Читать книгу Судьба олигарха - Георгий Юров - Страница 1

Книга основана на реальных событиях, про изошедших с автором и его больным воображением

Часть

I

Зал, в котором занимался Пашка Ушаков, был последним оплотом умирающей ДЮСШ, некогда кузницы спортивных талантов Левого берега. Тренера оставляли ее – кто спился, кто умер, кто нашел другую работу – и место спортивных секций заняли офисы коммерческих фирм, автошкола и приемная депутата одной из оппозиционных партий. Только «Стимул», зал силового тренинга по-прежнему работал, путая карты положившим глаз на помещение школы бизнесменам. Пока он оставался на балансе ГОРОНО, ДЮСШ нельзя было закрыть, перепрофилировав после косметического ремонта в торгово-развлекательный комплекс или попросту снести, к чертовой матери сдвинув бульдозером, поставив на добром пол гектаре дорогой Киевской землицы свечу этажей в пятьдесят.

Движущей силой «Стимула» его сердцем, его гуру, сенсеем и Генеральным секретарем был один человек – Раевский Артем Яковлевич. Или Тренер, как значилось на подаренных ему к юбилею номерах бежевой «Победы», доставшейся от отца.

Вверенный Тренеру зал нуждался во всем: в ремонте стен, со словно мясо от кости отставшей штукатуркой, пола, проваливающегося под весом снарядов, в новых тренажерах, скамьях, штангах, гантелях, в более просторном помещении, с не протекающей во время дождя крышей, в вытяжке над туалетом. Зал нуждался, как нищий на паперти, в алюминиевую кружку которого прохожие неохотно бросали мелочь. Он угасал, без надежды на воскресенье, поражая впервые попавших сюда своим видом, но все еще существовал, удивляя своей живучестью.

Для окрестной молодежи «Стимул» был больше, чем «качалка», став шансом вырваться с рабочей окраины, шагнуть из неблагополучного пригорода на обложки спортивных журналов и экраны телевизоров. Пока это смог сделать только один, выиграв чемпионат Украины в силовом троеборье. Теперь в зале он не появлялся, да и в стране бывал редко, проводя время то во Франции, где участвовал в «Играх Патриотов», то в России, где снимался в эпизодических ролях десятка сериалов, то колесил по миру с командой стронгменов, помогая раскладывать по местам тяжеленые отягощения, вроде шаров Атласа. Начальный период Чемпион стер из памяти, сейчас уже стесняясь простоты своего первого зала, его обшарпанных стен и ржавых грифов штанг.

Старый зал-труженик казался таким же бесперспективным, как и посещавшие его люди, но в нем жил неукротимый дух бойца. Он был зол и голоден, он ненавидел своих элитных собратьев, в блеске зеркал, огромных тонированных окон и тренажеров. Их разгуливающих, попивая энергетические коктейли, хозяйским шагом тренеров, дающих дорогостоящие советы своим клиентам. Да и посетителей этих, превративших место убийственного «кача» в развлекательные клубы, он тоже не любил. Сюда ходили, чтобы засветиться, подчеркнуть статус, попасть на глаза нужным людям, обзавестись полезными знакомствами, найти состоятельного любовника или любовницу, а то и того, и другого.

С тренирующимися в нем парнями зал ДЮСШ был одной крови, и заряжал своих побратимов решимостью и злостью, став для них стимулом в преодолении препятствий и вере в себя.

Зал работал по будням с шестнадцати до двадцати двух, Пашка приходил к открытию, в это время было не так много желающих, как позже, когда с окрестного рынка начинал стягиваться торговый люд. Осенью и зимой тут было не протолкнуться, весной количество желающих уменьшалось в разы, а летом вообще ходили единицы.

Поражающих объемом мышц накачать здесь было нельзя, сама идея силового тренинга этого не допускала. Гей-культуру бодибилдинга и шоу стронгменов «Стимул» презирал, хотя к последним относился с уважением. Когда спортсмен приседает с огромным весом, жмет с груди в два раза больше себя и способен выпрямиться, оторвав от пола несколько центнеров, то сразу видно – это сильный человек! А раздутые уколами бицепсы еще ни о чем не говорят.

В зале витал дух силы, и олимпийский слоган можно было бы заменить одним, возведенным в куб девизом: Сильнее! Сильнее!! Сильнее!!!

Паша занимался в ДЮСШ уже лет пятнадцать. Сначала в находящемся в другом конце здания зале бокса, но секция переехала в новое помещение, большое и светлое, выделенное меценатом под развитие детского спорта. А оставшийся в старом зале тренер, такой же древний, как и сама школа, умер несколько лет назад. Желающих работать на голом энтузиазме не нашлось, секцию закрыли, и Пашка, прихватив на память боксерский мешок, ушел в «качки», повесив снаряд в центре зала.

Он был человеком средних способностей, среднего роста и даже возраст его находился посередине между юностью и старостью. Был коренаст, его крестьянская кость впечатляла своей мощью, коротко стрижен и близорук. Больше, пожалуй, о его внешнем виде сказать нечего, разве, что ступни Пашкиных ног удивляли своим громадным размером.

Жил он один в малогабаритной однокомнатной квартире в середине района в равной степени удаленного, как от центра, так и от окраины. Семьи у него не было, но Павел хранил в документах, как самый ценный свой клад две фотографии: цветную – на которой совсем еще юный Пашка, одетый в яркую футболку и светлые джинсы, держал на руках такую же юную девушку, прижимающую рукой край светлого платья, а на заднем плане было вырванное из времени лето, светило солнце, плескалось море и лежал, устланный телами отдыхающих пляж; и черно-белую – этой же девушки, но еще подростка. Все остальное Пашка держал в себе, никому ни о чем не рассказывал, да и вспоминал неохотно.

Он снова остался без работы, живя на отложенные деньги, что с ростом инфляции не просто убывали, а таяли, словно снег по весне. Скандальным Паша не был, хотя и мог заехать обидчику по роже, но старался этого не делать, убедившись на своем опыте, что конфликт легче предотвратить, чем потом замять. До этого он работал вначале охранником в кафе, но через полгода его дежурств охрану сняли, заменив тревожной кнопкой. Потом еще столько же сторожил склад цветного металла, пересчитывая каждое утро две сотни огромных катушек с алюминиевой жилой. Но не вовремя разразившийся кризис заставил владельца свернуть коммерцию. Катушечная эпопея закончилась в середине осени, а в начало зимы Пашка вошел, занимаясь лишь тем, что ходил в зал да смотрел телевизор.

С Тренером у него сложились дружеские отношения. Прошлым летом Артему исполнилось сорок пять. У него были две взрослых дочери, недавно выданных замуж, две собаки бойцовской породы, живших вместе с ним в двух комнатах его квартиры на Воскресенке, две машины, уже упомянутая «Победа» семьдесят второго года выпуска и «Запорожец» и жена Юлия Андреевна, с которой Тренер прожил пусть бедно, но вполне счастливо двадцать пять лет своей жизни. За не надобностью, Артем хотел подарить «Запор» Пашке, но тот отказался.

– Чего? – удивился Тренер. – Будешь ездить. Не иномарка, зато не пешком и бензин с маслом почти не жрет. Не то, что моя, – вздохнул он, – каждый день масло доливаю.

– Не мое это, Тренер! Есть люди прирожденные водилы – их на что хочешь посади, они поедут, а есть такие, как я, пешеходы. Где-то по сельской местности, по пустой дороге еще, куда ни шло, но в Киеве – упаси Господь! Ты бы мне лучше с работой помог, в охрану, полтора месяца дома сижу. Нет у тебя знакомых? – c надеждой спросил Паша.

– Не знаю, – задумался Артем, – если б у тебя еще права были. Может Максу позвонить, Бешеному. Ты же Максима знаешь?

– Здоровый такой, лысый, на эсесовца похож? Знаю. Только телефона у меня его нет. А почему Бешеный?

– Звучит: Макс Бешеный, сам придумал, – улыбнулся выдумке Тренер, заходя в кабинет. Маленькую комнату с умывальником, несгораемым сейфом и некогда лакированным столом с одной стороны, холодильником, вешалкой и больничной кушеткой с другой. Над лежаком, как пережиток эпохи застоя чудом сохранившийся в этом оазисе советских лет, висел портрет Брежнева, а под ним, почти во всю стену, бело-голубой флаг Израиля. У окна, между столом и кушеткой, стоял такой же обшарпанный, как и само помещение, стул, на котором восседал сейчас Артем, звоня по недавно подаренной ему мобилке.

***

Бывший штангист, он был одного роста с Пашей, его походка поражала идеальной осанкой, а фигура – мощью. Тренер был помешан на железе, он жал, тянул, приседал с гигантским весом и без этого своей жизни не представлял.

– Я, наверное, так и сдохну под штангой. Все уже болит, голова ни черта не соображает, ночами спать не могу, а я все равно занимаюсь, – жаловался он Паше.

Дожив почти до полтинника Артем, не растратил юношеского задора, оптимизма и какой-то детской наивности, заряжая своей энергией окружающих. Казалось, он продолжает жить в конце семидесятых тем романтиком, что собирался ехать на Кубу, защищать друга советских людей Фиделя, а потом строить БАМ.

Его предки по отцовской линии были военными и спортсменами. Из школьной программы Пашка помнил о Бородинском сражении про Багратионовы флеши, на которых стояла батарея Раевского. Вот этот легендарный Раевский, в будущем участник восстания Декабристов, был прадедом Тренера.

Дед его, знаменитый легкоатлет, неоднократный рекордсмен и чемпион Союза, добровольцем ушел на фронт, несмотря на категорическую бронь. Вопрос о военной специальности для него не стоял – окончив ускоренные артиллерийские курсы, дед Артема, участвовал в самых кровопролитных битвах Второй мировой, под Сталинградом, на Орловско-Курской дуге, освобождал Харьков, где жил до войны.

Герой Советского Союза, кавалер боевых орденов Иван Раевский погиб под первой столицей Советской Украины и был похоронен у стадиона общества «Динамо», честь которого защищал в спортивных баталиях.

– Отец моего деда Леонтий Дмитриевич, а вот его отец, Дмитрий, забыл уже отчество, он идет от того Раевского, от Декабриста, – просвещал в хитросплетениях своего генеалогического древа Артем.

– Получается, ты потомственный дворянин? – с уважением посмотрел на него Паша. Ничем подобным похвастаться он не мог: по отцу его предки были раскольники, по матери – крепостные крестьяне.

– Какой я дворянин! – печально отмахнулся Тренер. – Дворняга, а не дворянин, пятнадцать лет уже живу в этом склепе погребенным заживо.

– Слушай, Артем, у вас в семье какие-то предания остались о войне, о восстании? Может памятные вещи – золотой медальон с локоном волос героического предка или ядро с Бородинского поля?

– Не выдумывай, это же все запрещено было при Советской власти, сама память подвергалась преследованию. Да и восстания-то никакого не было. Это в школьных учебниках писали: Декабристы разбудили Герцена, боролись за народ, за свободу и всеобщее равенство. На самом деле был еврейский путч обращенных в православие дворян-разночинцев против антисемитской политики царя Александра. Тогда же в моде были масонские ложи, тайные общества всякие. Кто в них только не участвовал! Состоятельные люди играли в шпионов, плели заговоры, вот и доигрались – вышли на Сенатскую площадь, построились в каре, их там ядрами и закидали.

– Что-то я такого не слышал, – с сомнением посмотрел на Тренера Паша.

– Ну, ты же хотел семейное предание, вот я вытащил тебе скелет из шкафа. Да и от кого бы ты это услышал, от школьного учителя истории, какого-нибудь члена партии? Ты представляешь, как друг друга называли – член партии! – подняв указательный палец вверх, возмущенно произнес Артем. – Я ведь тоже был этим членом, даже парторгом в школе после инфиза, взносы собирал. Раз принес в райком комсомола, второй, а потом вижу: они в ведомость не смотрят, деньги не пересчитывают – забирают и все. Так я оттуда постоянно то пять рублей брал себе, то десять. До того своей партией людям мозги запудрили, что когда Союз развалился, один мой бывший одноклассник не смог этого пережить, взял у отца, генерал-майора, наградной парабеллум и застрелился.

– Спрашивают старого еврея, – вставил Паша, воспользовавшись паузой, – Рабинович, Вы член партии?

– Нет, что Вы, – оскорбленно ответил тот, – я ее мозг!

Вот и ты, Тема, был мозгом.

– А что, мозг это звучит, – согласился Тренер, – а то член, член! Так вот, – возвратился он к прерванной теме, – незримая борьба между сионизмом и антисемитизмом всегда шла и сейчас идет. Они друг без друга не могут: если есть семиты, то тут же появляются национал-социалисты, скинхеды, общество «Память» или движение «Хамаз». Николай Второй, Кровавый, которого Ленин сверг, а потом самого и всю семью его расстрелял, он ведь тоже был ярым антисемитом. Одни еврейские погромы чего стоят, кстати, с санкции властей – полиция их не то, что не предотвращала, а даже не вмешивалась. И Сталина это погубило: пока русских с украинцами «мочил» миллионами, правил страной Советов, а как задумал масштабную еврейскую чистку, так сразу и умер, в еврейский праздник. Что и было предсказано, кстати, – Артем со значением посмотрел на Пашку. Последней фразы тот не понял, но переспрашивать не стал, боясь показать свою невежественность. – Я вот сейчас Тору читаю – очень интересная книга.

– Забиваешь себе голову всякой белибердой, – не одобрил его Павел. – Ты бы лучше Библию прочел.

– В Библии многие вещи вывернуты наизнанку, почти обо всем не правильное представление. Вот ты знаешь, например, что когда Бог Яхве после смерти призовет нас на суд, взвесив весами хорошие и дурные поступки, будут покараны люди, занимавшиеся в субботу, священный день недели млаахой – женской работой? Мужчине в этот день нельзя ни стирать, ни убирать в доме, ни готовить, можно только лежать на диване.

– Жесткие они люди были, эти Ветхозаветные Пророки, – заметил Пашка с уважением , а потом спросил: – И ты что, всему этому веришь?

– Ну, что-то есть, – уклончиво ответил Тренер, глядя на него умными светло-карими глазами.

– Если что-то и есть, то не под землей, не на небе, не в другом измерении, оно – в нас, – подумав, сказал Паша.

Почерпнув мудрости Пятикнижия, Тренер не крыл теперь трехэтажным матом, а изящно и вычурно ругался на древнейшем из сохранившихся языков. Когда нужно было выразить печаль, злость, обиду, недоумение при оплате выросшего в несколько раз дорожного штрафа и коммунального платежа, или получении оставшейся неизменной зарплаты, он произносил только мас-эс-сдом. Слово, возможно сказанное Иешуа Назореянином, называвшим себя сыном Божьим, когда уходил он неся притороченный к спине крест, навсегда оставляя Ершалаим на Лысую гору, Лобное место самозванцев.

По матери родословную Артема представляли тоже достойные люди. Бабушка, в девичестве Шергей Ванда Францевна, пошла по политической линии, отдав коммунистической партии пятьдесят лет. Имя-отчество ее звучало уж очень не по-русски, так появилась Вера Федоровна Голуб, по мужу.

Перед войной она работала в типографии, несла свет социалистической мысли в души замордованных царизмом людей, став первой в республике женщиной-стахановкой, местной Пашей Ангелиной. Отправив семью в Ашхабад, боевая бабка Тренера, тогда тридцатилетняя женщина, осталась в советском подполье оккупированного врагом Киева. Что-то координировала и куда-то направляла, даже помогала Ивану Кудре взрывать Крещатик, но позже об этом предпочла не упоминать.

После войны Вера Федоровна поднимала из руин родной город, вновь типография и должность парторга. Потом почетные проводы на пенсию, присвоенное по совокупности заслуг звание Героя соцтруда и позолоченный печатный станок в миниатюре, на память о трудовых буднях.

Заслуженная пенсионерка Вера Федоровна и ее сестра с мужем поселились на улице Льва Толстого, в доме пять и пять-А. А только появившийся на свет Тема, названный бабкой в честь верного ленинца, несгибаемого большевика товарища Артема, жил с родителями на одноименной площади, в построенном еще до революции доме.

Вначале то была обычная коммуналка и молодая семья ютилась в одной, пусть даже и огромной по тем временам комнате над магазином шляп. В первую волну эмиграции двух живших через стенку сестер – тетю Дору и тетю Феню – неудержимо потянуло на историческую родину, и в освободившуюся жилплощадь (не без помощи бабки) въехал на трехколесном велосипеде пятилетний Артем. То детское воспоминание – бесконечно уходящие вверх стены, огромные окна, из которых падает прямоугольным пятном холодный свет; расчерченная крестом рамы, пустая и оттого вселяющая страх комната со следами трех маленьких колес на покрытом слоем пыли дореволюционном паркете – не стерлось из его памяти, он помнил все так же ясно, словно это было не сорок лет назад, а только вчера.

В восемьдесят седьмом идейная бабка умерла и через полтора года семью Артема, тогда уже молодого учителя физкультуры, расселили – им с женой и детсадовского возраста девочкам-двойне дали двухкомнатную на бульваре Перова, а мать с отцом поехали на улицу Тампере. Представительная комиссия по расселению, пряча глаза за стеклами очков, тыкала пальцем в несуществующие трещины, глубокомысленно глядя друг на друга.

– Жилье в аварийном состоянии, будем вас расселять, пока беды не вышло, – скорбно покачал головой самый главный, держа подмышкой кожаную папку. – Дому восемьдесят лет.

– Ну и что? – удивился Артем. – Он еще сто простоит и не кашлянет.

– Но лучше не рисковать. В войну в двадцать пятый бомба попала, и ваш пострадал – они ведь вплотную построены. Нельзя в нем жить, раз нарушена сейсмическая устойчивость.

Артем не стал спорить с властью, взяв ордер и ключи от квартиры, поехал обживать новое жилье. А старый дом его никуда не делся, стоит себе, целехонек и люди в нем по-прежнему живут, но от старожилов уже никого не осталось.

– Ходишь, Артем Яковлевич, к бабке на могилу? – спросил Тренера Паша.

– По отцу каждый год на Берковцы езжу, а той, что по матери еще при жизни сказал: ноги моей не будет ни на похоронах твоих, ни на могиле. Я ж ее умолял, просил на коленях: Вера Федоровна, пропишите к себе хотя бы меня! А она: Я тебя пропишу, а ты жить сюда переедешь; я больной человек, мне покой нужен – начнется проходной двор, детский плач, возня, крики. Я этого не хочу слышать.

– Дура ты старая! Государство после смерти квартиру твою заберет, ты что, вечно жить собираешься?

Бабка аж позеленела от злости – лицо вытянулось, губы дрожат, и мне так высокомерно отвечает:

– Оно мне жилье дало, оно пускай им и распоряжается. Пусть живут в нем достойные люди.

– Это я, внук родной, не достоин, жить в ее квартире? – возмущенно спросил Пашку Артем. И по истечении двух десятилетий он не простил давно умершей родственнице ту обиду. – Так ни разу на могиле и не был, а с хатой получилось, как я сказал – после смерти государство забрало, все потом в шоке были, и соседи, и родственники. У меня вторая бабушка была что надо, Наталья Ивановна, жаль умерла рано. Та, как и дед, да, как и я, всю жизнь в спорте. Пока жива была, легкоатлетические мемориалы в честь деда каждый год проходили, а как не стало, все и прекратилось. Если хочешь, зайди в Инфиз, они там, на доске почета висят рядышком.

***

– Разговаривал только что с Максом, – произнес Артем, выходя из тренерской, – помочь ничем не может, сам без работы, но, если что, будет иметь тебя ввиду. Сказал, на днях заедет.

Через пару тренировок, а ходил Павел каждый день, Максим появился в ДЮСШ. Он стал еще больше, чем помнил его Пашка по совместным занятиям в секции бокса.

– Ты просто человек-гора, сколько весишь сейчас? – одобрительно спросил он приятеля, пожимая протянутую руку. Макс был одного возраста с ним, на голову выше, так же коротко стрижен, но волосы его были светлыми, кожа бледной, а глаза голубыми.

– Сто шесть, скоро худеть начну, а то пузо уже выросло, а у меня жена молодая, на десять лет моложе. Вот только спортивное питание доем.

– Я бы и сам протеином подкрепился, без подпитки тяжело, да денег нет – опять без работы остался, – грустно улыбнулся Паша.

– Так и я его не покупал, откуда такие деньги, оно стоит сейчас как полкоровы. Я в «мажорском» зале занимаюсь, на Печерске, так один «бизнык» мне отдал ведро «мега массы». Говорит, забирай, а то я чего-то боюсь, это же допинг, вдруг у меня «стоять» не будет.

– Сколько платишь за зал?

– Ни сколько. Почему я должен в своем городе какому-то барыге башлять? Он что, его на свои деньги построил? Тот тренер, Витя-лысый, мне как-то вякнул пару лет назад: когда за тренировки платить начнешь? Говорю ему: а ты кому платишь, мыша? Тот: как кому? – С кем из «братвы» ты работаешь? Пусть эти люди сюда придут, вот с ними я и буду базарить. Он мне: ни с кем, такого в Киеве уже нет нигде. Нет, спрашиваю, а когда ты последний раз кровью умывался? Когда тебе зубы с ноги выбивали? Иди, тренер, лохам упражнения показывай! Так он на следующий день «мусора» на меня натравил, ходят к нему из прокуратуры, модные такие. Начали с ним разговаривать – оказался знакомый, когда-то вместе в одном зале занимались. Так больше Витя меня о деньгах не спрашивает, боится.

Взглянув на потянувшийся в тренерскую народ, Макс сказал Паше, сделав страшные глаза:

– Все на прививку от ящура!

– Куда это они ходят все время? – спросил тот, заинтриговано, глядя на закрытую дверь с оставшейся от былых времен табличкой «Старший тренер».

– Как куда? – удивился Максим Пашкиной наивности. – Артем их химией «заправляет», чтоб сильнее были.

– Тю, блин, то-то я думаю, такие додики, кожа да кости, а результаты выше, чем у меня. А разве это не вредно, от этого же умирают?

– Конечно вредно, но ты Артема видел, похож он на умирающего? А он всю жизнь на курсе, уже лет двадцать, в нем столько химии, что на могилке его, наверное, и цветочки расти не будут. Тут нужно знать, что колоть, свою допустимую дозу – главное не увлечься.

Когда Тренер освободился и вышел в зал, он по-братски обнялся с Максом.

– Нашлась пропажа, ты хоть звони иногда, так, мол, и так, жив, здоров.

– Да что со мной будет! – отмахнулся Максим. – Знаешь, кого Артем мне напоминает? – спросил он Пашку. – Бенни Хилла, вылитый Бенни! Я как вижу его в телевизоре, так Артема Яковлевича вспоминаю. Смотри, какие у него волосики мягкие, как у ребеночка, – все никак не мог успокоиться Макс, – это же признак «голубых кровей», в хорошем смысле! У меня, вон, жесткие и у Пахи тоже, – потрогал он Пашкин ежик, – сразу видно, что мы из плебеев.

– Нашел патриция. Патри-и-иций! – воскликнул Тренер, по своей привычке подняв вверх указательный палец. – С голой жопой.

– Нет, я серьезно, – произнес Макс, и, вдруг, спросил Пашку: – Паха, когда ты себе уже брови повыщипуешь? Ходишь, как Брежнев.

– Это же больно.

– Конечно, больно будет – наотращивал «антенн» таких, что аж в кольца заворачиваются. А ты в курсе, что срощенные брови, это примета вероятного самоубийцы?

– Да брось ты, – недоверчиво произнес Пашка, махнув рукой в сторону тренерской, – вон, у Ильича брови вообще срослись, а умер своей смертью.

– Знаешь, кого я недавно по телеку видел? – спросил Максим Тренера. – Чемпиона нашего! Такой важный, одет хорошо, обо всем так здраво рассуждает. Я аж заслушался – не спортсмен, а какой-то Спиноза, Марк Аврелий!

– Конюшка, – грустно улыбнулся Тренер, вспомнив своего лучшего, давно забывшего его ученика Юру Конюшенко.

– В конце, журналистка спрашивает: скажите, Юрий, а как Вы добились таких феноменальных результатов или Ваша потрясающая форма всего лишь плод гения фармакологической мысли? Так он ей, так возмущенно: – Да Вы что! Ни разу в жизни, все сам, сам, ну, и, конечно, употреблял витамины.

– А что он скажет? У меня тут тоже все сами занимаются. Приходится врать, раз общество не готово еще принять, что современный спорт, выше первого разряда, это уже борьба химических формул. Кого не поймали на допинге – тот и выиграл, – удивленно посмотрел на Макса Тренер. – Только я другое помню, как с четырнадцати лет я Юрку «маслом» заправлял, а сейчас он себе через день куб «Сустанона» колет, чтоб форму поддерживать. Представляешь, какая это лошадиная доза тестостерона? У него же всегда «стоит»: жмет с груди – «стоит», приседает – «стоит», пресс качает – тоже.

– Ну, это хорошо, что «стоит», а женщину-то хочется? – скептически спросил его Макс.

– Послушай, – тихо ответил Тренер с иронией, – под «маслом» хочется всех.

– Это примерно тоже, что эротика и порнография, – произнес с усмешкой Пашка. – Эротика – искусство, но никому не интересна, порнуха – правда жизни, зато запрещена законом.

– А как порнография на иврите? – тут же спросил Тренер. – Сифрут тоела.

После тренировки Максим подвез Пашу на своей «девяносто девятой» к метро.

– Я тоже сейчас без работы. Ты один, тебе легче, а у меня жена с ребенком, да еще и теща, как начнут вдвоем пилить – не знаешь, куда деваться. Муж с женой, а живем порознь, я – у себя, она – у родителей, только на выходные съезжаемся. За два дня так меня достает, что потом пять дней от нее отдыхаю. Говорю ей: найди себе богатого, а она: нет, я тебя люблю! На собеседования, бывало, по два раза в неделю ездил и без толку. Резюме свое в Интернете разместил – я и водитель, я и телохранитель с разрешением на оружие.

– У тебя что, компьютер есть?

– А ты думал, я только по мешкам стучать умею? А у тебя, нет? – переспросил Макс, и Пашка отрицательно покачал головой.

– Ну, ты даешь! Это даже не окно в Европу, целая дверь, и не одна, сто дверей во весь мир! Можно, не выходя из дома общаться с кем хочешь, на другом конце земного шара. А информации, сколько можно новой накачать – любую книгу, любой фильм. Он еще в прокат не вышел, а в Интернете уже есть. Я вон себе столько нацистской тематики понаходил, даже «Mein Kampf» скачал, правда, зря. На «Петровке» свободно продаётся, и проще, и в пять раз дешевле. Зашел как-то на жидовский сайт, скинул свастику и приветствие «Хайль Гитлер!», так жиды за это лишили меня доступа – внесли в черный список пользователей, и я теперь зайти туда не могу, – улыбнулся своей выходке Максим, взглянув на попутчика. – И угрожать стали. Пишут из Германии: я позвоню в Питер, оттуда приедут люди и тебе эту свастику на лбу паяльной лампой нарисуют. Я такой злой был, отвечаю на тот адрес: ты, чудище-юдище, если хочешь со мной разобраться, приезжай сам, но билет бери только в одну сторону, потому что здесь тебя и похоронят.

– И что, больше не пугали? – спросил Пашка, слушая историю бескомпромиссной войны, объявленной Максом мировому сионизму.

– Звонил еще раз какой-то урод со скрытого номера. Спрашивает: А ты не боишься, что евреи тебя на кол посадят, прям возле дома? И адрес мой называет, меня аж затрясло, со мной так нагло уже лет двадцать никто не разговаривал! Это ты, говорю, меня боишься, раз номер спрятал, и правильно делаешь, потому что, если я тебя встречу, то на колу сидеть будешь сам. Хотел у Артема флаг израильский забрать, одеть маску, расстрелять его из пистолета, а потом сжечь под нацистский марш и на сайт их скинуть.

– Тебя же туда не пускают, – напомнил Пашка.

– Паха, отсталая ты личность, их запрет всегда можно обойти, было бы желание.

У метро Максим высадил Пашу и, взяв номер телефона, уехал. От нечего делать Пашка продолжал тренироваться каждый день, Макс появлялся в спортшколе три раза в неделю, а два – ездил в другой зал бить мешок.

Так продолжалось еще с полмесяца, в вяло текущей будничной суете, и Павел с трудом представлял свое будущее, с тоской подсчитывая оставшуюся наличность. Летом можно было найти подработку, пойти подсобником на стройку или грузчиком в магазин, но зимой помощники были не нужны, каждый старался дотянуть до тепла с наименьшими потерями, в смутной надежде, что весной все измениться к лучшему.

Обескровленные кризисом стройки, замерли, разинув рты, вырытых за лето котлованов, с торчащей оттуда, словно гнилые зубы, ржавой арматурой. И стояли зловеще скелеты недостроенных небоскребов, как декорации фантастических фильмов о Третьей мировой. Уже непривычно холодный первый месяц зимы напомнил о себе щиплющим уши морозом и выпавшим, но не растаявшим снегом. Он лежал, как белые погоны на широченных плечах домов, искрясь и переливаясь в блеске тусклого солнца; по ночам тревожно и весело хрустел под ногами, а мороз подгонял запоздалых прохожих, обжигая их легкие ледяным дыханием.

На все это смотрел свысока с лукавой улыбкой Гоголь, в преддверии своего юбилея и были видны во мраке написанные на бигборде слова: «Что Вы знаете про Украинскую ночь? Это ночь удивительная, совершенно особенная ночь».

И верилось даже теперь (а может не даже, а как раз?), и в это, и во многое другое рассказанное им. Ведь нужно же во что-то верить.

Так заканчивался, медленно испуская дух, как сбитая машиной дворняга, год две тысячи восьмой, от начала мирового кризиса первый.

Часть

II

А в середине декабря, в утренний час, когда Паша едва проснувшись бродил по квартире, как наглотавшийся хлорофоса таракан, начиная новый день с будничных хлопот, ему позвонил Максим.

– Лед тронулся, господа присяжные заседатели – есть работа, – возбужденно заговорил он. Дни, в которых не было ничего, кроме томительного ожидания – звонка, телеграммы, бандероли, денежного перевода, хоть каких-нибудь перемен – заканчивались, а вместе с ними – безденежье и безнадега. И эта неизвестная, таинственная работа глотком адреналина встряхнула Пашку, изгоняя остатки дремоты.

– Подъезжай на двенадцать к метро Харьковская, – распорядился Макс и повесил трубку, ничего не объяснив.

В половине первого дня Паша стоял с Максимом возле машины приятеля на одной из автозаправок Левого берега, глядя на разговаривавших в стороне мужчин. Вернее, говорил один, их ровесник. Он был одет в темно-серые брюки и черный, расстегнутый до половины короткий пуховик; несмотря на мороз, короткостриженая голова его была не покрыта. Хотя парень был заметно взволнован, в его облике читались уверенность и властность, а в глазах – ум. Еще три молодых человека того же возраста, два высоких спортивно сложенных, в пуховиках и вязаных шапочках и третий, в куртке с меховой опушкой и кепке, но заметно ниже своих товарищей и плотнее – стояли рядом, молча слушая с непроницаемыми лицами. Этих троих Паша уже видел раньше, а с одним занимался вместе боксом, даже имя его с тех времен запомнил – Гоша.

– С кем это они базарят? – спросил он, ежась в своей осенней куртке от пронизывающих порывов ветра. – Как ему только не холодно.

– А это, Паха, наш с тобой счастливый билет, это не человек – это гигант мысли, самый, что ни на есть олигарх.

***

Гошу, как и Олигарха, Макс знал давно, по работе у криминально ориентированного бизнесмена Бройлера. Тому было под пятьдесят, он был высок, плотен, хотя и узок в кости, а на голове его годы безжалостно выели плешь.

Олигарх был похож на Бройлера, как брат близнец, по немыслимому стечению обстоятельств родившийся позже лет на десять и не успевший вырасти до размеров первенца. Сколько Максим помнил Олигарха, он всегда был богат и успешен, а Бройлер считался его компаньоном, хотя в бизнесе понимал так же мало, как абориген Гвинейского архипелага в компьютере.

Гоша был правой рукой Бройлера, а в девяностых – «бригадиром» одного из звеньев многочисленной группировки Колобка. Когда же «шестисотый» «Мерс» «авторитета» взорвали – вместе с ним и водителем, разметав на сто метров запчасти и куски тел, так что даже на проводах красной лентой повисли разорванные легкие – Бройлер пытался удержать его наследие. Но «братва» не признала в нем лидера, каждый претендовал на долю в рухнувшей бандитской империи и то были трудные времена для Бройлера и оставшихся с ним.

Макс навсегда запомнил его слова, сказанные как-то в салоне внедорожника:

– Ребята, пришло наше время. Если сейчас выстоим, все у нас будет хорошо!

Но оказалось, лучше стало только Бройлеру, Максим же по-прежнему работал на зарплату в сто пятьдесят долларов. А потом пути их разошлись.

После смерти патрона, Бройлер изменился, стал заносчив, высокомерен и, будучи одного роста с Максом, смотрел на него свысока.

Если раньше он валил все на Колобка, называя того по имени:

– Это не мое решение, это Олег сказал!

То теперь уже не церемонился, давая понять Максиму и остальной «пехоте» их полную несостоятельность, возможно для того, чтобы не поднимать зарплату. Когда что-то не получалось, Бройлер начинал ворчливо причитать:

– Вы ни на что не способны, что ни поручи, ничего сделать не можете. Ну как, как можно было запороть такую простую «работу»?!

Кроме всего прочего он был обидчив и злопамятен. Просто так с улицы никого не брал, а уйти от него было вообще проблемой.

В тот день, о котором идет речь, они, промотавшись, весь день по делам, возвращались домой. Макс вел «Ленд Крузер», Бройлер кимарил рядом, а еще два парня – представители немногочисленной народности караимов, насчитывающей по всему миру не более пяти тысяч человек, но сохранившей свой язык и культуру – Илья с Давидом сидели сзади. И вдруг, Давид сказал Бройлеру своим тягучим южным говором:

– Смотри, Валэра, это же Лепа. Помнишь, с нами работал?

Задремавший «авторитет» присмотрелся, разглядывая сквозь тонированное стекло джипа, едущего за рулем светлой «девятки», сбежавшего от него «боевика».

– Ты глянь, какой стал холеный и машиной обзавелся; наверное, у меня деньги украл. А ну-ка, Макс, падай ему на «хвост».

Ничего не подозревающий Лепа, высадив жену возле парадного, поставил машину на стоянку и пошел домой. Как только бывший «брат по оружию» вошел в подъезд, Давид, Илья и Максим вбежали следом и, догнав на лестничной площадке, стали избивать парня. Вернее, Макс стоял в стороне, глядя, как правнуки древних хазар лупят ногами закрывавшего голову отступника-ренегата. Лепу он знал плохо, видел пару раз до его бегства, но сейчас представлял на его месте себя.

То, что поручал им Бройлер, не было простым и осуждалось как людьми, так и Богом. В смутное время середины девяностых «авторитет» приказал Максу сжечь ларек строптивого коммерсанта, отказавшегося платить бандитам за «крышу».

Торговая точка работала днем и находилась возле метро «Лесная», посередине аллеи похожих друг на друга киосков. Оставив машину у парка Киото, Максим, взяв пятилитровую емкость с бензином на треть разбавленного машинным маслом для более высокой температуры горения, глухой ночью пошел к ларьку, кляня ненасытного Бройлера, неуступчивых барыг-бизнесменов и свою работу, которую все еще пытался любить. Сваренный из железных листов павильон был закрыт замком снаружи, но внутри кто-то находился. Слышались, нарушаемая треском помех музыка, кажется, играло «Радио-Активность», невнятный шорох и приглушенные шаги.

Макс ушел ни с чем, а утром доложил обо всем «авторитету».

– Ну и что, что там человек, я его, что ли туда посадил? – раздраженно посмотрел на него Бройлер. – Считай это первым предупреждением, еще раз не выполнишь задание, лишу ползарплаты, а потом выгоню.

Макс только пожал плечами, мол поступай как знаешь и, ничего не ответив, ушел. Но когда через несколько дней киоск вместе со сторожем сгорел, Максим понял – Бройлер не шутил. А еще через месяц он случайно узнал, что Илья, невысокий плотный борец, примерно одного возраста с ним, стал получать долю.

Всякий раз, проезжая мимо заброшенного кладбища возле Дарницкого вокзала, Макс крестился – здесь Колобок, да, наверное, не только он, прикапывал в старых могилах умерщвленных людей. За время работы, Максим, словно мифический лодочник, перевез сюда четверых, завернутых в покрывало и заклеенных скотчем. В определенном месте Давид с Ильей грузили «сверток» и уезжали, он ждал какое-то время и ехал следом, а подельники сообщали ему по рации обо всем, что происходит на дороге. Возле кладбища молчаливые, одетые в черное караимы забирали тело, он уезжал и пил до утра на кухне, стараясь водкой заглушить рвущуюся наружу тоску. Обычно он не дотрагивался до этих страшных тюков, но однажды изменил своему правилу.

Макс интуитивно уловил в зеркале движение на заднем сидении. Нервы были натянуты до предела, и ему показалось, что покойник шевельнулся или оказался не до конца мертв, и он не знал, что хуже. Сердце барабанной дробью зачастило в груди и если бы на его бритой голове росли волосы, они непременно поднялись вверх.

Плохо приклеенный к ткани скотч отстал, и упавший угол зеленого покрывала открыл до половины лицо немолодой женщины, седые волосы которой с одной стороны были заляпаны казавшимся черным пятном. Ее открытые глаза бессмысленно смотрели вперед, но Максу казалось, она требовательно глядит на него. Не в силах отвести взгляда от глаз мертвой старухи, он чудом вписался в поворот и, остановившись, поправил покрывало.

***

Максим терпел выходки Бройлера, и его недовольство возомнившего бог знает, что о себе местечкового царька – человека, долгое время подавляемого другими, а теперь, по стечению обстоятельств, получившего возможность втаптывать в грязь зависящих от него, – понимая, что выбора нет.

Но однажды, он все же не выдержал.

Жена Макса была на последнем месяце беременности, и об этом знали все, как оказалось, кроме Бройлера.

Он отвез жену в роддом, с нетерпеньем ожидая рождения ребенка, мальчика, по показаниям УЗИ. Почти в тот же момент, когда малыш появился на свет, позвонил Бройлер, срочно нужно было куда-то ехать, и Макс удивленно ответил:

– Ты что, Валера, у меня жена рожает, дай сегодня выходной.

Но его уже никто не слушал, «авторитет» по своему обыкновению швырнул трубку на стол, а на следующий день высказал ему свое недовольство:

– Ты кто такой, что ставишь меня перед фактом?!

Внутри Максима все задрожало от возмущения и обиды, стараясь не наговорить лишнего, он протянул ключи от служебной «девятки» и, с трудом взяв себя в руки, сказал:

– Все, Валера, до свидания, больше я у тебя не работаю.

Они развернулись одновременно и быстро пошли в разные стороны, как, отсчитывающие шаги, дуэлянты.

У истории с его уходом было продолжение, к которому внутренне Макс был готов. Месяца через четыре он случайно встретил на Ленинградской площади изрядно выпившего, небритого и опухшего после недельного запоя Илью. У него родилась дочь и Илюха, со свойственным восточным людям размахом праздновал появление первенца. По этому поводу парни зашли в кафе неподалеку, где Максим был постоянным клиентом и выпили за здоровье новорожденной.

– Как пацаны, как Давид? – спросил Макс; проработав почти десять лет бок о бок, он не мог так просто вычеркнуть этих людей из своей памяти.

– Нормально, – ответил Илья, несмотря на то, что Давид был в два раза меньше его комплекцией земляка и единоверца он боялся. Уснув однажды в подсобке принадлежащего Бройлеру магазина, незамеченный караимами, Макс стал невольным слушателем их разговора. Вначале, они орали друг на друга на своем языке, а потом, видимо схватив нож, Давид закричал по-русски:

– Я тебя сэйчас зарэжу! Забыл, кто тебя в Киев привез? Если б не я, так и копал бы в огороде картошку!

– А как с жильем у него? – поинтересовался Максим, памятуя, что жил Давид с женой и двумя детьми в съемной квартире. – Так и снимает?

– Нэт, Валэра помог.

– Что, «бабок» дал? – не поверил своим ушам Макс, зная нелюбовь бывшего шефа к расставанию с деньгами.

– Нэт, с докумэнтами. Давид с хозяйкой договор заключил, что будет за ней ухаживать до ее смерти, а потом она куда-то пропала, и квартира на нем осталась.

Максим понимающе кивнул, вспомнив мертвые, полные ужаса глаза седой женщины, и, налив водки, залпом выпил.

– Как Бройлер?

– Джип себе купил новый.

– Да? – снова удивился Макс. – А какой?

На его памяти Бройлер поменял дешевую «Nokia» лишь после того, как его пристыдили приближенные:

– Купи себе людский телефон, чего ты жлобишься?

– Зачем? – недоуменно ответил «авторитет». – Этот же работает.

– Валера, ты общаешься с серьезными людьми: депутатами, олигархами, «ворами в законе», что они подумают о тебе и о нас? – как маленькому растолковывал Гоша, и только после этого Бройлер дал денег, и ему привезли из магазина самый дорогой, навороченный по последнему слову «мобильник».

– «Хаммер», но самый дешевый, – ответил Илья, и неожиданно произнес, понизив голос: – Валэра хотел, что бы мы с тобой разобрались, но Давид сказал: Макс нам не враг и мы с ним воевать не будем. Зачем ты вообще к Бройлеру пошел, был бы я киевлянин, я и без Валэры уже на «Мерсе» ездил.

– Спасибо, пацаны, – благодарно улыбнулся Макс, и от сердца его отлегло, караимов он не боялся, но и недооценивать их не стоило.

Илья смотрел на него, не отводя глаз, словно хотел что-то сказать, но никак не мог подобрать нужных слов на чужом для себя языке. Боясь, что бывший напарник так и не решится, Максим подбодрил:

– Ну, говори, Илюха, не мучайся, от меня информация не уйдет.

– Валэра в Житомир звонил недавно, – наклонившись вперед, тихо произнес Илья, воровато оглядываясь по сторонам, – по поводу тэбя.

Макс отвернулся к окну, словно вдруг перестало хватать воздуха, переваривая только что сказанное. Он много раз слышал от Бройлера выдаваемые за собственные слова, что месть – это блюдо, которое подают холодным. Видимо, «авторитет» решил, что его время пришло.

– Не бойся, Илья, я тебя не подставлю, хорошо, что сказал – предупрежден, значит защищен, – задумчиво ответил на это Макс, поворачиваясь к собеседнику, но того за столом уже не было.

Он бы не заметил этой неприметной подержанной «Вольво», стоявшей у его дома, если б открывший капот водитель несколько раз не встретился с ним изучающим взглядом.

Максим скользнул по заляпанным грязью номерам старой серии, разглядев две последние буквы.

«Жи-Ши» – пиши через «и», – словно боясь забыть, повторял про себя Макс, вбегая по лестнице на пятый этаж. Никто его не преследовал и в парадном не ждал.

– Это все нервы, – твердо сказал он себе, запирая дверь. Пройдя на кухню, Максим посмотрел во двор, но подозрительная машина уже уехала. А когда через несколько дней он увидел ее в другом конце двора, то понял, что стоит она здесь неспроста.

Зайдя в охотничий магазин, Макс купил на последние деньги кнопочный выкидной нож с удобной ручкой, которая не выскользнет из руки от влаги. Денег было жаль, но кто знает, может эта покупка сохранит ему здоровье?

Подозрительная иномарка больше не появлялась, но Макс не терял бдительности, присматриваясь к незнакомым машинам и сидящим в них людям. Он возвращался летним днем из магазина, держа в каждой руке по кульку и, вдруг, увидел ту самую «Вольво», до половины спрятанную за домом и словно выглядывающую из-за угла. Обе его руки оказались заняты, и для драки было не лучшее время, но неприятности всегда приходят не вовремя. Дойдя до подъезда, Максим присел на лавочку, раздумывая, как поступить. Наверняка, противник или противники, что скорее всего, смотрят сейчас на него из окна лестничного пролета; он не оборачивался, делая вид, что отдыхает, наслаждаясь солнечным днем.

«Для кого доброе утро, а для кого, быть может последнее», – некстати вспомнил Макс слова циничного гробовщика из советского вестерна, но умирать Максим не собирался. Он достал телефон, делая вид, что куда-то звонит. Пусть понервничают, – решил Макс, тяня время и, вдруг, кто-то хлопнул его по плечу.

– Чего сидишь, такой здоровый, а от двух пакетиков устал, – с иронией сказал ему, проходя мимо сосед, живущий этажом ниже. Не услышав шагов, вышедшего со спины довольно крепкого мужчины лет сорока пяти, Макс нервно вздрогнул и обрадовано поднялся на ноги.

– Сижу, балдею – кислородом дышу, на улице благодать, аж заходить неохота. Ты как ниндзя подкрадываешься, бесшумно, – произнес он, пристраиваясь вслед за соседом. – Сань, возьми один кулек, пока я ключи достану.

Максим слышал тихое движение нескольких человек, осторожно поднимающихся по ступенькам на этаж выше, но решатся ли они напасть, когда расклад сил изменился, этого он не знал. По крайней мере эффект неожиданности был упущен. Достав из чехла на поясе нож, он зажал его в руке.

На лестничном пролете четвертого этажа Макс увидел стоявших спинами к ним двух крепких парней, в застегнутых под горло спортивных костюмах и надвинутых до бровей бейсболках. Этим одетым не по погоде людям явно было жарко, пот стекал по их бритым затылкам и Максим злорадно «посочувствовал»: ничего, ничего, сейчас вас Бройлер охладит.

Они стояли, держа руки в карманах, что-то внимательно разглядывая сквозь окно во дворе. «Только бы в спину не выстрелили», – подумал Макс, обгоняя соседа, теперь он был между ним и нанятыми бывшим шефом людьми. Но те, не взглянув на них, молча пошли вниз, и Саня недовольно проворчал, отпирая дверь:

– Ходят, ходят – высматривают. Совсем от наркоманов житья не стало.

– Да какие это наркоманы? – удивленно на весь подъезд, спросил его Макс. – Это же педики – сначала отсосали друг у друга, а потом «трахнулись».

Не зная, что «авторитет» предпримет еще, он некоторое время жил у тещи, но, не заметив больше ничего подозрительного, вернулся домой.

Позже от Бройлера ушел и Гоша, доведенный до нервного срыва бессмысленной жадностью компаньона, его болезненным самолюбием, маниакальной подозрительностью и боязнью заговоров. Их пути разошлись в разные стороны и пересеклись лишь тогда, когда от Бройлера ушел Олигарх. Исполнители уходят – пусть идут, найдутся новые, но потерю кошелька «авторитет» допустить не мог, в Олигарха он вцепится зубами и просто так не отпустит. Понимая это, бизнесмен позвонил Гоше, тот – Максу, а Максим – Паше. В результате неведомых им перетрубаций, пройдя по цепочке телефонных звонков, казалось, забытые судьбой люди оказались в гуще событий, к которым, в принципе, не имели никакого отношения.

***

Разговор затянулся минут на сорок, и, видимо, приняв решение встретившиеся у заправки, расстались. Олигарх уехал, и Максим с Пашей подошли к остальным.

– Совсем Бройлер с ума сошел, – негромко произнес Гоша. – Гребет все под себя, ни меры не знает, ни страха не чувствует, думает все с рук сойдет. Приехал на днях к общему знакомому, с которым у него коммерческие дела и говорит:

– Вирчас зажрался, пора его «рвать». Заберу себе «Майбах», а ты бизнесом его будешь заниматься, со мной в доле.

Как понял Паша из выше сказанного, речь шла о только что уехавшем Олигархе.

– Знакомьтесь, – представил его Гоша своим товарищам, – это Павел. Юра, – показал он на высокого молодого человека, нос которого когда-то давно был перебит.

– Валентин, – представился второй, добавив к Гошиным словам: – Сам себе яму роет. Стас от него ушел, сейчас, если ничего не предпримет, другие побегут, а сам по себе он ничего не представляет. Дуб дубом.

– А этого Бройлер допустить не может, значит, зная его, можно ожидать всякого, – заметил Юра, а Гоша серьезно посмотрел на Макса.

– Поездите с ним месяц – два, пока все не утрясется. Возьмет вас с Пахой на зарплату, даст джип в сопровождение, и будете весь день за ним ездить. Только по внимательней. Не настолько Валера глуп, чтоб убить курицу, несущую золотые яйца, а вот нас, чужими руками может. Завтра у вас первый рабочий день, жди звонка, – сказал он Максиму и, пожав им руки, уехал вместе со своей свитой.

***

Распорядок дня новой Пашкиной работы не был напряжен.

В восемь утра они встречались с напарником на Ленинградке и к половине девятого подъезжали к дому Вирчаса. Там, оставив свою машину на подземном паркинге, пересаживались в служебный джип «Тойота – FJ Крузер» и отправлялись вслед за «Майбахом», стараясь не терять его из вида.

Дела, раскрутившегося на строительстве и продаже земли бизнесмена, сейчас шли неважно. Скупленные для перепродажи гектары стремительно теряли в цене, начатая им стройка коттеджного городка под Киевом прекратилась после того, как банки перестали давать кредит, да и цены на недвижимость резко пошли вниз. И недостроенные коттеджи, никому теперь не нужные по той цене, за которую их планировали продать, стояли, своим заброшенным видом не вселяя оптимизма их владельцу. Жил он, потихоньку влезая в долги, главным образом на то, что приносила сеть заправочных станций, на одной из которых и состоялся их первый разговор.

На заправочном комплексе с мойкой, шиномонтажом, минимаркетом и кафе у Вирчаса был свой кабинет и пока он общался с договорившимся с ним о встрече народом, что шел к нему на прием, как некогда ходоки к Ленину, Макс с Пашей сидели в кафе, ожидая его выезда. Готовили здесь вкусно, но из-за небольшого количества заказов, всегда однообразно: по утрам – блинчики с мясом и творогом, в обед – суп с фрикадельками и второе. Зайдя в туалет, на двери которого висела табличка «Служебный», Паша прочел набранное компьютером объявление: «Уважаемый посетитель! После эксплуатации унитаза не ленись смывать за собой воду и пользоваться ершиком». На что ниже какой-то остряк дописал: «А можно бумагой? Ершиком та-ак бо-о-ольно!».

В понедельник, среду и пятницу Олигарх ездил в элитный спортклуб, VIP-посетителем которого являлся.

– Сейчас с деньгами завал – активы заморожены, все встало, если б не заправка, не знал бы, что и делать. Вот чуть с делами разгребусь, может что «прострелит» наконец и возьму вам абонемент, будем вместе заниматься. Вам не так скучно будет, да и меня поднатаскаете, – пообещал он, забирая сумку из багажника.

– Спасибо, – уклончиво поблагодарил Макс, – но у нас свой зал есть. Он хоть в полуподвале, блины там ржавые и стены в трещинах, зато в нем такая обалденная аура!

– Тебе по статусу положено, – вставил Пашка, проходя сквозь вращающиеся двери фойе в, сверкающий кафелем, мрамором и зеркалами, вестибюль. – А мы здесь чужие.

После зала Олигарх иногда встречался с кем-нибудь в центре, но чаще возвращался домой. Лето он проводил за городом, в разбогатевшем на продаже земельных паев селе, где иномарки были практически в каждом дворе, как некогда коровы, куры и свиньи. На окраине у него был обнесенный забором дом, ничем особо – ни высотой ограды, ни вычурностью постройки – внешне не отличавшийся от соседских. С трех сторон, сразу за периметром участка начинался сосновый лес и даже во дворе росли высоченные сосны, с четвертой к усадьбе вела заасфальтированная бизнесменом дорога.

В частном доме Вирчаса его новая охрана ни разу не была, но предполагала, что дача обустроена в лучших традициях вилл американских миллионеров. Бройлер жил в огороженном трехметровым забором коттедже и планировал построить во дворе бассейн, но увидев смету, пожалел денег, на что Олигарх заметил Максу:

– Во дворе еще куда ни шло, но в доме, это уже лишнее. Я сделал сдуру, когда деньги шальные шли, теперь жалею – стены плесенью покрываются и хлоркой воняет, как в казарме. Мой тебе совет, Макс, будешь строить на даче бассейн, делай во дворе.

Когда Вирчас вышел из машины, Максим удивленно спросил Пашку:

– Какая дача, какой бассейн? Я не знаю, как ванную поменять! Он что, думает, мы тоже олигархи?

В холодное время бизнесмен уезжал на зимнюю квартиру, главным образом из-за детей, трехлетнего Руслана и пятилетней Лизы. Возить их каждый день за тридцать километров в детский сад и обратно, по обледенелой, занесенной снегом узкой дороге, было рискованно.

Как и положено Олигарху, у него была модельной внешности супруга, на голову выше мужа, и явно недотягивающая до его статуса любовница, рыжеволосая девица лет девятнадцати, с пышными формами и каким-то глупым выражением лица. Что заинтересовало ее в бизнесмене, было понятно, а вот что нашел в ней он, для Макса с Пашей оставалось загадкой.

– Это же не его уровень! – переживал за Вирчаса Макс, с трудом успевая по загруженной транспортом дороге, за Олигархом и его юной спутницей. – За те подарки, что он делает, любовницей у него должна быть двухметровая супермодель, с бюстом Памелы Андерсон и губами Анжелины Джоли, – возмущался Максим, проезжая вслед за «Майбахом» на запрещающий знак.

Возил жену Олигарха на персикового цвета джипе «Лексус» некто Геныч, невысокий, но крепкий спортивно сложенный парень. У него не было ни семьи, ни дома, ни флага, ни родины, и если б не Вирчас, то сидел бы он сейчас на нарах, с которых Олигарх его благополучно вытащил, уплатив пять тысяч долларов. Где они познакомились и что связывало между собой столь разных людей, история умалчивала, но по рассказам бизнесмена, в начале девяностых Геныч, сколотив бригаду из таких же, как сам сорвиголов, промышлял в Германии бандитизмом, и, отсидев в немецких тюрьмах пять лет, был депортирован.

– В свое время ворочал мешками денег, «брюлей» было столько, что в две ладони не помещались. И где это все сейчас? – с невеселой усмешкой спросил Максима Олигарх, главным образом он обращался к нему. – Если б я дело не замял, еще долго бы не вышел. Но рисковый парень, в Германии такое чудил! Угнал «Харлей» со стоянки перед супермаркетом, просто так, и давай по Берлину на нем гонять. Всю полицию за собой собрал, столько аварий устроил, мотоцикл разбил в лепешку, а самому хоть бы что! – с уважением и скрытой гордостью за приятеля произнес Олигарх.

– И какова мораль? – спросил Паша с заднего сидения внедорожника, прозванного ими за сложную систему открывания дверей Трансформер.

– Мораль? – задумавшись, переспросил Вирчас. – В том, что кроме мешка денег должна быть еще и голова, а когда на плечах жопа, не поможет даже ведро бриллиантов.

В Киеве Олигарх жил на Харьковском массиве, в недавно построенной комфортабельной многоэтажке из тридцати восьми этажей. В первый день, заходя вслед за бизнесменом в модерновое парадное, где стояли металлопластиковые окна и двери, а само оно казалось оранжереей из-за обилия вазонов, Паша почему-то решил, что тот идет в парикмахерскую.

– В этом доме что, все подъезды такие навороченные? – спросил он бизнесмена на следующее утро.

– Почему навороченные? – удивленно посмотрел на него Вирчас. – Обычные парадняки.

В этом было главное отличие Паши и Олигарха, в понимании мира и своего места в нем. Будь Вирчас рыцарем, на его щите обязательно красовался бы девиз: «Не я для мира, но мир для меня». Если что-то не устраивало его, он изменял положение вещей при помощи «волшебной палочки», своих денег. Павел же менялся сам, приспосабливаясь к новым условиям. В его парадном пахло мочой, было темно, а под ногами, как опавшие листья шуршали использованные шприцы. Но что он запомнил навсегда, так это стоявшую в углу лестничной площадки литровую банку с «уложенным» в нее, словно огромный коричневый червь, человеческим дерьмом. Она стояла дня три, источая зловоние и Паша, проходя мимо, заранее набирал в легкие воздух, будто опытный ныряльщик, а потом кто-то этот памятник человеческой изобретательности все-таки выбросил. И это тоже был Киев, но другой – город для всех.

Олигарх был так же мало похож на него и на Макса, как инопланетянин на жителя Земли. Нет, нет, в биологическом смысле он был нормален, но его философия, сам ход мыслей разнились от восприятия мира обычными людьми, выхолощенных, вышколенных общепринятой моралью, приученных к тому, что «я» – последняя буква в алфавите, что не в деньгах счастье, а сами они зло и любовь к ним, простая человеческая любовь, так же преступна, как кража или, боже упаси, убийство!

Пашка стригся в дешевой парикмахерской, с солидным названием «Салон причесок», разговорившись с совсем еще юной девушкой, мастером мужской стрижки. С пеной у рта и горящими глазами она доказывала, что хороший человек замечательно живет и без денег, а обвешенные золотом буржуи – глубоко несчастные, да что там несчастные, безнадежно больные люди! Что деньги – это только бумага и не подвержены тлению лишь одухотворенные вещи – добро и правда! Вот у нее нет больших денег и никогда не будет, но разве она несчастна? В тех маленьких, забытых богом и большими людьми городах и селах, в которых люди давно не видели наличных, разве они несчастны, разве живут они зря? Это покажется парадоксом, но даже двадцатые, тридцатые годы прошлого века, годы жесточайших репрессий и террора, пережившие их вспоминают со слезами умиления. Да, жилось трудно, было страшно, но они были молоды, они жили и в этом видели свое счастье, потому что у других – сотен, тысяч, миллионов – не было даже этого!

Пашка смотрел в возбужденно блестящие глаза наивного создания, нервно жужжащего над его ухом машинкой, читая в них так и не высказанный вопрос: В чем сила, брат? В конце ее пламенной речи он сам чуть не заплакал и, достав дрожащими пальцами из кармана последнюю пятерку, отдал на «чай».

Жить стало легче, на душе сделалось веселее от сознания того, что не один он в полном дерьме. Денег на проезд не осталось, и Паша шел домой пешком, повторяя про себя слова, ставшие гимном Помаранчевой революции: «Разом нас багато, нас не подолаты!».

Олигарх отогнал Трансформер на техстанцию, переделывать под охотничьий джип – оснастить лебедкой, галогенными фарами на крыше, поднять выше кузов – и они ехали на «Майбахе», руль которого Максу он не доверял.

– Помню, заработали денег, – ностальгически начал бизнесмен, вспоминая былые времена, словно происходило это не год, а сто лет назад, – раскинули по долям, тому, тому, и, вдруг, компаньон мой удивленно спрашивает, нюхая запечатанные пачки новеньких долларов: «Кто сказал, что деньги не пахнут? Такой обалденный запах!» Как можно жить без денег или говорить, что они не нужны? Ну как это? – недоумевал он, размышляя вслух. – Ведь деньги – это ось, вокруг которой все движется, основа основ. Не будь их, начался бы хаос, и люди так и остались на уровне каменного века. Они стимулируют прогресс, заставляют двигаться вперед, думать, ошибаться, побеждать! Одни алхимики с их побочными открытиями чего стоят. Деньги – это дорога в рай, ад, коммунизм, капитализм, выбирай свою. Когда они есть, все сразу становится проще, куда захотел, туда поехал, что понравилось – купил. У любой вещи есть цена, и раз обладаешь достаточной суммой, сможешь ее приобрести.

Олигарх говорил в почтительной тишине, о чем думал в этот момент Макс, Паша не знал, но сам он внимательно слушал его слова, впитывая в себя, как исцеляющий бальзам.

«Вот он, мост от животного к сверхчеловеку, о котором так долго и путано, говорил Заратустра, – размышлял он, переваривая услышанное. – Я пройду по тебе и пусть не стану богатым, но что-то измениться во мне, безусловно».

– Когда есть деньги, можно позволить себе меценатство, тратить их для души, на вещи, не приносящие выгоды. Строить церкви, оснащать современным оборудованием больницы и школы, спонсировать спортивные секции и турниры, вкладывать в футбол, баскетбол, городки, бег на ходулях. Никто не задумывается, как самые богатые люди – бывшие охранники, бармены, младшие научные сотрудники – стали миллиардерами, их принимают сейчас такими как есть. И дураку понятно: Ахметов из Донецка, а Пинчук – зять Кучмы. Народ болеет за «Шахтер», слушает вживую Пола Маккартни и Элтона Джона, и ему все равно, откуда взялись на это деньги, были украдены у государства или у кого-то еще. Вот ты служил в армии? – спросил Максима Олигарх.

– Конечно, сам пошел и не жалею.

– И я служил, – вставил Паша, хотя его никто не спрашивал.

– А я жалею сейчас, что два года пробегал погранцом по горам Таджикистана. Мне жаль потерянного времени – раньше смог бы заняться бизнесом, может именно этих лет мне и не хватило, что б раскрутиться по-настоящему.

Вирчас замолчал, вероятно, думая о своих утраченных возможностях, «Майбах» застрял в тянучке на Лесе Украинке, и Макс с Пашей рассматривали стоящую рядом спортивную «Мазду», на номерах которой было написано «Масяня».

– Хороший у тебя номер, – опустив стекло, сказал Макс хозяйке «купе», симпатичной девчонке лет двадцати.

– У тебя тоже ничего, – ответила та, полностью открывая окно, намекая на четыре семерки в «блатных» номерах «Майбаха».

– Все ж с криминала начинали, – произнес Вирчас, потихоньку двигаясь вперед, – так из всей команды только я один не «сел».

«Наверное, он единственный, кто не только не «сел», но и вообще чего-то добился», – подумал Паша, и Олигарх, подтверждая его мысли, продолжил:

– Меня вот позавчера спрашивает старый знакомый, в «авторитетах» когда-то ходил: Как же так, Стас, мы ведь вместе начинали, я всегда был главным и имел больше, так почему у тебя сейчас полно денег, а у меня нет иногда даже на сигареты?

– Чего ты тогда живешь на окраине? – непонимающе спросил его Паша. – Купил бы себе в центре хату, это же круто – жить в центре. И все рядом, а то мы по два часа за день на дорогу тратим.

– Ну, во-первых, не так это уже и круто, центр – прежде всего офисы и банки, жить там сложно. А во-вторых, у меня есть квартира на Петровском спуске 10, товарищ мой тот дом строил, и я деньгами поучаствовал. Сейчас в ней ремонт делают.

Когда Вирчас ушел по делам, Паша спросил Максима:

– Видел, как на тебя «телка» с «Мазды» смотрела, чуть в окно не вылезла?

– А ехал бы на «девятке», даже б не заметила, – грустно вздохнул тот.

– Подумала, что ты Олигарх. Если б сказал ей: Слышь, Масяня, сейчас тормознем у Бессарабки, сделаешь, мне минет? Она б сто процентов ответила: Да!!! Всем по минету! Водила в «Bryony», охрана в «Camel», – посмотрел Пашка на желтого верблюда, вышитого на внутреннем кармане короткой, подаренной Гошей для работы дубленки, – а босс, как и положено, в «Hugo Boss».

Вычитав в Интернете, что гер Хуго разрабатывал и шил на своей фабрике форму для нацистской верхушки – костюмы, элегантные кожаные плащи, шляпы, перчатки – Макс стал покупать только эту фирму. На его футболке, трусах, носках, лыжной шапочке были начертаны инициалы отца основателя, после войны попавшего в опалу и вынужденного продать производство. Пересмотрев свой гардероб, Максим отдал Паше, купленные с бешеной скидкой в «Elma Butik» джинсы «Versace», оказавшиеся коротковаты.

– На, дарю, – царственно произнес Макс, вручая ему пакет.

– А ты чего не носишь, надоели? – спросил тот, разглядывая подарок.

– Да я в них как подстреленный, и еще узнал, что Джанни Версаче педиком был. Не хочу, что б кто-то думал, будто я поддерживаю гомосексуализм, хотя бы тем, что ношу эти вещи. Слушай, может, ты тоже брезгуешь, так давай Артему отдадим, тренеру.

– Нет, я возьму, спасибо, – торопливо ответил Паша и заметил скептически: – Мне кажется, друг, ты слишком суров. Что ж теперь «Versache» не носить, не слушать «Queen» и Борю Моисеева? Главное в этом деле самому не начать «пилиться», а джинсы это всего лишь кусок крашеной ткани.

Возвращаясь вечером с работы, Пашка задумчиво спросил Максима:

– Я вот все понял: про бригаду, про тюрьму, про задницу на плечах, но одно мне осталось не ясно – как Стасик заработал свой первый миллион, вот самый первый? – он вопросительно смотрел на товарища, но тот только пожал плечами.

– Не знаю, наверное, как и все. Бройлер уже не скрывает, что миллионер, говорит открыто – да, я богатый человек. Деньги для него – пройденный этап, он во власть рвется. Сказал мне как-то: то, что мы зарабатываем криминалом, это копейки по сравнению с тем, что депутаты получают, там, если «капнет», то так, что в карманах не унесешь.

– Завтра у него спрошу, только выберу момент, когда будет в настроении, – решительно произнес Паша.

– Ты что, не вздумай! – предостерег его Макс. – Если Стас нам с тобой улыбается, это не значит, что он со всеми такой добрый. Что б заработать кучу «бабок», нужно быть в достаточной мере жестким человеком, даже не жестким, а жестоким, и мне кажется, наш новый шеф именно такой.

– А я в этом и не сомневаюсь, – согласился с ним приятель, – низкорослые люди более честолюбивы и решительны, это ни для кого не секрет. Самые яркие личности истории не обладали огромным ростом. Наполеон, Ленин, Сталин, Гитлер, Батька Махно – они же все невысокие были.

– Адольф не был маленьким, – заступился за фюрера Макс. – Метр семьдесят-семьдесят два – это средний рост.

– А в тебе сколько?

– Метр восемьдесят семь.

– По сравнению с тобой существенная разница, и ты еще не самый высокий, – возразил Пашка. – Возьми криминальных «авторитетов» по Киеву – те, кого я знал наглядно, все на голову ниже меня были. Вон в России что получилось? Пока двухметровый Ельцин был у руля, страну штормило, шло потрясение за потрясением: то война, то дефолт, то теракт чуть ли не каждый месяц. И уходил он жалким, беспомощным человеком, оставив приемником ВВП, лилипута по сравнению с ним. Потому, что понял – России нужен тиран, демократия не для страны с тысячелетней традицией самодержавия.

– Может, и у нас, поэтому анархия и полный безлад, что с демократией заигрались? – устало произнес Макс, следя за дорогой.

– Вот выберут Юльку Президентом в десятом году, она быстро порядок наведет. Первым делом перепишет Конституцию, сменит Президентскую форму правления матриархальной Монархией, с правом наследования престола и будет править княгиня Юлия не хуже своей легендарной предшественницы на Киевском престоле, – размечтался Паша.

– А если дочь ее, Женя, мальчика родит, а потом еще и еще, тогда как быть? – насмешливо полюбопытствовал Максим, слушая треп напарника.

– Не знаю, – признался тот, – но мама что-нибудь придумает. В крайнем случае, будет править нами трансвестит, наподобие Верки Сердючки.

– С такой фантазией, Паха, тебе нужно не в охране работать, а книжки писать, – заметил Макс, высаживая товарища возле дома.

***

Где-то через неделю после начала работы, идя от дома к гаражу, Олигарх сказал им:

– Бройлер мне наяривает, встретиться хочет. Чего ему нужно? Я же ясно сказал: Все, Валера, больше мы с тобой не работаем!

– Ну и встретьтесь, мы же рядом, – произнес Паша, – так даже проще будет – расставите точки над «і», а то неопределенность эта уже задолбала.

– Так я еще неделю назад их расставил, зачем повторять одно и тоже? – недоуменно посмотрел на него Олигарх.

– Я думаю, встретиться нужно, кто он такой, что б от него прятаться? А то решит, что ты боишься. Но предварительно позвони пацанам, – посоветовал Макс.

Ожидая Бройлера и Гошу, Макс с Пашей сидели в кафе, в предвкушении заказанных блинчиков. Администраторше – Светлане Юрьевне, как дистанционно представилась она молодым людям – было около тридцати. На толстой подошве она казалась одного роста с Пашей, не худой и не полной, но ее округлый живот слегка выпирал из-под свободного серого платья.

– Светлана Юрьевна, ты беременна или как? – спросил Максим, глядя на сервирующую стол девушку.

– Или как, – с загадочной улыбкой ответила та.

Муж ее, Степа, работал на этой же мойке мойщиком, он был немного моложе жены и заметено уступал ей, в прошлом мастеру спорта по плаванью, как в росте, так и в пропорциях. До беременности тело Светланы Юрьевны поражало атлетизмом, в ней не было ни намека на женственность – короткая стрижка, широченные плечи, узкая талия и ни грамма лишнего жира. В купальнике с нее запросто можно было лепить статую Аполлона. Когда после работы они возвращались домой, и Степан по привычке устало плелся позади своей фактурной супруги, казалось, идут не жена с мужем, а мать с провинившимся в чем-то сыном-подростком.

Кроме нее из персонала кафе было еще два человека: бармен Аня, невысокая с пышными формами особа, примерно их возраста и повариха Люда, приятная в общении женщина средних лет.

Позавтракав, Паша хотел отнести на мойку посуду, но Макс уничтожающе посмотрел на него.

– Пусть сами со стола убирают, это их работа, – прошипел он. Пашка поставил тарелки на место и, взяв лежащий на подоконнике женский журнал, стал листать его от нечего делать.

– Пошли с усатым поздороваемся, – недовольно сказал Макс, поднимаясь со стула, увидев подъехавшего знакомого. Выйдя на улицу, он отчитал напарника.

– Ты что, сюда уборщиком устроился? Пусть пашут, – поотедали задницы. Они свою работу делают, мы свою. Мы для обывателя миф, люди-загадка. Столько написано про ОПГ, фильмов снято, это же все работает на наш образ – мы никого не боимся и все решаем по Киеву. А ты его разрушаешь! Посуду таскаешь, сюсюкаешь с ними. Нахмурь брови и сиди, смотри в окно, делай вид, что ты перископ, а не человек. И еще – не читай журналы, мы на работе!

– Так Стаса же нет, понятно, что при нем нужно создавать движение.

– Какая разница при нем, не при нем, – разозлился Максим. – Это же бабы, начнут болтать: сидят, ничего не делают. Только жрут и газеты читают, а Вирчас станет думать, что его «разводят». Я не хочу из-за тебя работы лишиться. Ладно, проехали, – произнес он, подходя к вышедшему из «Хонда-Аккорд» Ростиславу, работавшего таксистом на принадлежавшей Олигарху стоянке у ж/д вокзала.

– Ну что же ты, Ростик, купил машину и не выставился? – пожурил Макс высокого плотного мужчину, лет пятидесяти, с пушистыми усами и зачесанной назад редеющей шевелюрой. – Кстати, это плохая примета.

– Сплюнь, а то наговоришь, – испугано ответил тот, стоя у машины. – Я ж ее только купил, через пару дней обязательно выставлюсь. Пошли кофе угощу.

– Мы только поели, спасибо. Ты к Стасу?

– Да, там со стоянкой непонятка, толи сносить собираются, толи переносить, ребята волнуются.

– Слушай, Ростик, как у Стаса отчество, а то иной раз при людях неудобно обращаться.

– Николаевич, – ответил таксист, пропуская их в кафе. – Анечка, сделай, пожалуйста, мне кофе, – попросил он барменшу, присаживаясь за столик. – Я Стаса давно знаю, еще, когда он женат не был. С его женитьбой целая Санта-Барбара вышла. У Стаса две «телки» было – Ленка, жена теперешняя, и Надя. Та с деньгами и красивая, лучше, чем Ленка, такая у них любовь была! Дело к женитьбе шло, но Ленка забеременела, свадьбу расстроила и сама за Стаса замуж вышла. Но сильно переживала, наверное, из-за этого, и пацан больным родился, год пожил и умер, ему б сейчас лет пятнадцать было, но потом она ему еще двух деток родила. Оказалось, Надюха тоже от Стаса «залетела», так что если б мальчик не умер, было бы у него сейчас четверо детей.

Выслушав рассказ таксиста, Пашка задумался над его словами. В битве за Олигарха, безродная Ленка, у которой на тот момент не было за душой ничего, кроме огромного желания изменить свою жизнь, проявила себя волевым бойцом с железной хваткой. И тем символичнее смерть первенца, жертвенность его трагичной судьбы. «Но как знала она, что Вирчас взойдет на коммерческий пьедестал, что ставить нужно именно на эту, тогда еще темную лошадку? – ломал себе голову Паша, и постепенно понимание истины пришло к нему: – Она не знала, она чувствовала, а чувствовать, это больше, чем знать. В переломные моменты у человека просыпается дар ясновиденья, в мужчинах реже, женщины ощущают это острее своим первородным материнским инстинктом. Так чувствуют они и мою неудачу и бегут от меня, словно черти от ладана», – грустно подумал он, глядя, как к заправке подъезжает Гошин черный «Mitsubishi-Padjero».

Подкрепление в виде Гоши и Юры с Валентином, зашло в кафе, а Макс с Пашей стояли на улице возле офиса Олигарха.

Ехавшая по проспекту Бажана в сторону моста серая, забрызганная грязью «девятка» хотела вначале подъехать к мойке, но проехала к заправке, остановившись на небольшом пятачке перед нею и, постояв там немного, уехала.

– По-моему Бройлер справа сидел, нас разглядывал, – произнес Максим, задумчиво глядя вслед уехавшему авто. – Ты не заметил?

– Я ж его в лицо не знаю, да и зрение у меня не важное, я с такого расстояния не вижу.

– Не видит он, – недовольно проворчал Макс, – так очки купи или линзы. Ты пока резкость наведешь, караимы к тебе десять раз уже с «калашом» подкрадутся. И ко мне, по твоей милости.

Паша сконфужено молчал, не желая спорить, сказав себе, что с зарплаты обязательно купит очки.

– Все, Валера сегодня не приедет, можно не ждать; увидел нас, джип Гошин и уехал, – уверенно произнес Максим. – Жди теперь в другой раз.

Но Бройлер с полуторачасовым опозданием все же приехал, на новом джипе, с водителем и тремя охранниками. Водителя и Илью, одевшего, несмотря на облачную погоду солнцезащитные очки, а-ля Сильвестр Сталлоне в фильме «Кобра», Макс знал, а еще двух одетых во все черное и оттого похожих друг на друга парней, видел впервые.

Свита «авторитета», припарковав машину у офиса, стояла рядом, сам он хозяйской походкой пошел в кабинет. Гоша, Юра, Валик и Макс с Пашей стояли напротив окон, чтоб Олигарх мог их видеть сквозь жалюзи.

На холоде было не очень комфортно, и Паша прошептал Максу:

– Может, пошли чая выпьем, а то руки чего-то дрожат.

– Ты что, больной? – так же тихо прошипел в ответ Макс. – Все стоят, а мы уйдем, как это будет выглядеть? Руки у тебя дрожат от нервов, но это ты зря – мы же не одни, да и ничего здесь серьезного не будет. Так, Бройлер понты колотит.

– Как думаешь, может зайти к Стасику, спросить как дела? – предложил Гоше Макс еще минут через двадцать ожидания.

– Пусть сходят, – из-под надвинутого на голову капюшона пуховика поддержал Юра, – а то неизвестно, что там Валера ему рассказывает. Вдруг он уже примотан скотчем к креслу и с паяльником в анале оформляет дарственную на «Майбах».

Пройдя мимо стоявших у машины охранников, Макс с Пашей вошли в помещение заправки, где слева от входа находилась комната кассира, а справа – дверь офиса.

– Стас, у тебя все в порядке? – спросил Максим, и Вирчас тут же ответил:

– Да, все нормально, я скоро освобожусь.

Из-за плеча напарника Павел увидел лысину сидевшего спиной к ним Бройлера, и лицо Олигарха, в глазах которого читалась мука безнадежно опаздывающего человека, некстати остановленного гаишниками или сотрудниками ППС.

«А Бройлера он боится, – подумал Пашка, выходя за Максимом на улицу. – Пусть «горшки побиты», но Стас не может сказать ему прямо: Валера, пошел вон! За десять лет ты из меня столько крови попил, что я видеть тебя не могу».

– Что, Макс, теперь здесь жопу рвешь? Смотри, чтоб не лопнула от усердия, а то останутся дети твои сиротами, – пренебрежительно бросил в спину идущего бывшего коллеги водитель. Одного роста с Максом, заплывший жиром тип сорока с небольшим лет, ощущавший себя в безопасности среди трех боевиков. С Бройлером он был с самого начала и считался его доверенным человеком.

Максим застыл на месте, будто ноги его приклеило к асфальту суперклеем моментального действия, и от неожиданности Паша налетел на приятеля.

– Пробей ему двойку, – беззвучно, одними губами произнес напарник, и Пашка, от которого не ждали подвоха, развернувшись, ударил толстяка правым прямым в лицо. Он метил в челюсть, слабое место любого, даже самого тренированного человека, но промазал, заехав водителю в скулу. От силы удара и неожиданности, тот потерял равновесие, но не сознание, серые глаза его лишь на секунду помутнели, но опять приобрели ясность. Быстро открыв дверь, сто двадцатикилограммовый детина юркнул в салон с неожиданной для таких габаритов скоростью, и железная кожа «Хаммера», защищала теперь его от разъяренного Макса. Выхватив из-за пояса пистолет, тот стучал рукоятью в окно с такой силой, что оно не рассыпалось только каким-то чудом. Отойдя от машины, Макс снял предохранитель и с трех метров выстрелил в повалившегося на пол водителя из травматического «Форта». Изменив траекторию, резиновая пуля ударила в дверь чуть ниже стекла, облупив краску и оставив после себя заметную вмятину. Все произошло за считанные секунды; охрана «авторитета» стояла неподвижно, Гоша тоже удивленно смотрел, не понимая причину потасовки.

Растирая ушибленную кисть, Паша оглянулся, увидев, что Бройлер, раздвинув жалюзи, с застывшим лицом смотрит на происходящее, и, разглядев его, понял, что внешнее сходство между ним и Вирчасом действительно есть. В следующий момент «авторитет» выскочил из офиса и, ничего не сказав, сел за руль. Взревев мотором, «Хаммер» рванул с места, и посрамленная охрана запрыгивала уже на ходу.

– Что у вас получилось? – с удивленной улыбкой спросил Гоша, подходя к ним, а вышедший на улицу Вирчас, произнес без особого сожаления:

– Здесь не нужно было пальбу устраивать, разборки вредят бизнесу.

– Да я что, собирался? Я ж им ни слова не сказал, – угрюмо проворчал Макс. – Не будут меня семьей пугать – я за своего ребенка любому голову оторву.

– Пообедаем в другом месте, – подвел итог Олигарх, взглянув на кафе.

Борясь с лишним весом, он принимал диетические пилюли, да и готовили ему отдельно – низкокалорийную еду, в которой напрочь отсутствовал холестерин.

Лавируя за «Майбахом» в потоке машин, Макс зло спросил Пашу:

– Ты чего бьешь, как ладошкой по заднице? Нашел, кого жалеть, они нас жалеть не будут. Мешок лупишь, аж штукатурка сыпется, а тут еле ударил. Я же сказал: пробей двойку!

– Да не попал я, Максим, – смутился приятель. – Я целился в бороду.

– Опять скажешь, зрение слабое. А вообще ты молодец, быстро среагировал, – примирительно похвалил его Макс, – водитель бройлеровский даже не дернулся. Мы с Олегом этим никогда друг друга не любили, такой крученый, постоянно интриги против меня плел.

– И что теперь будет?

– Как что? – удивленно посмотрел на него Макс. – Война! Ты же просил внести ясность. Такой пощечины Бройлер не простит – мы ж с тобой вдвоем всю охрану его зашугали.

– Ты же караимов хорошо знаешь, как думаешь, будут они в нас стрелять?

Макс задумался и согласно кивнул.

– Будут, если Валера скажет, деваться-то им некуда, так что готовься. Ничего личного.

Пашка загрустил и, засопев, посмотрел в окно, на скованную Южным мостом холодную реку, на которой кое-где видны были серые пятна льда.

– У тебя оружие есть?

– Нож, дома, – ответил Паша, поворачиваясь к товарищу.

– Это хорошо, что дома, – снова завелся тот, – в следующий раз пойдешь на работу и голову в шифоньер положи – все равно ей не пользуешься.

Осмотрев салон, он протянул Паше найденную в бардачке длинную тонкую отвертку.

– На, вместо рапиры, такой и проткнуть насквозь можно. Сегодня, будем надеяться, ничего не случится, а завтра нож возьми. Береженого бог бережет.

Взглянув на возвышающиеся над правым берегом купола церквей, Максим перекрестился и поцеловал кончики пальцев.

С караимами он был в хороших отношениях, но друзьями назвать не мог. Да, они вместе ходили по краю, выполняя рискованные поручения шефа, не раз подставляя друг другу плечо. Но бандитская доля не располагает к сентиментальности – в стае хищных зверей самому нужно быть зверем. Волком-одиночкой.

***

Макс кимарил, постелив покрывало на лежащий на ящиках с паленой водкой пружинный матрац, в подсобке, принадлежащего Бройлеру магазина. На рынке, ставшем в какой-то момент перевалочной базой всеукраинской алкогольной индустрии, как заводской, так и самодельной. Огромные фуры-длинномеры привозили тысячи литров «огненной воды» из Винницы, Одессы, Кировограда, Днепропетровска. Здесь ее быстро разгружали и раскидывали по сотням торговых точек, дальше она расходилась по Киеву, области и городам соседних регионов.

– Ну, где ваш Бройлер? – сквозь сон услышал Макс шаги, судя по голосу, молодого человека, вошедшего в узкий коридор между магазином и подсобкой, в котором, сидя на пустых ящиках, караимы играли в нарды.

– В офисе, – ответил после короткой паузы Давид, – сейчас узнаю, может занят. Подожди здесь.

Войдя в подсобку, он торопливо зашептал Максу на ухо:

– Там вася стоит, Бройлера ищет, весь в «рыжье» – на нем золота, грамм триста. Мы его щас «делать» будем, только нужно сюда заманить.

– Валэрий Иванович, к Вам чэловек пришел, – придав словам почтительную интонацию, плел паутину Давид.

– Так пусть заходит. Или мне к нему выйти? А ну, Петруччо, посмотри, что там, – изменив свое имя, забасил Макс, подражая голосу «авторитета».

Выйдя в коридор, он увидел обвешанного золотом крепыша лет двадцати пяти и, осмотрев, спросил на тон выше: – Оружие есть?

Тот отрицательно покачал головой, с сомнением глядя на его заспанное лицо и обшарпанные стены «офиса».

– Можешь идти, – сказал ему Макс, выходя из коридорчика.

– Дэржи дверь, чтоб нэ сбэжал, – прошептал Илья. Максим уперся плечом в дверь, придав своему облику вид скучающего Атланта. Он слышал, как караимы лупят владельца золотых украшений; звук тяжелых ударов, стоны и мольбы доносились до торгового зала, где, к счастью, людей в этот момент не было.

– Ты, мразь, – услышал Макс приглушенный рык Давида, – какой он тебе Бройлер? Ты кто такой, чтоб на него так говорить?

Ни в чем не повинный парень придушено хрипел, как догадался Макс, Илья, отработанным захватом, держал «гостя» за шею.

– Впредь, называть его Валэрий Иванович. Зато, что оскорбил «авторитета», мы тебя штрафуем. Снимай золото.

– Что, все? – прохрипел незадачливый визитер и Давид, отвесив оплеуху, закричал: – Конэчно!

Пока подельник вел в подсобке профилактическую беседу на тему: «Вежливость – норма жизни», Илья вынес две полных горсти золотого тельца – цепь с поповским крестом, толстенный браслет, несколько колец и печаток.

– Нужно это куда-то спрятать, – возбужденно блестя глазами, протянул ему трофеи Илья, и Макс заметил, что руки его в крови. Взяв в магазине пакет, он ссыпал туда «конфискат» и отнес двоюродной сестре, жившей неподалеку.

К их удивлению, история с грабежом не имела продолжения. Бройлер, сам падкий на золото, ничего не узнал и через три дня они сдали «ружье» в ломбард, поделив деньги поровну.

«Авторитет» дал им задание наказать мошенника, бравшего кредиты под несуществующие объекты и растворяющегося в многомиллионном городе, как мираж в Каракумской пустыне. «Работа» была под заказ – покалечить, но не убивать, и Бройлер пообещал, что заплатит пятьсот долларов.

Максим не сомневался, что еще столько же Валера возьмет себе.

Должника долго искали и, наконец, выследили в частном секторе на Борщаговке. Мошенник, невысокий толстячок лет тридцати пяти, возвращался всегда в разное время; поставив машину на стоянку в гаражном кооперативе, он шел домой через небольшой, заросший деревьями пустырь. Дело было осенью, накрапывал мелкий дождь, и без того короткий день казался еще меньше из-за затянувших небо туч. Фонари в этом районе, похоже, не проектировались в плане застройки, влажный, густой мрак обступил со всех сторон «девятку», словно бездонная пропасть. Ожидая «Ниссан» «клиента», сидевший на заднем сиденье Давид, достав пистолет, стал заряжать в него патроны.

– А это зачем? – тревожно спросил Макс. Быть замешанным в убийстве не хотелось, да и машина оформлена на него, если что, к нему придут очень быстро.

– Валэра сказал хорошенько напугать, – равнодушно ответил караим, пряча «ствол» за брючной ремень. Когда должник вышел из ворот гаража и, ничего не подозревая, прошел мимо «девятки», Илья с Давидом бросились за ним. Выключив радио, опустив стекло, Макс напряженно вслушивался в темноту, ожидая выстрела.

«Может Бройлер хочет нас кровью повязать?» – со злостью подумал он. Максим слышал возню на пустыре, злобное сопение караимов и крики их жертвы. Потом раздался топот бегущих людей, и запыхавшиеся подельники, ввалившись в машину, закричали:

– Давай! Быстрее! По-ехали!

Не включая свет, Макс осторожно вырулил на шоссе и благополучно развез заплечных дел мастеров по домам. На следующий день Давид огорошил его новостью:

– Валэра сказал, не того «сделали».

– Так поехали того отдубасим, – удивленно посмотрел на него Макс. Обещанные шефом деньги ему были так нужны.

– Позже, пусть немного утихнет.

Но не позже, ни когда-либо потом «авторитет» к этому вопросу больше не возвращался. А по прошествии нескольких лет, когда Максим давно уже ушел от криминального олигарха, Илья признался:

– Валэра сказал тебе денег не давать.

Был у Бройлера двоюродный брат Саша, полностью деградировавшая личность. Его однокомнатная квартира в «хрущевке» на Воскресенке превратилась в головную боль не только участкового, но и всех соседей. Собутыльники приносили с собой спиртное, выпив «дозу», Саня отрубался, а новоявленные друзья, которых он в большинстве случаев видел впервые, до утра продолжали «банкет». С песнями лагерных бардов, из на всю врубленного магнитофона или в собственном исполнении, с криками, смехом, бессмысленным выяснением отношений, вроде: «Ты меня уважаешь?» и даже жареным на планках паркета шашлыком.

Участковый в который раз звонил Бройлеру, вежливо повторяя одно и тоже:

– Валерий Иванович, разберитесь со своим родственником.

«Авторитет» молча швырял трубку и посылал зондер-команду. Алкашей изгоняли – когда просто спускали с лестницы, когда, не церемонясь, выбрасывали с балкона второго этажа. Опухшему от запоя братцу вызывали «Медиком», ставили капельницу, чистили кровь, неделю не выпускали из дома и, на какое-то время, Саня вновь становился человеком. Но разогнанные собутыльники, зализав раны, как коварный змей-искуситель, приходили снова. И все повторялось. А однажды, проблемного родича сбила насмерть неустановленная машина. Как это ни грустно, никто не плакал по этому поводу. Ни Бройлер, ни тем более соседи, и в освободившуюся квартиру, превращенную прежним жильцом в тихий ужас, вселился Сережа.

Он был четвертым в экипаже боевой машины Максима. Ему пришлось уехать из родного города, толи Луганска, толи Северодонецка, и люди, которым Бройлер не смог отказать, попросили помочь пацану с жильем и работой. Серега был нормальным парнем, компанейский и не гад; года на три моложе Макса, довольно высоким, худощавым, но спортивно сложенным. Правда, были у него свои странности. Сергею постоянно нужно было то в туалет, то помыть руки, то попить водички – он искал уединения зачастую в самые неподходящие моменты. Шила в мешке не утаишь, со временем стало ясно, что Сережа наркоман. Из-за этого или из-за чего-то еще, неизвестного Максу, Бройлер сказал ему:

– Забери ключи у Сергея и привези мне.

Припарковав «девятку» у дома, Максим зашел в подъезд, когда увидел спускающегося по ступеням, переставшего ездить с ними напарника.

– Привет. Ты что, ко мне? – удивился тот.

– Да, Валера сказал ключи забрать.

– Тю, он что, тебе не звонил? – еще больше удивился Серега. – Я ж к нему еду, ключи везу. Подкинешь? – спросил он с надеждой.

– Извини, не могу. Мне сейчас ребенка в больницу везти.

– Ладно, доеду. Жене привет, – понимающе улыбнувшись, Сережа на прощанье махнул рукой, и они расстались.

А тем же вечером ему позвонил Бройлер и спросил недовольно:

– Ты чего ключи не привез.

– А что, Серый их не отдал? – уже понимая, что его провели, переспросил Макс. – Я его на лестнице встретил, он к тебе собирался…

– Бро-оса-ай всё-ё! – заорал «авторитет». – Бери караимов, и ловите его. Руки-ноги поломать – отвезти в больницу! – не помня себя от ярости, заговорил он вдруг стихами и положил трубку.

Макс с Ильей и Давидом прождали Сергея всю ночь, но он не появился ни в тот день, ни на следующий. Максим был так зол на него за обман и бессонные ночи, что встреть он Сергея, изувечил бы собственноручно. Через два дня засаду сняли. Сережа как-то встретился с «авторитетом», отдал ключи и позакрывал все вопросы, или пообещал закрыть, что, скорее всего. А спустя довольно длительное время, когда Макс уже забыл о существовании бывшего коллеги, тот напомнил о себе сам.

– Звони Илье с Давидом, и ищите этого урода, который тебя с ключами лоханул. Помнишь Сережу Луганского? Как найдете, дайте ему хорошенько по рылу, тыкните пару раз ножом, чтобы помнил, а если хотите, можете и обоссать козла.

Взяв адрес, по которому жил все время путающийся под ногами у Бройлера Сергей, Максим поехал выполнять задание.

Проторчав под домом до позднего летнего вечера, Макс пошел «отлить» в заросший на высоту его роста палисад. Он только приготовился справить нужду, когда из кустов, столкнувшись с ним нос к носу, вышел Сергей. Не произнеся ни слова, Максим приложил указательный палец к губам и ладонью показал парню: Уходи! Тот благодарно кивнул и растворился в сгущающихся сумерках. Дотянув до глубокой ночи, группа захвата уехала ни с чем.

Он мог и не делать благородных жестов, но ничего плохого, не считая истории с ключом, Сергей ему не сделал. А за тот случай Макс его простил. Но от судьбы не уйдешь, тем более, если машешь перед нею, как перед разъяренным быком красной тряпкой.

Сергея все-таки «поломали», уже без Макса. Прошло несколько месяцев, и Илья неожиданно сказал ему со значением:

– Поймали недавно Сережу Луганского.

– Да? И что? – равнодушно спросил Максим, но в голове тревожно зазвенели колокольчики. Зачем Илюха рассказывает это, чтоб похвалиться, или есть в словах его какой-то подтекст?

– Давид ему ухо отрэзал и Валэре отнес. Тот на камеру снял, сказал, буду должникам показывать.

Макс слышал, что у «авторитета» есть целая видеотека, запечатлевшая кровавый путь их группировки, сцен допросов, пыток, казней, изнасилований и любовных интрижек нужных людей, но зачем об отрезанном ухе знать ему, Максу, он пока не понимал. Может Бройлер решил так припугнуть своего ненадежного опричника?

– Когда Сережу били, он сказал, что это ты его прэдупрэдил о засаде.

– Чего я буду его спасать? – негодующе спросил Макс. – Кому ты веришь, Илья, мне или какому-то одноухому наркоману.

– Тебэ, – ответил караим, и по непроницаемому лицу его было трудно понять, говорит он искренне или ведет свою игру.

Бройлер ничего не узнал, но Максим понял тогда, что делать добро людям еще внутренне не готовым к этому, также бессмысленно, как и метать перед свиньями бисер.

«В Писании сказано: «Что скатывается в Мои глубины, нужно еще толкнуть. И кого не научите вы летать, того научите – быстрее падать».

Можно протянуть руку остановившемуся на середине пути, подтолкнуть сомневающегося, но о том, что подставлять левую щеку, когда бьют тебя по правой, в Книге нет ничего!», – расстроено думал Макс, сердясь на себя. Его человеколюбие чуть не вылезло ему боком.

К сожалению, жизнь неоднородна и не идет, как принято считать, полосами. Из смешных и страшных событий, она складывает мозаику своего разноцветного калейдоскопа и, возможно, на досуге Бог просматривает особенно яркие моменты.

Это было примерно за год до гибели Колобка. Его жена Виктория Владимировна с помпой праздновала тридцати пятилетие в «Декаданс», суперэлитном клубе для очень богатых людей. Но не цены в валюте на напитки и проституток запомнились Максу, его поразило своей бесшабашностью выступление затухающей «зиркы» украинской эстрады Алены Винницкой.

Он с интересом следил за ее творческим взлетом с первых шагов в шоу бизнесе, в тогда еще никому неизвестном коллективе с двусмысленным названием «ВИА Гра» и считал Алену новым словом в отечественном рокопопсе. Страшненькая, косноязычная солистка явно не привыкшая к сцене и камере, подкупала своей искренностью и правдоподобием образа. Верилось и в ее пятую попытку обустроить личную жизнь и во многое другое, по-семейному рассказанное со сцены. И пусть циничные журналюги называли ее бэк-вокалистку больше похожей на порно-диву чем на певицу, а хохмачи из «Камеди Клаб» присвоили той почетное звание «Мисс Большие Сиси», Максим стал фанатом этого трогательного дуэта.

Но потом что-то случилось. Место первопроходцев под софитами заняли холеные суки, в платьях от кутюр, с разрезами до и ногами из коренных зубов. Да, они не умели петь, и в текстах их жизни было не больше, чем в застывшем трупе, но раскрученный механизм индустрии развлечений уже завертелся миллионами проданных дисков.

А Алена увязла в гламуре, как муха в сиропе, прочно обосновавшись в середине топ десятки. Она так долго стремилась походить на лощеную стерву, спрятать под слоем золотой мишуры свою провинциальную угловатость, свой непередаваемый шарм, что, в конце концов, стала похожей на затянутую сексшоповской кожей Бритни Спирс из дешевых комиксов.

Ее выступление забуксовало в начале, когда по просьбе мужа именинницы, финансово подкрепленной еще одной крупной купюрой к гонорару, она должна была со сцены поздравить Вику.

– От друзей и близких, и от себя лично, – бодро начала Алена, – поздравляю Виктора с Днем рожденья! Желаю долгих лет жизни, счастья и всего только самого лучшего!

Администратор, пытаясь исправить оплошность, корчил из-за портьеры страшные рожи и подавал жестами знаки, что не Виктора нужно поздравлять – Викторию!

Поняв ошибку, певица сконфужено запнулась, потом сказала: «Ой!», но ничего исправлять не стала.

– Что, нормального человека нельзя было найти? – холодно спросил Колобок исполняющего директора, не мигая глядя ледяным взглядом на в струнку вытянувшегося перед ним побледневшего мужчину лет тридцати с небольшим. Директор был на две головы выше «авторитета», что называется с косой саженью в плечах, но сейчас вдруг почувствовал себя заблудившимся в лесу маленьким мальчиком, встретившим в дремучей чащобе голодного волка. Колобка он боялся панически и, чтобы скрыть страх, спрятал задрожавшие руки за спину. На лбу его выступили капли пота, стараясь выговорить имя этого непростого человека, директор пролаял:

– Ал…, Ал…, – и не найдя слов, отрицательно затряс головой, говоря этим жестом, что нормальных людей на эстраде теперь трудно сыскать днем с огнем; если б они были в наличии, то конечно бы он расстарался и сделал бы всё в лучшем виде!

– Уволю, – тихо прошипел Колобок, наконец, отводя взгляд. Обессиленный директор чуть не рухнул на пол, понимая, что увольнять его будут – и все из-за этой гребаной наркоманки! – не в связи с переходом на другую работу, а по состоянию здоровья. Инвалид с отбитым ливером и переломанными конечностями никому уже нужен не будет.

А в небольшом зале творилось что-то неимоверное!

Выдав для разогрева пару проверенных хитов, Алена исполняла теперь слезливый медляк. Она пела что-то про одиночество, но Максим не слышал слов, разрезав ледоколом собравшуюся толпу, он стоял возле сцены, заворожено глядя на певицу, околдованный ее животным магнетизмом. Винницкая была в коротком топике и миниатюрных облегающих шортах на голое тело, волосы она подняла вверх и они лежали живописной копной. Исходящая от нее сексуальность, отражаясь от присутствующих, увеличивалась многократно; сводящий с ума запах секса – брутального, грязного животного совокупления – ощущался так явно, что Макс представил на миг себя в клубке из сотен извивающихся в оргазме тел.

Происходящее на сцене поражало воображение – за три минуты Алена десять раз «трахнула» стойку микрофона, а потом, по очереди, всех присутствующих, невзирая на пол, возраст, национальность и вероисповедование. Стоя в метре от исполнительницы, глубоко засунув в карманы брюк руки, Макс ощущал зовущий запах женского тела, парфюма, пота, кожи высоких сапог. Он знал теперь, как пахнет чистый, словно слеза секс, такой же невинный, как первородный грех, без всяких добавок и примесей.

Алена извивалась перед ним, будто заправская звезда стриптиза. Мягкая ткань шортиков, на которую только и смотрел Максим, как начинающий гинеколог, разглядывая проступающий сквозь материю половой орган – ничего не скрывала, повторяя линии и изгибы звездного тела. Лишь в глазах ее было пусто, в них не было ничего человеческого – Максу казалось, он смотрит в глаза зомби, и он перевел взгляд…

***

– Слушай, всё хочу спросить, а почему Бройлера Бройлером зовут? Потому что кабан? – отвлек его от воспоминаний Паша.

– Фамилия у него птичья, – вздохнув, неохотно отпуская испуганные вопросом образы, пояснил Макс. – Курицын Валерий Иванович. Было время, еще в начале девяностых, я тогда только из армии пришел, Валера толи трусами торговал на рынке, толи резиной для машин. Вся информация сейчас под грифом «Особо секретно». А Арнольд, он тогда в «авторитете» был, «получал» с него, как с лоха. Подойдет, бывало, встанет в стойку и с правой Бройлеру по пузу слегка «бух»:

– А ну, Валерчик, дай-ка мне сто долларов на обед!

А потом, когда Колобок из Сербии приехал, Бройлер просек тему и под него подлез. Стал правой рукой и с Арнольдом за старое поквитался – «Мерс» у него забрал, и с базара выжил. Арнольда через какое-то время «закрыли», ходят слухи, не без Валериной помощи.

Припарковав «Майбах» на VIP-стоянке «Пятого Элемента», клуба здоровых удовольствий, как значилось в названии, Олигарх, взяв сумку, остановился у машины.