Читать книгу Облако возмездия - Геннадий Владимирович Тарасов - Страница 1

Часть I. Город З.

Глава 1. О прямой выгоде игры в покер

С самого начала эта поездка была похожа на сказку, на подарок судьбы. Надо было тогда еще насторожиться, нет ли в том подвоха? Не озаботился, размяк, поплыл… Неудивительно, что и закончилось все совсем не так, как планировалось и мечталось.

Поезд отправлялся с Западного вокзала вечером, и это был единственный положительный момент во всей истории.

Нет, не единственный, тут он просто брюзжал – по своему обыкновению.

Во-первых, Западный вокзал располагался в трех шагах от дома, так что ему не пришлось долго и нудно до него добираться. Нет, он попросту повесил сумку на плечо и спокойным шагом подошел к самому отправлению поезда.

Во-вторых, вечер. Его все равно надо было чем-то занимать, тем более что вечер пятницы. Нет, он, безусловно, нашел бы, чем насытить предстоящие выходные, но тут и выдумывать ничего не требовалось, все предусмотрено.

На самом деле, преимуществ и бонусов в предстоящем приключении было множество.

Съездить на недельку на покерный турнир, развеяться, это ли не мечта? Тем более, практически задаром. Фирма «Клер и сыновья» – что, кстати, за фирма, никогда раньше не слыхал? – брала на себя все расходы. А расходы, надо думать, не маленькие, это и бай-ины для всех участников команды, и транспортные расходы, и проживание там. Фирма с возможностями, то есть, со средствами – сразу видно. Зафрахтовать целый спальный вагон туда и обратно, при том, что билетов на два месяца вперед не найти вообще – это дорогого стоит. Короче говоря, налицо прямая выгода от покера, как ни сыграешь. И вообще, покер – что угодно кроме карт. В смысле, и кроме игры.

Он вообще не сомневался ни мгновения. Принимающая сторона еще не закончила излагать приглашение, а он уже сказал свое «да». В смысле, покивал головой, соглашаясь. Потому что, если не он, так кто же? Право имеет? Не то, чтобы он сильно гордился своими достижениями в покере, но, как говорится, из песни слова не выкинуть. И, да, он гордился своими достижениями в покере. Хотя не так сильно, как успехами на литературном поприще. С литературой как раз связана главная причина, по которой ему не следовало отказываться от участия в турнире.

Причина эта, о которой он никому особо не распространялся, состояла в том, что в последнее время, с полгода, наверное, творчество его шло, прямо сказать, с натугой. Да, если честно, просто застопорилось. И это несмотря на свою собственную, отработанную, годами выверенную систему написания романов фэнтезийного жанра. Так вот, система эта начала давать сбой, все чаще и чаще. На последний роман он потратил вдвое больше времени, чем обычно, и, все равно, результатом остался не доволен. А задуманный им на совершенно оригинальный сюжет роман о гениальном хакере и вовсе завис и, сколько усилий он ни прилагал, не двигался с мертвой точки. Подумалось, может, эта поездка напитает его новыми впечатлениями и идеями, и даст-таки импульс творчеству? Хорошо бы. То есть не просто хорошо, а жизненно необходимо. Потому что покер для него все-таки хобби, а не профессия. Разнообразных хобби у него имелось в избытке, он был и байкером, и кладоискателем, и гурманом, в смысле, любил от пуза вкусно поесть. И кошатником он был, кстати, дома у него жило семь котов и кошек. Но позиционировал он себя, прежде всего как сетевой писатель, сетератор, говоря современным языком. Он и был им, раскрученным писателем, с большой преданной аудиторией, который чем больше напишет, тем больше заработает. Пришло время приложить дополнительные усилия, чтобы процесс написания бестселлеров не прервался. Поэтому турнир по покеру появился в его календаре как нельзя кстати, вовремя. Помимо того, он просто испытывал удовольствие от игры, все про то знали, значит, никому не придется объяснять, с чем связан его внезапный творческий отпуск. Почему-то он был уверен, что через неделю, или около того, когда вернется, все станет на свои места.

Как в песне поется: когда я вернусь. Прода польется рекой, без задержек. Когда я вернусь.

В общем, приглашение было неожиданным, как и сам турнир – возник ниоткуда, но никаких подозрений у него не возникло, противопоказаний и отводящих факторов он не нашел и с радостью согласился.

Выйдя на перрон, он убедился, что поезд уже подан на посадку. Длинный. Их вагон самый крайний в составе, что вполне понятно. Не последний, именно крайний, он, как летчики, был суеверен и не употреблял роковых слов. Идя вдоль экспресса под стрельчатыми фермами, поддерживавшими стеклянный потолок, он ощущал, как, сквозь гулкое эхо шагов, лавинообразно нарастало нетерпение, это желание поскорей окунуться в приключение, как разогревалось предвкушение, как крепла уверенность, что внезапная авантюра окажется успешной.

Вагон повышенного комфорта, как и обещали.

У раскрытой двери, с папкой красного цвета в обнимку, стояла проводница. Он заметил ее издали, и по мере приближения к ней, волнение его возросло многократно. Проводница была похожа на богиню, или, в крайнем случае, на стюардессу, сошедшую с небес на землю. Ему, во всяком случае, на железнодорожном транспорте прежде таких красавиц встречать не доводилось. В обтягивающей серой униформе, с красной каскеткой на голове, с осиной талией и с ногами, от длины и стройности которых безбожно закружилась голова. Точеная фигура, как у шахматной королевы. Да, конечно королева, не ферзь же. Нельзя такую красивую женщину назвать ферзем. Обидится, и правильно сделает. Ах, какая улыбка! Лучезарная, белозубая! А глаза!

Он и сам, приближаясь, заулыбался, широко и приветливо, как умел.

– Добрый вечер! – предъявил он билет вежливости и легкого флирта. – Какая у нас сегодня хозяйка! Госпожа! А я, дурак, еще сомневался, ехать, не ехать…

Проводница в ответ на комплимент улыбнулась еще более ослепительно, хотя, казалось бы, куда уж?

– Сейчас посмотрим, – ответила она вполне соответствующим ее внешности голосом – ангельским. – Кто вы, назовитесь, пожалуйста. И предъявите документы, я сверюсь со списком.

– Феликс Нетрой, – представился он с легкой, скорей всего, напускной, обидой в голосе. – Я думал, меня все узнают в лицо. Должны, по крайней мере.

Девушка, не переставая улыбаться, тем не менее, смотрела на пассажира непреклонно-выжидательно. Что-что, а работу свою она знала. Вздохнув, Нетрой полез в карман за удостоверением.

– Этсамое… Не нужно документов, – вступился за него появившийся из-за спины проводницы широко улыбавшийся мужчина, на которого Феликс поначалу не обратил внимания. – Все в порядке, я знаю этого господина.

Девушка, оглянувшись на него, кивнула.

– Хорошо, Борисфен Нифонтович, как скажете. Она открыла список и провела по нему сверху вниз кончиком ручки. Почти сразу нашла, что искала. – Ваше купе номер два, – сообщила она Нетрою то, что он должен был узнать, чтобы занять свое место в раю, и поставила против его фамилии галочку, утвердив в праве место занять.

– Моя фамилия Клер, – представился мужчина, подавая руку. – Я организатор этого мероприятия.

– Да-да, – быстро сообразил Феликс. – Клер и сыновья!

– Именно!

Господин Клер, мужчина, навскидку, сорока пяти лет, был одет в элегантный костюм, тоже серый, как у проводницы, но более насыщенного тона и в едва заметную полоску. Ослепительно белая рубашка с распахнутым воротом хорошо оттеняла его загорелое, тщательно выбритое, открытое лицо, довольно худощавое, хоть и составленное, если разбить на элементы, из сплошных округлостей. Лоб бугристый, скулы, раздвоенный подбородок – такого же склада. Нос, правда, ровный и щеки впалые, зато губы пухлые и блестели, будто смазанные гигиенической помадой. Диссонировало немного состояние его зубов. Верхняя правая четверка – а, может, так же и пятерка – отсутствовала, и он часто втягивал воздух через прогалину в челюсти. Казалось, что за щекой у него леденец, и он его сосет, причмокивая и облизываясь. В довершение ко всему организатор турнира, не бедный по всему человек, курил сигарету без фильтра, держа ее длинными красивыми пальцами с розовыми овальными ногтями. Когда он подносил ее к уголку рта, открывалась белоснежная манжета, проткнутая золотой запонкой с черной квадратной вставкой из полированного камня. Короче говоря, Борисфен Нифонтович Феликсу сразу, с первого взгляда понравился. Знает себе цену, но без лишних понтов – он любил таких. Мало того, и собственный образ старался строить по этому лекалу.

– Надеюсь, еще поговорим, – пообещал он хозяину вечеринки.

– Конечно, в одном же вагоне едем, – легко откликнулся тот.

В коридоре было пусто. Красная ковровая дорожка забиралась под дверь в противоположном конце вагона. Крахмальные занавески с логотипом железной дороги на окнах слегка топорщились через равные промежутки, и, казалось, светились, будто вырезанные из драгоценного алебастра. Пахло… Сразу не скажешь, чем. Дорожной пылью, углем, пустым жилым помещением, точней, гостиницей, в которой непрерывный кругооборот людей, вещей, постельного белья и моющих средств. И еще табачным дымом. Дальше по вагону курили, из открытой двери купе выплывало голубоватое облачко и, вытягиваясь, перетекало через проход в открытое окно напротив. Значит, пассажир он не первый, кто-то загрузился раньше него. Что не удивительно.

Бросив сумку на диван, он присел к окну и осмотрелся. Двухместное купе было невелико, но если путешествовать одному, ему больше и не нужно. Верхняя полка, кстати, была поднята и пристегнута к стене, так что, может быть. Надо было, кстати, все разузнать. Впрочем, не суть важно. Если никто не подсядет, он и так скоро об этом узнает. Зато, есть лишний повод поговорить с проводницей. Ах, какая красотка! Еще бы характер имела соответствующий, ангельский.

Придвинувшись к окну, Нетрой засмотрелся на вокзальную суету. Там маневровый тепловоз, красно-желто-зеленый, пуская клубы сизого дыма и время от времени взревывая, перегонял в отстойник на отдых вернувшийся из рейса и освободившийся от пассажиров состав. Он задумался. На душе было оглушительно спокойно. Если честно, он уже не помнил, когда в последний раз испытывал такое состояние абсолютного покоя. Не нужно было никуда спешить, ни о чем заботиться. Даже напрягаться думать о чем-то – мысли, пущенные на самотек, текли именно так и в ту сторону, куда ему было надобно. Он такое расположение тела, души и сознания определял как блаженство. Вот, как хотите. Единственное, чего он желал, так это чтобы никто его не беспокоил, чтобы оставили в покое. И тогда он готов просидеть так сутки, или сколько там они будут ехать. Просто сидеть, смотреть в окно. Даже не есть, без еды он вполне может прожить хоть целый день. Думать, или не думать, засыпать, возвращаться. Вспоминать, мечтать. Под перестук колес можно попробовать даже вернуться к тем темам, думать о которых он себе запретил. И так к концу пути, глядишь, мысли станут на место, в голове прояснится, и чертов роман о хакере, наконец, сдвинется с мертвой точки. Кстати, а не сменить ли мне название? Назову-ка я его иначе – «Атака»! Конечно, имеется в виду хакерская атака. По-моему, так будет лучше. Броско, конкретно, динамично, интригующе!

За мыслями такими, растворившись без остатка в предвкушении нирваны грядущего путешествия, Феликс не заметил, как поезд плавно тронулся. Верней, заметил, какой-то частью сознания, которое всегда настороже, но ограничился простой регистрацией факта и пустил все на самотек. Картинка поплыла, как визуализация неспешного перетекания мыслей, колеса застучали, и, следом, испытывая дрожь новизны, он стал упиваться эйфорией своего текущего состояния. Мгновение, подумал он. Великолепное, всеобъемлющее. Наша жизнь состоит из мгновений. Жаль, что не вся из – таких.

Из момента возвышенного самолюбования его выдернула проводница, при этом ввергнув в не менее прекрасный фрагмент бытия, созерцательный. Простучав короткую дробь по стене, она заглянула в дверь, озарив наполнявшееся понемногу сумерками купе улыбкой.

– Все хорошо? Вам ничего не нужно? – спросила она.

– Превосходно.

– Отлично. Скоро будем пить чай. Она хотела идти дальше, но Нетрой вернул ее вопросом.

– А, скажите?..

– Да?

– Я один остаюсь в купе, или кто-то ко мне подсядет?

– Насколько я знаю, вы один.

– Это хорошо. Но, э-э-э… Почему?

– Потому что вы почетный пассажир и гость господина Клера.

– Вот как? Тогда, может быть, окажете мне честь и присоединитесь ко мне? В смысле, чай попить? Я хочу вас угостить.

– Нет-нет, у меня много дел.

– Ну, попозже, когда дела закончатся?

– Посмотрим, – уклончиво ответила стюардесса и, сверкнув напоследок улыбкой, исчезла.

Освободившееся место в дверном проеме тут же занял господин Клер. Он уже снял пиджак и оставался в брюках и снежно-белой сорочке.

– Этсамое… Прошу к нашему шалашу, – сказал он своим хриплым баритоном. – Познакомимся ближе, поговорим. Угостимся, чем Бог послал. Он подкрепил приглашение мягкой, совершенно обезоруживающей улыбкой и широким жестом руки.

Нетрой улыбнулся в ответ и в согласии поднял руки. Он любил, когда его приглашали, и вообще, относились по-особенному, выделяли, оказывали уважение. Потому что я этого достоин, говорил он себе. Собственно, в какой-то – большой – степени, это был девиз его жизни.

Купе №1, которое занимал организатор выезда на покерный турнир, располагалось рядом, и устройством, и интерьером оно совершенно не отличалось от того, которое было предоставлено в полное распоряжение Феликсу. Но купе №1 населяла супружеская чета.

– Знакомьтесь, моя супруга, Агафья Борисовна, – представил Клер. И добавил. – Моя дражайшая половина. Этсамое… Большая половина.

Последнее уточнение было не данью любезности только, но и отвечало физической реальности супружеских тел – госпожа Клер была ровно в два раза объемней и, соответственно, весомей своего мужа.

– Я величаю супругу «моя Клеропатра», – поделился Борисфен Нифонтович сведением, из которого следовало, что к Агафье Борисовне он относится с превеликим пиететом.

– Борик, не смущай гостя, – сказала она.

– Агаша, познакомься. Это наша главная покерная звезда, а кроме того известный, востребованный писатель-фантаст Феликс Нетрой. Ничего не упустил?

– Самое главное оказалось за скобками.

– Что такое? Не понял…

– Самое главное, я считаю, человек должен быть приличный. А все остальное – это уже довесок.

– Согласен, согласен. Проходите, садитесь. Вот сюда, здесь вам будет удобно. Надеюсь, обо всем поговорим, все обсудим. Вы что предпочитаете, беленькую, или… Коньяк?

– Вообще-то, вискарик. Если есть.

– Есть, есть! Пожалуйста.

Мебель в купе класса Люкс была не слишком многочисленна, самый необходимый минимум, но достаточно удобна. Широкий мягкий диван, на котором расположилась супружеская чета Клер – Агафья Борисовна у окна – накрытый скатертью стол и, напротив дивана, кресло. Это одиночное место предназначалось для Феликса, он его и занял. Не без некоторого опасения протиснул свое плотное, под сто килограммов тело, но когда сел почувствовал, что да, удобно. Он так и расслабился, и обмяк на кресле. Стол оказался заставлен закусками, как говорится, чего там только не было. Тут тебе и мясная нарезка, и балычок, и еще теплые пирожки домашней выпечки, и все-все-все, от запахов голова пошла кругом. И, конечно, потекли слюнки, и заурчало в животе. Слюну Феликс сглотнул, и тут же дал себе обещание, по-старинному – обет, что для начала попробует все, потом попробует еще раз все, но более вдумчиво, а уж потом сконцентрируется на том, что покажется ему более, более… Хотя, тут же все – более. Ах, как же он, оказывается, голоден!

Господин Клер тем временем наполнил пузатые рюмки.

– Агаша, тебе коньячок, правильно? А я беленькую. Ну, этсамое, за знакомство!

Хрусталь прозвенел, заряжая напитки жизненной силой и волшебством, мужчины резко опрокинули рюмки, Агафья Борисовна – пригубила. Солидно пригубила, как заметил Феликс, на треть, тут же и раскраснелась. Некоторое время он, молча и сосредоточенно, ел, пробуя по плану все подряд. Заметив в момент просветления умильный взгляд Агафьи и рядом улыбающееся лицо Борисфена, широко улыбнулся в ответ.

– Очень вкусно, – поделился чувствами он, – очень. Просто не могу остановиться.

– И не останавливайтесь, прошу вас! – попросила Агафья. Голос у нее был низкий, бархатный. – Такой гость для хозяйки, истинная награда. Вообще, считаю, мужчина должен быть, прежде всего, едоком. Чем лучше ест, тем лучше мужчина.

– Полагаю, господин Клер этому девизу соответствует?

– Более-менее. Хотя по виду и не скажешь.

Борисфен Нифонтович рассмеялся и закинул в рот сочащийся маслом янтарный срез балычка.

– Ешьте, ешьте. Нам еще горячее предстоит. Из вагона-ресторана доставят.

– Ух, ты! Горячее, это то, что нужно. В самый раз! Солянка будет?

– А как же! Что же вы думали! Фирма веников не вяжет!

– Фирма делает гробы!

– Вот, это – нет. У нас другие приоритеты. Хотя, кто знает, как она, жизнь, дальше сложиться? Может, через какое-то время и этот бизнес станет привлекательным. Кто знает! Не будем загадывать и зарекаться.

Когда первый голод был преодолен, Нетрой сбавил обороты и слегка отстранился от стола – не дальше, чем позволяло узкое пространство. Пришло время разговора. Неторопливой беседы под перестук колес. Вообще, он любил такие моменты в жизни, и такое состояние, когда, с одной стороны, ощущаешь, как несешься сквозь пространство, а, с другой, абсолютно расслаблен и никуда не спешишь, поскольку твое перемещение происходит само собой и отменить его уже нельзя. Состояние диалектического покоя, когда и движение, и неподвижность зависят от точки зрения наблюдателя. Ну, а точка зрения-то у него, черт раздери, правильная.

– Можно спросить?

– Да, конечно.

– А почему Клер? Почему не Сен-Клер? Так, мне кажется, более логично. И больше соответствует, ну, всему. Он сделал широкий, охватывающий жест рукой.

Господин Клер рассмеялся.

– Не знаю. Может, так и было когда-то. Мой предок действительно перебрался сюда из Франции. Очень давно, еще до всех революций. А потом, видимо, этсамое, ему пришлось пойти на упрощение фамилии. В результате осталась такая, усеченная. Я, честно говоря, даже не пытался в архивах что-то найти.

– Почему?

– Да как сказать… Особым тщеславием не страдаю. Меня и так вполне устраивает. Вот, дети, если захотят, пусть докапываются.

Нетрой покивал, соглашаясь, потянулся к тарелке с закуской.

– Ну, что, все приглашенные прибыли? – спросил он, меняя тему, и стал вяло смаковать кусочек сырокопченой колбаски. – Никто не проигнорировал мероприятие?

– Нет, что вы! Как можно! Кто в наше время, этсамое, откажется от, простите, дармового угощения? Я, разумеется, не вас имею в виду, а вообще, в принципе. Нет-нет, все, как положено, как и должно быть, заняли места в соответствии с посадочным планом.

– Я тоже от дармового не отказываюсь, – усмехнулся Феликс. – Не часто такое выпадает.

– Ну… Назовем происходящее иллюстрацией того, какую пользу приносит хорошая игра в покер. Но не одна лишь она! Не забывайте, этсамое, что мы сами угощение предложили, и с радостью угощаем. Человеческая натура в этом случае просто играет нам на руку.

– А кто еще в команде, можно узнать? Вдруг, кто-то есть… С кем не хотелось бы.

– Конечно. Да вы всех должны знать.

– Правда?

– Да. Приличные люди. И я не слышал, чтобы с кем-то у вас, этсамое, был конфликт. Хотя, по отзывам, бываете довольно неуживчивым. Уж простите, справки кое-какие мы навели.

– Я просто не люблю вилять, всегда говорю, что думаю.

– Именно, о том и речь. Но, прежде немного о другом. Вы, наверное, заметили, что вагон наш микстовый. Что подразумевает два купе люкс и три спальных, то есть всего десять мест. Но, так как вам купе предоставлено в единоличное распоряжение, пассажиров всего девять.

– Они не голодают?

– Нет, что вы! Обижаете! Мы законы гостеприимства знаем и соблюдаем. Просто не имеем возможности собрать всех за одним столом. Места такого нет. Вот если бы вагон был на четыре купе, то в нашем распоряжении имелся бы еще салон-бар, тогда можно было. Мы, в принципе, и думали так устроить, но подходящего вагона, свободного, не нашлось. С вагонами знаете, какая теперь напряженка? Столпотворение, этсамое, в обе стороны Магистрали, не то, что вагона нужного – места свободного не найти. Но это так, образно говоря. Поэтому, пять купе. Но зато, этсамое, получили возможность пригласить еще двух гостей. Ничего, у нас еще будет возможность собрать всех вместе.

– Вы ведь не железнодорожник?

– Нет.

– Откуда такое проникновение в тонкости устройства подвижного состава?

– Пришлось изучить вопрос. Я к делу всегда подхожу основательно.

– Значит, имеете привычку вникать в детали? Полезный, надо сказать, обычай. Итак, кто же наши спутники?

– Прежде всего, это ваши друзья-соперники по покеру. Господа Загул, Касепа, Данцер и Клодница. А также две дамы. Журналистка, пишущая, в том числе, на нашу тематику, госпожа Мария Хо…

– Слышал что-то.

– И представительница блогосферы, ее тоже можно рассматривать, как независимую, но очень влиятельную журналистку с числом подписчиков более двух миллионов. Это госпожа Лаура, которая выступает на публике и ведет личный блог под ником Лимбо.

– Лимбо? Нет, не слыхал. Что до покеристов, никакие они мне не друзья, конечно, но знаком с каждым. Пересекались. Хотя, по уровню и потенциалу они, по моему мнению, мелковаты.

– Это понятно! Игрок вашего уровня в нашем городе вы один и есть. Победитель мировой серии WSOP, этсамое, главного ивента позапрошлого года, обладатель золотого браслета, истинный неутомимый хайроллер и прочее. Знаем, знаем. Потому вам и почет соответствующий, и уважение. Те господа, конечно, попроще, всего лишь фрироллеры, на большее не замахиваются. Но – пока. Думается, будущее у них в этом виде спорта все же есть.

– Если не скурвятся.

Господин Клер крякнул.

– Гм, да.

– У меня, конечно, разные в жизни бывали увлечения. Назовите их хобби, как угодно. Например, какое-то время номером один для меня была охота. С годами я к этой забаве охладел. Даже утиная уже не тянет. Вот только по-прежнему мух ненавижу, этих тварей, поэтому спуску им не даю и размазываю с удовольствием. Или кладоискательство. Это, думаю, навсегда останется. В машине, в багажнике, постоянно металлоискатель лежит, на всякий случай. Теперь вот байк. С байкерами дружу, все такое. Они меня дядя Феликс зовут, представляете? Здоровенные бородатые мужики, и – дядя. Типа, я для них авторитет. Так я это к чему? Например, иметь байк, это нужно, чтобы расходы на его содержание – заправка, ремонт, тюнинг, экипировка и прочее, – чтобы эти расходы были для тебя карманными расходами. Понимаете? Байк я себе вполне могу позволить, а вот скажем вагон-люкс – нет. Это же очень большие траты. Вам они для чего?

Борисфен Нифонтович усмехнулся.

– Господин писатель зрит в корень. Скажу сразу, что для меня организовать такое мероприятие, по деньгам, это именно карманные расходы. Но, кроме того, что это само по себе весело и прикольно, как теперь говорят, имеются у нашей поездки еще и сопутствующие, более масштабные цели.

– Какие, если не секрет?

– Охотно с вами поделюсь. Тем более что в дальнейшем предполагаю расширять наше с вами сотрудничество.

– Ого! Даже так!

– Именно. Короче говоря, наша финансовая компания решила немного изменить сферу деятельности.

– Простите, что перебиваю. А где, кстати, сыновья?

– Ах-ха! Вот они, кстати, и занимаются тем, о чем я рассказываю. Итак, этсамое, мы решили учредить в Сальви-Крусе особую игорную зону, ОИЗ, сокращенно, с тем, чтобы в дальнейшем организовывать на ее базе такие же покерные турниры – и не только покерные. Может даже, этсамое, войдем в мировую серию WSOP. Даже наверняка войдем, если все будет развиваться, как задумано. Под эти цели мы уже выкупили у города остров Кемпа на реке Славе. Остров – отличное решение. Вот, например, тот турнир, куда мы едем, будет проходить на Татышевом острове, а у нас уже есть свой, Кемпа. Сыновья как раз занимаются организацией строительства на нем казино. Мост на остров еще надо перекинуть, каменный, да. Работы много. Но в принципе, ведь сфера та же, финансовая. Деньги делают деньги. Теперь, что до нашего выезда. Считаем его хорошей промо-акцией, рекламным туром и способом раскрутки нашего нового Покерного клуба – Сет 777, который мы учредили буквально на днях. Кстати, все вы, пассажиры вагона-люкс, автоматически стали членами нового клуба. Поздравляю, этсамое. Найдем подходящий момент, вот, кстати, тогда же, когда соберем всех, и вручим вам удостоверения. Это, так сказать, еще один бонус для вас, поскольку вступительный взнос в клуб предполагается довольно приличный. Еще мы вошли в долю по организации этого турнира, а на Кемпе уже будем проводить свой, с призовым фондом 777 тысяч 777 долларов.

– Честно говоря, не слишком густо. Не впечатляет.

– Пока! Это пока, а там посмотрим, как будем раскручиваться, как пойдет. Может, и семь миллионов положим. Посмотрим.

– Предлагаю тост за то, чтобы все у вас получилось! Чтобы три семерки оказались для вас – и для нас – счастливыми!

– А и то! С удовольствием поддержим такой замечательный тост.

Выпили, закусили. Замерли, ощущая пронзительное сквозное скольжение вечности. Протекание времени и его пронзительность. Странная объединяющая осознанность.

Сгустившаяся темнота природы давно скрыла от взоров, любопытных и равнодушных, тянувшуюся поодаль параллельно дороге однообразную линию невысоких сопок, поросших редким хвойным лесом, перемежаемых неглубокими распадками. Обширные малонаселенные пространства, редкие поселения, прилепившиеся к Магистрали. Одинокий огонек мелькнет посреди тайги, как затерянная в океане лодка, и пропадет – бесприютное, тоскливое чувство. В темном стекле отражается лишь накрытый стол и тени-призраки возле него.

Агафья Борисовна задернула занавеску – отсекла тоску, оставила ее за пределами. Пространство замкнулось, сузилось, наполнилось теплом и уютом.

– Так-то лучше, – сообщила она, и никто не стал с ней спорить, даже извечный спорщик писатель Нетрой – только, соглашаясь, молча кивнул.

– Может, поговорим теперь о вас? – спросил господин Клер. – Расскажите, этсамое, как становятся известными писателями? Что для этого нужно? Как, вообще, становятся писателем? Вот вы, например?

Феликс огладил бороду.

– А что, и расскажу. Но у меня есть одно встречное предложение. Предварительное. Чтобы рассказывать все начистоту, без условностей… Борисфен Нифонтович, не хотите ли выпить? На брудершафт?

– Хочу! И давно! С языка сняли! Рюмки, кстати, давно наполнены.

Тут же они переплели руки и, смешно тянясь губами к чаркам, выпили. Выпив, Феликс выдохнул, Борисфен крякнул.

– Так что там с писательством? – напомнил он тему. – Какой побуждающий мотив?

– Жизнь побуждает, я думаю.

– Да ну! Меня, например, не побуждает. Даже писем не пишу, только деловые записки.

– Просто у каждого жизнь своя. Кто-то раньше созревает, кто-то позже.

– А ты?

– Я из поздних. Вообще, честно говоря, не понимаю, когда молодые люди, форменные сопляки, заявляют: хочу, там, стать писателем! Кем ты хочешь стать, Господи! Что ты рассказать можешь? Ну, правда, же? Только свои невнятные сны, которые, по большей части, никому не интересны. Нет, я уверен, что писатель должен созреть, как плод, как зимнее яблоко антоновка, тогда он и сладок, и интересен, и долго сохраняется. В смысле, долго читаться будет, а не забудется сразу, едва барахтаться перестанет. И не важно, что ты пишешь, фантастику или любовные романы, главное, чтобы багаж за спиной ощущался, жизненный опыт. Вот тогда ты писатель.

– Я и говорю – как ты!

– Как я, да. Например. Хотя я в детстве ни о каком писательстве не помышлял. Выдумщик был, фантазер, да, истории всякие сочинял, но это все так, для личного пользования в основном и устно. Или чтобы отбрехаться, когда обстановка сгущалась. А вырос я на воле, в деревне с названием, не поверишь, Хренотень.

– Да ну! Нешто есть такая?

– Я тебе говорю! Мой отец оттуда, там же я у бабушки и рос. И вырос. Потому и характер у меня, наверное, такой, с хренком, не всякому по нраву. Родители-то геологами были, часто по экспедициям разъезжали. Это в какой-то степени и предопределило мою судьбу. Куда мне еще было идти? В геологоразведочный! Три года в техникуме, – и на год в экспедицию. В горы небесные, – на Тянь-Шань. Мы там золото искали.

– Нашли?

– Нашли!

– Вот это самое главное!

– Наверное, оттуда у меня и страсть к кладоискательству.

– А дальше?

– Дальше? Дальше меня побросало из стороны в сторону, да. Но в экспедиции я больше не ходил, одного испытания хватило за глаза. Не мое это. Нет, я люблю сходить на недельку-другую в поход, но не на полгода-год. Это – нет. Я без цивилизации долго обходиться не могу.

– А что для тебя цивилизация?

– Для меня? Ну, например, крепкая мостовая под ногами и уличные фонари. Или, накрытый стол и красивые женщины вокруг. Компьютер и быстрый доступ к любой информации.

– Так-таки и любой?

– Абсолютно! Или вот, скажем, бархатный берет на голове, а не москитная сетка. Мне тут почитательница одна берет как-то преподнесла. Недавно. Черный, бархатный, с серебряной вышивкой – Нью Йорк Сити, латиницей. Оттуда, говорит, и привезла. Мягкий и теплый. Очень мне нравится, очень. Как надену, ощущаю себя настоящим мастером. Мастером, понимаешь?

Господин Клер покачал головой.

– М-м-м, да, понимаю. Что же дальше то было? В жизни? Как текла-развивалась?

– Много чего было. После экспедиции друг помог устроиться к газовикам. Работал в офисе крупной газовой компании, и это было реально круто. Меня тогда все устраивало, и работа, и заработок. Года два или три. А потом я вроде как перерос этот уровень, захотелось другого. Самостоятельности захотелось. Подсел на компьютеры, увлекся программированием. Ну и, как следствие, поступил в университет, на программиста. Это я, заметь, в приличном уже возрасте был. После окончания несколько лет работал на полицию, в сфере кибер преступлений. Боролся с глобальным хакерством. А так же и с локальным.

– Чтобы противостоять хакерам, нужно в определенной мере самому быть хакером. Я так считаю. Я не прав?

Феликс несколько странно, отстранясь, взглянул на своего нового друга.

– Ошибочное мнение, – сказал он. – Чтобы быть хакером, надо или быть совершенно беспринципным, или, наоборот, разделять все их принципы.

– Особые хакерские принципы? У них, этсамое, есть принципы? Шутишь?

– Конечно, есть. У них и своя идеология, если хочешь, есть. Главный из принципов, вседозволенность. То есть, они считают, что не должно быть закрытой информации, и борются с этим. Может, и не с этим борются, но исходят из этого, понимаешь?

– А ты?

– Что я? У меня есть свои принципы, и они не совпадают с хакерскими. Я ненавижу, когда лезут в чужие дела, копаются в посторонних секретах, в том числе, и в первую голову, в моих. Особенно, в моих. До других мне, честно говоря, дела мало. Пусть каждый, плодящий тайны, сам следит за их сохранностью. У меня, кстати, тайн нет. Так, всякие мелкие шалости, про которые другим знать не обязательно. Да, собственно, я и сам про все рассказываю, может, не сразу, но со временем. Не напрямую, так иносказательно.

– Ага, вот почему ты писатель.

– Нет, не поэтому.

– А почему же тогда?

– С писательством у меня вообще странно получилось. Довольно поздно и само собой. Я однажды зимой катался на лыжах с горы, ну, и сломал ногу. Сложный перелом, со смещением, все такое. Оказался в кровати, надолго. Скучно, сам понимаешь. Чем заняться? Вдруг подумал: а почему бы не написать фантастику? Все равно делать нечего. А фантастика – это же плевое дело! Так я тогда думал. Не литература, если кто понимает. Развлекаловка, да. Короче, что сам любил, то и взялся сочинять. И, знаешь, как-то быстро, за месяц, пока лежал в гипсе, написал роман. И он, что называется, пошел. Сразу! Другие годами добиваются, чтобы их книгу опубликовали, а мою – сразу. Вот тогда я понял, что это и есть судьба. Занятие, которое мне нравится, и деньги, которые оно мне приносит.

– Приносит?

– Вполне достаточно. На байк хватает. Я ведь, помимо бумажных книг, в основном публикуюсь в электронном виде. Есть специальные сайты, где читатели напрямую, по подписке, могут читать книги. Не только мои, но мои в первую очередь. Ха-ха. Я сетевой писатель, или, как говорят, сетератор. По мне, пусть говорят, что угодно, лишь бы книги покупали. У меня подписчиков больше трех миллионов, куда той твоей девочке, как ее, Лаура? Лимбо?

– Но это же постоянно писать нужно! Изо дня в день. Разве нет?

– Я и пишу. За пятнадцать лет написал сто или около того романов. По пять штук в год штампую. Дело, можно сказать, на поток поставлено. А что? Издатели любят, когда писатель пишет много. Читатели тоже.

– Ну, да. Кто же не любит курочку, несущую золотые яйца.

– Именно.

– Но чтобы так писать, это же… Надо не заморачиваться, не задумываться. Потому что, если задумываться, этсамое, вряд ли много напишешь.

– Совершенно точно! Полностью в этом с тобой согласен. Я пишу легко и непринужденно, практически не задействуя голову. Прямая связь с космосом, работаю, как приемник. Только за чистотой и плавностью речи слежу, хотя и это, думаю, лишнее. Читатели так же и читают, проглатывают, как утки сало. Что вошло, то и вышло. Без последствий для интеллекта. Феликс хохотнул.

– Не все так просто, думаю. Можно ведь, как говорится, исписаться. А вдруг, как связь с космосом пропадет? Она ведь так переменчива. Что тогда? Нельзя же, этсамое, полностью зависеть от ненадежной связи.

– Да я и не завишу. Хорошо, поскольку вы не из нашей, писательской среды, расскажу, как я работаю. Хотя, могу всем рассказать, уверен, многие так же делают. Связь с космосом, вдохновение, это, конечно, очень хорошо, и важно. Но не настолько, чтобы доверять этим эфемерным, тут я полностью с тобой согласен, вещам свою судьбу. Да, действительно, нельзя все на самотек пускать. И я не пускаю. Поэтому у меня есть своя система. Сетевые писатели пишут сейчас как? Сериями они пишут. И читателям заходят серии, и редакторам. Тут главное придумать оригинальный сеттинг, свой авторский мир. У меня такой мир есть, даже несколько. Поэтому мне легко серии писать, три, пять романов – легко. Тем более, когда герой выписывается удачно.

– Мир авторский, понятно. А сюжеты откуда брать? Истории?

– Оттуда. Я беру у коллег писателей.

– Но это же, этсамое… Плагиат. Нет?

– Да нет! Что ты! Вообще, сюжетов, оригинальных, существует около четырех сотен, всего. Подсчитали, да. И все ими пользуются, в чистом виде, или микшируя. Поэтому, все в равной степени плагиаторы, невозможно только определить, кто у кого списывает. Я же ни у кого не списываю. Я всего лишь снимаю схему, структуру романа, а когда засовываю ее в свой сеттинг, получается вполне оригинальный продукт. Читателям нравится, за уши не оттащишь. Они вообще любят читать что-то им известное, или похожее, чтобы не заморачиваться и чувствовать себя умней. Но, заметь, я никогда не беру чужой текст, даже строчки не возьму! Словесное кружево плету свое, оригинальное. Другое дело, удачный ход или фишку какую. Я, кстати, сейчас почти не читаю, некогда, а книги слушаю на аудио, в машине. Самые, разумеется, успешные коммерчески, ходовые.

– Бестселлеры?

– Их. Ничто другое меня не интересует – я же профессионал! Если вещь продается и привлекает читателей, я должен ее прочитать, разобрать и выяснить – чем привлекает, почему? В чем этой книги изюминка? Вот эту изюминку я обязательно возьму на вооружение и вставлю в свой следующий роман – пусть работает мне на благо.

– А если твои книги так же будут перелицовывать? Ну, кто-нибудь возьмет, послушает, и вставит в свой этот, авторский сеттинг. Ничего? Не боишься потерять читателей?

– Пусть попробуют. Все познается в сравнении. Тут же еще важна харизма автора и подача материала. Я на ту же заданную тему любого переболтаю. Вот просто любого, на спор. Я как с детства истории сочинять начал, так до сих пор остановиться не могу. Я как переполненный сливной бачок, сколько раз за ручку потянешь, столько романов и получишь. Да и с харизмой у меня все в порядке. Сомневаешься?

– Нет-нет! – рассмеялся Борисфен, и поинтересовался : – А по серьезному писать не пробовал?

– В большом стиле? Пробовал. Была у меня задумка одна, хотел хакерский, кстати, роман написать. Думал, тема близка, все знаю. Оказалось, ни черта не знаю. Не пошло, совершенно. Завяз и бросил. Не мое, должно быть. А может – пока, тему наработать надо. Не знаю. Впрочем, ладно, об этом как-нибудь в другой раз. Агафья Борисовна совсем от нашей болтовни заскучала, она ей ни разу не интересна.

– Ну, почему? Все мне интересно. Я сама молчу, но послушать люблю.

– Уверяю тебя, она слушает очень внимательно и на ус наматывает. Не на ус, ладно, – на корочку записывает. Потом, этсамое, еще убедишься. И удивишься.

Разошлись довольно поздно. С учетом того, что впереди предполагалось еще больше суток пути, это было не критично. То есть, все равно ведь валяться, отсыпаться, скучать, пытаться перехитрить тянущееся медленное время, вынимающее душу своей зацикленностью на скорости и расстоянии. Расстояние огромно, скорость невелика – что тут можно изменить? Ясно, что любая причина отвлечься от вплавленного в сознание циферблата будет в радость. И, наверное, завтрашний день пройдет в таком же отвлечении. А что, есть разве другие предложения?

Такая вот дорожная радость. Такая дорожная песня.

Феликс сидел на диване в своем купе и, не мигая, смотрел в клубящуюся тьму за окном. Выпито было не так много, а для него, считай, и вовсе пустяки, поэтому хмель, если и влиял как-то на сознание, так лишь настраивая на задумчивый, философский лад.

Что ему виделось там, в темноте? Непонятно. Какие-то образы выплывали, разворачивались и ускользали обратно, но из какой тьмы они были пришельцами? Из какой реальности? Феликс подозревал, что все плод работы его воображения, но не был уверен в том до конца. Да, так оно у него работало, воображение, в любом состоянии, непрестанно. Генерировало контент, рождало что-то, не испытывая сопутствующих мук. По большей части, вхолостую, но иногда выдавало на-гора истинный шедевр. Что бы он ни рассказывал другим, сам-то знал, что без таких шедевров писателя просто нет, не существует, а чем их больше, тем лучше и значительней писатель. Значит, прежде всего, зависит он от собственного внутреннего мира. Загвоздка в том, что надо неусыпно стоять на страже личного сознания, и едва проявится в нем что-то значительное, интересное, оригинальное, немедленно тем завладеть, не дать сгинуть обратно, не позволить пропасть, раствориться в изначальной безответной тьме. Это тоже большая, едва ли не главная часть писательской работы. Одному лишь Богу известно, сколько замечательных мыслей, сколько удивительных образов оказалось упущено и утрачено навсегда, из-за того, что писатель не успел или поленился вовремя среагировать и зафиксировать бродячую искру гениальности надлежащим образом. Лучше и надежней, разумеется, письменно.

Так, раздумывая о нелегкой своей судьбе, он просидел не менее получаса. Навскидку, а может и больше. Он никуда не спешил, за временем не следил, но был не прочь пройтись по краю своего одиночества. Заглянуть туда, задохнуться от клубящегося холода, зависнуть, балансируя, но не сорваться. Такой он рисковый во всем. В вагоне не ощущалось никакого движения – кроме шума раздираемого пространства вовне и стука колес под ним. Тут Феликс подумал, чего ему хочется больше, завалиться спать или напиться перед тем чаю? Чаю хотелось больше. К тому же, он был не прочь снова увидеть стюардессу. Интересно, как она выглядит без своей красной шапочки? Тем более, без форменного кителя, ведь, наверное же, она его снимает в ночное время. Не говоря уже про остальное. Он вдруг вспомнил, что нигде не встречал ее с того момента, когда она последний раз заглянула в его купе. И после не видел, не замечал, даже когда из ресторана приносили и раздавали горячее. Что тогда она говорила? Какой-то пустяк. А он предложил ей почаевничать вместе. Как же он забыл такое?! Как он мог забыть!

Он поднял свое большое, от величины неуклюжее тело и вытолкнул его из купе. В коридоре было пусто. Можно было бы написать: торжественно пустынно, что являлось правдой. Высокий узкий коридор, освещенный вереницей матовых светильников, казался прорубленным сквозь породу мрака проходом, который не просто так проход, а имеет значение. Еще большее значение имеет выбор, в какую стороны идти, по или навстречу движению. Нетрой не сомневался, по обыкновению, пошел навстречу. Собственно туда, где располагалось купе проводников.

Он нашел его быстро, и вошел в него легко. По той простой причине, что купе стояло распахнутым настежь. Ни самой проводницы, ни каких-либо ее вещей – вообще каких-то ее следов – в купе не обнаружилось, что Феликса озадачило и насторожило. Что за черт, подумал он? Где она? Где все? Ответов не было.

Зато был кипяток. Он заглянул в шкафчик, нашел там заварку, сахар. Там же взял стакан в подстаканнике и заварил себе чай. Подумав, выгреб из кармана мелочь и бросил ее на стол – тем более, что кучка монет на крахмальной скатерке уже лежала. Видимо, и до него кто-то тут хозяйничал в одиночестве.

Возвращаясь, встретил в коридоре миниатюрную, совсем молодую женщину. Она стояла у купе № 4 и, приоткрыв окно, курила, выдувая дым в щель. Набегавший ветер с лихим клокотаньем рвал его в клочья, ошметки частично залетали обратно, благодаря чему Феликс почувствовал, что табак она курит скорей крепкий, чем специальный дамский.

– Никого нет, приходится самому, – сказал он ей, оправдываясь. – Чаю не хотите?

Она довольно странно, словно не поняла сказанных слов, посмотрела на него, потом поспешно помотала кудряшками. Большие темные глаза выглядели встревоженными, будто он напугал ее своим внезапным появлением в ночи, а еще больше некстати вопросом.

– Напрасно, – пожал он плечами и вошел к себе. Наверное, подумалось ему, это не Хо Мария. У той глаза должны быть значительно уже.

2. В тупике

Сквозь сон Феликс слышал какие-то невнятные, то тихие, то резкие, нарастающие и затихающие надолго, будто шум прибоя, крики, и понял, что они стоят на некой затерянной в путанице пространства станции. Зачем стоят, кто кричит – неведомо. И это было так романтично, так круто, находиться в купе поезда дальнего следования, даже еще глубже – в своем сне, и слушать отголоски чужой жизни, к которой не имеешь ни малейшего отношения. Невероятная истома охватила все его существо, блаженство принялось оглаживать по щекам, по волосам, прижиматься к спине. Он улыбнулся и легко удержал себя от того, чтобы окончательно вынырнуть на поверхность сна. Не хотелось покидать место, в котором было так невозможно удобно. Ночная реальность хороша, пока не наполнилась смыслом, то есть, пока не начинает противоречить сну. О чем тот сон – совершенно не важно, главное, чтобы он не прерывался как можно дольше. Какие-то мысли вяло шевелились в мозгу Нетроя – словно рыбы в темном пруду, – но он дождался, когда его накроет очередная волна услады, наступит упоение покоем, и, отдавшись новому блаженству целиком, позволил ему утащить себя в омут неосознанности.

Сколько он находился в том мире, где душа питается эндорфинами напрямую из неоскудевающего источника, он, конечно, не знал, и не отмечал, ведь счастливые, как известно, часов не наблюдают. Да он оставался бы там вечно, если бы в какой-то момент что-то не изменилось. Он вдруг почувствовал, что для счастья уже чего-то не хватает. А именно, не хватает стука колес и раскачивания вагона на ходу. Самое главное – ощущение движения отсутствовало, и, похоже, давно. А это непорядок. Если ты в поезде, он должен ехать, если он не едет, значит… Значит, придется встать и посмотреть, в чем дело.

Он еще полежал какое-то время, на спине, закинув руки за голову, пытаясь удержать за газовый шлейф ускользающий сон, прислушиваясь попутно к проявляющейся реальности, но внешнее пространство было совершенно тихо. Тишина породила тревогу, тревога подарила беспокойство, и тогда он окончательно проснулся. Еще бы, с такой подружкой не поспишь. Тем более, с двумя. Восстав на ноги, он потянулся до хруста в позвоночнике, потом раздвинул занавески на окне и выглянул наружу. Там он увидел не много, лишь несколько станционных путей, из-за которых картинка была похожа на тетрадный лист в линейку. И, чуть поодаль, венчающим лист рисунком – ясно видный в утренних сумерках выбеленный штакетник какого-то бесконечного забора, купы деревьев за ним и, еще дальше, темную громаду большого, трехэтажного, должно быть, похожего на школу дома. Весь пейзаж, смазывая контуры, покрывала легкая дымка тумана. Ага, утро, светает, подумал Феликс. И похвалил себя за наблюдательность.

С нарастающим грохотом по одному из путей пронесся поезд. Взломал пространство, вломился в него и пропал в проломе, преследуемый оторвавшимся от него, сбоящим в погоне стуком колес: тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук-тук.

«Пропускаем кого-то, что ли?» – подумал Феликс хмуро. Подобное предположение вызывало у него неудовольствие и отторжение, поскольку пропускать вперед себя кого-бы то ни было, он не любил. С какой стати? Накинув пайту, он вышел из купе. Коридор был пуст, свет в нем не горел, и вообще, вагон казался бы покинутым, если бы из дальнего купе не доносился чей-то храп. Нетрой поежился от внезапной забористой прохлады, а, может, больше от этого, пробравшегося вместе с холодком в теплые пределы чувства покинутости. Он застегнул молнию под подбородок и, передернув плечами, прильнул к окну.

По эту сторону от вагона пейзаж был такой же скудный и невразумительный. Какой-то склад прямо напротив, пакгауз чуть в стороне, железнодорожная рампа. Серые, выгоревшие на солнце деревянные сараи. Глубоко внизу поросшая жестким бурьяном земля, значит, стояли они не у перрона, а на каком-то запасном пути. Хорошо, если не в тупике, подумалось почему-то.

Он, прижимаясь лбом к стеклу, чтобы видеть дальше, посмотрел в одну сторону, в другую. Далеко позади, виднелся пешеходный мост над путями, а за ним станционные, очевидно, строения. Что за станция такая? Конечно, ни разглядеть отсюда названия, ни, тем более, угадать не было никакой возможности.

Позади, со стороны купе, пронесся очередной поезд. Нетрой подумал, что если кто и может объяснить, что происходит, почему они пропускают вперед себя всех подряд, так это проводница. А заодно неплохо было бы и чаю испить. Или кофе. Да, пожалуй, лучше все-таки кофе.

Он вернулся в купе, взял со стола вчерашний стакан в подстаканнике и, позвякивая ложечкой, прошел в купе проводников. Коридор был узковат для его широких плеч, зато давал возможность ощутить свою если не огромность, то значительность, и в этом он усматривал несомненный плюс. Если ты такой большой, этим следует гордиться, а не стыдиться, пытаясь сжаться и сузить плечи. Нет, любое пространство можно раздвинуть, а стену подвинуть плечом. Чаще фигурально, а иногда и реально. Он гордился и при случае любовался своим размером. Жаль, в пустом коридоре никто не мог этого оценить.

Служебное купе, как и накануне вечером, стояло нараспашку. И, точно так же, оно было безлюдно, а теперь еще и темно. Все потому, что свет не горел, а плотная штора на окне по-прежнему была опущена. Интересно, а вчера кто ее опустил? Феликс сунул принесенный стакан в мойку, которую определил по памяти и слабо мерцавшему абрису, и, сжав сильными пальцами пружину, поднял штору. Белесый свет пролился в небольшое помещение, как вода в аквариум, моментально наполнил его до краев – тогда Нетрой осмотрелся. Собственно, все оставалось в том же положении, что и вчера, включая горстку монет на столе. То есть, никаких следов проводницы. Или проводников, ведь их должно быть двое.

Он вышел в коридор и осторожно постучался в соседнее, спальное купе проводников. Прислушался. Никакого отклика, никакого результата. Что за черт? – подумал он. Ведь этого не может, не должно быть! Он подергал за ручку, несколько раз и довольно сильно, дверь загремела, но не поддалась – оказалась заперта. Так. Час от часу не легче.

Он вернулся в служебное купе и попытался знакомым уже способом соорудить себе чай, но из этого ничего не вышло. Оказалось, что электричество отсутствует во всем вагоне и, похоже, давно, без него, без регулярного подогрева вода в бойлере успела остыть. Н-да, незадача. И что теперь делать? Даже чаю не попить. Ни чаю, ни кофе.

Он вышел в тамбур вагона и, прижавшись руками к стеклу, сквозь окно переходной двери посмотрел назад. Ну, понятно, ведь вагон в составе располагался последним. Довольно далеко увидел нависший над путями тот самый переходной мостик, и, еще дальше, за ним, станционные строения. Название станции так же нельзя было прочесть, хотя большие синие буквы на карнизе здания различались. Но – не под таким углом.

Вырвавшись из-под пешеходного моста, налетел сумасшедшей торпедой очередной скорый поезд. Торпеда прошла мимо, прогрохотала, и Нетрой подумал, что теперь даже не знает, благо ли это? А, может, было бы лучше, чтобы она попала? В цель? Чтобы все сдвинулось с мертвой точки и уже пошло своим чередом хоть куда-то? Господи, что за ерунду он думает? Как только такое может в голову прийти? Главное, откуда?

Феликс вернулся в вагон, но, уже стоя на пороге своего купе, решил проверить еще кое-что. Он прошел дальше, в противоположный конец, на ходу отметив, что храп, слышанный им ранее, прекратился. Во всем вагоне воцарился покой – только он один бродил вдоль него, не зная, за каким чертом.

Едва открыв дверь в передний тамбур, он замер на месте, буквально пораженный увиденным. Их вагон-люкс был не только крайним вагоном в составе, но и единственным. И, да, он стоял в тупике. Причем тупик виделся впереди классический, с горкой земли, загнутыми рельсами и приваренными к ним вагонными буферами. Тарели матово поблескивали, предупреждая о неминуемой и жесткой в случае наезда амортизации. Преодолев момент оцепенения, он шагнул вперед и, как в противоположном конце вагона, ощупал стекло ладонями. Тактильные ощущения подтверждали, что глаза его, скорей всего, не обманывают. По инерции еще он подергал дверь за ручку, но она не поддалась. Заперта.

– Та-ак, – только и смог выдавить из себя Нетрой. Верней, само выдавилось, – как и неприятный пот, брызнувший сразу из всей поверхности его большого тела, особенно обильно на плечах и икрах, под коленками. Верный признак и показатель того, в каком затруднении оказался наш сетератор.

Феликс вернулся в купе. Сев к окну, он несколько раз похлопал себя по ляжкам, пощупал их сильными пальцами, потер, потом сложил руки перед собой в замок, и, постукивая периодически тем замком по столу, стал думать. О чем следовало подумать, имелось в избытке.

Вот не нравилась ему эта история. Как хотите, а не нравилась. И не то, чтобы происшедшее пугало, – нет, не пугало. Но, по крайней мере, вызывало тревогу. И уж точно раздражало. Чего греха таить, не любил он, когда что-то шло не так, как планировалось изначально. Да, понятно, что жизнь подбрасывает ситуации, который нарочно не придумаешь, и что писатель должен благодарить судьбу за такие подарки, но… Ну его куда подальше! Не любитель он таких внезапностей. А любитель, как раз наоборот, чтобы все шло по плану. Вот должен он сейчас ехать на свой турнир по покеру, так и должен ехать, а не торчать в неизвестной точке на карте и гадать, что произошло и когда это кончится. А он теперь сидит и именно гадает. Без чаю, между прочим, и без кофе. Кстати! Он протянул руку и пощелкал выключателем светильника в изголовье дивана – безрезультатно. Что и требовалось доказать, констатировал он с горечью. Что оставалось в такой ситуации делать? Оставалось ждать, когда она сама каким-то образом разрешится. Да вот хотя бы когда господин Клер проснется. Уж он-то должен что-то знать! Или, по крайней мере, знает, у кого узнать можно.

Нетрой откинулся на спинку дивана и, сложив руки на груди да прижав к ней бороду, стал ждать пробуждения Борисфена Нифонтовича. Мимо с завидной регулярностью проносились поезда, как встречные, так и попутные, свидетельствуя о том, что Магистраль жила обычной напряженной жизнью. Из которой их выкинуло неизвестной силой и неизвестными обстоятельствами, превратив в своеобразный камень на берегу реки, мимо которого протекают и время, и жизнь, и все-все-все. Не хотелось бы, чтобы их окончательно занесло здесь песком. В общем, мысли в голове роились мрачные, и больших усилий стоило ему удержать себя в руках, на краю разумности, не позволить сорваться в пучину черной мизантропии. Что было возможно – он знал свой норов. Если это случится, мало никому не покажется. Что, честно, не хотелось. Тем более, в присутствии прессы. Потому и старался не давать характеру волю.

Прошло не меньше часа, а то и больше, когда, наконец, сдержанно прогрохотала дверь соседнего купе, и из него кто-то вышел. Так же сдержанно и глухо дверь закрылась. Следом послышался звук открываемого в коридоре окна, тоже приглушенно-растянутый, благодаря чему Феликс уверился, что вышедший – сам Борисфен Нифонтович. Осторожничает, дабы не потревожить утренний сон своей Клеропатры.

Феликс прогнал оцепенение, в которое медленно, но уверенно, погружался, рывком поднялся и вышел из купе. И действительно, встретил там господина Клера. Тот оторвался от окна, оглянулся навстречу писателю, и, судя по всему, не удивился.

– Тоже не спится? – спросил, протянув теплую сухую ладонь для рукопожатия.

– Давно не сплю, – зафиксировал свое утреннее первенство Феликс.

– Что-то беспокоит? Голова не болит?

– Да, так…

– Что за город? – Клер мотнул головой куда-то за окно, в сторону станции. – Где стоим?

– Понятия не имею, – ответил Феликс. – Сам хотел бы узнать. Ему вдруг представилась вся странность ситуации, в которую они попали, кроме того, он почувствовал, что не так просто ее описать – чтобы не выглядеть смешно или глупо. – Нас отцепили, – тем не менее, сообщил он организатору мероприятия.

– В смысле? – вскинул свои ясные светлые глаза, в которых светилось тотальное непонимание, господин Клер.

– Совсем.

– Да ладно!

– Я тебе говорю! В тупике стоим!

По губам Борисфена промелькнула бабочкой неуверенная, глуповатая улыбка, присела на миг и улетела, освободив место стойкому удивлению. Он перекатил во рту языком неизменный леденец и причмокнул.

– Этсамое… Не знаю. А в чем дело?

– Понятия не имею!

– А проводница что говорит? Проводники-то где?

– Нет никого!

– Та-ак… Борисфен Нифонтович нервно сглотнул и облизал губы. Глаза его расширились больше обычного и перестали мигать. Обескураженность и изумление. – Та-ак, – повторил ничего не значащее. Он, несмотря на раннее утро, уже был в обычной для него белой рубашке, только ворот глубоко расстегнут и манжеты, без запонок, завернуты. Забранная в брюки под тонким ремнем сорочка казалась несколько мешковатой на его поджаром теле, но, что удивительно, выглядела абсолютно свежей.

– Честно говоря, не знаю, что и сказать, – определился он, наконец, с позицией. – Думаю, надо подождать, а там, глядишь, все само разъяснится. Кто-нибудь обязательно придет и все расскажет.

– А если нет? Что если никто не придет?

– А если не придет никто, в чем лично я сомневаюсь, тогда мы пойдем выяснять сами. К начальнику вокзала пойдем, вон он, там должен быть, недалеко. А пока, этсамое, предлагаю выпить кофею и перекусить.

– Хорошо было бы. Только нас от света отключили, поэтому воду не вскипятить.

– А у меня термос имеется, да, – улыбнулся господин Клер. – Только, если ты не против, давай у тебя, а то там Агаша еще спит, беспокоить не хочется.

– Конечно, конечно!

Борисфен Нифонтович бесшумно, как язык в рот, втянулся в свое купе и вскоре вернулся, нагруженный тарелками и свертками, держа подмышкой большой металлический термос, а между пальцами обеих рук бутылку и пару рюмок. Всем принесенным быстро накрыл стол во владениях Нетроя. Тот тем временем сходил в служебное купе за чистыми стаканами.

– Ну! – задавая тон застолью, господин Клер поднял бутылку виски, едва початую ими вчера. – Может, этсамое… Воспользуемся ситуацией временной изоляции? Поправимся? А заодно подзарядимся! Для общения с железнодорожниками, по опыту знаю, нужны терпение и неистощимая энергия.

Феликс с сомнением, весьма скептически посмотрел на предложение Бориса Нифонтовича.

– Да я как-то по утрам не очень… Не употребляю.

Налетевший с неизменным грохотом состав прервал его на полуслове. Феликсу показалось, что его просто бьют по затылку этим тум-дум, тум-дум, тум-дум. Это было неприятно и, в общем, обидно. Будто насмешка над их униженным положением. Поэтому, когда поезд отшумел, он махнул рукой:

– А, давай!

– Правильное решение! – оценил поступок попутчика господин Клер. – Тем более что вискарь качественный весьма и весьма. Ведь хороший вискарь, что скажешь?

– Вчера был неплох.

– А что с ним за ночь изменилось? Ничего не изменилось.

– Нас отцепили, вот что изменилось!

– Это другое! С виски ведь все в порядке! Ну, давай! И, этсамое, пусть все быстро наладится!

Они коротко, но звонко чокнулись пузатыми рюмками и выпили. Довольно странное ощущение – виски натощак с утра. Не только виски, надо думать, любой алкоголь. Для Нетроя опыт был новым, прислушиваясь к шипению в голове и к тепловому вихрю в желудке, думая: «Господи, что я делаю!» – он налег на закуску. То же мясо, те же пирожки, вчерашние, но и вкусные, как вчера. И, конечно, кофе, разлитый из термоса по стаканам, сверху. В принципе, ничего сверхъестественного, только вот почему-то вместо прилива энергии потянуло в сон. Наверное, от алкоголя.

Разговор не вязался. Борисфен постоянно уходил в себя, о чем-то надолго задумывался. Нетрой его вполне понимал – было о чем призадуматься. Еще бы! Такой удар по репутации. Когда прознают, как их отцепили от поезда, вряд ли кто-то еще захочет с ними связываться. Сет 777, ага. Покерный клуб. Хотя, с другой стороны: а они-то, Клер с сыновьями, в чем виноваты? Да ни в чем! Как сложилось, так сложилось. Слепые метания глупого рока. Не злого, но бездумного. И бездушного. Вот что ему наши страдания, наши затруднения? Ничего. Одно слово – рок. Теперь важно, как выходить из ситуации будут. Если разобраться, ему лично, в принципе, все равно. Ну, не попадет он на турнир, и что? Не очень-то и хотелось. Не за деньгами же едет, за впечатлениями. Так тут как раз приключение вырисовывается преотличнейшее. Кому рассказать – не поверит. Потому что не бывает такого, чтобы вагон во время рейса, прямо на маршруте отцепили и в тупик загнали, не бывает! А тут, смотри-ка, случилось. Надо не истерить понапрасну, а смотреть внимательно, что из всего получится. Боюсь, интересно будет.

Когда в коридоре зашумели голоса встревоженных пассажиров, господин Клер вытер губы салфеткой и оттолкнулся от стола. Он причмокнул неизменной конфеткой и покатал ее языком за щекой, чем ввел Феликса в недоумение. Этот леденец, похоже, постоянно находился у Борисфена Нифонтовича во рту, даже когда тот пил виски и ел мясо. В том писатель мог поклясться: несмотря на свой зоркий, все подмечающий глаз, он не видел ни разу, чтобы банкир доставал откуда-то конфетку и клал ее в рот. А она, между тем, всегда там находилась. По запаху Нетрой даже определил барбарис. Чудеса, да и только!

– Пойду я, этсамое, введу публику в курс дела, – сообщил учредитель покерного клуба Сет 777 свое весьма здравое решение. – Пока они волноваться не начали. С этими словами он поднялся и покинул купе.

– Похоже, они уже волнуются.

– О том и речь. Я имею в виду, пока сильно не заволновались.

Оставшись в одиночестве, Нетрой с полминуты отрешенно, однако испытывая остаточную нежность по поводу съеденного только что, смотрел на стол. Есть больше не хотелось. И, в то же время, он с удовольствием бы продолжил. Просто потому, что все есть, доступно, и времени до фига. Такая вот двойственность. Дуализм. Ему нравилось ощущать в себе разные, зачастую противоположные силы, чувства и мысли. Ему нравилось это слово – дуализм, нравилось примерять его на себя. Наверное, потому, что на самом деле никакой двойственности в нем не было. Он всегда был натурой цельной, определенной в своих словах, суждениях и поступках. Но душа жаждала испытаний неведомых, постоянно изыскивала возможность поколебать границы дозволенного. Такие парадоксы. Взгляд его, переместившись, зацепился за доминирующую над плоскостью стола вертикаль – бутылку виски, спустился на этикетку. Подумалось, что из всех напитков, виски подходит ему идеально. Никогда голова после него не болит. Никогда. Главное, знать меру. А вот меру он знает всегда. Кстати, о мере. Та рюмочка, которую он накатил, ему все равно, что слону дробина. В глаз. Ни то, ни се. Перекос зрения и сознания. Значит, что? Надо выправить. Пусть в каждом глазу будет по дробине. Вот, правильно.

Он налил себе еще рюмку. Без сопутствующих мыслей или какого иного тостового оформления, выпил, потом собрал с тарелки остатки мясной нарезки, все сразу, что было, одной кипой, сунул в рот и, жуя на ходу вкусное, вышел из купе.

Пассажиры, и верно, все высыпали в коридор и толпились в его глубине, ближе к нерабочему тамбуру. Нетрой отметил там всех четверых покеристов, в полном составе. Перед ними находился, выделяясь на фоне всех белой доминантой, господин Клер. Рядом с ним, почти вплотную, стояла молодая женщина азиатской внешности, плотная, в джинсовой обтягивающей двойке, очевидно, та самая журналистка Мария Хо. Ничего себе азиаточка, мимолетно оценил ее достоинства, в особенности плотные накаченные бедра, Феликс. Госпожа Хо явно увлекалась восточными единоборствами. Вполне возможно, не только ими. Ближе всех, прислонившись плечом к открытой двери купе, находилась другая девица, та, которую он встречал накануне вечером. Лаура ака Лимбо. Девица быстро глянула на присоединившегося к обществу Нетроя, и, не выказав по этому поводу никаких эмоций, тут же отвернулась.

Присутствующие высказывались достаточно громко и возмущенно, то все сразу, то по отдельности. Впрочем, уровень громкости, как и градус возмущения, пребывали на вполне приемлемом для организаторов тура уровне. Господин Клер стоял к остальным вполоборота, правым плечом вперед, сунув руки в карманы, он улыбался. Не смущенно, отнюдь, но с таким видом, что, де, вполне понимает общее негодование и тоже негодует со всеми. В подтверждение своей солидарности с настроением общества, он раз за разом, отмечая чью-то реплику, кивал. Пол вагона под ногами не раскачивался, пассажиры чувствовали себя вполне устойчиво, но это был, по общей оценке, единственный положительный момент в создавшейся ситуации.

– Ну, вы, этсамое, не сгущайте, – увещевал возбужденную общественность вагона Борисфен Нифонтович. – Уверен, скоро все разрешится.

– А никто не сгущает! – выкрикнул Загул. Белобрысая челка лезла ему на глаза, и он, глядя исподлобья, нахально их таращил. Сразу было заметно, что он из всех самый младший и заводной. А Феликс, зная таких людей, еще подумал: провокатор. Любитель блефовать на кураже.

– И с чего вы, уважаемый Борисфен Нифонтович, так уверены, что все разрешится, тем более, скоро? – поинтересовался низким хриплым голосом старейший из присутствующих игроков в покер Фрол Кассепа. Несколько отросшие, густые, жесткие и абсолютно седые волосы его сидели на голове как оловянная каска, образ довершали такого же цвета и качества густые вислые усы. Кассепа по традиции был в клетчатой рубахе и в жилетке, и все время совал пальцы то в ее кармашки на животе, то в вырезы для рук. – Какие у вас для этого основания?

Господин Клер вздохнул и, отдуваясь, продолжил объяснять:

– Ну, этсамое, это же очевидно… Иначе просто быть не может!

– Да что же тут очевидного, помилуйте! – перебив его на полуслове, вскричал Кристиан Клодница, очевидно, из поляков. Его острые глаза возбужденно блестели из-за очков в тонкой золотой оправе, он подпрыгивал на месте и потной ладонью поминутно заглаживал челку на левую сторону. – Ничего ведь очевидного нет! Кроме того, что на турнир мы уже не попадаем. А быть, как раз, может что угодно!

– Да не нервничайте вы так, ради Бога! И турнир у нас с вами пока остается в плане.

– Пока!

– А если нет – все равно не волнуйтесь. В накладе, уверяю вас, не останетесь. Вы уже не в накладе, если на то пошло.

– Что же все-таки случилось? – полюбопытствовал самый сдержанный из всех, невозмутимый обладатель настоящего покер фейса Геннадий Данцер. Был он рыжий, как истинный ариец, и прозвище среди покеристов имел соответствующее – Ганс. – Есть какие-нибудь предположения, почему нас в тупик загнали?

– Так, если б я знал! Уже все бы вам доложил.

– Персонал! Даже персонал разбежался! Ни проводницы, ни кого!

– А кто вам, этсамое, нужен? Кроме проводницы?

– Да хоть кто-то!

– Электричества нет!

– Электричества нет, с этим, как говорится, не поспоришь. Зато из вагона вас никто не гонит. Можно спокойно подождать, пока все выяснится.

– Я, простите, привык по утрам пить кофе, – высказался Фрол Кассепа. – Пятьдесят последних лет, изо дня в день, ритуал. Я без кофе не могу.

– И поесть не мешало! – поднял планку Леха Загул. – Тоже, ритуал. Последние тридцать лет. Я без завтрака не могу!

Тут он, положим, приврал. Тридцати ему еще не было. И, как говорится, даже не намечалось. Было ему двадцать три, и был он из очень ранних.

– Понимаю, понимаю… Администрация приносит свои извинения. Но вы должны принять во внимание экстраординарность произошедшего. Кто мог предположить, что, этсамое, отцепят? Никто. Я, как и вы все, лег вчера спать в уверенности, что сегодня буду ехать, пока рельсы не закончатся.

– Они и закончились. Тупик же.

– Однако имеем что имеем. Кстати, мы могли бы пройти на вокзал, и там напиться кофе, и съесть, кто желает, завтрак. За счет, разумеется, устроителей. Нам ведь все равно туда идти придется.

– Вокзальный буфет! Фи!

Это кто там фикует, озадачился определением смутьяна Феликс – ни зачем, так, чисто для протокола. Но выявить персонаж не успел.

– Не нужно идти на вокзал! – раздался голос у него за спиной и, оглянувшись, он увидел Агафью Борисовну, собственной персоной. Никто и не услышал, и не заметил, как она выпорхнула из своего купе и присоединилась к остальным. Плечи ее поверх легкого ситцевого халатика укрывал красивый платок, придавая ей вид достойный и праздничный. Она сдержанно улыбалась. – Не нужно на вокзал, я и здесь всех накормлю завтраком.

– А ты сможешь? В смысле, у тебя есть? Столько?

– Обижаешь, слушай! Уж, казалось бы, ты-то должен знать!

– Я просто спросил! Этсамое, уточняю для всех.

– Можете не сомневаться! При необходимости, могу еще и обедом накормить.

– Вот как! Ну, что скажете, господа?

– Прелестно!

– Вот и замечательно! Тогда, господа, прошу вас, соберитесь, скажем… Да вот, купе номер четыре вполне подойдет.

– Мы с господином Нетроем уже перекусили.

– Всегда отдельно!

– Очень хорошо. Значит, в одном купе могут уместиться все.

– Я не буду, – неожиданно подала голос Лаура, и это были первые слова, услышанные от нее Нетроем. Голос, кстати, ему понравился: неожиданно низкий, не то чтобы с хрипотцой, а как надтреснутый бубенец. Короче, цеплял. – Я никогда не завтракаю, – пояснила она в ответ на устремленные на нее вопросительные взгляды. – Только кофе.

– Кофе! – подтвердил, ликуя, Фрол Кассепа.

– Тем более! – подвела черту под прениями сторон Агафья Борисовна. – Занимайте ваши места, господа, я сейчас. И, повернувшись с достоинством, она с неожиданной легкостью устремилась за обещанными харчами.

– Предлагаю после завтрака организовать свой турнир. Здесь, в вагоне! – провозгласил цель Загул.

Присутствующие покеристы переглянулись и согласно закивали. Судя по всему, идея всем пришлась по душе.

– Почему бы нет? – выразил общее мнение Ганс Данцер.

– Тем более, все равно никуда не спешим, – поддержал его Клодница.

– Играем в покер, все – похер! – прогудел из-под усов Фрол.

– Играем на свои! – снова выкрикнул Алексей. И, глядя в упор на Нетроя: – Вот и посмотрим, кто на что действительно способен!

Он явно нарывался. Но не с тем связался, вывести Феликса из себя было делом не легким.

– Посмотрим, почему не посмотреть? Только у тебя денег хватит, лупоглазый? – спросил Нетрой, глядя на Загула, как джокер на бубновую шестерку. – Или ты надеешься по обыкновению на шару проскользнуть?

– Хватит! – трепеща, с вызовом вскинулся Леха.

– А ты часом не забыл, на каких я ставках играю? Так что, уймись, сынок. И утрись. Я мог бы сыграть, из чистой любезности, но при таком непочтительном отношении, отказываюсь.

– Струсил! Уже струсил! – не унимался Загул.

– Я себе цену знаю. Да что с вами, рыбами, играть? Себя не уважать!

– Ой, ой, ой!

Нетрой тяжело взглянул на него и нехорошо так, плотоядно, пожевал бороду. Сжав руку в кулак, подергал золотым браслетом WSOP на запястье. Тяжесть кулака ощущалась на расстоянии, вагонный бретер сразу стушевался.

– А мы пойдем тогда на вокзал! – вмешался, несколько поздновато, господин Клер. – Вот прямо теперь и пойдем. Пока господа будут завтракать. А? Как?

– Не возражаю, – кивнул Феликс угрюмо. Он был зол, черт раздери. Вечно какие-то шавки, моськи, дамские собачки норовят за пятку укусить! Как уже надоело!

– Отлично! Никто больше не желает с нами пройтись? – полюбопытствовал Борисфен Нифонтович на всякий случай.

– Я пойду, – неожиданно согласилась на прогулку Лаура. – Я же сказала, что не завтракаю, так что…

– А вы, Мария?

– О нет, я остаюсь! – с легким, вызывающим интерес акцентом открестилась журналистка. И сделала неуловимое движение ногами, бедра ее мелькнули, перетекли – будто шарик ртути поиграл своей поверхностью. О-о, все подмечал и реагировал соответственно Нетрой. – Я, как раз, завтракаю, – пояснила Хо. – Кроме того, хочу понаблюдать за вагонным турниром с самого начала. Если уж не судьба на большой ивент попасть, напишу про походный. Вагонный, так сказать. Статью все равно сдавать придется, от меня потребуют.

– Очень хорошо, – легко согласился господин Клер. – Делайте, как вам удобно. А мы пойдем на вокзал. Нам тоже все равно идти надо.

Когда Феликс отошел на пару шагов, за его спиной раздался взрыв хохота. Он не оглянулся. Плевать. Пропасть росла. Он поднял выше голову. Трижды плевать.

Выходная дверь из вагона была не заперта. Скорей всего ее никто и не запирал. Что странно. А что вообще было не странно в этой поездке? А ведь так все пафосно начиналось…

Вагон стоял не у перрона, гораздо дальше, да еще и насыпь в месте стоянки оказалась довольно высокой, поэтому подножка парила над землей высоко, что то облако, еще и отбрасывала ажурную тень. Может, и не как облако, тем не менее, спускаться было неудобно. Первым, прижимая переброшенный через руку пиджак, и держась за поручень другой рукой, кряхтя, спрыгнул господин Клер. Он сразу сбежал по щебенке вниз, где посреди бурьяна пролегала тропинка. Следом спустился Нетрой. Он остался у вагона, и когда на ступеньку встала Лаура, просто подхватил ее, обняв за ноги, и осторожно перенес на землю.

Тут случилась некоторая заминка. Он почему-то не сразу отпустил ее, так и стоял еще секунды три, обнимая. Он и сам не понял, почему так случилось. Она молча смотрела на него большими карими глазами, тоже не понимая, что происходит.

– Прости, – очнувшись, заторопился он, и, так же придерживая за руку, помог спуститься с насыпи.

После, на тропинке, он все разглядывал идущую впереди девушку, ее ладную фигурку в оливкового цвета комбинезоне, точно выставлявшем напоказ пухлую попку, и этот ее дурацкий плюшевый рюкзачок на тонких лямках за плечами, и испытывал странное, необъяснимое смущение. Что-то происходило. И ничего особого не происходило. Короче, он ничего не понимал. Да и к черту! К черту! Тут и понимать нечего! Он быстро переключился на продолжавший звенеть в ушах смех, уж больно тот задел его, и всю дорогу до вокзала думал уже только о нем.

Глава 3. Вокзал проходящих поездов

Вокзал открылся во всей своей провинциальной красе, едва лишь они прошли по пустынному перрону под вознесшимся над ним пешеходным переходом. Мостик нависал над многоструйной железной рекой, точно парализованный навеки козловой кран, предоставивший свою спину желающим для перехода на противоположный берег. Было что-то в его конструкции эдакое, производное от случайного катаклизма, что вполне соответствовало общей организации пространства.

Привокзальная площадь, на которой они очутились, имела довольно неровную каплеобразную форму. С одного края она ограничивалась железнодорожными путями, отороченными, словно меховой опушкой, несколькими купами лиственных деревьев. Отсюда же далеко вперед вытягивал свою лапу – покрытую чешуями изношенных деревянных ступеней, пологую, из нескольких сочленений, лестницу – мост. И справа, на приличном отдалении от путей, в глубине площади, что совсем не характерно для таких сооружений, – вокзал.

С большими окнами, в два этажа бетонный куб лепился спиной к стоявшему боком по отношению к железной дороге четырехэтажному зданию, в котором, видимо, и располагалась все основные службы железнодорожной администрации.

– Загубинка, – прочитал надпись накладными синими буквами на бетонном фронтоне господин Клер. И, с другого бока: – Вокзал. А, так это станция Загубинка, знаю такую! – почти обрадовался он. – Названа так, этсамое, по речке, Загубинке, которая протекает километрах в трех отсюда. Очень изгибается, понимаешь, то туда, то сюда, потому и название такое. Станция Загубинка, город Загубинск.

– Откуда сведения? – полюбопытствовал Феликс. – Изучаешь географию родного края?

– Я тут бывал. Как-то с друзьями приезжали сюда на охоту. Тут, этсамое, шикарная охота на косулю. Город сам по себе небольшой, кроме станции, депо и военных ничего больше нет, по сути. А дальше на север, – он махнул рукой, указывая куда-то за железную дорогу, – поросшие редкой тайгой сопки. Воля и простор. Вот там самая охота.

– А Магистраль?

– Что Магистраль? Живет своей жизнью. У них положено, по нормативам, через определенные расстояния устраивать депо, мастерские, смену локомотивных бригад… Не знаю, что еще. Вот, выпало на это место. По карте определили – просто ткнули пальцем. В результате появился поселок железнодорожников. Потом пришли военные, стал город. Другого предназначения у этого места нет. А до Магистрали тут вообще никто не жил.

– Нас-то, зачем здесь отцепили?

– Вот сейчас и узнаем.

Вокзал стоял на высоком фундаменте и был обустроен широким крыльцом, своеобразной террасой по кругу, с которой на две стороны – к путям и непосредственно на площадь, – спускались широкие ступени. Поднявшись на крыльцо, Нетрой с возвышения довершил осмотр пространства.

Через площадь, прямо напротив вокзала, находилось довольно симпатичное, а по здешним реалиям – просто шикарное трехэтажное здание из розового кирпича. Особую прелесть придавал ему выложенный ярким желто-оранжевым камнем декор, ленточные орнаменты и русты. По фасаду пламенеющими алыми с желтой обводкой буквами гордое название – отель Люкс. И, чтобы добить сомневающихся и подтолкнуть нерешительных к заселению – пять звезд, полумесяцем. Этажом ниже вывеска попроще: ресторан Витязь. Перед дверями ресторана высокое чугунное крыльцо с ажурными перилами и под кокетливо изогнутым в виде дамского капора козырьком.

Справа, в одну линию с гостиницей, но чуть отступая вглубь и на высокой насыпи – пятиэтажка из силикатного кирпича, с аптекой на первом этаже. Напротив, под углом к первой, еще одна такая же пятиэтажка. Сходясь, эти два дома образовывали узкую горловину, через которую площадь изливалась короткой улицей в южном направлении, в сторону центра.

Этот привокзальный майдан поражал какой-то отчаянной неприкаянностью и, что ли, заброшенностью. Случайностью, будто образовался сам собой, благодаря естественному упражнению пространства, и никто обладающий тренированной фантазией не корпел над его планом. Вид он потому имел совершенно необжитой и как бы временный, несмотря на то, что повсюду толпились группы людей. Однако люди выглядели молчаливыми и неподвижными, будто, точно общим горем, были придавлены к скамейкам, каменным парапетам и собственным баулам безнадегой ожидания чего-то невозможного. Реально ощутимое чувство отчужденности вокзального пространства, изъятия его из остального космоса, еще усиливалось внешним видом этих пятиэтажек. Они, во-первых, стояли, повернувшись к площади спиной. Многие балконы были застеклены – в порядке частной инициативы и вразнобой подручными средствами. другие пестрели развешенным на веревках для просушки бельем, передававшим особой сигнальной азбукой последнее послание остающихся: прощай, безнадега. И ни одного человека, ни в окне, ни на балконе, точно оставшиеся в них жители уже забыли о решившихся на побег. За ненадобностью.

Мимо, не сбавляя скорости, пронесся очередной состав. Машинист дал гудок, и протяжный рев локомотива, дробясь отлетающим грохотом, потянулся за вагонами в область постоянно возникающего разрежения, заполняя пустоту в душах ожидающих своей очереди уехать остаточным гулом и беспросветной тоской.

Вокзал проходящих поездов.

– Да, попали, – уловил чуткой душой общее настроение Феликс. Он, вообще-то, любил иные места и пейзажи. Бывают виды, знаете, едва взглянув на которые сразу почувствуешь узнавание, и такое нежное поглаживание по глазам, словно вернулся в знакомую когда-то прежде сказку. Загубинск выглядел по-другому, именно, как город, выстроенный потому лишь, что все равно надо было что-то строить. Равнодушие и тоска.

Проводив поезд глазами, и в некотором недоумении пожав плечами, члены делегации покерной общественности вошли в вокзал.

Их встретил высокий, светлый, отделанный бежево-коричневым мрамором, зал. В принципе-то, нормально, подумал, оценив интерьер, Феликс. Зал ожидания совмещен с кассовым. Чистенько. Много растений в горшках и кадках. Атмосфера, правда, после улицы сразу показалась ему душной, видимо, здесь давно не проветривали. И то, правда, эти высокие громадные окна попробуй еще открой.

Примерно четверть, а то и треть помещения занимали места для сидения, обычные вокзальные кресла из формованной гнутой фанеры, и все эти места были заняты разнообразным народом. Люди сидели, лежали, спали и, судя по всему, жили здесь не один день, держась за места в зале, как за явное преимущество. Внутренняя атмосфера была их личной атмосферой, во многом ими же сотворенной, выстраданной, надышанной и намоленной, и люди не роптали, ожидая приближения лишь Всевышнему известного времени «Ч». Вообще, Нетроя всегда поражал этот феномен русского бесконечного долготерпения. Люди могли ждать невероятно долго какого-то изменения в судьбе, личной или всего народа, просто вычеркивая дни ожидания, будто точно знали, что они приплюсуются к их будущей жизни. Все равно ведь деваться некуда, так чего ради дергаться, портить нервы, тратить силы? Но, вот когда терпение кончится, тогда – о-хо-хо! Кто прав, кто виноват – мало никому не покажется. Пока же, слава Богу, все было спокойно, как в храме, как в капсуле анабиоза.

– Что-то тут, этсамое, пустовато, – остановившись посреди зала, определил обстановку господин Клер. – В смысле, очередей нет. Кассы не работают, что ли?

– Да, и кофе я, похоже, тоже уже напилась, – впервые с момента покидания вагона подала голос Лимбо.

– Ну-ка, спросим…

Они подошли к кассам. Устроенные по-современному, за большими стеклами, ярко освещенные, их было четыре, но работала, судя по всему, лишь одна, под номером три. Ну, как работала? В этой хотя бы присутствовала кассир, в то время как в трех других местоблюдение было доверено пустующим креслам. Женщина со скорбным лицом восседала за столом, поверх форменного кителя плечи ее укрывал красивый платок, поскромней, чем у Агафьи Борисовны, но тоже весьма нарядный. Могло создаться впечатление, что там, в кассовом отсеке ужасно холодно, однако, учитывая, что снаружи буйствовало лето, это было не так. Скорей всего, платок на плечах – дань традиции. И также отличительный знак местной интеллигенции, к которой без сомнения относятся кассиры железнодорожных касс. Как и прочие железнодорожники. Все эти измышления проносились в голове Нетроя свободным потоком, мозг его, несмотря на необычность ситуации, в которой оказался хозяин, работал в привычном режиме, все подмечая и комментируя.

Кассирша завтракала. На столе перед ней лежал распотрошенный сверток, да курилась паром чашка с чем-то горячим. Обняв себя рукой, она сосредоточенно жевала бутерброд с вареной колбасой, элегантно придерживая ее сверху пальцем. Остальные пальцы топорщились изящным веером. В кассе, как и во всем вокзале, обитало множество мух, поэтому и на полке под окошком, и на столе внутри, лежали листы бумаги с какой-то приманивающей гадостью, черные от налипших на них насекомых.

На возникших пред ее очами потенциальных просителей кассир никак не отреагировала, сразу обозначив пропасть между ними, которую не преодолеть. Впечатление создалось такое, будто перед ней не стекло витринное, а зеркало, в которое она смотрела остановившимся взглядом, не замечая ни себя, ни кого. Господин Клер склонился к полукруглому проему внизу и спросил как можно более деликатно:

– Уважаемая! Можно узнать?

Уважаемая, проглотив тщательно пережеванное, указала на прислоненную к стеклу табличку, внизу, справа. Заглянув туда, господин Клер прочитал:

– Технический перерыв. 15 минут.

– Технический перерыв, надо же! Им еще перерыв нужен, – поделился он со спутниками. И снова склонился к отверстию: – А где можно начальника станции найти?

Откусив от бутерброда очередной кусок, женщина его остатками указала куда-то в сторону.

– Где? – не уловил ее посыла Борисфен Нифонтович.

Однако на этом запас толерантности у служительницы сектора пассажирских перевозок иссяк, и она, демонстративно отвернув голову в сторону, забронзовела.

– Какая, этсамое, забавная, – отвернувшись от окна, с нескрываемым восхищением поделился наблюдением господин Клер. – Скала. Ни черта у нее не добиться.

– Дай-ка, я попробую, – взял инициативу на себя Феликс, но воспользоваться ей не успел.

– Прости! – перебил его Борисфен Нифонтович, увидев проходящего по залу железнодорожника. – Уважаемый!

Он быстро подошел к остановившемуся на его зов человеку в форме, коротко с ним переговорил и вскоре вернулся к спутникам.

– Нам в другой корпус надо, в административный, – сообщил он новые сведения. – Начальник станции там.

– Я с вами туда не пойду, – сообщила Лаура, когда они оказались на улице. – Душно очень. Я лучше здесь подожду.

– И то, правда. Сами, этсамое, справимся.

– Заодно публику пофоткаю, для своего бложика, – оправдалась Лаура

– Для чего?

– Для блога, который я веду. Раз уж мы здесь оказались, надо пользоваться моментом.

– А, ну да, ну да. Блог госпожи Лимбо. У вас что, и фотоаппарат имеется?

– В телефоне камера, тринадцать мегапикселей, – она достала из кармана плоское устройство и продемонстрировала его на открытой ладони. Матовый экран поймал солнечный луч и, преломляя, вспыхнул. – Ничего, для блога сойдет.

– А что, здесь, этсамое, связь есть?

– Только в роуминге.

– Это что значит?

– Считайте, что нет ее.

– Понятно. Ну, что, идем? – повернулся господин Клер к Нетрою.

– Идем. Только не уходите отсюда никуда, чтобы еще вас не пришлось искать, – неожиданно выдал указание Лауре Феликс.

Девушка в ответ глянула на него несколько отмороженно, исподлобья, и потрясла кудряшками. Мол, какие еще будут указания?

«Ух, ты, штучка! – уловил ее настроение Нетрой. – Ладно, запишем».

Начальника станции они застали на рабочем месте, на втором этаже здания Управления железной дороги, в кабинете, окна которого выходили прямо на широкую и полноводную реку Магистрали. На большом столе посреди комнаты были разложены спиннинги, не менее пяти штук. Да и вообще, как, быстро осмотревшись, определил знавший толк в таких вещах Нетрой, повсюду присутствовали различные приспособления и припасы для культурного отдыха на природе: палатка, спальник, костюм, заброды – много чего. В углу, в обнимку с Переходящим знаменем лучшей дистанции пути, стоял треугольный подсак, и вполне органично там смотрелся. Все это богатство разложили явно для того, чтобы осмотреть и проверить перед выездом. Сам хозяин кабинета стоял у окна и колдовал над каким-то мохнатым приспособлением, издали казалось, что он держит в ладонях мелкого зверька. Это был плотный седой мужчина предпенсионного возраста, большеголовый и с крепкой серьезной челюстью. Подняв лицо навстречу вошедшим, он, дрожа от радостного предвкушения, первым делом объяснил суть своего занятия:

– Вот, «мыша» на тайменя готовлю. Сейчас друзья подъедут, знакомые, и заберут меня. На Алгон поедем! Столько лет мечтал попасть туда, и вот, наконец! Уже должны были быть, что-то задерживаются. Суббота же! Может, еще и ночью половить удастся. А нет – завтра целый день.

– На зорьке надо, на зорьке, – посоветовал господин Клер. – И на живца.

– Думаете?

– Знаю, этсамое. Сам ловил недавно. Правда, в другом месте.

– Вот, в другом месте и ловля другая. Но живец у нас на всякий случай тоже есть.

– Это правильно. Надо все иметь и все пробовать. Сегодня может на одно брать, а завтра на другое.

– Золотые слова! Я тоже их часто повторяю. А вы, собственно, кто такие? Зачем пришли? Чем могу служить?

– Мы, собственно, пассажиры. А теперь неожиданно оказались, простите, узниками на вашей станции.

– В каком смысле?

– В прямом. Наш вагон, вагон-люкс, между прочим, зачем-то отцепили от поезда и, этсамое, загнали в тупик. Нам ничего не сказали, мы ничего не знаем. Форменный информационный вакуум вокруг нас образовался. Борисфен Нифонтович развел руками, показывая, как трудно все понять и объяснить.

– И что вы хотите?

– Как, что хотите? – вспылив, вмешался в разговор Нетрой. – Объяснений хотим, как минимум. А в целом – желаем ехать дальше. И немедленно.

– Прямо немедленно? Серьезная заявка. Только я ничего про ваш вагон не слышал, – покачал седой головой начальник станции. – Да вы не волнуйтесь так, сейчас все выясним. Не выпуская «мыша» из рук, начальник подошел к отдельно стоявшему в противоположном от знамени углу столу и нажал клавишу селектора. После гудка сказал в микрофон: – Дролов, зайди ко мне. Потом повернулся к посетителям и, как мог, успокоил: – Вот, слышали? Сейчас сюда придет диспетчер, от него-то мы все и узнаем.

Через несколько минут дверь распахнулась, впустив в кабинет мужчину лет тридцати пяти. Вошедший был в железнодорожной тужурке и форменной фуражке, ловко сбитой на затылок, из-под козырька флагманским вымпелом маячил роскошный кучерявый чуб. Вообще, мужчина, этот самый Дролов, похоже, был из казаков: вздернута бровь, острый глаз, орлиный нос, тонкий ус. Красавец, да и только. Одно беда, роста низкого, где-то метр пятьдесят пять, – и то с фуражкой, как определил наш писатель. Зато плечи имел широкие, руки-ноги сильные и масластые, да и в целом, так сказать, кость крепкую. Кулаки одни чего стоили. Характера, как оказалось, казачок был весьма дерзкого, в порядке, видимо, компенсации недостатка стати.

– Евгений Викторович, чего звали? – от порога с претензией выступил Дролов. – Что так срочно? А то у меня там, на пульте, запарка.

– А, Елистрат, входи! – не обращая внимания на задиристый тон подчиненного, отвечал начальник станции. – Объясни-ка мне, что там у нас происходит?

– А что у нас происходит? Ничего не происходит. Все, как положено.

– Вот, пассажиры говорят, что их вагон от поезда отцепили.

– Какие пассажиры? – Елистрат оглянулся через плечо. – Эти что ли? Судя по всему, вид гостей его не впечатлил. – Ничего экстраординарного, – сообщил он начальнику спокойным тоном. – Все по плану.

– То есть, таки отцепили?

– Никто его не отцеплял. Сам отцепился. Автоматически.

– Как так? Что ты мне ту втираешь, не пойму? Что значит, автоматически?

– Да я не втираю, Евгений Викторович. Это все происходит в порядке эксперимента. Ну, вы знаете, наша дистанция участвует. Мы же передовые, вот и знамя переходящее стоит. У вагона этого набежало 15000 часов наезда, или, по другому, 625 суток в пути. Дальше ему ехать нельзя без профилактического ремонта. Или хотя бы осмотра. Тут наше депо простаивает без работы – вот вам работа. Раз – и отцепили. В смысле, автоматически.

– Подождите, что за бред вы несете? – не выдержав творящегося словесного беспредела, вклинился в разговор господин Клер. – Какие еще 625 суток? При чем здесь это? Вагон абсолютно новый, весной с завода. Поверьте мне, я знаю, что говорю.

– Я не в курсе про вагон, – пожал плечами Дролов, – говорю же, автоматически. Может, какой-то сбой произошел, в программе. Но со сбоями не ко мне. Я не по тем делам, не ай-тишник.

– А по каким вы делам.

– По каким надо, по таким и делам. Вам-то какой интерес до моих дел?

– Выясняется, что прямой. Почему не предупредили? Отцепили и бросили.

– По той же причине. Автоматически. И не бросили, а поставили, куда следует.

– А персонал? Почему персонал сняли?

– Да, – поддержал вопрос Евгений Викторович, – что там с персоналом? Говорите, и проводницы нет? Куда она пропала?

– Проводница уволилась ночью. Телефонограммой. Собрала вещички и сошла на дальней станции.

– Как так? Почему? Мы что, им мало платим?

– Нормально платите, мне бы столько. Еще и удовольствия бесплатные.

– Ну, ты же не проводница, верно? Какие тебе удовольствия? Но если мы платим им нормально, в чем тогда дело? Почему побежала?

– С проводницей совсем другая история приключилась, – диспетчер Елистрат улыбнулся и развел руками, как пару весел закинул, – романтическая. В общем, сказала, не хочу быть проводницей, хочу стюардессой. Летать, говорит, охота. Ей один пилот, сказывают, голову вскружил.

– Что значит, вскружил? Мы же взрослые люди.

– Взрослые, как бы. Потому и вскружил. В общем, они вдвоем сговорились, он ее где-то на аэродроме, как это – подскока – поджидал, на вынужденную посадку ради нее пошел. Она к нему на борт запрыгнула – и в Эмираты. Насколько я слышал. Еще международный скандал возможен, как бы нас не впутали.

– Мы-то тут при чем? Сами пострадали! Пусть эмираты расхлебывают. Они вечно наших баб переманивают. А ты, кстати, сам-то, откуда все знаешь?

– Так история такая, известная получилась. Народ только ее и обсуждает, удивляюсь, что вам еще никто не рассказал.

– Бред, этсамое, какой-то! Борисфен Нифонтович вытер вспотевший лоб клетчатым платком.

– Бред не бред, а факт! – отрезал Дролов.

– Позвольте, что же нам теперь со всеми этими фактами делать?

– А что делать? Заселяйтесь в гостиницу и ждите. Места, насколько я знаю, всегда есть.

– И сколько ждать прикажете?

– Десять дней – цикл обслуживания.

– Скока-скока? Ох, е! А раньше никак нельзя? Вагон, говорю, новый.

– За неделю, может быть, но это вряд ли. Мастера в депо засиделись без работы, так им любая в радость. Не, не отдадут раньше положенного.

– Помилуйте, но мы же опоздаем! У нас завтра турнир!

– Что за турнир, уважаемый?

– По покеру

– По покеру? – изумился Елистрат Дролов. И вдруг заржал, как конь под уздой: – А нам похеру, правда, Евгений Викторович? Покер, надо же! Хех!

– Ну, ты это, осади! – одернул подчиненного начальник станции. – Не зли людей. Видишь, ситуация какая? Нервная.

– А мы причем? Это автоматизированная система сработала, все вопросы к ней.

– Вопросы мы задаем тому, кому считаем нужным, это понятно? – выдвинулся вперед пребывавший все это время в тени Нетрой. Зубоскальство казачка его задело за живое. – Нам тоже надо было самолетом лететь, – кинул он, кстати, замечание и господину Клеру.

– Ну, кто же знал? Хотели, этсамое, как лучше.

– А получилось как всегда. Выходит, ни на кого положиться нельзя. Железная, казалось, дорога, а и та опаскудилась. Вот сцуко!

– Это кто – сцуко? – напрягся Дролов и, сжав кулаки, стал разворачиваться монолитом тела.

– Кто спрашивает! – обозначил резкое движение вперед Феликс.

Борьба яростных взглядов была недолгой. Елистрат быстро понял, что, как ни непросто с ним вообще справиться, но этот бугай сможет. По весо-габаритным характеристикам преобладает. Массой, короче говоря, задавит. К тому же видно, что и характерец у него такой же говнистый, если не покруче еще замешан. Поэтому он улыбнулся в усы механически и спустил напряжение на тормозах.

– Ладно, – сказал он, – на качество обслуживания жалобы есть?

– На обслуживание жалоб нет.

– Вот и договорились. Какие тогда претензии?

– Нет, не договорились! Этсамое, у нас есть претензии! Нам ехать надо! Посадите нас на другой поезд!

– Уважаемые! На нашем вокзале поезда не останавливаются. То есть, останавливаются, но крайне редко, раз-два в неделю. И вагонов-люкс там нет, только общие и плацкарты. У нас вокзал проходящих поездов, понятно? А точней, даже пролетающих мимо. Вы думаете, почему здесь столько народа сидит? Все потому же: поезда ждут. На который не все сядут, потому что билетов нет. Так что, ничем не могу помочь, сорри.

И действительно, за время их разговора мимо вокзала по Магистрали пронеслось четыре состава, два туда, и два обратно. И лишь один из них разразился гудком.

– А что так-то? – удивился Нетрой. – Что за станция такая, пролетная? Зачем она вообще нужна, если поезда не останавливаются?

– Так станция не виновата! – это там – Дролов кивнул головой в неопределенном направлении – деятели забыли нас в расписание включить. Ждем вот, когда изменения внесут.

– И долго ждать?

– Да нет, немного осталось. До конца года.

– Ох, е!

– Зато в этом недоразумении есть и положительный момент, – сделал веское замечание Евгений Викторович.

– Какой же, например?

– Народ меньше уезжать стал. Народонаселение в городе стабилизировалось.

– Ну, вы скажете! Это что, шутка?

– Никаких шуток! Какие еще шутки?

– Так что же нам-то делать?

– Я уже сказал, заселяйтесь в гостиницу и ждите, пока вагон пройдет обслуживание. Ничего другого я – мы – посоветовать не можем. Посмотрите заодно на местную экзотику. Отвечаю, не пожалеете.

– Но турнир!

– Что турнир? Бывают в жизни огорчения, часто, по независящим от нас причинам. Если вас это утешит, могу сам сыграть мини турнир с вами. В очко. Все равно в ресторан пойду.

– В очко, да? Я правильно услышал?

– Правильно. Покер в наших местах, как бы это сказать? Не культивируется.

– А за очко отвечаешь?

– Абсолютно. Если вопросов больше нет, я пойду, Евгений Викторович? Правда, работы очень много.

Феликс проводил долгим взглядом уходящего диспетчера Елистрата Дролова. Хоть походка у того действительно была несколько странноватой, то есть ходил он вперевалочку, как моряк на берегу, но вопреки предположению, возникшему в его писательской голове, никакого горба на спине у молодца видно не было. Значит, просто вырос так, своеобразно, – подумал Нетрой. Не вверх, а вширь. Или вглубь.

Начальник станции, Евгений Викторович, хоть в перепалку с пассажирами лично практически не вмешивался, с интересом прислушивался, как разбирается с ними подчиненный. И, судя по выражению лица, результатами работы Дролова на этом поприще остался доволен.

– Так что… – всплеснув руками, начал он подытоживающее слово, но развить тему не успел – зазвенел телефон. – Да… Да… Отлично! – сказал он в трубку и, быстро окоротив разговор, весело бросил ее на рычаг. – Ну, вот, – сообщил он гостям, – все разрешилось наилучшим образом. Всем вам выделили места в гостинице, за счет дороги. Все чин-чинарем.

– В какой хоть, этсамое, гостинице?

– А в Люксе. Это здесь же, только площадь перейти. Да вы видели наверняка! Вот, кстати, за мной уже приехали. Желаю вам всяческих успехов. И он помахал им на прощание зажатым в кулаке «мышем».

– И вам, этсамое, приятного мышкования.

– На холодном только не сидите: отморозите еще, – поделился пожеланием Нетрой. – А то и так у вас лицо что-то желтое.

Глава 4. Все люкс!

– Ощущение такое, будто в лицо плюнули! Смачно так, подсобрали всего, соскребли и плюнули! – в сердцах высказался Нетрой, оказавшись на улице. Выйдя из Администрации железной дороги следом за господином Клером, он с наслаждением грохнул дверью, и эта бесшабашная энергичная, главное – шумная акция принесла ему некоторое облегчение. – Вот, не люблю, когда так обходятся! Твари!

– Скорей не плюнули, а, этсамое, по щеке похлопали.

– Плюнули, плюнули! Гребаные свиньи! Вот ненавижу!

– Экий ты взрывной какой, – несколько натянуто, с опаской улыбнулся господин Клер. – Под горячую руку тебе лучше не попадаться, как я посмотрю.

– Под холодную тоже не след. Не рекомендую.

– Да я и сам вижу. Ладно, ты все же успокойся, руганью тут не поможешь.

– Зато душу отведешь!

– Это да.

У подъезда стоял новенький Ниссан-Патрол, рядом с которым с отсутствующим видом курили пару парней крепкого телосложения.

– О, гляди-ка, эти, по всей видимости, за начальником приехали. На рыбалку повезут. Ишь, какой джипяра!

Протиравший стекла машины амбал в камуфляже, скорей всего, водитель, оглянувшись на стук двери, неожиданно кивнул Борисфену Нифонтовичу. Машинально, как старому знакомому.

– Он с вами поздоровался, вы видели? – жест не остался незамеченным для Нетроя, и он тут же потребовал разъяснений: – Вы что, знакомы?

– Я? С кем? – удивился господин Клер. – С этим? Нет, что ты, показалось. Никогда не встречались. Где я, а где, этсамое, он?

– Уверяю, он тебя узнал!

– Ерунда. Может, мальцу что-то показалось.

Дверь проскрипела снова, выпустив из здания двух женщин в оранжевых жилетах, по всему, работниц железной дороги.

– Глянь, снова мальцы прикатили, – сказала одна другой испуганно. – Чтой-то зачастили они к нашему в последнее время. Пошли-ка отсель.

– Мальцы? – выхватил привычно писатель Нетрой из общего вороха необычное, затейливо произнесенное, с ударением на первый слог, словцо. – Что еще за мальцы?

– Местное словечко. Здесь все так говорят.

– А ты его откуда знаешь?

– Я же здесь бывал. Этсамое. Вспомнил. Оно, кстати, приставучее, еще сам заразишься. Пойдем, как бы там наша Лаура не потерялась. Уйдет, не дождавшись, ищи-свищи потом.

Напрасно волновались, Лаура не потерялась. Она никуда и не уходила, похоже, стояла, обнимая себя за плечи, там же, где ее оставили – у ограждения вокзальной террасы. Глядя куда-то в задумчивости, отрешенно курила тонкую коричневую сигарету с золотым фильтром.

– О, что мы видим! – не преминул высказаться Нетрой. – Девица наша, оказывается, курит. И не что попало, а Капитана Блэка! С запахом, постойте, кофе?

– Писатель, как всегда, держит в голове множество ненужных деталей.

– Писателю все пригодится, рано или поздно. Всякое лыко в строку. Я же слышу, кофе пахнет.

– А что делать? – спокойно откликнулась Лимбо. – Оставшись без утренней чашки кофе, приходится сигареткой спасаться. Хотя бы.

– И не говорите, этсамое. В непростые условия попали. Спартанские.

– Варварские, я бы сказал. Эх, знать бы, что так все обернется, лучше было дома остался. Сейчас бы и кофе был, и все остальное. За чем это вы так внимательно наблюдаете, позвольте поинтересоваться?

– Да вот гляжу… Не наши ли то спутники? Вон там, возле гостиницы, выгружаются из автобуса?

– Погодите, а ведь верно! Это что же, всех уже, этсамое, из вагона выселили и вывезли? А как же мы?

– Быстро, однако! Пойдемте к ним, а то, действительно, как бы нас не потеряли.

– Да нет, не потеряют. Что ты!

Они спустились с террасы и быстро пересекли площадь. Не потому что очень спешили, а потому что площадь оказалась невелика.

– А, вот и вы! – встретила их радостным возгласом Агафья Борисовна. И сообщила по-военному: – Вот, передислоцируемся. Дали места в гостинице.

– Мы в курсе, – согласился Феликс. – Только что от начальника станции.

– Понятно. Ваши вещички мы тоже прихватили. Так что, можете забрать в автобусе. Борюсик, ты тоже. И проследи, чтобы ничего не забыть.

– Конечно, конечно, госпожа моя Клеропатра. Все сделаю в лучшем виде.

Он рассмеялся, раскланиваясь. И вроде бы слова его прозвучали, как и были произнесены, довольно шутливо, в то же время Нетрой заметил, с какой теплотой, да что там – с любовью, Борисфен посмотрел на свою половину. И она отвечала взаимностью. Такое между ними ощущалось постоянное ощупывание взглядами, своеобразная сверка курсов и состояний. Глава семейной фирмы заторопился в автобус, но тут случилась заминка, в дверях со своим непомерно объемным и тяжелым для него чемоданом застрял участник трех финальных столов и триумфатор нескольких попаданий в призы Алексей Загул. Колесико чемодана за что-то там зацепилось, кофр немедленно перекосило, и у Лехи просто не хватало сил выдернуть его из западни. Он пыжился, тужился, покраснел весь лицом и взмок спиной, но ничего не получалось.

– Мало каши ел, – прокомментировал ситуацию Нетрой. – Плохо вы, Агафья Борисовна, видать, кормили парня завтраком. Недостаточно.

– Почему это плохо? Очень даже хорошо и обильно кормили, как всех, – обиделась на такое предположение госпожа Клер. – Лешенька, если честно, вообще за троих покушал. Просто…

– Просто не в коня корм! – сделал логический вывод Феликс.

– Я не то хотела сказать, но…

– Ты! – взвился в возмущении и злости А. Загул.

– Ну-ка, посторонись, – вмешался в ситуацию господин Клер. – Дай-ка, этсамое, проскользну вовнутрь. Я тебе оттуда помогу. А то же больше некому, я смотрю.

Оказавшись в автобусе, Борисфен Нифонтович быстро освободил колесо от зацепа и помог Загулу с чемоданом выбраться из машины. После этого дело пошло веселей, вскоре оставшиеся без проблем выгрузились из транспорта, и тот, обдав всех на прощание сизым дымом, укатил.

– В гостиницу, как мне объяснили, вход с боку, – сказала Агафья Борисовна и, заглянув за угол, подтвердила сведения. – А, да! Вот он. Господа, нам сюда!

Она так уверенно управляла небольшой, но достаточно разнородной группой людей, что у Нетроя закралось подозрение, будто она-то на самом деле руководит и поездкой на турнир, и, шире, самой фирмой «Клер и сыновья». Ведь из названия не следует, который Клер имеется в виду, Борисфен или Агафья. Очень может быть, что именно Агафья. А Борюсик… Борюсик просто находится рядом со своей Клеропатрой.

Боковой вход был отделан и оборудован так же, как и подъезд ресторана «Витязь» со стороны площади, только крыльцо здесь оказалось совсем низенькое, в одну ступеньку. Они вошли в дверь, которую открыл и услужливо придерживал, пока не проследовали все, Нетрой, и поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. И здесь начались чудеса. Во всяком случае, некоторые труднообъяснимые для трезвомыслящего писателя – даром, что он фантаст и сетератор – вещи.

Вновь прибывшие оказались в довольно обширном квадратном холле. Слева располагалась стойка администратора, прямо, до самой стены, простиралась зона отдыха – несколько диванов и, точно под пятирогой люстрой, низкий квадратный стол. Вся мебель в стиле семидесятых – зеленая обивка, острые углы, светлые полированные поверхности. Конечно, уже и рогожа изрядно выцвела и обтрепалась, и углы пооблупились, да и поверхности пообтерлись, были не слишком светлые и полированные, во всевозможных благородных зарубках и отметинах. Но выглядела мебель все такой же крепкой, и использовать ее по назначению можно было – и следовало, вне всякого сомнения. Люстра не горела, свет вливался в помещение сквозь окна, блестевшие, как ртутные дисплеи, одно за спиной у администратора и еще два прямо за диванами.

За стойкой, в светлом платье, обтягивавшем тугую грудь, в завязанном на затылке таком же светлом платке, похожая на комсомолку тридцатых годов, сидела ясноглазая женщина-администратор. Из-под платка ее низвергалась и перетекала через плечо на грудь толщиной с руку русая коса, вполне себе былинная. При виде такого наплыва гостей, женщина привстала, будто пересчитывая всех по головам, а потом откинулась на стул обратно.

– Надеюсь, нас здесь ждут, – направляясь к стойке, громко транслировала вопрос во всеуслышание Агафья Борисовна.

– Если вы пассажиры сто одиннадцатого скорого поезда, из вагона-люкс, отцепленного и поставленного на профилактику, то да, ждем, – прояснила ситуацию, как она ее понимала, администратор. А понимала она ситуацию правильно.

– Ну, слава Богу! Значит, мы нашли друг друга. Места, стало быть, есть?

– Места будут всем! Заполняйте, пожалуйста, карточки прибытия. Вот они, здесь, на стойке. Берите, берите…

Запасшись карточками и оставив вещи, где попало, пассажиры, чего многие не знали, скорого поезда 111-бис расселись вокруг стола. В тот же миг неизвестно по чьему наущению вспыхнула пятирогая люстра. Нетрой никуда не спешил принципиально, и потому оказался крайним на оформление в череде гостей отеля «Люкс». Попросту, застрял у стойки в одиночестве, стоял и безмятежно улыбался, разглядывая женщину с косой. Он непроизвольно оглянулся на внезапную вспышку иллюминации, и, надо признаться, на некоторое время оцепенел.

Феликс стоял как раз напротив прохода в гостиничный коридор, который находился по правую руку от лестницы, и на который раньше он не обратил должного внимания. Может, потому, что по первому впечатлению тот обозначился в пространстве простым темным прямоугольником. Как оказалось, незаслуженно он его игнорировал, следовало присмотреться к нему пристальней. Коридор, теперь освещенный вереницей редких светильников, оказался невероятно длинным. А если быть более точным, он уходил в бесконечность, в перспективе которой лампы сливались в далекое желтое пятно. Но этого не могло быть, никоим образом, потому что снаружи здание выглядело совсем небольшим, лишь в пять окон, как ни считай, хоть по боковому, хоть по главному фасаду. А теперь выходило, что все не то и не так, чем и как казалось раньше. Еще Феликс увидел, будто по коридору снуют какие-то фигуры, или тени, говоря осторожно – не вполне похожие на человеческие. Однако едва он обратил на них внимание, как все исчезло.

– Э-э-э… – потянулся пораженный невидалью Нетрой к администратору. Он все пытался сформулировать вопрос, но попытка явно не задалась. Слова путались и не проявлялись. Он протянул к женщине руку и стал покачивать открытой ладонью, помогая процессу вербализации своих подозрений, и тогда она сама поспешила к нему на помощь.

– Да, – успокоила она его. – Все именно так, вам не показалось.

– Но как такое может быть? Почему?

– Так уж сложилось исторически, изначально. Я вам сейчас все расскажу. Когда-то этот участок Магистрали строили выходцы с Северо-Запада России, с Прионежья. Кондопога, Приозерск – оттуда. Среди них, к слову, был мой прадед. Они же заложили здесь поселок. И первое, что было построено, это барак, место, где жить самим. Барак тот простоял недолго, поскольку был деревянным, и вскоре сгорел. На его месте возвели новое двухэтажное здание, специально для которого завезли по готовому участку дороги материалы. В том здании было все, склады, магазины, даже баня, и много еще чего. Столовая, вот. Клуб – ну, все. Общественно-культурный центр поселка, что ты! А на втором этаже – общежитие, после оно превратилось в гостиницу. Которую называли, сначала в шутку, а после и всерьез, вполне даже официально, Мань-гора. Чтобы, значит, название напоминало об оставленной родине. Даже поселок хотели так назвать, да начальство воспротивилось, у них на картах уже значился другой заголовок. Вот этот самый Загубинск. Тоже, знаете, такое себе название…

– Постойте, а не та ли это Мань-гора, про которую говорится: «Чтоб тебе Мань-гора приснилась»?

– О, откуда вы знаете?

– Так, случайно, прочитал где-то. Есть еще другая поговорка: продай собаку, а за расчетом приходи завтра на Мань-гору. Но ведь на Мань-горе живет всякая нечисть? По слухам? Нет?

– У нас с этим все в порядке – если вы на это намекаете. Просто наличествуют некоторые особенности, которые, кстати, не все и замечают.

– Что же произошло дальше?

– А что дальше? В таком виде, который я вам описала, Мань-гора простояла целый век. И еще бы стояла, потому что жители города уж очень любили это место. Было здесь весело, да, могу подтвердить лично. Но когда построили новый вокзал, власти решили и Мань-гору осовременить, перестроить ее в гостиницу. Решили – и сделали. Снесли все ненужное, все внешние пристройки, взамен же надстроили еще один этаж, оштукатурили, и получилась гостиница «Люкс».

– Мне показалось, стены кирпичные.

– Показалось.

– Но получилось, как водится, не так как мнилось?

– Не совсем так. Нет, снаружи все люкс. И ресторан внизу, и третий этаж гостиницы – тоже люкс. Но второй этаж изнутри так и остался Мань-горой. В некотором смысле. И никто не понимает, как, почему, и что с этим можно поделать. Оказалось даже, что ничего нельзя поделать. Нет, здесь, как и везде в гостинице, полный сервис и уют, но, сколько здесь комнат, простите, точно не знает даже администрация. Здесь как бы есть еще одна гостиница в гостинице, и кто в ней проживает, кто в ней заправляет – неизвестно. Поэтому тут иногда встречаются весьма странные постояльцы. Никому от них вреда не бывает, но все же, на всякий случай, в правилах проживания есть отдельный пункт, как раз номер 13, по которому проживающим запрещается посещать другие номера. Особенно номера незнакомцев.

– Вот как! Это, знаете…

– Не опасно, всего лишь предосторожность. Однако, как и во всем, есть и свои плюсы.

– Какие?

– Например, когда нам не хватает своих мест, мы спокойно занимаем, или арендуем, у той стороны столько, сколько нужно. И никто нам ни разу не отказал.

– Понятно, – протянул Нетрой. Мало что ему было понятно, на самом деле, но вот задуматься над чем, да, было. Воображение привычно заработало.

– А городское начальство в курсе? – спросил он скорей по инерции.

– Руководство не против. Но, сами понимаете, до тех пор, пока все тихо. То есть, пока нет нежелательной огласки. Послушайте, – администратор доверительно коснулась его руки, лежавшей на стойке, – я вам рассказала все это лишь потому, что вы и сами Мань-гору увидели. Другие же, уверяю вас, не заметят ничего. Обычно никто ничего не замечает, вы, если честно, первый такой глазастый из гостей оказались. Для других у нас тут просто идет кой-какой ремонт, готовимся к отопительному сезону. Ведь скоро осень, значит, похолодает. Поэтому, прошу вас, не пугайте остальных, кто не в курсе, ладно? Ничего никому не рассказывайте. Не подводите меня. Прошу вас!

– А что, могут быть неприятности?

– Еще какие!

– Я вообще могила!

– Ловлю вас на слове.

Улыбнувшись в бороду, как он умел, неотразимо, Нетрой хотел было заняться заполнением карточки прямо здесь, не отходя от стойки, когда заметил, что справа от него, занимая весь угол помещения, выгорожен отдельный кабинет. Если вдуматься, кабинет был здесь всегда, но внимания на него он почему-то не обращал – как и на коридор. Очередная несуразность Мань-горы. Интересно, много будет еще таких неожиданностей? Дверь в кабинет располагалась тут же, рядом со стойкой, на табличке на ней значилось:

Директор

Нефертитюк

Нина Федоровна 7.00 – 19.00

Эвелина Висбальдовна 19.00 – 7.00

Нетрой снова кое-что вспомнил, поэтому указывая на дверь, сказал:

– Помнится, писано где-то, что были Мань-гора и Хиж-гора, две сестры пекли на них блины, и с горы на гору перекидывали…

– Вы все понимаете, – кивнула в ответ администратор. – А потом одна из них продала собаку…

Ни черта я не понимаю, подумал Нетрой раздраженно. Какой-то слом реальности происходил совсем рядом, а ему такое не нравилось. Он вообще-то любил, чтобы фантастика была отдельно, а жизнь и реальность тоже отдельно, и чтобы одно с другим никак не смешивалось. Он тут же хотел было изречь свое любимое «Вот не пойму!», и потребовать дополнительных разъяснений, но потянулись к стойке с оформленными карточками прибытия его спутники, поэтому ничего он не сказал, только подумал то самое: вот не пойму!

Алексей Загул заполнил сразу две карточки, в одной значился А. Загул, в другой же указывался некто Алексей З.

– Этих господ просьба разместить в одной комнате. Прошу прощения – в отдельной комнате, – сказал он, подавая бумаги администратору.

– Хм, – призадумалась женщина. – Видите ли, мы собирались всем вам предоставить отдельные номера. Исключение составляют супружеские пары, им может быть предоставлен двухкомнатный номер. Как я понимаю, супружеская чета только одна, и это господа Клер?

– И что?

– Я вам объясняю. Просто у нас сейчас нет дополнительных двухкомнатных номеров. Но есть возможность выйти из ситуации иначе.

– Например, как?

– Например, мы предоставим господам, – она заглянула в карточки, – Алексею З. и А. Загулу номер с большой двуспальной кроватью. Как вы думаете, этого будет достаточно?

– Думаю, да. Думаю, вполне достаточно, – согласился Алексей. И, совершенно неожиданно, густо покраснел.

– А ты, собственно, кто из них будешь, Алексей З. или А. Загул? – стоявший рядом и безмятежно наблюдавший за комбинированием младшего партнера по покеру, Нетрой включился в диалог. – Проясни ситуацию, Леша, будь добр, а то мы тут совсем запутались.

Столпившийся вокруг люд захохотал.

– Двуспальная кровать – это мечта! – протянул томный Кристиан Клодница. – Найти себе подружку, и можно не вылезать из нее, пока вагон на ремонте.

– Кого вы имеете в виду – из нее?

– Не надо пошлостей!

– Так Лешику и искать никого не нужно, он уже не один, – заметил Геннадий.

– Смотрите, Лешенька, осторожней! А то ведь, придет серенький волчок и укусит за бочок, – погрозил пальцем Фрэнк. – Волчок к слову, всегда приходит к самым хитрым.

– По этой причине ему никакой зверь не страшен. Можете за него не волноваться.

– Идите к черту, кретины, – заявил Алексей с каменным, хоть и алым лицом. Судя по всему, зубоскальство партнеров его нисколько не задевало.

– Пойдемте, господа, я покажу вам ваши номера, – предложила администратор.

– Обед в два часа, внизу, в ресторане «Витязь!» – объявила Агафья Борисовна. – Приходим самостоятельно.

– Так нас еще и кормить здесь будут? – притворно удивился Клодница.

– А куда деваться? – развел руками Борисфен Нифонтович. – За счет фирмы.

Комнату свою Нетрой, вопреки обыкновению, не осматривал придирчиво. Мельком, заглянул в ванную, сунул сумку в шкаф и успокоился. Впервые за долгие годы, его все устраивало. А верней, ему было все равно. Имелась такая мысль, поработать, и, кстати, давно уже хотелось. И нужно было. Правила «роман в три месяца» никто чай не отменял. Да и как его отменишь, иначе ведь не прожить. Привычка, выработанная годами. Где бы Феликс ни оказывался, в любой ситуации, он всегда использовал каждую свободную минуту, чтобы набрать в редакторе кусок текста. За исключением, естественно, тех отрезков времени, которые отводились на то, чтобы набраться впечатлений – без них ведь тоже не обойтись. Но когда текст печатался, он выстреливался точно из пулемета. И то ведь, чувства, эмоции, образы, слова и фразы должны подаваться бесперебойно, как патроны. Но, похоже, не в этот раз. Здравая мысль вяло шевельнула хвостом и уснула – до более удачных для себя времен. Когда они настанут. Если. Он подошел к окну и, глядя, как мимо по Магистрали проносятся поезда, под аккомпанемент их гудков и грохота, стал предаваться совсем другим размышлениям.

Он думал о том, что точно так же, как и эти поезда, проносится мимо жизнь. Причем, не важно, кем ты себя ощущаешь, сторонним наблюдателем или пассажиром шикарного экспресса. Картинка из окна вроде другая, а итог тот же. Не успеешь оглянуться, как окажешься на полустанке, тихом и заброшенном, затерянном среди туманов. И вот что тогда? Что будешь делать, чувствовать, о чем думать? Кто там тебя встретит? Кого встретишь ты? Такие вопросы он задавал себе в последнее время все чаще. То ли возраст брал свое, все-таки уже совсем не мальчик, то ли смущали душу некие предчувствия. Раньше он от предчувствий отмахивался, а теперь вот, прислушиваться к ним стал, понять желал, для чего ни и на что указывают. Да, знать хотелось, что там, впереди, а соответствующей картинки пока не было.

А еще он подумал, что жизнь устроена все-таки странно, кто бы что ни говорил. Скорей всего, тот, кто утверждает, что жизнь проще соленого огурца, на самом деле ничего не видел, не знает и не понимает. Потому что она, если не закрывать на нее глаза, а, наоборот, смотреть внимательно, всегда преподносит чудеса – не чудеса, но всякие сумасшедшие истории. Вот кто мог знать, что на втором этаже обычного с виду здания скрывается Мань-гора. Да и не то чтобы скрывается – существует. И разве мало, таких домов, по всей Руси раскидано? И не только домов – мест. Сел, городов. Да в любом какая-нибудь чертовщинка творится. Потому как Русь – сказочная, былинная страна. Была такой раньше, есть теперь, и будет всегда.

Он вздохнул от охватившего его чувства. В груди защемило, в глазу защипало. Что за черт? – удивился он собственной чувствительности. Нет, бывало, что и он умилялся всяким там котикам и бантикам, большие люди, как известно, склонны к сантиментам. Но чтобы вот так, по родной стороне затосковать, ощутить ее в себе, как феномен и смысл жизни, это что-то необычное.

Уловив какое-то постороннее движение за спиной, он резко обернулся.

В тесной прихожей, ища выхода, металось какое-то животное, небольшое, размером с кошку или маленькую собаку. Почуяв, что присутствие его раскрыто, а деваться некуда, существо забилось в угол и замерло.

– Ну-ка, ну-ка! – воодушевился Нетрой и, быстро приблизившись к двери, чтобы лучше видеть, включил свет. – Мать честная! – вскричал он, разглядев, кто перед ним. Но для порядка все же спросил: – Ты кто такой?

Прижавшись задом к стене, в прихожей сидела крыса огромных размеров. Ну, как для крысы. А если мерять по кошкам, то вполне себе средняя. Серая шерстка тускло поблескивала, аккуратные треугольные уши прижаты к затылку. Вытянутая морда зверка показалась Нетрою забавной, в целом она была похожа на лицо актера Мкртчяна, помните его нос, огромный, вислый, печальный? Плюс длинные, тоже висячие, усы. Глаза у крысы были абсолютно собачьи, большущие, карие на выкате, и неизбывно грустные. В них собралась, похоже, вся вселенская тоска, какая есть на свете. И еще они свидетельствовали неопровержимо, что крыса все понимает, но, как водится, сказать ничего не может. Неучтенная живность смотрела прямо в глаза Нетрою и мелко била голым хвостом по полу.

– Ты кто такая? – повторил вопрос, изменив на всякий случай указательное местоимение, хозяин, как он считал, номера. Крыса не ответила, но хвостом затарабанила заметно интенсивней. – Уйти хочешь? – спросил Феликс. – Пожалуйста! Он приоткрыл дверь и выжидательно посмотрел на зверя. Тот остался сидеть на месте. – Ладно, – согласился Нетрой, – как хочешь. Но, может быть, тогда ты есть хочешь? Извиняй, друг, в доме шаром покати. Но если ты согласна подождать, я притащу тебе что-нибудь с обеда. Идет?

Крыса в ответ только что не кивнула.

– Вот и хорошо. А мне, кстати, уже пора. В дверях он остановился и, обернувшись, наставил на крысу палец: – Смотри только, не погрызи мне что-нибудь ценное с голодухи. Это понятно?

Нетрой запер номер с крысой внутри и отправился на обед. «Зоошиза какая-то», – идя коридором, бормотал он под нос всплывшее в голове интересное и подходящее к случаю слово. А проходя через холл, увидел, как открылась дверь директорского кабинета в углу за стойкой, и из него вышла высокая, стройная, огненно-рыжая женщина, что называется, пред бальзаковского возраста. Ошеломительно кареглазая, с глазами, напоминавшими светящиеся куски янтаря, и с волосами, собранными на голове в высокую прическу. Красивая, отметил Феликс. Даже легкая россыпь веснушек-конопушек на скулах под глазами ее никак не портила, напротив, прибавляла особого шарма. Вот только что-то, какая-то деталь не то чтобы совсем портила, но как бы смазывала в целом благоприятное впечатление. Лишь оказавшись рядом с ней, наш сетератор уловил, в чем суть, причина этого кажущегося изъяна. Женщина выглядела неуверенной, будто вдруг обнаружила, что находится в незнакомом месте. Вот так, вышла за порог, а там неведомо что. Некая затаенность ощущалась во взоре. Взгляд в себя. Уловив эту уклончивость, постоянно и завороженно будешь следить за ней, поскольку ведь не знаешь, что может за ней последовать. Да, женщина явно переживала о чем-то, может, и сомневалась, а вот в себе только, или во всем на свете – это вопрос.

На ней была строгая, узкая юбка, обвивавшая стройные бедра, и нарядная блузка, а к груди она обеими руками прижимала книгу, как учительница прижимает к себе классный журнал. Но у женщины все же была книга, не журнал, а выражение лица, ее взгляд были такими ищущими, словно ей срочно понадобилось с кем-то поделиться прочитанным и, быть может, заручиться поддержкой. Чем таким она желала поделиться – вопрос еще более интересный, чтобы его выяснить, Нетрой и остановился с ней рядом. Впрочем, не только поэтому. Он вообще не имел такой привычки, проходить мимо красивой отдельно стоящей женщины без того, чтобы не попытаться познакомиться с ней, сблизиться или хотя бы не перекинуться парой слов.

– Мы знакомы? – неуверенно спросила она, когда Феликс притормозил, и ей стало ясно, что объектом его интереса она и есть.

– Еще нет! – довольно нагло заявил писатель. – Но мы быстро устраним это недоразумение. Меня зовут Нетрой, Феликс. А вы, как я понимаю, Эвелина…

– Нет-нет, – быстро поправила его женщина. – Я Нина Федоровна, директор гостиницы. Вы наш новый постоялец, я правильно понимаю?

– Совершенно верно, только-только заселились.

В этот момент из коридора вышел Леха Загул и, пройдя за спиной у Феликса, спустился вниз по лестнице. Тоже на обед отправился, отметил Нетрой про себя.

– Мне кажется, что мы с вами где-то уже встречались, – директор Нефертитюк смущенно улыбнулась и неожиданно поинтересовалась. – Вы здесь один, без супруги?

– Так я вообще-то не женат, – признался Нетрой.

– Ах, как мне вас жаль! – в неожиданном чувстве созналась Нина Федоровна. – И все-таки, где-то мы с вами встречались. Лицо мне ваше знакомо.

Тут Нетрой обратил, наконец, внимание на то, какую именно книгу прижимала к груди госпожа Нефертитюк. Это был недавно совсем изданный его «Целитель», в роскошной супер обложке, на обратной стороне которой красовался собственный его портрет. Тот самый, в три четверти, где он такой задумчивый и в любимом черном берете. Надо сказать, при вскрытии данного факта, екнуло от гордости в груди у Нетроя. Вот она, общенародная слава, подумал он скромно. Внутренне ликуя, но внешне очень сдержанно, он постучал согнутым пальцем по портрету.

– Может быть, отсюда? – спросил он.

– Что? – не поняла Нина Федоровна, и вдруг, встрепенувшись, развернул книгу к себе другой стороной. – Ах! Правда, же! Феликс Нетрой! Как я сразу не сообразила! Просто какое-то затмение нашло. Ах, простите, простите! Знаете, я так люблю ваши книги, я их прочитала все-все. Перечитываю периодически некоторые. И многие – да почти все! – наизусть знаю. «Целителя» только что прочла и, знаете, очень он мне понравился! Хожу под впечатлением. Сильно, сильно. У вас просто волшебный слог! А язык! Ах, какой у вас язык! Тут Нина Федоровна смутилась и совсем порозовела.

Что может быть приятней для писателя? Какую большую усладу можно придумать для его ушей, нежели восторженные отзывы почитательницы таланта? И не в столице, а в каком-нибудь богом забытом медвежьем углу вроде города Загубинска? Нетрой потек…

– Я… Мне…

– Ах, я так хочу поговорить с вами обо всем. Хочу услышать все-все-все…

Из коридора с отсутствующим видом вышел Леха Загул и, пройдя за спиной у Нетроя, спустился вниз по лестнице. Тут в голове у Феликса щелкнуло. Что, опять? Стоп! – сказал он себе. Этого не может быть.

– Простите, – не слишком учтиво прервал он излияния Нины Федоровны, – теперь я вынужден спешить. Как вы смотрите на то, чтобы нам встретиться сегодня вечером, часов, скажем в семь? И тогда я расскажу вам обо всем, а вы услышите все-все?

– Ах, да! Конечно! Обязательно приду. Куда?

– Да, куда… Приглашаю даму на рандеву, сам не знаю, куда, – он улыбнулся, развел руками. – В ресторане? В «Витязе»? Я там, правда, еще не был. Как вам кажется, там вполне цивильно?

– Очень даже. По нашим меркам, просто люкс.

– Вот и отлично! Жду вас вечером.

– Только…

– Да?

– Будьте готовы к небольшому сюрпризу.

– Сюрпризу? Хм. Люблю сюрпризы.

Сговорившись с директором Нефертитюк о встрече, лелея надежду, что встреча перерастет в свидание, Нетрой поспешил в ресторан.

Собственно, люксовский ресторан «Витязь» его не удивил. Но, что гораздо важней, и не разочаровал. То есть, заведение оказалось вполне себе в духе и на уровне времени, только с местной, так сказать, спецификой, которая заключалась, прежде всего, в меню. Нетрой заказал себе жаркое из косули и, пока готовился заказ, осмотрелся. Большой светлый зал ему понравился, в нем плескался свежий воздух, и приятно пахло едой. Что важно, но не всегда бывает. Чтоб ни с кем не разговаривать, он сразу сел за отдельный столик, и теперь наслаждался покоем. Все его спутники, между тем, уже были здесь. В том числе и Леха Загул, что характерно, в единственном экземпляре. Глядя на него практически в открытую, не таясь, Феликс никак не мог сообразить, что же произошло? И произошло ли что-то? А, может, он просто все насочинял? Как-никак, это все же его амплуа – сочинять. Или, может быть, все-таки показалось? Хорошо, если так. Ему, честно говоря, было бы легче и проще считать себя фантазером, чем принять и понять очередной фортель Мань-горы.

А что, как появление Алексея З. и, следом, А. Загула, не странный Лешкин выбрык, не какая-то его никому не понятная комбинация, а вполне себе закономерность? Как, например, существование Нины Федоровны и Эвелины Висбальдовны Нефертитюк? То есть, лишние сущности не плодятся, нет, но то, что двойственно по сути и имеет склонность к раздвоению и обособлению, то получает такую возможность? Раздвоение парных субъектов происходит естественно и незаметно – как и обратное их слияние, стоит только выйти за пределы особой зоны М. Вот, например, Леха, их же было два, он может поклясться в том, своими глазами видел, а теперь сидит, единый и единственный, как ни в чем не бывало щи хлебает.

Загул, действительно, расположился за столом и с гордым видом жевал какой-то хрящик. Розовенький, как часто в последнее время, но вполне себе обыкновенный. Обратив, наконец, внимание на повышенный к себе интерес со стороны Нетроя, он сделал ему глаза. Феликс в ответ махнул рукой и отвернулся.

У окна за одним столиком сидели Лаура и Мария Хо. Лаура, неотрывно глядя на улицу, курила коричневого с золотым позументом Капитана Блэка. Сигарета, зажатая между пальцами правой руки, поставленной на локоть вертикально, испускала к потолку тонкую струйку дыма. Эта рука, ее длинные пальцы, сигарета в них и, далее, сизая полоска дыма составляли вертикальную доминанту интерьера. По залу разливался тонкий, дурманящий аромат кофе, смешанный с резким, хлестки запахом табака. Нетрой почувствовал укол от того, что Лаура не смотрела в его сторону. Зато Мария улыбнулась и махнула ему. Ну, хоть что-то, подумал он.

Поев с неожиданным удовольствием принесенное вскоре жаркое, правда, чертовски вкусное, он попросил принести хлеба и сыра. А что еще? Откуда ему знать, чем питаются крысы?

Глава 5. Солнце и Луна

Вернувшись в номер, Нетрой не обнаружил в нем крысу. Проверил по всем углам, заглянул под мебель – нет нигде. Убежала, сцуко, подумалось. На мгновение он ощутил нечто, похожее на разочарование, но потом пожал плечами и постарался выкинуть из головы. Нет, значит, нет. Значит, и не нужно было. Пройдя к столу, он положил на него принесенный сверток с едой. Хлеб с сыром, к слову, вполне свежий и ароматный, так что, возможно, он еще и сам все съест. Да не возможно, а именно так и будет. Вот поработает, устанет, как следует, проголодается и подзакусит. И выдумывать больше ничего не надо. Разве что, чаю еще где раздобыть.

Да, сегодня он собирался еще поработать. А чем прикажете заняться? В этой, гм, дыре? Скукотища! Даром, что Мань-гора. Но, как известно, лучшее лекарство от скуки – работа. Кстати, про Мань-гору у него, похоже, кое-какая история складывается, кое-какой сюжетец завязывается. И надо бы его зафиксировать, чтобы не забыть, не потерять. А то ведь, как оно бывает? Мысль приходит, воодушевляет, а потом так же без предупреждения исчезает, не оставляя после себя ничего, кроме разочарования и обиды. И злости на себя, за то, что не удосужился сделать зарубку. Поэтому, пока мысль еще теплая, самое главное вовремя ее что? Зафиксировать, как и было сказано.

Собираясь с мыслями, он отошел к окну. Там по Магистрали как раз пролетал очередной состав, а когда, отгрохотав, он затих вдали, Феликсу вдруг почудилось, что в комнате он, похоже, все-таки не один. Прислушавшись, он уловил, что откуда-то доносится явное, хоть и тихое, хрум-хрум. И тут его осенило, что и где это может быть. Шкаф! В шкафу же он не посмотрел!

Он быстро пересек комнату и резко распахнул дверцу. Есть!

В пустом объеме, на единственной занятой его сумкой полке сидела, вытаращив глаза, застигнутая врасплох крыса. Судя по обгрызенному боку, кофр ей вполне пришелся по вкусу.

– Ах, ты ж, сцуко! Тварь! – вскричал обуянный гневом Нетрой, и схватив, точно кошку, крысу за загривок, вытащил ее наружу. Потряс этот тяжеленький мешок с нагулянным жирком и костями.

Что интересно, крыса не сопротивлялась, не выкручивалась, не брыкалась и даже не пыталась укусить за руку предержащую. Вообще, не то, что не выглядела опасной, но и никак не протестовала против своего подвешенного арестантского положения. Безвольно свесив лапы, хвост и усы, она снизу вверх смотрел на Нетроя своими печальными, совершенно собачьими, глазами и как бы говорила: делайте со мной что хотите, я вся ваша. То есть, по факту, вину свою в содеянном признавала безоговорочно.

И тут под напором безудержной печали этих глаз вновь что-то щелкнуло в душе у Феликса, и вся злость его растаяла без следа. Он, блин, уже начинал привыкать к этим щелчкам.

– Ну, что же ты, дура? – пробасил он почти ласково. – Ведь я тебя просил по-человечески. А ты? Иди-ка сюда.

Он перенес крысу в другой конец комнаты и водрузил прямиком на стол, на котором она тут же распласталась жирной аморфной лепешкой. Развернул перед ней бутерброд. Не понимая, что происходит, а, может, просто не веря своему счастью, крыса глядела на Феликса вопросительно. Что, это все мне? – как бы говорила она. Но сквозила в ее взгляде и надежда, которую человек немедленно оправдал, придвинув еду ей под нос.

– Ешь, дура, ешь!

Сначала несмело, а дальше все более воодушевляясь, крыса принялась за трапезу.

– Эх, животина, – вздохнул Нетрой. – Ишь, тоже проголодалась, тварюга. Неожиданно для себя самого, он протянул руку и погладил зверя по спине. Мех был густым и мягким, хотя все же жестче кошачьего. От прикосновения крыса вздрогнула, скосила глаза, но есть не прекратила. – Ешь, – повторил наказ Нетрой.

Он вернулся к шкафу и, вытащив сумку на свет, оценил ущерб. В принципе, ничего страшного. Возникнет желание, можно починить. С заплатой будет выглядеть даже прикольней. А, с другой стороны, он же все равно хотел сумку менять, – вот, теперь точно есть повод. Вынув из сумки ноутбук, он закинул ее обратно на полку, а сам присел на кровать, перед тем сложив подушки у стены так, чтобы было удобно откинуться спиной.

Ну, можно начинать.

Лэптоп на коленях – он всегда так работал.

Открыл папку с набросками сюжетов, завел новый документ, обозвав его «Мань-гора». Закрыв глаза, скомпоновал в голове материал в нужной последовательности и, следуя ей, принялся излагать, то есть фиксировать, события последних дней и мысли, которые в связи с ними его посещали. Про гостиницу «Люкс», про директора ее Нину Федоровну. И про обоих Загулов – Загула А и Алексея З. Увлекся, расширил допуски, добавил вспыхнувшие по свежим впечатлениям эпитеты и метафоры. Увлекся еще. Сквозь обморок работы уловил, как с тяжелым шлепком спрыгнула со стола крыса, сначала на стул, потом непосредственно на пол. Шлепок и еще шлепок. Потом почувствовал, как кто-то трется о его ногу, не переставая печатать, глянул мимо клавиатуры – она! Крыса! Как собака, чтоб я сдох!

Потом увидел, как она, царапая лапами, тяжело забралась на кровать и осторожно, дискретными движениями, прижалась к его боку. А потом… Господи! Она положила голову ему на бедро! Горячая. Он ощутил пульсацию ее теплоты. Кому рассказать, не поверит. Да, собственно, он и сам не верит. Насочинял, ага. Волшебная сила искусства.

Нетрой как раз описывал чету Клер в интерьерах и обстоятельствах «Мань-горы», когда в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул он, не переставая набирать текст. – Не заперто!

Дверь сию секунду отворилась, и в комнату, сияя свежевыбритым лицом, располагая и пленяя благородной его открытостью, вошел Борисфен Нифонтович. Материализовался.

– Ну, конечно! – констатировал он. – Чем еще писатель может заниматься? Он пишет!

– И с этим не поспоришь! – откликнулся Нетрой. – Летчик летает, банкир делает деньги, а писатель пишет. Даже если он сетератор. Каждый исполняет свое предназначение.

– Золотые слова!

Господин Клер утвердился в центре комнаты. Как всегда, элегантен – свежая сорочка, костюм, источает запах дорогого одеколона. Руки, откинув полы пиджака, сунул в карманы, за щекой традиционный леденец- барбариска.

Крыса, боясь чужого, прижалась к Нетрою, тот, в свою очередь, помогая ей с маскировкой, растопырил руки, прикрыл ее локтем. Получилось удачно, Борисфен Нифонтович ничего не заметил.

– Я чего пришел, – объяснился он. – Может, этсамое, на экскурсию смотаемся?

– Куда еще? Здесь есть, на что посмотреть?

– Конечно, есть. Конкретно сейчас предлагаю съездить на речку Загубинку. Вот на нее действительно стоит посмотреть. Тем более, если прежде не видел.

– Что, большая река?

– Река небольшая, но это, ужасно извилистая. Загубинка же! Хотя, я ее назвал бы Завитушка, или, к примеру, Завитинка. Ну, сам увидишь.

– А кто нас туда отвезет?

– Знакомые. Друзья даже.

– У тебя есть здесь знакомые?

– Да где их у меня только нет! – рассмеялся господин Клер. – В любом городке, на любой станции на Магистрали мне, этсамое, достаточно пробыть час, и там, будь уверен, найдутся мои друзья. Или знакомые.

– Та-а-ак. Издержки профессии?

– Можно и так сказать. Ну, что, едешь? В машине как раз одно место свободное, для тебя.

– А Агафья Борисовна.

– Да ну ее! Для Агаши нужно отдельную машину заказывать. Давай, решайся. Только быстро, а то время уже к вечеру…

Эх, заманчивое предложение. Но у Нетроя было правило: работа прежде и превыше всего. Кроме того, что-то его останавливало. Ах, да, сегодня же у него свидание с директрисой. А эти поездки он знает, никогда из них вовремя не вернешься. И, кстати, крыс отчего-то сжался в комок, задрожал. С чего бы это?

– Слушай, – предложил он альтернативу, – давай завтра? Можем прямо с утра, после завтрака.

Борисфен Нифонтович цыкнул.

– Не-а, – сказал. – Завтра машины не будет. Машина есть сегодня. Сейчас.

– Значит, не повезло, – вздохнул Феликс. – Нет, правда, прости, но мне нужно работать. Я если сел за рукопись, то не встану из-за компьютера, пока последнее слово не запишу.

– А, ну смотри. Мое дела предложить, твое, этсамое, отказаться.

– Вот именно.

– Ладно, тогда завтра придумаем что-то еще.

Господин Клер ушел, и, едва захлопнулась за ним дверь, крыса сразу расслабилась. Нетрой погладил ее по теплому боку.

– Ну, ничего, ничего, – сказал. – Успокойся.

Закончив через некоторое время с фиксацией сказочного сеттинга «Мань-горы», Феликс обратился к тексту своего нового романа. Перечитав три последних абзаца, он легко включился в работу и продолжал ее до самого ужина. Прервался лишь, когда в комнате совсем сгустились сумерки. Тогда он закрыл лэптоп, пошутив попутно в сторону пригревшегося у него под боком и разоспавшегося крыса: ноутбук закрыл, рабочее место убрано. Тот один еще не слышал эту бородатую шутку. Да, несведущий слушатель самый благодарный.

Осторожно сняв голову крысы с собственного бедра способом выскальзывания из под нее, Феликс встал и зажег в номере свет. Спрятав компьютер в сумку, он принял душ, после с удовольствием облачился в свежую рубашку. Перед уходом придирчиво рассмотрел себя в зеркало, разгладил и умастил бороду туалетной водой и только после этого отправился в ресторан.

Конечно, проходя через холл, он зацепился взглядом за закрытую дверь директорского кабинета и мгновение раздумывал над тем, а не зайти ли за ней прямо сейчас, но быстро понял, что не стоит торопить события, и что пусть все идет, как идет. Надо оставить за дамой право самой решать, когда и куда приходить. Да, и приходить ли вообще.

В ресторане по случаю субботнего вечера было полно народа, шумно, звучала музыка. Ярко горели люстры, свет их, дробясь в хрустале на сегменты и гранулы, здесь и там вспыхивал неожиданными радостными феноменами. Стоя на пороге и оглядывая копошащийся зал, Нетрой вдруг забеспокоился, что в выходной здесь может просто не оказаться вакантных мест. И так оно, собственно, и выглядело, но откуда-то из переливчатого сумрака вынырнул метрдотель и, пригласив следовать за собой, провел его к удобному и, главное, свободному столику на двоих.

– Пожалуйте! Здесь вам будет удобно? Все хорошо? Хорошо…

Мэтр принес меню и с полупоклоном растворился в череде мгновений.

Нетрой, окруженный световыми пятнами, остался дрейфовать по вечерней реке совместно с зыбким островком стабильности, коим, как ни странно, являлся этот утлый, укрытый белоснежной скатертью, челн. Стол – челн. Ему показался забавным этот возникший из ниоткуда образ. Спорный, возможно, но вместе с тем достаточно верный. Ведь стоило стол снести неожиданному шквалу, что, к слову, очень легко устроить, очень, просто дунуть на него сильней, и все, – как строй вещей тут же нарушится, полетит к чертям, в тар-тарары. И прощай равновесие. А пока он здесь, сказочный остров, и никуда не пропал – можно наслаждаться. Помимо всего прочего, местом у эстрады. Которой, кстати, при дневном посещении заведения он, почему-то, не заметил. Видимо, Мань-гора творила свои незаметные фокусы и на первом этаже тоже.

Удивительно, но здесь играл живой оркестр, составленный, похоже, из музыкантов ссыльно-поселенцев, – или как это называется. Мелькнула такая мысль, и, ухватившись за нее, он подумал, что она верна, что так, скорей всего, и есть. Ведь в окружавших городок лесах, насколько он знал, располагалось несколько арестантских зон, сидельцы в которых работали на рудниках и лесоповалах. Эти городки с жизнеутверждающими названиями: Вольный, Веселый, Радостный… Свободный! Ха! Он стал смотреть на окружающее под другим углом. И, надо сказать, окружающее от этого только выиграло. Образ серой скучной обыденности растворился, и сквозь приоткрытую дверцу в реальную жизнь повеяло романтикой, опасностью, приключениями. И страстями, конечно.

Да, насколько он мог судить, музыканты в ансамбле собрались преотличные. Старый сухонький пианист – птичий профиль в больших очках, – не обращая на зал внимания, перебирал аккорды, каждый из которых отзывался в душе сладкой болью. Невероятно! Как ему это удается? Потом, сложенная из уцепившихся друг за друга нот, потекла мелодия, ее подхватили – подключились другие музыканты. Тогда из-за столика встала хрупкая женщина с нервным лицом, поднялась на эстраду и, поймав микрофон рукой, запела. И все, душа Нетроя, как привязанный к самобеглой коляске воздушный шар, унеслась за этим чуть хрипловатым и таким на удивление сильным голосом. Он слушал, едва различая слова, и думал о чем-то своем, вспоминал, что было или не было в его судьбе, а, может, просто размечтался, поэтому не сразу заметил и осознал, что больше не один.

Женщина смотрела на него вопросительно. Феликс едва узнал ее, но, сказалась выучка, повинуясь инстинкту, вскочил, предложил даме стул, помог сесть.

– Кто вы, незнакомка? – нисколько не покривив душой, спросил он, устроившись напротив. – Я вас знаю?

Женщина усмехнулась. Перекинув ногу на ногу, она спокойно смотрела на явно сбитого с толку мужчину. Это было забавно, он такой большой, уверенный в себе, и вдруг засуетился. Но было, черт возьми, от чего. Да, Феликс смотрел на нее изумленно и, как говорится, узнавал и не узнавал. Еще бы, ведь на каждую деталь ее облика имелось свое возражение. Взять хотя бы гордую посадку головы, и эту длинную шею, как у египетской царицы, той самой, да. Откуда это? Лицо, кажется, то же, да, но почему тогда глаза такие темные и смотрят так уверенно и властно? Прическа узнаваема, вроде бы, но откуда этот локон у виска? Завлекалочка, а? Ведь он не случаен. И, кстати, почему волосы теперь цвета воронова крыла? А руки? Эти цепкие пальцы с ярким маникюром? Нет, маникюр, конечно, можно сделать за полчаса, но это все равно другие руки и другие пальцы. Хороши также грудь и улыбка.

– Нина Федоровна, я вас не узнаю, – выразился, наконец, Нетрой со всей куртуазной определенностью.

– Начнем с того, что я не Нина Федоровна, – прояснила статус кво женщина. Голос ее также звучал иначе, более глухо и завораживающе. Сексуально.

– Ах, да, вы, значит, Эвелина Висбальдовна! – сообразил Феликс. – Как интересно.

– Не знаю еще, интересно ли. Не уверена. Хочу, чтобы вы сразу поняли, я не Нина, я ваших книг не читала, мне, условно говоря, на них плевать. Меня по жизни интересуют другие вещи.

Нетрой несколько ощелемленно смотрел на Эвелину Висбальдовну, не в силах объяснить этой трансформации.

– Зачем же вы пришли? – спросил он.

– Потому что мое время, – отрезала директриса. – К тому же, не каждый день в наш город приезжает известный писатель.

– Нет ли здесь противоречия с тем, как вы выразились про книги этого писателя?

– Никакого. Книги книгами, но… Скажу так, человек, написавший столько книг, пользующихся популярностью, не может быть не интересен. Меня привлекает именно интересный человек. Надеюсь, я не разочаруюсь. И давайте уже начнем. Ведь мы за этим здесь, я правильно понимаю? Начать и кончить.

– Вне всяких сомнений, Эвелина Висбальдовна. Но что Нина Федоровна? Хотелось бы, все же, узнать, что с ней?

– С ней все в порядке, не волнуйтесь.

Глядя в упор, она чуть качнула головой, и тут он узнал этот взгляд, этот голос, и, собственно, эти слова. Они никогда не менялись, кто бы их ни воспроизводил, каким голосом бы не произносил.

– Стерва, – сказал он ласково, с улыбкой, похожей на оскал. – Стерва.

– Ну, наконец-то! – хохотнула Эвелина, запрокинув голову. – Признал! И махнула рукой, подзывая пробегавшего мимо официанта. – Человек!

– Что будем пить? – поинтересовался Феликс, когда они заказали еду.

– Ты пей, что хочешь, а мне чего-нибудь сладенького. Я же девочка, как-никак.

– Как-никак, – согласился кавалер. – Тогда что, десертное вино?

– Нет! Никакого вина. А вот у них есть сладенький виски, Jim Beam Red Stag, очень он мне по нраву пришелся. Прямо на душу ложится, как лоскут шелка. Предпочитаю его.

– Хм… Надо же, какие тут у вас деликатесы встречаются.

– И не только такие. К сожалению, не могу от них добиться, чтобы лед подавали к вискарю. Зимой еще как-то получается, зимой со льдом проще, а летом – хоть тресни!

– Ну, летом! Летом и в Москве льда не найти. И в Сальви!

– Ладно, мы не в Москве, и не в Сальви-Крусе. Мы здесь и сейчас, и наслаждаемся жизнью.

– Выпьем!

– За знакомство!

– И за проникновение в суть.

– Гм, так сразу за проникновение?

– В суть!

– Это что, такой писательский тост?

– Именно.

– Ладно, не возражаю. В суть так в суть.

Они выпили.

– Ух, ты! Отличная вещь, слушай! – похвалил Нетрой виски. – На что уж я не люблю сладкого пойла, а это просто-таки годное. Не столько сладкое…

– Я же тебе говорю! Эвелина Висбальдовна плохого не посоветует.

– Слушай, хочу тебя спросить… Мне просто интересно. Ты всегда так легко сходишься с мужиками? Ну, в смысле, мы ведь с тобой совершенно не знакомы.

– Нет, не всегда. Но сегодня случай особый.

– Чем же он особый? Ведь, как говорится, мужики есть мужики… Им, то есть, нам на сантименты чаще всего наплевать. Нам одного подавай.

– Это верно. С этим даже и спорить не стану. Нам ведь тоже одного подавай. Или не одного. Но дело в другом.

– Да, в чем?

– В обычные дни здесь и выбрать не из кого. Либо военные, либо уголовники. Первые всегда заняты, вторые свободны, пока на свободе. Скукота.

– Так почему бы не уехать отсюда?

– Я же сестру не брошу.

– Вместе с ней.

– Вот в этом-то и проблема. Я не могу с ней, я не могу без нее…

– Странно, мы разговариваем, как будто давно знакомы.

– Я тебя знаю. Ты Феликс Нетрой.

– Я не об этом.

– А о чем тогда? Кстати, можешь звать меня Эвой.

– Эвой? Ты – Эва? Не могу о себе сказать того же. В смысле, я не Адам.

– Нет, ты не Адам…

Так, мирно беседуя, перекидываясь словами, полными, как им казалось, сокровенного смысла, они постепенно, но неумолимо, накачивались виски. Собственно, они оба были довольно крепки по части выпивки, поэтому не об опьянении речь, оно, если имелось, так незначительное. Речь о переходе в иное состояние сознания, которое сродни просветлению, когда смыслы приближаются, становятся выпуклыми, почти осязаемыми, когда кажется, что еще одно усилие, и все тайны раскроются, станут доступны и понятны. Пространство вертелось вокруг них блистающим коконом. Порой Нетрою казалось, что они находятся внутри елочной игрушки, огромного зеркального шара с блестками, за тонкими стенками которого взлетали салюты и вспыхивали прожектора. И, что удивительно, ощущение приближения праздника, главного события ночи, нарастало. Казалось, еще немного, и что-то прекрасное, сказочное неминуемо произойдет. В эти волшебные мгновения они ощущали почти мистическое единение, будто кружились, взявшись за руки, глядя глаза в глаза. Это был их отдельный мир, в пределы которого кроме них никто не мог проникнуть.

Пока один все же не смог.

Откуда ни возьмись, появился в своей железнодорожной тужурке Елистрат Дролов. На взводе. Зол. Воспаленный глаз жжет, порождая дымы и всполохи.

– Изменяешь! – без предисловий и прелюдий начал он прямо с обвинений.

– Извини, Елистратушка, сегодня не твой день, – откликнулась Эвелина Висбальдовна.

– И ночь не моя?

– И ночь не твоя.

– Вот увидишь, тебе не понравится.

– Не попробуешь, не узнаешь.

– Лучше меня не найдешь!

– Мне известны твои достоинства.

– Но тебе подавай большего, да?

– Другого подавай. Иногда ведь и головой работать нужно, Елистрат. Ради разнообразия.

– Ты…

– Не говори того, о чем завтра пожалеешь.

– Я…

– Довольно, Елистрат, уходи!

– Сука!

В этот момент Нетрой стал тяжело подниматься из-за стола, но Эвелина властным мановением руки его остановила. За спиной у сраженного презрением Дролова возник метрдотель и положил руку ему на плечо. Елистрат резким движением ее сбросил. Выставил показавшийся невероятно длинным указательный палец в сторону неверной своей любовницы и, покачивая им, повторил веско:

– Сука.

После чего повернулся и, раскачиваясь и оступаясь на негнущихся ногах, ни на кого не глядя, никого не замечая по пути, удалился.

– Ты чего полез-то, гусар? – спросила Феликса Эвелина, когда сверкающая сфера вновь замкнулась вокруг них и понемногу начала раскручиваться.

– Так он же это, сукой тебя обозвал!

– Но ведь это правда, – улыбнувшись, она накрыла горячей ладонью его нервически подрагивавший кулак. – Я и не скрываю.

– Только не при мне, – заявил он ультимативно.

– Я не давала тебе такого права, лезть за меня в драку.

– Ну, это право у меня от рождения. В драку мне ничьего разрешения не надобно.

Эвелина внимательно посмотрела ему в лицо. Похлопывая его по руке, с внезапным облегчением почувствовала, как, расслабляясь, распускается кулак в ладонь.

– Скажи, – спросил он медленно, – зачем тебе это?

– Что именно?

– Этот Дролов. Я понимаю, он горд тем, что покорил такую женщину. Богиню! Но тебе-то что? Ведь ты выше его на голову.

– Если ты не понял, когда Елистрат намекал на собственные достоинства, он не рост имел в виду. Ну, что, пошли к тебе? А то что-то здесь уже не то…

Прихватив по пути приготовленный мэтром пакет с провизией, они по пустынной, освещенной голубыми и оранжевыми фонарями площади перешли в гостиницу.

В номере, увидев вытаращившую на нее глаза крысу, Эвелина Висбальдовна ни капли не удивилась, и уж тем более не испугалась.

– Я смотрю, вы уже познакомились, – только и сказала она.

– Забавная зверушка, – поделился наблюдением Нетрой. – То есть, я так понимаю, что она для тебя не новость?

– Нет, конечно. Я ведь директор, ночной, должна быть в курсе всего. Но, боюсь, ей пока придется посидеть в шкафу.

– Только не в шкафу!

– О, я вижу, знакомство состоялось даже более близкое, чем можно пожелать. Что ж, в таком случае, пусть побудет в коридоре. И, приоткрыв дверь, она выпустила крысу, которая безропотно, понурив голову, вышла наружу. – Смотри тут в оба! Если что – скребись, – наказала Эвелина вновь назначенному часовому. – Внешний пост нам не помешает, – закрыв дверь, сказала она Нетрою.

– Мы чего-то боимся? – полюбопытствовал тот.

– Кто его знает! – воскликнула Эвелина Висбальдовна. – Береженного, как говорится, и крыса охраняет.

– Не слишком ли ты к ней сурова?

– Ничего, ей не повредит. И эти глаза ее! Не выношу, когда она так на меня смотрит. Не расслабишься.

– Сюр какой-то! А почему вы тогда их не выведете? Всех, как класс? Как ни крути, а крысы в гостинице… Грызуны, разносчики и все такое?

– Во-первых, у нас отель, а не гостиница.

– О!

– Да. А, во-вторых, это же Мянь-гора! И крысы здесь как бы не вполне крысы. Ну, что говорить, ты ее сам видел! К тому же, никто пока не жаловался. Вот у тебя жалобы есть?

– Нет. Жалоб нет. Какое-то воспоминание, что-то недавнее всколыхнулось в его памяти, но он не успел ухватить его за хвост, упустил. И махнул рукой: теперь не важно.

– Нет, значит, нет, значит, и реагировать не на что, – продолжила Эвелина. – Вообще-то говоря, жалоба – это универсальный двигатель гостиничного бизнеса. Но пока их нет, лучше ни во что не вмешиваться. Логика перемен, если она есть, сама себя проявит. И вот тогда – не зевай! Ладно, не будем терять времени. Ночь, как и жизнь, коротка. И она махнула рукой по-кавалерийски: – Наливай!

Они выпили сладкого ароматного виски, а потом выпили еще, и после, стараясь не растерять, не дать рассеяться этому ощущению хмельной сладости, в предвкушении наслаждения еще большего, позволили подхватить себя всегда неожиданному, вечно новому танцу любви. Они кружились, сливаясь телами, и их одежды, подхваченные этим безумным вихрем, разлетались по комнате, словно лепестки цветка, или чешуи ставшей тесной обертки. Они соединились еще до того, как оказались в постели, ну а уж там удержу им не было никакого, как не было предала и их фантазии.

После, лежа опустошенный, выпитый до последней капли, то погружаясь в волны забытья, сладостного и тягуче-обволакивающего, будто восточная халуа, то выныривая на поверхность умиротворенного сознания, Феликс понимал, что фантазии, им осуществленные, были не совсем и его. И это было странно, странно… И так же прекрасно. Прекрасно! Он думал, что быть инструментом не так уж плохо, когда воля и желания твои совпадают с волей и желаниями того, кто в качестве инструмента тебя выбрал и взял в руки. Не буквально, конечно. Хотя и буквально – тоже.

Позже, успокоившись и утихомирив сердце до того, что его биение в груди слышалось ему, как стук в пустой ночной комнате, гулко, редко и неузнаваемо, он лежал, прижавшись к теплому боку Евы, и наблюдал, как, подхватив, несет их полноводная река жизни. Уносит неведомо куда. Тайна собственного предназначения завораживала, но не пугала ничуть, поскольку, знал, пока он в этом потоке, ничего плохого с ним не случиться. Было так сладостно, отдаться течению на волю и ждать, гадать, предвкушая, куда же оно его вынесет.

Спать не хотелось, ибо то состояние, в котором он пребывал, было лучше, выше и круче любого сна. Ведь если он плыл по течению, то плотом, его поддерживавшим на потоке, было, как ни крути, прекрасное тело Эвелины Висбальдовны. Эва лежала на спине, закрыв глаза, распущенные волосы разметались по подушке. Она глубоко дышала, грудь размеренно вздымалась, следуя велению колебаний увлекших их волн и струй. Феликс прижался к ней боком, прильнул к плечу щекой. Он обнял ее, и в оправе ладони его распахнутой упокоилась жемчужина – ее правая грудь. Ускользающая нежная тяжесть. Он чувствовал пальцем основание ее соска, большого и маслянистого, как финик, и старался не шелохнуться, чтобы неосторожным движением не нарушить его едва устоявшегося покоя. Потому что не хотел нарушить и своего покоя тоже. Потому что, стоило ему только представить, как он взбирается, чертя подушечками, немея кожей, на плоскую в пупырышках вершину, как кружится по ней в задумчивости, как соскальзывает вниз, зажимает сосок между пальцами и слегка теребит, замечая, как тот поддается в ответ, наливается и твердеет, тут же и сам начинал возбуждаться. А возбуждаться ему пока еще не хотелось. А хотелось вот так, плыть по течению, погружаться в нежность и ждать наступления момента, когда чье-нибудь желание не пробудит ответное желание, и все вновь станет возможно.

Еще он подумал, что происшедшее между ним и Эвелиной, обычная, в общем, история. Такие истории ежедневно и еженощно происходят тысячами в гостиницах по всему миру, между одинокими по жизни или оказавшимися в одиночестве временно и почувствовавшими себя покинутыми мужчинами и женщинами. И все же, все же, случившееся не было совсем уж обыденным, поскольку, он чувствовал, будет иметь продолжение. Каким оно будет, неизвестно, но он явно видел тонкие нити, протянувшиеся из сейчас – в потом, в туманную даль будущего.

Словно почувствовав его сладостное томление, его, быть может, смятение и неуверенность, Эвелина, повернув голову, поцеловала в висок и сказала тихо, в самое ухо:

– Ты был прекрасен.

– Но?..

– Без всяких но.

– Хорошо. Ты тоже. Прекрасна и восхитительна. Он хотел поспрашивать ее про Дролова, удалось ли ему затмить его в качестве любовника, но почувствовал, что это будет и мелко, и пошло, и просто лишне. Вместо этого попросил: – Расскажи мне про сестру, про Нину. Нет, не так: расскажи про вас, двух сестер.

– Что ты хочешь узнать?

– Я хочу услышать вашу историю. Ведь Мянь-гора – это вы, без вас ее нет, я правильно понимаю?

– Наверное, так и есть.

– И про собаку. Я ничего не знаю про собаку.

– Хм, про собаку… То есть, ты хочешь знать абсолютно все.

– Ну, так, по ходу.

– А напомни, на каком рубеже истории ты остановился.

– На дальних подступах. Знаю только, что на поросшей хвойным лесом Мянь-горе укрывается нечистая сила. Ну и это вот, знаменитое: чтоб тебе Мянь-гора приснилась!

– Так все и есть. Я, правда, на той горе, настоящей, что на берегу Повенецкого залива, никогда не бывала, поэтому и рассказать о ней ничего не могу. Наша гостиница лишь какое-то, достаточно кривое и слабое, ее отражение. Отблеск, отсвет – как угодно. Отзвук. Эхо. Возможно, не единственное. Такие же отражения имеют и другие волшебные, сказочные места. Но у всех у них есть одна особенность: если ты не склонен к восприятию необычного, ничего и не увидишь. А ты, оказалось, склонен.

– Я же писатель, фантаст! Я эту необычность повсюду выискиваю. Считаешь, это параллельные реальности?

– Не параллельные. И вообще, здесь нечто другое. Потому что не реальность. Не наша реальность.

– А нечистая сила? Она тоже не реальность? Все выдумано? Не более чем красивое предание?

– Она как раз реальность. Но совсем другая.

– А что же? А как же вот это вот все? Я уже запутался: то реальность, то не реальность…

– Что тебе сказать? Ты в своих романах тоже сочиняешь, творишь некую реальность – и после она где-то существует. Мир безграничен, в нем для всего находится место. Может, кто-то однажды попадет в твою реальность и будет дивиться: этого не может быть! Не может. Но вот же, есть! Так и Мянь-гора наша, не может быть, но есть. А с нечистой силой у нас договор, мы к ним не суемся, они к нам. И никаких проблем. Нет, какие-то пересечения случаются, но они не более опасны, чем, скажем, сны. Просто наш местный колорит. Вот так. Так и живем.

– Нормально живете. Весело.

– Спасибо. Но на самом деле, конечно, не совсем нормально.

– Знаешь, после этой ночи с тобой я всегда буду желать, чтобы Мянь-гора мне снова приснилась.

– О! Какой ты, оказывается, милый. Завидую тебе. К сожалению, мне сны не снятся.

– Правда? Отчего же?

– Такова данность.

– Это нельзя исправить? Или вылечить?

– Не знаю. Боюсь, что нет. Я ведь одна из сестер.

– Что же в этом криминального?

– Сестры, если ты помнишь, живя на стоящих рядом двух горах, пекли блины и бросали их друг другу.

– Да.

– Ничего тебе не напоминает?

– В смысле?

– Бросали по воздуху, по небу? Господи! Это же образы солнца и луны!

– А, да-да! Точно! Как я…

– Одна из нас солнечная, другая лунная. День и ночь. Поэтому, мы не можем быть вместе, рядом. На уровне хронометрии.

– Ай-яй-яй! Как же это вас угораздило?

– Об этом лучше спросить у родителей.

– Кто у нас родители?

– Про родителей как-нибудь в другой раз. А лучше и вовсе их не поминать просто так, всуе.

– Пф! Как скажешь. Где же в этой истории собака зарылась?

– Рядом с тобой.

– Не понял?

– Как меня в ресторане Елистрат назвал, помнишь? Вот, это я и есть. И всегда ей была. Всегда имела характер стервический. Ну, уродилась такой, пес его знает, почему, плюс, тяжелые условия жизнедеятельности. Ночные, как ты помнишь. Ночь на все и на всех накладывает свой отпечаток, ночью не до нежностей и сантиментов.

– Мне кажется, наоборот. Ночь нежна!

– Тем не менее, без сестры я скучала, как и она по мне, нам хотелось быть вместе. Вот она мне однажды и сказала: продай собаку свою, и приходи за расчетом на Мянь-гору. Не этими словами, конечно, но, по сути – так. Слова после молва подобрала. То есть, это значит: оставь свой сучий характер там, где ты есть, и приходи домой. Ведь Мянь-гора наш общий дом.

– Что же ты?

– Так и сделала. И честно пыталась быть хорошей, любить сестру, и все такое. Но быть хорошей это не про меня. К сожалению, или к счастью, не знаю. Короче говоря, вскоре натура моя вновь взяла верх, и я принялась за старое. Однажды я увела у Мины жениха.

– У Нины?

– Мы зовем ее Миной.

– Так. И что дальше?

– Конечно, она мне этого не простила. Тем более что с моей стороны не было никакого чувства, а была лишь прихоть. После этого мы вновь разошлись, не пространственно, а во времени. Поделили сутки пополам и перестали общаться. Стараемся, во всяком случае, избегать друг друга. Она директор с семи утра до семи вечера, я – с семи вечера до семи утра. При таком разделении, как ты понимаешь, она все больше чахнет в кабинете, не имея возможности устроить личную жизнь, я, напротив, захлебываюсь в ее бурлении. И ей, и мне нужны перемены, но мы обе, похоже, в тупике, причем давно, и не можем из него выбраться. Получается замкнутый круг, ловушка: чем дольше мы не разговариваем, тем трудней начать разговор. тем невозможней сделать шаг навстречу.

– Что тут скажешь… Печально.

– Да, невероятно. И, знаешь, тебя я тоже увела у нее. Ведь она на тебя запала, со всеми книгами твоими. Она могла встретиться с тобой, если бы я разрешила. Но я ей не позволила. Просто потому, что наступило мое время, а ты показался мне интересным и достойным кандидатом. Да и из вредности, из-за своего собачьего характера.

– Звучит обидно.

– Говорю, как есть.

– То-то я не понял, откуда ты взялась. Ну, там, в ресторане.

– А ты что, заметил подмену?

– Конечно. Солнце и луна, вообще-то, разные.

– И тебе было все равно?

– Если так ставить вопрос, немедленно начинаешь чувствовать себя подлецом. Не, было не все равно. Но я был не против. Потому что ты прекрасна так же, как твоя сестра. А она хороша не менее чем ты. И вообще, я думаю, что вам часто нужно меняться местами. Тебе – влюбиться днем, ей – провести бурную ночь с объектом своей – или твоей – дневной страсти. И не одну ночь. И все тогда у вас наладится.

– Думаешь?

– Конечно!

– Разве это возможно?

– Почему нет? Луна часто видна на дневном небосклоне. Уверен, и солнце может воссиять, если не на ночном, так на искусственном небе. Жизнь разнообразна и полна сюрпризов. Да ладно, ты и сама это знаешь. В Мянь-горе возможно все! Просто кто-то должен сделать первый шаг.

Эвелина порывисто обняла Феликса, прижалась к его лбу губами, получился долгий тропически жаркий и влажный поцелуй.

– Спасибо тебе, – сказала охрипшим голосом. – За твой позитивный настрой и общее… расположение. Теперь я полностью уверена, что твое появление не случайно.

– О чем ты? Я как раз думаю, что все очень и очень случайно. И то, что я оказался в Загубинске вашем, и что мы встретились.

– Нет-нет, никто в Мянь-горе просто так не оказывается. Исключено. Думаю, ты здесь, чтобы примирить нас с сестрой.

– Каким образом? Скорей, наоборот. И мне, кстати, очень жаль, что я мог нарушить существующее равновесие.

– Вот его как раз и нужно было нарушить. Ты, может, сам не понял, не заметил, но ты сказал очень для меня важные вещи… Она задумалась, потом повторила размеренно: – Очень важные. И, вздрогнув, будто очнувшись, добавила: – А, может, и не только для этого, может, есть и другая причина. Знаешь, мне что-то тревожно за тебя стало…

– Да ладно, не выдумывай! Я всего лишь писатель, и еще игрок в покер – кому с меня какой прок?

– Не знаю. Но слушай, я хочу сказать тебе одну вещь. Которую говорить не должна. Но скажу, потому что хочу тебя отблагодарить. Молчи, молчи… В общем, в Мянь-гору можно попасть, уйти в нее, причем из любого места. Но есть тонкость. Это возможно не всегда, а лишь в момент наивысшей опасности, когда окажется, что жить тебе осталось, быть может, мгновение. Ну, знаешь, когда кажется, что все… Вот в это мгновение нужно успеть произнести всем известное и совсем не секретное одно русское слово. Она приникла к его уху и прошептала, что именно нужно сказать.

У Нетроя глаза округлились от удивления.

– Правда что ли? Это пароль? Хм, я всегда его говорю, – он засомневался, но ненадолго. – А, впрочем, да, может быть. Все логично.

– Верь мне, – продолжала Эвелина Висбальдовна. – Но запомни, сказать слово надо с полным чувством и проникновением, как молитву.

– И что тогда?

– Некая сила, не хочу говорить, волшебная, потому что не знаю ее природы, тут же перенесет тебя в Мянь-гору. Только не в эту, а в настоящую. Это может быть жутковато, и даже страшно, но ты, всяко разно, не погибнешь. Как только это случится, я сразу узнаю, и сделаю все, чтобы тебя оттуда вызволить. Поверь, для этого у меня есть кое-какие связи и влияние.

На последние слова Эвелины Нетрой не смог ничего ответить, хоть и открыл было рот, чтобы по своему обыкновению поерничать. Не успел.

В этот миг, вдруг, посреди ночного оцепенения и всеобщей онемелости, раздался раздражающе резкий, скрежещущий звук. Феликса пронзило внезапным ужасом, точно кипятка плеснули за шиворот – так его, оказывается, возбудили ночные разговоры, – но тут он, кстати, вспомнил про крысу, дежурившую в коридоре, и решил, что это она царапается снаружи в дверь. Чего это она, едва успел он подумать, как следом послышалось и другое.

– Эва! Эва! Эва! – заунывно воззвал к судьбе и милосердию кто-то неведомый. Нетрой не сразу сообразил, что это покинутый и сраженный горем Дролов разыскивает в ночи свою неверную возлюбленную. И следом: Бум! Бум! Бум! Точно палкой по прутьям железной ограды. И снова: – Эва! Эва! И опять: Бум! Бум!

Дролов, со своим горем и своей палкой, определенно и неминуемо, приближался к их двери.

– Дьявол! – выругалась Эвелина Висбальдовна. – Надо его увести, пока не переполошил тут всех. Подожди, я быстро!

Выскользнув из постели, она накинула на голое тело первое попавшееся под руки, это оказалась рубашка Феликса, и, как была босой, бросилась из комнаты. Уже держась за ручку, оглянулась и сказала ему нервно:

– Только прошу тебя, не вмешивайся. Я сама все улажу.

Нетрой, как говорится, и опомниться не успел. Лишь потом, вдогон, подумал, что не очень-то и хотелось ему во все это вмешиваться. Не большим он, если честно, был любителем всяких таких разборок. Нет, постоять за себя, за даму – святое дело, тем более что фактура вполне позволяла. Но если можно было уладить дело мирно, вот это лучше всего. Тем более, вылезать из теплой постели – нет, не хотелось. Почему-то он был уверен к тому же, что, и с палкой в руках, Елистрат перед своей Эвой безоружен.

И точно, зов в коридоре мгновенно стих. Все стихло. Потом что-то мокрое ткнулось в пальцы его свесившейся с кровати руки. Он узнал проскользнувшую обратно в комнату крысу и легонько потрепал ее за холку. Потекли глухие, вязкие минуты. Прошло, наверное, не менее получаса, и он уже стал проваливаться в мерцающую, перемежаемую вспышками сознания, дрему, окунаясь в нее все глубже и на все более долгий срок, когда, наконец, она вернулась.

Щелкнул замок, дверь открылась и закрылась.

Вздернув веки, он увидел в сумраке комнаты женский силуэт рядом с кроватью. Отведя руки назад, как крылья перед полетом, женщина встрепенулась, сбросила одежду на пол и, нагая, скользнула к нему в постель. Тело ее было хрустко прохладным, она вся дрожала, от холода или от нервного возбуждения, не разобрать, и пахла отчего-то по-другому, не так, как до выхода в коридор. Нетрой, потянув носом воздух, узнал, или вспомнил, что так пахнет поле подсолнечника летним днем. Однажды, в детстве, он заблудился на таком, поэтому на всю жизнь запомнил этот горько-сладкий смолистый дух. Что, подумал он, откуда, какой подсолнечник? Он притянул, прижал к себе женщину, обнял ее, вбирая прохладу ее кожи, а, заодно, впитывая и гася ее дрожь, и вдруг почувствовал, как его захлестнул, накрыл с головой целый океан жидкого огня.

– Ты где пропадала так долго? – прошептал он перед тем, как превратиться в факел.

Глава 6. Вдоль по Мухинской

Утром Нетрою приснилась лисица. Она мелькнула, ускользая, махнула огненно-рыжим хвостом и куда-то пропала, но он и во сне, и сквозь сон знал, что это за лисица. Он хотел ее удержать, но руки, скованные вязкой дремой лишь вздрогнули слегка – вот и все, на что они оказались способны. Самым удивительным было то, что хвост остался. Рдяный клок застрял в пространстве, торчал вызывающе, играл с ним, дразнил, мельтеша и подрагивая. Феликс улыбался от приливного ощущения полноты бытия, – он давно уже не испытывал такой радости, такого счастья. Что, учитывая его довольно уже долгую жизнь, странно. И в еще большей степени – печально. Он не совсем понимал, чем вызвано это новое для него состояние, да и не хотел разбираться: есть и есть. Незнание никак не могло его счастье омрачить, а вот знание… Кто ведает.

Кстати, и прошедшую ночь он помнил не вполне. Особенно, что касалось ее заключительного отрезка, с момента появления господина Дролова в коридоре и до момента, собственно, засыпания. Были здесь не совсем ясные и понятные ему нюансы… Ну, были и были. Что в том плохого? Это в знании печаль, в незнании же радость. Он подумал, что рано или поздно все тайное раскроется, даже не стоит по этому поводу беспокоиться. Вообще не стоит беспокоиться. Что плохое может произойти в этом замечательном, наполненном светом и теплом мире?

Он улыбнулся, ухмыльнулся даже чему-то своему, и открыл глаза. И тотчас в них, играючи и забавляясь, запрыгнул большой кусок солнца. Пришлось зажмуриться, отсекая излишки. Чуть пообвыкнув к свечению, он открылся вновь. Ах, вот это что!

Луч, пробиваясь сквозь щель между занавесками, косо падал на стену. Дробясь и отражаясь во все стороны, он наполнял светом, золотом и радостью весь номер. Край занавески слегка раскачивался, колеблемый ветерком из открытой форточки, и, откликаясь на это теребление, солнечный зайчик на стене тоже дрожал весь и струился. Вот и лисий хвост, вспомнил про сон Феликс. Как странно, что солнечный зайчик навевал мысли про лису. Лиса и заяц, что у них общего? Где одна, и где другой? И все же связь существует. Может, он просто не понимал, в чем ее суть? Может, было что-то еще?

Впрочем, оставим, решил он. Прекрати! – скомандовал он себе. Все копания, суть издержки писательской натуры. Человек, родившийся с лопатой в голове, не может не копать. Бросай лопату, бери себя в охапку и вставай.

На полу перед входной дверью сидела крыса и смотрела на него собачьими глазами. Она и была похожа на собаку, находящуюся на посту. Увидев, что Нетрой проснулся, крыса, забавно переваливаясь и семеня, перебежала к кровати. Там встала на задние лапы и потянулась к нему мордочкой. При этом она усиленно нюхала воздух, и ее нос и усы так смешно подергивались, что Феликс не удержался, рассмеялся. Протянув полную тепла ладонь, он погладил доверчивого зверька по голове. Вот чего никогда нельзя делать, зачем-то напомнил себе, так это обманывать чье-то доверие. Особенно того, кто заведомо слабей. Хорошая мысль, надо ее запомнить.

Глянув на часы, не сразу поверил, что уже десять утра. «Ничего себе, – удивился он, – не слабо придавил!»

Быстро, по-военному, как он умел, встав, – кровать протестующе заскрипела под его большим весом – он принял душ и спустился в ресторан. Удивительно, но, несмотря на вчерашние очевидные излишества чревоугодия и множественные невоздержания, он чувствовал себя совершенно отдохнувшим. У него ничуть не болела голова и, самое поразительное, он испытывал просто зверский аппетит. Обычно же по утрам после хорошей гулянки он ограничивался чашкой кофе, да и ту не всегда допивал до конца, теперь же ощущал, что вполне способен съесть быка. Ну, быка не быка, а цыпленка он себе вытребовал. Да, пусть будет вчерашний, только как следует разогреть.

Ресторан «Витязь» в утренние часы полностью посвящал себя обслуживанию постояльцев гостиницы, поэтому его обеденный зал, как и днем ранее, был практически пуст. Только пассажиры злосчастного вагона-люкс населяли его. Как приметил Нетрой, все сидели на тех же местах. Он тоже не стал оригинальничать, занял тот же отдельный столик. Несмотря на хорошее настроение, – а, может, именно из-за него – общаться ему ни с кем не хотелось. Тем не менее, первой завершив трапезу, проходя мимо к выходу, рядом остановилась Агафья Борисовна.

– Доброе утро!

– Воистину! – согласился с определением Феликс. Он не прекратил жевать, только отнес крылышко цыпленка в сторону, элегантно держа его двумя пальцами и распустив веером остальные.

– Как выспались? Настроение?

– Все превосходно!

– И кушаете, я смотрю, с аппетитом…

– Обожаю слово кушать! – с воодушевлением откликнулся Нетрой. – Оно такое уютное, домашнее! Русское, между прочим!

– Согласна с вами. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! И все такое прочее.

– Между прочим, зря вы насмешничаете. Нигде более, как в такой глубинке, да еще у такой быстрой и длинной речки, как Магистраль, не раскрывается народный характер. Здесь же всего, всего, всего намешано и навалено в кучу. Я это чувствую и приветствую. Да я в восторге просто!

– Я не смеюсь, и в этом вопросе полностью с вами солидарна. Но сейчас хочу вас предупредить, и извиниться перед вами.

– За что еще?

– Я слышала, Борисфен обещал вам сегодня экскурсию по окрестностям Загубинска организовать, так вот, она, скорей всего, не состоится. Дело в том, что он как вчера уехал, так до сей поры еще не вернулся.

– У него все в порядке?

– Да, на этот счет я не волнуюсь. Просто, по обыкновению, увлеклись немного.

– Ну, это дело такое. Понятное. Может, с техникой что? Не звонил?

– Там связи нет. В общем, остается только ждать.

– Вы не волнуйтесь, все будет хорошо.

– Мне перед вами неудобно.

– За меня тоже не переживайте. Я как-нибудь сам себя развлеку. Вот, например, докушаю и пойду погуляю. Город посмотрю.

– Да тут, говорят, и смотреть-то особо нечего. Одноэтажная Россия.

Едва госпожа Клер ушла, к столику спланировал старый, седой как лунь, Фрол Кассепа.

– Ну, ты что? – спросил он слету.

– Кушаю вот, – продемонстрировал ему обгрызенное крыло Феликс.

– Я не об этом.

– Помилуй, Фрэнки, а о чем ты тогда?

– О том. Наши собираются сегодня турнирчик устроить. Будем играть, пока не останется кто-то один. Ну, как обычно, ты же знаешь. Ты как? Присоединишься?

– Это ты по своей инициативе спрашиваешь? В смысле, приглашаешь? Или…

– Это общее мнение. Меня попросили с тобой переговорить. Сказать, что было бы очень неплохо, да просто здорово нам всем с тобой, за одним столом… В общем, да, просим.

– Слушай, Фрол, я в принципе не против. Но есть одно обстоятельство. Я, как ты знаешь, хайроллер, и мне негоже принижать свой статус, играя по низким ставкам. Не то, что мне самому это в падлу, но пойдет слух, а он, будь уверен, пойдет, я даже знаю, от кого, и меня перестанут приглашать на приличные турниры да за приличные столы. А этого лишиться мне не хотелось бы.

– На этот счет не волнуйся, мы понимаем. Ребята согласны играть на высоких ставках, может, и не на таких, как ты привык, но все же. По твоему минимуму, вот так. На турнир, на остров, мы, судя по всему, уже не попадем, поэтому жаться не имеет смысла, да никто и не будет. Плюс, господин Клер обещал помочь. Да он нам просто должен помочь! Выдать всем банкроллы, как командировочные. Или командировочные, как банкроллы.

– На Борисфена я бы особенно не рассчитывал. Во всяком случае, сегодня. Он где-то в тайге застрял, и к вечеру может не вернуться.

– Ну, когда-то же вернется!

– Когда-то, да.

– Так что ребятам сказать?

– Предварительно, я не против. Согласен. Но все будет зависеть от Борисфена Нифонтовича и его участия.

– Не передумаешь?

– Можете забросать меня тапками.

– Хорошо, так и передам.

– Где, кстати, вы играть собираетесь?

– Да здесь же! В ресторане. Представляешь, у них и отдельная комната есть, и стол в ней. Я видел, все по высшему разряду! Да у них, мне показалось, целое казино…

Даже и не удивлен, что здесь может быть казино, подумал, глядя вослед удалявшемуся Кассепе, Феликс. Ясно, что Мянь-гора и на первом этаже тоже процветает. Если поискать, думаю, у них и целый ипподром с лошадками найдется. И собачьи бега. И гонки на ступах с метлами.

Как и днем ранее, Лимбо, отрешенно глядя в окно, курила тонкую коричневую с золотым фильтром сигарету. Всем своим видом она показывала, что ей ни до чего нет дела и, в общем-то, на все плевать. Зато Маша Хо явно шла на контакт. Она снова мило улыбнулась ему и послала сигнал, потеребив пальчиками воздух. Феликс улыбнулся и махнул в ответ. Тут же помимо воли всплыла перед глазами картинка: Мария в обтягивающих джинсах. Крутейшие, други мои, бедра. Нет, такие вещи Нетрой никогда не забывал. И как писатель, и как, черт побери, мужик, грубое волосатое животное.

Он тщательным образом вытер салфеткой бороду, чтобы ничего в ней не застряло непотребного. Кстати, и сам не любил, когда у кого-то борода выглядела неряшливо, а до этого легко было опуститься. Но, с другой стороны, борода придавала его облику требуемой импозантности, и он сознательно терпел ей причиняемые неудобства. В конце концов, во всем есть свои плюсы и минусы. В общем, утеревшись и расчесавшись, он вышел из-за стола.

В номер решил не возвращаться, а устроить себе прогулку и экскурсию по городу прямо сейчас. Тем более что, как он помнил, провизия у крысы должна была еще быть.

– Где ту у вас погулять можно? – озадачил он вопросом метрдотеля. – На что посмотреть посоветуете.

Метр на самом деле выглядел озадаченным. Даже пожал плечами.

– Да что тут у нас смотреть? Ничего особенного. А прогуляться – идите вдоль по Мухинской.

– Что за Мухинская?

– Улица. Главная наша. Она вот здесь за площадью начинается, и весь город по кругу охватывает.

– Других что, нет?

– Есть, как же. Но они короче и перпендикулярней. А на Мухинской все, что в городе есть заметного, расположено.

– Что ж, пойду, погляжу на вашу Мухинскую. В честь кого, кстати, назвали? В честь мух ваших городских, что ли?

– Точно! Их почета для! – ухмыльнулся метр. – Мухи наше все! Без них тут, как есть говорю, и жизни бы не было.

– Вот это точно…

Нетрой вышел на крыльцо. Никуда не торопясь, постоял минут пять, поглазел по сторонам, глянул на небо, вдохнул полной грудью. Увиденное, услышанное и почуянное удовлетворило его вполне. Площадь жила обычной жизнью, ничто ее не возбуждало, не смущало, не ломало ее демократического строя. По небу плыли невысокие белые облака, их было немного и они не мешали никак солнцу насыщать землю светом и теплом. Легкий северный ветерок тащил с Магистрали острый запах креозота, которым пропитывают деревянные шпалы. Надо же, подумал Феликс, шпалы уже давно бетонные, а запах никак не выветрится. Хотя, это, может, на главном ходу бетонные, а там, дальше, на вспомогательных путях наверняка еще деревянные остались. Несмотря на его резкость, Феликс любил этот запах – как, кстати, и запах угольной пыли, и даже гари. Все эти экстремально пахучие снадобья возбуждали в его душе жажду и предвкушение путешествий. Томление особой жилки, настроенной на брожение по свету. Железная дорога – это путешествия, ветер странствий, семь футов под килем, а путешествовать Нетрой любил. И не только умозрительно.

В общем, ничуть не поколебавшись в своем решении, наш сетератор спустился с крыльца и, повернув налево, зашагал по площади к тому месту, где из нее вытекает улица Мухинская. Единственный, как мы помним, исток.

Улица как улица, обычная вполне. Асфальтовая лента, зажатая с боков двумя рядами пятиэтажек. Показалось только странным, что дорожное полотно было явно приподнято над уровнем земной поверхности, и между ним и тротуарами с двух сторон имелись довольно глубокие кюветы. Они хоть и поросли яркой зеленой травой, все же для города элемент представляли собой диковатый. Тем более что и какого-то большого количества машин вокруг тоже не наблюдалось. Хотя, какая связь между числом машин и глубиной кюветов? Ерунда какая-то.

Так, переваривая в котле смыслового детектора первые впечатления, Нетрой, следуя прямо по дороге, дошел до перекрестка. Перекресток тут был Т-образный. Налево забирала асфальтированная дорога, и вела она, судя по всему, к центру. А вот прямо шла уже дорога с щебеночным покрытием, и куда она шла – черт ее знает. Куда-то на окраину. Что заинтересовало нашего путешественника – здесь по обеим сторонам улицы тротуары были проложены уже деревянные. Феликс даже предположить не мог, что где-то еще сохранилась такая экзотика. Надо же, деревянные тротуары всего в сутках пути от Сальви-Круса! От высокой цивилизации!

Сгорая от желания немедленно испытать невидаль собственными ногами, Нетрой быстро спустился с асфальтового полотна, легко преодолел кювет и выскочил на деревянный тротуар. Потопал по нему, убеждаясь в надежности, и зашагал в направлении окраины. Он мало смотрел по сторонам, а больше под ноги, дивясь настилу и изучая его конструкцию. Конструкция, в общем, немудреная. На землю, скорей всего, на протоптанную здесь прежде тропу, побросали поперечные короткие брусья, лаги, а уже на них настелили и к ним пришили гвоздями попарно обычные трехметровые плахи. Скорей всего, лиственница, доска-пятидесятка. Лиственница – материал стойкий, но, судя по состоянию настила, здесь ему износ причинили основательный. Значит, не лиственница. Или давно уже сработано, или бревна были с изъяном, да так и постелили, не слишком заботясь, как гладко будет по этим дорогам ходить. Не иначе, зеки тротуары мастерили, соображал Нетрой. А что? Им-то как раз по барабану, кто на этих засеках ногу сломает.

Настил и в самом деле носил следы изрядного ущерба. Доски разболтались, кое-где и вовсе не были прибиты. А где-то и отсутствовали совсем, либо лежал какой-то доски остаток, то половина, а то и треть. И, преодолевая прогалины, приходилось либо ступать по земле, либо, где было возможно, переходить на другую линию настила. А как зимой, когда обледенело, думал Нетрой? Убиться же можно!

Впереди, осторожно обходя известные ей изъяны дороги, шла женщина. Шагая широко и споро, Нетрой ее неумолимо настигал. Из гостиницы он прихватил с собой легкую куртку, и давно уже надел ее, почувствовав, что хоть и лето, и тепло, но тепло как-то относительно. В общем, шел он, перепрыгивая с доски на доску и сунув руки в карманы, и вскоре приблизился к женщине настолько, что стал прикидывать, как и где удобней будет ее обогнать. В этот момент женщина вильнула, куда-то прыгнула и опустилась на край незакрепленной доски. Другой конец доски, как на качелях-балансире, тут же поднялся. Феликс как раз прицелился на ту доску наступить, но вместо этого запнулся о ее край выкинутой вперед ногой, а поскольку плечи его тоже ушли вперед, то по инерции, по ходу движения он и упал.

Он свалился, как куль, беспомощный и спеленатый – даже не смог выдернуть руки из карманов. Единственное, что успел, так это развернуться во время падения и выставить вперед плечо. Еще голову втянул и зажмурился. Так и врубился плечом в ставшую с грохотом на место плаху. Не сразу почувствовал, что шляпка наполовину вылезшего из доски гвоздя оцарапала ему лоб. А когда почувствовал и осознал, похолодел. Потому что, по всем меркам, со смертью он только что разошелся не более чем в двух-трех сантиметрах. Да, блин, вот так, со всего маху, да виском на железку! Или, другой вариант, глазом – тоже приятного мало.

Он полежал так, ничком, еще какое-то время, пока не удалось освободить руки из карманов, для чего ему даже пришлось перекатиться на спину, в другую от гвоздя сторону. Лишь поднявшись на ноги, он почувствовал резкий выброс адреналина. Его тут же бросило в пот и немного в дрожь. Вот так вот и не знаешь, где тебя конец поджидает, подумал он. Идешь себе спокойно, ни о чем таком не думаешь, и вдруг – бац! – а мозги твои уже на гвоздь насажены. Он оглянулся по сторонам. Вокруг не было видно ни души, – понятно, почему никто не бросился ему на помощь. А тетка так и шла впереди, не оглядываясь, уже довольно далеко. Она, видимо, даже не заметила, что с ним произошло. А, может, здесь так принято? Упал – твои проблемы! Выбирайся и поднимайся сам. Закон джунглей. Или этой, как ее, тайги. «Твари!» – ни к кому конкретно не обращаясь, вылил свое негодование в окружающий мир Нетрой. Повернувшись, он быстро вернулся обратно, на перекресток. Там вновь поднялся на асфальт и повернул к центру. Настроение уже было не то. Это дикое происшествие с падением совершенно выбило его из себя, ему требовалось время, чтобы успокоиться. Ладно, сказал он себе, не мандражируй! Теперь – только по асфальту!

Лоб саднил, Феликс достал платок и осторожно промокнул рану. Царапина оказалась хоть и не глубокой, зато длинной, перечеркивала весь его широкий, как у быка, лоб. Твою мать, ругался он. Негодовал вообще, по поводу негодного миропорядка, но и себе, любимому, спуска не давал. «Никакой координации! Даже сгруппироваться не успел!» – укорял он себя. Позор! А тут еще заметил, что при падении на те дрова зацепился коленом и выдрал клок из штанов. Немного там, может, пару ниток, но, блин, вот оно ему было надо? Потянулся вправлять задир, почувствовал, как протяжной болью отозвалось ушибленное плечо. Конечно, чай, не юноша, не молочный поросенок, но муж, сто килограммов чистого веса. Больше. И дуб на землю упадет, расколется, а он… Не дуб он, не в том смысле, но, зараза, как же больно! Не хватало еще сломать себе что-то.

В общем, пока мысли Нетроя были заняты личными переживаниями, за внешними обстоятельствами он следил постольку-поскольку. То есть, невнимательно. Потому достаточно неожиданно для себя оказался на следующем перекрестке. О, здесь уже было заметно, что это если не самый центр, то один из городских центров точно.

На пересечении двух заасфальтированных улиц располагалось несколько магазинов, все одноэтажные и деревянные, выкрашенные по местным обычаям частично уже облупившейся и выгоревшей на солнце масляной краской, голубой, зеленой и еще какой-то. На каждом здании в качестве основного использовались разные цвета, а вот детали и архитектурные излишества окрашивались уже, как Бог на душу положит. Получалось стильно. Феликс сразу окрестил этот стиль «среднерусский рандомный». Не сходя с места, только поворачиваясь кругом, он опознал магазин «Продукты», магазин «Хозяйственный» и еще какую-то «Зарю». Народу и машин, к слову сказать, наблюдалось довольно много. И те, и другие двигались неторопливо и как-то отрешенно, по формулировке опять же Нетроя – «как мухи в дихлофосе».

Противоположный угол перекрестка занимал кинотеатр. «Кино-Мир-театр», – разобрал Нетрой в хитросплетении тонких линий название. Это здание, в отличие от магазинов, было каменным, основательным, хотя и тоже одноэтажным, выкрашенным бодренькой желтой краской, и с крытой шифером односкатной крышей. В общем, сельский клуб, только с претензией. Такое впечатление усиливалось пристроенной к дальнему боку дома кочегаркой, что в свою очередь определялось по высокой, в два раза выше здания, квадратной кирпичной трубе. Конечно, зимы в этой местности суровые, а в холодный зал никого не заманишь. А так можно хоть зайти погреться. Все логично.

Перед кинотеатром была устроена, то есть, заасфальтирована, небольшая площадка, на которую выходила касса, надо полагать, летний вариант, а на самом углу перекрестка обосновался газетный киоск. И в кассу, и в киоск выстроились небольшие, в два-три человека очереди. Искусство – в массы, продекламировал Феликс мысленно. Важнейшее из искусств для нас – кино, актуализировал он известный лозунг.

И тут неожиданно он оказался свидетелем события, которое полностью воскресило его упавшее было настроение и с лихвой компенсировало понесенный при падении моральный ущерб.

Оказавшись рядом с киоском, он, сдерживая болезненные ощущения в ушибленном плече, принялся вертеть шеей, рассматривая выставленную на торги печатную продукцию. Как оказалось, всю предложенную к изучению периодику он уже видел раньше, дома, все было месячной, в лучшем случае – недельной свежести. Он как раз придумал метафору, что, мол, жизнь проносится мимо городка Загубинска, как те поезда по Магистрали, а сюда долетают лишь отголоски, да заносятся попутным ветром разные обрывки и ошметки, которые кружат по округе, кружат, да и оседают, покрывая все неравномерно, как пыль, как печная копоть, как… Метафора оказалась такой долгой, что он не успел ее сформулировать до конца, потому что в этот момент, выскочив из-за киоска, наискосок по площади понесся некий невысокого роста мужичонка. Нетрой сразу забыл все досужие размышления и принялся за бегуном следить.

Что-либо сказать о нем сразу, навскидку, было невозможно. Рабочая роба, в которую тот был облачен, оказалась чрезмерно объемной и совершенно бесформенной, поэтому даже предположить возможную затруднительно, оказалось затруднительно. Плюс кепчонка на глаза, плюс тяжелые грохочущие ботинки. Плюс – события развивались слишком стремительно, а забег выдался коротким.

Грохочущих ботинок оказалось аж три пары, поскольку за первым мужичком гнались еще два, по виду такие же. Тот, что был ближе к убегавшему, в какой-то момент сумел зацепить его ногу, и беглец со всего маху растянулся прямо под стеной кинотеатра. Преследователь немедленно уселся тому прямо на голову и плотно прижал ее к асфальту. Поверженный пытался как-то сопротивляться, но ничего у него не получалось, оседлавший его был явно сильней. Тут подоспел и третий. Он, не раздумывая, схватил лежавшего на животе бедолагу за ноги и, упираясь изо всех сил, потянул и протащил того по асфальту метра полтора, а то и два. После чего бросил чужие ноги парой ненужных жердей, и, как ни в чем не бывало, отошел в сторону. К нему немедленно присоединился второй, тот, который сидел сверху. Они демонстративно закурили по папироске, и, надвинув на глаза кепки, спокойно пошли восвояси.

Подвергнутый экзекуции мужичонка какое-то время оставался лежать там, где его бросили, вывернув носки ботинок внутрь, почти в одну линию. При этом, никто из очевидцев экзекуции, к нему не подходил, только, замерев в отдалении, молча смотрели. Жив ли, мелькнула мысль у Феликса? Или нет? Жив, жив!

Вот человек зашевелился и медленно, очень неуверенно поднялся. Ой, лица на нем не было от слова совсем. То есть, на месте лица сочилось сплошное кровавое месиво. Такого же качества след оставался и на сером асфальте. Судя по всему, особенно пострадал нос, что не удивительно. Даже Нетроя при виде такого жесткого и внезапного увечья, замутило. Мужик подобрал свалившуюся на землю при падении кепку и прикрылся ей – лишь глаза затравленно смотрели поверх. Глаза, видимо, уцелели. Вот он с трудом, шатаясь, поднялся на ноги. Постоял, привыкая к вертикальности, и побрел, запинаясь и едва не падая, куда глаза глядят. Как ни странно, в сторону, противоположную той, куда удалились его мучители.

– В больницу пошел, болезный, – уверенно определила направление высунувшаяся из окошка и тоже внимательно наблюдавшая за инцидентом киоскерша – благообразная, сердобольная женщина предпенсионного возраста. Очередь, кстати, при начале происшествия немедленно рассосалась, и изучать обстановку ей никто не мешал.

– Забавные мальцы, – завязывая разговор, поделился первым впечатлением Феликс.

– Это не мальцы, это зеки, – поправила его женщина из киоска.

– Да? И что они не поделили?

– Должно быть, в карты проигрался. Это у них быстро.

– Не умеешь, не садись, – самонадеянно изрек чемпион по покеру.

– Да как же, у них не сядешь! – вспыхнула женщина. – Попробуй только откажись, сразу это… Ну, вы понимаете.

– Да ну!

– Вот те ну! Попал в среду – все, считай, засосала.

– А мальцы?

– Что, мальцы?

– Они какие? И кто?

– Ты, я смотрю, приезжий? Все вопросы спрашиваешь.

– Точно! Потому и спрашиваю. Не хочется впросак попасть, а хочется в курсе быть.

– Эва, мальцы, – вздохнула киоскерша. – В двух словах так и не расскажешь.

– А я не тороплюсь, готов слушать хоть до вечера. И очереди, к тому же, нет никакой.

– Да тут ее, почитай, никогда и не бывает, – махнула рукой женщина. – Ладно, слушай про мальцев.

Она запрокинула глаза, причмокнула и открыла рот, да еще и палец на щеку положила, и тут же превратилась в сказительницу бабу Марфу, которую Феликс помнил по виденным в детстве фильмам – только цветастой косынки на голове недоставало.

– Так вот, – начала сказывать киоскерша, – было это давно.

– Погодите, – перебил ее сетератор, – может не стоит так глубоко копать? А то…

– Всякая история имеет свой зачин. Могу и вовсе не рассказывать, если лень слушать.

– Нет-нет, сказывайте вашу историю. Это я так, по глупости и торопливости ума…

– Вот я и говорю, было это давно. Еще до того, как та нечисть в лесах завелась, с которой потом воевать пришлось. В те годы там, за старым аэродромом, среди сопок, военная часть стояла. Секретная. Служил в той части старшиной один военный на тот момент человек по фамилии Малецкий. Смекаешь?

– Смекаю. Что тут смекать-то?

– Нет, вижу, пока не смекаешь. Ладно, слушай дальше. Сказывают, что был тот Малецкий человеком жестким, а порядок и дисциплину среди солдат наводил железной рукой и методами недозволенными. В общем, неуставными методами, сказывают. Кто не подчинялся и не делал, что требуется, того могли втихую даже и отдубасить. Ну, вы понимаете. Его даже Ночным комбатом величали. В общем, в страхе держал подчиненных. А что? И начальство довольно, и ему какая-то выгода, видать, была.

– Наверное. И что?

– А то! Одного разу они перестарались, или не на того нарвались, в общем, парень, солдатик, побоев и унижений терпеть не стал, а взял автомат и пострелял обидчиков. И других, невиновных, тоже случайно пострелял. Много тогда, сказывают, людей полегло. Ну и сам, конечно, тоже голову сложил. Такая трагедия была, скажу я вам! Тут весь город горевал, потому что многие местные в той части служили, так что были здесь и гробы, и похороны.

– А Малецкий?

– О, с ним все интересно. Он вроде тоже свою пулю получил, видели даже как упал. Но когда общая суматоха улеглась, его-то и не обнаружилось. Пропал! Куда – никто не ведает. Только кровь на земле, на том месте, где тело лежало. Тело так и не нашли. И никто его с того времени не видывал.

– Во как! Интересно. А вы откуда все знаете?

– Так про это все знают! Городская легенда, что ты! К тому же все событие, почитай, на моих глазах происходило. Я тогда девкой в самом соку была, только замуж вышла… Помню!

– И что же из этого всего следует?

– Через годы, когда про ту историю забыли, объявилась в наших местах банда.

– Банда?

– Именно. Крепкие ребята. Поначалу браконьерством промышляли, егерей гоняли да охотников строили. После контрабандой увлеклись. У нас же тут граница недалече, так что занятие прибыльное, если с умом подойти да тропы знать. Вот они как раз с умом все делали, и тропы, стало быть, знали. Да и поныне продолжают это делать, но не только. Окромя контрабанды, и другими вещами занялись. Предпринимателей под контроль взяли, не знаю, как это по-мудреному называется.

– Рэкет, что ли?

– Он. Короче, держат под собой всю округу. Все по-умному, жестко, но без излишней жестокости. Как говорится, живут сами, и другим дают. А что, все довольны. Потому как порядок при них. Вот эти зеки только между собой и дерутся, никого другого не трогают. А то ведь не продохнуть от их безобразий было! Они же это, отморозки, удержу не знают. Ну, ты сам видел. Так вот, эти, из банды, они и есть самые мальцы. Как увидишь крепких ребят на джипах, знай: они. Мальцы.

– Понял я, понял. Не понял только, зачем так долго рассказывали.

– А я и гляжу, что ничего ты не понял. Сказывают, что тот Малецкий, про которого я говорила вначале, жив, и что он-то всей этой организацией и управляет. Сам создал ее, и теперь сам руководит. Хотя его вживую по-прежнему никто не видел. Мальцы – это хлопцы Малецкого. Понял теперь?

– Теперь понял. Спасибо за уточнение. Что-то я несообразительный сегодня, аж стыдно. Совсем плохой стал.

– Да нет, нормальный. Просто ты чужой, пришлый, а это все наши местные заморочки.

Женщина умолкла и стала с отрешенным видом перекладывать перед собой какие-то журналы, бесцельно, с места на место. Было заметно, что она о чем-то продолжает неотвязно думать, словно некая мысль ее терзает и рвется наружу, а она сомневается, стоит ли ей свободу давать. В общем, вне всякого сомнения, хотелось женщине разговор продолжить. Нетрой не покинул ее в трудную минуту принятия решения, изобразил на лице готовность выслушать.

– Ну, хорошо, – подвела она черту под своими колебаниями, – я вижу, что ты человек интересующийся, и слушать умеешь. Так я тебе и еще кое-что расскажу. Про город наш. Может, тебе мой рассказ на что и сгодится.

Она только раз быстро подняла глаза и коротко взглянула на Феликса, убедившись же, что он весь внимание, глаза опустила, и все остальное время рассказа смотрела вниз, на прилавок, на блюдце с мелочью и пальцы свои, которые эту мелочь по блюдцу гоняют.

– Ты не знаешь, не заметил, да и когда тебе было, что город наш стоит в неправильном месте. Есть такие места, нехорошие, где, скажем, нельзя строить дом, потому что ни счастья, ни здоровья хозяевам в нем не будет. Вот, в таком гиблом месте построили целый город Загубинск. Здесь никогда раньше люди не селились, а когда тянули Магистраль, просто по карте выбрали подходящую точку на маршруте. Никто даже не приехал сюда предварительно, не посмотрел, не поговорил, не посоветовался со знающими. Нет, сразу строителей привезли, и те давай копать. Ну, в те годы, да и позже, часто так делали. А зря, надо было подумать, вникнуть, прежде, чем что-то затевать. Вот оно и получилось, как получилось. Город, по сути, задыхается. Здесь даже из растений ничто не растет, ничто не приживается, окромя черемухи. Да и та, скорей всего, местная. Табак еще, самосад вот. Ни яблоки, ни что. Слива, прости Господи, растет, так ее бабки, когда урожай случается, стаканами, как смородину продают. Картошка тоже не крупней той сливы родится. Словом, мраки.

Да здесь земля, что в нее ни вкопай, ни воткни, все из себя исторгает, выдавливает. Фундаменты домов, столбы, заборы. А что не может вытолкать, то, наоборот, проглатывает. Иногда целые дома вдруг в землю уходят. Хорошо, хоть постепенно, не сразу. Все земля отвергает! Даже дорогу эту, видишь, как ее выпучило? Мы тут спим ночами под шелест земли, да под собачий вой. И никакие здесь производства не приживаются, не налаживаются. Что ни пытались, – никак. Даже военные, танкисты, свой городок бросили и укатили отсюда куда подальше. Там домов, пятиэтажек, три десятка, наверное, осталось – все пустое стоит, никому не нужно. Ну, местные, конечно, растащили, что для хозяйства надоть, и все. Клуб ихний, дом офицеров, громадина, как Титаник на берегу, стоит пустой, без окон, без дверей, эх… Библиотеку даже оставили, как есть, вместе с картотекой, так те книги теперь только ветер читает-перелистывает. Мужики еще бумагу на самокрутки употребляют, да по нужде.

– Это почему же? – не выдержал Нетрой заданной в рассказе степени трагизма. Особенно его задело непотребство с книгами. – Дома-то?

– А кто их отапливать-обслуживать будет? Содержать? Дороге без надобности, а других организаций здесь нет.

– Где же люди работают?

– На Магистрали работают. Дорога многих кормит, да. Еще какая-то часть шоферит. Грузы да лес возят. Тоже дело. Остальные в городском хозяйстве, торговля да коммуналка. И еще много народа занято на устранении того, что земля наворотила. То есть, что она из себя исторгает, то специально обученные люди в нее обратно закапывают. Такая жизнь.

– Невесело, как я погляжу.

– Да, не до танцев. Хотя, тоже свои праздники случаются. Это когда на станцию цистерна, а то и две вина приходит.

– Что значит, приходит? Не сами собой? Кто-то же их пригоняет?

– Ну, известно, эти пригоняют, лица закавказской национальности. Портвейн Агдам, две цистерны. Обратно цистерну денег увозят. Местные народ не жадный. К сожалению. То вино прямо из бочки ведрами продают. О, весь город гудит, покуда источник не иссякнет. Мужики понапиваются, а потом начинают баб и девок по бурьянам да под заборами портить.

– Да ну? И что? Власти что?

– А что, власти? Власти начеку. Бабы многие наоборот рады, что и до них очередь дошла. Они этого праздника иногда по полгода ждуть. А девки, те не понимают, что их портят, думают, так надо.

– Как это не знают?

– Не ведают, считают за благо. Думают, так и должно быть. Они ведь другой жизни не знают, мало кому довелось в других местах побывать.

– Прямо замкнутый круг какой-то!

– Он и есть. Что ни делай, никак из этого круга не вырваться. В городе после таких праздников беби-бум случается.

– Так это же хорошо? Почему столько грусти в голосе?

– Хорошо. Только от вымирания город все одно не спасает. Потому и грусть. Кроме того, появилась в городе новая беда-печаль.

– Что еще за напасть?

– Не знаю, как и рассказать. Не поверишь же. Ну, ладно. Иногда, и, наверное, лет уже десять последних, обычно в конце лета, приходят с севера люди. Странные люди, темные. У меня даже сомнения есть на этот счет, люди ли. Как придут, так и начинается в городе пьянство. У нас все всегда через пьянство случается. Неделю! Мужики бросают лопаты свои, и, значит, гудуть, как те пчелы. За эту неделю все, что у земли отвоевали, она назад забирает. Бабам в эти дни ничего не перепадает, не обламывается, абсолютно, ни одной. Как отрезало! А потом те темные уходят, и вместе с ними наши мужики тянутся. Не все, но многие. Остаются те, кто идти не может. Через полгода, год – опять такое, и опять. В общем. мужиков все меньше становится. Настоящий исход. Город, как ни верти, вымирает.

– Ничего себе! И что же, никто не знает, куда они уходят?

– Не-а! Пропадают в северных лесах, и никто их больше не видел.

– Да-а-а…

Что еще сказать, как женщину утешить, Нетрой не знал. Ему вдруг подумалось, что и ее муж, или, может, сын ушел с теми, неизвестными, и не вернулся. Женщина и сама понимала, что ничем он помочь ей не в силах, потому к разговору интерес утратила, замолкла, задумалась.

Феликс старую, читанную ранее Литературку и, повернувшись спиной к киоску, продолжил свой поход вдоль по Мухинской. Через десяток шагов он заметил торчавший из земли, сбоку от тротуара, дюймовый металлический стержень. Он потрогал его острым носком модельной туфли, заметив, что арматура шатается, схватился за нее рукой, поднатужился и выдернул наружу. Прут оказался увесистым и не слишком длинным, сантиметров в тридцать пять – самое то, что нужно. Отмахнуться в случае чего, если кто слова доброго не понял. Он закатал прут в газетку, сунул сверток подмышку и, чего уж, почувствовал себя значительно уверенней.

После разговора с киоскершей, настроение Нетроя снова изменилось, второй раз за прогулку. Шел он теперь не только любознательно, но и куда как критичней глядя по сторонам, и то тут, то там видел следы медленно вызревавшего местного апокалипсиса, про который рассказала женщина. Видел он и покосившиеся столбы, и завалившиеся заборы – где они еще были. В большинстве же своем домохозяйства стояли неогороженными. Дома виделись сплошь одноэтажные, все – деревянные, бревенчатые либо обшитые вагонкой. А иные, словно крыши сараев, полностью укутаны рубероидом под тонкую планку. Ну, что? Зимы здесь долгие, ветра сильные, значит, такая защита от них спасает.

Роль декоративных насаждений повсеместно играл кудрявый, раскидистый бурьян в стадии созревания. В одном месте он встретил дом, который стоял, как полузатопленная баржа, один его край ушел глубоко, по окна, в землю, другой, наоборот, задрался кверху, – корма кормой. А напротив него, на другой стороне улицы нависла над тротуаром бревенчатая темно-серая двухэтажная почта, про которое ее предназначение свидетельствовала большая вывеска в традиционных цветах. Почту, уперевшись одним концом в кювет, а другим в карниз под самой крышей, поддерживали в устойчивости бревенчатые контрфорсы. Привыкшая к обстановке публика заходила внутрь, не замечая этой обстановки всецелой ненормальности.

Кстати, в проходах между домами, в глубине застройки, Феликс разглядел добротные кирпичные двухэтажные дома, и довольно много, – видимо, до центральной улицы, до ее реконструкции, просто почему-то не доходили руки. Экзотику соблюдают, решил Нетрой. Дома частные, за каждый индивидуальный хозяин в ответе.

Машины, проезжая по немощеным улицам, поднимали облака пыли, и те клубы долго висели над палисадниками, постоянно висели, лишь ветер потихоньку сносил их то в одну, то в другую сторону. Из-за той пыли все вокруг казалось присыпанным светло-бежевой пудрой, ее запах даже перебивал порой вонь железной дороги. Люди, выходившие из проулков, были похожи на мельников – все в белой посыпке. Многие были в респираторах или закрывали лица платками. Нетрой почувствовал, что мотив неизбывной, не рассеиваемой тоски, который он улавливал всю дорогу, начинал его утомлять. Однако, будь что, решил пройти Мухинскую до самого конца. До «упрись» хоть во что-то. Ведь должен же быть и у нее край? Должен. Ему страстно хотелось заглянуть за него и узнать, неужели и там все то же?

На деревянном сарае, по виду – времен триумфального шествия советской власти, красовалась вывеска

«МАГАЗИН»

И под ней дополнительно небольшая табличка информативного характера:

«Вас обслужат с… до…»

Без цифр, без намека на них – даже следов не осталось. По факту, дополнение казалось лишним.

Дверь в сарай, однако, оказалась открыта, и перед ней врастала в почву толпа ожидающих мужиков. За их спинами, Нетрой видел в проеме двери, две продавщицы, лязгая зубами, отмахивались от мух. Глаза их, неутоленные, светились в полумраке мстительными огнями.

Мужики желали, чтобы их обслужили от и до, но встречного желания и интереса не понимали.

– Чего ждем? – проходя, поинтересовался Феликс у крайнего мужичка.

– Пива, чего ж еще ждать-то? – удивился мужичек.

– А чего его ждать? – удивился встречно Нетрой. – Пиво, оно и есть пиво!

– А у нас – так! Ждать приходится! Мужичек обернулся к Феликсу и с удивлением на него воззрился, мол, что это за непонятный и непонятливый прохожий? Кепочка на сторону, папироска в углу рта – типаж, определил сетератор. – К трем часам только и привозят. Подтверждая слова, завсегдатай магазина взмахнул левой рукой, тогда стало заметно, что на ней не хватает трех пальцев, от мизинца до среднего, отчего рука была похожа на плохо выкованные клещи.

– Руку ты что, под паровоз сунул? – автоматически полюбопытствовал Нетрой.

Мужичек, запрокинув голову, как-то странно захихикал, открывая рот и растягивая губы накриво, поскольку в одном его углу продолжал удерживать папиросу. В разверзшейся воронке мелькнули всего два желтых зуба, один вверху, и один внизу.

– Аха, аха, и-и-и! – выдал мужик индюшиную трель. И закашлялся, надсадно, с посвистами.

Тут Феликс понял, что зря он этого, коцнутого, зацепил, не стоило. Товарищи двузубого и двупалого тоже обратили внимание на его странные смешки и, повернувшись, стали исподволь обходить писателя с боков, обхватывать. Вдобавок, он увидел, как высокий рыжий парень, явный предводитель местной пивной торсиды, тоже внимательно и хмуро на него поглядывал. Главное что – продолжительно, явно концентрируясь мыслями. Феликс подумал, что в такой ситуации и железный прут ему не очень поможет, его просто уронят и затопчут всей толпой.

– Ну, ты это, прости, – сказал он мужичку и умиротворяюще похлопал того по плечу. – Я спросил не подумавши… Прости! И, повернувшись, избегая окружения, быстро зашагал прочь. Еще долго он ощущал спиной враждебные взгляды. Но никто не кричал вслед, не пытался догнать – и то хорошо. Что за народ такой, думал он, злобный? Не пошути уже! Для обретения былой уверенности и регуляции расположения духа, он вытащил стержень из подмышки, похлопал им по ладони и положил на плечо, как дубину. Так-то лучше, подумал, расправляя плечи, как крылья.

Улица тянулась и тянулась, кружила по городу, казалось, без всякой цели и надежды добраться до конца и там отдохнуть. Пейзажи, которые вдоль нее открывались, честно говоря, глаза Нетрою давно уже не радовали. Не любил он запустения, вот хоть тресни. Если жить, так уж жить, на полную, думал он. Вкладываться так, чтобы душа радовалась, и от процесса, и от результата. А если по-другому, считать, что лишь на время, пересидеть пока, переждать, что и так сойдет, – нет. Не мое. Стоять у сарая и ждать, пока пиво подвезут? А что потом? Выпить пиво, поссать и снова ждать? И это жизнь? Бред какой-то!

Неожиданно улица выплеснулась за город, на поросший тем же бурьяном, только пониже и запутанней, пустырь. Здесь городской тракт сам собой преобразовывался в загородное шоссе и, делая на воле плавный поворот, метров через триста упирался в железную дорогу. Феликс представил в воображении условную карту Заглубинска, и по ней оказывалось, что Мухинская начиналась в одном месте у Магистрали и, сделав по городу широкий полукруг, заключив город в объятия, у Магистрали и заканчивалась, только значительно восточней. Переезд был закрыт, шлагбаум опущен, в ожидании поезда возле него выстроились штук пять машин. Водители выбрались из кабин и курили рядом.

Слева, притиснутый пустырем к дороге, возвышался высокий холм, Магистраль у его подножия сверкала рельсами, как река водой. Что-то потянуло Нетроя в ту сторону, захотелось ему забраться на верхотуру и оттуда обозреть, так сказать, пространство. А что? Почему нет? Хозяин-барин. В смысле, своих ног хозяин им же и барин.

Напрямую, продираясь сквозь бурьян, жесткий и спутанный, как спираль Бруно, он вскоре достался до холма, и не остановился, пока не взошел на его вершину. И, да, там Нетрой понял, что не ошибся в своих ожиданиях – вид с макушки открывался обширный, и на Магистраль в оба конца, и на равнину за ней, туманную, окаймленную сиреневыми сопками, округлыми, будто вырезанными из бархатной бумаги маникюрными ножницами. Здесь вовсю резвился ветер, а на самом краю обрыва, вытянув ноги в стоптанных кирзачах в сторону железной дороги, сидел еще один ценитель изысканных пейзажей и захватывающих перспектив. Как легко угадать по удобной обувке – мужчина старшего житейского возраста. По внешнему виду – десятке на седьмом очного по жизни плавания.

Нетрой молча пристроился рядом. Лишь свесив, как и старик, ноги с обрыва, поздоровался с ним:

– Здрав будь, командир!

Тот глянул на Феликса из-под мохнатых седых бровей.

– Доброго здоровьица! – пожелал в ответ, с поклоном.

Помолчали, выравниваясь настроением и ритмом дыхания. Проникаясь моментом, Нетрой обозревал пространство.

За городом, непосредственно за Магистралью, раскрывалась большая и глубокая даже не падь – долина, укрытая обманной накидкой, туманами и пылью, в которой терялась широкая бетонная дорога. Как раз, ходом на запад, прошумел состав, открылся переезд, и по дороге той во главе с полосатым автобусом потянулась колонна машин. Автобус недолго был в лидерах, машины по одной шли на обгон и, отрываясь, тонули в тумане. Скоро и автобус, как губка каплю воды, всосала в себя эта явно живая субстанция.

За долиной, на одной длинной сопке, Феликс обнаружил с пяток белых и розовых пятиэтажек, и столько же домов пониже. Оседлав горбатую гору, они плыли над туманами, как большой корабль по морю. Долина та по прикидке, была километров десять во все стороны, может, и больше.

Над домами, ясно видимые при свете солнца, кружили самолеты.

– Кто там живет? – кивнул на дома Нетрой.

– Сейчас может и никто, – был ответ.

– А раньше кто жил?

– Знамо дело, военные.

– А как же они там жили?

Старик пожал плечами.

– Знамо дело, жили как-то.

– А зачем они там жили?

– Знамо дело, зачем… Стойко переносили все тяготы и лишения.

– Складно вы толкуете.

– Это не я: устав так толкует.

– Служили?

– Довелось, знамо дело. Почетную обязанность отбыл, не уклонившись, в полном объеме. Вот там и отбыл. И он, как перед тем Феликс, мотнул косматой головой в сторону домов.

– Ваше право…

– Будь мое право, я бы… Знамо дело!

– Что?

– А ничего! Знамо дело!

– А что, туман здесь всегда такой густой?

– Частенько, знамо дело. Там Пионерка, в тумане. А за ней Загубинка.

– Что такое Пионерка?

– Вроде деревни.

– Пригород, значит. А самолеты?

– Про самолеты ничего не знаю.

– Как так?

– А вот так. И никто не знает. Уже давно попадать должны были, но нет, летают себе и летают.

– Почему же они попадать должны?

– Ну, ты настырный! Да потому, что экипажей в них нет! Летчики давно, уже много лет назад, все попрыгали, а эти все летают. Хоть и керосин закончился. И никто не знает, что их в воздухе держит. Загадка, знамо дело!

Странные байки отец сказывает, подумал Нетрой. Уж больно удивительной казалась ему история про самолеты, которые, точно газом накачанные, летали сами по себе. Но виду он не подал, не желая обидеть рассказчика – все-таки хотелось узнать еще подробностей.

Старик достал из кармана книгу небольшого формата и, открыв переплет, оторвал от нее пол страницы. Потом из другого кармана вытащил кисет, насыпал на бумагу самосад и, путаясь огрубевшими пальцами, свернул самокрутку. Подумав немного, протянул припасы Нетрою.

– Из Дома офицеров? – полюбопытствовал Феликс, указывая на книгу.

– Знамо дело! – подтвердил догадку старик.

– А, давай! Вспомню, как это делается! Доводилось мне в свое время, в разведочной партии, «козьи ножки» крутить.

– Геолог, что ли?

– Знамо дело! В прошлом.

Глава 7. Кто кого

Обратный путь в город Нетрой проделал в глубокой задумчивости, так что даже не заметил, как проходил мимо магазина, на площадке перед которым, разбившись на группы, мужики пили пиво. А то бы он за них порадовался, ведь всегда очень важно в жизни дождаться и получить, наконец, то, ради чего так долго страдал. Он проплыл мимо, как льдина отмороженная по весенней реке, и только мужик беспалый протянул в его сторону широким щедрым жестом бутылку с пивом, и промычал что-то призывное – да зря, впустую, Феликс не обратил на него внимания.

Они перед тем долго разговаривали со стариком на вершине холма, и успели выкурить по нескольку самокруток. Самосад у деда был едреный, такой, что слезы из глаз, но обладал попутно не меньшей силы ароматом. Хитрость заключалась в том, чтобы научиться тот табачок курить, и аромат улавливать. А для этого следовало проявить известную настойчивость и умение слушать советы наставника. Да, собственно, как и во всем в жизни, успех всецело зависит от личных качеств и улыбки судьбы. Нетрою в этом плане и тут повезло, и последнюю козью ножку он выкуривал уже, откровенно наслаждаясь ее смолистым духом. Смаковал, будто кальян какой. На прощание он развернул стержень, который лежал все время рядом на земле, сложил газетку компактно и протянул ее старику:

– Держи, дед! Вот это самая правильная бумага, чтобы самокрутки вертеть. Попробуй, тебе понравится. Главное, надолго хватит. Потом взял железку, покачал ее на ладони, прощаясь, и тоже протянул новому знакомцу. – И металл забирай! В хозяйстве сгодится!

Старик на газету посмотрел с сомнением, но принял, тут же сунул ее под обложку похудевшей книги. А при виде прутка просиял:

– А вот за это спасибо! – сказал. – Знамо дело, сгодится! Я как раз такой шкворень искал. Мне к воротам новый дзынь приварить надоть, а то прежний лопнул от перекоса.

Так что, шел назад Нетрой налегке, ничем не отягощенный, если, конечно, не считать мыслей, которых в голове его образовалось непредвиденное и весьма сомнительное множество. Он и представить себе не мог, что такой пустопорожний по виду городишка, как Загубинск, может до такой степени быть переполнен фольклором и сказочным духом. Да и каким! Тут тебе и Мянь-гора, и мальцы, и непостижимое противостояние с землей-матушкой, и странные пришельцы с севера. Самолеты еще эти, вечно летающие. Самое удивительное то, что кое-что из списка чудес и непонятностей он сам, своими глазами видел. Те же самолеты, например. С этим что делать? Или крыса? Ее, кстати, уже кормить пора. Это все на проделки фантазии да на всплески воображения не спишешь. Если, конечно, собственным глазам доверяешь.

Он доверял. И все же не сразу поверил им, когда, вдруг вынырнув из мутных вод своих сомнений, увидал на площади перед кинотеатром Мир, на самом краю тротуара девицу Лауру ака Лимбо. Она была в своем веселом, активно рекламировавшем всю прелесть ее попки, комбинезоне. Плюшевый рюкзачок, неотъемлемый ее атрибут – за спиной. Рядом с ней, в двух шагах в восточном направлении, стоял парень. Стоял как дерево, как неожиданное и несуразное в этом месте природное образование. Он глядел куда-то поверх ее плеча, жевал мундштук папиросы и щурился. Еще он был гладко выбрит, кепочку нес на голове восьмиклинку, надвинув ее по самые брови, а руки, запустив их под полы пиджака, сунул в карманы брюк, глубоко. Хоть и смотрел он мимо девушки, но сразу было видно, что имеет к ней прямой и непосредственный интерес. В общем, Феликс сразу признал в нем одного из тех двух зеков, которые на его глазах взымали кровавую плату за карточный долг.

Лаура, напротив, смотрела зеку прямо в лицо. Спокойно смотрела, с презрением. Ручки при этом блогерша так же прятала в карманах комбинезона, и сквозь тонкую ткань было хорошо заметно, что они сжаты в кулаки. Нетрой еще издали, по положению и напряженности тел, уловил, какое между этими двумя возникло приливное натяжение, поэтому подошел и стал между ними волнорезом, ближе к девушке.

– Тебе чего? – спросил незнакомец, не поворотив, как водится, головы чугун.

– А тебе? – пробасил встречно Феликс.

– Телку хочу. Вот эту.

– Это моя телка.

– Отвали, в пролете. Я первый наскочил.

– А мордой об асфальт? – предложил альтернативу Феликс.

Мужик в пиджаке пришел в движение. Медленно повернул голову и смерил неизвестного громилу взглядом, с ног до головы. И, видимо, сделал для себя выводы, потому что плюнул струйкой сквозь передние зубы и цокнул языком.

– Ну-ну, – сказал со странной смесью согласия и угрозы в интонации, отвернулся и, не меняя положения рук, плеч и головы, дымя папироской, пошел восвояси, и вскоре скрылся за углом кинотеатра.

– Пошли отсюда, – предложил алгоритм ближайших действий Нетрой. – Ты чего здесь делала? – спросил он, когда кинотеатр Мир скрылся из виду.

– Гуляла, – сказала Лаура с вызовом.

– Нашла где гулять.

– Ну, вы же тоже тут прогуливались.

– У меня, по крайней мере, попа не такая аппетитная.

– Это, смотря для кого.

Нетрой досадливо крякнул.

– Короче, будешь мне должна, – произнес он, подводя черту под прениями. Но не тут-то было.

– Еще чего! – возмутилась Лимбо. – Я бы и сама справилась.

– Так, может, я помешал ухаживанию? Может, и не следовало?

– Может! – отрезала девушка.

– Так, может, вернешься? – не унимался сетератор.

– Да идите уже, не разговаривайте!

– Нет, но я могу…

– Господи! С виду вроде нормальный человек. Солидный. А дурак, как и все!

Оставшуюся часть пути до самой гостиницы они проделали в полном молчании. О чем думала в то время Лаура, нам неизвестно, а вот Нетрой дулся, злился и всячески себя накручивал.

«Да кто она такая? – кипел пенными и шипящими, исполненными негодования, мыслями он. – Ведет себя так, словно я за ней бегаю и усиленно себя предлагаю. Нет, кто она такая?! Популярная блогерша, подумать только! Это что, профессия? Талант? Пена! Это сейчас тебя на поверхность вынесло, а завтра обосрут всем миром, и утонешь нахрен, и что от тебя останется? Твой убогий бложек, набитый своими фотками и чужими мыслями? Ничего не останется, только круги на воде. Или дерьмо на воде. Глазки потускнеют, кожа одрябнет, попка превратится в хрящик – и будет комбинезон на тебе болтаться, как на флагштоке стяг при полном безветрии. И все, никаких отличительных особенностей не останется. Пигалица! Ни кожи, ни рожи… Ну, мордаха, положим, даже ничего. Но что это меняет? При таком характере это скорей отягчающее обстоятельство. То ли дело я! Не красавец, но вполне симпатичен. Нормальный мужик и не должен быть красавцем. Не урод – и ладно. Главное, выглядеть мужественно и внушать уважение. Вот что-что, а внушить уважение я могу любому. Как всякий нормальный мужчина с нормальным весом в сто десять килограмм… И, если уж на то пошло, после меня сотня книг останется. Больше, я же еще столько напишу. Завидное наследство, между прочим, ради него стоит, я думаю, и потерпеть мои некоторые, гхм, сумасбродства. Легкие вольности и милые шалости. Что я, права не имею?»

С какой это стати Феликс Нетрой заговорил о правах, он сам так и не понял. Видимо потому, что не успел поставить правильный вопрос. Они как раз подошли к гостинице, писатель пропустил блогершу вперед и стал подниматься за ней следом на второй этаж, в холл. Поднимаясь, он потому ни о чем другом не думал, что видел перед глазами исключительно то, о чем читатель и сам догадался. При том, что девушка старалась идти по лестнице боком, отводя сокровище анфас к стене, это нежное, мягкое, пухлое обжимало, оглаживало само себя, взаимодействовало, словно две смачные оливки, так что воображение мужчины в самом расцвете сил немедленно распалилось. Еще бы! Мышцы ее были так расслаблены, источали такую наполненность и истому, что он сразу заподозрил: а ведь у нее этой ночью наверняка был секс! Такая расслабленность – первый признак. И тут же одернул себя – с кем? Откуда? Да оттуда же, откуда и у тебя. И тут он почувствовал себя обделенным и обойденным. Кто, блин, успел залезть в эту воронку? Он, грубо говоря, испытал неожиданный и мучительный приступ вожделения, замешанный на неприятной ревности, так что сразу поторопился отвести глаза в сторону. Этот маневр помог лишь отчасти, волнение отпустило, и то не сразу и лишь наверху, в холле. Девушка, не поблагодарив спасителя, и не оглядываясь, сразу направилась в свою комнату.

– Лаура! – окликнул ее Нетрой. – Прошу тебя, не выходи одна из гостиницы! Эта шпана тебя подловит!

Она остановилась на красной ковровой дорожке и быстро оглянулась с таким выражением на лице, будто проглотила мокрицу.

– Ненавижу это имя! – процедила презрительно – и скрылась в коридоре.

Феликс остался стоять, где стоял, оторопело глядя ей вслед.

– Вот и спасай их после этого, – проговорил он, разводя руками. «Их», это он, конечно, напрасно обобщил. Встречаются, и не редко, женщины, не стесняющиеся выразить благодарность, особенно когда есть за что ее выразить. Но есть и вот такие, штучки… Да…

Он не заметил, как с гостиничного дивана поднялся Борисфен Нифонтович и, подойдя, остановился у него за спиной.

– Кого мы на этот раз спасали? – спросил он.

– А, господин Клер! – повернувшись, Феликс пожал протянутую ему руку. – Да вот! Некоторые всегда находят себе на пятую точку приключения.

– А что случилось?

– В городе же полно уголовников!

– Это я знаю.

– И один из них запал на нашу Лауру. Хочу, говорит, эту телку трахнуть!

– Что, прямо на улице?

– О чем и речь! Девушка, видите ли, решила прогуляться в гордом одиночестве.

– И чем дело закончилось?

– К счастью, я там как раз оказался. Да, тоже гулял. С познавательной целью. Ну, я-то могу позволить себе прогуляться без сопровождающих, правда? Я и сказал тому гою, что эта телка моя. Он, конечно, спорить не стал, отвалил тут же. Не тягаться же ему со мной, шибзду? Но, думаю, какой-нибудь пакости от него ждать теперь можно. И даже нужно. А ты, судя по всему, только недавно вернулся с экскурсии? Как там речка Загубинка? Впечатляет?

– Ой, отлично отдохнули! Зря ты не поехал. Речка быстрая, вода холодная. Омуты и плесы. Небо, этсамое, звезды! Рыбалка, палатка, костер, уха!

– Ты что, так в деловом костюме и отдыхал?

– Обижаешь, этсамое! Он бы сейчас знаешь, как выглядел? После ночи-то в палатке?

– Конечно, знаю! Потому и спрашиваю.

– Мне была предоставлена полная экипировка! И лучшая!

– Правда? Завидую! Но ничего, будем живы, организуем что-нибудь наподобие, поближе к дому. Хороших мест в наших краях много, во всех не побываешь.

– Это точно. Но стремиться к этому нужно.

– Как там наш вагон?

– А что с ним может случиться?

– Ну, может, реанимировали его каким-то чудесным образом?

– Нет, этсамое, ничего такого не знаю. Да вряд ли! Ты сам слышал, как они во всякие инструкции упираются. Кстати!

– Что еще?

– Ничего страшного, не пугайся. Хе-хе. Насчет этого турнира, что вы тут замутить решили…

– Я ничего не мутил, меня пригласили поучаствовать, я согласился. При соблюдении определенных условий. Иными словами, при финансовой помощи фирмы Клер и сыновья.

– Вот как раз по поводу этих условий. Как ты понимаешь, – а, может, не понимаешь, так я тебе сообщаю, – что я здесь оказался отрезан от своих структур. То есть, от банка. Поэтому, этсамое, никакими банк-инами обеспечить пока не могу. Извиняйте.

– Да мне-то как-то… Не очень-то и хотелось, если честно. Только, ты перепутал: банкроллы и бай-ины. На всякий случай.

– А я как сказал? Не так? Запутаешься, этсамое, в этих ваших терминах. Ну, собственно, и прекрасно. Что не настаиваешь. Нет, можно было бы в счет долговых обязательств поиграть…

– Зачем? Не надо. На нарисованные деньги легко играется, зато потом замучаешься долги собирать.

– Вот и я так думаю. Деньги на столе дисциплинируют.

– Да, пусть играют на то, что лежит в карманах. А я найду, чем заняться.

– Не нужно ничего искать, приглашаю тебя на ужин. Посидим, этсамое, поговорим… Попьем. Не знаю, чем тут угощают.

– Заметано! Вискарь, кстати, в ресторане на удивление достойный.

– Правда? Так и совсем хорошо. Мелочь, как говорится, а приятно.

– Ну, до вечера.

Крыса ждала Феликса в номере. Едва он открыл дверь, она подбежала и стала тереться о его ноги. При этом животина посапывала и еще немного похрюкивала, так что решить, на кого она больше похожа в этом ритуале, на кошку или на маленькую собачку, было затруднительно. По здравом размышлении, он вынес вердикт, что если на кого и похожа, так только на саму себя. Прикольно, что! Ведь многих по приходу домой встречают обычные домашние питомцы, а чтобы вот так, крыса – вряд ли. И это было круто, и приятно, чувствовать особенность и эксклюзив, причем даже не личную, а ситуации, в которой довелось оказаться. Расскажешь кому, ведь не поверят! В гостинице, крысы? – удивятся. Ты что? Их же травят! Травят, ага. В Загубинске.

Феликс потрепал крысу за холку и проверил, тут же, в углу прихожей, где оставлял, есть ли у нее еда. Припасы еще оставались, так что, пока можно было не беспокоиться. Животинка покушала совсем немного. Деликатная, подумал он. Интересно, а где она это… Углубляться в тему он не стал, понадеявшись, что и в вопросе сокрытия отходов жизнедеятельности крыска проявит такую же деликатность и стыдливость. И вдруг почувствовал тревогу. Деликатная, ага… Он быстро залез в шкаф и проверил сумку. Новых повреждений на ней не обнаружилось, так что тревога оказалась напрасной.

– Доверяй, но проверяй! – с легким смущением оправдался он перед крысой, следившей за его действиями широко распахнутыми честными глазами. Та, будто поняла его слова, моргнула в ответ три раза. Нетрой умилился. – Эх ты, дурында, – излился он лаской в словах.

Потом он достал ноутбук и, как и днем ранее, устроился с ним на кровать. Завел новый текстовый документ, который назвал просто «Загубинск», и принялся в него обстоятельно и подробно записывать все, что видел и слышал во время своей сегодняшней по городу прогулки. У него было предчувствие, что собранный и зафиксированный материал можно будет в дальнейшем использовать. И даже шевелились по этому поводу кое-какие мыслишки. При этом он порой прерывался и надолго задумывался – вот уж незадача! – о девушке Лауре, которая ненавидит свое имя.

Закончив с путевыми заметками, он еще успел неплохо, довольно плотно поработать над книгой – до наступления времени ужина. У него всегда легко получалось переходить от ничегонеделанья в рабочее состояние. Он даже искренне удивлялся, не понимая, почему другим для работы нужны какие-то особые условия. Ему лично никаких особых условий не требовалось, любые годились, лишь бы никто не залезал на спину и не дергал за руки. Поэтому и шум пролетавших мимо составов его не отвлекал, а, напротив, создавал особенное писательское настроение. Романтику он навевал, этот шум, и грохот, и протяжные гудки локомотивов, похожие на сиплый рев гигантских простуженных саксофонов.

Дописав главу, он убрал лэптоп обратно в сумку и не торопясь забрался под душ. Там он сначала нагрел, а потом резко охладил тело водой – такая известная тепловая гимнастика, – чем привел себя в надлежащий тонус. После растерся полотенцем до гудения внутреннего пламени, тщательно оделся, расчесал усы и бороду, задействуя специальную расческу, и принял перед зеркалом пару мужественных поз, чем остался вполне доволен. Еще бы! Ему решительно нравился тот возраст, в котором он теперь пребывал, и внешний вид, и состояние сознания, позволявшее смотреть на мир с уверенностью и достоинством. Он похлопал обеими ладонями по животу, ощутив его упругую емкость и гулкую материальность, и поставил себе задачу обязательно разузнать, имеется ли в городе качалка, – хоть какой завалящий зал тренажеров. И вот если да, имеется, значит оставшиеся до отъезда дни и вовсе пройдут с приятностью и, что существенно, с пользой. Ощутив момент исполненным и исчерпанным, он с вежливой настойчивостью предупредил крысу, что на время его отсутствия она остается на жилплощади за старшую, после чего, мощный, тихий и неотвратимый, точно обутый в мягкие ичиги командор, спустился в ресторан.

По дороге он думал о том, что, хоть все сложилось и не так, как задумывалось, в целом же пока получалось неплохо. Нет, ему всегда нравилось оказаться где-нибудь в чужом месте, в другом городе, в гостинице, где никто его не узнает… А пусть и узнает, плевать, – он-то лично никого не знает, и не обязан узнавать, вот в чем фишка. Но сама аура незнакомого места, процесс, или состояние неузнавания – особая ценность такой ситуации. Десять дней, конечно, многовато будет, как ни считай, но вот дней пять, даже неделю – вполне можно пожить. Даже если никуда не ходить, ни на какие тренажеры, а только сидеть в номере и работать. Отлично! Роман он, конечно, за это время не закончит, но вполне может подойти к финалу. Два дня уже, по сути, прошло, сколько еще осталось? Пять? Неделя? Нормально. Еще можно смотаться куда-нибудь с Борисфеном. Того и гляди, уезжать не захочется. Он хмыкнул. А что, всегда так бывает. Ситуация, в которой оказался совершенно случайно, чаще всего складывается невероятно прекрасной. Потом хоть сто раз пробуй повторить ее намеренно, моделируя и сооружая все до мелочей точно – ничего не получится. А все просто – отсутствует магия неожиданности, волшебство сюрприза. Без этого – ничего не выйдет. Хоть голову разбей.

В таком приподнятом расположении духа человека, который поймал удачу за хвост, крепко держит ее в кулаке и хрен отпустит, Нетрой вошел в ресторан.

Он едва остановился на пороге, оглядывая заполненный до краев публикой, гудящий зал, как в дальнем его углу поднялся, вспыхнув ослепительно белой сорочкой под распахнутым пиджаком, господин Клер и призывно помахал ему рукой. Феликс сообразил, что это приблизительно то же место, где накануне вечером он отдыхал с незабвенной Эвелиной Висбальдовной. Пробираясь сквозь узкие для него проходы, он прикидывал, не тот ли это самый столик, что и вчера, и думал, что будет забавно, если окажется так. Он всегда видел, или старался разглядеть особую символичность в привязке к определенным местам. Но нет, сегодня все складывалось несколько иначе. Приблизившись, за вчерашним столом он увидел собственно ее, ночную красавицу – Эвелину. Вдруг обожгло, будто жаровню обхватил: жаль, как же жаль, что она не принадлежала ему! Лунная женщина, увидев его, в знак приветствия подняла бокал с шампанским и с улыбкой пригубила из него. Напротив нее, нахохлившись, сидел Елистрат Дролов. На Нетроя он не смотрел, но по тому, как заходили у него желваки, как покрылись бордовыми пятнами щеки, можно было смело утверждать, что появление сетератора не осталось для него незамеченным. Напрасно он так, она ведь и ему не принадлежала. Она никому не принадлежала. Что же, выходит, он вновь позарился на чужое? Жаль, что так…

Шампанским поит, сцуко, подумал Нетрой с неожиданной ревностью. Хотя, какое он имел на это право? Никакого. На первый взгляд. А, с другой стороны, какого черта! Он здесь ненадолго задержится, поэтому надо пользоваться временем его личной доступности. Ей надо пользоваться. Дерьмо! Видимо, здесь любовь отмеривается гомеопатическими дозами, и на всех ее не хватает. Да, значит, за тем столом ему выпала любовь, интересно, что выпадет за этим? Может, удача?

Про удачу додумать он не успел.

– Садись, садись, пожалуйста! – радушно пригласил его причалить к питейно-гастрономическому дебаркадеру Борисфен Нифонтович. – Я тут позволил себе уже кое-что заказать. Можем выпивать и закусывать помаленьку, пока горячее не принесут. Закажем, все еще закажем! Как же за тебя заказывать-то? Только, что сам пожелаешь. А пока вот закуски мясные, как ты любишь. Вискарик, этсамое… Кстати, слушай, да, неплохой! Просто удивительно! Я уже продегустировал…

– А я, подумав, пришел к выводу, что ничуть не удивительно, – чутко прислушиваясь, как дышит под ним принявший на себя его вес стул, подхватил нить разговора Нетрой. – Они же тут у Магистрали живут, будто на берегу реки, она им все необходимое сама приносит. Ну, или еще кто. Граница же рядом!

– Ты что, думаешь, контрабанда?

– Сто процентов!

– Да нет! Не может быть. Граница, этсамое, на замке!

– На замке, кто же спорит. Вопрос в том, у кого ключик от замка.

– И у кого же ключик?

Нетрой, повинуясь мелькнувшей вдруг мысли, оглянулся, ища кого-то в зале. Тут же, к некоторому удивлению, и нашел. В противоположном конце помещения, но и довольно близко от них, за отдельным столиком сидела парочка здоровяков стандартного вида. Солидные костюмы, бритые затылки, мощные, шеи не уже плеч – все как положено. Оба жевали свой ужин, сосредоточенно орудуя ножами и вилками, должно быть, разделывали отбивные. На столе ни графина, ни бутылки с красивой этикеткой, только невзрачная минералка. Разве в России уже принято такое, чтобы не запивать шницель водкой? Если ты мужчина? Тем более, два мужчины, которым есть что сказать друг другу?

– Вон, видишь, пара упитышей?

– И что? Мальцы как мальцы!

– То-то и оно, что мальцы! Мне тут про них кое-что порассказали. Оказывается, мальцы – это не совсем то, что нам слышится в этом слове. Этимология у него, как говорится, совсем другая.

– У-у, какие умные слова пошли, – усмехнулся господин Клер.

– Да, – подтвердил Нетрой, не почувствовав насмешки. – На самом деле, в городе считают, что эти ребята связаны с местным полумифическим авторитетом по фамилии Малецкий. Малецкий – мальцы, чувствуешь, что к чему привязано? Верней, к кому? Парни Малецкого. Вот они-то и заведуют здесь контрабандой. Да и не только ей.

– Думаешь?

– Так говорят, я лично ничего утверждать не могу.

– Не знаю. А по мне, этсамое, обычные веселые ребята.

– Это точно, веселые. Только слегка излишне целеустремленные.

– Ну, как раз это по жизни никогда не лишне, – Борисфен Нифонтович поцокал языком. – В смысле, целеустремленность. Большинству ее как раз и не хватает.

– Вот с этим соглашусь!

– Возвращаясь к вопросу, это что же, тебе вот так сразу в городе все и выложили? Все истории, слухи и мифы?

– Ну, да. Я же какой-никакой писатель, слушать других для меня необходимый профессиональный навык. С людьми вообще нужно уметь разговаривать. И слушать нужно уметь. К тому же я обладаю располагающей внешностью, и по мне сразу видно, что предпочитаю традиционные отношения. Что я опора и, если что, защита. Да, я чертов консерватор! А людям этого как раз не хватает, опоры и традиций.

– Что тебе еще рассказали? Мне, этсамое, просто интересно. Тут, оказывается, такой фольклор богатый!

– Вот это да, фольклор. Я бы сказал, устная традиция.

– И что местная устная традиция хранит?

– Да, всякую ерунду. Например, сказание о том, как приходят сюда на станцию цистерны с портвейном, как их ставят на запасных путях напротив вокзала, и местное население веселится и ликует две недели подряд, празднует праздник урожая, пока вино не кончится. Мужики напиваются, а потом любят девок прямо под открытым небом. Девки любят, когда их любят, смотрят широко раскрытыми глазами на звезды и ощущают свою интимную связь с космосом.

– Ну, про космос ты, этсамое, явно от себя добавил. Интуитивную связь, если уж на то пошло, ощущают. Интимную осуществляют или испытывают.

– Разница, в общем, не большая. Что осуществляют, то и ощущают. Уверен, так и есть. В жизни все подчинено определенным ритмам и циклам. Когда в природе возникает какой-то новый ритм, жизнь тут же его оседлывает и под него подстраивается. Вот и с этими винными цистернами такая история. Они, может, и ни при чем, они просто приезжают, а городская стихия их приезды использует, чтобы обеспечить воспроизводство жизни. Такой себе фестиваль получается, местный праздник Лиго, когда можно и нужно, и все могут всех. А через определенный срок ожидаемый беби-бум.

– Наверное, если бы все было так просто, в городе давно случилось бы перенаселение, а по факту жителей катастрофически не хватает. Вон, брошенный военный городок стоит, никто его не заселяет. И, кстати, не один, их в округе несколько таких, пустых, никому не нужных.

– Да, я знаю. Это потому, что существует и обратный процесс, и он, к сожалению, преобладает.

– Смертность, этсамое, высокая? Мрут люди?

– Можно и так сказать. Мои источники сообщают, что вот уже с десяток последних лет, опять же, подчиняясь неведомому ритму, дважды в год откуда-то с севера, из лесов, приходят неизвестные люди. Они хороводят с местными неделю, пьют-гуляют, а потом уводят их за собой. Не всех, но многих.