Читать книгу Качели - Геннадий Николаевич Седов - Страница 1

Глава первая

1.

«Неспетая песня моя», – услышала Ксения, схватив трубку назойливо верещавшего телефона.

Звонил Лёньчик.

«Где пропала? Как поживаешь?»

Было семь с четвертью утра. Она ещё не завтракала, успела только принять душ, стояла возле журнального столика полуголая.

– Лёньчик, – произнесла по возможности приветливо, – что у тебя? Давай побыстрей, я тороплюсь.

Ему, оказывается, срочно понадобился телефон Кицисов. Хочет пригласить их на парти в следующую субботу.

«Вас мы тоже ждём! – звучал жизнерадостный его голосок. – Когда возвращается твой благоверный? Приходи в любом случае, мужиков будет достаточно».

Она листала торопливо телефонную книжку: опять Кицисы! Все поголовно помешались на Кицисах…

– Записывай!

Продиктовала номер телефона. Лёньчик не унимался: глупо острил, захлёбывался словами. Поведал об обалденной какой-то сауне под Ашкелоном на минеральной воде из источника неподалёку от моря, куда стоит семейно прокатиться, предлагал выгодную опцию по страхованию автомобиля в агентстве своего приятеля.

– Лёньчик, ты чо? – не выдержала она. – Какая опция? Мы же продали машину, забыл?

Она внюхивалась в запах доносившийся из кухни. Пахло горелым.

«Ё-о моё, действительно, – заржал он. – Вылетело из головы».

– Подожди минуту!

Ринулась в дверной проём, выключила конфорку под объятой паром, прыгавшей на плите кастрюлькой, откинула крышку. Овсянка безнадёжно сгорела. С кухонным полотенцем на плече, дуя на обожженную ладонь вернулась к телефону.

«Слушай, – не унимался Лёньчик, – Ксюшка! Есть классный анекдот».

– Всё, извини! – оборвала она его. – Мне надо бежать.

«Болван! – бормотала влезая лихорадочно в туфли, хватая сумку и не попадая ключом в прорезь замка входной двери. – Трепло ходячее!»

Вспомнила (уже на лестнице), что забыла перед уходом заскочить в туалет. Ни поесть не успела, ни привести себя в порядок. Неслась галопом к остановке и, разумеется, прозевала автобус. Следующий, вообще, куда-то провалился. Опоздала, в результате, на работу, схлопотала выговор от хозяйки.

День начинался с левой ноги. Незадолго до перерыва забарахлил кассовый автомат, пришлось пересесть за свободный, был инцидент с сомнительным чеком – клиент нагло на неё наорал, за обедом она съела какую-то гадость. Смена тянулась бесконечно. У неё устали глаза, и цифры на экране расплывались и ускользали как её разбросанные, беспорядочные мысли.

Идти домой не хотелось. Брела чувствуя чудовищную усталость в духоте медленно остывавшего августовского дня Было желание перешагнуть парапет, лечь лицом в траву газона чтобы ничего больше не видеть и не слышать.

А город, между тем, оживал в ожидании вечерней прохлады. Обрастали людьми прилавки фалафельных и шашлычен, проворные девочки-официантки в фирменных мини-юбочках расставляли весело щебеча столики и стулья посреди тротуара, расстилали скатёрки, ставили вазочки с цветами. Густел поток автомобилей на улицах, вспыхивали там и тут неоновые огни. В посвежевшем воздухе носились ароматы жареного мяса, выхлопных газов, женских духов.

Людская река несла Ксению в лабиринты экзотических улочек Старого города с вереницей магазинчиков, ателье, кафе, ресторанов, под яркий свет витрин, разноголосицу толпы, оглушительную музыку из проносившихся мимо машин с хохочущими подростками. У неё было любимое место – уединённый запущенный скверик между Музеем истории и полуразвалившейся арабской мечетью, на изразцовом куполе которой светился в лунные вечера небольшой полумесяц из тёмной кованой меди. Здесь можно было сидеть невидимкой в полумраке, смотреть на переливчатые огни, думать без помех

Она отыскала в глубине аллеи укромный уголок среди пышно разросшихся кустов олеандра, села на скамейку, вытянула усталые, неподъёмные ноги.

Густел на глазах вечер, наплывала из близкой пустыни ночь, кричали над головой слетавшиеся на ночлег птицы.

Вспомнила в который раз о Кицисе. После субботнего пикника он исчез. Не попадался на глаза, не звонил. Обиделся? Странно. Вроде бы, не из-за чего.

«Кицис, Кицис, Кицис, – выплыло из памяти. – Где вы? Отзовитесь!».

Остро захотелось его увидеть. Поговорить о книгах, музыке, театре. Поспорить как когда-то. Они ведь часто спорили по самому разному поводу, доходили порой до крайности. А настроение всё равно бывало замечательным: рождались в пылу словесных перепалок неожиданные мысли, возникал удивительный подъём в душе, кровь горячо вскипала (Как результат, диспуты неизменно заканчивались в постели).

Вздохнув она откинулась на спинку скамьи.

Розовые в свете дальних фонарей плыли по небу облака, холодил лицо ветерок. Она смотрела в перспективу маслянисто-чёрного шоссе с мигавшими огоньками стоп-сигналов и тоже плыла куда-то. Смежались сами собой веки. «Кицис, Кицис, Кицис», – слышалось отчётливо в гвалте птиц…

2.

В Южном университете бывшего СССР, куда она поступила из-за сумасшедшего конкурса лишь со второй попытки, аспирант кафедры искусствознания Валентин Кицис слыл знаменитостью. Девчонки всех шести факультетов взахлёб говорили о нём. О его воспитанности, манерах. Его умении модно и со вкусом одеваться – исключительно во всё импортное. О его артистических успехах на сцене самодеятельного студенческого театра, где он играл роли героев-любовников. О притягательной, мужественной улыбке красавца и победителя.

Жгучий интерес женской университетской половины к синеглазому кумиру подогревался необъяснимым и волнующим обстоятельством: публично демонстрируемой верностью единственной даме – при таком-то сонмище соискательниц! Было над чем поломать голову. Ладно бы дама была как дама. А то ведь серенькая невидная птичка с исторического факультета, старообразная, с невыразительным личиком, уступавшая по всем статьям ослепительному спутнику.

Их видели вместе на факультетских вечерах, в плавательном бассейне, на танцах по субботам в парке Дома офицеров, на репетициях студенческого театра. Стоило где-то появиться Кицису, рядом непременно оказывалась птичка.

Слухи по этому поводу ходили самые невероятные. Новая Ксенина подруга по общежитию геологичка Женечка, писавшая Кицису любовные письма в стихах изменённым почерком, всерьёз уверяла, что кумир повязан какой-то давней клятвой с генеральской семьёй птички, оказавшей в своё время гонимым за что-то родителям Кициса важную услугу, чуть ли ни спасших их от суда.

– Пойми, дело в его порядочности! – нашептывала в темноте тесной четырехкоечной комнаты общежития стараясь не разбудить спящих соседок. – Верность слову, понимаешь?

В принципе, всё могло быть. Женечка с её двухлетним стажем влюблённости копала основательно в подноготную Кициса – раздобывала сведения о нём где и как только могла. От неё Ксения – под величайшим секретом! – узнала о каком-то наследственном недуге кумира. Что-то с механизмом центральной нервной системы. Внешних признаков никаких. Это как бомба замедленного действия, может проявиться внезапно. Отсюда его необычный темперамент.

– Ну, ты понимаешь…

Щёки у Женечки пылали, голос дрожал.

Незадолго до Нового года она потащила Ксению смотреть Кициса в новой сценической роли, принца Гамлета. Спектакль студентов собирались везти на смотр самодеятельного художественного творчества в Москву, рассчитывали, как минимум, на диплом, а по максимуму на лауреатство, шуму вокруг было до небес, на премьеру пригласили кучу почётных гостей, руководивший самодеятельным коллективом народный артист Гладильщиков направо и налево давал интервью, местный драмтеатр уступил студентам свою основную сцену.

Женечка совершила невозможное: добыла пригласительные билеты в третий ряд партера, у самого прохода, не без тайного расчёта, как догадалась Ксения – опередить в конце спектакля всех, кто ринется на сцену обниматься и дарить цветы. Она была полна решимости быть у рампы первой. Взволнованно улыбавшаяся, в платье с кружевным воротничком, держала на коленях букет темно-бордовых роз купленных за бешеные деньги в разгар зимы на рынке, стоивших ей половины стипендии.

– Странно, почему они не начинают? – вскидывала густо накрашенными ресницами. – Уже половина девятого…

Ксения чувствовала себя безмятежно. Сосала леденец, разглядывала публику. Царившая вокруг нервическая обстановка нисколько её не занимала. Миром её увлечений был спорт. Это началось ещё в школе – она хорошо бегала, плавала, играла в волейбол. В университете увлеклась прыжками в воду – у студентов был свой плавательный бассейн, штатные тренеры. Она быстро вошла в число ведущих прыгуний с трамплина, была кандидатом в мастера спорта. Не уговори её Женечка, в жизни бы не пошла ни на какую самодеятельность: зря только время терять. Собираясь в театр заранее настраивала себя на скуку, и просчиталась. Спектакль оказался замечательным, студенты играли великолепно, и лучше всех пассия Кициса с исторического факультета (Ксения впервые узнала по театральной афишке её имя: Алла Горячева)

Её Офелия словно парила невесомо тоненькой фигуркой над сценой, была трогательной и беззащитной. Удовольствием было слушать её негромкий, мягкого тембра голос, следить по выражению лица, как живо, глубоко воспринимает она реплики партнёров. Это была настоящая актриса, свободная, уверенная в себе. Игравшая почти без грима выглядела потрясающе красивой – ничего общего с непривлекательной птичкой, какой казалась всегда в обществе неотразимого спутника.

Зато спутник на сцене неожиданно потускнел. Датский принц в исполнении Кициса был назойливо картинен. Опускал то и дело в задумчивости голову давая возможность тщательно завитым локонам эффектно падать на лицо, с излишней страстностью декламировал текст.

Но любовь, как известно, слепа. Было ощущение, что никто в зале, кроме неё, этого не замечает. Едва отзвучала последняя реплика Фортинбраса: «Войскам открыть пальбу!», поклонники и поклонницы завыли от восторга, окружили толпой сцену и чуть ни полчаса нестройно и восторженно орали: «Кицис! Кицис!». Десяток девиц карабкались спотыкаясь на каблуках с букетами и сувенирами по боковой лесенке, и во главе их – Женечка. Она первая впихнула кланявшемуся на авансцене кумиру поникшие у нее на коленях розы, которые горе-Гамлет немедленно передал скромно стоявшей рядом Офелии…

3.

На зимние каникулы Ксения полетела в Мурманск, проведать и поддержать мать. После перенесенной операции, похоже, наступило улучшение: мама неплохо выглядела, стала прибавлять в весе. Отчим, капитан рыболовного сейнера, сутками пропадал в доке, где ремонтировалось перед путиной его судно, и они коротали время вдвоём. Перешивали что-то из вещей, готовили еду, лежали обнявшись на диване, смотрели телевизор. Идти было некуда и не хотелось – за окнами мела пурга, стояла полярная ночь. Забредали изредка на огонёк мамины школьные сослуживицы, педагоги старших классов. Сметали в прихожей снег с меховых шапок и дублёнок, стучали дружно каблуками о коврик. Мама рассаживала гостей, неслась к буфету, доставала бутылку «Столичной», хрустальные рюмки, извлекала из холодильника литровые банки с домашними разносолами, подмигивала заговорщицки подругам:

– Гульнём, бабоньки! Где наша ни пропадала!

Пить ей было нельзя, она лишь пригубляла рюмку. Разгорячённые гости шумели за столом, обсуждали школьные новости. Закипал на плите чай, мама сама разливала его из пузатого чайника в расписные позолоченные чашки. Женщины благодушествовали, хвалили мамино варенье, выпивали по рюмочке вишнёвого ликёра, долго прощались в передней.

Глядя на мать Ксения думала: ничего-то в ней не осталось еврейского, ни в облике, ни в речи. Типичная северянка с экзотической фамилией Ройтман.

В доме была неплохая библиотека – отчим не жалел денег на книги, и Ксения навёрстывала упущенное, читала до трёх, до четырёх ночи.

– Как же это ты так у меня опустилась? – притворно-строго говорила мать. – «Мастера и Маргариту» не читала! Будущий библиотекарь!

Её интересовала интимная Ксенина жизнь. Боясь показаться нескромной начинала издалека, с житейских случаев, туманных намеков…

– Мама-мама, – теребила её за плечи Ксения. – Ну, чего ты хитришь? Ну, видно же, ей богу! Ну, нет у меня никого! Честное благородное слово!

– Как это нет! – пугалась не на шутку мать. – Ты что, урод?

– Да не в этом дело! – отбивалась смеясь Ксения. – Сейчас нет! В данную минуту! У меня же студенческая спартакиада на носу, мне норматив мастера спорта нужно подтвердить! Кровь из носу! Ясно!

На самом деле она пережила за время учебы два романа. Один с однокурсником, закончившийся обоюдным охлаждением, другой с тренером Павлом, за которого едва не выскочила замуж.

У Павла была мечта: уехать заграницу. Заработать валюту, купить машину, приодеться. «Обарахлиться», как он выражался. Цели своей он добился: оформил контракт на шесть лет по линии министерства высшего образования на работу в Анголу, предложил Ксении расписаться и ехать с ним.

Она колебалась. Павел был первым мужчиной, пробудившим в ней чувственность. Звёзд с неба он не хватал, читал одни детективы, стоически терпел, когда она ставила на проигрыватель пластинки с любимыми композиторами: Моцартом, Григом. В нём была надёжность. Не выпивоха, не бабник, руки золотые: в два счёта починит электроплитку, утюг, врежет в дверь новый замок. Идеальный спутник жизни.

Что-то, однако, мешало дать согласие, труднопреодолимый какой-то порожек. Был случай, они решили провести неделю в профсоюзном пансионате на Сыр-Дарье. Сняли деревянный домик на сваях, ловили рыбу, катались на лодке. На третьи сутки она затосковала: им не о чем было говорить. Павел бегал вдоль берега трусцой, копал в высохшем болотце за оградой червей, вырезал по вечерам охотничьим ножом трости из бамбука на сувениры приятелям. Она слушала на крылечке транзистор, отмахивалась от роившихся вокруг комаров. Думала с досадой глядя в открытую дверь, где он воодушевлённо трудился над очередной тростью: бесчувственный чурбан! рационалист! Пока не доделает дурацкую палку, о её существовании не вспомнит.

Мир Павел, точно, собой не заслонял. В глубине души она сознавала: проживёт спокойно без него. Не затоскует, не помчится сломя голову едва лишь он позовёт. Могла вообразить себя с другим мужчиной, неважно, с кем именно – главное, что это не выглядело невозможным: почему, собственно говоря, нет?

В Анголу он уехал один, они переписывались. Павел на что-то надеялся, она его не разочаровывала: не знаешь как повернётся жизнь, верный мужчина на запасном пути никогда не помешает…

За несколько дней до её отъезда из Мурманска, в пятом часу утра в спящей квартире раздался телефонный звонок. Первым у телефонного аппарата оказался разбуженный отчим.

– Ксения, – отворил дверь в её комнату. – Там тебе звонят по междугороднему…

Полусонная, натянув на плечи одеяло она прошла к телефонному столику, взяла трубку.

«Минуту, сейчас будете говорить»… – услышала голос дежурной телефонистки.

Переминалась на холодном полу босыми ногами, придвинула кресло, села. В трубке прозвучал срывающийся Женечкин голосок:

«Алло! Ксюша? Это я! Не перебивай, ладно? Я с междугородного пункта, звоню по талону… У меня только семь минут»…

На линии потрескивало, попискивало, переговаривались какие-то посторонние голоса. Она подтянула ноги к подбородку, закуталась плотнее в одеяло.

«Ксюша! – с чувством говорила Женечка. – То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами, об этом не должен знать ни один человек. Иначе произойдёт трагедия!»

Женечка на том конце провода торопилась, глотала слова.

«У нас с ним произошло, понимаешь! Он меня взял как женщину. Уже несколько раз… Я тебя, наверное, разбудила, да? Ксюшенька, родная, прости! Я так счастлива! Только умоляю, слышишь? Никому ни слова! Обещаешь?»

Из спальни вышла заспанная мать, спросила вполголоса:

– Что-то случилось, дочка? Кто звонит?

Она махнула рукой:

– Иди, всё в порядке.

И, следом, в трубку:

– Кто, чёрт возьми, взял тебя как женщину? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?

«Как ты не поймёшь, Ксюша! – послышался ответ. – Это же он! Неужели не догадываешься? Он, он!»

В трубке проскрипела мембрана, механический голос телефонистки произнёс:

«Абонент, ваше время истекло!»

Раздались короткие гудки.

4.

О грехопадении Кициса говорили в те дни не меньше, чем о последовавшем вскоре падении Берлинской стены. Говорили в основном университетские женщины. Им, что называется, наплевали в душу. Идеальный мужчина, рыцарь без страха и упрёка оказался на поверку заурядным потаскуном, каких вокруг пруд пруди. Почуял поблизости бабский подол, и разом сделал стойку. Тьфу!

Публика ожидала дальнейшего развития событий, и они не замедлили последовать. Продолжавшая хранить тайну отношений с Кицисом Женечка тайно сделала аборт. Тайна немедленно сделалась всеобщей.

«Что-то нас ждёт впереди?» – злорадствовали мигом возненавидевшие Кициса оскорблённые поклонницы.

Кумир ничем себя не выдавал. Связь с геологичкой не афишировал, продолжал как ни в чем не бывало появляться с прежней пассией. Осчастливленная Женечка честно держала язык за зубами доверяя под величайшим секретом подробности отношений со знаменитым любовником ей одной: знала, что она не проболтается.

Подругу было не узнать. Куда девалась большеротая, с наивной чёлкой на лбу провинциалка по любому поводу удивленно распахивавшая глаза? Любившая восклицать: «Ну ты!» и «Ой, это прямо!..» У неё изменилось всё: походка, причёска, глаза, способ выражать мысли. Как заметил редактировавший университетскую юмористическую газету «Колючка» признанный сердцеед и остряк Эдик Акопян: «Я снова поверил в Дарвина. Эволюция может творить чудеса». Чего не смогла достичь вузовская система воспитания и дружески опекавшая чокнутую геологичку Ксения сделали любовь и страсть.

– Я буду достойна его, вот увидишь, Ксюша!

Женечка стала посещать открытый для школьников старших классов дневной музыкальный лекторий «Знаете ли вы классическую музыку?» (Кицис играл на фортепиано). Вечно голодная как крыса, стрелявшая где только можно десятку взаймы сшила в ателье Дома офицеров, самом дорогом в городе, шикарный костюм из серебристо-бежевого итальянского велюра в котором появилась на факультетском вечере подобно Золушке из сказки Перро.

В воздухе запахло грозой: у Женечки появились поклонники – такое и во сне не могло присниться! Причём, не завалящие неудачники готовые на любой вариант, нет! Ребята из первого эшелона, имевшие богатый выбор, и в их числе богач и кутила Эдик Акопян, в активе которого значились собственный мотоцикл «Иж-350» и любящий папа торговавший пивом на городском рынке.

Женечка повела искусную игру. Не строила из себя недотрогу, поклонников сходу не отвергала. Позволила Акопяну сводить себя вечером на шашлык и белое вино в «Стекляшку» с последующим провожанием на заднем сидении мотоцикла, но, однако, без заезда в Эдикину холостяцкую кооперативку, о чём редактор «Колючки» её всю дорогу умолял. Душу свою и тело Женечка берегла для единственного избранника…

5.

Странная, необъяснимая вещь – чувство, в жизни не угадаешь, какое выкинет коленце. Он же совершенно Ксении не нравился. Нисколечко!

Как-то ей навязали со стороны кафедры физкультуры поручение: провести воскресный однодневный турпоход в Голубиное ущелье в окрестных горах. В группе оказался Кицис окончивший к тому времени аспирантуру, читавший курс по истории театра на искусствоведческом отделении филфака. Рядом, разумеется, была Алла.

Ксения наблюдала за ними – в автобусе, перевозившем группу на горную турбазу, во время пешего перехода с несколькими запланированными подъёмами, спусками и короткими привалами.

Они выделялись среди остальных участников похода – бросавшейся в глаза спортивной формой, горными ботинками импортного производства. Кицис с чудным ровным загаром на лице был в ярко-алой штормовке и вязаной тирольской шапочке, с биноклем на шее.

На одном из привалов, когда она обходила закусывавших с аппетитом туристов, парочка предложила ей горячего кофе из термоса.

Она присела рядом.

– Посмотрите, какая красота! – протянул ей бинокль Кицис показывая на маячивший вдали, выветрившийся от времени горный кряж. – Замок графа Монте-Кристо.

Из вежливости она посмотрела.

– Да, очень красиво, – вернула бинокль. – Спасибо за кофе!

Алла в разговор не вмешивалась. Сидела на скальном выступе подставив лицо солнцу с закрытыми глазами. В неброском ее облике, вновь отметила про себя Ксения, был неуловимый шарм.

Всю оставшуюся часть пути Кицис крутился неподалеку. Похвалил за качество её спортивный костюм.

– По-моему, фирменный «Адидас». Я не ошибся?

Изумился, узнав, что костюм пошили для сборной команды спортсменов университета где-то, кажется, в Вологде.

– Вологда, это в Южной Америке?

– В штате Техас, – отзывалась она.

Кицис распустил хвост, откровенно флиртовал. Слушая его, что-то наобум отвечая она спрашивала себя: чем влюбил в себя голубоглазый доцент кучу университетских дур? Женечку? (А теперь еще, как говорили, преподавательницу английского Голенпольскую). Неужели только внешностью? Что так властно держит возле него неуловимо отмеченную качеством породы одарённую молчаливую Аллу? Несмотря ни на что?

Алла не обращала внимания, как ведет себя любовник. Рвала по дороге цветы, садилась в окружении дурачившихся парней на придорожный валун, ждала смеясь, пока очередной фотограф щёлкнет затвором камеры. Позволила Кицису, когда на обратном пути похолодало, накинуть на плечи шерстяной плед. Казалось, она нисколько его не ревнует, зная чего-то, чего не знают другие. Или ей было всё равно.

Дальнейшего знакомства с ними не последовало. Вежливо здоровались при встрече, могли перекинуться парой слов, и не больше. А жизнь тем временем бежала дальше, плела свою нить созидая неумолимо Ксенину судьбу. Подошло время выпускных экзаменов, она получила диплом библиотечного работника. А перед этим умерла мама, внезапно, во сне. Отчим ловил треску где-то в Атлантике, прилетел спустя три дня после похорон, все заботы легли на неё. Каменно отрешённая, в тёмной косынке по самые глаза заказывала гроб, оформляла бумаги, закупала продукты и водку для поминок. Так было легче, чем сидеть в гостиной у обеденного стола, на котором лежала в гробу со сложенными на груди руками восковолицая женщина с маминым лицом…

Большая часть выпускников библиотечного факультета избрала местом будущей работы районы Сибири и Дальнего Востока разумно посчитав, что, один чёрт, госкомиссия по распределению лучшего региона всё равно не предложит, а так хоть по праву добровольцев можно получить от государства небольшую дотацию на первичное обустройство, бесплатный билет до пункта назначения, суточные.

Ксению распределение не волновало: куда пошлют, туда пошлют. А вышло так, что она осталась в Южном. За неё горой встало местное спортивное руководство не желавшее отпускать на сторону перспективную спортсменку побеждавшую под флагами республики на престижных соревнованиях. Так она получила место заведующей отделом редких рукописей Государственной публичной библиотеки. Не желая того, по блату…

Разъезжались кто куда выпускники. Уезжала к месту новой работы, свободной и незамужней, дипломированный инженер-геолог Женечка. Все её мечтания и фантазии, попытки культурно и нравственно возвыситься до любимого человека пошли прахом. Кицис год уже как был женат на Алле, у них был ребёнок, с Женечкой он больше не встречался.

Накануне её отъезда они решили посидеть где-нибудь вдвоём. Выбрали любимый студентами недорогой ресторанчик неподалёку от университета, заказали бутылку шампанского, котлеты по-киевски, фирменное мороженое – кутить, так кутить!

Был душный вечер перед дождём, в зале стоял полумрак, горели только настенные бра. Знакомый официант Алик зажёг на столике три свечи в подсвечнике, пожелал приятного аппетита.

– Ну, – подняла бокал Ксения, – давай! Зa всё хорошее! Чтоб не забывать друг друга!

– Я тебя, Ксюша, никогда не забуду! – горячо отозвалась Женечка! – До гробовой доски!

Привстала чокаясь с мокрыми глазами.

Они прожили вместе бок о бок пять лет, считались подругами, но только сейчас, глядя на залитое слезами лицо Женечки утомлявшей её часто приставаниями и откровениями, Ксения поняла, какой Женечка, в сущности, чистый, цельный человек, как они близки.

В зале танцевали, пели, играла музыка. Возникали в разных местах пьяные стычки, кого-то повели мимо их столика с завёрнутыми за спину руками милиционеры. Крутилась рядом бессмысленно-улыбавшаяся личность в ковбойке со взъерошенной шевелюрой, приглашала Ксению на танец. Она отказывалась, говорила, что не танцует.

– Давай, я с ним пойду! – дурачилась захмелевшая Женечка. – На рок-н-ролл! Ради хохмы! А, Ксюш?

В конце вечера погрустнела, смотрела пристально в окно, где шелестел в каштановой листве тихий дождь.

– В одном тебе завидую, – говорила вполголоса. – Ты можешь его случайно встретить. На улице, в кино. А мне уже не придётся. Никогда… Он тебе не нравится, я знаю. Но когда-нибудь ты поймёшь, какой это удивительный человек. Он так много мне дал! Господи, ведь я была дуб дубом, Ксюша! Думала, что любовь это наши кобели из мужского общежития. Которым всё равно: где, как. Хоть под забором. А он мне руки целовал, называл «моя королева». Королева, представляешь? Скрипку от альта не могу отличить…

Они бежали под проливным дождём к автобусу накрывшись болоньевым плащиком Женечки, вымокли до нитки. Сушили волосы под феном в полупустой комнате общежития с несколькими не вынесенными кроватями, хихикали как дурочки вспоминая общие приключения, шептались в темноте, долго не могли уснуть.

У Женечки был ранний самолёт. Когда Ксения пробудилась на другое утро с головной болью в затылке, соседняя кровать была пуста. На голом, без постельного белья пружинном матраце лежал свёрток и записка сверху: «Носи на здоровье, я тебя очень люблю».

Развернула свёрток. В нём лежал свежевыглаженный, аккуратно свернутый костюмчик из итальянского серебристо-бежевого велюра…

6.

Поди, знай, как повернётся жизнь, какой неожиданный преподнесёт сюрприз. Исчезнувшая Женечка точно передала ей по наследству вместе с велюровым костюмчиком мысли об идеальном любовнике. Наваждение, не иначе: не выходил из головы.

«Что, чёрт возьми, происходит? – казнила себя. – Какое мне дело до этого человека?»

Дошло до полного идиотизма. Похолодела войдя в разгар рабочего дня в читальный зал для учёных, увидев за столиком склоненного над книгой доцента. Кинулась к двери, сидела с бьющимся сердцем у себя в закутке. Вскочила, направилась в отдел регистрации. Отыскала в картотеке его формуляр, стала просматривать список литературы, который он последнее время запрашивал. Тема во всех случаях была неизменной: русский театр восемнадцатого-девятнадцатого веков, миновать её отдел Кицис не мог.

«Думай, Ксения, думай»…

Сила воли у неё всё же была. Ожидаемая встреча, нюансы которой анализировались потом на досуге, завершилась без ущерба для самолюбия. Она, пожалуй, даже взяла над ним верх. Не оплошала, во всяком случае.

– Вот это да! – вскинул он картинно руки на пороге хранилища (был в джинсовом костюме и ярко-красной водолазке). – Если не ошибаюсь, наша прекрасная спортивная руководительница по горным тропам?

Шагнул к конторке приятно благоухая лосьоном.

Что-то в ней сработало – как перед прыжком с вышки.

– Здравствуйте! – окинула взглядом. – Если не ошибаюсь, ценитель красивых горных пейзажей?

Усмешка у него на лице погасла.

– Почему, кстати, вы сравнили тогда хребет, помните, мы смотрели на него в бинокль? С замком графа Монте-Кристо? Вы имели, вероятно, ввиду замок Иф, да? Где Монте-Кристо держали в заточении. Он, по-вашему, был красив? Так написано у Дюма, да? Садитесь, пожалуйста…

Кицис смотрел на неё с недоумением.

– А вы злючка. Помните до сих пор то, что я сказал…

– …три года тому назад, – подсказала она.

– Слово в слово! – съязвил Кицис. – Можно подумать, вы держали в лифчике подслушивающий аппарат.

– У меня абсолютная слуховая память, – Ксения очаровательно улыбалась. – И, кроме того, я тогда была без лифчика.

– А сейчас?

Игра, судя по всему, ему нравилась, он ласкал её взглядом.

– Давайте вашу бумагу.

Картинно склонившись он протянул заполненный бланк:

– Прошу…

– Репетируете новую роль? – пробегала она глазами письменное ходатайство на имя руководства библиотеки быть допущенным в отдел редких рукописей.

– С театром покончено, – он грустно улыбнулся, – актёра из меня не вышло. Может, получится театровед. Впрочем, кто знает?

Она подняла глаза: перед ней сидел незнакомый Кицис. Простой, милый, беззащитный, нуждавшийся в понимании. Стало не по себе, глупостью показалось собственное ненатуральное кривлянье.

Он заговорил о диссертации. Очень нужен сопутствующий материал. Элементы театрализации народного быта: праздники, обряды, игры. Всё это по сути театр, во всём присутствует игра, сюжет…

Увлёкся, ораторствовал. Она делала пометки в блокноте, прикидывала какой следует искать источник.

«Что, интересно, будет дальше?»

За дверью выстроилась очередь. Несколько раз она пробовала его остановить, тщетно: Кицис летел на волне вдохновения, мысли рождались у него одна за другой.

– О-го! – глянул на часы. – Простите, ради бога! Я, кажется, увлёкся.

– Пустяки, – заметила она. – Главное, мне понятно, что именно вам нужно подобрать.

– Огромное спасибо! – он схватил её за руку. – Скажите, мы могли бы продолжить завтра? Найдётся у вас свободных час-полтора? Меня невероятно поджимают сроки, я просто не успеваю вовремя представить учёному совету автореферат. Защиту могут отложить как минимум, на год.

Смотрел с мольбой:

– Пожалуйста, Ксения!

Она была в замешательстве. Выхлопотала на завтра отгул для участия в контрольных соревнованиях прыгунов в воду, по результатам которых формировалась сборная команда на летнюю Спартакиаду профсоюзов. Маячила перспектива прокатиться за государственный счёт в Прибалтику на двухнедельные сборы…

– Хотите, встану на колени?

Опустился картинно на пол с воздетыми руками.

«Буду нужна, пригласят и так, – мелькнула мысль. – Господи, какой чудак!».

– Встаньте, – улыбнулась. – На вашем месте я бы не бросала сцену.

Кицис отряхивал джинсы.

– Насколько я понял, вы согласны.

– Согласна.

– Не сомневался, что вы сдадитесь..

– Мне нетрудно передумать, – вспыхнула она. – Тем более, что завтра у меня отгул.

Он снова сделал попытку опускаться на колени.

– Хорошо, хорошо, – засмеялась она. – Ваша взяла. Встретимся во второй половине дня. Скажем, в половине четвёртого…

7.

Благоговевшая перед ней Женечка в жизни бы не поверила, что через неделю после возобновления знакомства с университетским кумиром Ксения станет её преемницей.

Особых усилий для этого Кицису не понадобилось. Были, само собой, звонки по телефону, внезапные появления из-за угла, вечером, когда она бежала после работы к троллейбусу. Приглашение на ужин в кафе, провожание в вонючем разболтанном таксомоторе, неизбежная борьба за спиной водителя, прижимание к стенке в подъезде, мольбы, заклинания: «Я только на минуту, Ксюша дорогая… Нy, пожалуйста, нy, я вас прошу!». Стандартный джентльменский набор. Если не иметь в виду сопутствующих обстоятельств: Кицис, не подозревая об этом, участвовал в беспроигрышной игре. Холодная как статуя чемпионка-прыгунья, в чей подол наплакалась по поводу любовных историй половина факультетского бабья, была бабой как все. Томилась без мужской ласки, дичала, мастурбировала как ненормальная по ночам. В постель к Кицису легла повинуясь настойчивому зову плоти, сердце её билось в ту пору ровно.

Страсть не поглотила, однако, обоих, на повестке дня стояла незавершённая диссертация, в первую очередь автореферат, срок подачи которого исчислялся несколькими неделями.

Ксения трудилась как лошадь. Лазила по стеллажам в поисках первоисточников, копировала, делала выписки. Вечерами у неё на квартире они садились наскоро поужинав за Валину пишущую машинку, строчили сменяя друг друга черновой вариант.

Хватало Кициса ненадолго: уставал, впадал в хандру, уходил под душ. Вернувшись (в её махровом халатике и шлёпанцах) валился на диван, заявлял, что с него довольно: пусть всё горит синим пламенем.

Она садилась рядом, успокаивала.

– Ляг ко мне, – привлекал он её за плечи.

Досужими оказались разговоры о необыкновенном его темпераменте на почве таинственного недуга. Быстро уставал от ласк, лежал на смятой постели тяжело дыша, не выпускал из объятий, просил:

– Попрыгай на мне, лягушечка-попрыгушечка.

Не стесняясь она помогала ему, хитрила по-женски, имитировала восторги. Даже когда в минуты страсти он называл её «моя королева» как когда-то Женечку, это не задевало. Радовалась, что способна так глубоко чувствовать, понимать, щадить любимого человека.

Реферат к нужному сроку они одолели, Валентин с головой ушёл в диссертацию. А на неё поступила анонимная жалоба: молодая заведующая отделом библиотеки ведёт себя неподобающим образом, путает личные дела со служебными. Был неприятный разговор с замдиректора по науке Ярцевым. Она всё отрицала, он мягко советовал не давать поводов для анонимок. Пришлось принять меры предосторожности: свести до минимума Валины визиты в архив, самой оставаться в отделе после работы на час-другой, чтобы подыскать необходимую цитату, перепроверить спорный факт, уточнить имя.

На Спартакиаду она не поехала, несмотря на то, что её в последний момент всё же включили в состав участников по результатам на протяжении года. И, вообще, спортивная её карьера, судя по всему, заканчивалась: пропускала тренировки, теряла форму, катилась вниз. Жалости по этому поводу не испытывала, всё казалось мелочью по сравнению с нахлынувшим счастьем. Тем более, что и Валя скептически относился к её увлечению спортом. Возлюбленная, прыгающая с трамплина, выглядела в его глазах достаточно вульгарно.

Как-то она поинтересовалась: что думают об их связи дома? Как относится к постоянным его отлучкам жена? Ведь он же фактически живёт у неё, домой приезжает только переночевать.

Он помрачнел, грубо её оборвал: это его личное дело, он просит никогда больше не поднимать эту тему. И впоследствии, всякий раз, когда она упоминала невзначай жену или сыновей (их у него к тому времени было двое), дело заканчивалось криком, обидными словами. С маниакальным упорством Кицис ограждал от неё свою семейную жизнь, которая в периоды его увлечений не замирала вовсе как можно было предположить,. Удивительно, но, несмотря на солидный стаж волокиты, он умудрялся быть образцовым семьянином. Перелазивший из одной постели в другую, запутавшийся в многочисленных связях, в числе которых были две международные, исполнял неукоснительно роль мужа и отца. Сохранял доверительные отношения с женой, приносил домой зарплату, воспитывал подраставших сыновей, бывал семейно в гостях, сам принимал гостей, навещал периодически замужнюю родную сестру с племянниками и отдельно жившую, ещё не старую, всегда чем-то больную мать. Внешняя сторона жизни была у него на первом плане. Сохранить имидж, оставаться в глазах окружающих воспитанным, интеллигентным, независимым несмотря на слухи и сплетни – правила эти были для него незыблемыми.

Сродни любовной была его страсть к вещам. К одежде, непременно импортной, самой-самой. Чтобы заполучить блейзер с немецким ярлыком, финские полусапожки, румынскую дублёнку проявлял поразительную настырность. Звонил знакомым завмагам, отправлялся в нанятом вскладчину такси вместе с такими же одержимыми барахольщиками в полузакрытые оборонные посёлки в окрестностях Южного, в которых торговали лимитные магазины с богатым ассортиментом импортного шмотья, делал заказы бывшим подругам из-за рубежа.

В каком он был смятении, обнаружив небольшое поредение волос! Катастрофа, конец света! Необходимы срочные меры!

Последовал визит в медицинскую клинику, к профессору-светиле в области эндокринологии, курс электромассажа головы с помощью аппарата венгерского производства. Попутно мытьё волос через день омерзительным вонючим мылом, приём настойки женьшеня натощак три раза в сутки по пятнадцать капель. Были ещё рекомендации: прогулки на свежем воздухе не менее трёх часов в день без головного убора, здоровый сон без антидепрессантов, разумное снижение количества половых сношений.

Видя, как он мучается, Ксения предложила испытанное средство: азиатскую хну. Поколебавшись, он согласился. Смотрел обречёно, как она разводит в миске доливая тёплой водой коричневато-грязную кашицу. Покорно, как на гильотину, склонил ей на колени прекрасную лысеющую голову. Терпел, тяжко вздыхал сидя в клеенчатом переднике на стуле пока она вмазывала жидкую хну в корни волос.

– Пожалуйста, не вертись, – ловко накручивая ему на голову тюрбан из вафельного полотенца.

Коричневые струйки текли по его лицу и ушам, выглядел он уморительно.

«Интересно, стала бы возиться с его головой Алла?» – мелькнула мысль.

– Ты уверена, что поможет, Ксюша? – произносил он голосом капризного ребёнка.

– Смотри на часы! – приказывала она. – Держим ровно семь минут. А то на всю жизнь останешься рыжим.

Как она любила его в эти минуты! Как бесконечно полно ощущала себя женщиной!

Косила крем глаза в открытую дверь кухоньки: там пыхтел на столе объятый паром старый астматик, мамина кофеварка. Неслась вытирая находу руки выдернуть шнур: не работали ни регулятор, ни выключатель: Валя пробовал починить и бросил, не разобравшись.

«Сейчас вымоем голову, – говорила себе, – высушимся под феном и сядем пить кофе. Проигрыватель включим, Валя расскажет что-нибудь интересное. Ласк, к сожаленью, не предвидится, у нас сегодня законный перерыв».

8.

Задело по-настоящему, когда после успешной защиты диссертации и последовавшего за этим банкета на сорок персон (без неё) Кицис, явившись, оповестил: в следующий понедельник улетает в отпуск на болгарские «Золотые пески». Удалось с помощью доброй старой знакомой из Театрального общества перехватить неиспользованную кем-то «горящую» путёвку в Дом творчества работников культуры Болгарии, место, говорят, замечательное, есть собственный пляж и даже фуникулёр с моря и обратно. Не одолжит ли ему Ксюша свою фирменную спортивную сумку? С ней ему будет удобно ходить на пляж. Она ведь всё равно сейчас ею не пользуется.

О её существовании ни звука. Недоумевал не встретив восторга с её стороны. Ведь такое, в сущности, приятное событие: наконец-то он сможет по-настоящему отдохнуть (Принципиально проводил отпуск, без семьи, это было ненарушимое правило существовавшее все годы, что он был женат, никто не смел на него покуситься, включая любовниц. Каждая очередная Пенелопа должна была ожидать отдохнувшего Одиссея дома, за прялкой).

Она проглотила тогда молча очередную пилюлю. Но что-то неотвратимо зрело в душе – протест, злая решительность: хватит! Хватит пресмыкательства и унижений! Она не прислуга, у неё есть человеческое достоинство, второй Женечкой она не будет!

Знала его к тому времени вдоль и поперёк. О привычках, странностях, о болезни, которая на самом деле существовала. Это произошло в первые месяцы близости у неё на квартире после бурных ласк на скрипучей тахте, когда он полез через неё освежиться под душем. Почувствовала неожиданно: Валя как-то странно потяжелел, обмяк. Обмерла привстав: у него было белое как мел лицо, бессмысленные закатившиеся глаза. Стиснув зубы он мычал, дико, по-животному.

Она схватила его за плечи, стала трясти, повторяла в ужасе:

– Валюша милый, что с тобой? Валечка, очнись! Ты меня слышишь, Валюша? Нe молчи, пожалуйста, ответь!

Он её не узнавал, рвался из рук, сползал на ковёр. Его жутко трясло точно в лихорадке, на губах пузырилась пена…

В доме не было телефона, ближайший телефон-автомат находился в конце улицы. Кинулась полуодетая к соседке на первом этаже, врачу-педиатру районной поликлиники, застучала в дверь спящей квартиры. Когда они влетели вдвоём в её комнату Валя ещё извивался голым на полу, громко стонал. Первое, что сделала соседка, схватила со стола чайную ложку и с силой просунула ему между зубов.

– Тяни язык! – крикнула. – Суй пальцы в рот!

Вдвоём они перенесли его на тахту, усадили между подушек. Кицис бессмысленно озирался по сторонам, медленно приходил в себя. Не помнил ничего, что с ним произошло.

– Как же ты так, моя милая, – выговаривала соседка тщательно намыливая под краном руки после того, как всё было позади. – Любовника завела, а того, что у него эпилепсия, не знаешь. Поздоровее кого не нашлось? С твоей-то внешностью. (Каждый раз потом встречаясь с ней и преувеличенно тепло здороваясь испытывала жгучий стыд, ждала неприятных вопросов)

Умоляла тогда Валентина остаться: два часа ночи, где он поймает такси? Ехать в таком состоянии! Домой ведь можно позвонить, придумать что-нибудь.

– Я привык спать в своей постели! – оборвал он её.

Застёгнул тщательно пуговицы макинтоша, поправил перед зеркалом кожаную кепочку, переложил в боковой карман портмоне.

– Спокойной ночи, моя королева, – произнёс театрально.

Идя следом к входной двери она просила его не садиться к частникам, но он её уже не слышал. Повернул защёлку замка, исчез за порогом…

Из Болгарии она получила от него две красочные открытки с видами морского побережья и письмо с цветной фотографией, на которой он был запечатлён сидящим в соломенной шляпе и плавках верхом на верблюде. Сообщал, что скучает, что отпуск вдали от любимой лягушечки-попрыгушечки кажется ему тягостным и пустым, что на «Золотых песках» довольно пёстрая публика, много иностранцев, главным образом западные немцы, что сюда часто наезжают с концертами прославленные болгарские оперные певцы и поют для отдыхающих на обычных летних деревянных эстрадках, без всякой акустики, а голоса всё равно звучат изумительно. Он слушал Николая Гяурова, впечатление непередаваемое, по приезду он всё ей подробно расскажет… У него к ней небольшая просьба. Не могла бы Ксюша перевести на его имя в адрес главпочтамта Варны триста рублей? Здесь баснословно дешёвые изделия из кожи, он присмотрел себе прекрасную лайковую куртку светло-коричневого цвета о какой давно мечтал, а наличные левы как на грех на исходе, он успел уже тут основательно потратиться. Не хочет обращаться к жене, есть на то причины. «Только умоляю тебя, Ксюшенька, не делай ничего себе в ущерб. Если свободных денег у тебя сейчас нет, не предпринимай никаких крайних мер. Я спокойно проживу и без куртки. Целую тебя всю от кончиков пальцев и выше»…

Свободных денег у неё не было. Оставалась неделя до выдачи зарплаты, сотрудники библиотеки занимали и перезанимали друг у друга десятки и двадцатки чтобы дотянуть до начала месяца. Была, правда, палочка-выручалочка, безотказная тётя Беата, милый добрый ангел-хранитель…

Утром, предупредив на работе что задержится, Ксения побежала на междугородный телефонный пункт: у тёти был домашний телефон. Очередь была, к счастью, небольшой, через четверть часа её пригласили в кабину. Слышно было хорошо, казалось, что тётя говорит из соседней комнаты. Удивительный человек: нe перебивала, не ахала. Записала адрес, по которому следует выслать перевод, переспросила фамилию адресата. Задала единственный вопрос: «Скажи, дитя, он стоит трёхсот рублей?» и тут же, не дожидаясь ответа: «Хорошо, хорошо, можешь ничего не говорить! Я сделаю всё, как ты просишь».

Валя, узнав по возвращению каких усилий стоило ей раздобыть злополучные деньги, серьёзно её упрекнул: зачем надо было идти на крайности? Он же предупреждал: нет, так нет, не сошёлся свет клином на этой куртке!

Привёз в подарок из Болгарии флакончик розового масла и деревянные бусы с гранёными фишками чудно на ней смотревшиеся. Снова царили между ними теплота и мир.

Осенью уехала отдыхать в Прибалтику с двумя сыновьями жена, Валя ей об этом сообщил приглашая на холостяцкий ужин как выразился. Не знала что и подумать: с ним происходило что-то непонятное, шёл внутренний какой-то перелом, рушились священные табу. Так ей, во всяком случае, казалось.

Кицисы жили в респектабельном районе неподалёку от центра, застроенном по-преимуществу старыми особняками дореволюционной поры, которые принадлежали когда-то средне зажиточным чиновникам русской колониальной администрации: врачам, торговцам, просвещенцам, а позже представителям советской элиты.

Дом генерал-интенданта Советской Армии Горячева, доставшийся в наследство единственной дочери, прятался в переулке напоминавшем из-за густой листвы белоствольных красавцев-платанов крытую галерею. Отыскивая по написанному на клочке бумаги адресу нужный номер Ксения испытывала смутную тревогу – ей было не по себе. Впервые, кажется, отчётливо осознавала постыдность своей роли по отношению к обманываемой жене. Глупостью было согласиться на этот ужин. Зачем, спрашивается? Когда есть своя квартира. Поднималась досада на Валентина: кому нужна эта конспирация, блуждание в сумерках с бумажкой в руке? Если уж решил наплевать на условности, мог, по крайней мере, привезти на такси, встретить, хотя бы, на остановке.

Едва не повернула назад. Помешала вынырнувшая из-за угла моложавая дама в спортивном костюме цвета «электрик» державшая на поводке беременную болонку. Взяв собачку на руки дама осведомилась, какой именно номер дома Ксения ищет?

– Ах, вам к Кицисам, – заблестели любопытством глазки. – Мы соседи… Видите живую изгородь? – показала в конец тротуара. – Сразу за ней будет их калитка. А следующая наша…

Шагая в указанном направлении Ксения чувствовала почти физически как её провожают взглядом.

– Не бойтесь, собаки у них нет! – крикнули вдогонку.

Калитка за аккуратно подстриженной зелёной изгородью была приоткрыта, она вошла в небольшой дворик и тут же попала в объятия Вали: высматривал, оказывается, из-за куста шиповника.

Вид у него был ослепительный: строгий синий костюм, белоснежная сорочка, галстук-бабочка в мелкий горошек, итальянские остроносые туфли на высоком каблуке – крик моды.

– Заблудилась, моя девочка? Долго искала номер? – говорил бережно ведя под руку по песчаной дорожке, целуя в волосы, в висок, с восхищением оглядывая, делая комплименты туалету (велюровый Женечкин ансамбль), причёске, духам. Когда он этого хотел Валя умел очаровывать…

Пятикомнатный дом Кицисов сиял огнями. Мерцали тяжёлые медные бра в коридоре, пылала под высоким лепным потолком гостиной хрустальная люстра, горели на безупречно полированном белом пианино голубые и розовые свечи в стильных подсвечниках, искрились тусклым золотом рамы картин на стенах. Фамильное дворянское гнездо.

С бокалами коктейля в руках они проходили через комнаты, и он с удовольствием объяснял происхождение и ценность каждого предмета… Это подлинный Коро… Эта вещичка изготовлена в восемнадцатом веке… Обрати внимание, Ксюшенька, этот туалетный дамский гарнитур на витых ножках имеет клеймо знаменитого немецкого мастера-краснодеревщика… Да, да, ты совершенно права: сервиз из Мейсена. Видишь скрещённые голубые мечи?

Интендантский генерал Горячев закончивший в сорок пятом войну с нацистами под Магдебургом был человеком практичным. Когда с ведома верховного главнокомандующего воинам-победителям разрешено было вывезти домой в строго контролируемых пределах энное количество принадлежавшего врагу имущества, генерал, не долго думая, загрузил в железнодорожный вагон-«пульман» содержимое небольшого немецкого замка, принадлежавшего потомкам брауншвейгского барона, включая коллекцию средневекового оружия и доспехов. Опечатанный пломбами, с выведенной наискосок через стенку надписью «Государственный груз! Осмотру не подлежит!» пульман прокатил через разорённую войной Европу в далёкий Южный, где ожидала возвращения с войны мужа-генерала верная супруга с маленькой дочкой…

– Можешь пожать ему руку, он чрезвычайно галантен по отношению к дамам! – смеялся Валя, подталкивая её в угол просторного холла, где стоял в полный рост (латы, шлем с открытым забралом, пика в руке) брауншвейгский рыцарь. – Ну же, не бойся!

– Оставь, не надо! – уклонялась она. – Валя, я тебя прошу!

«Зачем я здесь?» – мучила мысль. Богатый дом где незримо присутствовала соперница вызывал жалкое чувство приниженности, подавлял.

От Вали не укрылось её настроение.

– Какой же я осёл! – хлопнул рыцаря по плечу. – Ведь ты у меня наверное проголодалась? А я кормлю тебя баснями… извини! Идём, моя хорошая, ужин на столе.

Увлёк обняв за талию в соседнюю комнату.

– Оцени мои скромные усилия…

Постарался наславу. На безупречно сервированном столе в гостиной стояли салаты, закуски, свежеотваренные крабовые клешни в ярко-алых панцирях в окружении пучков зелени.

– Вырвал из лап директора «Океана»! – сообщил с удовольствием Валя подставляя ей стул, поправляя приборы на белоснежной скатерти, пододвигая поближе салаты. – Божился, негодяй, что крабов не осталось ни грамма, представляешь. Пришлось звонить его сыночку-шалопаю… помнишь, белобрысый был такой, комсомольский вожак? С мерзкими усиками. Учился вместе с Аллой на историческом… – он осёкся. – Положить тебе редиски?

Она отодвинула стул, встала…

– Что с тобой, Ксюша? Погоди… – удерживал он её на месте.

Ксения кусала губы: с неё хватит! Он должен немедленно проводить её домой. Не останется здесь больше ни минуты!

Он не мог понять, просил объяснить, в чём дело. Что с ней происходит?

Ксения уже не владела собой.

– Я хочу домой, понятно! – кричала. – У меня есть собственный дом! Я хочу ужинать у себя дома, яичницей с колбасой!

Валентин хватал её за руки, пытался усадить на диван, она вырывалась, искала глазами сумочку.

Её ярость передалась и ему.

– Никуда ты не пойдёшь, психопатка! – заорал как бешеный.

Схватил за кофточку, стал толкать к дивану.

– Сядь немедленно! Сядь, я сказал!

– Пусти меня!

Пробовала его оттолкнуть, Валентин её не отпускал, наваливался всё яростней, прижимал к стенке дивана. У него было красное, в испарине лицо. Тяжело дышал, грубо раздвигал ноги, лез пальцами под трусики…

Волна негодования всколыхнулась в ней. Не помня себя ударила кулаком по губам, раз и другой. Он охнул, замычал, закрыл ладонями лицо…

Позже она прикладывала ему в ванной комнате холодные примочки на рассечённую губу, а он, взъерошенный, в забрызганной кровью сорочке, похожий на клиента медвытрезвителя, гладил нежно её врачующие руки. Шептались спустя короткое время в бархатистом полумраке на трофейном венском диване, и он неожиданно разрыдался у неё на груди, и Ксения долго его успокаивала, жалела и ласкала.

9.

В оба последующих за Болгарией отпуска он снова умудрился от неё улизнуть. Формально по вескому поводу. В первом случае речь шла о поездке в Ленинград на встречу с вероятным научным руководителем планируемой в обозримом будущем докторской диссертации, профессором-театроведом, пригласившим Кициса по окончанию переговоров погостить у него недельку-другую на даче под Выборгом. Во втором, назрела необходимость в хирургическом устранении усиливавшегося косоглазия у младшего сына, в связи с чем Валя повёз его в Одессу, в офтальмологическую клинику академика Филатова где они провели вдвоём полтора месяца сочетая лечение с отдыхом на море.

Мало-помалу она приучалась к умению ждать не осознавая ещё, что это симптом уходящей молодости. Случались периодически срывы: негодовала, бунтовала, но уже по привычке, без прежней страсти. Как-то вечером, за картами, раскладывая без интереса мамин простенький пасьянс подумала неожиданно: а сколько нам, девушка, собственно говоря, лет? И на что, собственно говоря, девушка, мы надеемся? Перевернула лицом игральную карту: на неё взирал холодно-оценивающе крестовый король в малиновом камзоле с безупречно ухоженной бородой. И такая вдруг навалилась тоска, так сделалось тошно! Захотелось немедленно ему позвонить: надо, наконец, объясниться! Невозможно жить месяцами в подвешенном состоянии, без проблеска надежды, глядеть в пустоту.

Действуя как в лихорадке вылетела в ситцевом домашнем халатике на улицу, побежала к дальнему перекрестку, где светились в сумерках окна телефонной будки. На полпути замедлила шаг, подумала: «Что со мной творится, господи, куда я бегу?»

Будка, на удивленье, оказалась свободной. Она рванула тяжёлую дверцу, шагнула вовнутрь. На косо висевшем загаженном телефонном аппарате болтался кусок обрезанного провода в металлической обмотке, без трубки. Перст, как говорится, судьбы.

«И слава богу, – заключила приходя в себя, рисуя пальцем на грязном стекле неровные узоры. – Хорошо, что не позвонила. Всё равно ничего бы не решили. Валю сложившееся положение вещей устраивает, будет, как есть»…

На неё обращали внимание мужчины. Давно знавшие люди делали при встрече большие глаза, говорили комплименты, находили, что она необыкновенно похорошела. К ней приходил новый опыт, зрелой женщины. Любовь к Валентину, недавно всецело подвластная чувству, уже не чуждалась уловок, расчёта, маленьких тайн. Она вырастала из себя прежней. В дружеских застольях пела вместе со всеми под гитару всенародно любимую «Бригантину»: «Пьём за яростных, за непохожих, за презревших грошевой уют!». А сама мечтала о красивых вещах, комфорте, собственном доме. Остро завидовала недосягаемой по-прежнему Алле: соперница всё это давно имела, унаследовала без хлопот от папочки-генерала. Как когда-то на студенческой сцене обнаружила талант в житейских делах: свила уютное гнёздо, вывела птенцов, держала при себе мужа, пусть и неверного. Продолжала играть в новом экспериментальном театре-студии при Доме учёных, вела уроки сценической речи, ездила со студийцами на фестивали, получала призы и дипломы. Соперницу-кукушку по-прежнему не замечала как бы по природной близорукости.

То, что пришло однажды Ксении в голову, созревало исподволь, в возникавшие временами кризисные моменты когда она слепо металась в поисках выхода из создавшегося тупика.

– Будуар Эммы Бовари! – усмехался Валентин, обнаружив новое шёлковое китайское покрывало небесной голубизны и несколько подушечек в тон на их любовном ложе в однокомнатной Ксениной квартирке. – Что-то я раньше не замечал у тебя буржуазных привычек. Стареешь, мать…

Он, разумеется, ни о чём не догадывался. Покрывало было штрихом к детально продуманной операции, мелочью. Как купленное на квартальную премию французское кружевное бельё, духи «Об этом», новая причёска. Она приступила к осуществлению окончательно вызревшего, продуманного до мелочей плана по крутому повороту судьбы: «Хватит ждать милостей от природы, под лежачий камень вода не течёт». Заполучила окольными путями сведения об отпускном летнем графике профессоров и преподавателей филологического факультета (Валин отпуск выпадал на август). Аккуратно выведя на схеме «август» устремилась с заявлением в родной библиотечный местком профсоюза: «Прошу изменить в связи с семейными обстоятельствами время моего очередного трудового отпуска с декабря на август».

Поднялась, естественно, буря: как так! Почему изменить? И, притом, на август. В августе, уважаемая коллега Маргулис, все не прочь отдохнуть. Давайте все же будем придерживаться установленного графика, считаться с интересами других.

Пришлось побегать по начальству, поунижаться. Заскочила перед концом рабочего дня к замдиректора по науке Ярцеву проявлявшему к ней повышенный интерес, попросила о содействии. Вела себя пай-девочкой: сидела бок о бок на кожаном диване, согласно кивала головой в ответ на советы по улучшению работы с абонентами, не делала попыток высвободить руку из цепких его упорных пальцев («Для достижения цели все средства хороши») С азартом игрока сорвавшего банк проставила в плане-схеме против слова «август» жирную галочку: выполнено!

На повестку дня встала задача посложнее: добыть билеты для плавания по Волге на туристском теплоходе – Валя, знала хорошо, давно мечтал совершить путешествие по великой русской реке. Как на грех заурядные когда-то волжские маршруты обрели в силу неведомых причин характер всенародного помешательства, стали практически недоступными для рядовых граждан. Львиную долю маршрутов бронировал ежегодно для своих клиентов «Интурист» – как на спектакли в Большой театр. Затея выглядела достаточно бредовой, но Ксения уже неслась без тормозов и дорожных знаков не замечала…

Когда её соединили, наконец, с Москвой, телефон в квартире доброго ангела тёти Беаты долго отзывался длинными гудками. Она собиралась уже покинуть кабинку, когда в трубке прозвучал тётин полузадушенный голос:

«Алло! Вас слушают. Кто говорит?»

–Тётя! – заторопилась она. – Это я. Что с тобой? Ты нездорова? Что с твоим горлом?

«Боже мой, Ксюша! – на том конце провода хихикали точно тётю щекотали подмышками. – Я прибежала из ванной, представляешь? Намылена шампунем. Ты можешь подождать минуту, хорошо?»

В трубке забулькало, зафыркало.

«Всё, я на месте. В каком месяце ты собираешься путешествовать?»

– В августе! – твердо произнесла она.

«Утопия, – прозвучало в ответ. – Об августе нечего и думать. В кассах принимают на рассмотрение заявки минимум за полгода! Я сама читала об этом в «Вечёрке»».

– Тётя, пойми! – закричала Ксения. – Для меня это вопрос жизни и смерти! Если не достанешь билеты, я погибла!

«Так бы сразу и сказала, – прозвучало в трубке. – Я сейчас кончаю мыться и отправляюсь… Дай мне подумать, хорошо?»

События развивались по нарастающей. Валентин принял затею в штыки. Недоумевал, разводил руками. Да, конечно, ему действительно давно хотелось совершить подобное путешествие, он был бы счастлив окажись Ксюшенька рядом, он благодарен ей за заботу! Но! Почему всё-таки с ним не сочли нужным посоветоваться? Как можно подобным образом преподносить сюрпризы! А что, если у него собственные планы на лето. Неужели такое трудно допустить? И, потом, как бы, это, поточнее выразиться, он некоторым образом женат, у него семья.

– Ах, чёрт возьми, семья? – взвилась, Ксения. – Замечательно! Катись в таком случае сию же минуту к семье! На веки вечные! Случный пункт в квартире Ксении Маргулис закрывается! Разговор окончен! Дверь прямо по коридору.

Готова была разорвать его на части: двурушник проклятый! И вашим, и нашим. Чёрта лысого, не получится!

Проревела весь вечер, зашла перед сном в ванную, глянула в зеркало. Нос распух, глаза как у кролика: всё испортила. После стольких месяцев уловок, скрытной дипломатии. Он же будет теперь считать себя обиженным, дуться, избегать встреч – рушится под корень вся затея. Заупрямился, вспомнил о семье – в первый ли раз? Не это сейчас главное, не о ерунде надо думать – на карту поставлено будущее, судьба, жизнь!

Слава богу, у Вали по обыкновению не хватило характера. Пришёл на другой день с повинной, принёс бисквитный торт, бутылку шампанского. Вопрос о круизе решился в постели. Обговорили детали путешествия: кто сколько внесёт денег в общий котёл (сошлись на равном участии), где остановятся перед отплытием (у тёти, разумеется), какие вещи понадобятся в дороге.

Дни неслись с сумасшедшей быстротой, от тёти не было известий, беспокоить её до полного прояснения обстановки она категорически запретила. Кляла себя за легкомыслие: как можно было доверить такое дело семидесятилетней пенсионерке без связей и знакомств, что она, собственно, сможет сделать!

Столкнулась в «Оптике» с Эдиком Акопяном, постаревшим, погрузневшим.

– Где были мои армянские глаза? – пожирал её огненным взглядом. – Как я мог пройти мимо этих античных форм?

Слушала с удовольствием его милую болтовню, согласилась на порцию мороженого в «Аисте». Так было чудесно очутиться в пронизанном солнечным светом знакомом ресторанчике, обнаружить возле столика приветствовавшего их как старых знакомых Алика во фрачной паре. Выпили под мороженое бутылку белого вина, Эдик шутил, рассказывал анекдоты. Вытащил из туго набитого портмоне цветные фотографии – темноволосой жены и чудесной дочурки-куколки Роксаночки двух лет отроду с папиными кавказскими глазами.

Бывший сокурсник сделал за несколько солидную карьеру: был заместителем директора Института экономики, имел персональную машину с личным шофёром, служебную дачу.

– Хочешь, прокатимся на мою фазенду, – доливал вино в бокал. – Полтора часа туда и обратно. Сохранность гарантирую…

– Эдька, Эдька! – смеялась она. – Когда ты, наконец, угомонишься?

За разговором вспомнили о Женечке. С изумлением узнала (растеряла к собственному стыду связь с подругой), что Эдик с ней переписывается, тайком от жены.

– Ревнивей армянок нет на свете женщин, – посмеивался. – У неё даже в моём институте есть свои стукачки, представляешь?

То, что Эдик рассказал про Женечку, было невероятным. Выросла в первоклассного специалиста-геолога, участвовала в открытии крупного газового месторождения на Ямале, получила Государственную премию СССР. Начальник геологоразведочной экспедиции, живёт в Якутске, до сих пор не замужем.

Эдик заказал вторую бутылку вина. Признался с грустинкой: Женечка, по большому счёту, единственная его настоящая любовь. Делал ей не раз предложение, всё впустую.

– Я бы её на руках всю жизнь носил. Вместе с теодолитом.

Услышав про затруднения с билетами на волжский теплоход попенял за ненужную скромность: могла бы без затей обратиться к нему.

– Есть знакомства в Москве, организовал бы в два счёта. Тоже мне проблема. В общем, не получится, звони, – тянул из портмоне визитную карточку. – Лучше в институт, чтоб жена не узнала. – Давай, боевая подруга, раздавим ещё бутыльон, а?

Ксения мягко отказалась.

Вечером принесли срочную телеграмму: тётя забронировала два билета первого класса на туристский теплоход «Маршал Конев», отплытие одиннадцатого августа в девять ноль-ноль с четвёртого причала Химкинского речного вокзала.

«Безумству храбрых поём мы славу!»

В ликующем настроении, целуя мысленно тётю извлекла из ящика стола заветный план-схему, вывела жирно цветным карандашом напротив «билеты» свежую галочку. Ура!

На повестку дня встал очередной пункт генерального плана: «спираль».

10.

– Ты такая сладкая сегодня, – бормотал в упоении Валя. – Сладкая как никогда…

Нервные его пальцы ласкали ей ягодицы, промежность.

– Оо-о, моя маленькая… – проникал он в неё… – моя Ксюшенька…

Она ловила губами Валины губы, чувствовала пронзительно близость разрядки, желала, торопила этот миг. «Сейчас, – ликовало её естество, – сейчас!»

Валя закричал, задёргался, сжал что было сил плечи. С хищной радостью она ощутила содрогание внутри себя, пик телесного блаженства…

– Ты никогда не была такой изумительной, – тыкался он по-щенячьи подмышки, целовал грудь, живот, лобок. – Моя ненаглядная, как мне хорошо с тобой, какое сладкое у тебя гнёздышко!

Она лежала на постели, в полудрёме, без мыслей.

Валя ушёл на кухню, гремел посудой.

«Хочешь кофе? – слышался его голос. – Сейчас сварю, лежи».

Она торопливо подтёрлась, спрятала салфетку под матрац.

«Кажется, вышло»…

Побывала накануне в женской консультации, сняла спираль. Врач-гинеколог поддержал её решение рожать: «Самое время»…

– Брр, замёрз…

Валя нырнул под одеяло, принялся щекотать пятки.

– Валюша, перестань, – толкала она его коленями. – Ну не надо…

Дурачились, бросались подушками. Он кусал грудь, целовал между ног. Кофе, разумеется, убежал.

Вновь вернулся их медовый месяц. Вместе обедали в её перерыв в кафетерии, ходили в филармонию, на премьеры в Дом кино, два раза Валя оставался у неё ночевать. Ликовала душа: любима, желанна, у ног красавец-мужчина, умница, эстет. Об их романе сплетничают в городе, ей завидуют. Живёт полноценной жизнью, надеется родить ребёнка, верит, что будет счастлива…

К Эдику всё же пришлось обратиться: не удавалось приобрести на нужный срок авиабилеты. Отпускной сезон был в разгаре, возле отделений «Аэрофлота» бурлила толпа в окружении нарядов милиции, кассы брались с кулачным боем, порядка не было никакого. А тут еще как на грех вышла замуж за негра из Замбии и уехала в Африку знакомая Валина кассирша, выручавшая его в трудных случаях за небольшое вознаграждение.

«Приезжай, что-нибудь придумаем», – отозвался на телефонный звонок Эдик.

Сидела в просторном его кабинете пока он названивал по телефонам. Родственнику жены Сурену из потребительской кооперации, родному дяде Ашоту, ответственному сотруднику городского комитета партии Крайнову.

– Эх, бабы, бабы, где у вас только глаза, – бормотал склонившись над столом, записывая на листке адрес, по которому следовало получить правительственную «бронь» на два авиабилета до Москвы. – Что вы нашли, непонятно, в этом херувиме? То одна, то другая… Вот, держи, – протянул записку. – Отдыхай на здоровье.

Она чмокнула его в щёку:

– Спасибо! Будешь писать Женечке, передай горячий привет.

За день до вылета Валя появился у неё с вещами: перешёл, по его словам, на нелегальное положение, чтобы избежать ненужных объяснений в семье. Сказал, что едет Москву поработать в публичной библиотеке над темой будущей диссертации.

Летели они в столицу на только что вышедшем на трассы аэробусе, билеты были в первый салон, места удобные, обслуживание безупречное, обалденная еда: чудный салями, ростбиф с картофелем-фри, пирожное, бразильский растворимый кофе.

Валя в кожаной куртке и джинсах был несомненно самым заметным мужчиной в салоне. Переговаривался с соседями, шутил со стюардессами, сделал пару остроумных замечаний в ответ на информацию по внутреннему радио, помог соседке слева, даме неопределённых лет в пепельном парике справиться с индивидуальным вентилятором, читал Ксении вслух Цветаеву. Его уговорили участвовать в викторине на знание истории Москвы, и он выиграл первый приз, танцующую твист заводную обезьянку.

– У вас чудесный супруг, – заметила Ксении соседка когда Валя удалился в туалет. – Такой внимательный! Сразу видно воспитание. Вы идеально подходите друг другу.

– Да?

– Вне всякого сомнения.

К тёте в Зеленоград ехали с городского аэровокзала на такси. Валя по дороге попросил водителя заехать на главпочтамт.

– Зачем, Валюша? – глянула на него удивленно.

– Я должен позвонить домой. Сообщить о благополучном прибытии.

– Позвонишь завтра. Или сегодня вечером. От тёти.

– Мне может прийти корреспонденция до востребования.

– Какая корреспонденция? – ей было смешно. – Мы же полдня как из дома.

– Пожалуйста, успокойся, это займёт пятнадцать минут, не больше.

– Ну, хорошо, как знаешь.

Отвернулась к окну: начинается, Валя в своём репертуаре!

Москва задыхалась от испепеляющего зноя. На магистралях с нескончаемой рекой транспорта плавился асфальт.

– Чего сразу не сказать, не понимаю, – бурчал перестраиваясь в машинной толчее водитель. – Крутись теперь по светофорам.

Притормозил у здания почтамта, подождал, пока выйдет Валя, проехал к станции метро, припарковался на площадке у деревянного забора, за которым чернел свежевырытый котлован и громыхал пушечно экскаватор забивавший в землю сваи. Вышел покурить оставив включённым счётчик, она выбралась следом Праздничное настроение улетучивалось.

«Опять двадцать пять, опять ненарушимые семейные правила. Не может никак человек перебороть себя. Или не хочет»

Ходила взад-вперёд, бросала взгляды в сторону почтамта: Валя не показывался. Ей всё больше делалось не по себе.

Водитель докуривал сигарету, смотрел на болтавшийся над улицей траспорант аршинными литерами: «БОНИ М. ГАСТРОЛИ В СССР!»

– Не пойму, – швырнул окурок в урну, – чего люди находят в этих неграх с барабанами? Из-за чего такой психоз? В Москве все с ума посходили, ни о чём больше не говорят. «Бони Эм, Бони Эм». Я бы даром на них не пошёл, ей богу.

– А что, можно попасть?

Спросила, чтобы поддержать разговор.

– Сорок рубликов спекулянтам отвалите, может, попадёте.

– Сорок рублей? – изумилась она.

– Как минимум.

Ахнула: треть её месячной зарплаты.

– Про кассы и не думайте, – водитель обрадовался случаю поговорить с пассажиркой. – На таких гастролёров билеты распределяют, знаете где? – повёл наверх головой. – На Новой площади, лично товарищем Шaypo. Слыхали, наверное. Главный босс по культурным делам… Вы надолго в Москву?

– Нет.

Разволновалась не на шутку: что с Валей, куда он запропастился?

Таксист рассказывал про открывшуюся недавно вещевую ярмарку в Измайлово, про торговые точки где выбрасывают дефицит, про наводнивших Москву цыган и кавказцев жульничающих и обворовывающих доверчивых москвичей. Она едва слушала:

«Господи, вдруг снова припадок!»

– Я сбегаю узнать, что с мужем.

Перебежала под оглушительные сигналы машин дорогу, поднялась торопясь по ступеням почтамта, влетела в вестибюль, озираясь по сторонам. Увидела Валю: он сидел обхватив голову руками возле телефонных кабин.

«Припадок!»

Через мгновенье была рядом.

– Валюша, тебе нехорошо? – теребила за плечи. – Нехорошо, да?

Он резко освободился из её рук. Лицо отрешенное, страдальческое…

– Что случилось?

– Потом, потом, – поднялся тяжело. – Подожди меня в машине.

Быстро пошёл к служебной стойке, справился о чём-то в окошечке. Вытащил деньги из портмоне, расплатился.

Она была сама не своя.

«Что происходит? Что с ним?»

– Идём! – схватил он её за локоть, потащил к выходу.

– Валя, можешь, наконец, объяснить, в чём дело?

– Я возвращаюсь, с Аллой несчастье!

Протянул бланк телеграммы-«молнии», она прочла развернув: «Алла попала транспортную аварию положение критическое выезжай немедленно мама».

Эту минуту она запомнила на всю жизнь. Как он стоял потерянный и жалкий прислонясь к колонне, она перечитывала телеграмму испытывая одновременно растерянность, тревогу и скрытное удовлетворение.

– Постой, – спрашивала, – ты дозвонился до дома? Что они говорят?

– Телефон не отвечает. О, господи! – он затравленно озирался по сторонам. – Это мне наказание! За всё!

Ударил кулаком по колонне, глянул жалобно на ушибленное место.

– Идём, я должен вернуться в аэропорт.

Она советовала ещё раз позвонить домой, он не слушал, торопился к машине. У него на руках телеграмма, его посадят на первый же рейс в Южный…

– Пожалуйста, ничего не говори шофёру.

– Конечно, это имеет сейчас большое значение.

– Имеет!

Водитель решил, что его разыгрывают.

– Вы что в самом деле, граждане? – у него не хватало слов. – Опять в Домодедово? У меня смена через полтора часа кончается. Нет, извините! В обратку потом порожняком мотать, сто двадцать километров.

– У меня серьёзная причина изменить планы, – объяснял Валя. – Понимаете: серьёзная причина!

– В Домодедово не поеду, – артачился таксист. – У меня смена кончается.

– Как вам не совестно! – сорвалась Ксения. – Как вы можете! У человека несчастье в семье!

– Ксения, я тебя просил! – хватал за плечи Валя.

– Он должен успеть на самолёт! – кричала она. – Вам это понятно или нет! Езжайте без разговоров, или я напишу на вас жалобу! У вас же правила здесь вывешены, для чего, спрашивается?

На глазах у шофёра они переупаковывали в багажнике вещи, делили отпускные деньги – выглядело это ужасно.

– Ну, денёк, – мрачно бормотал таксист. – Повезло, нечего сказать. Порожняком за свой счёт пилить.

– Да успокойтесь вы, наконец! – крикнула Ксения. – Вот вам на обратную дорогу…

Извлекла из кошелька, протянула пятнадцать рублей.

– Не смей этого делать, – останавливал Валя. – Это незаконно!

– Оставь, я плачу собственные деньги!

Ей было на все наплевать.

Таксист, сунув в карман кредитки, решил, что пришло время проявить человеколюбие.

– Давайте ехать, граждане! – заторопился. – Раз такое дело…

Ткнул для порядка ногой баллон, полез в кабину.

Ксения тащила с яростью из багажника чемодан и сумку.

– Может, доедешь с нами до аэровокзала? – спрашивал Валентин. – Там легче поймать такси.

– Не надо! Езжай один, у тебя мало времени.

Он порывисто ее обнял.

– Господи, – в голосе его слышался надрыв. – Как мы все наказаны!

– Иди, пожалуйста, – она мягко высвободилась из его рук. – Ни пуха, ни пера.

Он безвольно побрёл к машине.

– А вы что же, гражданка, – просунулось в окошко лицо водителя. – Не едете с нами?

Ксения махнула в ответ рукой, вскинула на плечо сумку, подняла чемодан.

«Вперёд заре навстречу!»

Вздрогнула шагая в сторону подземного перехода когда её обогнала машина, в заднем стекле которой мелькнул скорбный профиль улизнувшего вновь, правда, на этот раз по уважительной причине дорогого возлюбленного.

Никакое такси она ловить не стала: надо было экономить деньги, весёлый её отпуск только начинался. Постояв какое-то время на остановке и порасспросив людей влезла в троллейбус, пересела через несколько остановок на автобус, и через час с небольшим была в Зеленограде.

Глава вторая

11.

С детских туманно маячивших лет удерживался в Ксениной памяти образ одной из маминых сестёр жившей где-то на краю земли, у берегов Тихого океана, на полуострове Камчатка. Там, по книгам и рассказам взрослых, полыхали огнём вулканы, рушились дома во время землетрясений, случались страшные морские бури и наводнения. Камчатская тётя выглядела в её глазах героиней, сражающейся с силами природы, чтобы накормить страну океанской вкусной селёдкой и консервами «Натуральный лосось в собственном соку», а больных и недоразвитых детей рыбьим целебным жиром (жуткой гадостью на вкус).

А ещё тётя была сказочной феей-волшебницей. Не случалось в их доме Первомая, именин, встречи Нового года, чтобы ни приходила из далёкого города Петропавловск-Камчатский праздничная посылка с одеждой, крупой, макаронами, мясными и рыбными консервами, шоколадом, сгущённым молоком. Год за годом, в одни и те же числа месяца в адрес мамы поступали от сестры денежные переводы с неизменной припиской на бланке: сообщить телеграфно о получении. Помогала камчадальская тётя подобным образом и двум другим замужним сёстрам – Жене и Асе.

Ксения часто задавалась вопросом: отчего так не похожи родные люди? Мама и тётя Беата. Ничего ведь общего, у родных сестёр! Ни во внешности, ни в характерах.

Тётина судьба на протяжении всей жизни была отмечена печатью одиночества и скитаний. Второй по счёту ребёнок в многодетном семействе кировоградского часовщика Арье Ройтмана, самая некрасивая и самая одарённая среди семи сестёр и братьев, она в неполные двадцать лет, после смерти отца и последовавшего вскоре ареста старшего брата стала фактически главой семьи. Учила музыке юных оболтусов в богатых домах. Отправилась, лишившись учеников, на заработки в Одессу, устроилась (после бесконечных блужданий, ночёвок в нищенских приютах, а то и просто под забором) музыкантом-тапёром в любимый горожанами синематограф «Иллюзион», играла, сидя перед экраном, на пианино во время демонстрации немых фильмов.

Семейная хроника свидетельствовала: была у тёти туманная какая-то история с замужеством. Её оставил то ли муж, то ли жених влюбившись в другую женщину. Работу она тоже потеряла после того как арестовали и расстреляли как маскировавшихся шпионов директора, администратора и механика «Иллюзиона», а сам синематограф закрыли. Возвращаться домой не было смысла, и тётя подалась в Москву, поступила на курсы счетоводов, а по окончанию устроилась младшим бухгалтером на шоколадную фабрику «Рот фронт».

Она была рассудительна и бережлива, копила денежку на чёрный день. Потребности свела к минимуму: одно платье выходное, одно для работы, в еде побольше свежих овощей, в особенности моркови, калории расходовать разумно, чаще дышать свежим бесплатным воздухом на природе.

Ведя спартанский образ жизни переженила и повыдавала замуж выросших благодаря её стараниям младших сестёр и братьев, но сама больше попыток обзавестись семьёй не делала. Перед самой войной, списавшись с бывшей фабричной подругой, завербовалась на двадцать лет и уехала работать бухгалтером в самый крупный тогда рыбный морской трест на полуострове Камчатка…

Увидела её впервые Ксения на похоронах мамы. С наружностью, абсолютно не соответствующей облику щедрой благодетельницы, опекающей бедных родственников Тётя Беата оказалась подвижной сухонькой старушонкой с внушительным носом и рыжими, вразнобой торчащими вихрами – как у её любимой в детстве тряпичной куклы Василиски. Когда они обнялись, всплакнув, на пороге, Ксения нащупала под тётиным платьем из набивной вискозы небольшой аккуратный горбик.

Она прилетела из Москвы, где жила в последнее время, после того, как окончился срок её камчатского контракта, и ей разрешили согласно существовавшим льготам для ветеранов освоения Севера и Дальнего Востока покупку кооперативной квартиры в столице и московскую прописку.

Несколько дней они провели вместе в осиротевшей квартире. Отчим замкнулся в себе, молчал. Уходил покурить на кухню, долго не возвращался. Тётя раздражала его. Лезла с советами, всюду совала свой нос. Привезла портативный радиоприёмник «Спидола», ловила по ночам лёжа в ситцевой сорочке на кровати вещавшие по-русски еле слышимые в треске и рёве глушителей западные радиостанции: «Би-Би-Си», «Голос Америки» и «Свободу». Утром, за завтраком, пересказывала содержание бесед любимых радиообозревателей Бориса Парамонова и Анатолия Максимовича Гольдберга.

– Как тебе нравится, дитя? – обращалась к Ксении. – Мы, оказывается, собираемся бросить на Израиль атомную бомбу. Ради кого, спрашивается? Ради этого бандита Насера? Слышала, он перекрыл евреям выход в Красное море. Не понимаю, почему молчит Америка. Это же настоящий разбой!

Была отчаянная сионистка, восхищалась успехами Израиля, повторяла имена Голды Меир и Моше Даяна. Призналась: появись хоть малейшая возможность, немедленно бы туда уехала, не задумываясь.

Отчим как-то не выдержал, бросил в сердцах:

– Вы бы всё-таки, Беата Львовна, не очень тут антисоветчину разводили.

– Антисоветчину?

Тётя смотрела на него во все глаза.

– А то нет.

– Да об этом сейчас на каждом углу говорят!

– Пусть говорят кому не лень (Впервые после похорон побрился, лицо заострилось, помолодело) А Ксении нечего мозги засорять. Ей не в Израиле жить.

Чиркал нервно спичкой, закуривая очередную сигарету.

– Не видите разве, что творится? Пришьют политическую статью, и крышка. Жизнь кувырком…

Тётя отгоняла ладонью дым, задумывалась.

– Может, вы и правы. Я всегда была немного этой самой, эсеркой.

Слушать западные «радиоголоса» не перестала, но от комментариев в компании уже воздерживалась.

– Нет-нет, – бормотала у газовой плиты на кухне, – что-то с нами всё-таки происходит…

Совершенно не умела готовить, благородные её порывы покормить безучастно слонявшихся по дому Ксению и отчима заканчивались плачевно: еда сгорала, супы бурлили и уходили, кастрюли опрокидывалась на пол.

– Надо же быть таким уродом! – кляла себя тётя нарезая в очередной раз привезенные из Москвы колбасу и голландский сыр.

Несколько раз они выбирались вдвоём из дома, бродили по летнему Мурманску, на редкость солнечному, тёплому, с необыкновенным изобилием цветов – на городских клумбах, в домашних палисадниках, на балконах. Заходили в универмаг с полупустыми полками, в «Океан» торговавший консервами и мелкой рыбёшкой. Шли не торопясь к порту, смотрели, как разгружаются вернувшиеся с промысла сейнеры, кормили остатками бутербродов крикливых чаек у бетонной стенки парапета. С моря дул свежий ветер, пахло мазутом, рыбой. Под ногами скрипели горки засохшей рыбьей чешуи вперемешку с солью.

– Я тебя прошу, дитя, – говорила тётя. – Не забывай, что ты не одна. У тебя есть родная тётка. Будешь нуждаться, не стесняйся, звони. Чем смогу, помогу. Ты у меня, кстати, записана в завещании, имей это ввиду.

– Тётя, милая, – обнимала она её за плечи, – ну, что вы всё об одном и том же! Живите на здоровье! Не надо мне вашего наследства!

– Не говори чепухи, – сердилась тётя.

Палочка-выручалочка, что бы она без неё делала?

Денег хронически не хватало. Отчим первое время подбрасывал какую-то мелочь, потом перестал. Событием становилась покупка тёплых ботинок к зиме, выходного платья. Заведуя отделом республиканской библиотеки она то и дело прибегала к тётиному кредиту. Обратиться в тяжёлую минуту к помощи Вали не решалась. Как-то у них повелось с самого начала: денежные дела в отношениях не фигурировали. Он покупал изредка что-нибудь к ужину: бисквитный гастрономовский тортик, бутылку сухого вина. Приносил цветы. На дни рождения дарил сувенир: матерчатую матрёшку в ярком кринолине для заварного чайника, фигурку буйвола из резной кости, эстамп в рамке. В жизни не рискнула бы попросить у него взаймы. Доверительно ей поведал: не в его правилах утаивать деньги от семьи, всю зарплату до копейки отдаёт жене, на карманные расходы оставляет гонорары от публикаций и разного рода халтурные приработки, выпадающие, к сожалению, крайне редко. Тётины триста рублей, истраченные на покупку болгарской куртки, возвращал частями сетуя на скудость гонорарных поступлений и непредвиденные расходы. Язык не поворачивался его упрекнуть.

– Что случилось? Где вы пропали? – вскричала на пороге квартиры тётя Беата с разливной ложкой в руке. – Ты одна? А где твой спутник? Входи… – пробовала отнять сумку. – Дай мне…

Обнялись, сели рядышком на диван. В комнате чувствовался запах гари.

– По-моему, у вас что-то горит, – обронила она.

– Боже! – тётя устремилась на кухню. – Я же готовлю утку с яблоками! Подожди минуту…

Она откинулась на спинку дивана, закрыла глаза. Кружило пространство, её слегка подташнивало.

«Куда подевался твой друг?» – послышался голос тёти. Появилась облизывая ложку в дверях, присела.

– Кажется, что-то получается… Что произошло, скажи? Я вижу, ты не в себе.

– Он уехал.

– Уехал? – тётя захихикала. – Что значит уехал? Куда? Зачем?

– Домой. Так было нужно. Пожалуйста, давайте о чём-нибудь другом.

– Интересный номер. А как же волжский круиз, билеты? – тётя запнулась. – Хорошо, хорошо, молчу!

Ужинали копчёной колбасой, шпротами и сыром: утка оказалась наполовину сырой, наполовину обуглилась, яблоки отсутствовали, тётя впопыхах забыла их положить.

– На Камчатке я для себя ничего не готовила, – оправдывалась разливая по чашкам кофе. – У нас в тресте была хорошая столовая, можно было брать обеды на дом. Очень удобно. Налить тебе сливок?

– Да, пожалуйста.

«Чем будет, господи! до отплытия теплохода двое суток!».

Не могла вообразить, что поплывёт по Волге одна. в таком состоянии. Сдать билеты, вернуться домой? А что толку?

В битве за волжский круиз тётя совершила гражданский подвиг. Потолкавшись в туристских агентствах и осознав полную безнадёгу чего-либо добиться, отправилась в парикмахерскую. Сделала шестимесячную завивку, покрасила ногти («Представляешь, детка? Бабуля из оперетты»), двинулась во всеоружии в министерство морского и речного флота, где, по слухам, работал важной шишкой бывший сослуживец по камчатскому рыбному тресту. Пробилась сквозь строй секретарш в служебный кабинет, заставила шишку вспомнить о знакомстве, а когда тот попробовал деликатно выпроводить её за дверь, объявила, что ляжет сейчас на пороге и пусть её, камчадалку и пенсионерку, разобьёт на его глазах паралич…

– Видела бы ты его физиономию, дитя! – вспоминала об авантюрном визите тётя. – Тут же написал записку в служебную кассу, проводил до лифта… Кстати, очень видный мужчина…

Она думала неотрывно о случившемся в Южном. Что с Офелией: жива, нет? Жаль было соперницу. В любом случае она была частью Валиной жизни, матерью его детей. Разумеется, делала все возможное, чтобы их разлучить. А какая женщина на ее месте вела бы себя иначе? Гадиной, однако, не была, упрекнуть её в низости приёмов казалось несправедливым. Спокойно ведь могла прибегнуть к испытанному методу. Настрочить жалобу библиотечному начальству, направить письма под копирку в нужные инстанции от лица возмущённых соседей. Так, мол, и так, разбивает семейную жизнь, сеет разврат. Непременно бы отреагировали. Вызвали в директорский кабинет на «ковёр», устроили баню, а то, глядишь, и с работы попёрли. Государство ревниво оберегало здоровую советскую семью, безжалостно боролось с «аморалкой»…

После ужина тётя включила телевизор. Изображение прыгало, по экрану проносились серые полосы. Тётя вставала время от времени с места, била кулаком по корпусу – мельтешение ненадолго прекращалось.

– Два уже раза отдавала в мастерскую, представляешь? Новый телевизор!

По центральному каналу выступал новый руководитель страны. Объяснял, с помощью каких кардинальных мер жизнь советских людей изменится к лучшему.

– В нём всё-таки что-то есть, – откликалась на монолог президента-реформатора тётя. – По крайней мере, хоть одет по-человечески. Ты со мной согласна, дитя?

– Не знаю, – вяло отозвалась она – Меня это совершенно не интересует.

– Прости! – всплескивала руками тётя. – Речь ведь идёт о будущем страны. Ты же интеллигентный, мыслящий человек. Говорят, он обещал Рейгану выпустить евреев в Израиль.

– Мне действительно всё равно, – поднялась она с кресла. – Мне двадцать шесть лет. Я должна устроить личную жизнь. Пока не превратилась в старуху…

Пошла к окну, отодвинула занавеску. Смотрела прижавшись лицом к стеклу на подступившую вплотную к домам микрорайона тёмную стену лесного массива, россыпь огней посёлка по ту сторону железнодорожного полотна, на вознёсшиеся на фоне розовато-искусственного неба, блистающие вдали как циклопические новогодние ёлки башенные высотки Московского университета, «крепости науки», как пелось в популярной песне.

Подошла выключив телевизор тётя, обняла за плечи.

– Всё устроится, детка.

Она уткнулась в тёплую тётину грудь.

– Я, кажется, беременна, – шепнула.

– От него?

– Да.

Они вернулись в обнимку к диванчику.

– И замечательно, – тётя целовала её в ладошку как маленькую. – Замечательно, детка! Я ещё успею побыть бабушкой. У тебя что, задержка? Ты не ошиблась? Сколько уже времени?

– Три недели.

– Тебе нельзя быть легкомысленной, отнесись, пожалуйста, к этому серьёзно. Необходим строгий режим. Прежде всего, питание, витамины. Погоди! – тётя бросилась к книжному стеллажу, принялась шарить по полкам, перебирать корешки книг. – Где-то у меня была… – бормотала, – медицинская энциклопедия…

– Тётя, оставьте! – звала Ксения.

– Минутку…

Сыпались на пол книги, энциклопедии не находилось.

– Куда я её могла подевать, не понимаю?

– Вернитесь, ничего пока не ясно, – звала Ксения.

– Потерпи минутку. Я же хорошо помню, держала её недавно в руках…

Книги валились пачками. С любовью и жалостью смотрела Ксения на горбатенькую тётину спину, на вылезший из-под пластмассовой заколки рыжий вихор на затылке, на сухие искривлённые ноги в шлёпанцах.

«Может, поплывём вместе? – подумала. – Отличный же вариант. И второй билет не пропадет»…

– Тётя, знаете, что я решила? – она чувствовала радостное облегчение. – Вы едете со мной. И все проблемы!

– Маразм крепчал…

Тётя перешагнула россыпь книг.

– Хочешь посмеяться? Сейчас вспомнила. Медицинскую энциклопедию я оставила на Камчатке. Подарила жене юрисконсульта, соседке по квартире. Она собиралась рожать…

Ксению душил смех.

– Как тебе это нравится? – подхихикивала тётя.

Светлело на душе.

– Едем вместе, да?

– По Волге я с тобой не поплыву, – тётя сморкалась в платок.

– Почему? Что вам мешает? Неотложные дела?

– Да какие дела… – тётя присела напротив, моргала по-совиному. – Понимаешь, детка… Мы ведь с тобой откровенны друг с другом. Я привыкла к одиночеству.

– Что с того?

– Не перебивай. Это, понимаешь, как болезнь… Я ведь почти сорок лет одна… Сорок лет, представляешь? Живу со своими привычками. Обедаю в девять вечера, спать ложусь в четыре утра. Ночью мне хочется прибраться в квартире, я встаю и мою полы. Я отвыкла от людей. Стыдно признаться, но они меня утомляют, даже родные. Ты знаешь, как я любила твою маму, дорогую мою сестру… пусть земля ей будет пухом, – тётя промокнула рукавом повлажневшие глаза. – Мы постоянно переписывались, звонили друг дружке, я помогала ей чем могла. Ближе у меня не было в жизни человека! Помнишь, когда у неё обнаружили эту страшную болезнь? Я тут же взяла на работе отпуск за два года и полетела в Мурманск. Чтобы ухаживать за Манечкой, поддержать её морально…

Тётя умолкла, смотрела испытующе.

– Хочешь знать, на сколько времени меня хватило? На одну неделю! Дело было не только во мне, себя бы я сумела побороть. Но я раздражала Маню. Абсолютно всем. Разговорами, обедами, своим присутствием. Веришь, когда я заходила к ней в спальню, она тут же закрывала глаза, делала вид, что спит… Боже мой, боже мой! – тётя раскачивалась на стуле, слезы обильно текли по её щекам. – Как я проклинала себя за бессердечие! За эгоизм! Я ведь мечтала поскорее уехать, представляешь? Бросить Маню и вернуться домой. Видела, что она тоже этого хочет, что ещё немного, сама меня об этом попросит. В конце-концов мы нашли ей вместе с капитаном сиделку. Русскую старуху-староверку, она никогда не снимала с головы платка. И Маня сразу успокоилась, старуха сразу её к себе расположила…

Тётя поднялась со стула.

– Мне надо умыться.

Исчезла в ванной, крикнула оттуда:

«Я не хочу тебе надоесть, ясно?»

Вышла причёсываясь.

– Давай не будем рисковать хорошими отношениями. Да?

Утром она отправилась на Речной вокзал в надежде продать лишний билет, насилу отговорила от этого тётю. Впечатлений набралась выше крыши. Уже на конечной остановке автобуса у станции метро была встречена стоявшими шеренгами возбуждёнными людьми оравшими в лицо: «Продаёте билет на круиз?»… «Имеете лишний билетик?»… «Гражданка, минуту! У вас билет? Подождите!» Шла через подземный переход к набережной – поток ловцов «горящих» путёвок пугающе возрастал. Толпились в узких коридорах игрушечного вокзальчика возле наглухо задраенных касс, сновали в чахлом скверике неподалёку, сидели на скамейках, ступеньках причала. Угадывали в ней маскировавшегося продавца, кидались наперерез, хватали за руки, умоляли признаться в наличии билета (билетов), заранее соглашались на переплату.

«К чёрту! – решила она наконец. – Отдам первому, кто подойдёт!»

Уже не различая лиц в галдящей толпе поймала неожиданно радостно-испуганный взгляд молодой женщины в цветастом сарафанчике пытавшейся ей что-то сообщить – губы у незнакомки беззвучно шевелились…

Она помахала рукой, женщина вспыхнула, просияла, стала продираться отчаянно сквозь толпу работая локтями. У неё были распущенные по-русалочьи волосы, красивый, чуть удлинённый овал лица, высокий лоб в жаркой испарине…

– Ой… здравствуйте! – незнакомка говорила с придыханием, широко распахивая глаза. – Вы продаёте, да?.. Мне только один, любого класса… даже третьего, всё равно…

Сарафанчик на ней был помят, подмышками расплылись два тёмных пятна.

– Потише, пожалуйста, – попросила Ксения (в их сторону повернулось разом несколько насторожённых лиц). – Давайте отойдём…

Они быстро пошли к лодочному причалу в конце пристани, незнакомка шагая рядом безумолку говорила: не могла поверить свалившейся удаче… Как это гражданка её заметила? В такой толпе? Именно её. Похоже на мистику, да?. Господи, она не представилась: Поля. А вас? Очень приятно, такое необыкновенное имя. И так вам подходит, правда.

Пока рассчитывались за билет Ксения успела узнать, что новая знакомая родом из Урала, что в настоящее время живёт в Казахстане, где устроился на работу муж, он у неё горняк, проходчик, что сама она трудится в Совете Министров республики секретарём-стенографисткой, у неё две дочери, семи и двенадцати лет, которых она устроила на два срока в правительственный пионерский лагерь, поскольку смотреть за ними некому: у мужа вахтенная работа, домой он приезжает раз в месяц…

– Я вам так благодарна, – улыбалась жалко – Просто не знаю как… Буду ждать вас завтра на пристани, хорошо? В половине девятого.

Палило немилосердно солнце, пахло удушливой гарью: в подмосковных пригородах пылали пожары, горели леса. Она чувствовала, что перегрелась: клонило ко сну, ужасно хотелось пить.

«Что я делаю, господи? – стучало в висках. – Я же никуда не хочу ехать».

– Давайте встретимся в восемь тридцать, у четвёртого причала? – протягивала руку Полина. – Ой, я вам, наверное, уже надоела, извините!

– Хорошо, хорошо…

Пошла торопясь к центральному зданию с парусным корабликом на крыше: «Немедленно узнать, что там у Вали»…

– Будете долго ждать, женщина, – предупредила телефонистка за стойкой. – Много заказов. Хотите, могу соединить по срочному тарифу?

– Давайте по срочному… – она рылась в сумке в поисках записной книжки с Валиным телефоном, руки у неё дрожали.

Ждать пришлось недолго. Едва присела на край скамьи рядом с каким-то кавказцем в грязных босоножках вступившим немедленно в разговор («По-моему, я вас где-то видел, девушка. Вы случайно не из Баку?»), её позвали в кабину.

Рванула тяжёлую дверь, шагнула в отдававшую человеческими испарениями душную конуру, схватила трубку.

«Говорите, абонент на линии», – прозвучал в динамике голос телефонистки.

– Алло!..

Ждала обмирая: кто ответит? Валя? Его мать? Кто-нибудь из родственников?

– Алло… – повторила.

«Да, слушаю вас, – пронзил зарядом тока женский голос, который она не спутала бы ни с каким другим на свете. – Кто говорит?»

В телефонной кабинке сгорал кислород.

«Как это понять… она жива?»

Сдула с лица прядь волос.

«Не молчите, пожалуйста, – звучал в трубке явно не с того света мелодичный голос Офелии. – Я вас слушаю»

Что оставалось делать? Не играть же с воскресшей Аллой в молчанку!

– Это я, здравствуйте, – произнесла по возможности спокойно. – С вами всё в порядке? Вы уже дома?

– И что она тебе ответила? – спрашивала тётя стоя у дивана, на котором она лежала отвернувшись к стене. – Ты хочешь сказать, что они всё это подстроили? С телеграммой?

«Гадина, гадина, – повторяла она про себя.– Какая же он гадина… Гадина, мразь!»

Всё рухнуло как карточный домик: планы, мечты – всё, всё. Провели как последнюю дуньку, примитивным способом. Поверила, а! Переживала, идиотка, за эту артистку, за него, бедного!

«Мерзее всех он, – думала. – Не позвонил узнав про обман, не успокоил. Хвост поджал, жалкий предатель!.. Дура, вечная дура! Получила, наконец, то, что заслужила. Кусай теперь локти у тётки на диване»

– Только, пожалуйста, ничего сейчас не предпринимай! – убеждала за спиной тётя. – У тебя в запасе целая ночь. Утро вечера мудренее…

Каким позором был этот разговор по телефону, как её великолепно оттаскали за патлы!

«Так вы, значит, в курсе дела по поводу моих злоключений? – звучал в трубке подчёркнуто вежливый Офелин голосок. – Ужасно глупая история. Ехала на работу троллейбусом, засмотрелась в окно, водитель резко затормозил. В общем, пустяки, небольшой перелом ключицы. Не стоило поднимать панику. Это всё Валина мама: испугалась, вызвала из Москвы сына. Испортила вам отпуск… Очень мило, что позвонили, не ожидала. Как это вам пришло в голову? Вспомнили, наверное, какой-нибудь западный фильм, да? «Семейную жизнь» Ингмара Бергмана. Смотрели, надеюсь?.. Знаете, что? Давайте, я переведу разговор на наш счёт, хорошо? Зачем вам тратиться понапрасну? Я сейчас постучу по аппарату на междугородную, а вы на минуту повесьте трубку… Не хотите? Ну, как знаете, дело ваше»…

Наверняка дожидалась её звонка, верещала как заведённая.

«Поговорить с мужем вам, к сожалению, не удастся, он поехал с мальчиками покупать рыболовные принадлежности. Уезжаем на будущей неделе семьёй на отдых на озеро Иссык-Куль… Не приходилось там бывать? Говорят, изумительное место: сочетание горного климата с морским… Не волнуйтесь, Валя вам напишет, мы с ним обо всём договорились».

– Напишет?

«Да, объяснится. Видите ли, Ксения… Мой муж натура увлекающаяся, иногда чересчур. Но он порядочный человек, не хам! Обязательно перед вами извинится. Он так воспитан, понимаете?»

– Извинится за что? – ей было на всё наплевать. – За то, что спал со мной? Ставил в позы?

«Ну, зачем так вульгарно? – протянули укоризненно в трубке. – Вале неловко из-за того, что породил в вас ложные надежды, не объяснил с самого начала: то, что вы молодая и хорошенькая и прыгаете с вышки»…

– С трамплина…

… «хорошо, с трамплина… вовсе не повод, чтобы стать новой женой доцента Кициса. У него и в мыслях не было ничего подобного».

– Вот в чём вопрос.

«Именно в этом, Ксения».

Пора было ставить точку, телефонный фарс заканчивался.

– Можно, Алла, – произнесла, – спросить у вас напоследок?

«Разумеется, спрашивайте. Я вся внимание».

– Скажите… – она торопилась – Как вам удаётся терпеть? Ведь вы же не до такой степени наивная, не слепая. Oн же вам изменяет на каждом углу, с кем придётся. Со мной, с пятой, с десятой.

«Простите, но вы заблуждаетесь! – оборвали её. – Это он вам изменяет! Со мной! Понимаете? Вам из-ме-ня-ет!» – выкрикнули по слогам, и, как того требовали законы жанра, повесили трубку.

Последнее слово осталось за птичкой.

Душная августовская ночь тянулась бесконечно, с путаницей мыслей, вскриков души. Снотворное бездействовало, сон не шёл. В спальню, где она лежала на тётиной кровати среди скомканных подушек, долетали звуки работавшего радиоприёмника, пошлёпывание домашних туфель по полу, стук наткнувшейся на препятствие деревянной швабры: тётя прибирала в третьем часу ночи квартиру.

Всё, что приходило на ум, казалось ненужным, пустым. Мучил стыд за роль, которую уготовила себе сама, бессилье, тщетность любого возможного шага. Как могло случиться, кричало проснувшееся самолюбие, что я оказалась по уши в этой грязи? Легла в постель к самовлюблённому эгоисту, эпилептику. Жмоту, кормившемуся за мой счёт, не подарившему любовнице за несколько лет связи приличных духов на день рождения. Дрожавшему как бы ни огорчить изменами дорогую супругу и бедную больную мамочку. Любившему не меня, а мою манду, мою задницу! Чёрт возьми, я же красивая женщина, я нравлюсь мужчинам! Могу спокойно выйти замуж. Павел до сих пор пишет письма, зовёт приехать. Какая муха меня укусила, что я нашла в этом нарциссе? Как могло прийти в голову завести от него ребёнка? Меня же убить за это мало!

Лучшим лекарством было взять себя в руки, перестать казниться,: ничего уже не изменишь, случилось то, что случилось. Сплочённая семейка отстояла принадлежащее ей по праву: законного сына и отца. Она их недооценила. И переоценила себя, силу своего влияния на любовника.

Надо было решать, как жить дальше. Снова с нуля. Господи, что же это за распроклятая такая судьба, что простое женское счастье: семью, нормального мужа нужно добывать при помощи кулаков? Хитрить, изворачиваться. Разве она не такая как все? В чём она провинилась перед господом Богом?

13.

«Женщина обязана быть умнее мужчины, у неё больше проблем», – любил повторять отец. Он воспитывал её как мальчишку: утром зарядка с холодным обтиранием, пешие походы с рюкзаком, езда на велосипеде. Они ходили вместе на футбол, слесарили по дому, обсуждали, когда у неё появились месячные, запретные темы взаимоотношения полов. Мать приходила с работы издёрганная, без сил, едва успевала просмотреть её школьный дневник, попенять за грязь под ногтями, поцеловать торопливо перед сном.

Среди одноклассников она пользовалась авторитетом, была независимой, умела постоять за себя. К ней тянулись униженные и оскорблённые. Время от времени оказывалось рядом незаметное какое-нибудь существо вроде Райки Гнездиловой, ходило по пятам, заглядывало в рот. Она водила подопечных домой, кормила, оставляла к молчаливому неудовольствию родителей ночевать.

«У Маргулис новая прилипала», – говорили в классе.

Оборотную сторону своего положения Ксения ощутила довольно скоро: обнаружилось, что, в отличие от большинства девчонок у неё нет ухажёра – даже на уровне школьных сплетен. Мальчишки столкнувшись с ней терялись, старались побыстрее улизнуть. Трудно было представить, что кто-то притиснет её к стене на переменке, станет щупать. А ведь замечала, что нравится, что засматриваются даже старшеклассники, но всякий раз с опаской, соблюдая дистанцию.

Она была к тому времени влюблена, в сверстника, шахматного гения из параллельного класса Сашу Каминского, сына известного в городе детского врача.

Саша, по всей видимости, ни о чём не догадывался. В школе его видели редко, он занимался по индивидуальной программе, участвовал в турнирах, куда-то постоянно уезжал. О нём писали в газетах, фотография его висела на стенде в вестибюле: «Наши маяки». Шутка ли, двенадцатилетний кандидат в мастера спорта СССР, чемпион Всесоюзной спартакиады школьников!

Каминский не водился ни с кем из девчонок, но молва приписывала ему то интерес к жгучей гречанке из шестого «А» Элефтерии Кириакидис, то скрытную дружбу с Ксениной одноклассницей, кривлякой и задавалой Наташкой Самарцевой, то загадочную любовь к девочке- шахматистке из Великобритании, с которой познакомился на международной олимпиаде и состоял в тайной переписке.

Страдая из-за его слепоты Ксения вела по каждому случаю отдельное расследование. Версии, к счастью, одна за другой отпадали.

Прежде всего, можно было вычеркнуть из списка Самарцеву: слухи распускала сама Наташка, причём бездарно, воруя сюжеты своих, якобы, отношений с шахматным чемпионом из кинофильмов. Отпала вскоре сама по себе жгучая гречанка уехав с родителями в Грецию. Оставалась английская шахматистка.

Конечно, у неё с Сашей могло быть общение только по общим интересам, не больше. Но почему-то именно англичанка казалась причиной Сашиной замкнутости, её образ, целиком сотканный из ревностных фантазий, не давал покоя.

Саша был педант. Ходил в школу по одной стороне улицы, посещал один и тот же книжный магазин на улице Карла Маркса, покупал в павильончике возле театра кукол одно и то же фруктовое мороженое. Она знала маршруты и часы его передвижений, номера автобусов, едущих в его микрорайон, расположение окон квартиры в девятиэтажном доме-башне, цокольный этаж которого занимала сапожная мастерская со стеклянными просвечиваемыми стенками. Склонённые за одинаковыми верстаками черноволосые молодые сапожники в засаленных передниках вскидывали при её появлении глаза, узнавали, весёлыми жестами приглашали зайти.

Она жила в угаре. Красила тайком губы, опускала и тут же убирала чёлку на лбу. Всё было уродливо, ужасно, в особенности грудь, едва заметная под оборками платья, не желавшая, хоть убей, нисколечко расти. Грудь была каждодневной мукой, источником униженья: вся девчоночья половина класса словно в насмешку была грудаста, все без исключения, даже Ксенина молчаливая тень Райка Гнездилова носившая на внушительных формах лифчик второго размера. Одна она только была физический урод, доска…

Чем больше она думала о Саше, тем больше запутывалась. Он редко выходил на переменках из класса, не гонялся во дворе с мячом. А потом исчезал, не появлялся неделями: играл где-то в шахматных турнирах.

Она сочинила про них обоих романтическую историю. Саша по ней сохнет, от дружбы с ней его ограждают тренеры, чтобы чемпион не отвлекался на личные дела. Жила с убеждением, что никто никогда на свете не узнает её тайны, ни одна живая душа. И напрасно: кто-то за ней шпионил, подсматривал из-за кустиков, собирал компромат. В школе стала ходить по рукам мерзкая записка: «Поздравляем Сашулю К. с психованной невестой Ксенией М.». До адресата послание не дошло и, скорее всего, ему не предназначалось, а служило исключительно для развлечения жадных на скандалы широких школьных масс.

За Ксениной спиной прыскали, раздавались шуточки: Маргулис втрескалась в недоделанного Каминского. Ого-го! Угу-гу!

Срочно надо было действовать. Выяснить, прежде всего, кто автор?

Писала, скорее всего, девчонка, мальчишки на такое были неспособны. Писала змея, гадина, завистница. Круг подозреваемых сужался. Существовала серьёзная улика: «психованная» было любимым словечком Наташки Самарцевой употреблявшей его беспрерывно по любому поводу. И, в принципе, на подобную пакость была способна среди её окружения, пожалуй, только «Самара»…

Наташка словно почуяла опасность, ходила в окружении своей компании, перестала появляться вечерами возле кафе-«стекляшки», с Ксенией едва здоровалась. Не оставалось сомнений: «Самара»!

Подкараулила её на субботних танцах в парке Дома офицеров. Долго следила за деревьями как мелькает на освещённой эстрадке вискозное Наташкино платье с дурацким поясом-бантом ниже талии.

«Самара» не отдыхала, танцевала то с одним кавалером, то с другим.

«Ничего, – щурилась она сквозь листву на яркий свет фонарей, – всё равно захочешь в туалет, подождём».

Когда в перерыве между танцами Наташка устремилась колыхая вискозными крылышками по боковой аллее в сторону туалета, она вдруг растерялась. Представила как треплет «Самару» за патлы посреди парка, на глазах у людей. Ужас!

Наташка обмахиваясь батистовым платочком прошла мимо. Не сознавая что делает она выскочила из укрытия, догнала, перегородила «Самаре» дорогу.

– Ты чего?

В кошачьих с рыжинкой Наташкиных глазах застыл страх.

Она взяла её за руку.

– В чём дело? – Наташка делала попытку освободиться. – Эй, пусти! Больно же!

– Будешь пакостничать, прибью.

Показала кулак.

Вырвавшись Наташка побежала к эстраде.

– Дура! Дура! – крикнула обернувшись.

Она шла торопясь к выходу, кусала губы: отомстила, называется. Точно – дура!

Наташка на время заткнулась, сплетня, однако, не утихала. Зa партами шушукались, заключались идиотские пари. Публика в нетерпении ждала возвращения чемпиона: будет классное представление, закачаешься!

Она не находила себе места, соображала лихорадочно: что предпринять? Рисовала мысленно картину его появления, этот зверинец. Нет, надо срочно поговорить с отцом, переходить в другую школу. Пусть они все провалятся!

Едва узнала Сашу по голосу, когда он неожиданно позвонил домой, онемела услышав в трубке:

«Здравствуй, это Каминский, я только сегодня приехал, как дела? Извини, что так поздно».

Было около десяти вечера, она смотрела по телевизору фильм «Доживём до понедельника» про школьную любовь.

«Я звоню из автомата, – слышалось в трубке. – Ты можешь выйти? К «Стекляшке»…

Сон, не иначе: он, оказывается, ей звонил чтобы предложить дружбу!

– Если, конечно, это правда. Ну, эти разговоры. Про тебя и меня.

Был в твидовом костюмчике, импортных мокасинах, аккуратно причёсан как всегда.

Пусть не думает, говорил, его абсолютно не волнует школьная болтовня. Хочет только узнать: она в самом деле хорошо к нему относится? Только честно. Признался: обратил на неё внимание в пятом классе. Ходил смотреть волейбол когда она играла.

– Помнишь, в прошлом году? Вы встречались с девчонками из Фрунзенской школы. Ты тогда потрясно вмазала поверх блока, прямо в судью. Помнишь? Димке Богатырю по кумполу. Мы тогда все лежали, он чуть с вышки ни брякнулся!

Она сглотнула слюну: ещё бы ни помнить. Увидела его среди болельщиков, растерялась, едва ни провалила игру. Этот её удар в Димку был результатом психоза.

– В третьей партии вы их классно задавили, – вспоминал он.

– Но ты ведь тогда ушёл до конца встречи.

– А-а, ты помнишь? – удивился он.

– Помню, конечно.

– По-моему, я торопился на занятия в шахматный кружок.

– Ты ушёл вместе с Элькой Кириакидис, – напомнила она.

– Да? – он поморщился. – Она постоянно ко мне приставала. Хотела, чтобы я научил её играть в шахматы. Но у неё абсолютно не было аналитических способностей.

– Понятно.

– Так ты согласна? Дружить?

– Согласна.

– Чтобы все знали? Или по секрету?

Она вспыхнула:

– Почему по секрету?

– Ну, не знаю. Может, ты так хочешь. Сам я против всяких секретов.

Протянул руку:

– Дружба? Да?

О, как он умыл этих козлов! Какие у всех были идиотские морды!

– Внимание! – произнёс Саша переступив на следующее утро порог их класса. – Небольшое объявление…

Отыскал её глазами, улыбнулся.

Стихли разноголосица и шум, все смотрели на шахматного чемпиона.

Каминский положил потрясающий свой гэдээровский «кейс» с позолоченными замочками на учительский стол.

– Во-первых, – произнес, – я перехожу в ваш класс, есть приказ дирекции. А во-вторых, кому интересно. Мы с Ксеней Маргулис решили дружить…

Минута торжества, расплата за всё! Школьная банда получила наглядное представление о красивых отношениях девочки и мальчика. Фигу вам всем!

Он проводил её после уроков домой. Держал за кончики пальцев, рассказывал про шахматные дела: где играл, с кем. У него уже один мастерский балл, надо набрать в течение года ещё два, и тогда он мастер спорта. Добьётся во что бы то ни стало…

– Идём, – потянула она его к полуразорённой детской площадке, когда они проходили через соседний двор. Обежала песочницу, уселась на качели, заболтала в воздухе ногами.

– Качай! – приказала.

Он толкнул её несильно в спину.

– Оставь портфель, толкай сильнее.

Поставив «кейс» на край песочницы Саша засучил рукава.

– Сейчас ты у меня полетаешь!

– По-о-летаю-ю, – пропела она. – 3а-амеча-ательно-о!

– Полетаешь! – он толкнул сильнее.

– Уухх! – выдохнула она. – Ещё! Сильнее!

Он отбегал, ловил её за талию, толкал всё азартней.

– Ещё! Сильней!

Свистел в ушах ветер, рвался с колен подол юбочки. Она улетала в поднебесье, в голубизну неба, в простор.

Запыхавшийся, с мокрой прядью Саша ждал внизу, ухватил веревки, тормозил скользя ногами качели, остановил…

Его лицо! Счастливое, милое, растерянное.

Всё что копилось последние дни в душе, вырвалось наружу. Спрыгнула с сидения, шагнула к нему, прижалась губами к просящим губам…

Ни часу друг без друга! Не садились на трамвай, шли после уроков пешком, прощались до вечера, звонили без конца, находили любую возможность чтобы улизнуть из дома, врали напропалую родителям. Простаивали часами среди гаражей, в закоулках, тупичках, шептались, целовались до изнеможения. В школе обсуждали явные признаки любовных безумств неразлучной парочки, они общественное мнение игнорировали: плевать, пусть чешут языками, если нравится.

А потом разом всё оборвалось. Не спрашивая согласия его увезли в Прибалтику к бабушке (узнала об этом из его письма). Так решили, писал он, родители, прежде всего мать, которой подробно доложила про него и Ксению куратор класса Анна Васильевна. Дома был разнос, мать и отец кричали, что из-за какой-то девчонки он запустил учебу и занятия шахматами, что рухнул график его подготовки к открытому молодёжному первенству Москвы, где он мог рассчитывать на место в пятёрке победителей («А это автоматом мастерское звание.»). «Здесь, в Таллине, – читала, – со мной согласился заниматься гроссмейстер Пауль Керес, это, конечно, невероятная удача. Я, скорее всего, проживу у бабушки всю зиму, тут же буду учиться, пока ещё не знаю, в какой школе. Скучаю по тебе, видел один раз во сне»…

Первой реакцией было – бежать! В Таллин. А потом бежать вместе, неважно, куда, хоть на Северный полюс. Или на Камчатку. Именно на Камчатку, к тёте Беате, всесильной и могущественной, которая может всё. Надо срочно написать ей письмо, умолить: пусть возьмёт их вдвоём к себе на время, пока они не закончат школу. А потом они с Сашей поженятся и вернутся домой, а, может, останутся навсегда на краю земли, будут там работать, вулканологами, к примеру, купят домик на берегу океана, займутся подводным плаванием…

Тётя впоследствии уверяла, что не получала от неё никаких писем – ответа из Петропавловска-Камчатского она так и не дождалась. Собиралась писать ещё, но жизнь в это время сделала очередной крутой вираж, и под откос полетело всё.

Занятая исключительно своими переживаниями и чувствами не вникала в причину внезапно поселившейся в доме отчуждённости. Замечала мимолётно, что между отцом и матерью не всё ладно, и тут же забывала, переключалась на своё. Требовали постоянного внимания жизненно важные вопросы: что именно имел в виду Саша когда вчера после уроков сказал: «Ты не любишь ходить в ногу, ждёшь, когда к тебе подстроятся»? Есть ли смысл ещё немного загореть? Отменяется: нос и без того ужасен, шелушится, крем Райки не помогает, не надо было её слушать, себе только навредила, и это уже не в первый раз… Иланка просит купальник на воскресенье – не дам, пусть обижается… Какой-то у него не такой был голос, когда он звонил вечером, надо срочно перезвонить. Всё волновало, переживалось, любой пустяк. Скрученный рубль найденный под скамейкой в детском парке, истраченный на солёные косточки. Поглаженный по дороге улыбчивый пёс с патлатой головой, который не хотел с ними расставаться, провожавший чуть не до самого дома. Сашин подарок: бледно-голубые клипсы из пластмассы купленные на ступеньках городского универмага у приставшей цыганки с золотыми зубами прятавшейся от милиционеров, затащившей для показа товара за угол дома. Вылупленные зенки Наташки Самарцевой столкнувшейся с ними нос к носу в толпе на субботней барахолке в Рабочем городке, где Саша искал для себя в книжных развалах шахматную литературу…

И, вдруг, стоп! Новость, которая не укладывалась в голове, казалась бредом: родители расходятся, мама уезжает к новому мужу в Мурманск! Бред, бред!

Всё что угодно могла себе представить, но чтобы мама? Это же анекдот! Да вы, что, мамуля, папа! Вы что, в самом деле! Мама, это правда? Да? Ну, чего ты молчишь! Правда?

Мать она считала немолодой женщиной. Невозможно было поверить, что она может в кого-то влюбиться, встречаться с мужчиной, хотеть выйти за него замуж и всё такое. В этом было что-то постыдное, извращённый какой-то порок, такое могло произойти с известной артисткой, певицей, балериной, но не с мамой-учительницей, которой почти сорок лет.

Вспомнилось прошлогоднее мамино возвращение из отпуска на курорт Трускавец – она первый раз отдыхала одна, без неё и папы. Трускавец ей был необходим по состоянию здоровья, а отцу в этот момент было не до отдыха: сдавал важный строительный объект, сутками пропадал в тресте, домой приезжал только переночевать. Что-то уже тогда возникло между родителями. Недомолвки, холодок в отношениях. И вот выяснилось: мать, принципиальная правдолюбка, созналась по приезду отцу, что во время отдыха и лечения увлеклась отдыхавшим в соседнем корпусе рыбным капитаном из Мурманска по фамилии Баштаев. Увлечение началось невинно, в очереди за стойкой в курортной библиотеке, где оба сдавали книги. Капитан оказался большим любителем художественной литературы, однако дилетантом: читал всё подряд без разбора, не всё до конца понимая, по такому же принципу собирал домашнюю библиотеку: что удастся достать. Мать, естественно, принялась его просвещать, воспитывать в нём литературный вкус. Капитан четыре недели ходил за ней по пятам выслушивая трактовку совместно читаемых журнальных новинок, повторял: «Вы, Мария Львовна, просто посланы мне судьбой», а потом, в соответствии с канонами классической литературы предложил руку и сердце…