Читать книгу Реконструкция парадигм - Георгий Беклемишев - Страница 1

– Господа, мы собрались здесь по одной причине: кто-то из нас убил время… – фраза, обрушившая на нас всю тяжесть ответственности, заставившая всё же принять данный факт, не являлась ни началом всего, ни концом…

Нам необходимы парадигмы, особенно таким, как я – учёным умам. Они являются почвой под нашими ногами, кислородом в наших лёгких и маяком, которого мы держимся и к которому идём. Эти концепции и шаблоны есть важная часть нашей жизни. Меняются они крайне редко, и то тогда, когда происходит научная революция, способствующая смене установленных и господствующих ранее парадигм. Наиболее ярким примером этого является, к примеру, переход к ньютоновской динамике.

Наш случай же, к сожалению, крайне сильно отличается от всего, с чем сталкивалось человечество.

Время… Столько всего в этом одном простом слове, что сложно всё описать. Самое главное: жизнь – это время. Всё живое сковано его рамками, тяжёлой мёртвой хваткой, вцепляющейся в горло тогда, когда ему захочется. Никто не в силах вырваться из этих лап! Никто не в силах даже обмануть его, как бы этот некто ни старался! Под владычеством времени у всего: у каждой букашки, у каждой живой клетки – будет начало, момент, когда оно приходит в мир, и конец, когда оно бесповоротно этот мир покидает. Даже сама вселенная в один момент умрёт, вновь вспышкой вернувшись назад и ознаменовав тем самым новый виток своего существования.

Только вот… это всё не относится к нам. В один момент время умерло, но он прошёл мимо нас, учёных исследовательской станции «Хронос». За собой он унёс почву под нашими ногами – фундаментальные законы, на которых строилось почти всё: взгляды, методы, даже восприятие этого мира. Точнее, того, что от него осталось…

Оно – время – умерло, но не для нашего скудного разума, не представляющего бытия без оков на шеи, без тяжёлой руки на плечах, так и говорящей: «Помни!» И ведь каждый, совершенно любая мелюзга или птенец, внутри себя без какой-либо подсказки и пояснения этих слов понимал – срок его пребывания в этом мире ограничен.

Я постоянно задаюсь одним и тем же вопросом: «Если наш мозг сможет принять факт, то какими же мы станем?»

И вот я стою на зелёной равнине, трава нежно поглаживает мои ноги, покачиваясь от дуновения ветра, а я всё ещё задаюсь этим же вопросом. Иногда даже кажется, что мне известно всё, что только может быть известно, но вместе с тем ощущаю, что знаю ничего в этом бескрайнем океане небытия, снявшего с меня оковы. И вроде бы я должен радоваться, ибо более не скован гранями и моралью былого мира, не дававшего ни возможностей, ни времени на поиски столь желанных ответов мироздания. Но, к сожалению, я понимаю, что всё это уже не имеет значения, ведь именно эти цепи и придавали смысл всему тому движению жизни, в котором я варился с самого своего появления.

Безусловно, как учёный ум, я веду свои исследования. Даже сбившись со счёта, не даю себе права остановиться, как и многие из нас.

За горизонтом горит яркое солнце, иногда пульсирующее, иногда взрывающееся, превращающееся в сверхновую и моментально возвращающееся в свой первозданный вид. Тут нет ни связи, ни какой-либо последовательности в этих бурных всплесках. На этой части планеты почти постоянно день, лишь изредка – хоть я и не могу утверждать о каких-либо интервалах, ибо их более не существует, – становится темно. Мир больше не во власти былых законов мироздания, как и мы…

Хронос находится на орбите прекрасной зелёной планеты, имя которой мы дали Эдем. Удивительно, что жизнь на ней отсутствует, но сейчас, наблюдая за ещё одной волной, становится всё понятно. Трава, недавно гладившая мои ноги, замерла вместе с лёгким дуновением ветра. Чёрные тучи, образовавшиеся вдали, сразу же закрыли солнце, своею тяжестью окрашивая землю в мрачные тона. Вокруг меня залетали тонкие иглы, пронзающие насквозь моё тело и всё на своём пути, начиная от деревьев, заканчивая камнями. Волна закончилась, и передо мной вновь обрисовалась привычная мне картина…

Я уже не удивлён тому, что теле нет ран, как и каких–либо других следов от моих действий и решений. Время умерло, а с ним и само понятие смерти. Зачастую кажется, что мы просто призраки, не осознавшие своей смерти и находящиеся в каком-то чистилище, но… понимающие лживость наших надежд…

Если уж говорить откровенно, то оказался я на планете не самым тривиальным способом, а если конкретно – вышел в открытый космос и просто свалился. Страшно осознавать, чувствовать и ощущать падение с орбиты на землю. Ещё страшнее видеть, как она становится ближе к глазам, а затем перед тобой лишь тьма. Правда, при этом спокойно встаёшь и как ни в чём не бывало отряхиваешься от пыли, меланхолично смотря на образовавшуюся от тебя впадину.

И вот я стою на зелёной равнине… Не знаю откуда, но точно чувствую внутри себя скользкую мысль о том, что именно тут меня и заберут назад на Хронос. И, безусловно, об этом свидетельствует зажёгшийся в небе след, оставляемый входящим в атмосферу шаттлом. Маленькая точка превратилась в линию, становясь всё больше и больше, пока в один момент мне не удалось рассмотреть корабль более пристально. Возможно, память стала меня подводить, но некоторые детали мне кажутся незнакомыми и новыми. К примеру, я совсем не помню, чтобы у него были элементы ярко-красной обшивки…

Шаттл медленно спускается к поляне и, снижая свою высоту, двигателями разносит во все стороны маленькие песчинки. Смиренно я наблюдаю за тем, что, как мне думается, вновь окажется под властью волны, и не ошибаюсь. Всё замерло! Каждая песчинка, каждая травинка и веточка замерли, что в воздухе, что на земле, а что прямо перед моими глазами. Открывшийся люк прошёл часть из них насквозь, словно его и не существует, но всё это привычно, всё это обыденно. Для меня уж точно… Вот они, как в замедленной съёмке, начинают медленный путь к прошлому своему месту обитания, словно так оно и должно быть.

Мой первый шаг по трапу сразу же напомнил мне о былом, о том тонком холодке, витавшем на Хроносе в первые дни моей работы. Я быстро тогда свыкся с ним, даже не замечая его присутствия, за исключением моментов одиночества, сковывавшего меня в послерабочее время. К сожалению, он уже не вызывает у меня никаких эмоций. Это я стал таким чёрствым, или же потеря времени лишила меня тех эмоций и чувств, коими я был полон до факта?..

В шлюзовом проёме стоит Баринкович. Слегка полноватый мужчина с залысиной на голове одетый, к моему удивлению, в рабочую робу вместо своего учёного халата. Облокотившись правым плечом на проём, в руке он держит небольшое самодельное устройство, которое при нажатии на кнопку увеличивает число до определённого максимума. Это своего рода самодельный секундомер, созданный им же. Зачем? Он всё ещё не может принять факт, активно его отрицая и всем своим видом показывая, что всё обстоит не так, как мы видим. Он уверен, что его внутренние биологические часы, которыми он так бахвалится, позволяют ему точно следить за тем, чего в этих руинах уже нет – временем. Этот светлый ум всё ещё думает, что он не сбился со счёта, но я почему-то уверен в обратном. Я знаю и понимаю – наше ощущение времени размылось, и мы, потерявшие всякие ориентиры и грани, банально лишились возможности ощущать его. Мы меняемся, безусловно… или же меняюсь лишь я… Всё ещё складывается ощущение, что я владею всеми ответами на вопросы, которые только можно задать, но также у меня словно нет ничего…

– Шальц… – обратился он, судя по всему, ко мне.

Да уж, надо же позабыть своё имя… Только после того, как Баринкович его произнёс, я его и вспомнил. Неужели пребывание на Эдеме так сказалось на мне?.. Или, быть может, я просто более не вижу надобности в именах?.. Чувствую, что должен что-то добавить к его имени при обращении, но как ни пытаюсь вспомнить, не удаётся выцепить в своих закромах ни его должность, ни хоть что-то, что выдавало бы во мне воспитанного и интеллигентного человека.

– Баринкович… Вижу, вы продолжаете считать? – в его глазах те же мысли, что и у меня. Безусловно, он не помнит моего статуса в нашем обществе…

– Уважаемый… Шальц, как вы и сами можете видеть – да, продолжаю. И, предвидя ваши следующие колкие вопросы – нет, не сбился, как в прошлый, стыд-то какой, раз. Мне всё ещё жаль за своё поведение, но нет, я в силах себя контролировать, – Баринкович слишком учтив, слишком… боязно смотрит на меня. – Вы, смею заметить, с нашей прошлой встречи как-то иначе выглядите…

– И как же я выгляжу? – странно слышать такие слова от человека, сменившего свой постоянно белый гардероб на замазанный комбинезон.

– Человечнее, что ли… Вот вы мне говорите спуститься за вами на Эдем, словно уж робот какой безэмоциональный или же гуру просвещённый, да даже, наверное, нечто безликое и всеобъемлющее, и нате вам, совсем другое лицо, черты, да даже жесты! – всё это время он продолжает нажимать на кнопку своего устройства, совсем того не замечая.

– Значит, вы спустились сюда по моей прихоти?

– А по чьей ещё? Неужто забыли, Шальц?

– Честно говоря, Баринкович, совсем уж не помню своей просьбы… – и да, я и вправду не помню этого, и всё же ради интереса можно и узнать одну бесполезную и, безусловно, не точную вещь. – Лучше скажите, Баринкович, сколько по вашим внутренним «часам» прошло с той просьбы?

– Всего-то пол часа! Вот потому я и удивлён столь разным чертам вашим.

Да, это его мерило не имеет смысла, как и сам мой вопрос, и, пожалуй, я делаю это лишь для того, чтобы как-то приободрить его бесполезную трату сил. С моей памятью что-то не то, и я это знаю, но вместе с тем кажется, что всё нормально. Тогда откуда эта просьба, если я не помню такого? Со мной ли он говорил?..

В моих руках есть что–то, чего пока осознать мне не удаётся, но я знаю – нужно возвращаться. Не знаю зачем, но чувствую эту необходимость столь ясно, как вижу Баринковича.

– Ладно, чего стоять-то? Пойдёмте в кабину, доставим вас «домой», – он развернулся и шагнул в темень корабля, я следую за ним.

Устроившись в кабине, Баринкович тянет на себя штурвал, и шаттл устремляется в небо, прижав нас к жёсткой обивке потрёпанных кресел. Нос нашего корабля застилается алым пламенем, растекающимся по всей его обшивке, выкидывая искры во все стороны. Они превращаются в маленькие гранулы, резво скачущие по горячему металлическому покрытию нашего транспорта, часть из них проходит насквозь, пронизывая наши тела. Так не должно быть, но так есть. Бесполезно искать связи и логику в происходящем, и я это понимаю.

Но вот всё успокоилось, и мы кружим в невесомости в сторону Хроноса, отчётливо видимого впереди. Всё же он и вправду огромен и по праву носит звание передовой станции. Находясь на горизонте человеческой цивилизации, за гранью её проживания, целью станции является нахождение новых путей развития. Её целью стоит поиск новых парадигм, что перевернут всё! Даже не знаю, считать ли то успехом, но в итоге так оно и вышло… Мы вынуждены искать новую почву под своими ногами, но найдём ли?..

Наверное, я ещё не до конца лишился чувства прекрасного, ну или же оно у меня достаточно так исказилось, но картина перед моими глазами, без всяких прикрас – великолепна… Бесчисленные мириады цветов, словно полотно из тонкой ткани, покрыли собою всё за пределами нашего шаттла. Бьясь в конвульсиях, то сужаясь, то поглощаясь и растираясь по всему пространству, то пожирая, то порождая и вновь сжигая, сам мир, само его естество, искажаясь, крича, молча и просто показывая своё нутро, будто бы общается сейчас со мной. Это всё настолько завораживает, настолько проникновенно пролезает в моё сознание, что невольно создаётся ощущение о каком-то послании во всём этом.

В первый раз я неистово завопил во всё горло, встретившись с этим явлением, сжавшись в углу и закрыв голову руками. Я, не верующий ни в богов, ни в мистику, как обезумевший, молил… Не важно кого, не важно какою ценою, ибо просьба лишь одна – спасение. Мне стыдно за это, но это часть меня, и даже я, человек науки, в тяжкие моменты поддаюсь слабости этой.

Мои мысли прервал Баринкович.

– Шальц, с вами всё нормально? – его лицо кажется мне каким-то… слишком эмоциональным? Нахмуренные брови вызывают во мне какой-то диссонанс или внутреннее противоречие.

– Разве в нашем положении может быть хоть что-то «нормальное»? – и ведь вправду… Могу ли я ещё удивляться хоть к чему-то? Но у меня проскользнула мысль: «Неужели он не видит?..», – Баринкович… Что вы видите?..

– Странные вопросы задаёте, Шальц, – он отвернулся к лобовому стеклу, и, смотря в его глаза, я, без сомнения, уверен – нет! – Конечно же Хронос да чёртов космос. Будто тут что-то может поменяться! Мы с вами, Шальц, заперты в этой чёртовой клетке, накрытой чёрной тряпкой, гадающие, пожар ли за нею или же свежий воздух. Фольт улетел в попытках установить связь за нашей областью, но от него ни слуху ни духу. Жив ли он? Безусловно! А если и умер, то я ему сильно, даже чертовски завидую.

– Фольт улетел?.. – вот уж новости-то… И это произошло, пока я находился на планете?.. – На чём он улетел?

– На своих двоих! – Баринкович усмехнулся, но с какой-то грустью. – Сказал, что, мол, раз уж мы бессмертны, то ему и кислород с водой и едой не нужны, а значит, он может хоть голым рвануть в открытый космос в сторону ближайшего пограничного поста. Он, собственно, так и сделал, прихватив с собой пару огнетушителей, чтобы корректировать свой полёт. Иногда, честно говоря, я и сам думаю сотворить подобное безумство. Всяко интереснее, нежели биться об прутья в темноте…

– А остальные как? – и именно после этих слов я вспомнил её… Вспомнил эту милую тёплую улыбку на морщинистом лице, мягкий голос, согревающий изнутри и обязательно подбадривающий тебя, способный выслушать и дать совет. Она напоминает мне мою мать. – Как там… Марта?

– Знаешь, всё и не расскажешь… Мне кажется, что выступление Хиггсона поставило жирную точку, разделив наши пути. Когда всё встало в каком-то смысле на свои места, каждый из нас может и неосознанно, а может и осознанно, но выбрал свою дорогу. Фольт, не знаю, с катушек ли он слетел от всего этого или же и вправду решил, что так куда проще, решил установить связь с хоть кем-нибудь. Я же решил во что бы то ни стало найти решение нашей проблемы, ибо верю, что время всё же живо и всё можно вернуть на круги своя. Хиггсон… Сложно припомнить нашу последнюю с ним встречу. Он всех избегает. Кэтрин ушла в запой, благодаря постоянно возобновляющемуся «топливу». И это не поддаётся логике – пойло вновь и вновь появляется в её бутылке! Марта же… просто странно себя ведёт, почти постоянно молчит и смотрит в иллюминатор, будто видит там что-то окромя холодного и молчаливого космоса с такой же планеткой, вокруг которой мы крутимся, – мне страшно прервать его монолог, хоть я и сам задал ему вопрос, но вот он замолк, задумавшись над чем-то… Ему тяжело, и мне это видно, но при этом мне… Всё равно?

– А остальные? – не уверен, но если покопаться в моей разбитой памяти, то всплывают другие люди, такие же, как и мы, учёные.

– Честно говоря, я затрудняюсь ответить на этот вопрос. Пути разошлись, и мы, как тараканы, испугавшиеся неожиданно включившегося света, разбежались кто куда. Некоторых уже даже и не помню, к превеликому стыду…

Наш шаттл уже приближается к Хроносу, к стыковочному шлюзу, вытянувшемуся после нажатия Баринковичем кнопок. Неужели я вернулся «домой»? Вспомнить бы ещё, почему я из него ушёл…

Пристыковались… Есть некое волнение внутри меня, словно что-то схватило всё нутро и, сжав его, мешает сделать даже малейшее движение. Краем глаза я вижу, как Баринкович смотрит на меня, но не решается сделать хоть что-то… Он просто ушёл… Пожалуй, даже спасибо ему за это.

Теперь, оставшись на едине, я задумываюсь над тем, что же мне делать дальше. Искать? Но что? Наверное, в наших условиях я не ограничен в выборе, ибо найду в итоге всё. Тогда есть ли смысл волноваться из-за этого? Я хочу найти Марту… Да, с этого и стоит начать!

Расстегнув ремень, я наконец-то выхожу из холодного шаттла, но меня встречает ещё более пустое место… Помню, как тут бурлила жизнь до всего. Звуки наполняли это место, отражаясь от всех поверхностей, они достигали в любом месте, и если тогда меня это раздражало, то теперь этого столь сильно не хватает. Каждый мой шаг теперь лишь разносится эхом, и лишь изредка доносятся какие-то приглушённые шаги. Неужели они прячутся?.. Неужели… от меня?

Воздух тут, конечно, не такой, как на Эдеме. В нём есть какая-то тяжесть и… наверное, как бы парадоксально не звучало, пустота. И вот вновь я донимаю себя странными и глупыми вопросами, но что поделать, такая уж у людей натура – беспокоиться по всякой ерунде, загоняя себя в какие-то психологические ловушки, из которых им самим уже не выбраться без чужой помощи. Существуем ли мы всё ещё? Помню, мы даже выдвигали теорию о том, что, быть может, это всё остаточная «матрица», так сказать. Если брать её за основу, то мы лишь эхо после хлопка, всего лишь силуэты живых, оставляемые солнцем на земле. Если бы это было так, то… Насколько я являюсь мною?.. Без сомнения, я уже не тот, но… осталось ли что-то от… него?