Читать книгу Взлет «Беркута» - Геннадий Петрович Перминов - Страница 1

Беркут – птица гордая, сильная, стремительная.

Прохор Беркутов – человек решительный, волевой, независимый.

Спецподразделение «Беркут» – элита, профи, группа быстрого реагирования. Три имени, три обозначения – корень один. Так и по жизни последние годы они шли вместе, судьбы их переплелись тесно, как судьбы братьев-близнецов, чтобы оборваться в один миг… разом…

Старый беркут величественно, как изваяние сидел на высокой скале, обагрённой лучами восходящего солнца и, осматривал в последний раз свои владения. Он был уже давно готов к последнему взлёту, к воспарению в синеву лазурного неба, а затем к стремительному падению в небытие, и не боялся этого. За долгие годы, проведённые в горделивом одиночестве, он, повелитель синего неба, не раз смотрел в глаза смерти и хотел встретить её так же, как и жил, – в полёте. Он помнил, как много лет назад сюда, в его родное скалистое ущелье горного Алтая, пришли странные двуногие существа и загремели мощные взрывы. Как чистую, горную речушку, звеневшую по дну ущелья серебристыми колокольчиками, перегородили искусственной плотиной, и разлилось огромное озеро, чтобы поить хрустальной водой большой город.

Он вспоминал, как уходили пугливые архары, убегали прекрасные газели, снимались с веками насиженных мест вольнолюбивые горные птицы и улетали дальше вглубь, в необжитую пока тайгу. Он не улетел, потому что вырос здесь, в этом каньоне, где много лет назад погиб его отец, и здесь же, в горном распадке, попалась в сеть путанку его мать, а он, оставшись один, продолжал жить там же, где родился. Беркут сидел нахохлившись и тоскливым взглядом обводил далёкие туманные вершины, протянувшееся по ущелью, перегороженное чистое озеро и двухэтажный домик водоочистной станции…

А раскинувшийся внизу город спокойно спал в эти ранние утренние часы, не подозревая о приближавшейся смертельной опасности.

Город «Дальнеозерск-6», сверхсекретный объект химической оборонной промышленности, был основан в разгар хрущёвской оттепели, переросшей затем в теневую, масштабную «холодную войну». Тонкая искусственная дамба отделяла двухэтажные городские кварталы от огромного озера, вместившего в своих природных хранилищах миллионы кубометров прозрачной питьевой воды. Единственное пятиэтажное здание в этом небольшом, по сегодняшним меркам, городе был институт по разработкам химического оружия. Он находился под протекцией Службы Безопасности, и сотрудники, принимавшие участие в секретных разработках, имели звания не ниже майора. В последние годы деятельность этого объекта, правда, приутихла, но иногда учёные выдавали на гора такие вещи, что если бы об этом прознали западные спецслужбы, то третья мировая война была бы обеспечена. Но всё-таки прознали, и не западные, а наши, возможно даже, российские, и посему над тихим городком, не обозначенном ни на одной карте, нависла смертельная опасность. И если эта опасность распахнёт свои чёрные крыла во всю мощь, то над благодатным горным краем нависнет реальная угроза повторения Хиросимы.

Откуда произошла утечка информации о секретнейшем химическом комплексе? Ответ на этот вопрос могут дать только те, кто её получил. Но, судя по подготовке к проведению операции по захвату двухэтажного домика водоочистки и прилегающей к ней мёртвой зоны, в успешном завершении террористического акта сомнений не было.

Диверсионно-террористическая группа под командованием одноглазого полевого командира Ахмета готовилась к штурмовой выброске в горной глубинке Российской Федерации. В группе, не считая Ахмета, были ещё восемь боевиков и две женщины.

Одна – моджахедка-смертница, которая в случае необходимости становилась живой бомбой, а вторая, белокурая и голубоглазая, – снайпер, вооружённая «галилом» со сверхмощным оптическим прицелом. «Галил» был изготовлен по спецзаказу и его пластиковый приклад украшал ряд аккуратных насечек.

Все террористы, и женщины в том числе, в совершенстве владели русским языком, да и внешне они почти не походили на сынов свободной Ичкерии. Это был основной критерий подбора боевиков, потому что предстояла необычная операция, и подготовка длилась почти год. Основной трудностью была переброска взрывчатки и вооружения ваххабитов в мёртвую зону, каковой считалось место проведения теракта.

Задачу ставил сухопарый, даже костлявый человек в штатском, говоривший по-русски, но с сильнейшим акцентом. Кто он был, англичанин или американец, Ахмету было совершенно наплевать, потому что для него, истинного сына Аллаха, все иноземцы были нечистыми, грязными гяурами. Они пришли к ним, будь то русские или американцы, с единственной целью – завоевать их, отобрать у них свободу и подчинить своей воле гордую, маленькую страну. Иностранец, который представился полковником Джоном, говорил быстро, чётко и, на первый взгляд, задание казалось предельно простым:

– Захватить водоочистную станцию в определённом квадрате, обозначенном на армейской карте, со стороны города заложить взрывчатку и выдвинуть русским ультимативные требования. Станция находится в глубоком ущелье, возле шлюзов огромного искусственного озера, снабжающего город питьевой водой. В случае невыполнения русскими требований, искусственную дамбу взорвать и направить на город гигантскую волну, которая в считанные минуты смоет его с лица земли.

Всё жёстко и предельно просто. О спасении самой группировки не было сказано ни слова. Как само собой разумеющееся, они должны были погибнуть во имя Аллаха. Ночной перелёт в Россию, штурмовая выброска с вертолёта, небольшой путь по ночному ущелью – и они у цели.

«Какие бестолковые и безалаберные эти русские!», – думал Ахмет, стоя у настежь распахнутой двери в помещение, из которого доносились музыка и смех.

Он знал, что их там было шесть человек. Дежурная смена заступала на неделю, а сегодня была пятница. В воскресенье, в восемь утра, завершающая стадия теракта, то есть взрыв, и у русских на раздумье было два дня, срок, по мнению руководителей операции, вполне достаточный.

Выставив необходимое охранение, Ахмет послал двоих, Рашида и Ильяса, внутрь проверить обстановку, а когда оттуда донёсся еле слышный условный свист, остальные четверо невидимыми тенями скользнули в помещение. В спальном отсеке, куда проникли боевики, всё произошло молниеносно. Три невидимых взмаха кинжалами и трое с перерезанными глотками слегка захрипев умолкли навсегда. В операторской за огромным пультом, усыпанным разноцветными мигающими лампочками, находились ещё трое, двое мужчин и моложавая женщина. Именно отсюда, из маленького приёмника доносилась лёгкая музыка. Сидевшие внутри обернулись на скрип открываемой двери и с изумлением уставились на вооружённых боевиков.

– Гяурку, оставить! – гортанно, по чеченски приказал Ахмет, а двое мужчин ткнулись в пол, простроченные короткими автоматными очередями. Женщина в полнейшем непонимании от происходящего в ужасе распахнула наполненные слезами глаза, а затем, прижав ладони к лицу, смотрела на происходящее и как рыба открывала рот.

– Работать в обычном режиме! – тихо приказал Ахмет, обращаясь к женщине, и та, послушно закивав головой, торопливо защёлкала тумблерами на панели щита, а затем бессильно опустилась в кресло. Рашид, полностью уверенный в правильности своих действий, подошёл к рации автономной связи, одиноко светящей зелёной лампочкой в углу, и коротко ударил по ней прикладом. Первый этап операции был успешно завершён.

Отдав приказание своему радисту готовить портативную спутниковую радиостанцию, командир группы вышел на улицу и, глядя на далёкие заснеженные вершины, которые начинали покрываться предутренним багрянцем, задумался.

Он, Ахмет Мусаев, полковник национальной армии Ичкерии, не был новичком в подобных делах и в определённых кругах носил кличку «Циклоп». Был независим в суждениях и резок во взглядах на эту никчемную, с его точки зрения, войну, никогда не глумился над пленными, как многие из его товарищей. Вот и теперешнее задание он воспринял спокойно, без эмоций, даже не догадываясь о том, что ему предназначено подвергнуть смертельной опасности сотни людей. Этого ему знать не полагалось, потому что шла война, а он был простым солдатом, привыкшим выполнять приказы. Ахмет встряхнул головой, отгоняя невольно подступившие воспоминания, затем распорядился о минировании дамбы и шагнул в помещение. Нужно было проверить рацию, чтобы через два часа связаться с Москвой и предъявить им ультиматум.

             ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

ПРОХОР

Прохор плохо спал ночью, потому что вчера они с Леной целый день провели в саду, собирая опавшие листья. Болело незажившее до конца простреленное плечо, чувствуя скорую перемену погоды. Несмотря на конец октября, осень в Подмосковье стояла на удивление сухая и тёплая, и в саду, окружавшем старую деревянную дачу, было тихо и уютно. Оставшиеся на деревьях листья медленно, словно в невесомости, опускались на заждавшуюся снежного покрова землю, и густая тишина накрыла дачный посёлок. Спать легли, едва начало темнеть, и Прохор долго курил, с завистью поглядывая на безмятежно сопевшую девушку, с тоской глядя в темноту, морщась и потирая раненное плечо.

Тревожная трель телефонного звонка раздалась под утро. Прохор, не открывая глаз, нащупал телефонную трубку и поднёс её к уху.

– Проша, доброе утро! – раздался до боли знакомый голос «деда».– Давай ко мне, дело есть! – и полковник положил трубку. Он не любил длинных разговоров и объяснений, тем более по телефону, который по его мнению в любое время мог быть поставлен на прослушку.

Прохор открыл глаза и посмотрел на старинные напольные часы в углу спальни: 5-20 утра.

– Ну это в привычке «деда», – пробурчал Беркутов и осторожно, чтобы не разбудить сладко спящую Лену, легко поднялся и закурив сигарету, начал одеваться. Прохор еще не знал, что секретным отделом Центра была перехвачена секретная радиограмма полковника Мусаева, в которой он докладывал о благополучной высадке боевиков в заданном квадрате.

Прохор уже пятый год жил на даче полковника Ивлева Ивана Тихоновича, своего непосредственного командира и по сути отца, считая этот райский уголок своим домом. Родных у Прохора не было: мать умерла до его ухода в армию, отца-пьяницу он не помнит, а жена с дочкой трагически погибли по вине пьяного водителя лесовоза.

Он натянул джинсы, сунул ноги в старые разбитые кроссовки и вышел в гараж, где стоял новенький, месяц назад купленный джип «Тойота», его гордость. Затем завёл машину и, минуту послушав успокаивающее бормотание мощного мотора, открыл ворота. Прохор опять вернулся в дом, поцеловал Лену в обнажённое, тёплое плечо и, написав ей записку, выехал со двора.

Могучий джип, почти неслышно урча форсированным двигателем, стремительно летел по пустынному в эти предутренние часы шоссе, рассекая октябрьский туман включёнными на ближний свет фарами. Стрелка спидометра застыла на отметке сто пятьдесят, потому что Прохор очень любил быструю езду, которая, по его мнению, успокаивала ему нервы. Из-за леса показался робкий край диска встающего солнца, и Беркутов опустил солнцезащитный щиток, пристально взглянув на фотографию жены, прикреплённую с внутренней стороны. Не сбавляя скорости, ловко прошёл крутой поворот и закурил, изредка посматривая на любимые глаза, которые с теплотой смотрели с фото.

«Эх Ольга, Оленька, Олюшка! Тринадцать лет прошло, а ты как была робкой девятнадцатилетней девочкой, такой и останешься!», – размышлял Прохор, закуривая вторую сигарету и зябко передёргивая плечами, но липкие воспоминания уже нахлынули, захлестнули, и он задумался, продолжая внимательно следить за дорогой.

Когда Прошке исполнилось восемнадцать, в армию его не взяли, потому что он был единственным сыном в семье и ухаживал за парализованной матерью. Заветной мечтой умиравшей женщины было увидеть женитьбу сына, и она постоянно твердила ему об этом:

– Может Господь позволит на внучат посмотреть, – тяжело дыша, говорила она ему, смотря на Прохора чёрными, умоляющими глазами. Такие же глаза были и у сына, а ещё он унаследовал от матери чёрные, как смоль вьющиеся волосы и настойчивый характер. Остальное же всё: неукротимость и буйность нрава, расчётливость, даже худощавая стать и крадущаяся походка передались Прошке от деда. Дед Макар всю жизнь кочевал с цыганским табором и лишь на старости лет осел со своей дочкой Сашкой, матерью Прохора, в леспромхозовском посёлке. Там же Прошка родился и вырос, как и все поселковые пацаны, дрался со сверстниками, лазил по огородам и пропадал на речке, но чем взрослее он становился, тем яростнее и неукротимее становились проблески взрывного характера. Его боялись даже парни, которые уже отслужили в армии, и когда в его цыганистых глазах зажигались желтоватые точки, предпочитали решить спор мирным путём. Поэтому поселковые очень удивились, когда на двадцатом году жизни Прохор женился на робкой и тихой девушке Ольге, внучке бабки Алёны, которую все считали колдуньей.

Прохор остановился возле переезда, пристроившись в хвост длинной колонне машин, опустил стекло и закурил новую сигарету, впившись глазами в фотографию жены.

«Эх, Оленька, за какие же грехи мне такое наказанье?!», – думал Прохор. Только она одна в самый пик готовой вот-вот вспыхнуть драки могла подойти к нему, запустить тёплые пальцы в его непокорные волосы и, кротко посмотрев на него василькового цвета глазами, тихо сказать:

– Прошенька, пойдём домой! – и, взяв за руку, вела его, как ребёнка. Клокочущий гнев Прохора моментально утихал, и, бросая на противников свирепые взгляды, он покорно шёл за хрупкой Ольгой, внутренне стыдясь своей ярости. Прохор женился осенью, а когда после Нового года у Оли округлился живот, мать тихо плакала от радости. Но не суждено было ей увидеть внуков, потому что в начале марта мама умерла. Не увидел и Прохор рождения дочки Настеньки. Весной забрали его в армию, и попал Прошка в Афганистан, в самое пекло бессмысленной и жестокой войны, унесшей жизни многих тысяч восемнадцатилетних пацанов.

Сзади раздался нетерпеливый, автомобильный гудок и Прохор, очнувшись от тяжёлых воспоминаний, недоумённо завертел головой. Шоссе перед ним было пусто, а сзади столпились машины. Он невольно вдавил педаль газа почти до полика, и джип, возмущённо рявкнув, рванул вперёд. Когда Прошка переехал через железнодорожный переезд, ему пришлось сбавить скорость, потому что по мере приближения к городу движение становилось интенсивнее. Машина плавно катила вперёд, а Прохор опять задумался.

Он попал в специальное подразделение по охране стратегических объектов, сокращённо «СПОСОБ», под командованием сухопарого, тогда ещё майора Ивлева. С нетерпением, так же как и все его сослуживцы, ждал почтовой «вертушки», с которой ему придёт два, а то и три письма от жены. Получив письма, Прохор уходил в сторону и перед тем, как вскрыть конверт, всегда вспоминал прощание с Ольгой. Ей до родов оставалось два месяца и она, неуклюже переваливаясь, бежала за неторопливо набирающим скорость поездом, плача, с распущенными по плечам густыми волосами. А потом остановилась, беспомощно вытянув руки, и закричала, заплакала, словно чувствовала, что видит его в последний раз.

Служба была тяжёлая, неприятная, в основном сопровождение колон с гуманитарными грузами. Провоевал Прохор недолго. Их подразделению надлежало обеспечить прохождение автомашин Красного Креста через перевал, который находился под пристальным контролем душманов. Вылетели на двух вертолётах, несясь на бреющем полёте почти по верхушкам деревьев. Первый вертолёт сбили на подлёте и он огненным факелом рухнул в ущелье, второму же, благодаря опытности пилотов, удалось снизиться до определённой высоты, чтобы дать десантникам возможность для штурмовой выброски. Не успели толком закрепиться, как сразу начался жестокий, неравный бой.

Прохору перебили обе ноги, и он, отчаянно матерясь, хлестал вокруг себя длинными очередями, затем ещё одно ранение, в плечо. Выжил ли ещё кто-нибудь после этой мясорубки, Прохор не знает до сих пор, потому что его сразу, истекавшего кровью, перевезли на базу. Он потерял сознание только в транспортном самолёте, который шёл спецрейсом в Союз. Прохор потерял очень много крови и выжил только благодаря молодому, сильному организму. Когда он очнулся в белоснежной палате, с изумлением оглядываясь вокруг, смазливая медсестра протянула ему конверт со знакомым почерком и помогла вскрыть письмо. Оля, родная, милая жена писала, что роды прошли успешно и родилась девочка, которую назвали Настенька. Дальше Ольга писала, что любит его и с нетерпением ждёт домой, а как только пройдут положенные сорок дней, она сразу покрестит девочку и вышлет ему фотографию дочери.

– Дочка, Настенька! – шептал счастливый Прохор. – Скорей бы!

Оставался ещё год службы, но несмотря на это Прохор быстро пошёл на поправку, благо, ранение в ноги было несерьёзным, а пуля в плечо прошла навылет, слегка зацепив мышечные ткани. Однако прошёл почти месяц, пока Прохор восстановил кровопотерю и поддерживаемый медсестрой сделал первый шаг, опираясь на костыли.

Когда в его палате появился майор Ивлев, Прошка особо не удивился, потому что вначале не признал его. Майор был в штатском, а ёжик его коротко подстриженных волос покрывал налёт пепельной седины, видимо, и ему тяжело далось известие о гибели группы. Он молча протянул Прохору раскрытый конверт, а сам отошёл к окну и уставился на залитый солнцем больничный дворик. Прохор достал сложенный листок бумаги и впился глазами в скупые строчки, отпечатанные на машинке. Его мозг отказывался понимать прочитанное. Пробежал глазами, ещё раз, ещё…

«Уважаемый Прохор Петрович! Доводим до Вашего сведения, что Ваша жена Беркутова Ольга Николаевна, 1963 г. и дочь Беркутова Анастасия Прохоровна, 1982 г, трагически погибли и похоронены на городском кладбище со всеми полагающимися воинскими почестями». Военный комиссар, неразборчивая закорючка подписи, число. И всё…

Прохор в недоумении протянул листок майору, который смотрел на него строгим, немигающим взглядом и, разрывая на груди больничную пижаму, захрипел:

– Настенька! Олюшка! Как же так, за что! – и повалился, беззвучно хватая ртом воздух, впадая в стрессовое, коматозное состояние. Иногда он приходил в себя, но вместе с первыми проблесками сознания в памяти сразу всплывали скупые машинописные строки и знакомый голос кричал:

– Кислород! Быстрее!

А Прошка рвал на себе трубки, опутавшие его, сшибал капельницы и, сорвав кислородную маску, снова впадал в кому.

Когда он очнулся, первое, что он увидел, были глаза медсестры, которая, плача, снимала с него кислородную маску:

– Очнулся, миленький! Ну слава Богу! Ты полежи немного, я сейчас позвоню, и к тебе приедут! – она поправила подушки и торопливо побежала из палаты, но у двери остановилась и ещё раз оглянулась, словно не веря:

– Надо ведь, целый год прошёл! Мы уж и не надеялись! Я сейчас! – и медсестра осторожно прикрыла дверь.

«Год, – думал Прохор лёжа на подушках. – Значит, всё, что случилось с женой и дочерью, – правда?», – он рассматривал трещину на потолке, вдыхая полной грудью свежий весенний ветер, врывавшийся потоками из открытого окна, и ловя чуткими ноздрями аромат распускающейся сирени.

Через пару минут послышался цокот каблучков, и в палату вбежала другая медсестра, помоложе первой и гораздо симпатичнее. Поставив на тумбочку вазу с фруктами, она принялась смахивать несуществующую пыль, бросая на Прохора кокетливые взгляды и поминутно поправляя непокорную чёлку, упрямо выскальзывавшую из-под накрахмаленной медицинской шапочки. Вскоре послышался шум шагов и небольшое помещение, где находился больной, заполнилось народом. Два врача, трое в штатском и уже подполковник Ивлев, с золотой звездой Героя на груди, который на правах старого знакомого дружески улыбнулся Прохору и крепко пожал ему руку. Один из штатских достал коробочку, другой вынул из папки лист бумаги и пафосно зачитал текст. Из всего прочитанного Прошка только понял, что его наградили орденом Боевого Красного знамени за успешно проведённую операцию. В глазах Прохора вспыхнула свеча падающего в пропасть вертолёта с десантниками, но он подавил в себе клокочущую ярость и прохрипел, пытаясь подняться:

– Служу… Советскому… Союзу!

Все начали поздравлять его, а он испытывая мучительный стыд перед погибшими ребятами, продолжал хрипеть:

– Домой бы мне, к ребёнку, к жене съездить, – и в палате сразу наступила мёртвая тишина, прерываемая всхлипываниями симпатичной медсестры. Один из штатских сурово поджал губы и произнёс, глядя почему-то в сторону:

– Этот вопрос решайте с подполковником Ивлевым, – и, неловко попрощавшись, все вышли.

А дальше, через месяц, долгожданная поездка домой, с приставленным к нему подполковником сопровождающим, абсолютно лысым, двухметровым детиной. Когда они пришли на городское кладбище, молчаливый охранник тактично отошёл в сторону, оставив Прохора одного. Он сидел за аккуратной оградкой, не сводя глаз с ужасных цифр, – дат рождения и гибели дочери. И пил из горлышка вонючую водку, а когда на выходе из кладбища его встретил сопровождающий, то с удивлением и ужасом уставился на Прошку. Виски у того были белые, а спереди, на уже порядком отросших волосах, красовалась седая прядь.

«Бог пометил!», – мелькнуло тогда в голове у телохранителя, о чём он приглушённым голосом рассказывал Ивлеву, когда они вернулись. Потом Прохор пошёл в военкомат, где пожилой усталый военком усадил его за стол, налил ему и себе по полному стакану водки, а когда они выпили не закусывая, глухим голосом рассказал, как было дело. Когда Ольга родила, военкомат взял её под свою опеку, как жену воина-интернационалиста, подарили ей коляску, привезли дров, выделили материальную помощь. Ольга пошла в магазин, оставив коляску у входа, а здесь же, на пятачке, разворачивался груженый лесовоз.

– Ну и зацепил он сучьями коляску, да под колёса! – хмурый майор махнул рукой и налил ещё по стакану. – А тут твоя из магазина, ну и того, коляску вытаскивать, а этот урод вперёд дёрнул и Ольгу под прицеп. Эта сука до такой степени пьяный был, что не заметил, как двоих переехал! – мрачно закончил военком, разливая остатки.

– Пятнашку ему дали. Кабы не этот проклятый мораторий на смертную казнь, тогда бы «вышка», а так, – и он развёл руками.

Прохор распрощался с ним и, не заезжая в посёлок, в тот же день выехал в Москву, где его встретил Ивлев и отвёз Прошку к себе на дачу.

Прохор остановился у вспыхнувшего красным светом светофора, нажал кнопку стеклоподьёмника, опустил стекло и с силой потряс головой, пытаясь собраться с мыслями перед встречей с «дедом», до дома которого оставалось не более пяти минут езды. За окном моросил противный, мелкий дождик.

«Да, не зря всю ночь плечо ломило!», – думал Беркутов, легко взбегая на третий этаж, где находилась квартира полковника.

На часах было шесть тридцать по московскому времени. В этот момент террористы закончили минировать дамбу, одноглазый Ахмет расставил посты, предоставив девушке-снайперу самой выбрать место, а старый беркут удивлённо крутил головой, с любопытством рассматривая людей, ползающих по горе.

В это же время из центра подготовки подрывников-диверсантов, расположенного на территории Пакистана, шла в Москву секретная радиограмма, которую приняла Служба Безопасности России. В радиограмме был перечислен поимённый состав группы боевиков, цель теракта и основные требования.

Полковник Ивлев положил трубку телефона и посмотрел на старые наручные часы: 5-25.

«Ну, за час Прошка доберётся на своём «крокодиле», – подумал Ивлев, имея в виду «Тойоту» Прохора, и, пройдя на крохотную кухоньку двухкомнатной, малогабаритной квартиры, налил себе крепкого чаю и задумался. Зашелестели тихие шаги, и вышла Марья Антоновна, Машка, как он звал жену, и с недоумением посмотрела сперва на старенькие ходики, а затем на мужа.

– Ты кому это звонил в такую рань?

– Да Прошке, – нехотя ответил Иван Тихонович. Он абсолютно не хотел объяснять жене, что его самого разбудил звонок дежурного из Управления Службы Безопасности и передали приказ:

«В 8-00 быть в Центре с капитаном Беркутовым в приёмной генерала, начальника отдела по борьбе с терроризмом».

– Что, опять? Господи, да когда же это закончится? – Марья Антоновна обессилено опустилась на стул и умоляюще посмотрела на полковника. – Вань, оставь мальчика в покое, дай ему отдохнуть! Он ведь ещё после Анголы не поправился!

– Он не мальчик тебе, а солдат России! Машка, ты это брось и иди спать! – рявкнул полковник и, смутившись, отвернулся в сторону. Марья Антоновна обречённо вздохнула, потому что понимала, что спорить сейчас бесполезно, и тихо вышла из кухни, оставив мужа наедине со своими тяжёлыми мыслями.

«Эх, Прошка, сынок! Права Машка, сколько же тебе досталось и когда всё это кончится?! – Иван Тихонович закурил сигарету, выпуская колечки и наблюдая за ними, уставился в окно.

Когда Прохор прибыл к ним в часть в составе желторотого пополнения, майор Ивлев поначалу не обратил на него внимания. Позже, когда он лично знакомился с влившимися в состав спецгруппы бойцами, его внимание привлекли чёрные пытливые глаза Прошки, его прямой, честный взгляд, и лишь когда он ознакомился с личными делами новичков, майор внимательнее присмотрелся к Беркутову. Отличный стрелок, всё свободное время посвящает изучению приёмов рукопашного боя, Прохор отдавал предпочтение восточным единоборствам, постоянно практиковался в метании боевых ножей и в скором времени достиг совершенства. Он метал ножи легко, словно играя, из положения лёжа, в прыжке, на звук и на шорох. Когда пришло то злополучное письмо из военкомата, подразделение уже грузилось в вертолёты, и полковник до сих пор с чувством мучительного стыда перед Прохором вспоминает, как он убирая письмо в нагрудный карман, подумал тогда: «Уж лучше погибнуть, чем прочитать такое». А потом они неслись на четырёх «вертушках» выручать гибнущее подразделение, и тогда впервые, когда Ивлев нёс на руках истекавшего кровью Беркутова к вертолёту, он заметил в его чёрных глазах странные жёлтые точки. Ивлев тогда настоял на награждении Прохора орденом, отправил с ним домой своего человека, потому что опасался за психику Беркутова, а когда встретил его на вокзале седого и повзрослевшего, с удовлетворением отметил про себя, что не ошибся, отправив с Прошкой сопровождающего. Когда он привёз Прохора на дачу, Мария, его жена была там, варила варенье в большом алюминиевом тазу. Увидев вошедших, она едва не выронила ложку и с изумлением уставилась на седого Прошку своими антрацитовыми глазами.

«Сколько нам тогда было? – Иван Тихонович улыбнулся, подлил себе чаю и снова закурил сигарету. – Прохору – 21, Машке – 39, мне – 42! Точно!», – он с удовлетворением кивнул головой.

– Вот знакомься Маша – это Прохор, а это моя жена, Марья Антоновна! – и, кивнув жене, они вошли в дом, где Ивлев рассказал Машке всё, что знал о судьбе этого парня. Марья Антоновна, интеллигентная и проницательная женщина, сразу всё поняла, а так как своих детей у них не было, она обрушила на бедного Прошку такой шквал материнской любви и заботы, что «дед» только крякал и качал головой, но, боясь гнева своей с виду тихой супруги, помалкивал. Полковник помог Прохору Беркутову без проблем поступить в Рязанское десантное училище, которое тот спустя положенное время с отличием закончил, выйдя оттуда с погонами лейтенанта и признанным среди курсантов мастером по восточным единоборствам.

«Вот Машка, глупая баба!», – хмыкнул полковник, вспоминая, как его жена с плачем кинулась на шею Прохору, ласково называя его «беркутёнком», когда он пришёл к ним в форме после выпускного в училище.

Приближался 1989 год. Наконец-то опомнившийся Генеральный секретарь ЦК КПСС решил прекратить бессмысленную бойню в Афганистане и вывести оттуда войска.

В создававшееся тогда под патронажем Службы Безопасности диверсионно-подрывное спецподразделение требовались специалисты, а так как подразделение именовалось «Беркут», сам Господь Бог привёл туда лейтенанта Беркутова, а куратором и руководителем группы назначили подполковника Ивлева. Прошка же через два месяца получил первое боевое задание и вылетел в Афганистан контролировать, а при надобности прикрывать вывод советских войск.

Ахмет Мусаев вышел на улицу, сладко потянулся и неодобрительно посмотрел на затянутое дождливыми тучами небо, которое грозной шапкой накрыло ущелье. Затем, зорко осмотревшись по сторонам, отправился проверить посты, в частности, прибалтийскую девушку-снайпера, и с трудом обнаружил её на верхушке сосны, вершина которой раздваивалась. Здесь-то и примостилась голубоглазая и молчаливая охотница.

«Хорошее место выбрала», – одобрительно подумал Ахмет, потому что даже с десяти шагов он с трудом различил прильнувшую к дереву худощавую фигурку.

– Как вы там, Инга? – спросил он снайпершу. Единственное, что он знал о ней, так это её имя и что у неё на пластиковом прикладе около тридцати зарубок.

– Нормально! – Инга скользнула по нему ледяным, равнодушным взглядом синих глаз, и командир, невольно поёжившись, вернулся в помещение.

А полковник Ивлев, помешивая ложечкой остывший чай, продолжал вспоминать, поглядывая на часы и с нетерпением ожидая приезда Прохора.

Январь в Афганистане, как начало ноября в Москве. Ледяной, мелкий дождик, вперемешку с мокрым снегом прижимал шквалистым ветром бойцов подразделения «Беркут» к голым камням на вершине горы. Прохор в бинокль разглядывал приближавшийся обляпанный грязью бронетранспортёр и с облегчением вздохнул, когда разглядел знакомую фигуру подполковника Ивлева, который к пятидесяти годам неожиданно для всех стал полнеть, раздаваться вширь. Остановившись у блок-поста, «дед» легко выбросил из верхнего люка своё массивное тело, обнял Прошку и, пожав руки остальным пятерым бойцам, которые зябко кутались в насквозь промокшие бушлаты, просипел простуженным голосом:

– Снимаемся! Живо на броню!

Разом повеселевшие спецназовцы быстро оседлали БТР, который. утробно рявкнув сизым выхлопом, резко дёрнул с места. Проезжая небольшой кишлак, который притулился у самого обрыва реки, тогдашний командир группы капитан Лыков попросил водителя остановиться, хотел заскочить в местную продуктовую лавку. Бойцы, недовольные остановкой. заворчали, а когда внутри помещения раздался выстрел, сразу притихли, сжимая в руках автоматы и настороженно переглядываясь. Тишина. Прошка соскользнул с БТРа, пригнувшись скользнул внутрь, и сразу раздалась длинная, хлёсткая очередь его «АКА». Дверь тихонько отворилась и показался чумазый мальчишка лет шести, за ним, безмятежно улыбаясь, вышел Прохор с котёнком в руках и почти сразу из проёма раздался гулкий хлопок. Беркутов дёрнулся, но устоял, рванул из-за пояса гранату, вырвал зубами кольцо и резко через плечо швырнул её назад, в раскрытую дверь, одновременно сбивая мальчишку с ног и закрывая его своим телом. Раненного Прошку и тело капитана Лыкова втащили на бронетранспортёр, и грозная машина понеслась на свой берег уже без остановок.

Беркутову было присвоено звание старшего лейтенанта, и его назначили командиром спецподразделения «Беркут». И только теперь, после Анголы, за шесть лет безупречной службы, ему присвоили звание капитана, хотя по характеру выполняемых Прошкой операций, ему давно пора ходить в майорах.

«Да-а, тяжело в нашей Конторе даются звания», – думал Ивлев. Его воспоминания прервал резкая трель звонка.

Когда он открыл дверь, Прохор, дурашливо вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал:

– Капитан Беркутов по вашему приказанию прибыл! Здорово, «Батя»!

Лицо «деда» вытянулось от изумления, а в округлившихся глазах заметались огоньки едва сдерживаемой ярости:

– Кто? Капитан Беркутов? Посмотри, на кого ты похож! Небритый! Немытый! В рваных штанах! А твоя дурацкая причёска скоро доведёт меня до инфаркта! Ты похож на бедного фермера из задрипанного мексиканского штата! – полковник шумно дышал, не сводя глаз со смутившегося Прохора. Действительно, его причёска в Конторе была притчей во языцех. Густые, волнистые с проседью волосы спереди, седой кокетливый локон, а сзади небольшой ковбойский хвостик, затянутый простой резинкой от велосипедной камеры, который доводил штабных офицеров до белого каления.

– Ну что ты орёшь на ребёнка? Дай ему хотя бы войти! – послышался сзади тихий, укоризненный голос. Резко обернувшись, Ивлев увидел свою жену, которая с нежностью смотрела на Прохора.

– А ты не лезь! Он командир элитного спецподразделения, а не ребёнок!

Иван Тихонович презрительно фыркнул, посторонился, пропуская Беркутова, и захлопнул за ним дверь.

– Да я в его-то годы… – он воодушевился и опять повысил голос.

– Вот с этого места, где ты упомянул про годы Проши, пожалуйста, поподробнее, – по-прежнему тихо, но настойчивее произнесла Марья Антоновна и перевела мерцающие в полумраке прихожей глаза на взбудораженного мужа.

И он, гроза бойцов всех групп, специализирующихся на диверсионной работе, «дед», Герой Советского Союза, полковник Ивлев в смущении заметался по тесному помещению, теряя тапочки. Он попытался пнуть огромного персидского кота, который, лениво щурясь, презрительно смотрел на хозяина, но промахнулся. Со всего маху врезав босыми пальцами по косяку двери, ведущей в большую комнату, бросился к любимому креслу, исказив от боли лицо.

– Пусть остынет, – Марья Антоновна улыбнулась. – Пойдём, Прошенька, я тебе чаю налью и ванну приготовлю, – и женщина, взяв Прошку за руку, повела на кухню. Пока Беркутов пил чай, она нашла старый спортивный костюм мужа и, наполнив ванну, проводила туда Прохора, а сама прошла к мужу, который, надувшись, сидел в кресле, потирая ушибленную ногу.

– Ну, успокоился немного, буян? – Марья Антоновна подошла к креслу, прижала лобастую голову мужа к груди и, задумчиво глядя в окно, начала перебирать пальцами его жёсткие седые волосы.

– Буян, буян! – успокаивающе ворчал «дед» в блаженстве закрывая глаза. -А чего он, как бомж, приехал? – он взял руку жены и поцеловал её маленькую ладошку.

– Ну он же ещё ребёнок, не кричал бы ты на него.

Марья Антоновна принесла из прихожей тапочки и надела их мужу на ноги.

– Пойми, Ванечка, ведь у него, кроме нас, никого нету, – жена ласково улыбнулась и попыталась приподнять грузное тело мужа с кресла.

– Поэтому и кричу, что никого нету. Я хочу, чтобы он вырос человеком, а не головорезом с большой дороги!

Иван Тихонович поднялся и прошёл на кухню, где Прохор вытирал полотенцем свежевыбритое лицо.

– Ну вот, хоть на человека стал похож, – миролюбиво буркнул «дед», одобрительно осмотрев Прошку. – Садись, Разговор есть. Машка! – крикнул он жене. – Ты не заходи пока!

– В общем, так, капитан, – произнёс он, подождав, пока Прохор разольёт чай по чашкам. – Через полчаса нам с тобой надо быть в Центре у генерала! Это первое!

Он немного помолчал, глядя, как взбудораженные чаинки оседают на дно.

– Второе. Я позвонил в Контору, поинтересовался у одного человека, что за спешка? – он опять помолчал.

– И третье, самое главное! Где-то на горном Алтае группа террористов захватила водозаборную станцию, которая стоит возле огромного озера, снабжающего водой секретный объект. Бандиты заминировали дамбу и предъявили ультиматум. Если их требования не будут выполнены, под угрозой исчезновения окажется большой город. Что скажешь? – он замолчал и вопросительно посмотрел на Прошку, который невозмутимо прихлёбывал чай.

– Каковы их требования? – Беркутов оторвался от чашки и поднял голову.

– А вот сейчас и узнаем. Машка! – грозно крикнул он. – Найди своему ребёнку что одеть поприличнее! – и «дед» осёкся, потому что предусмотрительная жена полковника уже вносила свадебный костюм Прохора, тот самый, в котором он четыре месяца назад сделал неудачную попытку жениться, но благодаря «деду» свадьба сорвалась.

– Получше ничего не могла найти, – чувствуя, что краснеет, пробурчал Ивлев.

– Только Прошина парадная форма, но там погоны старшего лейтенанта, а он ведь у нас капитан, – горделиво сказала Марья Антоновна, протягивая Прошке выглаженный костюм.