Читать книгу Гастарбайтер - Георгий Юров - Страница 1

Часть первая

Глава первая

Внутренняя дверь комнаты свиданий открылась и он, оглянувшись, посмотрел на лагерь. «В следующий раз поеду на строгий режим», – думал он, не зная, что его ждёт за забором. Получая справку об освобождении, он поймал на себе испытывающий взгляд ДПНК – тот глядел на него, наверное, думая о том же – и делая первый шаг на свободу, неожиданно для себя сказал майору:

– Будь здоров, Иваныч.

Выпускали по пять человек, когда их пятёрка вышла за «зону» ДПНК крикнул в след:

– Не оборачиваться! – они привычно вжали головы в плечи – и добавил: – Дурная примета.

***

Он вышел в середину лета и в три часа дня солнце пекло так, что от расплавленного асфальта поднималось марево. Его звали Женей, в начале месяца ему исполнилось тридцать пять, три года, из которых он провёл в только что оставленной колонии. Идти ему, честно говоря, было некуда. На руках имелось двадцать шесть гривен материальной помощи и свобода, к которой он так долго стремился и наконец, обрёл.

Дойдя до автовокзала, купив десять пачек дешёвого мороженого, о покупке которого, именно десяти пачек, мечтал всё это время, Женька пошёл по трассе в сторону Киева, тормозя попутку и кушая мороженое. Машины с рёвом проносились мимо, но, наконец, одна остановилась, и лысоватый плотный парень в чёрной футболке спросил:

– Куда, земляк?

Но Женя тянул с ответом, напряжённо думая: – «Где я видел его? Бывший опер второго барака?»

– Ты это, – сказал он парню, – езжай. Я пока не еду.

Водитель удивлённо посмотрел на него и, включив передачу, поехал дальше.

– Что-то рожа мне его не нравится, – пробурчал Женя вслед отъезжающему авто.

Он вновь поднял руку, просясь в попутчики. Долго ник-то не останавливался, но вот белые «Жигули» шестой модели тормознули и, проехав с десяток метров, остановились. Но он стоял, глядя на милицейскую фуражку, лежащую за задним стеком. Замахав «Жигулям» «Отъезжай!» развернулся и быстро пошёл в обратном направлении. Сойдя с дороги, он петлял частным сектором, уходя от возможного преследования. Убедившись, что слежки нет, Женька нашёл себе пристанище в заброшенном здании. Успокаиваясь, подумал: «Чего меня ловить? Я же законно вышел!» Достав справку, он прочёл в десятый раз за сегодняшний день: «Применить УДО как к лицу, вставшему на путь исправления».

Женя сидел на бетонном полу среди загаженного пыльного хлама, подложив под задницу оторванное сидение стула, наслаждаясь свободой. Бросив в угол растаявшее мороженое, он сказал раздражённо исписанным стенам:

– Совсем, блин, нервы ни к чёрту!

Вернувшись на автовокзал сел в маршрутку и в восемь вечера был уже в другом городе. Денег на билет не хватило, пришлось доставать справку. Водитель, привычный к подобному контингенту лишь грустно кивнул, указывая на свободное место. Уснуть Женька не смог и полтора часа дороги глядел в окно, свыкаясь с новыми ощущениями, привыкая к мысли, что тот кошмар, в котором он жил три последних года, остался позади, за бетонной стеной Учрежденья.

Не шло даже речи вернуться к матери, в маленький шахтёрский городок. Где не было ни то, что работы, не осталось почти даже жителей, а по брошенным пустым квартирам бродили мародёры в поисках цветных металлов. Его не пугала возможное возвращение на «зону», как нарушившего условия досрочного освобождения, страх перед жизнью в нищете, в полу первобытном состоянии был сильнее. Он ехал в Киев, манящий, словно земля Обетованная – Фата Моргана. Город притягивал так же, как огромный фонарь зовёт своим светом тысячи мошек. Завораживало само слово «Мегаполис». Перед глазами вставали кадры фантастических боевиков, но в реале жизнь ненамного уступала по жестокости и цинизму, безрадостным перспективам будущего.

Купив телефонную карточку, но так никуда и не дозвонившись, Женька вновь воспользовался справкой. Поезд метро, словно огромный червь, нёсся по тёмному тоннелю, оставив наверху бетонный город, с его суетой и июльским зноем. Во время дороги Женя раздумывал над сложившейся ситуацией. Ночевать ему по-прежнему было негде. Через спортзал можно выйти на приятелей и через них попробовать найти работу, а главное жилье. Но это всё откладывалось на потом. А пока… «Придётся ехать к Игорю», – решил он, глядя на светящиеся окна высотных домов.

Игорька Женя знал давно. Когда он только перебрался в Киев, то первые пару лет работал грузчиком на рынке, снимая комнату в коммуналке через дорогу. Снимали вдвоём с приятелем, с которым приехали покорять столицу. Позже земляк женился на киевлянке и отбыл к жене на Харьковский, Женька пару раз ездил к нему, но со временем их отношения сошли на нет. Он остался работать один, втихаря продавая «бутлегерам» собранные акцизные марки и картонные ящики. Работал у Игоря, арендовавшего с компаньоном киоск. Постепенно водочный бизнес зачах и Игорёша, уже с другим человеком, стал заниматься ремонтом квартир, специализируясь на монтаже металлопластиковых конструкций. Дела шли, в общем, неплохо, жаль работа была сезонной, но сейчас в разгар лета Женя надеялся, что приятель поможет ему.

Игорь был тоже не местным; в Киеве квартировал у тётки, приютившей племянника – «афганца» в разделённом на два входа частном доме в старой Дарнице. В одной половине обитал Игорёк, оплачивая счета и помогая с ремонтом, а во второй жила она сама, пуская в учебный сезон девочек-квартиранток.

Полтора года под Джелалабадом мало походили на войну в обычном понимании, когда есть две группы противоборствующих войск, линии фронта и обороны. Здесь не было ни передовой, ни тыла, от этого опасность не становилось меньше, но в виду отсутствия зримого противника она притуплялась, словно заглушенная анальгином зубная боль. Привычные с детства противопоставления – красные и белые, русские и немцы – в Афгане отсутствовали, как не оказалось дедовщины и неуставных взаимоотношений. Да, пули свистели над головой, он был ранен одной на вылет, отлежал в госпитале и получил медаль, которую, впрочем, не носил, да и героем себя не считал. Героизм, это что-то экстраординарное, не вписывающиеся в привычные рамки и потому разовое. А в каждодневном рутинном выполнении своих обязанностей – подъёме, отбое, несении караула, стирке, помывке и оправлении нужды – не было ровным счётом никакой героики.

Совсем рядом казались горы, холодные и чужие, в своей дикой первозданной красоте, основательные, как само время. В начале они притягивали внимание; Игорь пытался представить в их толще пещеру Алладина и многое другое, прочитанное в книжках, потом стали ненавистны, он уже не мог видеть их равнодушные каменные склоны, а к концу привык настолько, что перестал обращать внимание. Видел восточный город, серый от пыли и вездесущего песка, закутанный в бесполые пыльные одежды. Казалось, Джелалабад мало изменился со времён Александра Македонского, навсегда оставшись в позапрошлом веке и пять раз в день ветер доносил до него крики муэдзина, протяжное «Ал-л-ла-а-а-ах акбар!»

Интернациональный долг дело добровольное; Игорь сделал шаг вперёд, а половина осталась на месте, ещё вчера гордо ходивших по части, теперь же стыдливо глядящих в пол. Но участь и тех и других была давно решена, только «добровольцы» попали в более-менее цивилизованные места, а отказники в глухие горные гарнизоны. Служба связистом при радиолокационной станции, вдали от боевых операций, засад, зачисток, погонь и перестрелок оказалась относительно спокойной. Окружённая периметром колючей проволоки и минных полей часть при аэродроме, вылазки в соседний кишлак с канистрами керосина и лопастями сбитых вертолётов. Вырученные афгани меняли на чеки Внешпосылторга, на которые можно было купить редкие в Союзе кроссовки «Адики», спортивные костюмы, жвачки, кассетные магнитофоны. Экипаж прикомандированного к ним «Ан-24» базировался в родном городе Игорька; собрав «дипломат» с заморскими гостинцами и положив туда собранные чеки, Игорь отправил посылку матери, а позже узнал, что «борт» сбили. «Дипломат» родителям вернули, а содержимое нет.

Опасаясь «Стингеров» самолёты взлетали одновременно с залпами тепловых ракет, фейерверком уходящих в разные стороны белыми полосами. Сбитый на десятикилометровой высоте «Ан», вернее то, что от него осталось, приволокли к аэродрому, и было жутко смотреть на обгоревшие искорёженные обломки, с тяжёлым сердцем ожидая собственный вылет. Ответ Советских войск был страшен: в течение недели «Миги» и «Сушки» утюжили прилегающую к аэродрому местность ракетами, превращая её в безжизненный ад.

В офицерских блиндажах работали кондиционеры и, заходя иногда внутрь, Игорь с наслаждением подставлял обожжённое южным солнцем лицо дуновению прохладного воздуха. Война войной, но основной инстинкт, обострённый чувством опасности – как в последний раз – никто не отменял. Об интимных отношениях «докторши» и командира роты знал весь личный состав, да они и не особо скрывали их. В ту роковую ночь мужчина и женщина занимались любовью в охлаждённом чреве командирского блиндажа. Медсестра была сверху; начался обстрел, шальная пулемётная пуля, прошив деревянную стену, угодила в голову санинструктора, оставив после себя кровавое месиво. Игорь запомнил навсегда её накрытые окровавленной простынёй останки и бледное, забрызганное кровью лицо капитана, нервно курившего в накинутом на голое тело кителе. Война, как «Русская рулетка».

Выйдя на «Черниговской» Женя доехал на трамвае до своей остановки, а там прошёл аллеей шелковичных деревьев к нужному дому. Несмотря на поздний час, дом не спал. Из оборудованной под перевозку конструкций «Газели» два парня выгружали инструменты, перед открытой настежь дверью несколько человек сидело на пластиковых стульях, курили и пили пиво. Ещё одна группа стояла рядом с серой «Таврией», как он понял, все ждали Игоря.

– Здорово, Костик, – приветствовал Женька высокого худого мужчину, которого знал по «до посадочным» временам. Тот обернулся и, узнавая, глянул мутным от «дури» взглядом.

– Привет. Где ты был? – забыв имя, равнодушно спросил он.

– Уезжал, – не стал вдаваться в подробности Женя. – Беспалый будет?

Фамилия Игоря была Беспалый и за глаза его называли только так.

– Должен быть, – потеряв к нему интерес, Костик вернулся к прерванному разговору.

Женя решил сходить в магазин, купить воды на оставшиеся деньги и убить время, но далеко не ушёл. Пройдя метров пятьсот, услышал, как проезжающая мимо «Газель», точная копия той, что стояла у дома сигналит ему нечто вроде «спартаковского» приветствия. Прошло больше трёх лет с их последней встречи, но Игорь узнал его и жестом показывал – возвращайся.

Вернувшись к дому, он увидел что Беспалый, будто атом в центре молекул стоит среди работяг. Заметив Женю крикнул: – Пять минут! – но прошло не меньше получаса, когда он, наконец, освободился.

– Ну что, как ты? Слышал, были неприятности? – спросил он, пожав руку.

– Всё в прошлом. С работой поможешь? Да и жить мне негде.

– С работой помогу. Отдохнёшь пару дней, потом выйдешь подсобником на монтаж. Заказов валом, люди нужны, – ответил Игорь устало, – а живи здесь, у меня же хоромы.

Дав ему двадцать гривен, Беспалый уехал – жил он у жены, недалеко от тёткиного дома – и Женя пошёл устраиваться на ночлег. «Хоромы» оказались комнатой в пятнадцать квадратных метров, в которой по правую сторону от двери стояли пустой пыльный сервант и заваленный монтажным расходником круглый стол. Поверх москитной сетки, среди коробок с саморезами и дюбелями лежала чья-то одежда. Слева, почти впритык, поместились три дивана. В узком пространстве между двумя из них, на брошенном на пол матрасе кто-то храпел, укрывшись с головой покрывалом. Прогретое за день помещение содержало целый букет запахов – от нестиранных носок и потных тел до алкогольного перегара.

«Дурдом!», – подумал Женя и пошёл на кухню. Там на раскладушке спал какой-то неврастеник; едва скрипнула дверь, он открыл один глаз и смотрел на Женю, не мигая, пока тот не вышел. Все спальные места были заняты. Вернувшись в комнату, он выбрал диван по шире и, отодвинув к стене спавшего худого типа, раздевшись, прилёг с краю, подложив одежду под голову, а ноги укрыв половиной солдатского одеяла, висевшего на спинке.

Сон долго не шёл к нашему герою. Глядя в потрескавшийся потолок, Женька переживал заново события последнего времени. Засыпая, он вдруг услышал, как два невидимых собеседника разговаривают стоя по разные стороны его постели.

– Деньги нужны, – начал один знакомым голосом. – Но на зарплату подсобника не разбогатеешь.

– Есть теоретическая возможность, – заметил второй, этим же голосом, но с другой стороны, – сведя траты к минимуму лет через тридцать скопить на хоть какое-то жильё.

– Может и не дожить, – вздохнул первый.

Они закурили, раздумывая. Дым не таял, выстилаясь под потолком вереницей вопросительных знаков, и хотя Женька не курил, ни во что ни вмешивался, молча лёжа под половиной старого одеяла. Если Великий Комбинатор владел тремя сотнями способов сравнительно честного отъёма денег, то Женя знал только один, причём откровенно бандитский.

– Давай, давай, – ухватившись за эту мысль, усмехнулся второй, – ты уже награбил, на четыре года.

– По минимуму больше не дадут, – печально добавил первый. – Лет на семь придётся забыть о воле, тут три, да там семь. Итого, – подвёл он итог, как заправский бухгалтер громко щёлкнув костяшками счётов.

– Десять лет, – пробормотал Женька, с трудом отделяя сон от яви. «Коту под хвост», – хотел добавить он, не особо тревожась, по этому поводу… и уснул.

Тем временем огромный город просыпался. Дворники доставали свои инструменты, проверяя их боевую готовность. Водители трамвайного депо ехали дежурным автобусом, сонно глядя в тёмные тоннели перпендикулярных улиц.

Где-то под Черниговом, в нехоженой лесной глуши, у холодного омута тёмного озера сидела на огромном камне печальная русалка, расчёсывая длинные волосы золотым гребнем. Из глаз её капали слёзы и падали на озёрное дно крупными жемчужинами. А за лесами, упиравшимися вершинами сосен в брюхо ползущих облаков, с могучей груди северного соседа поднималось солнце, оранжевым теннисным мячом. Так началось утро первого дня Женькиной свободы.

Глава вторая

Утром Женя проснулся рано, но вставать не спешил и когда в девять часов поднялся с дивана, в доме никого уже не было. «Отдыхать так, отдыхать», – сказал он себе и, одевшись, поехал на Гидропарк. Сидя на песке, Женька смотрел, как словно игрушечный паровозик, увлекаемый невидимой нитью, влетает в тоннель поезд метро. Он думал, что старый Киев, это не один город, а два – два зеркальных отражения друг друга. И пещеры под ним не хаотичные тоннели, непонятно зачем вырытые монахами, а улицы и площади, строго выверенные дорожные магистрали, уходящие на сотни километров в разные стороны, построенные задолго и до монахов и до легендарного Кия.

***

Он уже смутно помнил, как познакомился с Вадимом, через кого-то из общих знакомых. Это было не столь важно, но сама та встреча стала знаковой в его судьбе. Они искали друг друга по только им понятным признакам, так люди одной концессии, одного рода занятий узнают подобного себе по одежде, словам, поведению. Дружбы между ними не было, они были слишком похожи, и похожесть эта мешала стать им друзьями.

Вадим был на три года моложе, на голову выше, а в Жене с десятого класса были неизменные метр восемьдесят. Вадик всегда нуждался в деньгах, тратя их легко и бестолково – на одежду престижных брендов, на дорогую выпивку, на женщин модельной внешности. Он любил деньги, и деньги любили его. Был он по своему талантлив, но способности Вадима оказались своеобразными. Будучи человеком девяностых, он остался прежним, с устаревшими взглядами на средства достижения цели, а породившее его десятилетие ушло без следа.

Вадик давал «работы» по кражам и грабежам, привлекая Женьку, как бывшего спортсмена для выноса краденого и отъёма материальных ценностей у выслеженного бизнесмена. На первом лежала оперативная часть, на втором – силовая. Между собой деньги делили поровну, при необходимости привлекая водителя с машиной. Не каждая «операция» оказывалась удачной, зачастую сумма, лежащая в сумочке или «барсетке», была несопоставима с риском, которому они подвергались. Но даже того, что удавалось заработать, хватало Женьке на жизнь.

Женя сел на песок, прислушиваясь к перезвону колоколов. Выпив успевшей нагреться воды, купленной утром у остановки, он вернулся в своих воспоминаниях на три года назад.

К тому чёрному воскресению, когда удача изменила ему, они шли всю неделю. Денег не было и во вторник ближе к вечеру, когда начинают собирать кассы, Вадик ходил по Троещинскому рынку, высматривая, что-нибудь интересное. Они с Чипсом – невысоким парнем водителем, другом детства Вадима – ждали его в машине. Минут через сорок идейный вдохновитель вернулся, и, глядя в его непроницаемые глаза, на самом дне которых лучилось торжество, Женька внутренне напрягся.

– Есть, – выдохнул он, присаживаясь на переднее сидение. – Тётка выручку собирает с двух точек. Подъезжай поближе к центральному входу, будем надеяться, она здесь пойдёт, – сказал Вадик Чипсу, нервно потирая руки.

Прошло ещё с полчаса, но бизнесменша не показывалась.

– Где же ты, где, – проворчал Вадим.

– Может через другой выход вышла или в кафе зашла, – предположил Чипс.

– Пойду, гляну, – не вытерпев, Вадик открыл дверь и вышел из машины, но едва сделал пару шагов, развернулся и сел обратно, незаметно показав на даму лет тридцати пяти в светлом платье, с белой сумкой на плече.

– Вот она. Чипс, разворачивайся, – приказал Вадик, поворачиваясь к Жене. – Прятать ей деньги негде, а то, что они есть, я сам видел. Забирай сумку.

Вадим отвернулся, и Женя смотрел, какое-то время в его аккуратно стриженый затылок. Женщина села в маршрутку до «Лесной», они пристроились следом на красной «пятёрке», в которой Чипс жил сутками – днём возил их, по ночам «грачевал». На пересечении Милютенко и Шолом-Алейхем хозяйка точек вышла и, свернув на право, пошла к девятиэтажке. Подъехав на тоже место, Чипс высадил пассажиров.

– Пошли, пошли, – торопил товарищ, ускоренным шагом идя впереди. Дом был трёх подъездным, и возле второго коммерсантка стояла в окружении знакомых. Парни присели на лавочку у автостоянки в глубине двора. Прошло ещё минут двадцать, прежде чем женщина, в сопровождении нескольких человек зашла в подъезд.

– Иди к машине, посмотрю, на каком этаже живёт, – бросил Вадик, поднимаясь с лавки.

Минут через десять он вернулся.

– Толи на четвёртом, толи на пятом. Точнее сказать не могу, да это и не важно – лифт всё равно не работает.

– И хорошо и плохо, – задумчиво глядя на нужный дом, произнёс Женя. – Хорошо, что не ошибёшься, а плохо – всё движение по лестнице.

– Извини, старик, выбирать не приходится, – Вадим посмотрел на Чипса. – Развернёшься на клумбе и повернёшь на право.

– Но там же «кирпич», – удивился водитель.

– Вот и хорошо, меньше ездить будут. За домом, с той стороны, мы и будем стоять.

Все последующие дни они провожали бизнесменшу домой, но всякий раз, что-то мешало Жене. Он бы с радостью отказался от этой затеи, но что делать дальше? Снова идти грузчиком на базар или возвращаться домой? Если не брать во внимание криминальный характер, его занятие было не лучше и не хуже многих других. Оно приносило доход; оставалась надежда, сорвав куш обзавестись квартирой, а там, наконец, и семьёй. И если для этого нужно было раз другой рискнуть свободой, ну что ж, Женя был к этому готов. Его мечта стоила того. Это была его работа и, втягиваясь, привыкая к гигантским выбросам адреналина, он с ужасом понимал, что она ему нравится.

Когда в субботу после очередной неудачной попытки Женька садился на заднее сидение, Вадим посмотрел на него озадачено, а Чипс вдруг сказал с уверенностью, которой в нём раньше не наблюдалось:

– Женёк, может, тебе помощь нужна? Так давай я с тобой пойду, будем вместе лохов клепать! Да ты не бойся, – горячился Чипс, – мы тебя прикроем!

«Уж вы прикроете», – раздражённо подумал Женя.

Вечером следующего дня, когда ничего неподозревающая бизнес-вумен ехала к своему дому, а они в который раз позади маршрутки, Вадим, сидя рядом с Женей, внушал ему:

– Старик, сегодня у моей мамы день рождения. Жека, дружище, не подведи, мы с Чипсом если что будем рядом.

Обогнав «Богдан» «Жигули» подъехали к знакомому дому и, выйдя из машины, Женька присел на лавочку у второго парадного, а Вадик встал на углу, высматривая автобус. Прошло минут двадцать, ожидание начало тяготить его противной дрожью, вестницей нервного перевозбуждения, когда Вадим показался из-за угла и Женя пошёл ему на встречу.

– Машина будет с другой стороны дома, – тихой скороговоркой давал он инструкции, – там, где мы всегда стояли – менты.

От этой новости сердце притормозило, а потом, набирая ход, зачастило в груди.

– Так может позже? – с надеждой спросил Женька.

– Да какой позже, – зашипел Вадим, – вон она идёт сзади меня. Ну, всё, удачи, – сказав это, он пошёл дальше, а Женя зашёл в подъезд и, поднявшись на третий этаж, посмотрел в окно. Как и все эти дни, хозяйка точек стояла в окружении знакомых. По лестнице вверх и вниз ходили люди, насторожено глядя на него. «Чего вам дома не сидится», – злился Женька, ощущая, как под одетой олимпийкой по спине стекают струйки пота. «Уехали менты или нет?», – ломал он голову, глядя сквозь слуховое окошко на улицу.

Прошло ещё четверть часа. Вдруг женщина посмотрела вверх, он отпрянул, а когда глянул вниз, её уже не было. Он отошёл к лифту, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Услышав стук каблуков и голоса, поднимающихся по лестнице людей, Женя выглянул из-за угла, встретившись с ней глазами. До лестничной площадки была ещё ступенька и по инерции бизнсменша сделала шаг. Рядом шла, держа её за руку, девочка лет семи. Женя лишь мельком отметил её наличие, сосредоточив внимание на висевшей через плечо сумке. «Вадик, Вадик», – осуждающе подумал он, в неписаном законе бандитской этики люди с маленькими детьми считались неприкосновенными.

Сделав два шага вперёд, он, не замахиваясь, ударил правым прямым в висок, но женщину лишь отбросило на стену. Ребенок, истошно вопя, пулей пронёсся мимо, к детскому визгу добавился душераздирающий вой, усиленный акустикой подъезда. Схватив двумя руками сумку Женька, изо всех сил дёрнул её на себя, но кожаный ремень выдержал. Тётка, покачнулась и, падая, вцепилась в перила. Он продолжал тянуть, ведь сумка со всем содержимым уже не принадлежала владелице – теперь это были общие деньги их маленькой криминальной семьи. Вены жилами вздулись на лбу и шее, кровь настойчиво стучала в виски, ему казалось, прошла вечность.

Хозяйка сумки держалась за перила мёртвой хваткой, сжимая побелевшими пальцами металлические прутья. Страх, отчаянье и алкоголь, запах которого уловил грабитель, утроили её силы, но они всё равно были не равны! Руки разжались, и Женя вместе с нею скатился по ступеням на площадку, ударившись плечом о слуховое окно; выбитое стекло разлетелось об асфальт с жалобным звоном. Он успел заметить бабку «божий одуванчик», тревожно следившую за происходящим, но ещё не понимавшую его сути.

Мужчина и женщина вскочили на ноги одновременно и бросились в разные стороны. Она домой, ища защиты у пьяного мужа, мирно смотревшего футбол по телевизору, он – прочь из подъезда, держа в руке громоздкую женскую сумку. Впереди, сверху вниз кто-то бежал. «Неужели Чипс», – благодарно мелькнуло в голове. Но то был не Чипс. Слева от двери в каратистской стойке стоял перепуганный парень призывного возраста.

– Сумку, сумку украл! – заголосила старуха, подняв, словно жезл дирижёра инвалидную палочку.

«Как же не вовремя весь этот цирк», – с тоской думал Женя, глядя в нужную ему сторону мимо «каратиста». Времени на единоборство не было. Развернувшись, он побежал туда, где машина стояла раньше. Набирая скорость, отметил краем глаза, что расстояние между ним и преследующим его «призывником» увеличивается.

В отдыхающих за столиком, мирно забивавших «козла» пенсионерах проснулся боевой задор и, бросив домино, они присоединились к погоне.

«Поймают – убьют», – отстранённо думал Женя, собирая силы для финального рывка. Свернув за угол, он замер на мгновение – их красной «пятёрки» на месте не было. Волна паники окатила его, вспомнились слова Вадима, он развернулся, меняя курс. Но оттого что увидел, сердце провалилось, куда-то вниз, ухнув так, что казалось, оторвалось от сосудов и мышц. На обочине стояли милицейские «Жигули», о которых говорил Вадим, и, направив ему в грудь, ствол автомата, вышедшие «дсошники» удивлённо разглядывали его.

– Руки. Подними, – приказал сержант примерно его возраста, дожёвывая бутерброд.

– Что тут происходит? – спросил старший у подоспевших преследователей, столпившихся на обочине.

– Сумка, сумка!

– Беспредел!

– Клятые наркоманы! – заговорили все сразу, радуясь возможности проявить себя.

– Ты что, наркоман? – спросил патрульный, отбирая сумку и сковывая руки сзади наручниками.

– Да, – устало ответил Женька и не соврал: его наркотиком были деньги.

Он сидел на заднем сидении, безразлично глядя на суету вокруг него. На собравшихся ротозеев, на плачущую потерпевшую, всё ещё не верящую в случившееся и её беснующегося пьяного мужа, пытавшегося сквозь стекло милицейской машины добраться до него. Механически отвечая на вопросы, он осознал только теперь, как вымотан и выжат бестолковой суетой последних лет. Женя был почти рад задержанию, с самоедской злостью думая об оставшихся подельниках. «Ну, посмотрим, посмотрим…»

Теперь на какое-то время проблемы с жильём, работой, деньгами перестанут давить на него. Больше не нужно будет за кем-то гнаться, кого-то выслеживать и душить в подворотне. Лёжа на капоте машины, он видел, как развернувшись на клумбе, оставляя его одного, медленно едет красная «пятёрка» в сторону рынка с романтичным названием «Юность».

Глава третья

Женя поднялся с песка и потянулся, с наслаждением вытягивая руки вверх. Он стряхивал с себя воспоминания, будто комья липкой грязи. Попросив знакомого волейболиста присмотреть за вещами, переплыл пролив, разделяющий два острова. Второй остров неофициально считался нудистским пляжем, но в этот раз немногочисленные дамы были топ-лес. Полностью разделись только мужчины и, глядя на них во всей красе обнажённого мужского достоинства, он лишь брезгливо морщился.

Приплыв обратно, Женька присел на пень когда-то спиленного дерева, следя за ходом волейбольных баталий. Играл он не ахти, но когда выпадала возможность, делал это с удовольствием. За прошедшие сутки кроме мороженого, яблок и шелковицы он ничего не ел, да и есть, с нервотрёпкой прошедшего дня не особенно хотелось. Были ещё «абрики», как Беспалый называл абрикосы, росшие во дворе дома. Женя съел утром с десяток, и теперь «абрики» подозрительно урчали в животе.

Он надеялся встретить на «Молодёжке» Лысого – приятеля из спортзала, частенько бывавшего здесь – но как не напрягал зрение, увидеть его не смог. «Придётся ехать в зал», – подумал он. Дождавшись вечера, Женька пошёл к метро, неся в руках стоптанные кожаные туфли – подарок на освобождение. Чужая обувь растёрла ноги, и он шёл без неё, оттягивая момент обувания. Вещи у него были, но хранились в разных местах, и забирать их к Игорю, устроившего из половины тёткиного дома рабочее общежитие он не спешил.

В летние дни станция «Гидропарк» напоминала собой муравейник, а потому доставать среди заполненного отдыхающими вестибюля «волчий билет» Женька не стал. Да, до него никому не было дела, но ему не хотелось прочесть в чьих-то глазах сострадательную жалость и подозрительное любопытство.

Спортшкола существовала благодаря аренде половины помещений офисами коммерческих фирм, спонсорской помощи и альтруизму сотрудников. Она была детско-юношеской, но контингент, посещавший её, давно вышел из отроческого возраста. Директор ДЮСШ мирился с этим, лишь просил тренера разделять время занятий детей и взрослых, ведь на плечах этих людей лежали ремонт помещений и реанимация инвентаря. Школа принадлежала муниципалитету, но средств на её финансирование у города не было. Словно мяч директора всякий раз отфутболивали привычной формулировкой: – Нет денег!

Вот и сейчас вернувшись из Районо, он с тревогой думал, что два летних месяца позади и до начала учебного года осталось тридцать дней, а денег на капитальный ремонт нет. Как и в прошлом году и в позапрошлом. Запершись в кабинете, директор достал из сейфа бутылку водки и налив до половины в гранёный стакан выпил. Сидя за столом, он смотрел мутным от безнадёги взглядом на приклеенный к стене календарь. С огромного фото на него глядели, улыбаясь счастливой улыбкой, обнажённые по пояс братья Кличко. По мере уменьшения спиртного, печали в директорских глазах прибывало. Опьянённый жарой, тоской и водкой он вспомнил то время, когда братья приезжали на спарринги на старой «девятке», бампер которой прикручивали к кузову проволокой, ничем не отличаясь от многочисленной, тогда, мафиозной «пехоты». О тех временах сейчас не вспоминают, дабы не бросать криминальную тень на гордость нации, но директор их помнил.

Братья приехали на спарринг в зал «Динамо», уже на красном джипе «Гранд-Чероки», сложив огромные «хоккейные» сумки на лавку. Боксировавшие друг с другом Кличко замыкали список пар, и разминаться не спешили. Они стояли в новых спортивных костюмах и казались воплощением мечты. Уже тогда вовсю ходили слухи, что ими заинтересовался сам Дон Кинг. Фамилия директора была в середине списка, и он глядел с завистью на баснословно дорогую для него экипировку братьев. Посмотрев на свои стёртые до дыр от бесконечного скольжения по полу кеды, он снял старые боксёрские перчатки и решительно пошёл к Кличко.

– Слышишь, друг, дай рукавички от-боксировать, – попросил директор одного из них, кого именно он уже не помнил, да это и не было важно, показывая забинтованной кистью, на новенькие эверластовсие перчатки, висевшие на канате ринга. Но двух метровый брат отрицательно покачал головой и недовольно проворчал: – Свои иметь нужно.

Директор, вылил оставшуюся водку в стакан, и, не взглянув на календарь, выпил, занюхав рукавом светлого летнего костюма. Стерев выступившие слёзы, он сидел, пьяно глядя на улыбающихся братьев. Он слышал сегодня по радио, что Кличко пожертвовали триста «тон» «баксов» детям одной из беднейших стран Африки и ещё, что каждый их боксёрский вечер приносит денег больше, чем матч футбольной сборной Германии.

– Триста тысяч! Вы кто, негры или братья-славяне?! – возмущённо закричал директор. – Или у нас проблем нет?! Да к метро пройти нельзя, обнюхавшиеся клея дети вповалку лежат на асфальте. Толи спят, толи умерли. В километре отсюда, – он махнул рукой в сторону Броварского шоссе, – несовершеннолетние девочки стоят на трассе, предлагая интим. У нас, что ли всё сладко?!

Директор замолчал, с ненавистью взглянув на пустую бутылку; он думал, что триста тысяч, конечно же, проблемы не решат, нужны реформы на государственном уровне и миллионные инвестиции. «Но это же нужно сделать, нужно!», – злился он, разгорячённый алкоголем и беспросветностью пути, по которому шла, ковыляя, словно хромая кобыла образовательная система. Поднявшись со стула, директор бросил пустую бутылку в мусорное ведро и вышел из кабинета, заперев дверь. Но дойдя до лестницы, остановился и быстро пошёл обратно. Сорвав со стены ни в чём не повинный плакат, он разорвал его, швырнув в урну и постояв с минуту, глядя тяжёлым взглядом на дело рук своих, вышел. Толком, не осознавая причины спонтанной расправы, начальник спортшколы спустился по лестнице и, выйдя из здания, пошёл домой.

***

Дойдя по Шаломке до аптеки, Женя вышел к зданию ДЮСШ и, пройдя вдоль корпусов, столкнулся с выходящим из-за угла директором.

– Добрый день, – поздоровался он, но тот лишь скользнул по нему тяжёлым взглядом. Директор был пьян. Заглянув в зал, Женька приятеля не увидел и, приветствовав тренера, узнал, что Лысый ходит по утрам.

Был не сезон и желающих тренироваться, оказалось немного. Несколько человек сонно били по снарядам, да ещё два незнакомых ему парня строя зверские рожи ходили друг за другом по рингу, изредка нанося несильные удары. Жара давила на плечи и не то, что двигаться, дышать было трудно. Выйдя из школы, он встретил идущего на тренировку приятеля.

– Здорово, Славик! – они поздоровались, стоя на крыльце перед входом и Слава заметил:

– Давно тебя видно не было. Уезжал что ли?

– Да, на три года, – усмехнулся Женька, – вчера только вернулся. Слушай, у тебя телефона Лысого нет случайно?

– Есть мобильный, пошли к тренеру, запишешь.

Распрощавшись с приятелем, он нашёл таксофон и, вставив карточку, набрал номер.

– Алло, Лысый? – волнуясь, спросил Женька, когда трубку сняли.

– Да. Кто это?

– Это Женя, из спортзала, вместе боксом занимались. Помнишь такого?

– Конечно, помню. Ну что, решил свои вопросы?

– Да. Когда в зале будешь?

– Завтра с утра собираюсь.

– Тогда до встречи, я тоже буду, – выпалил он, видя, как стремительно тает время на счётчике телефона.

Повесив трубку, Женька пошёл к остановке, вспоминая такой же жаркий июльский день три года назад. В тот день его и ещё пятерых – двух женщин и трёх мужчин – вели на «флюшку». Без флюорографии тюрьма не принимала и, сковав наручниками попарно, их под конвоем заводили в поликлинику на Троещине, а Лысый, волею случая выходил оттуда. Они коротко кивнули друг другу и то, как он выглядел, отразилось в глазах приятеля. Лысый стоял в стороне, стараясь не встречаться с ним взглядом, словно боялся накликать неприятности и на себя.

Глава четвёртая

Как Женька узнал позже, квартировавшие у Беспалого работяги были из разных регионов. На двух диванах спали ребята из Северодонецка; мужик, которого он отодвинул ночью к стене, оказался Володькой «Бешенным», невысоким нервным типом лет сорока из Ровно, вечно попадавшим в какие-то истории. На полу разместился сварщик из Винницкой области, Женькин одногодок, он был постоянно чем-то недоволен, говорил, причитая, и напоминал ему пессимиста Пьеро из «Золотого Ключика».

Кризис, спустя пять лет поразивший страну тогда мог присниться разве что в страшном сне. В то благословенное, теперь почти былинное время шёл строительный бум, торговля недвижимостью процветала, и биржа труда пользовалась спросом. Как и когда-то рынок рабов в другом легендарном городе на семи холмах – Рим для римлян, Киев для киевлян. Фирма Беспалого на сто процентов состояла из гастарбайтеров. Делая один объект, они ехали на другой, стараясь выжать по максимуму из сезона.

Но как же кухня, спросите вы, ведь там тоже кто-то спал? Ах да, кухня. А на кухне тёткиного дома жил Андромеда.

***

Когда то его звали Андрей Дацько. Отца он не помнил совсем, а о матери остались лишь обрывочные воспоминания. Грязная кухня, пустые бутылки, чей-то громкий смех и пьяная женщина в домашнем халате курящая «Приму». Запах дешёвых сигарет въелся на всю жизнь и не то, что курить, его тошнило даже от дыма. Мамины сожители менялись так часто, что он, перестав их различать по именам, звал всех одинаково – папа. Ссоры в доме не были редкостью и однажды очередной «папа», чего-то не поделив, ударил мать табуретом по голове. Она умерла не сразу, ещё сутки он слышал, как бьётся её сердце, плакал от страха и жалости, всё тянул за рукав.

Кого-то посадили, но Андрею не стало от этого легче. Квартиру забрал ЖЕК, а его отдали в детдом на Сырце, где он и жил до совершеннолетия. Жилплощадь Андрюхе полагалась по закону, но с ней тянули, толи дом в котором он должен был жить, строили, толи снесли. В армию его не взяли, из общежития выгнали, и он остался на улице, работая грузчиком на «Юности». Там познакомился с Беспалым и позже переехал к нему. Монтажник был из него никакой и работал Андрей в доставке, загружая «Газель» материалом и развозя по объектам.

Однажды с производства находящегося выше по улице привезли двадцать заказанных конструкций. Андрей и ещё два парня разгружали их, составляя у забора; водитель, стоя в кузове, замерял каждую металлопластиковую раму, а Игорь записывал в блокнот. Шёл мелкий дождь, все порядком устали и торопились закончить. Андрюха с напарником сняли большую конструкцию в три окошка, ещё один придерживал, дабы не упала плашмя, и несли к забору. Вдруг прямо над ними грянул гром мощным раскатом летней грозы и Андрей, бросив свой край сел на корточки, испугано закрыв голову руками. Тяжеленая рама, жалобно звякнув стеклом, грохнулась об асфальт, и двухкамерный стеклопакет покрылся паутиной трещин.

Беспалый чесал враз покрасневшую лысину, с невыразимой тоской глядя на разбитое окно. Если даже производство поможет с заменой, всё равно он влетал долларов в двести, плюс поджимали грозящие неустойкой сроки установки. Последствия он представил отчётливо и смог только выдохнуть:

– Ну, ты даёшь, Андромеда…

И всё! Раскаты грома ещё не осели за Харьковским шоссе, а Андрей Дацько уже ушёл навсегда, и вместо него явилась на свет новая удивительная личность – Андромеда.

С тех пор к доставке его не подпускали, но он по-прежнему ночевал на кухне, раскладывая кем-то подаренную раскладушку. Махнув рукой на убыток, Игорь устроил его в шашлычную «Золотой Зуб» на Гидропарке. И оставшуюся половину сезона Андромеда рубил дрова, носил воду, убирал небольшую территорию кафе от мусора, расставлял и собирал пластиковые столы со стульями, ездил на рынок докупать продукты, иногда становился к мангалу жарить мясо или печь на углях картошку. В общем, был при деле. На заработанные деньги купил новенький велосипед и гордо ездил на нём, как на красном «Феррари». Всё было просто отлично; работа кипела, квартира ожидалась в самом ближайшем времени и жизнь катилась рифленым протектором по накатанной колее. Но однажды произошла катастрофа – Андромеда влюбился. И хуже того, его любовь была взаимной! Амур, словно выскочивший убийца, пронзил их своею стрелою, и они сами не поняли, как это произошло.

Его избраннице было семнадцать, звали её Валя и росту они оказались почти одного – так сказали говорящие весы на площади. Андромеду не смущало что жила она с сомнительными личностями, называвшими её «доця». Откуда они были родом, он тоже не ведал, знал лишь, что откуда-то с западной и здесь занимались тем, что собирали пустые бутылки, занося положенный процент участковому Пете. Влюблённые виделись каждый день. Он покупал мороженое, дарил гвоздики, угощал пепси-колой. То, что она дымила как паровоз, пила дешёвое вино и нюхала клей, тоже казалось ему вполне нормальным. А отсутствие передних зубов даже придавало ей особый шарм. Как глава семьи Андромеда соорудил шалаш за сценой, где играли музыканты, накрыв кусками шифера. Там они проводили время и строили планы на будущее. «Мамо», узнав об ожидаемой квартире, не препятствовала их связи, лишь приходила время от времени и манила «доцю» пальцем с траурной каймой нестриженого ногтя, сдавая её тело приёмщикам стеклотары. Денег, которые получали взрослые, Валя не видела, ей доставалась растаявшая шоколадка или бутылка водки и она несла заработанное в их с Андромедой «дом», не особо стыдясь того, чем приходилось заниматься. Андрюха знал, куда она идёт, но запретить не мог, лишь выл от бессилия в своей конуре, тревожа отдыхающих безумным воем.

Закончилась Андромедина любовь тем, что Валю «посадили», за кражу и бродяжничество. Дали год как несовершеннолетней и она пошла по этапу, становится на путь исправления. Андрей собирал ей посылки, писал письма, но так ничего и не отправил. Да и куда?

Бригада разбежалась, их лениво искал всё тот же Петя, за «сводничество и вовлечение малолетних…», а если кого Андромеда случайно и видел, то никто о ней ничего не знал, всех волновала только собственная судьба. Он чуть не сошёл с ума от горя, даже пытался покончить с собой, разрезав ножом кожу запястья, но от вида крови потерял сознание. Женя освободился как раз после этих волнующих событий, и потрясённая психика Андромеды ещё долго приходила в себя.

***

Работяги рано ложились и рано вставали, коротая вечера в разговорах за бутылкой пива и косяком конопли. Было почти темно, когда Женька зашёл во двор. У курившего на пороге по пояс голого парня он спросил:

– Беспалый будет сегодня?

– Скорее всего, нет, был недавно, – ответил тот, неопределённо пожав плечами.

В раскрытое кухонное окно Женька увидел жарившего яичницу Бешеного и, сглотнув слюну, пошёл в комнату. Сварщик и один из диванных парней ещё не спали, глядя маленький чёрно-белый телевизор. Газовая колонка оказалась сломана и он, после жаркого дня с удовольствием вымылся холодной водой. Приняв душ, Женька пошёл спать.

Утром он проснулся рано, вернее его разбудил первый трамвай. Рельсы шли параллельно дому, и было ощущение, что трамвай идёт прямо посреди комнаты. Сходив в туалет и умывшись, он зашёл на кухню. Андромеды не было. Выпив воды из стоящего на плите чайника, Женя взял большую тарелку и пошёл собирать «абрики». За этим занятием его и застал Игорь.

– Не спится? Когда на работу выйдешь?

Они пожали друг другу руки и Женя ответил:

– Сегодня съезжу в одно место, а завтра выйду.

– Добренько, тогда я на тебя рассчитываю, – произнёс Беспалый собираясь идти к дому, поняв, что другого случая не будет, Женя попросил:

– Игорёк, ты не можешь дать мне немного денег?

Лицо Беспалого приняло скорбное выражение, загрустив, он посмотрел на небо, полез в карман … и расстроился ещё больше – мелких купюр не оказалось. Женьке стало жаль его, и он поспешно добавил: – В долг, заработаю, сразу верну.

Игорь печально вздохнул и протянул полтинник:

– Бери, потом сочтёмся, – приятель взглянул на него серьёзным взглядом и вдруг спросил: – Женя, ты вообще работать собираешься?

– Ну да, с завтрашнего дня, – удивлённо ответил тот, пряча деньги в карман, но его слова не произвели на Игоря впечатления.

– Ты пойми, то чем занимался раньше – ерунда всё это! Деньги пришли – ушли, сел – вышел, так и жизнь закончится. А я предлагаю тебе профессию, которая будет кормить тебя всегда. Этот сезон доработаешь на подсобке, наберёшься опыта, а со следующего выйдешь монтажником. Подумай над моими словами, хорошенько подумай!

Женька расчувствовался, ему захотелось показать, что он по достоинству оценил смысл этих слов.

– Спасибо, Игорь! – благодарно крикнул он вслед уходящему по выложенной плитами дорожке Беспалому, благодаря не столько за деньги, сколько за участие в своей судьбе. Не оборачиваясь, тот поднял вверх руку, и Женя увидел пять коротких растопыренных пальцев. Издав боевой клич, Игорь зашёл в дом.

Глава пятая

Солнце ещё не успело превратить город в раскалённую сковороду, и Женька шёл вдоль трамвайного пути по утренней прохладе остывших за ночь улиц. Дождавшись нужного трамвая, он без приключений добрался до ДЮСШ.

Возле школы стояли вишнёвые «Жигули» девятой модели и белая «Ауди». В зале тренировалось с десяток ребят и среди них Женя, наконец-то, увидел Лысого. Стоя у двери, он с профессиональным интересом смотрел, как тот бьёт по мешку. Приятель заметил его, кивнув головой.

Женька вышел на улицу и, ожидая товарища, присел на скамейку. Спустя час Лысый показался в дверях – в лучах солнца его бритая голова блестела капельками влаги. Во время рукопожатия они, оценивающе разглядывали друг друга.

– Здоровый ты стал! – с уважением заметил Женя, глядя на мощную фигуру товарища. Когда они только познакомились лет десять назад, приятель весил чуть больше семидесяти килограмм, а сейчас в нём была добрая сотня. Поправляться он стал после исторической битвы с паразитами, вёл которую не на жизнь, а на смерть.

***

Лысый любил больших породистых собак, по поводу и без цитируя известный афоризм Шопенгауэра; он был слишком молод, что бы устать от жизни, но собаководство захватило его. В двухкомнатной квартире на Лесном кроме него, отца и матери жило два алабая – кабель и сука. Лысый нянчился с ними словно заправский кинолог: промывал гноящиеся глаза чаем, вычёсывал шерсть после линьки, колол витамины и делал прививки, случал, принимал щенков и заботился о них как о собственных детях. Джерик, огромный белый пёс, спал вместе с ним на диване.

Как-то вечером он гулял недалеко от дома с собаками и, будучи человеком общительным разговорился со старичком-пенсионером, выгуливавшего кокер спаниеля. Лысый видел их и раньше, но до общения дело не доходило. Разговор был ни о чём, перескакивал с одной темы на другую и он, не зная даже зачем, пожаловался собеседнику:

– Вы знаете, не могу вес набрать, ем-ем, а не поправляюсь.

Пенсионер, смерив его взглядом, вдруг посоветовал: – А Вы глистов вытравите.

– Но у меня их нет, – возразил молодой человек, удивлённо взглянув на него.

Собеседник улыбнулся грустной улыбкой и повторил мягко, но твёрдо: – Есть.

Лысый, молча, смотрел в глаза старика, оказавшихся разных оттенков – один был светло-коричневым, а второй почти чёрным – начиная понимать: глисты у него действительно есть! С вившись в кольца, прожорливые чудовища живут в нём, высасывая из тела жизненный сок, отравляют организм, не давая расти. Он увидел это воочию, глядя в странные глаза незнакомца и от увиденного стало вдруг плохо.

– Так что же мне теперь делать?

Хозяин кокер спаниеля повернулся, высматривая лавочку, и увидев, пошёл к ней, увлекая его за собой. Присев, старик расправил стрелки на ношеных брюках и, собравшись с мыслями, произнёс: – Слушайте меня внимательно.

Парень слушал, не перебивая, в конце наставления спросив недоверчиво: – А поможет?

Визави не ответил, лишь утвердительно склонил голову. Они распрощались; Лысый зашагал домой, но занозой засевшая мысль заставила развернуться и догнать старика.

– Послушайте, а почему у вас глаза разные?

– Ах, это, – с лёгкой грустью собаковод посмотрел в сторону кооперативных гаражей, словно там ища ответа и он, повернувшись, взглянул туда же. – В детстве проволокой глаз выкололи. Медицина тогда сами знаете, какая была, вот протез и подобрали не совсем по цвету. А я потом, представьте, доктором стал, даже профессором.

– Почему же Вы его не поменяли? Ведь у Вас наверняка была такая возможность, – удивился Лысый.

– Мне трудно это Вам объяснить. Начнём с того, что я к нему привык, – ответил профессор, театрально разведя руки в стороны. – Этот неудачный протез стал частью моей личности, молодёжи хочется перемен, а нас стариков они пугают. Мы прожили одну жизнь, вместе выросли, потом состарились, так пусть уж он будет со мной до конца, – его левый глаз, увлажнившись, блестел, а правый мрачно мерцал в лучах заката. – Надеюсь, Вы меня поняли. Ну, удачи Вам.

Но Лысый ещё стоял, глядя, как старик неспешно идёт, ровно держа спину. Кокер радостно лаял на рыжую белку, скользящую по веткам ели, а редкие седые пряди на профессорской голове торчали воинственным ирокезом. Развернувшись, ушёл и он; сейчас душа его хотела лишь одного – мести!

***

В тот же вечер Лысый навестил местную достопримечательность, тётю Розу, жившую в соседнем доме. Она редко выходила из своей квартиры на первом этаже, сидя у забранного решёткой окна возле входа в подъезд. То читала, то вязала; мечтала о чём-то или, скучая, лузгала семечки. Казалась, она никогда не спит и местные алкаши прозвали её Не спящей. Доставку продуктов, лекарств, оплату коммунальных услуг и прочее Розалия Львовна оставила на свою немногочисленную родню.

Лысый подошёл к раскрытому окну и, глядя в настороженные рыбьи глаза старухи – он не был её клиентом – спросил:

– Зелье есть?

– Шо-о-о? – недоумённо протянула та. – Нет у меня ничего, богом клянусь.

– Ты, Роза, бога не гневи, – строго сказал ей Лысый, разглядывая жёлтую бородавку на мясистом носе. – Мне для дела нужно, – добавил он, с опаской дотрагиваясь до живота.

– Шо-ж ты сразу не сказал, – равнодушно ответила тётка, не двигаясь с места. – Приходи через полчаса, будет тебе «зелье».

– Только это, не такого как на продажу. Сделай как для себя.

– Сколько тебе, бутылки хватит? – спросила старуха.

– Вполне.

– Тогда завтра приходи, после обеда.

Лысый ушёл, а тётя Роза всё так же сидела, сплёвывая семечки, словно крохотная маслобойка и выбившиеся пряди её крашеных волос в лучах заката сделались, вдруг, маленькими шевелящимися змеями.

Весь следующий день Лысый ничего не ел, лишь злорадно ухмылялся, видя в зеркало свой плоский живот. Вечером он подошёл к знакомому окну, молча взглянув на разгадывавшую кроссворд Не спящую. Она оторвала взгляд от журнала, напряжённо глядя на него, и после затянувшегося созерцания изрекла, указав костлявым пальцем с ярко красным ногтем на парадное: – Зайди.

«Не Роза, а леди-вамп какая-то», – удивлялся про себя Лысый, заходя в пахнущий мочой подъезд.

– Сим-сим откройся, – приказал он обшитой дерматином двери, показывая глазку неприличный жест. Дверь открыла похожая на хозяйку женщина лет сорока:

– Иди на кухню. По коридору направо.

В этой обычной двухкомнатной квартире, превращённой предприимчивой хозяйкой в филиал ликероводочного завода, стоял неистребимый запах сивухи. На оклеенной когда-то светлыми обоями кухне женщина отдала ему полулитровую бутылку, закупоренную скрученным куском газеты.

– Это то, что я просил?

Вместо ответа тётка зажгла спичку и, откупорив бутылку зубами, тоненькой струйкой стала лить в умывальник, одновременно поджигая жидкость. Самогон загорелся. Лысый зачарованно смотрел на льющуюся в полумраке зашторенных окон огненную воду и, отведя ставший вдруг жёстким взгляд, тихо проговорил: – Ну, всё.

Рассчитавшись он вышел из подъезда и не взглянув на Не спящую пошёл домой.

***

Спать Лысый лёг рано, выпив залпом двухсот пятидесяти граммовый стакан сбивающей с ног одним только запахом самодельной водки, вместо тоста сказав отражению: – Дай бог не последняя.

Гортань обожгло, и он ощутил, как огненная лава извергающегося вулкана спускается по пищеводу в пустой желудок. Выдохнуть не смог и стоял, беспомощно открывая рот, глядя остановившимися глазами в зеркало. Понемногу жизнь возвратилась к нему, и первое что Лысый сказал, обретя дар речи было: – Вот, ведьма, чуть жизни не лишила.

В ту ночь ему ничего не снилось, лишь под утро было видение.

Одинокий витязь ехал на беспокойно грызущей удила гнедой кобыле сражаться со Змием. Оставив за воротами пирующий двор на Горе, всегда полон снующей челяди, шутов да попрошаек. Богатырь вспомнил тревожные глаза меньшой княжны Катерины, казавшиеся от набежавших слёз ярко синими. Княжна не плакала, но смотрела как на покойника. Он долго стоял на распутье, поглаживая небольшую русую бородку, глядя на чей-то выбеленный солнцем череп. В пустой глазнице притаилась юркая ящерица, во всём виде которой было больше любопытства, чем тревоги и страха. На покрытом снизу мхом островерхом валуне сидел старый ворон, чистя клювом перья, не обращал на него внимания. Витязь стукнул копьём по камню – ворон взлетел и возмущённо каркая, стал набирать высоту. Дёрнув поводья, он поехал дальше; солнце палило, раскаляя кольчугу, и пот тёк по телу, стекая холодными струйками. Дорога шла вниз, обтекая подножия высоких холмов, густо заросших дремучим лесом, лишь на голых вершинах их не было жизни. Где-то здесь, в известковых пещерах испокон веков жили Змии. Сколько их было раньше, никто не знал, но сейчас остался только один. Когда-то ему платили человеческую дань. Раз в год, в последнюю ночь второго месяца весны, выбранную жребием жертву, привязывали к столбу на вершине Змиивой горы, а утром находили лишь окровавленные щепки. Теперь дань не платили. Змий стал стар, он уже не летал, а планировал с вершины на вершину, воруя скот да иногда нападая на одиноких путников. Надеялись, тварь издохнет, но он всё ещё жил, по ночам кружа над городом, наводя ужас зловещим шорохом огромных крыльев.

Мерно звеня доспехами, воин ехал проучить супостата, думая, что вот и пришёл его час. Пасть в бою, не посрамив чести богатырской – мёртвые стыда не имеют – или вернутся, покрыв имя своё славою на века. Летописец сложит о нём былину и подвиг, переходя в поколения, разрастаясь, достигнет легендарных размеров, пережив и его, и всех остальных…

Змий атаковал внезапно, опалив пламенем, оставшиеся без слетевшего шелома волосы. Он был огромен. Безобразная голова с частоколом аршинной длины зубов сидела на короткой толстой шее, а отмеченное множеством шрамов за прожитые века тело было светлым на брюхе и почти чёрным на покрытой костяными шипами спине. Витязь вылетел из седла; потерявшая седока лошадь, обезумев от страха, неслась прочь, унося притороченный к седлу лук со стрелами. Закрывшись щитом, выхватив меч, он нанёс Змию глубокую рану. Обливаясь кровью, огнедышащая тварь сбила богатыря с ног и, придавив грудь когтистой лапой – даже во сне Лысый ощутил смрад её дыхания – высунув раздвоенный язык, стала лизать ему лицо. Чудовище трясло его, разрывая кольчугу, и железные кольца летели в разные стороны. Приблизив раскрытую пасть с огромными клыками,… оно вдруг сказало знакомым голосом: – Да проснись же ты! Пора собак выгуливать.

После прогулки Лысый заперся в сортире, терзаясь сомнением. Вдруг всё, что он затеял, было, чьим-то глупым розыгрышем? Сходив в туалет, от нетерпения не надев брюк, он посмотрел в унитаз и от отвращения отпрянул – в мутной слизи лежал клубок мёртвых светло коричневых червей, размером с мужской кулак.

У Лысого не было слов. Он, молча, глядел на них стоя со спущенными штанами и после минутного созерцания прошептал, потрясённо подняв лицо к потолку: – Ко-кон.

Месть состоялась.

***

– Каждый день занимаюсь, кроме выходных. День железо тягаю, день мешки луплю, – ответил Лысый, глядя на Женю. – Да и ты смотрю с голоду не пух. Пошли в машину.

Они подошли к вишнёвой «девятке» и приятель открыл дверь.

– Присаживайся, – пригласил он, усаживаясь за руль. – Где ты был столько времени, на «зоне» что ли?

– Позавчера вышел. Ты же меня видел в поликлинике.

– Да видел. Помочь только ничем не мог, у самого проблем выше крыши. Где живёшь-то сейчас?

– Товарищ помог с жильём на первое время и с работой обещал что-то придумать.

– С работой теперь тяжело. Я сам дома сижу, денег осталось гривен триста. Представляешь?

– Ты же в охране работал, – удивился Женька. – Я тебя на Гидропарке ждал.

– Забудь про Гидропарк и охрану тоже, это всё в прошлом. Сейчас новая тема, – оживился приятель. – О рейдерах слышал?

Слово это ничего Женьке не говорило, и он отрицательно покачал головой.

– Захват предприятий, – пояснил Лысый. – Культурно выбиваешь дверь, выводишь старого директора за ухо на улицу, заводишь новое руководство – и вся работа! Остаёшься на удержание, ешь-спишь, а тебе ещё за это и деньги платят.

При слове «захват» Женькины глаза стали тревожны, но приятель успокоил его:

– Не суетись, пупсик, всё законно. Это же по решению суда.

– Да? А, по-моему, чистый бандитизм.

– Ну, почти законно, – неохотно согласился визави. – Но другой работы всё равно нет, эта хоть оплачивается нормально.

– А сколько? – спросил Женя, ещё ничего для себя не решив, но собеседник понял его слова по-своему.

– Захват сто долларов, удержание по пятьдесят в сутки. Рейдерская такса, – усмехнулся он. – Будешь мне спину прикрывать, а то вокруг одни интриганы, положиться не на кого. Пока ты «сидел», столько событий произошло, многое изменилось, – продолжил новоявленный рейдер, он никуда не спешил, и ему хотелось поговорить. – Я же родителей похоронил. Представляешь? В один год. Чуть мозгами не двинулся, – об этом нелегко было вспоминать, и товарищ сказал, меняя тему, махнув рукой вглубь Лесного массива: – Сейчас вот один живу, недалеко от зала.

– Женится тебе нужно, – ляпнул Женька, не придумав ничего другого.

– Да был я женат. Год прожили, а разочарований на всю оставшуюся жизнь. В прошлом году встречался с одной, так еле отстала. Хотел даже квартиру менять.

Он замолчал, сосредоточено глядя на окна спортшколы, будто высматривая за ними ту, о которой говорил, потом, повернувшись на сидении к Жене начал: – Слушай историю.

***

Лысый познакомился с ней в середине весны в ночном клубе с английским названием. Его босс был завсегдатаем заведения и кажется, имел долю в его доходах. А она подвязалась в сфере услуг, развлекая подвыпивших клиентов легко и профессионально. Она оказывала и ему свои нехитрые услуги и постепенно их встречи переместились в пространстве – из салона авто на шёлковую простынь его польского дивана – а так-же во времени. Днём она была свободна и приезжала к нему на Лесной. Диванные пружины жалобно скрипели в такт их прерывистому дыханию и бабушки, сидя на лавочке под раскрытым окном, неодобрительно качали головами.

Он стал привыкать к ней. Её худое тело сделалось такой же частью интерьера квартиры как стол, телевизор и картина на стене. О картине нужно сказать подробнее, она ещё сыграет в нашем повествовании свою роль.

Лысому её подарил бывший одноклассник, сам по себе являющийся колоритным персонажем. Он был высок, худ, всегда плохо выбрит. Большие квадратные очки с толстыми линзами делали его похожим на человека в подводной маске. Он учился с Лысым не с первого класса, и едва переступив порог их школы, стал Батискафом. Занимался Батискаф так себе, был ленив и задумчив, в аттестате имел лишь одну пятёрку – по рисованию. Да и ту получил больше за бессменное оформление стенгазеты; его рисунки трудно было понять, он видел мир не таким как остальные.

Прошло десять лет. Лысый шёл с сыном по Андреевскому спуску, мимо картин и сувенирных раскладок, когда его окликнули: – Лысый!

Обернувшись, он с трудом узнал сидящего на стульчике Батискафа. Одноклассник изменился; ненавистные очки заменили контактные линзы, длинные редкие волосы были стянуты сзади резинкой. На бритвенных станках он экономил, как и на парикмахерской – жиденькая светлая бородёнка опускалась к кадыку, а в ухе блестела серёжка. После школы они не виделись и разговор, затянувшись, закончился в уличной забегаловке, где Батискаф, похоже, был постоянным клиентом. Посиделки оплатил Лысый, а когда стали прощаться сокашник достал из пакета непроданную работу и протянул ему царственным жестом: – Дарю!

Лысый с удивлённой улыбкой разглядывал небольшой квадратный пейзаж. На простынном полотне автор изобразил облака, причём в таком количестве, что светло синее небо виднелось лишь кое-где. В центре каждого облака был нарисован человеческий глаз и как Лысый не вертел это монументальное полотно, глаза смотрели всё время на него, а расположение облаков не менялось.

– Что это? – спросил он, разглядывая подарок.

– Не понятно? – обрадовался Батискаф, расплываясь в довольной ухмылке, улыбка обнажила крупные жёлтые зубы, сделав его похожим на мультяшного кролика. – Ты напряги фантазию, глаз это же символ!

– Да я понял что символ. Не понял только чего, – признался Лысый.

– А ведь всё просто! – торжествовал Батискаф. – Картина символизирует бренность бытия. Мы – облака под порывами ветра. Пришли-ушли, а Бог, – художник указал тонким пальцем в потолок, – всегда был и будет. Он глядит на нас сверху и жить нужно так, что бы Ему было интересно смотреть!

На этом они расстались. Лысый с Артёмом пошли к Контрактовой площади, а Батискаф остался, подсев за столик к немолодым хиппи. Бывая на Андреевском, Лысый иногда видел его, но подарков больше не получал.

***

В один из выходных они с подружкой валялись на диване, глядя недавно купленный телевизор. Покупкой этой Лысый в душе гордился, не столько самим теликом, сколько тем, что вся его аппаратура была сделана фирмой «Sony». Зазвенел телефон, взяв трубку, молодой человек вышел в коридор, а вернувшись, прошёл по квартире и сердце его тревожно заныло. Он жил один уже долгое время и привык класть вещи в определённом порядке. Сейчас их изначальное положение было нарушено. Ещё сомневаясь, Лысый взглянул на картину – понятие верх-низ для этого шедевра абстракционизма было расплывчато, но всё же он определил для себя некоторые ориентиры и сейчас подарок Батискафа висел «вверх ногами».

Он подошёл к девушке, как не в чём ни бывало лежащей на диване и, стянув за ногу на пол, спросил, с трудом сдерживая гнев: – Что ты искала? – она испуганно молчала, лишь часто моргала и слёзы наполняли её глаза. Но Лысый был неумолим. – Ты ведь видишь, как я живу, копейки лишней нет. У меня тут что миллионы?! Говори!

Подружка, молча, смотрела на него наполненными страхом глазами, таким она видела его впервые. Лысого буквально трясло от злобы, не сдержавшись, он ударил её ладонью по перекошенному гримасой ужаса лицу. Она громко завыла, пытаясь забиться под диван. Лысый с отвращением посмотрел на неё и, схватив за ногу, потащил в прихожую. Раскрыв дверь, выбросил в коридор её вещи – джинсы, сумочку, туфли – а потом всё так же за ногу стянул вниз на площадку лестничного пролёта. Вернувшись к себе, он достал из холодильника початую бутылку «Хортицы» и налив в стакан на две трети залпом выпил.

После этого ещё месяца полтора она сидела то утром, то вечером на лавочке у подъезда ожидая его. Девушка не оправдывалась, не пыталась ничего объяснить, просто раскладывала перед ним по полочкам свою непростую судьбу. До которой, впрочем, ему не было дела. Что годы с родителями были больше похожи на жизнь в сумасшедшем доме. Отец ушёл, мать спивалась, и они с братом оказались предоставлены сами себе. Рассказывала, как брат расплатился ею за карточный долг, что позже сел в тюрьму, и она в семнадцать лет зарабатывала своим телом на лекарства матери и передачи брату. Говорила, что в двадцать три чувствует себя семидесятилетней старухой.

Лысый слушал, не в силах понять какое отношение всё это имеет к нему? Причём здесь он? Казалось, это дурацкий сон, он закрывал глаза, открывал – ничего не менялось. Послушав пару раз он перестал останавливаться и, набрав ход взбегал по лестнице на пятый этаж. Так продолжалось до середины лета, а потом ожидания прекратились, и девушка навсегда исчезла из его жизни, не оставив следа.

***

Лысый замолчал, потом завёл машину и, развернувшись, поехал к выезду на Шолом-Алейхем.

– Я ж тут в партию вступил, «Защитников Родины». Даже на выборы баллотировался, но не прошёл.

– Разве есть такая партия?

– Уже нет. Отец-основатель, бывший Одесский судья. Был в Одессе?

Женя отрицательно покачал головой.

– Красивый город. Через партию «ствол» себе сделал, с разрешением, – приятель достал из под одетой на выпуск футболки небольшой пистолет.

– На ПМ похож, – разглядывал оружие Женя.

– Точная копия, только этот под резиновые пули.

– Сколько стоит? – спросил он, возвращая «плётку».

– За семьсот брал.

– Гривен?

– Долларов, пупсик! За гривны сейчас разве что рогатку купишь.

– А тебе он зачем?

– «Грачую» иногда, – неохотно признался приятель.

– Ты «грачуешь»?

– А что делать? – раздражаясь, вопросом на вопрос ответил Лысый. – Тебе хорошо говорить, ни кола, ни двора, а у меня сын растёт.

В подтверждение своих слов он вошёл в файлы мобильного телефона, и Женька увидел фото похожего на него подростка, только не лысого, а с аккуратной прической.

– Машина новая и даже не моя, а банка, я её в кредит взял. Времена сейчас неспокойные. Выгодная тема, кстати, низкопроцентные займы. Черновецкого за них мэром выбрали. Прикинь? Пошёл по пути Абрамовича, тот стал губернатором Чукотки, бросая с вертолёта пряники и конфеты. А чукчи шли к избирательному участку, собирая дары.

– Это из Задорнова?

– Из жизни, пупсик, – сурово ответил Лысый. – На самом деле всё так и было.

Они подъезжали к Ленинградке когда их обогнала чёрная «Шкода-Октавия», из салона которой била модная сейчас клубная музыка. Такую музыку Женя не любил, но машина произвела на него впечатление.

– Классная тачка, – сказал он, указывая на авто в соседнем ряду.

– Тысяч двадцать стоит, «зелени», – заметил приятель и добавил назидательно: – Но ты Жека не прав. Классная тачка это «Лэнд Крузер» или «Прадо», а это так, средство передвижения и не нужно делать из него культа.

Район Ленинградской площади, проблемное место практически в любое время суток и машины медленно тянулись по проспекту Гагарина. Впереди ехал «МАЗ» – длинномер, тормозя и без того медленное движение. Лысый нырнул в свободное пространство на соседней полосе перед оказавшейся сзади «Шкодой», два раза мигнув габаритными огнями. Но «Октавия» извинений не приняла. Протестующее взвизгнули шины и, приблизившись к ним вплотную водитель, парень лет двадцати, с силой ударил в поднятое переднее боковое стекло. Женька инстинктивно пригнулся, удивлённо посмотрев вначале на удаляющуюся иномарку, затем на Лысого. Тот молчал, глядя в след нахамившей «Шкоде». Его большая бритая голова внезапно покраснела, а на скулах заиграли желваки. Тоном, не предвещающим хорошего, он тихо произнёс: – Ну, я же извинился.

Петляя между машинами «девятка» рванула вперёд; на загруженной дороге преимущество в скорости теряло смысл, тем более что водитель «Октавии» опасался ударить новое авто. Для Лысого сомнений не существовало! Он пронёсся на красный свет сквозь Ленинградскую площадь, вылетев на проспект Воссоединения. Женя вцепился руками в ручку над сидением, думая, что лучше бы он поехал на трамвае. «Шкода» съехала на параллельную проспекту улицу, надеясь затеряться в поворотах; машины неслись друг, за другом разрезая горячий воздух обтекаемыми телами. Иномарка свернула на Тампере, проскочив её, рванула по Шлихтера. У линии железных гаражей нырнула в переулок и ехавший следом Лысый процедил: – Вот лохи, там нет проезда.

Он перегородил дорогу своей машиной и, достав пистолет, вышел, бросив Жене: – Пошли.

Эта ведущая к полотну железной дороги улочка была перегорожена бетонным блоком, и проехать по ней можно было разве что на танке. «Шкода» настороженно притихла, выключив музыку её пассажиры, два парня и две девчонки на заднем сидении, достав мобилки, быстро набирали номера. Лысый подошёл к ним, сказав водителю сквозь закрытое окно:

– Слышь ты, урод. Раз купил на родительские деньги иномарку, насажал шлюх в салон, значит можно людям стёкла бить? Ведь мы же перед тобой извинились. Если б я на «Мерсе» ехал, ты бы так не поступил. Выходи, побазарим! – кричал он, размахивая пистолетом. Но водитель отрицательно покачал головой, что-то говоря в трубку. Внезапная мысль привела почти успокоившегося Лысого в новое возбуждение. Повернувшись спиной к пленённой «Октавии», мигая лазом – Подыграй! – он протянул Жене пистолет.

– Если выйдут, стреляй!

Ни в кого тот стрелять не собирался, но на всякий случай сделал страшное лицо. По крайней мере, он надеялся, что оно выглядит именно так. Достав детородный орган, Лысый стал мочиться на водительскую дверь, стараясь попасть в окно. Раскрыв рты пассажиры, молча, смотрели, как тугая струя бьёт в стекло и брызги, сверкая в солнечных лучах, разлетаются в разные стороны. Нестандартность ситуации привела их в ступор. Закончив экзекуцию, с довольным видом счастливого человека приятель пошёл к своей машине.

– Слушай, Жека, а ты писать не хочешь? Или какать? – вдруг спросил он с надеждой, заводя мотор.

– Нет.

– Жа-а-аль, – протянул Лысый разочаровано и процедил сквозь зубы: – Нужно было им ещё на капот насрать. Маж-жоры.

***

Вернувшись на проспект, он отвёз Женьку к Беспалому; во время дороги парни молчали, думая о своём. К двум категориям граждан Лысый относился резко отрицательно – к жидам и мажорам.

Антисемитизм Женькиного приятеля не был ярко выражен, он лишь знал для себя, что сионистский заговор существует! Среди его знакомых было немало сынов Израилиивых , Лысый считал их вполне нормальными людьми, но в порыве дурного настроения, мог сказать с многозначительной недоговоркой: – Мой дедушка, таких как ты…

Отец его рос в детдоме глухого райцентра Черкасской области, а мать была дочерью воспитателя и родители с детства знали друг друга. Окончив ремеслуху, они уехали в Киев, где и расписались. Первые лет десять отец с матерью мотались по семейным общагам, а потом им дали двухкомнатную квартиру в только что построенном доме, возле недавно открытой станции метро «Пионерская». Деда с бабкой по отцу Лысый не знал, от них осталось лишь передававшееся шёпотом семейное предание, пресловутый скелет в шкафу.

Где именно жила его бабушка неизвестно, но в эвакуацию она не уехала. Деньги никто не отменял, и работать по-прежнему было нужно. Жизнь продолжалась, и бабка Лысого отнеслась к невзгодам со свойственным молодости стоицизмом. Был бог и царь, царя свергли, попа прогнали, церковное имущество погрузили на грузовик и увезли, а церковь отдали под склад. Теперь немцы выгнали большевиков, и как оно будет дальше, неизвестно. Царя она не любила, хотя мало что помнила из той жизни. В детской памяти остались только затянутые бычьим пузырём окна их крытой соломой мазанки, да Новогодний праздник, который сельская ребятня подсматривала в барской усадьбе. Одетые снежинками девочки, почему-то она запомнила только их, водили хоровод вокруг украшенной игрушками ёлки и няня со строгим лицом, беззвучно открывая рот, подпевала в такт неслышной музыки, хлопая в ладоши.

Новая власть была строга и сурова, с трудом отличая своих от чужих. Особенно бабушка жалела о хромой кобыле, оставленной уходящей на юг бандой её безлошадному отцу. Папка клячу подлечил, впалые бока округлились, и шерсть заблестела, но комиссар занявшей село Красной дивизии экспроприировал животное, как бандитскую собственность. Потом Советская власть научила читать и писать, дала ей жильё и работу, но лошадь-бандитку было жаль до сих пор.

Перед войной у неё были муж и ребёнок. В тридцать девятом супруга призвали в армию, и она увидела его только раз, после Финской. Он рассказывал про ожесточённое сопротивление чухонцев, о котором не писали в газетах. Против Красной армии воевала вся страна, даже старухи, привязавшись ремнём к дереву с сумкой патронов и сухарей, с удивительной точностью сверху били наших солдат, наступавших по глубокому снегу. Побыв неделю, муж уехал, и больше его она не увидела. А ребёнок… Мальчика назвали Альбертом, он родился за год до войны и рос вполне здоровым малышом. Через город шли потоком к границе эшелоны с оружием и солдатами; на станции не молодой красноармеец заметив их из вагона, вдруг сказал сослуживцам, глядя на Алика: – Этот мальчик не увидит войны, – через месяц сын заболел воспалением лёгких и умер.

И так, работать было нужно и бабка нашего героя, тогда молодая женщина, устроилась уборщицей в комендатуру, делая, что и раньше – мыла полы, стирала пыль с портретов и бюстов фашистских вождей, сменивших Ленина со Сталиным. В их город с фронта после ранения перевели высокого, рано поседевшего майора. В ладно сидящей чёрной форме с двумя блестящими молниями в петлицах и мёртвой головой на тулье фуражки он сам казался вестником смерти, но человеком был неплохим. К тому же бегло говорил по-русски. Во время уборки его отдельного кабинета она находила на столе то плитку шоколада, то хлеб или кусок сала.

Она сама не поняла, как влюбилась в него и, осознав это, разревелась, плача навзрыд горькими бабьими слезами. Оплакивая поломанную войной судьбу. Голосила о том, чего ещё не случилось, но что неминуемо должно было произойти. Она пыталась бороться с собой, говоря, что он враг и пришёл уничтожить их. – Вр-а-ак, вр-а-ак, – каркала ворона, словно пыталась предупредить, но все доводы разума заглушал зов сердца. Женщина старалась не встречаться с ним, но у судьбы на их счёт были свои планы.

Майор вышел из кабинета, повесив китель на спинку стула. Опустив ведро со шваброй, она не удержалась и, взяв его в руки, стала нежно баюкать, словно живое существо. От формы пахло табаком и одеколоном, ощутив чьё-то присутствие, женщина подняла глаза и увидела в дверном проёме майора. Он стоял, молча глядя на неё умными глазами, в них не было насмешки, презрения или ненависти, только бесконечная усталость, тоска и одиночество.

В сорок втором у них родилась девочка, а ещё через год, когда линия фронта, оттолкнувшись от Москвы, неотвратимо возвращалась к их городку они уехали в Германию, где в самом конце войны родился отец Лысого. Официально оформить отношения они не могли и жили, как сейчас принято говорить гражданским браком, в родовом замке Найдштайн под Мюнхеном, построенном его предками ещё в шестнадцатом веке. Он ездил на службу, комиссованный после ранения и небольшой взятки, разрываясь между семьёй и работой.

В сорок седьмом бедовая бабка вернулась с детьми, затосковав по дому, казалось, о ней давно забыли, и ворошить прошлое ник-то не будет. Но Советская власть простить запретной любви не могла, ведь поломка одного винтика может отразиться на всём отлаженном механизме, и она растворилась среди миллионов узников ГУЛАГА. А детей немецкого офицера и изменницы Родины отдали в детдом, поменяв паспортные данные.

В личном деле отца Лысого хранилось маленькое чёрно-белое фото, где хорошо одетая женщина с растерянной улыбкой держала на руках годовалого малыша. Рядом стоял высокий мужчина в гражданском костюме, с военной выправкой и волевым лицом, держа за руку похожую на него девочку лет пяти. На выпускном вечере директор детдома, не глядя в глаза, протянул документы и, пожав руку, сказал: – Счастливого пути.

Лысый видел это фото лишь однажды, но оно перевернуло всю его жизнь! Он хотел послать фотографию в немецкий аналог передачи «Ищу тебя!» и отыскать своих родственников, но после смерти родителей её не нашёл. Прочёл «Майн Кампф» и «Мемуары Гитлера», даже купил нацистский значок, который гордо носил на лацкане пиджака. Из прочитанного Лысый понял только одно – внук соратника Фюрера не может быть лояльным в еврейском вопросе.

***

Мажоров он не любил так же искренне, хорошо помня Советские времена, когда его родители вкалывали с утра до вечера. Батя на стройке; начав учеником слесаря, поднялся до прорабского потолка. А мать, после педучилища закончив заочно институт, преподавала украинскую словесность в средней школе. Лысый много думал о них, и чувство горечи мешалось со злобой на ту бесчеловечную систему, что словно Молох сломала их судьбы. Два поколения Советских людей шли дорогой в никуда, но другой жизни у них не было и поверить в то, что жили зря, они не могли, цепляясь за своё прошлое, как за спасательный круг.

После школы было ПТУ, на Куренёвке, где, словно в кузнице ковались кадры обувного дела. Практику он проходил в Республиканском доме обуви, на Братской. Выходящие из его рук туфли и полусапожки не являлись произведением искусства, но были добротны и качественны. Лысый мечтал стать модельером, делать обувь, которую носили бы не только в СССР. В восемьдесят девятом он ушёл в армию, а когда вернулся, Киева не узнал. Новое время закрутило в своём бешеном водовороте, модельная обувь была забыта, и название его новой профессии уместилось в не русском слове «рэкетир». В первый же год после службы он взял бэушную «Восьмёрку», японский телик, обновил гардероб: купил норковую «обманку» и модную тогда кожаную куртку «Танкер». Деньги на это Лысый заработал сам и к детям богатых родителей получавших просто так всё о чём он мог только мечтать, относился с неприязнью потомственного пролетария. И это было ещё мягко сказано.

Он понимал, несмотря на схожесть – два глаза, две руки – люди различны, по сути. Если одного устраивает изба-развалюха да дырявое корыто, то другому нужно значительно больше, нужны безумство духа с полётом фантазии, чтобы жизнь бурлила, а не стояла затхлым болотом, и он готов карабкаться к вершине сдирая в кровь ногти. Смирительная рубаха христианства была разорвана штыками семнадцатого года, но и система социальной уравниловки оказалась мало на что, пригодна. Люди не равны! И воля к жизни, воля к власти толкает человека под пули и танки. Не будучи идиотом, Лысый отдавал себе в этом отчёт, не согласен был лишь с правом наследования. Наследник должен ещё доказать, что достоин, распоряжаться оставленными ему привилегиями.

Однажды, случайно оказавшись на ночном «пати» среди «золотой молодёжи», он спросил у подвыпившего парня: – Слушай, а правда что природа отдыхает на детях известных родителей? – тот на секунду задумался и, сфокусировав на нём взгляд, изрёк, рассмеявшись в лицо беззаботным смехом: – Это не она на нас, это мы на ней отдыхаем!

Возле дома тётки Беспалого Лысый высадил Женю, сказав на прощанье:

– В общем, пупсик, я на тебя рассчитываю. На новый захват едем вместе – будем деньги зарабатывать!

Развернувшись, он уехал, и сизый дым растворялся в летнем зное, извиваясь причудливым восклицательным знаком.

Глава шестая

На следующий день Женя вышел на работу к Беспалому. Время завертелось юлой, день и ночь мелькали перед глазами, унося в небытие прожитые дни, словно немой уборщик в тире, собирая с пола стреляные гильзы, выносил их прочь. Лысый больше не приезжал, Женька иногда звонил ему, не желая надоедать человеку, от расположения которого зависел.

Памятуя слова Игоря, он старался приобрести необходимые навыки. Но единственное что пока получалось, это демонтаж. Монтажник Сергей тоже работал недавно и большим опытом не обладал. Когда что-то не шло, злился, видя Женькину беспомощность. Они приехали с женой с периферии, оставив годовалую дочь на попечение родителей. Супруга торговала на рынке цветами, а он устроился монтажником, возлагая надежды на строительный бум.

– Ну как так можно, тебе тридцать пять лет, а ты шуруп закрутить не можешь! – недоумевал Серёга. Женя молчал. Получалось у него конечно не очень, но Сергей просто срывал на нём раздражение, накопившееся за время скитаний по чужим квартирам, перекладывая на неумеху подсобника вину за собственный непрофессионализм. «Тебе бы нервишки подлечить, для начала», – думал он, роясь в ящике с инструментами.

– Что ты там ищешь?

– «Блошки».

– В мозгах у тебя «блошки»! – разозлился монтажник. – Иди сюда, я давно всё нашёл.

По окончанию работы и расчёта, разменяв деньги в ларьке, Сергей отдал ему зарплату.

– Ты на меня не злись, сам видишь, то-то не идёт, то это, – извинился он и добавил неожиданно: – Хороший ты парень, Жека. Жаль, что монтажник из тебя никогда не получится.

За отработанный день Женя получал пятьдесят гривен, но работа была не постоянно и в выходной, он съездил на квартиру где жил, когда-то, забрав свои вещи. Прошла половина августа. Днём стояла тридцатиградусная жара, а ночью температура опускалась настолько, что Женька мёрз под купленным за бутылку водки покрывалом. Пришла тревожная пора и с вечерней зарёй в душу вкрадывалось холодными лапками щемящее предчувствие грядущей осени. Когда тоска, почему-то не объяснимому, но ощущавшемуся так явно, переполняла его, становясь нестерпимой, он доставал толстую тетрадь и писал неуклюжие стихи. Писал о том, что видел: зимою о зиме, летом о лете. Осенью о том, как капли дождя текут по оконным стеклам, словно слёзы по печальному лицу, а весной воспевал пробуждающуюся природу и саму жизнь. Поэтом он не был и стихов своих стеснялся, пряча на дно привезённой спортивной сумки.

Заработанные деньги исчезали слишком быстро, и отложить хоть что-то, не получалось. Оставалась смутная надежда на следующий сезон, но до него ещё нужно было дожить. Однажды после работы, когда Женька помылся и развешивал стираное бельё во дворе, один из луганчан, Паша, спросил его: – Как жизнь?

Ветер не успел разогнать сладковатый дым марихуаны и, взглянув в расширенные зрачки соседа по «базе», как называли работавшие у Беспалого это жильё, он ответил односложно: – Пойдёт.

– Ты где работаешь? – отвязаться от накуренного Пашки оказалось не просто, и Женя ответил неохотно:

– Подсобником на монтаже.

– Давно?

– Две недели.

– Две недели! – ахнул Паша. – И до сих пор подсобником? Я два дня поработал, на третий сам уже окна ставил, – он не хвалился, просто не мог понять как такое возможно.

– А ты где? – уязвлено, спросил Женя.

– Плитку кладу, монтаж – работа для дебилов. Три самореза вверх, три вниз, запенил и пошёл домой. Никакого творчества. И по деньгам копейки, – добавил он, – больше ста гривен не заработаешь.

Паша закрыл глаза, потеряв интерес к разговору. Ощутив себя лишним, Женька ушёл в комнату, думая, что там, откуда он приехал, сто гривен в день хорошие деньги. Но здесь был Киев и, привыкая к высоким заработкам, люди забывали о том, как жили раньше, как забывали они тревожные сны. Лёжа на диване, Женя глядел в телевизор, но думал о другом. После трёх лет отсидки обращаться к Вадиму не хотелось, ведь подельник бросил его, зная, что пройдёт время, Женя выйдет и обязательно придёт. Идти-то ему всё равно больше некуда. А он ещё подумает, брать его или нет.

***

Вечером следующего дня приехал Лысый.

– Лёд тронулся, Киса, – довольно произнёс он. – Завтра в полпятого утра жду Вас на остановке бульвар Давыдова. Знаешь где это?

– Знаю, но как я туда доберусь. А ты на чём поедешь?

– С товарищем, – Лысый на миг задумался. – Хорошо, в четыре жди меня возле дома, мы тебя заберём. Только возьми с собой паспорт и идентификационный код, придётся временно трудоустроиться. Я твоей фамилии не знаю, поэтому среди «чёрных» рейдеров ты стал известен как Женя Донецкий. И наши скромные инициалы стоят первыми в списке на зарплату. Хотел тебя Михельсоном записать. А что? Звучит.

– Спасибо, брат! – поблагодарил Женя. – Слушай, а что, кроме «чёрных» есть ещё какие-то?

– Существуют «чёрная» рейдерская схема – силовой захват – как в нашем случае, и «белая». Когда скупаются акции мелких акционеров и предприятие постепенно переходит под чужой контроль, – просвещал приятель. – Фильм «Красотка» видел?

– В армии раз, по видику.

– Так герой Ричарда Гира был «белым» рейдером.

– Коллега. А куда едем, не в курсе?

– В курсе, – нахмурился Лысый. – Едем туда, где я уже был однажды. Сменку возьми и на голову что-то надень.

– Чтоб потом не узнали?

Товарищ скептически оглядел глубокие залысины на его голове.

– А также для того, что бы Ваши роскошные локоны, Конрад Карлович, не выпали окончательно. Встречать нас будут не хлебом-солью. Слушай сюда!

***

Трёхэтажный выкрашенный в красный цвет особняк в сердце старого города стал камнем преткновения, оказавшись предметом яростной конкурентной борьбы. Дом на Софиевской площади помнил многое. Времена «до исторического материализма», визит императора, убийство Столыпина, последнего гетмана, первого президента и то, как добровольческий отряд шёл под Круты защищать Отечество, фактически уже переставшее существовать. Видел оккупацию Киева, его освобождение и восстановление; рассвет и упадок системы, поднявшейся на залитых кровью штыках и рухнувшей без единого выстрела. В чехарде событий он лишь всё сильнее прижимался к земле, а по ночам, по его пустым коридорам бродили призраки живших здесь раньше людей.

В конце весны Лысому позвонил приятель Саня Лавринович, предложив подработку. Московские бизнесмены, получив определение суда в свою пользу, претендовали на вышеописанное здание. Но у теперешних владельцев не было желания освобождать помещение, стоящее миллионы долларов.

День обещал быть жарким и он, одев светлые футболку и джинсы в полседьмого утра, отправился к месту сбора. «Бизныки» не приехали, но был их доверенное лицо – худой высокий парень лет тридцати, с беспокойными глазами. «Скользкий тип», – подумал о нём Лысый. Типа звали Алекс, с непривычно звучащим на Киевских улицах московским акцентом он возвестил:

– Братья рейдеры! Всё нужно сделать быстро: в темпе заходим, выводим охрану и занимаем оборону.

Когда приехали на место, нехорошее предчувствие кольнуло его под сердце – здание больше походило на красный равелин, чем на офисный центр. Первый этаж был заварен железными листами, второй забран решёткой; броне дверь с камерой наблюдения делали здание окончательно похожим на тюрьму. К нему примыкало строение коммерческого банка, а буквально в ста метрах у ГУВД блестели лаком милицейские машины.

Три автобуса одновременно тормознули у особняка и из раскрытых дверей высыпали нанятые Алексом парни. – Ломайте дверь! – кричал он, глядя на неброские золотые часы. Возле двери образовалась суета. Кто бил в неё кувалдой, кто пытался отогнуть железо ломом, а кто-то, дёргая шнур заводил мотор переносной «болгарки». Визг разрезаемой стали, звон разбитых стёкол, крики и ругань возбуждённых людей – Софиевская площадь превратилась в то утро в поле боя!

Лишь каменный Богдан был в своей стихии. Подняв коня на дыбы, он сурово смотрел ожившим взглядом на поднимающееся солнце, метясь в него булавой, и казалось, руководил штурмом.

С верхних этажей обороняющиеся поливали водой из брандспойта и пеной огнетушителей, швыряли старые стулья и водяные «бомбы» из мусорных пакетов, взрывающихся при ударе об асфальт тысячью холодных брызг. Дверь сломали, но оказалось, лестница до верха завалена столами и стульями. К сожаленью, то была не единственная преграда – из подъехавших легковушек высадилось подкрепление, и у входа завязался рукопашный бой.

– Парни, – срывал связки Алекс, перекрикивая шум потасовки, – все пострадавшие едут на юга!

Идущие в тот будний день на работу сотрудники министерств, посольств и банков с изумлением смотрели на побоище, а от Главка спешили за разъяснением милицейские чины и Алекс встретил их, держа в руке пачку стодолларовых купюр. Молча выслушав одного, он отсчитывал несколько банкнот и поворачивался к следующему. Со стороны это напоминало очередь; глядя на них, Лысый успел подумать, уклоняясь от ударов: – Не оскудеет рука дающего!

Всё же сопротивление было сломлено – «рукопашники» разогнаны, а мебель выброшена на улицу. Лысый с Лавриновичем из окон третьего этажа глядели на суету возле отвоеванного дома. Зазвенел мобильный. Саня, молча выслушал то, что говорил собеседник и, спрятав трубку в карман, сказал озабочено: – Уходим. Сюда «Беркут» едет и «автозак», будут всех «паковать».

Как два капитана покидающих последними тонущий корабль они вышли из разгромленного офисного центра. Но уйти не смогли – не понимая происходящего, банковский охранник направил на них дуло табельного пистолета. Приехавший мвдшный полковник приказал патрульным:

– Этих двоих в райотдел.

Волна адреналина схлынула, оставив в теле не замечаемую раньше усталость. Сидя в «обезьяннике» Лысый осмотрел одежду и понял, что она безнадёжно испорчена – светлая ткань была густо залита огнетушителем. «Новая футболка! – корил он себя за непредусмотрительность. – А сказали трёх охранников на улицу вывести».

Сутки они провели в милиции, отвечая на вопросы дознавателя.

– Возвращался утром от девушки, – рассказывал Лысый свою версию немолодому полысевшему на службе капитану.

– Как фамилия?

– Чья, моя?

– Нет, девушки.

– Да я не знаю, мы только вчера познакомились. Зовут Аня.

– И где же эта Аня живёт? – поинтересовался капитан, наперёд зная ответ.

– Не помню, где-то рядом. Туда мы на такси приехали, а оттуда она меня на машине подвезла до площади.

– Ясно, давай дальше, – не глядя на него мент что-то быстро писал на форматном листе.

– Иду мимо дома, гляжу драка, хотел обойти, а меня пеной облили!

– Как в здании оказались, Вениамин Петрович?

– Кран искал, хотел одежду застирать, не идти же так через весь город, – Лысый валял дурака, зная, что привлечь к уголовной ответственности его не получится.

– С Лавриновичем раньше были знакомы?

– Нет, только здесь познакомились.

– В камеру! – приказал дознаватель сержанту, подведя итог их беседы.

Ночью дежурный отдал переданный им пакет с едой и бутылку водки. Они выпили с Саней немного, а остальное допил сидевший с ними «бомж». Он был здесь постоянным клиентом, вечером его забирали, а на утро выпускали. Прислонившись спиной к стене, Лысый пытался уснуть и в его тяжёлой от прошедшего дня голове мысли текли как патока. Он думал, что с прошлым всё ясно, но теперь то что? Если это и демократия, то какая-то новая её разновидность – дерьмократия, и прав тот, в чьей руке пачка долларов толще. «Но что же делать? – ломал он голову. – Уехать в Германию? Только где вы, мои арийские предки!» – мысленно кричал Лысый. О немецких родственниках не было известно ровным счётом ничего и вопрос об отъезде в ФРГ, единственную страну в которую он готов был уехать, оставался открыт.

Утром следующего дня Лысого с Лавриновичем отпустили. Попрощавшись, они разошлись в разные стороны, но перед этим Саня пообещал:

– За деньги не думай. Сто пятьдесят за захват – работу-то мы сделали – и ещё сто баксов за сутки на Московской. Когда «капуста» будет у меня, я позвоню.

Поймав такси, Лысый ехал домой, не найдя сил на общественный транспорт, когда зазвенел телефон:

– Вениамин Петрович? Это Вас из Печерского РОВД беспокоят. Не могли бы Вы вернуться на пару минут?

– Хорошо, я скоро буду, – ответил Лысый и, закончив разговор, выключил телефон – возвращаться он не собирался.

***

Приятель уехал и Женя, плотно поужинав, рано лёг спать, предупредив Бешеного, что завтра на работу не выйдет. Ночь прошла беспокойно, он просыпался раз десять, боясь проспать, и в три утра встал окончательно. Выпив чаю, вышел во двор за десять минут до назначенного времени, с удивлением увидев у забора машину Лысого.

– Давно ждёшь? – спросил он, открывая дверь.

– Только подъехал. Тут такая история, в общем, всё отменяется.

– Совсем?

– Нет, но переноситься на другой день. Не хватает, какой-то справки в документах. Меня предупредили, а тебе куда звонить, в рельсу? Пришлось ехать.

Приятель жевал жвачку, но в салоне явственно ощущался перегар.

– Как же ты поедешь? Может, здесь поспи до утра.

– Я что, пьяный? – удивился Лысый. – Выпил сто грамм перед делом. Думаешь, почему я лысый? Потому что жизнь нервная. Ладно, Жека, поеду я, а то глаза слипаются.

Развернувшись, он сказал, опуская стекло: – Нужно, что-то со связью решать. Заработаешь денег не жлобись, возьми телефон, хотя бы беушный на первое время.

Посигналив, Лысый уехал, а Женька пошёл досматривать растревоженные сны.

***

Работяги, жившие у Беспалого начали разъезжаться. Уехал луганский Паша, вечно недовольный сварщик тоже поехал домой. Андромеда неожиданно для всех получил квартиру по Анны Ахматовой, и больше у Игоря не показывался. Место выбывших заняли новые люди, а Женька перестал обращать на это внимание.

Днём и ночью во дворе тёткиного дома шло движение. Кто-то загружался конструкциями или выгружал инструменты; кого-то ждали на кухне, жарили яйца, пили пиво с водкой и похожее на кровь вино. Жилище, растеряв уют и домашнее тепло, превратилось в новую неживую формацию – базу.

Вновь пошли трудовые будни. Обливаясь потом, Женя заносил рамы и стёкла в подъезд, если конструкции были слишком большие, их затягивали на балкон верёвками, синхронно поднимая с каждой стороны. Иногда заказчики кормили, но чаще нет, и Женька лишь туже затягивал ремень на старых джинсах.

Однажды случилось то, чего он в душе давно ждал – им с Сергеем достался объект на Воскресенке, совсем рядом с домом Вадима. Возвращаясь с работы, Женя подошёл к его пятиэтажке, надеясь встретить жену Алёну, или сына Эдика. Никого не увидев, он пошёл к парадному, сказав себе: – «Ладно, зайду, раз пришёл». Остановившись у знакомой двери, Женя долго слушал трели механических птиц и, поняв, что ему не откроют, ушёл, решив

воспользоваться запасным вариантом.

Утром, выехав на работу на полчаса раньше он доехал до конечной трамвая двадцать второго маршрута. Возле авторынка жила тётка Вадима, Люся, с которой у него были вполне дружеские отношения. Двери долго не открывали, потом он услышал шарканье комнатных тапочек, и Люсин хриплый голос сонно спросил: – Кто там?

– Это Женя, Вадика товарищ.

– Какого Вадика? – Люся всё ещё не могла понять, что происходит.

– Твоего племянника. Да посмотри же в глазок!

Наконец дверь открыли, и заспанная тётка Вадима сказала, запахивая плотнее халат:

– А это ты. Ну, заходи.

Ей было за сорок; жила она в трёхкомнатной квартире, лет пять, назад похоронив старшего сына. Младший сидел уже не в первый раз за наркотики и кражи, и мать с тревогой ждала его возвращения. О судьбе мужа Женя не знал, а расспрашивать стеснялся. Люся была высокой статной женщиной и её начавшие расплываться, как подтаявшее эскимо формы ещё хранили женственность и зовущую теплоту. Работала она периодически – то торговала пирожками на рынке, то вязала какие-то свитера, сдавая через агентство третью комнату.

– Ты бы не разувался, – запоздало сказала хозяйка, глядя, как Женя снимает туфли. – Тапочек на твою ногу у меня всё равно нет.

Тот лишь махнул рукой и пошёл за ней на кухню. Сделав себе кофе, Люся пододвинула ему банку «Нескафе» с сахарницей. Закурив, она задала вопрос, ожидая пока кофе немного остынет: – Сидел что ли?

– Три года. Я вчера к Вадику заходил вечером, ник-то не открыл. Не знаешь где он?

– Так ты что, не в курсе? – нахмурилась Люся, выпуская из уголка рта сигаретный дым к потолку.

– Нет. А что случилось? – насторожился Женя.

– Убили его, позапрошлой осенью. Хочешь, расскажу.

Женька, молча, смотрел в её внезапно наполнившиеся слезами глаза, ощущая неловкость от причинённой боли воспоминания. Глубоко затянувшись, женщина спросила: – Ты Очкарика знал?

Он отрицательно покачал головой и Люся начала свой рассказ.

***

После того как Женю закрыли, Вадим стал «работать» один. Обворовывал по ночам новые офисы на Воскресенке и гаражи приёмок цветного метала. Но всё это так, по мелочи. Нужен был хороший «удар» – один большой заработок, способный надолго решить финансовые проблемы. Жаль в одиночку такого не осилить. Он ломал голову, перебирая в уме кандидатуры. Один сидел, второй отошёл от криминала, третий – наркоман, (подобной публике Вадик не доверял), четвёртый наркоманом не был, но доверия вызывал ещё меньше. И так дальше, список закончился, а вопрос с кадрами остался открытым.

– Придётся звонить Очкарику, – вслух произнёс Вадим, не видя других вариантов.

Это была странная личность: ростом Вадиму по грудь, в вечно мятой одежде, с засаленными волосами и толстыми линзами очков, без которых мало что видел, Миша Рощин больше походил на «бомжа», чем на бандита. И это заблуждение кое-кому стоило жизни. Он ходил по городу с полиэтиленовым пакетом, полным всякого хлама, а на дне его, в грязной тряпке лежал боевой пистолет. Отец был кадровым военным, и тяга к оружию с детства проявилась у Михаила. В России он был в розыске, «грохнув» то ли «бизныка», то ли «авторитета» и то убийство стало для него лишь звеном цепочки.

Работать с убийцей не хотелось, Рощина Вадик презирал и боялся, зная, что тот опасен – трупом больше, трупом меньше. Но всё-таки набрал его номер:

– Привет. Узнал? Есть работа для тебя.

***

Задуманное было просто и незатейливо, но должно было принести доход, как всё за что он брался. Ему было тринадцать, когда под Новый год они ходили с Чипсом по району, «засевая» рисом и рассказывая колядки открывшим дверь людям. Конфеты и печенье Вадим отдавал приятелю, деньги брал себе. Работали весь день, жутко устали и промёрзли до костей, но когда он подвёл итог, результат превзошел все ожидания – без десятки было пятьсот рублей. Включив горячую воду, он лёг в ванную и уснул. Ему снился мотоцикл. Он ехал на новенькой «Яве», разрезая красным крылом, горячий воздух и девчонки влюблено смотрели ему в след…

Разбудили его соседи, извлекая из мира сладких грёз. Вода лилась через край и затопила по стояку все этажи, включая гастроном на первом. Мечты о мотоцикле развеялись, словно дым дешёвых сигарет, что курил на кухне отец-алкоголик, вместе с суммой, отданной на ремонт. Первый блин вышел комом, но дал почувствовать уверенность в своих силах.

После денег второй его страстью были машины. Закончив восемь классов, Вадик ушёл крутить гайки в гараж предприимчивого соседа, поначалу нелегально торговавшего водкой и самогоном, а потом закатавшего под асфальт выстроенного им рынка небольшое кладбище своих врагов. Повзрослев, Вадим влился в «братву», собирая с «барыг» на подконтрольной «авторитетному» соседу территории.

Время шло, чем дольше он вникал в криминальную кухню, видел, сколько зарабатывается и куда идут деньги, тем меньше ему хотелось до конца жизни быть бессловесной пешкой – делать, что прикажут, получать сколько дадут. С каждым днём это нравилось всё меньше, но тут «авторитета» посадили и Вадим остался не у дел. Он стал работать самостоятельно, в крайнем случае, прикрываясь именем сидельца. Выходило меньше, чем рассчитывал, зато он распоряжался заработанным так, как считал нужным. Жизнь шла полосами к его тридцатилетию, которое планировал с помпой отметить в облюбованном ресторане испанской кухни.

Вот и сейчас у него был готов план, как всегда криминальный, но победителей не судят, а проигрывать Вадим не собирался. Он видел на примере других: если приехал на хорошей машине, одет в дорогую одежду и в карманах твоих полно денег, то пусть руки в крови хоть по локоть, всегда найдётся толпа, поющая тебе дифирамбы. А раз пашешь весь месяц за двести долларов, то будь душа твоя чиста как слеза младенца, те же люди пройдут мимо, презрительно цыкнув – «лох».

Вадим выбирал магазин мобильной связи, приценивался к товару, замечая расположение сейфа и подсобок, если таковые имелись. Это была его стихия, а крутить до пенсии гайки в шиномонтаже – увольте!

В выбранный для налёта день Чипс ставил машину где-то по близости и входил в магазин. Если что-то мешало, выходил в течение минуты, если нет, Очкарик заходил туда, надев маску из женских чулок. Рощин держал продавцов под прицелом, а водитель собирал в спортивную сумку деньги и всё, что можно было быстро продать. При удачном раскладе выходило до десятки «зелени». «Барыги» брали товар с половины, но это были живые деньги и деньги немалые. С каждой работы Чипс получал двести «баксов», с Очкариком приходилось делить поровну.

На мобилках Вадим не зацикливался. Ещё одним объектом его внимания были валютные спекулянты. Обмен вёлся нелегально под «крышей» местных участковых и дорога в милицию им была закрыта. Он отслеживал маршрут выбранной жертвы, на это уходила неделя, иногда две и когда женщина входила в подъезд, звонил Очкарику, поджидавшему на лестничной площадке. Вадим просил Рощина не брать с собой патроны, тот соглашался, но он был уверен что пистолет заряжен всегда и если ситуация выйдет из-под контроля, Очкарик будет стрелять.

Заработанное уходило, растекаясь по маленьким ручейкам. В борьбе за денежные знаки прошли зима, весна и лето. Он закончил начатый ещё лет пять назад ремонт, приобрёл новый холодильник, стиральную машинку, обновил гардероб. Наконец-то обзавёлся машиной, синей «копейкой», выпущенной в конце восьмидесятых и проехавшей по километражу пол земного шара. На её ремонт уходило куча времени и денег, но всё-таки, это было лучше, чем ничего.

Вадик понимал, вечно так продолжаться не может, или фортуна отвернётся от него, или у Очкарика сдадут нервы. Нервишки начинали шалить и у Вадима. По ночам мысли, путаясь в голове, не давали уснуть, тогда он доставал «Пирсен» и глотал две таблетки сразу. Он мечтал о серьёзной «работе» и однажды ему её предложили.

***

Два депутата Верховной Рады – назовём их А и Б, они и сейчас плодотворно трудятся на ниве законотворческой деятельности – не смогли найти общий язык, разругавшись окончательно. Конфликт шёл между ними давно, то затухая, то разгораясь с новой силой. Ситуация усугублялась тем, что их земельные участки в Конча Заспа разделялись лишь трёхметровым забором. Когда-то они начинали свой путь в бизнес и политику вместе, но спустя время дороги их разошлись. Иногда доходило до стычек; от А приезжали какие-то «звери» в спортивных костюмах и чёрных туфлях под белые носки, а от Б, Вадим сотоварищи. Б дал денег что бы А не прошёл на выборах – и тогда прощай, Конча! – но А заплатил больше и его выбрали вновь. Так длилось больше четырёх лет, когда терпение Б лопнуло. Он позвонил Вадиму и тот приехал, гадая, зачем его вызвал шеф. Они молча шли по лесу, оставив телефоны в машине и Б, наконец негромко сказал, думая о своём:

– Так больше продолжаться не может. Всё зашло слишком далеко, и я готов на крайние меры. Самые крайние.

– Это Вы о ком? – осторожно спросил Вадим.

– О своём соседе, о ком же ещё, – проворчал депутат, задав главный вопрос: – Помочь можешь?

– Пока не знаю, – признался Вадик. – Окончательный ответ дам через пару дней, но в любом случае я на вашей стороне.

Б лишь усмехнулся в пушистые усы с белыми отметинами седых волос. Усы делали его похожим на Игоря Николаева и Павла Зиброва, и, пожалуй, это было единственное сходство. Вадима он знал с детства. Они жили в одном дворе, когда его карьера незаметного районного судьи стремительно пошла вверх, унося с рабочей окраины. Можно было через знакомых обратится в спецслужбы, но Б не сделал этого. Чекистам он не доверял, а без доверия, какое сотрудничество? Он был уверен, Вадим будет молчать, молчать как рыба, единственное, что вызывало опасения, это его профессионализм.

– Какой суммой Вы рассчитываете закрыть вопрос? – оторвал его от мыслей собеседник, старательно обтекая слово «убийство».

– Даю пятьдесят тысяч долларов.

Вадим замолчал. «Вот оно!» – стучало в его голове. Это-то дело, о котором столько мечтал. Деньги ещё не получены, но суть даже не в них – «работа» была на перспективу. Б доверял ему, брал в свою команду, такое кому попало не предлагают. Своеобразный тест на верность, и если для этого придётся лишить человека жизни, ну что ж, Вадим был к этому готов.

Через три дня они встретились на Левобережке. Сев в машину депутата он получил пистолет Макарова и пять пачек долларов в пакете. Пересчитывать Вадик не стал, он знал, там ровно пятьдесят тысяч.

– Звони только в крайнем случае, – напутствовал бывший судья. – Обо всём я и так узнаю первым.

Заказчик уехал, а Вадим, засунув ствол за ремень джинсов, отправился к Очкарику.

***

Выслушав, Рощин потребовал половину предоплаты, и он с тяжёлым сердцем отдал пятнадцать тысяч, двадцать оставив себе – говорить о всей сумме Вадик не стал. Пистолет Очкарик вернул, предпочтя собственное оружие.

Со следующего дня он начал следить за депутатом; делать это в одиночку было сложно, но и подключать, кого-то ещё тоже не стоило. Со временем выяснилось, что работа и дом отпадают. От офиса до машины его сопровождала целая свита приближённых, а у въезда на участок депутат поставил милицейский пост. Как сказал Б, не законно.

«Может гранату в окно бросить? Или бомбу подложить под машину, а лучше из гранатомёта», – размышлял Вадим, возвращаясь, домой. Но всё это были мечты, время шло, и нужен был стопроцентный вариант.

Оставалась только одна возможность, после работы, раз или два в неделю, А заезжал к любовнице, живущей у Троещинского рынка. Купив пакет продуктов в супермаркете, он поднимался на третий этаж пятиэтажки. Водитель относил кулёк и возвращался в машину ожидать шефа. Ничего другого не оставалось, и Вадик решил разыграть эту карту.

В выбранный А для плотских утех день они оставили депутата в магазине, а сами поспешили к знакомому дому. Ожидание тянулось и Вадику казалось, что нужная машина никогда не появиться. Но наконец, серая «Тойота-Камри» повернула с Кибальчича. От волнения путаясь в клавишах телефона, он набрал Очкарика, бросив коротко: – Едет.

Рощин едва успел зайти в подъезд раньше приехавших. Вбежав на пятый этаж, он взвёл курок. Снизу раздался скрип двери, стук каблуков и голоса поднимающихся мужчин. Держа пистолет за спиной, Очкарик пошёл вниз. Увидев спускающегося «бомжа», депутат вначале не проявил беспокойства, но встретившись с его холодными глазами, насторожился. Тот вглядывался в него, как в мишень, выбирая «яблочко». Нажимая кнопку звонка, он помимо воли продолжал смотреть на Очкарика. Массивный водитель стоял между ними, держа в каждой руке по пакету. Прошло тысячу лет, прежде чем замок щёлкнул, и побледневший «слуга народа» ввалился в квартиру, оставив за дверью перепуганного охранника. Пряча пистолет, Очкарик прошёл мимо и, спустившись по лестнице, вышел из подъезда.

Стоя на углу дома, Вадим нервно курил, ожидая выстрелов. Увидев спокойно вышедшего Рощина, он обессилено прислонился к стене, глядя, как в осеннем небе кружат мрачные облака. Такие же чёрные тучи, но по-настоящему страшные, сгущались сейчас над его головой.

Заметив Вадима, Очкарик подошёл к нему, начав, что-то объяснять, но тот перебил его:

– Пошли в машину и при Чипсе меньше «базарь». Сделаем в следующий раз.

Однако через день ему позвонил Б.

– Вчера наш друг улетел за границу, я даже не знаю куда. Когда вернётся тоже не ясно, – и добавил после паузы, стараясь унять раздражение: – Нужно всё возвращать. Когда заедешь?

– На днях, – ответил Вадим, думая о своём. От полученных «баксов» осталось меньше двадцати тысяч, это с Очкариковыми деньгами. Ситуация была критической, но не безнадёжной. В тот же день он встретился с Рощиным.

***

– Работу мы не сделали, по твоей вине, – начал он этот непростой разговор. – Я тебя вывел на цель. Ко мне какие вопросы?

– Думаешь это легко? – возмутился Очкарик, но Вадик не стал его слушать.

– Если б это было легко, я бы сделал всё сам, – теряя терпение, повысил он голос. – Раз согласился, значит, нужно было стрелять! В охранника, в любовницу. А теперь всё, шанс упущен!

– Чего ты хочешь? – разозлился Рощин. – Я верну эти деньги.

– Конечно, вернёшь, только не пятнадцать тысяч, а тридцать. За невыполненную работу. А как ты думал? У нас не детский сад. За свои «бока» нужно отвечать.

– Какие тридцать! У меня этих-то уже почти не осталось.

– Это, Миша, не мои проблемы. Ты знал, на что шёл, – отрезал Вадим и, достав отвергнутый Рощиным пистолет, пригрозил: – Не советую со мной играть в войну. Ты пока оптику наведёшь, я всю обойму в тебя всажу. – Очкарик угрюмо молчал, бросая на него злые взгляды и закрепляя успех, он добавил, выкладывая последний козырь: – Наши разговоры записаны на диктофон, если со мной что-то случится, весь расклад ляжет следователю на стол. Так что, ищи деньги. Сроку у тебя два дня.

Б позвонил через день, он был очень богатым человеком, но дарить пятьдесят тысяч долларов не собирался. Прошла неделя; на звонки Вадима Очкарик не отвечал, ни звонил и депутат. Видя, что ситуация вышла из под контроля, он ощущал себя плывущей по течению лодкой без вёсел. Вадик продолжал заниматься своими делами; с кем-то встречался, куда-то спешил, ремонтировал машину. Привычно ругал Чипса, сделавшего из «копейки» дом на колёсах, где недоеденные бутерброды лежали среди грязной одежды и пустых бутылок.

Он не любил рано вставать и когда утром четвёртого ноября зазвенел телефон, не сразу снял трубку.

– Привет, спишь что ли? – Вадим узнал голос Очкарика, и остатки сна сняло как рукой.

– Чего трубку не берёшь? Звоню тебе всю неделю.

– Да не о чём говорить было. Деньги я нашёл, так что можем сегодня встретиться.

– Хорошо, – обрадовался Вадим. – Говори куда, я подъеду. Всю сумму собрал?

– Всю. Давай возле меня, на Салютной за рынком. Часиков в девять.

На Салютной Рощин снимал квартиру и хотя жил ближе к метро, он не придал этому значения. До вечера было далеко, Вадим ездил по городу, размышляя об Очкарике и предстоящей встрече. «Есть же порядочные люди, сам позвонил. Заберу вечером деньги, а завтра отвезу депутату», – думал он, но на душе его было как-то тоскливо.

Они стояли в центре на светофоре, Вадик, задумавшись, глядел на здание Национального банка, когда услышал настойчивые сигналы позади себя. Давно горел зелёный, машины ехали в обе стороны и только их «ретро» «Жигули» застыли, мешая движению. Взглянув на водителя, он замер на мгновение, умилившись картиной: тот спал, откинувшись на сидении и изо рта его, стекала по подбородку тонкой струйкой слюна. Вадим толкнул приятеля, Чипс посмотрел на него мутным ото сна испуганным взглядом и, приходя в себя, включил скорость.

Чем меньше времени оставалось до назначенного часа, тем больше думал Вадим, что, может, не стоит ехать? Около двадцатки у него было, можно тысяч семь занять у зятя – никуда не денется, даст – и отдать половину, объяснив депутату ситуацию. Быть должным не хотелось, но ехать на встречу с Очкариком хотелось ещё меньше.

***

Зять Вадима индус Манидар Сингх торговал вещами на рынке. Шесть лет назад он спешно выехал из страны, по слухам обвиняемый то ли в убийстве, то ли в изнасилованье. Мать отправила непутёвое чадо к кому-то из дальней родни в Киевской диаспоре, с тремя сотнями «баксов» в кармане. Начинал Манидар, росту, в котором было полтора метра в блейзере и ботинках, продавцом, зазывая на странном языке привычных к подобной публике покупателей. Его вспыльчивый характер проявил себя и здесь. Время от времени он устраивал драки, то с пьяным грузчиком, то с бомжами и синяки не сходили с его смуглого лица.

При помощи земляков ему удалось, за пару лет раскрутится. Тщедушный, но хваткий индус арендовал уже два контейнера, надеясь со временем выкупить их. С Аней, сестрой Вадима, они торговали на соседних точках, познакомились, стали встречаться, а потом и расписались. Аня, моложе брата на четыре года, была такой же рослой, но разница в комплекции не смущала Манидара и он частенько её поколачивал. Она шла жаловаться родственникам и те проводили с родичем воспитательную работу: мать словесно, не стесняясь в выражениях, свояк же прибегал к рукоприкладству.

Пользуясь связями в кругу всё ещё сидевшего «авторитета» Вадим помогал сестре с арендой торговых мест, в крайнем случае, обращаясь к жене сидельца Виталине. Отношения между Витой и мужем мало походили на семейную идиллию – слишком большие деньги крутились в обороте и каждый считал себя их владельцем. За оказываемую зятю помощь, шурин частенько брал у него в долг, который возвращал очень редко.

У Манидара и Ани был мальчик, родившийся почти сразу после свадьбы и к моменту появления второго, (как показало УЗИ), она полностью растворилась в личности мужа, приняла его веру и старательно учила язык. Во время семейных застолий Вадик допытывался у подвыпившей сестры: – Когда чёрные собираются, они о деньгах говорят? Где они наличку прячут?

Но Аня молчала, как партизан на допросе, лишь пугливо оглядывалась по сторонам. Второй ребёнок должен был появиться на свет в первых числах февраля, предыдущего описываемым событиям года. Выпавшее на воскресение утро родов Манидар провёл с супругой. Тёща, Нелли Петровна, звонила ему на мобильный каждые полчаса и, по его словам всё шло к благополучному разрешению. Но когда в очередной раз позвонила, индус, запинаясь и путаясь в словах, огорошил её, сообщив, что ребёнок родился мёртвым. Горе Нелли Петровны было таким же огромным, как океан с родины зятя, который никогда в жизни не видела. Всей душой она уже успела полюбить ещё не родившегося внука, и в горьких слезах излив боль утраты, стала готовиться к похоронам.

Когда они с Вадимом приехали в роддом на Мостицкой, медсестра, поняв, о чём идёт речь, отправила их к дежурному доктору. Какова же была радость и удивление, когда мать с сыном узнали, что родившаяся девочка жива и здорова, а родители попросту от неё отказались.

– Есть заявление роженицы, – сказала миловидная докторша лет тридцати. Бледное лицо с минимумом косметики на фоне белоснежного халата и светлых стен кабинета, освещаемого люминесцентной лампой, делали её похожей на восставшую из хрустального гроба постаревшую царевну.

– Можно взглянуть?

– Пожалуйста. Вы даже не представляете, как часто нам приходится сталкиваться с этим, – устало произнесла врач, и было не понятно, то ли она оправдывается, то ли жалуется им. Но Нелли Петровну мало заботила судьба других малышей, она вчитывалась в подписанное родителями заявление об отказе.

– «Претензий не имею», – прочла она вслух и, посмотрев на сына, разорвала написанное. – Зато мы имеем.

– К нам? – насторожилась доктор.

– Нет, к ним.

По вере Манидара, новоявленным адептом которой стала Аня, родившиеся до четвёртого февраля девочки обречены на несчастную жизнь. Они будут, мучатся сами, и приносить лишь горе своей семье, проклятые по неведомой уже причине древним божеством, из-за чего ни среди живых, ни в мире мёртвых ничего хорошего их не ждёт. К мальчикам злюка бог относился лояльно.

– Как ты могла, Аня? Ведь ты же её девять месяцев под сердцем носила? – пыталась понять Нелли Петровна, глядя на ревущую дочь.

– Вы тут оставайтесь, а я поеду со «зверьком» нашим потолкую, – поднявшись с табурета, Вадим направился к выходу.

– Вадик, не бей его, – чуть слышно попросила сестра. Он оглянулся у двери и ничего не ответив, вышел из палаты.

Увидев шурина, Манидар попытался затеряться в вечерней толчее, но Вадим успел схватить его за рукав. Затащив в контейнер, мрачно глядя в испуганные глаза индуса, прошипел, стараясь унять возбуждение: – Слышишь, ты, урод. Детьми у себя в джунглях разбрасывайся. Если к девочке, из которой ты, придурок, сделал исчадие ада, будешь плохо относиться, она заболеет и не дай бог умрёт, то тогда я тебя самого закапаю.

Зять начал, что-то говорить на своём птичьем языке, но он, не став слушать, отводя душу, ударил индуса ладонью по щеке. Тот отлетел, стукнувшись о стену с глухим гулом, а на половине его лица заалело красное пятно. Вадим брезгливо смотрел на него, не в силах понять, как такое никчемное существо смогло стать их родичем? Так и не поняв, он вышел из контейнера.

***

Время шло, безостановочно двигая стрелки часов. Минуты как песчинки текли между пальцев и, взглянув на них, Вадим понял что поедет. Достав спрятанные деньги, он подошёл к спящей на диване жене. Двое суток она работала в кондитерском цеху, недалеко от дома, а двое отдыхала.

– Алёна, – похлопал он по накрытой одеялом ноге жены.

– Чего, – сонно протянула та, не открывая глаз.

В неполные тридцать она казалась усталой замученной жизнью бабой. Зная, что муж ей изменяет, поначалу боролась с этим, устраивая грандиозные скандалы, а потом махнула рукой, заливая водкой тоску по треснувшей семейной жизни. За годы замужества любовь – скорее первое серьёзное увлечение, когда они расписались, обоим было по восемнадцать – вытекла из души, словно вино из опрокинутой бутылки и лишь на дне её осталась багровая муть.

– Послушай, – начал Вадим, продолжая тормошить, готовую уснуть жену. – У меня сегодня встреча с очень опасным человеком. Ближе к десяти набери меня на мобильный, если не отвечу, звони матери. Вот, возьми. Здесь пятнадцать «штук» «баксов», если со мной что-то случится, это вам на первое время.

Алёна всё ещё лёжа держала пакет в руке, тревожно глядя то на деньги, то на одевающегося мужа. – Тю-ю-ю, – протянула она с удивлением и опаской, словно содержимое могло вцепиться ей в палец. – Слушай, может не нужно ездить, раз всё так серьёзно.

Жалость и страх за близкого человека шевельнулись в груди, раздувая еле тлеющие угли.

– Номер этого парня у меня в телефоне, обозначен двумя нулями, между которых дефис, – одев, короткую кожаную куртку, Вадик вышел в коридор. Стоя в дверном проёме, Алёна, молча, смотрела на него. Взглянув на широкие бёдра, под старой ночнушкой, на полную грудь, потерявшую форму после родов, он подумал, что одиннадцать лет совместной жизни пролетели слишком быстро, оставив на семейных фото их юность. – Разберусь с делами, заедем в магазин, купим тебе хорошее бельё.

– Лучше малому куртку купи, ходит, рукава короткие. Перед людьми уже стыдно, – возразила Алёна, глядя, как муж не спеша спускается вниз по лестнице. Время у него ещё было.

Чипс дремал в машине у подъезда, но услышав хлопок двери, проснулся. Окинув взглядом двор, где прошло их детство, Вадик сказал: – Поехали.

Когда то Игорь Вильман любил картофельные хлопья, только-только появившиеся в кооперативных ларьках. Со временем тяга к ним прошла, а прозвище, прилипнув намертво, осталось, заменив ему имя с фамилией.

На месте были с десятиминутным опозданием, застряв в пробке на Московском мосту. Рощина ещё не было. Достав телефон, Вадим хотел ему позвонить, но передумав, протянул трубку Чипсу: – Пусть у тебя пока будет.

Ожидая, Очкарика Чипс дремал, иногда яростно почёсывая давно не мытое тело, Вадик курил и дым сигареты, расплываясь под потолком, вытекал в приоткрытое окно. В салоне было тепло, приглушённо играло радио «Шансон». Рощин вышел со стороны рынка и, открыв дверь сел на середину заднего сидения.

– Привет.

– Думал ты не придёшь. «Бабки» принёс?

– Принёс. Только пересчитай, чтобы не было потом разговоров, – Очкарик протянул Вадиму болоньевую сумку. Говорил он уверенно, но какая-то натянутость ощущалась в его словах, Вадик отметил это, держа деньги в руках. Достав свёрток в кульке, он развернул газету – вместо долларов была перетянутая резинкой нарезанная бумага. Услышав щелчок курка, Вадим повернулся, увидев дуло пистолета. Ему не первый раз приходилось сидеть под направленным на него оружием, оставалась ещё надежда договориться, но посмотрев в глаза подельника, он понял – пощады не будет! За толстыми линзами смешных очков был его смертный приговор. «И Чипса…», – успел подумать. Девяти миллиметровая пуля с сухим щелчком пробила лобную кость левее переносицы и, вырвав часть затылка, ушла сквозь простреленную крышу в осеннее небо.

Чипс заворожено смотрел на расправу; парализованный животным страхом, он не сделал попытки спастись, только с ужасом следил за происходящим. Говорят, за миг до смерти человек видит всю свою жизнь, чуть ли не с момента зачатия. Ничего подобного Игорь не увидел, лишь яркая вспышка извергающегося вулкана, холодным огнём пронзившего руку, которой он пытался отгородиться от смерти.

Отстрелив палец, первая пуля вошла ему в шею, разорвав артерию. Тёмная, почти чёрная кровь хлынула из раны, заливая салон. Вторая попала в голову, и Чипс осел на руль. Убийца дёрнул его за рукав, откинув на сидение. Натянув вязаную шапочку до глаз, Рощин вышел из машины, растворившись в подворотнях района. А в расстрелянной «копейке» звучал с надрывом голос Розенбаума, песни которого так любил Вадим.

***

– Очкарик ошибся лишь раз – когда у него кончились деньги, позвонил Вадиму с домашнего, только поэтому его взяли через четыре дня. Сейчас на ПЖ сидит. А так бы сроду не нашли, Вадим ведь скрытный был, царство ему небесное, – закончила Люся. Сигарета давно была докурена и она сидела, закинув ногу на ногу, зябко кутаясь в мохеровый халат. – Алёна позвонила Вадику, потом Неле, сестре моей, а та уже в милицию.

– А как их нашли?

– Люди сообщили, ещё ведь не поздно было. Из Чипса вся кровь вытекла, под машину натекла целая лужа. Стогний об этом фильм снял.

– Ты видела?

– Нет, Неля говорила. Его часто по СТБ показывают.

– Где Вадика похоронили?

– На Лесном.

– Как пойдёте к Вадиму, меня с собой возьмите.

– Да мы только были недавно, – произнесла Люся, провожая его. – Разве что в ноябре, на два года.

Они распрощались, и Женя пошёл по бульвару Перова на свой объект.

Глава седьмая

Очкарика он знал по единственному совместному делу и выглядел тот именно так, как описала его Люся. «Работу» ту давала знакомая Вадима, Настя.

Она была на три года старше Вадима, на четыре дня моложе Жени и хотя была почти одного роста с последним, смотрела на него так, словно он был на голову ниже. Больше всего на свете Настя Полевая любила две вещи – деньги и себя. Когда пахло большой суммой, она принимала стойку, как матёрая охотничья собака, сразу определяя, стоит игра свеч или нет. Банковские купюры стали её допингом и смыслом жизни и если звон меди в карманах сменял шелест купюр, Настю «ломало» от самого этого факта.

Себя она считала красивой, а свою привлекательность непогрешной, ни желая учитывать возраст и всякие мелочи, вроде здорового образа жизни. Красота или есть, или нет, как и талант её не пропьёшь – свято верила Настя в выведенный постулат. Длинные светлые волосы она перетягивала сзади резинкой, но в основном они ниспадали волной на хрупкие плечи. Дополнял образ нежного создания голос девочки из «Секс по телефону». Слыша её интимное ти-ти-ти, Женька всякий раз опускал руки в карманы брюк, ругая себя за излишнюю чувствительность. В маленькую от природы грудь девушка вшила силиконовые имплантаты. Женя полюбопытствовал у Вадима, какова она на ощупь; тот задумался, вспоминая свои ощущения и ответил:

– Как варёная колбаса.

Немного портили общий вид широкие бёдра, но хозяйка силиконового бюста не особо расстраивалась по этому поводу, утешаясь мыслью, что крохотные недостатки только подчёркивают её совершенство.

Родом Настя была из ПГТ в ста километрах от Киева; родители работали на сахарном заводе, души не чая в красавице дочери. После школы она поступила в Киевский техникум и после второго курса вышла замуж. Муж Лёша был старше её на пять лет, сантиметров на десять ниже, любил выпить, но это не смущало новобрачную – главное, у неё была теперь киевская прописка. Жизни в деревне, как презрительно называла она родной посёлок, Настя не представляла и либо спилась бы от тоски, либо удавилась, напившись для храбрости. Только в большом городе у неё был шанс реализовать свои амбиции, и девушка собиралась его использовать.

Жили они в двух комнатах коммунальной квартиры у метро «Дарница», доставшихся мужу от родителей. Через пару лет времена изменились, и Настя уехала за кордон, в сытый чистенький швейцарский город Базель на границе с Германией. Числилась танцовщицей, но часами вертеться у шеста – это для лошиц, её новая профессия называлась Эскорт Леди, то был высший пилотаж, а не какой-то секс за деньги. Дешёвых проституток Настя презирала, считая, что те позорят лучшую половину человечества и только путаются под ногами.

Большую часть года она проводила за границей. Ненадолго возвращаясь на родину, навещала родителей, делая им королевские подарки. С Алексеем они по-прежнему были мужем и женой, но отношения их напоминали жизнь посторонних людей – у неё была своя комната, у него своя. Лёха сыграл отведённую роль в её жизни, она оттолкнулась от него как от ступени, и стал больше не нужен, хотя нет, он понадобится ей ещё раз. Время шло, чем больше его уходило, тем меньше нравилось Насте положение вещей. В детстве она мечтала о принце на белом коне, теперь цвет роли уже не играл, и девушка боялась, что скоро будет согласна даже на коня. Вроде Лёши. Пока попадалась одна мелочёвка, а если в её сетях и оказывалась достойная рыба, то о серьёзных отношениях речь не шла. Но быть всю жизнь второй так не хотелось!

Вернувшись в очередной раз, Настя сказала мужу, выбрав время, когда тот был не особо пьян: – Делай Лёша загранпаспорт и жди моего звонка. Перед отъездом получишь триста долларов и ключи.

Алексей посмотрел на неё больными с похмелья глазами, не задавая вопросов – он был уверен, жена знает что делает.

В далёком от Киева Базеле Настя снимала квартиру с девочками-землячками. Занимались одним делом, жили вместе и, сдружившись, стали лучшими подругами. Через месяц она позвонила и Лёха, выпросив у брата бизнесмена подержанный «Опель» отправился в путь. Срочную он служил в авто-бате, так что с правами проблем не возникло, они появились только на границе, с оформлением трёхдневной визы. Истратив полдня, кучу нервов и оставшиеся «баксы» Лёша всё-таки получил право на въезд. Путь на Базель был открыт и он ехал, сверяя направление с картой, да иногда останавливаясь для дозаправки.

Прибыв на место в три дня по местному времени, Алексей нашёл оставленный женой адрес и, припарковавшись напротив, ждал ещё два часа, пока девчонки весело болтая, не вышли из дома. Поймав такси, они уехали на работу, а Лёха, выждав десять минут зашёл в парадное. Поднявшись на последний этаж старого пятиэтажного дома, он, на всякий случай позвонил в нужную квартиру, приложив ухо к двери. Не услышав ничего подозрительного, отомкнул дверь и вошёл внутрь. Лёша знал, где искать, потому без труда нашёл сбережения жиличек. Деньги были в разных местах и валютах, собрав всё воедино, он насчитал восемнадцать тысяч долларов и почти пятьдесят тысяч дойчмарок. Разложив добычу по карманам, визитёр перевернул всё вверх дном, имитируя случайную кражу. Оглядев произведённый погром, Алексей, остался доволен работой и, стряхнув с рукава зацепившееся пёрышко, вышел на лестничную площадку.

Через пару недель приехала Настя, забрав деньги, которые Лёха уже начал тратить. Больше ни копейки из них он не увидел, а жена купила себе, оформив на маму, двухкомнатную квартиру на правом берегу. В её планах настало время для последней части затянувшегося замужества, и звучала она – развод. Мужа Настя поставила перед фактом, сказав просто:

– Будем, Лёша, разводится.

Но эта идея Алексею не понравилась. Он стал говорить, что половина привезённых из Базеля денег принадлежит ему по праву…

– О каком праве ты говоришь, альфонс? – гневно перебила жена, и глаза её недобро блеснули. – Ты семь лет сидишь на моей шее, я кормлю тебя, обуваю, одеваю, удовлетворяю твою похоть. В конце концов, это мне надоело. Что же тут странного?

Лёха удивлённо взглянул на неё – они не спали вместе почти со дня свадьбы. Может она его с кем-то путает?

– А ты знаешь, Лёшенька, что общая недвижимость супругов при разводе подлежит разделу, и я вполне могу забрать эту комнату, – Настя ткнула себе за спину большим пальцем. – Но не делаю этого по доброте душевной. Считай, ты её отработал.

Лёха подавлено молчал; мало того что жена оказалась змеёй подколодной, так ещё и из собственного дома грозиться выгнать. Столько потрясений за один раз для него было слишком. Настя закурила и, сделав пару глубоких затяжек, нервно потушила сигарету о пепельницу.

– В общем так. Хочешь расстаться по-хорошему, что бы о деньгах я больше не слышала. Встретимся на суде.

Брошенный муж сидел, вдыхая нежный аромат французских духов, оставшийся от навсегда ушедшей жены. После всего пережитого он смог произнести только два слова:

– Вот кобыла!

***

Достав из холодильника оставленную на опохмел «чекушку», Лёха вылил содержимое в стакан. Выпив залпом, он посмотрел в давно не мытое окно кухни и, зайдя в комнату, нашёл в записной книжке нужный номер.

– Алло. Добрый день, а есть Светлана? Витёк, ты что ль? Это Лёша, Настин муж. Да, богатым будешь. Когда Светка появиться, пусть меня наберёт, только обязательно. Нет, ничего серьёзного, хочу ей кое-что рассказать интересное.

Сидя в кресле перед телевизором он ждал звонка, и главным для него сейчас было не напиться. Когда Света, одна из обворованных им девушек, тоже киевлянка, позвонила, Алексей выложил ей всё. По возможности обеляя себя и раскрашивая самыми чёрными красками образ супруги. Из его рассказа Настя выходила чёртом в юбке, он, собственно, был не причём. Уяснив суть, Света швырнула трубку и, слушая гудки отбоя, Лёша запоздало думал о том, правильно ли поступил.

Светлана обратилась к знакомым «бандюкам», Настя – к родственнику отца, сбушнику. На встрече братву покрутили, немного помяв для порядка, и Настю с тех пор ник-то не трогал. Лишь Светкин пьяный муж, Виктор, позвонил Лёхе однажды, сказав заплетающимся языком:

– Твою бывшую «порвут». Такое не прощают.

Насте иногда звонила Света, всё допытывалась, будучи «подшофе»:

– Почему ты так с нами поступила? Мы ведь подругами были, вместе одно дерьмо хлебали.

В ответ Настя клялась и божилась, что к пропаже денег никакого отношения не имеет. Всё придумал её бывший муж алкоголик, отомстив за развод.

– Откуда же Лёшка все подробности знает? – подозрительно спрашивала та.

– Да я сама, дура, ему рассказала! У меня ведь тоже всё украли. Слушай, давай встретимся и обо всём поговорим.

– Давай, – соглашалась недавняя компаньонка, но больше они так и не встретились. Со временем история заглохла, но дорога в Швейцарию для Насти оказалась закрыта. Местные бонзы такого нахальства могли не простить. Лично их это не касалось, но честь фирмы была задета, и провести остаток дней в гареме шейха средней руки, кочуя вместе с верблюдами по пустыне, ей не хотелось. Поварившись в котле нелегального бизнеса, девушка знала немало леденящих душу историй, а потому старушку Европу пришлось стереть со своей географической карты.

– Ну и хрен с вами, фашисты проклятые, – зло думала она, прячась от дождя в книжном магазине. Настя задумчиво крутила нежной рукой школьный глобус, глядя, как вертится картонный земной шар, как плавно плывут перед глазами океаны, острова, материки, испещрённые синими венами рек. В Старый Свет хода не было, но ведь есть ещё немало стран и континентов где не ступала её нога!

Выбор был сделан, мосты сожжены и она летела, видя под собой безбрежную синь океана в салоне бизнес класса «Боинг 747». План был прост, как всё гениальное и при удачном раскладе должен был сработать. Ведь сработал же в Киеве. На благо концессии великий Комбинатор связал себя узами брака с вдовой Грицацуевой. Ради своего светлого будущего Настя была готова стать женой мужчины любой национальности, при наличии американского гражданства. В Штатах её ждал бывший одноклассник Жорик. В школе для неё он не существовал, был невысоким, полным подростком, с печальными еврейскими глазами. В девяносто втором их семья иммигрировала, а на встречу выпускников год назад Георгий приехал, словно наследный принц, весь вечер, пробыв в центре внимания. Они разговорились, вспоминая детство с ностальгическими слезами в глазах. Георгий Витальевич был ей по плечо, но глядел с превосходством и общался так, будто он вырос, а Настя осталась ребёнком.

В тот вечер молодые люди сильно напились, и, кажется, переспали, воспоминания шли полосами, как в разноцветном коктейле. Вскоре она забыла о «Встрече…», а Жорка нет. Он позвонил уже из Штатов и с тех пор они поддерживали связь. Было одно «но» – Жора женился в первый же год жизни в Америке, но помочь на первых порах обещал. Если, конечно, Настя туда попадёт – визу в консульстве ей не открыли, аргументировав отказ слабостью социальных связей в Украине и не скрывая опасений, что в положенный срок она не вернётся, пополнив армию нелегальных мигрантов.

Тормознув такси на Артёма, Настя ехала домой, когда из магнитолы зазвучали аккорды «Наутилуса». «Гудбай Америка, о-о-о! Где я не буду никогда…», – с неподдельной тоской пел Бутусов, словно это ему только что отказали в визе.

– Вы не могли бы поставить другую волну? – промурлыкала она водителю.

– А мне нравится, – ответил тот, пытаясь завязать разговор с красивой пассажиркой.

– За то мне нет, – отрезала Настя совсем другим тоном, добавив в голос накопившиеся за утро раздражение, обиду и злость. Таксист загрустил, крутанув ручку настройки.

Она проиграла раунд, но выкидывать полотенце не торопилась. Оставалось, сделав крюк в Мексику перейти границу нелегально. Потому-то Настя и парила, словно огромный серебряный кондор над отрогами Анд, приземляясь в аэропорту «Ацтека», столицы инков и конкистадоров. Идя на посадку в ту декабрьскую ночь, она смотрела на огни гигантского города, будто море залившего равнину. Вдруг захотелось домой, в свою «хрущёбу», казавшуюся теперь вершиной уюта. Ещё не поздно поменяв доллары на песо взять обратный билет и вылететь в Амстердам следующим рейсом, а оттуда уже в Киев…

Проведя остаток ночи в аэропорту, она купила за сто «баксов» билет и улетела на север этой аграрной страны, объясняясь с местными на английском, бегло выучив язык за пять лет скитаний по Европе. Перед отлётом, электронное табло «Борисполя» показывало минус восемнадцать, здесь же было лето. Добравшись до приграничного городка, сняла номер в вполне приличном отеле, с двумя бассейнами во дворе и говорящем на английском персоналом. Проживание обходилось в пятьдесят долларов в сутки и с учётом перелёта за тысячу триста, дорога влетала в копеечку. Через прислугу Настя договорилась с проводниками. Её просьба никого не удивила – нелегальная миграция была доходным делом и по тропам через горы здесь прошли тысячи подобных ей. Молодая особа прилетела в субботу, а через три дня, в канун нового, девяносто восьмого года, поздним вечером они тронулись в путь.

Проводников было трое, чем-то похожих между собой, двое мужчин и женщина. Петляя серпантином дороги в потрепанном «Джипе» без крыши, они остановились у каменного склона. Женщина осталась в машине, а мужчины, не сказав ни слова стали подниматься вверх. Грабежи в этих местах являлись доходным бизнесом и потому её спутники оказались вооружены.

Анастасия шла следом, вглядываясь в темноту. За плечами был небольшой рюкзак, в руке дорожная сумка. Тропа то поднималась в гору, то вдруг уходила в сторону и девушка уже не представляла, ни куда они идут, ни как вернуться обратно. Проводники шли уверенно и молча, бесшумно ступая подошвами резиновых ботинок; либо они часто тут ходили, либо видели во тьме как кошки. Но думала она не об этом. Ей стало жутко от гнетущей тишины, угрюмости пейзажа, далёкого леденящего душу воя звучащего дьявольским смехом и предстоящего в одиночестве по этой каменной пустыне «марш броска». Глядя под ноги, Настя неожиданно уткнулась в спину проводника. Тот посторонился, и она увидела прямо перед собою, но далеко внизу гирлянду огней.

– USA, – негромко произнёс мужчина и добавил, видя её нерешительность, показав отталкивающим от себя жестом: – Go! Go!

Но Настя стояла, зачаровано глядя на огни, манившие её из-за тридевять земель и вот теперь блестевшие перед глазами. Лишь в висках разгорячено стучала кровь, в такт словам молчаливых спутников. Те пошли от неё в обратную сторону и чем дальше они уходили, тем тревожнее становилось на сердце. Она ощутила себя усталой, брошенной всеми и очень слабой. Слёзы наполнили глаза, но, не дав себе разреветься, девушка развернулась и побежала вслед за уходящими проводниками.

Купив билет на самолёт, Настя проводила оставшееся время, загорая и купаясь в бассейне. Как бы ни складывались обстоятельства, образ жизни заставлял её выглядеть на миллион долларов. После неудачного перехода Румынской границы О. Бендер решил, что пришло время переквалифицироваться в управдомы, у нашей героини на этот счёт были совсем другие планы.

***

Как Вадим познакомился с Настей, Женя не знал, но встреча та стала для приятеля фатальной! Всё, что зарабатывал, рискуя свободой, тут же тратил на неё. Курила она только «Собрание», пила дорогое вино и французский коньяк, общественным транспортом тоже не пользовалась. На семью в его карманах денег хватало лишь на еду да одежду из секонд-хенда. Сочувствия по этому поводу девушка не испытывала – жить с красивой женщиной дорогое удовольствие, а отсутствие средств, это только проблемы Вадима. Свято место пусто не бывает.

Вернуть мужа у Алёны шанцев не было. Пять лет в Европе стали для Насти отличной школой. Она могла поддержать разговор на любую тему, читала книги, названия которых Вадик даже не слышал, общалась с теми, кого он видел только по телевизору. В этом жена проигрывала ей с разгромным счётом, и Вадим подумывал, ни пора ли разводиться.

Как-то он спросил у Жени:

– Слушай, как мне быть с этим «треугольником»? Совсем запутался, не знаю уже, что и делать.

Прежде чем ответить, Женька сосредоточено потёр сломанный в детстве нос:

– Если тебя вдруг «закроют», Настя ждать не станет – у неё на это просто нет времени. Не чуди, Вадян, живи с Алёной, а с ней встречайся, раз тебе так хочется.

Больше на эту тему они не говорили. Женя был прав, но мыслил слишком примитивно – провести оставшуюся жизнь в лагерях Вадим не ставил за цель, а жить с человеком, который стал ему безразличен, казалось не выносимо!

Апогеем Настиной деятельности на постельном фронте стали пятьдесят тысяч долларов, которые один поклонник, человек не бедный, дал ей на раскрутку. Вадим предлагал вложить деньги в стоматологическую клинику, пока была такая возможность, но девушка распорядилась ими по-своему. Наняла водителя и он возил её на «Жигулях» по ресторанам и светским тусовкам. Денег хватило на год; «Как пришли, так и ушли», – вздохнула Настя без особой жалости, лохов на её век ещё хватит.

***

Шёл июнь две тысячи первого. Женька смотрел телевизор в съёмной квартире на Куренёвке, когда зазвонил телефон.

– Алло, Жека, – узнал он голос Вадима. – Чем занимаешься?

– Телик смотрю.

– Понятно. Нужно кое-что обсудить, подходи через пол часика к «Макдональдс» возле тебя.

Женька повесил трубку и через двадцать минут был на месте. Вадик стоял ближе к проспекту Правды с мужчиной, которого он вначале принял за «бомжа».

– Здорово, пацаны.

– Знакомьтесь, – приятель представил его своему спутнику, – Жека.

– Михаил, – пожатие у парня было вялым, а сам он в старом клетчатом пиджаке, не глаженых брюках и больших квадратных очках не произвёл на него впечатления.

– Дают нам «работу», – объяснил в двух словах Вадим Женьке, – «набой» на богатого иностранца. И сумма хорошая, но половину хочет «набойщица».

– Настя, что ли? Давно про неё слышно не было, думал, грешным делом её уже и в живых нет.

– Жива, – усмехнулся Вадим. Скупой улыбкой, в купе с вытянутым лицом и перебитым носом – шайбой, в дворовом матче – он напоминал Владимира Кличко и однажды воспользовался своим сходством. Они с приятелем ехали в другой город и остановились выпить кофе в придорожном кафе. Присев за столик ждали заказа, когда подошедшая официантка неожиданно сказала ему:

– Ой, Вы так на Кличко похожи.

– Я их третий брат, – соврал молодой человек, невозмутимо глядя на неё.

– Что-то я про Вас не слышала.

– Мы двоюродные. Боксом не занимаюсь, пиво не рекламирую. У меня другие интересы, – напустил он тумана.

Девушка ушла, а когда вернулась, сказала, что кофе пошёл за счёт заведения.

– Жива, – повторил Вадим. – По-прежнему цветёт и пахнет.

– Чем пахнет? – не понял Женька.

– Французским парфюмом, «Шанель № 5». Слышал о таком?

– Ты что, Вадик, шутишь? Да я не только слышал, я его пил! – выпалил Женька неожиданно. Очкарик в разговоре не участвовал, лишь удивлённо посмотрел на него. – Да, пил. Один раз, в армии.

– Вообще-то духи не пьют, – с улыбкой заметил товарищ.

– Да знаю я! В магазине напарили, ну я и взял, не разобравшись. Пришлось выпить, а то кто к шкафчику не подойдёт, так начинает: – «Ой, женщинами пахнет». Остряки.

– Хороший парфюм. Дорогой, если настоящий. И как пошло?

– Тяжело, – признался Женька. – Крепкие очень. Я уже не помню – «Шанель» – «Манель», но то, что было «Made in France», могу поклясться.

Звонок на мобильный Вадима прервал их трёп.

– Настя звонит, – объявил он, включая громкую связь. Предстоял тяжёлый разговор, от которого зависело, сколько получит каждый.

Девушка не уступала ни цента. Всё что связывало их раньше, оказалось забыто. Вадим был нужен ей в её планах, а без неё рассчитывать на что-то Вадик не мог. Переговоры затягивались. Глядя на счётчик времени домашнего телефона, Настя с тревогой сказала:

– Послушай, давай что-то решать, мне наш разговор дорого обходится.

– Да ладно, бедная ты наша, – отмахнулся Вадим. Признавать поражение не хотелось, особенно при посторонних. – Я сейчас брошу трубку, не получу ни копейки, но и тебе ничего не достанется. А я слишком хорошо знаю, как к тебе попала эта информация. Ведь ты же сосала…

– Минуточку, – перебила его Настя ледяным тоном. – Если я не дам эту работу, то сосать будешь ты и твоя шайка неудачников. Моё последнее слово: пятьдесят вам, пятьдесят мне. Ещё раз позвонишь, будет тридцать на семьдесят.

***

Вадим напряжённо молчал, всё ещё находясь в разговоре.

– Как она сказала, «шайка неудачников»?

– Да вроде, – ответил Женя и не выдержав, спросил: – Вадя, а о какой сумме идёт речь?

Товарищ сосредоточено разглядывал тучи над Оболонью, думая о своём.

– Сто тысяч, – подал голос Очкарик.

– Гривен?

– Долларов, – произнёс Вадим, отрываясь от мыслей. – За гривны Настя бы на разбой не пошла.

– А нас за них не порежут на ленточки? Их же искать будут…

– Ладно, не ной, – зло перебил его Вадик. – Страшно – иди вон работай, грузчиком, или ларьки охранять. Что ты ещё можешь?

– Соглашайся, пока не передумала, – посоветовал ему Рощин. – Пятьдесят лучше, чем тридцать.

– Или к кому другому не обратилась, – обижено вставил Женя, задетый выпадом приятеля, хотя злился тот и не на него.

– Исключено. Побоится, что я её сдам.

– А ты сдал бы? – поинтересовался Очкарик.

– Нет, наверное, но она-то этого не знает, – набрав номер, Вадик бросил коротко: – Я согласен, – и нажал отбой.

– Ну, всё парни, до завтра, – увидев идущий троллейбус, Михаил, пожал им руки и побежал к остановке, крикнув на ходу: – Созвонимся!

Произведя посадку «Тридцать шестой» покачивая проводами, увозил своих пассажиров вверх по проспекту.

– Не нравится он мне, – проворчал Женя, глядя троллейбусу в след. – Какой-то двойной.

– В смысле?

– Ну, не такой на самом деле, каким хочет казаться.

Воспоминания о проигранной дуэли ещё саднило душу и, не сдержавшись, Вадим съязвил: – Я знаю кто он. На самом деле Очкарик трансвестит – двухметровая блондинка с бюстом последнего размера.

– Смейся, смейся, – укорил его Женька. – Не хотел говорить, но скажу. Ты мультик «Тайна третьей планеты» видел? Там профессор был, Верховцев, всем козни строил. Помнишь?

– Ну, допустим.

– Так на самом деле его подменили, и это был не он.

– А кто?

– Робот! – торжествующе выкрикнул Женька.

– Ну, ты даёшь, Очкарик – робот, – рассмеялся приятель.

– Да я не то хотел сказать! Вернее то, но не так, – совсем запутался Женя, ему никогда не удавалось высказать свою мысль коротко и ясно, всегда вмешивались то роботы, то, что-нибудь другое.

– Хорошо, Жека, я поеду, а то ещё полно дел. С утра жди моего звонка. А если серьёзно, – продолжил Вадим после паузы, – как бы я к Очкарику не относился, он нам нужен. Мышцы мышцами, но когда в руке пистолет, оно надежней. У тебя есть «плётка»? Нет. А у него есть. И завтра она нам пригодится, неизвестно, какие сюрпризы нас ждут.

Глядя на переходящего дорогу Женю из окна такси, он думал с грустью: – И это те люди, на которых я могу рассчитывать. Один пьёт туалетную воду, так, что потом роботы мерещатся. А у другого два дна.

***

Выйдя на «Черниговской», Рощин доехал до ЖЭКа по месту прописки, ехать туда не хотелось, учитывая розыск в России, но пришлось рискнуть.

Мишка был похож на мать, тучную маленькую женщину, с такими же толстыми линзами. У обоих была группа по зрению, которую он унаследовал от матери, а от отца – тяжёлый характер. Очкарик не был вспыльчивым, но обид не прощал. Двум инвалидам скидка на «коммуналку» – за которую они и так не платили – полагалась и мама просила его взять справки. ЖЕК находился с тыльной стороны дома Быта. Поднявшись на небольшую горку, он обошёл здание и вошёл в стеклянную дверь.

Был «час пик». Паспортистка Наташа, полная высокая женщина, возраст которой неумолимо приближался к сорока, вела приём. Выстояв очередь, люди заходили в кабинет, она выслушивала, давала нужную информацию, но думала о своём.

Десять лет они с мужем и дочерью стояли в очереди на «расширение» и наконец, их мечта о двухкомнатной квартире сбылась. «Ничего себе бесплатное жильё», – усмехнулась Наташа, глядя на очередного посетителя. Чтобы получить долгожданный ордер, пришлось дать десять тысяч долларов взятки. Жилплощадь нуждалась в ремонте и муж её, бывший научный сотрудник, занимался сейчас тем, что приводил квартиру в порядок. Всё шло нормально, но неделю назад какой-то придурок облил окна краской. Оттереть её оттерли, но следы всё равно остались и мысль, что придётся менять стеклопакеты, добавляла паспортистке головной боли. Тревожило и то, что акт вандализма мог повториться. Она обратилась к знакомому, имевшему вес в криминальной среде, тот обещал помочь, но пока не звонил…

– Я тебя спрашиваю, – отвлёк её от мыслей голос старика-пенсионера, – положены мне льготы как ветерану или нет?

– Положены, – обречённо ответила Наташа, не повышая голоса.

– Так чего вы меня мурыжите, то туда иди, то сюда. Я за таких как ты кровь проливал, а ты из меня её теперь пьёшь! – закричал дед, разойдясь не на шутку и в боевом запале замахнулся инвалидной палочкой. Блеклые глаза ветерана сверкали праведным гневом; волос на его голове давно не было, но брови, почти сросшиеся у переносицы, стояли дыбом, придавая ему дикий вид. Он был зол и страшен сознанием своей правоты. Зажмурившись, паспортистка отпрянула, успев подумать: – «Сейчас как треснет…» Но удара не последовало. Не открывая глаз, она услышала быстрые шаги вошедшего в кабинет человека.

– Слышь, дед, геройствовать на фронте нужно было.

Открыв глаза, Наташа увидела картину, от которой сердце её похолодело. Коротышка в клетчатом пиджаке и больших квадратных очках стоял у дверного проёма, держа в одной руке хозяйственную сумку, а в другой пистолет. Набрав в лёгкие воздуха, она раскрыла рот, собираясь выразить воплем свой страх, обиду на оскорбление, испорченные окна, десятку «зелени», отданную за здорово живёшь. Но страшный маленький человек приложил палец к губам, и крик умер в её груди, с шипением пробитого мяча выйдя сквозь плотно сжатые недавно вставленные фарфоровые зубы. Из-за духоты все двери были открыты, и этого типа Наташа видела в коридоре, он ходил туда-сюда, один раз заглянув в её кабинет.

– Расклад такой, – начал, похожий на Квазимодо неожиданный заступник. – Или ты извиняешься перед женщиной, или я делаю в твоей голове лишнюю дыру. Считаю до трёх. Раз, – начал он отсчёт. – Два.

– Из…,Из…,Из…, – слова словно застряли в гортани пенсионера, извергаясь нечленораздельными звуками. На него было жалко смотреть: лицо дрожало, будто жило собственной жизнью, а руки тряслись. – Извините меня, пожалуйста.

Слов больше не было, решив, что ему не поверят старик, упав на колени, полез под стол к ногам паспортистки.

– Хорош, старый! – закричал Очкарик, несильно пнув деда под зад. Сунув «ствол» в сумку он вышел из ЖЭКа и никем не преследуемый скрылся во дворах панельных пятиэтажек.

***

В полдень следующего дня Женя ждал Вадима в кафе на Саксаганского, где по вечерам работал охранником. Он сидел у входа за первым столиком, глядя телевизор; зал был пуст, не считая пары человек обедающих офисных служащих. Оживление здесь начиналось вечером.

По ступеням полуподвала послышались шаги, и подельники спустились в помещение. Вадика тут знали и любили, за щедрые чаевые и широкий образ жизни. Иногородним официанткам он казался воплощением мечты об удачном замужестве.

– Слушай, старик, всё хочу спросить, кафе называется «Кариатида», а ни одной кариатиды, даже нарисованной я почему-то не вижу.

– Я что тут, главный? – удивился Женя. – Придёт хозяин, спроси.

– А кто хозяин?

– Борец, поломанные уши. С тебя ростом, только в плечах шире раза в два, и с чувством юмора у него тоже не очень.

– Так что нам, уйти? – спросил приятель, не поднимаясь со стула.

– Сиди, но не задавай глупых вопросов.

Настя должна была подъехать к двенадцати, однако её ещё не было. «Может она вообще не приедет», – со слабой надеждой подумал Женя. Официантка принесла им чаю, обворожительно улыбаясь Вадиму, тот снисходительно кивнул в знак приветствия и благодарности. Его привычку пить чёрный «Липтон» в заведении помнили.

– Пойду на улицу, а то тут дышать нечем, – отодвинув стул, Очкарик направился к двери. Одет он был так же как вчера, только сумка в его руке была чёрного цвета.

Зазвенел мобильный, Вадик ответил и, поднявшись, пошёл к выходу, увлекая Женю за собой. «Началось», – в такт этой мысли вдоль Женькиного позвоночника побежала холодная змейка. Его пугала не столько предстоящее, сколько сумма, стоявшая на кону. В квартире, местонахождения которой он ещё не знал, мерещились небритые дядьки суровой наружности. Они были в курсе того что задумала Настя и ждали их визита.

– А вот и она, – разогнал Вадим тревожные видения товарища. «И зачем только долбаный Очкарик сказал про эту сотку? Сто тысяч, сто тысяч», – злился Женя, поднимаясь по ступенькам.

Настю привёз Чипс, припарковавшись напротив, но выходить из машины не спешили. На улице Женя увидел то, что было воспринято им как дурной знак. Милицейская «Тойота» словно голодная акула, высматривая добычу, медленно ехала мимо. Рощин стоял выше по улице, достав из сумки кусочки хлеба, бросал их голубям. Джип тормознул возле него и сидящий на заднем сидении сержант насмешливо спросил: – На обед себе кормишь?

Не глядя на «беркутёнка» Очкарик отрицательно покачал головой и ответил спокойно:

– Нет, тебе.

Мент хотел выйти из машины, но старший экипажа, увидев что-то более перспективное сказал: – Поехали.

Водитель включил скорость и «Тойота» уехала, оставив после себя серое облако выхлопного газа.

– Что он творит! – возмутился Женька с глухим сожалением в душе, если б мокрушника забрали, всё бы отменялось и засевшие в засаде бородачи ни кого не дождавшись, пошли домой. Мысленным взором он увидел, как сидевший на кухне человек в камуфлированной куртке и шрамом на левой половине смуглого лица подводит бруском охотничий нож. Что солнечный луч, сквозь неплотно задёрнутые шторы, скользнув по острию, ослепил мужчину, тот, продолжая движение, поранил палец и тяжёлая капля, сорвавшись с лезвия, падает на пол, разлетаясь багровыми брызгами… Судорожно сглотнув, Женька прогнал наваждение и побежал за приятелем через дорогу.

В машину его не пригласили; выгнав Чипса, Вадим с Настей в полголоса обговаривали детали, напоминая двух заговорщиков. Выйдя из «пятёрки» Вадик объявил:

– Мы поедем на место, посмотрим, что к чему, а вы пешком идите. Тут недалеко, на следующем повороте направо.

Они уехали, и Женя с Очкариком пошли в нужном направлении.

Пятиэтажный дом дореволюционной постройки стоял посередине квартала; Вадим крутился возле него, машины видно не было.

– Я тут нашёл улочку за домом, Чипс там будет ждать. Только что звонил с таксофона, наш друг на месте. Ну, с богом, – оглядевшись по сторонам, он зашёл в парадное.

Квартира, которую снимал Настин знакомый-австрияк, находилась на четвёртом этаже. Предположительно в ней должен был быть он и его переводчик, сам иностранец по-русски не говорил. Вечером бизнесмен улетал в Вену, и второго шанса у них не было.

Женя застегнул до подбородка «олимпийку», натянув бейсболку до бровей. Они с Очкариком стояли на площадке между этажами, держа в руках веревку и скотч. Вадик лежал на полу под дверью с пистолетом в руке, наводчица, стерев косметику, стояла перед глазком в домашнем халате, замотав волосы полотенцем. И казалась Жене, не лощеной стервой, а совсем другой, домашней и безобидной, увидев такую он бы точно открыл.

«Раз, два, три», – отсчитала про себя Анастасия и требовательно нажала звонок. Тревожные трели раздались внутри квартиры, но к двери никто не подходил, и она продолжала звонить. Послышалось шарканье комнатных тапочек, шаги замерли у глазка – невидимый человек внимательно разглядывал её.

– Вы к кому? – с удивлённой настороженностью спросил мужской голос.

– Мужчина, что вы себе позволяете! – завизжала Настя, и Женя тревожно подумал: «Чего она так орёт? Сейчас все соседи сбегутся на этот цирк». – Я только что ремонт сделала, а вы меня затопили!

За дверью послышался невнятный разговор и тот же голос возразил:

– Девушка, Вы ошиблись, у нас все краны закрыты.

– Ошиблась?! – переспросила Настя страшным голосом. – Я что дура, по-вашему? Идите, посмотрите! Краны закрыты, а трубу прорвало под плиткой и меня залило по стояку. Это уже не первый раз, с вашим жильём постоянные проблемы! – голосила она, но дверь не открывали. Слёзы отчаянья придали сцене правдоподобия. Женьке на миг показалось, что жильё снизу, трёхкомнатные хоромы стоимостью в «лимон» «баксов» действительно затопило. Сквозь подвесной потолок спальни в розовых тонах, потоки ржавой воды текут на огромный «траходром», супружеское ложе, заливая простыни и эксклюзивные обои. «Вот актриса, – уважительно подумал он. – Ей не людей грабить, а в театрах играть».

Внутри напряжённо шушукались, похоже, там о чём-то спорили на чужом языке. Слёзы из Настиных глаз размывали туш, грудь вздымалась, и она тихо причитала всхлипывая:

– Позвоню в милицию. Пусть хоть кто-то защитит. Слабую женщину. А ещё приличные люди! – укорила она напоследок, отходя ни с чем от не взятой ею крепости.

И замок щёлкнул. Дверь приоткрыли на два пальца, но этого хватило Вадиму чтоб, оттолкнувшись, ввалиться внутрь. Настя побежала вниз, а Женя с Очкариком ей навстречу.

– На пол! Лежать! – ревел Вадим, держа под прицелом двух свалившихся на паркет мужчин. Их связали, заклеив рот скотчем, и оттащили в комнату. Женька был с ними, роясь в столе и шифоньере, Рощин пошёл на кухню, Вадик остался в прихожей. Запустив руку во внутренний карман висевшего на вешалке пиджака, он нащупал толстую пачку и, вытащив, зачарованно смотрел на неё, забыв обо всём. В ней были только стодолларовые купюры. Почувствовав слабость в ногах, Вадим опустился на стул – спешить больше было некуда.

Забрав пистолет, Рощин зашёл на кухню, заметив стройную блондинку лет двадцати, прятавшуюся за холодильником. Увидев оружие в его руке, девчонка завизжала:

– Я не причём! Я проститутка!

– Заткнись шалава, – зарычал Очкарик, замахнувшись рукоятью. – Поворачивайся.

Подвыпившая «шалава» истолковала команду по-своему. Повернувшись к нему спиной, она выгнулась буквой Г.

– Ты что творишь, придурошная! – растерялся Очкарик. – Руки давай. Тебя что, никогда раньше не связывали?

Поняв, что убивать не будут, девчонка ответила:

– Связывали пару раз. Всякие извращенцы попадаются.

Сидя на стуле в прихожей Вадик подвёл итог. В пачке было шестьдесят пять тысяч долларов, ещё семьсот «баксов» он нашёл в бумажниках мужчин и сумочке девушки. Пока Вадим был занят подсчётами, на кухне подельники опустошали холодильник. Путана, сидела тут же на табурете, со связанными за спиной руками и Женя кормил её, накалывая вилкой кусочки колбасы и хлеба.

– Мальчики, развяжите, – хныкала пленённая «жрица любви». – Руки совсем затекли, синяки же останутся.

– Терпи, кому теперь легко, – отрезал Женька, медленно переворачивая в её рот стаканчик водки. – Издержки профессии страхованию не подлежат.

Стоя в коридоре, Вадик, молча, глядел на «банкет».

– Вы что, больные? Она же вечером наш фоторобот будет составлять, – с трудом сдерживаясь, спросил он.

– Кто, Танюха? – удивился Женя. – Не будет. Мы ж её сейчас зарежем.

Взяв нож, которым до этого резал колбасу, он стал медленно приближать его к носу девушки. Проститутка испуганно следила за лезвием и широко раскрытые глаза её постепенно сошлись у переносицы.

– Всё, парни, давайте по одному на улицу, – распорядился Вадим, доставая пакет из мусорного ведра. Собрав со стола всё, к чему прикасались подельники, он протёр полотенцем нож, и критически оглядев квартиру, вышел последним, унося кулёк с собой.

Из трёх миллионов жителей Киева ограбленный иностранец знал очень немногих. Во избежание скандала делу был дан ход, за Настей приехали спустя пару часов, но Курт Рейхель «в женщине, стоявшей за дверью» её не узнал. И было это не мудрено! Она вошла как королева, в светлом платье от кутюр и шлейфом французского парфюма. Но отнеслась с пониманием, лишь в глазах её читалась неподдельная обида – и ты, Курт?!

– Можно всё быстрее закончить, у меня ещё очень много дел, – попросила она, доставая из картонной коробки сигарету.

В кабинете было несколько человек и старший по званию, худощавый майор ответил ничего не значащей фразой:

– Скоро пойдёте.

– Чем ты можешь быть занята, если за всю жизнь палец о палец не ударила? Прости господи, – раздражённо проворчал опер средних лет, не поднимая головы от составляемых бумаг. За годы службы он видел многое, и невинной внешностью рассеять его подозрения было трудно. Настино лицо напряглось, и она спросила зазвеневшим голосом:

– Так я могу идти или нет?

– Можете, – разрешил майор, ставя роспись в протоколе.

На ступеньках Шевченковского райотдела её ждал Курт. Он долго извинялся, целовал руки. Настя, молча, выслушала его и сухо попрощавшись, пошла к стоянке такси. Отъезжая от милиции достала шёлковый платочек и вытерла кисти. «Все руки мне исслюнявил, животное», – брезгливо подумала она, собираясь выкинуть его в окно. Но он был фирменным и очень дорогим и девушка, вздохнув, сунула платочек в сумку. «Дома постираю, – решила она, – сейчас такой порошок, всю заразу убивает». Она опять победила, воспринимая, этот факт как должное, ведь у каждого своё предназначение и рождённый ползать, никогда не взлетит.

Пока Настя, витая в облаках возвращалась домой, Женя, сидя в одних трусах на полу комнаты раскладывал пасьянс из одиннадцати тысяч долларов. Он был опьянён жарой, недавними событиями и огромными для него деньгами. Столько у Женьки ещё не было никогда! Он выкладывал купюры то кругом, то крестом, то рисовал ими квадраты и треугольники. Подбросив вверх, кружился в безумном танце под зелено-серым дождём и ощущал себя богом.

Два дня Женя не выходил из дома, бездельничая, смотрел телевизор. Он работал, неделя через неделю, и сейчас шли выходные. В начале третьих суток затворничества ему позвонил Вадим. Отстранённо спрашивал о том, о сём, но Женя понял – звонит товарищ не для того что бы узнать как его дела.

– Слушай, старик, – дошёл он, наконец, до главного, – одолжи триста «баксов».

Взятые деньги приятель не вернул, Женя о них не напомнил, но больше в долг ему не давал. Вместо этого Вадик пригласил его на пикник. Был узкий круг близких людей, была Настя, и Женька продул ей подряд пять партий в «дурака». Он проигрывал раз за разом, надеясь на переломный момент, но когда стал с трудом улавливать ход игры, просто кидая карты на покрывало, а девушка начала откровенно скучать, игру прекратили.

– С такой картой можно выигрывать, прёт и прёт, – неохотно признал поражение Женя, собирая колоду. К этому времени Настя уже основательно «набралась», снисходительно улыбнувшись, она встала и ничего не ответив пошла играть с Вадимом в бадминтон. Ей было тесно в этом городе, он давил на неё каменными стенами и она ощущала себя запертой в клетку. Насте казалось, это она Гулливер. Крохотные людишки называли его Человеком Горой не, потому что он был так велик, а потому что сами они были маленькими.

Глава восьмая

Женька давно пришёл к своему объекту. Не было вагонки, расходник закончился, и работа встала, будто трактор без топлива. Игорь должен был всё подвести с минуты на минуту, но время шло, а «Газель» не показывалась. Ожидая доставку, он сидел на лавочке перед домом, уйдя в воспоминания. Он внимательно выслушал Люсю, но так и не услышал, что стало с останками Чипса.

Когда то они жили с Вадимом в одном доме. Вместе ходили в детский сад и школу. Отца Игорь знал плохо, помнил его высоким статным мужчиной, с зачесанными назад волосами. Батя имел определённый авторитет среди Воскресенской «босоты» и был уважаемым человеком. В перерывах между отсидками он жил неизвестно где, непонятно чем занимался, но деньги у него водились. А потом перестал приходить, просто пропал, как выпавшая из кармана монета. Возможно, уехал, найдя другую семью, а может, обрёл вечный покой, нарвавшись на нож в пьяной драке или умер от туберкулёза на лагерной «шконке».

Игоря и его младшего брата Семёна растила мать, но воспитанием это назвать было трудно. Наслушавшись ненормативной лексики, шестилетний Сёма выходил на улицу и крыл трёхэтажным матом всех подряд, в пузырящихся на коленях грязных колготах и с текущими из носа зелёными соплями. Постепенно спиваясь, мама с каждым годом всё ниже опускалась на социальное дно, а их квартира превратилась в соседскую головную боль. Замок на двери был давно выбит и доступ внутрь имел каждый. Бачок в туалете не работал, испражнения накапливались от раза к разу до тех пор, пока вершина «горы» не становилась вровень с краем. Тогда кучу смывали, подталкивая приготовленной на этот случай палкой. Вонь из сортира, расходясь по полезным метрам жилплощади, не тревожила домочадцев, но Вадик, приходя к приятелю, никогда не заходил внутрь, благоразумно ожидая его на лестничной площадке.

И бог его знает, сколько бы так продолжалось ещё, если б однажды непутёвая мать не умерла, тихо скончавшись на грязном полу своей комнаты, и в дело ни вмешалась тётя Лара. Неизвестно приходилась ли она и впрямь детям роднёй, но пробивная тётка отправила через «Хоссет» их в Израиль, многострадальную квартиру продала сожителю, а сама выехала на ПМЖ в Америку.

На земле Обетованной к братьям-сиротам отнеслись как к собственным детям. Выдав одноразовую денежную субсидию, младшего устроили в колледж, а старшего забрали в армию. Положенный срок Чипс водил военные «Маны» по пустыне, учил язык и привыкал к новым условиям. После службы он пошёл работать водителем-экспедитором на торговую фирму. На базе грузовик загружали товаром, и Игорь развозил его по магазинам, ведя учёт. Раз в неделю отчитывался перед товароведом, сверяя свои записи с его накладными. Всё шло нормально, и имелась только одна загвоздка: нужно было работать, причём работать до пенсии. Зарплату платили стабильно, но деньги расходились – экономить он не любил, зарабатывать больше – не умел и круг замкнулся! Игорь Вильман ощутил себя Моисеем в первый день странствий по раскаленной пустыне, впереди у которого было сорок лет дороги на Ханаан. От мысли этой сделалось муторно на душе, он не был стоиком, не был героем и к подобному оказался не готов. «Сорок лет крутить баранку, – думал Чипс, глядя на грузчиков, загружающих в кузов продукты. – Нужно, что-то решать». Мысль эта билась в голове загнанной в угол мышью, ища выход. И выход нашёлся, как он думал тогда.

Однажды ему предложили сбыть часть товара «налево». Было начало недели, ревизия казалось ещё далеко. «К тому времени как-нибудь перекрою», – успокоил себя парень, пряча шекели в карман. В тот раз всё прошло гладко, и через время Чипс повторил свой трюк ещё. Долго так продолжаться не могло, сидеть в тюрьме не хотелось, Игорь опять загрустил и нанёс удар на опережение. Загрузив машину, не стал развозить товар по точкам, а скинул перекупщику за полцены. Взяв билет на самолёт, той же ночью Чипс улетел в Киев. Но жить ему было негде. Бывший тёткин сожитель, равнодушно посмотрев на незваного гостя, захлопнул перед ним железную дверь, продемонстрировав, на всякий случай, бицепс внушительных размеров.

Но пока деньги шуршали в кармане, проблем не было, они пришли в тот день, когда он разменял последнюю сто долларовую купюру. «Бомжевать» вчерашнему кумиру малолеток не хотелось, назад тоже не тянуло и тогда, со своим старым Украинским паспортом Игорёк пошёл в военкомат. Отслужив срочную и здесь, приехал в Киев и то возил Вадима, когда было на чём, то занимался бог весть чем, ночуя в притонах родного района.

Не найдя себе места на родине предков он вернулся, чтобы встретить здесь смерть, одну на двоих с человеком за которым шёл весь земной путь. Как верный паж Чипс сложил голову за чужие интересы, разменяв на них оставшуюся жизнь.

«Где же ты сейчас? – печально думал Женя, глядя, как ветер играет зелёными листьями берёзы. – Похоронен ли на Еврейском кладбище сердобольными соплеменниками или твой невостребованный труп разобрал на части нетрезвый патологоанатом?» Он как-то видел видеоклип с жутким названием «Морг», где грудную клетку молодого мужчины вскрывали, будто консервную банку. Дальше Женя смотреть не стал, ему хватило первых кадров. Возможно, это был Чипс.

Закончив объект, Женька устало глядел сквозь окно только что застеклённого балкона в синюю пустоту небесного океана. В бледное небо августа белой полосой уходил казавшийся крошечным самолёт. «У каждой эпохи свои герои, – размышлял он, отстранённо следя за полётом. – Для позапрошлого века то были Печорин и Ахметов, для прошлого – Павлик Морозов и Молодогвардейцы. А кто герои нашего времени? – строго спросил Женя пилота. – Саша Белый и такие как Настя с Вадимом?»

Но лётчик не слышал, продолжая набирать высоту, он выходил за звуковой барьер маленькой серебряной стрелою.

– Дерьмовое время, – вслух сказал Женя, – и герои его дерьмо.

***

В ту ночь он долго не мог уснуть, было жарко, да и мысли, растревоженными тараканами выползая из подсознания, терзали сон. Уже под утро, когда первые лучи солнца добавили в бархат багрянца, Женька, наконец, провалился в забытьё.

Он стоял у обочины просёлочной дороги, было темно и тихо, а небо над головой, без звёзд и луны, казалось чужим и жутким. Свет исходил лишь от небольших холмиков, тлевших во мраке на расстоянии метров в пятьсот друг от друга. Что там горело, и кто поддерживал огонь, Женя увидеть не мог, прислушиваясь к звукам, идущим откуда-то, издали.

Мерное цоканье копыт, фырканье лошади и скрип колёс успокаивали своей обыденностью и настораживали одновременно. Где он находился, и кто мог ехать в этом забытом богом месте Женька не имел ни малейшего представления. Лошадь поравнялась с ним, и он узнал в кучере…Чипса! Тот дремал сидя на козлах, в замызганном костюме и в сбившейся на бок старомодной шляпе с высоким верхом, время от времени погоняя вожжами тощую клячу с кожаными шторами на глазах.

– Чипс! Чипс! – кричал Женя, и тревожное эхо, рождаясь волнами в бескрайней, унылой пустыне умирало где-то вдали. Но Чипс не слышал. Зато услышал седок позади него, которого Женька поначалу не заметил; он выпрямился, держась за плечо извозчика, и Женя понял, что это Вадим. Приятель вглядывался в темноту – и Женька завопил: – Вадян! Это же я, Жека! – но никого не увидев сел на место.

Поняв бессмысленность своих попыток он, молча, смотрел на уезжающую бричку, пока та не растворилась во тьме.

Часть вторая

«Зона» не оставила в его памяти ярких воспоминаний, как например армия. Полуголодные нищие люди охраняли озлобленных на всё и вся полулюдей, со стёртым на долгие годы именем-отчеством. Но до лагеря была тюрьма.

***

Первый месяц заключения прошёл в чехарде событий. Неделю он провёл в ГОМ Деснянского РОВД, где допросы сменяли часы ожидания в одиночке. Пожилой гражданин в штатском, представленный ему зам начальника УГРО сказал просто:

– Или ты берёшь на себя нераскрытые преступления и получаешь по минимуму, или мы приглашаем «Магнолию ТВ» и показываем тебя всей стране. Как думаешь, сколько будет опознаний, десять, двадцать? Четырьмя годами уже не отделаешься. Я могу тебя здесь держать сколько угодно, тебя ведь никто искать не будет. Родителей нет, в Киеве «бомжуешь» и подельники тебя бросили, – продолжил он, не повышая голоса, но тон его не понравился Женьке настолько, что сердце заныло в нехорошем предчувствии.

Брать на себя чужие грехи он не стал, начав, мысленно, готовится к худшему. Но всё обошлось, он шёл один по одному эпизоду и, получив санкцию прокурора, поехал на ИВС. А перед отъездом ему поступило деловое предложение от молодого оперативника Александра Александровича. Сан Санычу было чуть больше двадцати, его глаза на бледном прыщавом лице блестели юношеским задором. Дежурный завёл Женю в кабинет и, расстегнув наручники, оставил с опером один на один.

– Угощайся, – предложил Сан Саныч, протягивая пачку «Примы».

– Не курю, вредно для здоровья, – насторожено отказался Женя, растирая сдавленные сталью кисти.

– Это хорошо, что о здоровье заботишься, оно тебе на «зоне» пригодится, – одобрил мент, пряча сигареты в стол. – Что ты на меня так смотришь? Я тебе не враг и лично против тебя ничего не имею. Что меня по-настоящему волнует, так это раскрываемость.

Женя слушал, не понимая, куда клонит опер – свою вину он признал полностью – заметив после пространного обзора криминогенной ситуации: – Да это всё ясно, но я вам здесь ничем помочь не могу.

– Можешь. Живи той же жизнью что и раньше, но обо всех преступлениях, о которых знаешь точно, будешь докладывать мне.

Такого поворота арестант не ожидал и спросил удивлённо:

– Как же я буду знать, если «сижу»?

– А я тебя выпущу, до суда.

– С моими-то документами?

– Послушай, Матвеев, если я говорю, что смогу тебя выпустить, значит смогу.

– Не знаю, я лучше здесь побуду, – затряс головой Женька, бросив полный тоски взгляд в окно. На расстоянии в четыре года изнывал от жары столичный город, и Родина-Мать смотрела гордо в сторону России, салютуя северной соседке обнажённым мечом. – На меня не рассчитывайте.

– А я рассчитываю, – совершенно спокойно заметил визави, – потому что уверен, у тебя всё получится. К тому же суд учтёт твоё содействие, а это минимум полгода. Лучше провести его на свободе, чем в переполненной «хате» со всякой сволочью. – Женя угрюмо молчал, не реагируя на слова, лишь кровь возмущённо прилила к лицу. – Я не требую от тебя немедленного согласия и потому даю время подумать. Если будет желание поговорить, стучи.

Не проронив ни слова, задержанный вышел из кабинета, но успокоится, ещё долго не мог и ходил, ходил взад-вперед, меряя шагами пространство маленькой камеры.

***

Две недели Женька провёл в изоляторе временного содержания. Следователь потерял к нему интерес, и он пролежал всё это время на деревянном настиле в невесёлых раздумьях. СИЗО встретил их этап из двадцати человек несложной анкетой – статья, подельники, количество судимостей – беглым медосмотром и холодным душем в тюремной бане. Вновь прибывших ожидал карантин. Забрав женщин и несовершеннолетних, оставшихся завели, в пустую камеру-отстойник. Тюрьма пугала своей стерильной чистотой и тишиной. Всё что он слышал о тюремной жизни, не внушало оптимизма, но ничего изменить Женя уже не мог и смотрел на происходящее, с трудом веря в его реальность. Время от времени железная дверь открывалась, и дежурный называл фамилии. Люди выходили, исчезая навсегда, лишь какое-то время он слышал, как звучат под гулкими сводами их шаги. В конце концов, Женька остался один; открыв дверь, прапорщик сверил фамилию и, оглядев камеру, сказал ему: – Выходи.