Читать книгу Роуд-муви - Гольцов Евгений Александрович - Страница 1

Несмотря на множество географических и хронологических несоответствий, все написанное является абсолютной правдой.

Титры

Утро выдалось ненастным. Крупные капли дождя барабанили по асфальту с такой силой, что в воздух поднималась водяная пыль, застилая поверхность белесой дымкой.

Немногочисленные пешеходы перемещались бегом, прикрываясь зонтами, пластиковыми пакетами и газетами. Они прятались под крышами, навесами остановок, ныряли в арки домов в надежде спрятаться от беспощадного, холодного водного потока.

Лишь один из них шел спокойно, как будто факт проливного дождя его совсем не интересовал. Возможно потому, что в его руках был зонт, спасающий от воды верхнюю часть тела. А может слегка приталенное легкое пальто в темную клетку и серая фетровая шляпа, какие были популярны в первой половине двадцатого века, давали ему иммунитет к промозглой серости, наподобие того, что существует у жителей Лондона.

Помимо зонта прохожий нес достаточно архаичную корзину, явно кустарного производства. Она не соответствовала облику городского денди, но в такую погоду это мало кого волновало, поэтому тип с корзиной не привлекал ничьего внимания и, казалось, наслаждался прогулкой.

Если бы некий сторонний наблюдатель, проникнув через завесу осеннего ливня, проигнорировав немного странную, щегольскую внешность персонажа, смог заглянуть в его мысли – то смог бы наблюдать необычную картину.

Человек в шляпе идет в фильме и, в силу искусственной или природной ситуации, вполне вписывается в массовку.

Этот факт человеку был явно по душе, отчего он не спешил закончить прогулку.

Если существуют злые операторы и режиссеры – они не поднимут шума, по крайней мере, сейчас. Поэтому, через какое-то время наш персонаж остановился на обочине тротуара и начал рассматривать нечто в жухлой траве. Это была мертвая кошка.

Гуляющий денди не испытывал теплых чувств по отношению к кошкам, собакам, черепашкам – заложникам человеческого одиночества.

Он думал о том, что кошка не попадает в поле зрения ни одной из камер, не интересует ни сценариста, ни режиссера – просто незаметно лежит в траве, показывая небу свой последний недовольный оскал.

Есть ли в этом послание, шифр, имеет ли ее завершенная жизнь какое-то значение?

Возможно, кошка умерла просто так, и внимательный реквизитор в фартуке и с метлой навсегда избавит мир от факта ее существования. Монтажер вырежет кадр, в который она попадет.

Может ли он – персонаж странного фильма, это изменить? Запомнить причинно-следственную связь, запечатлеть эмоцию, придать случившемуся событию смысл? Здесь – на далекой планете.

Далекой от чего?

Где-то там, в миллионах парсеков, необычный прохожий почувствовал на мгновение что-то непередаваемое, щемяще важное, до чего одинаково невозможно добраться ни человеку, ни кошке. В следующую секунду эта мысль показалась ему чересчур пафосной. Он пнул кошку и двинулся дальше по выщербленному асфальту.

Затемнение.

Ночной гость

Лариса Сергеевна проснулась посреди ночи от боли в спине, которая гудела, посылая болевые спазмы в пухлые бока. Женщина спустила ноги с кровати и, кряхтя, села; пощупала руками опухшие лодыжки, добавив чуть слышно: «Ой, как опухли- то».

      С трудом запихав раздувшиеся ноги в калоши, она шаркающей походкой вышла на улицу, накинув на плечи колючую серую шаль.

Деревенская ночь, несмотря на боль, показалась ей тихой и прекрасной: небо было ясным, звезды приветливо мерцали, на теплом ветерке потрескивал старый прогнивший забор, в траве стрекотали насекомые.

Лариса Сергеевна замерла, разглядывая звезды, на какой-то миг испытав странное единение с окружающим миром; в ней проснулось, казалось, навсегда забытое чувство ожидания чего-то нового, волшебного, как это бывает в молодости.

– Ох-ох-ох, помирать-то не хочется, ой как не хочется, – произнесла она и смахнула набежавшую слезу.

Всплакнув, Лариса Сергеевна пришла в себя, присела под забор и помочилась, закатав длинную холщовую юбку.

Женщина уже почти вошла в избу, когда ее внимание привлекла медленно падающая звезда.

В то, что желание, загаданное во время падения звезды, сбывается, после определенного возраста верится с трудом, но говорят, одинокие жительницы далеких поселений, страдающие бессонницей, делают это на всякий случай.

Странным образом, в отличие от метеоров, вспыхивающих лишь на миг, эта звезда была яркой, падала медленно и гаснуть, похоже, не собиралась.

Лариса Сергеевна задумалась, сосредоточенно шевеля губами, и чуть слышно зашептала:

– Чтоб деньги водились и картошка уродилась. Нет. Чтоб Павел Антонович не ходил занимать. Да тьфу – не то.

Падающая звезда стремительно приближалась к земле и становилась все ярче.

– Да счастья, ну хоть немного, – женщина поморщилась от своей мысли, как будто не веря в то, что она только что произнесла, – ну хоть иллюзию, – закончила она.

В этот самый момент раздался хлопок, и звезда приземлилась прямо в огороде.

Лариса Сергеевна вскрикнула и закрыла лицо руками. Она замерла, но не почувствовала ничего, кроме наступившей тишины: молчали птицы, не стрекотали насекомые, и даже забор перестал скрипеть.

Хозяйка огорода через пальцы взглянула на свои владения: с разворошенной грядки шел бесцветный дым.

– Господи, моя капуста! – воскликнула она и заспешила к месту происшествия.

Женщина долго и осторожно вглядывалась через дым, прежде чем смогла разглядеть предмет, наполовину погрузившийся в землю, который представлял собой нечто, похожее на металлический цилиндр, местами украшенный светящимися точками.

– Боженька правый, что ж творится-то? – Лариса Сергеевна перекрестилась. – Ой, рванет, как рванет, – повторяла она, а ее дрожащая рука тем временем тянулась к цилиндру.

Считанные сантиметры отделяли ее пальцы, застывшие в нерешительности от металлической поверхности предмета, когда в нем раздался щелчок. Лариса Сергеевна в испуге отпрянула и замерла, наблюдая, что будет дальше. Ей казалось что, прошло много времени: часы липкой, тягучей тишины, прежде чем щелчок повторился, за ним еще один, а потом потрескивание стало интенсивным, и через какое-то время цилиндр с треском разделился на две половинки. Наступила тишина. А через некоторое время на грядке возникла возня. В сумерках угадывалось существо размером с кошку. Оно вяло зашевелилось, издав жалобный, стрекочущий звук. Женщина взяла стоявшие неподалеку вилы, подошла к грядке и аккуратно раздвинула вилами капустные листья. Ее взору предстал маленький серый человечек, худой, с большой головой, в обтягивающем металлическом комбинезоне, настолько прилегавшем к тельцу, что казалось – это его кожа. Человечек что-то застрекотал и затих. Лариса Сергеевна положила вилы.

– Маленький мой, бедненький, – она взяла существо на руки и аккуратно понесла домой.

Над лесом тонкой полоской забрезжил рассвет.

Где-то в тайге

Если смотреть на тайгу сверху, с вертолета, может показаться что зрелище это довольно скучное, особенно, после того, как привыкнешь к невероятному масштабу бесконечных лесных массивов. Для внимательных людей, сидящих в полицейском вертолете Ми-34, несчетное количество деревьев, представляло не больше пищи для воображения, чем, скажем, ледяная полярная равнина. В тот день пилот и пассажиры вертолета предпочли бы равнину белую и ровную, потому как интересовал их не ландшафт, а живые существа, страдающие среди этих монументальных просторов.

«Эй, где могут быть эти чертовы преступники? Я с утра не ел, без прожаренного сэндвича в брюхе эта погоня за тараканами начинает казаться бессмысленной».

Стальные винты нарезают ветер. Лес как морское дно, на которое упала игла. – «Черт вас дери, так хочется холодного квасу, лети на базу».

«Эти насекомые сдохнут без нашей помощи, к гадалке не ходи. Тайга растворит их как кислота».

Рецидивист Корней Васильевич, известный последние годы под кличкой Рыжий, лежал ничком на земле, с шумом втягивая запах дикой земли. Он не помнил, сколько времени провел в забытьи, и долго ли идет через непроходимую тайгу. Из пятерых, сбежавших из колонии, в живых остались только двое: он и его подельник Ганька Фуфыр. Гришка Сохатый помер от нескончаемого кашля, который, по-видимому, у него не долечили тюремные врачи. Сенька Революция повесился на ремне, сжав кулаки в фиги, неизвестно кому адресовав свое проклятие. Все, что Корней Васильевич знал о нем – Сенька не из блатных, он попал на зону по политическим причинам и всегда был непонятен другим заключенным, хотя и пользовался уважением за лютый нрав и стремление везде найти правду. Леня Кабак был убит Ганькой Фуфыром. Произошло это ночью, довольно далеко от места ночевки сбежавших зеков. Корней Васильевич не знал подробностей. Он подозревал, что история с неприятным душком, но тратить силы на догадки уже не было.

Рыжему и его собратьям по несчастью довелось сделать с виду несложное открытие: планета может оказаться весьма недружелюбной.

Ощущение, будто их с ног до головы выкрасили невидимой краской, которая является маркером для злого рока, и он не остановится, до тех пор, пока не уничтожит своих жертв. Краска эта, как татуировка: не смывается и кричит о том, кто ее носит. Крик слышат волки, воющие по ночам, коварные болота, патрульные вертолеты и самый страшный враг – комары. Они проникали в щели истрепанной телогрейки, высасывая, капля за каплей соки измученного тела. Эти удручающие обстоятельства складывались в одну большую кару, имя которой – страх и отчаяние. За звоном бешеных насекомых слышался топот потревоженных духов леса; в темноте, мрачными тенями носились они между деревьями, то там, то тут ломали ветки, подвывали в такт ветру, насылали на чужаков волны безумия, заставляя их бежать без оглядки в неизвестном направлении, навстречу собственной гибели.

Рыжий с ненавистью сжал в кулаки два пучка травы и рывком заставил себя подняться. Как ни странно – стало легче. Вспышкой появилась система координат, определяющая, где верх, а где низ. Шатаясь, он прошел несколько метров.

– Фуфыр!! – крикнул Рыжий, сам удивляясь, как хрипло и слабо звучит его голос, – Фуфыр, ты где?! Подъем!

Одновременно в разных местах хрустнули ветки деревьев, и беглец начал диковато оглядываться, как будто его с двух сторон загоняют в ловушку.

– Фуфыр, только не вздумай сдохнуть, слышишь меня? – он остановился и продолжал. – Если ты это сделаешь, я буду каждый год мочиться на твою могилу, богом клянусь!

– Кому то придется сдохнуть все равно, – раздался голос за спиной у Рыжего.

Корней Васильевич оглянулся и увидел своего бледного подельника: это был коренастый невысокий человек, голову и подбородок которого покрывала одинаковая черная щетина.

Фуфыр спокойно смотрел на своего товарища по несчастью, а руки сжимали здоровенный сук, заточенный перочинным ножом. Даже видавший всякое Рыжий содрогнулся от вида этого человека в телогрейке с импровизированным копьем и голодным, буравящим взглядом.

– Фуфыр, не чуди, – спокойно сказал он.

– Нет еды, не выжить, – с трудом выговаривал слова Фуфыр.

– Ленька Кабак. Ему ты тоже самое говорил, мразь?

– Я сказал ему, что нашел мертвого фазана, и предложил съесть его вдвоем. Он стал крысой, когда согласился на мое предложение, и умер за дело, по понятиям.

– А меня ты за что осудил?

– Тебя? – Фуфыр попытался сплюнуть сквозь зубы, как он часто любил делать, но не нашел слюны во рту, – да ни за что, я понял, что нет ничего, кроме тебя, меня и чертова леса. Законы, понятия – фуфло все это.

– Понятно, – ответил Рыжий, опустил взгляд и аккуратно нащупал заточку в кармане телогрейки.

Фуфыр взял сук наизготовку и, собрав последние силы, бросился в атаку. Корней Васильевич замер и, когда его подельник уже готов был пустить в ход свое оружие, схватил сук рукой и ловко выкинул руку с заточкой в горло нападавшему. Кровь обильно хлынула из поврежденной артерии, а противник, казалось, равнодушно замер на месте, затем уронил палку и, зажав горло рукой, лег на землю. По его телу прошла крупная дрожь, а в горле забулькало.

Победитель устало сел рядом, вытер заточку о штаны противника и положил в карман.

– Фуфыр, если что и могу сказать хорошего напоследок – ада, похоже, там нет. Он здесь. Да и кому захочется целую вечность жарить кусок дерьма? Закурить бы, а? Есть у тебя?

Фуфыр в ответ что-то прокашлял в предсмертной агонии.

Рыжий постучал ладонями по карманам убитого, убедившись, что у того нет табака.

– Да, действительно, откуда ж у тебя? – заключил он.

Когда несчастный последний раз дернулся и затих, Рыжий закрыл ему глаза и медленно побрел через заросли. Однако уже через несколько шагов он остановился.

Первобытное желание плоти врага выделяется вместе с желудочным соком, желчью, слезами и спермой. Взрывая кожу, изнутри пробивается животное, древний предок, с зубами и четырьмя лапами. Оно давно выиграло в жестокую игру, называемой эволюцией, и умирать не собиралось. Загрузка программы инстинктов.

«Есть инстинкт выживания?»

«Конечно. Надежная старая версия. Идеальная совместимость. Обновленное лицензионное соглашение».

«Чего мне это будет стоить?»

«Если убьете койота, мы заберем его кости. Ну и немного контроля. Кто-то должен присмотреть за всем этим бардаком».

Корней Васильевич, беглый преступник, сглотнул слюну и, обернувшись, пристально посмотрел на Фуфыра; чувство голода отчаянно боролось с отвращением, пока Рыжий, сам того не осознавая, не направился в сторону мертвеца.

Отец, сын, деньги и ненаписанная история

Никита Стеклов достал из внутреннего кармана коробочку, открыл ее, зацепил мизинцем часть порошка и высыпал на зеркальце. Он открыл бумажник, растер порошок кредитной картой и сформировал две ровные дорожки. Вернув карту на место, ловко свернул в трубку стодолларовую купюру пальцами одной руки, после чего изящно вдохнул порошок, манерно оттопырив мизинец. Выпрямившись, Никита потер нос, давая порошку раствориться. Несмотря на то, что он был один в комнате, Стеклов все делал артистично, как если бы выступал на сцене театра.

Эйфория под закрытыми веками. Волны высшего разума проходят через плоть. Как хотите, но в этот час бытия мясо приобретает свойство бриллианта. Алхимики тела бродят, поодиночке зачитывая через вены, ноздри и легкие свои молитвы. Голодные души, поедающие сами себя, резонируют с космической пустотой. Разумная плесень…

«Доктор, синхронизируйте меня с вечностью!»

Доктор, седой и белобородый, как бог из древних книжек: «Это мы можем, если у Вас найдется несколько монет».

«Конечно, доктор, а зачем еще нужны деньги на этой планете?»

«Ну-с, извольте пройти курс временной эволюции».

Никита даже элегантно поклонился невидимому зрителю. Утро обещало быть прекрасным. Наконец-то привезли скульптуру, за которой он давно охотился.

Никита Стеклов был коллекционером и почитателем искусства с одной оговоркой: он собирал произведения, созданные при его жизни. Жизнь слишком коротка, чтобы вглядываться в прошлое, слишком непредсказуема, чтобы смотреть в будущее, и слишком нелепа, чтобы жить настоящим. Но если в твоей крови есть частица божественного яда, заставляющая сознание пульсировать за пределами черепной коробки…

– Божественно!

Он произнес это вслух, глядя на фотореалистичную копию принцессы Дианы, приобретенную у голландского скульптора Эрвина Фолла. Принцесса выглядела как живая, только кровоподтек в углу рта намекал на трагический поворот в ее судьбе.

– Вы лучший гимн бренности и тлену, – обратился Никита к своему приобретению и сделал легкий реверанс.

Принцесса смотрела в пустоту с еле заметной улыбкой. Стеклов сел в кресло и взял чашечку остывающего кофе эспрессо. Сочетание кокаиновой эйфории с кофейным некро-гедонизмом радовало и успокаивало, тем более что продолжение дня не обещало быть таким радостным: Никита должен был встретиться со своим отцом.

Проблема состояла в том, что эта небольшая страсть к коллекционированию стоила отцу, известному издателю, круглую сумму; несколько пачек купюр недавно пропали из сейфа, где тот хранил наличность. Именно эти зеленые бумажки волшебным образом превратились в одно прекрасное утро в скульптуру Эрвина Фолла.

– Ваше Высочество, – козырнул Никита и потер нос, как будто убеждаясь, на месте ли он, и направился на встречу с родителем.

Мерседес стоял на месте. Никита обошел его и порадовался тому, что колеса и зеркала на месте. Это не был район для богатых, и оставлять дорогой автомобиль без присмотра было небезопасно.

Стеклов выбрал маршрут подольше и в глубине души наслаждался автомобильными пробками, ведь они отделяли его от неприятной встречи – неизбежной и нежелательной как смерть.

Он припарковался у внушительного современного здания из стекла и бетона, украшенного электронной надписью «Stekloff».

«Сколько должен человек вмещать в себя самолюбия, чтобы назвать офис своей фамилией, переделанной на западный манер? Не помешает заправиться!» – открыв бардачок, Никита достал все необходимое, приготовил, втянул носом и минуту сидел, свыкаясь с изменившимся состоянием; затем заглянул себе в глаза через зеркало в салоне.

– Вот теперь я готов, – кивнул он своему отражению, вышел из автомобиля и направился в офис.

Охранник пропустил Никиту без пропуска, игнорируя пикавшую рамку на входе. Презрительный взгляд стража порядка Стеклов почувствовал лишь спиной.

«Возможно, злобные и завистливые люди появляются от того, что вынуждены регулярно носить идиотскую форму. К несчастью, у них хватает ума ее ненавидеть», – подумалось Стеклову, но между лопаток остался неприятный зуд.

Незаметно для себя он преодолел лифт, коридоры и открыл дверь в кабинет отца, проигнорировав вопросительный взгляд секретарши. Отец сидел за столом, а перед ним находились два похожих друг на друга человека в костюмах и с папками в руках.

– Ты должен был приехать час назад. Выйди и подожди снаружи, я позову тебя, – сухо указал на дверь старик.

Никита хлопнул дверью, сел на кожаный диванчик и принялся бесцеремонно разглядывать секретаршу, которая под его взглядом нервно заерзала на стуле.

Наконец двое мужчин с папками в руках вышли из кабинета и удалились. Когда сын вошел снова, отец стоял спиной; услышав его, он повернулся и начал говорить без приветствий:

– Может, ты объяснишь мне, куда из закрытого сейфа делись пятнадцать тысяч долларов?

–Я хотел сказать тебе, просто не было времени.

– Не было времени? Как всегда, именно у бездельников его и нет. Чем же ты,

позволь спросить, занимался, уж не работал ли?

– В каком-то смысле. Видишь ли, Эрвин Фолл, мой хороший знакомый, приехал с

выставкой…

– И это событие, я полагаю, стоило мне пятнадцать тысяч?

– Его скульптуры стоят намного дороже. Ты не представляешь, что я приобрел.

Принцесса Диана – это шедевр фотореализма, она произвела фурор даже в Нью-Йорке.

– В этой стране человек работает за эти деньги года полтора, чтобы просто

просуществовать, а ты удовлетворяешь свою мимолетную прихоть.

– Но реальность шире существования человека в этой стране.

– Послушай, сынок, тебе ли говорить о широте восприятия реальности? Тебе

тридцать девять, а ты все находишься в поисках себя. В чем он выражается, твой поиск? Я скажу в чем: в ничегонеделании, пьянстве, беспорядочном сексе и растрате моих средств. Ты весь в мать. Пока я работал, она воспитала из тебя тунеядца с запросами нувориша. Ты же нищий! Все, что у тебя есть – это мои деньги. Ни профессии, ни таланта, ни даже мечты!

– У меня есть профессия, – буркнул Никита.

– Интересно, и какая?

– Я писатель, – ответил Стеклов и смутился.

– Писатель, мой дорогой, это не профессия, это я как издатель… – отец махнул

рукой, давая понять, что не хочет тратить время на пустой разговор. – Пусть так. Писатель. Что ты написал? Несколько рассказов о таких же скучающих бездельниках – никчемных людях?

– Многие писали о никчемных, как ты говоришь, людях.

– Только ты не писатель, ты черная дыра, в которую улетает все, что в тебя

вкладываешь. Твою брошюру напечатали только потому, что я за нее заплатил.

– Я пишу роман, – вдруг соврал Никита и в ту же секунду пожалел о том, что

вылетевших с языка слов нельзя вернуть назад.

Отец отреагировал на эту новость, как коршун на добычу:

– Вот как? И о чем?

– Я не могу пока сказать, ну сам понимаешь, все в такой стадии…

– Прекрасно понимаю, – отчеканил отец, – зато я тебе кое-что могу сказать. Я

недавно был у врачей. Они мне тоже рассказали, что все находится на стадии. И эта стадия уже неоперабельная.

– Что это имеешь в виду?

– Я имею в виду рак. Как ни пытайся, какие процедуры ни проводи, все закончат

одинаково, хоть это успокаивает.

Никита вздрогнул от этой новости: он знал, что отец не позволил бы себе шутить на подобные темы. На стене за спиной издателя висела карта мира. Стеклов-младший принялся разглядывать ее; контуры и очертания континентов парадоксальным образом помогали пережить чувство неловкости.

– Я даже не знаю, что сказать: мне, правда, жаль, – только и смог вымолвить Никита.

– Засунь свою жалость куда подальше, потому что я тебя жалеть не собираюсь.

– Да я не прошу.

– Ты видимо не понял ситуации, иначе бы ты не просил, а умолял. Дело в том, что

издательское дело сейчас переживает нелегкие времена. Чтобы остаться на плаву, в ближайшее время потребуются кардинальные реформы. Объясняю для порядка: мне ясно как белый день, что заполучи ты мое дело в свои белые ручки – оно тут же пойдет с молотка. Весь труд моей жизни.

– И что ты собираешься сделать?

– Оставить тебя с голой задницей, сынок.

– Как интересно.

– Больше ты не получишь от меня ни гроша.

– Мне бы не хотелось показаться мелочным, – Никита растерянно пытался

подобрать слова, – но куда ты хочешь девать свое добро?

– Отдам в достойные руки. Мне больно оставить этот мир с мыслью о том, что те

блага, которые я нажил непосильным трудом, еще больше развратят тебя и станут причиной для чего-то постыдного, что покроет позором мое имя.

Стеклов-младший закатил глаза:

– Ты всегда любил драматизировать, разве я виноват, что не соответствую твоим фантазиям о наследнике твоих непосильных дел?

– А ты всегда страдал недостатком воображения, иначе ты сейчас беспокоился о будущем больше меня.

– Чего ты хочешь от меня? Чтобы я плакал и умолял тебя не бросать свое чадо на произвол судьбы?

– Я даже не уверен, способен ли ты на подобные эмоции.

– Тогда почему я должен это выслушивать?

– Потому что я все еще содержу тебя.

– Ну, хорошо, продолжай, наслаждайся своей властью, ты же так это любишь.

Отец ударил кулаком по столу, после чего в кабинете повисла напряженная пауза. Послышался стук, а затем в проеме полуоткрытой двери появилась голова испуганной секретарши:

– Вы звали, Николай Алексеевич?

– Нет.

Голова тут же исчезла за бесшумно закрытой дверью. Издатель, Николай Алексеевич Стеклов, медленно прохаживался вдоль окна, сжав губы, с несколько капризным выражением лица.

– Роман, значит, пишешь? Знаешь, я, конечно, разочарован тобой, но если ты порадуешь меня достойной книгой или сценарием, я пересмотрю свои планы относительно тебя; и ты, если конечно, будешь держать себя в руках, не закончишь жизнь сторожем детского сада.

Стеклов-младший недоверчиво взглянул на отца.

– Да-да, ты не ослышался, я готов сыграть с тобой в эту игру. Ты напишешь роман – настоящий, талантливый. Как ни крути, а все же поступок – это не деньги из сейфа таскать.

– А если я откажусь играть в твои игры?

– Код от сейфа уже изменился, теперь его знаю только я, и так будет со всякой вещью, с которой ты соприкасался.

– Отрицательная мотивация – не лучшая штука для вдохновения; тебе сотрудников мало для экспериментов над людьми?

– Если ты понимаешь, как работает дубинка, не стоит думать, что на тебя не подействует ее удар.

Никита развел руками и покачал головой, что означало: «не поспоришь».

– Я имею основания полагать: если данные генетики верны и половина генов досталась от меня, а не все от матери, то возможно там, под ленью и распущенностью имеется какой-то потенциал. В противном случае, я не стал бы тебя мучить, принуждая заниматься полезной деятельностью.

– Судя по твоей гордыне и самовлюбленности, ты не принимал участия в процессе

моего зачатия, либо гены твои отвернулись от меня, и я не скажу, что сожалею об этом.

– Ты хочешь сказать, что в тебе меньше гордыни? Не смеши меня – ты же

считаешь себя не таким как все, только на основании того, что можешь позволить себе

потреблять больше среднестатистического гражданина. Материальные блага,

присутствующие в твоей жизни как данность, губят тебя, вместо того, чтоб давать

свободу. А по поводу моего участия в твоем зачатии: это мы и выясним опытным путем,

когда ты закончишь свое произведение, не так ли? Хоть какая-то новость порадовала

меня: оказывается, ты пытаешься делать что-то серьезное, и мне не придется жалеть о тех

пятнадцати минутах сомнительного удовольствия с твоей матерью.

– Не надо выплескивать на меня свой сарказм: любая женщина, имеющая

характер, бросит тебя. И нет никаких «мы». Ты называешь игру своего тщеславия «Мы»?

Если уж ты задумал сделать меня своим подопытным кроликом, то можешь хотя бы

называть вещи своими именами?

– Знаешь, иногда я скучаю по тем временам, когда тебе можно было хорошенько

всыпать ремня.

– Мне снять штаны?

– Боюсь, тебе это уже не поможет. Так вот, я спрашиваю тебя последний раз: ты

отказываешься от моего предложения и убираешься отсюда жить пустой, но

самостоятельной жизнью?

Никита сжал губы, опустил глаза. Взгляд бегал по полу, как будто пытаясь

найти точку опоры:

«Горделивое упрямство и страх вышли на арену. Не пропустите! Битва клонов!

Мистер Упрямый и мистер Страх! Небольшая разница в белковых цепочках –

и кровавая развязка неизбежна! Мистер Упрямый, худой и жилистый, с красными,

воспаленными глазами. Мистер Страх, лысый и крепкий, с выпирающими рельефными

мускулами, с холодным, ничего не выражающим взглядом.

«Дамы и Господа, все сделали ставки?! Остались считаные секунды! Клетки

открываются и наши бойцы выходят! В живых останется только один, какая интрига, какой накал страсти!»

Мистер Страх скидывает боксерский халат, кожа его белая, покрытая сетью татуировок, изображающих хаос и демонов. Мистер Упрямство, загорелый, обветренный, как матрос, заматывает эластичным бинтом костлявые пальцы. Звук гонга. Клоны вцепляются друг в друга с такой силой, что кажется, если они сожрут друг друга каждый наполовину, то станут единым целым. И вот мы видим, как он вцепился противнику в горловой хрящ! Смотрите продолжение после рекламы…»

– Ну, так что? – настаивал отец.

– Да согласен я, – выдавил Никита; было заметно, что слова эти дались ему с

трудом, – согласен, на твои…опыты.

Стеклов-старший довольно ухмыльнулся:

– Я не сомневался в тебе, сынок. Теперь иди, у тебя, я полагаю, много работы.

Никита развернулся и вышел за дверь. Секретарша улыбалась ему вслед белозубой,

мстительной улыбкой.

Плащ, кинжал, горилка, сало

Он не знал своего настоящего имени, его меняли дважды в год. Каждые полгода, приходилось вживаться в новую роль. Самое тяжелое было научиться шутить: с детства наставники убивали в нем чувство юмора, наравне с чувствами жалости и страха.

Лучше всего его научили ждать. Самого главного события – того, что намного важнее его собственной жизни, – времени исполнить Миссию. Каждый агент знал, что ждать этого великого часа можно годами и встретить его нужно хладнокровно и с достоинством.

Позади были годы тренировок: обращение с любыми видами оружия; управление транспортом, от велосипеда до реактивного самолета; обучение навыкам рукопашного боя и выживания в экстремальных ситуациях; изучение врагов, среди которых могли быть не только люди, животные, военные роботы, но и сверхъестественные существа; агентам прививались навыки мышления в несколько слоев на случай, если противник умеет читать мысли; развитие повышенной чувствительности с помощью медитации на случай, если враг невидим, умеет телепортироваться или видит в темноте.

Закончивший миссию агент становится Надчеловеком, обретает астральное тело и перемещается на одну из Центральных Планет. Каждый адепт знал, что не бывает случайных или бесполезных миссий, на каких бы задворках вселенной не пришлось выполнять задание.

Наш герой находился на одной из тренировочных баз на севере страны, когда за ним пришел полевой курьер. Это произошло в столовой, где агент после интенсивной тренировки ел скромный обед, состоящий из вареной картошки, заправленной маслом и луком. Курьер – спортивный брюнет, не глядя в глаза, положил на стол паспорт, в который был вставлен билет на самолет. Агент разломил картофелину вилкой, аккуратно собрал масло по тарелке и не спеша доел.

Терпение – залог успешного выполнения миссии. Открыв паспорт, агент прочел: Аарон Блаватский.

Аарон Блаватский, несмотря на годы ожидания этого момента, почувствовал легкую тревогу. Насколько он знал, имена обычно давались простые и незаметные. Получение необычного или вычурного имени гарантировало получение сложной миссии, зачастую заканчивающейся смертью. Подобное задание – большая честь для исполнителя, и на смену беспокойству пришло малознакомое чувства радости.

Получатель миссии вышел из столовой и направился в штаб. Пронизывающий ветер гулял между бревенчатых строений лагеря, но Аарон не чувствовал холода. Караульные пропустили его без разговоров. Визитер шел по коридору, увешанному инструкциями по рытью окопов, чувствуя необыкновенную легкость и сосредоточенность. Дверь в главную штабную комнату была приоткрыта и чуткое, натренированное обоняние уловило запах чеснока, сала и спирта. В комнате оживленно разговаривали. Пришлось напрячься, чтоб заставить себя не вникать в смысл услышанного – подслушать, даже случайно, разговоры начальства – опасное преступление. Он постучал в дверь.

– Кто там? – послышался голос из-за двери.

– Аарон Блаватский по вашему приказанию прибыл.

– Входи, Аарон, не стесняйся.

Аарон вошел. Он увидел троих штабных, склонившихся над картой: генерал-майора и двух полковников. Генерал-майор, низенький, грузный, лысоватый мужичок, с красной шеей и ясными голубыми глазами, отечески улыбнулся вошедшему агенту.

– Садись, – сказал он Аарону, а затем махнул рукой полковнику, – Виталик, оформи герою.

Полковник Виталик суетливо налил полную рюмку пахучей горилки, и, неуклюже подцепив с тарелки ломоть сала, положил его на толстый кусок черного хлеба.

– Выпей, покушай, – приказал генерал-майор.

Аарон плавным движением махнул рюмку горилки и закусил бутербродом.

Генерал-майор, все это время не отрывавший от агента глаз, кажется, остался доволен его хладнокровием и невозмутимостью.

– Аарон, как бы это ни странно выглядело, но твоя миссия должна быть исполнена в далеких, почти безлюдных местах Сибири. Успех гарантирует тебе место специального агента на одной из Центральных планет и повышение в звании. Но сейчас не время думать о награде. Виталик, мне что, каждый раз напоминать?

Полковник послушно наполнил рюмку Аарона до краев, расплескав несколько капель на стол.

– Ну, давай, не чокаясь, – генерал-майор поднял свою стопку.

Аарон уверенным движением, не пролив ни капли, выпил самогон.

– М-м-м, – сморщившись, генерал-майор указал агенту на бутерброд, который тот послушно откусил. – Так вот, если кратко, в общих словах: ты отправишься самолетом до города К. Дальше через лес, по пересеченной местности, ты доберешься до парома, который доставит тебя в деревню Степанчиково. По неподтвержденным разведданным, в этой области обнаружена аномальная активность. Твоя задача: найти объект, ликвидировать всех возможных свидетелей, сам объект доставить на нашу ближайшую базу, либо, в случае его фатальной опасности, – уничтожить. Понятно?

– Так точно! – в тон ответил Аарон.

Генерал-майор расхохотался.

– Вот за что люблю Теней, им всегда все понятно. Если им сказать, что Земля стоит на трех китах, а кит на черепахе и черепахе надо свернуть голову, чтобы вы думали? Свернут!

Полковники опасливо покосились на начальника, не понимая, как им реагировать.

– Видишь ли, – генерал-майор хлопнул Аарона по плечу, – на самом деле все чуть сложнее. Данные, которые поступили к нам, очень смутные, поэтому надо быть предельно аккуратным. Аномалией может являться что угодно: появился снежный человек, тракторист стал оборотнем или в местной продавщице проснулся мировой тиран, но она еще этого не осознала. Не нужно спешить: выясни, что это и насколько опасно? Нам нужна ювелирная работа, иначе мы бы послали бомбардировщик, и никто кроме белочек не заметит, что одной деревней в Сибири стало меньше.

Генерал-майор снова от души расхохотался.

– Ну-с, давайте все вместе теперь, на посошок, за успех нашего дела.

На секунду Аарон подумал, что он больше не хочет закусывать салом, но быстро взял себя в руки.

Степкины проделки

Лариса Сергеевна поместила найденыша в коробку, любовно оклеив ее газетами и страницами из старых журналов, которых теперь ей было совершенно не жалко. На дно она постелила коврик, который сама сплела из обрывков цветастых тряпочек. Половинки металлического цилиндра заботливая хозяйка обернула целлофаном и закопала на грядке, частично пожертвовав урожаем моркови.

Женщина долго думала, как назвать своего нового питомца? В конце концов, она вспомнила хулигана Степана, который еще в школе драл ее за косы и очень при этом нравился, да и название деревни подсказывало.

– Раз уж приземлился в Степанчиково, быть тебе Степкой, – сказала она, тыкая пальцем в человечка, от чего тот боязливо съеживался.

С появлением Степки забот у Ларисы Сергеевны прибавилось: необходимо было понять, чем кормить пришельца, а также скрыть питомца от односельчан; интуиция подсказывала, случись это – счастливая находка больше не будет ей принадлежать.

Вообще, даже, по мнению хозяйки – пришелец иногда вел себя странно, а что подумают соседи, не испытывающие благодарности провидению за прибытие существа?

Однажды ночью Лариса Сергеевна проснулась от таинственного ощущения, как будто она маленькая девочка, которая вот-вот увидит Дедушку Мороза, достающего из мешка самый красивый и ценный подарок. Ощущение развеялось, только когда она обнаружила Степку, сидящего у нее меж грудей – он смотрел ей в глаза своим внимательным немигающим взглядом.

– Ты чего, экий ж, супостат, почто из коробки выбрался?

Она взяла его в кулак, и Степка вцепился в ее пальцы своими маленькими ручонками.

– Тсс, не бойся, – зашептала женщина, – я тебя никому не отдам.

Но существо с завидным упорством и силой, которой хозяйка не ожидала, продолжало вырываться из руки.

– Ну, чего ты, чего? Голоден? Или в туалет хочешь?

Эти вопросы давно терзали Ларису Сергеевну. Потому как пришелец не ел ничего из предложенных ей продуктов: ни мяса, ни рыбы, ни грибов, ни картошки, ни сыра.

Также ей не удавалось понять, отделяется ли блестящий комбинезон от тельца пришельца; казалось, что он просто являлся его кожей – настолько влитым он сидел на существе.

Женщина соскочила с койки, держа в руке питомца и рассчитывая поместить его в коробку; но тут у нее так прихватило спину, что она замерла, похожая на нелепую скульптуру. Она взглянула на свои опухшие, вновь раздувшиеся ноги, и ей стало отчего-то очень обидно – просто так, за все. Слезы закапали из глаз на дощатый пол.

– И так худо мне, болит все, и страшно, а ты капризничаешь.

Степка тоже замер, глядя своими темными крупными, немигающими глазами на свою хозяйку. И тут Лариса Сергеевна почувствовала, что комбинезон пришельца вызывает в ее руке покалывание, как от тысячи крошечных электрических разрядов; в определенный момент оно стало невыносимым, что она чуть не разжала пальцы; электрическая волна быстро распространилась по всему ее телу, словно множество маленьких ураганов. Женщина почувствовала, как каждая клеточка тела начинает дрожать в унисон с кроватью, столом, посудой, стенами избы, всем поселком и лесом, с яростно несущимися в космосе планетами…

Бесконечное совпадение разумного куска материи с внешним миром.

«Смерть отменяется. Это была нелепая канцелярская ошибка. К сожалению, такое случается, и совершенно невинная душа попадает в гетто страха и отчаяния. Документы готовы, распишитесь и ждите депортации. Вот здесь»…

Подписанная амнистия впитывается в кожу, наделяя плоть новыми свойствами, вписывая ее в огромную книгу имен, которые никогда не исчезнут.

«Билет из преисподней выписан, вы больше не иллюзия – не чья-то пошлая мысль, не шутка над материей, не эксперимент жестоких и беспринципных преступников. Отменяются все проклятия и власть злого духа».

Индекс изменен. Сотканное тьмой, становится светом. Сознание простирается вперед, в бесконечность, присваивая огромные, могучие пространства, которые раньше ему не принадлежали…

Хозяйка испугалась, но через некоторое время поняла, что буря принесла с собой незнакомое чувство чистой, беспричинной радости, а чувство боли и разочарования растворилось. Она поместила переставшего вырываться Степку на кровать, откуда тот забрался в коробку и уселся там.

Неведомая энергия переполняла Ларису Сергеевну: ей хотелось сделать что-нибудь большое, важное. Недолго думая, она начала уборку.

Туда и обратно

Никита был уже изрядно пьян. Он сидел в одном из своих любимых баров со своим приятелем по прозвищу Чемодан, который получил его за то, что часто носил пижонский клетчатый костюм, по расцветке напоминающей распространенную модель дорожных чемоданов.

Приятель курил трубку, любил шляпы и, несмотря на то, что Никита недолюбливал всех своих собутыльников, этот обладал одним чудесным талантом: в некоторые важные моменты он умел выслушать и ободрить хорошим советом. В остальное же время он оставался таким же прожигателем жизни, как и остальные друзья Стеклова.

– Да найми ты сообразительного журналюгу! – Чемодан глотнул коктейль, изящно поставив его перед носом Никиты.

– Не вариант, старик не идиот – точнее идиот, конечно, но нюх у старого лиса тот еще.

– Неужто не найдется мастера, который за приличную сумму, а ради такого дела, я уверен, ты сможешь ее найти – напишет эту чертову повесть или что там у тебя?

– Да не найти такого, я уверен; старик хоть и ненавидит люто мою писанину, но я уверен, он читал все, и, пожалуй, лучше меня знает отличия моих текстов от чьих-либо еще.

– А что если-и-и-и, – Чемодан загадочно улыбнулся.

– Не-е-ет, Чемодан, не глупи, и не говори, что тебе в голову опять пришла эта идея, – сжал кулаки Никита.

Приятель озорно улыбнулся и, щелкнув пальцами, привлек внимание сновавшего неподалеку официанта: «Два лонг-айленда», – после чего он замер на несколько секунд с глупой, блуждающей улыбкой на лице.

– А почему нет?! – с вызовом Чемодан хлопнул ладонью по столу, – тебе не надоело все это? – он неопределенно показал вокруг, – разврат, алкоголь, наркотики, тупые дружки, дети богатеньких папаш, в общем – вся наша братия?

Никита, несмотря на алкогольный шум в голове, с удивлением уставился на собутыльника, как будто увидел его в первый раз.

– Да-да, это же настоящее приключение, забраться в какую-нибудь дыру, и попытаться написать что-нибудь настоящее, что никогда не проявится тут. Путешествие Духа, мать его. Разве нет интереса хоть раз в жизни совершить такое? Если проанализировать ситуацию, многие известные люди прошлого совершали подобные…

– Хватит! – Стеклов стукнул кулаком по столу так, что коктейли подпрыгнули.

– Как хочешь, – Чемодан манерно закинул за ухо прядь своих длинных волос и уставился в потолок.

– Это получится, что я играю-таки по его правилам, – через какое-то время произнес Никита.

– Иногда играть по правилам и нарушать их – одно и то же, думаю, старик ни на секунду не поверил, что ты можешь внять его совету.

– Знаешь, Чемодан, устал я сегодня, поеду-ка домой.

Тот вскинул брови: «И что, даже без прощального хоровода «кровавых Мэри»»?

– Сегодня без хороводов, – отрезал Стеклов.

Встав, незадачливый писатель удивился, что пьянее, чем предполагал. Подойдя к барной стойке, он положил купюру на стол: «Вызови такси, пожалуйста».

– Хорошо, – ответил бармен, достал рюмку, и наполнил ее, – твой любимый, за счет заведения.

– Не надо, – отмахнулся Стеклов.

Уже в такси, наблюдая, как за окном размыто проносятся огни ночного города, Никита понимал: в нем зреет важное решение. Несмотря на состояние, в котором трудно объяснить самому себе, о чем только что думал – решение имело собственную волю, набирало вес и было легким и сложным одновременно.

Придя домой, в свою дорогую, но находящуюся в беспорядке квартиру, хозяин, не снимая ботинок, устремился в туалет, чтобы очистить желудок. Вскоре, устаревшая политическая карта, висевшая там, была снята и суетливо водружена на стену в комнате.

Стеклов взял дротик для игры в «дартс» и повернулся спиной к развернутому изображению планеты. Его шатнуло. Мужественно устояв на ногах, писатель повернулся и сделал бросок вслепую, открыл глаза и подошел к карте: «Ну почему не Италия?»

Никита поднял трубку телефона, и набрал номер:

– Алло, мне билет на ближайший рейс в Сибирь. Куда именно? В город К.!…Нет, скидки не интересуют, мне нужен именно ближайший, а то могу передумать… Согласитесь, это же просто задница… Да, хорошо, что вы меня понимаете, и обратный билет сделать можно?.. Через три месяца, ровно… Да не интересует скидка, главное чтоб чертов самолет прилетел…

Положив трубку, Стеклов расхохотался, и бросился в кровать, не снимая ботинок. Спал он спокойно, без снов, от чего проснувшись утром, испытал незнакомое чувство, как будто родился заново.

– Как это неприятно – рождаться, – вслух поморщился он, запихивая кокаин в потайной карманчик чемодана.

Сельское трио не видно с партера

Корней Васильевич, известный также под кличкой Рыжий, продирался сквозь кусты, не разбирая дороги, не глядя перед собой, не надеясь на чудеса. Он потерял счет времени: дни, ночи и бесконечные комары слились в его воспаленном сознании в сухую колючую кашу, по сравнению с которой тюремная баланда выглядела изысканным блюдом. Все, что у него осталось – это желание ползти вперед, выбраться хоть куда-нибудь из этой лесной паутины.

«Вот он – ад, в котором не жарят», – мелькнула мысль у Корнея Васильевича: «Чертова куча злобных кровососов, а у грешников не кончается кровь».

Это мысль развеселила его, вызвав хриплый, незнакомым самому себе смех. Звук, исторгнутый из собственного горла, привел его в чувство и Рыжий остановился, упершись плечом в сосну. Он достал из-за пазухи кусок чего-то, завернутого в холстину.

Развернув тряпку, Рыжий пристально посмотрел на кусок почерневшего мяса, на котором еще угадывалась татуировка: «Нет счастья в жизни». Он поднес мясо ко рту, зажмурился; челюсть и руки мелко задрожали. В тот самый момент он услышал вдалеке еле уловимый шум, похожий на собачий лай. Первым желанием было ринуться в обратную сторону – бежать – однако ноги уже не слушали Корнея Васильевича: они несли его ближе к людям – даже таким, которые ищут его с собаками, и встреча с ними явно не сулит ничего хорошего.

В определенный момент Рыжий появился на опушке как лесное привидение, неожиданно возникшее посреди бела дня: шатающаяся фигура, в телогрейке, с серой кожей, обтягивающей кости. Если бы комары умели разговаривать, они бы поведали, насколько жуток был взгляд воспаленных глаз, сверкающих из потемневших глазниц. Но никто из разумных, умеющих разговаривать существ не видел этого момента, не лишенного некоторой странной торжественности – момента, когда Корней Васильевич, известный под кличкой Рыжий, нашел деревню Степанчиково.

Он понимал: любой житель этой деревни легко узнает беглого каторжника, а это не сулило ничего хорошего – на милосердие приходилось рассчитывать в последнюю очередь.

Близкое присутствие человеческого жилья придало Корнею Васильевичу сил: он долго кружил вокруг деревни, скрываясь в траве, пытался изучить, разглядеть местных жителей, и выбрать жертву, которой он нанесет визит. Проведя целый день в наблюдении, Рыжий заприметил пухлую женщину, которая иногда выходила во двор с крупной коробкой в руках, воровато оглядываясь по сторонам и делая странные движения. Из своих наблюдений беглец заключил, что живет она одна, и, по-видимому, слегка не в себе.

Лариса Сергеевна чувствовала в ногах необычайную легкость, ей хотелось танцевать, веселиться, притягивать восхищенные взгляды мужчин. Но более всего ей хотелось проявлять заботу.

– Степка, Степочка, милый, что ж ты ничего не ешь, может рыбки тебе свежей? Я все устрою, – тараторила Лариса Сергеевна.

Степка лишь смотрел на нее своими темными немигающими глазами, замерев, как ящерица. Это заставляло хозяйку нервничать: «Уж не болен ли? Не случилось чего?

Господи, ничего не ест же!»

Когда радость Ларисы Сергеевны сменялась беспокойством, она брала палочку, или вязальную спицу и легонько тыкала ею в пришельца. Степка съеживался и делал только ему понятные жесты, это на некоторое время убеждало Ларису Сергеевну, что питомец находится в полном здравии, и она снова принималась кружить с коробкой в руках.

Вечером, натанцевавшись вдоволь, женщина сидела и смотрела на Степку, думая, чем бы еще можно попробовать покормить его.

– Вспомнила, что у меня есть-то, – Лариса Сергеевна полезла в деревянный шкаф, где довольно долго рылась, пока, наконец, не отыскала металлическую коробку из-под чая.

– Настоящие! Шоколадные! Берегла, не помню с какого года. М-м-м. Вкусно! – Лариса Сергеевна развернула обертку, облизала конфету и положила Степке в коробку.

– Ну же, ну, давай, ешь, – она ткнула пришельца пальцем, но тот лишь продолжал смотреть своим немигающим взглядом.

Женщина уже придумывала новый довод в пользу того, что нужно поесть, когда услышала слабый скрип входной двери.

– Ох ты, господи, неужто опять не заперла, – пробормотала она и засеменила к двери.

Вначале хозяйка подумала, что увиденное ей кажется. Откуда в ее доме может взяться крупная, исхудавшая фигура, с темными кругами под глазами и топором в руке?

Лариса Сергеевна истошно закричала и бросилась назад.

– Молчи, сука! – с этими словами зловещая фигура бросилась за несчастной женщиной.

Рыжий уже готов был успокоить топором визжащее тело, которое могло с головой выдать его присутствие, проходи мимо случайный прохожий. Но тут он заметил, что жертва никак не пытается прикрыться, защититься от удара, а обнимает коробку, с которой он видел ее еще днем. Это остановило его.

– А ну замолчи, а то все тут изрублю! – взревел Корней Васильевич.

Женщина замолчала неожиданно, как будто выключили звук извне, и медленно оглянулась, в полглаза уставившись на Корнея.

– Что у тебя там? – грозно спросил Рыжий.

– Не-а, – женщина замотала головой, давая понять, что не готова показать свой секрет, даже рискуя быть изрубленной.

– А ну брысь, я сказал! – замахнулся Корней.

Женщина, дрожа, с трудом отползла от коробки. Корней Васильевич приблизился, обнаружив смотрящего на него немигающим взглядом Степку.

– Игрушка, что ли какая? – Корней Васильевич, коснулся пришельца кончиком топора. Раздался легкий щелчок, и пришелец отпрыгнул к другой стенке коробки, нелепо взмахнув ручонками.

– Оно что, живое? – вздрогнул Корней Васильевич и снова замахнулся.

Женщина начала причитать что-то нечленораздельное, накрыв коробку своим пухлым телом.

– Да замолчи ты! – растерялся Рыжий, он неловко похлопал по спине Ларису Сергеевну и поставил топор у стены.

– Не трону никого, слышь, – сказал Корней Васильевич, – если поможешь мне.

Женщина прекратила визжать. Корней Васильевич отступил и сел на скамью в знак того, что не представляет никакой опасности.

– Еда есть?

– Д-да.

– И смотри, если расскажешь про меня кому – тебе, и уродцу не поздоровится.

– Молчать буду, ей богу!

Хозяйка засуетилась, достала из печи горшок.

– Вот, поешь, – сказала она незваному гостю, выскребая ложкой чуть пригоревшую пшенную кашу.

Корней Васильевич глотал горячие куски каши, жадно орудуя ложкой.

Пришелец впервые за долгое время проявил активность и, выскочив из коробки, уселся на полу перед Рыжим, как обычно, уставившись своим немигающим взглядом.

Корней Васильевич покосился на него, но не мог оторваться от процесса еды, пока не уничтожил всю кашу и тщательно не облизал ложку.

– Так, – сказал Корней, – а теперь я объясню правила совместного проживания, особенно тебе, Чипполино. Если еще раз вот так уставишься на меня, я твои глазенки повыковыриваю и воробьям скормлю. Ты человечий язык понимаешь? Не-е-ет, брат, так не пойдет.

И Корней Васильевич схватил пришельца и сжал его в руке. Лариса Сергеевна тихо застонала, а пришелец, вцепившись ручонками в жилистую руку Рыжего, вытянул шею, еще более пристально вглядываясь в своего мучителя.

И тут Рыжий испытал то, чего не испытывал никогда. Даже когда он съел Фуфыра, реальность не выскальзывала с такой силой. Взглянув в глаза пришельцу, он испытал страх – запредельный, как будто он заглянул туда, куда человеческому глазу смотреть не позволено; перед ним на мгновение открылась бездна, бесконечность. Это было похоже на то, как будто в привычном пространстве открылась дверь, и Рыжий провалился в необъяснимую пустоту. Вот так среди терпкого, наполненного запахами пространства поскользнулся и угодил в черную дыру. Мириады духов, проносясь из одной галактики в другую, в доли секунды прокляли случайно попавшийся на их пути организм, оставив за собой невидимый квантовый след. Ничего не подозревающее существо с растущими прямо из головы шорами бежит, не сворачивая, как предписано его природой. Но наглый случай накидал на дорогу искореженный, металлический мусор. – «Кто это сделал? Кто вы такие? Как сюда попали?» – Вопросы вспыхивают и умирают, а тело падает вниз, ломая костяные шоры о грубый асфальт. Сломанные заслонки для глаз, как сломанные руки. Мгновенная пульсирующая боль огромным белым шаром заполняет пространство внутри и снаружи, оставляя после себя метафизический ужас. – «Добро пожаловать в реальный мир, нелепое животное». – Татуировки переполняются иным смыслом и жгут кожу каленым железом. Закрыть бы глаза и бежать по привычке. Но существа, которое было на это способно, больше нет.

Это длилось считанные секунды, но Рыжему показалось, что прошла вечность и ужас никогда не кончится. Он вскрикнул и разжал руку, Лариса Сергеевна тут же подхватила выпавшего пришельца, спрятав его у себя на груди.

Стараясь не смотреть в их сторону, незваный гость прорычал:

– Да вы что, все с ума посходили!? Еще раз выпустишь уродца – конец вам!

– Не выпущу, родной, не серчай – глупый он, прости нас!

Пришелец что-то тихо прострекотал.

– Молчи Степка, молчи, дурак, – Лариса Сергеевна бесшумно зарыдала.

Корней Васильевич обхватил голову руками, ему хотелось убежать в лес, лишь здравый смысл останавливал его. Так он и заснул сидя, обхватив голову руками.

Той ночью было поразительно тихо, даже насекомые не стрекотали в траве. Это может подтвердить любой житель деревни Степанчиково, страдающий бессонницей.

Паром

Стеклов мерз в ожидании парома, выдыхая клубы пара в прохладный воздух.

«Ну что ж, сам напросился. Добро пожаловать в Сибирь».

Эйфория отчаянного поступка прошла, и теперь настроение у путешественника было на противоположном полюсе. Окружающая обстановка казалось бессмысленной и сюрреалистичной: «Кто эти люди, говорящие с ним на одном языке, но понятные меньше, чем иностранцы?»

Здесь, в местах, куда не ходит транспорт – у них есть дела, которые, ему, чужаку, были не понятны. Отличия с привычными людьми стали заметны еще в аэропорту, где по прилету, мучаясь похмельем, он проклинал себя за авантюру. Люди вокруг были по-особому загадочны. В ожидании багажа Никита пытался объяснить себе этот феномен.

Житель мегаполиса тоже может быть замкнут и непонятен, но он привычно замкнут: любой из них всегда характеризовался Стекловым как совокупность привычек и пристрастий. Те же, что прилетели с ним в город К., были другими: казалось, ими движет особая программа или принцип. Иначе что, кроме обстоятельств, может заставить человека жить здесь по своей воле? Эти люди поглядывали на туриста со спокойным удивлением: дескать, что тут делает этот чужак?

«Как по-разному, в зависимости от места, человек может воспринимать реальность», – думалось Никите.

Не будь вся затея столь сумасбродной, не будь проклятого утреннего холода, это могло даже быть интересным. Невыносимо хотелось кокаина, который лежал во внутреннем кармане пальто. Никита периодически касался заветного запаса, хотя точно знал – коробочка на месте, будто этот предмет был артефактом, связывающим его со знакомым ему миром.

Аарон сразу заметил странного человека, кутающегося в длинное пальто – слишком он выделялся на фоне местного населения. По движениям человека агент понял, что боец из незнакомца никакой, либо искусно маскируется. Вскользь взглянув в глаза потенциальному врагу, Аарон отметил действие наркотиков, и опять же не исключил вероятность маскировки.

«Никогда не воспринимай ничего абсолютно», – слова наставника почти до боли отдавались в ушах.

Чтобы попасть в Степанчиково, необходимо проехать из областного центра с местными лесорубами по размытым таежным дорогам, переправиться на пароме и еще тридцать километров пройти пешком – если не повезет встретить кого-нибудь из местных водителей в добром расположении духа.

«Вряд ли это случайность: встретить тут чужака? Но если убить его по-тихому на той стороне реки – можно упустить нечто важное, без чего миссия не состоится. Если это агент – он тоже заметил меня. В любом случае нужна дополнительная информация».

Так думал Аарон Блаватский, в своем роде один из лучших шпионов планеты.

– Хороший денек, не правда ли? Только прохладно для такого путешествия, но как говорится, не бывает плохой погоды, бывает плохая одежда, – Аарон дружелюбно улыбнулся незнакомцу, наблюдая, как на мирского человека действуют заученные шаблоны общения.

– Да уж не говорите. Я первый раз в этих местах – не знал, какая одежда тут хороша.

– Ничего, в следующий раз подготовитесь лучше.

– Надеюсь, следующего раза не будет. А вы тут по делам?

– Да. Я Аарон Блаватский – нефтяник. Есть данные, что в этих местах находится крупное месторождение, – шпион протянул руку для приветствия.

– А я Никита Стеклов – писатель, – пожал руку Никита.

– Как интересно.

– Да ничего интересного. Я писатель-графоман, которого читает только мой отец и ненавидит меня за это вдвойне. Собственно, и все это нелепое путешествие я предпринял, чтоб написать историю в тишине, знаете ли. Да ну, я даже не хочу об этом говорить. Вот у Вас достойное занятие, с советских времен уважаю представителей настоящих профессий.

«Способность к иронии. Наркотики блокируют читающие мысли устройства. Мыслить слоями. Чувства обострены, но явной опасности не замечено. Невидимый враг. Беспокойно».

– Где думаете остановиться? – участливо спросил Аарон.

– Где получится, хотелось бы тишины, – ответил Стеклов.

«Смертельный удар можно нанести сразу. Тысячи часов занятий. Горловой хрящ в руке. На пароме не останется свидетелей. Саботаж и слежка. Преимущество получено. Сомнение – сестра воина-тени. Наставник будит мальчика и спрашивает: «Ночь или день?» – «Ночь», – отвечает мальчик, потеряв счет дням в подземном бункере.

«Для не имеющих сомнений наступает вечная ночь, – говорит наставник и причиняет боль. – Кто был котом Шредингера, живет ночью и днем одновременно. Враг тоже кот Шредингера. Жив и мертв одновременно. Но в границах линейного времени надо быть осмотрительным».

– Если Вы не против моего общества, мы можем снять один домик, – предложил Аарон, – я целыми днями буду отсутствовать, занимаясь исследованиями, а ночью я сплю совершенно бесшумно. Знаете, иногда возникает желание переброситься словом с человеком из большого мира. Мне, право, в экспедициях этого так не хватает.

– Мне нравится эта идея, – Никита Стеклов плотнее укутался в тонкое демисезонное пальто. – Да и я человек городской, мне в подобных местах жутковато и неуютно.

Паром причалил к глинистому берегу, и мужчины, подхватив свои вещи, сошли на берег, сопровождаемые местными жителями в разноцветных синтепоновых куртках.

У Аарона был удобный рюкзак, модифицированный в лабораториях Организации, а у Никиты дорожный чемодан.

Через пару часов пути по ухабистым дорогам Аарон заметил, что его спутник окончательно выдохся, волоча за собой неудобный чемодан, и усталость его выглядела неподдельной.

– Позвольте, я помогу, – агент с легкостью подхватил чемодан и так же бодро зашагал дальше.

Даже без ноши Стеклов с трудом успевал за ним.

– Секундочку, Аарон, мне надо принять лекарство – аллергия, знаете ли, мучит.

Никита достал из внутреннего кармана коробочку, дрожащими руками открыл ее и, подцепив щепотку белого порошка, втянул его вначале одной ноздрей, затем другой, постоял секунду-другую, блаженно зажмурившись, и с новыми силами двинулся дальше.

Легкомысленные игры инопланетного разума

Рыжий ел здоровую, вкусную картошку, заправленную золотистым маслом и мелкими солеными грибочками. Где-то неподалеку хлопотала Лариса Сергеевна, дразня ноздри Корнея Васильевича запахом жареной курицы. Вынужденный гость хоть и понимал, что по-хорошему ему бы в ближайшее время двинуться дальше, хозяйку и ее питомца убрать, а тела спрятать подальше, но сейчас думать об этом совершенно не хотелось, и темные мысли он оставил на потом.

Присутствие уродца омрачало сытный обед – супостат имел привычку вылезти и уставиться в упор. Если не смотреть пришельцу в глаза, ничего страшного не происходило, но постоянное присутствие существа раздражало: «Свои мысли в порядок приводить надо, а не заглядывать в эти глазища» – думал Рыжий.

Тем временем Лариса Сергеевна принесла курочку, обжаренную со свежим луком, исходящую ароматным паром.

Корней Васильевич отломил ножку и жадно откусил, наслаждаясь сочным вкусом.

– Давно ж, поди, мяса-то не кушал? – заметила Лариса Сергеевна.

– Хм, – неприятно поморщился Рыжий, – по дороге сюда я съел своего сокамерника. Прямо вот так, в лесу. Сырая человечина. Людоед я, вот так-то. Лю! До! Ед!

Гость с вызовом посмотрел хозяйке в глаза, в попытке разглядеть там страх и осуждение, но та смотрела лишь с удивлением; губы ее шевелились, как будто она вела в уме подсчет. После того, как женщина подсчитала нечто, только ей известное, она словно проснулась.

– Ох ты, что ж это творится-то такое, батюшки святы! – запричитала Лариса Сергеевна, схватившись за голову и нервно кружа по комнате.

– Ну-ка, сядь и успокойся, нечего тут бабские сопли разводить! – приструнил хозяйку Рыжий. – Я не пугать тебя хотел. А просто чтоб знали! Чтоб без шуток!

Лариса Сергеевна села за стол напротив Корнея Васильевича, закрыла лицо руками и затихла. Людоед продолжил жевать курицу, а Степка вылез из коробки и уставился на происходящее, вытянув шею.

Женщина, раздвинула ладошки и сквозь образовавшуюся щель взглянула на гостя.

– Ну и как? – спросила она.

– Что как?! – возмутился Корней Васильевич, стукнув по столу кулаком с зажатой куриной ногой.

– Ну, как он, сокамерник твой? На вкус? – вкрадчиво спросила женщина.

– Что?! Да никак. И живой был дерьмом, и на вкус такой же, – ответил Рыжий.

Помолчали.

– Бедненький, – сказала Лариса Сергеевна, только было непонятно, кого она имеет ввиду, – за ягодами пойду, свежими.

Женщина поднялась, повязала платок и вышла на улицу.

Корней Васильевич понимал, что сейчас она может уйти, предупредить кого-нибудь, и через некоторое время легавые доберутся и в эту деревню. Но все произошло само собой, так, что Рыжий не смог заставить себя двинуться с места.

Он посидел, выковыривая из своих кариесных, видавших виды зубов, кусочки курятины, затем повернулся к неподвижному Степке, стараясь не заглядывать ему в глаза:

– Ну, чего? Чего ты уставился? Что ты увидал во мне, чучело гороховое? Если б не эта. Не хозяйка твоя, я б тебя давно х-хык, – и Рыжий провел ладонью по шее.

Но пришелец отреагировал только тем, что слегка наклонил голову.

– Кыш в коробку! – замахал руками на Степку Рыжий, взял со стола небольшое яблоко и легонько запустил им в назойливого гуманоида.

Степка на удивление резво поднял яблоко, осмотрел его и бросил обратно.

Рыжий поймал яблоко и расхохотался: «Ах, ты ж, тварюшка! Дрессируешься же! А все сидишь, дураком прикидываешься!» – Корней Васильевич послал пришельцу пас.

За этим занятием и застала их Лариса Сергеевна, вернувшаяся из лесу с банкой земляники. Она так опешила, что чуть не уронила свою добычу.

– Ты чего? Ты чего с ним сделал? – Взволновалась она. – Как ты заставил?

Корней Васильевич довольно заулыбался: «Да он сам. Сообразительный уродец!»

Пришелец повернул голову, пристально вглядываясь в свою хозяйку, и, как будто в подтверждение слов Рыжего, толкнул ему яблоко.

Метеорит в стоге сена

Аарон спешил. Он боялся, что объект его миссии может исчезнуть, и во что бы то ни стало пытался как можно быстрее найти следы. Они со Стекловым поселились в просторном домике, принадлежащем деловитому мужичку, который представился как дед Михей. Аарон заверил мужчину, что он сам будет носить воду в умывальник, и попросил не беспокоить без надобности.

Первым делом агент занялся своим нелюбимым делом, теорию и практику которого он выучил досконально – общению с другими людьми.

«В этом году обещали позднюю засуху, последняя такая тут была зарегистрирована в 1984 году, Вы же помните ее?» – «Да-да, и возможно мы опять почувствуем такую жару» – «Тогда еще метеоритный дождь в этой области наблюдался, не видели, нет? А в ближайшее время?» – «О, если тут найдется нефть, тут все изменится, появятся деньги, и деревня заживет по-другому, я сделаю все возможное, чтоб тщательно осмотреть окрестности» – «А нет ли опасностей тут, волков или медведей? Или необычное что не беспокоило вас?» – «А из других компаний специалисты к вам приезжали? Нет ли кого в деревне, с кем бы я мог обсудить свою проблему?»

С самого утра, еще до первых петухов, Аарон отправлялся в лес налегке, только счетчик Гейгера и радиоуглеродный измеритель были ему помощниками.

Быстрый и бесшумный, он исследовал квадрат за квадратом окрестных лесов, уделяя внимание любой впадине, поваленному дереву, резкому звуку.

Терпение – качество, которое воспитывали в нем с потом и кровью, с тех пор как он помнил себя, не давало Аарону поддаться отчаянию.

«А может, не было аномалии? Нет. Имя Аарон Блаватский не присвоят агенту для заурядного сбора данных» – это человек-тень ясно осознавал.

Приборы не показывали ничего необычного. Но кое-что привлекало внимание агента. Тишина. Ночью насекомые и птицы совершенно не издавали звуков. Бесшумной тенью скользил Аарон по тихим деревенским улочкам, вглядываясь, вслушиваясь, внюхиваясь в эту жутковатую тишину.

«Думать. Думать. Если аномалия была замечена, она не могла не оставить следов. Она где-то тут, замаскировалась и пережидает время. Знать бы, с кем или чем приходится иметь дело. Кто возможные свидетели? Устранить всю деревню с виду не выглядит большой проблемой, с этим справился бы любой рекрут, но организация отправила Тень на задание, значит, надо искать дальше».

Наметанный взгляд запоминал все: лица, предметы. Неискушенному наблюдателю, несмотря на глубокие теоретические знания в области прикладной психологии, было тяжело проанализировать мимические и поведенческие реакции местного населения.

Аарон чувствовал, что Стеклов, оказался в деревне не случайно, хотя ничто не выдавало в нем Врага.

Никита поздно ложился, поздно вставал и прогуливался в окрестностях. Затем он долго сидел перед пачкой листов бумаги, пытаясь писать – после чего, как правило, сминал написанное и выбрасывал в мусорное ведро.

Было бы неплохо отправить эти записи в криптографический отдел, потому как, даже применив все известные формулы, он, Аарон, не смог обнаружить никакого тайного кода. Сами же тексты представляли поток сознания образованного, циничного и эгоистичного мужчины средних лет, с плохо осознаваемой тягой к чему-то настоящему, искреннему и прекрасному, что никак не могло обрести форму в этих текстах.

Это что-то напоминало. Неужели у писателей, если он конечно писатель, тоже своя миссия? Ему, Аарону, нужен искусственный образ для того, чтобы изменять события, Никите Стеклову – сминать, выбрасывать бумажки. Жалкие люди, не имеющие цели, не знающие миссии, рефлекторно придумывающие для себя замену – эти несчастные не знают: на Центральных планетах для них нет места. Наставник говорил, что миссия есть у каждого человека, но в большинстве случаев люди не знают ее сути.

А что, если Стеклов понимает свою миссию? Может, его оружием являются слова? Что если враг настолько хитер, что вместо подготовленного следопыта и убийцы он прислал агента, специализацией которого является создание текстов? Нет ничего абсолютного.

«Думать. Не дать логическому мышлению ослепить себя. Если дедуктивный метод не работает – используй иррациональное мышление».

Аарон заметил, новый, по-особенному смятый лист в мусорной корзине. Хотелось спать, но агент только раздраженно встряхнул головой, прогоняя сон. Развернув лист, он начал читать:

Третья сила

Александр шел по тротуару, думая, насколько он глуп, и как в любую секунду самый искренний порыв оборачивается полной нелепицей. Одним небрежным жестом, одним холодным взглядом. Любые, самые красивые слова легко разбиваются о стену непонимания. Уж кому как не ему это было не знать. Сколько ожиданий он разбил, сколько прекратил страстных речей, просто хладнокровно щелкнув пальцами. Но почему он несется к ней, почему его сердце бешено колотится? Он попытался подумать о чем-нибудь пошлом и неприличном:

Представлял Марию в старческих панталонах до колен, от которых на теле остается неизменный след от резинки; о том, как она растолстеет, увлечется современным искусством и заведет подружек, обожающих мартини и не стесняющихся собственной наивности. Он представил ее матерью пары сопливых ребятишек, вечно занятой стиркой, готовкой, визитами в больницу; много раз он видел, как думающая женщина, заведя детей, становилась как будто выпотрошенной. Волосы на полукружиях сосков, походы в театр на комедии положений, разочарованный взгляд, отдых в санатории среди унылых, толстеющих людей и их назойливых отпрысков – все это тонуло в вое. Это был голос вселенной. Он был столь захватывающе ощутимым, что Александр буквально видел его; вой был синим, и он вещал: это твой последний шанс…последний шанс…

Запредельный голос отдавался в ушах, и противоречия смешивались. Все, что оставалось Александру – двигаться в потоке синего, к той, кого он так жаждал, заставившей его, казалось, навсегда зачерствевшее сердце кровоточить.

Он шел, перешагивая крупные лужи, букет в его руке терял лепестки, но его владелец не замечал этого. Казалось, ничто не могло остановить отчаянной попытки встречи с Марией, и до ее кафе оставалось буквально два квартала, когда то ли синий вой, то ли ветер потревожили третью силу.

Третья сила представляла собой обломок ржавой трубы, которую когда-то использовали в конструкции, поддерживающей вывеску ресторана. Было почти одиннадцать вечера, когда ветер свернул набок бог весть когда повешенную надпись “Temple bar”, и, движимая ускорением свободного падения труба устремилась вниз, обретя свободу с тех времен, когда трубы еще не делались из легких, безопасных сплавов. Труба приземлилась на шейные позвонки Александра, пробив насквозь сложную, но хрупкую человеческую конструкцию. Он замер и рухнул у стены бара. Если бы это мог видеть извращенный эстет, он бы заметил, что иногда человек и опасный предмет, встретившись, превращаются в нечто вроде скульптурной группы, ужасной и величественной; становятся синтезом грубой, роковой силы и загадочного, сложного существа, ставшего частью неживой, зловеще молчащей вселенной.

Мария уже сидела в любимой кофейне, смакуя второй латте с заменителем сахара, когда в дверь вбежала взволнованная Люси с газетой в руке. От волнения девушка была покрыта блуждающими красными пятнами.

– Мари, – выдохнула она, – Александр погиб, – и девушка, уронив газету на стол, опустилась на стул рядом, не зная, что сказать.

Мария спокойно развернула газету. Это было дешевое желтое издание, одно из многих, которых она никогда не читала.

«Труба убила известного пианиста» – гласил заголовок.

Под крупным заголовком красовалась фотография мертвого Александра, сделанная уже при свете дня – с опухшим, обезображенным лицом и вывалившимся языком.

Мария захлопнула газету, с плохо скрываемым отвращением.

– Он был пьян? – спросила она тихо всхлипывающую Люси.

– Я не знаю, – тихо ответила девушка.

– Mon ourson, я говорила тебе, что ты плохо закончишь, – изрекла Мария, обращаясь к чему-то незримому, и изящно достала мундштук.

Она щелкнула пальцами, и худощавый официант податливо подбежал, изображая воплощение внимания.

– Фруктовый десерт, – сказала Мария.

Аарон вернул лист в смятое состояние обратно в корзину и задумчиво почесал голову.

«Получается, Никита Стеклов в своих текстах тоже является убийцей? Только он убивает несуществующего человека. Нет. Не надо философии. Ключ к разгадке лежит ближе. Метод? Каким методом воспользовался Стеклов?»

Аарон вдруг вскочил и в волнении заходил по комнате, по выработанной привычке совершенно бесшумно.

«Это же очевидно. Стеклов вызвал аномалию. Чтобы показать одну аномалию, он создал другую. Нелогичное событие, меняющее ход вещей. Как он, Аарон, был глуп. Неужели он надеялся, что честь носить это имя достанется агенту, пользующемуся жалким дедуктивным методом?!»

Солнце опять вставало над Степанчиковым в необъяснимой тишине.

И когда первые легкие звуки нарушили предрассветную тишину, а предметы начали обретать свои очертания, человек-тень покинул деревню.

Сплин и кокаин

Никита проснулся с двояким ощущением. С одной стороны, видимо, под влиянием чистого воздуха, было ощущение бодрости. Теоретически его тело даже было согласно на утреннюю пробежку. С другой стороны, чувство беспричинной тревоги и тоски навалилось вместе с первыми солнечными лучами.

Никита поднялся, похрустел суставами и шеей, а затем быстро открыл чемодан и достал из потайного карманчика коробочку. Открыв ее, Стеклов отметил, что порошка еще порядочно, но не хватает до конца «командировки». Нужно экономить, а то очень скоро произойдет прямое столкновение с окружающим миром.

С другой стороны, столкновения ему тоже хотелось. В этом месте пульс жизни действительно чувствовался иначе: то, что казалось важным, становилось неважно – хотелось тургеневской увесистости. Написанные тексты при перечитывании казались пошлыми, не драматичными и не смешными.

Стеклов испытывал зловещее ощущение: казалось, Степанчиково обладает некоторой спрятанной энергией, которая сильнее его воображения.

«Да что происходит? – корил он себя, – я, прожженный столичный яппи, уже подхвативший ставшую модной аристократическую усталость от жизни, – я, растерял тут все чувство юмора, вместо того чтобы найти спокойную обстановку для написания проклятой книги».

Стеклов зачерпнул ногтем щепоть кокаина и быстро вдохнул. Полегчало. Захотелось поговорить.

«Где этот чертов нефтяник? Странное дело. Дружелюбного соседа никогда не видно и не слышно; может это паранойя? Единственный человек, с которым вроде как есть о чем перекинуться словом – и тот вызывает тревогу. Хватит эскапизма. Если гора не идет к Магомету – Магомет пойдет к горе».

Стеклов еще раз взглянул на коробку с кокаином, на секунду задумался, быстро убрал ее в карман и уверенно вышел из дома.

Трактора, дороги, посыпанные гравием, пахучая трава и жужжащая мошкара сразу окружили Стеклова.

«Даже пасторальный пейзаж может быть депрессивным» – подумал Никита.

Мысль показалась оригинальной, но через секунду он уже корил себя за глупость. Хотелось пообщаться с местным населением, только с каким вопросом обратиться?

Народ поглядывал на чужака без злобы, но с некоторой опаской, как на нечто, не вписывающееся в течение их жизни. Жители деревни работали в огородах, возили тачки с навозом, пилили бревна, шли с лукошками, или просто стояли на улицах. Подходить к ним было неловко.

Стеклов поморщился. Ему пришло в голову, что провинциальный, деревенский образ жизни зря идеализируют. Нет у них свободного времени и спокойного течения жизни. Все что у них есть – скука. С другой стороны это величественная скука, она имеет другую природу, чем ее городская сестра; последняя мелка, ничтожна, порождена различными фобиями и бессилием; деревенская же – как полноводная река: погрузившись в нее, чувствуешь величие и прохладу.

– Эй, начальник, копеечки не найдется? – негромкий оклик прервал размышления писателя.

Неподалеку от деревенского магазина сидел местный пьяница, небритый, с серыми лохмами, которые сосульками обрамляли его худощавое лицо. Одет он был в кожаную жилетку поверх потертой клетчатой рубахи, и темные кальсоны, с заплатами на коленках; в руке у мужчины была бутыль без этикетки, в которой оставалась пятая часть белесой мутноватой жидкости.

– Кончается, – резюмировал пьяница, – а день-то еще длинный.

Выглядел несчастный вполне дружелюбно, и Стеклов обрадовался перспективе перекинуться словцом хоть с кем-то из местных; Никита достал кожаный бумажник, обнаружив в нем только крупные купюры; в другом отделении лежали доллары, оставшиеся от заграничной поездки; Стеклов вытянул пятидолларовую банкноту и протянул мужчине.

– Только такие, – сказал Никита.

– Барахло американское, – равнодушно сказал пьяница.

Стеклов сделал движение, чтобы положить деньги обратно.

– Да ладно, давай, сподобится, – остановил его попрошайка.

Усмехнувшись, Никита отдал купюру.

– А закурить найдется?

– Не слишком ли ты требовательный? – съязвил Стеклов.

– От души же.

Никита вытащил пачку «честерфилда» и достал из нее сигарету.

– Опять американское, – пьяница оторвал фильтр, прикурил и с озорным прищуром глянул на Стеклова.

– Чем тебе американцы не угодили? – рассмеялся Никита.

– Да ничем вроде бы, а вот призадумаешься – не наш континент, чужой. И проникает он всюду. Вот и деньги их тут, и табак.

– Разве это плохо?

– Не возьмусь судить. Только меня все тянет к времени прошлому, когда земля наша голос имела и петь могла.

– Скучаешь по прошлому, когда ты не пил еще? – усмехнулся Никита.

– А, это, – пьяница посмотрел на бутылку и смачно отхлебнул, – да нет, не то имел в виду я. Неведомое время интересно мне, век, этак, девятнадцатый.

– А по мне, если бы трактора с улицы убрать, так вы тут в семнадцатом живете.

– Вопрос риторический, с вами, столичными тяжело спорить.

Никита удивился, как местный алкоголик легко определил, откуда он приехал.

– В наше время грусти не стало: вот чтоб в одеяло завернуться, сесть у пруда и как

загрустить за что-то настоящее, что поймал однажды, да потерял. Это как рыбу за хвост поймать – ты ее р-р-раз, а она вильнула и в глубины ушла, но рука-то помнит! – пьяница перехватил бутылку и показал разжатую ладонь, – а у тебя вот было что-нибудь такое? Что всегда с тобой, да разъедает изнутри?

–Ты имеешь в виду это? – Никита кивнул на бутылку.

– Хех, да этим даже желудок не проймешь, не то, что душу, для души надо чего-нибудь покрепче.

Стараясь быть незаметным, Стеклов достал коробочку. Подцепил порошок, вдохнул и потер нос, давая кокаину раствориться.

– Нет, пожалуй, у меня нет ничего, что разъедало бы меня изнутри, у меня только то, что бодрит.

– А у меня кончилось, – понимающе заметил пьяница и кивнул на бутылку.

Лохматый собеседник живо вскочил и походкой моряка, долго бывшего в плавании и недавно сошедшего на берег, направился в сторону магазина.

– Подождешь, добрый человек? Бумажку твою испробую.

Стеклов еще раз потер нос. Жизнь налаживалась. Он еще не знал о чем писать, но казалось, что барьер преодолен. Хотелось вареной картошки. Даже нервозность, которую дает порошок, прошла, уступив место созерцательному благодушию. Захотелось снять обувь и пройтись по деревне босиком.

Из магазина вприпрыжку бежал пьяница, в руке он держал бутылку:

– Получилось! – кричал он, – получилось!

– Продали?

– Думал не пройдет, а Петровна наша, как увидела американские, говорит, бог с

тобой, продам, авось, сгодятся деньги заморские. Да и мужу диво показать хочет.

– Ну, вот видишь – везет тебе.

– И то верно, а я уж сдуру решил, что только подтираться годится подарок твой.

Узенькая такая бумажка, в аккурат на палец.

Никита ухмыльнулся, а его собеседник тем временем расселся на траве. Откуда-то из кармана трико появился пожухший огурец.

– Ну что, примем? – подмигнул пьяница.

– А давай, – согласился Стеклов.

– Вот и правильно, оно лучше порошков заморских.

Никита вздрогнул.

– А ты с чего решил про порошки заморские?

– Долгая история, они и привели меня сюда, можно сказать.

– Расскажи, я как раз собираю истории.

– Это как братья Гримм? – пьяница бесцеремонно расхохотался.

– Ну, типа того. Пишу я немного.

– Хех, писатель что ли? О чем пишешь-то?

– Сам не знаю, что не напишу – все мертво, как век твой девятнадцатый.

– Так с тех пор все и мертво, ничто не истинно потому что. Разве что… – мужчина замолчал и многозначительно взглянул на бутылку.

– А твоя-то история живая?

– Она, как же это у вас образованных называется? Банальность! Вот. Давай-ка пей – хватит держать.

Выпили.

– Моя история обычная, – рассказчик хрустнул огурцом, – жил я в городе раньше, была квартира у меня, и дача, и деньги. Родители состоятельные, не нуждался я. Скука. И книжки читал и с богемой по кабакам таскался, а все тоска терзала. Хоть и молод был, а казалось все мелким и неважным. Это ж надо, родиться в бесконечной вселенной, а жизнь потратить на глупую работу. Людишки никчемные вокруг копошатся. Страшно мне было, что стану я клерком, и буду всю жизнь думать, как копейку урвать, да сэкономить – никакой тебе поэзии. Да однажды узнал я про лекарство душевное. Порошки эти. И попробовав, понял – мир разговаривает со мной, и что людишки больше не глушат этого голоса, лишний шум уходит. Да коварные порошки оказались: когда действие кончалось, шум возвращался сильнее прежнего; слышал я как будто все голоса, и все лгут да притворяются. Избегать я стал голосов, уши затыкать. Наушники не снимал даже ночью, да только не помогало ничего – шум такой был, что казалось, все кости переломает. Только вещества заставляли голоса замолчать. Родители заметили, когда уж поздно было. Маялись со мной долго. Отец помер с расстройства, а мать уволили за то, что лекарства крала для меня из больницы. Как и она скончалась, потерял я и квартиру, и остальное имущество. Решил тогда я уехать туда, где шума такого нет; долго ехал и бежал, пока тут не оказался. Перемаялся. Так и живу. Тихо здесь, голосов не слышно почти. Но в последние дни тишина по ночам странная, много лет такой не слышал. Ни людей. Ни птиц. Ни змей.

– Хм.

– А-а-а, – махнул рукой пьяница, – ты же писатель, сам понимаешь, такими историями нынче не удивить. Но есть тут человек один, – собеседник перешел на шепот, – вот история, так история, стоит, чтоб в коллекцию взять.

– Хм, расскажешь?

– Ну, – новый знакомый смутился и заметно занервничал, – ведь чуть-чуть, самую малость, немного один раз не повредит, только вспомнить и забыть сразу, а?

Сконфуженный Стеклов потянулся за коробочкой, аккуратно открыл ее и протянул собеседнику. Тот дрожащей рукой захватил маленькую щепотку, сунул в ноздрю, привычным движением потер нос и зажмурился, закинув голову. Мужчина замер почти на минуту. Когда он открыл глаза, Стеклов отметил, что они светились каким-то безумным блеском. Пьяница вскочил, размял шею и суставы как боксер перед схваткой.

– Так вот, слушай, – улыбаясь почти зловеще, сказал он.

Индиго

(рассказ пьяницы)

Эта история началась в те времена, когда я еще был молодым и жил в городе, и не закончена до сих пор. Возможно, тебе будет интересно, потому как по сути, это рассказ о таланте, гениальности, сверхспособности, если угодно. Талант зачастую принято рассматривать как некий сверхъестественный дар, но видится мне: он может быть проклятьем, болезнью, неудобным отклонением от нормы. Полагаю, все зависит от масштаба личности, которая в силу неких причин стала носителем этого свойства. Для натуры сложной и образованной подобный дар является топливом. Как бензин для автомобиля. А ежели попадёт способность в душу простую, да мещанскую? Это ж получается бензин в бумажном стакане, – хранить можно, а вот зажигать нет.

Подобный бумажный стакан жил со мной на лестничной площадке, и по случайному, неизвестному порядку вещей и сейчас находится неподалеку. Зовут его, вернее ее – Лариса. В те времена это была пухлая, серьезная девочка, с неизменными красными бантами. Вряд ли бы она задержалась в цепочке неважных воспоминаний, меркнущих с годами и неотличимыми от снов, если бы не произошедший с ней конфуз – у соседки обнаружили недюжинные математические способности, граничащие, как утверждали, с гениальностью.

Все началось с мелочи: на школьном экзамене вечная молчунья и троечница представила все ответы, но не написала способ решения. Преподаватель поначалу пришел в ярость, решив, что нерадивая ученица попросту списала результаты. Глядя на детские слезы и утверждения, что девочка видит ответы в своей голове, он не выдержал и решил проверить феномен на практике. Математики, как ни крути – мыслят рационально. Он давал ученице уравнение за уравнением, постепенно повышая сложность, и сразу получал результат, без способа решения.

Возможно, способности Ларисы не повредили бы ей, оставшись в памяти преподавателей забавным отклонением от нормы, занимательной задачкой без ответа, досадным прецедентом, изредка вспоминаемым поводом поразмыслить о сложности и необъяснимости мышления.

Однако истории с вычислениями не суждено было закончиться просто. Волею случая в жизни Ларисы случилась проблема, навсегда изменившая ее дальнейшую жизнь. Имя этой проблемы – телевидение. Ничем не примечательная девочка, не желающая известности и славы, попала под вечно бодрствующий взгляд этого спрута.

Телевидение – моллюск, беспринципный, с множеством длинных щупалец. Поймав жертву, он не отпускает ее до тех пор, пока не высосет все соки. Не помню, кто и как поспособствовал спруту поймать Ларису. Скорее всего, это был кто-то из преподавателей.

Родители девочки с радостью согласились отдать дочь на растерзание медиа-монстру: в их представлении ящик с картинками был чудодейственным источником известности, денег, воплощения мечтаний, источником гордости. Люди по ту сторону телевизора обладали неисчерпаемым запасом успеха, красоты и удачи. Это было другое измерение реальности. Скромная Лариса не хотела известности, но вокруг не было ни одного человека, кто бы по-настоящему понимал ее. Так она попала в руки специалистов по скуке – создателям популярного телешоу «Дети Индиго», посвященного обычным и необычным способностям одаренных детей. Ларису увезли в столицу.

Формулы, последовательности, ответы, цифры, в немыслимых и хитроумных комбинациях обрушились на юного гения. В мастерстве владения этими абстрактными субстанциями Лариса могла потягаться с мощнейшими вычислительными станциями. Но как часто бывает, если природа наделяет кого-то уникальным качеством или способностью – где-то в другом месте она отнимает, восстанавливая баланс. Особенно если речь идет, как говорится, о человеке маленьком. Это все равно, что делать коктейль в рюмке водки. Феноменальные математические способности соседствовали с провинциальной наивностью и простодушием. Заложница своего уникального мозга почти не знала названий городов, кроме того, где она выросла. Путала президента и премьер-министра и вообще ее представления о жизни были на уровне маленького ребенка. С подачи телевизионщиков она выглядела дурой, одаренной умственными способностями. Рейтинги «Детей Индиго» взлетели, а Лариса угодила в липкую ловушку известности. Шоу стали охотно посещать стареющие поп-звезды.

«И с нами сегодня особый гость! Поэт, композитор, режиссер и продюсер – Лай Флай! Он задаст нашему вундеркинду несколько вопросов»…Перстни на толстых пальцах. Певец потеет и незаметно пускает газы, потряхивая шелковой штаниной. Гримеры вытравили его кожу, превратив в биопластик. Чемпион в сфере духовности, он может позволить себе сколько угодно допинга. Его холодный взгляд препарирует и раскладывает по полочкам любого, кто попадает в поле зрения. Если бы уфологи были наблюдательнее, они бы заметили, что в нем нет ничего земного. Симуляция человечности этого существа включалась автоматически в поле действия фото и видеокамер. Немало жертв было обмануто участливым взглядом этого беспринципного инопланетного хищника. Там, на поверхности, этому виду, постоянно облучаемому смертельной дозой радиации, постоянно приходилось сдирать с себя кожу живьем и регенерировать. Регенерировать, трясясь от ненависти и проклиная беззаботных обывателей планеты Земля…«Интергралы? Я мало в этом понимаю, но зачитаю задачку, подготовленную редактором. Что? Верный ответ? Да кого на этой планете интересуют правильные ответы?»… Толстые женщины перед монитором судорожно нащупывают кнопку переключения канала. Радиоактивная чешуя на заднице зудит под шелковыми штанами. Ноги, привыкшие к химическому супу Юпитера, покрываются неприятной, пластилиновой кожей… «А Вам нравятся мальчики, Лариса, а может быть девочки?» – «Будь проклят ваш ряд Фибоначчи, я хочу видеть твое грязное белье»… Толстые женщины гладят кнопки дистанционного пульта и откладывают его в сторону… «Вот сейчас ты на виду у всей страны, и множество мальчиков хотят тебя и пишут письма», – Лариса смущается и краснеет. Змеиный анус Лая Флая вцепился в обшивку кресла, роняя капли зеленоватой слизи: «Ты будешь их считать, Лариса?» – Закадровый смех. – Камеры выжигают на матрицах нелепицы высокого разрешения… Медиа-спрут выпускает множество присосок, опрыскивает жертву желудочным соком и как паук ждет, пока она превратится в питательную кашицу. Тут возможны два варианта развития событий. В первом случае белесая, высосанная оболочка из рифленой трубы попадает на свалку, по которой ходит вместе с другими, подобными ей призраками. Второй вариант – мутация. Жертва становится прислужником спрута. Внешний вид подобного существа приобретает глянцевый, искусственный вид – внутри же образуется хищная насекомая оболочка. Булочка с кофе, съедаемые на завтрак. Кто бы знал, как жадно перемалывается это множеством щупалец и желваков, заключенных в желтоватой слизи. Отвернитесь от мониторов, выбросьте телевизоры. Почувствуйте незримую хитиновую волю. Выйдите на улицы. Почувствуйте свежий ветер революции своего вида. Это Враг дает вам костыли, чтоб вы разучились ходить, бегать, летать. Лай Флай изящно берет себя за лацканы. Лай Флай белозубо улыбается, отражаясь в многочисленных мониторах. Вы обречены. Клоун машет листком с теоремой Пуанкаре как пригласительным билетом. – «Заходите все! Сейчас вы увидите невероятную дуру! Математический гений Лариса ответит на все важные вопросы! Политика! Спорт! Религия!» – «Как Вы думаете, где находится бог?» – «В моей комнате, в шкафу. Простите меня». Смех. Счастливые лица.

Лариса не могла выйти на улицу или сходить магазин, не нарвавшись на вездесущих папарацци, журналистов, многозначительные взгляды прохожих и детей, кричащих: «Смотрите, умная дура!»

Отдыхала она только в библиотеке, куда ее регулярно приводили для пополнения математических знаний. Лариса быстро проглатывала теории, чаще всего ее они были и не нужны, наиболее частый трюк, который от нее требовали – решить сложную задачу в уме и больше не знать ничего.

Однажды, после очередного ток-шоу, выходя из студии, почтенный ученый, доктор наук, наклонился к ней и шепнул коротко: «Беги». Седой ученый был добр к ней – он не смеялся.

Она не знала куда бежать, но эта короткая мысль навсегда запала в голову девушки.

Ее хвалили за ее провинциальный говор, за бессвязно выражаемые мысли, а все что не вызывало смех, называли скучным.

Постепенно Лариса стала увядать и впала в депрессию: она неохотно разговаривала с любыми собеседниками, и уже не улыбалась, когда над ней смеялись; это позволяло больше времени проводить в библиотеке в одиночестве. Девушка поняла, что молчащая «умная дура» не вызывает у людей повышенного интереса, и решила вести себя так и дальше.

Однажды за ней пришли. Это были люди в белых халатах, вежливые и настойчивые. Ее привезли в кабинет, где толстый, потный доктор задавал странные вопросы, но уже никто не смеялся. А потом ей давали таблетки, от которых путались мысли, тошнило и постоянно хотелось спать, но спать не давали. Потом были пытки электричеством.

Лариса уже с трудом понимала, что происходит, но она твердо решила: во всем виноваты эти проклятые теории и формулы. Девушка стала бояться даже про себя произносить цифры, которые неуловимыми потоками закручивались в ее сознании.

«Ваш год рождения?» – это последний вопрос с числами, на который, запинаясь, ответила Лариса.

Ее выписали.

После этого с ней неоднократно пытались связаться, поговорить, но Лариса не решила больше ни одной задачи, не доказала ни одного уравнения. Шумиха вокруг математического феномена поутихла.

Достигнув совершеннолетия, девушка воспользовалась советом профессора: она уехала так далеко, как только смогла, и зажила обыкновенной деревенской жизнью городской социопатки.

Рассказчик замолчал, глядя вдаль, как будто высматривая забытые воспоминания.

– История на грамм, – похвалил Стеклов то ли серьезно, то ли шутя.

– И на бутылку.

– И куда же уехала девочка?

– Сюда. Она никогда не покидала деревни и превратилась в Ларису Сергеевну.

– Вот как? А тебя как зовут?

– Павел Антоныч, – представился пьяница.

Джанки

Джанки стоял в вольере и спокойно смотрел на Василия Багратионовича Хрунова, который, похоже, чувствовал себя не очень хорошо. Хрунов сидел в плетеном кресле, рядом с ним стояла бутылка «Джек Дэниелс», в руке стакан, куда он плеснул на два пальца любимого напитка.

Джанки и Василий поглядывали друг на друга, и умный Джанки видел сострадание на морщинистом лице дрессировщика.

– Что, Джанки? Устал? – вслух размышлял Хрунов, прихлебывая виски. – Я-то не понимаю, какого черта мы приперлись в эту сраную Сибирь, а тебе и подавно все дико. Джанки – Джанки – Джанки. Все в этой жизни просто: кто-то не виноват, а кто-то хочет денег. Жадные сволочи, из-за которых я и ты, тигры и клоуны – все оказались здесь.

Василий Багратионович плеснул себе еще, встал и неровной походкой прошелся по помещению – все животные, кроме Джанки, спали, распространяя непривычные запахи и звуки в этом окруженном тайгой городе.

– Только мы, люди, живем в местах, где нам не положено, и ты Джанки… – Хрунов сделал театральную паузу, – ты наш заложник. – Василий Багратионович опустился на стул.

Джанки немного волновало поведение человека, от которого последние годы зависела его кормежка и жизнь, хотя выпивал Василий Багратионович и раньше.

Однако гораздо больше беспокоила быстрая, бесшумная тень, скользнувшая между вольер. Если бы Джанки был человеком, он мог бы подумать, что ему показалось, но природное чутье подсказывало – в его ареале обитания появился хищник. Джанки вытянул хобот и издал тревожный, трубный рев.

– Эй, ну перестань, все будет хорошо, – попытался успокоить животное Хрунов, – одно выступление для местных чиновников – и поедем домой. Это же надо додуматься!? Заказать на свадьбу слона! Нефтяные трубы. Мамонты сгнили и стали нефтью. Ты не знаешь про трубы, но именно они притянули нас сюда. Это как зов предков… – Василий Багратионович сбился с мысли и поежился.

За спиной дрессировщика снова возник человек, он быстро и бесшумно приблизился. Джанки не успел протрубить тревогу, как незнакомец коротким точным движением сделал так, что Хрунов начал оседать как тряпичная кукла, а злоумышленник тем временем подхватил его и бесшумно оттащил за ящики.

Джанки испытал то, что в нем подавляли годами. Животная злость. Незнакомый запах саванны и молодых самок. Тяжесть бивней. Множество могучих, серых тел, текущих по равнинам. Толстые, могучие ноги топчут клетки. Кровь, освежающая как северный ветер. Кровь, застилающая глаза, радостная, как и палящее солнце.

Незнакомец.

Он стоял и смотрел Джанки прямо в глаза; его осанка и взгляд отличались от дрессировщиков. Слону казалось, что он видит вызов и просьбу одновременно.

Человек подошел к вольеру, чем-то незаметным поскреб в замке, и, отодвинув дверцу, отошел, освобождая пространство.

«Внимательный, спокойный взгляд. Что хочет этот человек? Где его запах? Что с Василием Багратионовичем? Перемены»… Тревога и злость наполняют хобот опасной силой.

– Я Аарон Блаватский, и ты идешь со мной.

Ярость дошла до ног и вынесла могучее тело слона из клетки, но человек не сдвинулся с места и продолжать смотреть животному в глаза.

Джанки напал – первый раз в жизни. Тяжелый хобот с треском опустился на дощатый пол, подняв облако пыли, но плохого человека уже не было на месте удара – он стоял рядом, с выгнутой спиной, закинутой головой, и продолжал смотреть. Приподнявшись на задних ногах, слон в ярости опустился на противника всей тушей и попытался поддеть его бивнями, но человек как будто знал, куда ему переместиться и, казалось, совсем не боялся в несколько раз превосходящего размерами противника.

Джанки попробовал достать нахала горизонтальным ударом, но вдруг почувствовал дикую боль: злоумышленник, напавший на Хрунова, схватил слона за хобот и сжал его с ужасающей силой. Джанки попытался вырваться, смять осанистого врага, но боль стала невыносимой, слезы застлали глаза, а колени сами собой подкосились.

– Ты пойдешь со мной, – повторил человек.

Боль ослабла. Джанки еще раз взглянул на незнакомца: тот по-прежнему смотрел с вызовом, но без ненависти.

– Твой хозяин жив, но у него нет миссии, а у тебя она есть.

Аарон развернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу. Открыв ворота, он взглянул Джанки в глаза и сделал приглашающий жест. Слон встряхнул головой, убедившись, что все происходящее ему не показалось и хобот действительно побаливает, он двинулся вслед за новым хозяином. Фургон, в котором Джанки был привезен, был уже открыт и постелен помост.

Это было спокойное утро: не началась новая война, не падали самолеты, не тонули корабли, а террористы ничего не взрывали. Самая плохая новость была такой: в далеком сибирском городе N, известном своей нефтедобывающей промышленностью, предположительно группа неизвестных, украла дрессированного слона по прозвищу Джанки. Слон был увезен в специальном фургоне, который обнаружили в более чем в ста километрах севернее места происшествия. Местные следопыты не смогли обнаружить следов, предполагают, что слона похитили опытные преступники, умеющие с ними обращаться.

По версии следствия, единственным подозреваемым является Василий Багратионович Хрунов – дрессировщик, в течение последних трех лет работавший с животным. Подробности выясняются.

Не оцифрованный сюжет

Корней Васильевич сидел на табурете, грея ноги в эмалированном тазике с горячей водой, облупленном и местами покрытом ржавчиной, на бедрах лежало потертое, но чистое хлопковое полотенце. Он не хотел рисковать и мылся не выходя из избы.

– Сейчас мочалку принесу, – суетилась неподалеку Лариса Сергеевна.

Женщина между делом с интересом разглядывала тело незваного гостя, густо покрытое татуировками и шрамами.

– Какой ты нарядный, – сказала Лариса Сергеевна, поставив рядом с мужчиной два ведра, из одного валил густой пар.

Корней Васильевич старательно тер себя потрепанной мочалкой, как будто стараясь стереть изображения с тела.

– А что означают эти картинки? – робко спросила женщина.

– Не твое дело, – буркнул Корней Васильевич без особой злобы.

Степка тоже выбрался из коробки и уставился на татуировки своим пронзительным, изучающим взглядом.

– Кыш, пошел вон, – цыкнул на существо Рыжий, где-то в глубине души неосознанно радуясь, что пришелец смотрит на его кожу, а не в глаза.

Мыльная мочалка полировала церковь с куполами, один из которых был треснувшим, звезды, черепа, обвитые змеями, скорпиона и оскаленную волчью пасть, перекрещенные кинжалы и факел, предплечье с перечеркнутым словом «Надежда».

– А это что означает, кто она? – не унималась Лариса Сергеевна, намекая на зачеркнутую надпись.

– Это означает, что все однажды бывают глупыми и верят, что в жизни есть счастье, а сейчас глупости делаешь ты, донимая меня своими вопросами. А ты чего уставился?

Корней Васильевич в сердцах швырнул мочалку в пришельца, которая, ударив неподвижную фигурку, шлепнулась на дощатый пол, оставив за собой шлейф мыльных следов. Степка слегка передвинулся и снова принялся смотреть на Рыжего, не обращая внимания на стекающую по своему тельцу воду.

– Ой, что делается-то? За что? – запричитала Лариса Сергеевна.

Она подхватила существо и, быстро семеня ногами, отнесла его в коробку и накрыла холстиной. Степка издал короткий стрекот и затих. Женщина села на табурет рядом и тихо зарыдала в ладони.

– Ну, полно тебе, – снисходительно сказал Рыжий, тут же разозлившись на себя, – бабы, бабы. Мочалку принеси.

Лариса Сергеевна послушно исполнила просьбу, продолжая всхлипывать.

– Так получилось, что мне надо переждать тут время и сил набраться, но это еще не значит, что меня можно доставать. И тебя, уродец, это тоже касается, слышишь? Где ты его нашла, и что он все время разглядывает? Если бы я был уверен, что эта скотина разумная, давно голову бы свернул.

– Родненький, не трогай Степу, он же только тебя и слушает.

– Да если бы он слушал, так ведь он смотрит! Как насквозь, зараза, пробирает. Если бы я верил в ад, подумал бы, что черт пришел за нами.

– Не черт он, ноги перестали опухать у меня, и дышать стало легче, разве ж черти так делают?

– Опасен он. Странное существо, не зверь, не птица – и те, кто создал этого Чебурашку, придут за ним. И поверь мне, они могут не быть такими добрыми, как я. Отпусти его в лес, пока худа не вышло.

– Помилуй, чтоб волки сожрали, или собаки, или вороны заклевали?

– Нутром чую, нечисто тут что-то, неспроста он здесь оказался, – сказал Рыжий, вытираясь, – видел его кто-нибудь?

– Никто не видел – клянусь. Ночью нашла его, прям на грядку прилетел, ни души в округе не было.

– Повезло тебе, – съязвил Рыжий.

– Да повезло, я уж отчаялась чудо увидеть, а тут бог послал.

– В прятки с судьбой играть вздумала?! – воскликнул Корней Васильевич. – Слушай сюда. Как стемнеет, ты пойдешь погулять. Как вернешься, не будет этого уродца. Считай, привиделся он тебе, дуре такой!

– Нет, нет! Что ж ты предлагаешь такое? Не губи, все сделаю как надо, никто не узнает, что был ты здесь, клянусь, только не губи.

– Заткнись! – прервал ее Рыжий, – да не трону никого, тьфу на вас.

Он почувствовал, что ему хочется верить словам Ларисы Сергеевны. А может, он уже не сомневается? Странно, но мысль избавиться от гостеприимной хозяйки и ее странного питомца уже казалось ему далекой, нереальной.

«Совсем стал слабаком, – корил он себя, – тетка с уродцем веревки вьют».

«Зло эти бабы – нет в них и горохового зерна здравого смысла. Выбираться надо из этих лесов, а я тут сижу и… И, эта Лариса…округлости ее»… Дежа вю. Рыжий подросток в деревне. Бесстыжая, вечно хохочущая Верка. Пухлые груди с запахом хлеба, свежего сена и неопытной юношеской напористости. Запах распаленной плоти на ночном ветру привлекает другого хищника. Ощущение твердости ручки ножа в скользкой, потной ладони. Внимательный взгляд. Липко и страшно. «Корней Васильевич, вы обвиняетесь в предумышленном убийстве» – говорит женщина в костюме с бусами из искусственного жемчуга на морщинистой шее. Пахнущий мышами вагон. Космос. Пытка марсианским холодом. Путешествие в другой, темный мир похоже на падение мыши в ведро змей. Темная телогрейка. Запах змеи. Тело змеи. Мировой порядок вещей тут не стоит даже мышиного пердежа. Мышь становится рептилией. Склизкая, пахучая кожа покрывается синевой татуировок. Хищная тварь забыла, кем она недавно была. Она глотает добычу, питаясь ее страхом и отчаянием. И вот змея, съедая по дороге своих собратьев, снова в стоге сена. Снова хохочет бесстыжая Верка. Кожа под боевым раскрасом просит тепла…

Рыжий поймал себя на мысли, что вглядывается в Ларису Сергеевну, и нервно одернул себя. Степка беспокойно переместился и завертел головой, как будто потерял основной предмет своего любопытства.

– Чего заелозил, супостат? – не глядя на существо, спросил Корней Васильевич.

– Если мокрыми мочалками кидаться, кто угодно завертится, – с укоризной заметила Лариса Сергеевна, – в тебя бы, упаси господи, кто попал, посмотрела бы я!

Рыжий уже облачался в старую, но чистую холщовую рубаху, которую его заложница непонятно откуда притащила.

– Картошка поспела, – сказала женщина, вытаскивая почерневшую кастрюлю из печи и ставя на стол, где уже в ожидании расположились малосольные огурцы, квашеная капуста и ржаной, толсто порезанный хлеб.

– Сколько тебе лет? – вдруг спросил Корней Васильевич.

Лариса Сергеевна потупилась и сжала губы, перестав выкладывать картофелины в тарелку.

– Да я просто спросил, ох, бабы, что вы воспринимаете все через одно место?

Чего одна-то живешь, без мужика?

Лариса Сергеевна так и стояла, глядя в пол и кусая губы.

– Ладно тебе, не мое дело, говорю же, просто так я. Чаю можно покрепче мне, а?

Лариса Сергеевна засуетилась с чаем.

– Я боюсь цифр, – вдруг прошептала она.

– Что?

– Не могу произнести числа, – запинаясь, пробормотала женщина.

– Ты того, не в себе что ли?

Лариса Сергеевна тихо заплакала, звеня чашками.

– Эй, ну хорош. Когда я услышал от судьи «двадцать пять», мне тоже стало не по себе. Казалось бы, что такого в цифре двадцать пять? А то, что она может превратиться в огромную, воняющую кучу дерьма, которая сметает тебя, стоит кому-то нажать кнопку. Заслонка поднимается. И вот ты уже большой коричневый кусок, вызывающий у всех отвращение, а все, что остается – это ненависть. А что у тебя случилось?

– Не могу, – с трудом проговорила Лариса Сергеевна.

– Все не могут. Сначала не могут. Так сколько тебе лет?

– Я не…не знаю.

Корней Васильевич вскочил, и, в два шага оказавшись рядом с хозяйкой, повернул ее к себе и пристально посмотрел ей прямо в глаза.

– Говори, я сказал! Кто бы это с тобой не сделал, он настоящая мразь. Он не стоит твоего молчания. Они все хотят убить твое я, так рассердись, где твоя злость?

– Я не могу…ненавидеть их, не получается, – затравленно пропищала Лариса Сергеевна.

– Скажи это! – не унимался Рыжий.

– Пожалуйста, отпусти меня.

Корней Васильевич ударил женщину по щеке.

– Говори!

Но Лариса Сергеевна только крепко зажмурилась, издавая глухие гудящие звуки.

Корней Васильевич отпустил ее и зашагал по комнате, сжав зубы, затем остановился, уставившись в окно.

– Прости, – наконец выдавил Рыжий – а что я хотел? Чтобы ты, замордованная как все, вдруг нашла бы в себе то, чего нет? Ненавидеть она не может! Да их это просто развлекает! Заставить тебя бояться, сделать послушной овцой. А ты как все! Тьфу!

– Я не такая как все, к сожалению, – еле слышно, сквозь всхлипы выдавила Лариса Сергеевна.

– Не такая? А какая? Ты ничего не в силах изменить, даже разозлиться, а что же ты можешь?!

– Не знаю. Но кажется мне. Право, Вы не захотите понять и услышать. Никто никогда не хотел слышать меня. Только вот он, Степка, он слушает меня, даже когда я молчу. А я могла бы, хотела бы – любить и заботиться. Простые вещи. Но кому интересны простые вещи? Глупой и счастливой хочу быть. Если б можно избавиться от того проклятья, что делает тебя другой. Господи, простите, я говорю нелепицу, – еле слышно ответила женщина, – мне с-с-с-сорок т-т-три.

Вначале Корней Васильевич подумал что ослышался, но переспрашивать не решился. Он поморщился: «Да что происходит, что мне от нее надо? Чего я пристал к этой ненормальной?»

Всхлипы Ларисы Сергеевны и размышления Рыжего прервал Степка, который активно запрыгал по комнате. Пришельца явно что-то беспокоило, его тельце подрагивало, он скашивал голову, моргал и явно напрягался.

– Степочка, что с тобой? – забеспокоилась Лариса Сергеевна.

– Может в туалет хочет? Что-то я не видел, чтоб он хоть раз это делал, а ведь живая скотина, – резюмировал Рыжий.

Степка, тем не менее, сделав несколько полуконвульсивных движений, выдавил из себя странноватые звуки: «Матаканамари, матаканамари, матаканамари» – повторял пришелец, обводя взглядом своих «хозяев».

– По-японски что ли? Так и есть, только японцы могли подобную штуку сделать – никакой это не пришелец. Робот, наверное, надо бы разобрать его, да взглянуть что внутри, я смотрю, там что-то сломалось.

– Не трогай его! Ты же обещал, – возразила Лариса Сергеевна.

– Да ну его, подожду, пока батарейка сядет.

– Матаканамари сатру, матаканамари сатру, – не унимался пришелец, чем-то обеспокоенный.

– Да что с ним творится? Супостат – совсем разбушевался.

Лариса Сергеевна засуетилась вокруг прыгающего питомца, намереваясь взять его на руки и отнести в коробку, чтоб лишний раз не раздражать Рыжего, но все оказалось не так просто. Как только она приблизилась к нему, упрямый человечек замер на месте и развел ручонки, между которых с треском возникла яркая электрическая дуга. Женщина отпрянула, а Рыжий, недолго думая, схватил швабру и замахнулся. Лариса Сергеевна, вскрикнув, бросилась к нему и обняла, схватив за руки. Так они и замерли, наблюдая за все разгорающейся электрической дугой.

– Чего это он? – прошептала Лариса Сергеевна.

– Чудит малый, – прошипел Рыжий, – дай-ка я его.

– Нет, смотри, – так же тихо, сказала женщина.

Пришелец свел ладони, электрическая дуга изогнулась и приняла вид почти ровной окружности, после чего последовала вспышка, сопровождаемая громким треском. От неведомой силы лопнули лампочки, и наступила тишина. Ослепленные, Рыжий и Лариса Сергеевна так и стояли.

– Что происходит? – сказала она.

– Чертовщина какая-то, – ответил он.

В наступившей жутковатой тишине послышался шум, но это не был внешний шум.

На улице раздался целый сонм оглушительных хлопков, и небо подсветили несколько сигнальных ракет.

– Облава, – сказал Рыжий.

Прогулка

Стеклов полулежал на стуле, кутаясь в свое пальто, и перечитывал написанное с равнодушным, скучающим выражением лица. Топить печь было лень, отчего в доме было прохладно. Писатель брезгливо посмотрел на коробочку с кокаином: через некоторое время он открыл ее и равнодушно, не раскатывая дорожки, засунул в нос щепотку порошка.

– Что я здесь делаю? – произнес он, и прислушался, как будто надеялся услышать ответ.

Он встал, прошелся по комнате, и, приняв театральную позу, замер посреди комнаты.

– Кто все эти люди? Кто они мне? Кто я? Я-то, черт возьми, – кто? – обратился он в пустоту, и громко, демонически расхохотался, – что я могу рассказать о них, с чего я вообще решил, что имею право рассказывать истории?

Он устало плюхнулся на стул. Хотелось в душ. Такси. Городских огней. Страстных, заботливых шлюх. Наркотиков и шума, заглушающего безмолвное течение времени. Хруст банкнот и мягкие провалы памяти. Музыка. Пьянящая. Разная. Домашние животные, облаченные в сбрую, ошейники, меховые костюмы. Волнистые попугайчики. Чихуахуа. Холодная вежливость. Разноцветные супергерои, дружелюбным сонмом замерзшие над спешащими, маленькими людьми. Жадные дети, насыщающиеся плодами чужого воображения. Уютный террор. Сексуальная молодая плоть, заполняющая улицы и умы. Запах алкоголя, похоти, опиума, крови и свободы, переполняющий притоны.

Хотелось поговорить.

«Не найти ли Павла Антоновича?» – подумалось было Стеклову, но ему не хотелось делиться кокаином, и эта «порошковая» меркантильность тоже его раздражала.

Тем не менее, потуже замотав шарф и положив в карман коробочку, он вышел на улицу, с удовольствием вдыхая вечерний воздух, наполненный запахом земли и леса.

Прогулка быстро привела Стеклова в хорошее настроение, в голове зароились мысли: яркие, как метеоры, они вспыхивали разноцветными привлекательными вспышками. Никите не удавалось схватить их за разноцветные хвосты, но это не беспокоило его, он чувствовал – вся необходимая информация для книги уже находится у него в голове.

Разбитая, комковатая поверхность дороги, казалось, подпитывала его энергией.

Павла Антоновича он обнаружил на окраине деревни, тот сутуло сидел на горке бревен, опершись на колун и, по-видимому, о чем-то размышлял. Увидев подошедшего Стеклова, новый приятель заметно оживился.

– Хочешь еще историю? – спросил он с надеждой.

– Да я сам могу тебе историю рассказать, борода ты козлячья, – ответил Стеклов дружелюбно, – а то сейчас выдумаешь опять чего, а потом порошком делись.

– Господь с тобой, какие выдумки? Выдуманные истории не стоят и миллиграмма порошка. Даже этого не стоят. – Павел Антонович достал спрятанную за комлем бутылку самогона, мутноватый стакан и показал Никите.

– Как по мне, воображение у писателей – не главный инструмент, оно им нужно для шлифовки внутренних бурь. Что, по-твоему, есть выдуманные истории?

– Выдуманные истории – это те, которых не было.

– Хах! – Павел Антонович быстро плеснул в стакан самогона, выпил и смачно утер рукавом губы, – тогда, по-твоему, всякие истории про Иисуса, скажем, Сиддхартху или Мухаммеда тоже неправда? А ведь эти истории заставляют людей любить и убивать друг друга; кого-то делают хозяевами, а кого-то рабами. Можно ли сказать, что история, погружающая целые культуры в массовый психоз – неправдива?