Читать книгу Дамское оружие - Генрих Генрихович Кранц - Страница 1

Прямой, ровный нос тонкой линией сбегал к аккуратной ложбинке над верхней губой.

Девушка смотрела на Балканова дольше, чем следовало. Андрей на мгновение прикрыл глаза, словно пытаясь удержать под веками нежность ее взгляда, переменил позу.

Ему нравилось, когда слушали так – участливо, с интересом.

– Петербург – это город – тупик. Вы обратили внимание, сколько здесь проходных дворов?

– Нет, – сказала Ира, – мы здесь совсем недавно…

Он усмехнулся. Это напоминало: «Мы не местные, мы здесь совсем недавно…».

– Тогда у вас всё впереди. Тупики будут преследовать вас на каждом шагу. Петербург боится сам себя, ищет выходы. Отсюда такое количество проходных дворов. Город заманивает – проходите, пожалуйста! А куда? Проходить некуда, впереди стена! А ведь наши брандмауэры так удобны для расстрелов…

– Это как-то слишком мрачно!

– Мрачно? – улыбнулся Балканов.

Хотел сдержаться, но не смог. Накатила злоба – внезапная, пронзительная.

– Мрачно? Да здесь царей душили, как слепых котят! Заметьте, Божьих помазанников, не каких-то там провинциалов, растиньяков псковского разлива. А сколько загублено карьер? Жизней? – он усмехнулся, улыбка вышла кривой – оскал, не улыбка. – Партийных вождей, поэтов, спекулянтов – всех гнобили, без разбору… А блокада?

Балканов взял сигарету, щелкнул зажигалкой.

– Думаете, дело в географическом положении? – он закашлялся, дым наждаком оцарапал горло. – Дудки! В любом другом месте до этого бы не дошло! А здесь…

– Зато здесь люди хорошие… Интеллигентные! – заметила Ира.

Она испуганно хлопала ресницами. Глаза, большие, похожие на голубоватые кусочки зернистого апрельского льда, чуть сужались по направлению к вискам.

«Восточный разрез, татарщинка…» – отметил про себя Балканов. «Сколько ей – восемнадцать, девятнадцать? Какие годы?».

– Люди? – Балканов засмеялся.

А стоит ли знать, где она будет жить? Зачем ей знать о питерской интеллигенции, скрывающей никчемность под личиной

аристократической сдержанности? Как же, питерские интеллигенты – соль нации, простите великодушно, будьте так любезны!… Да, интеллигенты, пока хвост не прижали! А как только чуть-чуть пригнут к полу, да хлопнут по ушам – всё, от интеллигентности и следа не осталось – пустите к трибуне, дайте разоблачить, позвольте покаяться!

Балканов вспомнил детство. Какой там – шестьдесят восьмой? Шестьдесят девятый?.. Значит, ему около десяти. Они с мамой стоят в очереди. Зачем? Бог его знает, было зачем… У мамы калининский акцент, недавно приехала из-под Торжка, устроилась на завод. Мама что-то говорит, а интеллигенты – дамы с ридикюлями, мужчины в шляпах – возмущенно закатывают глаза, бормочут себе под нос: «Понаехали!» Тогда ему было стыдно за маму. Он не знал, что стыдиться нужно интеллигентов…

А коммуналка?.. Ненависть из-за не выключенной лампочки, из-за полупрозрачного куска мяса в твоей кастрюле. Тоже интеллигенты – инженеры, учителя. А на словах: «Надо говорить, деточка, не булочная, а булошная. Это же не прилично, вы же не в деревне!».

Алла, жена, ленинградка в пятом поколении любит повторять, что породу надо определять по лучшим образцам. Интересно, а кто лучшие? Может, те, кто выпер Бродского, гробил Довлатова? Знаем, видели, пили на брудершафт…

Ира зябко поёжилась. Балканов скользнул взглядом по её груди, упруго вздымающей бежевую шерсть свитера, затянулся.

– Какой – то вы злой! – растерянно сказала она.

Балканов улыбнулся как можно миролюбивее.

– Вам, наверное, трудно живется?

Не хватало, чтобы она начала его жалеть. Злость как – то внезапно осела, точно подмытый водой сугроб.

– Да не слушайте вы меня! Всё равно – лучшего города на земле нет! Разумеется, если уж покупать квартиру, то в Питере. Права ваша мама!

Ира усмехнулась.

–После такого вам трудно верить! – она глотнула из бокала. – Когда же вы были искренни? Утверждая, что лучше города нет или когда его крыли, на чем свет стоит?

Балканов ткнул сигарету в пепельницу. Положил ладонь ей на руку. Скользнул пальцами по гладкой коже. Надо же, всего-то – тонкие, теплые пальцы, нежная кожа, а хорошо, как от глотка шампанского.

– Как вам сказать? – Андрей отступил, пропустил юную даму, двинулся следом. – Я одновременно и прав и не прав. Но искренен на двести процентов!…

Они вышли из кухни. Увидев их, Гусаков вскинул руки.

– О, наконец-то! – он внимательно посмотрел на Балканова, перевел взгляд на Иру. – Ну что, Ириш? Андрей Сергеевич просветил?

Балканов отодвинул стул. Усадил девушку.

– Благодарю! – сказала Ира. – Скорее не просветил, а наоборот, затемнил… – она через стол глянула Андрею в глаза.

– Почто разливаешь темноту? – улыбнулась Вера. – Пользуешься тем, что Алла не приехала? Вносишь сумятицу в юные умы…

Балканов пожал плечами.

– Я сказал только то, что думаю… – стараясь не расплескать ответную нежность, он посмотрел на Иру.

Где-то на середине стола, над откупоренными бутылками, взгляды встретились. Балканов тут же опустил глаза, почувствовал укор совести. Не хватало, чтобы кто-то из присутствующих заметил эту пикировку. Господи, что же это он? О чём можно говорить с этой девочкой, полгода назад приехавшей из Череповца? О моде в перерыве между обсуждением меню в «Макдоналдсе»?..

Он усмехнулся и тут же сам себя осадил. А почему бы и нет? Какая к чёрту разница – о Бьорк в «Макдоналдсе» или о Бергмане в «Сайгоне»? Впрочем, в «Сайгоне» он почти не бывал. Бог миловал…

Ира словно почувствовала его внезапную, беспричинную холодность, отвернулась к Гусакову, который представлял собравшимся свою тетушку.

Славной была эта семья – Гусаковых!..

Он помнил, как Вера впервые приехала к нему за товаром – на своих двоих, с заржавленной тележкой с отваливающимся колесом, говорила с жутким череповецким акцентом. Впрочем, почему «жутким»? Почему любое отклонение от общепринятых норм – социальных, нравственных, языковых – воспринимается с таким ехидным злорадством? Не есть ли это завуалированный комплекс неполноценности того, кто страшится быть отвергнутым? Потому что тоже не соответствует общепринятому стандарту.

Нет, Гусаковы, действительно, были славные. Будь Вера чуть-чуть красивее, Балканов, может быть, и влюбился. Но эти жидкие волосы, нос картошкой, мужские ладони – прости, Вера, у тебя такая замечательная душа! Но почему же тогда на ней женился Гусаков – стройный, сухощавый, в чём-то даже аристократичный? Раньше Балканов этого не понимал, объяснял слепой страстью. Как же, накатило, захватило! Ага, как бы не так!

На самом деле, видный Павел Сергеевич, «доцент с процентом» какого-то мудреного института, знал, что делал. Ему просто нужна была та, которая могла им восхищаться. Вначале это была мама. Потом сокурсницы по институту. Потом девушка, с которой Павел Сергеевич недолго встречался. А потом появилась Вера – отнюдь не красавица, даже наоборот, приезжая, череповчанка, жутко энергичная и деловая, смотревшая на Павлушу, как на божество. И что с того, что божество лениво и нерасторопно, много говорит и всё делает с таким апломбом, словно это очередное одолжение!.. «Не боись, Паша, я лбом протараню любую стену, полезай мне на шею!» Вот Паша и взобрался, уселся, и ноги свесил в импортных, дорогих туфлях на массивной подошве. Сидит, болтает ножками, пока Вера, как заводная, носится по семейным делам, по фирмам, да инспекциям с бухгалтериями. А Пашенька, знай, покрикивает – как же, провинциалка, давай шустрее, нам, аристократам, жрать охота!

Со своей родословной Павел Сергеевич носился, как курица с яйцом. Сегодня он пригласил в гости какую-то тётушку, которая уже битый час несла небылицы о славном роде Гусаковых, крепких хозяевах, прижимистых купцах, становом хребте русского торгового люда. Это – с одной стороны. С другой, как выяснила тетушка, род Гусаковых восходит к славному роду Корсаковых, который дал миру мореплавателей, государственных мужей, офицеров.

В подтверждении этого сухопарая, как и Гусаков, тетка (как же, аристократы! тонки в кости, крепки духом) зашуршала бумажным рулоном, раскатала скрученный валиком лист. Ткнула в него указкой, поднесенной Гусаковым.

– Вы обратили внимание? – острый кончик указки скользнул в блеклый, карандашный кружок, размещенный в центре развернутого листа, из которого паутиной во все стороны полезли тонкие карандашные нити, – вот это – Петр Степанович Гусаков. Можно сказать, глава нашего рода…

Гости с демонстративным вниманием следили за указкой тетушки. Балканов украдкой глянул на Иру. Она с увлечением смотрела на лист. Наверное, смотрит, думает – вот они, петербуржцы, они другие! Они помнят и чтут своих родственников до седьмого колена, их не собьешь сказочками о прекрасном прошлом и замечательном настоящем. Они всему знают цену и обо всём имеют собственное мнение…

Не удивительно, когда-то и Балканов так думал. И тоже хотел было покопаться в своей родословной. Правда, его корни уходили не в богатую, унавоженную историей, питерскую землю, а в суховатый суглинок тверского края. Но сразу наткнулся на какую-то неприглядную историю с бабушкиной сестрой, которая то ли убила, то ли просто бросила годовалого ребенка и сама подалась в город, да там и сгинула. И это как-то моментально охладило его исследовательский пыл. Балканов понял, что история всякого рода – будь он хоть трижды аристократический, или самый простецкий, от сохи – есть выпячивание отдельных достоинств и тщательное сокрытие темных пятен. А темных пятен в истории всякого рода предостаточно! И может быть, умершие предки только спасибо скажут тем, кто не станет тревожить ушедшие тени. Да и зачем? Спите, дорогие родственники, я не стану будить вас понапрасну! Пусть история будет вам колыбелью, раскачивающейся над бездной времен…

Родословная нужна людям вроде Гусакова. Им необходимо чем-то укорять настоящее, швырять ему в глаза свои фамильные бриллианты. Дескать, вот они – наша семейная гордость! Во все времена их ценили и только ты – о, ничтожное время! – пролетаешь мимо, не сумев распознать достойного! Так знай же, ты уйдешь, исчезнешь, растворишься, а род Гусаковых сверкающей цепью устремится в бесконечность. И одно из самых заметных звеньев этой замечательной цепи – Павел Сергеевич Гусаков!…

Балканов слушал скрипучий голос тетушки. Гусаков сидел рядом с теткой, важный, горделиво подбоченясь. Вера сидела чуть поодаль, спокойная, улыбчивая. Но в глубине её глаз, казалось, застыла ирония. Она-то, Вера, со своим сметливым, природным умом понимает, что такое её благоверный? Да и он в глубине души, вероятно, сознает свою никчемность! Если бы не она, эта простоволосая провинциалка с плоским, круглым лицом, не было бы ни богато накрытого стола в доме на берегу Ладоги, ни уютного абажура, ни тетушки с её ироничной надменностью и преклонением перед собственной родословной…

– …и потому я полагаю, Павлуша, тебе давно уже пора заняться ходатайством об изменении фамилии. Гусаков-Корсаков звучит намного импозантнее, чем просто Гусаков! Как ты полагаешь, Паша? – тетка с аристократической надменностью посмотрела на взволнованного Гусакова. – Мне кажется, пепел Клааса… – старушка постучала сухоньким кулачком по деревянной столешнице, – давно уже стучит в наши сердца. И ты, Павел, должен услышать этот зов! Даже не зов – требование наших великих предков! – голос тетушки прозвенел торжественной фугой.

Гусаков сгорбился под тяжестью исторической необходимости. Вера испуганно глянула на него, перевела взгляд на тетушку.

– Это что же, мне теперь придется все документы переделывать? – она хмыкнула. – Да вы представляете себе, во что это обойдется?..

Вера перевела взгляд с лица мужа на недовольную физиономию тетушки. Гусаков, видя боевое настроение супруги, решительно сузил глазки.

– Неужели ты не понимаешь, что это чрезвычайно важно?– стараясь выглядеть значительным, спросил он.

Вера замахала руками.

– Для кого важно? Для меня? Для моих детей? – она рассмеялась. – Да вы что? Их же в школе засмеют! Сто лет были Гусаковы, а тут на тебе – Гусаковы да ещё Корсаковы! Ну, не смешно? – она посмотрела вокруг, ища поддержки у сидящих за столом.

Проректор института, в котором работал Гусаков, доел четвертый бутерброд с осетриной и вытер губы скомканной салфеткой, лежащей рядом с тарелкой.

– Осмелюсь заметить, – вкрадчиво начал он, – по моим наблюдениям, аристократические фамилии в ближайшем будущем будут в моде. И соответственно – в цене!– он хихикнул.

В глубине души он, вероятно, потешался над подчиненным ему аристократом. Но старался подыграть. Четыре бутерброда с осетриной и предстоящая программа вечера требовали лояльности к слабостям хозяев.

– Что значит – в цене? – язвительно усмехнулась Вера. – Деньги за них, что ли, будут приплачивать? Или от налогов освобождать?

Её широкое лицо раскраснелась, глаза блестели. Ей бы сейчас рогатину да на медведя…

– Ты всё переводишь в практическую плоскость? – Гусаков поджал губы. – Я понимаю, что вопрос родословной тебя-то как раз не особенно беспокоит…

Гусаков метнул камешек в провинциальный огород Веры. Но она не заметила его намеков. Балканов знал, что Вера старается улавливать только основные эмоции – гнев, боль, страх. На всё остальное просто закрывает глаза. Дело, которое она тащила на себе, требовало толстой кожи. И она её нарастила. Как и Балканов. На всё эмоций не хватит – захлебнешься…

– Да, меня это не особо беспокоит! – простодушно заметила Вера. – Но только кто мне оплатит переоформление документов? Справок? Счетов? Вы себе представить не можете, какая это морока? Анна Петровна, вы пошутили?

Вера перевела взгляд на тетушку. Анна Петровна переглянулась с Гусаковым. Тетушка с племянником напоминали заговорщиков.

– Нет, я вполне серьезно! – пророкотала старуха. – Такими вещами, как родословная, не шутят.

Вера зацепилась за сочувствующий взгляд Балканова.

– Андрей, а ты-то что думаешь?

Балканову боялся сорваться. Но за Веру надо было вступиться. Он её уважал.

– С одной стороны, я понимаю чувства Павла Сергеевича… – дипломатично заметил Балканов. – Всё-таки, восстановление исторической справедливости, как и справедливости вообще, дело нужное… Другой вопрос, – не приведет ли это к некоторым неудобствам? Скажем так, – восстанавливая одну справедливость, не попираем ли мы другую?

Павел Сергеевич улыбнулся с ехидцей.

– Андрей Васильевич, как всегда, весьма искусно ушёл от ответа! Так вы за или против?

Балканов вздохнул. О, где она, определенность!

– Против! Полагаю, что это лишняя морока! Надо стараться прославить ту фамилию, которую носишь, а не примазываться к другой. Да и в конце концов, как быть с родом Гусаковых, который может быть не хотел бы, чтобы их фамилию присоединяли к другой, пусть и аристократической? Ведь семья ваша образовалась под фамилией Гусаковых, что ж тут гадать?

Павел Сергеевич, прищурившись, глянул на Балканова. Тетушка усмехнулась. Вера кивнула, благодаря.

– По-моему, убедительно! – сказала Вера.

Ира с интересом посмотрела на Балканова. Он поднял глаза и встретился с её взглядом. Обожгло, потащило…

Аллы рядом не было, при Алле он бы себя так не вёл. Но взгляд этой девочки, сидящей напротив, его тревожил, распалял. Балканов старался в её сторону не смотреть. Думать о вещах, работающих на снижение образа. Это в иных случаях помогало. Вероятно, она не очень образована… Не отличает Бродского от – Маяковского. «Ну и что? – сказал кто-то рядом. Не умеет готовить яичницу с беконом, так как это умеет делать Алла. «Подумаешь?» – сказал тот же голос. – «Ты сам умеешь её хорошо готовить.» В конце концов, она не умеет целоваться! «А ты проверь!» – ехидно шепнул его оппонент и замолчал.

В течение нескольких лет, собираясь в компанию, где будут новые люди, он просил Бога, чтобы там не было красивых женщин. Он сам себя боялся, не доверял…

К счастью, проносило. Красавицы, если и попадались, то помешанные на всяких глупостях. Балканов был уже в том возрасте, когда влюбиться в женщину, несущую чушь, невозможно. Вероятно, в лет пятьдесят мужчина снова обретает способность не обращать внимания на женский ум, но в сорок… нет, это невозможно… Уменьшение возможностей выбора принуждают к неразборчивости. Но в сорок лет эстетический фильтр работает на полную мощность.

Молодость прошла, отшумела, сказала последнее «прости». Но до старости пока было не близко. Вставные зубы, склероз, снижение потенции – еще впереди, где-то за поворотом, ждут, как сладкоголосые сирены Одиссея. В его возрасте женщину уже можно оценить объективно. Без юношеского, застилающего желанием глаза, напора. Без старческого, сладострастного восторга. Можно спокойно, не торопясь лечь в кровать, приглядеться к телесной архитектуре, оценить породу и стать. Присмотреться к возможностям ума, поговорить наконец…

Ира говорила мало. Больше спрашивала. В этих случаях следует быть начеку. Девушка, понимающая, что мужчина в сорок лет больше нуждается в слушательницах, чем в собеседницах, опасна…

Балканов ещё раз глянул на девушку, сидящую напротив. Нет, на профессиональную соблазнительницу не похожа. Простовата. Хотя и красива. Красота скрытая, уравновешенная. На такую сразу не обратишь внимания. Следовательно, не стремится к показухе. Что ж, весьма похвально… Балканов не любил всего этого славянского природного «антуража» – глаз с поволокой, больших ртов, правильных носов, чувственного половодья, захлестывающего лицо. Путешествуя по Европе, он с большим интересом всматривался в архитектуру лиц, чем в архитектуру зданий. И как ему казалось, понял, чем красота славянских женщин в своем большинстве превосходит красоту уроженок Европы. Европейки красоту в себе задушили. Долг, жажда независимости, стремление к борьбе, прежде всего, внутренней, повлияла на женскую красоту больше, чем суровый климат отечества на красоту славянок. Переделка внутреннего мира не могла не сказаться на красоте внешней.

Русским Василисам с Еленами этот опыт чужд. До сих пор мир русской женщины безмятежен и незамутнен, как и десять веков до этого. Русская женщина борется с внешними обстоятельствами, а внутри у нее тишь, гладь, да Божья благодать. Ей бы денег побольше, да мужиков покрепче. Отсюда чувственность – тоннами, нежность – килограммами, красавицы – табунами! Эти реки не знают берегов, источник бездонен. Душевный труд в России – привилегия мужчин.

Русские красавицы, даже оседлав трактор или взяв нежные руки лом, продолжают мечтать о принце. Внутренняя мечтательность русских женщин просветляет и украшает их лица, но размягчает сердца. Мягкое сердце принимает все – и пьянство, и побои, и измены мужей с одинаковой кротостью – как же, ведь это тот принц, о котором я мечтала…

Во дворе просигналила машина. Танюшка Гусакова бросилась к окну.

– Ребровы приехали!

Вера пошла встречать гостей. Павел Сергеевич разговорился с тетушкой. Проректор, пользуясь отсутствием свидетелей, принялся за пятый бутерброд, плеснув рюмку «Гжелки».

Балканов потянулся к бутылке с «Мартини», предложил Ире. Она кивнула. Чтобы дотянуться до её бокала, пришлось встать.

– А вы не любите спорить! – усмехнулась Ира, глядя на красную винную струйку, льющуюся в бокал.

Балканов плеснул в «Мартини» несколько капель рома, кинул ромбик льда. Спасательным кругом прицепил к стенке ломтик лимона.

– Прошу! – протянул Ире бокал. – Коктейль «Балканский».

Ира улыбнулась.

– А что же здесь балканского? Ни перца, ни вина?

Балканов пояснил.

– Моя фамилия Балканов. Поэтому «Балканский»…

Ира улыбнулась.

– А… – она вытянула губы трубочкой, красная жидкость, похожая на кровь, побежала по соломинке. – Редкая фамилия…

– Всё очень просто, – сказал Андрей. – Полагаю, прадед участвовал в войне на Балканах. Помните Шипку, генерала Скобелева? Получил прозвище, оно пристало, стало фамилией. Есть такая версия.

Они дошли до дверей.

– А вы свою родословную, как Павел Сергеевич, раскопать не хотите?

Балканов помотал головой.

– Ни имею ни малейшего желания. Не хочу определенностей. Когда всё ясно, понятно – кто ты, что? Да и потом…– он засмеялся. – А вдруг окажется, что никаких Балкан в жизни моих предков не было. А был некто, похожий на собаку – волосатый, злобный, гавкал на всех. Имел кличку – Полкан! А потом её облагозвучили, стал Балканом. Потом – Балкановым!

Ира рассмеялась. Ровные, белые зубы блеснули во рту.

– Кому-то возможно, родословная необходима… Вот как вашему дяде…

– А к женщинам вы тоже относитесь с такой же неопределенностью?

Пробный шар. Девочка его проверяет. Или нет?

– К женщинами, к сожалению, тоже!

Ира удивленно посмотрела на него. По логике, он должен был заверить её, что вот как раз с женщинами у него все прочно, незыблемо. Тем самым, подчеркнуть свою надежность, фундаментальность. Иного ответа она, вероятно, не ожидала, потому молчала, собиралась с мыслями. Красная струйка «Мартини» без остановки бежала по соломинке. Вот так же, вероятно, у нее по венам бежит кровь…

– А я только подумала, что такой мужчина, как вы – образец надежности… – сказала Ира.

Она отошла к столу, поставила опустевший стакан.

Балканов невольно глянул на её стройные ноги в темных колготках, на бледный островок кожи, блеснувший из под откинутых волос, где словно птица промелькнула.

Он двинулся следом. Захотелось сказать что-то легкое, шутливое. Ира повернулась к нему. Её лицо было рядом. От неё пахло сладкой горечью. Хорошие духи.

– Ира, у вас замечательные духи! – сказал он, притрагиваясь к её руке.

Она с улыбкой смотрела на него. Балканов увидел себя со стороны – дяденька, кокетничающий с девчонкой. И тут же стал себя уговаривать: кто это – дяденька? Нашли старика в сорок лет! Да у него всё только начинается!

– Пойду, посмотрю, что там во дворе? – сказал Балканов, почувствовав, что аргументов против уколов совести уже не осталось.

– Ага. Давайте… – усмехнулась Ира, как ему показалось, слегка нагловато.

Но это была приятная наглость. Наглость молодого существа, ощущающего свою неотразимость. Осознающего, что этот мир по праву принадлежит ему. А все вокруг – и Балканов в том числе – должны ему подчиняться. Балканов воровато заглянул в светлую глубину её глаз и шагнул к двери.

Павел Петрович на мгновение оторвался от разговора и с виноватой улыбкой глянул на проректора, жующего что-то в бесконечном одиночестве.

– Андрей, поторопи их там… – Вечно эти Ребровы запаздывают…

Вера и Танюшка стояли у машины, глядя как Ребров, крупнотелый, высокий, с несвойственной его размерам суетливостью достаёт что-то из багажника.

– А-а, Андрюша! – увидев Балканова, весело закричал Ребров. – Наше вам с кисточкой!…

Его молодая жена Даша со скучающим видом стояла рядом с машиной и давала мужу советы.

– Сергей Харитоныч, вы бы вначале вошли в дом, выпили, закусили, а уже потом делом занимались! – сокрушалась Вера.

– Да войдём, войдём! – сказал Ребров и снова нагнулся над крышкой багажника, вынул два металлических цилиндра и положил их на расстеленный кусок брезента.

Балканов подошёл ближе, кивнул Даше, пожал руку Реброву.

– Дядя Серёжа, это что? Акваланги? – с восхищением прошептала десятилетняя Танюшка, присаживаясь на корточки перед цилиндрами.

– Они сами! – с гордостью сказал Ребров.

Он вынул из багажника автомобильный насос и стал натягивать наконечник резинового шланга на пластмассовый сосок, торчащий из зеленоватого лоскута резины. Поставил ногу, обутую в светлый туфель, на прямоугольную ручку насоса и стал энергично закачивать воздух.

– Сережа, это, в конце концов, неприлично! Нас ждут… – сказала Даша и, не дожидаясь ответа Реброва, пошла в сторону дачи.

– Да я уже иду, Даша! – испуганно крикнул Ребров ей вдогонку.

Энергия Реброва мгновенно испарилась. Акваланги, полунадутая резиновая лодка, насос с надетым на пластмассовый рожок шлангом – всё осталось в том же положении, как и лежало. Ребров только успел захлопнуть крышку багажника да глянуть на небо – не ожидается ли дождя – и суетливо побежал за женою.

– Пойдём, Андрей! – позвала Вера Балканова.

Андрей приложил руки к груди.

– Я сейчас, только до берега дойду, – сказал он, указывая за ворота.

Вера понимающе кивнула.

– Только недолго…

Они скрылись в дверях дачи. Балканов поглядел вслед и пошёл к воротам. Перешел песчаную дорогу. Две колеи с рубчатыми отпечатками шин змеились вдоль берега, терялись в сосновом перелеске. Усыпанная иголками почва пружинила под ногами, коричневые, шелушащиеся сосновые стволы раскачивались, скрипели.

Балканов шёл, касаясь ладонью коры. В дачном поселке жили в основном серьезные люди – бизнесмены, парочка криминальных авторитетов, чиновники мэрии. В округе было тихо, спокойно.

Ладога плюхнулась в глаза синим облаком, мгновенно. Он раздвинул руками кусты, замечая, что сплетение ветвей, причудливое, сложное, напоминает какой-то средневековый витраж с вставленными в него кусками синевы. Гибкие ветви расступились, пропуская его, шумя, ушли обратно. Перед глазами мерцало, искрилось, колыхалось облако воды. Он сделал ещё пару шагов вперед, и бледно – синяя стена окружила его кольцом. Дача Гусаковых, жена, Ира, город, шумящие кусты за спиной – всё ушло назад и на мгновение оставило его наедине с гигантской чашей воды. В голову полезли торжественные мысли. Словно вода, живущая внутри человека, узнала свою праматерь, рванулась навстречу и только воздух, колеблющийся вокруг и бьющий в ритмично колышущиеся легкие, как в купола, сдерживал первоначальный порыв. Благодарность и нежность к этой текучей ткани своим цветом, формой, пластичностью напоминающей то, что у нас внутри, затопили сердце.

Здесь вода была первозданной, как и тысячу лет назад, со всеми своими впадинами, таинственным дном, синим, нерастерянным цветом. Прямо перед ногами, если смотреть отвесно вниз, по словам рыбаков, была восьмидесятиметровая впадина. Учитывая высоту обрыва, на котором стоял Балканов, между его взглядом и дном, было около ста метров. В это-то расстояние – от его глаз до дна впадины – вмещалась вся его жизнь со всеми обволакивающими тупиками, противоречиями и плавающей на поверхности грязью.

Вот что, оказывается, манило его сюда всякий раз – неосознанное желание заглянуть в глубину, хотя бы в глубину ледникового озера. Та глубина, что была у него внутри, казалась недостаточно прозрачной, забитой образами и тенями, как заброшенная комната всяческим хламом. Да и была ли она, глубина?

Все это мгновенно промелькнуло в голове и ушло, словно смытое волной, волнами, кошачьими изломами набегающими друг на друга внизу, в тени скалистого утеса, на котором он стоял. Небо потемнело и ладожская вода сразу же приняла его цвет, откликнулась на внешние перемены. Балканову почему-то неприятно было это видеть, словно в переменчивости цвета было нечто человеческое, легковесное, предательское. Только глубина жила своей отдельной жизнью, неизменной, невзирая на то, что было на поверхности. Может, потому и манила?

– Андрей! – на дороге появилась Вера. – Пойдем!

Балканов отошел от края обрыва. Нехорошо получалось – мало того, что жена не приехала, сказалась нездоровой, тут ещё он со своей медитацией на вершине утеса…

– Иду! – крикнул он, ныряя лицом в кусты…

– Ну где ж ты ходишь? – сказала Вера. – У меня день рождения или как?

– Прости! Там утёс, а внизу глубина. Так и манит… Не оторваться…

Вера шутливо толкнула его в спину. Ей тяжело далась эта дача, место было престижным, его когда-то получил папа Гусакова, партийный функционер. Долгие годы на песчаном косогоре стояла какая-то собачья будка, пока за строительство не взялась Вера. Благодаря её стараниям, собачью конуру, в которой важный тесть отдыхал от трудов по утверждению диктатуры пролетариата, сменил двухэтажный дом, вполне приличный по средним меркам, но конечно, скромный, в сравнении с теми домами, что окружали гусаковскую цитадель.

Балканов строил дом вместе с Верой и всегда с радостью сюда приезжал. Поначалу Вера хотела выстроить коттедж из кирпича. Впрочем, этого больше хотел Павел Сергеевич – ему казалось, что пейзажи Ладоги чем-то напоминают Нормандию, и каменный дом на берегу озера будет напоминать замок, наподобие тех, что возвышаются на скалистых пятачках обветренной, задубелой стороны Франции. Тонкая, поэтическая сторона души Павла Сергеевича неудержимо стремилась к буржуазности хотя бы в таком варианте. Балканов приложил немало усилий, чтобы объяснить новоиспеченному буржуа, что при той сырости и влаге, которая существует в этих местах, кирпичный дом обречен. Во – первых, чтобы его протопить, в доме нужно будет сидеть безвылазно, во-вторых, кирпич станет легкой добычей грибка. Выбор строительного материала требует трезвости, нельзя быть французом на берегу Ладоги. Хотя и русским в Нормандии быть невозможно.

Гусакова сумели переубедить. Но дерево требовало вдумчивого подхода. Что выбрать – калиброванное бревно или брус? У каждого материала были свои достоинства. И недостатки.

Остановились на клееном брусе. В Питере качественного клееного бруса не нашлось. Пришлось закупать финский. Балкановские поставщики посоветовали, где можно купить “ клеенку” подешевле. Гусаков ехать за материалом отказался, сослался на то, что ему могут подсунуть брак. Балканов, одолжив Гусаковым деньги, вместе с Верой съездил на север Финляндии и привез две машины желтого, как сливочное масло, и гулкого, как колокольная стенка, клееного бруса.

Строить из такого материала было сплошным удовольствием. Дом собирался, как детский конструктор. Веселый, просторный, теплый, на зависть всем соседям. Уже после того, как Гусаковы возвели два этажа, кое-кто построил себе точно такой же. Гусакова это злило. Как-то по пьянке сунулся к соседям – качать права. Дескать, зачем строите ? Кто дал такое право? Чуть по роже не схлопотал. Вера, посмеявшись над заносчивостью мужа, выкрасила стену, выходящую на озеро, розовой краской. А боковую – зеленой – цвета усыхающей травы. Теперь издали зеленые боковушки сливались в сплошной зеленый фон, а розовый фасад светился, как младенческие десны. Дом улыбался. Дом смеялся над серой глыбой воды, над моросящим дождем, над унылыми домами богатых аборигенов. Он был по-настоящему живым – дерево дышало. Финские продавцы предупреждали, что в таком доме в течение суток воздух будет меняться дважды. И это ощущалось – когда внутри было жарко, до одури, натоплено, вдруг в какое-то мгновение все менялось – спелый жар уходил, словно вытолкнутый легкими, деревянными руками, по комнатам шагала сосновая свежесть, невидимый лес колыхался рядом, заботясь о тех, кто ему доверился. Дом дышал, жил, баловал хозяев и гостей.

Конечно, если бы не Вера, дома бы не было. Эти стены возникли не из клееного бруса – из ее терпения, крыша – из энергии, фундамент… Да, фундамент был весь, как и характер – из булыжника. Крепкий, недвижимый, на века.

Потому Балканов при каждом удобном случае не ленился напоминать Вере о её заслугах в строительстве дачи. И Вера это ценила…

– Где это вы ходите? – сразу же закричал Ребров, увидев вошедшего Балканова.

Он беспрестанно крутил головой, оглядывался по сторонам, то вскакивал, то снова садился, словно ему было невтерпеж, надо было бежать и только случившееся застолье сдерживает неукротимый порыв, нескончаемую энергию.

– Да по берегу ходил… – виновато сказал Балканов, мимоходом глянув на Иру, занятую беседой с Верой. – Столько воды сразу, что голова кругом…

Балканов уселся, наполнил рюмку, стоящую перед ним, пупырчатой пепси-колой, глянул на Реброва, собравшегося произнести тост. Ребров встал.

– Ну, Вера! – сказал он, подымая стаканчик с минеральной водой. – За твою молодость, за твою энергию и удачливость. Чтоб всё это стояло на прочном фундаменте счастья и здоровья. Пашка! – он строго посмотрел на Гусакова – береги жену!

– Да уж как умеем! – осклабился Гусаков.

Иринин фужер с шампанским с тихим звоном столкнулся с рюмкой Балканова, она быстро на него посмотрела, отвернулась. Ребров шумно сел, стал ковыряться в натертой меленько огуречно – морковной массе, приготовленной Верой специально для него.

Ребров был дальним родственником Гусаковых. Раньше, когда Сергей Харитоныч жил с прежней семьей, он почти никогда не наведывался к Вере с Павлом, считая их мелкотой, недостойной его дружбы. Да и действительно – кто были Гусаковы до всех этих перемен? Павел Петрович – доцент в заштатном институте. Вера – инженер на «Электросиле». А Ребров уже в те годы возглавлял небольшой завод, ездил на службу в чёрной «Волге», отдыхал на полузакрытых советских, а то и на зарубежных курортах. В первые годы перестройки он вознеся ещё выше, налево и направо брал у государства кредиты, открывал кооперативы. На это время пришла и его вторая молодость. Когда голова окончательно закружилась от открывающихся горизонтов, Ребров не удержался, и как прежнюю «Волгу» на новый «Мерседес», сменил жену на молоденькую секретаршу.

Но прошли годы, время стало устаканиваться. Оказалось, что украсть, в общем-то, нетрудно, гораздо сложнее заставить украденное приносить доход. Скользкий, присвоенный кусок вырывался из рук, падал под ноги. Ребров его подымал, снова пытался куда-то пристроить. Но кооперативы лопались, как накачанные воздухом трехлитровые банки с огурцами, завод разваливался. Откуда-то появились бандиты, вырвали кусок из дрожащих пальцев. Ребров заработал язву. Пока он ездил по санаториям, собственность разворовали, старых друзей он отвадил, когда было хорошо. Новые отвернулись сами, почуяв, что со старой овцы невозможно состричь шерсти – ни клока, ни пуда. Да и жена стала поглядывать по сторонам, присматриваясь, куда можно пристроить капиталец, дарованный природой – парочку стройных ног, сочные ягодицы, крепкую, молодую грудь.

В поиске банка, пригодного для капитала, Даша одно время приглядывалась к Балканову. Он едва отбился. Атаки производились при всяком удобном случае: Даша то стреляла дуплетом, оказываясь там, где можно было прижаться к Балканову грудью, то одиночными – вбивала колено ему между ног, пользуясь тем, что под столом всегда ночь и никто ничего не видит.

Так что каждый из Ребровых нашёл у Гусаковых то, что им было нужно: бывший промышленник родственное участие и необходимое уважение. Супруга – возможность развлекаться в девственных, дремучих лесах гусаковской целомудренности.

В последнее время Ребров изо всех сил доказывал всем, в том числе, и себе, что он ещё «О-го-го!» В «о-го-го!» входил бег трусцой по утрам, строжайшая диета, бесконечная демонстрация присущей ему энергии и свежести. Привезенные акваланги, вероятно, знаменовали переход Реброва на новый этап освоения «О-го-го!».

И, действительно, закончив ковыряться в морковно-салатной кашице, Ребров повернулся к хозяйке:

– Веруня, а как ты смотришь на то, чтобы мы немного поплавали?

Вера пожала плечами.

–Да, пожалуйста… Если вам хочется…

Ребров с виноватой нежностью глянул на жену.

–Дашенька, как?

Даша усмехнулась, со скучающим видом бросила.

– Папик, лишь бы тебе было хорошо…

Ребров недовольно нахмурился.

– Дашенька, ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты называешь меня папиком?

Даша насмешливо глянула в его сторону. Вот поэтому-то и называю.

Она мстительно усмехнулась и перевела взгляд на проректора – вероятно, избрала его новым объектом охоты. Балканову стало жалко Реброва, он поднял обе руки вверх.

– Прекрасная идея! Сергей Харитоныч, дадите акваланг?

– И мне, и мне! – вдруг подключилась к ним Ира.

Ребров, расстроенный откровенной грубостью жены, с благодарностью посмотрел на Балканова.

– Да, пожалуйста… Только с аквалангом надо плавать умеючи… Глубина не терпит непрофессионалов!

Балканов отмахнулся.

– Да я и не собираюсь глубоко нырять, мне только попробовать охота…

Они встали из-за стола. Вера, Гусаков и проректор решили тоже идти на берег, смотреть, как искатели приключений будут нырять под воду.

– А тебя, Ира, я не пущу! – вдруг опомнилась Вера. – Лена меня просила приглядеть за дочкой, а я отпущу тебя по ладожскому дну ползать? Как бы не так!

Ира расстроилась. Ребров пришёл ей на помощь.

– Да что ты, Вера? На ладожское дно даже профессионалам соваться опасно. Надо специальное снаряжение иметь…

– Тетя Вера, я только посмотрю, как мужчины будут плавать! – не сдавалась Ира.

– Смотри с берега! – не поддавалась Вера.

– Я с берега не хочу. Я хочу с лодки! – стала канючить Ира с настырностью избалованного ребенка.

Балканов вопросительно посмотрел на Веру.

– Вера, действительно, чего тебе стоит? Отпусти, пусть посмотрит.

Они пошли к дверям. Ребров шёл медленно, в дверях остановился, жалобно глянул на Дашу, которая уже разговорилась с проректором.

– Дашуля, а ты не хочешь посмотреть?

Даша холодно зыркнула на мужа.

– А чего я там не видела? Это ж не Хургада!

Она снова повернулась к соседу, что-то у него спросила.

любители плаванья вышли в коридор. Балканов услыхал, как проректор, поднявшийся следом, сказал вполголоса Гусакову:

– Образованная! Географию знает не понаслышке…

Гусаков рассмеялся.

– Были деньги, учила!

Балканов жалел Реброва. Тот сразу как-то ссутулился, потерял молодецкий задор.

– А с аквалангами вы здорово придумали! – Андрей хотел его подбодрить.

Ребров улыбнулся. Может быть, ему чудилось, что Даша уже сжимает кого-то в объятиях?

– А как там, на глубине ? – спросила Ира.

– На глубине хорошо… – Ребров подошел к машине, открыл дверцу. – Во-первых – одиночество. Полное, абсолютное… Во-вторых, слышишь самого себя. Всего, до донышка…

Балканов сунул ногу в насос. С каждым нажимом резиновые бока лодки шевелились, тучнели.

– И надеешься только на себя!

Ира засмеялась.

– А вы что, тонуть собираетесь?

Балканов обхватил резиновую лодку за гладкий бок, подтащил ее к машине. Вместе с Ребровым достал мотор из багажника.

– Всяко бывает! – Ребров с усмешкой глянул на Иру. – Но пока не собираюсь… Меня глубина не принимает…

Они шли по песчаной дороге, теплый песок щекотал ноги. Ладога уже успокоилась, послеобеденное солнце крыло воду жёлтым медом и вода с благодарностью принимала очередную щедрость неба, золотилась, переливалась.

Ныряли они там, где на воде лежала тень утёса. Полчаса назад Андрей смотрел с него на воду. А теперь – снизу вверх. Глянуть бы, что скрыто под вспененными барашками волн, под жёлтой стружкой солнца.

– Только не уходи глубоко! – сказал Ребров, помогая застёгнуть лямки кислородных баллонов. – Здесь, говорят, впадина, вода холоднющая, мигом окоченеешь…

Ира с тревогой смотрела на Балканова. Она имела хорошую фигуру – легкую, стройную, где всё было соразмерно – вес, рост, формы и ещё оставался некий едва намечаемый телесный запас, пока ещё не видимый, но явно обозначенный крепостью костей, гладкостью кожи, быстротой движений, предназначенный для будущих беременностей, возраста, груза проблем. Тело Иры было рассчитано на длинную и хорошую жизнь и, предчувствуя это, оно пока не налилось окончательно, а слегка обозначало будущие выпуклости и впадинки, места сочленений с жизнью. Это было похоже на то, как умелый топограф намечает на карте места для будущих городов, мостов, зданий.

Баллоны заставляли отводить плечи назад, Балканов выпрямился и сразу почувствовал себя уверенно, легко. И ещё – сразу потяжелел. Вот оказывается, чего ему не хватало для нырков в глубину – тяжести.

– Ну, давай! – Ребров шлёпнул его одной рукой, второй указал на воду. – Только недолго… Десять минут и обратно, а то замерзнешь и пойдет судорога…

Балканов кивнул, повернулся к воде спиной и помахал Ире, сидящей на носу лодки. Она улыбнулась и кивнула ему, потом махнула в ответ раскрытой ладонью. Её лицо сквозь стекло маски казалось сумрачным, загадочным… Взмах ее ладони успел унести с собой взгляд Балканова.

Брызги веером раскрылись над волнующейся поверхностью, сине-зеленая толща воды упруго расступилась под отяжелевшим телом. Тишина моментально заткнула уши холодными пальцами. Да, это было именно то, что он искал – глубина предоставляла такую возможность – услышать себя. Звук собственного дыхания – ритмичный, с протяжным посвистом – сопутствовал погружению в глубины Ладоги.

Перевернувшись на живот и, энергично работая перепончатыми ластами, Балканов вонзился в холодную струю. Пытаясь от неё уйти, нырнул ещё глубже и почувствовал, как сковывающий холод охватывает все тело. От холода заныли пальцы на руках, стали неметь плечи. Ему стало страшно и вместе с тем весело. Смерть ходила рядом, вокруг. Он мог играть с ней, как кошка с мышью. Или это она играла с ним? Стоило только сбросить с себя оцепенение, уйти глубже и попытаться освободиться от баллонов или хотя бы выплюнуть трубку загубника, и смерть леденящей струёй войдёт в легкие, и даже чувство самосохранения не успеет дать команду на всплытие.

Внезапно возникший страх заставил его приподнять голову и толчками уйти из засасывающего холода глубины. Он видел полоски света, пронизывающие воду и понял, что поверхность близка. Можно было плыть, попеременно заглядывая, то в бездну, то подымая глаза к манящему свету. Может это и есть смысл существования любого, отважившегося пуститься на поиски – возможность ощутить чередование глубины и поверхности, низа и верха. Перепады смыслов открывают новый, неведомый смысл.

Он еще раз попытался уйти вниз, в голубую толщу воды, пропарывая ее своим легким, но уже начинающим грузнеть телом. И тут глубина напомнила ему о себе – темное, удушающее кольцо низовых течений внезапно сжало тело в объятиях, выдавливая, как пасту из тюбика, последние запасы спокойствия. И тут же на смену уверенности в своих силах подкралась паника. Воздух заколебался в сжимающихся легких, забился в последнем порыве и куда-то исчез, выскочил в неведомое отверстие. Вместо него удушающим выплеском полоснул по сердцу испуг.

Андрей рванулся наверх, паника, стремительно перетекающая в страх, стала колоть ледяными иглами, вязать ноги, растекаться холодом в руках. Это была она – темная, неприрученная стихия страха. Разворошенная холодом, она выползла из норы и присосалась к нему, вошла в тело, в сердце, в мозг, пытаясь стать полновластной хозяйкой.

Стало не до жмурок со смертью, бравада ушла в никуда, растворились без остатка. Жажда жизни – безмерная , животная – толкнула его к верху. Андрей заработал руками, ногами, казалось, даже волосы на голове на мгновение превратились в тысячи крохотных плавников – стрелой пробившись сквозь тьму и вату начавшегося приступа, он выскочил на поверхность. Первым делом выплюнул загубник, схватил воздух ртом, втянул его в себя.

Солнце, висящее над озером, теплыми иглами проткнуло страх, он лопнул вместе с гулом, напирающим на барабанные перепонки: внутри потеплело, легкие задышали, зашевелились.

Он расслабился, и ладожская глубина тотчас показалась родной, близкой. Вода опять обманула.

Лодка качалась неподалеку. Увидев его голову, Ира замахала рукой:

– Плывите сюда!

Он уходил в глубину, провожаемый взмахом её руки, а вышел на поверхность, как будто притянутый тем же взмахом, зовом. Или это только ему казалось.

Стараясь сбить сердечные толчки ритмичным дыханием, Андрей доплыл до борта лодки, с помощью Реброва перекинул внезапно отяжелевшее тело, с облегчением скинул свинцовые баллоны, освободился от стягивающих плечи лямок.

Ира с улыбкой и гордостью смотрела на него – посланника глубин. В сущности, она была в чем-то права: он и в самом деле вернулся из глубины. Из глубины своего страха. И погрузился он в него по собственной глупости. В случившемся не было героизма – только саднящая досада и радость от того, что, наконец-то, все закончилось.

Промелькнула мысль о том, что сближение с этой девочкой тоже было бы нырком в глубину, щедрой местью своему возрасту, городу, женщине, которая пятнадцать лет называлась его женой. Хотя, почему местью?

Просто удовольствием. Счастьем…

– Машина на ходу?

Чубаров прищурился.

– А то! Как БТР перед атакой!

– Вера, тащи бабки!

Чубаров, бывший капитан-десантник, пришел к Андрею в девяносто седьмом. Когда –то он работал на себя. Но разорился, оказался слишком прямолинейным.

Бывший капитан не разбирался в людях. В помощниках у него всегда ходили вороватые бывшие прапорщики, обобравшие до нитки личный состав Советской армии, и, наконец-то, дорвавшиеся до личного имущества отставного капитана. Николай до поры до времени свято верил очередному проходимцу, старался не замечать его выходок и промашек, пока какой-либо прокол окончательно не выводил его из себя. Тогда бывший десантник действовал по-армейски стремительно и прямолинейно – разбивал «фасад лица» аферисту, отбирал документы и ключи от служебной машины, пинками выпроваживал дурака за пределы офиса, расположенного в бадаевских складах.

Не исключено, что кто-то из «прапоров», обиженных пинками и подзатыльниками( как же, в СА за то же самое их награждали орденами и медалями и с почестями отправляли на пенсию) делился информацией с пронырливыми «братками», ищущими очередную корову для дойки. Бывшему капитану предложили встретиться – Чубаров послал их подальше. Тогда в офис десантника заявилась бригада «отморозков», которым глава ООО «Синтез-Три» собственноручно навешал пилюлей. Конфликт Чубарова и обиженных им бандитов то гас, то разгорался. И если бы Николай решал свои дела втихомолку, возможно, братки, удивленные бесшабашностью бывшего вояки, отстали к чертям собачьим, утерли расквашенные рожи и нашли другого данника, более пугливого и сговорчивого. Но Чубаров после каждой стычки рассказывал о своих победах на всех углах. Авторитет «доильщиков» падал на глазах. Возмутившись поведением капитана, «братки» сделали заказ. Чубарову перебили ноги. Полгода лежал он в госпитале. Измочаленные деревянными битами кости плохо срастались. Жена, не выдержав безденежья и проблем, сбежала в Москву с директором финансовой компании, в которой работала бухгалтером. Пока Николай, проткнутой навылет аппаратом Иллизарова, лежал на больничной койке, прапора растащили последнее добро. Коля оказался не у дел.

Выйдя из госпиталя, какое-то время гонял машины из Финляндии, пока врачи не посоветовали сменить работу. Бывший капитан пришел к Балканову. Были они едва знакомы, но Андрей взял его на должность кладовщика.

Гоняя машины, Николай перезнакомился со всеми таможенниками и погранцами. Теперь раз в месяц Андрей посылал его в «Финку» с «налом» – капитан рассовывал «бабки» по нычкам и пер через границу, как танк. Были у него там свои люди; за небольшую мзду они делали вид, что ничего не видят.

– Закрой дверь! – Вера щелкнула дверцей сейфа и вернулась к столу.

Чубаров, прихрамывая, дошел до двери, дважды провернул пластмассовую защелку.

Правая нога нуждалась в лечении. Но у Николая не было денег. Тридцатисемилетний капитан недавно снова женился, в прошлом году у него родился сын.

Николай подошел к столу, сел боком. Вера удивленно глянула на лицо Чубарова.

– Ты что, серьгу вставил?

Чубаров потрогал себя за мочку. На мясистом кончике поблескивала крохотная капля.

– Жена попросила! – Чубаров оттянул мочку книзу. – Оберег…От всяких сюрпризов…

– Сюрпризы нам не нужны!

Балканов отклеил скотч, высыпал деньги на стол.

– Только не гони слишком быстро…– посоветовала Вера. – Тышком-нышком…

– Постараюсь! – засмеялся капитан.

Николай любил скорость. Будучи хозяином, Чубаров гонял на «Тойоте Камри». Обожал первым улететь со светофора. Но переломанные ноги съели все сбережения. Теперь Коля ездил на старенькой «девятке».

Андрей молча считал деньги. После каждой тысячи Вера ставила на листке галочку: чтоб не запутаться. После этого капитан напишет расписку, сунет пачку в мешок и поедет трамбовать нычку.

Свои первые большие деньги Балканов носил домой в льняных наволочках. Выручка не умещалась в сейфе. Наволочка набивалась купюрами, как подушка. Тогда Балканов носил в кармане пистолет. А толку – руки все равно занимали наволочки. Разве что стрелять вдогонку?

То время быстро кончилось, в девяносто третьем появились пятитысячные купюры. И новые, вместительные сейфы.

Зазвонил телефон. Андрей досчитал тысячу до конца, передал деньги Вере.

Номер был незнакомым.

– Андрей, это Ира. Вы меня помните?

– Минуточку…

Прощаясь, он дал новой знакомой свой телефон. Но не думал, что Ира позвонит так быстро.

– Я выйду…

Вера пододвинула деньги к себе. Чубаров прохромал следом, запер за ним дверь.

Балканов вышел на лестницу.

– Сегодня я свободна. А вы?

Губы растянулись в улыбке. Еще секунда и он взлетит.

Андрей был во власти чувств. Чувства диктовали, как себя вести.

– Мы ведь вчера виделись! – напомнил Андрей.

Он замер, ожидая ответа. Теперь от неё зависело, что будет дальше.

– А мне показалось, что так давно… – она засмеялась. – Я соскучилась! Кстати, мне нужна ваша помощь. Вы не могли бы приехать?

Она принимала его условия! Пара лазутчиков, заброшенных во вражеский тыл, они узнавали друг друга по языку, по интонациям, по паузам.

– Куда ехать?

Не следовало торопиться. Под корочкой узнавания ещё плескалось сомнение, неуверенность друг в друге.

– Ко мне…Домой! – как будто о само собой разумеющемся, сказала она. – Приезжайте!

– Прямо сейчас? – он уже знал, что поедет на край света, если она будет там.

– Конечно! Запоминайте адрес! – она тоже это знала. – Я жду!

– Еду! – сказал Балканов.

Он бы сказал «Лечу», но это было бы слишком.

Андрей бережно сунул трубку в карман. Теперь в черном квадратике пластмассы жил её голос.

Она стояла на пороге квартиры. Джинсы, маечка, легкая, почти незаметная косметика. Наверное, перед его приходом приводила себя в порядок. Готовилась… Хотя, что тут готовиться? Преимущество молодости – не надо тратить усилий на поддержание формы.

– Здравствуй! Я не опоздал? – сказал он и шагнул в коридор.

Ира посторонилась, захлопнула дверь. Повернулась к нему лицом. Улыбнулась.

– И что вы стоите? Вчера был такой самоуверенный. Я думала, вы всегда такой!…

– Какой?

Она посмотрела ему в глаза.

– Мачо!

Он улыбнулся. Если девятнадцатилетняя девушка видит в тебе мачо, значит, не все потеряно.

Время изменяет язык, гнёт его под себя. В русском языке раньше и слова такого не было. Разве что «ё…рь». Но это несопоставимо с «мачо». В «мачо» помимо запаха табака, пота, перекатывающихся под кожей бицепсов, присутствует чувство. А в русском ничего, кроме движения механической куклы. Мачо восхищаются. «Ё…ря» презирают. Не было слова, не было и явления.

– Проходи… – сказала Ира.

Коридор уходил куда-то вдаль – белые обои, дерево, ниши с серебристыми крышками ламп. Он прошел в ближайшую комнату. Здесь царствовал диван. Мягкие подушки тянулись вдоль стен. Таких в магазине не найти. Он опустился в кресло, Ира села напротив.

– Классный ремонт! – оценил Андрей.

– Мама старалась. Целый год парилась, рабочие все нервы вымотали.

– Не зря старалась.

– Я тоже участвовала. Но больше мама…

– А мама где?

– В Череповце. – Ира улыбнулась. – Но скоро приедет. Все продаст и приедет. У нас там и дом, и квартира. Она хочет купить здесь какой-либо бизнес…

– А почему в Питере? Лучше в Москве…

Ира покачала головой.

– Здесь тетя Вера. А там никого!…

– А в Череповце что? Совсем никак?

– Никак. Маме трудно. Папа умер…

– А что с папой?

– Инфаркт. Сорок лет… Спасти не смогли…

– Извини. – Андрей вздохнул.

– Ничего. Может, пойдем на кухню?

Андрей встал. Смятые подушки тут же приняли прежнюю форму.

Кухню населяла разнообразная техника. Холодильник уходил под потолок, в углу темнела черная панель посудомойки. Кафель, пластик, дерево.

– Кофе, чай? – Ира повернулась к плите.

– Кофе…

Она стояла спиной к нему, набирала воду в турку. Под туго обтягивающими джинсами проступал треугольник трусиков. Узкая ткань почти не прикрывала ягодиц.

Возраст научил Балканова не торопиться. Но сейчас он едва сдерживался. Хотелось подойти, взять ее на руки и отнести в комнату. Уложить на те самые подушки. Хотя, вдруг она позвала его не для этого?

Ира поставила на стол дымящиеся чашки. Пальцы у нее были тонкие, почти прозрачные, с розовыми каплями лака на ногтях.

– Теперь в Череповце у нас никого не осталось. Мамины родители жили в Устюжне, под Череповцом, они умерли. А папа родился на Украине. Так что мама одна. И что ей там делать? Вот и решили в Питер перебраться.

– В Питере жизнь другая…

Ира покачала головой.

– Не думаю. Папа нам кое-что оставил. Акции, недвижимость… А цены в Череповце такие же, как и в Питере, может даже повыше… так что…

– Главное – друзья, знакомые… Пока ими обрастешь…

– Так я буду рядом… Мама займется делом, Вера поможет. А в Череповце нам никогда не нравилось… Эти дымы, трубы…

Балканов усмехнулся.

– А в Питере – трупы!..

Ира отхлебнула кофе.

– А где их нет? И в Череповце хватает…

Ира права. Слово из ресторанного обихода «заказ» прочно вошло в жизнь. Любое убийство можно объяснить – превысил пределы компетенции, зарвался, не хотел делиться. Десятки дежурных причин, таких же обтекаемых и расплывчатых, худо-бедно как-то спасают психику. Может быть, через двадцать лет это время войдёт в учебники как время невинно убиенных. Потомки спросят: «Боже, как вы жили? В таком кошмаре?». Почти так же, как сейчас думают о временах Большого террора. Как можно было жить в том аду? Так же, как в этом…

Невозможно постичь прошлое. Его можно оценить только изнутри. Со временем пропадают нюансы. А они-то все объясняют. Факты никому не нужны.

Она внимательно посмотрела на него.

– Я не поняла – мы перешли на «ты» или ещё на «вы»? Может, определимся?

Балканов улыбнулся и тут же поймал себя на мысли – а ведь она меня торопит! Выходит, в любом возрасте главное не опыт, а нечто иное. – – Давай на «ты» – буркнул Балканов.

Ира насмешливо посмотрела на него.

– Вы… ты так это говоришь… Как будто сомневаешься?

Балканов спохватился – так можно всё испортить. Улыбнулся как можно мягче.

– Нет, что ты! Я и сам хотел предложить…

– Ну, вот и славно… – она встала и подошла к плите. – Андрей, – она на мгновение запнулась. – Андрей, может, поешь? – смущенно улыбнулась. – А «ты» – не просто даётся…

Инициатива пока оставалась за ней. Он делал то, что она предлагала. Балканову хотелось продемонстрировать своё превосходство. Он протянул руку и накрыл её ладонь. Встал.

Она молча смотрела на него. Она казалась маленькой и слабой. И очень молодой. Он наклонился и прикоснулся к ее полуоткрытым губам. Она приподнялась. Он целовал её губы, лицо, волосы. Ждал, когда руки обовьют шею, как ждут сигнала о полной готовности. Но Ира стояла, опустив руки вдоль тела.

Балканов приподнял край майки, отогнул край жесткого бюстгальтера, прикоснулся губами к светло-коричневому соску. Он целовал её с закрытыми глазами. Ира запрокинула голову, следом её узкие, горячие пальцы взъерошили волосы у него на затылке.

Он наклонился и, обхватив её под колени, взял на руки.

– Андрей… не надо… – бормотала она.

Он не давал ей говорить – целовал рот, лицо, глаза.

Ира была легкой. Он не чувствовал её веса. Через несколько мгновений они уже лежали на мягком диване. Он снял с неё джинсы. Пуговицы рубашки вырывались из пальцев. Ира отвела его руки в стороны и медленно, аккуратно расстегнула одну за другой.

Она увлекла его за собой. Гладила спину горячими тонкими ладонями, целовала грудь. Резинка трусиков, отогнутая, как тетива, выбросила её из последнего куска ткани. Женщина перед близостью освобождалась от последнего клочка одежды, отбрасывала от себя последний барьер.

Впереди был космос, черная бездна. Обнявшись, задыхаясь от нежности, они совершали восхождение.

Он не полностью в ней растворялся. Где-то в глубине естества сидел некто, не теряющий головы. Бесстрастный регистратор фиксировал все позы, жесты, слова. Этот некто советовал, как вести себя с телом – где пройтись губами, где прикоснуться, когда переменить позу. Весь процесс и был для Андрея борьбой с ним, никогда не умолкающим наблюдателем и телом, пытающимся заставить его замолчать.

Холмы и впадинки, ложбинки, россыпи родинок, потрескавшийся шёлк губ были для него, как граница для контрабандиста, которую можно пересечь, только нарушив закон.

Возраст – вот кто был стражем границы. Он бесстрастно тыкал пальцем в поддельные документы – в складки на животе, в выпирающие коленки, в дряблый жирок, гуляющий под кожей. Не было свежести в его теле, это было заметно в опасной близости к той, в которую он проник незаконно. Там всё сияло, цвело, наливалось силой, обещая в ближайшем будущем расцвет. У него же всё замерло в опасном равновесии, в любой момент готовясь подчиниться усталости и распаду.

Ощутив приближение рая, он потерял всякую власть над собой. Регистратор замер, подчиняясь нарастающему восторгу. В последний момент он попытался заставить Балканова вынуть оружие из ножен. Андрей дернулся, пытаясь выйти, но тут же почувствовал, что узкие, горячие бедра не отпускают его.

– Не бойся! – прошептала Ира.

Балканов вскрикнул, всё смешалось: ее близкие, расширенные глаза, красный жар, шум машины под окном…

Не глядя на жену, Андрей молча хлебал густую, кисловатую жидкость, густо сдобренную перцем.

– И как вчерашний день рождения? Кто был?

Балканов доел суп, поставил тарелку в мойку.

– Вера была, её муж…

Алла улыбнулась.

– Я догадываюсь, что без Веры не обошлось. …

Балканов отвернулся. Ведь Вера ее приглашала. Алла сама виновата, что не поехала.

– Был Ребров с женой, тетушка Гусаковых, проректор из «Корабелки», Верина племянница из Череповца. Между прочим, любопытные молодые люди! – сказал вдруг Балканов.

Кроме Гусаковых, Алла никого не знала. Она не интересовалась его окружением.

– Да? – Алла улыбнулась. – И чем же они любопытны?

Это была её обычная манера. Все понимающая ирония, уверенность в том, что ничего интересного в этой жизни быть не может. Всё замечательное осело в книгах, растворилось в биографиях тех, о ком пишут в серии «ЖЗЛ».

– Образованностью, чем же ещё! Шекспира цитировали. Между прочим, на английском…

Алла вскинула брови.

– Наконец-то, дети металлургов припали к роднику культуры…

Она пыталась его уколоть.

– Напрасно иронизируешь… – заметил Балканов. – За провинциалами будущее. Они твоих интеллигентов скрутят в бараний рог, сомнут и выкинут.

– Не сомневаюсь! – сказала Алла. – А заодно и тебя вместе со мной…

Балканов плеснул себе чаю.

– Вот уж дудки, об меня зубы обломают…

– Ах, какие мы твердые!

Фарфоровый чайничек и шесть чашек они когда-то купили в Хельсинки. Сервиз оказался на редкость прочным, ни одна чашка не разбилась.

– Я несъедобен.

– Уверен?

– На все сто!

Она поднялась. Разговор окончен. Интересно, что сейчас делает Ира?

– Тебе во сколько вставать?

– Поставь на восемь.

Алла вышла из кухни. Ире было с ним хорошо? Или ему только показалось?

Телефон запрыгал на столе. Может, это она?

Он взял трубку.

– Андрей, беда! – Вера говорила не своим голосом.

Внутри все натянулось.

– Что случилось?

– Чубаров разбился…

– Как? Когда?

– Два часа назад. Врезался в «КАМАЗ».

В полутемном коридоре сухо потрескивали лампы. Андрей приоткрыл дверь – сумрак разбежался по углам. Вера стояла у столика дежурной. Рядом прохаживался немолодой мужчина с красным, отечным лицом.

В дальнем конце коридора виднелась застекленная дверь, оттуда выбежала сестра в белом халате, что-то сказала Вере. Дверь, дребезжа, захлопнулась.

– Андрей, я не понимаю…

По широкому, плоскому лицу Веры текли слезы. Балканов положил ладонь ей на плечо.

– Успокойся.

Она ткнула в глаза скомканным платком, высморкалась.

– Колька выехал на «встречку»… А тут «КАМАЗ»…Лоб в лоб…

Мужчина подошел ближе.

– Олег Палыч. Отец. – представила Вера.

Балканов протянул руку.

– Мои соболезнования.

Вялая, безжизненная рука мужчины скользнула в его ладони.

– Доктор беседует со следователем, сейчас выйдет.

– А где тело?

Отец сжал губы, отошел. Только теперь Андрей заметил в углу молодую женщину. Скрючившись, она раскачивалась из стороны в сторону.

– Наверное, в морге. –Вера украдкой показала на женщину в углу. – Это Юля, жена…Ребенку год. Ужас, Андрей, ужас!

Дверь отворилась. Вышел немолодой доктор, за ним – милицейский капитан с папкой в руке. Доктор и капитан оживленно беседовали.

Олег Палыч заковылял к доктору. Мужчины умолкли.

– Вы отец? – доктор покачал головой. – Шансов не было. Умер на месте.

Он говорил вполголоса. В полупустом коридоре слова отдавались эхом.

Женщина перестала раскачиваться. Внезапно вытянула перед собой руки, словно пытаясь что-то удержать, и рухнула головой вниз. Доктор и тесть бросились к ней.

– Света! Нашатырь! – заорал доктор.

Из-за застекленной двери выскочили сестра. Доктор и Олег Палыч подняли Юлю, уложили на скамью. Доктор сунул в нос вату с нашатырем. Вера и сестра кружились рядом. Олег Палыч, выставив перед собой растопыренные ладони, не знал, за что хвататься.

Андрея потеребили за рукав.

– Следователь Некрасов. – представился капитан.

Андрей кивнул.

– Погибший работал на вас? – спросил капитан.

– У меня. – поправил Андрей.

Капитан вынул из папки лист бумаги. Доктор и женщины суетились вокруг обморочной жены. Юля то приходила в себя, то снова впадала в беспамятство.

У Некрасова было худое, стертое, без каких-либо примет лицо. Такого вряд ли запомнишь. Разве что уши – крупные, оттопыренные горели на свету рубиновыми хрящами.

– Присядем! – пригласил Некрасов.

Они отошли к столу. Следователь положил перед собой лист бумаги.

– Фамилия? Имя-отчество?

Рука размашисто бегала по бумаге.

– Андрей Сергеевич, – следователь поднял глаза, – завтра утром вы должны прибыть в РУВД. Запишите адрес!

Балканов вынул блокнот, попросил у капитана ручку.

– А по какому вопросу?

Некрасов сощурился.

– По факту гибели вашего сотрудника…

– Скажите…

–…и еще, – перебил следователь. – В машине погибшего…– Некрасов замолчал, посмотрел на хлопочущих женщин, понизил голос. -…обнаружена крупная сумма денег…

– Это мои деньги.

– Ваши? – тощие брови Некрасова приподнялись. – С чего вы взяли, что они ваши?

– Я дал Коле взаймы.

– Когда?

– Сегодня днем.

Доктор все еще возился с Юлей. Сестра принесла шприц, и теперь тщательно протирала локтевой сгиб. Вера украдкой поглядывала в его сторону.

– Вот, – Некрасов протянул Андрею чистый лист, – укажите сумму и каким достоинством были купюры?

Глупый вопрос. Андрей мог назвать не то, что сумму, но и внешний вид некоторых купюр. Свои деньги он знал в лицо.

Некрасов встал. Пока Андрей описывал, следователь прохаживался вдоль стола.

– Написали?

Балканов протянул мелко исписанный лист. Следователь, не читая, сунул лист в папку.

– По словам близких, Чубаров ехал в Финляндию?

– Об этом мне ничего не известно.

Капитан улыбнулся.

– В карманах погибшего обнаружены финская виза, заграничный паспорт, прочие предметы…

– Ну? – Андрей посмотрел на капитана. – Обнаружены… И что?

– Ничего. – пожал плечами Некрасов. – У вас есть какие-то документы, подтверждающие, что деньги принадлежат вам.

– А как же? Расписка!

Некрасов честно отрабатывал свой хлеб. Хлеб, но не масло.

– Завтра утром захватите с собой расписку и документы, подтверждающие источник происхождения денег. – сказал Некрасов. – До встречи!

Рука у него оказалась худой и жесткой. Как клещи.

– А как водитель «КАМАЗа»? Жив?

Капитан повернулся к Балканову.

– А что ему сделается? Пара царапин, ушиб и все дела. Водитель ни при чем! Чубаров сам выехал на встречную.

– Свидетели есть?

– Есть, господин Балканов. ГАИ поработало добросовестно.

Следователь отозвал доктора в сторонку. Вера подошла к Балканову.

– Что он тебя мурыжил?

– Деньги нашли. Ищут хозяина….

Чубаров не нуждался ни в чем, кроме достойных похорон. Андрей не чувствовал вины в его смерти. Почти не чувствовал.

– Вызвал на завтра к себе! Расписка у тебя?

Капитан махнул рукой и направился к выходу. Андрей повернулся к Вере.

На ней лица не было.

– Расписки нет!

– Ты что? Как?

– Чубаров не оставил!

У складской эстакады стоял «КАМАЗ» с прицепом. По бугристому брезенту бежали буквы «ГЛАВСНАБТРЕСТ». Надпись осталась от прежнего хозяина. Машина принадлежала уфимцу Сажину.

Сажин брал товар с отсрочкой платежа. Андрей решил в рассрочку больше не давать.

Из распахнутой двери склада торчала металлическая стрела транспортера. Резиновая лента со скрипом скользила по валикам. Грузчики бросали ящики на ленту, резина, дойдя до края, падала вниз и появлялась с другого конца.

Балканов знал здесь цену всему. Аренда складского помещения обходилась в 800 долларов ежемесячно официально и 500 долларов «сверху». Транспортер стоил четыре тысячи рублей плюс две тысячи дополнительно за ежемесячное обслуживание. Ящик масла стоил 400 рублей. Работа грузчиков 50 рублей ежедневно и 50 дополнительно за каждую разгруженную машину. Услуги охранника оценивались в 100 рублей в сутки.

При желании он мог бы сосчитать во что ему обойдётся и собирающийся хлынуть дождь, и дневная жара. Всё просто, понятно и зависит от движения его пальца.

Вера и Сажин стояли в сторонке. Вера, нахмурившись, усердно считала ящики.

– Здорово, Сергеич!

Сажин с радостью пожал Балканову руку. Вера кивнула и отошла в сторону.

– А где Кременцов?

Обычно товары отпускали и принимали кладовщики. Кременцов страдал запоями.

– Приболел. – виновато пробормотала Вера.

Лицо у нее было красным, подпухшим. Наверное, всю ночь плакала. Балканов тоже не сомкнул глаз.

–Деньги привез?

– А как же! – засуетился Сажин. – Правда, не все…

– Плохо! – сказал Балканов. – Пойдем в кабинет.

Он повернулся к Вере. Она потупилась, исподлобья глянула

на него. Эх, Вера, Вера…

– Отпустишь товар и в кабинет! Будем решать, что с тобой делать.

Она кивнула, повернулась к грузчикам, хлопнула в ладоши.

– Веселей, мужички, веселей!

Уфа отставала от Питера года на два. Провинция плелась в фарватере. От энергии продавцов это никак не зависело. В Питере испанский зеленый горошек брали еще в девяносто четвертом. В Уфе его расчухали только в девяносто шестом. Греческие оливки в Питере сметали с прилавков, в Уфе брали пятое через десятое.

– Как дела? – Сажин шел следом.

– Не спрашивай. Проблем выше крыши.

– Медитировать не пробовал? Смотри!

Сажин повернулся лицом к стене, одним махом поднял ногу, вдавил каблук в кирпичную кладку.

– Тайц-зи называется. Энергетическое преобразование силы. Все проблемы растворяются в потоке энергии…

– Ты бы продавал больше! – Андрей сунул ключ в замочную скважину. – И проблем стало бы меньше. Заходи!

В кабинете было душно. Андрей приоткрыл окно. Сажин снял куртку, рубашку.

Деньги возили в самых неожиданных местах: спина, промежность, ноги. Кто-то прятал в машине – под сиденьем, в багажнике, в обшивке. Так делал Чубаров.

Потому Балканов знал – деньги пахнут. Порой очень сильно.

Сажин прятал бабки подмышкой – в холщовом, засаленном мешке. С таким мешком изображен мальчик на картине «У дверей школы».

– Что идет?

Сажин аккуратно сложил рубашку, закинул руки за спину.

– Тушенка… Маслицо неплохо… Берут…

Легкое слабосоленое масло по 2 рубля за банку подогнал Арви Леппонен, финский поставщик. Андрей брать не хотел. Такой продукт в жару уходит плохо: дачники предпочитают брать товар попроще – тушенку, крупы, сахар, сгущенку. Но финн оказался прав.

– Почем?

– По два восемьдесят. – Сажин снял сумку, расстегнул сморщенные клапана. – Я бы взял побольше…

– Три паллета осталось, извини…

Если бы Чубаров доехал, сегодня фуры с маслом уже пересекли бы границу.

– Жаль! – Сажин развязал мешок, вытряхнул на стол несколько свертков, перевязанных скотчем.

– Значит, я должен двадцать три тысячи ?

Андрей кивнул.

– Отдаю двадцать – остальное в другой раз. Годится?

Андрей пересчитал деньги. Баксы трещали в пальцах, как фольга.

– Какие –то чересчур новые? – Андрей повертел деньги в руках. Сажин улыбнулся.

– В банке брал… Там у них прибор для проверки. Все без обмана.

Теперь Сажину предстояла дорога обратно. Ночь, бессонница, ушкуйники, милицейские посты. У каждого в загашнике пистолет или обрез. Полмесяца продаж и снова путь. Торговые скобы крепче любой власти.

– Пойду я, Сергеич!

Андрей пожал ему руку. Сажин вышел. Балканов спрятал деньги в сейф.

Вошла Вера. Прошла к столу, положил перед Андреем исписанный лист.

Балканов прижал бумагу ладонью.

– Это что?

– Заявление об уходе.

– Дура! – скомкал бумагу, бросил в урну.

– Догадываюсь! – Вера полезла в сумку, достала конверт, положила на стол.

– А это?

–Деньги…– ее лицо сморщилось. – У сестры одолжила, хотела второй этаж на даче доделать. Вот…компенсирую…здесь пять…тыщ… больше нет…

– Еще раз сунешь, уволю!

Конверт перелетел на другой конец стола. Если бы не Верина рука, упал бы на пол.

– Но как ты зевнула, Вера! Ты же все помнишь!

– Андрей Сергеевич, миленький…Я думала… он уже… написал…Расписка, думала, в сейфе …А вы ушли, спросить не у кого…

– Хватит выкать! Ты Чубаровой денег дала?

– Предлагала. Отказались!

Андрей открыл сейф.

– Возьми! – он бросил на стол несколько купюр. – Езжай, отдай. Гордые, блин!

Вера накрыла купюры ладонью.

– И назад, Вера! Назад! Работать!

Розовый ноготь загибался серпом. Рифленая пилка с шорохом подтачивала край, серая пыль падала на подставленную газету.

– Да вы садитесь! – Некрасов ткнул пилкой в стул. – Ну, и жара сегодня! Макушка лета, хрен ее подери!

Андрей сел боком. Поза казалась неудобной. Но вставать, передвигать стул не хотелось.

Край ногтя заострился, треугольный кончик нацелился на Балканова. Некрасов вытянул мизинец перед собой, полюбовался.

– Документы принесли?

Замок на папке тихонько вжикнул. Андрей вынул стопку бумаг, положил на край стола.

– Это что?

– Отчеты за первое полугодие. Чтобы сомнений не возникало

Пилочка описала полукруг, стесала излишнюю остроту. Таким ногтем нужно пользоваться осторожно. Спросонья можно выколоть глаз. Некрасов сдул пыль с пилки, скатал валиком газету.

– А расписка?

Открыв с грохотом ящик, следователь сунул внутрь пилку. Взамен вынул картонную папку с тощей начинкой из бумаг.

– Не нашел пока расписку! – Балканов кашлянул. – Ищем…

Жиденькие брови следователя слабо шевельнулись. Остро заточенный край мизинца застучал по крышке стола.

– Так-так…

И как Чубаров забыл про расписку! Все торопился, спешил. Куда, спрашивается? Если бы Колька доехал до Хельсинки, никто бы слова не сказал. Покойный был человеком слова. А расписка – это бумага, пыль. Слой ороговевшей жизни. Но человек умирает, а ногти продолжают расти.

– И что прикажете делать?

Андрей рассчитывал на взятку. Небольшую – тыщу, две. Для такого, как Некрасов, это гигантские деньги. У следователя оклад в пределах двухсот долларов.

– Я могу привести свидетелей.

Картон смачно шлепнул об стол. Некрасов разгладил бумажный сгиб, шелестнул страницами.

– Свидетели нужны на свадьбе. – он сжал пальцами ручку, почесал кончиком ногтя плохо выбритую щеку. – А у нас государственное учреждение. Значит, денег у хозяина нет?

Синий, липкий шарик побежал по листу.

– Я хозяин денег!

Андрей откинулся на спинку стула.

Следователь внимательно посмотрел на Балканова. Промолчал.

– Это мои деньги. Я заработал их своим руками. Я обращусь в суд, вы не имеете права…

Липкий шарик бежал по бумаге, Некрасов не отвечал.

– Товарищ капитан, может, как-то решим вопрос?

Следователь покачал головой, улыбнулся, дописал предложение, положил ручку рядом с папкой.

– Андрей Сергеевич, как можно? Судите сами! – следователь ритмично застучал ногтем об край стола. – В машине погибшего находят крупную сумму. Никаких документов, свидетельствующих, что эти деньги принадлежат погибшему, нет! Вдова и близкие родственники ничего об этих деньгах не знают…

– Как?

Некрасов взял папку двумя пальцами, помахал перед своим носом.

– В деле имеются показания жены…То есть вдовы…И отца покойного – они ничего про эти деньги не знают и никакого отношения к ним не имеют!

Андрей поздно спохватился – надо было предупредить Юлю. Но Андрей думал, что у него есть расписка. А Некрасов ни о чем не думал. Он исполнял свои обязанности.

– …А тут приходите вы и качаете права – деньги мои, деньги мои! – следователь развел руки в стороны. – С таким же успехом это может сказать каждый встречный!

– Каждый встречный не может! – возразил Балканов. – Чубаров – мой сотрудник! У него зарплата – триста рублей! Откуда у него такие деньги?

В суд, конечно, обратиться можно. Но пока дело закрутится, пройдут месяцы. А то и годы – суды завалены делами.

Некрасов вновь громыхнул ящиком. Вынул пару листиков, стиснутых скрепкой.

– Это выборка с таможни… – Некрасов встал. – Я сделал запрос…– поднес листки к глазам. – Чубаров за последний год четырежды был в Финляндии! Вам не кажется это странным?

– Нисколько! – Балканов сохранял спокойствие.

Это было непросто – Некрасов копал глубоко, забрасывал крючки в нужных местах.

– …Я сам был в Финляндии за последний год дважды!

– Нашли, кого сравнить! – Некрасов повернулся лицом к Андрею. – Вы бизнесмен, вам и карты в руки! А что делал там Чубаров? Как вы думаете?

– Не знаю! – сказал Андрей. – Это его личное дело…Может, у него там любовница?

Следователь дошел до двери, крутанулся на каблуках.

– Любовница? – Некрасов помахал листками в воздухе. – Может, может быть…Вот я и собираюсь выяснить, когда именно он навещал любовницу? В какие, так сказать, смены? Может, ваш сотрудник ездил в Финляндию совсем по другим делам? А?

– По каким?

Надо искать связи, друзей, знакомых. Этот гад вцепился клещом. А сейчас каждый день, как последний.

– Может, он что-то перевозил? Ценный груз, стратегическое сырье? Да те же деньги? Вот получим списки с таможни, подключим ФСБ, тогда и посмотрим…

– Насчет сырья, это, конечно, круто! Может, Чубаров родиной торговал?

Некрасов сел за стол.

– А ты не паясничай! Понял? – он перешел на ты.

Плохой знак – следователь уверен в своем превосходстве. Андрей сунул бумаги обратно в папку.

– А вы мне не тыкайте!

–Подумаешь, цаца! – обрадовался Некрасов. – Предлагает решить вопрос! Хочешь бесхозные деньги захапать? Не выйдет! – следователь стукнул кулаком по столу.

Его деньги – бесхозные? Больше половины он должен вернуть кредиторам. Они и так держат его за глотку.

– Сдохну, но не отдам ни копейки! – Балканов встал.

– А мы не возражаем! – засмеялся Некрасов. – У нас не Минздрав! Продление жизни – задача другого ведомства…

Дверь захлопнулась. Андрей шел по коридору. В ушах все еще звучал смех Некрасова.

Отпевание назначили на двенадцать. Андрей боялся, что не успеет. Смуглое золото Никольского плыло над зеленью сквера. Андрей       вспомнил, что не спросил, как будут хоронить. Если в закрытом гробу, он больше не увидит Чубарова. А Балканов хотел увидеть перед тем, как кладбищенская земля навсегда укроет капитана толщей, что надежней и стали, и титана, и кевларовых пластин.

Церковь наполнилась сиреневым дымом, как роща туманом. Лучи, пробившись сквозь верхние оконца, ломались на золоте окладов, расплескивались брызгами на свежеокрашенных стенах. Балканов трижды перекрестился и, стараясь ступать неслышно, прошел в правый придел. Здесь уже толпились родственники и друзья покойного. Многих из них Андрей знал.

В последнее время Балканов в Никольском бывал часто, но все не по своей воле. Вначале отпевали тетку Аллы, сгоревшую за три месяца от саркомы. Потом чередой пошли отстрелы – Витя Шмаков, Рокотов. А вот теперь – Чубаров.

Стоя в толпе, треугольным клином охватившей гроб, Андрей старался лишний раз не шевельнуться, не кашлянуть, даже руки для крестного знамения поднимал с предусмотрительной аккуратностью, словно боясь что-нибудь разбить или уронить. Священник – молодой, кудрявый, лоснящийся благодушием – ступал уверенно, твердо, запускал кадило по давно заученной траектории, басил властно, громко, со степенным передыхом.

Андрей пристроился у колонны. Гроб стоял на деревянных козлах. Голова бывшего капитана осталась целой. Теперь она мирно покоилась на белой, набитой опилками, подушечке, уложенной в основание гроба. Круглый, ровный шар, покрытый курчавым, аккуратно уложенным волосом, слегка вдавив плоскость подушки, возвышался над невысокими бортами. Деревянный ящик был тесен, тело Чубарова, застывшее под погребальным саваном, рвалось наружу. Сложенные на животе ладони, казалось, сейчас разойдутся, и Чубаров спрыгнет на вощеный паркет Никольского, распрямит грудь, раздвинет примятые плечи. Так, наверное, капитан выглядел в кузове БэТэРа перед очередной атакой – мощный, сильный и – странно неподвижный.

Рядом застыла Вера. Наклонив головы, они слушали заупокойную молитву. Раскатистый, сильный голос священника бил в уши морозным колоколом. По правую руку стоял Игорь Сафронов – невысокий, плотный, с хмурым, озабоченным лицом. Его компания неуклонно катилась в пропасть. Чуть дальше стояли какие-то пожилые мужчины – судя по выправке, бывшие офицеры, возможно, друзья отца Николая. У изголовья гроба застыли две женщины. Юлю, молодую, бледную, с чрезмерно напудренным лицом и тонкими, сжатыми в нитку губами – он уже видел в больничном коридоре. Рядом с ней – в каком-нибудь полуметре – застыла первая жена бравого капитана-десантника: ровная, прямая, с лицом, на котором то и дело, как солнечный зайчик по крышке гроба, проскальзывало сознание высшей справедливости. Уязвленное разводом самолюбие бывшей жены окончательно удовлетворилось. Мне отмщение и аз воздам. Надо полагать, она думала не о годах, проведенных с бывшим мужем в дальних гарнизонах, а о предстоящем разделе имущества. Десятилетний мальчишка-сын, сидевший рядом с матерью, не знал, как себя вести. Мальчик то проваливался в сосредоточенную задумчивость, то выныривал из нее с недоумевающим видом. Глядя на лицо мальчишки, Андрей изменил первоначальное решение – поначалу он хотел отдать все причитающиеся Чубарову деньги его второй жене. Но теперь решил разделить их на две части. Чубаров был человеком честным, он бы не возразил: сумма хоть и небольшая, но надо поделить ее поровну.

Чернобородый священник, помахивая кадилом, маятником заходил вокруг гроба. Андрей тронул Веру за рукав и показал глазами в сторону белеющей в сумраке храма колонны. Вера понимающе прикрыла глаза и отвернулась.

Андрей шагнул в сторону. За спиной пронесся шепот. Балканов оглянулся. Священник стоял у гроба, указывая куда-то пальцем. Отец Чубарова уставился на священника. Палыч не понимал, что от него требуется. Толпа подалась вперед, заволновалась.

Священник ловким движением перебросил кадило из одной руки в другую, возгласил на нисходящей октаве.

– Серьгу! Не положено…

Волосатый палец ткнулся в ухо покойного. Палыч судорожно дернулся, опустил руки в скользкий атлас обивки. Священник пропустил бороду в ладони. Люди терпеливо ждали. Палыч суетливо сновал пальцами, расстегивал непослушную застежку.

– Абие!*( * немедля. церковно-славянское) – заворчал священник.

В левом притворе заголосил ребенок. Юля поправила сбившийся платок, глянула в лицо раскрасневшегося попа. Люди шептались.

Балканов сунул плечо в просвет, раздвинул ряд. Обошел гроб с головы, отодвинул священника. Палыч что-то прошептал, сделал шаг в сторону.

Ухо было теплым, но не живым. Костистые хрящи напоминали мягкий пластик. Крохотная капля сережки, изогнутая полумесяцем, торчала из круглой мочки непокорным цветком. Андрей наклонился над гробом – в глазах поплыл желтый воск изрезанной щеки, мятый, залепленный волосом висок. Подцепил ногтем тонюсенькую застежку, вынул из гнезда. В крохотную ямку, только что занятую камнем, хлынула смерть – впадина затянулась желтизной, слилась в общем цвете. Сжав сережку в ладони, Андрей шагнул в сторону.

Церковный полумрак накинулся на него свежим сиянием, ломким треском свечей, взором святых.

Встав у Николая Чудотворца, Андрей перекрестился, прочел «Отче наш», и молча уставился в сухие, запавшие глаза святого из Мирр.

Ему было хорошо под взглядом темных, проницательных, все понимающих глаз. Балканов ни о чем не просил. О чем просить у неба, где и так все известно о твоих желаниях? Он стоял и молчал, думал об умершем отце, о жене, о бизнесе, затухающем на глазах, о смерти Чубарова.

Зачем Николай умер? С причиной все было ясно – дорога, дождь, старая машина. Балканова интересовало не это. Ему хотелось знать, зачем все было – характер, энергия, страсть? Для чего он мерз на караульных вышках, ползал под пулями, женился, разводился, продавал, покупал – зачем? Чтобы оседлать клочок железа, выехать на встречную полосу и положить конец всему – свету, радости, счастью? И это было

допущено Им? Или это и был замысел Великого и Непостижимого?

Из задумчивости Балканова вывело чье-то прикосновение. Андрей обернулся – Вера стояла рядом. Она умела улыбаться так – одновременно насмешливо и сострадательно.

– Что с бабками?

– Пока никак. Решаем.

Вера вздохнула, перевела взгляд на икону.

Андрей сунул руку в карман, вынул сверток, протянул Вере.

Гусакова округлила и без того круглые глаза.

– Ты чего? Я ж уже дала!

Балканов дернул плечами.

– После похорон разделишь на две части – часть первой, вторую – законной…

– Андрей…– Вера сглотнула слюну. – У нас тушенка не проплачена… Оливки на подходе… Филимонов с утра звонит! – она наклонилась к его уху. – Ни к чему эти деньги вдовам…Ты же видишь, – Вера наклонила голову, – они о квартирах думают. А играть в благородство – без портков останемся! – Вера прижала руки к груди. – Поверь, Колька не обидится…Он, вон, сколько тебе задолжал …

Да, Чубаров оказался не прав. Но что поделать? Душа бывшего капитана сейчас стояла у дверей чистилища, ей уже было не до того.

– Нет, – качнул головой Балканов. – Отдай, они нам не помогут! – Андрей сунул деньги Вере в руку, она, вздохнув, спрятала сверток в сумку. – Отдай, – он на мгновение поколебался – и на всякий случай, пусть расписку напишут …Бог их знает!

Вера отошла. Балканов повернулся к лику Николая, перекрестился. Стекло, под которым темнела икона, матово отсвечивало. Андрей наклонился и приложился губами к стеклу.

Святой Николай смотрел безучастно. А может, это ему только так казалось?

На выходе Андрей заполнил заупокойные и заздравные записки. Плакат, висящий над столом, предупреждал: в записки можно вносить не более десяти имен. Андрей посчитал – в «Заупокойной» вместе с родственниками и близкими помещалось девять имен. В заздравной – пятнадцать. Пришлось заполнить еще один бланк.

На табло вечности счет был в пользу живых. Хотя смерть уже перешла на его половину поля. А ведь совсем недавно в заупокойном чине он писал только имя отца, деда, да тети Аллы. Все остальные были живы. Казалось, так будет всегда. Но нет – имена из списка живых постепенно перекочуют в список умерших. Однажды чья-то рука в этот бесконечный панегерик впишет и его имя – «р. б. Андрей».

Вставив свечки в гнезда канунника, Балканов еще раз перекрестился, глянул на часы. Половина второго – пора!

В полусмятой пачке «Магны» осталась одна сигарета. Андрей завел двигатель, клацнул зажигалкой. Сигарета затрещала, огонек побежал по бумажной поверхности со спринтерской скоростью.

Он еще помнил сигареты из прошлого – болгарские «Родопи», «Опал», отечественную «Орбиту», «Космос». В студенческие годы особым шиком считалось курить «Космос». Плотная, сработанная под американское «Мальборо» откидная крышка, жесткий картон коробки. Ее можно было носить в кармане, не боясь измять. В синем эфире того «Космоса» побывала множество мужчин канувшей в Лету страны. И почему отечественные сигареты так плохо тянулись? Курильщик работал легкими, как водолаз. Совсем по другому тлело «Мальборо» – стоило зажженную сигарету положить на краешек пепельницы, как она таяла сама по себе, словно под бумагой в трубочку табака воткнули бикфордов шнур. «Магна» была из той же серии – сгорала сама по себе, без участия курильщика, надо только успевать подставлять рот. В его прежнем представлении заграничная жизнь тоже была такой же самотлеющей – легкой, не обременительной, дарующей кайф без видимого усилия человека.

У Сенного рынка Андрей остановился. Надо глянуть, как идет торговля. Здесь стояли его ларьки. В начале девяностых в ларьках продавалось все, от атомной бомбы до спичек. Однажды Андрей наблюдал как две немолодые, интеллигентного вида дамы, долго приглядывались к лотку с зеленовато-пушистыми киви.

– Надо же – уже и киви завезли! – восхищенно сказала одна, тыкая пальцем в витринное стекло. – По-моему, они только в Австралии и водятся…Представляешь?

– А чего там? – пожала плечами другая, – погрузили в поддоны, на пароход и в Питер…

– Ну да!– протянула та, что не разучилась удивляться. – Как думаешь – их варят или жарят?

Вторая презрительно фыркнула.

– Жарят, конечно! – она покосилась на волосистый плод. – Как ты ее сваришь, с таким-то ворсом…

Покачав головами, женщины потопали по своим делам. Они думали, что нежно-зеленые, пушистые шарики – это яйца австралийской птицы, что-то наподобие куриных яиц…

У крайнего ларька стояла очередь. Бабки-пенсионерки продотрядами рыскали по городу в поисках дешевой еды. Сенная была их Меккой и Римом.

Бабуля, стоящая у оконной амбразуры, приняла из рук продавца авоську, забитую ярко-желтыми банками. Это было то самое финское масло, одобренное Сажиным. Европейский комбижир.

Бабка засунула авоську в полиэтиленовый пакет. Очередь зашипела.

– Ишь, затарилась…Нам-то оставила? – пробасила старуха с усами.

– Эта оставит, как же! – заметил дед в полотняной кепке. – Вона как шпарит, только галоши мелькают!

– Да что вы, в самом деле – как при большевиках! – попыталась урезонить их интеллигентная старушка в белой, сильно помятой панаме. – Хватит на всех. А не хватит – еще подвезут…

– А чем вам большевики не угодили? – зашелся в негодовании дедок. – При коммунистах масло в магазинах продавали по госценам – ешь не хочу…А сейчас? Каждый день ценник переписывают!

Очередь зашлась в припадке классовой ненависти.

Во дворе торчал чей-то «Опель». Андрей распахнул дверцу, подозвал охранника.

– Маркелов, чья тачка?

– Филимонова!

– Давно здесь?

Охранник глянул на часы.

– С двенадцати…

Филимонову Андрей должен деньги.

– Кто пустил?

Охранник сглотнул слюну.

– Сергеич, запутался я – то впускай, то не впускай! Вера Петровна каждый день чехвостит, не знаешь, что делать.

Лицо охранника пересекал шрам. Нож прошел в сантиметре от глаза. Это случилось тогда, когда Маркелов еще работал в милиции. Жена охранника болела диабетом. У Маркелова было двое детей – школьников. Это заставило его оставить службу и пойти сторожить склады Балканова.

– У тебя в шестьдесят четвертом отделении знакомые есть?

– А надо?

Балканов полоснул по горлу ребром ладони.

– Поищем!

Андрей газанул, пыль ринулась тучей. Нужен дождь, нужен.

Филимонов вылетел из дверей склада. Растопырил руки.

– Андрюха, два часа караулю! – он подскочил к машине. – Дождался, наконец!

Андрей пожал ему руку. Филимонову выглядел плохо: красные глаза, серая кожа. Болеет, что ли?

– А чего меня караулить? Есть телефоны! Звони!

– Ага! – запричитал Филимонов. – У тебя вечно занято, а эта твоя – Филимонов оглянулся, понизил голос, – Манда Ивановна… Каждый раз меня посылает!

Товар Филимонова продали, хотя и с трудом. Андрей крутился на его деньгах, и больше иметь с ним дела не хотел. Вера об этом знала, поэтому не церемонилась.

– Беда у меня, Андрюша!

Балканов захлопнул дверцу, пригласил Филимонова в кабинет.

– Что такое, Лень?

– Жена заболела. Рак, говорят…

Он семенил следом, тяжело дышал.

– Может, ошиблись?

Филимонов вздохнул.

– Боюсь, что правда. Так что извини – или товар, или деньги!

Разумеется, он уже оббежал склад и убедился – тушенка продана. Идиоты – охранники, пускают кого ни попадя!

– Денег нет, Леня!

В сейфе лежали деньги, привезенные Сажиным. Но эти деньги необходимы для покупку новой партии. Иначе все замрет, ничем будет торговать.

– Андрюша, жена болеет! Пойми, мне эти бабки – вот так! – Филимонов рубанул себя по шее. – Ну, хочешь, я на колени стану!

– Зачем мне твои колени!

Может Филя не врет. Но чем расплатиться завтра? В долг никто не даст.

– Я никуда не уйду! Отдай деньги! Пусть выносят вперед ногами.

Филимонов имел миллион на счету еще тогда, когда Балканов покупал товар на Апрашке и развозил по ларькам на самоходной тележке.

– Сколько я должен?

Филимонов положил на стол смятую бумажку, аккуратно разгладил ладонью.

– Вот здесь… Все, до копеечки !

Андрей открыл дверцу сейфа, достал деньги.

– Спасибо, Андрюша! Ангела тебе в дело, ангела!

Торопливо рассовывая деньги по карманам, встал.

– А своей лахудре так и передай! Нельзя со мной так разговаривать! Иначе волосы повыщипываю!

Филимонов стоял у двери, вращал глазами.

– Так у нее и так с волосами не густо!

– Не с головы, Андрюша! Не с головы!

Вышел, хлопнув дверью.

Ходили слухи, что в начале девяностых Филимонов заказал своего компаньона. Кто его знает – так, не так? Андрей знал точно – Филимонов не прост.

Но рак – не шутка. Шутить на эту тему язык не повернется. Может и не врет…

Андрей просмотрел вчерашние отчеты из магазинов. Не густо, но продается. Надо подбить бабки.

Вынул листок, записал цифры столбиком. Если забрать у ментов и собрать долги, все наладится. Тогда и кредиторы не страшны.

Телефон лежал на кипе бумаг. Андрей набрал номер, поднес трубку к уху. Ира ответила сразу

– Пообедаем вместе?

– И для этого ты мне звонишь?

– Не только! – засмеялся Андрей. – Ты ведь просила о помощи?

– Было дело…– она засмеялась. – Но я уже об этом забыла. Вероятно, был повод… Хорошо, через полчаса буду готова!

В ресторане было многолюдно. Балканов поглядел на часы. Время обеда.

За столами сидели по двое, по трое. Они сели за крайний столик, у окна. По Малой Морской шли люди.

Ира заглянула в меню. Подняла глаза на Балканова.

– Кроме ростбифа и телячьих отбивных, ничего не знаю.

Передала меню Балканову. От экзотических наименований рябило в глазах. Ресторан пытался оглушить клиента обухом новизны. Бывшие комплексные завтраки и обеды стали бизнес – ланчем, чай –файф-клоком, бутерброды– сэндвичами. Людьми владела неуемная тяга к перелицовке жизни. С той же быстротой когда-то приобщались к торгсинам и партьячейкам. Позже – к « левисам» и « адидасам». Дерево человеческой глупости щедро плодоносило и цвело.

– Да… – Балканов отложил меню в сторону, —без подсказки не разобраться…

Подошёл официант. Балканов попросил принести красного вина, ростбифы, маслины.

– А как жили твои родители? – спросил Андрей.

Ира засмеялась.

– А тебе это интересно?

– Раз спрашиваю, значит, интересно!

Ира подняла бокал, сделала глоток.

–А я не знаю, что сказать. Внешне жили хорошо, без скандалов. Ссорились иногда. Но не часто. Да со стороны вообще не понять, – счастлива семья, несчастлива? Бывает, внешне всё тип-топ, а копнешь глубже – такие тараканы повылазят! – она вздохнула. – А бывает наоборот!

Балканов и сам не знал, что считать счастливым супружеством? Когда счастливы дети? Или когда всё хорошо в постели? Или когда дом полная чаша? Или когда всё вместе?

– Хотя со смертью папы всё обрело другой смысл. Мелочи ушли…

Она умолкла, потянулась к бокалу.

– Да и кто я такая, чтоб судить? А уж ставить оценки? – Она резко провела ножом по сочному куску, из разрезанного пласта выступил сок…

Андрей вдруг подумал: а ведь Ира – не девочка! Вон, как умело принимала его ласки! Всего лишь девятнадцать, а уже – с опытом.

– Что ты так смотришь? – тихо произнесла она. – Что-то не так ?

Он вытер губы салфеткой.

– Проблем много… Как-то всё навалилось…

Она посмотрела ему в глаза. Андрей улыбнулся. Девятнадцать лет для секса – как раз то, что надо! Не хватало, чтоб она была девочкой!

– Андрюша, извини, я на минутку…

Он кивнул, Ира вскользнула из-за стола. Теперь даже в её походке было нечто вызывающее, дразнящее.

Андрей вышел следом. Он видел, как Ира скрылась за дверью женского туалета.

Сидевшая в углу парочка насмешливо его разглядывала.

Андрей рывком распахнул дверь. Ира стояла на фоне высокого окна, мыла руки.

– Андрей, это женский!

Балканов приложил палец к губам и медленно двинулся к ней. Глядя ему в глаза, Ира всё поняла.

– Ты что? – она посмотрела через плечо. – Сюда могут войти!

– Ну и пусть входят!

Левой рукой он прижал её голову к себе, правой – дернул вниз молнию. Ира напряглась, выгнула спину. Балканов крепко держал ее голову, прижимал к плечу. Молния, вжикнув, ушла вниз.

– Не надо! – всхлипнула Ира, пытаясь освободиться из его объятий. – Зачем здесь? Давай в машине… Андрюша, пожалуйста… – шептала она.

Он расстегнул брюки. Подхватил ее под ягодицы, рывком потянул на себя.

– Андрей, ну зачем? Зачем? – жалобно бормотала Ира.

Но повиновалась.

Ноги обхватили бедра, руки обвились вокруг шеи. Балканов бережно надел ее на себя. Тело, почти слитое с его телом, заходило вверх-вниз, послушно откликаясь на толчки рук.

Телефон звякнул в самый неподходящий момент. Подстегнутый звонком, Балканов быстрее задвигал бедрами. Ира дернулась, ткнулась лицом ему в шею. Балканов сжал бёдра руками, приподнял, рывком опустил вниз.

– Это чёрт знает что такое! – на пороге туалета застыла какая-то женщина.

Андрей даже не повернулся.

Женщина рассмеялась и бережно прикрыла дверь.

Балканов почувствовал, как из него неудержимо, горячо, прямо в сердцевину нежного, девичьего лона, ударила стрела. Он застонал, истома отнимала последние силы. Ее нежный стыд придавал наслаждению ранее незнакомую остроту.

На мгновение показалось, что всё недоброе, гнетущее, перетекло в нее – таким тяжёлым, неудобным вдруг стало ее тело.

Балканов с усилием опустил Иру на пол. Застегнул штаны, вынул из кармана телефон.

–Ты где? – шепнула Вера.

– Чего шепчешь? Говори громче!

– Не могу! – она заговорила еще тише. – У нас обыск – Сажина взяли с наркотой!

У закрытых ворот прогуливался омоновец в пятнистой униформе. На рукаве желтел знак: змея, сидящая в расколотом гербе, проткнута пикой. На боку дулом вниз болтался короткоствольный автомат. Расставив ноги в тяжелых берцах, полицейский взглядом пронзил машину.

– Куда?

– Я директор!

– Документы!

Балканов выудил из кармана паспорт.

– Фамилия?

Толстые пальцы с зазубренными ногтями и красноватой бахромой заусенцев скользнули по листам.

– Балканов… Андрей Сергеевич…

Краем глаза Андрей осмотрел двор. Пара омоновцев стояла у входа в склад. Грузчики топтались у складской стены, рядом прогуливался мент, держа автомат наизготовку. В окнах кабинета белели жалюзи. То ли Вера пряталась от солнца, то ли не подняла их с утра?

– Следуйте за мной! – омоновец вернул паспорт, махнул кому-то рукой и, положив ладонь на ствол автомата, пошел впереди. Показывал дорогу тому, кто и так знал ее, как свои пять пальцев.

Пустынный двор заливало солнце. А ведь листок с подсчетами остался у него на столе. Если до него доберутся – дело труба!

На коротко стриженом затылке мента перекатывался валик жира. Тугой комок перечеркивала красная вмятина. Кирзовые «берцы» заправленные в штаны, застучали по металлической лестнице. Балканов ступал бесшумно, каучуковая подошва летних туфлей мягко пружинила.

– Директор явился!

Омоновец сделал шаг в сторону. В коридоре перед дверьми кабинета стояли трое. Суховатый, подтянутый мужчина в форме майора снял с головы пропотевшую фуражку, бросил ее на диван.

– Директор, где ты ходишь?

Странный вопрос. Андрей хмыкнул.

– Так вы ж о визите не предупреждали!

Толстячок в мятых серо-зеленых «бананах», похожих на казацкие шаровары, раздвинул в улыбке мясистые губы.

– Шутник, однако! Мы уже хотели ехать домой, адрес по бюро пробили.

Мужичок в грязноватой футболке терзал в руках старенькую пилу– болгарку – то втыкал ее в розетку, нажимал на кнопку, задумчиво разглядывая неподвижный алмазный диск.

– Прохоров, кончай мучить технику! Гавкнула твоя болгарка!

– Вот зараза! – Прохоров положил ладонь на диск, крутанул его, словно заевшую пластинку. – Вчера ж работала, как часы! Китайская, видно!

Он с досадой бросил болгарку на стул. Андрей огляделся. Дверь кабинета заперта. А где Вера?

Майор махнул перед носом Балканова ксивой.

– Старший инспектор УБНОН Евстафьев!

Протянул лист бумаги.

– Ознакомьтесь с постановлением на обыск!

– В связи с чем обыск?

Андрей пробежал глазами текст.

«Ст. 228. Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов. Статья 174 УК РФ– легализации( отмывание) денежных средств или иного имущества, заведомо добытых преступных путем».

Круто! Вот так сюрприз. В наркоторговле и отмывании денег его еще не подозревали.

Евстафьев зыркнул на Балканов.

– Вам знаком некто Сажин? Из Уфы?

Андрей кивнул.

– Он покупает у меня товар.

Есвтафьев качнул головой.

– Из машины Сажина изъяты наркотические средства. Есть основания подозревать, что ваша компания к этому причастна! Ключи от кабинета где?

Андрей вынул из кармана связку ключей.

– Вот!

– Открывайте! – скомандовал толстячок. – Сейчас вашей бабе будет кирдык!

– Какой бабе?

Ключ легко вошел в замочную скважину. Андрей провернул его раз, другой, толкнул дверь. Закрыто. По-видимому, дверь заперта изнутри.

Дверь, ведущую в кабинет, Балканов поставил после того, как пару лет назад в Питере объявились налетчики. Охранников убивали, сейфы распиливали, деньги уносили. Поставив сейф и железную дверь, Андрей спокойно оставлял деньги в кабинете. Вечером выручку свозили из магазинов и ларьков. Суммы там были не шуточные. Потому и дверь сварганили под стать сейфу – двойная сталь, штыревой «краб». Толстенные пальцы входили в пазы намертво.

Хотя замок барахлил с первых дней – от постоянной вибрации здание дало осадку. Один из штырей попадал в паз не с первого раза.

Андрей приналег плечом – дверь не открывалась. Похоже, в самом деле кто-то сидел в кабинете.

– Ну? – Евстафьев посмотрел на Балканова. – Тоже никак? Что она у вас, – он ткнул пальцем в дверь, – чеканутая?

– Почему чеканутая?

– Она не чеканутая, она сучка! – толстячок забарабанил кулаком в дверь. – Открывай сейчас же! – он повернулся к Балканову. – Таких хитрожопых нужно ставить к стенке!

– Зачем же сразу к стенке? – Балканов сделал удивленное лицо.

–А как по другому! Это ж надо! – толстячок вытер пот с лоснящихся щек. – Два часа барабаним, а этой профуре хоть бы хны! Не открывает и все!

– Да скажи ты ей, наконец! – рявкнул Евстафьев!

– А кто там? – Андрей ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу.

– А то ты не знаешь? – толстячок хохотнул. – Болгарка б не сдохла, мы б эту дверь в два счета порезали на куски!

Значит, Вера в кабинете?

Балканов стукнул костяшками пальцев по обитой железом филенке.

– Вера, открой! Это Балканов!

За дверью молчали.

– Э! Вы чего там, оглохли! – заорал Евстафьев.

Менты переглянулись. Прохоров нагнулся, схватил болгарку.

– Щас как долбану по этой двери! Вместе со стеной вылетит!

– Мордой стукни! – посоветовал толстячок. – Из-за тебя, мудило, такое дело запороли!

– Это вы, Сергеевич?

Тоненький, испуганный голос Веры слегка дрожал.

– Я-я! Открывай!

Брякнул запор, дверь приоткрылась. Толстячок толкнул дверь плечом, рухнул внутрь. Евстафьев, оттолкнув Балканова, ввалился следом.

– Григорьев! – заорал Евстафьев. –Бегом за понятыми!

Омоновец, доставивший Балканова, помчался вниз.

Гусакова стояла в углу. Переводила взгляд с Балканова на полицейских. Она не выглядела ни испуганной, ни подавленной. Разве что бледноватой. Андрею даже показалось, что Вера подмигнула. Или почудилось?

– Господи, я думала, бандиты! – Вера всплеснула руками. – А это милиция…

– Прекрати! – Евстафьев подбежал к Вере, замахал руками. – Не включай дурочку!

– Да вы что? – Вера испуганно заморгала. – Откуда, я знаю, кто там пришел? Столько ряженых по городу ходит!

– Вы нарушили закон! – забрызгал слюной Евстафьев. – Разыграли спектакль! Препятствуете обыску! Вас сажать надо! Без суда и следствия!

– Хорош базарить! – оборвал его толстячок.

Повернулся к Андрею.

– Открывай сейф! – он ткнул пальцем в дверцу. – А с вами, мадам, – он исподлобья глянул на Веру, – будем разбираться самым серьезным образом!

В кабинет вернулся омоновец. Его сопровождали двое понятых – немолодой мужчина в рубахе с пальмами, и девушка-студентка. Понятые с любопытством наблюдали за тем, как Евстафьев потрошит сейф. Майор вывалил на стол кипу счетов, ведомостей, накладных.

Толстячок, расположившись за столом, заполнял протокол. Вера все так же стояла в углу. Как брошенная без присмотра мебель. Только теперь она держала руки не по швам, а за спиной. Словно заранее ощущала себя заключенной. Или обиженной произволом властей диссиденткой.

Балканов опустился на краешек стула.

– С наркотиками все ясно! – он ткнул пальцем в протокол. – А что значит вот это? – Андрей подчеркнул ногтем нужную строчку.

– Разъяснить? –толстячок тряхнул головой. – Совершение финансовых операций и других сделок с денежными средствами или иным имуществом, приобретенными заведомо незаконным путем…– он перевел дыхание. -… а равно использование указанных средств или иного имущества для осуществления предпринимательской или иной экономической деятельности. Ясно? Или на пальцах объяснить?

– В общих чертах ясно! А конкретно – не очень? При чем здесь отмывание? Кого это я отмыл?

Толстяк нахмурился.

– У нас есть основания полагать, что вы легализуете деньги, полученные незаконным путем. – он повернулся к Вере. – А вам гражданка, – повернулся к Вере, – я лично постараюсь сплести лапти!

– За что? – засуетилась Вера. – Я честно подумала, что вы бандиты!

– Мы – бандиты? – скривился Евстафьев. – Думай, что говоришь! Или издевешься?

– Для начала влепим штрафец – за воспрепятствование деятельности правоохранительных органов . – пояснил толстячок. – Так что готовьте десять МРОТов…А там – посмотрим…