

Казак кивнул и побежал в другую часть города, минуя забитые до отказа всяким хламом улицы и проулки. Местные жители выносили из своих домов вещи, нехитрую мебель, и несли к крепости. Детвора не успевшая покинуть город, галдела, и не могла поделить огромный казан, для разогрева смолы. Ефим проскочил мимо них, и выбежал к замку. Там в подвале хранился порох, ядра и мушкеты. Двое стрельцов схватили Ефима, когда тот пытался проскочить мимо них.

– Куды, куды летишь мил человек.

– Приказ полковника Гордона, – отчеканил Ефим, и вырвал руку из огромных лап стрельца. Нужно проверить всё ли в порядке, и не нужны здесь помощники?

– Нужны, от чего нет. Жрать охота, с вечера тута околачиваемся.

Ефим спустился в огромный подвал, и ахнул от количества бочек, ядер и оружия. Два человека, в одних рубашках и шароварах, долбили топорами соседнюю стену, ломая, и оттаскивая в сторону камни.

– Здорово, молодцы, – крикнул Ефим, вдыхая сырой, и пропитанный гарью воздух. Помощь нужна? Меня прислал полковник Гордон.

Солдаты бросили на пол топоры и уставились на Ефима.

– Подводы нужны, братец, и вытаскивать наверх бочки. Мы решили проломить стену, сделать проход в соседний зал.

– Зачем?

– Затем, что там одежда, запасы муки, и зерна. Чтобы туда попасть, нужно с другой стороны крепости заходить, и потом переносить всё во двор. Давай, подсоби, чуток осталось.

Казак схватил топор и давай рубить. Солдаты ухмыльнулись, и толкнули один другого вбок.

– Вот, что значит молодость, Иван, раз, два и готово. Так мы за час управимся и сделаем проход.

Ефим вытащил несколько камней, и отложил в сторону. Заглядывая в дыру, присвистнул.

– Матерь Божья, да там забито, под самый потолок. Как втроём управимся?

– То-то и оно, вертайся к Гордону, и расскажи, чем мы тут преуспели. Пусть людей пришлют, и подводы с лошадьми.

Ефим вытащил ещё три камня, и смог протиснуться в склад. На глаз прикинул, сколько всего бочек, мешков, и стремглав выбежал на улицу. Уже вовсю атаковали турки, и на улицах, лежали в крови раненые и убитые. Стискивая зубы, он бежал, петляя, как заяц, невольно втягивая голову в плечи, когда вражеские ядра, свистели над головой и взрывались. Оглядываясь на полуразрушенный город, Ефим злился, что сейчас не на стенах, с казаками, и не бьёт прицельно с мушкета. Полковник Гордон стоял возле длинной коновязи, с лошадьми, под навесом, отдавая приказы стрельцам. Десятки подвод столпились в проулке, и представляли лёгкую мишень, для вражеских бомб. Мужики кое-как успокаивали лошадей, удерживая за уздечки, и гладя по гривам. Гордон заметил молодого казака, и вышел в центр площади. Ефим удивился, что полковник не боится, и ведёт себя вполне естественно и непринуждённо. Это само по себе вселяло веру и надежду в защитников крепости, зная, что с таким командиром, сам чёрт не страшен. Ефим обо всём доложил, и попросил полковника, вернуться к казакам, на помощь. Гордон охладил пыл казака, и покачал головой.

– Голубчик, здесь людей хватает, у тебя другая задача. Бери мужиков, с подводами и езжайте на склады. Везите порох, и ядра. Вон туда.

И Гордон показал рукой в самый конец стены. Это место находилось в глубине двора, и туда не могли долететь татарские бомбы. Там уже стрельцы соорудили канатные дороги, и дружно тянули вверх бочки с порохом и ядра. И затем короткими перебежками разносили по позициям. Десятки тысяч турок кричали «алла», «алла», и грозное эхо неслось над полем. Тёмная масса врагов, словно морская волна, в шторм, яростно била в стены крепости.

Ефим понимал, что сейчас от него многое зависит, и рванул к лошадям. Четыре подводы, и десяток мужиков, дружно погоняли коней, и неслись к складам. У Ефима от быстрой езды, перехватило дыхание. До обеда защитники выносили со склада бочки с порохом, грузили на телеги и везли к стенам. По пути несколько телег разорвало в клочья, от попадания турецких бомб. Прогремел взрыв такой силы, что ударной волной Ефима отбросило метров на десять, и, падая, он ударился затылком об деревянный помост. Теряя сознание, пальцами успел нащупать на голове кровавую рану, и отключился. Открыл глаза, после того, как в нос ударил запах сивухи. Его голова лежала на коленях у казака, и тот делал Ефиму перевязку.

– Живой? Значит не скоро увидишься с костлявой, парень.

Немолодой казак усмехнулся и, оставляя Ефима возле телеги, побежал к своим. Ефим не успел спросить, как зовут своего спасителя, и, кряхтя, уселся на доски. Голова раскалывалась на части, перед глазами застыл туман. К нему подбежал знакомый стрелец, из склада, и похлопал по плечам.

– Всё перевезли, полковник доволен. Как же тебя так угораздило?

– Не знаю, – ответил Ефим, чуть слышно. – Дай воды, в горле пересохло.

Стрелец вытащил флягу и снял крышку. Ефим припал сухими губами к фляге, с жадностью глотая, холодную, ключевую воду.

– Эй, эй, казак, много не пей, хуже будет.

Стрелец вырвал из рук Ефима флягу и спрятал.

– Видишь телегу? Это последняя. Садись, и сопровождай. Нам нужно к своим.

– Много пороха осталось?

– Хватит. Если взорвать, одним махом, половина города превратится в пыль и песок.

Стрелец помог подняться Ефиму и подвёл к подводе. Ефим хромал, на правую ногу, и от боли скрипел зубами.

– Отлежись, парень, завтра будет получше.

– Если наступит завтра, и татары не ворвутся в город.

– Типун тебе на язык. Трогай.

Стрелец отдал поводья мужикам, и ударил в бок лошадь. Та вздрогнула и медленно побрела по улице. Бомбёжка прекратилась, и в небе светило солнце. Ефим чувствуя, как от тряски, голова начинает ещё больше болеть, пульсировать, отдавая тупой болью в виски, спрыгнул на землю и, придерживая рукой телегу, медленно переставлял ноги. Заметив выдолбленный в камне колодец, Ефим подошёл к нему и из ведра умылся. Это был единственный колодец в городе, с питьевой водой. И казаки тягали вёдра: в лазарет, для раненных, и на стены, для защитников. Полковник Гордон стоял возле узких бойниц, и Ефим сразу узнал его по белому шарфу. Подойдя к лестнице, он увидел Игната и махнул рукой, чтобы тот к нему спустился. Игнат сбежал вниз, подхватил Ефима и помог подняться.

– Где же тебя так, голубчик? – спросил Гордон, удручённо кивая головой.

– Снаряд угодил в телегу с порохом.

– Слышал, слышал, стрельцы говорили. Ну, тут тебе делать нечего. Справимся без тебя. Иди, отдыхай.

Ефим хотел возразить, но взгляд Гордона был неумолим.

– Пошли, пошли, есть у меня мазь. Чудодейственная. Сейчас помогу тебе, – сказал Игнат, и, взяв под руку Ефима, спустился с ним, и поковылял с раненным товарищем к казарме.

– Видишь, турки притихли. Перегруппировку делают. Время есть, и нам чуток перевести дух. Не видел ты, как полковник разил турок, Ефим. Человек в возрасте, а любому казаку фору даст. Сильный человек. Мужественный.

В казарме Игнат размотал тряпку, с головы Ефима, смыл холодной водой кровь, и наложил с баночки мазь. У Ефима в затылке стало холодно, и пульсирующая боль, через минуту угасла.

– Мать дала, она у меня знахарка, – сказал Игнат. – День, два, и будешь как малосольный огурчик. Только руками не трогай, чтобы не занести инфекцию.

– Спасибо, дядько Игнат.

Ефим улёгся на подложенный под голову жупан, и закрыл глаза.

– Дядько Игнат, сколько турок на тот свет спровадили?

– Ой, Ефимушка, не бачив ты, как шайтаны эти, по лестницам лезли. И горячей смолой их поливали, и саблями рубили. Нет конца басурманам. На место одного убитого, десяток новых. На сотню порубленных, тысяча. И наших убитых и раненных, не сосчитать. И похоронить не можем. Слыхал, что хотят сделать на один день перемирие, чтобы трупы убрать. Турок видимо, невидимо, у стен лежит. Стон и крик стоит такой, что пробирает до мурашек. Я турецкий язык не знаю, но и так понятно. Сколько люду полегло, сынок. Хай Бог милуе и рятуе.

Он быстро перекрестился и тяжело вздохнул.

– Оставайся, пойду обратно. Вечером свидимся. Лучше всего постарайся уснуть. Хотя бы на часок, другой.

Игнат пожал руку Ефиму и укрыл лежащей сбоку стрелецкой курткой. У Ефима глаза слипались, и он незаметно для себя, задремал. После обеда турки продолжили обстрел, и до вечера не стихала канонада. Казаки и стрельцы, измученные, голодные, не заметили, как на землю спустились сумерки. Только зарево в турецком лагере, от пылающих шатров, освещало поле битвы, как днём. Над Каменной горой до поздней ночи не прекращался гул и рёв. Слышался скрежет сабель, вой янычар, свист пуль и снарядов.

* * *

На следующий день Ефим уже стоял в строю, и вместе с пушкарями, обстреливал турок. Турки ринулись на новый штурм, и всю артиллерию за ночь, перенесли на Чигиринскую гору. Это была для них более выгодная позиция, и ядра летели в главные ворота замка и в южную городскую башню. В пушечной дуэли сохранялось равновесие, и защитники крепости, не менее яростно, отвечали туркам. Турецкие бомбы разнесли конюшню, она загорелась, и едкий дым заполнил площадь, и ближайшие улицы. Чтобы легче дышать, стрельцы и казаки мочили тряпки, и закрывали лица. Полковнику Гордону доложили, что турки тащат к главным воротам стенобитный таран, и вот-вот начнут выбивать ворота.

– Стрельцы! – закричал Гордон, и поднял вверх шпагу. – Покажите басурманам, где раки зимуют. Не дайте ворваться в город, и поджечь бочки с порохом.

И тут же загромыхали главные ворота. Дубовые доски трещали, и едва не лопались от бесконечных ударов железного тарана. Десяток стрельцов ринулись к воротам, вытаскивая мушкеты, на ходу целясь в первых турок, которым удалось протиснуться в узкие проломы. Ефим высунулся из бойницы и направил мушкет на тех турок, кто держал и толкал вперёд таран. Один выстрел, второй, Ефима поддержали казаки, и несколько человек свалились замертво, прямо под колёса тарана. Другие завидя, что представляют лёгкую мишень, спрятались за толстые брусья, и залегли в глубокий ров. Ещё до осады его выкопали защитники крепости, чтобы на пути турок, имелось серьёзное препятствие. Таран медленно откатился назад и замер. И тут же громкие, радостные крики, со стен, загремели над испуганным врагом. Игнат замахал кулаком и крикнул: Наелись свинца, собаки. Кому мало, налетай, добавлю.

Игнат поднял закопчённое лицо в небо и в глазах у него появились слёзы. Он вспомнил, как людоловы выкрали его единственную дочь, Дарью, и вывезли в Порту. И сейчас, на запёкшихся губах казака, зияла зловещая ухмылка.

– Ничего, ироды, нехристи, это вам за мою любимую Дарьюшку. Отведайте, не подавитесь.

Он взял из пороховницы порох и засыпал в мушкет. Ефим услышал слова Игната, и обнял старого казака. У Игната в душе бушевало пламя, сильной болью теснило грудь, и не давало покоя. Видя смерти турок, он не находил утешения для сердца, и от этого ещё сильнее стискивал зубы, и стрелял в ненавистных янычар. Когда снова Игнат припал к бойнице, прицелился и выстрелил, Ефим протянул ему свой заряженный мушкет, и принялся забивать порохом мушкет Игната.

– Сколько уже? – закричал Ефим, перекрывая голосом стрельбу.

– Не считал, Ефим, и не буду. Ты глянь, лезут и лезут, работы нам до вечера.

– Готовь картечь! – закричал во весь голос полковник. Поворачивайте пушки к воротам, и готовься к рукопашной.

Стрельцы тянули корзины с камнями, и поднимали котлы с кипящей смолой. Камни летели вниз, и те из турок, кто успевал вскочить на стену, уже махали ятаганами, пытаясь прорваться на площадь. Прохор Зимин выхватил саблю, и первым ринулся в атаку. Грозно размахивая, он два раза рубанул турка по руке и плечу, но тот не сдавался. Из разрубленного плеча турка хлестала кровь, но с перекошенным от злобы лицом, тот мастерски оборонялся. Прохор не выдержал, чуть присел, и с разворота, полоснул саблей по животу соперника. Турок вскрикнул, и завалился на мешки с песком. Вытирая окровавленную саблю об поверженного противника, Прохор заметил, как два турка бегут в его сторону, прямо по стене. И не раздумывая, ткнул саблей в ногу первого турка. Тот подскочил, не удержал равновесие, и полетел со стены вниз.

Полковник Гордон развернулся в сторону ворот, и ждал, когда первые янычары проникнут в город. Десять пушек, с повернутыми жерлами, целились прямо в ворота. Когда первая сотня татар приблизилась на пушечный выстрел, Гордон, что есть мочи закричал: Огонь!

И с Южных ворот ударил залп. Картечь безжалостно выкашивала турок, обливая свинцом, с головы до ног. Одни падали, их место занимали другие, и турки не собирались разворачиваться и бежать. Второй залп картечи оказался более прицельным, и сразу упало не меньше двадцати человек.

Турецкие пушки замолчали, чтобы не попасть в своих, и турки, оказавшись в центре площади, обнажили сабли, достали гаковницы, мушкеты и закипел бой. Таран снова загромыхал, и казаки ринулись врукопашную. Ефим не чувствуя усталости, и головной боли, сцепился с толстым и неповоротливым янычаром. Ему показалось, что он быстро прикончит его, и займётся другим, но не тут-то было. Турок, мастерски орудовал саблей, и теснил Ефима к стене. Его выпады были точными и, безусловно, отработанными. Впервые молодой казак растерялся, и, понимая, что если не сможет турка перехитрить, погибнет. И отступая, соображал, как быть. Турок заметил, что молодой казак, совсем недавно взял в руки оружие, и что-то бормотал по-турецки. Упираясь спиной в стену, Ефим не удержал в руках саблю, и она упала на землю. Он зажмурил глаза, когда увидел, как турок высоко поднял саблю и сейчас раскроит голову на две части.

– Мама, – прошептал он, и тут что-то грузное упало ему на грудь. Он открыл глаза и с удивлением обнаружил своего мёртвого врага. Со стены, что-то кричал Игнат, с дымящимся мушкетом в руках. Игнат краем глаза заметил, что Ефиму угрожает смертельная опасность, и вовремя выстрелил. Турок был мёртв, и Ефим отбросил тело в сторону. Мокрый от пота, шатаясь, он поднял саблю, и с красными от ярости глазами ринулся к воротам.

На стенах он заметил десятки турецких лестниц, и понял, что Игнат, Прохор, и другие запорожцы могут погибнуть. Отбрасывая лестницы, казаки, рубились, и стояли насмерть. Стрельцы хватали деревянные рожны, вставляли их в лестницы, и толкали подальше от стен. В ход шли мешки с песком, камни, и кипящая смола. Дрались все, кто чем мог, заставляя турок, ещё более яростнее вгрызаться в каждый метр земли. Хрипели умирающие, слышался свист сабель, пальба из мушкетов. Турки, чувствуя численное превосходство, хотели взять не только город, но и крепость. Подгоняемые своими сафар-беями, новые и новые янычары, теснили защитников города. Уже в центре площади дрался полковник Гордон, другие командиры, и никто не отступал назад. Ефим рванул к Гордону, и, встав у него сзади, прикрывал спину. Всем казалось, что бой никогда не закончится. Раненные казаки, отползали в сторону, и лёжа заряжали мушкеты. Кто мог, поднимался, и тут же вступал в схватку. Вокруг стоял кромешный ад, в котором смешались как живые, так и мёртвые. Ефиму янычарская стрела угодила в ногу, чуть выше колена, и он упал. Обхватив за основание стрелу, чтобы не оставить в ноге наконечник, он не торопясь вытащил её, и швырнул в сторону. Не обращая внимания на кровь и боль, поднялся и продолжал драться.

Возле южной башни валялись сотни трупов. Турки предприняли новый прорыв, и взобрались по ступеням к башне. Стрельцы выбегали к лестнице, и, стреляя в упор из пистолетов, сбрасывали турок вниз. Янычары, топча сапогами своих же, бежали по крутой лестнице, в надежде проникнуть в башню. Уже наверху, перед входом, на каменной дорожке, более десятка янычар, плотно взяв в кольцо казаков, теснили к дверям.

– Казак, ходить можешь? – спросил у Ефима полковник Гордон.

Он тяжело дышал и чуть покачивался от усталости. Турки отступили к воротам, и стрельцы, получили возможность перевести дыхание и отдохнуть.

– Вы ранены, пан полковник?

К Гордону подбежал помощник, взял полковника за плечо, пытаясь заглянуть в глаза.

– Всё нормально, ты вовремя. Бери людей, и этого смельчака, и бегите на помощь к южной башне. Там сейчас нужны люди.

Помощник кивнул, и собрал человек десять, кто ещё мог более или менее держаться на ногах.

– Ну, что хлопцы, поможем нашим! – крикнул он, и первым побежал к южной башне. За ним устремились остальные.

С Ефимом бежал Прохор Зимин, и всячески подбадривал казака.

– Терпи, друже, терпи. Скоро закончится мясорубка. Чуток осталось. Видишь, турки тоже устали, и уже не так прут как утром.

Ефим хромал, и на его закопчённом от дыма лице белели одни зубы.

Прохор Зимин был убит в схватке с большим и сильным янычаром. Дрались на маленьком околотке, практически спина к спине, и турок сзади навалился на Прохора и схватил за шею. Прохор зарычал, хотел развернуться, но турок, коротким ятаганом, проткнул казака спину. Казак хрипя, жадно хватая губами воздух, обмяк, глаза закатились, и он упал под ноги туркам. Ефим закричал, и, не упуская из виду убийцу Прохора, выхватил пистолет, и выстрелил в лицо турку. Кровь залила глаза янычара, и он, покачиваясь, свалился с лестницы. Ефим подскочил к Прохору и потряс за плечи.

– Дядько, Прохор, дядько Прохор…

Бывалый казак молчал, Ефим закрыл ему глаза, и горько заплакал. Оттягивая бездыханное тело, Ефим заметил, что ранили Игната Самойлова, и кровь заливает лоб и глаза старому казаку. Он размашисто машет саблей, боясь подпустить турок, и громко рычит, как раненный зверь.

– Батько Игнат, стой, это я Ефим. Давай помогу.

Игнат опустил руки, и на кровавом лице возникла вялая улыбка.

– Зацепили меня, Ефим, зацепили, и добре.

Он упёрся в плечо Ефима, чуть оседая на землю.

– Перевяжи меня, сынок, не могу, кровь хлещет как с кабана.

– Сейчас, сейчас, Игнат.

Ефим разорвал свою сорочку, и обмотал старому казаку голову. Сабля турка, прошла вскользь, и едва не отрубила Игнату правое ухо.

– Хватит, хватит, пора.

– Батько Игнат, ты хоть лицо вытри, – улыбнулся Ефим, рассматривая добродушное лицо казака.

– Не время сейчас. Я вниз. Айда за мной.

Он медленно поднялся с земли, и, сжимая в руке саблю, ринулся по ступенькам вниз. Время приближалось к полуночи, и турки, злые и уставшие, вяло махали саблями, и не так настойчиво рвались в башню. Это заметил Ефим, и крикнул Игнату.

– Вижу, батько, вижу, налягай, вот этих двух сбросим во двор, и отдохнём.

Турки, отбивая выпады казаков, как по команде побежали к воротам. Ефим упал на мешки с песком и закашлялся. Из раны на ноге хлестала кровь, и хлюпала в сапоге. Кое-где хрипели умирающие турки, взывая к Аллаху, поднимая руки в небо. Казаки, не обращая на них внимания, собирались в отряд, и ждали полковника Гордона. Кто-то посчитал убитых, и оказалось, что из всего отряда казаков, осталось двадцать человек. Больше половины геройски сложили головы на поле боя. И среди них Прохор Зимин. Ефим хотел отыскать тело казака и похоронить, по-христиански, но всё изменилось, после того, как появился Гордон, с письмом от Ромодановского.

Полковник Гордон шёл в окружении пяти человек. За ними следом семенил маленький, щуплый сердюк, с пакетом в руках. Лицо Гордона было мрачным, и он о чём-то спорил с маленьким сердюком.

– Не хочу ничего знать, – кричал Гордон, и от злости мог наброситься на штабного сердюка с кулаками.

– Пан Гордон, пан Гордон, послушайте. Это приказ. Моё дело маленькое, принести, вручить вам в руки пакет. Больше ничего.

Сердюк остановился и оглядел казаков. Те сверлили его злыми глазами, и сердюк, боялся к ним подойти.

– Ты как сюда пробрался?

– По подземному ходу, пан полковник. По-другому нельзя. Дороги перекрыты турками. Лаз узкий, я едва протиснулся.

– Значит, нам нужно отступать? Так или нет?

– Точно так. Это приказ Главнокомандующего.

– Ты понимаешь, что ещё не остыли тела наших товарищей. И мы должны уходить. Точнее, бежать с позором. Это после того, как турки так и не смогли прорваться в город. И мы нечеловеческими усилиями их отбросили. Что мне людям сказать? Как в глаза смотреть? Ты подумал?

– Пан Гордон, прочитайте приказ.

Гордон вырвал пакет из рук гонца, разорвал и вытащил бумагу. Казаки, стрельцы, уже слышали, что им придётся отходить, и на лицах людей читалось уныние.

– Крепость, пушки взорвать и переправляться за Тясмин, – прочитал Гордон, и, поднимая глаза, тяжело вздохнул.

– Чёрт бы тебя побрал, штабная крыса.

– Я ни при чём, моё дело отдать пакет.

Штабист сжался под недобрыми взглядами людей, и готов был прямо сейчас, на этом самом месте провалиться в свой потайной лаз. И там исчезнуть.

– Ты посмотри, сколько крови пролито! Сколько людей не пожалело жизни, защищая город. Это ошибка, не иначе. По-другому я ничего не могу, и не желаю понимать.

Полковник замолчал и обвёл усталыми глазами людей. Он понимал, что они ещё не один день смогут давать туркам отпор и не сдавать крепость. В избытке оружия, и припасов. Ефим смотрел на Игната, и горло сдавливала боль.

– Взорвать своими руками замок? – прошептал он, и покосился на Игната.

Тот поправил повязку на голове и выглядел подавленным. Взгляды казаков и стрельцов устремились на полковника. Только за ним оставалось решающее слово. Хотя все понимали, что приказ Главнокомандующего не подлежит обсуждению.

– Братцы, вы только, что слышали, какую нам принесли весть. Мы все люди военные и обязаны подчиниться. Хочется нам этого или нет. Передайте по всей линии, чтобы пушкари заклепали жерла пушек, и сбросили их на янычар. Все оставшиеся пороховые склады проверить на отсутствие людей, и после взорвать. Все до одного. И дружно отходить к северной башне. Выполняйте.

Помощник Гордона капитан Платов ждал приказа. Гордон увидел его и понимающе кивнул.

– Послужи ещё раз Отчизне, голубчик.

– Благодарю господин полковник за доверие.

– Одному несподручно будет, возьми с собой человека.

– Можно помочь капитану? – выкрикнул из строя Ефим и вытянулся, несмотря на ранение.

– Иди, казак, помоги капитану.

Платов махнул Ефиму рукой и быстро побежал к стене. Ефим последовал за ним, хромая, и боясь потерять из вида. Капитан выбежал за каменный парапет, и ждал Ефима.

– Что с ногой?

– Стрела угодила. Я уже перевязал, пан капитан.

– Пошли, к складу, смотри в оба. В засаде, за насыпями могут прятаться турки. И тогда нам никто не поможет. Иди за мной, не зевай.

Капитан, прижимаясь к стене, шёл медленно, постоянно останавливаясь и прислушиваясь к ночным звукам. Без приключений они подошли к складу и словно тени юркнули внутрь.

Приказ Ромодановского быстро облетел защитников крепости. И недовольные люди, собирая свои нехитрые пожитки, бесшумно спускались по лестницам, оставляя позиции, и длинной вереницей шли к северной башне. Десяток смельчаков закладывали под башню мины, и, прячась, за телегами, ждали в темноте, пока в Чигирине не останется ни одного человека.

* * *

В лагере турок, несмотря на позднюю ночь, возникло оживление. Урусы прекратили стрельбу, и янычары смогли вытащить раненных из полуразбитых ворот крепости и отойти от города. Свежие силы, брошенные на ворота города, взялись за таран, и давай безжалостно долбить дубовые доски. Странным для янычар было то, что урусы не подавали признаков жизни и сопротивления. Пострадали лишь те, кто находился непосредственно под стенами, на чьи головы, со стен свалились пушки. Один из турецких лазутчиков, докладывал бюлюк-паше, что урусы прячутся, и убегают. Причём делают это тайно, под покровом ночи.

– Что задумали эти неверные? – спросил у лазутчика бюлюк-паша.

Почёсывая густую бороду, он сидел на мягком пуфике, и пил третью чашку кофе. Кусая ароматный шербет, и кивая от удовольствия головой, он хотел отправить к паше гонца, но передумал, считая, что боевой славой, и победой, не стоит делиться даже с пашой.

Лазутчик ждал приказаний, робко топчась на месте.

– Значит так, проберись к северным воротам, и выясни, что происходит. Немедленно.

Голос бюлюк-паши звучал как удары тулумбаса. Лазутчик мгновенно выскочил из шатра, и побежал к подземному входу в город. Его охраняли самые смелые янычары, спрятавшись за двухметровой насыпью. Сюда уже успели подтащить пушку, и в случае если урусы вздумают вылезти, залп из орудия разорвёт их на части.

Северная часть башни взлетела на воздух вместе с частью стены, оставляя под обломками перепуганных турок. Лазутчику бюлюк-паши камень ударил в грудь, и он свалился замертво возле оставшихся живыми обезумевших янычар. Стрельцы вместе с казаками ринулись в пролом, сметая турок. И направляясь к Московскому мосту. Где-то сзади слышался грохот и треск южных ворот. Туркам удалось проломить их, и свежие силы очутились в городе. Кое-где горели крыши домов, хорошо освещая площадь. Янычары растерялись, не видя в упор урусов, не зная, куда бежать дальше.

Платов с Ефимом распахнули дверь в склад и спустились по лестнице. Внутри никого не было, охрана покинула свои посты, и порох мог оказаться в руках неприятеля. Капитан снял с бочки крышку и набрал в ладони порох. Затем посыпал дорожкой к выходу и вытащил из кармана огниво и кремень. Сверху уже доносились крики и стрельба.

Высекая кремнем искры, порох никак не загорался. Ефим нервничал, искоса поглядывая на капитана. В дверях склада возникла долговязая фигура. И Ефим узнал полковника Гордона.

– Платов, что вы там возитесь? Вот-вот турки будут здесь.

Голубые искры сыпались, освещая подвал, но ничего не получалось. Тогда полковник выбежал во двор, к пылающему дому, поднял с земли горящую доску, и вернулся в подвал.

– Бегите, я остаюсь, – закричал он.

Платов и Ефим опешили, не зная, что ответить. Капитан подтолкнул Ефима к лестнице, и сам быстро поднялся к Гордону. Забирая у него пылающий кусок дерева, оттолкнул на улицу, подальше от двери, и плотно закрыл за собой дверь.

– Капитан, что ты задумал, капитан! – кричал Гордон, тарабаня кулаком в закрытую дверь.

– Уходите, я остаюсь. Не стоит всем вместе пропадать. К туркам у меня свои счёты, за семью и погибших товарищей.

Это были последние слова капитана Платова. Гордон толкнул Ефима к пролому в стене, и сам полез следом. Ефим кубарем покатился вниз, по крутому склону, следом за ним Гордон. Уже внизу, они увидели и услышали, как прогремел чудовищный взрыв, засыпавший камнями всю нижнюю часть Каменной горы. Взрывной волной людей отбросило к воде. Многие стрельцы и казаки тонули, не умея плавать.

Капитан Платов остался один перед бочками с порохом. В правой руке он держал горевшую головешку и с невозмутимым выражением на лице ждал гостей. Янычары распахнули двери и столпились у входа. Не зная, что это за место, и видя одинокого уруса, в офицерском мундире, обнажали сабли, и бегом спускались по лестнице, надеясь на лёгкую добычу.

– Давай, налетай, басурманские выродки. Давно жду. Нехристи.

Янычары не придали значения горящей доске в руках уруса, но когда увидели вокруг себя бочки с порохом, оторопели. Лицо Платова исказилось злобой и ненавистью. Он поднёс к одной из бочек факел и усмехнулся. От этого смеха туркам стало не по себе, и они рванули вверх, толкая один одного, пытаясь выбраться и не погибнуть. Только было поздно. В узком проходе застряли самые первые янычары, и от страха и злости, рубили друг друга, и выталкивали. Платов бросил факел на бочку, и встал. Последнее, что он увидел перед глазами, было счастливое лицо жены, в весеннем, яблоневом саду. Она махала ему руками, смеялась, и звала за собой.

Полковник Гордон и другие казаки, стоя у воды, склонили головы, понимая какую цену они заплатили за свои жизни. Геройски погиб капитан Платов, подорвав себя с турками на пороховом складе. На развалинах склада возник пожар, и в небо взмыл густой столб огня и дыма.

Небольшая горстка людей, во главе с полковником Гордоном спускалась к Калиновому мосту. Он уже был разрушен, из воды торчали сваи и балки. В реке плавали сотни солдат, пытаясь перебраться на другой берег. Одни захлёбывались, тонули, другие молили о помощи, и в этом хаосе, никто не мог ничем помочь. Гордон устало смотрел на чёрные воды Тясмина и не понимал, почему люди так себя ведут и не помогают друг другу. Ещё час назад они дрались на городских стенах, в рукопашной с янычарами, не жалея жизни, а сейчас, один цепляется за другого, и тянет на дно. Печальное и жуткое зрелище. Остатки войска были охвачены настоящей паникой.

Гордон пытался кричать, взывать к милосердию, только никто его не слушал. Каждый как мог, плыл, цепляясь за доску, и при этом топил товарища. Люди в панике утратили боевой дух, веру в победу, в свои силы, и бесславно тонули.

Янычары появились за городскими стенами и принялись из пушек стрелять по воде. Бомбы рвались, одна за другой, убивая беззащитных людей. Взрывной волной полковника Гордона бросило в реку, и Ефим, побежал за ним, прыгнул в воду, и схватил за воротник. Ещё несколько человек вошли в воду и, поддерживая Гордона, стали медленно грести руками на другую сторону Тясмина.

В холодных, мрачных водах, тонули стрельцы и казаки, не успевая уцепиться за доски. Сотни людей барахтались в воде, и захлёбываясь шли на дно. Ефима била по ноге сабля, и он кое-как грёб, повернув голову Гордона лицом вверх. Полковник был без сознания, и не подавал признаков жизни. Казак слабел, так как потерял за день много крови, и, сжимая зубы, высматривал берег. Тясмин не глубокая река, но с сильным течением. И на середине реки, храбрецы едва не захлебнулись. Возле берега росли деревья, и Ефим показал остальным, куда надо грести, чтобы ухватиться за ветки. Только он не знал, что возле самого берега водоворот, который может затянуть на дно. Красные грозди калины, свисали и едва касались воды. Ефим ухватился за крупную ветку и потянул на себя. Дерево нагнулось, но не сломалось. Казак толкнул полковника ближе к берегу, и смог перевести дыхание, удерживая ветку одной рукой. Раскачивая ветку, он попытался достать до дна. Только илистый берег резко обрывался и уходил на дно, тянулся к середине реки, и затягивал к водовороту. Что же делать?

В темноте он увидел, как кто-то с берега тянет длинную доску. Ефим, не веря своим глазам, схватился и с трудом выбрался на берег. Уже лёжа на животе, он подполз к воде, схватил полковника за волосы, чтобы попытаться вытащить. К нему подбежали запорожские казаки, и только тогда, им удалось поднять и вытащить из воды Гордона. Уложив полковника на спину, ему тут же стали делать искусственное дыхание, чтобы привести в чувства. Полковник застонал, закашлялся, и стал выплёвывать воду. Ефим упал рядом на спину, и раскинул на радостях руки в стороны.

Люди постепенно приходили в себя и с тоской в глазах смотрели на противоположный берег. На оставленный на растерзание врагам Чигирин. Город горел, и среди огня и дыма, сновали янычары, радуясь победе, и добивая раненных защитников. Тех, кому не удалось покинуть город. Каменная гора, казалась ещё мрачнее, и угрюмей, в лапах врагов. Ефим подошёл к воде и почувствовал, как к горлу подступил едкий ком, и глаза увлажнились от слёз.

Страшные городские руины, навевали тоску на всех оставшихся в живых. И Ефим впервые подумал о том, что лучше было упасть замертво на поле боя, получить в грудь пулю, либо утонуть в Тясмине, чем всё это видеть собственными глазами.

Юрий Хмельницкий.

Ещё при жизни Богдана Хмельницкого, третий сын, Юрий, в возрасте шестнадцати лет, был избран гетманом. Власть оказалась не под силу подростку, и он передал гетманскую булаву, Ивану Выговскому. И почти сразу отправился учиться в Киево-Могилянскую коллегию.

Иван Выговский заключил с поляками Гадячский договор, чем вызвал недовольство среди казаков. Собранная казацкая рада, в местечке Германовка, под руководством Якима Самко, шурина Богдана Хмельницкого, постановила низложить права Ивана Выговского.

Юрий Хмельницкий отправил доверенного человека к запорожцам, и просил их, чтобы они поддержали его кандидатуру на гетманство. И в Белой Церкви, на раде, единогласно, был провозглашён гетманом Юрий Хмельницкий.

Новый гетман занял город Чигирин, где находилась казна Выговского, и склад казацкой артиллерии. Между народом и старшинами накалялась обстановка, в виду грядущей войны с Польшей, и положения Юрия Хмельницкого, на тот момент, было весьма тяжёлым.

Из Киева против Польши вышел большой отряд, во главе с боярином Василием Шереметевым. Юрий Хмельницкий, с казаками, должен был принять участие в этом походе, но под Любаром, войска Шереметева, были остановлены, и заняли оборону. Все ждали, что вот-вот, на помощь подойдут казаки Юрия Хмельницкого, только этого не случилось. И войска Шереметева отошли к Чуднову, где были окружены польско-татарской армией. Зажав армию в плотное кольцо, татары с поляками двинулись против казаков Юрия Хмельницкого, и осадили его под Слободищем. Сам гетман Юрий Хмельницкий, под давлением обстоятельств, вступил в переговорный процесс, сдался полякам, и позже принёс присягу на верность королю.

Поражение и подписание капитуляции, недоброжелательно сказалось на войсках русско-казацкой армии Шереметева, и большая часть казаков не пошли за гетманом, оставшись в лагере воеводы Шереметева. Осенью, в ноябре, армия Шереметева капитулировала.

Весть о том, что Юрий Хмельницкий капитулировал, быстро разнеслась по левому берегу Днепра. Яким Сомко, поднимая казаков, двинулся на Юрия Хмельницкого, и в течение года, шла упорная борьба. В Переяславе, казаки Хмельницкого осадили Якима Сомко, но не имели успеха, и проигрывали. Отличаясь особой жестокостью, на левом берегу Днепра, когда людей угоняли в татарское рабство и выжигали целые сёла. Чтобы остановить Юрия Хмельницкого, на помощь Сомко, пришли царские полки под командованием Ромодановского, и Юрию Хмельницкому пришлось отступать за Днепр. Под Каневом он потерпел поражение, и только благодаря помощи татар Крымского ханства, удалось остановить войска Якима Сомко и Григория Ромодановского.

Авторитет как военачальника, Юрия Хмельницкого, был безвозвратно потерян, и в собранной раде, в Корсуне, Юрий Хмельницкий, отказался от гетманства, и решил подстричься в монахи.

При Корсунском монастыре Юрий Хмельницкий получил новое имя, Гедеон, только монашество, не смогло лишить бывшего гетмана, амбиций, и надежд на будущее. Об этом узнал новый гетман Павел Тетеря, и приказал арестовать монаха Гедеона, и посадить в крепость, в Львове. Откуда Юрий Хмельницкий был освобождён, уже после смерти Тетери.

Чуть позже в 1668 году Юрий Хмельницкий поддержал гетмана Петра Дорошенко. И через год, в 1669 году, угодил в плен к татарам и был отправлен в Стамбул. В Стамбуле к нему отнеслись с должным милосердием и поселили в монастырь. И он там находился до тех пор, пока не понадобился туркам.

* * *

Изгнанники с Левобережья Украины шли небольшими группами, то и дело, останавливаясь на привал. День выдался солнечным, и люди, уставшие и измученные, всматривались вдаль, с надеждой на лучшую жизнь, и желанием поселиться на брошенном хуторе, и окончательно обосноваться. Скрипели оси на телегах, и кони, худые, голодные, понуро свесив головы, едва передвигали ноги.

Поднявшись на крутой пригорок, переселенцы увидели небольшой хутор, заброшенный, и абсолютно пустынный. Нигде над крышами домов не поднимался дымок, не бегали по траве дети, и неслышно было мычанья в хлевах скотины.

Иван Свиридло, насупился, и прищурился, надеясь разглядеть среди домов, хоть какую-то жизнь. Спрыгивая с телеги, он взял под уздцы лошадь, и повёл её к хутору, прибавляя шаг. За ним пошли с телегами остальные, тихо перешёптываясь между собой.

Иван молчал, искоса поглядывая на жену, Марию, и двух малолетних дочек. Варвару и Милу. Девочки играли в куклы, и не обращали внимания на отца и мать. Мария лежала на соломе, прикрывая рукой глаза от солнца, и гладила младшую Варвару по длинным косам.

Конный отряд, сопровождающий переселенцев, значительно отстал. И появился только тогда, когда люди остановились возле хутора, и с ужасом смотрели на перекошенные хаты, заброшенные дворы, разбитые ставни и двери. Часть деревни была сожжена, почерневшие, закопченные стены, имели затрапезный вид, и не вызывали у переселенцев ни малейшего желания здесь оставаться.

Ивану от роду было шестьдесят лет, невысокого роста, выглядел он значительно старше. Кряхтя и ругаясь, Иван уныло качал головой и щурился. Выцветшие, бесцветные глаза, с чёрными кругами, на сухой, обветренной коже, с глубокими морщинами, подслеповато слезились. Разглаживая густую, рыжую бороду, руками, с дряблой кожей, землистого цвета, крутил тонкой шеей, словно испуганный зверь, попавший в силки, в ожидании смертного часа.

Старый, видавший виды жупан, серого цвета, заштопанный умелыми руками жены, плотно сидел на хорошо сбитой фигуре Ивана. Трещали нитки, когда Иван наклонялся, делая резкие движения, и мог лопнуть на спине. Только Иван, зная крутой нрав жены, старался бережно обходиться с одеждой, всегда держал в чистоте, и не жаловался на короткие рукава. Обвислые шаровары, так и хотели упасть на землю, Иван их постоянно подтягивал, скрученной, сгнившей верёвкой, матерясь, делая новые, тугие узлы. Зато в телеге, на зиму, лежал настоящий тулуп, подарок одного из казаков, в знак благодарности, за радушный приём и ночлег, не раз спасавший Ивана от лютых морозов. С высоким воротником, как у стрельцов, и глубокими карманами.

– Та тут и собаки жить не станут, – прошептал он вполголоса, и почесал рыжие, как копна волосы. – Попробуй не согласиться, замордуют ироды, чтоб им пусто было.

Он повернулся и небрежно махнул рукой. С последних двух телег соскочили несколько парней, и быстрым шагом направились к Ивану. Один из них, Дмитрий, сильно отставал, хромая на правую ногу, после попадания турецкой стрелы, и вытирал потное лицо рукой.

– Ну, что дядько Иван, – спросил Дмитрий, завидя озабоченное лицо односельчанина.

– Сам погляди, потом вопросы задавай, умник. Видишь, всё сожгли, село пустое. Глянь в хлеву, может там, чё осталось.

Дмитрий, чувствуя себя по неопытности человеком бывалым, в ответ кивнул, с умным видом, и пошёл за дом. Иван уселся на сломанный забор, и приуныл.

– И чего это так нам не везёт? Только в Гайском прижились, и на тебе, – пробубнил он, и посмотрел на девочек, и жену.

– Пустой хлев, – закричал Дмитрий, разводя руки в стороны. – Ни соломы для скотины, ни корыта, пустота. Мыши и те не пищат. Жрать нечего. Правда хлев не успели поджечь, стены целые и крыша. Можно лошадей загнать, напоить. Вон и колодец. И передохнуть малость.

– Чует моё сердце, что здесь мы и останемся, – ответил Иван и показал рукой на дорогу.

– Вон уже, едут, благодетели наши. Гореть им всем в аду, на костре. Чтоб кости их трещали, и черти по башке каждый день палками били. Нелюди.

К Ивану люди относились с уважением, он был самым старшим, и опытным. В молодости воевал, побывал в плену, и часто рассказывал о своих приключениях.

– Дядько Иван, так это, может дальше пойдём? – спросил Дмитрий, с надеждой в голосе.

– Куда? Думаешь там лучше? Или ждут нас кисельные берега? Сейчас везде так, и никто нам не разрешит идти дальше. Попомни мои слова. Да и люди устали, нужен отдых, небольшой. Смотри, не ляпни языком, не подумавши. Лучше молчи, Дмитрий, молчи.

И Иван пригрозил молодому парню кулаком.

– Да понял, понял, не дурак.

– Не дурак, только вспомни, как из-за тебя едва село не сожгли. Забыл, дурья башка? Зачем сказал, что у нас ночевали запорожцы? Кто за язык тянул?

– Дядько Иван, век не забуду, глупость свою. И память татары оставили. В ноге. На всю жизнь. Теперь до старости придётся ногу тянуть. И на лошадь не залезть, и ходить как хромой утке.

– Зато живой, и саблей владеешь, не хуже турок. Скажи спасибо Богу, что не заарканили. И не потащили на галеры. Там бы и сгинул.

– Как жить под турками, дядько Иван? Не смогу я долго, чего греха таить. Уйду, брошу всех.

– Эка куда тебя понесло, негодник. О матери, сестрёнке подумал? Каково им будет, без кормильца? Выбрось дурь из головы. Ты гляди лучше на дорогу. Сам Юрась к нам пожаловал.

– Сын Богдана Хмельницкого?

– Он самый, вырядился, как на парад, тьфу, смотреть противно.

Иван сплюнул, и незаметно для подъезжающих всадников перекрестился. Юрась сидел на белом жеребце, в дорогой одежде, за ним тянулась длинная свита татар, не менее десяти всадников, поднимая на дороге столбом пыль. Бледный, худой, с измождённым лицом, Юрась, косился на крестьянский обоз, с неким презрением в глазах. Люди притихли, боясь пошевелиться, и с нескрываемым ужасом ждали, что на этот раз придумал Юрась.

Иван подошёл к Юрасю, и низко поклонился. Дмитрий остался стоять, возле забора, не решаясь приблизиться. Второй парень спрятался в сенях, и носа не высовывал. Женщины повязали платки, опуская низко, на лоб, пряча глаза и лицо.

Подбитая лисьим мехом бекеша, на голове шапка-гетманка, с двумя павлиньими перьями надо лбом, и красным самоцветом в центре, на боку сабля, инкрустированная дорогими камнями, булава, сделанная в Стамбуле, турецким мастером перед походом на Чигирин, и красные сапоги. Так выглядел Юрий Хмельницкий, пособник татар, безжалостный, властолюбивый, угнетатель собственного народа.

– Люди! Не бойтесь. Идите сюда, никто вас не тронет, – крикнул Юрась, хриплым голосом, слегка приподнимаясь в стременах.

Он с тоской смотрел на нехитрый скарб, в телегах, нескольких, тощих коров, овец, привязанных к телегам, голодных, исхудавших лошадей. В эти мгновенья ему стало жаль людей, и он вспомнил отца, учившего его совершенно другим житейским премудростям. Старший брат, Тимоша, рано погиб, отличаясь умом и храбростью. Уже в семнадцать лет он командовал Чигиринской казачьей сотней, затем водил в поход целое войско.

Люди молчали и не шевелились. Тогда из-за спины Юрася выехал офицер, и закричал.

– Ясновельможный гетман будет говорить. Все сюда. Немедленно!

Люди с недоверием в глазах, окружили Юрася, разглядывая изысканный наряд гетмана, и причудливые перья страуса. Мальчишки тыкали пальцами в саблю, сверкающую на солнце, и, прячась за спины родителей, исподтишка выглядывали, и снова глазели, с восхищением и завистью.

– Люди, оставайтесь на хуторе Благодатном, живите и радуйтесь! Хватит бедовать и гнуть свои спины на богохульника Самойловича. Власть свою я получил от турецкого султана, Магомета, и теперь вся Правобережная Украина будет жить припеваючи. Самойловича я одолею, рано или поздно, и притащу на аркане, чтобы судить перед всем народом. Теперь ни польские паны, ни царские воеводы не посмеют сюда сунуться. Я сын Богдана Хмельницкого, князь и гетман всей Украины. Мой отец освободил народ из ляшской неволи, и я продолжу его славное дело. Только если кто-то не подчинится, мне, либо моим людям, будет немедленно казнён. Всем понятно?

Иван стоял ближе всех к гетману и косился на молодого офицера. Тот держал правую руку на сабле, и мог в любой момент выхватить и ударить.

– Кто здесь за старшего? – спросил строгим тоном Юрась.

– Люди мне доверяют, ясновельможный пан, – ответил Иван, и снова поклонился.

– Кто ты такой?

– Свиридло, Иван, пан гетман.

– Так вот, Иван, приеду через неделю, и если уйдёте, с Благодатного, либо будете сопротивляться, моим указам, и не платить дань, прикажу татарам схватить женщин и детей. Уразумел?

– Ваша вельможность, как не уразуметь? Только если татары нагрянут? Кто нас защитит? У нас старики, да детки малые. Оружия нет. Ты же не станешь им препятствовать? Мы давно в пути, и видели своими глазами, как огромные сёла и города, превратились в пустыни. Люди бегут, кто куда, чтобы спасти свои жизни. Живут в землянках, пещерах, лесах, питаясь кореньями, желудями, боясь татар.

Юрась задумался и что-то прошептал офицеру. В ответ тот понимающе кивнул и сказал: Иван, сам подумай, зачем союзникам пана гетмана, разорять деревни, убивать людей, или забирать в рабство? Пан гетман здесь для того, чтобы освободить Украину, вернуть людям то, что у них забрали. Поэтому селитесь в домах, обживайтесь, и не бойтесь. Кто хочет работать у пана гетмана в замке? Нужны две женщины, ну?

Офицер направил лошадь к телегам пристально всматриваясь в лица. Иван замер, и сжал кулаки.

– Вот ты и ты, – крикнул офицер, указывая пальцем на жену Ивана, и вторую молодую женщину.

Мария упала на колени перед офицером и заголосила.

– У меня две дочки, малые. Кто за ними присмотрит?

Иван подошёл к телеге и обнял прильнувших к нему девочек.

– Это моя жена, пан офицер, и дети.

Он поднял с земли заплаканную Марию, и усадил на телегу.

– Значит, покажи, кто вместо твоей жены, будет работать у пана гетмана?

Иван пожал плечами и покосился по сторонам.

– Чёрт с тобой, Иван, я приеду через неделю. И спрошу с тебя, если никто не согласится работать в замке.

Он повернул коня и поехал к Хмельницкому. Тот скривился, выслушивая помощника, и поднял вверх правую руку.

– Ждите через неделю, моего помощника, – закричал Юрась, и вывел свой отряд на обратную дорогу.

В плену. Порта.

Уже больше недели закованные в кандалы люди шли по пыльным и пустынным дорогам. Ефим Стародубцев с тоской и болью в сердце глядел на разорённые сёла, города, пытаясь понять, когда это всё закончится, и сможет или нет Украина освободиться от гнёта и рабства.

Дорога поднималась в гору, и Ефим рядом с такими же, голодными, измотанными людьми, чувствовал себя опустошённым, разбитым. Кандалы до крови натёрли ноги, и он старался идти шаг в шаг, за такими же, как сам бедолагами, не давая сильно натягиваться цепи. Хотелось пить и есть, и пересохшие до крови губы, потрескались от горячего солнца.

Шум от цепей разносился по округе, пугая животных, и заставляя людей прятаться от многочисленного отряда чамбул*, сопровождающего рабов. Камни впивались острыми краями в подошву, старых сапог, с лёгкостью пробивая, принося муки и страдания. Большинство шли босиком, ругались на разный манер, когда бились пальцами, об камни, или загоняли от сорняковой травы, в пятки, острые занозы. Утром их напоили ключевой водой, и дали по пару ложек пресной каши. Невольники дрались не на жизнь, а на смерть, за каждую, лишнюю ложку, пытаясь отобрать у товарища, и набить свой желудок. Ефим с омерзением глазел на таких, и пару раз делился сухой лепёшкой, с горемыками. Кого только не было среди рабов, поляки, болгары, русские, немцы, казаки. Кто-то угодил в плен на поле боя, других купили на невольничьем рынке, третьи сами сдались в плен, понимая, что лучше остаться жить, чем болтаться на верёвке у татар.

Все узники шли с опущенными головами, обессиленные и тощие. Про бегство никто не говорил, ни днём, ни ночью. На привалах, когда горели костры, и можно было поспать.

Тех, кто в дороге не выдерживал и падал на землю, без чувств, теряя сознание, турки добивали, потом привязывали к лошадям и тащили к скалам. Затем трупы бросали в глубокие ущелья, где ими могли полакомиться дикие звери. К вечеру длинная вереница рабов остановилась на ночлег. В широкой долине вспыхнули костры, и измотанные люди могли отдохнуть до утра. Татары, словно шакалы, сновали между рабами, прикрикивая, и стегая непокорных. Ефим упал на траву, и не шевелился. Ныли раны на ногах, и болела от раскалённого солнца голова. Открыл он глаза, когда невольники развели костёр, и поставили варить похлёбку.

– А ты, парень, как угодил в полон? – спросил старый, худой, казак.

Глаза его блестели, отражая свет мерцающих звёзд. Он сидел сбоку от костра, поджимая ноги, сторонясь остальных невольников.

– Задремал, возле речки. И вдруг сильный удар в живот. Глаза открываю, стоят турки, и смеются.

– Спать любишь?

– Да нет, выбился из сил, когда реку переплывал, и решил прилечь.

О том, что он защищал Чигирин, Ефим решил промолчать. Мало ли кто это такой.

– Так и взяли тебя татары? Спросонья? Тёпленьким?

Старик усмехнулся и разгладил пышные усы.

– Не взяли. Как же. Я вскочил на ноги, и дал одному кулаком в живот, второму, между ног, и дёру, к камышам.

– Ух ты, какой прыткий. Не побоялся?

– Чего их бояться. Я-то думал, что татар двое. И ошибся. В камышах на меня ещё двое набросились, и давай нагайками стегать. Чуть до смерти не забили. Потом связали, и отвезли в деревню. Там бросили в погреб, и два дня продержали. Так и оказался в кандалах. Ефимом Стародубцевым зовут, а ты, кем будешь, добрый человек?

– Кондрат. Годков немало, сам видишь. Родом с Чернигова.

– Давно были в родных краях?

– Давно. Я уже бывал в плену, в Едикуле, один раз, и бежал. И вот, второй раз заковали. Чтоб им пусто было. Ты, Ефим, не сильно языком болтай. Он, как известно без костей. А люди здесь разные. Больше присматривайся, да слушай. Парень ты молодой, и как бы беду не накликал, на буйную головушку.

– Так тут же все, такие как мы, Кондрат. Голые и босые. Чего бояться?

– Тише, тише, не голоси, как баба в хлеву. Видишь, турки не спят. И эти тоже, горемычные.

Он покосился на своих собратьев и умолк.

– Молод ты, горяч. Только это хорошо на поле брани. Не тогда, когда цепи гремят, как молотки на кузне. Вон видишь, маленький, щупленький цыган сидит. Совсем мальчонка. Видел я, как он к туркам по ночам ходит, и о чём-то шепчется с ними. Шельма, не иначе. Просто так, думаешь? Такой мать родную продаст, и рука не дрогнет.

Кондрат вздохнул, и разворошил палкой золу. Огонь вспыхнул, словно ждал своего часа, с новой силой, в небо полетела тлеющая зола, освещая мрачные тени невольников. Половина уже спала, и храпела. Ефим потянул к себе за руку Кондрата, и спросил: Что это за место, куда нас ведут, Едикуле?

– Страшное, что и говорить. Казематы, не иначе. После завоевания Константинополя, османы стали строить на берегу крепости. С суши и моря, высокие, крепкие стены опоясывают город. Знаменитые «Золотые ворота» там стоят, Ефим.

– «Золотые?», – удивился Ефим.

– Так говорят, через них, с огромным триумфом въезжали в город императоры Византии. Лет двести назад, султан Мехмед Завоеватель, проехал через ворота, и приказал построить рядом семь башен. С тех пор замок называют «семибашенный». Слышал, не один раз, что там хранится казна султана. Может, брешут, не знаю. Но то, что тюрьма забита до отказа, чистая правда. Кого там только нет. И враги султана, и бывшие друзья, все там, почивают. Казни проходят каждый день. При мне отрубили голову визирю. Нас как раз выводили во двор, на работу, и тут такое.

– Как же бежали?

– О-о-о, это интересный случай. Мне удалось спрятаться в подвале, куда днём сносили мешки с мукой, и зерном. Охранник зазевался, а друг мой, Петро, привалил меня мешком. Так и просидел до ночи, с мышами и крысами в обнимку. Повезло, что не сразу бросились искать. Ночью выбрался, и во двор. Там подождал, пока сменится караул, и на стену. Вскарабкался, и при свете луны, смог разглядеть, где безопасно спуститься. Выбравшись, дал стрекача, и, оказавшись в городе, неделю жил на базаре. Прибился к местным, бродяжничал. Раздобыл одежду, вымылся в бане, имея божеский вид. Позже искал галеру, на причале, чтобы взяли на борт. Соглашался на любую работу. И снова повезло. Одна из галер, «Красная стрела», шла в нашу сторону, и меня взяли грузить провиант, бочки с порохом, оружие, в трюм. Затем посадили на вёсла, но не приковывали цепями. Я убедил, турка, надсмотрщика, Омара, что щедро с ним расплачусь, когда будем в Украине. Он поверил и согласился. Омар был такой же пленник, как и остальные. Его осудили за тяжёлое преступление, в Стамбуле, и затем он выслужился, получил оружие и власть на галере. Пришлось обмануть его, и на берегу улизнуть.

Кондрат замолчал и задумался. Ефим видел, как на его лицо опустилась мрачная тень. Глаза стали водянистыми, бесцветными.

– И всё равно поймали, Ефим, не дали далеко сбежать. Хотя уже вдыхал воздух степей и лесов, родных и любимых с детства. Заковали в кандалы и, как видишь, мы с тобой, на одной дороге, в Едикуле.

– Может, отобьют по дороге запорожцы?

– Брось, и не мечтай. Ты видел, как вооружены турки? Сабли, ятаганы, копья, боздуганы. У каждого всадника к седлу привязан аркан. Чтобы смог он взять ясырь. И огнестрельное оружие есть, не много, но имеется. Янычарки, аркебузы, пищали, фитильные мушкеты, с подставками, даже есть гаковницы* запорожцев. Куда там полякам, русским, запорожцам, ей Богу. Да и не до того им сейчас. Ладно, давай спать, ещё наговоримся, время будет. Об одном молю Бога, чтобы Омара не встретить. Убьёт за обман, не пощадит.

Через неделю пути на крутых холмах, люди увидели высокие минареты, горящие в солнечных лучах, золотые купола, вдоль берега Мраморного моря, странные городские постройки, с узкими окнами, покатыми крышами и бесконечными уличными лабиринтами. Узкий пролив с названием – «Золотой Рог», был забит лодками и галерами. Ароматы восточных пряностей доносились из бакалейных лавок, шумного базара, и мелодичные напевы, турецких зурн, слышались повсюду. Узников привели в Едикуле, обходя город, и вывели под стены крепости, на разбитый всадниками двор, и Ефим с ужасом взирал на неприступные стены. С утра прошёл сильный дождь, и промокшие люди жались друг к другу, поглядывая на мрачное небо. Турецкий ага, считая рабов, кричал, и бил несчастных кулаками, разбивая в кровь лица. Затем встал на небольшой помост, и на ломанном русском языке сказал: кто будет работать, тот получит еду и крышу над головой. Все вы рабы светлейшего падишаха, и в его власти распоряжаться вами как своим имуществом. Кто захочет сбежать, будет схвачен и повешен.

Когда он закончил, из невысокого дома, с крыльцом, к ним вышел толстый турок, и с недовольством на лице, осматривал вновь прибывших. Ефим увидел возле стены виселицу, с огромным крючком, и толкнул в бок Кондрата. Тот понимающе кивнул в ответ, и прикрыл глаза. Люди шумели и не могли успокоиться. Кто-то сзади закричал: Зачем нас сюда привели? Повесить? Могли и дома это сделать.

Гул нарастал, и турок поднял правую руку вверх. Тут же к нему подскочили двое помощников, и вытащили из-за пояса пистолеты. Один из них подбежал к толпе и пригрозил оружием, что-то бормоча и ругаясь на турецком. Кондрат знал немного турецкий язык, и вслух перевёл.

– Если будете шуметь, убью первых пять человек.

Толпа медленно затихла и косилась на озлобленного турка. Тот с налитыми кровью глазами таращился на рабов, и угрожающе тряс саблей. Люди ждали, чем это всё закончится. Ефим поднял голову, и заметил за каменной изгородью казаков. Не веря своим глазам, и повеселев, он видел, как они спускались по лестнице, направляясь к невольникам. Впереди шёл высокого роста казак, в жупане, с саблей на боку, шапке, и новеньких сапогах. Их было пять человек, все откормленные, с лоснящимися лицами, и улыбками. Ефиму не верилось, что здесь в Турции, живут запорожцы, готовые прийти на помощь своим сородичам. Он хотел, что-то сказать Кондрату, но передумал. Кондрат покачал головой, и прошептал: сейчас начнётся, смотри и слушай. Знаем мы этих выродков.

Высокий казак, снял шапку, пригладил рукой седые волосы, затем медленно и уверенно прошёлся вдоль строя, рассматривая лица, выискивая знакомых или друзей. Люди молча, опускали головы, догадываясь, кто это такой, и что сейчас будет. Ефим где-то уже встречал этого самодовольного казака, и, припоминая, сжимал кулаки. Признаваться Кондрату не хотел, и от горечи скрипел зубами.

– Братья, казаки! Православный люд, слушайте меня, внимайте каждому слову.

Голос казака сильный и грубый, звучал как удары грома, заставляя невольников вздрагивать.

– Не так давно я был одним из вас, и так же носил кандалы и цепи. Защищая Чигирин, был ранен, попал в плен. И каково это, знаю по собственной шкуре. Туркам нужны смелые воины, готовые сражаться в войске султана, и освобождать нашу землю. Кто готов стать в строй, снять кандалы, получить оружие, выходите, не бойтесь. Вас ждёт вкусная и сытная еда, крыша над головой, жалованье, и возвращение домой. Скоро турецкое войско направится на Украину, в помощь, нашему гетману Юрию Хмельницкому.

Он замолчал и, сужая глаза, внимательно смотрел на людей. Никто не шевелился и не хотел выходить. Лицо казака покраснело, и он опустил правую руку на рукоять сабли.

– Чего молчите? Или не хотите домой вернуться?

– Больно всё просто у тебя получается, мил человек. Турки снимут кандалы, накормят, ещё и саблю выдадут.

Из строя вышел среднего роста казак, в грязной рубахе до колен, и, переминаясь с одной ноги на другую, смотрел на сытого казака.

– Ты бы рассказал о себе, прежде чем звать на службу, – сказал невольник. – За какие такие заслуги, с тебя сбили кандалы? Одели, обули? Вон сапоги блестят, как будто их салом смазали.

– Иван Спиридонов, казачий сотник, родом с Левобережной Украины, родился на хуторе Степное, – ответил тот, и набычился. – Ну, братцы, выходи, и айда в баню. С дороги, небось, устали, голодные.

Из дальних рядов вышли три человека, и замерли.

– Другое дело, братья, видите, есть неглупые люди, готовые воевать и хорошо жить. Веселее, не бойтесь.

К невольникам подошли два кузнеца и тут же сбили кандалы. Один из них повернулся к людям и закричал; простите братцы, не могу, нет сил, от мучений. Жена у меня, детки малые, ждут кормильца домой.

Толпа неодобрительно загудела, послышались крики и возгласы: предатели, злодеи, будьте прокляты. Ефим неожиданно для Кондрата выбежал на середину, и, перекрикивая остальных, закричал: братья, знаю я этого Ивана, воевал вместе с ним в Чигирине. Славный был воин, только предал он всех нас, и поэтому турки взяли его к себе. У него руки по локоть в крови, таким не будет пощады на Родине. Не слушайте этого злыдня, предавшего свой народ, и веру. Кто встанет под знамёна янычар, того люди проклянут.

Иван Спиридонов побагровел от злости и выхватил саблю. Толпа двинулась на казаков, гремя кандалами, и голося проклятия. Кондрат успел подскочить к Ефиму и толкнуть назад, в толпу, пока вражеская сабля не раскроила молодому парню голову. Спиридонов с казаками попятился назад, выхватывая пистолеты, под защиту турок. Двух кузнецов толпа затоптала, и вот-вот могла добраться до предателей. Отряд янычар, словно ураган, выскочил из ворот башни, с криками и гиканьем ринулся на бунтовщиков. Началась страшная мясорубка, гремели ржавые кандалы, люди падали замертво, но не переставали напирать на турок. Одного янычара на лошади смогли свалить, и забрать оружие. Только когда прозвучали оружейные выстрелы, и запахло порохом, толпа в оцепенении замерла. Пятерых невольников застрелили, ещё троих зарубили саблями. Турки встали цепью и теснили людей к стене. Ефима, как посеявшего смуту, среди рабов, янычары вывели из строя, и погнали нагайками в конец двора. Там открыли глубокую яму, и бросили вниз. Ефим не успел слова сказать, падая, ударился головой, обо что-то твёрдое, и потерял сознание.

Очнувшись, он обнаружил, что в яме не один, вокруг много людей. Кто-то стоял, другие лежали на грязной, вонючей соломе, и стонали. В полутьме, едва различая силуэты людей, Ефим, упёрся спиной в стену и поднял голову. До края ямы не дотянуться. Слишком высоко. И ночью выбраться не удастся. От отчаянья он присел, и вытер рукой рассечённый до крови лоб. Запах человеческих испражнений, грязи и нечистот, доводил до рвоты. Ефим снова поднял голову, когда, кто-то толкнул его вбок. Он оглянулся, и увидел обросшего густой щетиной узника. Трудно было понять, кто это такой. Молодой парень, или древний старик. Ефима поразили глаза незнакомца, голубые и ясные.

– Не захотел к туркам? – спросил незнакомец, мягким голосом.

В ответ Ефим отрицательно покачал головой.

– Что там случилось? Мы слышали, что наверху идёт стрельба.

Ефим рассказал о том, что произошло, и вздохнул.

– Не печалься, парень, мы все здесь из одной чаши пьём горькую. И не видно конца мучениям. Давно с Украины?

– Не так и давно, – ответил Ефим, и покосился на остальных.

Люди потянулись к нему, в надежде услышать новости, узнать о родных местах. Через минуту Ефима окружили в плотное кольцо, и каждый пытался задать вопрос. Ефим растерялся, и крутился на месте, как юла, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Не успел он и двух слов сказать, как турки открыли яму, и показалась длинная лестница. Люди замолчали и со страхом смотрели вверх.

– Эй, новенький, вылезай, – закричал Иван Спиридонов, заглядывая в яму, и воротя нос, от зловоний. – Поговорим с тобой, по душам.

– Держись парень, – сказал старик, и похлопал по спине Ефима.

Ефим встал на лестницу, и медленно поднимался. Когда оставалось совсем чуть-чуть, чьи-то крепкие руки схватили его с двух сторон, резко подняли, и бросили на землю. Он упал, ударившись грудью, и застонал. От яркого света, зажмурил глаза и побледнел.

– Ну что, собачий сын, решил смуту затеять?

Это был голос Ивана Спиридонова. Ефима схватили и поставили на ноги. Перед ним стояли пятеро казаков, и турки. Те не вмешивались, и о чём-то болтали.

– Значит, ты был в Чигирине? Интересно, расскажи, как войско Ромодановского помогло нам?

Ефим молчал, не зная ответ, и понимая, что сейчас полностью во власти предателей.

– Так может тебе язык развязать, по турецкому обычаю. Знаешь, о чём я гутарю?

– Тогда продолжай молчать, казак, сейчас мои люди тебе почешут пяточки, – зарычал Иван, и кивнул своим помощникам.

Казаки быстро завалили Ефима на живот, и один из них уселся на спину. Второй стянул сапоги, и вытащил палку.

– Начинайте, хлопцы, да так, чтобы не только язык развязался, а из носа, и рта, кровавые бульбы пошли.

– Раз, два, три, четыре, пять, – считал казак, отвешивая хлёсткие удары по пяткам.

Ефим ворочался, пытался сбросить со спины казака, только ничего не выходило. Тот заломил ему руки за спину, и стянул верёвкой.

Душераздирающий крик казака разносился по всей площади, и когда количество ударов превысило сотню, Ефим уже не дышал, и выглядел мёртвым. Казак слез со спины узника, и пнул сапогом вбок.

– Кажись готов, пан. Перестарались.

– Не, не готов, – ответил Иван, и присел возле Ефима. Эти гады живучие, их вешать нужно, или головы рубить.

Затем взял за подбородок, и приподнял.

– Живой, стервец. Для первого раза достаточно. Отнесите его к яме, и бросьте. На днях продолжим беседу. Это будет хорошим уроком для других. Тех, кто не хочет идти под знамя гетмана, и думает выжить. А вот, что они получат, а не свободу.

Иван свернул дулю, и ткнул её под нос Ефиму.

После истязаний, Ефима оттянули за ноги к яме, и бросили, где он лежал до ночи, не приходя в сознание. Поздно ночью, открывая глаза, он огляделся, и не увидел никого. Куда девались пленники, которыми была забита яма?

Темнота, и сырость сводили с ума. Ноги горели, от побоев, и он, упираясь на локоть, приподнялся.

– Эй, есть кто живой? – закричал он.

Ефиму вторило эхо, и холодная, ледяная пустота. Когда увидел свои ноги, удивился. Они были обмотаны плотными тряпками, сапоги стояли рядом. Кто это сделал, он припомнить не мог. Заметив в кружке воду, тарелку с похлёбкой, и кусок хлеба, набросился на еду, как голодный зверь на добычу. Утолил голод. Ефима стало клонить в сон. И положив под голову пару пучков соломы, он повернулся на бок и уснул.

* Гаковница – тяжёлое ружьё, с крюком на прикладе.

* Чамбул – татарский конный отряд.

Галера «Красная стрела».

Никто за Ефимом больше не приходил, не мучил и не истязал. Значительно позже он узнал, что Иван Подопригора отправился с казаками в Украину. Товарищи по несчастью появились через два дня. Их турки брали на галеры, в качестве гребцов. Спас Ефима запорожский казак, Степан, это он промыл водой раны на ногах и перевязал. Степан и поведал правду о гребцах пайзенах, невольниках, на турецких кораблях.

Утренняя прохлада, шум моря, уносили Ефима далеко-далеко, к родным местам, принося на короткое время облегчение. Он шёл самым последним в веренице рабов, хромая, и оставляя на дороге кровавые следы. Раны на ногах кровоточили, и не заживали. Подходя к пристани, он услышал гул барабанов, доносившийся с кораблей. Бум-бум, бум-бум, бум-бум. В такт ударам поднимались и опускались вёсла невольников, разрезая морские волны, и унося лёгкие суда подальше от берега.

На небольшом мостике с рабов сбили кандалы и заставили грузить на судно провиант. Это была «Красная стрела», корабль, про который Ефиму рассказывал Кондрат.

Гордо покачиваясь на волнах, он стонал, от стремительных, яростных ударов волн, и словно хищная птица, с острым клювом, парящая в облаках, злобно взирал на невольников. Ефим успел снять сапоги и промыть раны морской водой. Соль обожгла ноги, и Ефим, обливаясь холодным потом, застонал. К берегу турки привезли телеги с бочками, и надсмотрщики, выстроили в ряд рабов. Работалось легко молодому парню. Плечи и руки, отвыкли от нагрузки, и приятно ныли, когда он катил бочку по деревянному помосту. Запахи огромного города, с благоуханиями, не давали сердцу покоя. Ефим до слёз зажмуривал глаза, и представлял, как он без кандалов, скачет на лошади по степям, к родному дому. Где во дворе его встречает мама и сестрёнка.

Когда трюмы «Красной стрелы», были забиты, невольников стали рассаживать по местам. Турок с плетью важно прохаживался по узкому проходу между скамьями, и тыкал толстым пальцем, указывая каждому рабу на маленькое пространство возле борта. На каждой скамейке (банке) сидели трое гребцов, их приковывали к деревянному брусу, на котором крепилась уключина. Длина «Красной стрелы» была метров шестьдесят, имелись тридцать два весла, длинной метров пятнадцать. Три мачты, с треугольными, прямыми парусами, и экипажем двести пятьдесят человек.

Спускаясь по лестнице, Ефим увидел чан с водой, и дряхлого старика, сидевшего в углу, в котором едва теплилась жизнь. На нём не было кандалов, он тяжело дышал, и надрывисто кашлял. В его обязанности входило приносить пайзенам еду и воду, больше ничего. Другими, особыми привилегиями, он не пользовался. Жил на галере, уже больше пятнадцати лет, и не одна тысяча рабов прошла перед его выцветшими от палящего солнца глазами.

Ефима усадили возле прохода. Турок, Омар, с момента прихода рабов, заметил полного сил, и здоровья казака. И скалился, обнажая жёлтые зубы, кивая, с улыбкой огромной головой. Почему так усаживали рабов, Ефим не понимал, и только когда рядом оказался Степан, то шёпотом объяснил.

– Это тяжёлое место, для человека, Ефим. Самая большая нагрузка ложится на плечи гребца, сидящего около прохода. Края весла имеют в этих местах большой ход. Здесь нужна богатырская сила. Понимаешь меня?

Ефим чуть склонил голову набок и оглянулся назад. Омар продолжал распределять рабов, и грозно размахивать плетью. Уже слышались крики и вопли избитых рабов. Остальные люди молчали, старались лишний раз не нарываться на неприятности, только голод и болезни делали своё подлое дело. Не у всех организмы выдерживали колоссальных нагрузок, и много рабов умирало прикованными цепями, от солнечных ударов, или остановки сердца.