Читать книгу Останавливающий время - Григорий Борзенко - Страница 1

Огромные водяные валы один за другим наваливались над бедным суденышком, каждый раз так сильно сотрясая его корпус, что обоим незадачливым мореплавателям казалось: ну, уж если не этот, то следующий точно станет последним, решающим, тем, который и нанесет яхте роковые разрушения. Разрушения, которые подведут окончательную черту под бесконечными мытарствами и суденышка, и людей, поставят логическую точку в этом неравном противостоянии такого огромного, могучего и неистового океана, и такой утлой и крошечной «скорлупы», на которой еще теплились две жизни. Впрочем, определение «теплились» не совсем подходят для отца и сына Волченковых, которые отчаянно пытались выжить в такой катастрофической и, казалось, безнадежной для них ситуации. Ведь в понятии «теплилось» читается нечто безвольное, покорно опустившие руки, отдавшееся на волю обстоятельств и провидения.

В данном случае все обстояло с точностью до наоборот: отец и сын показывали просто чудеса героизма, пытаясь уцепиться за самую тоненькую, пусть трижды хрупкую и почти безнадежно непрочную нить, которая еще связывала их с этим грешным миром, и мысленно бесконечно много раз повторяли: «Нужно выжить! Выжить во что бы то ни стало!» Особенно это касалось старшего Волченкова. Ответственность за судьбу сына, осознание того, что они, взрослые, должны быть хранителями безопасности судеб и здоровья своих детей, заставляла Дмитрия действовать на пределе сил. Ему казалось, что не будь рядом сына, на все происходящее он смотрел бы не такими глазами. Да, он, подгоняемый одним из сильнейших инстинктов мира сего – инстинктом самосохранения, безусловно, боролся бы со стихией. Но его руки не связывала бы колоссальная ответственность за судьбу самого родного человека в этом мире.

И угораздило же их отправиться в это плавание! Впрочем, зачем винить все плавание в целом? Они с сыном любят путешествовать, давно мечтали приобрести яхту, и вот когда, наконец, давняя мечта сбылась, решили «тряхнуть стариной». Ну и плавали бы недалеко от дома, бороздя побережье Азовского и Черного морей, с палубы своей «Ассоли» помахивая знакомым на пляжах безумно родных и привычных Лазурного, Железного Порта, Арабатской Стрелки. На худой конец, можно было выйти в Средиземное море: там простор еще тот! Нет же: захотелось посетить легендарные Карибы. В которые и тот, и другой влюбились надолго и беззаветно, после прочитанных, и многократно перечитанных, «Одиссеи капитана Блада», «Золотого острова» и других книг на тему приключений и путешествий. Хотелось ступить на землю бывших пиратских вольниц, ощутить ауру и романтику былых, совершенно неповторимых времен.

Нормальное желание, и все бы ничего, если бы не захотелось любознательным путешественникам одним махом посетить заодно и знаменитый бермудский треугольник. Впрочем, что значит посетить? Просто проплыть в акватории знаменитых вод, ощутить атмосферу таинственности самого магического места на земле. Поначалу даже досада брала: вот тебе и хваленый треугольник! Здесь все, как везде, ничего особенного! И вдруг…

Может, не стоило бы так драматизировать ситуацию: морякам не раз приходится попадать во всевозможные шторма. Явление почти привычное. Но то обстоятельство, что это произошло не где-нибудь, а в заколдованном треугольнике, угнетало и давило на подсознание. К тому же, ураган был такой силы, что Дмитрию казалось: ничего подобного ему не доводилось переживать раньше, в те времена, когда он в молодые годы, окончив знаменитую херсонскую мореходку, ходил «за семь морей». Правда, возможно, весь вопрос в том, что тогда он попадал в подобные переделки, находясь на огромной океанской посудине, а теперь…

Теперь Дмитрий корил себя за то, что взял с собой в плавание сына. Роману всего восемнадцать, он, в отличие от отца, никогда не находился с океаном один на один. И если Дмитрию сейчас было страшно, то можно было только представить, что творилось в душе паренька, и каким чудовищным испытаниям подверглась его, не успевшая еще окрепнуть, психика.

К счастью, поведение сына не просто радовало и подбадривало отца, оно просто потрясало его! Впрочем, то, что сын – человек отнюдь не робкого десятка, умеет и постоять за себя, и не спасовать в затруднительной ситуации, ему было известно и раньше. Но одно дело не заплакать и продолжать играть после того, когда тебя не на шутку «вырубили» во время дворового футбольного дыр-дыр. Или не струсить перед превосходящими его в возрасте отморозками, поскольку понтов у тех, ханыг, способных только клей нюхать да колоться, больше, чем настоящей силы, которой нужно опасаться. Другое дело не терять самообладание в ситуации, которая и взрослого мужчину может парализовать, сковать его силы и волю.

Правда, нельзя сказать, что Роман в эти минуты всем своим видом являл собой эдакого Павку Корчагина, или бывалого морского волка, рвущего на себе рубаху: «Плюнь на грудь: без моря жить не могу!» Видел Дмитрий и растерянность на лице сына, и страх в его глазах, и скованность в движениях. Но наряду с этим, во всем его поведении читалось и другое: парнишка вовсю старался не падать духом, перебороть парализующий его страх, не опускал от бессилия руки, а пытался сделать все, чтобы хоть в чем-то помочь отцу, на плечи которого легла основная тяжесть по спасению суденышка. Если учесть, что в такой пиковой ситуации и у взрослого мужчины могли сдать нервы, то такое поведение сына вызывало просто восторг у отца. Пацану-то всего восемнадцать годков!

Однако ситуация продолжала ухудшаться. Дмитрий уже и сам был на грани срыва, а что уж говорить о сыне. Представляя, что они не смогут сладить с океаном и пополнят скорбный список жертв Нептуна, отцу до такой степени становилось жаль сына, его загубленную, так толком еще и не успевшую начаться жизнь, что бедняге хотелось бросить штурвал, отдать суденышко на милость стихии, броситься к самому родному существу, обнять его, прижать к себе крепко-крепко, и бесконечно долго упиваться этой блаженной минутой. Пусть хоть последние мгновения их жизни будут наполнены чем-то приятным и неповторимым. Именно такими, ни с чем не сравнимыми, были для Дмитрия моменты, когда он обнимал сына. Этому феномену он не находил объяснения. Понятно, все было в юности, когда он впервые обнял, а потом и поцеловал девчонку. Те прикосновения и объятия, как и все иное, даже самое невинное и целомудренное, что происходит между парнем и девушкой, а также мужчиной и женщиной, вполне объяснимы. Но почему он испытывает щемящее, ни с чем не сравнимое чувство, когда вечерами, ублажая просьбу сына «приспать» его, идет к нему в спальню, прижимает его крепко-крепко к себе и в ночной тиши начинает что-то рассказывать. Прикосновение маленького и теплого тельца сына, его мерное и тихое посапывание так умиляюще действуют на отца, что ему, наверное, еще больше, нежели сыну, хотелось, чтобы эти блаженные минуты длились как можно дольше и не заканчивались никогда.

Вот такие же, или примерно такие, теплые и нежные чувства бурлили в его душе, когда он смотрел на Ромку и с ужасом в душе представлял, что ничего, перечисленного выше, в их с сыном судьбе в будущем может уже не быть. Да разве только этого?! Для них может не быть и будущего, и вообще ничего может не быть, если… Если оборвется сверхтонкая призрачная нить, которая еще каким-то чудом удерживала их в этом неуютном мире. И чтобы она все же не оборвалась, Дмитрий и творил чудеса, в буквальном смысле слова одной рукой управляясь и с парусами, и удерживая руль, и делая все иное. Вторая же, то и дело инстинктивно дергалась на выручку сыну, чтобы, в случае чего, удержать его. Роман не сидел где-то в укромном местечке, пережидая бурю. Он находился здесь же, на палубе, крутился и вертелся рядом, помогая отцу справляться то с одним, то со вторым, то с третьим, проворно выполняя его команды и поручения.

Иной раз шальная волна или неистовый порыв ветра так жутко сотрясали корпус суденышка или наклоняли палубу, что отцу казалось: еще чуть-чуть и сын полетит за борт. Это были самые ужасные минуты, однако, парнишка каждый раз, проявляя чудеса изворотливости, вытворял такие акробатические «па», что отец невольно вспомнил о стойком оловянном солдатике. Именно имидж эдакого устойчивого неваляшки как нельзя более точно подходил сейчас сыну. Дмитрий так привык к умению сына «выходить сухим из воды», что, казалось, такая полоса везения будет сопутствовать им до самого момента окончания бури. Но…

На описание того, что произошло в следующее мгновение, у автора этих строк, вне всякого сомнения, уйдет несоизмеримо больше времени, чем все это длилось на самом деле, в реальном времени. Поскольку произошло все действительно молниеносно.

Слово «молниеносно» применено здесь чисто инстинктивно, скорее, подсознательно, с целью подчеркнуть краткость временного отрезка, уместившего в себе целую драму. Но, по большому счету, это определение имеет в данном случае двойной смысл. Ведь все началось именно с молнии. С яркой вспышки, которая, видимо, на мгновение и ослепила Романа. Но и этого мига было достаточно чтобы он, потеряв ориентировку, неловко покачнулся, неуклюже взмахнул руками, и… А тут еще и не к месту подвернувшийся сильный удар волны о корпус яхты…

И доли секунды хватило для Дмитрия, чтобы оценить обстановку и понять, что сын падает за борт. Еще одной доли хватило на то, чтобы, бросив штурвал, кинуться ему на помощь. А третья доля недвусмысленно подсказала ему, что как бы он не старался, его помощь сыну будет однозначно запоздалой. По всем законам природы, физики, земного притяжения и целого вороха иных неоспоримых научных постулатов выходило, что Роман свалится в кипящую водную пучину намного раньше, нежели спасительная рука отца дотянется до него, и в еще большей мере спасительная хватка удержит его на палубе.

Самое время взвыть от обиды и отчаяния. Но мы ведь с вами говорили, что все происходило мгновенно: на испуг и панику у Дмитрия просто не оставалось времени. К тому же, говоря, что в это мгновение все смешалось для Дмитрия, мы не имели в виду красивый литературный словесный оборот. Для него в этот миг действительно все смешалось воедино: и вспышка молнии, и страшный грохот над головой, и какое-то волшебное, похожее на чудный призрак, голубое пламя, стремительно приближающееся к нему от вершины мачты, пробежавшее по самой мачте, перекинувшееся на штурвал и больно, миллиардами острых иголок, вонзившееся в кончики пальцев его левой руки, которая уже фактически почти оторвалась от штурвала. Правая в это время тянулась к сыну, к нему на помощь.

Первой мыслью было: «Все! Это конец! Молния ударила в мачту, а, следовательно, и в меня! Сейчас я свалюсь, пораженный разрядом, и некому будет спасать сына!» Дмитрий почти смирился с мыслью, что он уже мертвец, потому и с удивлением для себя осознавал, что он не провалился в темень и небытие, а продолжает наблюдать, что происходит дальше. Значит, он не погиб! Значит, он продолжает жить, коль находится в здравом уме и соображает, что происходит вокруг!

Правда, ум-то соображал, что он находится на месте, но назвать его «здравым», по мнению Дмитрия, было большим преувеличением. Иначе, чем можно было объяснить то, что произошло дальше.

Дмитрий ощутил, как электрический разряд, пройдя через тело, вырвался из кончиков пальцев правой руки, которая тянулась к сыну, преодолела расстояние, отделяющее его от сына, вонзилась в его правую руку, которой он тянулся к отцу, прошел сквозь его парнишки, извился причудливым зигзагом, преодолевая расстояние между телом и водой, и… И все! Все исчезло. Молния исчезла так же внезапно, как и появилась. А все иное осталось как прежде: все тот же бушующий океан, все та же, круто наклоненная палуба, и… падающий в бездну сын, (или его тело, если молния убила его), к которому отец уже ни при каких обстоятельствах не успеет дотянуться.

Ситуация была настолько критической, а ее неотвратимые последствия настолько трагичными, что Дмитрий спустя очередную долю секунды уже не думал ни о молнии, ни о том, что она могла его убить, ни о чем ином. Главное: сын! Как спасти его?! Как и с помощью чего бросить вызов земному тяготению и предотвратить его падение в воду? Ибо последнее будет означать конец. Конец всего. Отец почти не сомневался, что исполинские волны и пенящаяся пучина тут же поглотят тело сына, ветер стремительно отнесет яхту в сторону от места трагедии и о каких-то последующих запоздалых поисках не может быть и речи. Если он, отец, сейчас, в сию же минуту, в сию секунду, не спасет сына, потом будет уже поздно, еще раз поздно и тысячу раз поздно!

Сказать, что Дмитрий просто тянулся рукой к сыну, значит, ничего не сказать. Оттолкнувшись от палубы и от штурвала, он сейчас находился в стадии прыжка. Однако, повторимся, прыжок не спасал ситуацию. Тело сына удалялось от отца более стремительней, чем тот устремлялся к нему. До рокового момента оставались мгновения…

Понимая, что, возможно, видит сына в последний раз, Дмитрий попытался каким-то невероятным образом, что называется, продлить мгновение. Его рука тянулась к Роману, тот падал в пучину, фактически уже почти перевалившись через канаты, выполняющие обязанности фальшборта, помощь его явно запаздывала, и это было совершенно очевидно, потому-то отцу ничего не оставалось делать, как провожать взглядом сына, своего рода гипнотизировать его, с немым криком в душе: «Остановись, мгновение!»

И оно остановилось!!! Да, да! Это было похоже на фантастику, на что-то несуразное и немыслимое! Все, происходящее вокруг, вмиг стало напоминать неоднократно виденную Дмитрием по телевизору замедленную, или, как ее еще называют, рапидную, съемку. Волны уже не налетали на яхту с огромной силой и скоростью, а, в буквальном смысле слова, застыли на месте, словно какой-то всемогущий маг и волшебник чудодейственным мановением своей волшебной палочки, еще более волшебным образом заставил застыть все вокруг. Правда, и волны продолжали двигаться, и сын продолжал падать в пучину, но происходило это настолько медленно, что мы не зря упомянули выше о замедленной телесъемке.

Еще большее изумление у Дмитрия вызывало то, что он, при всем при этом, не потерял способности мыслить и передвигаться в реальном (в его понятии) времени. Это обстоятельство и позволило ему совершить чудо. Видя, что сын буквально застыл в воздухе, напоминая парящего в невесомости космонавта, Дмитрий поначалу обрадовался. Ему казалось, что тот сейчас взмахнет руками, как это делают космонавты, и начнет медленно плыть по воздуху назад, к яхте. Но в следующее мгновение Дмитрий понял, что сын, хотя и потрясающе медленно, однако продолжает падать в пучину! В следующее мгновение отец осознал и то, что собственно, происходит. С ошеломляющей для себя ясностью он понял, что ничего вокруг не застыло! Волны как катились, согласно неотвратимым законам природы, по океану, так и продолжали катиться. Сын, как падал в пучину, увлекаемый инерцией падения и силой земного притяжения, так и продолжает неотвратимо падать. Все дело в нем, в Дмитрии. Это он, по каким-то невероятным причинам, (скорее всего во всем виновата загадочная сила разряда молнии, прошедшего сквозь его тело и приведшего к таким неожиданным последствиям), получил возможность, что называется, останавливать время. Вернее, у него теперь появилась возможность мыслить и двигаться во сто крат быстрее, нежели все живое и неживое вокруг!

В иной ситуации бедолага долго бы приходил в себя после такого открытия. Сейчас времени на раздумье не было. Взгляд его был по-прежнему обращен в сторону падающего в пучину сына, и мысль сразу же сработала в нужном направлении: будет просто преступлением, если Дмитрий не использует этот свой новый чудодейственный дар для спасения Романа. Уж чего-чего, а к сыну он теперь точно успевает!

Что и было сделано! Он стрелой метнулся к борту, схватился левой рукой за канаты, правой крепко схватил сына за его правую руку, которая все еще тянулась к кораблю и к отцу, в поисках спасения, и…

И тут же отец понял, что если сейчас он резко дернет сына за руку, то может попросту оторвать ее. Ведь это для него, для Дмитрия, все происходит «нормально». Для Романа все происшедшее окажется таким чудовищно резким дерганьем его за руку, что…

Дмитрий уперся грудью в канаты, протянул к сыну обе руки, обхватил его руками за плечи, спину, стараясь поддерживать при этом голову, и медленно-медленно, насколько это было возможно, начал притягивать сына к себе…

Когда спустя какое-то время сын был спасен и отнесен отцом в каюту, буря начала успокаиваться. Период величайшего нервного перенапряжения для Дмитрия миновал, его разум и внутреннее состояние вернулись в нормальное временное исчисление. «Замедленная съемка» закончилась, и все вокруг него приобрело обычный ритм жизни. Буря улеглась, попутный ветер наполнял паруса «Ассоли», неся ее к родным берегам, Дмитрий то и дело оглядывался назад, в сторону скрывшегося за горизонтом незримого треугольника, трижды таинственного и трижды загадочного, в который раз подтвердившего свою удивительную репутацию…