Читать книгу Квантовая механика - Григорий Александрович Ельцов - Страница 1

– Вы же знаете, что в таком возрасте сложно одновременно учиться и на курсах, и в школе.

– Да, это действительно так. Но, к сожалению, в старшем возрасте в школе не учатся. Да и курсы тоже предназначены только для старшеклассников.

– Всё равно преподавателям надо быть помягче, полиберальней.

– Да мы здесь все либеральные. Как-никак психологи.

– Вот и хорошо. А то знаете, вдруг кто-нибудь из ребят или девчат из-за невезения запорет экзамен, а потом этих баллов не хватит во время вступительных экзаменов. Стыдно-то будет препода…

– По правде говоря, на экзамене по моему предмету будет разыгрываться такое ничтожное количество баллов… Вообще эти курсы и успеваемость на них не сильно должны будут влиять на котировку абитуриентов перед вступительными экзаменами. Конечно, если ничего не поменяется.

– Но, тем не менее, сейчас такая мода на образование! Столько желающих учиться в вузе! Из-за жуткой конкуренции каждый балл может убить жизнь талантливейшего человека.

– Жизнь большая; реализовать свой талант можно будет и на следующий год.

– Ой, знаете, сейчас в армию забирают прямо со школьной скамьи. Да и потом через год после окончания школы наступает такой специфический возраст, когда учиться человеку совсем трудно. Короче, если после школы не поступил, то всю жизнь будешь полы мыть и коробки таскать. Куда сейчас без образования…

От кого я только не слышал примерно таких же слов! Но вот от своей классной руководительницы Елены Александровны слышу впервые. Но удивительно не это, а то что её собеседником является молодой психолог Костя, который пару часов назад вёл у нашей группы тренинги вместе с девушками Олесей и Яной. Тренинги мне совсем не понравились, но к ведущим я претензий не имею. Костя, этот молодой психолог с довольно густой щетиной на щеках, вроде нормальный парень. Наверняка он согласится с тем, что мамаша одного из учеников не должна говорить такие вещи преподавателю. Это нехорошо. Представляю, какой стресс Костя испытывает, беседуя с грузной, наглой женщиной! Хочу поделиться своим эмпатийным опытом с одноклассником Пашей Трофимовым.

Но вместо белобрысой головы одноклассника я, повернув голову, вижу перед собой Рыбалку. Она, уперев руки в бока, рассматривает меня своими гигантскими за стёклами очков глазами, готовая наброситься на меня сразу же, как только я издам любой звук. Эта Галина Ивановна Рыбалка заходила к нам на общую лекцию после тренингов, где устроила нам разгоняй, за то что у многих на партах стояли напитки и лежали шоколадные батончики. Как я понял, она занимала какую-то ключевую должность в институте и в её обязанности входило гонять за малейшие провинности абитуриентов и студентов. А я стоял ногами на стуле и подсматривал за беседой своей классной руководительницы с Костей – это была не такая уж маленькая провинность.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает Рыбалка на удивление спокойным голосом. Видимо, она боялась нас, когда нас было много, но, когда я был один, её трусливая агрессия сошла на нет.

– У нас сегодня в этом кабинете были тренинги, где рассказывали о планах на следующую субботу, – оправдываюсь я. – Я куда-то записал на листок, да потерял его. Вернулся, чтоб уточнить кое-что. А кабинет, как выяснилось, занят.

– И вы решили попортить институтскую мебель? – кивает Рыбалка на стул, на котором я продолжаю стоять.

– Извините. Я просто хотел убедиться, что Костя будет занят недолго.

Прежде чем спрыгнуть со стула, в последний раз бросаю взгляд через стекло на доску, на которой до сих пор вверху было написано сегодняшнее число – 14 сентября 2002 года, а чуть ниже – «Квантовая механика». Все остальные записи стёрли, а эта почему-то осталась.

– Вам нравятся наши курсы? – спрашивает Рыбалка, пока я ставлю стул за одну из парт так называемой коридорной аудитории.

– Да, очень. – В общем-то, я не вру: мне действительно нравится брать деньги у матери на дорогу, а потом бегать с Трофимовым и Михалычем от контролёров. Такие планы мы строили на следующие субботние дни!

– Чего вы ждёте от наших курсов? – Простой идиотский вопрос, который задан с единственной целью – вывести меня из себя, чтобы потом свою хищническую натуру оправдать самообороной.

Но я вдруг нахожусь:

– Мне очень хочется побывать на семинарах по квантовой механике. – И расплываюсь в широченной улыбке.

К моему удивлению, Рыбалка отвечает мне своей улыбкой, напоминая, что она женщина, а не просто монстр, ходящий по коридорам и аудиториям института.

– Вы, наверное, технарь.

– Нет, но физикой я тоже интересуюсь.

– Мы изначально хотели, чтоб вам читали МХК, но преподаватель МХК, молодой художник, ушёл в запой и нам пришлось его уволить. Зато у нашего ректора оказался знакомый безработный физик… В конце концов, какая разница – МХК или квантовая механика?

В общем-то, я согласен с Рыбалкой. Мать мне в любом случае даст денег на дорогу и булочку. Не сомневаюсь, что те люди, которые получают прибыль от этих так называемых курсов, рассуждают примерно так же.

Начинаю пятиться к выходу, говоря, что меня ждут друзья на улице, вместе с которыми мне ехать домой в Зеленоград.

Рыбалка не задерживает меня, польщённая тем, что их академическое решение пришлось кому-то по вкусу. А я польщён в свою очередь тем, что моё мнение способно немного преуменьшить агрессию в мире.

Оказавшись на лестнице, замедляю шаг, практически останавливаюсь, весь превращаясь в слух. Мне интересно, как Рыбалка поступит, увидев Елену Александровну, сидящую напротив Кости в кабинете, где пару часов назад мы, как идиоты, выполняли какие-то дебильные задания, призванные определить какие-то несуществующие психологические характеристики у нас. Вот бы было здорово, если бы они разорвали друг друга зубами! Но, увы, такое невозможно из-за закона природы: ненормальные люди могут вести себя нормально только в окружении себе подобных.

На выходе весело прощаюсь с охранником. Я видел, так делают почти все студенты. Только у них это получается как-то искренне, а у меня вышло вяло и фальшиво. Эх, не поступить мне в институт и не стать психологом!

Как только я оказываюсь на улице, на меня налетает Михалыч со словами:

– А мы уж думали, что ты примкнул к жирным. – Михалыч весил девяносто килограммов – немалый вес для десятиклассника, поэтому он не испытывал угрызений совести, называя всех грузных людей жирными. В данном случае он имел в виду Елену Александровну.

– Вообще-то я сказал Паше, что хочу кое-что уточнить. Он вроде был со мной.

– А жирные там?

– Голигрова там беседует с Костей. А остальных не видел. Наверное, поехали в Зеленоград.

– Да они даже метро не умеют пользоваться. Как же они без жирной?

– А о чём Голигрова разговаривает с Костей? – спрашивает своим спокойным голосом Паша Трофимов, стоящий тут же. Когда он интересуется окружающей действительностью, у меня даже поднимается настроение. Хотя обыкновенно у него бывает такой пресный вид, какой бывает у каждого человека, который, не являясь мудаком, услышал где-то по телевизору, что быть мудаком хорошо и выгодно, и с тех пор живёт двойной жизнью. Кажется, граф Толстой называл происходящее с Трофимовым примерно так: «борьба животного начала с духовным, свойственным каждому человеку». Не знаю-не знаю, видя всяких Голигровых, Рыбалок, директоров школ и подготовительных курсов, мне меньше всего хочется сравнивать их с животными. Это слишком оскорбительно для последних.

– Голигрова хочет пропихнуть своего сынишку в институт. Без разведки идёт в бой. В первый же день подготовительных курсов, когда до первого вступительного экзамена ещё почти два года.

– Правильно, куда же сейчас без образования, – кончается Паша как собеседник.

Тут входная дверь института открывается, и на улицу вываливается шумная толпа инфантильных подростков. Мне кажется, я бы даже если лишился слуха и зрения одновременно, верно бы определил, что рядом со мной находятся «жирные» – маменькины сыночки, верящие в сказки про всякое образование и прочее, таскающиеся за своей классной руководительницей и даже не замечающие, насколько она подлый человек. Казалось, на том участке пространства, где распространялась их тупость, в воздухе образовывались какие-то особые волны, назовём их квантами-переносчиками идиотического взаимодействия. Нет, какими бы мудаками ни были Паша с Михалычем, их компания мне всё же приятнее.

Тут и сам Денис Голигров; тут и Юлька Петракова, в которую я даже влюбился сразу же после первого сентября. Правда, любовь прошла, когда я увидел, как она переписывается во время урока с Голигровым и всячески поддерживает дегенеративные увлечения «жирных», такие, как пинание носка с рисом. Нет уж ребят, «любовь зла…» и прочие подобные пословицы и поговорки – это не про меня. Среди «жирных» были ещё Ольга Рыбакова, Женька Хромова и многие другие наши одноклассники – плохие и те, которые ещё не осознали и, боюсь, никогда не осознают, что в жизни не всё хорошо.

Девчонки, особенно Женька Хромова, начинают кокетничать с Трофимовым, а он развешивает уши от радости. Думаю сказать что-нибудь. Ведь столько всего увидел за сегодняшний день, такой непохожий на все остальные! Но всё-таки понимаю, что, если произнесу что-нибудь такое, что действительно хочется произнести, например: «Там Елена Александровна чуть ли деньги не предлагает Косте. И всё ради того, чтобы к нашей школе относились снисходительно», на меня посмотрят как на идиота. Нет, в нашей стране каждый готов на всё что угодно ради своих, поэтому такие слова не произведут впечатления.

После пятиминутного стояния на месте всё-таки едем домой. «Жирные» остаются ждать Елену Александровну. Что-то долго она там засиживается. Лишь вспомнив выражение лица Рыбалки, удерживаюсь от того, чтобы не произнести пошлую шутку.

* * *

Новая училка русского языка и литературы, похоже, сильно боится нас. Она явно не рада своему новому назначению. Я вижу её впервые в школе. Наверное, она из соседнего корпуса, в котором учится мелюзга. С пятнадцати-шестнадцатилетними господами тётя явно не готова общаться. Чувствую, ненадолго она у нас, хотя поговаривали, что наша старая училка уехала куда-то преподавать за границу и в этом году уже точно не вернётся. Слишком уж много человеческих эмоций у этой новой училки, а наш директор, который с помощью своей наглости проникал даже в эфир центрального телевидения, не любит таких. Он любит таких как Голигрова, у которой даже нет высшего образования, но которая раз за разом получает всякие награды вроде «лучшая училка школы». Да уж, без наглости не станешь знаменитым даже в масштабе школы. Но все думают, что для жизненного успеха нужно высшее образование, а не наглость. Вот уж удивительные люди живут в нашей стране! Откуда они все вылезли?

– Итак, что же означает это слово – «обломовщина»? – нервно спрашивает училка, после чего начинает водить ручкой по журналу.

В классе поднимается несколько рук. Ольга Рыбакова даже издаёт какие-то жалобные звуки в надежде, что училка предоставит ей слово. В какой-то момент я сам приподнимаю руку, хотя продолжаю держать локоть на парте. Вопрос мне кажется очень простым. Но всё-таки я боюсь ответить на него неправильно и опускаю руку до того, как училка отрывает глаза от журнала: вопрос «что такое хорошие человеческие качества?», тоже кажется мне простым, но успешными, правильными и хорошими людьми в моём окружении называют людей, не обладающих этими качествами. Нет, я не подниму руку, даже если спросят, какого цвета небо в ясный день, или, какого цвета трава летом. Я ничего не знаю наверняка.

– Я вижу, у Голигрова Дениса мало оценок, – говорит училка. – Что он думает по поводу «обломовщины»?

В классе звучат смешки. Голигрова никогда не спрашивали ни по одному предмету. Оценки он получал только за списанные контрольные, диктанты и прочие самостоятельные и лабораторные работы. Но новая училка, похоже, не знает, кто есть кто в нашей школе. Наверное, она даже не знает, что девиз нашего класса, придуманный, естественно, самой Голигровой, звучит так: «Мы яркие личности».

Сам Голигров явно не ожидал такого развития событий. Он начинает что-то нервно бормотать, пытаясь не сильно отклоняться от своей любимой манеры держаться, то есть от манеры придурка из какого-нибудь американского мультсериала для взрослых, хотя ясно видно, что это у него плохо получается сделать. Наконец он выдавливает из себя:

– Ну, «обломовщина» – это, типа, когда людей обламывают. Ну, типа, так, как Обломов обломал своего друга Штольца, не поехав с ним на тусовку, а потом за границу. А затем обломал Ольгу Сергеевну, которая хотела с ним замутить.

В классе раздаётся смех. Вижу, как Юлька Петракова, сидящая перед Голигровым, поворачивается к нему и смотрит на него осуждающе, но… влюблённо. Фи…

– Денис, ты всё время так общаешься? – спрашивает училка. – С мамой тоже так говоришь?

В классе повисает тишина. Упоминание предводительницы «жирных» не сулит ничего хорошего для новой училки. Все это понимают.

– Класс, кто может объяснить, что такое «обломовщина»? – спрашивает училка.

Ольга Рыбакова уже почти привстала.

– Как тебя зовут? – спрашивает училка.

Ольга представляется, а затем отвечает на вопрос:

– «Обломовщина» – это состояние человеческой души, когда ничего не хочется делать. Когда человеку сопутствуют апатия, лень, нежелание двигаться вперёд. В книге это слово употребил герой Штольц, который, по замыслу Гончарова, должен был являться антиподом Ильи Обломова.

– Совершенно верно.

Не знаю, какую оценку поставили Голигрову, но Ольге Рыбаковой поставили пять. Искренне рад за неё. Хорошая она девчонка… была бы, если бы не встречалась со скинхедом Тимуром Магомедовым – редкостным отморозком. Светлый у неё ум, но, видать, низкие наклонности. Полгода назад я видел её пьяного вусмерть отца, валяющегося возле подъезда. Тогда я был со своими друзьями со двора. Но помимо нас были ещё какие-то отморозки, которые издевались над безжизненным телом Ольгиного предка. Они пинали его, испускали на него нужду, лазили по его карманам (Именно по документам мы узнали, что это отец Ольги Рыбаковой), фотографировали. И эти фотки даже попали в Интернет; кто-то видел их на одном из сайтов приколов. Но широкой огласки эта история не получила. Все знали, что Ольгин предок – любитель выпить, но не более того.

Уже на следующий день Михалыч, у которого мать тоже работала в школе, говорит мне:

– Жирная свинья уже обработала новую училку. Добралась даже до директора. Пожаловалась ему на то, что произведение «Обломов» изучали поверхностно, а ведь оно очень сложное и заслуживает особого внимания хотя бы потому, что его можно по-разному интерпретировать. Понимаешь: по-разному, сука, интерпретировать! Об этом мне мать рассказала, вернувшись с заседания учителей.

– Это твоя мать использовала слово «интерпретировать»? Сама Голигрова вряд ли знает, что оно означает.

– Нет, это я придумал, – передразнивает меня Михалыч.

– Ого, да ты гений!

– Теперь Дениса не будут спрашивать по литературе! – чуть ли не срывается на крик Михалыч. Думаю, он имеет на это право: он-то использовал влияние своей матери только для того, чтобы попасть в наш, психолого-педагогический, класс. В остальном мать-учительница ему никогда не помогала.

– Может, оно и к лучшему: не стоит издеваться над классиками.

– Ты понимаешь, что это значит?! Это же вообще жирный беспредел!

– Скажу честно, мне плевать на них всех. И на институт мне тоже плевать. Если у нас в образовании творится такой беспредел, то я не хочу иметь ничего общего с ним. Надо строить свою жизнь таким образом, чтобы рано или поздно не наткнуться на пустоту на том месте, где, ты всё время думал, должно находиться что-то очень важное. В России нет образования, как не было электричества в Каменном веке. Но в Каменном веке научились использовать для своих нужд огонь, а в России хотят сразу всё, поэтому подыхают от невежества и необразованности.

– Чего ты мне несёшь бред? А как же курсы? Забыл наши планы?

– Не буду ездить я на эти курсы. Пускай платят за это дерьмо всякие инфантилы и «яркие» личности, которые настолько «яркие», что любая чушь, произнесённая ими, сияет. Правда, сияние это с коричневатым отливом, но человеческий глаз это не способен заметить. Заметить можно будет только разрушения, которые произойдут в стране лет через двадцать, когда все эти «яркие» личности займут все рабочие места.

– Даже в следующую субботу не поедешь?

– Раз уж я за этот месяц заплатил, то поеду, – после небольшого раздумья отвечаю я.

Следующего урока литературы жду с нетерпением. И он, наконец, наступает. В действиях училки уже намного больше уверенности; должно быть, на заседании учителей коллеги убедили её в том, что от неё не требуется ничего сверхъестественного, что работа со старшеклассниками – такой же пустяк, что и работа с мелюзгой, разъяснили ей кое-какие нюансы.

– Знаете, я после нашего последнего урока весь день думала об «обломовщине», – говорит училка сразу же после того, как галдёж в классе смолкает. – И в итоге пришла к выводу, что Денис Голигров был во многом прав, если не сказать во всём. Простите, что сразу это не сообразила: всё-таки опыта работы со старшеклассниками-гуманитариями у меня нет. – Михалыч, сидящий рядом со мной на последней парте, от досады сжимает правую руку в кулак и ищет глазами, что можно ударить. В итоге он сильно бьёт меня по ляшке. Я весь вздрагиваю от неожиданности. Не понимаю, что это Михалыч так взбесился; лично я ничего другого не ожидал. Училка смотрит на нас, поэтому не могу ответить Михалычу. После небольшой заминки она продолжает: – «Обломов» был написан более ста лет назад, поэтому это произведение принято интерпретировать так, как это сделала Ольга Рыбакова. Это классическая интерпретация. Но это не означает, что ответ Дениса Голигрова был неверен. Его мнение имеет право на существование, у нас же в обществе плюрализм. Тем более, что литература – это не какая-нибудь точная наука…

Да, у нас плюрализм. Но только если я выскажу мнение о том, что в нашей школе учительствуют непрофессиональные училки, а обыкновенные кухарки; что директор наш – обыкновенный прохиндей, имеющий повсюду связи, в том числе и в институте, в который мы ездим каждую субботу на курсы; что кругом у нас несправедливость, кумовство и мздоимство, меня тут же выгонят из школы, наплевав на свободу мнений и прочие радости демократии.

– Нет никакой гарантии, что Гончаров не находился на одной волне с Денисом Голигровым, – продолжает училка. Хотя ей не верит, похоже, даже Юлька Петракова, судя по довольно холодному взгляду, которым она одаривает Голигрова. Что ж, даже примитивные хомячки понимают, что это перебор.

После урока ко мне подходит Трофимов и говорит:

– За что это тебя Михалыч во время урока?

– Если бы он ударил по парте, она бы сломалась пополам.

– Что это на него нашло?

– А ты так и не понял? Неужели не ясно, что нас в этой дерьмовой школе держат за идиотов? Вернее, нас хотят сделать идиотами. Всех-всех! Невзирая на то, что плюралистическое общество подразумевает наличие разных категорий граждан, а не только идиотов.

– Да ты что так переживаешь? Всё нормально. Едем послезавтра на курсы? – Трофимов одевает свою любимую маску мудака и имбецила.

– Это будет предпоследний день, когда я еду на курсы. Не хочу иметь ничего общего с Системой. Бросил бы даже сейчас, да денег родительских жаль. Вдруг мне понравится эта самая, как её, квантовая механика.

Тут откуда-то появляется Женька Хромова со словами:

– Паша, мы идём домой?

Но Паша продолжает стоять возле меня, похоже намереваясь выяснить, что я подразумеваю под Системой. Ему нравится, когда кто-то бунтует, потому что он сам не лишён здравого смысла. Но, когда бунт назревает серьёзный, он не прочь выступить и в роли адвоката тех, против кого бунтуют. Это ещё один закон природы: здравый смысл входит и выходит в черепные коробки хаотично и бессистемно, но его количество в природе строго ограничено. В одно место прилетело, из другого вылетело.

– Это Голигрова-то – Система? Да не обращай ты на неё внимание, – говорит Паша. – Она ничего не решает. И Михалычу я тоже скажу сейчас.

Вот дебил! К Женьке Хромовой подходят «жирные» из числа тех, с кем ей по пути. Паша, похоже, на моих глазах совершает акт «обломовщины», согласно интерпретации Дениса Голигрова.

Прощаюсь со всеми и иду домой.

Дома меня встречает мать со словами:

– Я тут твою классную видела. Такая приятная женщина. Не знаю, чего вы её жирной называете. Говорит, у них там столько планов на этих курсах! В зоопарк собираются сходить в субботу целым классом. Ты от коллектива-то не отрывайся. Подходи ко мне, если что, за деньгами. Найдём! Всё-таки это институт.

– Какая связь между походом в зоопарк с моей классной руководительницей и институтом? Она просто числится нашим куратором на курсах, и не более того. Я в субботу собирался пойти в гости к Лёньке. Дашь денег на погулять?

– Чего ты всё к нему прёшься?! Нашёл себе забаву. Тебе учиться сейчас надо, с друзьями из класса больше общаться. Они же тебе помогут всегда. Голигрова вон меня всегда узнаёт. Тоже поможет, если что. Подумаешь, куратор она простой. Можно подумать, сейчас учёным обязательно надо быть. А Лёнька твой – пустая трата времени. Тебе в институт поступать!

– Я не буду поступать в институт.

– Чего?! Как ты смеешь матери такое говорить?! У меня давление утром было…

– Я не хочу иметь ничего общего с Голигровыми и с… Системой.

– Системой! Как заговорил-то! В армию, значит, пойдёшь на два года. Там тебя научат любить Систему.

– Да хоть прямо сейчас. Страшно жизнь прожить как собака, а не в армии очутиться.

– Кому ты будешь нужен без образования?

– Лет через пятнадцать в нашей стране нужны будут только охранники и грузчики. Эпоха плюрализма закончится, потому что она слишком убога.

– Какие ты слова знаешь, недаром много книг читал. Ты должен в институт поступить, иначе кто же там будет учиться.

– Вот этого я не знаю. Так ты мне денег хочешь дать на зоопарк?

– Дам. И давай, не чуди; поговори с Голигровой, поговори с одноклассниками. Узнаю, что потратил деньги на посиделки с Лёнькой и Светкой – больше никогда ничего не получишь.

Эх, даже дома преобладают академические настроения!

* * *

Когда всеми клетками ощущаешь свою правоту, жизнь становится полней, хочешь, чтобы новый день наступил поскорее. Вот и я с нетерпением ждал субботы. Даже ранний подъём не смущал меня. Не хотелось мне только ехать с «жирными» в зоопарк после занятий. Но деньги были нужны. Я знал, что вход в зоопарк для школьников был бесплатным и знал, что мать об этом не знает. Да если бы и знала, я бы что-нибудь придумал. А ещё я знал, что Голигрова, если я не поеду с ними в зоопарк, расскажет моей матери об этом сразу же, как только встретит её где-нибудь на улице.

Подъезжаю к девяти часам в институт. До занятий ещё целый час. Трофимов с Михалычем и с тремя ребятами из московской школы остались соображать на пятерых возле метро. Я не стал составлять им компанию только потому, что решил приберечь все деньги до вечера.

Слежу за жизнью института, за вознёй охранников. Вдруг слышу знакомый старушечий голос Лидии Петровны – типа, адвоката абитуриентов. Если в обязанности Рыбалки входило всё время гнобить нас, то в обязанности Лидии Петровны, наоборот, входило защищать нас. Идёт она в компании Димы – главного куратора подготовительных курсов. Дима – низкорослый мужичок, у которого всё время выступает слюна на губах, когда он говорит. Но человек он вроде как добрый и хороший хотя бы потому, что не пользуется особой популярностью среди высшего руководства института, поэтому я отваживаюсь подойти к нему и к Лидии Петровне и спросить:

– А скажите, пожалуйста, зачем нам, будущим психологам, нужна квантовая механика? – Тон у меня такой, будто я намереваюсь всю свою жизнь связать с психологией и с этим институтом, а не собираюсь через две недели бросить к чертям курсы, распрощавшись с мыслью поступить в институт.

Как они выдержат такой удар!?

Но Дима довольно уверенно отвечает, будто подобный вопрос ему задавали уже тысячу раз:

– Учёные говорят, что главное – сам процесс обучения, а не то, что человек изучает. В общем, работающий мозг отличается от неработающего тем, что он заинтересовывается всем подряд. К тому же сейчас много научных направлений, которые пытаются объяснить феномен сознания с помощью известных физических теорий.

– Угу, понятно, – говорю я, видя как на губах Димы выступает слюна.

– А вы из Зеленограда, что ль, так рано? – спрашивает Лидия Петровна. В её голосе вроде как звучит неподдельное беспокойство, хотя задаёт вопрос она, скорее всего, только из-за того, что не хочет, чтобы на губах Димы появилось ещё больше слюней, и это увидел я.

– Да, у нас электрички ходят не пойми как. Решил проснуться на всякий случай пораньше и успел на одну из самых первых.

– Я так и поняла, – обрадованно говорит Лидия Петровна. – Ваша школа бы не стала заключать договора с нашим институтом, если бы с транспортом было совсем плохо.

Теряю всякий интерес к этим двум людям: я к ним со всей душой, а они делают вид, что не знают о дружбе ректора с преподавателем квантовой механики и о том, что нашему директору плевать, с кем заключать договора, лишь бы засветиться где-нибудь. Может, они этого и на самом деле не знают, но тем меньше у меня желание продолжать с ними беседу.

Две низенькие фигуры удаляются по своим делам, а я снова иду к самому выходу. Через некоторое время в институт заходят Трофимов, Михалыч и трое парней из московской школы. На меня они не обращают внимания. Да мне, в общем-то, плевать на них. Похоже, они решают сразу же разойтись по аудиториям, чтобы не привлекать к себе внимание всяких рыбалок. Но вдруг Михалыч возвращается в сопровождении одного из московских парней. Они подходят ко мне.

– Не хочешь больше с нами тусить! – предъявляет мне Михалыч. – Значит, придётся тебе поменяться местами с Игорем. Он не в нашей группе, но хочет быть в нашей. Поменяетесь на один день. Какая тебе разница? Ты же больше не будешь ездить на курсы.

Верно. Какая мне разница? Я только выиграю, если не буду видеть в течение трёх часов заросшее жирком лицо оборзевшего от пары бутылок пива Михалыча.

– Давай поменяемся, – говорю я, обращаясь преимущественно к Игорю.

– Окей. Ты тогда будешь теперь Игорем Просвириным. Если что, и наши, и ваши уже в курсе. Хотя, вполне возможно, препод даже не будет отмечать.

– Что верно, то верно. На имена в этом институте обращают внимание только тогда, когда сюда приносят квитанции об оплате обучения.

Что ж, у той группы, в которую распределили Игоря Просвирина, первым занятием должен был быть семинар по квантовой механике. Посидев в коридоре ещё минут пять, отправляюсь в аудиторию.

Выясняется, что она уже забита наполовину. А я-то думал, что буду первым! Но что меня беспокоит больше всего, так это то, что парт в аудитории нет, а стулья стоят кругом. То же самое было и на прошлой неделе во время тренингов. Неужели даже во время семинара по квантовой механике придётся лицезреть все лица своих одногруппников? Сажусь за один из стульев, чувствуя неловкость от всего происходящего. Эх, жаль, я не бросил это дело сразу!

Звучат классические в среде студентов и абитуриентов звуки – хруст чипсов, шелест упаковок из-под них, шипение пузырьков в газировке. То и дело протягиваются за чем-нибудь вкусным и вредным руки, как лапы обезьян в фильмах про животных протягиваются за высоко растущими фруктами. Ольга Рыбакова, Женька Хромова и некоторые другие мои одноклассники уже здесь, значит, я пропустил момент, когда подъехали «жирные». Они, мои одноклассники, уже без всяких проблем общаются с московскими.

Радуюсь каждому новому вошедшему.

Но вот заходит и препод. Его голова – как бильярдный шар. Очки низко висят на носу, а глаза смотрят поверх них.

– Добрый день, – говорит препод, и я отмечаю его сходство с больными хроническим гайморитом или эмфиземой лёгких.

Сев за один из стульев, препод ставит себе на колени кейс. На его лице появляется такое выражение, словно он забыл что-то очень важное, что хотел сказать нам сразу же по прибытии в аудиторию.

– Меня зовут Василий Васильевич, – наконец говорит он. – Я в этом семестре прочитаю вам несколько лекций по квантовой механике. Но, как вы понимаете, вопросами теоретической физики мы не будем ограничиваться в такой аудитории-то. Мы придумаем, как выжать максимум из среды нашего обитания. Тем более что вы собираетесь стать психологами, а психологи должны любить всякие игры и тренинги.

Препод оглядывается по сторонам в надежде найти место, куда бы можно было поставить кейс. В итоге он ставит его себе под ноги. Мне кажется, он немного взбешён условиями, в которых вынужден работать, хотя пытается убедить нас в том, что интерьер аудитории такой, потому что здесь продумана каждая деталь, а не потому, что институт сэкономил на покупке парт, даже несмотря на то, что цены на обучение с этого года возросли, о чём мы хорошо были проинформированы.

Занятие начинается. Что бы там ни говорил препод в начале, занятие проходит в формате обычной лекции, но только без парт. Нас грузят информацией о Нильсе Боре, о принципе неопределённости, о волново-корпускулярном дуализме, о принципе суперпозиции и об опыте Юнга. Каждый раз я чувствую неловкость, когда бросаю взгляд на кого-нибудь из одногруппников. Некоторые из них даже не делают вид, что слушают препода – настолько скучающие у них выражения лиц. Только здоровый панк Славик, на голове которого красуется бандана, проявляет в середине лекции неподдельный интерес к опыту Юнга:

– А Юнг, я слышал, был кокаинщиком и пидор… ориентация у него была психоаналитическая, как и у его учителя Фройда.

Слова Славика будто не сразу доходят до препода. Но, когда это происходит, Василий Васильевич начинает смеяться. Он говорит добродушно:

– Что ж, теперь я вижу, что здесь хорошие психологи. Но тот Юнг, которого я упоминал, был всего лишь однофамильцем знаменитого Карла Юнга – ученика Фрейда.

– Он то же что-то употреблял по-любому, как и психоаналитики, – настаивает Славик.

После этого забавного случая напряжение спадает, скучающие лица исчезают. Что бы делало человечество без таких людей как Славик!

– В завершение сегодняшней лекции я хотел бы рассказать о самом удивительном принципе, – говорит повеселевший препод.

И он начинает рассказывать о квантовой запутанности. При этом я вижу, как напряжённо работает его мысль, как хочет он отыскать повод отойти от привычного формата лекции, чтобы оправдать наше нахождение в этой аудитории без парт.

– Это удивительное дело, – рассказывает препод. – Представьте, два совершенно разных объекта, находящиеся на огромном расстоянии друг от друга, запутаны друг с другом. И, если один объект делает что-то одно, другой тут же делает нечто противоположное. Например, если одна монета падает вверх орлом, то другая, связанная с ней квантовой запутанностью монета должна тут же повернуться решкой.

– А давайте мы поищем такие монеты, – говорит Славик, доставая из кармана целую горсть мелочи.

– Увы, пример с монетами – не совсем корректный, так как монеты – это макроскопические объекты, а нас интересуют только квантово-механические системы.

– Эх, значит, я лоханулся! – говорит Славик.

– Нет, вы не лоханулись; вы сделали предположение. И в этом вы не одиноки. Многие даже очень серьёзные учёные не сомневаются в том, что макроскопические объекты тоже обладают квантово-механическими свойствами. Но наука в настоящий момент не способна их обнаружить. Думаю, не получится их обнаружить и нам в этой аудитории, так что давайте не будем пробовать. Кстати, некоторые учёные полагают, что наше сознание – квантовое. Пожалуй, с этого надо было начинать сегодняшнюю лекцию, ведь вам, психологам, должно быть интересно всё, связанное с сознанием. Правда, я не верю этим учёным-адептам квантового сознания; мне кажется, наш мозг – это нечто тяжёлое, неповоротливое, не обладающее необходимой концентрацией, прямо-таки противоположное квантово-механичеким системам, не способное моментально реагировать на изменения, происходящие в… запутанности, даже если под запутанностью понимать ближайшее окружение хозяина мозга, его привычную среду. Чтобы вы поняли эту мою мысль, давайте поиграем в игру; неслучайно же в этой аудитории нет парт.

Препод безумно рад предоставившейся возможности развлечь нас какой-то игрой. Он лезет за своим кейсом и достаёт из него несколько листов бумаги. Сосчитав нас, он приходит в восторг:

– Двадцать! Чётное число – то, что надо. У каждого будет запутанный партнёр. Я напишу на листках номера от одного до двадцати. Два запутанных номера в сумме должны будут давать двадцать один, то есть номер один будет запутан с номером двадцать, а номер два – с номером девятнадцать. У каждого номера будет три задания, то есть он должен будет выполнить три действия в том случае, если его номер будет помечен фломастером. Причём, если первое задание у номера один будет «пройти в левый угол», то у двадцатого номера первым заданием будет «пройти в правый угол». Только я постараюсь придумать такие задания, которые можно будет выполнить незаметно и сидя на одном месте. Во время этой игры от вас будет требоваться максимальная внимательность, а также умение действовать таким образом, чтобы никто, кроме вашего партнёра не догадался о том, что вы совершаете конкретные телодвижения по заданию. Победителем будут являться те запутанные пары, которые найдут друг друга, но при этом скроют свою запутанность от других.

Препод углубляется в придумывание заданий. И занимается он этим минут пятнадцать. Только тогда, когда до перерыва остаётся пятнадцать минут, начинается игра. Каждый вытягивает себе номер. Мне выпадает номер семь. Читаю задания и думаю, какую глупую игру придумал препод. Первым моим действием было «положить правую ногу на левую».

По правилам игры, номер, который был помечен чёрным фломастером, должен был не раньше чем спустя секунд пятнадцать-двадцать после того, как все рассядутся совершить первое своё действие. Запутанный с ним номер в свою очередь должен был тут же выполнить своё первое действие. В том случае, разумеется, если он увидит действие партнёра. А шансов на это было немного: действия были настолько мелкими и незначительными, что заметить их можно было только не сводя глаз с запутанного партнёра.

В первую минуту игры творится жуткая неразбериха. Все, как идиоты, водят туда-сюда глазами, у всех нервно вздрагивают конечности. Я, увидев, что у Женьки Хромовой левая нога лежит на правой, автоматически кладу свою правую ногу на левую. И в этот момент девушка, сидящая слева от меня, кладёт левую ногу на правую. Кажется, никто не замечает этой синхронности, даже несмотря на то, что наши кроссовки как-то подозрительно почти соприкасаются. Игра продолжается. Вспоминаю своё второе действие. Оно звучит так: «поднять глаза вверх». И я спустя двадцать секунд окидываю взглядом потолок. Через секунды три-четыре я вновь опускаю глаза, и вижу девушку, смотрящую на одну точку на полу. Тело её мелко трясётся то ли от веселья, то ли от неприятного ощущения запутанности. Догадываюсь, что многие одногрупники заметили «квантовую активность» моей партнёрши и внимательно следят за ней, поэтому третье действие я не спешу выполнять. Оно звучит так: «пододвинуть стул на несколько сантиметров вперёд». Так как мы с моей партнёршей сидим рядом, то, мне кажется, наша синхронность должна будет броситься всем в глаза.

Но в тот момент, когда я пододвигаю на несколько сантиметров свой стул, раздаётся звук поцелуя, и все устремляют взоры на Славика. Выясняется, что этот панк принял зевок Ольги Рыбаковой за «квантовую активность» и ответил ей поцелуем.

Все начинают дико хохотать, услышав разъяснения Славика. Даже препод не может сдержать смеха. Он говорит, когда хохот стихает:

– По правилам игры, я должен спросить, обнаружил ли кто-нибудь запутанную пару.

Многие начинают тыкать пальцами в Славика и Ольгу Рыбакову, которая до сих пор не может прийти в себя от такого внимания к её персоне.

– Вы находите, что поцелуй – это нечто противоположное зевку? – спрашивает препод. – Лично я не догадался бы до этого.

Но аудитория действительно считает, что поцелуй – это нечто противоположное равнодушному зевку.

– Может, кто-то обнаружил свою половинку? – спрашивает препод.

Молчание. Зачем нужно признаваться? Разве за победу в этой игре начисляют какие-то баллы? Моя партнёрша тоже не понимает этого, и мы молчим вместе.

Листки с номерами вскоре запутываются в мусорном ведре.

– Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил о неповоротливости человеческого сознания? – подводит итоги препод. – Увы, теория квантового сознания – это что-то из области колдовства. Одним словом, псевдонаука.

С этим сложно не согласиться. Но всё же ощущать себя квантово-механической частичкой очень приятно, как я понял. Причём именно потому, что мозг человека – неповоротливый, убогий и неспособный концентрироваться на чём-то одном.

В общем, игра мне очень понравилась. Но больше всех она понравилась Василию Васильевичу. Он весь лучится от счастья. Наверное, он действительно хорошо разбирается в квантовой запутанности, если на ходу придумал такую игру.

Когда занятие заканчивается, под дверью аудитории уже гудит параллельная группа. То и дело заглядывает Олеся – одна из ведущих тренингов. Василий Васильевич, наконец увидев это, начинает оправдываться перед коллегой при помощи жестов. В конце концов, он ясно даёт знать, что никого из нас больше не задерживает.

Счастливые, мы выходим из аудитории. Парни и девчонки из параллельной группы окидывают нас критическим взором; по нашим лицам они пытаются понять, что ждёт их в ближайшие полтора часа. У Михалыча такое выражение лица, словно он стоит в очереди в кабинет цистоскопии. Боюсь, мой приятель может не дотянуть до зоопарка.

Оказавшись в соседней аудитории, мы сразу же рассаживаемся в круг. «Запутанная» со мной девушка на сей раз оказывается напротив меня.

Костя стоит у открытого окна. Увидев, что свободных мест не осталось, он спрашивает:

– Как думаете, оставить окно открытым?

На его вопрос никто не отвечает, так как все до сих пор находятся мыслями в другой аудитории.

– Запах перегара уже выветрился, – говорит тогда Костя, – и, судя по вашей бодрости и вашему абсолютно трезвому восторгу от полученных знаний и академической новизны, нового перегара не должно поступить. Давайте начинать.

– Минут десять, пожалуй, ребятам надо отдохнуть, – говорит Олеся. – У них такое весёлое занятие было! Должно быть, все эмоции забрало.

– Странно, я думал, квантовая механика и веселье – вещи, абсолютно не совместимые, – говорит Костя.

Вижу, как все недовольно оглядывают аудиторию и те предметы, которые ведущие тренингов специально подготовили на одной единственной парте в углу – ватманские листы, шарики, карандаши, игрушки. Костя, видимо, тоже это видит, поэтому говорит:

– Заранее приносим извинения за то, что наше занятие не будет таким весёлым, как семинар по квантовой механике. Неужели там действительно было очень интересно?

Некоторые девчонки начинают рассказывать о семинаре. Многие из них, похоже, только сейчас поняли, что игра была действительно необычной и очень интересной. Да и я сам только сейчас ощущаю всю важность того, что пережил во время первого сегодняшнего занятия.

Вставляю слово:

– Такое занятие должно быть первым во всех вузах. Чтобы у новоиспечённых студентов сразу же возникал некий дополнительный смысл учиться. И, чтобы они сразу же были в курсе, что наука – вещь по-настоящему интересная, а порою и вовсе безбашенная.

Ещё в течение пяти минут все продолжают высказывать свои мысли по поводу семинара по квантовой механике, и только тогда начинается тренинг.

Сначала нам предлагают закрыть глаза и открыть их тогда, когда, нам покажется, что прошла минута. Когда я открываю глаза, Костя показывает пальцами «ноль», что означает, что я безошибочно угадал, когда прошла минута. Один поднятый палец на правой руке Кости означал, что прошло на десять секунд больше минуты. Два пальца – что прошло на двадцать секунд больше минуты.

Когда Костя держит уже целую раскрытую ладонь, панк Славик роняет голову на плечо соседа. Только тогда он открывает глаза и начинает оправдываться тем, что вчера был на Дне рождения друга.

Затем нас просят выполнить ещё несколько идиотских заданий, по результатам которых невозможно ничего объективно описать, объяснить, которые ни на что не влияют и вообще не имеют никакого отношения к науке, однако удачно маскируют пробелы в ней и помогают зарабатывать деньги психологам. После этих заданий, не требующих никаких «инструментов психолога», на полу появляется ватманский лист и разноцветные карандаши, что означает, что настала пора рисовать всяких несуществующих животных в рамках измерений каких-то несуществующих психологических параметров. Терпеть не могу подобные задания. Не верю, что по рисункам можно что-то определить. Уверен, что и сами психологи, включая Костю, Олесю и Яну, не смогут объяснить, на чём зиждется их уверенность в том, что рисунки каким-то образом способны раскрыть душу человека, их нарисовавшего.

Хочу как-то выразить свой протест, отнесясь к заданиям с подчёркнутым безразличием и подростковым скептицизмом и нонконформизмом. Но вдруг обнаруживаю, что уже не способен на это, потому что в аудитории есть человек, который… запутан со мной, который сегодня уже, возможно и чисто случайно, отследил мои мельчайшие движения, даже не смотря в мою сторону, посеял во мне уверенность в том, что я как бы занимаю не последнее место в его реальности. Впрочем, вряд ли важно, что этот человек находится в аудитории. Важно, что я вообще ощутил себя как бы героем первого плана хотя бы в одном эпизоде жизни другого человека, что до этого со мной бывало не часто даже при общении с, казалось бы, хорошо знакомыми людьми. Теперь я ощущаю свою неспособность тупо нахулиганить, нарисовав на ватманском листе какую-нибудь кучу дерьма с ножками и глазами. Теперь я ощущаю, что на мне висит двойная ответственность за всё, что я делаю. Должно быть, взросление – это обнаружение всё больших запутанностей с людьми и предметами.

Возможно, происходящее со мной чем-то похоже на обыкновенную влюблённость, но, как мне кажется, влюблённость – это когда конкретно сносит бошку, то есть когда другой человек становится каким-то идеалом без малейших изъянов и когда всячески хочется потакать, угождать, порою подражать ему, часто отказываясь от своей собственной личности, своих собственных взглядов и собственного стиля жизни. Я же наоборот ощутил острую потребность быть самим собою, уверился в правоте своих критических взглядов на практическую психологию и на многое другое.

Оказывается, что всё самое идиотское было припасено на конец занятия. Надо было разбиться на пары. Признаюсь, хуже выполнения идиотских заданий во время психологических тренингов для меня только выполнение идиотских заданий во время психологических тренингов с кем-нибудь в паре. Но, когда ко мне подходит та самая девушка, с которой я «запутан», я думаю о том, что от идиотских заданий всё-таки бывает какой-то толк. Девушка стоит покорно возле меня, словно мы с ней уже договорились о том, что являемся парой и что никаких вариантов тут не может быть. Что ж, я не против такого расклада; он мне даже очень нравится. Да что уж скрывать, я безумно счастлив.

Сразу же после занятия я забываю всё, что произошло во второй его половине. Должно быть, я выглядел неловко при выполнении заданий, как это обычно бывает, когда приходится заниматься тем, что внушает тебе отвращение. Но это лишь немного омрачает мою радость от всего происходящего. Чрезвычайно довольный, я направляюсь в аудиторию, где нам должны были читать общую лекцию по психологии.

Отыскиваю взглядом своих одноклассников. Некоторые «жирные» уже хрустят чипсами за первыми партами и шипят газировкой. Михалыч же с Трофимовым и их московскими друзьями-собутыльниками разместились на последних партах. В какой-то момент думаю присоединиться к ним, но всё же прихожу к выводу, что не стоит этого делать.

Вот в аудиторию заходит «запутанная» со мной девчонка и садится поближе, в самую гущу «жирных». В течение всей лекции наблюдаю за ней. Прихожу к выводу, что особо красивой её назвать сложно. Она очень худенькая, и мордочка у неё не особо выразительная. Носик – с маленькой горбинкой. Но взгляд очень добрый, неравнодушный и выражающий уверенность в собственных сильных качествах, я в этом неоднократно убеждался сегодня во время первых двух занятий и однажды во время лекции, когда она обернулась и посмотрела на меня не то заговорщическим, не то просто восхищённым взглядом.

Во время лекции она несколько раз что-то спрашивала у моих одноклассников. И я надеялся, что она хорошо знакома с кем-нибудь из «жирных» и её пригласят в зоопарк, ведь я знал, что панк Славик и некоторые другие московские пойдут после занятий с нами по особому приглашению.

После лекции я сразу же выметаюсь на улицу. Через несколько минут вижу, как моя новая подружка уходит в сторону троллейбусной остановки. В этот момент мне кажется, что она совершенно забыла о… квантовой запутанности – настолько быстра её походка, так много в ней решительности и какого-то беспокойства, словно дома её ждут неотложные дела. Рядом со мной стоят «жирные»; ещё никогда их разговоры не казались мне настолько тупыми.

Только сейчас я вспоминаю, что не знаю её имени. Эх, как же мало надо людям для запутанности! И тем удивительнее, что это явление редкое, почти невозможное, что мозг человека такой тупой…

Наконец после долгого стояния на месте мы идём к троллейбусной остановке.

Когда мы заходим в подземный переход, видим, как наш одноклассник Гарик играет на гитаре, а панк Славик бегает с протянутой банданой. А мы их ждали возле института! И в том числе из-за этого вынуждены были отстать от всех московских, которые не собирались с нами в зоопарк. Насколько мне известно, Гарик немало зарабатывает, играя на гитаре в вагонах электричек. Обойдя одну тверскую «собаку», он порою имеет в кармане столько денег, сколько не каждый рабочий зарабатывает за две рабочие смены. Гитару он всегда таскает с собой. Гарика я про себя называю «полужирным»: наш класс он особо не любит, но всё равно не брезгует обществом семейства Голигровых сотоварищи.

Вижу, как Голигрова окидывает Гарика довольным взглядом. Что ж, ещё один закон жизни: вредоносные люди с восхищением смотрят на падение ближнего своего. Уверен, этот взгляд нашей классной руководительницы сулит Гарику нехилое «пожирнение» в ближайшем будущем.

На остановке уже нет никого из наших московских товарищей, зато нас догоняет Костя. Вижу, как он меняется в лице, когда Голигрова с фальшивым восторгом на лице встречает его. Пока мы едем до метро в набитом битком троллейбусе, её голова так и тянется к ведущему тренингов. Рот её, напомаженный толстыми слоями бледно-серой помады, при этом всё время открыт. Вижу, как Костя борется с желанием сойти на ближайшей остановке, сославшись на то, что надо зайти куда-нибудь.

А уже через десять минут после того, как мы вышли из троллейбуса, Голигрова начинает заискивать перед билетным кассиром возле входа в зоопарк. Думаю о том, что для таких как она нет разницы между профессиями людей. Для них все люди делятся на хозяев жизни, к которым они причисляют и себя, и тех, кого они подчинили или только готовятся подчинить своей воле. И подход ко всем жертвам у таких людей одинаковый: и с преподавателями в институте, и с билетными кассирами они ведут себя одинаково фамильярно и бестактно. Все виды деятельности для таких людей – смехотворные, кроме тех, которые позволяют ощущать свою власть над другими.

Вижу, как Голигрова неохотно лезет в сумочку за кошельком. Билетный кассир в это время быстро, но придирчиво осматривает нас. Его взгляд задерживается на пару секунд только на Денисе Голигрове, лицо которого отнюдь не украшает довольно приличный пушок, переростке Трофимове, уже похожего на начинающего смазливого актёришку, и, естественно, на панке Славике. В конце концов, кассир приходит к выводу, что мы все действительно похожи на десятиклассников, и разрешает нам бесплатно пройти в зоопарк. За вход остаются платить только Голигрова и мать нашей одной из наиболее «жирных» одноклассниц Марины Левитес.

В зоопарке мне очень нравится; даже огромное количество людей не сильно смущает меня. Я вообще люблю большой мир, такой отличный от всяких школ, институтов и прочих подъездов, где, как правило, обязательно есть хозяева из числа наиболее дурных людей, не сумевших адаптироваться к условиям жизни в большом мире. Это такие люди как Голигрова и Рыбалка. Им важно быть королями своих маленьких мирков и придумывать в них такие правила и законы, которые позволили бы им иметь власть над теми, кто способен жить в гармонии со всем миром, но при этом ощущает скованность, находясь в чужом маленьком мирке..

В зоопарке моя неприязнь к одноклассникам вроде как улетучивается. Пожалуй, я даже нахожу в некоторых из них такие положительные качества, о существовании которых даже не подозревал до этого.

Вижу, как исчезают все наши статусы, как мы растворяемся в большом мире. Мне в голову приходит мысль, что когда-нибудь я, возможно, с ностальгией буду вспоминать этот день.

Несмотря на всё выше сказанное, «жирные» всё же остаются в своём репертуаре; они норовят протиснуться не столько к какому-нибудь вольеру с каким-нибудь диковинным зверем, сколько к каждой палатке с хот-догами и прочими закусками. Аппетит у моих одноклассников поистине зверский! Вижу, как даже Михалыч клянчит деньги у Гарика на булочку. При этом у него такое наивное выражение лица, что мне даже становится немного жаль его. Один я ничего не ем, понимая, что, чем меньше денег я потрачу в первой половине дня, тем веселее будет мне вечером.

Когда идём назад к метро «Краснопресненская», Юлька Петракова берёт меня под руку и начинает мне что-то говорить. Удивительная же эта штука – большой мир! Совсем он не похож на школу, институт и прочее.

То ли оттого, что я очень сильно проголодался, то ли оттого, что всё произошедшее со мной сегодня напомнило о том, что интересно может быть не только в гостях у Лёньки, я всё-таки не выдерживаю и покупаю на Ленинградском вокзале аж целую арабскую шаурму. Наглый узбек-повар окидывает меня нескромным взглядом и, убедившись, что перед ним простой школьник, которого запросто можно безнаказанно обдурить, заворачивает мне в лаваш капусту с морковкой, разбавленные несколькими кусками мяса. В итоге получается нечто тонкое, холодное и невкусное. Увидев у меня в руке это нечто, Михалыч подходит и просит дать попробовать. После этой пробы мне и есть уже почти нечего. Вот козлы эти узбеки и этот Михалыч! И вообще как ужасен этот мир, где за сорок рублей можно купить себе плохое настроение даже в тот день, который складывается для тебя самым наилучшим образом!

Когда прихожу домой, шаурма до сих пор вертится у меня в голове. Надо же было так лохануться!

– Тебе уже названивают твои дружки, – говорит мать. – Аж с десяти часов утра трезвонят.

– Как будто они не знают, что у меня курсы.

– Так ты пойдёшь сегодня к Лёньке? Вроде как он сильно ждёт тебя.

– С удовольствием. Да с пустыми руками неудобно. Деньги-то я все потратил в… зоопарке, – говорю я, вспоминая злополучную шаурму.

– Оно и неудивительно. Время-то уже шесть часов почти. Но я тебе больше не дам денег, раз ты не хочешь учиться.

– Это я-то не хочу? Я передумал насчёт курсов. Теперь я – наиболее заинтересованное в курсах лицо.

– Я тебе сразу говорила, что надо делать всё так, как советует ваша классная руководительница. Думаешь, ваш директор дурак такой и будет предлагать вам курсы просто так? Как он может быть дураком, если его даже по телевизору показывали? А ты молодец, что сегодня был в зоопарке с классом. Сразу заговорил как нормальный человек.

– Да плевать мне на класс!

– Что ж ты тогда передумал?

– Мне понравилась… квантовая запутанность. – И, видя, что мать мне не верит: – Так денег мне дашь, чтоб не идти к Лёньке с пустыми руками?

– Дам, – говорит мать, доставая кошелёк. – Как же не дать, если ты решил продолжить ездить на курсы с классом. Только учти, каждый раз я не буду тебе давать денег на посиделки у Лёньки. Сегодня я просто так рада твоим словам… Больше они не будут на меня действовать. – Что ж, пусть мать думает, что я из-за жалких ста рублей решил продолжить обучение на курсах, а вовсе не из-за квантовой запутанности. Какая мне разница?

С огромным удовольствием пообедав, сразу же иду в магазин, а из него с бутылкой вина и баклажкой пива уже топаю к Лёньке. Меня встречает Светка – девушка Лёньки. У неё всегда немного наивное, провинциальное лицо, по которому сложно догадаться, рада ли она видеть того или иного человека. Иногда мне кажется, что Светка любит всех одинаково сильно. А иногда – что она ненавидит всех одинаково. Несколько лет назад она с семьёй приехала в Зеленоград из какого-то богом забытого уголка в Сам арской обдасти и сразу же познакомилась с Лёнькой в старших классах зеленоградской школы.

У Лёньки родители уезжали на каждые выходные, поэтому почти каждую субботу мы собирались у него. Безумно рад видеть всех своих друзей и подруг, хотя их детское увлечение дебильными компьютерными играми на сей раз кажется мне особенно глупым.

– Мне твоя мать сказала, что ты выехал на курсы аж в шесть часов утра. Она так переживала за тебя, – говорит Лёнька, когда я захожу на кухню. – Неужели ты ещё не хочешь спать?

– Мысль об этой минуте добавляла мне сил в шесть часов утра да и вообще в течение всего сегодняшнего дня.

– Ну и ну. Вот это юношеский максимализм. Света, угости же человека раками! У меня отец ездил с дядей Колей ловить раков. Улов был весьма удачным.

Не догадываюсь даже сказать «спасибо», потому что не вижу ничего особенного. Мне кажется, что такое должно быть и такое всегда будет.

Из комнаты приходят все остальные, в общей сложности человек семь; они продолжают обсуждать перипетии компьютерной игры. Лёнька разливает пиво по кружкам, а Светка возится с раками.

– Должно быть, курсы очень интересные, раз ты так рано на них выезжаешь? – спрашивает Лёнька, когда я очищаю первого рака.

– Не то слово. Теперь суббота для меня совершенно особенный день. Сегодня была квантовая механика.

– Ну и ну. Квантовая механика у психологов. А мы в техническом вузе проходим логику. И что же, квантовая механика – это интересно?

– Не знаю. Я только запомнил, что такое квантовая запутанность. – И я пересказываю своими словами то, что услышал сегодня от препода про квантовую запутанность.

– Не надо верить на слово всем этим физикам, – говорит Лёнька, когда я заканчиваю свой рассказ. – Не удивлюсь, если всё в конце концов окажется мистификацией, выгодной всяким лжеучёным, которые горазды на всякие вымыслы. – И Лёнька с помощью пульта включает телевизор.

Я думаю про себя, что, по какому бы пути не пошла наука в будущем, главное, что этот день и вообще эта пора моей жизни уж точно никогда не окажется вымыслом. Пытаюсь как-то сформулировать эту свою мысль, но ничего не выходит. Не нахожу я повода рассказать и об игре в квантовую запутанность. И даже про поход в зоопарк. А просто так говорить об этом не хочется.

От пива меня разморило и потянуло в сон. Борюсь с ним, постоянно нагоняя мысль о том, что я так долго ждал этого вечера и не в коем случае не должен проспать всё самое интересное. Но разговоры об играх настолько неинтересные, что я всё же засыпаю прямо в углу дивана с пивной кружкой в руке.

* * *

В следующую субботу договариваемся с Михалычем и Трофимовым выехать попозже. На сей раз нам компанию составляет Гарик. Едем в одной электричке с «жирными», возглавляемыми как обычно Голигровой, только в разных вагонах, а если быть точным, то мы едем в тамбуре другого вагона. Недоумеваю, как Голигровой не надоест в свой выходной день таскаться со своим сынишкой. Видать, она всерьёз решила расчистить путь в институт для Дениса.

Возле метро встречаем нескольких московских знакомых. Я, по правде говоря, очень консервативный человек и к новым людям привыкаю очень долго, поэтому видеть московских я вовсе не рад. Да и вообще для меня акт человеческого общения – это сродни чему-то такому грандиозному, вроде акта сотворения Вселенной; относиться к разговору как к ничего не значащей формальности не в моих привычках. Михалыч же с Трофимовым легко вступают в разговор с московскими. Про «жирных» и говорить нечего.

Стою на остановке один.

В самом троллейбусе вижу свою подружку. Она одета уже в зимнее пальто, которое, вынужден заметить, не очень-то хорошо на ней сидит. Уши – в наушниках. То и дело она достаёт из кармана пальто большой по нынешним временам плеер в специальном чехле и переключает в нём разные треки. Мне приходит в голову мысль, что она специально одела зимнее пальто, потому что в нём большие карманы. Одна нога её свисает с сиденья и покачивается в такт музыке. Вроде как она меня узнала, хотя и не удостоила меня акцентированным взглядом. Так как в троллейбусе на удивление просторно, решаю подойти к ней.

Но вспоминаю, что не помню её имени.

Вдруг слышу:

– Привет, Ленка. – Это Женька Хромова здоровается с моей подругой. Та поворачивается к Женьке, окидывает её доброжелательным взглядом и даже, как мне показалось, тянет руку в карман, чтобы выключить плеер. Но Женька проходит дальше, и Ленка продолжает слушать музыку.

Что ж, теперь ничто не мешает мне протиснуться к ней и завязать разговор.

– Привет, Лен, – говорю, хватаясь рукой за спинку сиденья, на котором она сидит

Она приветствует меня, но не тянет руку к ушам или в карман. Видимо, её отношение ко мне не такое доброжелательное, как к Женьке Хромовой. Однако видя, что я скорее погружён в свои, а не в её мысли, она достаёт из кармана плеер, выключает его и снова убирает уже вместе с наушниками.

– Готова к очередному тренингу? – говорю тогда я.

– Опять будем с тобой в паре?

И тут я вспоминаю, что в прошлый раз был в их группе вместо Игоря Просвирина.

– Нет, не получится. Сегодня я буду в другой группе, – говорю. – В прошлый раз я менялся с Игорем Просвириным.

– Да, я слышала об этом. Но подумала, что и на этот раз вы тоже поменяетесь.

– Да нет, это опасно. В прошлый раз мне нечего было терять. Сейчас я немного изменил своё отношение к курсам. Но мы можем встретиться на общей лекции. Не садись так близко к преподу. Я буду сидеть ближе к концу.

– Близко к преподу я сегодня точно не буду садиться. Этот идиот психолог уже достал со своим Фрейдом и темой секса. Он всё время говорит только о Фрейде и о своих псевдонаучных книжонках. Это называется один из лучших институтов Москвы!

– У преподавателей слишком мало времени, поэтому каждый хочет успеть рассказать о чём-то своём самом любимом.

Выходим из троллейбуса и направляемся в сторону института.

– А ты, значит, из Зеленограда?

– Да-а, – отвечаю я мечтательно.

– Что-то тебя с твоими редко когда встретишь. Если бы ты в прошлый раз не стоял с ними после занятий, я бы и не догадалась, что ты из Зеленограда.

– По правде говоря, я не очень-то люблю своих одноклассников. А классную руководительницу и вовсе терпеть не могу. Она же является и нашим куратором.

– В нашей школе в Печатниках тоже вас не любят, в смысле, вашу школу. Говорят, ваш директор какой-то козёл. Сделает всё возможное, чтобы пропихнуть всех своих.

– Возможно. Только я не ожидал, что такое могут думать в других школах. Я думал, школы – это как разные магазины одной сети: вроде как разные, но всё равно подчиняются одному руководству.

– Нет. О приблатнённости зеленоградских наша куратор хорошо нас проинформировала, – говорит Ленка таким тоном, будто ставит мне в вину то, что я из зеленоградской школы.

– Значит, мы будем вместе по одну сторону баррикад. Я тоже полагаю, что среди моих одноклассников есть приблатнённые. Когда-нибудь, мне кажется, я выведу на чистую воду свою классную руководительницу.

– Пока что мы только недалеко от станции «Баррикадная», – говорит Ленка таким тоном, словно ни капельки не верит в мои благие намерения, словно для неё все зеленоградцы – одинаково приблатнённые.

– Ты мне не веришь?

– Ничего не желаю знать о твоих взаимоотношениях с классной руководительницей.

– Кстати, твои одноклассники неплохо ладят с моими. Ты заметила?

– Это их дело. Они не сильно-то хотят поступить в институт, поэтому не видят той угрозы, исходящей от зеленоградцев, о которой нас всех предупреждали.

– Ты и меня, гляжу, недолюбливаешь из-за того, что я приблатнённый зеленоградец. Но в любом случае я рад слышать, что ты сильно хочешь поступить в институт.

Ленка чему-то улыбается, и мы молча доходим до территории института. Чёрт подери, никогда не думал, что у меня могут возникнуть проблемы из-за принадлежности к числу учащихся зеленоградской школы, которую я ненавидел всей душой!

Отправляюсь в кабинет, в котором у моей группы должен был быть семинар по психологии. Радуюсь, когда вижу в нём парты.

Занятие ведёт Яна. От её безбашенности, которая имела место быть на тренингах, не осталось и следа. Яна теперь серьёзная и чем-то похожа на училок в школе. Догадываюсь, что это одно из первых её самостоятельных занятий в роли преподавателя. Какие же козлы все эти организаторы подготовительных курсов! Ведь идиоту понятно, что нас используют как материал для подготовки молодых преподавателей и для всяких экспериментов. Нам эти курсы ничего не дадут, зато институт немало заработает и повысит квалификацию преподавательского состава за счёт нас. Становится даже немного обидно оттого, что я зарёкся продолжать обучение на курсах.

Семинар такой примитивный и дебильный, что, кажется, даже я смог бы его провести. Яна рассказывает нам о разных профессиях и о том, как определить профориентацию человека. Моим туповатым одногруппникам нравится этот примитив; они активно отвечают на вопросы Яны, вносят свои предложения и галдят так, словно они всерьёз вознамерились в будущем только и заниматься тем, что решать, кто, где и как будет работать. Думаю, вряд ли в аудитории есть хотя бы один человек, который представляет себя самого в роли работающего человека. Нет, работать – это не очень современно.

– А к какой большой категории профессий мы отнесём профессию бизнесмен? – спрашивает Яна посередине семинара. – Какими качествами должны обладать предприниматели? И чем вообще они занимаются?

Начинается обсуждение, однако не такое бурное, как тогда, когда Яна спросила, какими качествами должны обладать лесорубы.

– В жопу трахают друг друга, – шутит Славик, обращаясь, скорее всего, исключительно ко мне и другим товарищам по курсам, сидящим рядом с ним на последних партах. Но так получилось, что в этот момент все, словно бы сговорившись, замолчали, и слова панка долетают даже до Яны.

Но молодая преподавательница делает вид, что ничего не слышала – ни замечания Славика, ни оживления в аудитории, которое последовало после него.

– Если кто не в курсе, бизнесмены – это те люди, которые организовывают рабочий процесс, способствуют установлению корпоративных отношений, – говорит Яна, делая вид, что объясняет нашу заминку с ответом нашим неведением, а не тем, что вариант ответа Славика кажется нам наиболее подходящим. Мне кажется, она вот-вот разрыдается.

– Я это и сказал, но только другими словами, – шепчет нам всем Славик.

Панк Славик, как я понимаю, учится одновременно в двух группах. Какое занятие ему больше нравится, туда он идёт. Сегодня он решил первым делом посетить семинар по психологии, проводимый Яной, поэтому вновь оказался в одной аудитории со мной.

После семинара идём на общую лекцию по психологии. Отыскиваю взглядом Ленку; она стоит в проходе аудитории в окружении подружек и совершенно не смотрит в мою сторону, поглощённая, казалось, одной мыслью: куда бы сесть? Подхожу к ней и говорю:

– О чём был ваш семинар? Нам Яна рассказывала о профессиях.

– Нам Олеся рассказывала то же самое. – И Ленка наконец садится к самому окну. Тут же рядом с ней садится несколько подружек. Разговор исчерпан.

Сажусь за одну из последних парт и оттуда наблюдаю за Ленкой. Ещё никогда я не видел её такой… обычной. Она много говорит с подругами, всё время крутится на своём месте, словно бы её стул неудобный. А под конец лекции она обхватывает голову руками, словно бы она у неё болит, и смотрит вниз, на голую парту, где нет даже тетрадки.

Когда преподаватель нас отпускает, Ленка тут же вскакивает со своего места, хватает уже собранный рюкзак и идёт к выходу из аудитории впереди своих подруг. Только в дверях она останавливается, поворачивается и смотрит исключительно на своих подруг. Однако видя, что те вступили в разговор с ребятами и девчонками из других школ и не торопятся покидать аудиторию, Ленка выходит.

Вновь вижу её уже внизу; она стоит перед зеркалом и пытается застегнуть молнию на пальто. Уши уже снова в наушниках, хотя музыка ещё вроде как не играет. Она так сильно спешит, что молния никак не застёгивается.

Подхожу к ней и говорю:

– Ты, я вижу, недолюбливаешь не только зеленоградских, но и вообще всех. Так спешно вылетела из аудитории.

Ленка делает такое выражение лица, что не остаётся никаких сомнений: ей не могло прийти в голову, что её поспешность может броситься кому-то в глаза. Она говорит весёлым тоном:

– Общением приходится утруждать себя тогда, когда хочешь скорейшим образом адаптироваться к жизни в определённых местах. А мне это уже ни к чему. К тому же ты сам не особо разговорчивый.

– Что означает: тебе это уже ни к чему?

– Сегодня последний день, когда я была на курсах.

Сердце моё падает куда-то в пропасть; к горлу подступает тошнота. Такого не должно было произойти. На курсы должен был перестать ездить я, а не Ленка. Как же вышло наоборот?

– И почему я только сейчас об этом узнаю?

Ленка искренне удивляется моему вопросу.

– А что, – наконец говорит она, – я должна была объявить об этом в торжественной обстановке где-нибудь за круглым столом? Я была-то здесь только четыре раза. Никто и не заметит моего ухода. Все поглощены своей собственной адаптацией.

Верно, всего четыре субботы мы ездили на курсы, а кажется, что уже давно знаем друг друга. Мне кажется, что будет слишком банально говорить Ленке об этом, поэтому ищу более подходящие слова. Наконец говорю:

– Вынужден заметить, что ты… взрослее меня. Мне часто кажется, что происходящее со мной в то или иное мгновенье или в тот или иной временной промежуток будет длиться вечно. И прошлая суббота, кажется, длилась целый год.

Вижу, как Ленка уверенным движением застёгивает пальто до самого подбородка.

– Может, сядем? – предлагаю я, кивая в сторону дивана, стоящего в коридоре.

Не сразу, но Ленка соглашается. Мимо нас проходят шумные товарищи по курсам, но никто, кажется, не обращает на нас внимания. Думаю о том, что по-настоящему одинокий человек – это тот, который окружён множеством людей. К одиноким людям так и липнут… желающие адаптироваться.

– Так ты действительно бросаешь курсы? – спрашиваю.

– Да.

– На прошлой неделе ты бы мне сказала об этом.

– На прошлой неделе я ещё не знала, что придётся прекратить обучение на курсах. Родители настояли на этом в прошлую субботу, вечером.

– Я имею в виду, что в том настроении, в котором ты была на прошлой неделе, ты бы обязательно рассказала мне о своих планах. А сегодня молчишь весь день. Что случилось? Неужели всё дело только в том, что ты узнала, что я из зеленоградской школы, ученики которой намерены занять места талантливой московской молодёжи в этом институте?

– Если бы я изначально знала, что ты из зеленоградской школы, я бы действительно вела себя иначе. Но не из-за того, что в вашей школе все такие плохие. А просто потому, что Зеленоград – это слишком далеко. Что может быть общего между нами? Когда мы можем видеться? По воскресеньям я мотаюсь на курсы в ненавистную Тимирязевскую академию, так как отец хочет, чтобы я туда поступала. Теперь и по субботам там тоже иногда будут занятия, поэтому я вынуждена бросить учёбу на этих курсах.

– Ты же не хочешь поступать в эту Тимирязевскую академию. Времена, когда родители подчиняли своей воле детей, вроде как давно прошли.

– Я и не буду поступать в Тимирязевскую академию. Я буду поступать сюда. Хотя без курсов это будет сложнее сделать. В Тимирязевской академии я рассчитываю подтянуть свои знания биологии и математики, чтобы было проще поступить сюда. Тут-то на курсах преподают одну ерунду, а не готовят к вступительным экзаменам. Денег на ерунду у моих родителей нет.

Мне в голову приходит фантастическая мысль, что, если бы я не стал в прошлую субботу брать у матери деньги, чтобы возместить ущерб, который нанесла мне арабская шаурма на Ленинградском вокзале, родители Ленки дали бы ей добро на продолжение обучения на этих курсах.

– Знаешь, а я тоже хотел бросить эти курсы, – говорю. – Но теперь я передумал. Теперь я буду делать всё возможное, чтобы поступить сюда. Хотя шансов мало. Но в любом случае знай, что у нас есть общая мечта: поступить в этот институт. А что будет дальше – посмотрим. Мне бабушка говорила, что если я буду когда-нибудь учиться в Москве, то смогу жить у неё, а это значит, что мне не придётся тащиться после занятий в Зеленоград.

– Ты сделаешь это ради меня, – не то спросила, не то попросила Ленка.

– Придётся. Теперь я буду учиться на курсах за нас двоих.

И она кладёт свою головку мне на плечо. Это так неожиданно, что я никак не реагирую. К тому же мне как обычно кажется, что то, что происходит, будет происходить вечно. Независимо от поступков, которые мы совершаем или не совершаем.

Мы вместе доходим до остановки, вместе доезжаем до метро. А потом прощаемся после того, как Ленка даёт мне номер своего телефона.

Путешествие в метро мне кажется особенно приятным; его не омрачает даже то, что мне впервые пришлось заплатить за проезд: не мог же я перепрыгнуть через турникет при Ленке, а потом сразу же удрать по эскалатору вниз.

На Ленинградском вокзале встречаю Михалыча с Трофимовым. Подозреваю, что они были сильно обеспокоены моей задержкой, иначе как объяснить, что даже «жирные» успели на предыдущую электричку. Мои приятели ведут себя спокойно, что не характерно в первую очередь для Михалыча; вопросы их корректны и незлобивы. Что ж, это ещё один закон жизни: когда в кругу имбецилов хотя бы один идёт на поправку, у всех остальных хотя бы на какое-то время тоже исчезают симптомы болезни.

* * *

В следующую субботу еду на курсы без настроения. Предстоящие занятия кажутся бессмысленными. Но я понимаю, что курсы – это едва ли не единственный мой шанс поступить в институт, потому что конкурс должен был быть огромным, а мои способности к изучению некоторых предметов и моя усидчивость оставляли желать лучшего.

Голигрова ещё вчера попросила нас «не отрываться от коллектива и подойти к станции пораньше», поэтому мы вновь едем с ней в одной электричке. Она договорилась о встрече нашего класса аж с самим ректором. Я не слышал, чтобы ректор принимал у себя в кабинете представителей других школ, поэтому в который раз отмечаю про себя хитрость и коварство нашей классной руководительницы.

В кабинете ректора нас любезно встречает Рыбалка. Насколько она безжалостна, строга и бесцеремонна с нами, абитуриентами, настолько же она ласкова, услужлива и раболепна перед ещё более наглыми, чем она сама, людьми. На фоне Голигровой Рыбалка кажется маленькой проказницей.

Рыбалка рассаживает нас на заранее подготовленные стулья. В общей сложности нас пятнадцать человек, не считая классной руководительницы. Остальные наши одноклассники либо изначально отказались ездить на курсы, либо бросили это дело после первого месяца. Рыбалка расспрашивает нас о Зеленограде, интересуется, не устаём ли мы каждую субботу мотаться сюда, в общем, всячески раболепствует перед нами, вернее, перед Голигровой.

– Чего только не сделаешь ради образования, – говорит Голигрова не очень-то воодушевлённым тоном.

В кабинет то и дело заглядывает Дима, но никто не реагирует на него: Дима вообще человек незаметный и совершенно непопулярный в этом вузе. И должность у него, в общем-то, ничего не значащая и ничего не решающая. Подозреваю, что институт специально нанял Диму на случай, если на курсах произойдёт какое-нибудь нежелательное событие, например, если родители какого-нибудь абитуриента пожалуются в суд на недобросовестное оказание педагогических услуг. Или если возникнут проблемы с Министерством образования. Или если кто-нибудь из преподавателей возмутится условиями, в которых вынужден работать с учениками подготовительных курсов. Если что, всегда можно будет свалить всю вину на Диму.

Через пять минут нашего сидения в кабинете ректора заходит Лидия Петровна. Ещё через пять минут – заместительница ректора Мария Алексеевна Сойка. До этого я лишь в самую первую субботу учебного года видел эту Сойку, когда она вкратце рассказала нам перед самой первой лекцией о преимуществах, которые имеют студенты этого вуза перед всеми другими студентами. Тогда она показалась мне довольно интеллигентной женщиной, но при этом не лишённой определённых деловых качеств. Если все преподаватели и мелкие руководители в этом институте производили впечатление немного неотёсанных, но по-своему ярких индивидуальностей, то Сойка казалась женщиной серьёзной, но в то же время способной, что называется, войти в шкуру любого человека «со странностями», коими, несомненно, являлись почти все преподаватели и половина студентов, и всячески поддержать их начинания.

Наконец заходит и старый пердун ректор. Он из кожи лезет, чтобы показаться нам энергичным человеком, и видно, что вся энергия, заключённая в этом куске сморщенной плоти, уходит именно на то, чтобы казаться суперкрутым мужиком с свои семьдесят с лишним лет.

– Приветствую вас, – говорит ректор, при помощи громкого голоса пытаясь рассеять туман, препятствующий работе мысли. – Мария Алексеевна мне о вас рассказывала. Да и с вашим директором я некогда состоял в дружеских отношениях. Что ж, рад видеть вас в этом кабинете.

– Борис Сергеевич, – говорит Рыбалка, – думаю, надо начать беседу с описания достоинств нашего института. Наш институт…

– А ну цыц! – возмущается старый пердун. – Галина Ивановна, вы бываете порой несносны. Неудивительно, что многие студенты вас недолюбливают. Господа устали с дороги из Зеленограда, а вы им собираетесь рассказывать всякую банальную чушь, которая наверняка известна всем старшеклассникам и их родителям. – И, обращаясь к нам, с заискивающим, извиняющимся выражением лица: – Галина Ивановна не знает этого института так хорошо, как знаю его я. Здесь прошли лучшие мои годы! И я никогда не позволю, чтобы в моём присутствии об этом институте говорили шаблонно, официально-деловым стилем. Это совершенно особенное место, и никакое Министерство образования не заставит меня выстраивать отношения в этом институте между студентами и преподавателями, между преподавателями и руководством, между потенциальными работодателями и студентами так, как это выгодно этому Министерству. Здесь совершенно особый климат, и учатся здесь совершенно особые люди. Проблемы, которые возникают в нашем институте, мы решаем сами, без вмешательства выше стоящих органов. Каждый студент, каждый абитуриент имеет право в этом вузе озвучить свою точку зрения, поделиться своим видением будущего института и педагогического процесса в целом. Разногласия с руководством даже приветствуются. Сейчас хотят ввести всякие ЕГЭ, чтобы в институты набирали тех, кто способен поставить галочки в правильных местах; оценки им будет ставить компьютер. Но это же смешно! Здесь, в этом институте, такого никогда не будет, пока ректором являюсь я! Чтобы стать студентом этого вуза, надо доказать свои способности, свою готовность быть полезным институту и обществу в целом, а не только каким-то идиотским министерствам и их не менее идиотским компьютерам. В министерствах сидят идиоты!.. – И старого пердуна здорово разносит.

Когда он, наконец, заканчивает разносить в пух и прах выше стоящие инстанции и грядущие реформы в образовании, все уже чувствуют себя неловко, кроме Рыбалки. Эта лупоглазая ведьма, кажется, радуется каждому новому слову своего босса. Ничего удивительного нет в том, что эта Рыбалка находится на таком хорошем счету в этом институте: надо же старому пердуну ректору держать в своём царстве змеюку, которая подчёркивала бы доброту царя на фоне злых бояр.

– Борис Сергеевич, – говорит Голигрова, когда старый пердун угомонился. – Мы выбрали ваш вуз именно потому, что здесь, как нам кажется, индивидуальный подход к каждому абитуриенту. – Вот жирная свинья! Чувствую, как Михалыч наступает мне на ногу. – Неслучайно нашим девизом является «Мы яркие личности». У многих из нас имеются определённые заслуги. Например, Денис Голигров работал с младшеклассниками, занимая должность помощника тренера по регби. – «Ага, лучше расскажи, жирная свинья, о том, что твой Дениска сам был посредственным регбистом, который стабильно сидел на скамейке запасных, а тренерский штаб, в котором он типа работал, в полном составе сейчас сидит в тюрьме, после того как главный тренер по-пьянке пырнул кого-то ножом, а старший тренер с помощником подрались с группой студентов. То же мне заслуга! – А ещё вот у нас есть…

И Голигрова начинает нести такую чушь в стиле «мы такие крутые», «мы не курим, мы не пьём», что мне аж становится стыдно находиться в этом кабинете. Она даже вспоминает, как когда-то мы целым классом оставались после уроков, чтобы поиграть в мафию и другие подобные игры. Какое отношение наша сплочённость имеет к институту, к образованию? И вообще кому это может быть интересно? Неужели Голигрова пытается своей открытостью вызвать сочувствие у руководства института? Пытается привлечь к себе внимание с помощью своей «простоты», которая на самом деле является не простотой, а самой настоящей наглостью? Никак иначе поведение нашей расчётливой классной руководительницы невозможно объяснить. Думаю о том, что этот день, скорее всего, последний, когда Елена Александровна ездит на курсы с нами: должна же быть у человека совесть.

В надежде отыскать подтверждение своим домыслам, осматриваю всех присутствующих в кабинете взрослых людей. Но, к своему ужасу, вижу, как ректор внимательно слушает Голигрову, развесив уши. Вряд ли слова нашей классной руководительницы доходят до него, но ясно видно, что самоуверенная, псевдоделовая интонация жирной свиньи явно приходится ему по вкусу в тот момент, когда он сам ощущает себя героем после того, как разнёс в рамках словесного поноса выше стоящие инстанции, вздумавшие покуситься на старые добрые традиции. Рыбалка тоже жадно ловит каждое слово нашей классной руководительницы в надежде увериться в том, что на свете есть люди хуже и подлее её самой.

Смотрю на Сойку, ожидая хотя бы на лице этой интеллигентной женщины обнаружить признаки отвращения. Но, к моему удивлению, Мария Алексеевна активно кивает головой, давая понять, что слова Голигровой не только не вызывают у неё негативных эмоций, но, наоборот, восхищают её, вызывают неподдельный интерес и радость.

– Знаете, у нас на пятом курсе учится несколько спортсменов, – говорит Сойка, когда Голигрова замолкает. – Очень способные люди. Правда, сейчас они работают где-то в сборной и в институт почти не ходят, но всё равно мы гордимся ими. А ещё у меня сын рассказывал, как они в лагере играли в мафию. Тогда к ним приезжал профессор Н-ский. Он говорил, что интерес к подобного рода играм свидетельствует о наличии у людей творческого начала, так как именно игры как бы являются высшей деятельностью человека, свидетельствуют о бесконечном желании развиваться и становиться лучше. А ещё…

Я готов провалиться сквозь землю. Неужели никто из присутствующих в этом кабинете взрослых людей не видит фальши в словах Голигровой? Неужели её слова кто-то способен принять за чистую монету?

Глоток свежего воздуха последовал оттуда, откуда я, если честно, не ожидал.

– Вообще нашим студентам не до игр, – говорит Лидия Петровна, – особенно на первых курсах. Это на курсах мы стараемся развлечь учащихся тренингами и играми. Но психология – наука на самом деле очень серьёзная. Чтобы в ней разбираться, нужно обладать определённым складом ума, иметь определённые знания. Если в вашем классе учатся, как вы говорите, яркие и чего-то добившиеся в определённых областях люди, это вовсе не означает, что из них получатся прекрасные психологи. Наш институт всё-таки выпускает именно психологов, а не тренеров и ещё кого-либо. Вы подумайте об этом.

Ай да молодец, старая бабка! Вот уж действительно единственный нормальный человек в этом институте. Хочу как-то поддержать Лидию Петровну, заявив, что каждый человек когда-то чем-то занимался и даже преуспевал в этом деле, но только идиоты чувствуют из-за этого своё превосходство над другими. Я вот когда-то сочинял мини-рассказы, которые даже переделывались в мини-пьесы и ставились на сцене школьного вахтового зала. Но у меня никогда не было мыслей о том, что моё, в общем-то, обычное увлечение должно как-то облегчить мне процесс поступления в институт и помогать мне при дальнейшем обучении. В школе своя жизнь, а в институте совсем другая. Я всегда так считал.

Я уже было приготовился говорить, не будучи в силах усидеть на месте, как в кабинет в который уже раз заглядывает Дима.

– Заходите-заходите, – приглашает Сойка.

Дима заходит, и все будто бы забывают о словах Лидии Петровны.

– Сейчас Дима расскажет вам программу подготовительных курсов, составленную на целых два года, а затем пора закругляться: уже скоро начнутся занятия, – на сей раз деловым тоном, совсем не таким, каким она говорила о студентах-спортсменах и своём сыне, отрезает Сойка.

– Итак, всем доброе утро ещё раз, – говорит Дима, и на его губах сразу же выступает слюна.

Голигрова, видимо посчитав, что Дима обыкновенный лошок, не имеющий никакого педагогического веса в этом институте, подсаживается к Сойке, и они начинают о чём-то шептаться. Вскоре к ним подходит и ректор. Положив руку на спину Голигровой, он говорит громким властным голосом:

– Всё будет хорошо.

После этого он садится рядом с двумя женщинами, и они втроём начинают что-то обсуждать вполголоса. Дима обращается исключительно к нам, абитуриентам, да к Лидии Петровне, так как Рыбалка вовсе вышла из кабинета:

– Первый семестр – это знакомство с институтом, различные игры и тренинги, а также базовые предметы. Для разнообразия мы, правда, приготовили вам несколько академических сюрпризов; я думаю, вы это уже заметили. На второй семестр мы запланировали поездки в некоторые музеи Москвы, лекции по разным довольно экзотическим предметам, а в нашем корпусе на «Сухаревской» вас будут ожидать во втором семестре практические занятия, в том числе компьютерные тесты, которые должен знать каждый психолог. Из трудностей в этом учебном году будет только экзамен по психологии в январе, экзамен по философии в феврале, а также экзамен по МХК уже в мае, если мы, конечно, найдём преподавателя к началу следующего семестра.

– Преподавателя уже вроде как нашли, – вставляет слово Лидия Петровна, а я при этом смотрю на шепчущуюся тройку взрослых людей. Они не проявляют никакого интереса к словам Димы. Курсы интересуют только Диму и Лидию Петровну, это совершенно очевидно.

– В каком формате будет проходить экзамен по психологии, мы сейчас уже решаем с вашими ведущими семинаров и, конечно же, с нашим всеми любимым профессором М…, который читает вам общие лекции по психологии, – продолжает Дима. – По философии же экзамен будет проходить в привычной форме: несколько десятков билетов, в каждом из которых будет два вопроса. Это мы знаем уже наверняка. Что будет в третьем семестре, мы ещё пока не решили. Скорее всего, это будут лекции и семинары по различным профильным предметам. А вот в последнем, четвёртом семестре, мы уже планируем ввести занятия по общеобразовательным предметам. У вас будет возможность потренироваться в написании сочинения, в сдаче экзамена по математике или английскому языку. Будут и экзамены по профильным предметам, так что в одиннадцатом классе вам будет нелегко. Но будут и радостные мероприятия. В частности, мы планируем организовать в мае поездку на несколько дней в лагерь «Адаптив». Там ожидается много чего интересного, например, игры вечером у костра. Скучно не будет никому. Стоить поездка будет три тысячи рублей, если к тому моменту ничего не поменяется. Поездка в «Адаптив» – это не только приятно, это ещё и полезно: всем участникам поездки будет начислено несколько баллов, которые могут здорово пригодится при поступлении. За хорошие отметки на экзаменах мы тоже будем начислять баллы, так что это повод вам всем задуматься о серьёзном изучении предметов, по которым будут экзамены. Да и вообще каждый преподаватель на этих курсах вправе будет начислять баллы тем из вас, кто проявит себя с самой лучшей стороны. Кроме того, уже в конце мая следующего года в нашем корпусе на «Сухаревской» будет проходить олимпиада по психологии, в которой смогут принять участие все те, кто ездил на наши подготовительные курсы. Правда, народ туда съедется со всей Москвы и Подмосковья, и занять высокое место будет практически невозможно. Но всё-таки если у кого-то получится войти в пятьдесят лучших, то он попадёт во второй круг олимпиады. А если он покажет отличный результат и там, то станет студентом нашего вуза без всяких вступительных испытаний. – Вижу, как Голигрова оживляется. Едва ли не впервые эта жирная свинья удостаивает Диму взглядом. Она уже открывает рот, чтобы произнести какую-нибудь очередную либо наглую, либо заискивающую фразу, как Дима предупреждает: – Олимпиаду будет проводить Министерство образования, поэтому, в каком формате она будет проходить, мы узнаем не раньше, чем она начнётся. Оценивать олимпийские работы, как не трудно догадаться, будут эксперты из Министерства образования, а не наши преподаватели и руководители. – И Голигрова, сомкнув губы, вновь отворачивает голову от Димы и продолжает разговор с высшим руководством института. А Дима продолжает: – В конце мая будет и ещё одно очень важное мероприятие: ученики наших подготовительных курсов будут в торжественной обстановке в нашем корпусе на «Сухаревской» защищать свои творческие работы на тему «Мир ребёнка». Да-да, вы должны будете предоставить вузу творческую работу, поэтому если кто-то думал, что на курсах вы будете только играться и зарабатывать за красивые глазки баллы, то он сильно ошибался. В работе каждый волен писать всё, что он считает нужным. Наш вуз либеральный и не собирается предъявлять строгие требования к оформлению работы и к соблюдение различных формальностей, которые бывают так необходимы при написании кандидатских или докторских. Вы пока ещё школьники, и во все тонкости академической жизни вам не обязательно вникать. Главное вам на нынешней стадии образовательного процесса научиться думать и выражать свои мысли. Это позиция нашего вуза. Конечно, мы потом ещё обсудим более подробно, какой объём должен быть у работы, о какой возрастной категории должны быть эти работы, ведь ребёнком можно назвать даже вас самих. Во втором или третьем семестре у вас обязательно будет предмет возрастная психология, и преподаватель расскажет более подробно обо всём, что связано с этой работой. Авторы пяти самых лучших работ поступят в институт без вступительных экзаменов. Ещё несколько человек обязательно получат дополнительные баллы, которые значительно облегчат поступление. Для оценки ваших работ будут приглашены самые разные люди, чтобы исключить всякий субъективизм, хотя количество официальных членов жюри будет ограничено. Через две недели после защиты творческих работ, в разгар ваших школьных экзаменов, состоится церемония вручения сертификатов.

Вижу, как Голигрова снова оживляется; покусывая нижнюю, напомаженную бледно-серой помадой губу, она в нерешительности начинает водить глазами по кабинету. Наконец она спрашивает:

– А экспертами будут люди из Министерства образования?

– Нет, – отвечает Дима. – Этот творческий конкурс придумали мы сами, и экспертами будут уже хорошо вам знакомые люди.

Голигрова приходит в абсолютный восторг. Она смотрит на Диму таким взглядом, словно извиняется перед ним за то, что сразу недооценила масштаб его личности.

– А вы, я вижу, постарались при составлении программы курсов, – говорит Голигрова. – Очень-очень рада, что наша школа заключила с вами договор. – Кажется, она вот-вот расплачется.

– А что вы хотите! – говорит ректор, вставая со своего стула. – Этот институт – кузница талантов. Кстати, очень рекомендую вам поехать в лагерь «Адаптив». Некогда этот лагерь организовали мои коллеги. Волшебное место! Волшебные люди!

Информация о том, что нам придётся писать какую-то творческую работу восхитила не только Голигрову, но и меня. Кажется, это был едва ли не единственный мой шанс поступить в институт. Доводить дело до вступительных экзаменов мне было ни в коем случае нельзя. Сочинение я ещё мог бы как-то написать; с биологией проблем не должно было возникнуть. Но вот третий экзамен должен был быть либо по математике либо по английскому языку – на выбор самого поступающего. Не сомневаюсь, что по этим двум предметам я непременно провалюсь, даже если с сегодняшнего дня брошу все развлечения и засяду за математику и английский язык. В моём мозгу просто-напросто плохо работают или совсем отсутствуют конструкции, позволяющие людям изучать математику и иностранные языки, и ничего я с этим не могу поделать. Даже если бы я до июня следующего года уехал на необитаемый остров, где ничего не было бы, кроме кучи учебников по математике и английскому языку, я бы всё равно не подтянул свои почти нулевые знания этих предметов. А вот творческая работа – это совсем другое. Тут я могу утереть нос кому угодно из всех этих «ярких» личностей.

Но вместе с тем я понимаю, что оценивать работы будут, в общем-то, такие же самопровозглашённые «яркие» личности – необъективные, пристрастные, возможно, и просто коррумпированные.

И всё же всю свою энергию надо тратить на написание этой работы, чтобы она получилась такой идеальной, что даже все эти гнилые и пристрастные людишки не смогли бы отыскать в ней изъяны. Другого варианта я не вижу.

Мы выходим из кабинета ректора как раз в тот момент, когда наши товарищи по курсам дружной толпой идут на занятие – общую лекцию по квантовой механике. Голигрова остаётся в кабинете.

После занятий вижу в подземном переходе Гарика со Славиком. Один играет на гитаре, другой собирает мелочь. Вот два придурка! Кому расскажешь о мире этих двух ещё почти детей, не поверит, что такое возможно. И «эксперты» тоже не поверят.

Позже выясняется, что родители Славика перестали давать ему деньги на учёбу на курсах, и панк вынужден зарабатывать таким образом.

Голигрова на сей раз уехала раньше нас. Такое произошло впервые. Мне кажется, что это означает только то, что жирная свинья убедилась, что её старания наконец привели к желаемому эффекту, и, следовательно, можно немного закрутить маховик лизоблюдства и сбавить обороты наглости. В общем, у меня возникает подозрение, что к Денису Голигрову в институте будут уже относиться так же, как к нему относятся в школе. Иначе бы его мамаша продолжала обивать пороги разных кабинетов и аудиторий в институте до самой последней минуты работы вуза. Никаких проблем с экзаменами, по крайней мере на курсах, у него не должно будет возникнуть. Чёрт, как же трудно мне будет поступить в институт, если таких вот голигровых окажется несколько десятков!

Как только приезжаю домой, звоню Ленке. Я ещё в прошлую субботу решил, что буду звонить ей каждый раз после курсов. Рассказываю ей всё, что узнал сегодня от Димы, больше всего заостряя внимание на творческой работе.

– Ты ещё не заснула? – говорю я, закончив свой пересказ слов Димы.

– По правде говоря, действительно потянуло в сон.

– Тебе не интересно знать, что происходит в институте?

– Очень интересно. Именно поэтому я ещё два часа назад обо всём узнала у своих подружек.

– А откуда они знают? Ведь в кабинете ректора был только наш класс.

– Твои одноклассники не умеют держать язык за зубами. Пожалуй, их действительно сложно обвинить в какой-либо корысти: такие они наивные и ни о чём не подозревающие люди! Да даже если бы они были немы как рыбы, кое-кто всё равно узнал бы о вашем посещении кабинета ректора. Знаешь Женю Кошелева? Мой одноклассник. Он, как узнал, что зеленоградская школа считается блатной, решил следить за вами всеми. От его глаз теперь не скроешь никакую подлость; ни один корыстный план вашей классной руководительницы или ещё кого-либо не останется незамеченным. Он – большой любитель серьёзных и почти официальных расследований.

– Это такой очкарик высокий?

– Да-да.

– То-то я заметил, как он подозрительно косился даже на меня сегодня. Я-то при чём? Ты хоть скажи ему, что я не заодно со своей классной руководительницей.

– На тебя теперь будут подозрительно коситься и мои подружки. Я велела им докладывать мне всё о тебе.

– Приятно это слышать.

После разговора с Ленкой смотрю на часы. В это время я обычно собирался к Лёньке. Но на сей раз мне не хочется развлекаться. Думаю уже завтра начать составлять план творческой работы.

* * *

В следующую субботу по дороге в институт ещё острее ощущаю бессмысленность всего происходящего, даже несмотря на то, что объявленный в неофициальной обстановке Димой творческий конкурс значительно, как мне до сих пор казалось, увеличивал мои шансы на поступление. Творческие работы нам предстояло защищать только в мае 2004 года, а куда я еду сейчас? Что меня ожидает сегодня? Вроде как в институте каждый раз происходило что-то новое и интересное, но от этого абитуриентская жизнь, казалось, только дробилась на разные эпизоды, но никак не становилась ясной. С каждой субботой становилось всё более очевидным, что руководство института толком не готово к курсам и что ему, по сути, наплевать на них. И надо же было вляпаться мне в такую историю, после которой я не мог быть солидарным с этим долбаным руководством!

Творческая работа, кстати сказать, совсем не продвинулась за неделю; составить хотя бы её план оказалось намного сложнее, чем я ожидал. Впереди было ещё полтора года, но мысль об этом не сильно воодушевляет меня. Напротив, я боюсь, что за полтора года Система окончательно сломит меня, а моя мотивация значительно снизится. Эх, если бы не надо было ходить в эту долбаную школу! Не потому, что она отнимает много времени, а потому, что в школе обитают все эти голигровы, директора и прочие «жирные». Потому что там, так же как и во всех других учреждениях, где в руководстве собираются кухарки и бездари, всё давно без малейших умственных человеческих усилий определено. И мне там уж точно не предначертано высшими силами стать героем со знаком плюс. Они, эти голигровы и прочие директора, кажется, живут в каком-то другом измерении, где у людей такие жизненные ценности, до которых мне никогда не то не опуститься, не то не допрыгнуть. Я ещё не решил это окончательно, даже несмотря на то, что не сомневаюсь, что у всех этих людей, занимающих высокое положение в школьной иерархии, напрочь отсутствует созидательное начало, и они норовят сломить его в тех, в ком присутствуют его задатки. Нет сомнений в том, что они не дадут мне почувствовать лёгкость и вдохновение, не позволят насладиться радостью от проделанной работы. Потому что им самим всё это незнакомо; согласно их представлениям, жизнь – это постоянная борьба. Лёгкость для них – признак слабости. Успех они измеряют только количеством человечности, растраченной в рамках борьбы. Но никогда они не признают успешным то, что сделано с осознанием собственной принадлежности к человеческому виду. Эта жизнь – их жизнь, и они устанавливают в ней свои правила и законы. Нет, в институт я всё же никак не поступлю, как не крути. Но с дистанции сходить не буду.

Подходя к институту, я всё же ощущаю какое-то подобие вдохновения. Вуз кажется мне намного больше, чем школа; его хоть и сложно назвать большим миром, но он не такой микроскопический, как школа, которая в моём подсознании намного меньше размером, чем, например, Голигрова.

Первое занятие в моей группе – это тренинг. Когда захожу в аудиторию, вижу необычайно молчаливых Костю, Олесю и Яну. Да и мои одногруппники ведут себя намного тише, чем обычно. Видимо, настроение ведущих тренингов передалось и им.

Только тогда, когда прошло десять минут с момента начала занятия, Костя, оглядев наш кружок, в котором зияли пустоты, говорит:

– Что ж, наверное, больше никто не придёт. Как видите, многих ваших коллег хватило только на один месяц. В связи с этим руководство института попросило нас помочь при распределении людей по группам. Раньше было четыре группы, а теперь надо сформировать три. Мы решили при формировании руководствоваться вашими собственными пожеланиями. Возьмите листы бумаги и напишите на них, с какими ведущими вы хотели бы заниматься. Должно быть, вам известно, что ведущих тренингов всего шестеро – трое нас и трое других, которые ведут тренинги у тех двух групп, с которыми вы пересекаетесь только на общих лекциях. К сожалению, двоих из ведущих руководство решило отстранить от работы, и теперь в каждой группе будет два ведущих. Мы в свою очередь тоже напишем свои собственные пожелания. Если же есть такие люди, для которых само познание важнее лиц, тем лучше для нас и для руководства. Такие люди могут ничего не записывать. Руководство, надеюсь, сделает максимально правильные выводы из ваших пожеланий.

И Костя первым начинает писать – быстро и уверенно.

Пока мы все обдумываем, в какой форме должны быть записаны наши пожелания, Костя уже кладёт свой листок на единственную в аудитории парту. Краем глаза я посматриваю на молодого психолога. Он, сложив руки на груди, смотрит в одну точку, а именно на пятно на стене возле самого потолка. При этом кажется, что Костю что-то гложет. Я ещё никогда не видел его чем-то обеспокоенным; до этого он был, что называется, психологом до мозга костей. Видя Костю в таком новом обличье, я со значительным опозданием достаю из тетради-блока один листок и пишу на нём, что хотел бы заниматься в группе Кости.

Наконец все пожелания записаны и сложены на парту. Занятие начинается. Но молодые психологи работают без настроения. Видимо, они переживают из-за того, что кто-то из них будет отстранён от работы с учащимися на курсах. А может, они просто не видят особого смысла стараться перед нами, ибо, так же как и я, поняли, что эти курсы никому не нужны. Так или иначе, но первая часть тренинга проходит в бессмысленной болтовне.

Только ближе к концу начинается какое-то оживление. Мы убираем все стулья и начинаем выполнять всякие дурацкие задания. Потом нас просят разбиться на пары. Я долго стою в растерянности, словно бы не расслышав требование ведущих. Потом, спохватившись, подхожу к маленькой девчонке, похожей на мулатку, но она почему-то убегает от меня. К счастью, ко мне по имени обращается Юлька Петракова, тоже оказавшаяся без пары, и я недолго стою один как идиот.

Выполняем… задания (я уже устал повторять «дебильные» и «дурацкие»). А потом вновь расставляем в кружок стулья и садимся на них. Я смотрю на маленькую девчонку, похожую на мулатку. Мне кажется, она тоже смотрит на меня; это сложно сказать наверняка, потому что человеческое зрение – намного сложнее, чем мы привыкли о нём думать. На её лице то и дело мелькает улыбка, словно она невероятно довольна тем, что едва ли не поставила меня в крайне неловкое положение. На моём лице, должно быть, появляется гневное выражение, потому что Юлька Петракова толкает меня локтем в бок и шепчет, как мне кажется, излишне громко:

– Да расслабься ты. Если что будут спрашивать, отвечать буду я.

Занятие заканчивается, и мы идём на общую лекцию по философии. Это вторая наша лекция по философии. Первая мне понравилась, поэтому на сей раз я сажусь в первые ряды, что называется, в гущу «жирных». По левую руку от меня оказывается Юлька Петракова.

Преподаватель – низенький мужичок – то и дело предпринимает «забеги» по проходу в аудитории. Во время них он никогда не запинается; голос его одинаковый и тогда, когда он стоит на месте, и тогда, когда он нервно почти бежит по аудитории. По звукам «на галерке» догадываюсь, что подвижная манера читать лекцию препода кажется кому-то невероятно смешной. Препод тоже об этом догадывается, поэтому спустя двадцать минут после начала лекции слышу где-то далеко позади, там, куда только что быстро-быстро устремился философ:

– Встали и пошли отсюда.

Суровый мужик! Фрейдисты будут помягче.

Поворачиваю голову, чтобы увидеть, кому досталось, и сразу обращаю внимание на ухмыляющееся личико маленькой девчонки, похожей на мулатку. Теперь я не сомневаюсь, что она смотрит на меня, даже несмотря на то, что в этот момент в аудитории происходит нечто необычное и интересное – двух или трёх мудаков выгоняют с лекции за насмешки над преподавателем. Девчонка не скрывает своей радости. Похоже, ей очень нравится досаждать людям.

Мудаки выходят из аудитории; лекция продолжается. Я углубляюсь в конспектирование.

А после лекции я в гордом одиночестве спускаюсь вниз. Подхожу к расписанию на следующую субботу, которое Дима уже успел повесить. Но другое привлекает моё внимание: на одном из стендов висит рейтинг учащихся на курсах. Вот так да! Вроде как у нас ещё не было никаких экзаменов; даже каких-нибудь самостоятельных работ мы не писали. На основании чего же составлялся этот рейтинг? Неужели Костя сотоварищи делают какие-то глубинные выводы на основании нашего валяния дураков на тренингах? Или, может, заядлый курильщик и фрейдист начисляет баллы тем абитуриентам, которые во время перекура задают ему вопросы о Зигмунде Фрейде и не только?

Ознакомившись с рейтингом, прихожу в полное недоумение. Я сам, оказывается, нахожусь очень высоко, в первой десятке. Может, это ошибка какая-то? Шутка?

Лишь спустя некоторое время я обращаю внимание на то, что в первой десятке все из нашей школы. Только тогда понимаю, кто сочинил этот дутый рейтинг и после какого события. Что ж, моя надежда до последнего в объективность институтского руководства оказалась неоправданной. Но тем будет интереснее и дальше ездить на курсы.

Резко разворачиваюсь и вижу перед собой Женю Кошелева. Он как-то бесшумно подошёл ко мне и так же, как я, устремил свой взгляд поверх моей макушки на фальшивый рейтинг. Вижу, как Женя борется с желанием нагрубить мне. Думаю, если я скажу ему, что разделяю его недовольство, он мне не поверит.

Выхожу на улицу. К счастью, «жирные» ещё не успели это сделать. Зато вижу маленькую девчонку, похожую на мулатку. Увидев меня, она, как обычно, ухмыляется. Неужели у неё такая пакостная натура? Или она просто не любит тех, кто попадает на вершины рейтингов по блату?

Чуть ли не бегом я устремляюсь к троллейбусной остановке, чтобы продемонстрировать всем ребятам и девчонкам из московских школ, что я не дожидаюсь «жирных», что я не заодно ни с ними, ни с тем более их долбаной предводительницей, которая лишь сегодня позволила дать себе отдохнуть, видимо будучи уверенной в том, что она своего добилась. Даже на Михалыча с Трофимовым мне в данную минуту наплевать. Кстати, Трофимов в рейтинге оказался очень низко, так же как и некоторые другие мои одноклассники, в том числе Ольга Рыбакова. Что ж, в ректорате, видимо, пришлось бросать монетку. А может, Голигрова просто недолюбливает Трофимова и побаивается Ольгу Рыбакову и некоторых других как конкурентов Дениса и рассказала ректору даже об этом.

Успеваю на тверскую электричку, которая, по обыкновению, забита битком. Идя по вагонам в центр состава, вдруг вижу две почти пустые скамейки. На одной из них только восседает мужик, развернув к проходу почти на девяносто градусов туловище. Мужик одет в старый-старый пуховик, но на бомжа он совсем не похож.

– Свободно? – спрашиваю.

– Ещё бы было занято, – говорит мужик со скучающим видом, словно устал повторять одно и то же много раз. Отмечаю, что голос у него довольно приятный. – Здесь такая вонища стоит, что больше, чем на двадцать секунд, никто не задерживается возле меня. – И мужик поднимает правую ногу, обутую в специальный ботинок, завёрнутый в полиэтилен. – Я на них не обижаюсь. И на судьбу тоже не ропщу. Врачи два года назад сказали мне, что всё могло бы быть значительно хуже. Хотя могло бы быть и лучше.

Хочу свалить куда подальше, как это сделали и все другие пассажиры до меня. Но не потому, что у мужика гнилая и воняющая нога, а потому, что он много говорит. Не люблю я болтунов; считаю, что даже с гнилой ногой можно быть скромным и тактичным. Но я не хочу, чтобы мужик подумал, что я избегаю его общества из-за его физического увечья, поэтому сажусь на скамейку напротив него.

– Все думают, что я бомж, – продолжает мужик. – А у меня дача рядом с Конаково трёхэтажная. Раньше ко мне даже артисты ездили.

Вот чёрт! В какую же историю я вляпался! Хорошо, что хоть электричка останавливается только на Петраше, Химках и Сходне. Но время всё равно будет тянуться медленно, в этом можно быть уверенным. Такой вот я, сука, воспитанный человек.

По вагону продолжают идти пассажиры, и все они, завидев свободные места, изъявляют желание подсесть к нам. И всем им мужик показывает свою больную ногу. Напрягаю своё обоняние, но ничего не чувствую то ли из-за лёгкого насморка, то ли из-за того, что после прогулки по вокзалу, заселённому бомжами, и по вонючим тамбурам, в некоторых из которых ощутимо пахло человеческими испражнениями, мне уже не кажется неприятным аромат, исходящий от гнилой плоти, запакованной аж в целый ботинок. А может, мужик и вовсе приукрашивает свои страдания, как это любят делать все больные, жаждущие внимания. В таком случае пассажиры ведут себя как свиньи.