Читать книгу Женщины прощают первыми - Генрих Генрихович Кранц - Страница 1

СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ

Я очень люблю воду. Хотя всегда боялся утонуть. То же самое я испытываю по отношению к женщинам. Открытая шея, зеленый взор, волнистая прядь пугают не меньше, чем открытый водоем и нечаянная волна. Море – это не по мне. Женщина же – это всегда море. Море и бездонность. Это я понимаю.

Всем открытым водоемам я предпочитаю бассейн. Бассейн напоминает женщину, ограниченную условностями. В нем тепло, радостно и безопасно. В любой момент всегда можно выбраться на сушу.

Впрочем, плавание в бассейне имеет и другие положительные стороны. Здесь даже у самых рьяных хищниц притупляется охотничий инстинкт. Не удивлюсь, если когда-нибудь будут обнародованы данные, свидетельствующие о вредности купанья в бассейне, о солях тяжелых металлов, присутствующих в отечественной хлорке, о ядовитых примесях в кафельной плитке и о прочих гадостях. Я знаю десятки семейных пар, познакомившихся в бане и в ресторане, в купе дальнего следования и в метро, на пляже и на колхозном поле. Даже в кабинете следователя. Но не знаю ни одной, сблизившейся в бассейне. В бассейне мужчины и женщины прежде всего заботятся о своем здоровье. Им некогда думать о ерунде. В конце концов, подливают же солдатам в пищу немного брома. Солдаты должны думать о полях сражений и маршальских жезлах, а не о своих девушках. Может быть, в бассейнах мужчины и женщины тоже должны на какое-то время становиться солдатами, солдатами здоровья. И устроители бассейнов в этом вопросе идут им навстречу.

Ирина Петровна даже внешне чем-то напоминала мне этого самого солдата. Крупная, высокая она, казалось, самой природой предназначалась для того, чтобы напоминать о Жан-Жаке Руссо и о его призыве « Назад, к природе»!». Впрочем, напрасно прародительница так зазывала своих чад обратно. Глядя на Ирину Петровну трудно было избавиться от ощущения, что человек не далее, как вчера, прогуливался по дорожкам эдемского сада ( если они, конечно, там есть). Водяные капли, которые она энергично смахивала с чашечек купальника, были каплями дождя, которыми творец щедро орошал своих детей; холодное удивление, с которым она наблюдала за моим суетливым желанием подчинить себе воду, удивлением существа, не ведавшего добра и зла.

Она превосходила меня во всем. И не только меня. Если где-то и был Адам, которому она могла подчиниться, то звать его должны были не иначе как « Железный Арни». Но в бассейне, среди тех, кто два раза в неделю пытался хоть немного размять свои скрюченные в офисных баталиях косточки, таковых не было.

Удивительно, но Ирина Петровна уже с третьего посещения стала удостаивать меня необременительно беседой. Вероятно, ее влекли ко мне те же чувства, которые заставляют энтомолога безотрывно наблюдать за жуком, барахтающимся в навозной жиже.

– Василий! – она всегда называла меня полным именем, чего я терпеть не мог, но вынужден был терпеть, – что вы думаете о современном бизнесе?

Отгоняя волну, которую с мощным выдохом навлекала на меня Ирина Петровна, я начинал судорожно думать о том, как бы достойнее ответить. Пока в моих глазах вспыхивали и гасли улицы Нью-Йорка и Токио, заполненные неоновыми вывесками с индексами Доуля и Джонса, она уже переключалась на другое:

– А как вам показался последний роман Уэльбека?

И снова я плыл в потоках ее мысленных извержений, не зная что сказать. Привыкший к бурунам и завихрениям, к ее неожиданному стилю, я не удивился, когда Ирина Петровна в очередной раз задала мне свой каверзный вопрос.

– Василий, – тяжелая волна, подгоняемая ее рукой, ткнулась мне в нос, – как вы себе представляете жизненный крах?

Признаться честно, вопрос этот попал в точку. Порою мне казалось, что мой жизненный крах начался с момента рождения. Если же вспомнить, что два месяца назад я развелся с женой и ушел с хорошо оплачиваемой работы, то вопрос этот был, как нельзя кстати.

– О! – сказал я, злобно фыркая и отплевываясь, – разумеется, это кабинет, украшенный полотнами Магрита и Коро…– я сделал небольшой выпад вперед, чтобы догнать уплывающую собеседницу, – …всюду ковры, изящные безделушки в восточном стиле, чипендейловская мебель…На столе, за которым я сижу, лежат пачки веленевой бумаги, украшенной фамильным гербом и печатями…На них щедро рассыпаны сухие колонки цифр; дверь открывается, входит дворецкий…

Ирина Петровна замедлила свой темп, удивленно глядя на меня, перевернулась на спину.

– …«Сэр!» – говорит дворецкий хорошо поставленным голосом, очень напоминающим голос Юрия Яковлева. « Мы разорены!»…Дворецкий с немым удивлением следит, как мои пальцы, украшенные двумя алмазными перстнями, тянутся к ящику стола…– Ирина Петровна жадно всхлипнула, то ли от смеха, то ли от восторга, -… пистолет с инкрустированной рукояткой ложится в ладонь, я нажимаю на курок… – я крякнул, касаясь рукой кафельного бортика. -… выстрел…пистолет вываливается из моей руки… На рукоятке виднеется надпись: «Сэру Базилю от Его Королевского Величества в день его совершеннолетия»…

Ирина Петровна расхохоталась. Оттолкнулась от лестницы и мощно поплыла по параллельной дорожке. Очутившись впереди, перекинулась на спину и звонко крикнула:

– Василий, вы не лишены фантазии…

– О, да…– фыркнул я, чувствуя, что не мешало бы выбраться на берег, – это, пожалуй, все, что у меня осталось…

Вода все больше хотела узнать, что у меня внутри. Едва двигая руками, связанными петлями усталости, я повернул обратно.

– …но вы описали жизненный крах, так сказать, в мужском варианте…– Ирина Петровна, рождая пенный бурун, вынырнула впереди меня и мелкими саженками приблизилась вплотную. – А как вы бы описали то же самое, только для девушки, которой двадцать шесть лет, за спиной никому ненужный институт да парочка бестолковых романов. …и еще…– Ирина Петровна подплыла ближе и взяла меня за руку, поскольку я начал тонуть…– В сумочке у нее 80 долларов. И ни копейки больше. Как вы полагаете, что из вышеперечисленного может стать для нее спасательным кругом?

Ответить мне мешала вода, которая хлынула в рот и в нос. Признаться честно, в тот момент спасательный круг мне был нужнее, чем вышеописанной девушке. Видя мое бедственное положение, Ирина Петровна пришла на помощь. Руки ее мягкими толчками погнали непослушное мое тело к бортику. Через несколько минут мы уже сидели на скамеечке, глядя на голубовато мерцающую воду.

Я тяжело дышал. Ирина Петровна участливо держала меня за локоть.

– Ну так ? – спросила она, когда я немного отдышался. – Видите ли вы где-нибудь на горизонте спасательный круг?

Я покачал головой. Житейский океан был безбрежен, холоден и равнодушен.

– Нет…– сказал я с горестной усмешкой. – В таком положении, однозначно, надо идти ко дну…Во всяком случае, я бы утонул…

Ирина Петровна усмехнулась. Я молча смотрел на две сильных, загорелых ноги, вытянутых перед моими глазами. Вероятно, такие ноги должна иметь жена Атланта. Или Елена Исинбаева в момент выхода на пик формы.

– Вы не поверите, но десять лет назад я попала в описываемое положение. Ко всему прочему, – голос ее дрогнул, – фирмой, в которую мне удалось устроиться на самую рядовую должность, руководил некто Игорь Андреевич, педант и зануда, которого надо еще поискать…

В голосе Ирины Петровны было столько неподдельной злобы, что я с легкостью вообразил, как сильные, мускулистые ноги моей собеседницы прижимаются к трепещущему горлу сурового руководителя…толчок…еще толчок… Педант и зануда испускает дух…

– Я понимала…– Ирина Петровна поднялась и стала растирать свое упругое тело мохнатым, как брюхо шмеля, полотенцем, – … еще немного и с работой придется распрощаться. Знаете, это можно понять по ауре отчуждения, образуемой вокруг кандидата на увольнение. Со мной, как с человеком, внезапно заразившейся проказой, перестали общаться. Ко всему прочему, работала я там не так уж и долго, обзавестись хорошими знакомыми не успела. Как назло, в тот день я немного опоздала. Игорь Андреевич, выскочивший из кабинета в момент, когда я пробиралась к своему рабочему столу, от злости не находил себе места. Самым безобидным словосочетанием, услышанным от него, было « Поразительная безответственность!». Я не сопротивлялась. В конце концов, жизнь всегда можно начать сначала. Но едва я успела усесться за свой стол, как в кабинет вошли двое…

– Надеюсь, они были не из ФСБ? – усмехнулся я.

Хотя, если честно, я бы этому не удивился.

Ирина Петровна энергично стряхнула с себя капли воды, бросила на меня насмешливый взгляд.

– Нет. Напротив, это были мои друзья. Одноклассники: Леша и Витюша. Когда-то я заключила с ними шутливое пари: если я к двадцати шести годам не выйду замуж, а они к этому времени будут свободны , не исключено, что кто-либо из них станет моим мужем…Об этом они тут же заявили всем присутствующим…Представляете, каким ударом это было для всех сотрудников? – Ирина Петровна вскинула вверх полотенце и помахала им над головой, угрожающе гикая.

Если бы под ней была лошадь, Ирину Петровну можно было бы принять за гонца маршала Веллингтона, торопящегося сообщить королю о долгожданной победе.

– Оригинально…Не было ни гроша, да вдруг алтын! – я уже выплюнул всю воду, закачанную в легкие, и теперь насмешливо рассматривал ее могучую фигуру.

Разумеется, среди нашего брата встречаются поклонники крупных форм. Но не до такой же степени…

Ирина Петровна посмотрела на меня и усмехнулась.

– Да-да, и даже два алтына…Кстати, – Ирина Петровна вздохнула. – Вот также смотрел на меня и Игорь Андреевич…Выскочив из кабинета в очередной раз, он как раз попал к дележу добычи…

– Добыча, разумеется, это вы? – я не удержался от подначки.

– Василий, вы на редкость догадливы. С такой проницательностью запросто разгадаете любые ребусы…– она вытерла тело до красноты и, улыбаясь, продолжила. – Разумеется, Игорь Андреевич с ходу предложил моим друзьям перенести ритуал жениховства за пределы рабочего места. Я, обиженная таким обращением, тут же написала заявление об уходе…

Я внимательно вслушивался в слова Ирины Петровны, не понимая, к чему она клонит. Понятно, что за женскими словесными петлями всегда таится совсем иное, чем просто желание поведать что-либо новое. По голубоватым дорожкам сновали беззаботные пловцы. Напрасно я дал себя опутать этими петлями. Надо было оставаться обыкновенным пловцом. А я перешел в разряд слушателей. Глупо. Да и какое мне дело до всех этих спасательных кругов, когда я сам тону отчаянно и безвозвратно?

Тем более, что рассказ Ирины Петровны закончился бесшабашной свадьбой. Шампанское текло рекой, жених носил ее на руках / однако, каков силач!/, гости завидовали их счастью.

Мы расстались у раздевалки.

– Любопытно, так кому же вы отдали предпочтение – Леше или Витюше? – спросил я на прощанье. – Все-таки, судя по всему, их шансы были приблизительно равны?

Ирина Петровна разочарованно усмехнулась.

– Василий, по-моему, вы ничего не поняли. А впрочем, муж ожидает меня в фойе…

Она сделала приглашающий жест рукой и захлопнула дверь раздевалки прямо перед моим носом. Тоже мне, секрет Полишинеля!…

Я забрался под душ, отвернул краны до упора. Тугая струя с нахлыстом стегала по горящей коже. Когда я одевался, кожа скрипела, как офицерская портупея.

В фойе бассейна уже толпилось множество людей. Словно в романе Лоуренса, здесь были и сыновья, и любовники. И разумеется, в небольшом количестве, присутствовали и мужья.

Ирина Петровна явилась одной из последних. Завернутая в меховой кокон, она казалась еще крупнее и выше. Словно царица Гипербореев шествовала по уральской степи.

Заметив приглашающий кивок, я двинулся следом, укутанный шлейфом ее духов. Невысокий, хорошо одетый мужчина бросился нам навстречу. Не стесняясь окружающих, он раздевал Ирину Петровну глазами.

– По-моему, ты опоздал? – спросила она, царственным жестом выбрасывая из –под полы шубы крупную кисть, опоясанную браслетом с часами.

Мужчина суетливо запрыгал вокруг жены, неподвижной колонной возвышающейся над окружающими.

– Ирочка, там такие пробки. Сама понимаешь, я всегда выезжаю заранее…– мужчина

виновато потупился.

Ирина Петровна, не слушая оправданий, слегка подтолкнула меня вперед.

– Дорогой, познакомься, это – Василий…

Я протянул свою сморщенную от воды руку виновато улыбающемуся мужчине.

– Очень приятно, очень приятно…– забормотал он, крепко ее пожимая. – Игорь Андреевич…

Я вздрогнул от неожиданности. Искоса глянул на Ирину Петровну. Она перехватила мой взгляд. Движением руки указала мужу на дверь.

– Подожди меня в машине…– голос ее был властным, местами разбавленный ласковыми интонациями. – Я скоро…

Счастливый муж прыжками понесся к двери. Я озадаченно смотрел на Ирину Петровну.

– Ну, теперь поняли? – улыбаясь, спросила она.

Разумеется. Теперь я на все смотрел другими глазами. И прежде всего, на нее саму. Я улыбался.

– Вот оказывается, каков он – ваш спасательный круг. Кстати… – от неожиданности подобной развязки я осмелел. – А как же одноклассники – Леша и Витюша ? Получили отставку?

Ирина Петровна покачала головой.

– И ничего вы не поняли…Спасательный кругом были те самые восемьдесят долларов. На них я пригласила случайных знакомых сыграть роль одноклассников. А что? – она засмеялась. – По тем временам, это были не такие уж и малые деньги. Вполне достаточные для устройства собственного счастья…

Я молчал. Молчал, потому что снова плыл по бесконечной водяной дорожке, все глубже погружаясь в ее зеленоватую глубину. По-моему, на этот раз в бассейне не было дна. А может быть, я попросту до него не доставал.

ГЛАВНАЯ РОЛЬ

Я стою у окна с видом на Неву. Прямо передо мной Академия художеств с бессменными сфинксами на посту, слева мост лейтенанта Шмидта. Бедный лейтенант, теперь его помнят только благодаря мосту. Слава Богу, не худший способ просочиться в вечность. Мне нравятся наши мосты. Они те же сфинксы , только разрубленные пополам. Выгнув прямые спины, положив чугунные лапы на гранитные набережные, они дремлют днём, а ночью раздваиваются, чтобы пропустить сквозь себя вереницу кораблей.

Я тоже раздваиваюсь. Нет, даже растраиваюсь – между Митькой /сыном/ ,Матвеем /любимым и по совместительству отцом Митьки/.Третья сторона моего жизненного треугольника называется Казимирой Львовной. Ей восемьдесят шесть, она вдова известного художника Марцинковского. Четыре года назад знаменитый абстракционист почил в Бозе и теперь имеет возможность проверить, есть ли в раю то буйство красок, которое он так любил в своей жизни .То, что он в раю, для меня ясно, как дважды два. По словам Казимиры Львовны , Господь сотворил землю только для того, чтобы художнику Марцинковскому было легче с натурой. Для Казимиры Львовны покойный муж – источник бесконечной страсти. Когда она начинает говорить о нём, я боюсь, что её хватит кондрашка. Щеки розовеют, губы двигаются, как два дождевых червя, убегающих от опасности, седенькие букли разматываются рулончиками фольги. Особенно она злится, когда вспоминает некого Джеймса Когана, нью-йоркского критика, выпившего из Марцинковского не один литр его замечательной, кипящей крови. Коган тоже умер, но значительно раньше, в семьдесят девятом, когда мне было два года. Теперь Коган и Марцинковский перенесли свою художественную тяжбу на облака. Хотя, нет. Коган за свою вредность и нелюбовь к художнику отправлен в ад. Во всяком случае, в это свято верит вдова художника Марцинковского.

Невзирая на свою почти неизмеримую любовь к покойному мужу, Казимира Львовна не торопится к нему. Более того, после семидесятилетнего пребывания за границей, бывшая петербурженка Казя Марцинковская вернулась на родину. Простится с пенатами. И вот уже четыре года ежедневно с ними прощается. Я активно помогаю ей в этом. Она купила пятикомнатную квартиру на Английской набережной, привезла повара – итальянца и пожилого управляющего Артура Сергеевича, русского эмигранта в третьем поколении. Артур Сергеевич большой шутник. Нас – то есть меня, повара Джузеппе и себя – он называет « Конвой смерти». Вот так-то…Страшно ?…

К счастью, Казимире Львовне есть за что прощаться с жизнью. Художник Марцинковский ко всему прочему был неплохим бизнесменом. Когда Казимира Львовна начинает перечислять, чем она владеет, мне становится дурно. Меховой салон в Риме, картинная галерея в Льеже, фарфоровой завод в Антверпене, три магазина в Нью –Йорке – это всё, что я успела уловить из её лаконичных распоряжений и переговоров с Артуром Сергеевичем. Об остальном известно только Господу Богу и адвокату Зборовски , импозантному мужчине, раз в три месяца прилетающему из Нью – Йорка для отчета перед вдовой художника. Несмотря на почтенный возраст, Казимира Львовна имеет хорошую память и деловую хватку. Об этом я могу судить из личного опыта – прибавку в десять долларов к моему жалованью, она обсуждала в течении месяца и в ,конце концов, дала только восемь.» Чтопь не разбалывалясь» – пояснила она на своем жутком, английско -польско-русском языке.

Как говорит Артур Сергеевич, ей есть за что умирать. А мне не за что жить. Та профессия, которой я успешно овладевала в течении четырех лет, как раз приносит мне ежемесячную прибыль, сопоставимую с надбавкой Казимиры Львовны. Профессия называется – актер драматического театра. В своё время я была выбрана из 43 трёх претендентов на одно место и зачислена на курс известного мастера, который до сих уверен , что из меня вышел толк. Да, толк есть ,это точно. Уроки драматического чтения мне явно пошли на пользу. Во всяком случае, Казимира Львовна моей манерой чтения довольна. И за это она ежемесячно платит мне двести долларов. И прибавку – восемь. За эти деньги я кормлю маму-пенсионерку, трехлетнего Митьку и своего бывшего мужа Матвея. Вообще-то, он Мотька и всегда был Мотькой, но после увлечения Солженицыным стал таким степенно-бородатым, что стразу же превратился в Матвея .А меня стал звать Елизаветой, хотя до этого я была просто Ли. Жаль, что увлечение «великим Солжем»/определение Матвея/ не влияет на трудоспособность. Мотька, как был лентяем, так и остался , даже превратившись в Матвея. Он три года пишет роман под названием « Муравейная сила».По-моему, даже из названия видно ,что надеяться на этот роман, всё равно, что ждать, что столицу перенесут из Москвы в Петербург . Увлечение »Солжем « развило в Мотьке болезненною страсть ко всему натуральному – мясу, рыбе, фруктам. Мою восьмидолларовую прибавку и треть зарплаты он сьедает за две недели и снова просит. Испуганная Мотькиным аппетитом, я тоже было потребовала от Казимиры Львовны какой-либо прибавки, или хотя бы увеличения рабочего дня и соответственно жалованья , но она так на меня посмотрела , что я испугалась, что лишусь и этого.

Помимо любви к чтению, Казимира Львовна помешана на театре и кино. Она часами может говорить о Комиссаржевской и Ермоловой, обсуждать прически Веры Холодной, сравнивать наряды Риты Хейворт и Ким Новак. А уж об актерской технике она, кажется, знает все. Она боготворит Михаила Чехова. По её словам, она занималась у Чехова полгода года, а потом заболела туберкулезом и бросила. Я не очень в это верю, но страсть, с которой она выспрашивает меня о годах ученья на Моховой, выдают в ней несостоявшуюся актрису. Нет, мир решительно сошёл с ума. Мечтать об актерстве , имея за спиной восемьдесят шесть лет и парочку миллионов – это уже не смешно. Это страшно.

Дня не проходит, чтобы она не сделал мне какого-либо замечания. То я не так хожу. То слишком сутулюсь/ это неправда, я с детства хожу и выгибаю спину так, словно проглотила лом/. Но чаще всего она долбит меня за эмоциональность. По её мнению, моё лицо, всё равно, что открытая книга. На нем можно прочесть все, даже самые спрятанные мысли. Скорее всего, это неправда. Иначе она бы давно меня уволила. Поскольку поначалу мысли мной владели – не приведи Господь !. Особенно после бессонных ночей с Мотькой. Бывший муж частенько интересовался , как он выражался, « моей графиней».И даже мечтал, что умирая, она оставит мне свой меховой салон. Или фабрику. Или галерею. И мы с ним тогда начнем жить не по лжи. На её деньги. И Мотька снова предложит мне руку. Только руку, поскольку сердце у него теперь безвозвратно отдано литературе. Поэтому он и ушёл от меня. Но обещал вернуться после получения Нобелевской премиии. То есть, никогда…

Иногда Мотька даже предлагал старушку отравить . Чтоб ускорить соединение наших душ. Фантазия у него ещё та.

После такого трудно было держать лицо. Маленькие, остренькие глазки Казимиры Львовны, как гвоздики, царапали мое лицо .Казалось, она всё внутренности из меня вынимает. Но проносило. Хотя моя манера держаться всё равно её не удовлетворяла.

– Глявное качество дамы – это бесстрастность! Лиза, ты должен быть холодной и спокойной, как бриллиант. Вот я за тебя возьмусь…

Конечно, мои способности без систематических упражнений увядали. Но не возвращаться же в театр!

Начиная с зимы, Казимира Львовна мучит меня этюдами. Только я прихожу продутая невским, морозным ветерком, с горящими щекам , с мечтой о печке , чокнутая миллионерша начинает фантазировать.

– Ты в Ницце…Море лазурного цвета. Ого, какие громадные пальмы! Это даже не пальмы, а живые опахала. Жарко, Лиза ?

– Жарко! – кричу я ,расстёгивая негнущимися пальцами пуговицы на кофточке .– Ох, не могу, потом обливаюсь…

Заслышав мои крики, дверь открывается, в неё просовывается голова Артура Сергеевича.

– Лиза, посмотри , кто к нам идёт ? – смеется Казимира Львовна, указывая на Артура Сергеевича.

– Батюшки, так это ж господин Бунин! Иван Алексеевич ?

Артур Сергеевич прикрывает двери, растерянно хихикает. А живые мощи начинают выдавать очередную порцию мертвых истин..

– Головку плохо держала. Улыбалась неестественно. Губьи деревянные, могут сломаться. Давай повьтор-рим…

Ежедневно минимум полчаса она меня дрессирует. Я терплю. Я знаю цену своему терпению. Двести восемь долларов при пятичасовом рабочем дне на дороге не валяются. Даже если эта дорога вьётся меж голливудских холмов.

Иногда, ловя её взгляды на себе, я теряюсь в догадках – что ей от меня нужно ? Зачем она меня мучает ? Но виду стараюсь не подавать. Так называется эта игра – «спрячь сокровенноё».

Когда я рассказываю об этом Мотьке, он извергает фонтаны предположений, один хлеще другого.

– А может, ты её внебрачная дочь ?

Я хохочу.

– Да. Тем более, что в семьдесят восьмом году ей было шестьдесят три года. А во второй городской роддом она меня сбросила на парашюте.. .– я демонстрирую следы от бюстгалтера, похожие на следы от парашютных лямок.

Мотька не обижается. Пьет, сладкий, как патока, чай и забирает ещё круче.

– А может она хочет поставить на сцене БДТ последний в своей жизни спектакль? И ты будешь играть вместе с ней ?…

Истина, как всегда где-то посередине. То есть, между мной и Мотькой. Равно чужая ему и мне. Тайна раскрывается очень просто. С помощь Чарльза Диккенса, которого Казимира Львовна обожает. Оказывается, мой голос похож на голос её мамы. Мама семилетней Кази умерла от тифа в двадцатом втором году. Тогда они ещё жили в Петрограде. Неподалеку отсюда – на Английской набережной, 24 в четвертой квартире на втором этаже. И также из её окна были видны сфинксы-мосты и горящая на солнце Нева.

Я читаю « Крошку Доррит», а Казимира Львовна тихонечко всхлипывает .Вот чем я обязана своей работе. Голосу… Она случайно услышала по радио рассказ Бунина в моем исполнении. Это и сыграло решающую роль. Она поручила Артуру Сергеевичу разыскать меня во что бы ни стало. Артур Сергеевич трижды приходил на спектакли с моим участием .И всякий раз дарил цветы. Корзины с уступами роз, похожими на взвихренные бурунчики. По мнению Мотьки, корзины были похожи на Колизей, залитый гладиаторской кровью. Мотька ревновал, пока не понял что к чему.

Казимира Львовна неподвижно сидит у окна. Вероятно, ей кажется, что она маленькая девочка, а за спиной стоит мама и читает вслух Диккенса .Сейчас Казимира Львовна даже красива. Она сидит в никелированной инвалидной коляске, солнце плавится в льдистых деталях, волосяной пушок нимбом горит на головке. Она похожа на маленького фарфорового ангела, на минутку спустившегося с небес. Я смотрю на мост лейтенанта Шмидта, пытаясь разглядеть маленьких отсюда сфинксов. Томик Диккенса лежит на подоконнике.

Однако пора продолжать отрабатывать свой хлеб. Я поворачиваюсь.

Казимира Львовна продолжает сидеть в той же позе. Она мертва.

2

Похороны проходят как в тумане. На Смоленском безлюдно и тихо. Когда гроб с телом Казимиры Львовны опускают в могилу, мимо проносится мужчина в трусах и майке. Он красен и дышит паром.

Артур Сергеевич наклоняется к Матвею. Едва сдерживая смех , интересуется:

– Воскресший ?

Мотька отчаянно машет головой.

– Нет. Спортсмен. Тренируется. Зелени-то вон сколько .В зелени кислород…

– Понимаю .– с важностью говорит Артур Сергеевич .– Дышит воздухом ?

Он говорит, а сам косится глазом на меня. Глаз треугольный, дрожащий, готовый накрыться трепещущим от смеха веком.

Я отворачиваюсь. Смотрю на большой, коричневый гроб. Скала ,а не гроб. Целый корабль, груженный атласом, деревом и мертвой плотью. Хотя, какая там плоть ? Так, прах, тлен…Прощайте, Казимира Львовна. Прощай, девочка Казя. Они все выпирали тебя из жизни – страна ,время ,пространство. Но ты вернулась. Маленькая, слабая женщина победила большие, грубые обстоятельства. Вернулась и вернула..

У меня нет столько сил. Я опираюсь на руку Мотьке. Хорошо иметь рядом мужчину. Его руку. Есть на кого опереться…

Я оглядываюсь. Оказывается, я опираюсь на руку повара Джузеппе. Мотька стоит в сторонке и о чём-то оживленно беседует с адвокатом Зборовски . Адвокат в тёмных очках и похож на респектабельного мафиози . У меня создается впечатление, что сейчас он вытащит пистолет и разрядит обойму Мотьке в живот. Но ,вряд ли, у него есть пистолет. Зборовски только что прибыл из аэропорта « Пулково». Там бдительные таможенники и пограничники.

Боже, как рыдает Джузеппе. Его лицо залито слезами. Он бросает комок земли в могилу своей работодательнице и отходит в сторону, что-то бурно выкрикивая. Наверное, посылает проклятье небу, отнявшего у него Казимиру Львовну. Мне тоже безумно жалко своих двести восемь долларов. Теперь придется возвращаться в театр. Там меня ждут. Не дождутся…

Земля с шумным шорохом сыпется на гроб. Я стою рядом с Артуром Сергеевичем.

– Её мама тоже похоронена на этом кладбище. Но Казимира не знала, где ? Здесь после 22 года прибавилось столько могил…. – он поворачивает ко мне свое лицо и торжественным шепотом говорит .– Всё, конвой смерти работу окончил. Можно расходиться!

Удивительный человек .Как можно улыбаться в такую минуту. Джузеппе продолжает рыдать и выкрикивать свои проклятия.

– Он её любил по настоящему…– говорю я, глядя в сторону Джузеппе.

– Да.– кивает головой Артур Сергеевич .– Он как раз привез из дому новые рецепты пиццы , а она не успела попробовать. Обидно!…

Мы выходим за ворота. Матвей опять рядом. Вдруг меня окликают.

– Госпожа Петелина ?

Я поворачиваюсь. Это Зборовски. Он решительно подходит ко мне. Улыбается.

– За несколько дней до смерти Казимиры Львовны я получил от неё распоряжение о включение вас в список наследников. Пожалуйста, ждём вас завтра в два часа.

Он поворачивается к Мотьке и неспешно удаляется. Я держу Мотьку за руку. Иначе он бы упал.

– Это кто ? – шепчет он.

– Адвокат Казимиры Львовны .– тоже шепотом отвечаю я.

Мотька хватается за голову.

– Боже мой Я-то думал, что это директор кладбища! Такого наплел…

Хорошо иметь рядом любимого мужчину. Весело…

В два часа я вхожу в ту же квартиру, где уже всё чуть-чуть не так. По коридорам шастают незнакомые люди. Я слегка дрожу. Мы с Мотькой всю ночь не спали. Мотька пытался угадать, что мне достанется. Он остановился на меховом салоне .Я готова к небольшой сумме в деньгах. Мне достаточно. Хотя, конечно, неплохо бы и салон…Но…

Я вхожу в бывший кабинет Казимиры Львовны. За столом ручной работы сидят Зборовски , Артур Сергеевич и незнакомый мне мужчина с приятным лицом. Это нотариус.

Зборовски встает и зачитывает ту часть завещания, которая касается меня. Сквозь гул в ушах летит моя фамилия. Это напоминает несущийся на всей скорости поезд. Мелькают вагоны. ..Так …Мехового салона нет …Мотька дурак… Магазинов тоже…Да-а-а…Денег тоже…Голос Зборовского – летящий поезд стремительно приближается к финишу…»У-у-у» – насмешливо кричит он.

– Сочинения Чарльза Диккенса в пятнадцати томах. Год издания 1912 .Издательство Маркса…

Поезд замедляет ход. Всё…приехали .Ах , старая кочерга! Я! Не Казимира Львовна. А Мотька – кочегар! Раскатали губы оладьями. А здор-р-о во она нас!

Сидящие во все глаза смотрят на меня. Спокойней, Лиза, спокойней! Чему тебя учила несостоявшаяся актриса ,но состоявшаяся миллионерша. Красивая женщина , как незамутненный бриллиант, должна быть холодной и спокойной!

Благодарно улыбаясь, я вежливо интересуюсь, когда можно получить завещанное ?

– А хоть сейчас! – с улыбочкой говорит Артур Сергеевич.

Я подношу бумагу к лицу, буквы плывут перед глазами. Послать бы их всех! Но , выдерживая характер, расписываюсь в указанном месте, забираю свой пакет и – ариведерчи, господа, – гордо топаю к двери. Представляя ,какая физиономия сейчас будет у моего Матвея ?

– Одну минуточку, госпожа Петелина !

Это снова Зборовски. Чего ему ещё надо ? Может к пакету с Диккенсом полагается ещё и пеньковый шпагат ? Я поворачиваюсь и любезно улыбаюсь адвокату.

– Вы невнимательно читали завещание. Там есть ещё один пункт и примечание…Взгляните…

Он выходит из-за стола и протягивает мне ту же бумагу, в которой в самом углу мелким шрифтом написано « В случае выполнения условий, предусмотренных в п.1 « Примечания »,в силу вступает второй вариант завещания.

Это ещё что такое ? Я, сжимаю ледяными пальцами текст «Примечания», читаю, а там что-то про эмоциональную бесстрастность, которую я должна продемонстрировать при оглашении первого варианта завещания. И только в этом случае, исполнители завещания имеют право признать меня наследницей всего того, что указано во втором варианте.

– Мы признаем, что вы выполнили условия , предусмотренные госпожой Марцинковской !– с важностью говорит адвокат и начинает перечислять то, что отныне принадлежит мне.

Но про меховые салоны и картинные галереи я слушаю вполуха , потому что это уже не важно. Я справилась со своей ролью, справилась…А вот с пальцами справится не могу. Они дрожат. Очень дрожат.

ИСКУССТВО ПОЦЕЛУЯ

-Что-то чувствуешь?

Я киваю, не открывая глаз. Его взгляд проходит сквозь запертые веки, как жар солнца сквозь увеличительно стекло.

– Что?

– Шейные позвонки хрустят…

Молчу. Внутри жаркой розой распускается улыбка.

– А еще что-то чувствуешь?

– Пить охота.

Его руки слабеют. Правая, на которой лежала моя спина, разгибается, как стальная пружина. Как дачный гамак, раскачивающийся под ветром.

Я открываю глаза, выпрямляюсь. Лешик прикуривает. Спичка с комочком пламени обливает светом его суровый профиль. О, император Траян! Константин Великий! Юлиан! Нет, Юлиан не подойдет, он – Отступник.

Лешик никогда не отступает. Лешик – плейбой! Он ведет свои полки сквозь тьму времен. Фаланги длинноногих блондинок смешиваются с конницей шоколадных брюнеток. На их лицах звездный отсвет. Это Лешик бросил на них свой взгляд. « О, наш повелитель, веди нас на хрустящие простыни снегов, на зеленые поляны бильярдных столов, на нежную стерню персидского ворса! Наши последние стоны пронесутся над погибающим миром, но только бы видеть твой быстрый профиль, твою облитую пурпуром рассвета спину, вдыхать шафранный аромат твоей сигареты. О, наш император, Лешик Первый! Лешик Последний!»…

И Лешик ведет. Покоренные армии протекают через его однокомнатную квартиру в Дегтярном переулке. Во всяком случае, так полагает его сестра Ритка, моя сокурсница.

Сидя на лекциях, она часами расписывает покоренные Лешиком страны. Я знаю их по именам: Наташка из Мариинского, Лиля Чокнутая, Та, Которой Мало, Йоко Оно с курносым носом. Есть и другие, мелкие, как песок, сочные, как медвяные груши. Но мне-то что? Я не завоевательница и не хочу носить за Лешиком полы его балдахина!

– Балда! – сопит Ритка.– Может, Лешик – второй Том Круз! Или – Марат Башаров! Он щедр, как Бог. Лови свет, пока льется.

Я глубоко задумываюсь. Мне ясно – ловить таких, как Лешик, все равно, что носить воду в решете. А я и целоваться-то толком не умею. Разве можно считать поцелуями то, что было в школе? Ха, это больше напоминало завтрак вампиров. И с таким багажом приступать к Лешику ? Нет, уж лучше с сачком на тигра.

– Целоваться не умеешь? Подумаешь? Ты полагаешь, что эти его…– Ритка чешет нос, моргает, подбирая определение для сонма его девушек, – …конкурсантки умеют целоваться? Не уверена…

Ритка наклоняется к моему уху, седлает своего конька и устремляется в погоню за улепетывающим языком. Она развивает любимые теории, главная из которых так же нереальна, как проблема ожирения для выпускницы Вагановского училища. Выглядит она так. Мир – это гигантский подиум, залитый светом. Вокруг него в кромешной тьме сидят Те, Кто Выбирает. Их никто не видит. Только слышат. Они едят, пьют, смеются. Но если тебе что-то надо от этого мира – денег, славы или, на худой конец, немного любви – ты должна выпорхнуть на подиум и продемонстрировать себя с самой выгодной стороны. Не важно, что у тебя длинный нос, а ягодицы мешают передвигаться. Покажи то, чем можно гордиться. Самое-самое лучшее. А у каждого из нас всегда есть, чем гордиться.

Эту теорию я выслушиваю через день. Мысленно я спорю с ней до хрипоты. У меня железные аргументы, об которые риткины теории разбиваются, как волны об кованые носы римских трирем. Во-первых, я не хочу шляться по подиуму. Я не люблю выставлять напоказ свои достоинства. Во-вторых, почему я должна ходить на свету, а они сидеть в темноте. Нет уж, подымите мне веки! Света, света! Я хочу видеть Тех, Кто Выбирает! В третьих, я не знаю своих достоинств. Умение два дня обходиться чипсами и « Фантой» – недостаток или достоинство? А второй размер груди – достоинство? Или, все– таки, недостаток?

И наконец, я даже целоваться толком не умею!

Ритка молча смотрит на меня своими круглыми глазами.

– Ну? – говорит она. – Что ты молчишь?

А я не молчу. Просто она меня не слышит.

– Ритка, а когда целуешься, язык надо утапливать в себя или выталкивать от себя?

– Чего?

Ритке не до шуток. Она внимательно смотрит на меня и молчит. Наверное, работает языком, пытаясь определить, какая позиция ключевая? Наконец, ее чело проясняется. Табун не стреноженных мыслей проносится по ее челу в сторону правого уха, скрывается в розовой впадинке, и выныривает на свет из левого. Кругосветное путешествие окончено, Одиссей мысли добрался до Пенелопы смысла.

– Так ты не умеешь целоваться? Ха, это и есть твое главное достоинство!

Я ложусь на холодную парту. Дерево, когда ты было сосной, мечтало ли ты повстречать лесоруба? Ритка – лесоруб, ее топор занесен над моей поникшей башкой.

Ритка сбрасывает конспекты в брезентовый рюкзачок. Аувидерчи, сестрица!

– Значит, так! Я договариваюсь с Лешиком, чтоб он научил тебя целоваться!

С худой овцы хоть шерсти клок! Чао, крошка!…

Ритка смешивается с толпой таких же, как она, умеющих целоваться. Жаль, я так и не успела спросить – а кто, все-таки, худая овца? Я или Лешик? Если я, то почему худая, у меня классически средний вес. Если Лешик, то он скорее, баран…

Нет, наверное, все-таки я. Я овца, но вместо колечек живой, теплой шерсти, я вся опутана кольцами поцелуев. Каких здесь только нет: знаменитый французский, от которого содрогается тело и никнет душа, страстный итальянский, с проникновением в кратер рта, горячий и сухой испанский. От испанского сердце заворачивается в жгучий плащ крови и стучит, как кордовские кастаньеты. О, Боже, какой из них носит на своих губах Лешик?

Может, от его прикосновения я тут же потеряю сознание. Или сознание потеряет он, что значительно хуже. Нет, лучше это буду я! Лешик, как-никак, плейбой, у него выучка и железные нервы. Только бы губы не оказались такими же!…

– А вот так? Что-нибудь чувствуешь?

Вечер, воскресенье, Ритка ушла в магазин. И где ее так долго носит?

– А что я должна чувствовать?

Лешик смущен. Удивительное дело – оказывается, и плейбои умеют смущаться.

– Ну, не знаю…Жар…зуд…что-то такое…

Нет, зуда точно нет. Жара – тоже. А вот что-то такое есть. Но не знаю, как это называется. Может, удивление? Или радость? Или – полстакана радости пополам с удивлением. И капля страха. Вдруг…

– Лешик, а тебе это не в тягость ?

Вопрос коварный. Многое зависит от того, как он ответит. Настоящий плейбой скажет: нет, я в этом деле собаку съел. Или: подумаешь, делов – то…Но Лешик дипломатичен, как Отто фон Бисмарк в период объединения германских земель.

– Но я ведь обещал Ритке?

Вот как! Оказывается, Лешик – человек долга. И среди плейбоев встречаются люди долга. Мы сливаемся в очередном поцелуе. Так вот как называется наш поцелуй – долговой. Лучше бы долгий, но выбирать не приходиться – какой есть…

От Лешика пахнет чем-то восточным и сладким. Ну, да – Лешик повелитель женщин, глава гарема, временно распущенного по домам. От него так и должно пахнуть: сандалом, мускусом, китовой амброй. Правда, что такое китовая амбра, понятия не имею, но, вероятно, что-то тягучее и нежное. Как сгущенное молоко, забытое на две недели на дачном подоконнике.

– А так лучше?

Я открываю глаза.

– Как?

Лешик непонимающе смотрит на меня.

– Когда кончик языка у тебя во рту?

У меня? Во рту? Кончик языка? А я и не заметила! Господи, что сказать? Что сказать-то? А ведь о вещах, которыми мы сейчас занимаемся, написаны сотни томов. Иные из французских королей потому и вошли в историю только потому, что умели мастерски целоваться. Нет, мне явно не стать французской королевой. А уж королем и подавно. Сотни томов, века истории у меня за спиной, а сказать нечего.

– Ну, да…Лучше…– говорю я с французским прононсом.

Что-то я устала от этих уроков. Я сажусь на диван. У Лешика замечательный диван – старинный, с гнутой спинкой, с нежно охающими пружинками под бархатной обивкой. Сколько наложниц возлежало на этом ложе любви? Какие поцелуи сыпались на его розовую мякоть?

– Может, поедим ? – скромно вопрошает Лешик.

Я киваю. Лешик варит кофе, приносит сушки и круглую плюшку с крошками сахара наверху. Плюшка похожа на кремовую розу с капельками утренней росы на лепестках-завитушках. Верхняя часть достается мне, сахаринки катаются на языке, тают, растворяются в кофейной влаге.

– Я, вообще-то, удивился, когда Ритка сказала о твоем предложении…

Лешик медленно жует плюшку и смотрит мне прямо в глаза. Когда он поворачивается, чтобы достать салфетки, я вижу ложбинку на шее, между затылком и спиной. Маленькую, трогательную ложбинку, в которую, наверное, очень приятно утыкаться носом, когда на улице метель, и поют фонари, раскачиваясь в своих заиндевевших петлях. Такие ложбинки бывают у маленьких мальчиков, потом они заливаются гипсом лет, и в нее уже не уткнешься носом, даже если нос у тебя размером с пуговицу.

– О каком предложении?

Лешик подносит чашку ко рту, делает глоток, кусает желтое крыло плюшки.

– Ну, о поцелуях…

Если честно, то я ничего не говорила. Это все Риткины штучки. Но говорить об этом мне неохота, я молчу и кусаю сахарный липкий бок .

– А я удивилась еще больше…– говорю я, вытирая губы салфеткой.

Я не знаю, что делать дальше – то ли бежать в ванную, прополаскивать рот, то ли оставаться на месте – с крошками плюшки на языке?

– А ты-то чему удивилась?

Я делаю восхищенный вздох.

– Ну, как же ? Лешик – плейбой, Лешик– то, Лешик– се…

Лешик отодвигает чашку от себя.

– Это кто тут плейбой?

Господи, может он это скрывает? Зачем же я сказала? Но бежать некуда и я продолжаю свое наступление на позиции мирового плейбойства.

– Как кто? Ты! Лешик, не надо скромничать. Мне Ритка обо всем рассказала. Надеюсь, ты не заставишь вспомнить всех поименно!

На Лешике лица нет. Он вдруг вскакивает, хватает кофейник и наливает себе в чашку пузырящийся кипяток. Когда он льет его с высоты подбородка, мне кажется, что кипяток вырывается из горячего источника под названием Сердце.

– У меня в моей жизни было две девушки! Две!… – Лешик выбрасывает в воздух два пальца, сложенных буквой «V». – Первая еще до армии. Она через год вышла замуж. Со второй мы расстались полгода тому…И все…Больше у меня никого не было. Если бы не Ритка, я бы и к тебе не подошел. Она сказала, что ты собираешься поступать в театральный. А умение целоваться, дескать, обязательное условие приема…– он с возмущением ставит чайник на стол.

Я – актриса? Я, которой легче перейти с Суворовым через Альпы, чем подойти к незнакомому мальчику на дискотеке? Интересно, какие же роли уготовила мне Ритка?

– А мне она сказала, что ты профессор поцелуя и обучишь меня всем премудростям этого дела.

– Ну? – говорит хмурый Лешик. – А я что делаю?

– Ну! – отвечаю я. – А я не и не сопротивляюсь. Хотя, вероятно, ликбез пора заканчивать?…

Я встаю. Как мое зеркальное отражение, встает Лешик. Я делаю шаг к двери. Он делает шаг к двери. Он протягивает ко мне руки. Я протягиваю к нему руки. Господи, разбей это зеркало! Вот: его лицо наклоняется ко мне, – мое отодвигается на расстояние поцелуя . Наверное, это и есть то самое искусство, где все надо делать не в согласном единстве, а в единственном согласии: губы к губам, руки к рукам, языки…Хм, с языком я похоже пока не разобралась. Язык сжался цветочным бутоном, готовым распуститься. Почему-то вспоминается строка: и поцелуй у губ трепещет, как мышонок. Кто это сказал? Кто? Может Лешик?

Поцелуи вспыхивают и гаснут, я горю, в прихожей кто-то толпится. Может это Ритка вернулась, тысячеглазая Ритка, а может там временно столпились французские короли? Они качают напудренными головами, щелкают губами, как ранние соловьи, на пряжках их туфель сонными языками лежат розовые блики закатывающегося солнца.

Радуются ли они, скорбят ли?…

Может им тоже грустно оттого, что всему на свете можно научиться?…

КОМНАТА ДЛЯ ДВОИХ

Душевая кабинка напоминает ледяной куб. Эльза до отказа поворачивает выключатель. Световая лавина рушится с потолка. Ванная загорается белым пламенем. Зеркала, кафель, никель плавятся и горят. Эльза распахивает стеклянную дверь, становится на игольчатый резиновый коврик.

Вода, стиснутая французской насадкой, недовольно шипит. Через минуту загорается тело. В нем корчатся остатки сна.

Эльза вытирается мохнатым полотенцем. Зеркало отражает стройную, сорокавосьмилетнюю женщину с крупной, слегка обвислой грудью. Да-а…На бедрах снова нарос жирок. Стоит на неделю забросить тренировки, как тело мгновенно обкладывается жиром, как больной припарками. Телу лень. Тело в сговоре с мраморным мясом, с красным вином, с мягкой постелью. С каким восторгом оно приветствует наслаждение. Ликует и поет…

Но у Эльзы есть воля и честолюбие. Две стальные пружины. Это ее союзники. Утром они стиснуты, как молодые зубы. Но в любой момент, по ее приказу, могут распрямиться. Во всю свою гибкую, порывистую силу. Вместе они непобедимы. С их помощью она лепит и строит свое тело. Как и судьбу…

Она возвращается в комнату. Включает телевизор. Сообщения о заложниках, курсе валют и ежедневных кризисах бодрят не хуже холодного душа. Мир живой, порочный и восхитительный, ждет Эльзу.

Муж спит в соседней комнате. После того, как она поручила ему заняться журналом, он возвращается поздно. Вечерами ему лучше работается. Он подвержен приливам и отливам, как климактерическая дама. Сейчас у него отлив, все валится из рук. Эльзе приходится ходить следом и все подбирать – авторов, рекламодателей, кредиторов. У ней под ногами ничего не валяется. Все идет в ход.

Сегодня вторник. Может поэтому она чувствует себя такой бодрой. Эльза гонит от себя мысли о предстоящей встрече. Смотреть вперед нужно только в делах. В чувствах это губительно. Забегая вперед, вспугиваешь новизну.

В девять она выходит из дому. Машина уже ждет. Черная «Ауди» выруливает со двора. Молчаливый Сергей Петрович едет аккуратно, но быстро. Интересно, догадывается ли он о чем-нибудь? Вряд ли…В тот раз она сама была за рулем , Сергей Петрович болел. Как все удачно сложилось. Впрочем, даже если бы он что-нибудь знал, то не показал бы виду. О болезни его жены в Доме узнали только через пять лет. Все эти годы он молчал. Хотя мог бы потребовать прибавку. В наши дни редкий мужчина станет ухаживать за парализованной женой. Это требует вознаграждения…

В Доме к ее приезду все горит и сверкает. Эльза помнит, с чего все начиналось. Как приходилось закрепляться на каждой ступеньке. Как ее сбрасывали. Она все помнит, но никогда не вспоминает. Между ней и ее прошлым воздвигнута стена. Ровная, гладкая. Кирпич к кирпичику. Ничему не просочиться.

Стена сложена из дорогих вещей. Из поездок на зарубежные курорты. Из пластиковых карт. Из скупых строк информационных сообщений. Из новых друзей…

Да, в стене есть калитка. Но ключи от калитки хранятся у ней. Об этом никто не знает. Даже Сергей Петрович…

Она проходит в свой кабинет. Сотрудники встречают ее улыбками. Скорее всего, сегодня они улыбаются искренне. Слабые, испуганные люди понимают, что надеяться можно только на нее. Они могут рухнуть, она устоит. И подымет их, вытащит из любого болота. Отряхнет, вытрет и снова пустит в дело.

До двенадцати Эльза «решает вопросы». Это суконное определение попадает в точку. Как таковой, проблемы не существует. Есть нагромождение фактов, цифр, чужих амбиций. Это как разобранный мотор. Разбитое витражное стекло. Надо только терпеливо, вдумчиво разобраться в происходящем. Иногда собрать из осколков прежний узор. Иногда заменить стекло. А то и целый мотор. Это отнимает кучу времени.

Эльза спокойна и собрана. Все-таки, сегодня вторник. Каждую неделю он с неизбежностью наступает. Уже полгода…

К двенадцати она раздает последние указания и выходит из кабинета. Секретарша Ирочка записывает, кого пригласить к ее возвращению. Она старательно морщит лобик, кивает стриженой головкой. Эльза знает, что ее муж когда-то имел с Ирочкой связь. Недолго, его хватило на два свидания. Возможно, Ирочка надеялась на что-то большее. Хотела что-то урвать. Глупышка, она полагает, что муж и жена одна сатана. Как бы не так. Сатана-то одна, но живет она в душе кого-то из двух. Тогда жила в квелой душе мужа. Вероятно, сатане там было недурно. Вдвоем, да в постели с Ирочкой…

В какой-то момент Эльза хотела оставить их втроем – Ирочку и мужа с его сатаной. Пусть бы поплясали. Возможно, она бы так и поступила. Если бы не тот день…

2

Сергей Петрович молчит. За полгода он уже прекрасно выучил этот маршрут. Он везет Хозяйку и преисполнен величественного достоинства. Сергей Петрович чем-то напоминает императорского кучера со страниц « Нивы». Только вместо хлыста и вожжей его крепкие руки занимает руль. Круть-верть, вправо-влево…Огибая граненые питерские поребрики, мимо залитых дневных светом витрин.

Эльза надела сегодня новое французское белье. Тонкое, матовое, оно облегает ее, как вторая кожа, скрадывая утолщения на бедрах. Тонкий свитер из ирландской шерсти пугливо соприкасается с прохладным шелком бюстгалтера. Словно электрическая струя пронзает тело. Эльза возбуждена. Она втягивает живот и на мгновение задерживает дыхание. Машина тормозит. Эльза выбрасывает ногу в замшевом ботинке на грязноватый асфальт, неспешно поворачивается к Сергею Петровичу.

– Как обычно…Через час…

Сергей Петрович покорно кивает. Эльза предупреждает его, как и прочих, на случай всяких неожиданностей. Ушлые водители используют такие часы, чтобы подзашибить деньгу. Сергей Петрович будет сидеть и терпеливо дожидаться возвращения своей Хозяйки. Как верный, вышколенный пес.

Эльза на ходу вынимает из сумочки трубку « мобильного».Звонит. Это еще одна из традиционных предосторожностей. Ирочка бодро тараторит, Эльза задает парочку вопросов. Все. Указания розданы, путь расчищен, телефон отключен. На час Эльза выпадает из дневной жизни. И не только из дневной. Всем известно – по вторникам и пятницам, с часу до двух, Эльза Сергеевна на звонки не отвечает. Она занята…

Двор ровнехонько укатан в асфальт. Слегка поцокивая каблучками, как жеребица, она пересекает двор. Окна трех этажей сияют вымытыми стеклами. Входная дверь впускает и выпускает посетительниц. Из просторного фойе ручьями растекаются запутанные коридоры. Три этажа этого недавно отстроенного дома занимает известная в городе клиника. Здесь строгают, пилят, рубят, гнут, клеят. Подручным материалом служит человеческое тело. В основном, женское. Здесь решили потягаться с природой. На одной чаше весов лежат ошибки природы. На другой – руки врачей. Утяжеляющей гирькой служит кошелек клиента. Чем туже он набит, тем легче и выше вспархивают руки кудесников. Не удивительно, что сюда вот уже полгода захаживает решительная хозяйка Дома. Возраст, знаете ли, не шутка. А у всякого возраста свои секреты…

Эльза подымается вверх-вниз, сворачивает и спускается. Толкает маленькую дверь и оказывается на соседней улице. Маленькой и грязной. Дальше надо перебежать через проходной двор. Уф-ф…Вот она, улица Пестеля. Сеанс конспирации окончен. Хотя нет, надо еще подняться на второй этаж громадного доходного дома, позвонить условным звонком.

3

Квартира осталась такой же. Пространство не изменяется. И не изменяет. Даже обои, похоже, те же.

Молодой человек с удивлением ведет ее по коридору.Миша очень робок. Он не может представить, что такую женщину тоже можно ласкать. И как ? Как любую другую? Или по – особому? Как своих институтских подружек, или иначе? Впрочем, она тоже об этом пока не догадывается. Теперь знает…Обучила.

Эльза пришла в неудачное время. Час дня. Одна из соседок уехала на дачу. Вторая на дежурстве. Она работает по вторникам и пятницам. Против обмена они не возражают. Лишь бы условия оказались подходящими.

Он открывает свою комнату. Эльза на минуту прикрывает глаза. Входит. Открывает. Бог ты мой! И здесь почти все то же…

Отсюда началось ее восхождение. Здесь стоял диван, на котором семнадцатилетняя дурнушка Эльза дала себе слово взобраться на пьедестал богатства и почета. И взобралась. Где вы, свидетели ее побед?

Нет никого. У подножья стоит симпатичный, робкий мальчик. Впрочем, не такой уже и мальчик. Под полураспахнутым, атласным халатом видны полукружья накачанной груди, шея крепким конусом сидит на широких плечах.

Он чем-то похож на ее любовь. На первую любовь, которая оказалась изменой.

Эльзе не хочется уходить. Она делает вид, что очень заинтересована предлагаемым вариантом. Ходит по коридору. Постукивает по руке газеткой с объявлением.

Надо же – приехала к доктору, решила помолодеть. Но опоздала. Пока ждала очереди, на глаза попалась газета с обьявлениями. И сразу же наткнулась на знакомый телефон. Когда-то эти цифры сводили ее с ума. И чуть не свели…

Когда-то здесь жила Мишина бабушка. Но недолго. Она умерла. Кто жил до его бабушки, Миша не помнит. Зато помнит Эльза. Его звали…Нет, не нужно вспоминать его имя.

Она спрашивает разрешения присесть. Диванные пружины охают под ее телом. Миша улыбается. Он красив.

Будь она на тридцать лет моложе, он бы ее не заметил. Раньше на нее такие не западали. Никогда.

Эльза чувствует, как ее охватывает непонятное волнение. Боже, как я тебе благодарна за то, что обделена красотой. Красивое лицо губит будущее. За взаимность большинство женщин, не задумываясь, сжигают свои жизни. А взаимность всегда только обратная сторона обмана.

Теперь она защищена, закована в броню понимания. Ей хочется шутить и смеяться. У ней все только начинается. Она приглашает Мишу в ресторан. Он потрясен. Он не знает, как себя вести. Эльза объясняет, что очень – очень-очень – заинтересована в этой квартире. И хочет сделать его своим союзником. Миша бежит мыть голову и одеваться. Полуголый, с литыми мышцами, он носится туда-обратно. У Эльзы сладко замирает сердце. Она прижимается спиной к стене, проводит рукой по обоям. Они горят под ее ладонью. Они ее помнят. Комната узнает маленькую некрасивую девочку. Здесь она вступила борьбу с этой жизнью. С предательством, изменами и обидой. Она выиграла схватку с природой. И выиграет – со временем. Как говорил ее любимый – “Будь спок!”…

4

В тот раз она дала Мише 100 долларов. Он потерял дар речи. Она объяснила – это наживка. Чтобы не сорвалось. Миша понял. Засмеялся. Деньги сунул в карман, уже не стесняясь. Хороший мальчик, понятливый…

Через три дня они снова встретились. Как пояснила Эльза, для рекогносцировки. И снова в ресторане, только в другом. Расставаясь, Эльза в счет будущей доплаты за жилье снова дала Мише 100 долларов. Миша сопротивлялся, но недолго. Выходя из машины, поцеловал ей руку.

На третий раз она предложила ему купить костюм. Хороший. Известной фирмы. Миша для проформы поломался. Но сдержаться не смог.

Она отвезла его в известный магазин, представила сотрудником. Знакомый управляющий завел их в элитный зал. Здесь одевали моделей, мускулистые парни с грушами гениталий между ног терпеливо ждали очереди. Миша среди них не затерялся. Как бы между прочим, Эльза прикупила еще несколько рубашек, парочку свитеров, щегольскую куртку.

Миша не знал, как благодарить. Эльза знала. Предупредила, что приедет в пятницу около часа.

Миша ждал. Конечно, часа было мало. С его нетерпеливостью и с ее жаждой, час пролетел, как секунда. Всюду валялись этикетки известных фирм – « Ар– мани», « Гуччи», пахло духами. И это было неожиданно для их комнаты. Пространство съеживалось перед напором новых вещей, новой жизни. А творцом этой новой реальности была она !

Эльза была сама не своя. Она закрывала глаза и маленький, скрипучий диван отчаливал от Дома. От этой жизни, где она была всем, туда, где ее никто не замечал. А рядом был Миша, молодой, свежий, неутомимый. Все было, как тогда и прошлое уже не пугало. Она свободно разгуливала по времени. Скользила лодкой, не боясь утонуть.

Прошлое, как ветхую одежду, можно было раскладывать по полочкам, смотреть на свет. Его можно было брать в руки, не боясь и не стесняясь, как тот предмет, что упругой гирькой висел у Миши между ног. Он уже не стеснялся. Разгуливал перед ней голым. Поворачивался спиной, сверкая мускулистыми кругами ягодиц. Эльза пожирала его, как когда-то ее пожирала окружающая реальность. Миша и был внезапно материализовавшимся прошлым.

Она не хотела делать из него альфонса. Всегда предупреждала – будь экономен. Не расточительствуй. И смеялась. Отдавать деньги было приятно. Деньги, положение, были ее одеждой. Стошка-трусики, стошка-должность. На, на , возьми у меня все. Ничего не жалко.

Смешно было вспоминать – она подозревала себя во фригидности. Хотела обращаться к врачам. Теперь врач был рядом. Она истекала соком уже на лестнице. Но не понимала, кто ее излечил – Миша или окружающее : комната, запахи, прошлое ? Иногда пугало – может она совокупляется со временем? Поворачивает его вспять?

…Эльза подымается по лестнице. Звонит два раза. Через промежуток еще дважды. И сразу слышит шаги. Миша ее ждет. Он бежит по коридору.

Открывается дверь. Миша в новой рубашке, расстегнутой на груди на две пуговицы. На шее белеет тонкая платиновая цепь. Ее подарок. Он сияет. С порога начинает ее целовать. Сумасшедший, дай закрыть дверь. Он ее торопит. Целует в шею. Подгоняет поцелуями.

Они стоят в коридоре. Миша крепкими пальцами проминает ткань бюстгалтера, скользит по лобку. Миша страстен и нетерпелив. О, демон! Злодей!.. Забегает вперед, распахивает дверь.

Эльза прикрывает глаза. Дщерь Ноя входит в ковчег. Открывает…

Эльза вертит головой по сторонам. Миша возбужденно прыгает вокруг. Он похож на глуповатого кобелька.

Все новое. Стены, обои, паркет. Даже на окнах вместо щербатых рам новые игрушечные стеклопакеты.

Эльза не узнает комнату. В догнавшей ее новизне чуется враждебность. Это место, где лечат фригидность?

Она ничего не чувствует. Пусто, одиноко, холодно. Миша хвастает. Он внял ее предостережениям. На сэкономленные деньги закатил чудный ремонт. Очень торопился. Мечтал о сюрпризе.

Да-да, Эльза кивает. Снимает юбку, колготки. Лоскутом мертвой кожи скатываются трусики. Сверху ложатся могильные холмики французского бюстгалтера. Она покупала настоящее, чтобы откупиться от прошлого. А его у ней отняли… Что она делает здесь, среди пластика, гипроковых стен, в постели с грубоватым мальчишкой ?

Как больно он это делает. Полгода прошло, а не научился. Наверное, уже не научится. Это диагноз. Потолок наплывает тесаной льдиной. Миша, Миша, что ты наделал? Дети, как вы нетерпеливы. У вас еще будет все. У нас только вы. Вы замешаны на том, что было у нас. И это не совместить…

Эльза подымается. Женщина рождает мужчину, чтобы он ее убил. Суть любви неизменна.

Эльза спускается по лестнице. Миша запирает дверь. Она вырывает из чековой книжки лист, ставит цифру. Опускает его в почтовый ящик. Прощай, Миша.

Как очаровывала ее конспирация. Тайна, визиты в прошлое, комната на двоих.

Эльза садится в машину. Сергей Петрович молчит. Она смотрит в окно. Дети евроремонта упруго маршируют по своим делам. Они бодры и жизнедеятельны.

Сергей Петрович, как ваша жена? О, ей уже значительно лучше. Она меня так ждет. Без нее моя жизнь была бы неполной.

ДЕВУШКА ИЗ БЕЛОГО МЕРСЕДЕСА

Андрей услыхал дробь каблуков и мгновенно уставился в окно. Это была она, та самая незнакомка. Тонюсенькие каблуки-гвоздики, вбиваемые в асфальт с нежным цокотом, едва удерживали ее на земле. Если бы не каблуки, девушка могла улететь в небо, как гроздь воздушных шаров.

Девушка подняла руку и остановила белый « Мерседес». Она ездила исключительно на белых « Мерседесах». Следовательно, его белая « десятка» для знакомства не годилась. Андрей мог купить белый « Мерседес» хоть завтра, но для этого ему пришлось бы нарушить главный жизненный принцип.

Андрей Лемтюжников мог влюбиться, заболеть, подраться, даже погибнуть, но он физически не мог нарушить свой главный жизненный принцип – не залезать в карман собственной фирмы. Этот принцип был стержнем его личности. Благодаря его неукоснительному соблюдению, Лемтюжников к тридцати годам имел собственный бизнес, квартиру, уважение коллег. Единственное чего он не имел – любимой девушки.

Лемтюжников с досадой разорвал красочный конверт, положенный на стол секретаршей. Андрей был смущен – у него в ушах до сих пор звучал стук каблучков незнакомой девушки. Так бывает после возвращения с моря, когда еще несколько дней в ушах звучит шум прибоя.

Какие-то идиоты предлагали « Весь спектр нетрадиционных услуг: добыча секретной информации, поиски несуществующих доказательств, поводы для «случайных» знакомств».

Лемтюжников прицелился и швырнул глянцевый проспект в мусорную корзину. Авантюристы шныряли в поисках « лохов». В фирме Лемтюжникова таковых отродясь не водилось.

Андрей надорвал следующий конверт. Давний партнер Кобылкин поздравлял фирму Лемтюжникова с наступающим Новым годом. Кобылкину следовало ответить.

Андрей поднял трубку, набрал номер. Пока дозванивался, поймал себя на мысли, что думает о незнакомке. Нет, с ней явно следовало познакомиться. Странно, только три дня назад он впервые услыхал этот необыкновенный, волнующий цокот ее каблуков. А в чем она ходила раньше? Или это он ничего не слышал, сидел с заложенными ушами, погруженный в расчеты и изучение своих бесконечных дел.

Кобылкина на месте не оказалось. Андрей положил трубку и снова уставился в окно.

А ведь при знакомстве надо что-то говорить ? И что ? За то время, пока Андрей добивался поставленных целей, он разучился флиртовать. Андрей усмехнулся – может, как в американских фильмах, подойти и просто сказать « Хай, ты мне очень нравишься, давай познакомимся поближе!».Но ведь так знакомятся только в плохих фильмах. Да и то, вероятно, этот способ придуман каким-нибудь бездарным сценаристом …

Может быть в тот момент, когда девушка подымет руку, лихо притормозить у обочины и распахнуть дверцу ?

Андрей поморщился – а вдруг она, наоборот, испугается? Мало ли маньяков сейчас шныряет по городу в поисках жертвы? Тем более, как он уже убедился, девушка тормозит только белые « Мерседесы». Судя по внешности, девушка – фотомодель, в гробу она видела его хоть и белую, но « десятку»…

Андрей встал и подошел к окну. Там начинался снегопад. Где-то за поворотом притаился Дед Мороз. Вероятно, и он приедет на белом, сверкающем « Мерседесе», вместе со Снегурочкой с волосами цвета ржи, смешанной с медом…

Андрей оторвался от окна и подошел к мусорной корзине. Глянцевый рекламный проспект, лежащий на дне, был присыпан бумажными клочьями, похожими на снег…

2

В маленькой комнатке было накурено, хоть топор вешай. Трое плечистых, приземистых парней с наигранным добродушием поглядывали на Лемтюжникова. Четвертый, тот, что говорил с Андреем по телефону, блондин с приятным, низким голосом пригласил посетителя присесть.

– Значит, вы хотите, чтобы мы подыскали вам повод для знакомства? – спросил он, роясь в ящике стола.

Андрей кивнул.

– Хочу…

Блондин вынул из стола несколько листов бумаги, принялся их заполнять.

– Деньги будете наличными платить или по безналу ?

Лемтюжников пожал плечами.

– Да как угодно.

Блондин понимающе кивнул.

– Тогда лучше наличными. Но сегодня только задаток в размере десяти процентов. Остальное после реализации плана.

Лемтюжников кивнул. Это было вполне приемлемо. Он полез в карман за деньгами.

– Сколько?

Блондин мягко улыбнулся.

Не торопитесь. Сумма зависит от ваших намерений. Вы хотите получить только сценарную разработку или чтобы мы же ее и осуществили?

Лемтюжников задумался. Блондин, которого, которого все называли Болеком, начал предлагать варианты. Андрей понял, что попал в руки профессионалов…

Чего ему только не предлагалось? У девушки– незнакомки не оставалось никаких шансов! Она была буквально обречена на знакомство. Больше всего Андрею понравилась предложение одного из крепышей.

Идея выглядела так. Четверо хулиганов поздним вечером нападают на одинокую , беззащитную девушку. Внезапно из темноты появляется храбрец, который в считанные минуты раскидывает хулиганов по разным концам улицы. Девушка ликует. Она не знает, как выразить свою благодарность. Тогда храбрец приглашает ее в ресторан. Или в кино. Или покататься на лыжах в заснеженном Токсово. На худой конец, съездить на дачу к мужественному спасителю. Полный хэппи-энд!

Андрей Лемтюжников, он же таинственный храбрец, был восхищен предложениями профессионалов. Последний аргумент, высказанный Болеком, сразил его наповал.

Болек сказал:

– Девушки-фотомодели, как вам, наверное, известно, в основном окружены мужчинами нетрадиционной сексуальной ориентации – фотографами, модельерами, партнерами по подиуму. Эти люди напрочь лишены ореола мужественности. Она будет восхищена вашим поступком. Если же в ее окружении есть « натуралы» с пухлыми бумажниками, то они, в основном, способны только сорить деньгами. И опять же вы со своим неординарным поступком на этом фоне будете выглядеть предпочтительнее…

Андрей безболезненно расстался с двумя стодолларовыми бумажками. Болек расписал роли, показал несколько приемов из кунг-фу, которые хоть и выглядят угрожающими при выполнении, на деле никакого вреда нападающему не причиняют. На прощанье Андрея попросили подписать пункт о форс – мажоре, в результате которого сумма договора возрастала в несколько раз. Лемтюжников потребовал разъяснения этого пункта.

– В прошлый раз при выполнении такого же задания клиент настолько вошел в роль, что сломал мне руку. – Болек усмехнулся. – А Боре… – один из крепышей кивнул, – вывихнули плечо. Так что мы убедительно просим вас, – не увлекайтесь! С нашей стороны и так все будет выглядеть убедительно. Мы – профессиональные каскадеры…

Накануне намеченного дня знакомства Андрей спал, как младенец. Ему снились волосы цвета спелой ржи. Они щекотали ему губы…

3

Белый « Мерседес» резко притормозил у дома с полупотушенными окнами. И где она находила эти « Мерседесы»? Или они поджидали ее, как верные псы поджидают свою хозяйку?

Девушка выпрыгнула на заснеженный тротуар, несильно хлопнула дверцей. Машина мигнула фарами и скрылась за ближайшим поворотом. Лемтюжников, сидящий за рулем своей « десятки», проследил за ней взглядом , повернул голову…

Ребята работали безукоризненно. Двое, пьяно пошатываясь, теснили девушку к стене дома, Болек и Боря, вихляя туловищами, неспешно выползли из подворотни.

Лемтюжинков ударил по « газам», машина, раздвигая занавес снегопада , взвизгнула тормозами.

– Э, мужики, вы чего? – Андрей ощутил, как его охватывает настоящее, почти боевое возбуждение.

Девушка, вжатая в стену дома, с мольбой и надеждой смотрела на него. Андрей чувствовал себя неистовым Роландом, Робином Гудом и Дон-Кихотом одновременно. Он готов был растерзать любого, посягнувшего на его счастье.

– Вали отсюда, дядя! – прохрипел Болек, поворачивая к нему свирепое лицо.

Они оказались еще и неплохими актерами. Боря повернулся и лениво бросил заготовленную фразу:

– И побыстрее, а то по шее схлопочешь!

Андрей затрепетал. Он уже не различал границы между придуманным и настоящим.

Первому, как и было условленно, он вывернул руку Болеку. Тот вскрикнул и, подпрыгнув вверх, рухнул на спину. Все выглядело настолько правдоподобно, что девушка не смогла удержаться от восхищенного возгласа.

– Держитесь, мой спаситель! – пролепетала она.

У Андрея за спиной выросли крылья. Крылья, как и подобает в подобных ситуациях, на концах увенчивались пудовыми кулаками. Он с нежностью кивнул девушке и повернулся к нападавшим – трое крепышей угрожающим строем двигались на него.

– Осторожнее! – выкрикнула девушка и, с силой оттолкнувшись от стены, в изящном прыжке бросилась на спину ближайшему обидчику. – Ки-и-я! – звонкий выкрик прорезал тьму.

Удар был настолько силен, что молодой человек пролетел вперед несколько метров, перекувыркнулся через голову, растянулся на снегу и затих.

– Ах ты, сучка! – заорал Боря.

Приняв боксерскую стойку, он подпрыгивая, пошел на девушку. И тут же проворонил стремительный удар между ног. Словно разогнулась стальная пружина, – изящная нога в узконосом сапоге мелькнула в воздухе – и снова вернулась на место. Боря сложился пополам, постонал и рухнул на снег.

Последний из четверки, видя такой поворот событий, развернулся и бросился бежать. Но не тут-то было. Девушка сунула руку в карман и вытащила маленький пистолет. Звук выстрела, приглушенный снегопадом, пролетел раненой птицей. Беглец, семеня ослабевшими ногами, пробежал еще несколько метров и рухнул вперед лицом.

– Так-то!… – весело сказал девушка, и сунула пистолет в карман полураспахнутой куртки.

– В-в– вы … его у-у –у –били ? – заикаясь, спросил Андрей.

Девушка усмехнулась.

– Да где там ? – шикарная – во весь рот – улыбка полыхнула во тьме. – Это же пугач! – она сунула руку в карман, извлекла пистолет. – Итальянская «Берета», стреляет резиновыми пулями…

Лемтюжников, не мигая, смотрел на ее белые, как куски рафинада, зубы. Девушка наклонилась и потрогала пальцами каблук на правом сапоге.

– Вот гады, каблук полетел! – она вопросительно глянула на Андрея.

Лемтюжников почувствовал, что эта сцена в действе, предложенном жизнью, основная. Более подходящего случая для знакомства трудно было представить. Но Андрею почему – то знакомиться расхотелось. Да и слов подходящих не находилось. Он стоял и молчал, чувствуя, как его потихоньку начинает бить дрожь.

В этот момент очнулся Болек. Он поднял голову, посмотрел по сторонам и попытался встать на четвереньки.

Девушка подкралась к Болеку со спины. Удары последовали один за другим – ноги Болека, скрюченные от боли, вернулись в первоначальное положение. Он зарылся лицом в снег.

Девушка с нежностью посмотрела на Андрея и шутливо предложила.

– А давайте я вас научу, как надо выполнять болевые приемы!…

Андрей смотрел на девушку во все глаза и молчал. Она восприняла его молчание, как согласие. Отломила от сапога сломанный каблук, подошла ближе и, размахнувшись, всадила острие Болеку в лодыжку.

– А-а-а! – заорал незадачливый каскадер.

Снег сразу же потемнел от крови. Девушка с силой выдернула каблук из раны и повернулась к Андрею.

Но его на месте не оказалось.

Лемтюжников со всех ног мчался к машине.

– Ей, спаситель! – голос у девушки был пронзительный, как сирена. – Вы куда?

Но Лемтюжников даже не оглянулся. Разбрасывая снег, его « десятка» рванула с места. Андрей мчался по городу на предельной скорости. Ему казалось, что за ним во весь опор мчится белый « Мерседес». На его белом капоте, раскинув ноги, сидела девушка с волосами цвета ржи, смешанной с медом. В правой руке она сжимала вырванный с мясом каблук, который сверкал, как лезвие « золингеновской » бритвы.

…Доковыляв до угла, девушка остановилась. »Десятка» Лемтюжникова, расбрасывая снег, таяла в пелене снегопада. Задние фонари горели красным, как глаза кролика.

Девушка наклонилась, задрала сапог и обхватила целый каблук узкой ладонью Шпилька хрустнула живой косточкой. Девушка вприпрыжку вернулась к месту боя.

– Вставайте, трупики! – весело скомандовала она. – Рабочий день окончен!

Первым поднялся Болек. Он огляделся по сторонам и, задрав штанину, стал отлеплять от ноги прилипшие куски целлофана.

– Еще одна такая комбинация – и из меня можно будет варить клюквенный крюшон. Как вологодский крестьянин по осени, все штаны в клюкве…

Он отряхнулся от снега и глянул на дорогу. Мигнув фарами, белый « Мерседес» выскочил из-за угла.

– Наташка…Болек… Айда, я там такого « фирмача» присмотрел. Как удав, девушек глазами пожирает…– закричал водитель, приоткрыв дверцу.

Компания резво погрузилась в машину. Снег вспыхнул оранжевым, поднялся в воздух и медленно, словно нехотя, стал засыпать клюквенное пятно мелкими, игрушечными снежинками.

МАЛЕНЬКАЯ МЕСТЬ СИЛЬНЫХ ЖЕНЩИН

Ежедневно два часа он занимался на тренажерах. Это чувствовалось. Гранитные бугры мышц перекатывались под туго натянутой кожей. Пальцы Юли скользили по рельефным впадинам плеч, поглаживали сбитые в монолит полукружья груди, по мускулистому животу, пока не оказались у цели. Теперь ее от заветной мечты отделяла только тонкая полоска ткани. Подумать только – четыре года она добиралась до этой полоски.

Юля одним рывком сбросила с себя одежду. Андрей тут же завелся.

– Быстрей, быстрей! – забормотал он. – А то не успеем…

Ага, как бы не так! Юля отнюдь не собиралась торопиться. Не потому она четыре года ждала этого часа.

Юля разжала губы и пальцами пробежалась вдоль напряженного позвоночника. Андрей вздрогнул. Бутафорская шпага, прицепленная к кожаному поясу, застучала тупым концом по паркету.

– Ого! – засмеялась Юля. – И ей не терпится.

Она повернулась спиной и чуть– чуть наклонилась вперед. Теперь ей хорошо было видно себя в зеркале, занимающем половину гримерки. Да, Андрею, невзирая на его солидный любовный опыт, было от чего заводиться.

В матовой глубине старинного зеркала сливочным блеском мерцало ее обнаженное тело, высокие груди с коричневыми гвоздиками сосков мерно колыхались в такт движениям, рыжие волосы, рассыпанные по плечам, горели медью, остывающей в прозрачной воде. Да, четыре года не прошло даром.

Юля вспомнила, какой она вернулась домой. Увядающие надежды шуршали под ногою кленовыми листьями. Каждый день она дважды пересекала парк рядом с домом – ходила на работу и с работы. И только здесь давала волю слезам. Полувековые липы и тополя, наверное, за всю свою жизнь не слышали таких рыданий. Как она надеялась, что сумеет стать актрисой, уехать из этого гибнущего с наступлением сумерек города. Шекспир был тому порукой. Она бредила его строками, они перепутывались у ней в голове с обыденностью, и неизвестно, что было реальнее – вымысел или действительность!

Она приехала в тот город с гроздьями заученных монологов, они срывались с ее губ, как перезревшие каштаны, с сочным треском ударяясь об городской асфальт. Может тогда, она впервые поняла, почему каштан облачен в колючую оболочку – он боится разбиться. Пружинистые, гибкие колючки, хоть как-то облегчают его неизбежную кончину. Он умирает, оставляя миру свой голый, беззащитный плод. Может быть, каштан и был, невзирая на свое мужское имя, отражением женской сути?