Данная книга, являющаяся непосредственным продолжением нашей совместной работы: Г. Г. Амелин, В. Я. Мордерер «Миры и столкновенья Осипа Мандельштама» (М.: Языки русской культуры, 2000), посвящена русской поэзии начала XX века. Имманентные анализы преобладают. Однако есть и общая интертекстуальная топика. Три главных героя повествования – Хлебников, Мандельштам и Пастернак – взяты в разрезе некоторых общих тем и глубинных решений, которые объединяют Серебряный век в единое целое, блистательно заканчивающееся на Иосифе Бродском в поэзии и Владимире Набокове в прозе.
«Письма о русской поэзии» рассчитаны на философов, литературоведов и всех, кто интересуется русской поэзией.
Оглавление
Григорий Амелин. Письма о русской поэзии
ОТПРАВЛЕНИЕ I. Платформа Хлебников
МУЗЫКА В ЗАСАДЕ. I. ЖИЗНЬ ЛИЦА[1]
МУЗЫКА В ЗАСАДЕ. II. НЕБО ВЕЧЕРИ
ЗАВЕТ СВИРЕЛИ
«АХ, КНЯЗЬ И КНЕЗЬ, И КОНЬ, И КНИГА…»
ОДИНОКИЙ ЛИЦЕДЕЙ
МАЛИНОВАЯ ЛАСКА
ОРЕЛ ИЛИ РЕШКА
ЗАКОН ПОКОЛЕНИЙ
ЗЕРКАЛЬНАЯ ОХОТА
УСАДЬБА СУДЬБЫ
ОТПРАВЛЕНИЕ II. Платформа Пастернак
КОЕ-ЧТО О ГОРОДЕ И СТЫДЕ
ROSARIUM
О ЗЛЕ И ЖЕЗЛЕ БИОГРАФИЙ
1
2
3
4
5
ОТПРАВЛЕНИЕ III. Платформа Мандельштам
ПОТЕРЯВШИЙ ПОДКОВУ
АНТИДУРИНГ
ОТПРАВЛЕНИЕ IV. Платформа Набоков
О ДОВЕРИИ ПОЗВОНОЧНИКУ
РОЖДЕНИЕ ЦИНЦИННАТА
ВСТРЕЧА
МОН-РЕПО
ЗРИ В КАМЕНЬ
ОТПРАВЛЕНИЕ V. Смешанный состав
А ВМЕСТО СЕРДЦА ПЛАМЕННОЕ MOT
ВЫШЕЛ МЕСЯЦ ИЗ ТУМАНА
ЗАМЕТКИ О МЕТАФОРЕ
О РЕВНОСТИ
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
О КОНТРАСТНОМ ВЕЩЕСТВЕ БРОДСКОГО
«МИР МЕРЦАЕТ (КАК МЫШЬ)» КОММЕНТАРИЙ К ОДНОЙ ЦИТАТЕ МЕРАБА МАМАРДАШВИЛИ ИЗ АЛЕКСАНДРА ВВЕДЕНСКОГО
ЭТЮД В ИСПАНСКИХ ТОНАХ
«ЗА УЗОРОМ ДВОЙНЫХ КОРОЛЕЙ…»
ЦИКУТА
ЛИТЕРАТУРА[288]
Отрывок из книги
Исследователь певческих рукописей русской церкви домонгольского периода протоиерей В. М. Металлов в начале XX века подытожил: «Русская старая семиография (…) не нашла еще своего розеттского камня и остается пока мало понятной загадкой».[2] Сравнение с розеттским камнем не было акцидентальным сравнением ученого священнослужителя. Вторая половина XIX века была означена публикациями, для России равными расшифровкам египетских иероглифов. Открытием была возможность чтения древнерусской безлинейной нотации – так называемого «знаменного распева».[3] Славянское слово «знамя» – знак, латинское – neuma, греческое σήμα (сема).
Занимательность интриги в том, что как только узкоспециальные знания медиевистики попали в печать, они перестали быть только наукой о богослужебном пении. Из области церковной они перешли в другую певческую страну и стали достоянием русской поэзии, всегда стремившейся к тотальному опыту и пределу возможностей. Немалую роль здесь играла особенность музыкального языка, включающего элементы тайнописи. Крюковой нотацию назвали по одному из ее основных знаков – «крюку». Одно из основных понятий знаменного распева – «Лицо».
.....
Еще выразительнее игра слов звучит в раннем стихотворении из цикла, обозначенного Хлебниковым как «Крымское юродство» (1908):
Речь действительно идет о поэзии как о вечном рифменном эхе, передразнивании, удвоении песней в веках уже случавшегося. Но условия, на которых зиждется этот близнечный миф, оговорены милым словом «прелестно». А оно-то включает широкий спектр смыслов – от очей очарованья и тончайшего изящества предмета наших чувств до ков, уз коварства и демонического обмана. Земное юродство мучимо вопросом, что есть низкое, а что высокое, человек есть существо заоблачное, двойник с небесами, или личность самостийная, твердо стоящая на земле и совладавшая с алчбой: «Мы забыли, мы не знали: двойники ли с небесами / Или мы сами…»? Не договорено по поговорке: «Или мы сами с усами». В самом начале стихотворения: «Облаки казались алыми усами…» Мы должны быть сами с усами, а не двойниками и отражениями небесного мира. В этом передразнивании усатого неба – идея христологического воплощения тела и оправдания мира дольнего: «самИСУСами». Писк дитя «бе!», с одной стороны – какая-то блеющая дразнилка, пародийное снижение и разоблачение низменной сущности алчного и злого рода человеческого, а с другой – беглый отблеск улыбки висящего Спасителя, жизнеутверждающее бытийствующее «да».
