Читать книгу Усталые мужчины - Геннадий Дмитриевич Сердитов - Страница 1

Светофора зелёные цифры

по секундам нисходят на ноль.

Три сюжета трёхцветной палитры —

"Радость встреч"…

"Безразличие"…

"Боль"…

Перекрёсток закованный в дуги,

Суета, беготня, карусель…

Где под вальс,

где под рэп,

где под фуги

город крутит свои центрифуги,

рассыпает машин карамель.

Ты уходишь за спины, за шляпы

бриллиантом в безликом зерне.

Я стою. Я остался. Хотя бы

помаши на прощание мне…

Светофора зелёные цифры —

будто пульса обратный отсчёт.

Пиццикато асфальтовой цитры…

Древних майя закончились циклы,

чей черёд совершить переход?

Побудь немного женщиной

До девочки уменьшенной,

До солнца увеличенной,

От суеты отвинченной.

Побудь собой – красивою,

Раскованно счастливою,

Ни радостью вчерашнею,

Ни утварью домашнею,

Ни чьей-то болью-трещиной…

Побудь любимой женщиной!

На бедре византийского воска

Солнце прыгает в капельках-блёстках,

Нагота ослепляющей формы,

Взгляд призывный?

Покорный?

Притворный?

Счастье в чёрной полоске-бороздке?

На тростинке качнулась стрекозка…

Без запрета и без ответа

Лета вспышка внезапная эта.

Ни викторий, ни сдачи на милость,

Было в плюс, переставлю на минус

Наваждение матовой кожи,

Жар берёзовый банного ложа,

Губ обманных малиновый привкус —

Отмолюсь,

Оттолкнусь,

Отодвинусь.

Помолчу, покурив на причале,

В невозвратные дали отчалю.

Потревожу сон сороки —

У колодца льдинкой хрустну,

И всего-то той мороки,

Что с утра немного грустно.

Топорами застучали —

Это сторож баню рубит,

И всего-то той печали,

Что любимая не любит.

У ворот соседских брусья

Так опрятны, так пахучи,

Всё никак не соберусь я

Стать богаче да покруче.

Всё никак не соберусь я

Стать красивым и известным,

Пролопочут что-то гуси,

Пролетая клином тесным.

Приготовлю дров охапку,

Настрогаю впрок лучины,

Отыщу в чулане шапку

Да тулупчик из овчины.

Выйду в поле освежиться,

Разгуляться, разогнуться,

Зайцу свистнуть, обнажиться,

В чёрный омут окунуться!

Первым снегом растереться,

Смяв зелёную травинку,

Растопить в печурке сердца

Грусти маленькую льдинку!

Степь. Весна. На водопое

В табуне резвятся двое —

Конь-вожак и молодица,

Вороная кобылица.

У него и масть и грива

Серебристого отлива,

На груди как кулаки

Налитые желваки.

А она – лозою гибкой,

Лёгкой таборною скрипкой

Вожака едва коснётся,

Вновь отпрянет и смеётся,

То галоп вокруг танцует,

Дразнит, ластится, волнует,

А цыганские глаза —

Жеребцам степным гроза.

Он сказал: «Умчимся в дали!

Так, чтоб ветры не догнали,

В тот лазоревый простор,

Где синеют цепи гор,

Где шелка травы немятой,

Где разлив цветов и мяты,

Как на той цыганской шали…»

Он позвал: «Умчимся в дали!»

– Нет, – она ему сказала, —

Не могу, я так устала…

Мой хозяин, мой наездник,

Он меня совсем заездил,

То всю ночь на мне проскачет,

То относится как к кляче —

Запрягая в тяжкий воз,

Поутру ведёт в обоз…

Не могу, я так устала, —

Так она ему сказала.

И легко боднув под брюхо,

Горячо шепнула в ухо:

– Здесь, к тому же, удальцы

Молодые жеребцы!

Крупом царственно вильнула,

Стройной ножкою лягнула

В грудь седого скакуна

На виду у табуна…

Конь один умчался в дали.

Много лет его видали

В дальнем вольном табуне…

Вот и всё о скакуне.

Вороная ж постарела,

Посерела, раздобрела,

Нарожала жеребят…

Временами, говорят,

Долго смотрит на закат,

Шевелит беззубым ртом,

Да гоняет мух хвостом.

В неприкаянной точке Лагранжа

Сбился в стаю космический мусор,

Со своим апогеем и курсом

Он то чёрен,

То ярко оранжев.

Снизу видятся звёзды, награды,

А на деле – фольга да бутылки,

Депутаты, кумиры эстрады —

Рваный в клочья гламур и опилки.

Ни калек в камуфляже, ни нищих,

Ни банкетов чиновничьих пышных,

Ни цветов,

Ни воробышков в лужах,

Даже нет караула на вышках —

Дикий Космос,

Космический ужас!

Пустота здесь махрово элитна,

Страшен зев чёрных дыр, но заманчив,

И Луна безнадёжно фригидна,

И безжалостно Солнышко-зайчик…

А Земля, голубой одуванчик,

Так пушиста

И так беззащитна.

Три солнца на небе, три солнца!

Одно розовее червонца —

Малютка в пелёнках восхода,

Грядущего дня воевода.

Второе в зените и вроде

Не всходит оно, не заходит,

Под этой полуденной крышей

Мы пашем, и пляшем, и дышим,

А третье в горниле заката,

К нему отшумевшие даты

Бредут как из боя солдаты.

Мы скачем и скачем к восходу,

Коней понукаем и лупим,

За счастьем несёмся и с ходу

Дерёмся, смеёмся и любим,

И солнце второе над нами

Нас гонит лучами-мечами.

Когда же назад обернёмся,

Над прытью своей посмеёмся —

Мы ближе к закату, чем были,

Хотя и коней не щадили,

И солнце там в красной рубахе —

Малюта Скуратов у плахи.

…Три солнца на небе, три солнца!

Намедни был у Достоевского —

Сидит за временным забором

Совсем недалеко от Невского

Перед Владимирским собором.

Вокруг бегут, снуют, толкаются,

Кто к рынку тянется, кто к храму,

Одни грешат, другие каются —

Грош на алтарь и рубль сраму.

Кивнул мне классик: «Век не виделись,

Небось, всё Римы да Брюссели?…»

Я удивился: вы обиделись?

Действительно, дела заели.

Он помолчал. «А где та женщина

С такими грустными глазами?»

Тут я вздохнул:

– Она не женщина,

Она – звезда над парусами!

Скривился он: «Люблю мечтателей,

Но вы казались мне умнее

Всех тех с букетами вздыхателей,

Что курят здесь, едва стемнеет.

Куда стремятся эти мальчики,

Ведь жизнь, что тёмная аллея,

А девочки – всего лишь пальчики

Судьбы героя и злодея».

Я говорю:

– Вам не здоровится?

Сегодня холодно и ветер…

А жизнь сквозь тернии проломится,

Чтоб были и любовь и дети.

Пускай влюбляются, волнуются,

Мне душу радует картина,

Когда на улице целуются

На день Святого Валентина.

А он: «Спасибо за подробности —

Среди святых и вдруг химеры,

У коих ни стыда, ни скромности,