Читать книгу Воробьиный дом - Глеб Алексеевич Океанов - Страница 1

They sought it with thimbles, they sought it with care;

They pursued it with forks and hope;

They threatened its life with a railway-share;

They charmed it with smiles and soap.

Выдающийся математик Чарльз Лютвидж Доджсон

– Уже третий раз еду сегодня на Бристольский холм, – сказал таксист, не отвлекаясь от дороги. – Там какое-то мероприятие? Что-то официальное? Один мужик вёз такой огромный фотоаппарат – в жизни таких не видел.

Пассажир на заднем сидении проигнорировал вопрос. Машина жадно чавкала грязью, словно собачонка, умыкнувшая из шкафа пакет с кормом.

Вёл такси парень из Индии, и любой, кто сел в его машину, сразу бы это понял. Но не Хэнгер. Он знал, что бывают белые люди и чернокожие. Кто же все те, кто находится посередине, в разных точках градиента, он понятия не имел. Так же, как и почему “слово на Н” теперь в США оказалось под запретом, хотя это просто сокращение от научного термина “негроид” (а ведь есть ещё европеоиды, монголоиды и австролоиды). Слово “толерантность” Хэнгер слышал, но руки так и не дошли посмотреть в интернете его значение. Таким образом, эта загадка оказалась на самом дне его бесконечного списка.

Водитель бросил взгляд в зеркало заднего вида, но не поймал зрительный контакт с пассажиром.

Хэнгер снова вытащил из внутреннего кармана и перечитал напечатанное на компьютере письмо, которое он обнаружил сегодня утром в почтовом ящике на двери своих съёмных апартаментов.

“Детектив Хэнгер, вы быстро успели заработать достойную репутацию в нашем городе! – внезапно начинал автор записки и тут же переходил к делу. – Сегодня в учебном пансионе “Прауд Спэрроу” произойдёт массовое убийство. Будьте любезны и обратите внимание на это дело! Виновный должен быть наказан! К письму прилагается небольшое вознаграждение, не бог весть что, но мало ли. Быть может, Справедливость для вас будет лучшей наградой? Dixi”.

Хэнгер повертел в руке листок, затем пальцами ещё раз пересчитал купюры в конверте, не вынимая его из кармана. Десять тысяч долларов, десять тысячедолларовых банкнот, ровненьких и немятых.

Он принялся вновь перебирать в голове смысловые цепочки, словно бусины на чётках:

Массовое убийство – Произойдёт – Автор послания знал о готовящемся преступлении, как-то причастен к нему, является соучастником или что-то в этом роде.

Убийство массовое – Упомянут некий “виновный”, причём в единственном числе – И это посреди элитного пансиона с охраной – Всё это как-то мало вяжется одно с другим.

“Детектив”, бла-бла, “заработали репутацию”, бла-бла – Полная чушь: откуда этой самой репутации у него здесь взяться? – Скорее всего, автор послания просто вычитал о нём в интернете, городок-то маленький – одно детективное агентство, да один частник.

Из шести предложений четыре заканчиваются восклицательным знаком – Плюс риторический вопрос – Плюс слово на латыни (слово на латыни, которое знает любой неуч) – А слово “Справедливость” написано с заглавной буквы.

Ещё глупые слова про “репутацию”, исключительно для придания важности – Орфография и пунктуация в норме, соответствие шрифтов и кегля – Информация о только готовящемся убийстве учеников элитного учебного заведения.

Понюхал листок – нет никаких подсказок вроде запаха духов, сирени и крыжовника, или капель алкоголя. Только запах бумаги и чернил принтера.

Давай, Хэнгер, думай! Разогревай свой застоявшийся моторчик.

Пока что ясно одно: письмо написал ученик “Прауд Спэрроу”. Но жив ли он сейчас?

***

Автомобиль подъехал к мрачным высоким воротам, которые венчались названием учебного заведения. За чёрными стальными прутьями на фоне серого неба возвышалось сочетающее в себе брутализм и готический стиль здание на холме.

Если бы Хэнгер читал комиксы, он бы отметил некоторую схожесть этого пейзажа с изображением лечебницы Аркхем для сумасшедших преступников из историй про Бэтмена. Но он не читал комиксы.

У кирпичной стены и ворот толпились десятка три человек: журналисты в напряжении и возбуждённые случайные прохожие – немногие любители утренних пробежек или прогулок по Бристольскому холму при любой погоде. Представителей СМИ не пускали внутрь и всячески оттесняли от ворот люди в полицейской форме, в форме охраны пансиона и ещё какие-то парни в костюмах, явно чьи-то бодигарды.

Периодически ворота раздвигались, разбивая толпу на две половины, и пропускали на территорию дорогие автомобили, потом снова со скрежетом смыкались.

Хэнгер хмыкнул, пожал плечами и направился к воротам. Здесь его могли и развернуть, оставив вытягиваться на носках вместе с журналистами, но вмешался случай.

– Хэнгер!! – услышал он вдруг свою фамилию в грубом и не добродушном исполнении и не сразу обнаружил в толпе обращённое к нему лицо.

Погонщиком сердечного ритма Хэнгера, а заодно его золотым билетом через ворота оказался лейтенант Анастас Веласкес. Тот уже давно считает молодого частного детектива за свой личный непроходящий чирей – так часто Хэнгер появлялся беспричинно в самых неожиданных местах, и так часто из-за этого у Веласкеса уходила из-под носа должность капитана.

– Что ты здесь делаешь, Хэнгер? – спросил он, уперев руки в боки, когда молодой человек подошёл к нему с напарником поближе.

Незнакомый с сыщиком молодой сержант протянул руку, но Веласкес опустил её – социофоб, ипохондрик и просто чудило Хэнгер не жмёт никому руки.

Сыщик вгляделся в лицо своего знакомого хранителя правопорядка. Тот ничуть не изменился с их последней встречи. Та же форма, то же недовольное выражение лица. Начавшие рано седеть пряди волос из-под фуражки, пять глубоких морщин во всю длину лба, хитрые узкие глаза, пышные усы, показывающие всегда строго без пятнадцати три, тонкие губы, за которыми прятались зубы такой ровной желтизны, что не вызывали отторжения, и острый выпирающий подбородок с серой щетиной, похожий на приклад пистолета. Всё на месте.

Мысленно он поставил галочку: никаких перемен – хорошо. Тем более, если у лейтенанта появился бы на щеке шрам от пули или с пальца пропало б обручальное кольцо, то приличия потребовали бы обсудить перемены в его в жизни, а это им обоим ни к чему.

– Ладно эта, но ты-то, Скотленд-Ярд, откуда здесь уже нарисовался? – Веласкес махнул рукой в сторону разодетой журналистки-блогерши, что снимала сама себя, установив смартфон на треножник.

– Меня наняли расследовать массовое убийство, – сказал Хэнгер и радушно улыбнулся.

Он произнёс это тихо, чтобы те вокруг, кого это не касается, не поняли, так что Веласкес больше по губам прочитал, чем услышал, что он там промямлил.

Затем между этими двумя произошёл молчаливый диалог одними лишь глазами.

“Преступление только произошло, а у тебя уже есть наниматель – дело нечисто”.

“Так и есть”.

“Ты его видел? Говорил с ним по телефону? Переписка в сети? Ты должен будешь потом всё рассказать полиции”.

“Потом. Ты пока занят”.

“Да. Потом. Я пока занят. А остальные в полиции всё равно думают, что ты просто аутист, с которым я нянчусь по доброте душевной, хотя всем в участке доподлинно должно быть известно, что нет у меня никакой души”.

“Так что?”

– Проходи быстрей, не мелькай тут на глазах у всех, – Веласкес подтолкнул одной рукой Хэнгера к воротам, а другой махнул кому-то в будке, чтобы открыли калитку в стене.

Когда пухлый ушастый парень с сальными волосами скрылся, сержант Леннокс закурил и обратился к Веласкесу:

– Кто это вообще такой? – он ещё хотел добавить “И какого чёрта вы его пропустили на место преступления?!”, но не стал разводить демагогию.

– Частный детектив Клифф Хэнгер – младший. И, да, сейчас достаточно пройти специальные курсы, подать заявление, и вот у тебя в руках лицензия и корочка, – Веласкес расставил ноги, руки сложил за спиной и грозно смотрел куда-то в лес над головами собравшихся зевак.

– Сколько ему лет-то? Студент ещё как будто… – сержант поглядел в спину неуклюжему увальню Хэнгеру, что шёл по территории пансиона и неистово вертел головой по сторонам, точно ребёнок, впервые оказавшийся в зоопарке.

– Двадцать пять – двадцать семь, – пожал плечами Веласкес. – Он в полиции успел поработать, в этой своей Британии, – Леннокс издал короткое “О”. – Но там у него не пошло, случилось что-то. Он уволился, приехал в Штаты и здесь, в Сорроувиле, получил лицензию детектива. Теперь вот бродит по городу сам по себе и всё вынюхивает чего-нибудь. Надумаешь изменять жене или заняться промышленным шпионажем – ищи эту пиявку за своей спиной.

Сержант Леннокс хотел напомнить, что у него нет жены, а Веласкес бы тогда ответил, что ему это известно, так что оба промолчали.

– А на кой он вообще тогда здесь нужен? – Леннокс затушил сигарету и с большого расстояния щелчком загнал её прямо в урну, что явно подняло ему настроение. – В этом пансионе же учится сын мэра, сюда сейчас вся королевская рать съедется.

– У Хэнгера мало опыта, зато есть чуйка. Видит то, что другие не видят, находит неприметные взаимосвязи. В общем, после всех следаков и экспертов бывает не лишним ещё и его пустить по следу – хуже точно не будет.

“Хотя, смотря кому, – подумал он про себя”.

Веласкес немного помолчал, подбирая слова, а то пока получалось, будто он этого человека дождя расхваливает.

– Он, как это сказать… Он как будто не считает себя одним из нас, потому и смотрит на всё по-своему, под другим, каким-то своим углом. А это бывает… полезно.

– Не считает себя одним из нас? Полицейским?

– Человеком.

Тут подъехал комиссар полиции Бёрбанк, и Веласкес, проверив пальцами точность времени на своих усах, пошёл к нему докладываться.

Сержант Оскар Леннокс взглянул ещё раз в спину молодого детектива. Тот шёл по дороге к центральному корпусу школы “Прауд Спэрроу”. Земля после ночного ливня превратилась в кашу, и Хэнгер уже изрядно запачкал и брюки, и пальто, но не замечал этого и шёл себе дальше прямо по лужам, восторженный, словно пришёл в Диснейленд.

***

Погода стояла серая и вязкая, как извечная мокрота прокуренного плювиофила. Всю территорию у входа в пансион заставили автомобилями: дюжина карет скорой помощи, несколько полицейских автомобилей, несколько неприметных авто чёрного цвета (в марках автомобилей Хэнгер не разбирается). Из общей массы выбивались пара привлекающих внимание элитных иномарок, лимузин и кислотно-зелёного цвета японский спорткар.

Хэнгер перевёл дыхание и огляделся, выделяя среди сотрудников разных служб, в форме и без, родителей погибших. Убиты двенадцать студентов, а значит, здесь должны быть два-три десятка горюющих родных – отцы, матери, братья и сёстры. Как таковых, убитых горем среди всех присутствующих не наблюдалось, но разделить людей на занимающихся своими делами и тревожно чего-то ждущих не составило труда.

Первым в глаза бросился бледный господин с бесцветными волосами и лицом, похожим на морду акулы. На нём – чёрный с иголочки костюм и круглые солнцезащитные очки, несмотря на ещё падающие с неба капли. Он сложил руки на груди и недвижимо смотрел на вход в пансион. Его самого, его многочисленных телохранителей и прочую свиту трудно не заметить – так, у одного из его охранников сразу пять доберманов натягивали поводки, встав на задние лапы, и порывались к действию.

Со стороны напротив владелец спорткара, на вид родом из Латинской Америки, дал прикурить моложавой блондинке, вылезшей из заниженной иномарки с ламбо-дверями. Он – весь в брюликах, гавайской рубашке поверх чёрной майки и лоснится от лосьонов, у неё – высокие сапоги, мини-юбка, топ и полушубок. Страшно подумать, застала ли этих двоих гибель их чад внезапно, или для подобных индивидов такая одежда естественна для любого случая.

На капоте другого дорогого авто плакала супружеская пара азиатской наружности. Точнее, мужчина сидел на капоте и ревел в плечо супруге, та гладила его по голове и курила электронную сигарету, вяло поглядывая по сторонам.

И ещё одна приметная группа людей состояла поголовно из рослых рыжеволосых личностей. Мужчины, женщины, молодые люди – видимо, всем скопом приехало всё необъятное семейство. Рыжие не находили себе места: кто ковырял носком ботинка землю на некогда ухоженном газоне, кто поплёвывал периодически на землю, многие курили и над всей этой компанией стоял дым.

Среди рыжих вышагивал туда-сюда один тип то явно не из их компании – низкорослый приземистый господин в бордовом кожаном плаще и такой же шляпе. Он курил сигару, наяривал нервно круги, шумно ругался и активно жестикулировал. Усатый глава бессердечной семейки вяло кивал ему и что-то отвечал.

Маловато, подумал Хэнгер, убедившись, что все остальные здесь это следователи и сотрудники пансиона. Наверное, решил он, остальные родители за рубежом или ещё в пути, или где-то за пределами города. Означает ли это, что значимость трагедии ещё выше, чем он предполагал?

И тут двери пансиона отворились, и начали выносить трупы. Двенадцать чёрных мешков на каталках, двенадцать подростков, которые ещё были живы на момент написания письма, которое сейчас в кармане Хэнгера. Студенты известнейшего учебного заведения, золотая молодёжь – они должны были стать элитой города и страны, а станут лишь объёмным некрологом на первой полосе.

Доберманы загавкали, и их едва удерживали на поводках. Хозяин псов медленно провожал немигающим взглядом очков колонну медиков. Азиатская чета застыла, точно терракотовые изваяния, глядя на мешки. Блондинка в мини-юбке вскрикнула, её тонкая сигарета упала в сырую траву, а рыжеволосую женщину удерживали всей семьёй, чтобы она не бросилась расстёгивать мешки в поисках своего чада.

Десятки учеников “Прауд Спэрроу” провожали своих друзей взглядами из окон. Всё здание стало будто бы коробкой, сквозь дырки в которой взирали на слабый свет, прижавшись лапками, скрытые мраком мышки.

Если бы Хэнгер смотрел музыкальные каналы, он бы отметил, что всё происходящее как будто выдрали из музыкального клипа. Это подошло бы, например, для группы My Chemical Romance. Отлично бы легло на песню Mama. И из рупоров над входом в школу как будто разносилось:

Mama, we all go to hell

Mama, we all go to hell

I'm writing this letter and wishing you well

Mama, we all go to hell

Oh well now, Mama, we're all gonna die

Mama, we're all gonna die

Stop asking me questions, I hate to see you cry

Mama, we're all gonna die

И не хватало разве только, чтобы двенадцать чёрных мешков вдруг раскрылись, и из них легко и с грацией выпрыгнула дюжина бледных юношей и девушек, словно в мрачном кабаре. И весело танцуя вокруг врачей и каталок, они бы хором запели:

And when we go don't blame us, yeah

We'll let the fires just bathe us, yeah

You made us oh so famous;

We'll never let you go

And when you go don't return to me my love

Но ничего такого, естественно, не произошло – не тот режиссёр.

Медики погрузили тела в двенадцать машин скорой помощи. Хлопнули двери, и колонна автомобилей с красными крестами медленно поползла через чёрные ворота на вспышки фотокамер. Никто так и не закричал от смертельной тоски или ужаса, никто не заревел навзрыд. Кроме того китайца, что обмочил слезами уже всё плечо своей жене.

Шеф Бёрбанк собрал вокруг себя родных погибших детей. Каждый из них оказался на голову-две ниже главы полиции, отчего трагическая ситуация со стороны могла показаться комичной – настолько все по сравнению с огромным и мрачным Бобом Бёрбанком казались крошечными разодетыми умпа-лумпами.

Хэнгер огляделся, чтобы оценить перемены в обстановке. На мгновение ему показалось, будто на углу здания стоит девушка в белом с рыжими волосами до попы. Сердце бешено забилось, подступила тошнота и в глазах потемнело. Но он проморгался, и видение растворилось.

Со всей решительностью он направился внутрь. Никто из следователей не обратил на него внимания, только десятки глаз из окон следили, как он поднимается по высоким каменным ступеням через одну.

***

Будь частный детектив Клифф Хэнгер – младший любителем фильмов ужасов, войдя в мрачный особняк, являвшийся главным зданием частного учебного пансиона “Прауд Спэрроу”, он бы испытал дежавю. Именно в таких домах обычно и живут призраки. А под фундаментом обязательно должно оказаться проклятое кладбище жестоко убитых индейцев. Но Хэнгер не смотрит такие фильмы. Вообще никакие не смотрит.

Пред детективом явились просторный холл с мраморным полом в чёрно-белую клетку, множество колонн и массивная лестница на второй этаж. Как оказаться внутри огромного черепа, покрытого запёкшейся кровью. И лестница походила на иссохший язык, распластавшийся на нижней челюсти. Ступи на неё, и вся эта конструкция с треском сомкнётся, поглотив тебя.

Двери, перилла, поручни и ограждения – из красного дерева. Впереди над лестницей – массивный витраж из кроваво-красного стекла, изображавший воробьёв на ветках с гвоздями в клювиках. Видневшийся за ним внутренний двор как будто просвечивался сквозь красный занавес.

Всё это здание – в форме греческой буквы Π, делится оно на два крыла. Одно, сразу предположил Хэнгер, – общежитие для мальчиков, другое – для девочек. Помещения на первом этаже – учебные классы.

Офицер полиции без вопросов выдал ему бахилы, и только тут Хэнгер сообразил, что это не полицейские натаскали грязь с улицы. В действительности многочисленные чёрные следы от ботинок ранее были красными. Это следы засохшей крови.

– Когда их обнаружили, – пояснил полицейский, увидев, как Хэнгер изучает множественные вереницы следов на полу, – тут такая кутерьма началась…! Заходили в комнату, где это произошло, а потом носились по всему зданию, искали средства первой помощи, пытались найти место, где бы связь ловила…

Тут он посмотрел на кого-то за спиной Хэнгера и сказал погромче, чтоб услышали:

– А связь тут нигде не ловит!

Хэнгер обернулся. За его спиной удивлённый следак сначала посмотрел на офицера, потом ещё раз на свой сотовый, чертыхаясь убрал его в карман и заспешил вверх по лестнице.

– Ни связи, ни интернета, – продолжал как будто сам с собой офицер, выдавая новоприбывшим бахилы. Хэнгер, немного раздражаясь, ждал, когда тот уже закончит. – Они ничего не собирались с этим делать. Раньше, по крайней мере… Только учёба, учёба и ещё раз учёба. В результате местному смотрителю срочно пришлось ехать на машине с холма, чтобы сообщить о произошедешм. Хорошо хоть додумались запереть здание и оцепить периметр. По мере их возможностей, конечно… Как там называется их частная охранная компания? “ИванГард”? Нет, вроде что-то попроще…

Хэнгер пожал плечами, кивнул, наигранно улыбнулся, секунду поразмыслил, верно ли соблюден поведенческий этикет, и двинулся дальше.

То тут, то там эксперты фотографировали и снимали отпечатки следов обуви. Помещение пребывало в полумраке, так как в ход шли ультрафиолетовые лампы.

Детектив не спеша поднялся по ступеням, старался не наступать на кровавые следы. Проблемой это не оказалось, так как в момент переполоха на лестнице лежал ковёр. Сейчас его отправили на экспертизу.

Взойдя на последнюю ступень, Хэнгер обернулся и поглядел на холл поместья сверху вниз. Ему почти что наяву померещились носящиеся по школе студенты, визжащие от ужаса студентки, охранники, кричащие, чтобы все расходились по своим спальням. Вот же, по следам из крови, всё это видно. Заспанные учителя, из тех, что живут прямо в этом здании, или в одном из корпусов, продирают сонные глаза и спрашивают, что случилось. Какой-нибудь охранник дрожащим голосом не знает, как такое произнести вслух: “Сэр… сэр…! Там… там…!!”, – и слабой рукой указывает вверх по лестнице, где сейчас стоит Хэнгер.

И всё это в красном фильтре лунного света, пропущенного через стёкла витража.

Болтливый офицер тем временем нашёл себе новую жертву – ещё кому-то не повезло встретиться взглядом с изнывающим от скуки на рабочем месте хранителем правопорядка.

– Хех, натоптали же повсюду, да? Ну и прибавили они всем нам дел. Теперь криминалистам придётся сличать десятки следов обуви. Или сотни – сколько их тут учится? Как думаете, вряд ли у них обувь входит в школьную форму?

Хоть частный детектив и находился здесь сам по себе, он прекрасно знал, куда ему направиться. Помогали ему в этом те самые следы, что, петляя, вели в разные комнаты и коридоры из одной точки. К тому же с каждым шагом всё ближе становился многоликий бубнёж, словно одну комнату особняка арендовал рой пчёл.

У одной из дверей (комната отдыха, догадался Хэнгер) собралась толпа людей, закупорив собою коридор. Это – сердцевина произошедшего преступления, эхо которого уже расползалось за пределы Бристолького холма.

Тут толпились и полицейские в форме, и следователи в штатском, эксперты в халатах и даже спецы, полностью запакованные в костюмы наподобие химзащиты, словно помещение испускало радиацию. Двое таких как раз вынесли из комнаты в коридор старинное кресло в пятнах крови и поставили на расстеленные повсюду клеёнки.

Хэнгер утёр вспотевший лоб платочком, стянул пальто, повесив на руку, и остался в тёмно-зелёном вязаном жилете поверх голубой рубашки. Встретив в толпе знакомое лицо, он отважился подойти и после нескольких нерешительных шагов встал в круг следователей у места преступления.

Ближе всех ко входу в помещение, вальяжно облокотившись о косяк, стоял детектив Доминик Грейсон – ломовой конь полиции Сорроувилля и ходячий стереотип. Вот уж кто действительно всем своим видом напрашивался на роль частного детектива: в кожаном плаще и шляпе, с многодневной щетиной, с флягой ядрёного пойла в кармане, вечно в мятой и несвежей одежде, так как редко ночует дома. Вот и сейчас он уже несколько раз на глазах у Хэнгера потянулся пальцами к губам, всё забывая, что там нет сигареты, которыми он обычно всюду дымит.

Двое сыщиков – профессионал на службе города и частного толка новичок – пересеклись взглядами, и Грейсон на выдохе закатил глаза. У Хэнгера же глаза чуть не прослезились от такого едкого амбре.

Хэнгер протиснулся ко входу и наконец увидел злополучную комнату, где произошло массовое убийство. Картина оказалась такой, как он и ожидал. Весь пол покрыт липкой засохшей кровью. Она попала также на стены в некоторых местах и на мебель, которую сейчас как раз выносили.

Несколько красных капель попали даже на два висевших на стене портрета. На одном – мощный старик, словно только что приплывший на рыбацкой лодке и сам втащивший её на песчаный берег. На другом – пунцово-бледный типчик с жидкими седыми волосёнками, похожими на парик отца-основателя. Хэнгер, конечно, об этом не знал, но эти двое – поэты Уолт Уитмен и Уильям Блейк. Американец и англичанин. По сути, два доподлинно известных свидетеля произошедшего.

Если бы детектив разбирался в поэзии, он бы подумал: “Бедные поэты! Бедный Уитмен! Видел бы он, во что превратилась Америка! Во что превратилась его Демократия… Видел бы Блейк, во что превратился мир…”.

По всей комнате оставлено множество обувных следов. Сначала размазанные (кто-то, видимо, даже шлёпнулся на пол, поскользнувшись) – тех, кто обнаружил тела. Потом – осторожные, без характерных отпечатков, следы медиков в бахилах.

– Он выставил их в ряд, а потом перерезал каждому поочерёдно горло, – прохрипел прокурено Грейсон, с щелчком открывая и закрывая зажигалку в кармане штанов. – А головой последнего вынес окно и насадил его горлом на стекло.

Хэнгер посмотрел на выбитое окно, сквозь которое в комнату прорывался мартовский сквозняк и редкие капли. Антикварная люстра с имитацией свечей медленно покачивалась на цепях. Стенку подпирали напольные часы в виде часовой башни Вестминстерского дворца и осуждающе цокали – это последнее, что слышали дети. Бильярд стоял гол без разноцветных шаров.

Двенадцать студентов, убиты один за другим. Движение ножа, и на пол падает очередной труп, секунду назад бывший человеком. И как их тела потом лежали посреди комнаты – холмом из тел? Пирамидой? Словно доминошками попадавшие манекены в торговом центре, внезапно отключившиеся анероиды или как будто у каждого сразу оторвался тромб и они с грохотом повалились друг на друга. Фантазия, помноженная на опыт, работала на полную.

Хэнгеру невольно вспомнилось, что в Японии нельзя называть человека мёртвым, пока его смерть не констатирует медэксперт. И читаешь потом жуткое в интернете: “В результате взрывы пострадали пятьдесят человек, у сорока восьми из них не бьются сердца”.

– Он? – переспросил Хэнгер, готовый к тому, что детектив не упустит шанса схохмить и скажет: “Фредди Крюгер”, или “Кэндимен”.

– Или она, – пожал плечами Грейсон. – Или они.

– Или оно, – пробормотал один коп, но под недовольным взглядом Грейсона предпочёл тут же скрыться за спинами коллег.

– А орудие убийства? – спросил Хэнгер, сканируя взглядом пол, точно робот-пылесос.

– Подарочный драгоценный нож, – Грейсон перестал мучить зажигалку в кармане и сложил руки на груди. – Лежал на полу, его уже унесли.

Хэнгер задумчиво покивал. Держась за косяк, он наклонился в комнату. Нет, здесь камер тоже нет, как и в коридоре, как и в холле – только снаружи. Он хотел спросить про камеры, но промолчал: если бы охрана обнаружила что-либо на записях, они бы все тут сейчас не торчали.

Вдруг раздался хлопок, и все, кроме Хэнгера и Грейсона, пригнулись и повыхватывали оружие, у кого оно имелось. Шипя и крутясь волчком, из-под обитого жаккардом дивана вылетела бутылка шампанского, орошая липкой пеной всё вокруг. Все облегчённо выдохнули, кто-то усмехнулся.

Грейсон, конечно же, испугался, но смог не подать виду – сердце только заколотилось. А у Хэнгера реакция доисторического ящера – как тираннозавр не сразу бы заметил, что наглая мелочь пытается съесть ему хвост, так и мозг англичанина начал осмысливать происходящее, когда оно уже перешло в прошедшее время.

Один из криминалистов взял двумя пальцами бутылку за горлышко и, оттирая облитый халат, вынес в коридор.

– Тут ещё были несколько бутылок, – сказал он присутствующим. – В школе проходило какое-то чествование, а старшекурсники, по всей видимости, спрятались здесь от преподавателей, чтобы распить алкоголь.

– Окна…? – уточнил Грейсон.

– Два были открыты настежь, когда мы сюда прибыли. Третье выбито, – сказал криминалист и вновь зашагал по крови снимать со стен образцы для анализов. – Кстати, – он обернулся и указал рукой. – Дверь была не заперта, – и пошёл дальше.

Или студенты собирались употреблять алкоголь посреди школы, надеясь, что никто не поднимется на этаж во время праздника. Либо, как они подошли к помещению, их тут же встретил вооружённый убийца и под дулом пистолета провёл внутрь, и дверь только прикрыл. Или же они изначально заперлись, но если убийца уходил не через окно, то не стал запирать за собой дверь, чтобы сэкономить время. А может это всё неважно, подумали Хэнгер и Грейсон.

– Но они же оцепили сразу всю территорию? – произнёс кто-то из толпы.

– Они же тебе не спецназ, – крикнул в ответ Грейсон. – Кучка толстопузых охранников, которые умеют только сигареты отнимать у детишек. Без обид, – он махнул одному из присутствующих охранников, полному, кудрявому и с усами, закрывавшими искривившийся от недовольства рот.

– Но один человек сразу же покинул территорию, как их обнаружили, – проговорил Хэнгер.

– Что ты говоришь, малыш? – Грейсон навис над ним, едва не уперевшись лоб в лоб.

– Смотритель уехал с территории, чтобы вызвать полицию, – ответил Хэнгер после небольшой игры в гляделки с Грейсоном.

– И через пятнадцать минут уже вернулся, – раздался откуда-то сверху грозный голос с сильным акцентом.

Детективы обернулись. Над всеми присутствующими возвышался человек больше семи с половиной футов ростом. Он почти достигал потолка. У него – лысая голова, тонкая чёрная бородка до груди (как будто прицепил к подбородку гадюку) и жуткие синяки под впалыми глазами. С его грязного плаща стекала вода, хотя ливень шёл ночью, и уже несколько часов как закончился, но складок как будто так много, что вода всё никак не могла полностью вылиться.

– Моему “Фиатику” сто лет в обед, но он ещё о-го-го – я за ним хорошо ухаживаю, – гигант улыбнулся, обнажив большие блестящие зубы.

– Так вы…? – Грейсон, вдруг оказавшийся таким мелким и незначительным, протянул ему руку.

– Витторио Мендоса, смотрю тут за всем, – он пожал руку детектива полиции, и тот на мгновение поморщился от боли. – Этот особняк раньше был нашим родовым поместьем.

Хэнгер невольно представил, что этому человеку ничего не стоит взять его в руки, не прилагая особых усилий сжать в шар и пнуть в темень коридора с такой силой, что его больше никто и никогда не отыщет.

– Так значит, вы уезжали отсюда, чтобы вызвать помощь? – Грейсон раскрыл блокнот и зубами стянул с ручки колпачок.

– Да, сделал два круга вниз по серпантину, пока на мобильнике не появилась одна полоска связи. Я набрал девять-один-один, сообщил всё диспетчеру и пулей помчался обратно.

– Ночью, в жуткий ливень, по грязному бездорожью на старом Fiat’е… – бормотал Грейсон, записывая в блокнот (или делая вид).

– Так и было, – кивнул Мендоса. – Я не знал, что происходило в это время в школе – может, паника, а может, убийства продолжались. Так или иначе, я чувствовал необходимость моего присутствия. Вы удовлетворены, сеньор детектив? – обратился он вдруг к Хэнгеру и перевёл на него взгляд чёрных буркал.

Хэнгер ничего не ответил, его заинтересовало нечто за спиной смотрителя. Тот тоже обернулся. По лестнице поднималась процессия: комиссар Бёрбанк и какой-то скрюченный дядечка (наверное, директор пансиона, решил Хэнгер) вели за собой родителей погибших в противоположное крыло, подальше от места бойни.

К тем, кого Хэнгер уже видел на улице, прибавились ещё несколько человек. Как минимум, он отметил высокого лысого чернокожего господина в клетчатом светло-коричневом костюме, пожилую смуглую женщину с тростью и в платке и тощего длинноволосого блондина в светлом костюме.

Вскоре их съел мрак коридора, а в мужское крыло зашёл лейтенант Веласкес. В вытянутой руке он держал телефон, из которого раздавались крики:

– Так, расступитесь, расступитесь все немедленно. Стоп! Покажи мне, кто это. Полностью покажи! – остановившийся возле великана-смотрителя Веласкес тяжело вздохнул и несколько раз провёл телефоном вверх-вниз, чтобы его собеседник как следует разглядел Мендосу.

– Так, допустим. Кто ещё здесь?! – проорало полное усатое лицо, еле умещавшееся на экране смартфона.

– Здравствуйте, мистер мэр, – весело помахал в экран Грейсон.

– Кто это?! Кто сказал?

Веласкес, точно его рука действовала сама по себе, навёл экран с камерой на Грейсона, заодно захватив и Хэнгера, который как раз пытался спрятаться у кого-нибудь за спиной.

– А! – у мэра перехватило дыхание, и лицо покраснело больше обычного.

– Здравствуйте, мэр Кид, – поздоровался Хэнгер.

– Кто впустил сюда этого сукина сына?! – заверещал телефон так, что динамики начали фонить. – Я спрашиваю, кто? Я эту шайку Нэнси Дрю регулировщиками оформлю…!

Кто-то из несильно принципиальных копов указал рукой на Веласкеса.

– Где? Сзади? – кричал мэр. – Веласкес, разверни меня!

Веласкес развернулся.

– Кто в сговоре с этой крысой?! – ещё несколько человек вытянули вперёд указательный палец. – Что за шутки? Кто там прячется? Веласкес, разверни меня!

Тут Хэнгера кто-то похлопал по плечу, и быстро вывел из толпы. Только сделав несколько шагов в темень, детектив угадал в незнакомце сержанта Леннокса, с которым стоял Веласкес у ворот.

Моложавый рыжеволосый полицейский, лохматый и с усиками, потянул носом и заговорщицки прошептал:

– Хэнгер, лейтенант просил передать, чтобы ты тут осмотрелся, пока есть время – потом тебя сюда уже никто не пустит. Через несколько часов всех лишних отсюда выгонят, останется лишь оперативная группа, – Хэнгер нахмурил лоб, чтобы показать, что слушает внимательно, и кивнул. – До того же времени будут опрашивать родителей убитых, а завтра Веласкес ждёт тебя в участке. Понял?

– П… понял, – прошептал зачем-то Хэнгер.

– Ага, – Леннокс хлопнул его по плечу и шмыгнул носом.

Хэнгер остался один в полумраке. Поглядел на следователей – тут Веласкес сейчас показывал телефону место преступления. Посмотрел дальше по коридору – в том направлении царили тишина и темнота, но Хэнгер знал, что там же сейчас сидят запертые по комнатам студенты “Прауд Спэрроу”. Воспользовавшись тем, что про него уже забыли, детектив зашагал по скрипучим половицам вглубь особняка.

***

По ту сторону замочной скважины оказался чей-то глаз. Раздался девичий вскрик и всё потемнело.

Хорошо хоть ничем в глаз не ткнули, подумал Хэнгер и отошёл от двери.

Может, его версия про мужское и женское крыло оказалась неверна, и это учебное заведение не такое старомодное, каким кажется на первый взгляд. А может, студенты тихонько перемещаются туда-сюда, несмотря на полицейский запрет.

В аккомпанемент своим мыслям детектив услышал какой-то шум за окном. Подойдя к нему, он успел заметить, как за стеклом взмыли вверх чьи-то ноги в кедах. Хэнгер прижался лицом к окну и увидел, что возле него по стене идёт пожарная лестница.

До слуха детектива уже еле доносился гул собравшихся у места преступления людей, и он решил действовать. Он потянул створку окна, и она пошла со скрежетом. Он открыл двухстворчатое окно и осмотрелся. Вниз – футов двадцать. Хэнгер закрыл глаза, глубоко дыша досчитал до десяти, и, забравшись на подоконник, ухватился за мокрую ржавую лестницу.

Почти добравшись до крыши, он не удержался и глянул вниз. К его удивлению, там, под лестницей, собралась молодая поросль рыжеволосого семейства. Они молча стояли внизу, задрав на него головы, и курили. Не зная, стоит ли, да и как на это реагировать, детектив продолжил свой медленный подъём.

На крыше Хэнгер застал пятерых разномастных студентов в форме “Прауд Спэрроу”. Те точно не ожидали появления на крыше пухлого незнакомца в жилетке. Бутылка вина так и застыла в вытянутой руке у долговязого блондина, крохотная чернокожая девочка с кудряшками закашлялась сигаретным дымом.

– Привет, – тяжело дыша пробормотал Хэнгер и посмотрел вниз. – Уф! – может быть, какой каскадёр и сумел бы так сгруппироваться, чтобы приземлиться без травм, но молодой детектив точно знал: с его удачей он при падении переломал бы себе всё, что только возможно.

– Ты ещё кто такой? – спросил новоприбывшего толстяк с зализанными волосами. На нём, в отличие от других, вместо брюк – шорты (на девочке – юбка).

– О, а я с твоим отцом знаком, – сказал Хэнгер.

– Ну конечно, – сложил руки на груди Брут Кид, сын мэра.

– Да вот только что… с ним… разговаривал, – детектив опёрся о колени, восстанавливая дыхание.

– И что он тебе сказал?

Хэнгер замялся, не зная, что бы такое ляпнуть, чтобы достойно себя преподнести, но в результате впал в ступор.

– Кто ты вообще такой? – спросил его помятого вида хмурый тип с усиками и патлами до плеч, что выглядел старше и своих товарищей, и самого Хэнгера.

– Я – частный детектив. Клифф Хэнгер. Меня наняли расследовать убийство ваших товарищей.

– Псевдоним? – спросила девочка и наклонила голову в бок.

– Да, – ляпнул Хэнгер, чтобы быстрее закрыть эту тему.

– Кто тебя нанял? – теперь руки на груди (а ведь эта поза является защитной) скрестил бледный парень с большими синяками под глазами и водопадом чёрных смолистых волос во всю спину, которым бы позавидовала любая девушка. И любая лошадь.

– Это профессиональная тайна, – сказал Хэнгер, и в каком-то смысле не соврал.

В воздухе наэлектризовывалось напряжение, в глазах подростков читалось: “Валил бы отсюда”. Тут до начинающего детектива дошло, как надо вести себя дальше, чтобы разрядить обстановку. Ему не нравилось такое, но он решил, что сейчас самое время притвориться кем-то, кем он не является.

Как можно вальяжней Хэнгер подошёл к ребятам, взял из рук у блондина бутылку вина и отпил из горлышка (хорошо, что сегодня утром он, возбуждённый внезапным заказом, забыл принять антидепрессанты – их нельзя мешать с алкоголем). Запрокинув бутылку, он пощёлкал пальцами, чтобы ему дали сигарету. Сделав несколько глотков и затянувшись, Хэнгер облокотился на кирпичную трубу и сказал:

– Ну, рассказывайте: что вчера произошло?

Больше всего он боялся, как бы его сейчас не стошнило. А то из-за этого ночного письма у него сегодня за первую половину дня больше общения и активностей, чем за последние месяцев пять.

***

Час спустя Хэнгер сидел на скамейке во внутреннем дворе пансиона, среди формовых кустарников и зелёных фигур, и размышлял. Невдалеке стоял охранник “Прауд Спэррой” в светло-коричневой форме и в солнцезащитных очках, приглядывал за ним.

Территория учебного заведения оказалась больше и интересней, чем могло представиться, глядя через решётки ворот. Тут есть и отдельное новое здание для занятий спортом с несколькими бассейнами, и спортивное поле, и конюшня. А ещё “Прауд Спэрроу”, оказывается, примыкает к заповедному лесу, где преспокойно обитают дикие звери.

Каково это, задумался Хэнгер, готовить поздно ночью доклад по Шекспиру и слышать при этом, как на луну воют волки почти что под окном? Впрочем, на самом деле это же должно быть естественней сирены скорой помощи, означающей, что в переулке напротив апартаментов Хэнгера с утра нашли очередного передознувшегося…

Из еле получившейся беседы с этими пятью на крыше детектив узнал, что вчера, двадцать четвёртого марта, у них в школе проходил традиционный весенний бал. Это значит, что бедные ребята, парни и девушки, во время своей казни были одеты в праздничные наряды – в смокинги и платья.

В здании стоял шум, играла музыка, все, в обход обычных правил, носились туда-сюда по комнатам: переодеваться, шушукаться, употреблять спиртное из-под полы. Даже преподаватели позволили себе красное вино. Никто не обратил внимания, что старший курс в полном составе куда-то пропал – момент их чествования (ведь это их последний бал) уже прошёл, и все просто танцевали (танцы входят в учебную программу “Прауд Спэрроу”) и общались.

Их тела обнаружила влюблённая парочка, что собиралась спрятаться в комнате для занятий и побесчинствовать в темноте. Двенадцать трупов, лежащих друг на друге, море крови, два открытых настежь окна и одно выбитое, открытая дверь, подарочный нож на полу и выдыхающееся шампанское.

Шесть часов вечера – начало мероприятия. Семь часов – начало торжественной части, посвящённой будущим выпускникам. Восемь – окончание торжественной части, и начало дискотеки, с которой старшеклассники практически тут же сбежали. Их обнаружили около девяти вечера.

Хэнгер снова бросил взгляд на окна танцевального зала, где сейчас допрашивали родителей погибших. Там у окна встал тот чернокожий господин, что прибыл одним из последних. Он не видел сидящего на скамейке среди зелёных лиственных кубов детектива. Опершись одной рукой о стену, он глядел куда-то вдаль и вытирал слёзы платком.

Что лучше, с ноткой тщеславия подумал Хэнгер, если сейчас полиция расколет кого-нибудь из причастных к трагедии родителей, и всё как можно скорее закончится? Или если судьба всё-таки позволит ему отработать свой гонорар? И что важнее для него – правосудие, или процесс расследования, только в ходе которого он чувствует себя живым и нужным этому миру?

Ребята также рассказали немного Хэнгеру про убитых друзей. Он ещё не знал имена и личности убитых, так что приходилось просто кивать с умным видом, надеясь, что ничего не вылетит из головы. Так, они рассказали, что некто Лирика призналась в любви некой Лизе, и они мечтали когда-нибудь официально расписаться. Юджина ждала профессиональная спортивная карьера – с ним собирался подписать контракт какой-то крупный баскетбольный клуб (это тот самый парень, которому горло перерезали оконным стеклом, а не ножом). Риту родные готовили к политической карьере. Все остальные должны были наследовать бизнесы их родителей, и многие бы разъехались после окончания по разным штатам и даже странам.

На вопрос, подозревают ли они кого-то, подвыпившие расчувствовавшиеся подростки покачали головами, роняя стыдные в их таком взрослом и серьёзном возрасте слёзы с носов и подбородков. Детектив в качестве лести поблагодарил ребят за помощь в расследовании, а когда они допили бутылку, сообщил им, что ещё немного посидит один на крыше и поразмышляет на свежем воздухе. Хотя на самом деле он просто не хотел, чтобы они видели, как он будет трястись от страха, спускаясь по лестнице вниз.

Двенадцать человек, по большей части несовершеннолетние парни и девушки, стояли в ряд, пока их, одного за другим убивали, размышлял Хэнгер. Сколько было убийц? Как минимум один орудовал ножом, кто-то, видимо, держал детей на прицеле. Иначе, почему они не дали отпор, и позволили так собой распоряжаться, словно на скотобойне? Как минимум двое. Окна легко открываются и закрываются (всё-таки трудно покончить с собой из-за плохой оценки, спрыгнув со второго этажа), сигнализации на них нет, может нет и во всём этом старинном здании. Мало ли, вдруг тут такая исторически-ценная лепнина, что ответственные лица не позволили сверлить в ней дыры для проводов.

В школе проходил праздник для всех учащихся, шум, музыка, немалый процент участников в подпитии. За окном гроза, молнии, шумный ливень. Убийцы преспокойно могли выбраться через окно и бежать на своих двоих. Вне школы нет ни одного человека поблизости, шума не слышно, следы смыл дождь, они или не попали на немногочисленные камеры, или на камерах просто ничего не разглядеть. Но как они попали в здание? Не через окна – дождь шёл уже второй день, они бы наследили, а праздник начался только ближе к вечеру. Так что это либо кто-то, чьё присутствие в школе было естественно, либо эти люди и не покидали здания, и всё ещё находятся здесь. Или, как в любом старинном замке, тут есть тайные проходы… Или-или…

Конечно, первым делом вспоминается мрачный гигант-смотритель. Он и физически мог в одиночку запугать дюжину подростков, и первым прибежал якобы на крик той парочки, как рассказали ребята на крыше. А потом он тут же сорвался куда-то ехать, чтобы вызвать помощь, хотя вот прямо здесь на заднем дворе Хэнгер не сразу, но смог открыть страницу интернет-браузера на телефоне. К тому же эти его слова, что особняк “Прауд Спэрроу” – это поместье, принадлежавшее его роду, а он сам теперь здесь лишь завхоз. Тип мрачный, конечно, думал детектив, но как-то это слишком легко.

Он поглядел на красный витраж, за которым находилась лестница на второй этаж. Что это за тема у них с воробьями? Школа “Гордый воробей”, воробьи с гвоздями в зубах на витраже, воробьи на передних карманах пиджаков, самих студентов называют “воробьями”, ещё эти птички тут повсюду изображены, а средь кустов разных форм попадаются их медные фигурки.

Хэнгер ввёл в поисковик “воробьи и гвозди”. Пришлось ждать довольно долго, когда полностью загрузится страница со всеми изображениями. И действительно: может, Мендоса быстрее бы поймал связь, спустившись с холма на своём “Фиате”.

“Воробей – дурная птица, – говорилось в сети. – Он – предвестник смерти. Считается, что если воробей влетит в дом (в отличие от бабочки или любой другой птицы), то кто-то из его жильцов скоро умрёт. У христиан есть легенда, что воробьи воровали у городских жителей гвозди и приносили их к кресту, на котором распинали Христа, тем самым помогая его палачам. За это воробьёв проклял бог, и они теперь не могут ходить – только прыгать, потому что их ноги связаны”.

Хэнгер теперь по-новому посмотрел на повторяющийся здесь повсюду образ этой маленькой птички, а в частности – на живых воробьёв, что толпой плескались в луже неподалёку.

Подумать только, размышлял он, воробьи прокляты, синицы едят друг друга, голуби вообще сволочи. Не птички, а летающие маньяки.

Кто были те европейцы, те испанцы, что отстроили некогда на уединённом холме поместье в честь антирелигиозного символа?

В окнах танцевального зала замелькали тени – по всей видимости допрос закончился, и родители погибших покидали школу. Тем временем на горизонте солнце как будто придавили к земле, и оно, приплюснутое, всё покраснело от давления.

Хэнгер поднялся со скамейки и отряхнул зад. Его работа только начиналась.

***

Сначала Хэнгер (для “внутренней отчётности”) проводил взглядом все отъезжающие от “Прауд Спэрроу” автомобили, и только потом понял, какую ошибку он совершил. Сотовая связь и интернет у ворот пансиона снова пропали, и детектив не смог вызвать себе такси до города. Пришлось спускаться вниз по непокрытому асфальтом серпантину своим ходом.

Он шлёпал под горку по начавшей засыхать на проявившемся солнышке грязи и думал, как прошлой ночью взбудораженный смотритель Мендоса нёсся по этой же дороге под проливным дождём. Одной рукой он вёл автомобиль, в другой держал телефон, за лобовым стеклом дворники еле справлялись с потоками небесной воды, а вид иногда застилала белизна от молний. (Со здешними крутыми поворотами такая езда могла окончится низвержением с обрыва.) В одной из рук он держал телефон, машина неслась под гору, ни черта не видно впереди, а на экране всё никак не появлялись проклятые палочки, что обозначают уровень связи.

Эти его размышления не могли пока ни к чему привести детектива, но, поскольку он двигался сейчас тем же путём, что и бородатый гигант на своём авто вчера, избавиться от них не получалось.

Скоро совсем стемнело, из зарослей вокруг запели цикады, и то тут, то там позагорались огоньки светляков. Погода и не думала уподобляться штормовым порывам прошлой ночи или морозной слякоти утра – воздух всё больше прогревался, и ночь обещала быть по-летнему тёплой.

Хэнгер стянул пальто и всё вышагивал вперёд, освещая дорогу фонариком с телефона. С одной стороны – он уже начал получать удовольствие от своего пешего путешествия (иногда он умудряется вообще забывать, что находится за пределами его квартиры, и в каком городе он вообще в данный момент проживает). С другой же – дело необратимо идёт к ночи, а он ещё даже не добрался до города, не говоря уже о его доме.

Тут два камушка прокатились между ног у Хэнгера, чем-то потревоженные, и он обернулся. Из-за поворота показался слепящий свет фар. Хэнгер прикрыл глаза ладонью, и через какое-то время водитель притушил свет.

Медленно-медленно к детективу подполз матово-чёрный лимузин не особенно чтоб обтекаемой формы и с тонированными стёклами. Водительская дверь с щелчком открылась, и из света автомобильного салона вынырнул человек в форме и фуражке водителя.

– Здравствуйте, – он слегка поклонился, прижав ладони в белых перчатках к ногам. – Мадам Кападия просит вас сесть в салон.

Внимание Хэнгера ещё не полностью отвлеклось от любования вечерней природой, и он непонимающе посмотрел на автомобильную дверь перед собой.

– Мы с удовольствием подбросим вас, нам же всем по пути, – улыбнувшись пояснил водитель и указал куда-то в сторону очередного резкого поворота, за которым виднелся распушившийся огнями город.

Хэнгер нащупал в темноте дверную ручку, обменялся с любезным водителем кивками, и они оба погрузились в салон с разных сторон авто.

Напротив детектива оказалась та самая пожилая смуглая женщина с тростью, которую он увидел поднимающейся по лестнице вместе с другими родителями погибших в “Прауд Спэрроу”. Чёрный платок на голове скрывал её потерявшие цвет волосы, но Хэнгер всё-таки разглядел красную точку у неё на лбу (называется “бинди” – узнал он потом через интернет). Хоть это дало ему понять, что он едет в автомобиле с человеком родом из Индии, в отличие от утренней поездки.

– Я видела вас в школе, – без предисловий сказала она. – Но вы не полицейский и не журналист. Детектив?

В не самом просторном салоне она умудрялась иметь вид величественный, отчего её невольно хотелось сравнить с каким-либо древним божеством, чей облик может быть высечен в одном из древних храмов Индии. Она сложила свои морщинистые тёмные ладони на ручке дорогой трости, и этим внушала Хэнгеру ощущение её абсолютнейшей власть над всем и всеми вокруг. В том числе и за пределами лимузина, конечно же. Глаза почти не двигались и не моргали, отчего могло показаться, будто она ими не пользуется – как слепые больше доверяют всем остальным своим чувствам сразу, а не свалив большую часть работы на одно лишь зрение. А машина катила тем временем тихо и медленно, не создавая ни шума, ни тряски, будто просто скатывалась с морской горки для самых маленьких.

Не хватает разве только дымящихся благовоний, нервно подумал Клифф Хэнгер. Он не ожидал, что, просто сев в чужое авто, окажется как будто посреди чужой страны, где он А) не имеет прав, и Б) где на его профессиональный опыт и заслуги плюют со столпов эпох.

– Детектив, – кивнул он и стал перебирать карманы сложенного на коленях пальто. – Но не из агентства. Частный детектив.

Он протянул ей удостоверение. Мадам Кападия и глазом не повела на протянутый документ. Тогда Хэнгер раскрыл ксиву и выудил оттуда одну из визиток. Её женщина уже взяла в руки, быстро оглядела и, немного порывшись, засунула себе куда-то в клатч.

Привычка и род деятельности требовали от Хэнгера задавать вопросы, но их у него пока не имелось. Редко когда свидетели или подозреваемые сами приглашают его в авто, когда он ещё даже не знает имена жертв. Тем более, что эту женщину буквально только что вместе со всеми мурыжили несколько часов в зале для танцев. Если там и прозвучало что-нибудь важное для расследования, то, скорее всего, Веласкес ему завтра об этом расскажет в участке.

– Почему вы так поздно отъехали от пансиона, мадам Кападия? – спросил он, решив дать бой давящей тишине. – Проблемы с автомобилем? – в этот момент на его затылок угрюмо глянул в зеркало заднего вида водитель, но Хэнгер это, естественно, не заметил.

– У моего мужа случился сердечный приступ, когда ему сообщили про Риту, – вместо ответа на вопрос сказала она.

Риту упоминали ребята с крыши, вспомнил Хэнгер. Они сказали, что она должна была пойти в политику по стопам родителей.

– Он сейчас в больнице, в Вашингтоне. И врачи сказали мне готовиться к худшему, – продолжала она, и её глаза стали как будто тяжелеть, оттягивая лицо вниз, и наливаться кровью при этом, становясь одного оттенка с точкой на лбу. – Сначала наши дети, теперь внучка…

Хэнгер сам не понимал, почему со всей его социофобией он так и не отказался от профессии, где он постоянно обязан общаться с людьми. В том числе с людьми, чьих близких только что убили, или похитили, или изнасиловали. Вот и сейчас его сердцебиение участилось, и даже с физической болью, а по лбу скатилась тяжёлая капля пота. Хотя он также никак не мог перестать называть про себя эту женщину ведьмой – очень уж хотелось ему сбежать сейчас из машины, прочь от этих её трёх красных глаз. Оставалось надеяться, что она не читает мысли. А ещё лучше – чтобы его лицо не выдало ей эти мысли.

– Сначала полиция позвонила мужу, он схватился за сердце и упал. Его увезли на скорой прямо с работы, из посольства. Из больницы уже позвонили мне, и у меня чуть ноги не отнялись, – она постучала тростью себе по ноге. С излишней силой, как показалось Хэнгеру. Как будто в будущем она собирается их использовать только как объекты проклятий. – Скажите! – вскрикнула она, и её губы затряслись. – Вы сами когда-нибудь сталкивались с подобным зверством в вашей стране?! А полиция этого города?!

Хэнгер держался своим взглядом за её, как бы боясь иначе сорваться в пропасть. Не отрывая глаз, он помотал головой.

– Я так и думала, – тихо резюмировала она, уже спокойно, как будто те вопросы задал кто-то другой, запертый в её теле. – Все так и будут называть Сорроувиль тихим и спокойным городком, с красивыми видами… с заснеженными горами. А на мою долю выпало стать исключением, что якобы подтверждают правила.

Минут пять они ехали в тишине, глаза направлены друг на друга, но смотрели в никуда.

– Завтра утром… если не умру во сне… и даже если ноги совсем откажут, я покину этот город. Полечу к мужу. Живому или мёртвому.

Она стукнула тростью по полу и сурово добавила:

– И не вернусь!

Хэнгер развёл руками.

– Ваше право.

– И у вас ко мне нет никаких вопросов… детектив? Пока я ещё в Сорроувиле.

Внутренне Хэнгера стошнило от её слов. Её внучка лежит в полицейском морге с перерезанным горлом, криминалисты пинцетами копаются в разрезе, а она интересуется: “Вы же детектив! Ваша обязанность докучать всем вопросами!”. Нет у него к ней никаких вопросов. Только ко вселенной.

– У меня нет вопросов… к вам, – озвучил он часть своего внутреннего монолога.

Мадам Кападия кивнула, потом, наморщив лоб, попыталась разглядеть, что находится по ту сторону тонированных окон. Затем она крепко сжала ручку трости, и – Хэнгер успел подумать, что она решила на него напасть – ударила ею в стенку, разделявшую салон. Водитель понял сигнал и тут же остановился. Хэнгер старался смотреть прямо и не переводить взгляд на металл трости, что врезалась в перегородку в паре дюймов от его лица.

Дверь, у которой сидел детектив, с щелчком отворилась, и в салон ворвался весёлый шум Торговой площади, на которой всё ещё царило праздничное и фривольное настроение даже неделю спустя после Дня святого Патрика.

– Ваша остановка, сэр, – водитель уже не казался таким дружелюбным, словно буря внутри хозяйки передалась и ему.

Радуясь про себя, что он сказал “сэр”, а не “пёс”, Хэнгер выбрался из машины.

– Молодой человек, – окликнула его старушка. Хэнгер умудрился вступить из салона дипломатического автомобиля прямо в лужу, и не успел ни подойти к опустившемуся с её стороны стеклу, ни даже обернуться. – Вы уж займитесь этим делом. Вам воздастся, – сказала мадам Кападия его спине.

Стекло опустилось и автомобиль медленно отчалил, лениво косолапя по брусчатке, которой так много в центре города.

Сегодня перед ним сначала разом пронесли двенадцать трупов, по сути детей. Потом он видел “комнату отдыха”, в которой раньше делали уроки, играли в настольные игры, целовались и творили всё такое прочее в темноте и по ночам, а теперь там всё залито кровью. Но это его особо не тронуло, нет. Потому он и занимается тем, чем занимается, – потому что чужие смерть и кровь проходят мимо его души, практически не касаясь. Но вот общаться с родными убитых… Он вообще предпочёл бы ни с кем никогда не разговаривать, а такое – вообще выше его сил. И вот в подобные моменты хочется всё бросить. И он бы бросил, но у него больше ничего нет. А что тогда останется такому рациональному человеку как Клифф Хэнгер – младший? Только покончить с собой.

В конце-то концов – почему он детектив? Потому что он им родился.

Зная, что у него куча дел, а утром надо зайти в участок – не слишком рано, но и не слишком поздно, чтобы точно застать Веласкеса, – он всё равно решил дойти из центра до дома пешком. Надо проветрить голову, чтобы в ней осталось только нужное.

Посмотрел нежно на знаменитый пятидесятифутовый памятник Сорроувильской рыси, и отпустил поводья ног.

***

Родненький старомодный трамвай раскраски беж-бирюза привёз Хэнгера по единственному привычному ему маршруту в городе – в полицейский участок на Смит-стрит. Надо бы обменяться информацией с Веласкесом.

Лейтенанту следует привыкать, что молодой частник, не продержавшийся в полиции и пары лет, периодически имеет равновесную информацию, как и целое здание специалистов – от патрульных до детективов. Таковы правила игры: одиночке без формы доверяют часто больше.

Вернувшись накануне вечером домой, детектив обнаружил, что на официальном сайте “Прауд Спэрроу” опубликовали информацию о произошедшей в их стенах трагедии и список убитых. Двенадцать имён, двенадцать фотографий. Теперь они украсят только надгробные камни – на этом их биография на планете Земля завершилась.

После абзаца переданной сухо информации начинались кавычки и следовало официальное обращение директора пансиона Бенджамина Гримма:

“Я с прискорбием и раненым сердцем это вам говорю, – бла-бла-бла – Хэнгер лишь бегло прошёлся глазами по тексту. – Наша школа предоставляет всю возможную помощь сотрудникам полиции, – бла-бла-бла. – Да будут утешены родные и близкие наших прежде времени взлетевших к небесам воробушков, когда виновный будет пойман и наказан – Хэнгер нахмурил лоб. – Aliquando vindicta melius”.

– Опять эта латынь, – пробурчал он и поморщился.

Введя запрос в поисковик, через минуту он узнал, что это, скорее всего, переделка крылатого выражения “Saepe dissimulare satius, quam vel ulcisci fuit”. Это означает: “Часто лучше было не обращать внимания, чем мстить”. В то время как директор “Прауд Спэрроу” написал: “Иногда лучше мстить”.

– Пуп-пу-пуу… – констатировал Хэнгер, отхлебнул холодного молока и принялся за поиск социальных сетей убитых ребят.

На следующий день он в участке сдал Веласкесу письмо, конверт и все десять купюр.

– Аноним, который заранее знал об убийстве? – недобро усмехнулся лейтенант и запаковал полученные вещи в пакетик. – А денежку прислали… то есть ты будешь работать, но без договора… Ничего хорошего.

Шансы, что приславший письмо родился и вырос в далёкой от цивилизации пещере, и не знает, что нельзя нигде оставлять отпечатки пальцев, равны нулю. Впрочем, если бы обязательные процедуры не приносили пользы, их бы давно упразднили.

– Это как в одном кино, – усмехнулся Веласкес и принялся щёлкать пальцами. – Как его там? Забыл.

– Да, я даже загуглил, – покивал Хэнгер. – Ну, а как ещё можно и сохранить анонимность и прислать оплату? Разве что перевести мне на счёт, но тогда больше шансов попасться.

– Ну, да, ну, да, – покивал Веласкес. – Получается, письмо подбросили тебе вечером, примерно в то самое время, как происходила расправа? В твоём доме есть камеры? Консьерж? Может, соседи кого видели – успел опросить? – засыпал Хэнгера вопросами Веласкес.

– Пока только одну пожилую пару, – Веласкес кивнул. – Теперь они, наверное, часы считают, когда я верну им блюдо от яблочного пирога, что они мне вручили.

– А…

– А камер нет, нет. То есть, две висят, снаружи, но они только для вида – они даже ни к чему не подключены. Консьержа у нас нет. Сейчас составляю список курьерских служб города, которые могли бы доставить письмо, но что-то я сомневаюсь, что соучастник передал бы его из рук в руки, оставив прямой след к себе.

– Ясно… – протянул Веласкес, после чего они с Хэнгером поиграли глазами в перетягивание каната. Решив, что они сошлись на ничьей, полицейский тяжело вздохнул и выудил бумаги из ящика стола. – Конечно, моя семья бесконечно, – он произносил это так, как будто бы слегка придушил слово “бесконечно” у себя в уме, – тебе благодарна, что ты нашёл нашу собаку…

Хэнгер вычислил собачьего похитителя, которым оказался сосед-живодёр Веласкесов, по тому факту, что он внезапно стал курить в любую погоду на улице, хотя раньше всегда был затворником. Просто джек-рассел-терьер Веласкесов не переносил табачный дым, и громко лаял, из-за чего похититель собак и выдал себя. Избежав тюрьмы, но заплатив огромный штраф, он оказался вынужден переехать на окраину. Вот только лейтенант Анастас Веласкес разослал всем коллегам фото той мрази, что хотела поизмываться и убить питомца его дочерей, так что, нет сомнений, что его жизнь в этом городе превратилась в один из кругов ада.

– Но это последний раз, слышишь, Хэнгер?

– Ага, – кивнул детектив, с трудом сдерживая улыбку – он точно помнил, что такой разговор у них уже был когда-то.

– Ты сам слышал, как к тебе мэр относится. Все слышали! Вот вызовут меня на комиссию по превышению…!

Хэнгер показушно вперил взгляд на бумаги на столе, словно лягушка, что глазами проталкивает пищу.

– Да-да, – проворчал Веласкес. – Слушай и записывай.

Детектив навострил уши и щёлкнул ручкой.

– Итак, наши юные покойники, двенадцать штук… Первый – Бен Красовски, девятнадцать лет. Какой красавчик… – прокомментировал Веласкес снимок погибшего. – Его отец – владелец обувной фабрики, нашей, у нас в городе. Второй – это Хорхе Гонсалес, восемнадцать лет. У него отец – владелец гостиничного бизнеса. И кучи нелегальных хостелов, если честно. Фамилия отца, в отличие от сына, – Перлмуттер. Дальше: Филимон Пеккала, восемнадцать лет. Мать – Эльза Пеккала, переехала из Финляндии. Она… в общем, половина бизнесов в городе так или иначе связаны с ней.

В голове у Хэнгера всплыл образ латиноамериканца на спорткаре в “Прауд Спэрроу”. А Эльза Пеккала, вероятно, – та блондинка в мини-юбке, что курила вместе с ним. Крупные бизнесмены в маленьком городке, давно знакомы, наверняка вели и ведут вместе дела.

– Дальше… Лиза Джонсон, шестнадцать лет, дочь банкира Джона Джонсона, раньше он служил при монетном дворе в Денвере. Лирика Рейнер, двадцать один год, несколько раз оставалась на второй год за плохие отметки и поведение в общем: дюжина ложных звонков в полицию о минировании школы, несколько приводов, езда в пьяном виде, подозревалась в продаже наркотиков… Выходит, не подтвердилось, – изобразил удивление Веласкес (Хэнгера всегда забавляло, как полицейский, который не принимал сыщика за одного из своих, старался избегать при нём таких тем как коррупция и кумовство). – Её мать Саломея – глава арт-галереи современного искусства. Нынешний отчим… вроде… – фотомодель.

Лиза – миниатюрная блондинка-отличница (судя по её страницам в социальных сетях), предпочитающая школьную форму любой другой одежде. Лирика – неформалка и оторва, вся в пирсинге и с фиолетовыми волосами. На аватарке она с сигаретой, притом, что в графе “Место учёбы” “гордо” красуется “Прауд Спэрроу”. Это про них говорили ребята с крыши, что эти девочки были влюблены, что они “помолвились” и мечтали когда-нибудь пожениться. Если браки действительно свершаются на небесах, то им теперь никакие законы не помешают.

– Джеймс и Уильям Макнелли, близнецы, по девятнадцать лет. Их родители… как сказать…

– Брэндан и Сандра Макнелли, вероятные лидеры ирландского мафиозного клана, – Хэнгер улыбнулся в ожидании удовольствия от очередных вынужденных мимических ужимок Веласкеса.

Сандра – та самая рыжеволосая женщина, которую толпой удерживало всё многочисленное семейство, чтобы она не бросилась к чёрным пакетам с трупами.

– Вроде того, – Веласкес нервно кашлянул, как будто слюной подавился. – Так говорят.

Джеймс и Уильям – два рыжеволосых рослых близнеца, отпустивших недурные бороды. Тем самым они наплевали на правила элитной школы. Если бы Хэнгер смотрел или читал “Гарри Поттера”, он бы смог провести аналогию с другими рыжими близнецами, что вечно шли против правил.

Детектив не стал обременять лейтенанта тем фактом, что многочисленное рыжеволосое семейство установило за ним слежку. Например, когда он утром выходил из квартиры, одна молодая особа в бросающемся в глаза блондинистом парике тут же принялась изображать, будто ищет ключи от соседней двери и поздоровалась с ним таким высоким голосом, будто к её причинному месту подключили электрический щуп. Каким бы Хэнгер ни являлся затворником, соседей из квартиры напротив он знал – у него всё-таки есть глазок. Оставалось надеяться, что их не интересует его жильё, и прямо сейчас куча рыжих не переворачивает его берлогу вверх дном, взломав ломиком дверь.

– В общем, кто там дальше? Лео Чанг, восемнадцать лет…

– Родители – Лесли Чанг и Юми Минору – основатели IT-корпорации “Секонд Чи”.

– Да, я тоже о них и до этого слышал… Просто на месте не узнал.

Хэнгер же как следует их разглядел у поместья. Властная и сильная японка Минору, женщина-самурай, оставившая свою фамилию, когда вышла замуж за китайца. И совсем раскисший после убийства сына Чанг, ревевший в плечо жены на глазах у толпы. Интересно номер раз: не получил ли он смачную пощёчину от жены, когда они вернулись домой и остались одни? Интересно номер два: кто из них действительно руководит IT-компанией, имеющей филиалы по всему штату?

– Дальше, – продолжал Веласкес. – Рита Кападия, пятнадцать лет. Её дед – индийский дипломат в посольстве…

– Да, я имел честь пообщаться с женой посла, – лейтенант поднял взгляд, взгляд усталый и недовольный, как будто Хэнгер случайно упомянул, что стал вчера виновником международного скандала. – Милая бабушка. Подвезла меня до дома на своём лимузине, – Хэнгер улыбнулся и моргнул пару раз.

Веласкес оставил эту историю без комментариев.

– Джози Пакстон, шестнадцать лет, – продолжил он. – Её отец – член городского совета.

Хэнгер видел, как Джеремайя Пакстон, высокий чернокожий мужчина, похожий на монолит из меди, с которого дожди и ветра содрали всю краску, стоял у окна в танцевальном зале, высоко подняв голову, чтобы слёзы не текли по лицу. Почти что заталкивал их обратно платком. Это видел только Хэнгер.

– Авангард Борисов, восемнадцать лет. Его отец – Ерофей Борисов…

– Теперь речь идёт о русской мафии… По слухам, конечно же.

– Всему не верь.

Мужчина с белыми волосами, что не снимает круглые солнцезащитные очки и в дождь. Толпа телохранителей. Пять агрессивных собак. Тут два варианта: либо он действительно стольким насолил, что покушение на его жизнь в любой момент реально допустимо. Либо он просто псих. Интересно, что происходило там, под стёклами очков, когда мимо пронесли труп его сына. Сына, что так похож на отца. Пустил ли Ерофей на волю хоть одну слезу? Так размышлял Хэнгер.

– Так, всё? – Веласкес медленно, щурясь, водил пальцем. – Одиннадцать. Итак, этим одиннадцати, значит, перерезали горло ножом. У всех – артерия, массивная кровопотеря, мгновенная смерть. Медики говорят, что все были убиты в одно время, чуть ли не в течение одной минуты. Вжик-вжик-вжик, – он изобразил автоматическое движение ножа. – А вот – Юджин Макдональд, семнадцать лет… Эй! Я ж его знал, – он щёлкнул пальцами по листку. – Он же в юношеской городской команде…! Был… – он задумался. – Дочери моей нравился… когда его по телеку показывали…

Рослый спортсмен, вспомнил Хэнгер и рассказ ребят с крыши и страничку убитого в Instagram. Его ждала головокружительная спортивная карьера. А с ней и всё причитающееся – деньги, машины, яхты, девушки. А теперь у него в гробу на шее будет повязан платок, чтобы скрыть, что голова теперь даже полоской кожи с телом не соединена.

– Отец его – глава нефтяной компании “Вест-Ойл”, – бубнил Веласкес.

Хэнгер вспомнил невысоко и коренастого нервного мужчину с сигарой и всего в коже. Он общался на повышенных тоннах с толпой рыжих, то есть с семейством Макнелли. Нефтяной магнат, сын – будущая спортивная звезда… Макнелли, Макдональды…

– Головой парня разбили окно, потом насадили горлом на стекло. Если б не позвоночник, голову бы оторвало. Пальцы порезаны до костей… Видимо, сопротивлялся.

Итого, что мы имеем, размышлял Клифф Хэнгер. Невообразимый коктейль! Нефтяной магнат и ирландская мафия. Беглый олигарх из России. Внучка индийского посла, которую готовили к дипломатической службе, дочь члена городского совета и дочь банкира. IT-компания, гостиничный бизнес, обувная фабрика. Страшно представить, чьи ещё дети могут учиться в этом заведении. Кто угодно, но не дети шахтёров. Мог ли кто-то из родителей убить детей тех, кто ему насолил? Тут пока не варианты, а чистая фантазия, решил Хэнгер. На этом он решил пока не разгонять мыслительный процесс понапрасну.

– А что нож? – спросил он у Веласкеса.

– А вот с ножом всё интересно, – голос полицейского ожил, подпитанный действительным интересом. – Из лаборатории пока ничего не сказали по отпечаткам, да и не скажут ничего, я думаю, – было бы слишком просто. Но! – он указал перстом вверх и его усы устремились туда же, точно как у барона Мюнхгаузена. – Директор Гримм сообщил, что это церемониальный нож из его личной коллекции старинного оружия.

– Убийца выкрал определённый нож? – уточнил Хэнгер. – А где директор хранит эту коллекцию?

– В основном, в подвале поместья. Так он сказал. В “Прауд Спэрроу” сейчас работает следственная группа во главе с Грейсоном – они заселились в пансион на некоторое время, пока не осмотрят всё здание и не опросят всех студентов и сотрудников, – им также поручили исследовать и подвал, и эту коллекцию. Так что на ближайшие дни пансион – неприступная крепость. Наши допросят каждого ученика, преподавателя и сотрудника – столько раз, сколько потребуется, – пока не получат полный график, где кто был и что делал в тот вечер. Так что тебе остаются родители жертв. И… – Веласкес пристально посмотрел на Хэнгера.

Даже человек со стороны прочитал бы в этом взгляде: “И обрати внимание на этого Гримма!”.

Тут в коридоре у офиса Веласкеса раскрылась дверь и тихое секретничанье полицейского и детектива прервали голоса. Впереди трёх полицейских в форме огромными шагами, за которыми редко кто поспевал, двигался шеф полиции Роберт Бёрбанк. Если бы Клифф Хэнгер играл в компьютерные игры, он наверняка бы нашёл сходство между бритоголовым и накачанным комиссаром, что всегда одет с иголочки, с одним популярным персонажем – киллером со штрих-кодом на затылке.

Удивительно, но, возможно впервые за его службу в участке, теперь Бёрбанк оказался вынужден почти что скакать, чтобы нагнать того, кто вышагивал с ним рядом. Хэнгер и Веласкес через стекло кабинета лицезрели гигантского завхоза пансиона “Прауд Спэрроу”. Для этого визита Мендоса нарядился в серо-голубой деловой костюм, который, вероятно, был куплён однажды для какого-то события и с тех пор пылился без дела. Казалось, что стоит гиганту набрать в грудь побольше воздуха, и рубашка, и пиджак и брюки разлетятся в стороны праздничным серпантином лоскутов, оставив смотрителя в его первозданном мехе.

Замыкал процессию пожилой невзрачный капитан полицейского участка Хэнкс, на место которого метил предприимчивый Веласкес. Тот давно выглядел узником своей должности, и в данный момент даже не пытался нагнать впередиидущих. Просто понуро плёлся чуть поодаль и глядел в пол пустыми глазами, спрятанными под навесом густых седых бровей.

Проходя мимо, Витторио Мендоса одарил Хэнгера таким диким взглядом, что не хватало ещё только зарычать и оскалиться.

– Злодейский злодей, – пробормотал Хэнгер, когда процессия скрылась из виду.

Он чувствовал, как вся одежда на нём приподнялась, отодвинутая от кожи вставшими дыбом волосами.

– Да уж – Борис Карлофф, – поддержал его Веласкес, тоже раньше не встречавший в участке типов, настолько похожих на персонажей из фильмов ужасов.

Тут Хэнгеру вспомнились две псевдонауки – френология и физиогномика. Первая утверждает, что психика человека зависит от формы его черепа. Вторая определяет тип личности по чертам лица и его выражениям. По принципам этим лженаук Витторио Мендоса с малых лет должен был бы оказаться в заключении в тюрьме, если не в психушке или даже цирке уродов. (Кто знает – может, под его длинными немытыми волосами специалисты-френологи обнаружили бы даже пару бугорков и признали бы их рудиментарными рогами). Но лженауки науки на то и лженауки, чтобы быть уделом фриков и невежд, Хэнгера это не интересовало. Оставим это недобитым гитлеровцам, рассудил он про себя.

– Что он тут делает? – от эмоций у Хэнгера даже как-то вылетело из головы, что он сам здесь находился на птичьих правах.

– Насколько мне известно, он принёс планы здания. В том числе старинные чертежи, представляющие историческую ценность – этому зданию как-никак лет триста, не меньше. Чёрт знает, сколько этот замок переделывали и сколько в этом Хогвартсе замурованных помещений, которые можно использовать как тайные ходы… Сейчас с бумагами ознакомятся, их отсканируют, и он поедет обратно. Я так думаю.

Двое минуту помолчали, собираясь с мыслями.

– Так вот, – очнулся Веласкес и протянул сыщику несколько листов, – вот тебе несколько адресов родных, что оставили нам свои контакты для дальнейшего сотрудничества. Может, тебе повезёт, и тебя пустят на порог. Вон, с женой посла уже пообщался, – взявший в руки и сощуренно разглядывавший содержание бумаг Хэнгер усмехнулся. – Там же официальная бумага, что ты являешься гражданским консультантом полиции.

Хэнгер удивлённо поглядел из-за бумаг.

– Когда ты кричишь на каждом углу, что являешься частным детективом и машешь перед собой удостоверением, то выглядишь как косплеер-любитель с фальшивой ксивой. Тебе ещё трубки не хватает и охотничьей шляпы, – проворчал лейтенант.

Молодой сыщик поднялся из-за стола, чуть не уронив стул, открыл рот, чтобы поблагодарить Анастаса Веласкеса, но тот махнул рукой:

– Иди уже… блаженный.

В дверях Хэнгер остановился и обернулся для последнего вопроса. То ли ему это только что взбрело в голову, то ли хотел, чтобы за этими его словами не последовал дальнейший диалог, – сам уже забыл.

– А ведь все родители убитых тоже закончили “Прауд Спэрроу”, верно?

Веласкес моргнул раз-другой, медленно опустил голову к бумаге перед ним и пробежал по ней глазами. Потом перевернул лист и сверился с обратной стороной.

– Да-а, – ответил он, растянув гласную.

– Ясно, – детектив кивнул и покинул офис полицейского.

***

К обеду субботний Сорроувиль затопило совершенно летним солнцем. Чудо, что снег в горах не обратился в водопады. Клифф Хэнгер стянул потёртое пальтецо и повесил на руку, другой он держался за поручень трамвая, что неспешно ехал на окраину в густоте тёплой неги.

За окном калейдоскопом бликов солнца проплывал практически незнакомый Хэнгеру город. Он упорно не собирался становиться родным. Как не стал родным и Лондон, и не был никогда родным Гилфорд, где родился потомственный следователь Клифф Хэнгер – младший.

Сорроувиль же, окружённый со всех сторон скалистыми горами шоколадного цвета с извечным снегом на пиках, казался отрезанным от всего и вся. Словно люди заселили жерло огромного спящего вулкана, словно все они – под наблюдением в чашке Петри. Хэнгер явственно ощущал это отчуждение. Ему даже казалось, что другие горожане это тоже чувствовали, и от того охотнее шли на безрассудства, чтобы хоть как-то заявить вселенной о себе.

Из полицейского участка сыщик сразу отправился по делам. Сначала он решил навестить банкира Джона Джонсона, отца белокурой отличницы Лизы. Тем более, что личность одинокого родителя и его адрес Хэнгер умудрился сам раздобыть ещё утром, до встречи с Веласкесом.

Любящий отец отмечен на многих фотографиях дочери в Facebook, у него у самого есть профиль в соцсети, а там отмечено место работы – банк “Колорадо Юнион”. Сперва по ту сторону телефона ужаснулись, и предположили, что Хэнгер псих, раз он так просто звонит и просит телефон или адрес высокопоставленного банковского сотрудника. Но, узнав, что он расследует убийство дочери Джонсона, сердце девушки-секретаря пропиталось сочувствием, и она продиктовала адрес. Сдавленным голосом добавила, что Джонсона отправили в бессрочный оплачиваемый отпуск, чтобы… Чтобы что она так и не сказала, шумно потянула носом и попрощалась, оставив Хэнгера наедине с гудками. Таким образом вопрос, почему преуспевающий банкир живёт у чёрта на куличиках, так и остался одиноко плавать в сером веществе детектива.

Малоэтажные краснокирпичные и деревянные домики центра, перемежающиеся иногда стеклом высоток, деловых и торговых центров, всё чаще сменялись серым бетонным ландшафтом типовых многоэтажек, а в голове у Хэнгера царил жёлтый цвет. Жёлтый цвет маленького старенького “Фиата” Витторио Мендосы, который увидел детектив на парковке, покидая полицейский участок.

Трудно представить этого бородатого мрачного верзилу за рулём подобной крохотной машинки, больше похожей на персонажа Pixar, чем на транспортное средство. И Мендоса утверждает, что нёсся на этом жёлтом чуде по серпантину в ливень и грозу, чтобы вызвать помощь? Фарс какой-то.

Ну, а зачем бы ему ещё срочно срываться с места преступления? Избавиться от оружия? Но окровавленный кинжал нашли лежащим среди трупов. Церемониальный нож, украденный из личной коллекции директора Гримма… Разве только студентов зарезали другим ножом, от которого и избавился смотритель пансиона, а похищенное у директора оружие уже он подбросил, измазав в крови? Для чего? Чтобы вернуть себе поместье, ранее принадлежавшее его предкам? А для этого он хочет дискредитировать элитный пансион и его главу…? Ведь никто не захочет отдавать своих детей в учебное заведение, где директор зарезал двенадцать учеников во время праздника. Кстати, есть ли алиби у самого Бенджи Гримма? Все эти преподаватели, чокающиеся друг с другом бокалами с вином, радующиеся больше студентов летним каникулам, так ли можно доверять их показаниям, что соберут Грейсон и ко?

Ход мыслей Хэнгера прервал внезапно взрыв неуёмного детского хохота в углу трамвая. Он обернулся и увидел там группку школьников, каждый из которых давился от смеха и бил себя по коленям, брызгая слюной.

С брезгливым видом Хэнгер перешёл в другую часть салона. Ему показалось, что смеются над ним. Ему всегда казалось, что это смеются над ним, если слышал чей-то смех поблизости. Улыбки незнакомцев и прохожих он обычно истолковывал так же, и спешно принимался искать причину насмешки – расстёгнутая ширинка, птичье дерьмо на плече и прочее-прочее-прочее.

А как бы к нему отнеслись те двенадцать, расправу над которыми он сейчас расследует? Ему почти тридцать, но на вид можно дать хоть пятнадцать, невысокого роста, полноватый, с щёчками, горбатым носом и ушами, что видны из-за спины. Наверняка все они бы тоже тыкали в него пальцем и смеялись бы. Нет – ржали бы. Детектив вздохнул: пока человек не убит, Хэнгеру не о чем с ним разговаривать. Так сложилось. Этим двенадцати подросткам пришлось превратиться в политую кровью пирамиду, чтобы войти в жизнь Клиффа Хэнгера. Чтобы стать его “друзьями”. В каком-то смысле.

Тут и в этой половине трамвая тоже раздались различные мешающие Хэнгеру жить звуки. Один парень, из тех, что в любую погоду, на улице и в помещениях, носят шапку, вальяжно сидел и кивал, глядя YouTube с карманной приставки – без наушников и на полную громкость. Оттуда вещал политический обозреватель Такер Карлсон. Судя по всему, в мире всё не ОК. Но это же не повод мешать людям думать.

Рядом с тем парнем, уже стоя, ехал смуглолицый тип с получёрной-полурыжей бородой (тоже в шапке, только в рваной) и общался с кем-то по телефону через видеозвонок. На своём насилующем слух Хэнгера языке он орал на полвагона и махал кому-то в экране рукой в протёртой самодельной перчатке без пальцев. Из его речи Клифф Хэнгер разобрал только “Алейкум салам!”, а также англоязычные ругательства. То ли их нет в его родном языке, то ли вот такая у индивида манера – орать посреди общественного транспорта, вставляя между делом матерные слова, чтобы, если кто вдруг не понял, убедились, что с ними едет свинья.

Некоторым индивидам просто не дано научиться пользоваться средствами связи, ворчливо подумал Хэнгер. Он уже не раз встречал такое поведение в Америке. От двадцать первого века уже почти ушла четвертинка, а некоторым просто невдомёк, как убавить громкость или воткнуть наушники…!

Как хорошо, что я уехал из Британии, подумал он, и могу напыщенно делать вид, будто это только в штатах котлеты из бургеров заменили людям мозги.

У Клиффа Хэнгера ещё в юном возрасте в мозгу засела где-то вычитанная мысль, что к другим надо относиться как к себе. Что другой человек – это просто другой вариант тебе. Это ты, родившийся у других родителей. Это ты, вдруг оказавшийся бездомным. Это ты не справившийся с Сатаной в лице алкоголя или наркотиков. И даже люди, что плюют на асфальт и кидают бычки мимо урны, это тоже ты.

“Это я убил двенадцать студентов “Прауд Спэрроу”, и теперь скрываюсь от себя же, идущего по следу”.

Получается, личностей как будто и вовсе нет. Как куб с бесконечным числом граней превращается в шар, так, может, и нет на свете людей, личностей, душ? Есть только один космический разум, одна бесконечная душа, как Wi-Fi, – ты либо подключен, либо нет?

И что в таком случае разговоры с другими людьми? – подумал Хэнгер. Это разговоры с самим собой. Это шизофрения.

Легко теоретизировать, думал детектив, провожая взглядом спины покинувшей трамвай толпы, что другим надо относиться так же, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Я-то себя ненавижу. А если все окружающие – это тоже я?

Так или иначе, решил он, подходя к дверям, если люди не будут убивать людей, я останусь без работы.

Трамвай подкатил к необходимой Хэнгеру остановке, и его внутренняя мизантропная тирада окончилась раньше времени, а сам он поскорее спрыгнул на асфальт – прочь из этой капсулы, где его насильно заперли с ними – с людьми!

Приложение на телефоне выстроило ему маршрут – следовало пройти пешком всего минут пятнадцать. Хэнгер накинул пальто и не спеша двинул вперёд.

Район Брамс состоит из узких улочек, нитями петляющих вокруг серых осыпающихся недовысоток, так что прогревающее остальной город солнце пропало где-то за всеми этими бетонными плитами. Голые дворы и улицы, без зелени, деревьев, скамеек и чего-либо походили на дешёвые декорации. Следи Хэнгер за поп-культурой, он мог бы сравнить это с пейзажами из паршивых подростково-девчачьих антиутопий – “Голодные игры”, “Дивергент”, “Бегущий в лабиринте” и прочее.

И что основателям города сделал немецкий композитор, что в честь него назвали столь “дивное” место?

Детектив натянул повыше оттопыренный ворот пальто и старался глядеть только под ноги, особо не светя перед прохожими мобильным телефоном. Не нравилась ему здешняя публика – сплошь бездомные, калеки, какие-то мутные типы, и в воздухе витают затхлость с перегаром. Он ещё раз задался вопросом: почему банкир с недурным окладом живёт в такой дыре?

Детектива самого слегка штормило после вчерашних нескольких глотков вина. Или это ему так казалось. Он усмехнулся – если у него похмелье, то это значит, что он внезапно стал чем-то схож с людьми вокруг. Это так редко бывает. Причём, он покинул свою квартиру, даже свой благополучный район, приехал в этот клоповник, и всё равно в чём-то оказался своим. Например, он мог подойти к какому-нибудь забулдыге и заявить: “Что, плохо после вчерашнего? Как я тебя понимаю”, и не соврал бы. Эта глупая мысль растянула его губы в улыбку.

На одной из серых стен он обратил внимание на огромное и яркое граффити. Фиолетовые буквы разных оттенков неизвестный художник выполнил как будто в стилистике мультсериала “Уличные акулы”.

“Кто такой Татуировщик?!”, – гласило послание стрит-арта. Что-то в мозгу детектива зацепила эта надпись на бетоне. Он как следует осмотрел его в задумчивости, даже потрогал пальцем, словно проверял, не только ли что нанесли краску из баллончика. Он сфотографировал граффити на смартфон и поскорее двинулся прочь.

Как подошёл к нужному дому, Хэнгер оглядел здание. Да – ничем не примечательное строение. Слева от него стоит такое же. И справа. Солнце находилось чуть ли не в зените, отчего над десятиэтажным зданием как будто появился нимб.

На самом верху кучка промышленных альпинистов проводила ремонтные работы. Хэнгер попытался особо не визуализировать, каково это – работать, да вообще находиться на такой высоте, но голова всё равно закружилась, так, что он отшатнулся.

Это всё просто невероятно – все эти другие люди просто какие-то инопланетяне. Лично он, частный детектив Клифф Хэнгер – младший, каждый день еле находит силы встать с кровати. А потом приходится набираться храбрости, что выйти за дверь, а там – люди, люди, люди, и с ними приходится разговаривать, разговаривать, разговаривать. Он каждый вечер потом, вернувшись в свою обитель, готов себе же самому выдать медаль “За отвагу”. А тут люди лезут на высоту десятого этажа на жалкой страховке, курят, смеются, говорят по телефонам – безумие какие-то.