Читать книгу Дурные времена - Генрих Мамоев - Страница 1

…Наверное, Господь любит безумцев -

иначе, их было бы гораздо меньше…

(афганская народная мудрость)

Часть первая

Кто есть кто

Пролог

…Клиент появился в прицеле ровно за секунду до взрыва. Тарас поймал его голову в перекрестье прицела, и размявшийся палец, уже давил на курок, когда произошел взрыв. Тяжеленный броневик, словно игрушку отбросило в сторону. Взрывная волна дошла до киллера мгновением позже, уже после выстрела но, дернувшись от неожиданного и громкого звука, Тарас по инерции выстрелил. Он попал, в этом сомнений не было – «объект» начал падать до того, как застрекотали автоматы, но ни на голове, ни на его лице не было знакомого, быстро расползающегося красного пятна. Тарас готов был поклясться, что «объект» что-то закричал своим телохранителям, падая на одного из них. Стараясь не поддаться панике, он выстрелил еще трижды: две пули украсили сетью мелких трещин лобовое стекло «Мерседеса», третья угодила в заднюю дверцу, но было поздно – объект уже находился в машине.

Тарас был выше линии огня, но и тут явственно слышался звук пуль, с противным звуком отскакивающих от старых кирпичных стен. Автомат трещал без умолку, и в эту музыку вплелись громкие звуки пистолетных выстрелов. Внизу становилось жарко, и Тарас скрылся под подоконником. Надо дождаться пока они перестреляют друг друга, а потом, если получится, закончить работу. И ни в коем случае не раньше…

Андрей

Андрей остановился и, уставившись на сейф, обеспокоено подумал о том, что его броневик опаздывает и, как бы этого не хотелось, но деньги придется складывать в железный шкаф, где они наверняка не поместятся. Руку так и тянуло к затылку – чертов человеческий фактор!

«Не сидеть же в кабинете с сумками набитыми портретами президентов и смотреть…», – на что смотреть Андрей не додумал, от волнения мысли скакали, как в известной песне.

Рука все-таки дотянулась, но лишь до лба. Можно, конечно, перенести денежки в кассу, так даже надежнее, но тогда увидит грымза бухгалтерша, а ей ни к чему знать про миллионы. Про его миллионы!

«Придется все-таки сюда, потому что броневик, мать его, опаздывает!»

В памяти вновь всплыло модное выражение «человеческий фактор». В России этот фактор был самым важным и глуп тот, кто считал, что хорошо продуманный план обязательно будет исполнен – в этой стране «обстоятельства неодолимой силы» случались повсеместно. Коренной москвич, Андрей все чаще ловил себя на том, что называет Россию «этой страной», что нисколько его не удивляло, поскольку он уже давно решил покинуть родину, и это была не просто мечта, а четкий план на будущее. Он не любил свою страну, да и никакую не любил, но очень любил себя и был уверен, что рожден для лучшего. Он целенаправленно стремился поселиться где-нибудь в Европе, а лучше на благоустроенных островах, чтобы жить приятной во всех отношениях жизнью богатого и уважаемого человека, и последние несколько лет усиленно готовил плацдарм.

Тревожное предчувствие утомляло, вмешиваясь в приятные мечтания о близком счастье. Он еще раз посмотрел на сейф – такой суммы здесь не было никогда, но мысль о том, что деньги, возможно, придется складывать в сейф, посетила его именно сейчас. Вчера он почему-то не подумал об этом, не покидавшее с самого утра волнение, вновь обрело размах штормовой качки. Ничто не должно помешать выполнить задуманное, ничто и никто. И даже то, что чертов броневик, заказанный на 10:30 до сих пор не подъехал – не должно стать препятствием к исполнению его плана!

Самое странное или скорее тревожное, что никто не звонил, чтобы предупредить о возможном опоздании. Не в каменном веке живем, теперь мобильник у каждого дворника, могли бы и предупредить, но нет, «в этой стране» не принято предупреждать, чтобы люди не волновались!

Андрей почувствовал, как вспотели ладони. Не мудрено, такая сумма! Не пара копеек – миллионы! Десять миллионов! И если у него все получится, завтра он будет самым счастливым человеком на Земле! Но надо взять себя в руки. Успокоиться и еще раз все проверить, не осталось ли чего, что может указать направление, в котором он собирался исчезнуть. Ах, какая жизнь его ждет и всего-то через какие-то сутки! Уму непостижимо!

Телефонный звонок выдернул из радужных, чуть приправленных тревогой мечтаний.

– Андрей, это Григорий, – произнес знакомый голос.

– Привет, узнал.

– Ну, как там, все готово?

– Да, – Андрей посмотрел на дорогой Роллекс, – броневик скоро подъедет, – подумал, и поправился, – должен подъехать.

– Должен, значит подъедет. Отлично, – Григорий помолчал секунду, и добавил, – надеюсь, все пройдет нормально?

– Конечно! Я ж не маленький, – передать возмущение оказалось не сложно. Не очень сильное, зато натуральное.

– Хорошо, – в трубке было слышно дыхание, – главное не накосячь! Имей в виду, эта сумма проверочная. Следующая будет на порядок больше.

Андрей промолчал. На порядок – это триста миллионов! Верилось с трудом.

– Андрей?

– Да, я здесь, Гриш, слушаю тебя.

– Не облажайся, дружище, наши клиенты не те люди, с кем можно шутить.

– Ладно, не пугай, – как можно уверенней ответил Андрей, – и не с такими работали. Никто вроде не в обиде.

– Нет, Андрюшенька, с такими-то как раз и не работали. Ты уж поверь мне.

– О’кей, друг, приму к сведению.

Андрей ждал этого часа много лет. Ждал, готовился, зная, что рано или поздно этот день наступит, и это произошло. Когда он только задумывал это сделать, максимум мечтаний ограничивался двумя-тремя сотнями тысяч, но со временем аппетиты выросли, а вместе с ними и затраты. Заветные когда-то двести тысяч долларов давно лежали в банковской ячейке, но это были деньги на «черный день» и, положив однажды, он ни разу не брал их, покрывая все расходы из заработка, который при самых плохих показателях составлял порядка десяти тысяч зелененьких в месяц, а этого, худо-бедно хватало на «сносную» жизнь. Рестораны, дорогие проститутки, покер по пятницам…

Точнее, раньше хватало, до Таньки. Но месяц назад в его жизни появилась девушка. Красоты необыкновенной, таких же запросов и Андрей потерял голову. Дарил ей огромные букеты орхидей, покупал дорогущие украшения, кормил исключительно в супермодных ресторанах, словом, вел себя, как щедрый спонсор, рассчитывая на взаимность, о которой пока мог только мечтать. За этот месяц он истратил все наличные сбережения и уже подумывал об «НЗ», когда позвонил давний знакомый Григорий, и предложил дело, которого он ждал несколько лет. Нужно перевести в один из европейских банков тридцать миллионов долларов, которые ему привезут наличными. Наличными, Махмуд!

Это был шанс! Может единственный на всю его жизнь, но шанс, от которого он не отказался бы ни за какие коврижки. Андрей давно ждал этого и надо сказать, зря времени не терял. У него уже был счет на имя Алексея Северского в одном из кипрских банков, где за определенную мзду никто не стал бы детально рассматривать его паспорт. Он также открыл еще несколько счетов в разных оффшорах, чтобы разбить сумму с тем, чтобы обналичив ее однажды, скрыться в неизвестном направлении. Все было готово и сердце новоявленного Остапа никак не хотело биться ритмично, сбиваясь, то на быстрый бег, то на замедленное падение.

Мелькнула мысль о Тане но, что называется, мелькнула. С такими деньгами Танек с Маньками у него каждый день будет воз и маленькая тележка, только свистни.

Андрей возбужденно потер вспотевшие руки. У него будет примерно 14 часов до того момента, как обман будет раскрыт. Он вынул из кармана заранее приготовленный паспорт на Алексея Северского, в котором лежал авиабилет до Парижа. Андрей вынул его, зачем-то осмотрел со всех сторон, затем аккуратно, даже бережно убрал в паспорт и спрятал в карман пиджака от Бриони. Жарко сегодня, но пиджак необходим. Гриша предупреждал, что приедет представитель фирмы перечисляющей деньги, стало быть, надо показать, что он не какой-нибудь гопник, а человек со вкусом и с деньгами.

Вновь зазвонил телефон.

– Слушаю, – сердце как раз закончило медленное падение и зачастило, словно предчувствуя неприятный разговор.

– Андрей-джан? Здравствуй, дорогой, – голос как голос, но внутри Андрей-джана почему-то резко похолодало.

– Кто это? – Вопрос, в сущности, был абсолютно глупым, так как Андрей прекрасно знал, кто может так говорить и догадывался, что собеседник тоже знает об этом.

– Вах! Ты что, дорогой, уже не узнаешь меня?! – Кавказец словно издевался над ним, скрывая истинное отношение к Андрею под личиной кавказской благожелательности.

– А-аа, Шалва, извини, весь в работе, не сразу узнал. Привет, – Андрею удалось взять себя в руки, которые, надо признать, при первых же звуках этого голоса вновь позорно затряслись.

– А теперь узнал, да? – Собеседник явно издевался над ним, – Ну, хорошо. Ты помнишь, дорогой, какое сегодня число?

– Сегодня? – Переспросил Андрей, хотя прекрасно понял вопрос, – С утра 11 сентября было.

– Молодец! – Зачем-то похвалил его Шалва, – А если помнишь число, значит, помнишь, что сегодня нужно отдавать долги.

Это Андрей тоже помнил. Хотя будь на то его воля, он навсегда вычеркнул бы из памяти и этот день, и все что произошло тогда. Неприятные воспоминания, хоть и не связанные с терактом в США, всплыли, как кое-что всплывает в реке по причине удивительной плавучести. Это случилось месяц назад. Черт его дернул сначала напиться в офисе, а потом поехать в Сити. Никогда ведь не играл пьяным, а тут, поссорившись с Лерой, с которой тогда встречался, достал подарочный коньяк, и как говорится, в одну харю выдул всю бутылку. Добравшись до 45 этажа башни Эволюции, где по пятницам за несколькими столами играли по-крупному, Андрей заказал еще коньяка, и последствия не заставили себя ждать. Карты не прощают ошибок – спустя час бесшабашной игры, от 30 тысяч американских долларов в кармане дорогого пиджака лежали лишь обертки.

Едва соображая, он выпросил у официантки еще коньяку, который бесплатно разносился играющим и, хлестнув его, заметил за другим столом знакомое лицо. Пытаясь вспомнить, кто это, Андрей подошел к человеку кавказской наружности и фамильярно хлопнув того по плечу, громко поинтересовался, как дела, совершив, наверное, самую большую ошибку. Шалва, он же грузинский вор в законе по кличке «Дядя» удивленно посмотрел на наглеца, затем сказав что-то по-грузински подскочившим усатым молодцам, улыбнулся.

– А-а, Андрей-джан! Какими судьбами здесь?!

Тогда Андрей и вспомнил, где и когда он видел этого человека – это был тот самый грузин, который являлся его «крышей». Однажды, пять лет назад, когда Андрей только-только начинал свой нал-обнал, к нему явились двое небритых кавказцев с обломанными ушами и, напомнив, на «чьей земле» он работает, популярно объяснили, сколько и когда нужно отдавать на «общак». Делиться, значит, чтобы не дай боже у него не возникло проблем. Взамен пообещали решать любые его вопросы с ментами, налоговой или, если что, с другими «пацанами». Тогда Андрей потребовал отвести его к «главному», и, как ни странно, ему не отказали. Тогда-то он и познакомился с Шалвой, который показался спокойным и на первый взгляд благожелательно настроенным человеком. Правда, скоро ему пришлось пожалеть о своем непродуманном решении, так как первоначальная сумма, которую запросили рэкетиры, была вдвое ниже той, что назвал Шалва.

– Зато всегда можешь ко мне придти, как друг! – С улыбкой «успокоил» его «Дядя»…

И дернул же его черт попросить в долг! Шалва отделил от своей кучки фишек добрую половину и, пододвинув к Андрею, улыбнулся, обнажив не подпорченные зонами и тюрьмами вставные зубы:

– Для друзей ничего не жалко! Бери, играй, а когда выиграешь, отдашь.

Андрей взял фишки, которых оказалось ровно на 20 тысяч североамериканских тугриков, и практически не соображая от выпитого, ссыпал их в карманы.

– Спасибо, я… все отдам.

С трудом удержавшись от глупого икания, он побрел к своему столу, краем сознания понимая, что только что совершил еще одну большую глупость в жизни. Рассказывать о том, как он просадил 20 кругляшек, каждая стоимостью в 1000 баксов, занятие малоинтересное. Он и сам не мог вспомнить, как это случилось. Но факт, утром следующего дня обретший очертания катастрофы, оставался фактом – он задолжал «крыше» 20 000 долларов, о чем ему не преминули напомнить уже на следующее утро. Едва он успел продрать слипшиеся глаза, как зазвонил телефон, и хрипловатый голос с сильным кавказским акцентом любезно поинтересовался, помнит ли Андрей-джан, что вчера ему одолжили немножко денег. Не дожидаясь ответа, тот же голос разъяснил, что хорошо бы вернуть денежку не позднее 11 сентября. Андрей хотел, было сказать, что сможет рассчитаться раньше, но в трубке уже царила тишина.

Это случилось утром 11 августа, а вечером того же дня он познакомился с Таней…

… – Да, Шалва, сегодня у меня хорошая сделка и вечером будет вся сумма.

– Вот и хорошо, дорогой. Мой номер ты знаешь, – Шалва не спрашивал, он утверждал, – и я очень тебя прошу, не заставляй меня звонить тебе еще раз.

– Все нормально, сказал – считай, уже сделал!

– Ай, маладэц! – С усилившимся акцентом ответил вор в законе и отключился.

После разговора Андрей некоторое время стоял, тупо разглядывая умолкшую трубку. Усилием воли стряхнув с себя оцепенение, он аккуратно положил ее на стол.

«Валить из этой страны! К чертовой матери! Сегодня же!»

Дверь в кабинет приоткрылась и появившаяся в проеме лысая голова пробурчала:

– Андрей Васильевич, там опять этот старик ненормальный. Я сказал ему, что вас нет, а он говорит, что знает вашу машину и уверен, что вы здесь. Что с ним делать? Выпроводить?

Говорящая голова принадлежала охраннику, а старик был не просто старик, а бывший депутат Верховного Совета, того самого, который 27 лет назад Ельцин расстреливал в самом центре страны, приказав бить из пушек по Белому Дому. Бывшего депутата звали Егор Ильич. Ему было около семидесяти лет, но по вредности и упорству, он заткнул бы за пояс иных и помоложе. Вздохнув, Андрей кивнул:

– Принесло черта! Ладно, впусти его.

Егор Ильич не вошел – влетел в большой, любовно отделанный кабинет.

– Это что такое?! До каких пор будет продолжаться этот беспредел, я спрашиваю?! Вы когда перестанете дымить своими машинами под моими окнами?! – Он остановился, но лишь для того чтобы перевести дух, – Предупреждаю в последний раз: не прекратите, я найду на вас управу, тем более что вы здесь что-то не то делаете! Постоянно броневики, мешки, охрана! С чем мешки-то?! Не с картошкой, поди?!

Андрей понял, что его очередь выступать, откашлялся.

– Егор Ильич, зачем так кричать? Я у вас под окнами не стою, а если кто и завел машину, так что в этом такого? Сейчас не зима, подолгу никто не стоит с заведенным мотором. А чем мы здесь занимаемся не ваша забота. Если кому надо, так пусть приходят и проверяют. И давайте закончим, у меня еще очень много дел.

– Нет, вы так просто от меня не отделаетесь! – Старик сорвался на крик, и Андрей подумал, что у него точно с головой не в порядке, – Я расскажу моему сыну, а уж он-то прикроет вашу лавочку! Вы знаете кто мой сын?

– Знаю, – устало ответил Андрей, – Ваш сын депутат гордумы, вы мне это уже говорили. С чем вас и поздравляю. И не надо меня пугать, у нас тоже люди имеются.

– Хорошо, – старик внезапно успокоился, что лишний раз подтвердило подозрения Андрея о невменяемости посетителя, – я не хотел ему говорить, чтобы не досаждать своими стариковскими проблемами, но мое терпение лопнуло. Он должен приехать ко мне сегодня, – Егор Ильич взглянул на свои часы, – уже скоро, и теперь-то я точно все расскажу сыну, а там поглядим, чья возьмет!

– Это все? – Вежливо, но холодно поинтересовался Андрей.

– Пока все! – Парировал старик, и повторил, грозно хмуря седые брови, – Пока! Имейте в виду, молодой человек, я до самого президента дойду, если потребуется! Тем более, у меня уже назначена с ним встреча!

– Ах, уже назначена! – Андрей не мог скрыть рвущийся наружу сарказм, – Что ж, передайте ему мои наилучшие пожелания! Кстати, если встретите Наполеона или там Ивана Грозного, им тоже можете передать пару-тройку теплых слов от меня!

– Сопляк! – Возмутился Егор Ильич, – Мальчишка! Но ничего, я тебе устрою!

И вышел за дверь, хлопнув так сильно, что Андрей даже поморщился.

– Старый маразматик, президенту он расскажет, – Андрей поднялся из-за стола и сделал несколько шагов к двери. Остановился, рассеяно оглядывая свой кабинет, – Плевать! Пусть хоть самому Будде рассказывает, завтра меня уже здесь не будет! – И пропел на мотив известной песни, – Ищи меня, старинушка, свищи!

Он вышел из кабинета, наорал на уборщицу, словно стряхивая с себя нерастраченную злость, и вошел в туалет. Заперев дверь, Андрей долго стоял перед зеркалом, разглядывая свое лицо. Не очень красивое, но вполне симпатичное, а с такими деньжищами…! Зубы, конечно, не ахти, подкачали предки. Какие-то они мелкие…

Вован

– Не мелькай тут сказано, дебил!

Семен угрожающе поднял руку, но бить суетящегося официанта не стал. Они и так привлекали внимание немногочисленных посетителей летнего кафе, с опаской поглядывавших на троих молодых парней, одетых в камуфляж. Да и Вован, хоть и не смотрит, но все же. Может и взбрыкнуть, он ведь, типа, главный. Официант заискивающе улыбнулся и поспешил ретироваться.

– Сёма, угомонись, на нас смотрят, – человек, сидевший слева от Семена, лениво повернулся к кипящему от злости гиганту.

– Ну, где этот козёл?! Он чё, решил нас кинуть а, Вован?!

– Не генери, придет, – спокойного, казалось, не особенно трогало, что его приятель так волнуется, – знаешь же, за кем поехал.

– Почему мы должны столько времени ждать какого-то мента?! – Семен никак не желал успокаиваться, – Упустим же!

– Потому что он мент, Сёма, – спокойно ответил Вован, но чувствовалось, что этот вопрос беспокоит и его, – и он нам нужен. А ты это знаешь.

Третий из их компании молчал, попеременно глядя то на Семена, то на Вована. Наконец, и он решил поучаствовать в разговоре, который, по всей видимости, волновал его не меньше остальных.

– Вов, а если и в самом деле не приедет? Что делать-то будем, братан? – Он не бился в истерике подобно Семену, но в его голосе также чувствовалось напряжение.

– Слава, – Вован посмотрел на спросившего, – который час?

– Четверть одиннадцатого, – ответил тот, глянув на наручные часы.

– Вот, – с непонятным удовлетворением повторил Вован.

Двое других уставились на него. Вован улыбнулся, отпил из маленькой чашечки.

– И чё?! – Первым не выдержал, конечно же, Сёма.

– А то, что мы договорились на 10:15, – Вован улыбался, словно перед ним сидел не здоровенный амбал, а милая девушка.

– Разве? – Недоверчиво спросил Слава, – Мне показалось, ты говорил в десять?

– Тебе показалось, – Вован продолжал улыбаться, – не кипишуйте, Толян человек слова – если сказал, что будет, значит будет.

И, словно в подтверждение его слов, со стороны Малой Пироговки, показался быстро идущий человек. Вован коротко рассмеялся – это был долгожданный Толян.

– Извиняй, братва, пришлось ждать, – Толян говорил, запыхавшись, и блестевшие на лбу капельки пота лучше слов свидетельствовали, что он не врет.

– Ну? – Вован задал короткий вопрос, но по тому, как заерзали остальные, было ясно, что ответ интересует их не меньше, – все нормально?

Толян оттер салфеткой лоб.

– Нормалек, я же не балаболка какая!

– И где он? – Вован не хотел произносить слово мент.

– Там, на Пироговке, в машине сидит. Сказал, незачем ему с нами светиться.

Вован откинулся на спинку пластикового стула.

– Все, парни, допивайте и уходим.

– Да чё пить-то?! – Сёма резко поднялся. Противно скрипнув по асфальту, стул отлетел в сторону, – Пошли уже!

Вован посмотрел на него, потом обернулся в сторону буфета, где в страхе, что их сейчас начнут «крушить» замерли официант и буфетчица и тихо, сквозь зубы, процедил:

– Сядь, урод! Ты так паникуешь, что нас заметут раньше, чем мы что-то сделаем!

Обалдевший от наезда, Сёма застыл с раскрытым ртом, уставившись на вожака, коим, несомненно, являлся Вован. Потом в его туго соображающей башке что-то сработало и, подняв стул, он все-таки уселся на него, бормоча под нос что-то сугубо личное.

– Итак, – Вован не обращал на насупившегося Сёму внимания, и говорил для всех, глядя в основном на Толяна, – допиваем и спокойно уходим. Ты, – он взглянул на молчаливого Славу, – выйдешь с Сёмой раньше. Какая машина, Толян?

– «Форд» ментовской, за рулем сержант. Тот самый, – Толян поочередно взглянул сначала на Вована, Славу и Семена, – Стоит напротив сквера, – он посмотрел на хмурого Семена, – базарить с ним не нужно, он не любит.

– Он что, нервный? – Вопрос задал Слава, но Толян, отвечая, смотрел на Вована.

– Все мы, – Толян был насмешлив и мрачен, – нервные.

– Короче, – Вован снова взял слово, – вы к машине, мы скоро подойдем, – он взглянул на насупившегося Семена, – и не впутайся ни во что, ладно? Просто дождитесь нас.

Слава коротко кивнул. Сёма открыл, было, рот, намереваясь, что-то сказать, но передумал, и тоже кивнул.

– И постарайтесь не наговорить менту какой-нибудь хрени. Это тебя касается, Сёма.

– А чё Сёма?! Чё сразу я?! – Семен попытался возмутиться, но под жестким взглядом Вована гигант сник.

– Ладно, мы пошли, – Слава поднялся и, не глядя по сторонам, двинулся к выходу из кафе. Семен последовал за ним.

Оставшиеся проводили их взглядами.

– Слушай, Вов, может без этого идиота обойдемся, а? – Толян посмотрел на задумчивого Вована, который продолжал следить за удаляющимися, – Неспокойно мне…

– Не знаю, Толян, на переправе, сам знаешь, коней…

Недоговорив, Вован поднял руку, призывая официанта. Тот подбежал так быстро, как только мог.

– Принеси-ка нам, любезный, водички холодный, – Вован улыбнулся, и у несчастного официанта отлегло от сердца. Немного.

– Минутку!

Официанта сдуло.

– Вов, дело-то недетское, стрелять придется наверняка. А этот амбал только кулачищами своими размахивать умеет, – Толян сплюнул на асфальт, – видел я, как он в тире стрелял – из десяти только раз в мишень попал и то куда-то в «мыло».

– Ничего, братела, – Вован усмехнулся, – Он у нас заместо пушечного мяса будет.

Толян рассмеялся, но комментировать шутку не стал. Подбежавший к столу официант принес запотевшую бутылку Аквы.

– Спасибо, родной, – Вован налил воды в два пластиковых стаканчика и протянул один своему собеседнику.

– Вов, тревожно мне чего-то. Ты знаешь, если я согласился, значит, все, но…

Вован довольно бесцеремонно перебил его.

– Что но, Толян? Испугался, что ли?

– Нет, конечно. Я все про эту бабу думаю, что дело нам подкинула, – Толян яростно потер лоб, – как-то сладко уж все складывается, столько денег и почти без охраны! Что это за охрана – всего два человека охраны и водила?! А бабла миллион!

– Миллионы, – поправил Вован, – все нормально, братан, так и должно быть, – Он улыбался, но глаза его оставались бесстрастными, – никто не хочет светиться, потому и охраны мало. Ты же понимаешь, что денежки не заработанные!

– Понимаю, но стремно чего-то…

– Не ссы, все срастется. Просто мы еще не никогда не брались за такое, – сохраняя на лице полнейшее спокойствие, Вован потрепал его по плечу, – а с другой стороны, не впервой ведь, так?

– Не впервой, – подтвердил Толян, и тут же с сомнением добавил, – но деньги-то серьезные…!

– Когда-то надо и по серьезному, а? Так почему не сейчас?

Не ответив, Толян одним махом опустошил стакан…

Через минуту они уже шли в сторону Большой Пироговки, провожаемые взглядами буфетчицы и молодого паренька официанта, у которых словно гора спала с плеч. Таких клиентов нигде не любят, ни в дорогих ресторанах, ни в дешевых забегаловках.

– Самое главное, делать быстро и без лишней показухи. Я уверен, все у нас получится.

Вован хотел что-то еще сказать, но вместо этого поднес руку с загудевшим телефоном к уху, и произнес:

– Слушаю.

Минуту, может, меньше продолжался разговор по телефону. Когда Вован закончил говорить, они уже почти подошли к бело-голубому «Форду».

– И все же, я думаю, что этого придурка надо высадить, – глядя себе под ноги, негромко проговорил Толян, – чует сердце, накосячит он.

Кот

…Миша сделал глубокую затяжку, закашлялся и, сделав страшные глаза, протянул мне косяк. Наверное, это должно было означать следующее: «Хороший план! Не пожалеешь!» Я взял папироску, и тоже сделал глубокий вдох, чувствуя, как густой, терпкий дым вползает в меня, быстро заполняя легкие.

– Ну, что? Хороша травка, правда, ведь? – Откашлявшись, спросил Миша.

Это была его характерная и надоедливая привычка всегда спрашивать о качестве, будто именно он и никто другой, приложил все усилия, чтобы конопля выросла такой «хорошей». Впрочем, надо отдать ему должное, плохую он приносил редко.

– Нормальная, – мне уже слегка туманило мозги, и даже нудный Миша не казался таким назойливым, как обычно.

Он расцвел, как весенний мак. Зардел, будто девственница, услышавшая от мужчины первый комплимент своим ножкам.

– Класс! И главное – недорого. Всего десять баксов коробок! Где сейчас так дешево возьмешь?

В этом он был прав на все сто. Травка в последнее время подорожала так, будто это не обычная конопля, а нефть, ради которой америкосы разорвали весь Ближний Восток и что-то там еще. Хотя, говорят, она подешевела, а бензин у нас ни хрена. Что с этим миром творится…?

– Да, – согласился я, передавая косяк, – не дороже денег.

Мы сидели в небольшом скверике, хотя сквериком это сложно назвать. Обычная детская площадка в Пуговишниковом переулке, так густо заросшем чахнувшими от пыли и автомобильных выхлопов деревьями, что при желании площадку, можно было назвать и сквериком, и парковкой. Пятница, почти утро, не самое оживленное время для детишек и их озабоченных мамаш, поэтому мы спокойно раскуривали косячок, не забывая время от времени поглядывать по сторонам. На всякий случай, как говорится.

Миша добил папироску и, разорвав остаток штакета на мелкие кусочки, развеял их вокруг. Я смотрел на него, и представилось, что он сеятель. Это было довольно смешно, вспомнился Киса Воробьянинов, которого рисовал Остап, и я невольно рассмеялся. Мишка недоверчиво посмотрел на меня и, насупившись, спросил:

– Не нравится, что разбрасываю?

– Нет, просто весело, – было лень объяснять подноготную смеха. Травка вступала в свои права.

– Слушай, Кот, отсыплешь немного? Катюхе обещал, – у Миши было такое просящее выражение, что стало еще веселее.

– Катюха? – Я сделал вид, что не могу вспомнить, – Кто это?

– Ну, девушка моя, – выражение его лица не менялось, оставаясь таким же жалким, как у просящих на паперти.

Мне было не жалко, но помучить Микки, как я иногда называл его, стоило.

– Миша, ты их так часто меняешь, что моя память уже переполнена твоими Катьками, Машками, Верками…

– Ну-у, – протянул Миша, и в просящем выражении лица мелькнуло что-то самодовольное, – не так уж часто. С Машей мы в прошлом году дружили, с Веркой…

– Да мне пофиг, – оборвал я перечисление знакомых девушек, – отсыплю, только не ной.

Миша посмотрел на меня, видимо, решая в каких словах изъявить свою благодарность, но вместо этого вдруг спросил:

– Кот, а чего у тебя нет девчонки? Сколько уже прошло после Марины? Месяц? Два?

Вопрос был не из приятных. Последняя девушка, с которой я встречался, неожиданно бросила меня, не объяснив причин, и лишь позднее я узнал, что она нашла какого-то крутого «папика», которого постоянно охраняли несколько человек.

– Не встретил свою любовь, – получилось как-то слишком пафосно но, уж как получилось.

– А ты вообще, можешь кого-то полюбить?

Я удивленно уставился на Мишу.

– Ты чего, Микки?

– Ничего. Просто я помню, что тебе было по фигу, что Маринка бросила тебя. Я бы так не смог.

– Это ты. У тебя всегда драма и разрыв селезенки, – выражение моего лица в этот момент было надменным, во всяком случае, мне хотелось, чтобы оно было именно таким.

– Я и говорю, что ты не способен любить. И вряд ли научишься этому.

– Нет, – что-то колыхнулось на дне моей вовсе не переполненной любовными историями памяти, – была у меня девушка. Давно. Мы даже любили друг друга.

– Да-а?! – Удивленно протянул Миша, – А как ее звали?

Я засмеялся, и хлопнул его по плечу:

– Не помню. Давно это было.

– А-аа, – кажется, он не поверил мне, – ну, ясно…

Мы замолчали, думая каждый о своем. Не знаю, о чем думал Миша, но я пытался вспомнить, как звали ту девочку, смотревшую, как мы уезжаем. До сих пор помнились застывшие в ее глазах слезы…

– Слушай, Кот, мож, пожрем? – Микки перебил мои воспоминания и, в ожидании положительного ответа, заискивающе посмотрел мне в глаза.

– Сейчас? – Есть не хотелось. Честно говоря, вообще не хотелось что-либо делать. Вот так просто посидеть в тихом месте на улице, наслаждаясь последними теплыми днями бабьего лета, и ни о чем не думать, никуда не торопиться. Но Мишку недаром за глаза называли занудой. Хотя, кажется, я ему и в лицо говорил, когда особенно доставал.

– Жрать охота, с утра не ел, – для убедительности он даже потер плоский живот.

– Так еще ж одиннадцати нет! – Меня так тяготила перспектива тащиться куда-то, что я даже не пожалел нескольких слов для того чтобы этого не случилось.

– И чего? Это ты спишь до вечера, а я сегодня уже в восемь на ногах был. Съездил в Тушино, купил гидры, приехал…. Ну, Кот, давай сходим в эту вашу кафешку, тут же рядом, а?!

Зануда – он и есть зануда. Я понял, что посидеть он не даст и, вздохнув, тяжело оторвался от скамейки.

– Ладно, – я увидел, как у него загорелись глаза, – пойдем. Заслужил…

Мы дошли до кафешки, больше напоминавшую столовку советских времен, чем гордо светящееся на побитой временем вывеске слово «Кафе». Единственный плюс заведения был в том, что меня здесь знали и порой, в отсутствие клиентов, разрешали поиграть в бильярд на единственном, стоявшем в подвале столе. Бесплатно, разумеется.

Внутри царил полумрак, который можно было смело описывать известным выражением про выколотый глаз. Не знаю, кто решил, что в кафе все должны ходить, выставив вперед руки, чтобы не дай бог не врезаться куда-нибудь, но в этом заведении переплюнули самые полумрачные кафе в мире – в зале горела единственная слабенькая лампочка, освещавшая половину барной стойки и Люсю.

Люся это что-то! Более ленивую и нерасторопную официантку найти просто невозможно. Она была из Молдавии и в кафе работала только потому, что заведение принадлежало ее дяде, тоже молдаванину, давно пустившему здесь корни. Когда-то, на заре перестройки, он приобрел никому не нужное помещение с подвалом и устроил в нем кооперативное кафе, которое, по словам старожилов практически не изменилось за эти годы. Разве что стулья, имевшие обыкновение ломаться после какого-нибудь особо веселого торжества местной шпаны. В конце концов, он заменил стулья дешевыми, но тяжелыми лавками, убрав тем самым самую расходную часть своего предприятия, окончательно превратив его в заведение «только для местных», которым было чихать на интерьер и ходивших сюда исключительно ради дешевого бухла…

Все знали, что Люсю только за смертью посылать, но никто не обижался на нее, настолько естественной казалась ее лень. Вот и сейчас в оборудованном на шесть столиков зале один был занят и там определенно кто-то что-то ел, но Люсе было лень вставать, чтобы включить над столом лампу. Увидев нас, она обрадовано улыбнулась и, скорчив личико, пропела с иностранным акцентом:

– Котик, милый, включи ему, пожалуйста, свет.

Я повернулся и, посмотрев в сторону, откуда доносилось позвякивание вилки, негромко сказал:

– Над лампой кнопка. Если ее нажать, можно будет есть при свете.

Чья-то тень поднялась, и после громкого щелчка над столом зажегся неяркий свет, осветивший худощавую, невысокую фигуру. Спасибо я услышал от Люси.

– Котик, ты такой хороший! – Люся мурлыкала, и надо признаться – ей шло.

– Люся, накормишь нас? – Я решил сразу взять быка за рога.

– А нечем, Котик. Пирожные одни, – она понизила голос, и доверительно сообщила, – вчерашние.

Я повернулся к Мише.

– Будешь пирожные? – Тянуло добавить «вчерашние», но что-то удержало.

– Пирожные?! – Оживился Миша, – Отлично, давай!

И пошел к ближайшему столику. Дойдя до него и ничего по дороге не опрокинув, весело крикнул:

– И чай, Люсь! Зеленый! С жасмином! И с лимоном!

Вздохнув, Люся со слабой надеждой посмотрела на меня, но и я был не прочь залить царившую во рту сухость, поэтому кивнул. Скрипнув стулом, Люся нехотя поднялась и сделала пару шагов к агрегату времен гражданской войны…

Пока Мики наслаждался подсохшим «наполеоном», я разглядывал сидевшего ко мне спиной мужчину, хотя разглядывал не совсем точное слово. Мне вдруг взбрело в голову по осанке, манере и движениям определить, кто этот человек по профессии. Когда-то, в далеком детстве я вычитал у Конан Дойля, как Шерлок и Ватсон проделывали подобные трюки и, не знаю, может травка тому виной, но я просто не мог не смотреть на эту спину.

Судя по сгорбленной спине человек много работал но, сколько я не перебирал профессий, подходила практически каждая. И грузчик, и бухгалтер, и водитель, и писатель. Не подходили повар, моряк, чиновник, военный. Само собой не спортсмен (если только не шахматист или боксер), не бизнесмен, не бандит и не мент, хотя последняя мысль была небесспорной. Человек заерзал спиной, и я поспешно отвел глаза, чтобы увидеть недоуменную физиономию Микки. Он оглянулся и, перегнувшись через стол, прошептал:

– Ты чего туда смотришь?

Я повел подбородком в сторону «спины», и тихо ответил:

– Кажется, это мент.

Мишка чуть не поперхнулся. Точнее, он все-таки поперхнулся, но не насмерть. Так, слегка повылезли из орбит глаза, но это понятно, такой кусок застрял! Я знал, что он не умрет, поэтому не стал устраивать истерику и колотить его по спине. В общем, Микки справился сам и, откашлявшись, посмотрел на меня красными, мокрыми от слез глазами, и сдавленно просипел:

– Кот, ты охренел?! Я чуть не задохнулся!

– Не надо запихивать в себя такие куски, – я пожал плечами, – и паниковать тоже не надо. Я же сказал, кажется. Но могу ошибаться.

Он оглянулся на человека, который надо сказать, за все время его судорожного кашля ни разу не обернулся посмотреть, кто это там надрывается.

– И с чего тогда решил, что мент?!

– Да просто, – было лень объяснять ему свои дедуктивные методы, и я ограничился одним словом, – похож.

Мишка хотел что-то сказать, но его рука поднесла ко рту остаток пирожного, и машинально открыв рот, он проглотил последний кусочек «наполеона».

– Аккуратней, – посоветовал я, – а то знаешь, был у меня один сосед, друган мой…

– Ну, не надо про соседей! – Взмолился Миша.

Он знал. Мои рассказы о соседях, умиравших от странных болезней, но всегда в течение трех дней, надо было записывать, и слегка корректируя, издавать миллионными тиражами, как новое слово в литературе. Но мне было лень это делать, поэтому многие перлы так и остались в том дне, когда я их сотворил. Думаю, навсегда.

– Так вот, зашли мы с ним как-то в кафе, и он заказал пирожное, – я продолжал, не обращая никакого внимания на его мимику, – и прикинь, тоже «наполеон».

– Он умер через три дня? – Спросил Миша в надежде, что страшный рассказ можно закончить раньше.

– Нет, в тот же день – когда мы вышли из кафе, он начал кашлять, упал на дорогу и его переехал автобус.

Микки издал слабый писк, в ужасе уставившись на меня. Я решил, что можно заканчивать рассказ.

– А на следующий день Филимонов пустил «пенку» от Шевченко, и наши пролетели с чемпионатом.

Тишину, наступившую после этих слов, можно было бы назвать могильной, если бы не едва слышимое позвякивание вилки об тарелку. Миша смотрел на меня, и я мог бы поклясться, что он сейчас не здесь, а на стадионе Лужники, на матче сборных Украины и России, и я мог даже назвать минуту, которую он в данный момент переживал.

– Слили хохлам, чего уж, – он явно расстроился, – зато они не прошли словаков!

– Словенцев, – я поправил его, хотя и сам не очень понимал разницу.

– Один хрен, – подытожил Миша, – все обломались.

– Точно.

Мы вздохнули одновременно так, будто всю жизнь занимались синхронным плаванием.

– Постой, это когда было? – Микки с подозрением смотрел на меня.

– Не помню, в конце девяностых, кажется.

– И сколько тебе тогда было?! – Подозрение усиливалось, что легко читалось в глазах.

– Лет пять, наверно.

– Ты в пять лет ходил с друганами в кафе?! И футбол смотрел?! – Подозрение явно превращалось в уверенность.

– Так мы с мамками были, – нашелся я сразу, – его так убивалась, что с тех пор больше никогда не ела пирожных.

– Ну, ты и брехло! Все, не хочу больше сладкого, – Миша встал и, отодвинув стул, спросил, – ты уже заплатил?

– Заплатил, – мне не хотелось выходить, но внутри было так темно и душно, что казалось, наступила экваториальная полярная ночь, – Люсь, мерси, – махнул рукой молдаванке, та ответила ленивым движением ресниц, и мы вышли из кафе.

– Кот, – восторженно начал Миша, и я догадался, что последует за этим раньше, чем он открыл рот, – может, еще косячок приделаем?

– Микки, мы ж только что курили, – когда он начинал доставать своим нытьем, я называл его этим противным именем, но, похоже, он так не думал, – И потом, не нравится мне этот тип.

Это была слабая точка моего приятеля – он боялся. Много, часто и, как правило, по пустякам. Но измена присутствовала в нем всегда, так что стоило мне заговорить чуть ниже тоном, нахмурить брови или брякнуть что-то вроде, «Нас пасут!», как Микки мгновенно прекращал очередное занудство на очередную тему. Честно признаться, темы его были не особо разнообразны, типа, пожрать, покурить, про футбол поговорить, и так несколько раз по кругу. Вот, собственно, и все его многочисленные пристрастия. Просто периодичность и частот, с которой они менялись, напрягали и весьма активно.

Он неуловимо дернулся и, состроив испуганную рожицу, медленно повернул голову влево, не забыв при этом, втянуть ее в плечи. Слева никого не оказалось и он, словно черепаха слегка высунул голову.

– Нет же никого.

– Он еще не вышел, – я накручивал но, похоже, меня тоже что-то беспокоило. Какое-то смутное предчувствие, внутренний дискомфорт или как оно там называется, но еще в кафе я испытывал непонятное давление в области сердца. Сейчас, несмотря на смену обстановки, что-то по-прежнему тревожило, скребя в районе сердца.

– Это тот, что сидел к нам спиной? – Миша зашептал, чуть не в самое ухо.

Я немного отодвинулся.

– Знаешь, что самое глупое?

– Что? – Миша удивленно смотрел на меня.

– А то, что стоим здесь, как два тополя на Плющихе и рассуждаем, мент он или не мент. Может, пойдем уже? – У меня иногда получается сложить предложение так, что оно мгновенно действует, причем не только на Микки. На маму, например, или соседа Аркашу. Скажу что-нибудь коротко, и мама перестает донимать разговорами о том, что надо было сначала диплом получить, а сосед какое-то время не клянчит «на опохмелочку». И я иду, играю на гитаре, отрываюсь по полной, потому что мне это нравится, а вечером или ночью, или утром прихожу домой, и меня не встречает в подъезде трагичный взгляд Аркаши, а в квартире укоризненный мамин…

Через несколько минут мы уже шагали по Оболенскому переулку в сторону Усачевского рынка. Сам рынок был не нужен, просто рядом с ним стояло высокое здание, в котором было общежитие. Там жил знакомый индус Рамдив, который всегда был не прочь побаловаться травкой, и у него частенько было что-то новенькое. В смысле музыки. К тому же хотелось пообщаться и с другими людьми, а не только с занудой Микки, от которого я уже начал уставать. Впрочем, я от многих людей уставал. Кажется, это называется мизантроп?

Тарас

…Он всегда был нелюдимым типом. Еще в школе, когда большинство сверстников с трудом досиживали до переменки, чтобы по звонку с криком вынестись в широкие школьные коридоры, Тарас с удивлением смотрел на дикие выходки однокашников, с ранних пор выделяясь недетским выражением лица. Но если тогда серьезность на лице мальчика воспринималась взрослыми вполне благожелательно, а многих попросту умиляла, то в 48 этот же сосредоточенный взгляд, чуть сдвинутые брови и жесткая складка тонких губ вызывали у прохожих недоумение. Он замечал, как менялось выражение на лицах прохожих, и знал причину…

Тарас редко улыбался. Если это все же происходило, то можно было бы с уверенностью назвать два обстоятельства, при которых его рот кривился в неумелой улыбке. Во-первых, он обязательно был один, а во-вторых, по телевизору показывали Чаплина, единственного актера, игра которого доставляла ему удовольствие. И не последнюю роль играло то, что большинство фильмов с участием одного из пионеров кино были немыми. Тарас не любил болтовни. Всего три года, проведенные в одном из самых засекреченных отделов КГБ приучили его молчать даже, когда очень хотелось что-то сказать. Он привык работать один и, поощряя за очередное выполненное задание, начальство не препятствовало. Нравится одиночество? Да ради бога, лишь бы работу свою делал.

Доев что-то несъедобное в убогом кафе, Тарас запил остывший чай и, не делая резких движений, достал из кармана пачку сигарет. Вынув сигарету, он стал разминать ее между пальцами. Со стороны могло показаться, что он весь поглощен этим увлекательным заданием, но всякий, кто сказал бы, что он, в нарушении закона сейчас закурит, ошибся бы. Тарас не курил уже второй год. Сразу после посещения врача, предупредившего, что каждая следующая сигарета это еще одна ступенька в могилу. Причем, из последних. И он бросил. Сразу, бесповоротно, найдя успокоение в том, что в день распушал пачку дорогих сигарет, осторожно вдыхая резкий запах табака. Это стало своего рода ритуалом, который он выполнял каждый день, чувствуя удовлетворение почти, как от выкуренной сигареты.

Он сидел и, вертя в руках полурассыпавшуюся сигарету, снова и снова обдумывал предстоящую операцию. Все было подготовлено. Смазанное и готовое к использованию оружие, лежало в укромном месте на чердаке одного из близлежащих домов, украденный автомобиль с фальшивыми номерными знаками, стоял на Малой Пироговке, не привлекая ничьих взглядов – «Жигулей» в Москве было все еще много, а главное, они мало интересовали инспекторов. Времени оставалось около часа, можно было и не торопиться, если б не эти два наркомана, что сидели у него за спиной, сверля ее накуренными глазами.

Тарас мог и не оборачиваться, он всегда знал, когда на него смотрят или говорят о нем. Эта особенность выработалась очень давно, еще в те годы, когда он 18-летним юношей пришел служить в разваливавшуюся организацию под аббревиатурой КГБ. Это был 88-ой, переломный год перестройки, когда многие уже не верили, что жизнь может стать лучше. Брожение в умах, еще не оформившееся, но уже заметное, словно зараза распространялось по республикам СССР, заставляя неокрепшие умы совершать поступки, последствий которых многие из них не пережили. Горело в Литве, Карабахе, начинало гореть в Грузии, Таджикистане и других некогда братских республиках. Появлялись организованные, вооруженные шайки недавних зэков и раскачанных юнцов, с каждым днем становившиеся все наглее и увереннее, диктовавшие свои «рыночные» условия многочисленным кооператорам, и даже непосвященному было понятно, что и на самом верху не все в порядке. Раскол, отступничество, странная, лихорадочная смена противоречащих друг другу указов наводили на грустные мысли, которые Тарас старательно отметал, веря старшим товарищам, что все перемелется и вернется в свою колею. В их отделе, специализировавшемся на слежке за подозреваемыми в разных грехах, объединяющей формулой которых была измена Родине тоже творилось черт-те что, и Тарасу приходилось быть очень осторожным в разговорах с коллегами, тем более с начальством. Он слышал, замечал, а порой точно знал, что плетутся интриги в их секретной службе и понимал, что подобное развитие событий не во благо государству, но изменить ничего не мог. Желание быть приобщенным к секретам, недоступных простому смертному, пересиливало отвращение к крысиным разговорам, но долго так продолжаться не могло. Возможно, он тогда и ушел бы на вольные хлеба, но один случай изменил всю его жизнь. Случай, о котором Тарас не любил вспоминать никогда…

Он услышал сдавленный шепот и почти различил несколько слов, сказанных одним из наркоманов. Что-то вроде, «мент – не мент». Тарас усмехнулся про себя. Надо же, мент! Никакой он не мент, хотя если вдуматься…. Но вдумываться не хотелось. Он не похож на мента, а парни просто на измене, вот и видят в каждом незнакомце свой любимый кошмар.

Тарас дождался, пока они выйдут из кафе и, посидев для порядка, еще пару минут, поднялся из-за стола и направился к выходу. Девушка-барменша, с трудом сдерживая зевоту, едва скользнула по нему сонным взглядом и отвернулась.

Парней на улице уже не было и Тарас, по старой привычке быстро оглядевшись по сторонам, неторопливым шагом двинулся в сторону Оболенского переулка. Он шел, разглядывая дома, окна, редких прохожих, припаркованные автомобили и автомобили проезжающие, обращая внимание на все, стараясь при этом самому не привлекать ничьих взглядов. И ему это удавалось. В самом деле, серая худощавая фигура в поношенной одежде, неторопливо бредущая куда-то – кого она могла заинтересовать? Разве что настоящих ментов, но для них имелся документ, при виде которого любой полицейский постарался бы изобразить на суровом по службе лице хотя бы подобие улыбки.

Оболенский был пуст, словно находился не в центре столицы, а где-то в захолустье, и лишь две маленькие фигурки виднелись почти в самом его конце. Тарас шел по четной стороне переулка, ничем не выдавая внутреннего напряжения, которое появлялось перед исполнением любого дела, исчезая ровно за секунду до начала. Он уже давно перестал обращать на это внимание, раз и навсегда решив для себя, что мандраж перед делом является не предчувствием беды, а всего лишь приливом норадреналина в крови. Хотя он не мог не заметить, что сегодня прилив начался несколько раньше обычного. Раньше в прямом смысле слова, так как дрожь в членах появилась с самого утра, чего за ним никогда не водилось. Это было неприятный факт, но откладывать операцию он не собирался, да и не имел права – был приказ, которые он никогда не обсуждал. Мало ли почему так тряслись руки утром, когда выпив традиционную чашку чая, он долго и обстоятельно мыл ее под струей холодной воды? В конце концов, он уже давно не мальчик, и вообще, все когда-то происходит с человеком в первый раз…

Отчего-то снова на память пришел 1988 год и его первое дело. Сафаров Олег Михайлович, подозревался в связях с иностранными разведками. Тарас был одним из «топтунов» и «вел» немолодого мужчину, когда тот выходил из дома на Покровке. В обязанности входила только слежка и никаких действий. Тарас старательно ходил за странным человеком, по двести раз на дню завязывая шнурки на ботинках, столько же раз разглядывая себя в отражении витрин продуктовых магазинов, изображая то пьяного, то сильно торопящегося, то ждущего кого-то. Иногда приходилось покупать цветы, чтобы выбросить их за ближайшим поворотом, надевать кепку, снимать куртку. Тарас очень старался быть незаметным, действовал строго по науке и инструкциям.

Так продолжалось несколько дней, пока однажды не завернув за угол дома, он едва не столкнулся со своим подопечным, который явно ждал его. Это стало ясно сразу, как только Тарас взглянул ему в глаза, что было строжайше запрещено инструкцией.

– И долго вы будете за мной ходить, молодой человек? – У Сафарова был чуть хриплый голос, но ни в нем, ни в самой фразе не чувствовалось угрозы.

Тарас смутился. В инструкции не было предусмотрено, что отвечать на такие вопросы «подшефных». Такое развитие событий просто не предполагалось и молодому человеку, провалившему свое первое задание, стало страшно. Чего он испугался больше? Наказания, которое неизбежно последовало бы после его рапорта о случившемся или того, что Сафаров, изменник Родины, раскусил его и теперь уйдет от справедливого возмездия – тогда он этого не понял, да, это, в общем-то, было неважно. Страх, на бесконечно долгое мгновение лишивший его способности рассуждать, вот что заставило Тараса выбросить вперед руку.

Кулак врезался в лицо пожилого человека, сбивая его с ног. Тарас огляделся и, не заметив никого, нагнулся к лежавшему. С открытыми глазами Сафаров лежал на спине, не подавая никаких признаков жизни, а из-под головы тонким ручейком, медленно вытекала темно-красная жидкость.

Страх сменила паника. Нужно было что-то предпринять, но в голове стучалась одинокая мысль, заглушая своей истеричностью все остальное: «Убил! Убил! Убил!» Тарас выпрямился и еще раз посмотрел по сторонам. В дальнем конце двора стояли мусорные баки, и его облило ледяным страхом. В баках возился человек, не то, выбрасывая что-то не то, ковыряясь в отходах, что было еще редким, по тем временам, зрелищем. Чувствуя, как по лбу заструился пот, Тарас быстрым шагом направился к бакам.

Одетый в грязное тряпье мужчина не обращал никакого внимания на приближающегося Тараса, целиком поглощенный своим занятием, заметив его лишь, когда Тарас приблизился к нему вплотную.

– Ай! Что?! – Мужчина оказался стариком с характерным для всех алкоголиков одутловатым лицом. Он испуганно смотрел на Тараса, не выпуская из рук добычи – обглоданный куриный скелет, с жалкими остатками мяса на тонких костях.

– Брось! – Жестко приказал Тарас, и старик с заметным сожалением выпустил из рук свой завтрак. Или обед. Или все вместе.

Что-то шевельнулось на дне бака. Тараса передернуло – он с детства ненавидел крыс.

– Пойдешь со мной, – он смотрел на старика, лихорадочно пытаясь понять, правильно ли поступает, доверяя свою карьеру и саму жизнь этому бродяге.

– А что?! – Старик немного пришел в себя, – Я ничего не сделал!

– Мужчину, пробегавшего здесь, видел? – Тарас старался смотреть на старика жестко и властно и похоже, что тот действительно его боялся. Или опасался.

– Какого мужчину?

– Кожаная куртка, темные волосы, среднего роста, – под такое описание подходило едва ли не четверть страны, но Тарас желал только одного, чтобы старик сказал, что видел. Остальное он придумает сам. Однако старик не поддержал.

– Не-а, никого не видел.

– Как не-а?! Он же только что мимо тебя пробежал! – Не срасталось, и это было плохо, – Слушай сюда, старик! Только что убили важного человека, и поскольку ты единственный свидетель происшествия отказываешься помочь органам, я имею право задержать тебя как соучастника, – подкрепляя слова действием, Тарас вплотную приблизился к нему и, превозмогая отвращение, крепко схватил того за руку. От старика плохо пахло и молодому «топтуну» хотелось зажать нос рукой, чтобы не слышать исходящего от него острого запаха.

– А-аа!! – Старик заголосил, пытаясь вырвать сухую руку из крепкой, полной здоровья и сил руки Тараса.

– Та-ак, сопротивление, значит, оказываем?! – Тарас с силой закрутил руку старика за спину. Что-то явственно хрустнуло, и старик снова вскрикнул. В этот раз от боли.

– Тебя расстреляют, если ты мне сейчас все не расскажешь, гнида! – Прошипел ему на ухо Тарас, – Ты понял?!

– Скажу, все скажу!! – Старик пытался выдернуть руку, но куда ему.

– Говори! – Владевшее Тарасом последнюю пару минут отчаяние чуть отступило.

– Что?! Что говорить-то?! – Старик уже не сопротивлялся, готовый признать что угодно.

– Мужчина, в кожаной куртке, темные волосы…, ну!

– Видел…, видел! Туда он… побежал! – Старик неопределенно махнул рукой куда-то в сторону, и Тарас чуть ослабил захват.

– Куда?!

– Туда, туда! – Старик указывал рукой на конец двора, который заканчивался аркой, в которую вошел сначала Сафаров, а затем и сам Тарас.

– Неправильно, – Тарас снова крутанул сухую кисть.

– Ой, больно! Не туда…, вспомнил! В другую сторону! – Теперь он показывал на противоположный выход со двора. Там был выход в переулок, названия которого Тарас не помнил.

– Когда? – Нужно было заставить старика поверить в собственную ложь, чтобы потом легче было бы оправдаться перед грозным начальством.

– Когда?! – Эхом повторил старик не только сам вопрос, но и интонации в голосе Тараса.

– Это я у тебя спрашиваю! – Заорал Тарас. Нервы были на пределе. В любую минуту кто-нибудь мог войти в арку и увидеть лежавшего без сознания человека.

– Да, вот только! – Старик на время даже забыл о боли и, наверное, в душе молился только о том, чтобы его отпустили. Что совершенно не входило в планы Тараса.

– Сейчас пойдешь со мной и повторишь все слово в слово. Начнешь вилять, сам пойдешь за убийство. Ясно?!

Старик затрясся, причем весьма натурально.

– Да…, сынок…, но я-то при чем?! Я ж ничего… не сделал!

– Вот и расскажешь, что видел и не делал, – угрожающе ответил Тарас и, отпустив руку, толкнул старика в спину, – давай, шевели копытами!

Несчастный, обиженный богом, людьми, правительством, судьбой, да и мало ли кем еще старик уныло поплелся в сторону неподвижно лежавшего Сафарова. Тарас шел сзади, настороженно поглядывая по сторонам и не отпуская старика от себя дальше, чем на шаг.

Когда они подошли к убитому, Тарас убедился, что Сафаров лежит в той же позе, только крови вокруг головы стало больше. Он опустился на корточки и, проверив пульс, с облегчением отметил про себя, что пульса нет. Тогда, в далеких восьмидесятых, даже у оперативников «наружки» не было такой привычной сегодня вещи, как мобильный телефон и Тарас «топтал» подозреваемого один, сменяя и сменяясь в оговоренных местах, поскольку рация в руках могла спугнуть объект. И теперь приходилось ждать, пока кто-нибудь из местных не войдет в арку, чтобы попросить того о помощи органам, которая заключалась в одном телефонном звонке.