Читать книгу Горим. Сборник стихотворений - Геннадий Иванович Малеев - Страница 1

ГОРИМ …

ВМЕСТО АВТОБИОГРАФИИ

Подхожу к книжной полке и здороваюсь с друзьями.

Вот – Искандар Идиев, а это – Сафармухаммад (Сафармад) Аюби. В конце 70-х я был их первым переводчиком и соединительным, вернее – склеивающим звеном. Ибо дружили странно.

Искандар про стихи Аюби говорил: пустая бочка, катящаяся по склону горы.

Мнение Сафармада про Искандара тоже не назовешь лестным: «Он сам не понимает, что пишет».

Стихи Аюби были действительно громогласными, пафосными и абсолютно понятными. И сам – этакий громкий азиатский красавец с шикарными усами и волнистой смоляной шевелюрой.

Недавно его похоронили, после двух операций в клинике Бурденко – в ранге министра и Народного поэта Таджикистана.

А ведь был живчиком, каких поискать. Носился как заведенный: «Геннадий, вот посмотри, что я вчера написал, – это надо срочно перевести и – в «Памир».

Пусть вас не вводит в заблуждение самоуверенность этой его фразы. Он был очень отзывчив на, как сейчас бы сказали, конструктивную критику. Получив однажды мой весьма вольный перевод его стихотворения, он некоторое время спустя прибежал и произнес фразу, которой я горжусь больше, чем самим переводом: «Слушай, ты так здорово перевел, что и я тоже перевёл твой перевод»…

Искандар писал вне традиций великой персидской поэзии, ловил косые взгляды ревнителей классики и рефлексировал. Но был при этом даже более, чем Аюби, прост в отношениях и частенько выступал инициатором идеи хлопнуть по стаканчику – обычно в буфете у Сангака.

Буфетчик Сангак (Сафаров) станет главным триумфатором победы «красных»(«юрчиков») над «белыми»(«вовчиками») в гражданской войне 92г. К сожалению, он погибнет. Его именем назовут площади и улицы таджикских городов.

Я Сангака знал лучше, чем Искандар, потому что мне довелось провести журналистское расследование по сфабрикованному против него делу. И взялся я за это с большой опаской – зная, что человек уже как– никак оттарабанил в Сибири 25 лет за убийство.

Мое расследование против оговорившего его местного опера ОБХСС, у которого к тому же был весьма влиятельный в партийных кругах папаша, имело очень смутные перспективы на успех. Редактор наотрез отказался публиковать то, что я собрал и вывалил ему на стол. Но с божьей помощью все-таки удалось обходными манёврами передать бумаги в ведомство Андропова, и милиционера вместе с его важным родителем взяли на засланного из Москвы «живца».

Таким образом, бравирую я теперь как бы всерьёз, мне суждено было повлиять на исход всей гражданской войны в отдельно взятом государстве.

После решающей победы армии Сангака над исламистами республику возглавил его земляк и земляк моих друзей-поэтов – Эмомали Рахмонов.

Сафармад станет его верным соратником, а Искандар – ярым оппозиционером, эмигрирует в Москву, обретет лоск крутого би-би-сишника, и в конце концов его достанут и на стыке веков убьют на одной из московских улиц.

Но, несмотря на мои политические взгляды, он мне не менее дорог, чем Сафармад.

Тогда, в конце 70-х мы «отправили» его в московский Литинститут. Благодаря чему, у меня вскоре завязалась, можно сказать, дружба и длительная переписка с Львом Озеровым. Как-то втроем мы даже ездили в Переделкино на могилу Пастернака. Лев Адольфович, который хорошо знал Нобелевского лауреата, – читал нам его стихи и свои, только что напечатанные, кажется, в «Известиях». Пили вино, потом, уже вдвоем с Искандаром – шатались по ночной Москве и дурашливо гордились тем, что наш старший друг, который написал знаменитые строки

«Талантам надо помогать,

бездарности пробьются сами»,

таскается с нашими опусами по редакциям и всячески помогает, освобождая от необходимости пробиваться…

Самостоятельно пробивался только Сафармад(и пробился-таки), но ему простительно – он не был знаком с Озеровым и мог себе это позволить.…

13 февраля 90 года на окраине Душанбе мой новенький «Москвич» забросали булыжниками, повыбивали все стекла, но мы с женой чудом вырвались из окружения обкуренных суверенитетчиков – исламистов.

Полуослепший от осколочного града, – не удержи я тогда руль, и колесо моей истории с биографией вспыхнуло бы точно так же, как многие колеса в тот день на улицах мятежного Душанбе…

Пустовато на душе. Но я подхожу к книжной полке, и жизнь обретает значение.

=======================================

ГЛАВА ПЕРВАЯ ( злоба дня )

* * *

Нет на свете печальнее повести,

и глаголит она вечево:

у одних есть всё, кроме совести,

у других, кроме совести – ничего.

STOLIZA MIRA

Где в Душанбинки узенькое устье

ныряют маки с пьяной муравой,

я жил в одном столичном захолустье,

тоскуя о столице мировой.

Меня влекло не к пирамидам Нила,

но, как картина таинством мазка,

Москва меня манила – не Манила,

не Антананариву, а – Москва! -

с ее славянской славою и словом

на площадях и в улочках кривых,

а не с молвою, пахнущею пловом,

что есть руками так и не привык.

И, глядя, как всемирные ребята,

что ни бельмеса, – месят и метут,

я по Арбату шел, как по Рабату,

который – точно знаю, что не тут.

Я не был в Дели, хоть и йогой в теле

я душу распрямлял и искривлял,

но хочется увидеть, словно в Дели,

корову

на лужайке

у Кремля.

Привет, корова! Где же ты, корова

и для тебя неписанный закон?..

Эй, подворотня старая, здорово!

закованная страхами замков…

Москва резная – стала отрезная

от той Руси, что тает вдалеке.

Кому нужны Поленовы? Не знаю.

Еще нужны кому-то – на Оке*.

А здесь Москва – похожая на Трою,

хоть и вдали от громогласных войн…

А ведь была столицей мировою,

когда была ты

просто мировой.

* дом-музей художника В.Поленова – автора "Московского дворика" и других картин, живописующих старую Москву – находится на берегу Оки в Тульской области.

ГОД СОБАКИ

1.

Собака – твой друг. И собаки вокруг.

И друг твой собакой становится вдруг.

И сколько же, думаю, русских людей

сегодня овчарок немецких лютей!

Приличные люди,

и непостижимо,

что в каждом зарыта собака режима.

И этот артист, что поет о великом, -

все та же овчарка

с поставленным рыком.

И этот на бойню ведущий программы

всё больше – про мясо, всё меньше – про гаммы.

И эти в Госдуме – ура-патриоты

России,

хотя уж давно – киприоты.

Нет-нет, и в деревне в своём магазине

иная овчарка пастишку разинет.

Овчарки – в Москве, под Москвой, на Кавказе -

везде, где хозяин – при нефти и мясе,

законный грабеж воровством не считая…

А те, кто считает – пусть ест нищета их.

(Чтоб даже и этих незлобных людей

жизнь сделала завтра овчарок лютей)…

2. ("60 минут" плюс)

Показушники,

горлопаны,

великаны из мелюзги -

мою Родину заболтали.

Поженились гайки с болтами

и расплющивают мозги.

ВОРОН

Я – ворон, я чую, чья песенка спета,

чья во поле гаснет звезда заревая.

И выклюю глаз – как сокровище света,

и – черный снаружи – внутри прозреваю.

Я – ворон, я гладил когтистой ладошкой

пустых черепов мозговые скрижали.

В той жизни я, кажется, был головёшкой -

дубовым распятьем, сгоревшим в пожаре.

Был чёрен, как ночь, я, стал чёрен, как день, я

и сам зависаю падучей звездою -

над местом рожденья, где месторожденья

хоронят мои вековые гнездовья:

добытчики нефти, склоняясь к обычаю

объять все четыре известные стороны,

по белому снегу кружат над добычею,

такою же чёрной, как вещие вороны.

Я – ворон, я грежу глухими местами,

где к шуму глухие играют на лире

и флейтах волшебных…

Когда же не станет

меня, как кино чёрно-белого в мире,

вы перья мои, как индейцы, носите

и помните старого ворона сказ:

чтоб свет моих глаз вороненка насытил,

пусть ворон у ворона выклюет глаз.

* * *

Лежит деревня – вылитый покойник.

А на погосте – прах из городов:

всё люмпены, но есть тут и полковник,

и трагикомик – чуть ли не Брандо.

А в самом центре, как бы первый номер,-

зарыт бандит,

и памятник ему

всех усмиряет, кто еще не помер,

к большому удивленью моему…

Хиреют сёла, и не делай вида,

что есть на их спасение подряд.

О кирпичах и кладке деловито -

не в избах, а у кладбищ – говорят.

Бежит шоссейка – узкая и древняя -

обочь холмов гвоздичных – на Ростов,

и умирает

русская деревня,

и расцветает

город из крестов.

МАТЕРИНСКИЙ КАПИТАЛ

О чём мечтают эти парочки,

гуляя лунною тропой?…

Родили Галочку – для галочки,

как говорится, на пропой.

Стенала мать, терпеть не в силе:

"Не плотют, суки, за тебя!"

Пить было не на что, но пили

и били Галочку любя.

Еще не просто "материнский, -

произнести ей, – капитал",

но материться – мастерица, -

заметит тетя-капитан.

Придут улыбчивые люди,

повеет праздником от них…

И вот она – одна в приюте,

одна из множества одних.

Мать – в забытьи, в бегах братишка,

отец и вовсе – дух святой…

И что ей книжки да коврижки,

когда любимые картишки

ребенка

выплеснут с водой!

И блёсткам нового наряда,

всей новой жизни кутерьме

она и рада и не рада

в своей игрушечной тюрьме.

Ни даже шумной склоке галочьей

с чужой чижихой и чижом -

не хочет радоваться Галочка

в приюте чудном, но чужом…

Я ухожу. Все так ухожено,

никто истошно не орёт,

и бесполезный пес скукоженно

сидит, как нищий, у ворот.

И словно сломанная палочка,

коряво вписана она -

демографическая Галочка -

в квадрат казённого окна.

МЕЛЬЧАЕМ

"Увеличиваем мужское достоинство"

Из газетных объявлений

С холодом и солодом борясь без устали

среди таких же ободранно-бодрых,

нет, мы не русские,

мы слишком узкие:

мужики в плечах, бабы – в бёдрах…

Народ погрузился в слащавый уют,

качает силёнку по моде,

но брать разучился, когда не дают

(а если дают, то по морде).

Все чаще – не курит и в рот не берет,

не делает деток, потешный,

но делает весь просвещённый народ

кредитный минет импотечный…

Мельчаем.

Тянитесь, старик и юнец!

Конечно, всесильна природа,

но, может, хоть так – оттянем конец

великого нашего рода.

СТРАНА ТЕРПИМОСТИ

Страдая, как юный Вертер,

ветер устал в степи мести.

Только все стерпит ветер

в этой стране терпимости.

Эту страну, где пир на весь

мир, хоть победа – Пиррова,

терпим как дом терпимости,

кариатид копируя.

Терпит девчонка в Люберцах

первый нырок под платьице.

Стерпится, значит, слюбится,

слюбится, значит, заплатится.

Стерпим души ли вынос

из тела, монеток тридцать ли…

И лишь терпеть нетерпимость

терпенье не может в принципе.

В этой стране терпимости,

где лижут, покуда гложат,

терпим по-екатеринински -

ложь, как на ложе лошадь.

Мне ж сексуальней – область

промозглого места лобного,

где бы терпенье лопалось,

чтобы страна не лопнула.

Чтобы сквозь шик и вшивость

в веселии этом жутком

чтобы не разрешилась

царствующим ублюдком.

Чтобы ослы и пони

в ранге послов не спорили,

англиям да япониям

хватит ли территории…

Страдая, как юный Вертер,

ветер устал в степи мести.

Только все стерпит ветер

в этой стране терпимости.

* * *

Господин и мадам,

товарищ и товарка!

Айда на майдан,

там будет жарко!

Всякий полет -

антиплесень!

Майдан запоет

новую песнь!

Будут бандуры

и Стеньки Разины!

Не будет Бандеры,

майданы – разные.

Ты власть дожми

до последней черты!

Тебе должны

больше, чем ты!

Пусть нефть и газ -

для масс и нас .

А те – сосут

другой сосуд!

Вон из ванн

всех, кто не кормит!

Народу – диван,

«слугам» – коврик.

Умному – честь,

честному – есть!

А царей и князей

по музеям глазей!

Тем, кто врёт,

в кредит и так

жить не даёт -

дадим в пятак!

Кто взятки берёт,

бери чемодан!

Россия, вперед! –

айда на майдан!…

БЫЛА СТРАНА

В виду прогнозов, чаще чёрных,

с тоскою думаю про это:

была у нас страна ученых

и даже больше, чем поэтов.

И от Голгофы не "косила",

и не прощала зла Иуде, -

такой она была – Россия,

такими были эти люди.

Их тахтамыши не добили,

ни даже гитлеровцы в пытках…

На то у нас свои дебилы -

для добиванья недобитков.

Нам наше прошлое – не знамя,

не герб, светящийся на нём.

Лица истории не знаем,

зато легко опознаём

тех, кто лежит уже покорно,

и значит, вешай, опера,

на них серийные реформы -

убийц с пером из топора…

Намедни слышал от дебилов

в одной разборке ДТП,

что мы уже страна, де, Биллов -

ну тех, что Гейтсы и т.п.

Хотя т.п. и Биллы Гейтсы

не жмут на газ при знаке STOP,

и плохо верится, что греются,

как мы, сжиганием мостов…

И вновь мне слышится: "Ну чо ты,

опять про то? Пиши ПРО ЭТО…"

Была у нас страна ученых

и даже больше, чем поэтов.

ИДЕЯ

Господин Президент!

Идея не спёрта:

чтоб Отчизна стала хоть на рупь целей,

предлагаю сделать ОЛИМПИЙСКИМ ВИДОМ СПОРТА -

БОРЬБУ С КОРРУП-ЦИЕЙ!

(Из всех борьб эту борьбу выбрав,

мы БЕЗ КОНЦА боремся за народное счастье,

ведь и в олимпийских играх

главное – не победа, а участие).

Не надо ни серпа, ни молота,

надо только идею протолкнуть где надо,

и тогда все олимпийское ЗОЛОТО

завоюет наша команда!..

ДЕЖАВЮ

25 лет!

Если бы в начале девяностых я совершил убийство

и получил за это 25 лет, -

я бы уже вышел на волю.

Но я никого не убил

и провел весь этот срок на воле,

которая ничем не лучше тюрьмы,

потому что здесь – все то же самое:

сверху – воры в законе,

внизу – мужики, обслуживающие воров.

Закон – тайга, прокурор – медведь…

Так за что же мне этот «четвертак»

без права на УДО?

Видимо, именно за то,

что 25 лет назад я не убил

ни Одного, ни Другого, ни Третьего…

что, возможно, помешало бы им

превратить

очищающуюся от скверны страну

в криминальную зону,

и я вышел бы уже в объятия спасённой матери-Родины

со счастливым чувством освобождения,

а не с гнетущим чувством дежавю,

которое сопровождает нынче

откинувшегося зека.

МАРШАЛ ЯЗОВ

Говорили: "Убей!

Присягая грядущим столетьям,

продырявь, размозжи

эту гниль мозговую…"

Увы!

Поотвыкнув от войн,

он протухшим своим пистолетом

гнить Россию обрёк -

с непростреленной той головы.

СИДИМ

1.

Был дед Ефим могуч и крепок,

не дергал коллективных репок,

но, первый парень на деревне,

он с корнем

вырывал деревья!

А, квасу с медом похлебав,

сажал великие хлеба.

Ко справедливости влеком,

был "кулаком" – бил кулаком -

когда бездельников немало

пронять добром не помогало…

Когда же, красный крик издав,

взойдет Октябрьская звезда,-

то всей воспрянувшей деревней,

как он когда-то гнул деревья,

судом неправедным и скорым -

его согнут

и вырвут с корнем.

Кому ж не любо пособить

такому опыту вселенскому,

такой невиданной селекции -

все вырвать,

чтобы посадить!

2.

Помыкал лагерного горя

("за голосок") и дед Григорий…

Потом – война, ценою в ногу :

со всеми в ногу, слава Богу,

дополз -

с медалью "За отвагу",

назад не сделавши ни шагу.

И часто сиживал на праздник

уже в президиумах разных…

3.

Я не сидел,

но в новой "раше",

похоже, все мы – у пораши,

а на раздаче и на иконе -

уж четверть века -

вор в законе.

О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ

(штрихи к портрету)

1.

Деревня, где скучал Володя,

звалася – кооператив

"У трех озер", что на болоте,

Петра творенья супротив…

Вот вынес с мусором ведро он,

вот взял кого-то на бедро он,

а то, забывши о бедре,

все думает о том Петре.

Что был велик – и по уму,

и по жестокости, и просто,

поскольку был такого роста,

что Вова выкрикнул ему:

"Пускай кому-то я и похер,

но я не похеру эпохе!"

2.

Когда б и чем ни ведал,

но, верный лет с пяти,

он никого не предал

на жизненном пути.

Ну, вот такое кредо,

такой вот принцип, ну:

он Ельцина не предал,

предавшего страну.

И – как живая тень его -

однажды поутру

он мерзость запустения

не предал

топору.

Ни в пятницу, ни в среду,

ни стоя, ни присев -

он никого не предал,

ну, не считая…

всех:

и этих – что в колоннах,

и тех – по одному:

сто сорок миллионов -

ИМ ПРЕДАННЫХ ЕМУ.

..................................

Мы – долгозапрягатели,

и я, один из них,

зову и жду Предателя

предателей моих.

КОМПЛИМЕНТАРНОЕ

"Давайте говорить друг другу комплименты"

Б.Окуджава

Я вечных перемен искал, как Виктор Цой,

и стала жизнь моя не жизнь, а бег трусцой.

Ну что они дадут вам эти алименты!?

Давайте говорить друг другу комплименты?

Хотел на абордаж взять девушку на Шиловской,

а у нее – стрелок, дедуля, ворошиловский.

Чему хорошему научат те Клименты!

Давайте говорить друг другу комплименты?

Вот нефть сосет толпа, на остальных рыча,

хоть в нефти – и твоих прапращуров моча,

но ренты хоть чуток и то получишь хрен ты.

Давайте говорить друг другу комплименты?

Вот ты его полил, как бы творя добро,

и он тебе – с дерьмом на голову ведро.

Даешь эксперимент! – забудем экскременты

и будем говорить друг другу комплименты!?

А вот и репортер – сует свой нос повсюду:

в отмытое бабло, в немытую посуду,

такой вот детектив, а мы – его клиенты.

Давайте говорить друг другу комплименты?

Живите целый век и два – монументально,

хотя и век, и два проходят моментально,

и, говорить спеша друг другу комплименты,

припомните мои невинные моменты.

К РОССИИ

Твои безлюдно-нелюдимые

просёлки – сумрачны и кривы, -

Россия.

Мачеха.

Любимая

моих дедов, бежавших в Хивы.

Где током света оросили

те феодальные потёмки.

И пели песни о России

их просветлённые потомки…

…Теперь бегут они, несметные,

сквозь дали дедовские дальние -

всё с фотографиями светлыми -

в твои потёмки феодальные,

где – беспрерывные успения

и бесприливные отливы

и эта мерзость запустения

твоей поэзии и нивы…

Где ж весь клубничная и клубная?

Где ж песнь, что радовала шаг?..

Вернись и ты, Россия блудная,

с кривой дорожки

на большак!

1996 г.

* * *

Я тебя, олигарх, не убил, потому что

было весело вам, но и нам ведь не скучно:

о картошке забота была и о луке,

надо было семью приготовить к разлуке.

Я тебя не убил в этот час потому,

что девчушка в пруду закричала: "Тону!"

В час другой потому я тебя не убил,

что добрейшей душе на лекарства бомбил.

То спешил я туда, то стремился сюда,

а убить, мне казалось, успею всегда…

Чтоб тебя, олигарх, среди прочих найти,

сколько ж славных убийц встретил я по пути!

Не умевших стрелять, отравлять и душить,

но умевших друг друга любить от души!..

Я тебя не убил и уж вряд ли убью -

ибо ты, не в пример вон тому воробью, -

не замерз, а дрожишь – за навар, за товар,

потому что всего лишь – дрожащая тварь.

И за то я тебя расхотел убивать,

что за всякую тать где-то молится мать.

И за то, что, бросая страну на распил,

ты меня – вот такого – во мне не убил.

ПЕСНЬ МОСКОВСКОГО БОМЖА

Давайте, господа, любезничать не будем.

Я праздника хотел и пел по вашим нотам.

И, зная, что умру, как праздник среди буден,

я умер, господа, товарищи и кто там?

Вы можете вполне законно и пристойно

списать меня в расход и с площади жилой

и подыскать барак, и обозначить стойло…

Не надо только врать, что я еще живой.

Что ради долгих лет – на завтрак и к обеду

мне соков припасли, а не сивушной жижи.

Не надо только врать, что верю я в победу

реформ и прочих форм над содержаньем жизни.

Где ничего свежей не ждет нас, чем могила,

где пусто на душе, когда набито тело,

где Бог всего один и сто чертей на рыло, -

я умер оттого, что жизнь осточертела.

Я умер. Обо мне и хорошо – не надо.

Заткнитесь, господа, и слушайте сюда:

есть хата у меня, что в самом центре ада,

и никакой родни… Спешите, господа!

ГОРИМ… (2010 г.)

Ну вот тебе и твой экстрим -

горим, любимая, горим!

Горим не сразу – понемногу.

Чем дальше в лес, тем ближе к Богу.

Все что горит – неповторимо.

Горит течение Гольфстрима.

И Третий Рим неповторим,

и Мир Единственный. Горим.

И солнце, словно маргарин,

на небе плавится. Горим.

И – словно траурный излишек -

не гаснут свечки нефтевышек.

Сгорю и я, лишь пепла горка

возникнет – жалко и прогоркло.

Сгоришь и ты, моя родная,

над горкой этою рыдая.

Сгорит сосед с соседкой Клавой,

сгорит Звезда, Орел двуглавый…

О, нет – двуглавый не сгорит.

Он улетит на остров Крит.

Иль в голубятне олигарха

пересидит, слезясь и харкая.

Потом, когда сгорит до тла

сосна, береза и ветла,

он воспарит над пепелищем,

где мы, сгорев, горенья ищем.

И вновь, спасая от напасти,

горят глаза пожарной власти.