Оглавление
Геннадий Пискарев. Сильнее разума
Часть I. Дневник прошлого, написанный ныне
Витать в облаках
Школьное утро
Первый звонок
Единство действий
База политехнизации
Рабочее место учащегося
В планы новой пятилетки
Готовить юных к активной жизни
Воспитывать трудолюбивых
Знать и уметь
Воспитание зрелости
В общих интересах
Всеобуч – дело творческое
В филиалах СПТУ
Школа труда, школа жизни
Часть II. Мои университеты
Кругом все каменное и свет горит
Часть III. «Не охота с молодостью расставаться»
Сквозь тернии
Истоки. Письма из нечерноземной глубинки
Жажда дела
Спаси и сохрани!
Часть IV. Приложения, или камни прошлого
Герои наших дней
Щедрая нива художников слова. На VII съезде писателей СССР
Простор для творчества. Наши интервью
«Славься, Отечество!»
Крепкая закалка
И сердце бьется в упоенье
На экране – жизнь села
Формула счастья
«Хроника одного лета» Телепремьеры
В начале века
Первая конная
Культурно-спортивный комплекс
Народные таланты
На смену «Красным чумам» Заметки с Всероссийского совещания по культурному обслуживанию северных районов
Клубное дело – творческое
Маршруты «передвижек»
К новым свершениям
Впереди – большая работа. Репортаж из Кремля
Всенародная трибуна
Совет да любовь
Идут отчеты и выборы
Действенность и воздействие. Обзор печати
Ярко и убедительно. Заметки о наглядной агитации
Слово хлеборобу
Совесть
«Если по-доброму»
Чернобыль и студенческая стипендия
Творческий план специалиста
Содружество: колхоз – завод
Борьба за тот берег
Чтобы подворья не пустовали
В меленках не ждут чуда. Забота о крестьянском подворье обернулась достатком на мясном прилавке
Чтобы стать героем
«Я никогда не видел горя такой силы и надрыва»
На доброй земле «чайки»
«Волшебное зеркало» тондока
«Тридцать восемь попугаев»
Вместо заключения. «Вы обречены»
Отрывок из книги
Смысл этого выражения, сводящегося к порицанию пустой несбыточной выдумки, в раннем детстве мне, конечно же, был неведом, как неведомо было и само словосочетание «витать в облаках». Но я витал в них тогда чуть ли не самым натуральным образом. Как часто после темного подвала, куда в конце цветущего мая меня запрятывала мать для переборки проросшей прошлогодней картошки, я бежал в бьющий зеленой волной о изгородь нашего сада бескрайний луг или на окаймленную длиннолистыми ивами тихую, ласковую Костромку, навзничь ложился на прогретую радужным солнцем траву или ослепительно белый песок и смотрел, смотрел на плывущие в голубых небесах ватно-мягкие, беспрестанно меняющие свои причудливые формы и очертания облака. Как во взбитую пуховую перину хотелось, неудержимо, до боли в сердце, броситься в эти обволакивающе-обворожительные творения и плыть, плыть куда-то, в далекую, неведомую даль. А однажды в лесу, взобравшись на самую верхушку высоченной сосны, окинув глазами колеблющееся зеленое покрывало подлеска, я еле-еле удержался от жгуче-манящего желания броситься вниз, в эту упругую изумрудную пучину, которая, как казалось мне, что речные волны, может принять меня осторожно и нежно.
Послевоенное детство, в обыденности корявое и скупое, без материнских каких-либо нежностей (где и когда было той же матери моей, вдове-солдатке, растившей двоих сирот, с утра до ночи работавшей на колхозных полях, а после захода солнца на собственном огороде, сюсюкать умильно над своими горе-чадами? Обеспечить бы сносное существование их), оно, это детство расцвечивалось, утеплялось величайшей благодатью, разлитой в окружающей нас божественной и вечной природе. И еще: босоногое, рвано-латаное детство мое выпало на великие годы истинного послепобедного ликования. Это было время встреч с настоящими героями войны, немногими вернувшимися с фронта односельчанами, – отмытыми от окопной грязи и пороховой копоти, в начищенных до блеска сапогах и ботинках, перетянутых широкими кожаными ремнями, с красивыми погонами на гимнастерках и кителях с отливающими золотом и огненным рубиновым светом медалями и орденами на них. Я млел, когда в кругу родственников и друзей дядя мой по матери, дядя Костя, двадцатипятилетний капитан-пехотинец, начавший войну рядовым в Брест-Литовске и закончивший ее офицером в Берлине, поднимая бокал с шипучей пивной брагой, гордо вскинув голову, призывно-величественно и самозабвенно начинал вдруг исполнять песню-тост, отчего по спине бежали мурашки и электрический ток бил в самое сердце:
.....
Я привожу здесь все эти многочисленные житейские истории вовсе не по причине недержания мысли, слова. Нет, я хочу показать, как накладывало все происходящее специфический отпечаток на формирование характера молодого парня. Не видевший «грязи» в доме, обожающий гордую мать свою, я рос целомудренным чистым открытым мальчишкой. И бурые пятна действительности, падающие на неиспорченную душу мою нередко, как брызги холодной воды, соприкоснувшиеся с раскаленной сковородкой, резко взлетали вверх, обжигая, шпаря окружающих…
С другой стороны, встречая противодействие этому, живя в окружении людей, поглощенных земными тяжелыми, повседневными заботами, мне приходилось сдерживать норов, не очень «выпячиваться», что рождало в душе особого рода скрытность, внешне похожую чуть ли не на застенчивость. А это, к великому сожалению, понукало к действиям, характерным для всех. Я писал, к примеру, стихи, но в том, что хотел стать литератором, не признавался и самому себе. Не верил, что такое возможно. Трактористом, шофером, моряком даже, – да! Но кем-то другим? Не было среди моего ближнего и дальнего окружения, кто мог бы меня сориентировать на это. Педагоги? Увы! Они часто менялись в нашей школе. Не все распределенные учителя и учительницы после вузов и техникумов приживались в нашем захолустном краю. Да и ученики-то с той же глебовско-пилатовской стороны вели себя, повторю, как отпетые, «атландеры».
.....
