Виднейший представитель экспериментального направления в американской прозе XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения долгое время находились под запретом на его родине, Генри Миллер прославился не только исповедально-автобиографическими романами, но и мемуарно-публицистическими очерками, в которых продолжает рассказывать о множестве своих друзей и знакомых, без которых невозможно представить современное искусство и литературу. Вашему вниманию предлагается один из сборников его документальных рассказов и художественной эссеистики «Замри, как колибри», переведенный на русский язык впервые. Также в книгу входят две представленные в новой редакции повести: «Улыбка у подножия веревочной лестницы», написанная по заказу знаменитого художника Фернана Леже и призванная сопровождать сборник его работ на тему цирка, и «Бессонница, или Дьявол на воле» – история любви уже пожилого Миллера к его последней жене – японской киноактрисе и джазовой певице.
Оглавление
Генри Миллер. Замри, как колибри (сборник)
Бессонница, или Дьявол на воле. Перевод В. Минушина
Каденция
Улыбка у подножия веревочной лестницы
Перевод Н. Казаковой
Эпилог
Замри, как колибри
Предисловие. Перевод Н. Пальцева
Час человека. Перевод З. Артемовой
Дети земли. Перевод Б. Ерхова
Сезам, откройся! Перевод З. Артемовой
Пэтчен[77] – гнев и свет. Перевод В. Минушина
Мой водяной знак – ангел[87] Перевод В. Минушина
Открытое письмо всем и каждому. Перевод В. Минушина
Первая любовь. Перевод Н. Пальцева
Когда моя рука тянется к револьверу. Перевод З. Артемовой
Искание[103] Перевод В. Минушина
Открытое письмо маленьким журналам. Перевод В. Минушина
Моя жизнь как эхо[112] Перевод З. Артемовой
Аморальность морали. Перевод Н. Казаковой
Ионеско. Перевод З. Артемовой
1
2
3
Уолт Уитмен. Перевод Б. Ерхова
Генри Дэвид Торо. Перевод Б. Ерхова
Деньги, и как с ними получается то, что с ними получается. Перевод В. Артемова
Читать или не читать. Перевод Н. Казаковой
Птичий клей и коварство. Перевод В. Минушина
(Глава первая)[158]
Можно удовольствоваться тремя новорожденными слонятами[168] Перевод Н. Пальцева
Рассказчик Андерсон. Перевод Б. Ерхова
Романы Альбера Коссери. Перевод З. Артемовой
Замри, как колибри. Перевод Б. Ерхова
Отрывок из книги
Сначала сломанный палец ноги, потом – разбитый лоб и, наконец, разбитое сердце. Но, как я уже где-то сказал, человеческое сердце разбить нельзя. Это только кажется, что оно разбито. На самом деле страдает душа. Но и у души достаточно сил, и, если захотеть, можно ее воскресить.
Так или иначе, сломанный палец будил меня всегда в три утра. Колдовской час – потому что именно в это время я больше всего думал о ней, о том, что она сейчас делает. Она была Дитя ночи и первых проблесков зари. Не ранней пташкой, которая клюет, но ранней пташкой, чья песня рождает смятение и панику. Пташкой, роняющей крохотные семена тоски на твою подушку.
.....
Мой угуису, как японцы называют соловья, имел не только прекрасный голос, но еще и пристрастие к укиё-э[43], сябу-сябу[44] и самым темным глубинам древнеанглийского языка. Трудно было придумать что-нибудь такое, чего она еще не видела, о чем еще не читала или не слышала. Ночью, когда она исчерпывала свой репертуар, я ложился спать, мурлыча какую-нибудь из сентиментальных песенок, которыми она заражала меня. («На свете не было сильней такой любви – любви моей».) Перед рассветом я вскакивал со своего ложа экстаза и писал акварелью, чтобы вечером принести картину ей. Я еще не достиг стадии Бессонницы. Это все были плоды эйфории, время от времени прерывавшейся поллюционным сном, в котором видение архетипической матери чудовищным образом смешивалось с видением соловья.
Чтобы придать еще больший размах бреду, я, как наркотику, предался музыке Скрябина, до глубины души потрясенный его неразрешенными квартами и радужно-кокаиновыми сверкающими эффектами верхних обертонов. Одновременно я взялся перечитывать романы Кнута Гамсуна о безответной любви, особенно его «Мистерии». Я вновь представлял себя еще одним герром Нагелем со скрипичным футляром, набитым грязным бельем. Направляясь на ежедневное свидание, я повторял его памятные слова: «Доброе утро, фрекен, вы разрешите мне вас ущипнуть?» Любого пустяка достаточно было, чтобы я завелся, даже японского календаря. Я был как заколдован, ослеплен. Я дошел до того, что даже купил майоликовый ночной горшок, которым так и не воспользовался. Бреясь, корчил рожи своему отражению, дабы лишь доказать себе, что могу казаться счастливым безумцем, если захочу.
