Читать книгу Стена Неведения - Геннадий Владимирович Тарасов - Страница 1

Глава 1. Вспышка справа. Или слева.

Огненная хризантема распускалась, разворачивалась, точно щупальцами, шевеля багровыми и оранжевыми лепестками, простирала их к нему, тянулась за ним, мгновенно вырастая до невиданных размеров, быстро заполнив собой все небо, и даже тот кусочек пространства за спиной, куда он надеялся улизнуть. И, наконец, огненный поток догнал его, обнял и облизал, как карамельку, сдирая жгучим и шершавым языком защиту, покровы, кожу, все…

Свет, подумал он последнее, что подумалось перед тем, как погрузиться в огненную темноту. Но это была не мысль. И это была не тьма. В том бытии, поставленном на паузу, повсеместно бушевал огонь.

А потом снова возник свет.

Казалось, свет был всегда, был везде – и вокруг, и внутри, в нем самом.

Да что там, он сам был свет, просто не понимал и не осознавал этого, наверное, потому, что противопоставить свету было нечего.

Так было долго, было всегда. Он ощущал себя как чистое сознание, сгусток осознанности, плавающий в океане света. Ни чувств, ни эмоций, ни воспоминаний. Ни вчера, ни позавчера, ничто, нигде, одна лишь функция регистрации окружающего света. Очень утомительно, выносить этот постоянный свет. Как бы от него увернуться? Но – как от него увернуться?

А следом пришла боль. Он вспомнил, что и она существует в его мире, и лучше бы он не делал этого. О-о-о… Боль полоснула по глазам ослепительной вспышкой. Снова свет. Но теперь он состоял из боли. Боль и свет неразделимы. Боль есть свет. Свет есть боль. Он снова застонал: О-о-о-о… Боль не трансформировалась в звук. Звук не приносил облегчения. Но и сдержаться, не стонать казалось немыслимым делом.

– Он снова стонет, – впилось в сознание кем-то сказанное и вызвало у него раздражение. Зачем говорить очевидное, подумал он, зачем? Лучше помогите избавиться от боли, как-нибудь, хоть в малой степени. О-о-о-о…

– Вот, слышите? Опять!

– Слышу, конечно. И это хорошо, стонет, значит, еще жив.

– Как вы можете быть таким спокойным! Он же страдает! Надо что-то делать!

– Вы успокойтесь, милочка, все что могли, мы сделали. И я не знаю, чего больше сейчас вливается в его вену, физраствора или обезболивающего. Кстати, большая удача, что удалось поставить ему капельницу, при таких ожогах найти вену почти нереально. Почти нереально. К сожалению, при таких ожогах не испытывать страданий тоже нереально, нельзя. Вообще же, пользуясь тем, что он нас все равно не слышит, должен сказать, что при таких повреждениях кожного покрова прогноз на восстановление и выздоровление неблагоприятный. Пессимистический прогноз, не выживают с такими ожогами, понимаете? А ведь еще позвоночник…

– Это жестоко, Владимир Ильич!

– Простите, но, даже учитывая ваше особое отношение, лучше сказать как есть. Тем более, учитывая ваше особое отношение, я должен это сказать. Надейтесь на лучшее, но без самообмана. Молитесь Богу, если можете, если знаете, какому, но… Нужно знать и осознавать реальное состояние.

– Но не можем же мы просто так стоять и смотреть, как он, мучаясь, умирает! Мы должны сделать все, что можем! Должны сделать больше!

– Конечно, должны. Мы и делаем все, что возможно. Отдавая при этом себе полный отчет.

– Ах, доктор!

«Доктор!» – взорвалось в его сознании знакомое слово, и взрыв этот запустил реакцию в… Где? Он не мог сказать, где, потому что не имел определения для того места, где находился, вместе со всеми мыслями без слов и словами без смысла. В общем, в том самом месте, где он, произошла некая реакция, сопровождавшаяся шипением с обильным пенообразованием, как шипит и пузырится на обрабатываемой ране перекись водорода, без дополнительной боли, но с новым опасением, что она возникнет. А потом на чистом светлом фоне проявились тени, два светлых, хотя и более темных, чем окружающий свет, пятна. Пятна стали вытягиваться и превратились в два расплывчатых силуэта. Ему подумалось, что что-то подобное он когда-то уже видел. Он попробовал сфокусироваться на этих новообразованиях, но усилие вызвало боль. О-о-о-о…

– Опять, вы слышите?

– Слышу, Томкэт. Курить хочется. Вы как? Не желаете?

– Это ужасно, ужасно! Лучше бы я сама, честное слово! Чем смотреть, как мучается он.

– Не говорите глупостей, милочка, он воин, это его работа, сражаться и получать раны. А вы не надрывайтесь так, берегите силы. Они вам еще понадобятся, Томкэт. Потому что наша работа как раз ставить на ноги таких как он. Даже таких как он. И этой работы непочатый край.

– Что означает это ваше даже, господин военврач?

– Вы понимаете, Томкэт, я уже все объяснил. Но теперь я говорю про чудо. Мы пытаемся, мы всегда готовы совершить его. Однако на чудо нужны силы. Много сил.

– Вы правы. Надо быть сильной. Да. Пойдемте! Дайте сигарету.

Томкэт? Он сосредоточился на новом слове. Когда-то он знал его. И даже произносил. И даже знал того, кого так называли. Он сам и называл. Ту…

Силуэты качнулись, замерцали, посыпались пикселями и поплыли, отдаляясь, до полного растворения в свете. А когда они исчезли, откуда-то сбоку выплыл еще один силуэт. Другой, более продолговатый. Приблизившись, он навис над ним, и долго так раскачивался, точно кобра без капюшона. Может быть, капюшона он просто не заметил. Потом силуэт вытянул ложноножку, и что-то прикоснулось к нему, к тому месту, где он находился все это время, где бултыхались в растворе сознания мысли и слова. Прикосновение было жестоким, слишком резким, ненужным, он оказался к нему не готов. О-о-о-о! Вспышка слева, вспышка справа и далее везде. Блиц. Еще блиц. Свет вздыбился, поднялся волной и накрыл, и поглотил его.

– Придется привыкать. Тем более что деться все равно некуда. А куда сбежишь с подводной лодки, правда? Никуда. Так-то. В легионе все не так, как в нормальной армии, потому что сам легион это вынужденная мера, организационная структура по случаю. У ремесленников есть такой термин, технология по случаю, здесь то же самое. Когда все началось, когда появилась Литораль, пришлось срочно придумывать что-то новое, что-то такое, что лучше всего подходило бы для этого конкретного театра военных действий. А новое, как известно, хорошо и давно забытое старое. Оказалось, что лучше всего для противостояния духам здесь подходит структура римского Легиона. Естественно, на новом техническом уровне. Здесь тоже нужно стоять и не пущать. Стоять насмерть, сдвинув щиты и выставив копья. Очень часто, чаще, чем хотелось бы, стояние перерастает в рукопашные, а они чреваты травмами, ранениями и смертями. Духи послабей наших будут, но они более верткие. Мастера изворота, едрить их налево, так что в единоборствах шансы примерно равны. И все равно, мы лучше, мы чаще одерживаем верх, потому что нам помогает родная земля. Мы на нашей земле, капитан, у нас даже местные служат трапперами-разведчиками, и в легкой пехоте. Мы называем их велитами. Поэтому чаще побеждаем мы. И победим окончательно, понял? Когда-нибудь. Только такой исход сражения нас устроит! Но духи прут и прут, словно у них там под землей гнездо.

– Так ведь и есть. Или нет?

– А вот этого никто не знает. Кто они такие, откуда, зачем пришли – совершенно непонятно. Во всяком случае, мне лично. Я все эти рассказы про другой мир не очень воспринимаю. Для меня достаточно простого обозначения – враг. И я с ним как с врагом.

– А пленные что говорят? Ведь что-то же они говорят?

– Пленных у нас нет. И не бывает.

– Что, не берем? Приказ – пленных не брать?

– Наоборот, приказ как раз брать. То есть, взять, при случае. Только случая такого пока не представилось. Послушай, капитан, ведь это духи. В полном смысле этого слова. Мы даже тел их мертвых подобрать не можем, потому что они тут же исчезают. Растворяются в воздухе, прямо на глазах. То же и с пленными – тут же исчезают, только начнешь их вязать.

– Как же их убивать? Это-то вообще возможно?

– Хороший вопрос. Поначалу, к слову, ничего не получалось. Ну, вот совсем. Они вообще странные, чужаки, необычные, облик, личина их все время меняются. Текучие, как ртуть, постоянно перетекают с места на место, и из формы в форму. Поначалу просто оторопь брала, как увидишь эти метаморфозы. А их наоборот ничто не брало, и они перли себе напролом, и перли. Правда, далеко почему-то не заходили, словно дальше что-то их не пускало. Но плацдарм вокруг портала удерживали. У них же там портал, ты в курсе? Проход в их преисподнюю. Брешь в пространстве. Мы стояли напротив, и палили в белый свет, как в копеечку. Для острастки больше. Работали по ним минометами, но толку от них маловато. Ходили в штыковую да ввязывались в рукопашные, потому что правильно заточенной стали они да, не выносят. Как выяснилось. Но ведь и мы к стали чувствительны, а у них клинки тоже острые, поэтому потери и у нас случались существенные. А потом появилось вот это. Знаешь. что такое?

– Ружье, какое-то, полагаю.

– Не просто ружье, а специальное. Уверен, ты такого никогда не видел. Да и не мог нигде, оно пока только на этом фронте применяется. Плазменная пушка, ПП-100. Стреляет плазмоидами. Это как бы наш пилум, дротик, то есть. Не знаю, кто это придумал, но получилось здорово. Здесь вроде обычные боеприпасы, видишь? А как стрельнешь, вылетает не пуля, а клубок огня, типа шаровой молнии. Да что типа, шаровая молния и есть. Ш-ш-ш-ш-ш! Красиво летит, точно ракета из ракетницы. Духи очень не любят. Когда в него эта штука попадает, он воспламеняется изнутри, а потом взрывается. Бах! – и нет никого. Калибр, видишь какой? 4-й, или 26 мм. Ну, как у ракетницы и есть, собственно. Из нее, кстати, духов тоже неплохо припекает. Есть еще 38 мм базуки, по одной на взвод. Но эти стационарные, потому что не натаскаешься, такие тяжелые. Тут что важно? Чтобы была живая механика и никакой электроники. На электронику от духов какая-то зараза наползает, полевая, что-то вроде вируса компьютерного, или грибка электромагнитного. Системы зажигания в двигателях отказывают сразу, едва нарвешься, поэтому машины глохнут. Аппаратура, радио, телефон, часы даже электронные – все перестает работать. Вот у тебя какие?

– Штурманские, хронометр, механика.

– Вот, это здорово, будешь у нас, значит, за временем следить. Потому что, говорю, эта зараза всю электронику убивает. Чуть только к позициям приближаешься – все, вот оно. Выползает, и говорит: здрасьте! Все, что подхватило заразу, можно выбрасывать, восстановлению уже не подлежит. Да и нужно выбрасывать, потому что становится заразным. Это еще не точно, но предположение такое есть. Поэтому мы, выдвигаясь на передовую, оставляем в тылу, в лагере всю электронику. Как прежде разведчики награды и документы оставляли. Идем в броне и с личным оружием – гладиусы, ПП-100, и все остальное. Заступаем на боевое дежурство на семь суток, неделю, потом смена. В окно посмотри, видишь, сопка? Гора Кашканар, высота 317. Там на склонах наши позиции, а дальше за ними все это безобразие, брешь. Задача проста, сидим в окопах, смотрим в оба. Держим противника в напряжении, пресекаем вылазки, а они случаются. Особенно в последнее время участились, после того как авиация перестала по ним работать. Ночью особенно тяжело, потому что без ПНВ и подсветки, сам понимаешь, на позиции плохо. Ракеты пускаем ночь напролет, куда деваться. Весь фронт светится салютами, точно Новый год пришел. Но тут еще сами духи нам помогают, они по какой-то внутренней причине, может, благодаря анатомической какой особенности, не знаю, светятся в темноте зеленым, ну точно как в объективе ПНВ. Так, ладно. Пока хватит. И так уже голова кругом, да?

– Есть такое дело. Немного.

– Оно и понятно, потому что здесь совсем другая жизнь. Другой мир, я бы сказал. Ну, в процессе будешь знакомиться подробней. Ребята подскажут. Теперь следующее. Не знаю, как ты здесь оказался…

– Добровольно. Сам рапорт написал.

– Доброволец, значит? Что ж, пусть так. Здесь много таких. Я хочу, чтобы ты сразу уяснил себе следующее. Хоть ты и капитан, и как бы старше меня по званию, но командир здесь я, старший лейтенант Докучеев Иван Станиславович. Центурион, ротный, как угодно. Чаще всего называют центром, и это правильно, я считаю, потому что центр – именно то место, где я нахожусь. Я всегда в центре событий. Кто ты, я вижу по бумагам, но все это в прошлом. Теперь ты всего лишь гоплит, рядовой моей центурии. Гоплиты не носят знаков различия, у всех одинаковая форма, и то, что ты капитан, учитывается только при начислении тебе денежного довольствия. Которым ты, к слову, сможешь воспользоваться только, если будешь неукоснительно соблюдать все мои приказы. Здесь ты не капитан, здесь ты гоплит Таганцев. Неподчинения, неповиновения, я не потерплю. Ни малейшего. Особенно на передовой. Пресеку сразу же, на корню. Чуть что такое – сам лично пущу в расход. По обстоятельствам. Уж лучше ты, чем из-за тебя кто-то другой погибнет. И постарайся уяснить, что не в тебе лично дело, а таков закон, и он касается всех. Мы на войне, с которой все желают вернуться домой, поэтому ты должен организовать себя и свою жизнь в легионе так, чтобы не подставлять других. Здесь все держится на доверии, на чувстве плеча товарища по оружию, мы прикрываем друг другу спину, и этот обычай сберегает нам жизнь. Но доверие нужно еще заслужить. Это понятно?

– Так точно, господин старший лейтенант! Проблем не будет. Принцип мне известен: ты начальник, я – нет. Вообще, я не за звездами сюда приехал.

– Правда, что ли? А зачем тогда, если, говоришь, доброволец?

– Доброволец, так точно. Родину защищать желаю.

– Родину? Родину да, защищать нужно. Если не мы, то кто, правильно? Ладно, считаем, отношения выяснили. Предварительно. Это важно было обозначить, чтобы не возникло недопонимания в самый неподходящий момент. Все остальное тебе тоже быстро станет понятно. В первом же боевом охранении. Теперь, слушай сюда. В нашей центурии, как и во всякой другой, кроме сдвоенной, имеется три взвода гоплитов, и как раз на днях третий взвод остался без командира. Незапланированные потери. А, между прочим, целый майор был, однако, я считаю, не справился. Займешь его место.

– Спасибо за доверие, господин старший лейтенант.

– Это не доверие. Как раз наоборот. По статистике взводные гибнут в пять раз чаще рядовых, так что заодно проверим, каков ты доброволец. Если повезет, тебе и нам, ты выживешь и станешь хорошим взводным.

– Ясно.

– Хорошо, что ясно. Это война, капитан, важно знать, кто чего стоит. А это можно выяснить лишь одним надежным способом. Ты же вышку кончал? Ромб у тебя на кителе, правильно, не бычий глаз? Вот. Как говаривал капитан Редькин, мой курсовой офицер, высшее образование ума не прибавляет. И он был прав. Но от себя добавлю, что оно все-таки предполагает его наличие. Так что, капитан, если ум у тебя имеется, ты и сам выживешь, и людей своих сохранишь. Ну, а если нет, станешь мертвым героем, как твой предшественник. Такова реальность. Естественный, так сказать, отбор в сжатой форме. Великий уравнитель в действии.

– Что еще за уравнитель?

– Великий. Вот ты, наверное, думаешь сейчас затаенно: мели, Емеля, а я все равно молодец и герой, раз сюда приехал, и я еще всем покажу. Правда состоит в том, что не ты покажешь, а Великий уравнитель приведет тебя к общему знаменателю, он, а не ты, высветит все твои качества, и даже то, что ты хотел бы скрыть. Имя этому алхимику Война. Ну, ты, конечно, тоже можешь подыграть ему, но лучше не надо. Лучше никакой инициативы, а просто реагируй на все адекватно. Ладно, пойдем, покажу тебе, где что, заодно и подчиненным представлю.

Разговор происходил в канцелярии центурии. Когда, раскрыв настежь дверь, они вышли в коридор, Докучеев оставил ее распахнутой.

– Никогда не запираю кабинет, разве что, если с кем-нибудь потолковать приватно нужно, вот как с тобой. А так – пусть видят, что я со всеми, и что у меня от них секретов нет. Хотя, конечно, есть, не может не быть. Но доверие, Таганцев, зависит от тысячи мелочей, потерять его легко, вернуть бывает невозможно. Я доверием своих бойцов дорожу, потому что и сам всякий раз должен полагаться на них. И полагаюсь. Я на них, они на меня. Ну, агитировать тебя больше не буду, жить захочешь, сам все поймешь.

От порога канцелярии начинался центральный коридор, так называемая взлетка, который проходил насквозь через всю казарму, до самого окна в противоположной стене, нанизывая на себя, как на ось, все внутренние помещения.

– Лагерь ты уже видел, имел возможность, разъясню тебе его идею, – сказал ротный. – Он рассчитан на две когорты, в каждой по четыре центурии, каждая центурия занимает вот такую типовую казарму. Все казармы выстроены внутри ограждения лагеря вокруг центрального плаца. Наши две когорты с приданными подразделениями образуют южную группу Особого легиона, то есть мы закрывает южный фронт Литорали. Командует группой генерал-легат Разгильдеев Автомон Иванович. Во главе когорты стоит трибун, наша в подчинении у полковника Забубеева Аристарха Никоновича. Имеется еще префект лагеря, который по должности является замом легата и, понятное дело, заправляет расквартированием войск. Префекта зовут Поддулбеев Ставрогий Панкратич, он тоже полковник. Кстати, надеюсь, теперь ты понимаешь, что сделать карьеру в легионе у тебя нет ни малейшего шанса?

– А у тебя типа есть?

– Типа есть.

– А у меня почему нет?

– Фамилия у тебя не подходящая.

– Причем здесь фамилия?

– Таганцев, не тупи! И вообще, забудь! Шутка юмора это была. Так, это пока все, что тебе следует знать. Запомнил? Ну, выучишь еще, я полагаю. Остальное будешь осваивать по ходу, по мере соприкосновения. Пошли в расположение.

По знаку центуриона, они двинулись вглубь казармы, в сторону спального помещения. В этой части здания были расположены все общественные и служебные помещения, которые по уставу должны иметься в казарме, и по ходу дела командир показывал, где что. Все было на своих местах, как и прежде, Сержу даже показалось на миг, что он снова вернулся в училище. Но нет, показалось, показалось… Эту казарму населяли совсем другие люди, и атмосфера здесь царила тоже другая. Если в училище периодически какие-либо великовозрастные балбесы начинали дурачиться, возиться, толкаться – что-то такое, то здесь ничего этого и в помине не было. Все, кто попадался им на пути, выглядели предельно спокойными и даже сосредоточенными. Кое-кто провожал их угрюмыми взглядами, впрочем, это, быть может, Сержу попервой только мнилось. Тем не менее, неоспоримым было то, что в этом месте царила своя собственная атмосфера, понять и вжиться в которую ему еще предстояло.

Однако не все было так мрачно. Возле одной из комнат, дверь в которую была открыта, а внутри ярко горел свет, стояли несколько солдат. Судя по доносящимся обрывкам фраз и периодически позвякивавшим бубенцам смеха, они там явно с кем-то флиртовали. Завидев приближавшегося центра, гоплиты подобрались и разошлись в стороны. И тогда Серж увидел, что вход в комнату перекрыт подвешенной на одну петлю доской, а, привалившись к косяку плечом, за ней стоит рыжая статная девица. Сбоку от нее в комнате имелись полки с товарами. А дальше, в глубине, у окна, полуприкрытая ширмой, виднелась полуторная железная кровать, застеленная пестрым покрывалом коричневых тонов. Облачена женщина была в обычный мундир гоплитов, только без доспехов, и пуговицы на ее куртке были расстегнуты почти все. Тут, кстати, непонятно, расстегнуты ли. Судя по тому, что скрывалось под курткой, и что маячило в пройме военизированного декольте, вполне возможно, что пуговицы просто невозможно было застегнуть. Серж, имея определенную жизненную позицию, сразу склонился к этому, второму варианту. Женщина, как и большинство обладательниц роскошных бюстов, поддерживала свой сложенными под ним руками, при приближении Докучеева, позы она не переменила, только с вызовом тряхнула рыжими космами.

– Вот с кем следует тебе познакомиться в первую очередь, – сказал центурион Сержу. – Это наша маркитантка, лихае, а по совместительству также медсестра и санитарка Фаня Данунахер, по прозвищу Невменяемая.

– В смысле? Зачем же ее здесь держат, раз она невменяемая? – удивился Серж.

– Так потому и держат, что невменяемая! Служит на совесть и без залетов.

– Но зачем? Невменяемая, в смысле – сумасшедшая?

– Узнаешь, – с улыбкой и намеком на нечто особенное пообещал Иван Станиславович.

– Салют, Фаня! – приветствовал он маркитантку. – Идущие мимо приветствуют тебя! Как торговля?

– Да ну на хер, о чем ты говоришь, центр? – томно и как бы нехотя, потягиваясь, как кошка, ответствовала девица. – До получки еще десять дней, какая, в натуре, торговля? Все в долг в основном, под запись.

– Ну, так ведь все вернется, правда?

– Надеюсь. Если двухсотых не будет.

– Работаем над этим, чтобы не было. Да ты ведь и сама причастна. Но не будем сейчас о грустном. Вот, принимай новенького на довольствие.

– Кто такой? – спросила лихае и медленно, нарочито безразлично, начиная с носков берцев, подняла взгляд на Сержа и посмотрела прямо ему в глаза. Серж вида, конечно, не подал, но от ее взгляда его просто бросило в жар. Немного. Потому что, если не принимать во внимание, что глаза зеленые, а кудри рыжие, девица была в точности похожа на Моргану, соседку его по дому в Сосновом бору, с которой он, и суток еще не прошло, как, общался довольно тесно.

Докучеев оглянулся на него.

– Кстати, да. Как тебя представлять личному составу? Тут у нас все сами себе имена выбирают, или ники, как теперь говорят. Часто довольно необычные.

– Серж. Зови меня так. Зачем мне новое? Серж.

– Угу. Серж он! – передал центр сообщение зеленоглазой маркитантке.

– Я слышала, – пропела она в ответ – Что ж, мне нравится. Я Фаня.

– Фа?

– Нет, Фаня. А то, что ты там себе воображаешь, поверь, не имеет никакого отношения к реальности. По крайней мере, теперь.

– Да у вас тут, я смотрю, уже и диалог наладился, – засмеялся ротный. – Ну, что, берешь парня на пансион?

– Как же не взять такого красавчика?

– Тогда, может, и на комплексное обслуживание примешь? По случаю прибытия и в целях скорейшей адаптации? Или у тебя на сегодня кто-то уже есть?

– Кто-то у меня всегда есть. Но кого-то можно и подвинуть по такому случаю.

– Вот, слышал, можно подвинуть. Ты как? – спросил Докучеев. Серж не сразу понял, о чем они говорят, а когда до него дошло, что имеется в виду, он неожиданно смутился.

– Нет, нет, не сегодня, – поспешил он отказаться от предложения. – В другой раз, как-нибудь.

– Ну, смотри сам. Только другого раза ведь может и не быть. Ладно. Тогда, раз он пас, ты, Фаня, запиши меня на прием.

– Вне очереди по двойному тарифу, ротный.

– Само собой!

Они пошли дальше. Оглянувшись через пару шагов, Серж поймал на себе задумчивый взгляд маркитантки, которым она провожала его. Встретившись с ним глазами, она грустно ему улыбнулась и покачала головой. Как странно все смешивается, подумал Серж. Реальность заплетает косы, украшает их лентами разноцветными, бантами, цветами. И эти бесконечные совпадения. Это действительно случайность, или мы все-таки в матрице, и так она себя проявляет? И как еще проявит?

Дортуар представлял собой обширное открытое пространство, потолок в котором поддерживался двумя рядами квадратных колонн, расположенных слева и справа от прохода. За ними перпендикулярно к окнам плотно стояли двухэтажные солдатские кровати, застеленные зелеными с белыми полосами по краям шерстяными одеялами. Возле каждой кровати тумбочка, перед каждой, в ногах, табурет, – в общем, все как в любой другой казарме. Необычным было то, что на многих кроватях лежали бойцы, кто спал, кто читал, кто просто таращился в потолок, слушая что-то через наушники, и при этом никто даже не пошевелился, когда они вошли. Ни тебе «Рота, смирно!», ни «Центурия, к оружию!»

– Пусть отдыхают, – пояснил ротный. – За неделю в окопах так ухайдокиваешься, что столько же отсыпаться приходится, чтобы к следующему охранению быть более-менее в норме. Но ты не поверишь, некоторые уже на другой день в казарме скучать начинают и рвутся на передовую. За тот же гонорар готовы рисковать дополнительно, прикинь!

Они прошли в самый дальний конец помещения, там Докучеев принял влево и, пройдя за колонны, остановился.

– Вот, – сказал он, обращаясь к Сержу, – твоя епархия.

Здесь, в этом углу казармы, стояли, выстроившись в ряд, шестнадцать двухэтажных кроватей. Сиротой выглядела одиночная койка, предварявшая строй и отделявшая его от предыдущего взвода.

– Занимай эту, – указал на кровать центр. – Место взводного. И, знаешь что? Не буду я сейчас никого дергать понапрасну. Ты осваивайся, знакомься с пацанами самостоятельно, а на вечерней поверке я тебя представлю, сразу всем. Уже осталось меньше часа. Воробей! – позвал он бойца.

Маленький белобрысый гоплит проворно спустился с верхнего яруса ближайшей кровати и предстал перед командиром. Был он ясноглаз и конопат сверх всякой меры.

– Я!

– Молодец! – похвалил центр бойца за расторопность. – Вот, поручаю на твое попечение вашего нового взводного. Помоги товарищу освоиться, ознакомь с распорядком и правилами, покажи, где что, особенно – где и какое оружие, подсоби получить постельное и обмундирование, в общем все как для себя. Понял?

– Так точно!

– Ладно, Серж, обживайся. А я уже потом тебя конкретно и детально по службе проинструктирую.

– Серж! – представился Таганцев, когда Докучеев ушел, и протянул бойцу руку.

– И все? – спросил тот, с заминкой, но ответил на рукопожатие энергично.

– А разве мало?

– Кому как. Твой предшественник, например, не воспринимал другого обращения, только господин майор.

– И что с ним сталось?

– Отбегался господин майор.

– В каком смысле?

– Ну, он все бегал куда-то. Однажды убежал и не вернулся. Фамилия у него, к тому же, была соответствующая, Бегунов.

– Бегунов? Сержа острой ледяной спицей пронзила тоска. Нанизала. Что, еще одно совпадение, подумал он? Ведь не может этого быть! Не может!

– Да… Ты что, знал его?

– Почти нет. Немного. Да и то в прошлой жизни.

– Вишь как! – чистосердечно удивился Воробей. – Ладно, давай пошустрей, дел еще полно, а времени до поверки чуть осталось.

– Успеем, – урезонил его торопливость Серж. – Кстати, почему Воробей? Фамилия?

– Нет, просто так меня все называют. А мне не обидно, бывало и хуже.

Позже, когда трубач сыграл отбой на своем корну, медном роге, Серж долго еще лежал без сна. Закинув руки за голову, он смотрел в окно, где на фоне белесого неба над далекой горой Кашканар раз за разом разрывали клубящуюся тьму зарницы. Особых мыслей не было, кроме, пожалуй, одной, но навязчивой. Ему неотступно казалось, что он уже умер, что все, составлявшее его жизнь, что было ему дорого, что он знал и любил, рассыпалось, и возврата к ней, прежней, уже не будет. Никогда. Слово еще это вертелось в голове: никогда. Мерзкое, если разобраться, слово. А потом его внимание вдруг привлек непонятный шум, раздававшийся в той части казармы, где располагались подсобные помещения. Шум все нарастал, а когда он достиг пика, поверх него, разрезая немоту ночи, наложился крик не крик, стон не стон: «Только не в меня! Не в меня-я-я!» И тогда он услышал, как, откликаясь на непонятную формулу, точно заклинание, дождавшись его, в едином порыве выдохнула и задышала глубоко и спокойно вся казарма. И он тоже – выдохнул и задышал, и почувствовал, что ничего он не умер, и что жизнь продолжается. Мудро, Фаня, оставить дверь открытой, подумал он. Неожиданно он испытал нежность к этой беспринципной рыжеволосой красавице, и, убаюканный нежностью, уснул.

Глава 2. Тень Директора.

На этот раз полыхнуло спереди, прямо вот перед… Что это такое там, впереди?

Похоже, кто-то, находившийся в комнате, включил свет. Ему очень хотелось узнать, кто это сделал, но безжалостные, похожие на ломкие стеклянные иглы лучи вонзились в глаза, которые он не мог защитить, плотно закрыв обожженными веками, покрытыми коркой задубевшей кожи. Свет превратился в немилосердного экзекутора и принялся усердствовать в этом сумеречном искусстве, – тогда глаза его, рефлекторно, наполнились влагой. Вновь напомнила о себе боль, однако он не застонал, сдержался, решив, что так будет правильно. Однако это решение и попытка дорого ему стоили, едва не разорвав пополам то, что ощущало боль, то есть, практически ее удвоив. Однако когда боль схлынула, как прорвавшаяся вниз вода, ему стало так легко, что он едва не взлетел вверх, под потолок. Не взлетел. Вместо этого он попытался подвигать глазными яблоками, влево-вправо, и ему это удалось, чуть-чуть. Слезы, собравшиеся в углах глаз чрезмерной волной, намочили веки и, перелившись через них, скатились вниз, прочертив горячие дорожки по щекам. И лишь тогда, омытые этой живой водой, глаза его увидели все, и почти так же ясно, как и раньше, до всех этих беспощадных вспышек.

Он смотрел прямо перед собой и немного под углом, очевидно, голова его была слегка завалена на бок. Точно он сказать не мог, потому что ничего, просто ни черта не чувствовал. Его чуть-чуть подташнивало, и сознание периодически покрывалось рябью помутнения, но все реже и все слабей, так что эти досадные помехи почти не мешали ему смотреть туда, куда смотрелось.

А там, у передней стены комнаты, находился стол, и на столе стояла лампа под выпуклым стеклянным плафоном, бледно-голубым. Свет в комнату и на него изливался именно от лампы на столе, голубой и холодный, но он уже совсем не причинял боли, только омывал лицо и остужал глаза. Ему подумалось, это потому, что он перестал стонать. Хотя боль никуда не делась, он чувствовал, что она затаилась и все еще была с ним, рядом. Все впереди, подумал он отчужденно, о себе, как о постороннем предмете, все впереди.

За столом спиной к нему, весь в белом, сидел человек. Более того – женщина. Женщина… Всплеск тепла, возникший где-то внутри него, быстро заполнил весь объем пространства, который он занимал. Он удивился, поняв, что более точно определить этот параметр не в состоянии. Ощущение тела стало для него недоступно, само слово превратилось в непонятную формулу. Тем не менее, он сумел обрадоваться – тому, что помнит, что значит женщина, и что это знание способно вызвать в нем тепло.

Женщина что-то писала, склонившись немного на правую сторону, острый локоть, следуя за строкой, двигался туда-сюда. Он видел узкие плечи и тонкую длинную шею, совсем открытую, так как волосы ее были забраны вверх, под высокий белый колпак на голове. Тут он понял, что женщина, скорей всего, медицинская сестра, и, значит, он в госпитале. Следом его снова накрыла волна противоречивых мыслей. С одной стороны, подумалось, он в госпитале, и это плохо, потому что означает, что что-то с ним не в порядке. Зато, с другой стороны, хорошо, так как позволяло надеяться, что здесь ему помогут, и хуже уж точно не будет. Хотя, как знать, как знать. Неплохо бы выяснить, что с ним вообще такое.

Женщина писала довольно долго, но это обстоятельство его никак не напрягало. Не утомляло так же совсем наблюдение за ней, поскольку оно осуществлялось само собой, без усилия с его стороны. Он просто лежал, и просто смотрел. И вот, странное дело, чем дольше он наблюдал, тем неизбежней понимал, что женщина эта становится частью его жизни, как и все те противоречивые чувства и мысли, которые ее присутствие вызывало. Это было и непонятно, и радостно. Жизнь свою прошлую он абсолютно не помнил, не мог и не хотел вспоминать, что было – умерло. Но пустое сознание требовалось чем-то заполнить, в первую очередь – хорошим, светлым, добрым, и образ сестры милосердия для этого подходил лучше всего.

А потом она встала, собрала листы бумаги, на которых писала, в стопку, оглянулась на него, удостоверяясь, что все по крайней мере без перемен, и вышла. Дверь она оставила открытой, и уже в коридоре кому-то сказала:

– Что, будем пить чай? Пока все тихо и спокойно. Голос ее показался ему знакомым, но не настолько, чтобы он сразу его вспомнил.

– Тебя прямо не узнать. Зачем усы-то сбрил?

– В новую жизнь – с новым лицом. И с чистой совестью. Как-то так. Серж немного смутился, от чрезмерного, как по нему, внимания к себе, но вида не подал.

– А что, может оно и правильно. Что-то в этом есть. Кстати, мое мнение – тебе так даже лучше, более соответствует обстановке. Выглядишь мужественней.

– Спасибо, господин центурион!

– Да. Осталось теперь показать себя в деле. Посмотрим, как авиация по земле ходит. Пока впечатление, скажу тебе, не очень, твой предшественник мельтешил-мельтешил, да и сгинул. У тебя есть возможность постоять за весь воздушный флот, поправить его реноме. Окажем тебе в этом посильную помощь. Только не забудь про камуфляж, светить лицом на передовой не стоит. С усами, что ни говори, маскировка была лучше. Воробей, помоги взводному нанести раскраску на фейс, у него, поди, еще и пигментов своих нет. А он тебя отблагодарит как-нибудь.

– Приголубит, – ухмыльнулся стоявший рядом в строю с Сержем здоровенный гоплит, в броне выглядевший просто невероятной громадой. Гора мышц, машина войны. Грим на его лицо был наложен так, что повторял раскраску персонажа группы Кисс Пришельца. Насколько успел заметить Серж, во взводе имелся полный набор этих персонажей. Взвод уловил посыл правофлангового, по строю прокатился смешок. Воробей вспыхнул.

– Тихо все! – призвал к порядку центр, и потребовал подтверждения: – Ты слышал, Ворбей? Я что-то не понял?

– Так точно! Слышал я, – через силу произнес белобрысый гоплит.

– Отлично! Так и отвечай, четко, ясно. Ты одолжи Сержу свои краски, на первый раз, или отведи сразу к госпоже Данунахер.

– Купи у Фани, у нее есть, – повернулся он к Сержу. – Ладно, шутки в сторону.

Центурион отступил на середину, чтобы видеть весь строй.

– Все внимание! До выхода на позицию осталось полчаса. Без команды не расходиться. Еще раз, проверьте обмундирование и экипировку, свою и соседа. Особенно прошу помочь вновь прибывшим товарищам, у нас новичков в этот раз много. Обратите внимание на мелочи, чтобы ничего не жало, не мешало, не терло. И не бренчало! Пока есть возможность, подогнать или заменить, сделайте это, чтобы не мучиться потом неделю. Помните, что нет мелочей, на которые не стоит обращать внимание, потому что от каждой зависит ваша жизнь. А от каждого из вас может зависеть жизнь другого, и не одна. Духи не прощают небрежности, сами знаете, а мы должны все, в таком же составе, вернуться обратно. На этот счет возражений и особых мнений нет? Хорошо. Машины уже поданы, по команде выходим на плац для посадки. Порядок обычный, каждый взвод строится возле своего борта, по регламенту: первый, второй и так далее. Пятый, десятый. После того, как я лично проверю каждого, по моей команде начинаем погрузку. Все! Действуйте!

– Лучше тебе сразу в лавку, к Фане, – сказал Воробей, отводя глаза. – Мне не жалко, можешь и моими красками пользоваться, но правильней, я считаю, сразу своим гримом обзавестись, если есть возможность. Все равно на позиции приходится подмазывать периодически. Деньги есть?

Серж кивнул:

– Есть.

– Сам сходи тогда. Скажи, грим, она знает, что нужно. А я потом помогу тебе раскраску нанести.

– Ладно. Серж пожал плечами и внимательно посмотрел на Воробья. Что-то показалось ему странным в его поведении. Обычно бойцы не упускают возможности лишний раз позубоскалить с девушкой – а вдруг какая-то шутка поможет добиться ее благосклонности? – этот же, наоборот, явно избегал общения. Что с ним не так? Надо бы разобраться, решил он.

Построение проходило на взлетке, в центральном проходе, каждый взвод напротив своего расположения. В казарме все рядом, все компактно, и все же он едва не опоздал, маркитантка уже закрывала свой магазинчик.

– Погоди! – крикнул он издали. – Погоди! Надо кое-что взять у тебя.

Она оглянулась на него и, не вынув ключа, снова открыла замок и толкнула дверь. Была Фаня в полном обмундировании, куртка застегнута на все пуговицы, как положено, поверх нее броня. На голове форменная шапка-конфедератка с круглым козырьком, волосы она каким-то образом ухитрилась забрать под нее. Как это ей удалось, восхитился Серж? Такую шевелюру? Восхитился он не только этим, а вообще, всем ее образом. Как знаток и ценитель. Форма сидела на женщине с необычайным изяществом, ничего лишнего, все по уставу, но глаз, что называется, не отвести. Он и не отводил. Потому что облегала и подчеркивала. При этом не акцентировала и не выпячивала. В общем, как надо.

– Ты что, тоже с нами едешь? – выразил он все же свое удивление, хоть и несколько завуалированно.

– Конечно! Куда вы без меня? Я же ваш ангел-хранитель! И госпожа Данунахер указала на туго набитую сумку у своих ног, цвета хаки и с вписанной в белый круг эмблемой красного креста на боку.

– Я думал…

– У меня много обязанностей.

– А, ну да…

– Кстати, зря ты вчера отказался, красавчик. Теперь, без усов, даже и не знаю…

– Фаня, если что, ты не переживай и не сомневайся, дело не в тебе. Я бы за счастье посчитал, но… Дело, в общем, во мне.

– Переживания? Стресс?

– Ну, да, типа того. Наверное. Надо привыкнуть, успокоиться.

– Так я бы тебя и успокоила, и примирила с действительностью. Кстати, что ты на меня все смотришь так подозрительно? Я тебе кого-то напоминаю?

– А… да. Это странно, но да. Только волосы и глаза другие. Заменить – и вылитая. Та, другая, знакомая.

– Ничего менять не будем, – засмеялась Фаня. – Лучше найдем возможность для сближения. А вообще, ты забываешь одну вещь. Все мы, женщины, сестры, потому что произошли от одной матери, от Лилит. Немудрено, что мы похожи одна на другую.

– А Ева? Ее что, не было?

– Ева – другое. Ее дочери для продолжения рода, мы же – для полноты жизни. Без нас, дочерей Лилит, настоящего и всеобъемлющего счастья ты не узнаешь никогда. Не почувствуешь. Мы – мечта, без которой жизнь не красна. Впрочем, болтать, к сожалению, некогда, потом, как-нибудь. Ты зачем пришел? За гримом, не иначе?

– Точно так, за краской камуфляжной. Имеется?

– Конечно! Для тебя – все, что пожелаешь! Сейчас найдем.

Она ненадолго вошла в комнату и вскоре вернулась с плоской коробочкой в руках.

– Вот, набор из двух цветов, больше тебе ничего не надо.

– О, спасибо. Сколько с меня?

– Не заморачивайся, потом рассчитаешься.

– Почему? У меня есть…

– Нет! Вернешься, и тогда отдашь долг. Примета такая, понимаешь?

– Правда? Прости, я не во все еще врубаюсь.

– Дело наживное. Врубишься.

– Слушай, а почему сама-то не в гриме? Ты ведь тоже на позицию едешь?

– Тоже, да не то же. Мне не положено. Я ведь ангел-спаситель, не забыл? А у ангела лик должен быть ясным.

– Что так долго? – несколько раздраженным тоном спросил Воробей, когда Серж, поигрывая коробочкой с гримом, вернулся в расположение. – Уже выходить пора.

– Да так, зацепились языками. Не дрейфь, успеем. Что ты такой торопыга? Давай, лучше, рассказывай, что и как мазать. И он протянул Воробью грим.

– Ух ты! – восхитился тот. – Какой дефицит! Самую лучшую краску тебе дала, у нас тут все за такой гоняются.

– Я не в курсе, если честно. Ты, кстати, тоже можешь ей пользоваться, мне не жалко. Я думал, принесла, что надо.

– Что надо и есть. Уже с репеллентом, мошку отваживает, не надо ничем другим дополнительно мазаться. Ладно, в ваши дела я не вникаю, а за предложение спасибо. Не надейся, что откажусь. Попользуюсь. Слушай сюда, взводный. Краситься дело не хитрое. Вообще, зачем это нужно? Открытые участки кожи отражают свет и привлекают внимание, поэтому их следует маскировать. Для этого служит краска. Есть два стандартных типа краски для лица: суглинок (глиняный цвет), и светло-зелёный, применимый для всех видов сухопутных войск в районах, где недостаточно зелёной растительности. То есть, как раз в наших условиях. Двухцветная камуфляжная раскраска чаще наносится случайным образом. Но. Блестящие части тела – лоб, скулы, нос, уши и подбородок – окрашиваются суглинком, а теневые, или затемнённые, области лица – вокруг глаз, под носом и под подбородком – в светло-зелёные оттенки. Кроме лица раскраска наносится и на открытые части тела: заднюю часть шеи, руки и кисти. Ну, это если нужно, не всегда. Мы здесь этого почти никогда не делаем.

Говоря все это, Воробей быстро и ловко наносил грим на лицо взводного. Как говорил, так и делал.

– Слушай, ты прямо как инструкцию зачитал, – в конце похвалил его Серж.

– Так и есть, собственно. В Учебнике сержанта сухопутных войск все расписано, там полная методичка есть. Ну, я ее прочитал.

– Главное, запомнил. Ты что, сержантом хочешь стать?

– Да нет, просто. У нас тут и сержантов-то нет, все гоплиты. А читаю, чтобы знать, что да как. Полезно, между прочим, можно все применить на практике.

– Понятно. Я, в общем, одобряю такой подход к делу. А вот скажи мне, – спросил он вдруг по какому-то наитию, – как у тебя складываются отношения с госпожой Данунахер?

– В каком смысле?

– В прямом. Ты с ней общаешься?

– Ну, общаюсь. Иногда.

– Хорошо, я спрошу по-другому: ты у нее бываешь? После отбоя?

– Ну-у-у…

– Один раз? Хотя бы один раз был?

– Да я, как-то… – Воробей вспыхнул и, пряча лицо, попробовал улизнуть в сторону, но Серж схватил его за рукав.

– Постой, постой! Еще один вопрос: а женщина вообще у тебя была? Когда-нибудь? Хоть одна?

– Не твое дело! Пошел к черту! – Воробей рывком освободился от руки взводного и быстро, почти бегом, удалился. Так, подумал Серж, а не в этом ли все дело? Он всего ничего пробыл во взводе, не со всеми гоплитами даже успел познакомиться и пообщаться, но сразу заметил, что отношение к Воробью в коллективе, мягко говоря, легкомысленное. Над ним посмеивались, им понукали. Не в этом ли дело, снова подумал Серж? Парнишка моложе всех, сынок, можно сказать, да еще и девственник. Легко ведь затравить, не сломали бы. Придется брать парня под крыло.

До позиций добирались часа два, а то и дольше. При этом больше часа ехали на машинах, остальную часть пути шли пешком. Дорога, проложенная в тайге и поддерживаемая в приличном состоянии приданной Южной группе легиона военно-строительной частью, шла прямиком к горе Кашканар. Серж, как взводный, сидел в кабине рядом с водителем и через переднее стекло кабины заворожено смотрел, как изгибается впереди розоватая от просыпанного на нее щебня лента шоссе. Вверх вниз, вверх вниз, сужаясь и истончаясь длинной извилистой лентой, и, как экзотический воздушный змей, на конце парил Кашканар. На душе было неизбывно тоскливо, и отрешиться, отмахнуться от этого чувства он не мог. Одной из причин служило то, что он никогда прежде не бывал в тайге, поэтому край этот ему казался реальным краем земли, забытым Богом, где жизнь и возможна-то лишь по его недогляду. Вот сосны, песок под ногами, заливные луга, речные долины, туманы – это его. А пихтач и лиственница, сопки и распадки, кочки по пояс и болота, брусника, клюква, мошкара, оводы, гнус – вот это нет, совсем не его. Совсем. И как справиться, или хотя бы как смириться с этим, чужим и враждебным миром, он не знал. Да и справиться ли – не было у него такой уверенности. А ведь это только житейская, так сказать, составляющая, но есть еще противник, злой, коварный и смертельно опасный, который ждет впереди не дождется, на рандеву с которым его сейчас везут. Это так выглядит, что везут, на самом же деле – влечет судьба. Нет, он, наверное, еще не понимал, а только лишь чувствовал, что судьба взяла его в оборот, и легко отбиться от ее объятий не получится. Хотя, какая разница, понимал, чувствовал? Что меняется от способа овладения знанием?

Когда они приехали на место выгрузки, Кашканар возвышался над ними, как пуп Земли, до половины поросший редкой щетиной леса, ближе к макушке голенький и голубой, от холода и снега. Пупырышками на гусиной его коже казались снизу многочисленные скальные выступы, окружавшие вершину.

– Нам не туда, – сказал Воробей, видя, что взводный все задирает голову вверх. Он держался рядом, ненавязчиво старался в чем-то помочь, что-то подсказать, за что Серж был ему благодарен. Уж он-то понимал, как трудно завоевать авторитет в ситуации, когда ты практически во всем уступаешь подчиненным, и как легко его, авторитет, убить совершенно, сморозив какую-то очевидную глупость. Судьба, которая влекла его, не спрашивая, посчитала нужным бросить его в этот поток, и надо было как-то выплывать. Поэтому поддержка в этой ситуации, будь чья, казалась Сержу приемлемой и желанной.

Построились в колонну повзводно и, обходя сопку справа, по натоптанной дорожке углубились в лес. Строй почти сразу распался, оставалась лишь видимость взводных групп. До передка было еще изрядно далеко, однако все насторожились и подобрались, посерьезнели, шли молча, внимательно поглядывая по сторонам. Хоть давно именно здесь все было спокойно, и чисто, неожиданности и неприятные сюрпризы от противника изредка все равно случались, поэтому бойцы старались все подмечать вокруг, чтобы не схлопотать нежданчика.

Местность, по которой они шли, когда-то была ареной ожесточенных боев. Собственно здесь, на этих рубежах чужаков встретили, и здесь же их остановили. А началось все с того, что охотники, которые загоняли коз в местных распадках, наткнулись на неведомую злую силу. Сила была на самом деле злой и ошеломительно кровожадной, и сразу утащила половину из десяти охотников. Выглядело это примерно так: налетало – как порыв ветра – нечто, похожее на рой насекомых, темный и мерцающий одновременно, текучий и уклончивый, и с мокрым жирным шлепком очередной человек исчезал. Ни криков, ни крови, человека просто выхватывало из толпы, из жизни, и уносило. И никогда больше никто его уже не встречал. А так же того, что могло когда-то им быть. Бесследно. Теперь этих темных монстров называли шлепками. А кое-кто – ушлепками, но таких меньшинство, потому что в массе своей бойцы к противнику относились если не уважительно, то серьезно, и, не понимая его сути, старались лишний раз не провоцировать легкомысленными обидными прозвищами.

Военные к сообщениям напуганных до смерти охотников отнеслись поначалу несколько несерьезно, за что и поплатились. А и то, как было поверить, что, почитай, в самом сердце страны невесть откуда может взяться такая опасность? Однако, не сразу, но все же решили проверить, что происходит. На разведку выслали целый взвод от роты охраны из ближайшего гарнизона, под командованием старшего лейтенанта. Но дороги на Кашканар тогда и в помине не было, охотники туда добирались пешим ходом. Сто пятьдесят километров по местным меркам – рукой подать, особенно если напрямую, на лыжах. Поэтому для доставки контингента к месту событий снарядили болотный трактор с волокушей. Обращаться с не совсем обычной для военных техникой умел, в теории, начальник автомобильной службы той же части в звании капитан, он и уселся за рычаги управления.

Трактор транспорт тихоходный, тем более по бездорожью, поэтому добирались трое суток. Ночевали возле костров, под открытым небом, благо дров вокруг имелось неистощимые кубометры. Был ноябрь месяц, снег лежал уже почти везде, но сильных морозов еще не случалось, а ночные заморозки не в счет, потому что днем хорошо отпускало и пригревало. И, хотя походная вольница лучше казарменной скуки, когда экспедиция втянулась в последний распадок на подступах к Кашканару, личный состав был уже основательно вымотан путешествием. Вокруг распласталась необыкновенная глушь и тишь. Неподвижность, безветрие, безмолвие – ничто не насторожило, не вызвало подозрений. Трактор методично перемалывал пространство, греб, как мужик по пашне, лихо подминая под себя метровые кочки. Капитан за рычагами вполне уже освоился с механизмом, и его, как истого автолюбителя, постоянно подогревал азарт дать технике полное испытание, поэтому он все чаще по ходу движения подыскивал для железного мула задачки посложней и поинтересней. Вот и теперь, заметив впереди между кочек небольшое – пять на пять – озерцо, он с глумливой и несколько даже мефистофельской ухмылкой на лице устремился прямо в него.

– Потонем, – попытался образумить кормчего старший лейтенант.

– Да ну на хер! – обезопасился капитан традиционным заклинанием. – Тут гусеницы метровые. Куда?

– Туда, на хер! – указал, основываясь на личных предощущениях, старший лейтенант. И оказался прав.

Выскочив на лед озерца, трактор моментально его проломил и тут же погрузился в черную болотную воду по самую кабину.

– Ща выберемся! – заверил капитан радостно, воодушевленный задачей, которая, он чувствовал, по плечу ему и трактору. – Он для этого и создавался! Болотоход же!

Он поддал газу, трактор дернулся, но вместо того, чтобы ползти на берег, неожиданно еще сильней зарылся носом, толкнув перед собой волну. Потом дизель взревел, стрельнул огненным выхлопом в серое небо и, окутавшись черным дымом, заглох.

– Что за?.. – задался капитан полу вопросом, выбираясь из кабины. Сформулировать вопрос полностью он не успел, налетевшее нечто шлепнуло его первым. А далее в течение полминуты это же нечто, только во множественном числе, перешлепало всех остальных солдатиков. Быстро и эффективно.

– Он до сих пор там. В смысле – трактор. Крыша оранжевая торчит из болота. И волокуша с задранным задом, потому что все еще зацеплена за фаркоп, – добавил Воробей. Это он, по ходу дела, пока шли до следующего рубежа, вводил взводного в курс, рассказывая предысторию Литоральской кампании. – Ты его увидишь, трактор, он прямо перед нашими позициями, в низине, в распадке, справа.

– А что с теми, шлепками? Разобрались, кто это? Или что?

– Не-а, так и не понятно, что такое. Зато научились от них защищаться.

– И как же?

– Щит, обычный щит. Шлепки от него отскакивают, как от стены горох. Только вовремя прикрыться надо, успеть.

– А как же успеть? Если они такие молниеносные и смертельные?

– Их слышно. За пару секунд до нападения слышен такой особый звук, шелест, как раз успеваешь спрятаться за щитом. Да ты не волнуйся, один раз услышишь, и уже не забудешь никогда.

– Да-да, живой или мертвый. И что же, с этими, щитами, так и ходим здесь постоянно?

– Так и ходим. Раньше носили с собой полноразмерные щиты, классические круглые гоплоны. Отсюда, наверное, пошло, и гоплиты, и, в целом, Легион. А теперь вот эти, складные на вооружении. Отличная штука! Вещь! Компактная и надежная.

Говоря последние слова, Воробей отцепил от пояса какое-то круглое устройство с рифленой рукояткой и полукруглой выемкой в корпусе с внутренней стороны. Приспособление казалось чем-то вроде эфеса сабли, с гардой, но без клинка. Он надел эту штуковину на руку, на манер перчатки, и нажал на кнопку. Тотчас над головой у него раскрылся похожий на большую диафрагму заходящими один за другой сильно скошенными лепестками аспидно черный щит.

– Смотри! Кевлар, необыкновенно легкий и прочный, даже пули от него рикошетят. И шлепки, соответственно, тоже. Он нажал другую кнопку, и щит немедленно свернулся. – Безотказный! Принцип тот же, что и у зонта-автомата, только пружина мощней. Ты потренируйся на своем, пока мы идем, почувствуй его в руке.

Серж едва успел пару раз распустить и собрать свой щит, как пришли на очередной – промежуточный – рубеж. Хорошо укрепленный опорный пункт в ближнем тылу. Он располагался на возвышенности, откуда открывался отличный обзор на местность впереди. Собственно, дальше лежала самая что ни есть Литораль. Слегка всхолмленная, утыканная невысокими сопками равнина в ту сторону медленно понижалась, и там, в поросших жестким низкорослым дубняком складках, в вечных туманах скрывалась собственно Брешь. Которую, кстати, живыми глазами никто не видел, – только на сделанных из космоса или с самолета снимках. Зато на фотографиях она представала во всей красе – узкий, объятый пламенем серп, особенно зловеще выглядевший в инфракрасном диапазоне. Опорный пункт находился на краю небольшой рощицы, на такие в этой местности распадалась единая тайга. Охотники называли их кустами, вот и за опорником закрепилось то же название – Куст.

Низкое, врытое в землю и полностью укрытое маскировочной сетью бетонное сооружение, массивное, больше похожее на ДОТ. Частично огневой точкой Куст и являлся, при необходимости, Серж видел нацеленные в сторону неприятеля бойницы с перекрывающимися, похоже, секторами обстрела. Здесь базировался во время всей вахты центурион, отсюда он руководил действиями подразделений, и здесь же располагался резерв. Отсюда, с этого рубежа взвода веером расходились на позиции, каждый своей тропой, переходящей в траншею. Все разумно, оценил диспозицию Серж.

Доложили о прибытии на базу, оповестили подразделения на передовой, чтобы готовились к смене, и, едва успев перекурить, стали выдвигаться дальше. Но здесь порядок следования неожиданно изменился.

Вперед выдвинулся тот верзила-гоплит, что стоял в строю на правом фланге и которого по гриму Серж определил как Пришельца. На самом деле парень именовал себя Чужаком.

– Ну-ка, дай-ка, командир, – сказал он, оттесняя Сержа плечом с первой позиции. – Дорогу я знаю лучше, и дальше пойду первым. Если ты не против. Потом добавил, поясняя: – Не гоже нам на первом же переходе взводного потерять. Мы еще даже не познакомились толком. А вдруг ты по факту нормальный парень? И кивнул Воробью: – Находишься с ним рядом, понял? Чуть что – прикрывай, как себя. Воробей кивнул молча.

Мимо Сержа протиснулись еще несколько столь же мощных, мало в чем уступающих Чужаку, бойцов, и по тропе на передок они шли в следующем порядке: Чужак, Туз, Детина, Демон. Далее двигались Серж и Воробей, за ними Кот, Братец Лис, Анкх и остальные гоплиты.

Так, так, соображал Серж по ходу движения, а здесь у них своя структура. Командная. Самоорганизовались, кто бы сомневался, что так будет. Осталось понять, кто у них голова? Кто, так сказать, лидер общественного мнения? Он прикинул. Получалось, что заводилой мог оказаться любой из здоровяков. Тот же Демон, злая сила – почему нет? Хотя этот скорей всего исполнитель. По опыту он уже знал, что если кто-то ведет свою игру, чаще всего он делает это тихо и тонко, не высовываясь до поры из-за чужих спин. Посмотрим, подумал Серж, откладывая проблему на будущее. А, собственно, что ему оставалось? Обстановка к долгим и обстоятельным размышлениям не располагала.

Они быстрым шагом шли гуськом по траншее, в которую почти сразу превратилась тропа. Это был ломанный, часто меняющий направление ход, вырытый в полный профиль и оборудованный по всем законам фортификации, стены почти на всем его протяжении были обшиты бревнами, и даже на дне на случай распутицы имелся деревянный настил. Хотя глубина окопа и наличие бруствера со стороны противника позволяли стоять и идти прямо, все двигались полусогнувшись, на всякий случай – береженного, как говорится, Бог бережет. До позиции, до собственно передка добрались быстро, даже запыхаться не успели. Серж так только разогреваться начал, когда услышал произнесенное позади Воробьем: пришли.

Все остановились.

Выпрямившись, Серж огляделся. Они находились на участке, где траншея мягко огибала располагавшийся слева невысокий холм, который, конечно, являлся идеальным местом для обустройства взводного опорного пункта. По факту, как говорил Чужак. Что и сделали. Участок траншеи перед холмом перекрыли навесом из бревен в три наката, хорошо присыпав их землей, а в самом холме, очевидно, была выкопана большая землянка и устроен командный пункт. Иначе откуда земля на крышу? На вершине Серж заметил огневую точку. Что ж, все путем, он и сам бы так сделал.

Перед входом в укрытие с видом хозяина стоял незнакомый рослый военный в сдвинутом на затылок шлеме и бушлате, накинутом на плечи поверх брони. Шлем, кстати, у него был того же образца, что и у Сержа, сверхпрочный и легкий карбоновый «Спартанец», головы остальных гоплитов защищали штатные боевые шлемы моделей «Рысь» и «Росомаха». И это было единственное, если судить по форме, отличие взводного от остального личного состава. На покрытом поверх раскраски толстым слоем пыли лице встречавшего сверкала широкая белозубая улыбка.

– Наконец-то! – приветствовал он прибывших и поручкался с подошедшими к нему вплотную Чужаком и Детинушкой. – У вас, говорят, новый взводный? – спросил. – Кто таков?

Определив взглядом указанного ему Сержа, улыбнулся еще ослепительней и подошел поздороваться.

– Приветствую! – для рукопожатия он подался вперед и руку Сержа взял как-то снизу, хватко, сильно сдавил. – И поздравляю с прибытием. Но знакомиться мы с тобой начнем через неделю, при следующей смене. Если доживешь. А то едва привыкнешь к человеку, занесешь, так сказать, в личный реестр, а его уже нет. Первая неделя для новичка самая важная. И позвал трубача: – Эй, тубицен! Труби отход!

Позже Серж устроился в одной из стрелковых ячеек вместе с Воробьем и рассматривал, знакомясь, расстилавшуюся перед ними равнину. Прямо от бруствера окопа местность бодро опускалась в глубокий распадок, по дну которого, судя по всему, должен был протекать ручей. И он, возможно, там протекал, только разглядеть даже малейшего водного зеркала не удавалось, поскольку вся низина оказалась укрыта высокими кочками, а макушку каждой из них украшал белобрысый хохолок высохшей болотной травы – в точности такой же, что рос на голове Воробья. Равнина в безветрии выглядела застывшей и мертвой, точно вплавленной в смолу, между видневшимися вдали деревьями и в складках местности сгущались зловещие тени. Конечно, это работало его подсознание, окрашивая картинку эмоционально негативно, поскольку именно там, в синевшей за распадком дали, Серж предполагал опасность, и именно там ее видел, присутствовала она в этот момент или нет. Безмолвие, во всяком случае, было полным, птицы, похоже, научившись летать по кривой, облетали территорию десятой дорогой, да и бесчинства насекомых Серж пока не замечал. В общем, ничего необычного. Вообще ничего, только несколько торчащих там и сям кустарников справа, да несколько же корявых осинок слева.

– Вон трактор, видишь? – подсказал Воробей.

– Где?

Воробей ткнул рукой, указывая направление: – Там!

Прищурившись, Серж разглядел внизу между кочек рыжий кубик кабины, совсем маленький. А рядом с ней из травы наискосок, перечеркивая природную упорядоченность, торчало какое-то странное сооружение. Волокуша, сообразил Серж. Больше, насколько он видел, ничто о произошедшей здесь трагедии не напоминало. Трактор казался неожиданно маленьким, и это говорило лишь о том, что расстояния при таком обзоре скрадываются и оценить их реально сложно. Что ж, отличный ориентир, подумал он.

– А вон и твой предшественник, – Воробей кивнул налево. – Там, между деревьями.

Закинув взгляд в указанном направлении, Таганцев действительно увидел среди осин странную, как бы изломанную, застывшую в нелепой позе с поднятой рукой фигуру. Совершенно черную.

– Мы называем его Черным майором, – сообщил Воробей.

– Это что, юмор такой? Почему он черный?

– Это сажа. Есть тут такое… Прилетает с той стороны такая дрянь. Как они ее запускают – неведомо, ни выстрела не слышно, ничего. У них всегда там молчание. По виду комок угольной жирной грязи, а стоит ей попасть на живое, как она начинает преображаться. И сама дрянь превращается во что-то, напоминающее графитовый мох, и живое тело она перерабатывает в то же самое. Медленно, неотвратимо, без шансов. То есть, спасения от нее нет. Не было еще. Зацепит мизинец, сожрет и все остальное. Игольчатое такое образование, вроде как иней, бывает, на проводах нарастает, только черный. Поначалу вот так, сохраняет форму, а потом рассыпается кучкой золы. Кострище по виду, старое – такое остается. Боль видно, при этом дикая. Как он кричал, как кричал! Мы тут с ума сходили, но помочь ничем не могли. Ничем. Так он и кончился, в одиночку.

– А что он там делал?

– Бегал.

– Бегал? Ерунда какая-то. Зачем бегал? От кого? Куда?

– Отсюда туда…

Воробей хотел еще что-то добавить, да не успел. Серж скорей даже почувствовал, чем услышал тонкий, на грани различимости, шелест с той стороны, куда они смотрели. Он едва успел столкнуть гоплита с бруствера в окоп и, вскинув руку, нажать на кнопку щита, который всю рекогносцировку предусмотрительно держал в руке. По неопытности, бывалые воины этим, как правило, манкируют. Щит раскрылся моментально, как глаз моргнул, прикрыв взводного от нападения, и в следующий миг он получил мощный, точно по нему зарядили молотом, удар, от которого и сам свалился в окоп, прямо на Воробья.

На шум сбежались бойцы.

– С почином вас, господин Серж! – поздравил командира Туз, когда стало понятно, что произошло, и все немного успокоились.

– Взводный-то наш, похоже, ничего. Годный, – пробасил Детина.

– Годный-то годный, – сказал хмуро гоплит по имени Тагази, ударение на второй слог, с которым Серж еще не успел как следует познакомиться. – Но почему с молодым на передок пошел?

– А шлепок-то двойной был, – задумчиво проговорил Демон и покачал головой. – Никогда такого не было, чтобы по новичку и сразу дуплетом.

Да, думал Серж, да. Никогда не было, и вот, опять. Страха – пост фактум – он не чувствовал. Но был несколько ошеломлен и, да, злость, ощущал. Поднявшись с помощью Детины на ноги, он сжал челюсти от боли и, поигрывая желваками, растер гудящее плечо. Потом посмотрел через бруствер долгим темным взглядом, так что, в конце концов, показалось, привиделось ему, что маячит там, среди дальних кустов, зловещая тень Директора. Увидимся еще, пообещал он ему мысленно, увидимся.

В какой-то момент от белой стены перед глазами, или от того, что виделось ему таковым, светлым и плоским, отделилась тень. Бесшумно, естественно, как одно нечто выходит из другого нечто. Собственно, свет всегда порождает тени, он даже думал одно время, что свет из них и состоит. Пока не убедился на опыте, что свет это боль, а тень – успокоение. Когда это было, когда? И если было, почему не прошло? Почему эта боль все тянется за ним бесконечным шлейфом? Почему?

Тень медленно приблизилась, нависла. Пришлось сделать усилие, чтобы охватить ее всю, причем внутреннее, поскольку на этот раз сдвинуть с места глазные яблоки оказалось выше его сил. В прошлые времена он мог бы сказать, что ему пришлось переместить апертуру взгляда, но теперь он больше не помнил умных слов. Да и многих когда-то простых не понимал. Вот подумал – прежние времена. А что это значит, прежние времена? Другая жизнь? Какая, будущая или прошлая?

Тень приковывала к себе внимание, не раскачивалась и не клубилась, просто находилась рядом, присутствовала, процеживая сквозь себя время.

–– Вот мы и встретились, – наконец сказала, конечно, она, потому что, если не она, то вообще все непонятно. – Как ты хотел. Ведь ты хотел этого, правда? Через долгую паузу: – У, что-то ты совсем плох. Придется подсобить немного, привести тебя в чувство. Хочешь, не хочешь, а придется.

Тень видоизменилась, балансируя, приблизилась верхней частью, будто склонилась, потом из нее выдвинулся отросток, темный жгут, из него жгутик потоньше, и тогда что-то клюнуло его в лоб. Тюкнуло, лишь один раз, туда, где до поры дремала аджна. Снова полыхнуло, третий глаз раскрылся, запечатлев в ореоле темной ауры внимательное лицо Гонория Тукста. А следом его вновь накрыла темнота, настоящая, без недомолвок.

Глава 3. Куда же он бежал?

Кашканар нависал за спиной, как сказочный Святогор, выше леса стоячего, ниже облака ходячего, подпирал шеломом небо. Странная гора, одна такая высокая – почти в целый километр – во всей округе. За тот месяц, что Серж был здесь, он дважды поднимался на гору, во второй раз вместе с центром Докучеевым, ротный пригласил его обозреть окрестности. Тогда же у него сложилось впечатление, что размещать позицию на самой вершине, в общем-то, имело мало смысла, во всяком случае, пока. Но может он и ошибался, ведь образование у него было, так сказать, теперь не профильным. А вот в соответствии с основной профессией – штурманца, сразу отметил, что наблюдательный пункт, постоянный, который на вершине располагался, очень даже был по делу. Следить отсюда за обстановкой и в случае необходимости корректировать огонь минометчиков, да кого угодно, – милое дело. Или борта наводить. Да, с авиацией пока дело швах. Только те бомберы, блуждающие, и залетали сюда периодически. До сих пор держались в воздухе каким-то чертом. Хотя, как тут кого наводить? Электроника ведь не работает. Черт! Только и оставалось, чертыхаться.

Склон горы, примыкавший непосредственно к позиции взвода, на две трети порос жестким, не продерешься, кустарником, закрывавшим к тому же обзор совершенно. Там и сям чешуей отсвечивали на солнце россыпи почти черных и темно-зеленых камней и глыбистые развалы габбро, топорщились, похожие на изваяния с острова Пасхи, скальные выходы породы. Некоторые скалы были совершенно причудливой формы. Одна из них, расположенная у самой вершины, если рассматривать издалека, походила на голову отклячившего губу верблюда, при этом сама вершина выступала его горбом. Собственно, эта скала и дала название всей горе, в переводе с одного из местных языков звучавшее как Лысый Верблюд. Мордой верблюд был повернут к Бреши, от нее, прямо из-под губы, начинался этот головокружительный спуск. На такой крутизне закрепиться было практически невозможно, нечего даже рассчитывать на это. Хотя, подумал тогда Серж, заглядывая вниз, если приспичит, будем цепляться за каждый камень.

Зато обратный склон горы, тыловой, был долгим и пологим, его частично расчистили и даже проложили по нему почти до самой вершины некое подобие дороги, по которой ратраками доставляли припасы и подкрепления, а в зимнее время экстремалы спускались по ней на горных лыжах. По этому же склону протянули кабели от установленного ниже дизеля, по которым запитывали два громадных авиационных прожектора, доставленных на вершину. И это правильно, в смысле, прожекторы. Поскольку приборы ночного видения не работали, а без них ночью было слишком уж тоскливо, оставалась подсветка, лампы да осветительные ракеты.

С высоты, с макушки Кашканара вид открывался ошеломительный – голубые дали до самого горизонта. Отлично был виден базовый лагерь кагорты среди лесов, и дорога к нему, а еще дальше – тот городок и гарнизон, из которого в свое время отправился в последний поход болотный трактор. Городок, как ни странно, тоже назывался Кашканар, он располагался на берегу бравшей начало на склонах горы реки Исы. Река с вершины была почти не видна, пряталась по распадкам да под деревьями. Холмы у подножия, вообще все неровности земные, скрадывались с такой высоты, сглаживались, что вносило в общую картину объяснимые искажения.

Их передовая позиция огибала подошву Кашканара как раз по сгибу горного тела, где крутизна переламывалась и, с одной стороны, начинался глубокий распадок, а, с другой, резко взмывал вверх склон. Холм, внутри которого был устроен опорный пункт, сидел на боку горы, как прыщ на шее, или на чем похуже, и сверху был едва различим, прежде всего, благодаря оборудованной на его маковке стрелковой ячейке с наблюдательным пунктом, оснащенным ПНБ – прибором наблюдательным бинокулярным. Замечательное, кстати, устройство, десятикратное увеличение, просветленная оптика – Сержу ужасно нравилось рассматривать через него позиции противника. Хотя, какие позиции? Не было у них никаких позиций.

Если смотреть с Кашканара, становилось заметно, что вершина, холм у подножия и трактор с волокушей внизу, в болоте, лежат на одной линии. А если продолжить линию дальше, по противоположной стороне пади, там она упрется в небольшой лесок на гребне возвышенности, из которого появлялись духи, и за которым, в котловане следующего распадка, находилась собственно Брешь. Серж подумал, что если отсюда хорошенько разогнаться, да использовать холм внизу как трамплин, можно и до самой Бреши долететь. С вершины ее, кстати, не было видно напрямую, лишь те туманы, что из нее исходили, да отблески пламени, в ней время от времени полыхавшего. И громы, иногда бывали слышны громы, которые никто не знал, как объяснить, так как непонятно было, с чем они связаны и протеканием каких процессов вызываются. Но какие-то процессы шли, потому что – пламя. В ночное время его блики плясали на низких пролетных облаках, посылая в отраженном свете всей округе знак. Знаки, много недобрых знаков.

Особенностью занимаемой ими позиции было то, что она, огибая Кашканар, глубоко вдавалась в Литораль, почти до самой Бреши, и потому находилась под непосредственным силовым воздействием чужаков. Если на других участках фронта когорты Легиона были отведены за пределы зоны распространения заразы, то соединение под командованием трибуна и кавалера Аристарха Никоновича Забубеева этой зоны никогда и не покидала. Потому что уйти отсюда означало отдать врагу Кашканар, что было неприемлемо ни по каким соображениям, ни под каким соусом. Даже не обсуждалось. Справедливости ради здесь надо отметить, что чужие, духи, как их тут называли, не слишком-то и рвались завладеть горой, ограничиваясь беспокоящими ударами по передку да редкими вылазками эфемерной пехоты. Чем обуславливалась такая их сдержанность, было не ясно. Имелось предположение, что враг готовит на этом направлении мощное наступление, и потому бережет до поры силы. У Сержа же, основанная на рассказе Геши Хлебчикова, имелась своя точка зрения, которой он до поры ни с кем не делился. Если Брешь затянется по естественным причинам, то, как говорится, и слава Богу. Туда ей и дорога! А если нет? Если те, из Призрачного Дома во главе с директором Тукстом найдут способ перекинуть сюда свои генераторы поля, и все начнется с новой силой? Что тогда? Зачем расхолаживать и обнадеживать попусту личный состав. Его же и обвинят потом в дезинформации, или еще в чем похуже. Нет уж, решил Серж, берясь за рукоятки ПНБ и приникая к окулярам, хватит с меня подозрений, расследований и допросов. Будем наблюдать, вот что. Отслеживать. И наматывать. Он вздохнул, сожалея в глубине души об утраченных усах. На что вот наматывать?

Каждая кочка в распростертой ниже холма пади была видна с потрясающей четкостью. Ощущение было таким, будто сам, лично склонился над ней и рассматриваешь. Восторг, да и только. Который уже раз Серж разглядывал в прибор местность перед холмом, и обязательно испытывал именно это чувство. Стыдно, ей-богу, восторгаться, как мальчишка. Ага, мальчишка. А вместе с тем он чувствовал, что за проведенный на передовой месяц повзрослел так, словно прожил еще одну жизнь. Заматерел. И странным теперь казалось ему, каким легкомысленным и легковесным был он там, в Сосновом Бору. Даром, что капитан и любимец женщин. Поэтому теперь он старался скрывать эмоции, тем более рядом с таким человеком, как Тагази. Он навел трубы на трактор, снова удивился его расположению – почему он поехал прямо на холм? – и стал разглядывать панораму. Сила оптики позволяла увидеть бурундука в траве, но ему никто на глаза не попадался. А так хотелось поймать в объектив чужого и хоть разглядеть-то его как следует. Но чужие прятались от посторонних глаз, так что порой даже казалось, что они лишь плод больного воображения. Однако продолжали прилетать с той стороны посланники смерти, забирая дань, и волей-неволей приходилось ко всему относиться серьезно.

– Что притих? – спросил он, не отрываясь от прибора, находившегося рядом Тагази.

– Слушаю, – отвечал низким голосом спокойный, как Чингисхан в гареме, гоплит.

– Что слушаешь? Я же молчу.

– Пространство слушаю. А ты правильно делаешь, что молчишь, – молчание золото.

– Правда? Многие бы с тобой поспорили.

– Нечего спорить, это не мои слова. Но я с ними согласен.

– Догадываюсь. Что у тебя за имя такое?

– А что, нормальное имя. Русское. Тагазимула, если полное.

– Татарское же, почему говоришь, русское?

– Да все мы… Если не от одного корня, так ветками давно переплелись и стволами срослись. Кстати, и генетики говорят, что татары от русских не так уж и далеки. Родня мы, а имя не совсем татарское, если разбираться. Можешь звать меня Толиком, если тебе так удобней, я не обижусь. Многие так и делают.

– Иные кличут тебя Сократом.

– Это другое, это не имя, скорей – определение.

– Чем заслужил?

– Склонностью к рассуждениям, видимо. В свободное от службы время.

– О чем же?

– О жизни, взводный. О чем еще должен иметь суждения мужчина моего возраста? Ты там не высовывайся, повнимательней, хорошо? А то окошко маленькое, если что влетит, я прикрыть не успею.

– Ладно, ладно…

– Вот ты говоришь: Кашканар…

– Я говорю?

– Ты говоришь.

– Ничего я не говорю.

– Ну, говорил. Кто-то говорил, все равно. Не важно. Вот, все говорят: Кашканар. А что – Кашканар? Думаешь, просто гора? Гора и все?

– Гора, да. А что еще?

– Ээээ… Вот я тебе расскажу. Среди местных, а я тоже ведь в какой-то степени местный, существует предание о народе, который в стародавние времена жил на склонах этой горы, в этих самых местах. Город у них здесь был, или большое поселение. А по пади внизу, в которой трактор застрял, протекала река, достаточно полноводная, чтобы по ней лодки плавали. Эта река ниже по течению, видимо, в Харь-Бирь впадала. Такая география. Нормально те люди жили, сказывают, в достатке. Благоденствовали. В лесах полно дичи водилось, в реке рыбы. Грибы, орехи, ягоды всякой полно. В общем, все, что нужно для жизни, им давала природа. Но не это главное.

– Что же главное?

– Главным их богатством была гора. Кашканар, да. Сказывают, имелся в горе рудник, и добывали в нем серебро. Достаточно, чтобы делать на продажу из добытого серебра украшения и всякие другие вещи. Так что жили в городе рудокопы, металлурги и ювелиры. Ремесленники, за счет ремесла своего процветали. По реке на лодках купцы приплывали, привозили все, что местным нужно было, а увозили то, что они предложить могли. Торговля тоже процветала. Тогда, говорят, и климат здесь другой был, более сухой и теплый, так что, помимо прочего, верблюды здесь водились, и ходили туда-сюда караваны.

– Прямо идиллия. Глава из истории Древнего мира, из учебника.

– Тогда уже из Истории средних веков.

– Да все равно. Интересно.

– Однако, это местное сказание. И идиллия скоро закончилась.

– От чего это?

– А вот никто не знает. Что-то случилось, появился враг, от которого они ни отбиться, ни откупиться не могли. Решили уходить. Но куда уходить? То ли не могли придумать, куда, то ли посчитали, что ненадолго, то ли уже заранее все приготовили, потому что ждали нашествия, – а, скорей, все сразу – в общем, ушли они в гору, в рудник, со всем своим скарбом и домашними животными. Ушли, и вход за собой завалили, чтобы враги не проникли следом. Один верблюд заартачился, не захотел лезть под землю, поэтому его оставили. Верблюд далеко не ушел, потыкался по округе, помыкался, потом забрался на гору, да и окаменел там от тоски и печали.

– Вот этот самый верблюд?

– Этот самый, да.

– А что же народ?

– Народ из-под земли так и не вышел, во всяком случае, никто его здесь больше не видел. Однако с той стороны в горе до сих пор можно найти засыпанный вход в рудник. И по нему к подземному городу пройти можно, в принципе. Но не каждый может, вот в чем фокус. Не каждому проход открывается.

– Почему же его не откопали? Серебро ведь. Могли бы вновь добывать.

Тагази пожал плечами.

– Кто его знает. А геологи тут лазили, сам встречал, но, видимо, ничего не нашли. Посчитали, что нецелесообразно. Может, слишком глубоко копать надо. А может, все изменилось. Все ведь меняется, и реки здесь, считай, больше нет, лишь ручей да болото, и лесом все поросло, и климат другой стал.

– Красивая история. Только ты же ее не просто так рассказал?

– Я вот подумал… А не может ли быть так, что тот враг мифический, который заставил народ в гору уйти, что это на самом деле тоже духи? Такие же, как нынешние. А скорей всего, те же самые.

– То есть, ты хочешь сказать, что Брешь…

– Периодически повторяется. Возвращается, время от времени. Когда мировая механика делает поворот и занимает определенное положение. Пазлы складываются, и портал, или как там это называется, открывается. А потом механика срабатывает дальше, как ключ в замке, не знаю, проворачивается, и проход закрывается. До следующего оборота.

– А вот это вполне возможно. То есть, да, так и говорят, что Брешь переходит в стадию запирания. Уже, собственно, закрывается.

– Почему же никак не запрется?

– Да потому, что кому-то очень не хочется, чтобы это случилось. Может, кто-то нашел способ в эту механику, в шестеренки, палку вставить?

– Ты кого-то конкретного имеешь в виду, а, взводный?

– По крайней мере, духов. Ведь зачем-то они к нам лезут?

– Это точно, зачем-то лезут. Меня тоже всегда интересовало, зачем? Кстати, знаешь как тот древний город назывался?

– Как?

– Тагазим.

– Да иди ты!

– Точно!

– Значит, ты потомок тех? Которые рудокопы и серебряных дел мастера?

– Возможно. На этот счет в семейных преданиях, да, имеются кое-какие намеки. Так что, мне самый резон и воевать здесь с врагом, и, если придется, голову на склоне горы сложить.

– Ну, ты о дурном-то не думай!

– Да нет, нормально. Все равно, по нашим преданиям все умершие, наши которые, попадают туда, в подземный город Тагазим. Раньше или позже. Настоящая и лучшая жизнь происходит, протекает там.

Тагази был крупным мужчиной лет сорока пяти, возможно, и под пятьдесят. Точно Серж определить затруднялся, но возраст гоплита ощущался, как говорится, на расстоянии, ибо был он чем-то похож на доисторического ящера. При взгляде на него сразу чувствовалась мощь и какая-то изначальная сила, темная, которую лучше не возбуждать. И, тоже здоровенные Туз, Детина и прочие, действительно старались не возбуждать. Не задирали, как прочих, относились с опаской. Прозвище Сократ – единственное внешнее проявление их некоторого пренебрежения, мол, не слишком ли много ты базаришь, старик? Но Тагази относился к такой рефлексии на свое присутствие в мире с пониманием, посмеиваясь над собой и остальными. Сократ? Почему нет?

Он был среднего роста, плотный, с головой на короткой толстой шее, с ладонями, в перчатках похожими на саперные лопатки в чехлах, и большими ногами. На шее у него на широком ремне висела плазменная пушка, ПП-100, а он, перекинув через нее расслабленные руки, казалось, сам на ней обвисал. Обманчивое впечатление, под внешней мягкостью пряталась взведенная пружина. Он был чуть ниже Сержа, но шире в плечах в два раза, отчего рядом с ним выглядел очень внушительно. Гладкие, черные с проседью волосы, собранные на затылке в хвост, облегали череп коконом. Черные глаза, крупные черты лица цвета закопченного пергамента и серебряная серьга в левом ухе довершали образ воина.

Тагазимула являлся эвокатом, то есть дослужившимся до пенсии гоплитом, который по личной просьбе трибуна Забубеева вернулся на службу в Легион. Жизнь, отданная военной службе, – немалая ценность для тех, кто понимает. В прошлом старший прапорщик, Тагази всю жизнь следовал за своим долгом, – как он его понимает. Он, кстати, охотно объяснял всем желающим, что и как понимает, кому и чему служит, поэтому его и прозвали Сократом. Очень надежный, но с Бегуновым как раз прокололся.

Эвокаты были распространенным явлением, в кагортах они пользовались заслуженным уважением, кое-где из них составляли отдельные подразделения, но чаще они находились при командире центурии и выполняли обязанности старшин. Тагазимулу, когда в третий взвод пришел Бегунов, Докучеев отрядил туда же в качестве его помощника, и с этой ролью он по факту не справился. С Бегуновым у него контакта не получилось, изначально. Потому как был Бегунов мужиком понтовитым, и разумные речи Сократа слушал вполуха, скучны они ему казались, а слушал совсем других, и другие слова впитывал. Сыграло видимо свою роль и то обстоятельство, что во взводе Тагази тоже оказался хоть и не совсем новичком, но как бы со стороны, поэтому всех тонкостей и хитросплетений внутренних отношений не знал. Так что, когда Бегунов пропал, это оказалось для гоплита полной неожиданностью.

Первый выход на позицию Сержа тоже едва не закончился трагически. Правда, он находился рядом, но прилетевший дуплет шлепков все же проморгал. Зато взводный не оплошал, успел прикрыться щитом, чем спас и себя, и Воробья. Однако уже через пару дней довелось отличиться и Тагази лично. Биту он заметил, едва та вылетела из кустов на той стороне, поэтому вовремя уронил на землю и подмял под себя взводного, прикрыв обоих щитом. Бита шарахнула по земле перед бруствером, выбив из нее целую тучу камней, которые просвистели над их головами и пробарабанили по щиту, как пули. Бита срикошетила, перелетела через окоп фырчащим темным пропеллером, и с яркой вспышкой рванула где-то на склоне Кашканара.

– Ну, что за нежности? – бурчал Серж, выбираясь из-под тяжеленого прикрытия. – Ты бы хоть предупреждал заранее,

– Да как же, предупреждать? – растерянно стал оправдываться Тагази и даже оглянулся по сторонам, точно ища поддержки. – Она вот только что там, и уже сразу тут!

– Как-нибудь, не знаю, – гнул свое Серж.

– Ну, ты же цел? Это главное, а все остальное не важно. Дай-ка я тебя отряхну. И, шагнув к взводному, стал рукой очищать его от пыли. – Нормально, нормально, приговаривал он. – Обмундирование даже не пострадало, как новенькое.

– Хватит, хватит, – отстранил его Серж. – Я сам могу. Что это было?

– Бита прилетела.

– Что еще за хрень?

– Ну, вот такая хрень. Летит быстро, вращаясь, потому прозвали битой. Похожа на палку, которой городки вышибают, на биту же. Что собой представляет непонятно, какой-то энергетический казус, или заряд. Кто и как запускает, не ведомо. Чаще всего бьет по земле, с дурной силой выбивая из нее камни, которыми может и посечь, и убить может. Иногда залетает в окоп, тогда вообще кранты. Поэтому тут повсюду щиты пластиковые под наклоном поставлены. Чтобы биты рикошетили. Что, помогает иногда. Часто даже помогает, без них было хуже.

– А есть ли у них что-то традиционное? В смысле, оружие, как у нас? Или хоть наподобие?

– Ничего такого. Никакого металла, никакой взрывчатки. Только гадость всякая, вроде шлепков или сажи. Есть, правда, мелкие летающие и ползающие механизмы, но это сам увидишь. Еще трапперы приносят всякую чепуху, но где они что берут, я не в курсе.

– А универсальный ключ?

– Причем здесь ключ?

– Это такая штука, любой замок открывает? Там, у нас, была у одного знакомого. Он сказывал, отсюда, из Литорали. Что, не видел?

– Нет, не видел, не слышал.

– Странно…

– Может, и не странно, может, на других участках что-то было, но у нас ничего подобного.

– Ясно. По правде говоря, что-то такое я и ожидал услышать. Скажи, Тагази, ты же местный?

– Не совсем, но, в принципе, да. А что?

– Да хочу понять. Вот эта вся чертовщина, она как-то проявлялась здесь раньше, до того как все началось? То есть, это можно было как-то предвидеть? Или даже предотвратить?

– Да нет, ничего особенного, насколько я знаю, обычный медвежий угол. Здесь много таких, куда заберешься, и крыша едет от заброшенности и внезапного чувства одиночества. Где чувство перерастает в физическое ощущение. Особенно зимой. Замрешь там, и сердце ухнет куда-то вниз, и думаешь: что за мистика? Ровный наст блестит под солнцем, безмолвие, безветрие, безлюдье. Кажется, попал на изнаночную сторону, в зазеркалье. А потом пролетит по небу облако, или птица, наваждение рассеется, и понимаешь, что нет никакой мистики. Верней, есть, но она обычная, родная. Просто земля, когда пустынна, выглядит странно. Помолчав, Сократ добавил раздумчиво: – Меня вот другое беспокоит.

– Что же? – отозвался Серж.

– А вот смотри. Вы с Бегуновым из одной части сюда прибыли, верно?

– Да, так и есть.

– И это странно. Ведь Легион большой, могли бы рассовать вас в разные когорты, в разные подразделения, но нет, вы, один за другим, приходите во взвод, который на острие находится и один из немногих по-настоящему воюет. Как это объяснить? Теперь дальше. Не успевает при странных обстоятельствах погибнуть Бегунов, как начинается охота за тобой, его сменщиком.

– Да брось ты, какая охота? Не нагнетай.

– Поверь моему опыту, взводный. Я эти дела чую. Вот, кстати, про механизмы ты спрашивал. Полюбуйся, какой жучок!

Серж оглянулся и посмотрел в указанном эвокатом направлении. Метрах в двух над траншеей, к стенке которой, прижавшись спинами, они стояли, тихо жужжа, зависло нечто, похожее на стрекозу. При том, что стрекозы в это время года уже давно попрятались.

– Ишь, прилетел проверить, что тут с нами сталось. Не накрыло ли той залетной битой, – высказал предположение Тагази. – Так не накрыло, можешь проваливать!

– Погоди-ка! – вскричал Серж. – Так это же параглаз!

Он рывком вытащил из-за пояса ракетницу и навскидку пальнул по метнувшемуся прочь вдоль линии окопов соглядатаю. Когда ракета погасла вдали, Серж прошел по траншее чуть впереди поднял с земли два спекшихся между собой, и мутным побелевшим пластиком похожих на варенные рыбьи глаза, объектива.

– Вот, смотри, – показал он добычу гоплиту. – Параглаз.

– Что ж, взводный, выходит, ты тоже открыл сезон охоты. Поздравляю, – Тагази наклонил голову и совершил плавный жест рукой, в которой не хватало широкополой шляпы. – Жаль, она быстро не кончится.

Это произошло, наверное, три недели назад, когда листья на деревьях едва только начинали рыжеть, но еще крепко держались на ветках. Все потому, что хоть и начало холодать, но утренники тогда еще так и не начались. Теперь же павшая листва покрывала землю плотным слоем, а та, что трепыхалась еще на кустах и деревьях, была цвета терракоты, да и звенела, как подвешенные на нити черепки. Музыка ветра.

– Куда же он бежал, – пробормотал Серж, поворачивая ПНБ слева направо и обратно.

– Кто бежал? Ты о ком?

– Бегунов, кто же еще. А он явно куда-то бежал. У него и поза, в которой застыл, соответствующая. У тебя мысли есть по поводу?

– Темная история.

– Это я и сам понял. А что-то конкретное?

– Конкретней не знаю. Хотя кое-какие мысли есть. По поводу.

– Давай, Тагази, выкладывай. Что ты, ей-богу, менжуешься, как девушка. Мы тут одни, если ты чего-то опасаешься, никто не услышит.

– Я, взводный, не в том возрасте, чтобы бояться. Просто, как ты знаешь, я во взводе не старожил, меня сюда вслед за Бегуновым перевели. А в любом коллективе есть свои, как бы это назвать прилично, устои, традиции. Своя психология. Свои взаимоотношения. Забубоны. И все это надо почувствовать и понять. И принять, вжиться. У Бегунова контакт со взводом не очень складывался. Искрило. Хотя он пытался, ничего не скажу, но не получалось. Он ведь целый майор был, при этом характер имел достаточно фанфаронистый и заносчивый. И очень любил темнить. Темнила он был еще тот. С ним вот как с тобой прямо поговорить было невозможно. Что-то у него на душе было, чувствовалось, тяжесть какая-то. Или гадость. И вот он, с одной стороны, держал дистанцию, а, с другой, рубаху парня играл. Но его тут за своего не принимали и, если честно, в грош не ставили. Потому как, ну, майор, и что? А пороха ты много нюхивал? Нет. Ну и чего тогда твой авторитет стоит?

– Что это еще за фигня такая? Майор есть майор, все правильно. Мы же в армии, или где?

– Вот такая фигня. И мы не в армии, мы в Особом легионе. Тут все иначе.

– Но ведь не весь же взвод целиком так к нему относился? Так не бывает, чтобы все сразу. Всегда кто-то один заводит остальных. Кто же?

– Да есть тут… Шишку держат, лидеры общественного мнения. Думаю, ты и сам их заметил.

– Эти ломовики, Туз, Детина, Демон? И кто-то там еще…

– Да, да. Ко мне тоже поначалу подкатывали со своими установками.

– И что?

– Как подкатили, так и откатили.

– Странно, мне они показались нормальными парнями. А я как же?

– А ты, я так думаю, им настройку сбил, когда Воробья от дуплета прикрыл. Да и себя тоже. Но все еще возможно. Я даже думаю, что с тобой еще поговорят. Не знаю о чем. Поэтому, взводный, я тебе прямо говорю, если ты за моей спиной замутишь что-то подобное, как Бегунов, побежишь куда-то, так лучше не возвращайся, понял? Еще раз меня… Мало никому не покажется.

– Не переживай, Тагазимула. Я темнить как раз не люблю, хотя иной раз и приходится. Жизнь заставляет, что поделать. А вот помощь мне нужна, не скрою, и, коль скоро ты помощник, давай… Черт возьми, а это что такое?

– Что ты там увидел?

– Не пойму, призрак какой-то.

Разговор с эвокатом совсем не мешал Сержу обследовать в ПНБ занятую невидимым противником сторону пади. Буквально, прилипнув к окулярам и вцепившись в ручки прибора, он внимательнейшим образом рассматривал каждое дерево, каждую кочку на противоположной стороне. И в какой-то момент увидел, как куст, который он изучал, внезапно поплыл, зарябил и раздвоился. То есть от него отделилось то, что текло и переливалось, и вот уже рядом с обычным низкорослым дубком стоял некий силуэт, различимый в пространстве только потому, что лучи света, проходя сквозь него, искажались, а изображение за ним размывалось. Такое мутное пятно. Он помнил такой эффект по фильму про невидимого хищника, там тоже воздух струился.

– А ну, дай-ка я гляну!

Тагази рывком перекинул тело в стрелковую ячейку и, издали прищурившись, прильнул к раструбу прицела ПП-100.

– Где? Дай направление.

– Над крышей трактора смотри, до половины склона вверх, потом чуть вправо. Видишь, дубок отдельно стоит? Рядом с ним…

– Вижу. Чужой это, командир, чужой. Дай-ка я лупану, сниму его.

– Думаешь, стоит? Прямо сейчас?

– Уверен. Там их, похоже, много. Начинается веселье. Сейчас полезут, тараканы.

– Давай! Огонь!

В оптику Серж увидел, как слева от него, перечеркивая пространство, вырвалась огненная стрела. Выстрел ПП-100 действительно был похож на осветительную ракету. Он проследил, как брызжущий искрами шар угодил прямо в размытое пятно рядом с дубом. Полыхнуло так, что пришлось закрыть глаза – они сами закрылись, спасая себя от неимоверного свечения. И тут же раздался взрыв. А когда засветка прошла, и он вновь заглянул в оптику, увидел, что дальний склон буквально кишит призраками.

– Я же говорил, что вылезут, – подтвердил догадку Тагази.

– Где твой тубицен? – спросил его Серж. – Труби «К бою»!

Глава 4. На базе.

Тот день на базе выдался дождливым. Осень в этих местах всегда случалась скорой, лавинообразной. Не успевала природа насладиться летом, как задували ветра, наползали тучи, и начинались бесконечные дожди. Вот и теперь Кашканар кутался в рваную облачную хламиду грязно-серого цвета, и с утра сек мелкий противный дождь.

Серж стоял под навесом курилки, привалившись плечом к четырехугольному деревянному столбу, и лениво попыхивал сигаретой. Руки он засунул в карманы, поэтому с куревом управлялся одними губами. Дым немного ел глаза, отчего он слегка щурился и поводил головой в сторону, уклоняясь от сизых струек. Восточный ветер, подскакивающий на месте, как играющий в классики ребенок, перебирал волосы на его непокрытой голове, забирался за шиворот куртки, холодил плечи. Серж поеживался, но ничего, такой студеный бодрячок ему нравился. Ощущение внутреннего тепла тела напрямую транслировало и полноту жизни. Смотрел он на гору и вспоминал недавнюю перестрелку на передовой. Короткий интенсивный бой, если точно. Странно все это было. Зачем чужие полезли на них, с какой целью? Совершенно непонятно. Причем, почти в открытую шли, внаглую. Тоже, блин, капелевцы выискались. Пэпэшки их, конечно, нормально достают, да, но и нашим они тоже насыпали изрядно, этой своей гнили, грязи, сажи и прочей дряни. Когда идет бой, и грохот вокруг, услышать прилет того же шлепка почти нереально, так что счастье, что никого не унесло, и все остались живы. Ссадины и царапины, понятное дело, не в счет. Он попытался прикинуть, что бы такое сделать, чтобы избежать внезапности нападений, ведь просто повезло, что именно в тот, нужный момент он лично смотрел в ПНБ, а если бы нет? Если бы духи подошли незаметно ближе? Могли ведь напасть внезапно и накрыть значительно серьезней. Значит, либо вести постоянное наблюдение, либо…

Додумать ему не дали.

– Эй, командир! Господин Серж!

Он оглянулся. На дорожке, подняв воротники курток и прикрывая лица от мелкой дождиной сыпи, стояли гоплиты его взвода. Ну, да, все та же четверка: Туз, Детина, Чужак и Демон. Без камуфляжа на лицах они выглядели как обыкновенные деревенские увальни, розовощекие, губастые и с дурнинкой в глазах. Разве что Демон несколько выделялся, выглядел старше остальных, но у него и лицо было тоньше, интеллигентней, что ли. И злее. Что понятно, нечестивый же. Все, кроме Демона, светловолосые, а Детина так и вовсе альбинос с розовой, как у поросенка, кожей. Вообще, вот тоже, наука, научиться узнавать их в гриме и без него. Грим менял людей, иногда до неузнаваемости. Серж пришел к выводу: то, что гоплиты рисовали на лицах, очень часто неосознанно раскрывало их внутреннюю суть. Но, поди, пойми ж ты ту суть. Если ты рисуешь туза на своем лице, то кто ты? А если Демона? А если просто разукрашиваешь бессмысленными линями, это что значит?

– Мы тут в спортзал собрались, – чему-то розово ухмыляясь, сообщил Детина. – Не желаете присоединиться?

– Нет уж, я пас, – отказался Серж. – Что-то не в настроении, да к тому же без формы.

– Кителек скинуть, вот и вся форма, – сообщил Чужак. – И босичком. Мы всегда так занимаемся.

– Нет-нет, без меня сегодня, – стоял на своем Серж. Хотя, до обеда еще час с лишним, можно было бы и размяться. Тагази куда-то запропал, может, тоже в спортзале?

– А если мы попросим? – вступил в разговор Туз.

А вот это уже серьезно, подумал Серж и взглянул на подчиненных внимательней. Тут как бы и отказаться нельзя, придется идти. Что они, интересно, затевают?

Один лишь Демон пока не вступал в разговор, но, несомненно, у него тоже имелось что сказать. Реплики заготовлены и расписаны заранее. Он смотрел на взводного немного исподлобья, тонкие губы кривила улыбочка. Из-под черного берета выбилась такого же колера прядь и покачивалась возле щеки, как знак вопроса. Неплохо бы ему зашло фазанье перо за кокарду. Роли распределены, сообразил Серж, похоже, придется им подыграть. Только, какая роль отведена ему?

– Ладно, пошли. Раз просите, – согласился он. Курнул последний раз и бросил окурок в урну. – Показывайте, где тут что.

В окружении гоплитов, Серж ощущал себя точно под конвоем. Он и сам был высок ростом, 189 сантиметров, но эти здоровяки каждый были на полголовы выше. Так, три спереди и Демон замыкающий, они пошли по дорожке из дробленого кирпича, ярко и весело игравшей цветом от избытка влаги.

Спортзал располагался во второй линии, возле забора. Типичное здание с большим, квадратным в плане, залом в центре и подсобными помещениями вокруг. С высокими потолками в форме усеченного шатра, накрытого сверху плоским фонарем с длинными прямоугольными окнами. Света, проливавшегося через окна вниз, было достаточно для освещения подотчетного пространства даже в такой серый день. Народу внутри находилось немного, и, насколько разглядел Серж, только свои. Вошедшие разулись при входе, и тут же, рядом, скинули с себя на длинную скамейку у стены куртки, береты и прочее, что могло помешать заниматься спортом. Такие же скамейки вдоль стен по кругу опоясывали зал. Почти весь пол был устлан татами, поэтому сразу стало ясно, что предпочтение здесь отдается силовым единоборствам. Между стенами и матами оставалась небольшая полоска чистого пола, по ней-то, выстроившись друг за другом, гоплиты и пустились разминочным бегом – против часовой стрелки. Управлял процессом, подсказывая остальным, что делать, боец под ником Шторм, и чувствовалось, что парень в курсе, что и как следует делать. Серж с ним близко еще не познакомился, потому, как не сталкивался, не довелось. Тихоня, как и добрая половина взвода. Правда, обратил как-то внимание, что иногда того называли Штурм. Шторм, Штурм, подумал тогда, какая разница? Хрен редьки не слаще. Но, может, дело в нюансах настроения? Шторм – необузданность, Штурм – сосредоточенность и порыв. Черт его знает.

Набегавшись и выполнив стандартный комплекс разминочных упражнений, Серж почувствовал, как вскипела, заиграла в жилах кровь. Тело разогрелось, на лбу выступила испарина. Давно он так себя не нагружал преднамеренно, уже и не вспомнить, когда в последний раз занимался в зале. Нет, как хотите, хорошо, хорошо… Но, однако же, это ведь еще не конец программы? Зачем-то же его сюда привели…

Все разъяснилось быстро.

– Ну, что, взводный, спарринг? – спросил Демон. Он встал в стойку и, подпрыгивая и поводя плечами, продемонстрировал, что имеет в виду. – Бокс?

– Да я как-то по драке не очень, – попытался увильнуть Серж, но по ухмылкам, вспыхнувшим на лицах бойцов, сразу понял, что это не тот случай. Придется.

– А кто говорил про драку? – притворно удивился Демон. – Всего лишь небольшое единоборство, хотя и без правил.

– Да мы тут все не очень, – ухмыльнулся Чужак.

– Должны же мы знать, на что наш взводный способен.

– Личные качества у нас на первом месте.

– Что значит, без правил?

– Без правил, господин Серж, значит, что ты можешь делать, что хочешь, и использовать все, что под руку подвернется. Можешь работать руками, ногами и головой. Зубами даже можешь, рвать и кусать. Но лучше не надо зубами, лучше их поберечь.

– А вы?

– По обстоятельствам.

– Нам, вообще-то, рук достаточно.

– И что, все сразу?

– Зачем? По очереди. Спарринг же.

– Да не волнуйся, издеваться не будем, разве что чуть-чуть. Просто покажи нам, на что ты способен, чего реально стоишь.

Да-да, не будут они издеваться. А получилось как раз форменное издевательство. Его поколотили и поваляли по татами ровно столько раз, сколько он становился в спарринг. Просто потому, что все эти ребята были слишком здоровыми, ну и, конечно, отлично подготовленными бойцами. Особым цинизмом ожидаемо отличился Демон. Перед тем, как сбить Сержа с ног, он дважды заехал ему кулаком по носу, а после, склонившись над ним, лежачим, изрек презрительно:

– Н-да, а Бегунов-то покрепче тебя был.

– Конечно, он же целый начфиз. Был.

– И то не справился. Вот что, господин Серж. Коль хочешь оставаться нашим взводным, тебе придется доказать, что ты на это способен.

– Как доказать?

– Узнаешь. Скоро.

– А, понимаю. Бегунов вам тоже доказывал, что способен?

– И он не смог. Хоть и бегал быстро.

Тут забурлило в нем все это, и стыд, и унижение, и такая злость Сержа обуяла. Вот лежит он, офицер, капитан как-никак, на спине, а вокруг стоят непонятно кто, увальни какие-то деревенские, и поучают, и ставят ему условия. Едва он ощутил всю нелепость и унизительность ситуации, как вспыхнул лицом, точно кипятком его окатили. Покрутив головой по сторонам, он увидел то, что давно уже заприметил – прислоненную неподалеку к стене швабру. Непорядок же! Кто-то оставил, не убрал на место. Ну, может оно и правильно, что не убрал. Резко вскочив на ноги, так, что стоявшие вокруг бойцы отшатнулись, он подхватил швабру и, оценивая, повертел в руках. Березовая, судя по всему, ручка, оказалась довольно массивной. Это хорошо.

– Ну, я по вашей указке бегать не буду, – сказал твердо. – Не дождетесь. Но кое-что покажу, прямо сейчас.

– Вот этим карандашом покажешь, что ли? – осклабился Детина. – Что ж, давай, нарисуй, что умеешь.

– Изволь. Серж завертел швабру, перехватывая ее из руки в руку. Деревяшка загудела пропеллером, замелькала, точно наглядный демонстратор принципа неопределенности. – Это, ребятки, называется «работа с предметом». По системе Белояр.

– Ой, ой, уже боюсь…

Испугаться Детинушка, однако, не успел. Получив несколько быстрых ударов по корпусу, очередным, в нос, был сбит с ног. Следующим, и довольно легко, оказался повержен Чужак. Туз попытался продемонстрировать свою продвинутость в каратэ, но Сержа его умение задирать ноги не впечатлило. Тем более, что, как известно, против лома нет приема. Даже если лом деревянный. К тому же Серж сильно осерчал, а теперь еще и раззадорился. Несколько ударов по ногам, потом удачно зацепил и подсек опорную, и парень подкошенным снопом грохнулся на пол. Хорошо, татами приняло тело, смягчив удар. При последнем действии поперечная перекладина от швабры, наконец, отделилась и, вращаясь, улетела в сторону. На торце ручки остался вбитый в нее гвоздь. Не проткнуть бы кого, подумал мимоходом Серж. А кого протыкать? Один Демон против него остался.

Серж бросился на нечистого без предупреждения, не дожидаясь известия, готов ли тот к нападению. И тут ему повезло, уступая натиску, Демон попятился, запнулся и упал навзничь. Не давая противнику подняться, Серж налетел на него коршуном и, прижимая к полу, наступил босой ногой на горло. Для большей убедительности занес над ним свой деревянный ломик с гвоздем на конце. Ни дать, ни взять – Георгий Победоносец.

– Все, все! – поднял руки Демон. – Твоя взяла.

– То-то же!

– Конечно, дубиной любой дурак сможет.

– Ты б еще оглоблю взял!

– Ну, не скажите. Это искусство, и ему тоже нужно учиться.

– И ты, выходит, учился?

–– Конечно, было дело, пришлось. Вообще же, хочу вам сказать, ребята, что у каждого должен быть свой конек. У меня этот. Вот вы в кулачном бою сильны, и против вас напрямую мне не выстоять, а с предметом у нас шансы как минимум равны.

– А если мы с предметом?

– Тогда конечно, без вопросов. Но любой предмет еще освоить нужно, а для этого постараться. Так, ладно, пацаны. Что хочу сказать. Вот, будем считать, что познакомились ближе. Здесь, в лагере, считаю, это нормально. Но если на передовой кто такое себе позволит – пристрелю, обещаю. Особенно если обстановка будет соответствующая, нервная. Я как есть говорю, поэтому, давайте без обид. Примите, как данность. В армии вообще, а на войне тем более, принцип единоначалия не оспаривается. Это, если кто-то еще не знает, или не понял, то, если хотите, священное основание, на котором стоит все. Иначе погибнем. А в лагере, что ж, позаниматься, поднатаскаться, да, не помешает. И будем притираться друг к другу дальше. Как следующий шаг, приглашаю всех в чипок. Сегодня, правда, не получится, давайте завтра. Только скажите, в какой вы обычно ходите.

– Ну, в какой? В «Три барана», конечно.

– А почему не сегодня? В самый раз было бы.

– Сегодня меня Докучеев зачем-то к себе позвал.

– Ясно, зачем.

– Мне не ясно, он не сказал.

– Так это, мы же все здоровяки, поесть горазды. Объедим вас, а, господин Серж?

– Да, да. Офицерской зарплаты может не хватить, взвод накормить!

– Объедим, разорим!

– Да черт с ней, с зарплатой! Что вы? О жизни будем думать.

– С пивасиком?

– А как же, само собой!

– Тогда мы все за. Демон, ты как?

Давно поднявшийся на ноги и молча потиравший помятое горло Демон глянул по своему обыкновению исподлобья, покачал головой, точно отказываясь, но неожиданно поднял вверх палец и прохрипел:

– За. Присоединяюсь.

Перед тем, как уйти, Серж пожал руки всем участникам спарринга. Тут он заметил, что чуть поодаль, в уголке, на лавке сидит Братец Лис. Собственно, он его и раньше приметил, поскольку тот сторонился общего действа и участия в нем не принимал. Однако же, внимательно и с видимым напряжением за всем наблюдал. Теперь, заметив интерес Сержа к своей персоне, отвел взгляд и со скучающим видом стал разглядывать потолок. Ух ты, подумал Серж, а этот-то что?

В «Три барана», однако, Серж попал уже в тот самый день. А точней, вечер. Когда он после ужина зашел в канцелярию, центр уже ждал его. «Пойдем», – приобняв за плечи, увлек Докучеев его за собой и привел прямиком в кабак.

– Вот, здесь мы расслабляемся, – объяснял он Сержу, проводя его между столиков. – Днем заведение работает, как солдатский чипок…

– Буфет?

– Буфет, все же, не вполне передает смысл и специфику. Чипок самое точное слово. Так вот, по вечерам здесь кабак для офицерского состава. Пускают, сам понимаешь, не всех.

– А гоплитам не обидно?

– Ну, дорогой мой, это все же армия. Различия существуют не просто так, и они должны как-то подчеркиваться и соблюдаться. Причем здесь обиды? Все дело в том, кто на что учился. Нам вон туда.

Серж и сам уже заметил столик у окна, к которому они, очевидно, пробирались. За ним, наблюдая за их приближением, расположились друг напротив друга Тагази и Фаня Данунахер. Эвокат и без брони выглядел очень внушительно, рыжая Фаня казалась экзотическим медным цветком, вопреки обстоятельствам, расцветшим на окне по неизвестной причине. Но причина, видимо, все же была, и она ее знала. Когда они подошли совсем близко, Фаня улыбнулась и, подняв руку, послала им знак, потеребив воздух пальчиками.

– При-вет! – сказала она чуть протяжно. – Что будете?

– Как начать зависит от того, чем планируем закончить, – глубокомысленно изрек ротный после того, как они заняли свободные места. – Но сегодня напиваться не хочется. Лично мне. А ты, как? – спросил он Сержа.

– Нет, напиваться нет. – Серж помотал головой. – Немного, разве что, для расслабления души. А что здесь вообще подают?

– Да все как везде, дорогой. Цивилизация же.

– Тогда коньяк.

– Есть хороший, – сообщила Фаня. – Я закажу. И, помахав рукой, подозвала официантку.

Пока ждали заказ, Серж оглядывал помещение. Вполне, решил он после осмотра. Не столица, и даже не Сосновый бор, но вполне. А если привыкнуть и вкусить, то, возможно, и совсем ничего. Довольно обширный зал казался полупустым. Верхние люстры не горели, и весь объем наполнялся светом от настенных бра, ампирных сдвоенных бронзовых светильников с матовыми шарами плафонов. Такие же бра висели на двух центральных колоннах, поддерживавших потолок. Этого света хватало вполне, чтобы объем не казался совсем уж огромным и при этом выглядел уютней.

– Что разглядываешь? Не нравится? – спросил Тагази.

– Нормально. Непонятно только, почему окна не закрыли, какими-никакими занавесками. Гоплиты же ходят снаружи, смотрят на чужое веселье. Кто-то раздражается, злится. Зачем это? Да и самому не слишком приятно знать, ощущать, что кто-то наблюдает, быть может, оттуда. Как в аквариуме.

– Вот на этот счет не волнуйся. Окна здесь не простые. И очень не простые. Даже специальные. Для зрения они только в одну сторону проницаемы, отсюда, естественно, туда. С внешней же стороны трансляция идет, насколько я знаю, вот эти светильники демонстрируются. Так что ничьи чувства не задеты, можешь расслабиться. Как и хотел.

– Да, так и хотел.

– Ну, тогда давайте выпьем. С боевым крещением, Серж!

– Так вроде раньше уже было. Или нет?

– Нет, нет. Раньше, да, обстреляли немного. Но настоящее крещение огнем случилось именно теперь. И ты его прошел отменно! За тебя!

– Что ж, спасибо! Как говорится, не ожидал.

Отпив коньяк, Серж погонял его во рту, стараясь лучше распробовать.

– М-м-м, очень даже приличный напиток.

– Сомневался?

– Надеялся. Всегда жду от жизни приятного сюрприза. Какой-нибудь мелочи, вроде этого коньяка.

– Обращаешь внимание на мелочи?

– Приходится. А почему нет? Жизнь, если разобраться, состоит из мелочей.

– Так можно и всю ее на мелочи и разменять. Не находишь?

– Наверное. Но не я.

– А ты что, особенный?

– Ну, для себя, да. Что тут такого? На самом деле, ориентиры у меня заданы давно, можно сказать, с детства. Они незыблемы, и от мелочей не зависят.

– Расскажи про ориентиры.

– Да обычные. Любовь и ненависть, жизнь и смерть, честь и бесчестье. Традиционные вполне ценности.

– Довольно пафосно, как по мне. Предпочитаю обходиться более земными словами. Правильно, не правильно, например.

– Ну да, все пафосно, когда говоришь о настоящем. Поэтому я помалкиваю обычно. Просто держу в себе. Но когда просят высказаться, говорю прямо.

Они потягивали коньяк, закусывали чем-то легким, курили. Как-то само собой получилось, что разговаривали, расслабленно перебрасывались между собой фразами, лишь Докучеев с Сержем, Тагази и Фаня же помалкивали, внимательно и с явным интересом слушая их диалог. Было очевидно, что центр тянет на откровенность Сержа специально, вынуждая его раскрыться, и им в этой ситуации следовало сохранять невовлеченность. Впрочем, Серж все сам прекрасно понимал.

– Ну и? – требовал продолжения откровений Докучеев. – Вот ждешь ты от жизни сюрпризов приятных, а что получаешь? На самом-то деле?

– На самом деле, конечно, не все так радужно.

– В Легион загремел, например?

– Да, это было, прямо скажем, неожиданно. Планы пришлось менять, и довольно резко.

– Что за планы, если не секрет?

– Да так… Академия…

– Вот, видишь, в чем разница? Большая часть личного состава Легиона добровольцы, а тебя сюда сослали. Может, ты теперь озлоблен на весь белый свет? Как тебе доверять?

– По факту да, сослали. Но формально я в командировке, и такой же доброволец, как все, потому что писал собственноручно рапорт на перевод в Легион. И если убрать мои или еще чьи-то слова, то все так и есть. И давайте уберем слова, будем жить, и делать свое дело. С прошлым я разберусь сам, а будущее, надеюсь, у нас одно. По крайней мере, ближайшее.

– Ух, умеют же некоторые завернуть красиво, – выразил умеренное восхищение ротный. – Выпьем за это!

– Кстати, раз уж мы заговорили, – подхватил нить разговора Серж. – Странная вещь такая вырисовывается, мне хочется понять. Вот предшественник мой, Бегунов…

– Да, был такой. И что?

– Мы ведь с ним в одной части служили, там, на западе. Он убыл в Легион, может, на месяц раньше меня. И вот приезжаю сюда я, и попадаю ровно на его место. Это, кстати, не только я заметил, мне уже вопрос задавал кое-кто. Ведь это не может быть простой случайностью? Кто-то это все срежиссировал? А? Что скажешь?

– Уж конечно. Приказ о твоем назначении подписан самим генерал-легатом Разгильдеевым, я бумагу лично в руках держал. Приказ на Бегунова, кстати, тоже видел, там та же подпись. Так что, думаю, твой прежний командир с Автономом Ивановичем в хороших отношениях, и кое-что на ваш счет они между собой решили. Видимо, вы с Бегуновым кому-то крепко там насолили, раз вас в самое пекло, одного за другим.

– Не знаю… Может, так и есть.

– Не хочешь рассказать?

– Нет.

– Ладно. Но ты должен понимать, что полное доверие возможно лишь…

– Доверие ни при чем. А есть здесь чужая тайна, даже чужие, и пусть они останутся тайнами.

– Хорошо, хорошо, – согласился центурион. – мы же не настаиваем. Хотя, было бы любопытно узнать, за что можно загреметь в Особый легион, не скрою. Ну, – он поднял рюмку, – за тайны! Чтобы они были только романтическими и в назначенный срок открывались!

Выпили. Кроме Докучеева, все пили немного, но и он, жилистый и нескладный, как коровья голяшка, не пьянел, а только слегка размягчался.

– Что это такое, как думаешь? – спросил Серж. – Вылазка чужих вот эта, последняя. Вроде спокойно все было, и вдруг…

– Не вдруг, совсем не вдруг, капитан. Разведка боем, я полагаю. А ты что хотел? Война для пехоты, она такая, – то наступать, то отступать. А то и стоять насмерть. И мы бы шли вперед, если бы точно знали, с чем имеем дело и куда наступать.

– Я слышал, есть такое мнение, что Брешь естественным образом постепенно затягивается.

– Откуда такое понимание?

– Ну, там, дома еще, специалисты говорили.

– Большое видится на расстоянии?

– Скорей, сверху видно все…

– А, аэрофотосъемка. Нет, у нас тут ничего такого не наблюдается. Как было три года назад, так и теперь. Хотя, какое-то время напирали они действительно меньше. Но вот, видишь, снова активничают. Трудно сказать, отчего это. Все в мире циклично. Кто знает, может, нас завтра тоже в атаку пошлют? Послушайте, никто есть не хочет? Подкрепиться немного, перед сном? Нет? А я что-то разохотился. Что здесь в это время можно приличного заказать?.. А, черт!

Последний возглас относился к гоплиту, который как раз нарисовался на входе в зал и крутил головой, кого-то выискивая. Заметив Докучеева, а может и кого-то другого, стал пробираться к их столу. Все замерли, пытаясь предугадать, по чью душу и чей посланник. Оказалось, все же к ротному.

– Господин центурион, вам пакет.

– От кого?

– Не могу знать! Дежурный послал.

– Давай сюда.

Развернув поданную депешу, быстро пробежал глазами.

– Хорошо, передай, сейчас буду. – И кивком головы отпустил посыльного. – Префект лагеря собирает, – объяснил остальным, – Поддулбеев. Странно, почему он, а не Забубеев?

– А какая разница?

– Не знаю. Для моего ужина никакой, так, и так накрылся медным тазом. Ладно, надо идти. – Поднимаясь, он кивнул на настенные часы. – Не забывайте про время.

– Я с тобой, центр, – встал и Тагази. – Пойду тоже, надо кое-что во взводе проконтролировать.

– Мы только коньяк допьем, и тоже уйдем, – пообещал Серж.

Оставшись вдвоем, Серж и Фаня какое-то время молчали, словно привыкая к смене обстановки и к тому, что остались наедине. Перекинув ногу через колено, Фаня покачивала ей, поигрывала большим бантом шнуровки обычного по виду солдатского ботинка.

– Не тяжело тебе, в берцах-то ходить? – поинтересовался Серж.

– Да нет, привыкла уже, – покачала головой Фаня. – Удобные. К тому же, ботиночки сшиты на спецзаказ, легонькие. Хочешь, тебе такие справим?

Серж покачал головой: – Нет.

– Почему?

– Я как все, мне легче не надо.

– Как хочешь… – Фаня помолчала, потом, точно собравшись с духом, спросила: – Придешь сегодня?

– Нет.

– Но почему? Ты же видишь, что я на тебя запала. К тебе никаких требований, лишь одна просьба – приди. Любишь, чтобы тебя упрашивали? Уговаривали?

– Нет, никогда меня не упрашивали.

– Что же тогда? Или я недостаточно хороша для тебя?

– Ты просто супер, не волнуйся на этот счет. Проблема как раз в том, что раньше я порой бывал слишком сговорчив.

– Но все ведь в прошлом?

– Прошлое всегда ближе, чем хотелось бы.

– А, может, просто хочешь продемонстрировать, что у тебя стальные яйца?

– Не говори глупостей, Фаня! Я же вижу, ты умней, чем пытаешься казаться. При чем здесь стальные яйца? Уж точно не на бабах их закалять и демонстрировать. Не в тебе дело, повторяю. Вот, успокойся. Женщина ты завидная, правда, но…

– Вот, все же есть но!

– Это мое но. Это мой камень, который лежит у меня на душе. В той жизни, в прежней, я совершил ошибку. Исправить скорей всего уже ничего нельзя, но как с этим жить, я еще не понимаю. Может быть, нужно время, чтобы забыть, или привыкнуть, может, что-то другое, более радикальное, я не знаю. Но пока вот так.

– Я тебе вот что скажу, милый. Не стоит гоняться за призраками прошлого, разными фата морганами. Живи настоящим, тем более, неизвестно, что там, в будущем, ждет, да и будет ли оно. Лови моменты!

– Ты тоже, я смотрю, философ. Философиня.

– Здесь каждый философом становится.

– Слушай, я не знаю, как это у тебя происходит, как бывает, и вообще… Как ты определяешь, кто с тобой будет и когда… Знаешь Воробья у меня во взводе?

– Допустим. Ну, да. Кто же его не знает?

– Такое дело… Я подозреваю, да почти уверен, что он еще девственник. То есть, ни с одной женщиной еще не был, не ощутил, и не знает даже, что это такое и как. Понимаешь?

– Да ладно, все вы все знаете. С пеленок уже кобели. Ну и, дрочил же он, наверное?

– Не знаю, может быть. Наверное. Только что тут сравнивать? Я тебе про другое говорю.

– А про что? Не пойму, что ты от меня хочешь?

– Не могла бы ты обратить на него свое пристальное внимание? Прямо даже сегодня? Такая личная моя просьба.

– Уступаешь ему свою очередь? Меня? Вот это да!

– А нет у меня никакой очереди! Если у нас с тобой когда-нибудь что-то получится, что возможно – кто знает? – я буду у тебя единственным. Уж поверь.

– А я у тебя?

– Конечно, и ты у меня. Будешь единственной, само собой.

– Что ж, согласна подождать. Верней, я подумаю. Над словами твоими, и над просьбой. Только, не забудь потом, что она была твоя.

– Не волнуйся. Ну, за жизнь!

– За любовь!

А ночью он долго лежал без сна. Ему вспоминалась Тома, снова и снова. Если днем он гнал мысли о ней прочь, и это ему почти всегда удавалось, то по ночам он был перед ними бессилен. Сереженька, говорила она ему, что же ты натворил? Как же нам выйти из этого положения? Как все исправить? Но он не знал, как и что можно исправить, не было у него ответа.

Потом он заметил, как тенью выскользнул из койки Воробей, и растворился в темноте кубрика. Вскоре в глубине коридора щелкнула, закрываясь, дверь. Как же у них все быстро, удивился с неожиданной завистью Серж. Он еще лежал некоторое время, фиксируя ночные звуки воспаленным сознанием. Бормотание и храп спящих гоплитов, скрип коек. Потом поймал себя на том, что ждет совсем других звуков. Но обычных ночных криков Фани Данунахер в этот раз не прозвучало.

Серж так удивился этому осознанному необычному обстоятельству ночи, что прекратил усилия удержаться над волнами и неожиданно стал погружаться в темные воды сна. Где-то наверху, у поверхности оставалась Тома, он видел, опускаясь, ее лицо, но она лишь смотрела ему вослед пристально и не порывалась никак удержать. А потом, когда Тома стала едва видна, подобно далекой луне на туманном небосводе, из глубины навстречу ему поднялась русалка. У русалки имелся элегантный серебристый хвост и обнаженная грудь любимой Сержем формы. Она трогательно заламывала руки с длинными пальцами и строила на лице ему гримаски. Ее лицо было лицом Стеллы, русалки его мечты. Она обвилась вокруг него, прижалась к нему жарким телом и потянула вглубь. Опускаясь, не в силах пошевелиться, точно парализованный, он смотрел наверх через колышимые водным потоком волосы Стеллы, куда вереницей мелких пузырей уходил его последний воздух, его дыхание. И не было сил кричать, и не было желания звать. Пусть будет, что должно, подумал он напоследок. Хоть что-нибудь пусть будет.

Глава 5. Воробей не птица.

Он возник за ее спиной как всегда бесшумно, и замер в нерешительности, боясь напугать. Но не испугал, она почувствовала его появление.

– Александр Александрович! Вы как всегда, в своем репертуаре. Тихими тропами, в мягких сапогах, – отреагировала она на его появление в ординаторской, и лишь потом оглянулась. – Ну, здравствуйте! А я все думала, когда же вы объявитесь?

– Здравствуй, красавица, – Сан Саныч пожал протянутую руку, не выпуская, притянул ее к себе и поцеловал в щеку. – Думала, я тебя не узнаю? Или не замечу? Напрасно, как можно не обратить внимания на такую… На такую эффектную женщину. С тех пор, как я видел тебя в последний раз, а это было уже очень давно, ты просто расцвела. Афродита, да.

Женщина легко рассмеялась, откинув голову и показывая крупные белые зубы.

– Александр Александрович, вы все такой же кавалер.

Из-под легкого колпака на голове выбилась пепельная прядь, она убрала ее движением руки, и тем же движением, похоже, стерла с лица улыбку.

– Я, честно говоря, не поверил своим глазам, когда тебя увидел. Какими судьбами? – начал допытываться Сан Саныч.

– Александр Александрович, вот только давайте не будем, – сказала женщина и даже подняла руку в таком жесте, словно пыталась его остановить. – Я бы конечно хотела, чтобы никто ничего не знал, но понимаю, что это невозможно. Я знаю, что всегда нахожусь под колпаком, и не таким, как этот, – она указала на голову. – Не может быть, чтобы вас не предупредили, не попросили проследить. Как это: в оперативном порядке.

– Что ж ты хотела? Родителей не выбирают, живут с такими, какие есть. Твой отец за тобой, конечно, приглядывает, не без этого, но достаточно деликатно, я бы сказал, стараясь не вмешиваться в твою жизнь без лишней необходимости. Но надо иметь возможность прийти на помощь, когда она понадобится. И это правильно, и ответственно с его стороны, постарайся понять.

– Да все я понимаю. Просто хотелось бы большей автономности. Я ведь уже достаточно взрослая. Совсем-совсем взрослая.

– Я здесь не из-за тебя, это правда. Нет, правда. Но сейчас просто интересно: какая судьба тебя сюда привела? Почему медицина, почему госпиталь? Ведь ты…

– Скорей всего не судьба. Или – злая судьба.

– Ааааа… Значит твой таинственный принц…

– Почему таинственный?

– Когда я в последний раз общался с твоим батюшкой, тоже достаточно давно уже, он высказывался о твоем избраннике довольно неопределенно. Я так понял, что он и сам не слишком много про него знал.

– Это всего лишь означает, что он и не хотел ничего о нем знать. Я закурю. Вы не желаете?

– Нет, спасибо, я уже накурился.

Она достала из кармана халата сигареты, взяла одну тонкими длинными пальцами, прикурила от протянутой зажигалки, пустила дым в потолок.

– Голосу это дело не вредит? – спросил Сан Саныч.

– Напротив, как ни странно, – она повертела перед собой зажатой между пальцами сигаретой с довольно отстраненным выражением лица, пожала плечами. – Хотя, какая теперь разница?

– А почему, прости, отец твой не хотел о нем знать? Он что, так плох? Дьявол-искуситель? Не знаю… Что?

– Напротив, он очень хороший человек. Лучший из всех, кого я встречала.

– Тогда что?

– Ах, Александр Александрович, все очень просто. У них для меня имелся другой кандидат в мужья. А я хотела все решать сама. И я решала сама.

– Понимаю, понимаю… Но как ты здесь оказалась? Ведь ты даже не медик.

– А вот и нет! Вы просто этого не знаете, я до того, как занялась музыкой, закончила медучилище, так что по первой специальности я медсестра. Поэтому, в этом плане особых трудностей не возникло, и в профессиональном отношении ко мне в госпитале нареканий нет. Ну и мне помогли, конечно. Я ведь папина дочка, да. Пользуюсь связями, когда прижмет. Собственно, единственный раз и воспользовалась.

– И теперь ты Томкэт?

– Вы слышали? Да, доктор Карпец развлекается. Пустое все.

– Но все-таки, почему ты бросила все там и приехала сюда?

– Мне позвонили.

– Кто?

– Я не знаю. В трубку молчали. Я поняла, что это он. И я почувствовала, что он в беде, что нужна моя помощь. К сожалению, все так и оказалось.

– Погоди, я, кажется, начинаю догадываться. Ты хочешь сказать, что твой друг…

– Да, человек, которого я люблю, находится здесь, рядом. Вон в той палате.

– Ах, милая моя, прости, я ведь даже не подозревал…

Ротный зачем-то вызвал.

Странно, лишь вчера вечером, перед выходом на передовую, они встречались в лагере и, как казалось, обговорили все вопросы. Видимо, не все, видимо, возникло что-то новое и неожиданное. Это плохо. Все плохо, и то, что новое, и что неожиданное. Хороших, счастливых неожиданностей на войне, насколько он успел заметить, не случается, всегда одни лишь гадости. Да и чего другого ждать? Война не благотворительный спектакль, по окончании которого убитые по ходу действа актеры, как ни в чем не бывало, выходят на поклон. Аплодисменты, цветы, подарки… Это все из другой жизни, а в этой подарочки всегда со знаком минус. Самое заветное желание – чтобы судьба позабыла о тебе до конца войны, потеряла из виду, не замечала. Уж как-нибудь, само собой, мало-помалу, все однажды закончится, рутинно и без чрезмерных геройских усилий. Вот да, это самое лучшее, что может произойти – рутинно и без геройских усилий. Поэтому так некстати показался вызов Докучеева, так не хотелось покидать позицию взвода. Какое-то беспокойство ощущалось им с самого начала, еще с момента прибытия на передок. Словно что-то назревало, сгущалось вокруг, витало в воздухе. Вроде все, как обычно, но он чувствовал, напряжение растет, что-то готовится. Нет, покидать позицию не стоило. Но и отказаться было нельзя, центр сказал – немедленно.

Серж оглянулся. Тагазимула, пэпэшка наперевес, опустив голову, бодро двигался за ним по траншее. Заметив, что взводный остановился, тоже встал.

– Что?

– Ничего. Передохнем пару минут.

Вот, тоже… По-хорошему, надо было его вместо себя за старшего оставлять, но нет, ни в какую. Как хочешь, говорит, командир, только я за тебя отвечаю, и я с тобой. Куда ты, туда и я. Пришлось Демона назначить. Ничего, парень подготовленный, должен справиться. Хотя сомнений много. Вот так всегда, нет хороших решений.

С неба все сыпался и сыпался мелкий изнуряющий дождик. Как начался на той неделе, так и шел до сих пор. С переменным, правда, успехом, то наваливаясь плотными зарядами, то прекращаясь почти совсем, оставаясь, как в воспоминаниях, в клочках водяной пыли. Передышки, впрочем, были недолгими. Не успеешь расслабиться, как небо снова темнеет, с него прямо на голову сваливается новая туча, и все начинается с начала. Теперешняя передышка, похоже, тоже будет короткой, нет причин думать иначе, поэтому хотелось бы успеть, пока она не закончилась, добежать до укрытия. Он махнул рукой Тагази.

– Пошли! Ходу, ходу!

Дренаж в траншее все-таки хорош. Сколько воды в нее вылилось, а доски на полу почти сухие. Почти. Хотя, тоже под ноги смотреть приходится, чтобы не вляпаться в грязь, где она есть. Хлюпает… Но это все такое… Грязь и есть грязь, внимания заслуживает ровно столько, сколько заслуживает. Гораздо больше его сейчас беспокоил фактор Демона. Справится ли? Подведет или нет? Честно говоря, парень способен и на то, и на другое. Да, он рисковал, оставляя его за старшего, конечно. Ну а кого другого? Кого? Заместителей надо воспитывать, будем считать, что процесс пошел.

Вспомнился недавний – на прошлой неделе – поход в чипок. Коллективный выход, им обещанный и организованный. В «Три барана». Да, «Три барана»… Имеется у них там, для таких совместных мероприятий, отдельный зал, собственно, небольшая комната с большим столом. Там и устроились. А что, нормально посидели, если честно, ему понравилось. Как для мужской кампании – вполне. Очень даже неплохо. И не слишком дорого получилось, кстати. Цены в лагере, насколько он успел убедиться, приемлемые, начальство, кому положено, за этим вопросом следит, и торговцам шкуры с бойцов драть не позволяет. Что правильно. Шкуры гоплитов для других испытаний предназначены. Ну, что, накрыл поляну. Пивасика, как обещал, по литру на брата. Не сразу, но стали парни оттаивать. Все-таки, нелегко быстро и безболезненно влиться в коллектив, тем более, стать своим в подразделении, обожженном и закаленном многими месяцами пребывания на фронте. А ты чужак и пороха не нюхал. Пришлось им свою историю рассказать, а куда деваться. Ну, приукрасил немного. Да, собственно, сочинил все от начала до конца, наврал, если честно. А что было делать? Не мог же он про Стеллу да про Горынина все тут выложить? Кому положено, и так все знают. Надеюсь, что нет, поправил себя Серж.

А началось все, кто бы сомневался, с подачи Демона. Тот устроился за столом рядом, по правую руку. Тонкое лицо кривила демоническая усмешка, пиво цедил из бокала, словно кровь сосал. Серж, конечно, сгущал краски, но не слишком. Где-то так все и было. Антипатия к персонажу, прямо сказать, росла, тем более что он, персонаж, активно в этом направлении работал. Ну и преуспевал, мало-помалу.

– А что, господин Серж, колись, как ты дошел до жизни такой? – начал он разговор, ради которого, собственно, если не все, то многие там собрались. После побитья палкой накануне ему, судя по всему, не терпелось реванша, не ясно, правда, в чем и какого, но пиво выпито, тормоза отпущены, движение началось – вперед!

– Что тебя в моей жизни удивляет? Или интересует?

– Да нас всех и удивляет, и интересует. Расскажи личному составу, как, за какие такие заслуги ты к нам сюда загремел?

– Как и все, наверное. И почему загремел? Не загремел. Судьбе было угодно предоставить мне это испытание, я просто не смог отказаться.

– Судьба, как известно, девушка с пониженной социальной ответственностью, – озвучил свою реплику Детинушка. Хмель рисовал на его щеках благодушие розовыми лепестками, глаза поблескивали под белесыми ресницами, губы разъезжались в улыбку. – Кто ее угощает, тот и танцует… Ее.

– Я так думаю, что она благоволит к достойным.

– Благоволит, надо же…

– И что значит – достойный? И кто достойный? Кто это определяет?

– Она сама, кто же еще?

– А кто дал ей право такое? Определять что-то, судить-рядить?

– Ну, ну, успокойся. Все в порядке, право у нее есть.

– Откуда такое?

– По праву рождения. Скажем так, если мы полагаем, если соглашаемся с тем, что судьба существует, значит, принимаем, как данность, что она может карать и миловать всех по своему усмотрению.

– По своему произволу.

– Я не назвал бы это произволом. Если разобраться, в каждом отдельном случае, все логично, награды заслужены. Те, что нашли героев. И кара всегда справедлива.

– Красиво говоришь.

– Ну, извини, как умею. Специально не стараюсь.

– И все же, – упрямо направлял разговор в то русло, которое его интересовало, Демон. – О себе расскажи. Тебя за что наградили поездкой в Легион?

– Просим, просим!

– Да, собственно, обыкновенно.

– Ведь ты же капитан? И должен был ехать на учебу в академию?

– Все верно, все верно. Откуда сведения?

– Оттуда. Так расскажи, почему не в академию? Почему сюда?

– Обычная история. Если позволите, я без имен, фамилий и воинских званий. Короче говоря, у одного товарища, в довольно большом звании, была, и есть, дочь.

– Я так и знал, что в бабе дело!

– Да… Мы с ней встречались одно время. А потом перестали. Нет, не ссорились, и отношения у нас были чисто платонические, за ручки разве что держались. Иногда.

– Да, да, расскажи. Платонические отношения, слышите, пацаны. Кто ж тебе поверит?

– Я говорю, как есть, а вы можете верить, можете не верить, ваше дело. Так вот, отношения наши прервались. Но девица с этим не смирилась. Хорошая, кстати…

– Так что же ты ей отставку дал?

– Потому что хорошая, но не моя. Так вот, она решила переиграть в свою пользу, как она ее понимает, и обратилась к отцу. Так, мол, и так, жду ребенка, хочу замуж. Указала на меня.

– Ну, понятно, стандартная ситуация!

– Отец ее вызывает к себе, говорит: давай. Или-или. Я говорю, хорошо. Или-или. Пишу рапорт, и вот я здесь. Девица, кстати, когда узнала, к чему ее затея привела, чуть с ума не сошла. Прибегала извиняться, да что уж теперь. Время ушло.

– Затейница.

– Да.

– А академия?

– Надеюсь, никуда не денется. Восстановят потом, когда все закончится. Есть такое положение, что легионеров должны восстанавливать, и вообще, разные льготы предоставляются. По обучению и прочему. Так что имейте в виду.

– Сто лет ждать будешь.

– Сто – не сто…

– И чем же судьба тебя наградила? – Демон задрал голову и поскреб розовыми ногтями выдающийся вперед острый подбородок. – Ты сказал, что она тебя наградила? Чем же? Я, например, не вижу. Ведь ты, получается, не при делах был, и все равно пострадал. Где логика? Нет, судьба все-таки девка слепая и коварная.

– Нет, я сказал про испытание. Да, такое вот испытание, и придется его пройти. А за что? Ну, наверное, надо было лучше соображать, с кем гулять, с кем не гулять. Девушки, которым пора замуж, слишком взрывоопасный контингент, с ними, как сапер, ошибаешься лишь раз. Вляпался, считай, не повезло. Так что, все по делу. Как бы то ни было, плакать и осыпать судьбу проклятьями не собираюсь. У мужика есть пара челюстей, которые он может, и должен, стиснуть, когда тяжело, и идти дальше. Я считаю.

– Вот, хорошо сказал, – Туз покивал головой. – Выпьем за это!

– А вы? Почему такие одинаковые? Грим, имена и прочее? Туз, Чужак, Дитя, это же все из одной оперы.

– Еще Кот, Анкх…

– Братец Лис?

– Нет, этот, как и Демон, отдельно, они сами по себе. Присоединились потом. Пусть, не жалко. Только мы не из оперы, а из одного двора. И росли все вместе, и тусовались, и Кисс слушали, и многое другое. А потом все вместе в легион записались. Мы тут: один за всех, и все за одного!

– Похвально, что. Одобряю. Ну, хорошо, а ты? – спросил Серж у Демона. – Кто такой, откуда, куда и зачем? Маска, видно, такая же, но ты не с ними. Не с парнями из нашего двора. И Кисс ты, поди, не слушаешь. Чувствуется, что-то с тобой не так…

– Почему не так? Все со мной нормально!

– Ну, я же вижу, что тебя все время что-то корежит, точно наизнанку выворачивает. Давай, как сам говоришь, колись, что за проблема там у тебя, внутри? Выкладывай прямо здесь, на стол, а то потом в каком неподходящем месте прорвет. Что тебя гложет? Рассказывай.

Демон со стуком опустил полупустой бокал на стол.

– Хочешь знать? Ладно, сам напросился. Только не жалуйся потом. Просто я ненавижу вас, офицеров, понятно? Всех! Потому что вы самое подлое сословие, вам веры – от меня лично – нет никакой. Вот такое мое отношение.

– Ух ты! Серьезное заявление. А в чем дело-то? На чем злость основана? Чем ненависть свою питаешь?

– Так он это, почти что один из вас, – ухмыльнулся Чужак. – Курсантом был. Его из училища прямо перед выпуском выперли. Ну, правда ведь? Скажи ему сам.

– Да пошел ты!

– Правда, что ли? Ну-ну, рассказывай, раз начал, что да как? Что за училище?

– Училище ВДВ.

– То самое, гвардейское?

– То самое, дважды Краснознаменное.

– Ух ты! Я тоже когда-то хотел туда поступать, но по здоровью не прошел. И что произошло?

– Подрались, на стаже, с местными.

– Ну, брат, а что бы ты хотел? Ведь тебя воспитывали, как машину убийства. Ты не имел права…

– Да они сами напросились! Мы на танцы пришли в клуб, только девчонок пригласили, ну и они, быки эти подкатили. Пошли, да пошли. Ну, вышли, без проблем… А потом так все представили, будто мы напились пьяные, девок всех перетрахали, прямо на сцене, Дом культуры развалили…

– И что, всех отчислили?

– Почему всех? Меня одного. Я же за старшего был. Три месяца до выпуска. Без права восстановления. Ненавижу!

– Да уж, история… Зачем же ты в легион подался? С таким-то настроем?

– А чтобы доказать, всем! Что зря со мной так, что не надо было. Имею право!

И вот этого деятеля с возбужденным и оскорбленным самолюбием он оставил вместо себя. Чем он только думал? Чем думал… Что нашлось, тем и подумал. Все равно ведь некого больше. Как ни крути, а самый подготовленный, без пяти минут лейтенант. Авторитет, какой-никакой, имеется, вот пусть теперь ответственности хлебнет. А то, болтать языком, каждый горазд. Хочешь доказать, что можешь? Вот тебе такая возможность, доказывай. Серж вздохнул. Сомнения, конечно, имелись, оправданные, и опасения, что не все может быть гладко, но в душе он все же надеялся, что парень справится, и с собой, и с обстоятельствами.

Добежать до Куста по сухому они, конечно, не успели. Когда до укрытия оставалось не больше ста метров, припустил дождь. Мелкий, точно разбитый в блендере, но обильный, густой, какой-то даже жирный, много. Заскочив под навес над входом, Серж и Тагази какое-то время отдувались, смахивали воду с брони и касок, вытирали лица платками.

– Ты смотри, что делается, – изумлялся Серж небесным обстоятельствам. – Хляби разверзлись.

– Что такое хляби? – поинтересовался Тагази. – Хотелось бы узнать конкретно.

– Ну, это там, наверху. Окна небесныя. Бездны. Говорится – хляби.

– А, понятно. Источник всему. Нормально, я так и думал. Завтра еще снег пойдет.

– С чего ты взял?

– Увидишь.

– Ага, увидим. Ладно, пошли, ротный заждался.

– Дай-ка я, – подвинул эвокат Сержа в сторону, увидев, что тот замешкался у тяжелой полусферической двери. Тагази был значительно мощней командира взвода, но и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы преодолеть инерцию и сдвинуть с места эту громаду.

Они оказались в обширном тамбуре, освещенном ярким светом диодных светильников. Навстречу им выступил гоплит-дневальный.

– Оружие и снаряжение оставьте, пожалуйста, на вешалке.

Оглянувшись в указанном направлении, Серж увидел, что на крючках уже висят чьи-то пэпэпшки, броня и каски. Значит, и другие взводные здесь, решил он. Это обстоятельство насторожило, видимо, действительно произошло или готовилось что-то серьезное.

Справа от входа, за спиной у дневального, из полуоткрытой двери в соседнюю комнату дышало влажным теплом и запахами пересушенной и не очень чистой одежды.

– Чем топите? – спросил Тагази, кивнув на сушилку.

– Вестимо, дровами, – как-то вымучено улыбнулся гоплит.

– А дрова где сушите?

– Здесь же и сушим. И еще под навесом запас есть.

– Все путем, молодцы.

– У Докучеева не забалуешь…

Они прошли в расположенную напротив входа дверь и оказались в центральном помещении бункера. Низкий потолок, точно присевший под собственной тяжестью, яркий свет все тех же диодных светильников, центральный стол с разложенной на нем картой. И, поверх всего, такой плотный, что можно резать ножом, пласт табачного дыма. Не громко, но натужно гудела вытяжка, перетягивая дымовое одеяло на себя и мало-помалу его утилизируя. Дальше, за столом, в стене, обращенной к Литорали, имелись проходы к стрелковым ячейкам. В них, насколько знал Серж, вместо пулеметов были установлены базуки, как их справедливо, в общем, называли. Вроде пэпэшек, на том же принципе работающие орудия, но раза в три больше калибром, 88,9 мм. У них во взводе тоже была одна такая. Базука. Труба иерихонская.

– Наконец-то! – встретил их центр возгласом. Поздоровавшись, предложил: – Присаживайтесь. Можете курить. Все в сборе, начинаем. Итак, как водится, я собрал вас здесь, чтобы сообщить пренеприятное известие.

– К нам едет ревизор?

– Ревизор уже здесь. Где он, кстати? Сан Саныч! Где вы?

– Да здесь я, здесь, – раздалось в ответ, а следом за голосом рядом со столом нарисовался буквально-таки из ниоткуда, из воздуха, подполковник в камуфлированной армейской форме. По погонам на плечах и обнаружилось, что подполковник. Среднего роста, сухощавый, со стальным взглядом – ассоциация почти моментальная, потому что глаза светло-серые, и плюс взор пристальный, точно штык, жесткий.

– Никак не привыкну к этой вашей манере. Что вы, ей-богу, все прячетесь?

– Да вы не обращайте на меня внимания.

– Как же, не обращать. Господа, представитель Особого отдела Легиона, подполковник…

– Сан Саныч меня зовут, этого довольно.

– Хорошо, пусть так. То есть, как скажете. Прошу любить и жаловать, Сан Саныч. Он нас немного проконтролирует.

– Нет, нет, никакого контроля. Не обращайте на меня внимания, занимайтесь своими делами, я даже вникать ни во что не буду. Просто осмотрюсь немного.

У Сержа тоскливо заныло под ложечкой. Уж не по мою ли душу, подумал он? Рано или поздно, кто-то должен был прийти, осмотреться вот, начать задавать вопросы. А потом, глядишь, начнут и руки выкручивать. Не успел он додумать думу, глядя на подполковника, как тот кивнул присутствующим, улыбнулся тонкими, как бритва, губами и просто исчез у всех на глазах. Растаял в воздухе, слился с пространством. Да, да, конечно, вникать он не будет. Вот как за таким уследить? И не заметишь, как во все вникнет.

– Ладно, господа, продолжаем. Короче говоря, пришел приказ из Легиона, за подписью генерал-легата Разгильдеева. В нем предписывается здесь, на нашем участке, организовать разведку боем. Что связано, как сами понимаете, с резкой активизацией противника в последнее время. Надо выяснить, что у них на уме, что они нам готовят и вообще, что происходит. Поручили нам, нашей центурии. Будем выполнять.

– Каким образом?

– Ну вот, давайте теперь подумаем, как и приказ выполнить, и личный состав сохранить.

– Мне кажется, чистое безумие, идти на них в атаку, – высказался взводный два.

– Почему?

– Понятно, почему. Людей положим, и ничего не разведаем. Что там можно разведать? Они же, как призраки, то есть, то их нет. Вон, как Сан Саныч.

Сан Саныч тут же материализовался из воздуха и погрозил, кому надо, пальцем.

– Вон, видишь.

Сан Саныч, продолжая грозить пальцем, дематериализовался, растаял, исчез.

– Но приказ есть, и его никто не отменит. Обязаны выполнить, это всем понятно.

– Понятно, конечно. Но каким образом? Ты сам что предлагаешь?

– Ну, во-первых, полагаю осуществить разведку силами третьего взвода. Вы и так впереди, и ближе всех к Бреши сидите, вам и идти недалеко. Через распадок пройдете, подниметесь наверх, до леска, посмотрите, что там и как. Сможете продвинуться дальше, хорошо, нет – нет. Главное, оценить обстановку. А остальные в это время представление на своих позициях устроят. Концерт духовой музыки. Ну, ты понял да? Поддержим, отвлечем на себя неприятеля огнем из всех орудий.

– Не пойдет.

– В смысле? Что не пойдет?

– Падь непроходима сейчас. Который день дождь поливает, болото в низине раскисло, увязнем в нем. Там нас и накроют, на кочках. Тем более, что не слышно ни фига, а эту всю хрень только на слух и определяешь. Нет, теперь идти вперед действительно безумие. Как и было правильно сказано.

– Что ты предлагаешь?

– Подождать день-два. Есть сведения, что завтра снег пойдет. Там, глядишь, и подморозит. Легче-то по морозцу через болото.

– Хорошо бы, согласен. Но у меня приказ.

– Что, там и дата проставлена?

– Так точно.

– Когда.

– Сегодня, через два часа.

– Черт! Что за фигня творится? Вот как это понимать, командир? Обычно время операции оставляют на наше усмотрение, тем более, когда она, как теперь, локальная. А приказ поступил полчаса назад, да? Сорок минут. Что на подготовку остается? Ничего. В бумаге что, весь сценарий расписан?

– Гм, я промолчу, пожалуй. Да.

– Понятно. То есть, вообще ничего не понятно!

– Что я могу сказать? Приказ подписан командующим Легионом, и нам придется его выполнять. Как есть, ничего менять мы не вправе.

– Но это же самоубийство, центр!

– Или убийство.

– Но, но, но! Я попрошу! Ну-ка, попридержитесь здесь! Не забывайте, что и у базук есть уши. Я говорю, надо просто подумать, как грамотно, по уму все сделать.

– Времени нет думать.

– Да! Времени в обрез. Поэтому давайте без лишней болтовни. Есть что сказать по делу, говорите. Нет, – сидите лучше молча.

– Хуже всего то, что мы до сих пор не знаем, как это у них работает.

– Что ты имеешь в виду.

– Ну, эти их штучки, шлепки, биты и прочая сажа. То есть, кто все запускает, как наводит, как управляет – совершенно непонятно. Лично мне непонятно. Даже когда пехота их появляется, и то ничего не ясно, что и как они делают.

– Так, может, компетентные товарищи проникли глубже нас? В суть проблемы? Может, Сан Саныч с нами поделится сведениями?

– Вот да, было бы неплохо. Сан Саныч! Вы здесь еще?

– Да-да… Лицо Сан Саныча полу проявилось из воздуха, нарисовалось, струясь и подергиваясь, точно улыбка Чеширского кота. Потом он поднял глаза, обвел всех взглядом и, уже через мгновение, явился и сам, во плоти и в полный рост.

– Сан Саныч! Что за волшебство такое? Как вы это делаете?

– Да, правда. Это ваше природное свойство, пропадать, или…

– Кое-какая склонность, конечно, была изначально, но в основном сказываются годы упорных тренировок. Постоянные упражнения в маскировке. Терпенье и труд, что называется. Ну и, конечно, путеводные примеры из классики, вам они известны.

– Сан Саныч, – поинтересовался Серж, – скажите, а вы только для нас можете стать невидимым?

– Что вы имеете в виду?

– Кошки, собачки, например?

– О, нет, животных обмануть практически невозможно. Хотя, иногда удается и их ввести в заблуждение. Но очень, очень редко. Дети природы, что вы хотите.

– А вот, скажем, чужие? От них вы можете спрятаться?

Сан Саныч воззрился на Сержа с удивлением.

– А вот это, знаешь ли, интересный вопрос. И я, честно говоря, не знаю, как на него ответить. Дело в том, что я прибыл сюда, на фронт, всего пару дней назад, и еще не успел… Но я обязательно это выясню, при первой же возможности. Очень хорошо, что подсказал. Очень хорошо.

На небольшом столике с желтой, густо покрытой масляным лаком крышкой, где у стены в ряд выстроились несколько полевых телефонов, раздался резкий, как вскрик индюка, звонок. Присутствующие, все поголовно, даже Сан Саныч, вздрогнули и оглянулись на аппарат. Единственный вид связи, по полевому проводу, доступный в здешних условиях. Как в старые суровые времена. Да и тот не слишком надежен.

– Да! – сорвал трубку с возбудившегося прибора Докучеев. – Что там у вас? Докладывайте! Я ему передам. Да!

По мере того, как ротный слушал доклад, лицо его все больше мрачнело.

– Ничего сами не предпринимайте! Ждите! – сказал он, наконец, отрывисто и, бросив трубку, обратился к Сержу. – Что там у тебя происходит? Какой-то боец застрял на нейтралке. Зачем его туда понесло, Воробья этого? Он что, не знает, что воробей не птица? Давай, разбирайся. Мигом!

Глава 6. Сам погибай, а товарища выручай.

Сплошной белый свет, а, значит, и боль, с ним связанная, в одночасье распался на фрагменты, участки и полосы. Сформированное таким образом пространство, было похоже на необъятный чертог, в ходе дальнейшей трансформации ссохшийся в объемах и превратившийся в обыкновенную больничную палату. Так ненавидимую им.

Архитектурный каприз, фрактальная галлюцинация.

– Я есть Бог. Для тебя, – услышал он голос.

– Бог – как фамилия? – полюбопытствовал все же он, хотя разговаривать так не хотелось, хоть умирай. – Уйди, Бог. Проваливай! Я не звал тебя, Бог!

– На то я и Бог, что прихожу сам, когда сие мне надобно.

– Так что же тебе от меня надобно? Душу? Душу я не отдам. А так, бери что другое, за чем пришел, и проваливай!

– Не могу я так просто уйти. А поговорить?

– Что же ты за Бог такой, если не можешь сделать то, о чем тебя просят?

– Но что-то я все же могу, правда? Я даже много чего могу.

– Например? Что?

– Ну, например, я могу облегчить твои страдания. И даже вовсе их прекратить могу. А могу сделать невыносимыми, и продлить их до бесконечности. Я все могу.

– Страдания прекращены в связи со смертью страдальца, да?

– Шутить изволите?

– Какие тут шутки! Лучше убей меня сразу, Директор! Ведь ты по-прежнему Директор, правда? Той самой конторы?

– Я твой Бог!

– Забирай, что тебе нужно, и оставь меня в покое!

– Мне нужен ты.

– Упс. Все-таки, душа?

– Ты, весь, целиком, со всеми потрохами.

– Выходит, это я твой Бог?

– Бог? Ты? А что ты можешь мне сделать? Разве ты можешь заставить меня страдать?

– Не могу. К счастью, не могу. Обрекать кого-то на страдания, какая в том радость? Для этого незачем становиться Богом. Делать больно – удел жалких неудачников. Нет, правда, в чем тут радость?

– Радость, скажу я тебе, есть, она заметная и чувствительная. Та, что сродни мести. Пьешь ее по капле, точно нектар, и воспаряешь. Ты просто не умеешь ее готовить, вот что я тебе скажу.

– Я не заметил момента, когда мы перешли на ты.

– Было дело. Мы с тобой так давно знакомы, что уже стали почти как родственники.

– Так что же ты хочешь от меня, Директор?

– Видишь ли, ты имел неосторожность нарушить кое-какие мои планы…

– Правда? Я, честно сказать, рад этому. Это к вопросу о радости. Все-таки, и я умею кое-что готовить.

– Он рад! Рано радуешься. Я нашел способ, как ты можешь возместить причиненный мне ущерб.

– Так просто убей меня! И я сразу поступлю в твое полное распоряжение.

– Нет, дружище, не так просто. Ты меня интересуешь в качестве живого материального объекта. Я хочу попытаться с твоей помощью решить одну проблемку.

– Какую проблемку? У Бога есть проблемы?

– А у кого их нет? Какую, узнаешь позже. Когда мы с тобой еще ближе познакомимся. Могу лишь сказать, что она связана с твоей способностью проникать в Дом без спросу и приглашения.

– А если я умру, сам по себе? Ну, без твоей помощи?

– А вот этого я допустить не могу. То есть совсем. И это в моей власти. Поэтому, в этом плане надзор за тобой неусыпный. Круглосуточный.

– Ты подкупил персонал?

– Зачем? Персонал и так из кожи вон лезет, чтобы удержать тебя на поверхности. Ты ведь такое с собой сотворил, просто труп трупом. Ты бы себя видел!

– Злорадствуешь? Уважаемый Директор филиала смерти, знаете, я сожалею, но у меня нет ни малейшего желания вам помогать.

– На данном этапе течения болезни, и вообще, развития событий, это вполне естественно. Но, может быть, однажды ты все же захочешь подлечиться, и вот тогда мы с тобой начнем предметный разговор. Я подожду. Мне ведь спешить теперь некуда, а способ убеждения такого упрямца, как ты, у меня всегда с собой. Не забыл? Боль, страдание, – то, что ты любишь.

– Как ты это делаешь?

– Очень просто. Видишь, это устройство? Это генератор волн, которые выворачивают твое естество наизнанку. Или заворачивают обратно. Тебе сейчас чего больше хотелось бы? Учитывая, что до этого был период терзаний?

– Желательно конечно еще помучиться.

– Напрасно. Кстати, особо хотелось бы отметить, что это устройство совершенно не вызывает привыкания. То есть, натренироваться, как-то привыкнуть к боли невозможно. И все, что ты испытываешь, ты всегда получаешь словно в первый раз. Ну, что, не передумал? Пожалуйста. Пожалуйста!

– Ооооо!

Обратно в расположение взвода они неслись по траншее в том же порядке, Серж впереди, пулей, Тагази следом за ним, плотно прессуя воздух в проходе, точно поршень. Расстояние, отделявшее их от передка, они преодолели, наверное, вдвое быстрей, чем часом раньше в противоположном направлении. И, тем не менее, за то время, что они были в пути, погода успела измениться. С Кашканара сорвалось вниз, накрыв и позиции, и весь распадок перед ними вплоть, наверное, до самой Бреши, седое мглистое облако. Сразу ощутимо похолодало, и вместо дождя заметались в воздухе мелкие серые мухи. Вот и снег, надо же, отметил Серж факт природного каприза, но тут справа, из мглистой глубины распадка донесся протяжный не то крик, не то стон, и про снег он тотчас забыл, начисто. Крик проникал в сознание, и в душу, и моментально цеплял за живое, потому что рождался в муках и страданием был переполнен. «Что за…?» – начал Серж транслировать запрос в Небеса, и прервал его, потому что до него вдруг дошло, и кто кричит, и почему, и где.

Когда влетели на позицию, там царили упадок духа и уныние. Это читалось по лицам, по потухшим взглядам гоплитов, которые они хоть и отводили в стороны, но скрыть все равно не могли. Навстречу вышел Демон, но и у него членораздельный доклад не получился, ибо он тоже был ошеломлен, если не сказать – в шоке от случившегося, и ничего толком объяснить не мог. Серж только заметил, что рука у него перемотана платком, который он удерживал, сжимая кулак. Видимо, где-то приложился, отметил взводный.

– Стройте взвод, – приказал Серж Демону.

– Взвод, строиться-я!

Бойцы быстро собрались возле входа в блиндаж, такое впечатление, что им самим невыносима была эта тоскливая неопределенность, и они давно уже ждали хоть какой-нибудь команды. Скорей построиться, получить приказ и что-то уже делать, делать, делать… Потому что нет больше мочи крик этот слышать и выносить. Чужое страдание звуковыми волнами, сквозь уши, да и напрямую через кожу, проникало в сознание, в душу, и явочным порядком становилось своим, чего категорически не хотелось никому. Здесь, вдоль опорника, траншею специально сделали и шире, и чуть глубже, чтобы можно было при желании сделать общее построение, – впрочем, возможно, случайно так получилось. Само собой, по прихоти верховного архитектора. Как бы там ни было, но за все время, что Серж во взводе, это было первое им инициированное построение на передовой.

– Так, давайте, рассказывайте, что тут произошло? Серж внимательно вглядывался в лица бойцов, стараясь прочесть на них хоть что-то, но все они при приближении начальника уходили в себя, лишь по губам Братца Лиса скользнула странная такая усмешка, которую Серж, едва поймав, сразу упустил, и потому не нашелся, как истолковать. Зато искажение лица Туза было хорошо заметно и вполне объяснимо. Губа у него распухла и отвисла на левую сторону, и как он ни пытался ее втянуть и спрятать во рту, не получалось. А вот, похоже, и точка приложения кулака Демона, отметил Серж. – Что, никто не может мне рассказать, за каким чертом Воробей туда потащился?

– Ну, захотелось парню себя проверить, что такого? Каждый, право, имеет право… – наконец, но достаточно неожиданно, высказался Детина.

– Так, так, так, а вот это уже интересно, – зацепился за его слова Серж. – Только хотелось бы уточнить, ему в самом деле этого захотелось, или кто-то доходчиво втолковал, что именно этого ему должно хотеться?

– Да какая разница, господин Серж? Сам или не сам? – вступил в разговор Чужак. – Когда человек не догоняет, можно ему и подсказать, я считаю. Если на что-то претендуешь, докажи, что достоин!

– Так, и на что же он претендовал?

– На женщину, взводный. Невменяемая уже две недели никого к себе не допускает, больной сказывается, а на самом деле, говорят, он, Воробей, к ней по ночам летает. Вот пусть здесь теперь полетает.

– Кто же такое сказал, про госпожу Данунахер?

Туз быстро глянул влево от себя, где стоял со скучающим видом Братец Лис. Серж, однако, мгновенный взгляд его уловил, и тут в его голове начала складываться некая мозаика. Собственно, складываться она начала уже давно, но теперь на свои места встали очередные кусочки смальты, и картина в общих чертах прояснилась.

– Да какая разница, кто что сказал, – не стал вдаваться в подробности Туз, смешно при этом шлепая разбитой губой. – Это все знают.

– Ну, не скажи, очень важно, кто что говорил. Где, кому и когда. Не менее важно, пожалуй, чем то, кто что сделал.

Снизу из распадка долетел витиеватым серпантином очередной выплеск криков и стонов Воробья. Он так и выдавал их порциями, казалось, что, едва придя в себя, начинает кричать, и тут же вновь теряет сознание от боли. Серж поморщился, сжал зубы.

– Ладно, – сказал, когда Воробей затих, – вы, четверо, давайте в землянку. Продолжим там с вам. Тагази, распредели личный состав по позициям, ну и присматривай тут за всеми.

– Есть!

– Это ты друга припечатал? – первым делом спросил Серж в землянке Демона, кивком указав на Туза.

– Да потому что я не знал ничего!

– А почему же тебя в известность не поставили? Ты же тут вроде за старшего оставался. Или я что-то путаю?

– Так то-то и оно! За моей спиной провернули!

– А если бы за моей спиной, никто в претензии и не был бы. Верно? И к Тузу: – Ну, а ты-то не в обиде?

– Ничего, поквитаемся! – ответил тот, злобно вращая глазами.

– Ух ты какой! Поквитается он. А скажите-ка мне лучше, братцы, вот майор Бегунов, он тоже что-то кому-то – то есть вам – доказывал?

– Ну, в общем, да.

– Не болтай лучше лишнего!

– Да что теперь… Все и так известно.

– Все да не все. Некоторые пока испытание не прошли.

– Ты на меня, что ли, намекаешь, Туз? Так за мной ведь не заржавеет. Всему свое время. Значит, Бегунова бегом проверяли? По пересеченной местности?

– А как его иначе проверить? Он ведь бык здоровенный был, здоровей тебя раза в два. Вот и подумали: пусть пробежится.

– И то ведь, мы здесь, кто год, кто больше, а он только пришел, и давай командовать, строить всех. А кто ты такой? Хочешь командовать – докажи, что достоин. Что право имеешь.

– Знакомые слова. Что-то такое я уже слышал, а, Демон?

– Что, Демон?

– Вот я и спрашиваю, что, Демон? Херово все складывается, а? Понимаешь, что ты снова влип? Что тебе вполне вероятный трибунал светит? И не залупаться сейчас тебе нужно, а думать, как парня спасать.

– Как же его спасать? Ведь сажа, от нее спасения нет. Да и она тут же на тебя самого перескочит.

– Я же говорю: думать. Не повторять, как заведенные, одно и то же, а думать. Ладно, а вот испытание, как вы его называете, его кто придумал?

– Да никто. Как-то само собой сложилось.

– Просто сидели, прикидывали: что? И тут Братец говорит, а пусть пробежит вдоль фронта по нейтралке! Мы подумали, а почему нет? Тут же затишье стояло, целыми днями оттуда, со стороны Бреши, никого, ничего, ни звука какого. Мы уж думали, скоро все прекратится, на нет сойдет.

– Братец?

– Братец Лис.

– А про Воробья тоже он историю выложил? Про маркитантку, госпожу Данунахер?

– Не помню я.

– Вроде он, да.

– А чтобы пробежал дорожкой Бегунова – точно он предложил.

– Ну, мы Воробью и сказали, хочешь, чтобы по честному было – сбегай. В смысле, пробеги. Сними грех с души, прими очищение, пока взводного нет.

– Он ни слова не сказал, только броню скинул и полез на бруствер.

– Мы думали, за пять минут обернется, здесь же недалеко. Но не вышло, прямо возле трактора его и зацепило.

– Демон, правда, ничего не знал. Он потом из блиндажа выбежал и давай кулаками махать.

– Понятно. А вот Братец Лис, он что? За основного у вас? Он кто вообще такой? Откуда?

– Да не, какой основной… Так, иногда советы дает, дельные, кстати.

– Молчит все больше, книжки читает, а потом что-то как скажет, все покатом от смеха.

– Не сильный, но ловкий.

– Он, по-настоящему, не наш. Как бы с нами, но не наш. Мы когда пришли, он уже целый год во взводе был.

– Всегда особняком держится, ни с кем особо не дружит, это верно. Но парень проверенный, давно во взводе, да. Одно время даже думали, что его взводным сделают. Но нет, не сделали.

– Странный он какой-то.

– В чем странность выражается?

– Трудно сказать. Какой-то злой он.

– Вы все злые.

– Но он недобрый, понимаешь?

– Да, верное слово. Еще, он вроде всегда с нами, рядом, а посмотришь на него, и чувствуется сразу, что он отдельный, другой.

– Вот- вот, ему бы Чужаком назваться, самое его имя.

– Точно!

Велев думать, Серж отпустил гоплитов и по внутренней лестнице поднялся на холм. Там он подвинул в сторону от ПНБ бойца-наблюдателя и сам припал к окулярам. Наводить или искать не пришлось, боец рассматривал именно то, что хотел увидеть он сам.

Воробей черной рыхлой кучей лежал между кочек, чуть левей трактора и ближе метров на двадцать сюда, к передовой. Совершенно открытое место – если не принимать во внимание те самые кочки, за которыми спрятаться нельзя, но немного укрыться можно. Вот как Воробей – частично укрыт, а в другой части отлично виден. И бежал он, очевидно, от кустов справа, мимо трактора, к тем деревьям слева. То есть, повторял маршрут майора Бегунова. Где, кстати, Бегунов? Где Черный майор? Рассыпался, что ли… Когда? Почему не доложили?

Снег продолжал идти и даже, похоже, усилился. Но прикрыть сразу мокрую после долгих дождей землю он не мог, силенок не хватало, поэтому падал и таял, набиваясь, прежде всего, в кусты, в клочки желто-коричневой сухой травы, да еще туда, куда заметал его ветер, в низины, ямы и между кочками. Вид у земли был точно у присыпанного сахарной пудрой пирога с вареньем, где пусто, где густо. Да, такой пирог, ни съесть, ни укусить. Как же его оттуда достать? Совершенно очевидно, что добровольцев на мероприятие не будет. Все напуганы, говорят – опасно, слишком велик риск того, что сажа переметнется, перепрыгнет на другого. Именно так и говорят – перепрыгивает. К тому же, есть мнение, что бесполезно спасать. Если на кого-то эта дрянь попала, все, спасенья нет, конец. Будет грызть, пока не сожрет все тело полностью. Есть такое мнение. Значит, придется идти самому. Он просто должен, он отказаться не может, эта работа для него. Такая задачка, добраться до парня, и с ним вернуться. Двести метров туда, как подсказывал дальномер ПНБ, двести метров обратно. Четыреста метров всего по пересеченной местности. Как их преодолеть? Как устроить, чтобы решились сразу все проблемы? Пусть не все, но основные. Надо думать, думать.

Снова мысли вернулись к Братцу Лису. Ну, вот ведь чувствовал он, с самого начала почувствовал, что действует во взводе какая-то темная тайная сила. Исподволь на все влияет, организует процессы, разговоры, отношения. И, как итог, события. Не сразу и заметишь, потому что все вроде нормально, и жизнь течет, как заведено. Только совсем незаметно в чем-то образуется диспропорция, в какую-то сторону случается небольшой перекос, а потом вдруг оказывается, что приплыл плот не туда, куда мечталось. Что-то случается, неожиданное, странное и страшное, вроде этой истории с Бегуновым. Или теперь – с Воробьем. Вот вроде все нормально, нормально, нормально, и вдруг – бац! – получите. А ведь он сразу почувствовал, – что-то не так. Какой-то гнильцой попахивало. И что теперь делать? А делать надо вот что. Если действительно он всему причиной, надо выводить парня на чистую воду. Любишь проверки устраивать? Будет тебе проверка. Будет.

– Господин Серж! – окликнул его продолжавший стоять рядом гоплит- наблюдатель. Серж отвлекся от раздумий и оглянулся. Оказалось, наверх поднялся центр Докучеев, а он и не заметил.

– Ну, где этот мудрила? Дай-ка гляну.

Серж посторонился.

– Там он. Прямо на него наведено.

Ротный взялся за ручки ПНБ, прильнул к окулярам и какое-то время молча изучал диспозицию.

– За каким чертом его туда понесло? – спросил он, наконец, отталкиваясь от прибора. – Ты можешь мне объяснить?

– Не могу.

– Почему?

– Это сейчас не важно.

– А что, по-твоему, важно?

– Вытащить парня оттуда.

– Ух ты! А как ты собираешься это сделать? У нас приказ есть, не забыл?

Серж посмотрел на молчаливого гоплита, вытянувшегося по стойке «Смирно».

– Давай тут, смотри внимательно, – приказал он ему. И, Докучееву: – Пошли вниз, поговорим.

– Ну, пошли.

Они спустились по лестнице в опорник, где никого не было, и присели у стола. Желтая слабая лампа на стене, без абажура, но в стальной сетке, бросала резкие тревожные тени, как на картинах Караваджо.

– Что ты придумал? – спросил Докучеев.

– Я хочу вытащить Воробья оттуда, – повторил Серж.

– Забудь!

– Почему?

– Потому что это сажа. К нему нельзя приближаться, к нему нельзя прикасаться, ему нельзя помочь. Ты парень рисковый, как я погляжу, но не в этот раз, понял? Я не собираюсь терять еще одного взводного.

– Все равно ведь разведка боем намечается, верно?

– Ну. И что?

– Так по-любому вперед идти, рисковать. И мне в том числе.

– Это другое. Это приказ, а не самодеятельность. К тому же Воробья можно обойти по сторонам, не приближаясь к нему.

– Почему?

– Потому.

– А если кого-то еще зацепит? Тогда что?

– То же самое. Оставим на месте и пойдем дальше.

– Это тоже приказ?

– Приказа такого нет, но есть негласное правило – оставлять тех, кому не повезло.

– Гуманно.

– Служба такая.

– Так, может, гуманней было бы пристрелить беднягу?

– Наверное, да, гуманней было прекратить мучения, но за это можно и под трибунал загреметь. Приходится просто закрывать уши. Вот так.

– Совесть не закроешь. Черт! И все же, я его достану!

– У нас приказ! Разведка боем! Не обсуждается!

– Есть еще одно обстоятельство.

– Какое обстоятельство?

– Фактор неопределенности. Короче, в приказе сказано, силами взвода, но конкретное количество человек не указано. Мой план таков. Мы вдвоем, я и еще один товарищ, выдвигаемся вперед. Нас прикрывают огнем здесь, и поддерживают соседи. Все в соответствии с приказом. Думаю, чужие не усидят в кустах, выползут, зашевелятся в ответ.

– Но сажа? Как с ней?

– Есть, говорят, один способ. Заодно и проверю.

– Блин, я не хочу, чтобы ты так рисковал и лез под огонь. Ты понял?

– Если сейчас не полезу, такие приказы на разведку боем будут приходить каждый день.

– Почему это?

– Поверь мне.

Докучеев задумался на долгую минуту, черты лица его при этом сделались жесткими, суровыми – точно как на полотне Караваджо, Серж отметил снова, хотя и не вспомнил название.

– Короче, – сказал ротный в конце, перед тем как уйти, – приказ у тебя есть, и я его отменить не могу. Как ты его выполнишь – твое дело и твоя ответственность. Начинаем в течение часа, по мере готовности. Все.

Серж после ухода Докучеева закурил и едва успел, вытянув ноги, откинуться на стенку землянки, намереваясь еще раз все как следует продумать, как в воздухе прямо перед ним наметилось какое-то серебрение, которое быстро оформилось в контур человеческой фигуры. Серж молниеносно выхватил из-за пояса ракетницу и, взведя курок, наставил ее на очевидно опасный объект.

– Стой, стой! Это я! – закричал объект, обретая вид, и облик, и голос Сан Саныча, и предостерегающе протянул вперед руку: – Я это, ну!

– Сан Саныч! С огнем играете! Вы это прекращайте здесь, маскировку свою!

– Почему это?

– Пристрелит же кто-нибудь. От неожиданности или испуга. И прав будет, между прочим.

– Уж больно вы тут все нервные, как я погляжу!

– Вы тоже нервным станете, со временем. Не очень-то хочется из-за вас под трибунал угодить. Вон, там, на чужих тренируйтесь, а здесь не надо.

– Поживем, увидим, может, и там еще потренируемся.

Сан Саныч, материализовавшись в полной мере, присел рядом с Сержем на лавку. Тот протянул ему сигареты: – Угощайтесь. Сан Саныч закурил, пустил дым в потолок.

– Я, кстати, все слышал.

– Я уже догадался. И что?

– Ничего. Твой план кажется вполне рабочим, мне нравится. Но надо бы предусмотреть кое-что еще, дополнительно.

– Что вы имеете в виду?

– Я так понимаю, что ты хочешь проверить кого-то в деле? Ну, это же классика, ты и он. Верное решение, вполне. Но, не пускай это дело на самотек, не теряй подозреваемого из виду. А это возможно, когда будешь с раненным возиться. Поэтому, на всякий случай, привлеки дополнительно кого-то еще за ним присмотреть, персонально. Это называется «поставить АЗС на задницу».

– А, да есть такое понятие, в авиации, слышал. Насчет проверить… Не то чтобы кого-то подозреваю, просто хочется кое в чем убедиться. Но я тоже думал о том, чтобы подстраховаться. Все равно, спасибо, Сан Саныч.

– Хорошо, что думал. Думать, оно – первейшее дело, как говаривал классик. Тем более, когда ничего другого не остается. Хочу тебя еще об одном спросить. Про приказы, которые будут приходить каждый день. Почему ты так думаешь?

– Скажем так, предчувствие, основанное на предыдущем опыте.

– Подробней рассказать не хочешь?

– Нет. Да и нечего тут рассказывать.

– Ну, нет, значит, нет. Пора, однако, за дело браться.

– Правда ваша, пора.

Они вышли из блиндажа. Стоявший под навесом Тагази с удивлением воззрился на невесть откуда появившегося Сан Саныча.

– А вы как здесь оказались, товарищ подполковник? – спросил он, не сдержав любопытства.

– Что, не уследил?

– Да я, вообще-то, все время здесь был. Видел, как центр пришел, потом как ушел. А вас нет, не видел. Так каким же образом?..

– Вот! Это значит что? Не теряйте бдительность. Если я сумел, то и враг сможет.

– Э, нет, Сан Саныч, враг это враг, а вот вы зачем тут такое вытворяете? Эти эксперименты? Я, например, не хочу за вас под трибунал попасть. Ведь, не ровен час, могу и пальнуть на инстинкте.

– Что вы тут все про трибунал какой-то толкуете? Мы же не в штрафбате, право слово. Не усугубляй совсем уж, голубчик, не сгущай краски-то. А главное, не расслабляйся. Будь всегда внимателен и начеку!

– Да я как раз-то внимателен.

– Я уже предупредил товарища подполковника, что они рискуют, – вступил в разговор Серж. – Обещали исправиться, правда, Сан Саныч?

– Да я, в общем..

– Вот, видишь, господин подполковник согласны. Теперь, слушай сюда, Тагази. У нас веревка есть?

– Длинная?

– Метров четыреста.

– Альпинистская имеется, в бухтах. Там концы по сто метров, пойдет? А что вообще нужно?

– И лыжи. Две пары.

– Что? Какие еще лыжи?

– Обычные, армейские подойдут. Я, мне кажется, видел где-то.

– Командир, давай подробней, что ты хочешь сделать? И помедленней, я записываю.

– Задача, значит, такая: достать Воробья с нейтралки.

– Ты это серьезно?

– Вполне. Для этого надо соорудить волокушу. Подойдут, думаю, вот эти щиты, которыми бруствер прикрывается. Тут уже все по сути готово, только нужно разместить дополнительные экраны по бокам, соорудить настил сзади за передним экраном, и приделать снизу лыжи, причем в ту и другую сторону. Ну, ты понял, да? Туда и обратно. Вперед будем толкать перед собой, обратно, с Воробьем на помосте, потянете за веревки отсюда. Классический тяни-толкай. Вот такой план. Понятно?

– Так точно!

– Давай, времени соорудить салазки – двадцать минут. Только не утяжеляйте сильно! Как будет готово, объявляй общее построение. Там я все объясню, что и кому делать дальше.

– Думаешь, успеют? – поинтересовался Сан Саныч, когда Тагазимула – плоский черный бунчук волос на спине, точно хвост у бобра – убежал выполнять приказание.

– Уверен. Отступать, как говорится, некуда, за нами, вон он, Кашканар. Нет, на самом деле Тагази мужик запасливый, у него все, что может понадобиться, есть. Так что, должны успеть.

Сан Саныч, закинув голову, посмотрел на курящуюся сизыми лохмами вершину горы долгим взглядом и, совсем уж неожиданно, пропел: – Кашкана-ар…

– Пойду, осмотрюсь хорошенько.

– На НП? Я с тобой.

Насмотревшись в ПНБ первым, Сан Саныч уступил место у окуляра Сержу, и, пока тот осматривал местность, спросил:

– А тебе не кажется, что все это, война, нашествие, как-то не по-настоящему, не взаправду, как говорится. Словно оперетка какая или водевиль. Я здесь человек новый, и поэтому никак не пойму…

– Что вы имеете в виду под опереткой? Не совсем понимаю.

– Да всю эту баталию. У нас ракеты, пушки, самолеты, а у них в ответ что? Ерунда какая-то. Сажа, шлепки.

– Биты еще.

– Вот-вот, биты. Армопанк какой-то. Это что же за хрень такая? Никак я в толк не возьму.

– Это не хрень, Сан Саныч, а средства поражения, основанные на принципах, нам неведомых. Людей убивают, кстати, с высокой эффективностью. И мы еще не знаем, что у них есть в запасе.

– А почему не подключить арту? И не засыпать их с головой снарядами, обычными или реактивными! Вон, Грады, эффективно же работают? Почему не здесь?

– Почему? Видимо потому, что начальство наше понимает, что все это бесполезно. Пустая трата средств. Да, бомбили, раньше, но насколько это было результативно? Да, бомбы улетали, но куда? Может быть, в пустоту? Ведь, кто проверит? Все призрачно, на грани понимания. Мы и здесь-то не видим, куда стреляем, в кого. В лучшем случае какие-то призраки в кустах, тени. Да, они исчезают при попадании, – вспышка света, все такое – однако вместо них тут же появляются другие, не больше, но и не меньше. Самолеты, как вы знаете, здесь теперь тоже не летают, остались только те, которые без летчиков, но они уже, считай, не наши. Чужие все это место точно колпаком накрыли, под которым наша техника и наша электроника не работают, и мы не можем пойти вперед и затолкать их обратно, в эту самую Брешь. Потому что много народа положим, во-первых, а, во-вторых, не понимаем, с чем имеем дело, что эта беда собой представляет, и как ее заткнуть. Стена Неведения, в чистом виде, и что за ней сокрыто, одному Богу известно. Однако он не торопится посвятить нас в свои тайны. С другой стороны, и они не могут перейти в наступление, я так думаю. Если бы могли, давно бы расползлись по земле, как плесень. Похоже, что источника энергии, которой они все питают, им не хватает. Маловато энергии, вот они и сидят, где сидят. Но если им удастся дополнительные излучатели или, не знаю, генераторы здесь разместить, нам придется не сладко. Помяните мое слово. Не хочется накаркать, но кажется мне, что к тому все идет.

– Почему ты так думаешь?

– Предчувствие. В последнее время они явно активизировались, и это неспроста. Армопанк, говорите? Отлично, да…

В назначенное время на холме появился Тагази.

– Все готово, командир, можешь проверять. Личный состав построен, ждет.

– Хорошо, идем.

Они спустились вниз по лестнице и вышли на место построения.

– Так, внимание, – начал свою речь Таганцев, становясь перед импровизированным строем. – Всем меня слышно? Сейчас, в соответствии с приказом генерал-легата силами взвода проводим разведку боем. Направление – лесок за распадком. Предполагаю совместить эту операцию с эвакуацией нашего товарища, гоплита Воробья, получившего ранение и застрявшего на нейтральной полосе.

Словно подгадав момент, Воробей из распадка испустил очередной протяжно тоскливый полу стон, полу крик.

– Вот, сами слышите. Товарищ нас ждет. Ждет вас. Есть добровольцы, за ним отправиться? Требуются двое, неравнодушных и смелых?

Насупленное молчание было ему ответом.

– Так я и думал.

– Но, господин Серж! Вы же сами знаете, что это бесполезно! Что спасения от сажи нет!

– Да, зато подхватить эту заразу проще простого! Стопроцентное заражение!

– А что же вы хотите? Сам погибай, а товарища выручай. У нас, русских, так. А если бы кто из вас там лежал? Что тогда? Умоляли бы оставить в покое? Думаю, как раз обратное. Ладно, не буду вас лечить тут. Нет добровольцев, значит, определим желающих методом командирского произвола. И первым назначаю себя. Со мной пойдет…

– Тогда я! – поднял руку Тагазимула. – Хоть я и не вполне русский.

– Нет, Тагази, ты погоди пока, для тебя есть особое задание. А напарником со мной пойдет Братец наш Лис. Что, не ожидал? Справишься?

Братец Лис улыбнулся своей кривой улыбкой, и неопределенно дернул плечом.

– Вот и хорошо. Сойдет за согласие. Все остальные располагаются на своих позициях, поддерживают огнем и прикрывают. Боеприпасов не жалеть, бить по всему, что на той стороне зашевелится. Начинаем немедленно, как только пустятся шуметь соседи. Два человека покрепче, вот вы, Детина и Чужак, вам все время стоять на веревках. Будете травить их помалу, смотреть, чтобы не запутались. Это в ту сторону. Потом, по сигналу, начнете тянуть обратно, нас вытаскивать. Тут уж придется всем поднапрячься, думаю, это будет нелегко. Вопросы есть?

Вопросы, если и были, задать никто не успел, потому что в этот самый момент невесть откуда на позицию ворвалась госпожа Фаня Данунахер. Собственно, ясно, откуда, со стороны Куста, но так стремительно и внезапно, что присутствовавшие в траншее мужчины оказались ошеломлены ее бурей и натиском. Кроме, пожалуй, Сан Саныча, тот как раз успел вовремя замаскироваться.

– Где он?! Где? – кричала она, и всем было понятно, кого женщина разыскивает. Глаза ее полыхали зеленым неистовством. Словно откликнувшись на ее вопросительные посылы, в распадке вновь закричал Воробей.

– Аааа! – взвилась, вскинулась Фаня и с вопросом: – Кто его туда послал? – вцепилась ногтями в лицо первого подвернувшегося, Демона. Потом переключилась на Туза. И еще успела поквитаться с Чужаком, прежде чем опомнившийся Детина обнял ее сзади и оторвал от земли, чем лишил силы. И все равно она еще пять минут пиналась и брыкалась, приговаривая:

– Я вас знаю. Вы мне все ответите!

– Успокоилась? – поинтересовался Серж, когда она затихла.

– Да ну на хер! – возразила Фаня. – Просто устала.

– Мы сейчас его доставать будем. Не мешай, ладно?

– Хорошо. Отпусти!

– Отпусти ее.

Встав на ноги, Фаня первым делом пнула Детину каблуком по голени.

– Я сказал, успокойся! – закричал Серж. – Иначе сейчас свяжем! Вон, веревки, видишь!

– Кто за ним пойдет? – никак не реагируя на его угрозы спросила она.

– Я.

– Я с тобой!

– Нет. Исключено.

– Что с ним случилось? Сажа?

– По всей видимости.

– Черт! Возьми вот это.

– Это что такое?

– Быстровяжущий спрей для обработки ран. Покрывает прочным слоем, пленкой, антисептик, анестезирует, останавливает кровь. Сажу, говорят, тоже обездвиживает. Хотя никто толком не пробовал.

– У меня уже есть такой.

– Возьми еще, этот свежий.

Сунув баллончик в карман, Серж обнял Фаню, прижал к груди и шепнул на ухо:

– Пожалуйста, держи себя в руках. И верь, мы его достанем. Обещаю, я сделаю все, что возможно. И что невозможно.

Фаня всхлипнула, и с мольбой, снизу вверх, заглянула в его глаза.

– Пожалуйста… Только себя береги.

После Серж отвел в сторону эвоката и, чтобы никто не слышал, сказал ему тихо:

– Тагази, тебе, как и обещал, особое поручение. Ты же у нас еще и подготовленный снайпер?

– Так точно, прошел подготовку в специальном учебном центре.

– То, что сейчас нужно. Бери винтовку и смотри в прицел все время, пока мы там.

– На кого смотреть?

– Смотри за Братцем Лисом, неотрывно. Чуть что не то – убирай его.

– Ты уверен, командир?

– Вероятность очень высока.

– Так, может, оставим его здесь?

– Нет, если он то, что я думаю, проявит себя только там.

В этот момент воздух вздрогнул, колыхнулся, и тут же, давя тишину глухим гулом, слева и справа на позициях соседей началась стрельба.

– Пора, – подвел черту всем разговорам Серж.

Глава 7. Лифт наверх.

Первый десяток метров дался им довольно легко, и у Сержа даже мелькнула мысль, что, может быть, так же, без особых проблем, удастся пройти и оставшуюся часть дистанции. Но, как известно, стоит лишь подобной мыслишке, – что, мол, все не так трудно, как кажется, и что я сейчас быстренько все обстряпаю, – стоит такой мысли завестись в голове, как тут же настоящие трудности и начинаются. Во-первых, спуск вскоре стал более пологим, и если до этого салазки, или как еще назвать это сооружение, скользили вниз почти самостоятельно, под собственным весом, то теперь их приходилось с немалым усилием толкать перед собой, что было совсем не так просто, как представлялось перед началом предприятия. А, во-вторых, в этот момент по ним впервые попали. Экран из усиленного армированного пластика прогнулся, завибрировал со страшным грохотом, но выдержал. Заряд срикошетил от него, перелетел через позицию взвода и, по обыкновению, разорвался где-то на склоне Кашканара. От неожиданности они оба вжались в землю. Оттуда, с уровня поверхности Братец Лис посмотрел на Сержа и осклабился какой-то странной механической улыбкой, как манекен. Глаза его при этом выражали что угодно, только не смех. Опасный зверь, лис, опасный.

– Бита пришла, – сообщил он Сержу.

– А, может, что другое?

– Нет, точняк бита. Для разрушения укрытий только ее и используют. А всем остальным арсеналом лупят только прямой наводкой. В смысле, по нам лупят.

– Ух ты! Хорошо, что так, утешил. Значит, наша задача не высовываться и не подставляться.

На это заявление Сержа Братец отреагировал еще одной механической улыбкой. Жутковатой, надо сказать. Лучше б ты так не улыбался, братишка, подумал Серж. За тобой я тоже приглядываю.

На выстрел неприятеля взвод тут же взорвался ответным огнем. Трассы из пэпэшек, ПП-100, прожигая пространство, пролегли над их головами. По кому-то конкретному бойцы стреляли, или же били, что называется, по площадям, понять было невозможно, но лес на той стороне вскоре загорелся. Правда это вовсе не заставило противника отступить, спрятаться в укрытия и перестать стрелять. Завязалась полноценная огневая дуэль, и биты с той стороны пади продолжали прилетать, теперь уже не только по передовой группе, но и по всему ряду траншей.

– Что, ползем дальше?

Лис по своему обыкновению оскалился и вместо ответа толкнул салазки.

Последующие две трети пути они продвигались медленно, незаметно для глаза, как ползают камни. Серж читал, или видел по телевизору, что где-то в Америке по дну высохшего соляного озера неведомо как ползают булыжники, маленькие и большие, оставляя на ровной поверхности борозды-следы. Вот и они, такие же камни, только куда как более уязвимые. Один большой медленно ползущий валун, по которому каждый с той стороны может запустить битой. К тому же для этого вида транспорта поверхность оказалось недостаточно ровной, и лыжи постоянно зарывались в выходы глины или цеплялись за кочки и другие, попадавшиеся на пути, камни. Хорошо еще, что растительности крупней травы на этом участке не произрастало. Да, собственно, на это и был расчет. В конце концов, преодолеть встречающиеся препятствия было возможно, непреодолимых не попадалось, и они толчками, рывками продвигались вперед.

Снег между тем продолжал идти, мелкий, колючий, злой, похожий на крупу сорго, крошки льда и странных белесых рассерженных насекомых. И он, похоже, усиливался. Ветер все больше разгуливался, раззадоривался, отмечая праздник первого снега сложным ритуальным танцем, в котором почти не было прямолинейных движений, а сплошь переходящие друг в друга вихри и пируэты. Он то упирался объемным плечом встречно в их защитную конструкцию, то со всей неистовостью начинал толкать в спину, и при этом не забывал подкидывать пригоршни белой смазки под лыжи. Это действо становилось похоже на метель. Неуклонно холодало, однако земля оставалась теплой, была достаточно эластичной и ползла под воздействием упиравшихся в нее локтей, колен и подошв берцев. Тем не менее, глина, из которой в основном здесь состояла почва, почти не прилипала к одежде и она оставалась в относительной чистоте – по сравнению с тем, что могло быть, продолжайся сейчас дождь.

Серж уже сомневался, правильно ли сделал, что потащил с собой в это предприятие Братца Лиса. Честно говоря, сомнения были с самого начала, но он действовал импульсно, по наитию. Он ведь понимал, что в такой опасной ситуации нахождение рядом человека, на которого нельзя положиться, которому просто не доверяешь – это совсем не лучший выбор. Ну а что было делать? Надо же как-то прояснить ситуацию, понять, что происходит и прекратить, наконец… Прекратить, что? Слова даже не подобрать сходу, чтобы описать, охарактеризовать то, что происходит в его взводе. Верней то, как он чувствует происходящее, потому что кроме его личных ощущений практически ничего конкретного-то и не было. Да имелось странное поведение отдельных личностей, ни с того, ни с сего полезших вдруг на рожон, но что их к этому вынудило? И кто стоял за всем – если стоял? Теория заговора? Преступление? Да, возможно. Тонкое и коварное. Но как его доказать, как вывести на чистую воду того, кто за всем стоит? У него ведь давно, с самого начала, как он только начал вникать в положение дел, возникло ощущение противостоящей ему некой скрытой силы. Она внешне никак не проявлялась, но, он чувствовал, все проникала и всегда находилась рядом. И чтобы заметить ее – его – надо было суметь абстрагироваться от происходящего и взглянуть на все словно со стороны. И тогда он заметил этого парня, который всегда находился неподалеку, присутствовал физически, но как бы отдельно и не при чем, словно за стеклом, смотрел в сторону – если смотрел, – невозмутимо, не участвовал. Слишком нарочито не участвовал. Но и Серж ведь за последнее время привык приглядываться, принюхиваться, вникать. Подозрения возникли вскоре, и постепенно оформились в нечто конкретное, но предубеждение и догадки ведь к делу не пришьешь, нужны доказательства. А где их взять? Вот, пусть актор и дела его говорят сами за себя.

Они продвинулись вперед еще метров на тридцать, может, больше, точно было трудно определить, и совсем выбились из сил.

– Стоп! Перекур! – скомандовал Серж.

Они забрались на внутренний настил, уселись на него, привалившись спиной к защитному экрану. По сторонам от них, от их ног уходили вверх по склону две веревки, ограничивая и отделяя от поверхности темные борозды их следов. Кто-то в траншее, проверяя концы, пустил по ним волну, сначала по левому, потом по правому. Впрочем, с какой стороны смотреть. Серж отстегнул от пояса флягу, напился воды, передал ее Братцу Лису. Потом закурил. Предложил напарнику:

–– Будешь? Что, здоровье бережешь?

Братец не успел ответить, прилетевший заряд ударил по экрану, отбив от него верхний уголок, кусок, впрочем, незначительный. Грохот, как обычно, случился изрядный, такой, что они даже вынужденно склонились долу, ударившись при этом касками.

– Смотри, здоровеньким помрешь… – усмехнулся Таганцев, когда отгремело.

– Не-а, вообще не собираюсь, – в ответ осклабился, откидываясь, Братец.

– А как ты можешь знать? – удивился Серж браваде гоплита. – Все ведь под Богом ходим? А его пути, как известно, неисповедимы.

– Знаю. Про себя я все знаю, точняк.

– Хм… Может быть, не буду спорить. Но тогда мне интересно, а что ты еще знаешь?

– Ты о чем?

– Да обо всем. Например, о том, что происходит – и происходило раньше – у нас во взводе.

– Да я не в курсах, вообще-то…

– Вот только не надо, ладно? Я ведь не слепой, да и, кроме того, уже успел кое в чем разобраться. Ведь это ты для майора Бегунова испытание придумал?

– Может, и я, может, и нет. Какая разница?

– Думаю, для него разница была. Но что вообще за испытание? Он ведь целый майор, а ты…

– Ну и что с того, что майор? Бегунов он, прежде всего, вот пусть и побегает.

– И ты так спокойно об этом говоришь? Теперь? Зная, что с ним случилось?

– Послушай, взводный, никто его силком никуда не гнал. Никакого принуждения, понуждения, ничего такого – не было. Он, в конце концов, сам вызвался. Ему просто обозначили ориентиры. Хочешь, чтобы с тобой считались – пожалуйста, вот от сих до сих. Это нелегко и даже опасно, но возможно. А что бы ты хотел? Всем нынче трудно. Его, кстати, кое-кто отговаривать пытался. Но товарищ майор все обдумал и принял самостоятельное решение. Какие к кому претензии? Он сам себе начальник.

– Да, жестко. Но ради чего все? Ради того, чтобы Туз стал взводным?

– Туз?

– Ну, Туз. Какая разница? Пусть, Демон. А… Я понял, ты сам на это место метишь? Но не пойму я, зачем тебе это? Что такого привлекательного в этой должности? Сплошной геморрой. Даже лычек на погонах не предусмотрено. Потому что и погонов-то как таковых нет.

– Что погоны? Красиво, конечно, но и без них известно, кто есть кто.

– Ну, хорошо. Вот и объясни мне, что такого в должности взводного? Для тебя лично? И вообще, раз уж разговор все равно зашел, расскажи, кто ты таков, откуда? Что за душой имеешь? Да и есть ли она у тебя? Я, честно говоря, что-то даже сомневаюсь.

– Правда? А что, ты не изучил моего досье?

– Откуда же? В Особом легионе, как во французском Иностранном, все личные данные и биографии бойцов засекречены. У меня к ним доступа нет, потому что уровня взводного недостаточно. Так, в общих чертах сообщают, кое-что, когда возникает необходимость.

– Значит, во мне необходимости не было.

– Не хочешь говорить, не надо. Настаивать не буду. Да и права такого не имею, настаивать.

– Да почему же… Мне скрывать особо нечего, могу рассказать, если интересно. Тем более что все равно.

– Все равно?

– Абсолютно. Так вот, я родился в семье военного, в обычной семье военного. Папа, мама, я и младший брат. Мы жили в гарнизоне, в хорошем месте у моря. Папа был капитаном, работал в службе обеспечения полка, точней сказать не могу. Когда я был в пятом классе школы, он вдруг повесился. Не знаю… Записки не было. Мы остались втроем, мама и я с братом. Из гарнизона переехали в близлежащий городок, квартиру нам там дали каким-то образом. Жили как-то. Мать, конечно, тянула лямку в одиночку. Работала учительницей младших классов, воспитывала нас с братом. А в восьмом классе, не без помощи бывших папиных сослуживцев, меня определили в кадетское училище, и на этом, можно сказать, мое детство закончилось. Хотя я не жалею, в кадетке было хорошо, мне нравилось. Друзья, все такое. Форма. Кормили неплохо. И учился я хорошо, окончил курс одним из первых, отличником. И в военное училище меня брали, в то, которое я для себя выбрал. Но не сложилось, пришлось возвращаться домой. Мать настояла. Я вернулся, поступил в институт у нас в городе, на вечерний факультет, работал, жил дома. Заменял отца.

– В каком смысле заменял?

– Во всех смыслах. Во многих. Мать у меня очень красивая, миниатюрная женщина, но характер имеет – не приведи Господь. Кремень! Если по-простому, она оказалась женщиной с железными яйцами. Чугунными. Мужику с ней рядом очень сложно выжить, поскольку она постоянно нацелена на подавление всего, что в принципе может ей противостоять. Такой характер, властный и непререкаемый. Поэтому, видимо, отец, который любил ее, не выдержал и покончил с собой. Хотя, записки не оставил, это я так теперь осмысливаю, что произошло. Мать не смогла больше выйти замуж, хотя какие-то мужчины у нее периодически появлялись. Но никто не выдерживал ее норова слишком долго.

– А ты?..

– А что я? Я всегда был рядом. Пока не увидел объявление о наборе в Особый легион. Тогда я просто сбежал. И спрятался за инкогнито, которое, как ты верно заметил, Особый легион гарантирует и обеспечивает. Так я превратился в Братца Лиса. Вот, собственно, и все.

– Братец Лис, это, в смысле, самый хитрый что ли?

– Может и так.

– Но это никак не объясняет твоего стремления любой ценой стать взводным.

– Разве? Да все просто. Я ведь сын своей матери, я унаследовал ее характер. Может быть, не в такой мере, как у нее, но тоже, знаешь, люблю, чтобы было по-моему. Особый легион, в принципе, предоставляет возможность сделать карьеру тому, кто к этому стремится. Позволяет стартовать практически с нулевых позиций, наверстать упущенное. Выдвигались достойные, так было всегда. Так было раньше, но в последнее время на должности стали попадать такие, как ты.

– Что поделать, такова жизнь. Мы ведь тоже люди достойные, и у каждого за плечами какая-то биография.

– У нас здесь свой счет. Ну, что, вопросы еще остались?

– Ладно, разговоры отложим на потом. – Серж как раз докурил сигарету до конца, сделав последнюю затяжку, щелчком откинул окурок в сторону. – Ползем дальше.

Пока они стояли на месте, ветер успел намести вокруг салазок небольшой сугроб. Но, конечно, серьезной преградой он не стал, они легко намет распахали. Вообще, ползти и толкать перед собой волокушу стало значительно легче. Снег закручивался вокруг по нисходящей спирали и бросался под низ волокуши, смазывая полозья природной смазкой. Серж давно уже не слышал криков Воробья, то ли просто перестал обращать на них внимание, то ли бедный парень совсем ослаб, так что даже на крик сил не осталось. А может, и вовсе лежал без сознания, кто знает, надо было поспешать.

На Сержа рассказ Лиса впечатление произвел двоякое. С одной стороны, все вроде логично, и ничего такого, что следовало бы скрывать, он не поведал. Ни о чем не проболтался. Но, с другой-то стороны, все равно чувствовалось, что сказал гоплит не все, недосказанность оставалась. Вот, тот же Воробей. За каким чертом его погнали на нейтралку? Неужели только из-за Фани? Или имелись и другие причины? Какие? Да, и что-то еще в рассказе Братца зацепило, каких-то пару заноз застряли в мозгу… Вот эти намеки его, все равно, мол… Что все равно? И кому? Мне уж точно нет.

Они продолжали продвигаться по относительно ровной поверхности, и это было, как уже говорилось, довольно легко. Проблема заключалась в том, чтобы не сбиться с курса. Чтобы этого не случилось, Сержу приходилось, рискуя подставить голову под шальную биту, периодически выглядывать из-за щита и корректировать направление, притормаживая свой край волокуши или, наоборот, ускоряя его. Курс он держал чуть левей рыжего гриба кабины трактора, где, как он помнил, и застрял Воробей. Кабина, кстати, в этой монотонной, лишенной ярких красочных пятен местности служила отличным ориентиром. Другой заботой было не потерять и не запутать веревки, доводилось постоянно поддергивать их вперед и вбок от себя. Время от времени Серж оглядывался назад, оценивая пройденное расстояние, и по мере его увеличения, ему все сильней начинало казаться, что это не расстояние, а глубина, что медленно-медленно погружается он на дно котловины, заполненной морем реальности. Неизвестной, иной реальности. Прошлый опыт иссякал по мере спуска, все, что он знал и любил, чем жил, страдал и маялся осталось там, наверху, за кромкой, за окоемом этой конкретной низины. Порой ему мерещилось, что кто-то машет рукой вслед. Возможно, так и было. Но он ощущал себя водолазом, падающим в бездну в тяжелом скафандре спиной вперед и смотрящим прощальным взглядом вверх, не в силах остановить движение или обратить его вспять. В светлом воздушном пузыре над поверхностью что-то происходило, да, но что – уже было не разобрать. А здесь, куда опускался, он вступал на неведомую территорию, где ждать могло что угодно.

В конце концов, они достигли того рубежа, дальше которого продвигаться с волокушей было невозможно. То есть совсем, потому что здесь они уперлись в кочки. Кочкарник шел по самому низу пади широкой, будто река, лентой, отмечая, видимо, заболоченный в той или иной степени участок местности. Здесь поверхность на самом деле слегка, на метр, опускалась, обозначая русло, или гипотетическое русло, из которого сразу на максимальную высоту прямо от берега начинали расти кочки. Серж знал, что эти поросшие пучками седой травы пупыри ростом ему по пояс, а между ними всегда хлюпает вода. Обычно падь пересекают, прыгая с кочки на кочку, раскачиваясь и балансируя, но в мирных обстоятельствах, сейчас это, конечно, невозможно. И слава Богу, что подморозило, да снег постарался, забил пространство между буграми, точно ватой, глядишь, и удастся проползти. А ведь придется ползти, иначе никак. Осталось преодолеть всего, наверное, метров двадцать-тридцать, но ведь их не пройти прямо, не перемахнуть бегом. Нет, только ползком.

Серж привстал на колени и, укрываясь за экраном, посмотрел вперед.

– Вон он, там, – сообщил он результат наблюдения Братцу. – Лежит. Неведомо, жив ли еще.

– Так может, того, зря потащились?

– Нет не зря. Мы своих не бросаем. Ни живых, ни мертвых. Понял?

– Бегунов, вон там, остался.

– Это без меня. Был бы я здесь в то время, и его вытащили бы, поверь.

– Ну и вытащили бы, а дальше что? Заразный же. Это как чумной труп в детский сад принести.

– Посмотрим, как и что можно сделать. Ты лучше скажи, зачем, за какие грехи его заставили по нейтралке бегать? Ведь Воробей свой здесь, давно уже, в передрягах бывал, поэтому никому ничего доказывать не должен. Это если с ваших позиций глядеть. По мне, так доказывать нужно, но не так и не здесь. Неужели все из-за женщины?

– Из-за женщины? – не сразу сообразил Братец. – А, Невменяемая. Да что там… Женщины вообще не стоят того, чтобы принимать их в расчет. Если, конечно, это не моя мать. Но с ней без вариантов, у нее на все и всех свой расчет. Нет, думаю, были другие причины.

– Какие же?

– Веские. Думаю, нос свой он сунул туда, куда не следовало.

– Это куда же?

– Да вот туда же, куда и ты свой суешь.

– Это что, угроза мне?

– Да ни боже мой! Констатация факта. Или пожелание, если на то пошло.

– А сам не боишься?

– Чего? Ты вернись сначала отсюда обратно, а потом будешь мне такие вопросы задавать. Слушай, мы что, так и будем разговоры разговаривать, или пойдем все же за пацаном? А то скоро и день закончится, в этих местах быстро.

– Ладно, давай. Держись впереди, чтобы я тебя видел.

Братец Лис пожал плечами и, в обнимку с пэпэшкой, перекатился через спину. Оказавшись вне прикрытия экрана, он юрко и проворно, точно ящерица, перетек вниз, в русло, и заскользил между кочек, быстро исчезая из виду. «Вот черт, – озлился Серж, – сумку-то оставил. Самому, что ли, теперь тащить?» Серж подхватил с настила сумку с аптечкой, и попробовал повторить маневр Братца, но в этот момент опять что-то ударило в экран, полетели осколки. Пришлось пережидать, а когда, воспользовавшись затишьем, он скатился в русло, оказалась, что веревка каким-то образом намоталась ему на ногу. Пока он, чертыхаясь, освобождал себя от пут, Братец и вовсе исчез из поля зрения.

– Та-ак, – остепенил себя Серж, удерживая от резких, порывистых движений. Хотелось рвануть за Лисом, настичь его немедленно, но не стоит, не стоит, урезонивал он себя. Стараясь не высовываться, он приподнялся вровень с кочкой, которую обнимал, и попытался осмотреться, сориентироваться. Он уже чувствовал мощный всплеск адреналина в крови, сердце работало мощно и гулко. Барабан судьбы. Он когда-то видел фильм с таким названием. Там звуки тамтамов разносились по саванне на многие километры, их слышали все. Неужели, его сердце слышно так же? Он стал дышать с задержкой, стараясь утихомирить сердцебиение, и через какое-то время ему это удалось, во всяком случае, так показалось. Тогда он попробовал заглянуть за. За кочки, за султаны травы на них – ведь он помнил, что высовываться нельзя, опасно. И что-то такое у него получилось. Реальность представилась некой гиперреальностью – другого определения у него в голове не возникло, только это, – реальность, сущее стало объемным, стереоскопическим, словно он, оставаясь на месте, в то же время поднялся птицей над местностью и оттуда, сверху взирал на мир. Говорят, такое бывает в минуты опасности, надо, когда вернется обратно, поговорить об этом с Сократом. Когда вернется, да. Однако до этого надо еще дожить. Как на плане местности в масштабе 1:1 он увидел себя самого, а чуть левей, впереди, определил лежавшего ничком на спине Воробья. Левая нога под правой, точно он танцевал танец «яблочко» да так и свалился. А справа Серж заметил Братца Лиса, тот как раз дополз до трактора и укрылся за его кабиной. От кого же он укрылся? От него он укрылся, а неприкрытый тыл, спину подставил противнику. Вот не ожидал Серж от него, чтобы так, в открытую…

– Я тебя отсюда прикрою! – крикнул ему Братец. – Ты Воробья там сам оприходуй! А я прикрывать буду!

После этого Лис закинул за спину свой ПП-100, чтобы не мешал, после чего извлек из-под брони длинную черную трубку, похожую на полицейский фонарь, ну тот, из старых фильмов, и Серж видел все так же явственно, точно стоял рядом с ним. А когда Братец навел свой фонарь на Сержа, это и случилось. Он почувствовал, что-то происходит, уловил намек движения над собой и только успел вскинуть руку с раскрывавшимся щитом. На него словно упал гигантский молот, или разгрузили самосвал булыжников, – что-то такое. Шлепок получился таким мощным, что Серж на какое-то время потерял сознание, а когда пришел в себя, все гудело вокруг, и он не сразу сообразил, что гудит он сам, его голова. Щит его спас, конечно, прикрыл, но лепестки его диафрагмы расползлись в стороны, пара и вовсе отвалились, так что доспех теперь был практически бесполезным. Он повертел в руке остатки щита и бросил в сторону. Что теперь делать, подумал?

– Эй, командир-надежа, ты как там, цел? – подал голос Лис. – А вот погоди, я тебе сейчас еще подсоблю!

И вновь зашелестело, загрохотало, он только успел метнуться в сторону, как кочку, которую он только обнимал, разнесло в клочья. Ух ты, изумился Серж и, не теряя ни секунды, пополз куда-то, не глядя, лежа на спине и отталкиваясь ногами, зарываясь в снег, хоронясь за кочками. Там и затаился. В этот момент вдруг снова закричал Воробей, и тут-то Серж определил, что теперь он находится гораздо ближе к трактору и почти на одной линии с обоими гоплитами. Диспозиция изменилась, и это совсем не здорово, потому что если теперь Братец стрельнет в него, вполне может угодить в лежащего на линии огня, хоть и дальше, Воробья. Или подсветит его своим фонарем. Подсветит! Вот что он, гад, делает!

Не успев подумать, стоит ли рисковать, Серж, как суслик, привстал, быстро глянул в сторону Лиса и сразу рухнул обратно, в норку, спрятался. Как он и предполагал, Братец потерял его из виду, и теперь, прячась за край кабины и высунув из-за него один лишь фонарь, водил им вслепую из стороны в сторону, надеясь, видимо, нащупать таким образом Сержа. Фонарь, хм. А никакого луча ведь не видно. И все же, Серж чувствовал, опасность все возрастала, надо было что-то придумать, причем срочно. А что тут думать? Стрелять надо! Ничего другого ведь не остается. Понимая, что воспользоваться штатным оружием не удастся, пэпэшка довольно громоздкая, одной рукой ее не удержать, он достал ракетницу. Проверил, заряжена ли, взвел курок. Потом осторожно приподнялся, пока сквозь метелку травы не замаячила кабина. Тогда он поднял руку с ракетницей над головой и наудачу пальнул в сторону Лиса. Стрелять пришлось под острым углом и, как уже говорилось, наугад, тем не менее, огненный шар ракеты угодил в угол кабины, точно в расколотый колокол, с глухим неправильным звоном. Облегчившись снопом искр, заряд срикошетил и полетел дальше, окрашивая снег и траву под собой, на дне пади, золотом.

Серж видел, как дернулась, видимо, от испуга, черная трубка в руке Лиса, и вдруг завертелась, закрутилась в воздухе. Братец пытался ее подхватить, но ему не удалось, он лишь неловко наподдал по ней снизу, и она, вращаясь пропеллером, отлетела на пару метров вперед и там зарылась в снег. Лис дернулся было подобрать ее, но сухо щелкнул со стороны позиций взвода выстрел, и пуля ударила в кабину рядом с его головой. Плетка! Плетка Тагази заработала. Бац! Бац! Как дюбеля в металл вколачивает. А следом открыл огонь притихший, было, к тому времени взвод. Трассы пэпэшек перелетали через голову, снаряды разрывались дальше в лесу. Сквозь общий ровный гул хорошо различалось одиночное уханье базуки. Лис отпрянул назад, скрылся.

Не тратя времени, Серж поднялся на ноги и в два прыжка оказался у кабины. Бросившись, прижался к ней спиной. Сердце било в набат, но ничего, нормально, нормально. Терпимо-допустимо. Быстро выглянул за угол – никого, даже и не удивился. Тогда он поискал глазами Лисову трубку, увидев ее в снегу неподалеку, поднял. Черт его знает, что такое, фонарь – не фонарь. По виду скорей фонарь, но необычный. Черный плотный пластик с насечками, сверху кнопка, а вместо отражателя раструб, как говаривал некий прапорщик, из того же самого материала. Серж пожал плечами, потом снова выглянул из-за кабины. На этот раз он увидел-таки Братца, довольно уже далеко. Спотыкаясь, падая и снова поднимаясь на ноги, он карабкался вверх по склону в сторону Бреши, торопясь изо всех сил скрыться там, за стеной Неведения. Шальная мысль промелькнула в голове у Сержа. Он навел на широкую спину Лиса его же трубку и надавил на кнопку. И ничего не произошло. Сначала. А потом случилось точно секундное помутнение, будто облачко неизвестно чего промелькнуло, глаз моргнул, – и Братец Лис исчез. То есть пропал, совсем, точно и не бывало. Укрылся, как и желал того, за стеной Неведения. «Сколь веревочка не вейся…» – продекламировал Серж вслух, и тут же устыдился своего речевого недержания. Покачал головой с сожалением, потому что, чувствовал, что не так все должно было быть, вообще не так. Как угодно, но, нет, не так… Жаль парня.

Серж откинулся головой на стенку кабины, закрыл глаза, переживая происшествие. Перед его внутренним взором все стояла картинка, в которой Братец Лис карабкается, бежит, по склону и пропадает, бежит и пропадает. Избавляясь от навязчивого изображения, капитан раскрыл широко глаза и уставился на снег под ногами, вбирая в себя его белизну, чистоту, пустоту. Постепенно отпустило, он отдышался, мотнул головой раз, другой. Только тогда сунул Лисов фонарь под броню и, сориентировавшись по направлению, со всех ног, виляя между кочек, бросился бегом к Воробью. Почти не скрываясь, лишь пригнулся пониже, – но так и бежать-то удобней. Почему-то он был уверен, что на этот раз добежит без приключений.

Двадцать шагов, пять ударов сердца. Рядом с лежащим бойцом он бросился на землю, на бок, плечом в снег. На самом деле, не совсем рядом, между ним и Воробьем торчало пару кочек. Вообще, промежутка между кочками едва хватало для одного, поэтому. Но, может, так даже лучше, было за чем укрыться, неизвестно же, что там его ждало.

Как обычно, получилось не так, как думалось. Воробей лежал на спине, в три четверти, приподняв пораженное плечо, в которое угодила эта зараза. При этом он как-то странно прогнулся, обвивая кочку, к которой привалился, позвоночником, так что плечо его высовывалось в аккурат в тот проход, по которому бежал взводный. И Серж, проскользив на боку по снегу метра полтора почти уткнулся носом в это. Отпрянув, отталкиваясь ногами, он отполз дальше, в сторону, и оттуда стал смотреть.

Жирная грязь, черный иней, графитовый мох. Все верно, похоже. Сажа угодила Воробью в правое плечо и, пробив ткань гимнастерки, въелась в тело. Что-то, похожее на колонию живых организмов, копошилось, перебирало усиками, или шипами, а когда Серж приблизился, насторожилось и направило эти ложноножки в его сторону. Отстранясь, Серж стал наблюдать издали, соображая тем временем, как поступить. Штука неведомая, неизвестно, что от нее ждать, поэтому лучше не спешить. Хотя, и поспешать ведь необходимо!

Копошась и поблескивая угольно-черными гранями, сажа, похоже, перерабатывала не только тело, но и обмундирование, превращая все, к чему присосалась, в себя. И медленно ползла по плечу к голове, почти уже достигнув шеи. Возможно, выделяла при этом какой-то яд, или парализующее вещество, и именно его действием было обусловлено то, как задубело и выгнулось тело бойца. Но почему же он не перестает чувствовать боль?

Тут Воробей закричал опять, монотонно транслируя свои ужас и горечь в пространство. Сердце у Сержа сжалось, он откинулся, закрывая уши руками, прямо поверх каски. А когда страдалец умолк, он достал данный ему Фаней Данунахер баллончик со спец средством, хорошенько разболтал его и, играя желваками, выпустил струю на сажу. Та вскинулась, заметалась, пошла рябью, но Серж не прерывался до тех пор, пока не залил зверя ровным слоем. Только тогда заметил, что какой-то иссиня-черный шип вонзился в его перчатку. Ишь, какой стрекательный, подумал он, не вполне осознав всю опасность ситуации. Но тут ему повезло, шип вошел в уплотнитель на перчатке, прикрывающий пястно-фаланговые суставы кисти, и застрял в нем. Мысленно похвалив себя за то, что не снял перчаток, Серж другой рукой вырвал пришельца из кожи и выбросил его в снег.

Потом, когда состав застыл, превратившись в эластичную, но прочную кожу, он достал нож и разрезал куртку Воробья, по кругу, отступая сантиметров по пять от тех мест, куда достала сажа. Собственно, он отрезал не только рукав куртки, но и исподней рубахи под ней, при этом сверху, на плече, остался практически один воротник. И начал, выворачивая наизнанку, стягивать все вместе с руки, обрабатывая и с изнанки спреем тоже. Но быстро дошел до места, где сажа въелась в руку, и тут процесс застопорился. Что делать дальше, он не представлял, но спросить было не у кого, а раздумывать – некогда. Тогда он взял из аптечки обезболивающее, зубами сорвал колпачок со шприца и по контуру обколол рану. Когда Воробей перестал дрожать и затих, Серж выплюнул колпачок в снег. Туда же следом отправился и пустой шприц. Вот так, сказал он. Хотя, что вот так? Дальше-то что делать? Скрипнув зубами, открыл выкидной нож и быстрыми движениями надрезал на бесчувственной руке кожу – по контуру раны. Дальше крепко ухватился за край надрезанной ткани и со словами – потерпи, браток, – резко рванул ее книзу. Несмотря на анестезию, Воробей взвыл, но сразу и смолк, лишившись сознания. Впрочем, какое там у него было сознание – сумеречное, разве что. Однако, действие Сержа увенчалось успехом, он отодрал буквально с кожей, – а где и с мясом – все, что присосалось к руке гоплита, стащил с него рукав и отбросил в сторону. Немедленно обработал спреем рану, остановив кровь и стабилизировав поверхность. Вскоре состав застыл, раненый был готов к транспортировке. Наверное. Во всяком случае, можно было уже пытаться.

Все время, пока заливал рану Воробью, одним глазом Серж смотрел на лежащий неподалеку на забрызганном кровью снегу вывернутый наизнанку рукав, где шевелила похожими на пиявок усиками сажа. Видимо, именно они, эти отростки, проникали внутрь тела. Чем дольше сажа лежала на холоде, тем менее активными становились пиявки, они уменьшались и втягивались, постепенно принимая вид обыкновенной кристаллической сажи. Подумав, что лучше не рисковать, Серж залил сажу и с этой стороны остатками раствора, потом скатал рукав и сунул его в пустой пластиковый контейнер, который нашелся в аптечке. Почему бы не забрать эту дрянь с собой, подумал он? Может, спецы разберутся, наконец, что это такое, и как с этим бороться?

Худо, бедно, но каким-то образом, наверное, за полчаса времени, он дотащил Воробья до волокуши, уложил на настил ближе к экрану, сам устроился рядом. «Ну, что, поехали?» – спросил Воробья, словно тот мог ему что-то ответить. Поехали, согласился сам с собой, и несколько раз дернул за веревку. С той стороны, явно заждавшись сигнала, подергали в ответ. Потом обе веревки натянулись, и лифт наверх заработал.

Обычно он приходил под утро. И всегда спрашивал одно и то же:

– Ну, как, не надоело тебе страдать? Не пресытился ли ты болью? Не напитался ли ей, как тюфяк мочой?

– А? Кого? – выныривал из обморочного сумрака хозяин палаты. – Кто здесь?

– Да кто же еще тут может быть в это время? – улыбался гость довольно. – Я это, я…

– Директор! – узнавал постоялец со вздохом разочарования. – А я так надеялся, что ты умер.

– Так и умер, умер. Давно уже. Так давно, что даже не помню, когда был таким как ты. Да и был ли? Теперь кажется, что я всегда такой, молодец…

– Мертвое тянется к живому.

– Это точно. Во всяком случае, я к тебе являться буду, доколе ты жив.

– Обнадежил, прямо сказать. Но я тебе тем же отвечу: недолго осталось.

– И не надейся! Буду тебя поддерживать, сколько можно. И сколько мне нужно. Короче, сколько нужно, столько можно.

– А ежели я сам? Того?

– Самоубьешься, что ли? Забудь! Все предусмотрено, меры приняты, не получится.

– Не преувеличивай своих возможностей, Директор. Разве ты не видишь, как я выгляжу? И ситуация только ухудшается, это я тебе авторитетно заявляю. От первого лица.

– Да, тут ты, пожалуй, прав, вид у тебя непрезентабельный. Головешка, головешкой. Ну, так ведь сам виноват, никто тебя не заставлял в полымя лезть.

– Я и не прошу сострадания. Делал то, что считал правильным, – и продолжаю считать, если что, – так что даже горд собой. Я говорю о том, что скоро твоя забава кончится. Сама собой, естественным образом.

– Что? Что ты там лепечешь своими жаренными колбасками? Своими баварскими боквюрстами с горчицей? Слушай, а ведь ты прав. Я как-то не подумал… Давай-ка мы тебя подправим? Починим немного, а? Покажем товар лицом, так сказать, что характерно, – твоим лицом. Тебе же. Чтобы ты знал, что можешь обрести, и сообразил, наконец, чего желать, к чему стремиться.

– Да, да, да, показывай, на что способен. Кстати, ты что же, немец? В смысле – был?

– Немец, да. Был. Кем я только не был. Но теперь это не важно, и к делу не относится. Если ты не против, а ты, я думаю, не против, мы над тобой поколдуем.

– Прямо военно-полевая некромантия! Как хирургия.

– Так и есть. Некромантия наоборот. На самом деле, никакого волшебства, просто наши научные разработки. Мы много работали над тем, чтобы научиться восстанавливать плоть в этом, земном мире. Получилось не очень, но – есть одно но. Мы вели разработки применительно к нашей плоти, той, которой располагаем, и не слишком в них преуспели, она все равно разлагается, со временем и в связи с внешними условиями. А вот живую плоть местных, аборигенов, таких, как ты, построенный нами прибор чинит и поддерживает очень даже хорошо. Да что там хорошо, – отлично он все делает. Так что тебе, мой друг, несказанно повезло. Тяжеловат прибор, да, переносную модель сделать пока не удалось, там, как ты знаешь, генератор громоздкий, но мне ведь и далеко таскать его не придется, здесь рядом, буквально за стеной, в Доме. Я просто включу его там, открою дверь и направлю сюда. Полчаса в день, или в ночь, тебе вполне хватит. Проверим?

– Валяй. Делай, что хочешь. Ты же Бог.

– А вот это верно, аз есмь. Ну, ты подождешь, надеюсь? Побудь здесь, никуда не уходи, я скоро.

Повернувшись к стене, господин Тукст принялся ощупывать многочисленные карманы своей кожаной куртки.

– Где же он? – бормотал Директор. Оглянувшись на пациента, пояснил с кривой ухмылкой: – Приходится таскать к тебе сюда разное барахло, все карманы забиты, так сразу что нужно и не найдешь. А, вот!

Достав из кармана какую-то штучку, Тукст направил ее на стену. Из штучки вырвался конус голубоватого света, упал на вертикаль стены, и в ней тотчас засеребрился прямоугольник прохода. Контуром. Что находилось на той стороне, видно не было. Тукста это обстоятельство нимало не заботило, он шагнул вперед и скрылся за блестящей завесой. А через какое-то время, но быстро, больной даже не успел вновь отключиться, вернулся обратно.

– Оставим дверь открытой, пока аппаратура работает, – пояснил он свой замысел. – Кстати! Даже мне, чтобы пройти в Дом и вернуться обратно, нужен специальный ключ. Ты же ходишь туда-сюда, когда и как тебе вздумается. По морю аки посуху.

– Нет, нет, Директор, это не так, мне тоже нужен ключ. Пару раз, правда, да, каким-то образом удавалось…