Читать книгу Полет в никуда - Григорий Олегович Поздняков - Страница 1

Оглавление

Глава 1.


Я родился в Саратовской области, в городе Калининске. Раньше, до революции, это место называлось слобода Баланда. Есть версия, что, когда Петр первый проезжал мимо наших мест, ему дали бокал вина. Вино, скорее всего, было кислым или невкусным, и он вылил его в реку со словами: «Баланда!» Вот так и назвали эту реку. Позже вокруг реки образовалось поселение крестьян-беженцев. Так возник поселок Баланда. Мне кажется, что название не самое удачное, но это лучше, чем какой-то Крыжополь или Сухосранск.

Городок этот вялый и пыльный. Жизнь течет размеренно и осторожно, как, наверное, во всех городках подобного типа. Достопримечательностей в городе совсем нет, если не считать ступенек спортивной школы, на которых когда-то, в 20-х годах стоял Михаил Калинин и выступал перед красноармейцами. В честь него и был назван город Калининск. Ступеньки эти никогда не ремонтируют, наверное, боятся при ремонте потерять что-то важное и драгоценное. Что ж, правильно и делают. Реликвии надо беречь.

Лето в этих краях, обычно, очень жаркое и пыльное, особенно вечером, когда гонят стадо коров. Зрелище очень захватывающее, даже возвышенное: пастух гордо восседает в седле своего скакуна, и создается впечатление, что он главный и командует очень важным шествием на закате солнца. Во всяком случае, так мне это представлялось.

Вечерами народ веселится, пьет водку или самогон собственного изготовления, бьют друг другу морды, по утру мирятся, братаются, в общем, живут весело.

Единственное, что приносит огорчение или даже ужас – это дневные похороны. У нас хоронят всегда с духовым оркестром, торжественно и пышно. Покойника провожают с большими почестями и умилением. Не важно кто ты, даже если последняя сволочь, похоронят тебя достойно. Можно было бы рекламировать это шествие и обряд: «Господа, даже если вы последние «мудаки», приезжайте к нам в Калининск, похороны будут очень достойные и почтенные, хор плакальщиц вам обеспечен». Если вы не знаете, кто такие плакальщицы, я могу пояснить. Это женщины с визгливо-писклявыми голосами, которые научились плакать так, что вопль Моисея перед израильским народом вам покажется детскими соплями. Супер-профессионалки. Чаще всего, покойника у нас оставляют на три дня в доме.

Зимы у нас холодные, и вновь преставившийся «чувствует» себя нормально. А вот летом – жара, тогда смердит уж очень неприятно. Я помню этот запах – такой сладкий и приторный, одним словом тошнотворный.

Ночами у трупа, обычно, восседают три ближайших родственника, сиделки-старушки, которые по известным причинам не спят ночью. И … чтец. Он читает на старославянском псалтырь или, иными словами, советует, как душе, без особых потерь, добраться до рая.

Вот одному такому чтецу надоело читать эту галиматью, и он решил немного пошалить. Он посмотрел на милых старушек, которые дремали, слегка похрапывая, подошел к покойничку и посадил его на заднее место. (с юмором у чтеца было все в порядке.) И стал продолжать читать заветный псалтырь, только чуть громче обычного.

Одна бабуля приоткрыла глаз, да как заорет:

– Ожил! Ожил! Чур, меня! Чур!

Две другие мигом среагировали на позывные и бросились к двери. Та, что пошустрее, решила сократить маршрут и поползла между табуретками, на которых покоился виновник «торжества». Задница у бабули видно была хороших размеров, поэтому она слегка зацепила днище гроба, и покойничек свалился прямо ей на спину. Следующие похороны в нашем городе были этой бабушки. А чтеца посадили. Жаль, наверное, хороший был мужик.

Моя мать, очень умная и интересная женщина, была учителем в школе. Мне и моему брату она отдавала всю доброту материнского тепла, за это я ей очень благодарен.

Отец был архитектором в районе. Ответственный человек, благородный и хозяйственный. У него было хобби – музыка. Мне, порой, кажется, что он мог играть на всех инструментах. У него был абсолютный слух и прекрасный голос. Поэтому с раннего детства он стал обучать нас с братом музыкальному ремеслу. Иногда это обучение доходило до палочного воспитания.

Я играл на мягком и вальсирующем баритоне. Мне нравился этот инструмент, он обычно вел соло в вальсах и маршах. Я очень гордился, что в оркестре играю на таком важном, по сравнению с альтом или тенором, инструменте. Баритон – был вершиной, апогеем. Мой отец фанатично относился к музыке, сам писал аранжировки для нашего школьного оркестра. Отец, талантливый педагог, научил играть нас, пацанов со двора, раздал нам инструменты, и через два месяца мы уже во всю шпарили «Марш кавалеристов». Когда он учился в Саратовском политехническом институте, то играл с отцом известной певицы из Аткарска, это недалеко от нас, Валерии. У отца Валерии получилась Валерия, у отца Позднякова получился Поздняков. Что делать, – нога судьбы.

Мы часто играли на самых известных праздниках нашего города. Открывали гимнами торжественные собрания, посвященные черт, знает, чему, и закрывали их с таким же успехом. И, конечно же, «жмуры» – похороны. Это нам нравилось больше, чем 7 ноября или 1 мая, там нам платили деньги. Мы могли на эти деньги купить билет на районную дискотеку. Слово «дискотека» тогда не употреблялось. Называлось сие мероприятие «танцы».

Все похороны проходили однообразно, но одни я запомнил на всю жизнь. Я, конечно, не помню, кого хоронили, но сам процесс врезался в память надолго. Стояла очень холодная зима. Температура доходила до минус

тридцати пяти градусов. Очень холодно. Мундштук моего баритона просто примерзал к губам, когда мы шли в валенках за гробом. Обычно, мы сокращали количество лиц, играющих в оркестре, дабы заработать побольше денег. Поэтому, чтобы сыграть похоронный марш, достаточно было иметь небольшой состав музыкантов. Это, конечно же, баритон, потому что основная партия доставалась именно ему, труба, альт и ударные инструменты. Мы решили не брать музыканта для барабанной партии. Трубач Серега сказал:

– Я сыграю все сам! Меньше народу – больше кислороду!

Это была его любимая поговорка

–Я буду играть на трубе, барабане и «тарелках». Будьте спокойны,

мужики, у нас все получится.

На том и порешили.

Для того, чтобы не замерзали клапана в инструменте, музыканты, обычно, добавляют немного водки или спирта. Мы заказали у устроителей сего мероприятия по бутылке водки на нос. При каждой остановке похоронной процессии мы грели не только наши инструменты. Поэтому, когда весь народ с виновником торжества подошли к яме, то духовой оркестр еле-еле стоял на своих двоих. Но разученный, игранный, переигранный похоронный марш отлетал от наших раструбов только так.

Покойника на ремнях опускают в его будущее место пребывания, под нашу замечательную похоронную игру. И в этот самый торжественный и неповторимый миг трубач Серега со всеми своими инструментами: барабаном, трубой и литаврами, с неимоверным грохотом, следует за покойником. Не выдержал, бедняга, ранее промытых клапанов. Очнувшись в могиле, Серега увидел, что сидит на барабане, рядом с гробом валяется труба и одна «тарелка» накрывает часть гроба покойника. Близкие родственники перестали плакать, дальние начали падать со смеху, когда он начал орать:

– Ребята, не закапывайте меня! Я больше так не буду!

На следующий день в школу пришла жалоба, что школьный духовой оркестр сорвал похоронную процессию. Мы получили хороших пиздюлей от директора школы. На этом наша игра закончилась, и приглашали нас только на завязывание пионерских галстуков или советские праздники, посвященные какой-нибудь красной дате.

Мне иногда кажется, что все, что происходило со мной в детстве, – это маленький плюшевый мир, где не нужно отвечать за свои поступки, не нужно думать о глобальных вселенских проблемах, о том, что я есть и кем я буду. И все-таки… Я хотел не просто быть, а быть либо актером, либо, на худой конец, режиссером.

В шестом классе на день рождения родители подарили мне подписку журнала «Советский экран», и я понял, что мое место- в кино. Журнал мы выписывали в течение пяти лет. О советском кино я узнал почти все. Я

перечитывал статьи о кинематографе по несколько раз, зачитывая каждый свежий номер до дыр. И по прошествии двух лет понял, что ни актер, ни режиссер из меня ни хрена не выйдет.

Я решил твердо: буду кинооператором – ответственности меньше. Поеду в Москву поступать во Всесоюзный государственный институт кинематографии. Родители поддержали мое безумство, и я начал заниматься фотографией. Отец купил мне простенький фотоаппарат завода ЛОМО, чем положил начало моим мытарствам в фотоискусстве. Я снимал все подряд: натюрморты, портреты, пейзажи и, конечно же, девушек (но снимал их пока только на фотопленку). Выискивая на танцах симпатичную девочку, приглашал ее в свою фотомастерскую и извращался, как фотограф-профессионал, но и только. До потери девственности было еще, ох, как далеко.

Мне всегда казалось, что должен сделать то, что не смогут сделать другие. В десятом классе я ни на миг не сомневался в собственной гениальности. Я был для себя великим. Все деяния остальных не имеют большого значения. Есть только «я» и мое будущее. Сейчас понимаю, каким я был самоуверенным кретином. Лучше это понять позже, чем не понять никогда. Наверное, нет ничего хуже, чем гениальные мужчины, неотразимые женщины – скучнейшие и невыносимые люди.

Интерес к женскому полу, судя по нынешней молодежи, у меня проявился достаточно поздно. Как-то школьный приятель Юрка Казачков принес в школу эротические открытки. Да, именно эротические, о порнухе мы даже и не слышали. Это были очень старые фотографии дореволюционного периода, я первый раз увидел обнаженную женщину, и это произвело на меня неизгладимое впечатление. Меня это заинтересовало.

Спустя два дня я полез к отцу в комод, где хранились негативы тридцатилетней давности. Долго шаря, нашел негатив пере фотографированного эротического зарубежного журнала. Я моментально развел проявитель и фиксаж, занавесил шторы и погрузился в мир эротических грез. Я решил, что всем мальчикам нашего класса будет также интересно, как мне, и, размножив чудо-фотки, раздал всем одноклассникам. С этим-то и загремел в кабинет завуча. Моя мама краснела от стыда. Папа пару раз стеганул ремнем. И, в наказание, на месяц я был разлучен с фотоувеличителем. Мои приятели знали все это уже давно, и эротика на бумаге их не вдохновляла.

Леха Балда предложил мне посмотреть все это в натуре.

– Где и как? – спросил я.

–Где, где! В бане, конечно же, мы сегодня туда идем.

–Но, Леха, ведь женская баня находится на втором этаже, а мужская на первом.

–В женской бане сейчас ремонт, поэтому мужики моются по средам, а женщины по четвергам, а сегодня что?

– Четверг.

–То-то и оно, пошли, нас идет целая компания наблюдателей.

–Пошли, – без колебаний ответил я.

В девять часов вечера мы все встретились у бани. Начинается погружение в мир непознанного.

Единственное окно, которое было не замазано зеленой краской – очень маленькое, зато чуть приоткрытое, Все смотрели по очереди по пять минут. Богдашка засекал время, потому что только у него были часы. Когда дошла очередь до Богдашки, он аккуратно залез на подоконник и с ужасом крикнул:

–Алевтина, сучка, училка, смотрите какие у нее сиськи. Эта сволочь мне за четверть двойку поставила.

Он прыгает с подоконника, хватает комок глины, и в раскрытое окно швыряет эту гадость прямо в Алевтину.

В бане шум, визг, переполох. Выбегают работники бани, мы – врассыпную. Весь кайф из-за Богдашки сломан. За нами гонятся работники бани. Я слышу голос банщицы:

–Поздняков! Это ты!

Леха Балда в ответ орет:

–Это не он! Вы ошиблись! – он пытается меня прикрыть.

Дома был скандал. Отец кричал:

– Он извращенец!

Мать опять угрожала кабинетом завуча, хотя сама работала в этом кабинете.

Мой эротический мир пытались разрушить у меня на глазах. Но я крепчал, хотя и чувствовал себя, как обоссанный муравей. Я знал, что это только начало. Хотя, честно признаться, мне было очень стыдно. Я не мог понять, в чем дело, но сознавал, что это неправильно. Что в этом особенного, если меня интересовало обнаженное женское тело, – то, чего я никогда не видел и что представилась возможность посмотреть. Воспитание социалистической школы прививало мне, что обнаженное тело – это плохо, грязно и некрасиво. Мы же, пацаны, видели во всем этом совершенно обратную сторону медали. Мы хотели этого, искали этого всеми доступными и недоступными путями. Природа брала свое. Я до сих пор люблю обнаженное женское тело. Вид его толкает мужчину на подвиги, романтику. Хотя, если ты видишь его в избытке, это тоже плохо. Как писал Генри Миллер: «Если ты часто видишь голую женщину, то рано или поздно опять переведешь свой взгляд на лицо»

В детстве, да и, наверное, сейчас я всегда чувствовал одиночество. Подчас оно возникало у меня среди шумной компании, когда я просто замыкался в себе и ничего не мог с этим поделать. Меня спрашивали:

–Почему Вы такой грустный?

Ответ был всегда стандартный

–Я таким родился.

Одиночество – это изумительное состояние. Мне оно нравилось всегда. Я оставался один на один с собой, и мне было, о чем поговорить. Есть люди, которые не умеют общаться с собой, мне их очень жаль. Если у Вас возникает вопрос, я советую спросить ответ у себя. Он должен возникнуть из Вас, из Вашей глубины, из Вашего состояния прожитых жизней. Он обязательно найдется – ответ на Ваш вопрос. И не важно будет он правильным или неправильным. Важно, что Вы задаете вопрос себе и от себя же получаете ответ. Мне кажется, что это прекрасно, это верно, это правильно.

Я никогда не мог найти собеседника, с которым мне не было бы невыносимо скучно: ответы и вопросы… Общение с людьми мне казалось неинтересным занятием. Немногие могли мне дать то, что я искал. Но люди, в нынешнем своем состоянии, мне кажутся скучны до безумия. Это какая-то арифметическая задача, в которой «равно» приписывают «все равно».

Когда я учился в школе, то ненавидел запах жженых перьев, суп рассольника, отказ девушки, которую приглашают на танец (ведь это так просто потанцевать в течение трех минут и осчастливить человека, который хочет быть счастливым). Я ненавижу пересказывать фильм и отмечать собственный день рождения, принимать подарки и чувствовать себя обязанным человеку, который тебе этот подарок вручил. Все эти вещи я ненавижу!

Любил ли я?! Была ли у меня первая любовь, не знаю. Мне кажется, что была. Когда я всерьез стал заниматься фотографией и готовиться к поступлению во ВГиК, я нашел модель, ее звали Светой. Наверное, я влюбился не в нее, а в ее глаза. Меня всегда поражали в девушках глаза. Глаза – это душа человека. В глазах всегда отражается прожитая и непрожитая жизнь. Форма глаз, цвет глаз, ресницы, прикрывающие глаза, закрытые глаза, изумленные глаза – это все жизнь, и это не перепутаешь ни с чем. В последствии, когда я общался с женщиной, я всегда обращал внимание именно на глаза, а значит, смотрел в ее душу. Я чувствовал себя магом, который умеет не только смотреть в глаза, а заглядывать гораздо глубже.

Я никогда не целовал Свету, но ее глаза были для меня важнее поцелуя, и, когда наши взгляды встречались, то испытывал состояние большее, чем оргазм. Эта любовь была безответной. Без слабой надежды на взаимность. Ей нравилось фотографироваться у меня. Ведь к тому времени я мог держать свою фотовыставку в местном кинотеатре «Победа». У нее был парень, этакий «драчун» и «хулиган» местного значения, и она гордилась этим знакомством. Я же горд был тем, что просто фотографировал ее. Я ловил ее взгляд на танцах, в школе или просто на улице. Я снимал пленку за пленкой, лишь бы она смотрела в мой фото искатель. Это был восторг. После фотосъемок я провожал ее до дома, строил планы на свое будущее и неохотно делился с ней. Но она тихо и вкрадчиво говорила:

–У меня есть жених и мне с ним хорошо.

Позже я узнал, что она вышла за него замуж, родила от него двух детей.

Вот так и закончилась моя первая любовь. Но она всегда останется в моей памяти.

Детство возникает какими-то отдельными вспышками, которые навсегда врезаются в твою жизнь. Эти яркие мгновения я и пытался описать. Возможно, это будет интересным для более детального описания, но я задумал сей трактат немного о другом. Хотя мне кажется, я еще не раз обращусь к своим воспоминаниям, которые навсегда остались во мне и сформировали мою нынешнюю жизнь.

Состоялся серьезный разговор с моими родителями. Они пригласили меня в большой зал. Хочу оповестить моих читателей, что жил я в двухэтажном доме, с тремя спальнями, верандой, гостиной и большим залом. Вот в этот зал я и был приглашен.

–Ты, действительно, хочешь поступать во ВГИК или это просто твоя фантазия?

– Да, мама, я хочу творить и хочу поступить в тот ВУЗ, о котором я так долго мечтал.

– Гриша, но ты хотя бы имеешь представление о том, что там 20 человек на место?

– Мама, я знаю, чего я хочу.

– Хорошо. Отец, покупай билеты, мы едем в Москву.

Так, после десятого класса я поехал поступать во ВГиК. Ведь я считал себя гениальным, и никто кроме меня не сможет снять то, что я задумал. Любая операторская работа, включая известных мэтров операторского искусства, для меня была не более, чем неудачная фотография любителя. Я – гений, вы только меня поймите. «Я – гений»,– звучало у меня в сердце. Но, как бывает у всех гениальных людей, их, как всегда, никто не собирается и не желает понимать. Так оно и вышло. Я попал на прием действительно к мэтру фотографии. Это была Лидия Павловна Дыко. Известнейший оператор, родоначальник советского операторского киноискусства. Она снимала фильм «Суворов», была ассистентом на фильме «Чапаев». В общем, это был кит, на котором держалась вся советская кинематография. Она, с легкой руки, у себя в кабинете забраковала 90% моих снимков. Оставила два для того, чтобы я не огорчался. И сказала:

– Молодой человек, сколько Вам лет?

– Шестнадцать, – нерешительно ответил я.

– Вам нужно много и очень много работать, поймите меня правильно. То, что Вы содрали с моей книги «Фотокомпозиция» лучший мой снимок, хоть и льстит мне, но не делает чести Вам, придумайте что-нибудь сами. Надеюсь, что Вы меня понимаете правильно. До свидания. Жду Вас в следующем году.

Как я вам уже говорил, гениальность была не принята. Гений потерпел

полное фиаско. И сразу же возник вопрос. И не просто вопрос, а гамлетовский: «Быть или не быть?». Моя мама человек практичный, и она, со всей твердостью своего характера, ответила: «Быть».

ВГиК – это было для меня недосягаемое, огромное и святое. Я помню, с каким трепетом я поднимался по ступеням этого заведения. Тяжелые двери открывались с большим трудом. И вот я в храме кино. Прохладные коридоры, суетящиеся студенты, мудрые и великие преподаватели, в отличие от студентов они ходили важно и размеренно по коридорам института кино. Я чувствовал себя очень неуверенно и робко. Крался по ступеням, осторожно подходил к каждой двери, всматривался в лица и, с каким-то восторгом, узнавал знаменитостей, о которых читал в журнале «Советский экран».

– Мама, мама, вон смотри, прошел Алов.

– Кто такой Алов? – с недоумением спрашивала меня мама.

– Это же великий режиссер, он снял «Тегеран – 43», «Легенда о Тиле». Здорово, я его увидел.

Я был на седьмом небе от счастья.

Мы зашли в кафе института и заказали кофе и студенческие сосиски. Я не мог есть и все время оглядывался по сторонам в надежде увидеть еще кого-нибудь. Вдруг за соседним столиком я увидел азиатскую девушку и сразу узнал ее:

– Мама, смотри, вон за тем столиком сидит Делбром Камбарова. Она играла эпизодическую роль в фильме «Пираты ХХ века». Ух, ты!

– Ешь и перестань так глазеть, это некрасиво.

К нам подсел худенький мужчина с кинооператорской сумкой. Моя мама сразу среагировала на это и начала с ним разговор.

– Извините, а Вы не оператор случайно?

– Оператор, – небрежно ответил он.

– А Вы учитесь или уже закончили институт?

– Я уже три года работаю.

– Вы снимаете фильмы?

– Нет, я работаю в Свердловске в фотоателье, снимаю для документов, ну там паспорт, водительское удостоверение.

У моей мамы в глазах был ужас, она смотрела на него, как на покойника, отбывшего в мир иной прямо у нее на глазах.

– Да, я фотограф, потому что работу кинооператора получить на студии практически невозможно. Каждый год институт выпускает по 40-50 операторов. А ведь старые же не умирают и никуда не улетучиваются. Поэтому, если у вас нет блата, то вы никогда не будете работать по назначению, это все иллюзия. В лучшем случае, вы будете фотографом с высшим образованием или снимать «Сельхоз-навоз-хронику».

Он допил свой кофе, распрощался, пожелал нам удачи и ушел. У нас с мамой была пятиминутная пауза. Потом мама резко встала и сказала:

– Все, забираешь документы и едешь в Ленинград поступать в институт

киноинженеров.

Среди студентов его называли институт киноинженеГров.

Мы собрались и поехали в Ленинград.

Моя мечта, как птица, улетела безвозвратно, я даже не успел помахать ей рукой – так быстро это случилось. Я заметил, что в жизни часто так бывает. Ты строишь планы, заучиваешь этот план, знаешь его наизусть: каждое слово, каждый слог, каждую букву. Но наступает день, когда вдруг, неожиданно, все это исчезает в один миг, в один взмах. И уже нет плана на будущее. Нет твоей мечты. И остается ощущение, что это был лишь сон.

Но вместе с мечтой уходит что-то важное, уходит частичка тебя самого, частичка твоей души. А остается пустота. Происходит разрушение тебя, как целостной личности.

Мои воздушные замки улетали вместе с моей несбывшейся мечтой. Все растаяло, и все мои фото потуги были ни к чему. Я в Ленинграде, и поступаю в обычный технический ВУЗ. Я буду совершенно обычным инженером в каком-нибудь сельском клубе. В общем, киномехаником с высшим образованием.

Через месяц Ленинградский институт киноинженеров набрал будущих студентов в свой единственный в мире ВУЗ. Почему единственный? Потому, что второй такой ВУЗ в мире был никому не нужен. Да и учились в нем студенты третьего мира: Ангола, Вьетнам и Йемен, в общем, пол-Африки и часть Азии. Я поступил в Ленинградский институт киноинженеров с легким трением, но без особых проблем.


Глава 2.


Меня поселили в общежитие института на Новоизмайловском

проспекте. Временно, на месяц. Общежитие это принадлежало электротехническому факультету. Зрелище, прямо скажем, не для слабонервных. Ободранные двери, выбитые стекла, обшарпанные стены. Но весь ужас заключался в том, что общага была заселена кроме студентов еще и клопами немаленьких размеров. Я получил белье у коменданта и отправился спать.

Наутро встал

от того, что все мое тело горело и чесалось. Я подошел к зеркалу и просто не узнал свое лицо. Это было не лицо, а опухшая морда, больше похожая

на жопу. А жопа чесалась еще сильнее, чем лицо.

Я вышел в коридор и увидел двух пьяных студентов, которые что-то обсуждали, включая в свой лексикон ненормативные выражения. У одного из них была расстегнута ширинка, под джинсами не было трусов, и выглядывал член. Тот, который выглядел, как пьяный стриптизер, повернул ко мне лицо и представился:

– Я – студент второго курса Чеберс.

– Григорий, только что испеченный студент.

– У тебя деньги есть?

– Есть, – неуверенно ответил я.

– Пошли, за пивом сходим.

– Я не пью.

– А баб ты трахаешь?

– Как это – трахаешь?

– Ну, ебаться хочешь?

– Нет, пока не хочу, я ни разу их не…

Я только что поступил в этот дурацкий институт, – с возмущением ответил я. Тебе лучше советую магазин застегнуть, а то растеряешь свое хозяйство.

Чеберс нагнул голову, посмотрел на свой член. Махнул рукой и сказал:

– Все равно молния сломана, а трусы я у Ленки в комнате потерял, найти не могу. Она, сука, их специально спрятала, проститутка ебаная.

Так состоялось мое знакомство с первыми жильцами этого заведения. Время в общаге были пьяным и шумным. Днем шла учеба. А вечером -танцы и различные увеселительные мероприятия, которые присущи всем студенческим общежитиям.

В один из вечеров ко мне постучали в дверь:

– Кто там?

– Бабу голую хочешь посмотреть?

– Какую бабу, два часа ночи, дайте поспать!

– Настоящую голую бабу.

Меня это заинтересовало, я открыл дверь. Стояли два азербайджанца. В мою комнату они занесли что-то завернутое в простыни. Положили на мою кровать, развернули. Это, действительно, была пьяная голая женщина, студентка со второго этажа.

– Ну, посмотрел?

– Посмотрел.

– С тебя три рубля.

– Мы так не договаривались.

– Щас в морду получишь, мудак, гони три рубля!

Мне пришлось раскошелиться за удовольствие. Они взяли деньги, завернули свое сокровище и потащили в соседнюю комнату. Я лег спать, думая о том, что завтра придется урезать свой обед на три рубля.

По пятницам и субботам в общаге проводили дискотеки. Студенты напивались, танцевали, трахались и еле доползали до своих нор. Я не отставал от сокурсников, стал входить во вкус студенческой жизни. Днем шли и покупали водки или портвейна, но каждый студент оставлял деньги для таксиста. Сколько бы ты ни взял спиртного, к середине ночи всегда

хотелось выпить еще. Студенты выходили на дорогу, останавливали такси. У водителей всегда была водка, они продавали нам ее по пять рублей за пол-литра. И тогда веселье продолжалось до утра.

Дискотеки у нас были очень современными и стильными. Крутили «Modern Talking», Си Си Кэт и других ультрамодных исполнителей. Устроитель дискотек был мой сосед Леха Бойко. Он часто доставал свежие записи и крутил их. Леха был кумиром у всех общежитских девчонок. Его они любили так же, как Томаса Андерса. Как-то после дискотеки Леха подошел ко мне и спросил:

– Слушай, братан, у тебя каморка свободная?

– Ну, как свободная, я там сегодня спать буду,

– Может ты погуляешь часик, а я там трахнусь, представляешь, сама

подползла «мочалка» и говорит: «Может, трахнешь меня». Ну, я же ей, понимаешь, не могу отказать. Ну, как, дашь ключи?

– На, бери, только недолго. А что у себя в комнате не трахаешь?

– Да, у меня сосед там с подругой миньет разучивает. Ладно, спасибо, я у

тебя в долгу.

Я бродил по общаге час. Мне ужасно хотелось спать. В коридорах стоял гам и шум. «Почему у меня нет женщины?» – думал я. Вроде не урод. Хотя я, честно и не знаю, что с ней делать, и как это делается. Спрашивать у приятелей не очень удобно. Я же даже ни разу в своей жизни не целовался. Меня охватила тоска. Может, с выпитой водки, а может от того, что на моей кровати кого-то трахают. Мне порядком надоело болтаться, и я поплелся к своей двери.

– Эй, Леха, ну ты долго там скрипеть будешь?

– Все, все, братан, уже выхожу.

Дверь открылась, из моей комнаты выскочила дамочка в черном платье, и, как из горящего дома, примерно в том же темпе, побежала по коридору. Я зашел в комнату и обомлел, Вся моя кровать была в крови.

– Вы че, здесь человека убили, что ли?

– Извини, братан, казус вышел, она девочкой была.

– Да я знаю, что не мальчик. Откуда кровь то?

– Откуда, откуда, ты что, глупый что ли? Оттуда. Хотя я честно не знаю,

может, это были месячные. Ну, ты извини, я тебе порошка куплю, постираешь, будет, как новенькая.

Леха кинул мне ключи и пошел в свою комнату. Этой ночью я спал на матраце без простыни. Вечно мне везет, как утопленнику. Я очень хотел спать, поэтому заснул быстро.

Впервые в Ленинграде я попробовал вкус настоящего сваренного кофе. И попробовал его не где-нибудь, а в Сайгоне. Сайгон – это кафе, которое находилось на углу Невского и Владимирского проспектов. Это было знаменитое кафе. Там собирались художники, поэты, музыканты, пили кофе, пели песни, читали стихи. Это была настоящая тусовка. Я полюбил это кафе за его магию, за его неформальность, и, конечно же, за кофе. Лучший кофе,

знали все, варят в Сайгоне. Запах кофе помню до сих пор. Он был какой-то необычный, может, к нему добавлялся запах немытых волос и грязных, нестиранных джинсов.

В Сайгоне – был свой мир, свои законы и правила. Я хотел быть в этом мире и хотел жить по законам этого мира. В посетителях этого кафе жила и звучала музыка того времени. В их глазах чувствовалась и расцветала другая, совсем необычная жизнь. Жизнь запредельная, сказочная, в какой-то степени, метафизическая. Во всяком случае, мне так казалось. Именно в Сайгоне я узнал, что есть другая музыка, другие стихи. Для меня это была музыка неформального Ленинграда, музыка ленинградских колодцев, белых ночей, серого неба, рабочего портвейна.

В нашей группе училась девушка – неформалка, мы нежно называли ее Анечка. Она баловалась наркотиками, носила фенечки, ксиву и тому подобные атрибуты неформалов. Как-то, на лекции, она шепнула мне на ухо:

– Сегодня в «Пышке»,– так называлось ДК пищевиков,– будет выступать

«Аквариум». Только смотри, больше никому не говори.

– А почему?

– Это тайный концерт. Скажешь не тому, кому надо, и концерта не

будет. Я тебе дам один билет. Хочешь?

– Хочу. А что такое, этот «Аквариум»?

– Это группа очень клевая. Неужели ты не слышал «Козлодоева»? Это

круто. Я тебе дам кассету послушать.

У меня был в руках билет на какой-то «Аквариум». «Ладно, – думаю, – посмотрим, а то я кроме Э.Хиля ни на одном концерте не был».

Концерт был назначен на девятнадцать часов. Я подошел к «Пышке», благо это находилось через дорогу от моего института. Вся площадка у «Пышки» была заполнена людьми, но ни одной афиши около ДК я не увидел. Откуда они все узнали, что здесь будет проводиться концерт группы «Аквариум», для меня было загадкой. Во внутрь ДК никого не пускали. Народ суетился, пил пиво, курил что-то, но явно не сигареты, пел песни группы «Аквариум». Какой-то хиппи из толпы громким голосом кричал: «Б.Г. – святой, слышишь, Б.Г. – святой!».

Позже я понял, что Б.Г. – это солист этой группы и расшифровывается очень просто – Борис Гребенщиков. Мне показалось, что фамилия у этого певца очень смешная. Другое дело Пьеха, Кобзон, Хиль, а здесь какой-то Гребенщиков. Мог бы для солидности взять себе какой-нибудь псевдоним.

Я прихватил на концерт с собой фотоаппарат, об этом меня попросила Анечка.

И вот, наконец-то, двери «Пышки» открылись, и вся об долбанная, слегка пьяная толпа рванула к дверям. Все толкались, девчонки визжали, в общем, попал я в зал с очень большим трудом. Концерт задержали на полтора часа. Я уже прилично утомился. Сидел и думал: «Какого хрена я тут делаю? Лучше бы в «Мюзик-холл» билеты купил. Там танцовщицы

длинноногие, а здесь слушать «Козлодоева» в исполнении «святого Б.Г.» Фигня какая-то! Тем более ни единой песни его я не слышал». Единственное, мне было интересно, как выглядит этот «святой».

Концерт начался. На сцену выскочили музыканты, они все были очень интересно одеты: в каких-то странных костюмах, на одном из них была одета матросская бескозырка, на другом, на голове, какая-то чалма. В общем, цирк, да и только.

И вот, наконец, вышел сам Б.Г. Он был одет в белый легкий костюм, напоминающий кимоно. На голове у него была повязка или белый шарф. Но самое удивительное, что глаза у него были накрашены синими тенями. Я первый раз в жизни увидел мужика, который красился, как женщина. «Вот, – думаю, – умора. И не стыдно ему в таком виде выползать на сцену».

Он начал петь, но я не мог разобрать ни одного слова из его песен. Зрелище было интересное: Б.Г. двигался, задирал ноги, хватал микрофонную стойку, бегал взад и вперед по сцене, что-то кричал своим музыкантам. Один из них очень громко топал ногами, стоя у фортепиано, мне показалось, что он играл мимо нот, хотя, возможно, все так и было задумано. Этим музыкантом был Сергей Курехин. Гитарист упал на колени, потом на спину и стал играть соло, гитара его очень фонила. Это был Александр Ляпин, ходили слухи, что он был лучшим гитаристом в городе. Я впервые увидел, что в группе могут быть флейта, виолончель и скрипка. На барабанах стучал бородатый мужик в бескозырке, он очень напомнил мне анархиста из фильма «Броненосец «Потемкин».

Я сидел сбоку от сцены. Мне было видно, как за кулисами бесновались девушки этой группы, может, жены. На их головах были повязочки, как у индейцев племени аппачи. Они были явно не в себе, потому что под бой тамтамов, как-то нелепо кивали головами.

Наконец, дело дошло до хита «Аквариума» – «Козлодоев». Народ запел вместе с группой, под аплодисменты. Группу уже было не слышно, только хоровое пение зала.

Н – вот концерт закончен, народ потянулся к выходу. Б.Г. никого не разочаровал, может быть, только меня.

Честно говоря, я ничего не понял, но признаться в этом своим сокурсникам не мог, поэтому при вопросе: «Как концерт?», отвечал нелепой фразой: «Б.Г. – святой». Все мне поддакивали: «Истинно святой». Я проявил

пленку, отпечатал фотографии и отдал их Анечке. Она завизжала от восторга, чмокнула меня в щечку и убежала. «Ладно, – подумал я, – у каждого человека есть какая-нибудь чудинка. Им это нравится, я этого не понимаю, что с того».

Но мне все-таки было интересно, о чем они пели. Я подошел к Лехе-ди-джею и спросил:

– Лех, у тебя «Аквариум» есть?

– Вообще-то, старик, это не танцевальная музыка, сейчас из наших

«Динамик» в моде, но для тебя могу достать, я же тебе должен за твои простыни.

– Принеси, пожалуйста.

– Завтра забегай, записи будут, – уверенно пообещал Леха.

На следующий день я слушал по магнитофону «Аквариум». Мне понравилось все: и музыка, и слова. У них был очень теплый, сказочный мир. И чем больше я не понимал их тексты, тем больше они мне нравились.

Утром меня разбудил писклявый крик вьетнамца. Он орал в туалете. Было такое ощущение, что он увидел там то, чего не видел никогда в жизни. Я зашел в туалет и стал наблюдателем малоприятной сцены: старшекурсник Дедов Сергей схватил маленького, щуплого вьетнамца за шею и заталкивал его в унитаз, при этом спуская воду.

– Дед, ты что, с ума сошел! Ты что делаешь?

– Григорий, представляешь, я ему давеча три раза говорил, чтобы он

свою тухлую селедку не жарил по утрам, я ненавижу запах жареной селедки. У меня от нее наступает тошнота и хочется блевать. А он все равно ее жарит, мартышка вьетнамская.

Дедов задавал вопрос, окуная в унитаз:

– Будешь жарить селедку, мандавошка вьетнамская?

Вьетнамец продолжал орать, как резаный:

– Буду! Буду!

– Слышь, Дед, он просто забывает поставить предлог «не» и поэтому

орет «буду».

Дедов на минуту призадумался и спросил:

– Не будешь жарить?

Вьетнамец теперь закричал:

– Не буду, не буду!

Дедов перевел дыхание, сплюнул в сторону вьетнамца и отпустил его. Вьетнамец мокрый и весь в слезах побежал к себе в комнату, Мне кажется, что он так и не понял, за что его пытались утопить в унитазе. Что делать – языковый барьер. Мне стало приятно, что я спас жизнь вьетнамскому студенту.

Как-то на лекции по начертательной геометрии, где собирался весь поток, а это примерно сто двадцать человек, произошел инцидент опять же с вьетнамцем.

Доцент Каверкин ходил по аудитории, читая лекции. Он всегда любил интересоваться, как идут дела у иностранных друзей. Подойдя к тому же вьетнамцу, похлопал его по плечу и, так это снисходительно, по-дружески спросил:

– Ну, как дела, Вьетнам?

Вьетнамец незамедлительно, четко и громко, по-русски выпалил:

– Пиздато!

Доцент открыл рот и не мог ничего сказать. Только потом заорал на всю аудиторию:

– Кто тебя этому научил? С кем ты живешь?

Вьетнамец затараторил, улыбаясь, как японское солнце:

– Дедов, Дедов, Дедов!

Дед пошел «на ковер» в деканат. Ему объявили строгий выговор, а вьетнамца переселили в другую комнату, Так, вьетнамский друг, того не желая, отомстил за унитаз Дедову Сергею.

Вообще «Дед» был неплохой мужик. Он был родом из-под Тулы. Носил пышные усы, прямо, как у Чапаева. Усы добавляли ему какой-то шарм и интеллигентность. Он говорил: для того, чтобы отрастить такие усы, их надо смазывать куриным пометом. Они были у него рыже-русые и на концах закручены. Дед мог часами философствовать о жизни, причем с какой-то русской удалью. Он не мог не ругаться матом. Мат лился из него, как из рога изобилия. Говорил очень громко и важно. Его нельзя было не слушать. Хотя вся его философия сводилась к одному: «Весь мир – бардак, все бабы – бляди». Дед никогда не общался с женщинами. Он их как-то сторонился их и старался обходить, хотя внешне был, по-мужицки, привлекательным человеком. Говорили, что у него была первая неудачная любовь, но он никогда не рассказывал об этом, наверное, не хотел показаться сентиментальным перед нами.

У меня были неплохие отношения с лаборантом кафедры физики и оптики Сергеем. Мы болтали с ним о музыке, кино. Он был из Колпино. Бывший спортсмен, по состоянию здоровья, вынужден был оставить большой спорт и подрабатывать в институте киноинженеров. Иногда он подкидывал мне сделанные лабораторные работы и помогал с зачетами.

У нас на кафедре работал кандидат наук Мясников, он преподавал физику. Мясников занимался альпинизмом на профессиональном уровне и достиг высоких результатов. Но самое главное, что он дублировал Олега Даля в фильме «Земля Санникова», когда герой Крестовский поднимался на сторожевую башню. И теперь, когда я смотрю этот фильм и вижу спину Мясникова, то вспоминаю кафедру физики. Я отвлекся, просто очень хотелось об этом рассказать.

Так вот, лаборант Сергей пригласил меня на «сейшн» в одну из общаг, которая находилась на станции метро «Политехническая»

– Там будет что-то интересное.

– Кто там будет петь?

– Я не знаю, Григорий, но обещают классную тусовку. Пошли.

– Слушай, я хочу фотик взять.

– Ну, бери, я буду ждать у выхода из метро.

Я был заинтригован, меня ужасно интересовало, что я еще увижу и услышу в Ленинграде.

Мы приехали ровно к двадцати часам. Общага находилась почти на окраине города. Скорее всего это было рабочее общежитие. Мы прошли в небольшой зал. Я не увидел никакой сцены и, конечно, народу поместилось не больше пятнадцати человек.

– Серега, куда ты меня привез?

– Тихо, сейчас начнется концерт.

– Какой концерт, здесь ничего нет, кроме пятнадцати обдолбанных

наркоманов, – возмущался я.

– Сиди тихо и не возникай. Я слышал, что здесь будет петь Б.Г., Майкл и

кто-то еще.

На стене я увидел плакат, на нем была надпись: «Одинаковое одинаковому рознь».

И вот в комнате потушили свет и зажгли свечи. Стало как-то уютней. В центр комнаты вышел молодой человек восточного происхождения. Он был одет в узкие черные брючки, белую рубашку, но самое поразительное для меня было то, что на нем были лыжные ботинки. Он посмотрел на зрителей исподлобья взглядом Брюса Ли, немного на него смахивая. Взял гитару и начал петь какую-то смешную песню: «Электричка везет туда, куда я не хочу». Он пел эту песню, как «чукча в чуме». Растягивая гласные, совершенно без эмоций. Было такое ощущение, что его насильно притащили сюда и заставили петь. У него был отрешенный взгляд, он смотрел в потолок, как-то нелепо скрестив ноги, и смахивал на школьника на выпускном вечере.

Публика встретила его прохладно, всем казалось, что он заваливает концерт, и на помощь ему вышел Б.Г. Он начал подпевать, как вы уже успели догадаться Виктору Цою. Б.Г. пел с Цоем «алюминиевые огурцы». Он смотрел на Витю, как наставник, или школьный учитель на ученика. Мне показалось, что Б.Г. только что научил его играть на гитаре, показал пару-тройку аккордов и выпустил на сцену. Гребенщиков спас Цоя от завала. Вообще, у них неплохо получились оставшиеся песни. Они закончили, поклонились и ушли.

Потом был антракт. В зале было очень душно и накурено. В перерыве никто не бросился к артистам, не заигрывал с ними и не брал у них автографы. Складывалось впечатление, что все друг друга давно знают. Наверное, так оно и было, посторонними здесь были только я и Серега.

Серега пошел искать туалет. Мне стало скучно и захотелось с кем-то поговорить, но я никого не знал. Я подошел к Цою:

– Привет! – бодро сказал я ему.

Он неуверенно протянул мне руку и слегка вопросительно поздоровался:

– Привет.

– Ты сам эти песни пишешь?

– Да, сам.

– Как тебе приходит такое в голову: «алюминиевые огурцы на

брезентовом поле»?

– Я не знаю, я просто сажусь и пишу.

– А Бориса Гребенщикова давно знаешь?

– Порядком.

– Он что. Твой наставник?

– Нет просто приятель, он мне помогает, с ним интересно общаться.

– Да, Боря – это нечто, я был недавно на его концерте, было очень

прикольно.

– Где?

– В «Пышке» они выступали. Слушай, Витя, а у тебя группа есть?

– Да, есть.

– Как она называется?

– «Кино».

– «Кино»? Интересное название. Я учусь в институте киноинженеров. Ты

случайно не оттуда?

– Нет, я на художника учусь.

– Здорово, наверное, рисуешь?

– Да, нет, мне больше песни писать нравится.

К нам подошел Б.Г. Он посмотрел на меня. Улыбнулся и сказал:

– У тебя есть фотоаппарат?

– Да, есть.

– Как тебя зовут?

– Григорий.

– Борис, – он протянул мне руку, мы познакомились.

– Гриша, а ты не мог бы нас с Витькой сфотографировать?

– Конечно, нет проблем.

Они обнялись по-дружески. И я сделал пару снимков.

Перерыв заканчивался, все рассаживались на свои места. Я сидел и думал: «Интересные они люди, пишут сами песни, потом их поют нам и это нравится публике. Цой какой-то угрюмый, даже чем-то недовольный, а Б.Г. весь светиться, от него идет тепло. И не такой уж он клоун, как мне показалось в «Пышке». Да, вот Анечка мне будет завидовать, ведь я же познакомился с Б.Г.»

Вторым номером выступал Майкл. От соседки по месту я узнал, что он солист группы «Зоопарк». Майкл играл на гитаре рок н-роллы. Мне очень понравились его тексты, особенно песня про «город N» – прикольный текст. Мне захотелось послушать его группу «Зоопарк».

Пока пел Майкл, Б.Г. и Цой сидели на диване в двух метрах от меня. Я посмотрел на Гребенщикова, он улыбнулся мне и подмигнул глазом.

Майкл закончил. Вышел на сцену Б.Г. Я уже знал многие его песни, поэтому слушал с большим удовольствием. Были и те песни, которые я не слышал. Последней Б.Г. спел песню «Лети, мой ангел, лети». От этой песни у меня все сжалось внутри – очень клевое чувство было. Он пел ее очень эмоционально, отбивал ритм ногой. Большой чуб то и дело спадал ему на глаза, но это придавало ему еще больше артистизма.

Я первый раз был на таком домашнем концерте, и мне очень понравилось. После концерта я подошел к каждому выступающему, пожал им руки и поблагодарил за выступление.

Я рассказал Анечке про концерт и про то, как я познакомился с Б.Г.. Анечка широко раскрыла глаза, и первое, что она выпалила: «Врешь!»

– Милая Анечка, я еще не научился врать, мне всего шестнадцать лет.

Анечка разнесла эту новость, как сорока-балаболка по всему институту, и

подавала она эту новость, примерно, так: «У нас учится студент, который лично знает Б.Г.». После этого я стал приобретать популярность в институте. Меня начали уважать.

Как-то после лабораторных занятий мы стояли и курили в коридоре института. Ко мне подошел лаборант Серега и с восторгом объявил:

– Вышла новая крутая команда, и называется она «Трубный зов».

– Какой зов? – с недоумением спросил я

– Трубный.

– А мне сначала показалось, что трупный

– Ты зря смеешься, сначала послушай, а потом смеяться будешь. Это

запрещенная, религиозная группа, которая поет религиозные песни в стиле рок. А солиста этой группы Валерия Баринова уже упекли в психушку и колют транквилизаторами.

– Какой ужас! За то, что он спел буги-вуги о Христе, его посчитали

сумасшедшим?

– На, кассету, послушай, потом иронизировать будешь!

Он сунул мне кассету и убежал на занятия. Кто мог тогда знать, что эта группа изменит всю мою жизнь и все мое представление о жизни. Я ничего не слышал подобного, и религия для меня была не больше, чем сказки про Иванушку-дурачка. Но этот ужас, который навела на меня эта команда, был невообразимым. Солист группы из динамиков моего магнитофона кричал: «Покайся, приблизилось время!». Я не мог понять, что я такого сделал, чтобы мне бежать и каяться, и, самое главное, куда бежать. Страх, а не радость поселил у меня в сердце этот альбом. Он заставил меня думать о других вещах, о которых я и не имел ни малейшего представления и никогда не задумывался. Я не помню, понравилась тогда мне эта группа или нет, но в ней было что-то будоражащее душу.


Глава 3.


В общежитии я познакомился с Врониным Игорем, он был старше меня на пять лет. Он интересен был тем, что открыл для меня мир литературы. Он познакомил с Борисом Пастернаком, Анной Ахматовой, Михаилом Булгаковым и многими другими авторами. В наше студенческое время достать эти книги было практически невозможно. Они не стояли свободно в книжных магазинах, выходили очень маленькими тиражами. Мне казалось, что государство специально скрывало от нас такие замечательные книги.

Игорь был человеком тонкой души, очень чувственная личность. Он начинал свою учебу в МГУ на физмате, но от переутомления долго лежал в психиатрической больнице. Когда его выписали, он нашел в себе силы поступить в Ленинградский институт киноинженеров. Учился он

примерно, очень хорошо знал высшую математику, а я, в свою очередь, был с ней не в ладах. Я по пять раз сдавал «вышку». Преподаватель – доцент, женщина пятидесяти лет, умная и интеллигентная, считала меня бездарям, и, отчасти, в этом была права.

Она была фанатиком своего предмета, и никогда не нарушала своих принципов. «Если ты не знаешь моего предмета, хорошей оценки ты не получишь», – всегда говорила она. Мне же математика никак не давалась, с какого бы бока я к ней не подходил. Я обратился за помощью к Игорю:

– Игорек, она ставит мне уже четвертый раз двойку! Что мне делать?

– Ты все равно ее не выучишь, этот предмет не для тебя. Здесь нужен

математический склад ума, а у тебя его нет.

– Я это все понимаю, но что мне из-за этого предмета документы из

института забирать, что ли?

– Знаешь, Григорий, у меня есть идея.

– Какая?

– Лариса Александровна (так звали этого преподавателя) очень любит

Бориса Пастернака.

– Ну и что?

– А вот что, у Пастернака есть одно стихотворение, и Лариса

Александровна его знает наизусть. Ты его выучи и прочитай вслух на экзамене, и трояк тебе обеспечен

– А она не посчитает меня идиотом?

– Тебе какая разница! Ты же хочешь сдать экзамен. На, бери и учи

Он сунул мне томик Пастернака.

Так, я вместо математики стал учить стихотворение Пастернака. Настал день очередного экзамена у Ларисы Александровны. В аудитории – тишина. Меня вызывают за билетом:

– Поздняков, идите и берите билет, сегодня Ваш последний шанс, -

вредным голоском прозвонила она.

Я подошел к столу, взял билет, потом театральным жестом вскинул руки к небу и, как бездарный актер стал читать стихотворение:

– О, кто бы знал, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что сердце кровью обливает,

Нахлынут сразу и умрут!

Дальше я все забыл. Посмотрел на Ларису Александровну, она расплылась в улыбке:

– Это же Пастернак, о, Боже, как это красиво! Вы любите Пастернака? –

кокетливо спросила она.

– Конечно, – с неподдельным восторгом я стал развивать эту тему, – это –

мой самый любимый поэт, я прочитал его всего, но это стихотворение я выучил наизусть.

– Вы молодчина, Григорий, у Вас есть вкус. Я рада за Вас. Идите,

готовьтесь к экзамену.

Она меня почти ничего не спрашивала. Взяла зачетку и поставила трояк. Я был доволен. Пастернак решил мою дальнейшую судьбу пребывания в институте киноинженеров.

Игорь долго смеялся над моим рассказом. За оказанную услугу, я купил ему пачку сигарет «Родопи». На большие награды я был не способен материально.

У Игорька была очень трогательная и печальная любовь к известной актрисе Татьяне Друбич. Он познакомился с ней, когда она работала фельдшером на скорой помощи. У мамы Игоря было плохо с сердцем, и он вызвал врача. Приехала Татьяна. Так завязалось знакомство. Он был некрасивым человеком, но чутким и обаятельным. Они дружили более двух лет. Она стала известной актрисой и снималась у Сергея Соловьева.

Когда Игорь приезжал в Москву из Ленинграда, Татьяна всегда встречала его с цветами. Мне казалось, что лучшей пары и быть не может. Он редко делился своими переживаниями со мною, но я видел, как он ее любил. Я попросил, чтобы Татьяна оставила для меня автограф. Игорь засмеялся и сказал:

– У нас в августе будет свадьба. Я тебя приглашаю. Вот сам тогда и

возьмешь свой автограф.

– Конечно, спасибо за приглашение, но я хочу его получить в ближайшее

время.

– Ладно, не зуди, привезу. На днях еду в Москву и привезу для тебя

автограф.

Он ехал заказывать ресторан, уже были приглашены гости. Но свадьба так и не состоялась.

Татьяна, как всегда, встречала его с цветами на вокзале. А Игорь ехал в Москву со своей приятельницей Ольгой – жутко некрасивой и наглой девицей. Они вышли из вагона, и Ольга, увидев, что стоит Татьяна, кинулась Игорю на шею и начала его целовать. Татьяна подошла к ним, кинула в лицо букет цветов и ушла.

Бывают же такие стервы, как Ольга, и попробуй потом объяснить, что ты не верблюд. Сколько хороших мужиков пропало из-за баб. Я эту суку, Ольгу, просто возненавидел.

Игорь же отнесся к этому философски: «Что бог не делает – все к лучшему». Но я видел, как он страдал и переживал. Мне было его очень жаль.

А автограф он мне все-таки привез. На фотографии Татьяны Друбич было написано: «Семь раз отмерь, один – отрежь». Этот снимок до сих пор хранится у меня. Кому этот автограф предназначался, я понял не сразу.

Потом говорили, что она вышла замуж за своего покровителя Сергея Соловьева. Наверное, он талантливый режиссер и неплохой человек, но мне почему-то очень хотелось, чтобы мужем у Татьяны Друбич был мой друг Игорь Вронин – единственный человек, с кем я мог поделиться своими проблемами. Он мог меня успокоить, подбодрить или «выругать» добрым словом. Я слышал, что он стал целителем, закончил медицинский институт и у него в Москве очень большие очереди. Чтобы попасть к нему на прием, нужно записываться заранее. Только лечит он не как медик, а занимается диагностированием кармы человека.

Почему двое людей, которые любят друг друга расстаются? Почему такой большой и многообразный мир им становится тесен? Сколько счастливых людей было бы в этом мире, если бы мы научились понимать друг друга. Понимать и прощать. Умение прощать – великий дар, который присущ очень немногим людям в нашем мире.

Может, все беды возникают из-за глупости, зависти, жадности, ревности. Мы давно разучились просто жить, дышать, любить. Мы усложняем себе жизнь. А как порой важно, научиться просто понимать человека. Я даже не призываю вас к сочувствию, это унижает того человека, которому ты сочувствуешь. Понимание и сочувствие – это совершенно разные проявления человеческой сути.

Затронуть нить души человека, услышать музыку вечности и понять ее, наверное, к этому можно придти только через любовь. Я не имею в виду любовь ко всему человечеству. Эту любовь я ненавижу, как ненавижу человечество. Но в моей ненависти нет злости. Я просто ненавижу людей. За отсутствие тех качеств, которые необходимо иметь людям. Я ненавижу и себя, по тем же самым причинам. Но, порой, как нам нужно иметь то фантастическое чувство любви и понимания, которое в природе пока не существует. И эту прекрасную мелодию выдумали и не воплотили в реальную жизнь. А как бы хотелось получать такие подарки от жизни, как любовь и понимание.

Была бы революция в мире людей? Навряд ли. Но была бы, хотя бы иллюзия жизни, которой нам порой так не хватает.

Нам всю нашу жизнь подсовывают какие-то заменители любви:

любовь к богу, любовь к женщине, любовь к матери, любовь к детям. Почему заменители? Потому что все качества, которые перечислены выше, это физические аспекты бытия человечества и только. Я же говорю о метафизической любви, любви не к объекту, а к сути объекта.

Христиане бы моментально приписали этому – «божественная», а я не верю в божественную любовь. Если бы она была, хотя б в малой степени, как у меня закоренелого грешника, он не создал бы этот сраный и ничтожный мир. Если бы Бог любил нас, вонючих своих отпрысков, хоть чуть-чуть больше, он не сотворил бы такого дерьма, в котором мы с вами живем. Мне его очень жаль. Если он существует, то в своем ничтожном проявлении он очень жалок. Хотя, может, я в чем-то не прав. Но сейчас, я полностью уверен в своей правоте, и, может быть, в ближайшее время мои взгляды на эту жизнь без любви, понимания и прощения не изменятся.


Глава 4.


Перед Новым годом ректорат института решил сделать всем студентам подарок. Они в наш маленький и убогий зал пригласили известного артиста театра и кино Андрея Миронова. Для меня он был, и по сей день остается, человеком со званием великого актера.

Я с удовольствием пошел на этот творческий вечер. Сидел в первом ряду. Миронов выступал в сопровождении концертмейстера – такого маленького еврея, который отменно играл на рояле. Миронов много пел, пританцовывая, рассказывал байки со съемочных площадок. Я не слушал его, я просто смотрел на великого и неповторимого Андрея Миронова. Я следил за его жестами, мимикой, за его глазами, руками – он все делал хорошо. У него был сильный насморк, он то и дело доставал носовой платок и сморкался. Наверное, он понял, что это смотрится довольно глупо, но не отменять же концерт из-за такой непрухи. Когда он пел песню «Остров невезения» из кинофильма «Бриллиантовая рука», при словах «Что они не делают, не идут дела, видно в понедельник их мама родила», он схватился за нос и постарался высморкаться не в платок, а в руку. И это при полном зале!

Потом схватился за театральный занавес, откинул его, сделал круг у концертмейстера и закончил петь.

Когда творческий вечер был закончен, ко мне подошел мой знакомый Виктор, он занимался обслуживанием этого зала, и говорит:

– Пойдем, я тебе кое-что покажу.

– Что именно?

– Пойдем, посмотришь «хохму»

Он подвел меня к сцене, на которой только что выступал артист.

– Видишь вон тот занавес? Представляешь, Миронов вытер свой нос о

наш реквизит.

Я посмотрел: «Да, действительно, – подумал я, – великий артист у всех на виду высморкался в театральный занавес и при этом никто толком ничего не заметил. Это здорово».

После концерта я очень хотел подойти к Миронову и перемолвиться хотя бы небольшим, но запоминающимся диалогом. Приготовил ручку и бумагу. Андрей вышел, от него пахло очень хорошим одеколоном. Лицо его было красным и мокрым от пота.

– Андрей, оставьте, пожалуйста, автограф.

– С удовольствием, – в нос проговорил Миронов.

– Плохо себя чувствуете? – заискивая, спросил я.

– Да, насморк одолел.

– Я заметил.

– А чем вы здесь занимаетесь, что это за институт? – картавя, спросил он.

– Мы учимся в институте киноинженеров. Технический персонал для

киностудий и кинотеатров.

– Операторы, что ли?

– Нет, хуже, будем чистить для операторов их кинокамеры и промывать

спиртом оптические оси, – сострил я.

Миронов рассмеялся, пожелал удачи, сел в машину и уехал. Мне было очень приятно – ведь я говорил с самим Андреем Мироновым! Я был горд и счастлив.

А автограф до сих пор у меня хранится в альбоме, он был оставлен на бумаге для заклейки окон. На тот момент я не нашел ничего более подходящего.

Мне очень хотелось попасть на концерт Гребенщикова еще раз. Я узнавал у Анечки, где можно послушать «живьем» Гребенщикова, но она не могла мне ничем помочь. Хорошая музыка, интересные тексты, а эта группа нигде не выступает. И я решил организовать концерт Б.Г. у себя в общежитии. Я подошел к коменданту с предложением. Это была пожилая женщина, вся погрязшая в «постельном белье» студентов и «разбитыми окнами» в общаге.

– Я хочу организовать «Аквариум» у нас в общежитии, – уверенно, но

наивно заявил я ей.

– Вы любите рыбок? Но у нас нет денег, молодой человек, чтобы

удовлетворить Вашу просьбу.

– Каких рыбок! Я хочу организовать концерт группы «Аквариум». Это

очень популярная в Ленинграде группа. Помогите мне.

–  Не знаю такой группы. И это не концертный зал, а всего лишь

общежитие для иногородних студентов, – возмущенно, с раздражением ответила она. – Идите и не мешайте мне работать. «Аквариум» он хочет! До чего дошел. Совсем уже с ума посходили.

Я был огорчен и обижен – все равно ведь актовый зал пустует. «Ладно, – подумал я, – а если я Гребенщикова приглашу к себе в комнату? Это конечно не очень реально…». Но мне очень хотелось «вживую» послушать Б.Г. еще раз. И моя наивность, как всегда, меня не подвела.

Я поехал в «Сайгон» узнать у неформалов, как мне выйти на Б.Г.

Я подошел к длинноволосому парню в джинсовой жилетке, который стоял за столиком и пил кофе:

– Слушай, я хочу поговорить с Б.Г., ты не знаешь, как это сделать?

– С Гребенщиковым? – удивленно переспросил он.

– Да.

– А зачем тебе?

– Я хочу организовать его концерт.

– Он здесь бывает очень редко. Я пару раз его видел, но, в основном, он

тусуется в рок-клубе.

– А где этот рок-клуб находится?

– На Рубинштейна. В доме народного творчества. Хотя, подожди, вон,

видишь того парня, который стоит через столик от нас? Он знает Б.Г. лично, подойди к нему.

– Спасибо за информацию, – поблагодарил я его.

Я подошел к парню, который пил кофе с длинноволосой девушкой в очках и «ксивой»1 на груди.

– Извините, я бы хотел задать Вам пару вопросов.

– Каких вопросов? – недоверчиво спросил он меня.

– Мне нужно поговорить с Б.Г.

– Всем нужно почему-то поговорить с Б.Г., – ехидно промямлил он,

отхлебывая кофе.

– Но мне по делу с ним нужно поговорить.

– Пипл, по-моему, ты кофе перепил.

– Я концерт хочу его организовать. И я знаю, что ты можешь мне

помочь.

– Концерт? Где?

– В общаге института киноинженеров.

Парень перестал нервничать и ухмыляться:

– А ты по башке, потом, за это не боишься получить?

– От кого?

– Наивный! Б.Г. в опале, за ним всегда пасутся КГБ и фараоны. Ты что,

не знал, что ли?

– Нет. Ну, вообще-то, это уже мои проблемы, и я их постараюсь решить

сам.

– Ну ладно, если ты такой прыткий, подходи сегодня в семь на угол

Невского и Софьи Перовской. Я познакомлю тебя с Гребенщиковым.

В назначенное время я подошел к указанному месту. Никого не было. Я прождал тридцать минут и ужасно замерз. «Да, – думал я, – пипл ловко обманул, отделался от меня, хорошо, что хоть на Гражданке2 встречу не назначил, оттуда фиг выберешься потом».

Я пошел по улице Софьи Перовской в надежде погреться в каком-нибудь закрытом параднике. Бродил недолго, увидел открытую дверь и зашел. Все стены в парадном были исписаны какими-то стихами. И, вдруг, я увидел надписи: «Борис, мы с тобой», «Б.Г. – ты наш кумир», «Боречка, я тебя люблю».

Эти надписи явно относились к Борису Гребенщикову. Неужели все парадные в Ленинграде такие, как здесь. Этого не может быть. Наверное, здесь живет Б.Г., иначе, зачем такие признания в любви? Я же не буду признаваться в любви, ну, например, Софии Ротару у себя в комнате на стене, это же глупо.

Моя интуиция сработала безошибочно. Я позвонил в первую попавшуюся дверь. Открыла бабушка лет семидесяти.

– Гребенщиков здесь живет? – твердо и решительно спросил я.

– Нет, что Вы, Боречка на последнем этаже, поднимайтесь выше, -

интеллигентно ответила она.

Я быстро поднялся на последний этаж и позвонил в дверь. Открыла молодая женщина.

– Я к Борису. Он дома?

– Нет, он будет через час. – Она закрыла дверь.

Я сел на корточки у его двери и стал читать надписи на стенах. Чего тут только не было: и стихи, и признания в любви – дифирамбы лились потоком. «Кому это нужно, – думал я, – разрисовывать все стены в пятиэтажке. Много у него фанов, однако же».

Время пролетело быстро. Послышались шаги по ступенькам. Сверху я увидел человека в тулупе и заячьей шапке, которая давно потеряла форму и распласталась, как блин, на голове у своего хозяина. Это был Гребенщиков Борис Борисович.

– Добрый вечер, Борис.

– Добрый. Вы меня ждете?

– Да, Вас. Я хотел бы с Вами поговорить.

– Я сейчас разденусь и поговорим. – Борис пригласил меня в коридор.

– Слушаю Вас внимательно, – мягко произнес он.

– Я бы хотел сделать Ваш сольный концерт у нас в общежитии.

– Когда?

– Когда Вам будет удобно.

– Я свободен в субботу. Стоимость моего выступления 30 рублей.

– Что будете пить?

Он призадумался и пошли рассуждения вслух:

– Вино расслабляет, водка слишком пьянит, а вот портвейн – хорошая

рабочая жидкость, особенно портвейн 72.

– Хорошо, договорились. Будет Вам портвейн и 30 рублей.

Я сказал ему адрес и, как быстрее добраться до места назначения общежитского «сейшна».

Я шел и думал: «Как все просто делается. По всей видимости, у Бориса очень плохо с деньгами. Если Андрей Миронов за полтора часа взял 500 рублей, а Борис Гребенщиков за четыре часа берет 30 рулей и портвейн».

Но все равно песни у Б.Г. хорошие. Мне было не жалко отдать ему эти деньги, тем более, что в свою комнату я могу набить человек пять, это уже будет дешевле. Ну, портвейн нам обойдется по 1 руб.70 коп. за пол-литра, зато у меня в комнате будет петь «святой» Б.Г. – иронизировал я.

По дороге домой я зашел в «Сайгон» выпить кофе и увидел того парня, который назначил мне встречу. Он подбежал ко мне и заискивающе пролепетал:

– Извини, братан, не получилось. Сегодня у меня тут куча проблем была.

– Да, не извиняйся, я уже передумал по башке получать.

– Ну, и правильно сделал. Ну, давай, не серчай на меня.

Я допил свой кофе и поехал в общагу. Шел по Невскому к метро «Маяковская», на моем пути появились два парня, коротко стриженные, и девица с подбитым глазом в плаще. Появились неожиданно, выскочив из двора колодца.

– Чело, ты хочешь «чебурашку» посмотреть? – спросил меня тот из

них, который был здоровее и выше ростом.

– Какого «чебурашку»?

– Значит заинтересовался. А значит хочешь, – язвительно процедил

сквозь зубы здоровяк.

Я не успел ничего сказать, как девица распахнула плащ, под которым ничего не было кроме отвисших сисек и сильно заросшего волосами лобка.

– Ну, как? Понравилось? – спросил у меня тот, что был поменьше

ростом.

– Нет, не понравилось, – возмущенно ответил я.

– Не понравилось, а платить-то надо.

Они схватили меня под руки и потащили под арку во двор. Я даже сказать ничего не успел, как оказался в колодце дома. Я понял, что, если не отдам деньги, мне хорошо набьют морду, причем ногами.

– Сколько я вам должен за вашу «чебурашку».

– А сколько у тебя есть? Витек, обыщи его, – ехидно улыбаясь беззубым

ртом спросила девица.

– Не надо меня обыскивать. У меня денег всего пять рублей, я вам дам

четыре пятьдесят, а пятьдесят копеек оставлю на транспорт, чтобы доехать до общаги.

– Ты что, студент?

– Да, студент.

– Ладно, давай, с тебя со студенческой скидкой, три пятьдесят.

Я отдал им деньги и ушел. «Благородные мудаки, – подумал я, – и почему мне так везет на это дерьмо?! Наверное, у меня на лице написано, что я «лох ушастый». Вечно ко мне цепляется какая-то мразь и тащат из моего кармана родительские деньги, которых мне и так еле-еле хватает, чтобы прожить до конца месяца. Просто на всем моем внешнем виде выцарапано: «Вот, смотрите, идет «Федя», из которого можно вытрясти денежки». Меня это ужасно злило. Может, морду лица делать посерьезнее надо или походку сменить. Ну, прямо не знаю, как быть с таким видом, как у меня. Вроде ростом вышел, а на лице было написано: «Этого можно развести».

Ленинград 80-х… Город приличий и морали, город огней, город важной суеты и видимого благополучия. Но в тайной душе Ленинграда жила вечная темная и непонятная для многих жизнь. Жизнь городских колодцев, дешевого портвейна, новой музыки, обкуренной, и вырванной из глубины Ленинграда, поэзии.

Жизнь людей, которые не хотели жить внешним Ленинградом и походить на благополучие города. Они пытались жить по-своему и знали, что это их настоящая, ничем и никем не затоптанная, хотя, подчас, искореженная, истрепанная жизнь. Они пытались что-то сделать, и время расставило все на свои места.

Кто-то выжил и добился того, о чем мечтал. Другие закапывали свой талант в груде шприцов или заливали дешевым портвейном и умерли, забытые городом и его жителями. Каждый получал от этого чудовища то, чего он хотел и желал.

Черный пес – Петербург. Город прозы Достоевского, город стихов Бродского и снов Гребенщикова…

Гребенщиков опоздал на тридцать минут. Он приехал в общагу с девушкой, интеллигентного вида, с длинными и гладко зачесанными волосами. За спиной Б.Г. висела двенадцати струнная гитара в тряпичном чехле.

– Привет! – улыбаясь, поприветствовал он меня. – Это Аня со

Снигиревки.

Я не знал Аню и, тем более, где находится Снегиревка.

– Добрый вечер, Борис, проходим через вахту. Я, думаю, у вас нет с

собой документов.

– Нет, я не ношу их.

– Тогда я представлю Вас моим родственником. А это Ваша сестра,

договорились?

– Договорились. Сестра, ах, елы-палы, – пропел Гребенщиков.

– Пошли! – скомандовал я.

На вахте не возникло вопросов с проходом в общежитие. Мы поднялись ко мне в комнату. Рабочая жидкость была уже куплена и готова к употреблению. У меня в комнате собрались пять человек, которые очень любили творчество Б.Г.

Борис разделся, снял тулуп и шапку.

– Ну что, для разрядки, откупорим бутылочку портвейна, – вежливо

предложил я.

– Да, надо делать анализ, – философствовал Б.Г.

Борис сел на пол, его подруга Аня – на кровать. Мы выпили, поговорили о музыке, о книгах. Борис увлеченно рассказывал о буддизме и сыпал цитаты из книг об этой религии. Потом взял фломастер и написал на стене: «Седина – в бороду, а бес – в ребро». К чему она была написана, я так и не понял. Ну, наверное, великому Б.Г. лучше знать, чем мне непосвященному студенту.

В комнату постучали. Я открыл дверь, передо мной стоял Шарапов – это был студент из параллельной группы. Он был очень реалистичен и терпеть не мог творчество Гребенщикова. По этому поводу у нас не раз возникали споры и дискуссии, и, порой, они доходили чуть не до драки.

– Ты чего хочешь, Шарапов?

– А вы че здесь, бухаете?

– Тебе какая разница?

Он зашел в комнату и увидел сидящего на полу Гребенщикова с гитарой.

– Ой, мама родная, «Козлодоев», а ты как сюда попал?

– Мы разве знакомы? – растерялся Б.Г.

– Конечно, знакомы, я твою хуйню слушать не могу. Ни одного твоего

сраного текста не понимаю.

Борис после таких слов перестал пить, поставил стакан и сказал:

– Ну, если Вам не нравится, можете не слушать.

– Да я и не слушаю, но через стенку живет один идиот, который гоняет

твое говно с утра и до вечера по магнитофону. Этот бред у меня вот здесь сидит, – он провел пальцем по шее. – А все-таки, как ты сюда попал «Аквариум» с гитарой?

– Слушай, Шарапов, иди отсюда, а, – вмешался я, – отвали подобру.

Шарапов послал всех «на хуй» и вышел за дверь.

Настроение было испорчено, и я предложил еще выпить, мы откупорили бутылку, потом еще одну, и силы после этого инцидента начали восстанавливаться:

– Борис, не обращай внимания на этот кретин.

– Да, я знаю, мне такое не раз говорили. Ну, ведь у него есть свое

мнение. И я думаю, что доставил ему огромное удовольствие, дав возможность высказать это мнение мне в лицо.

– Да, это уж точно, он теперь будет всем рассказывать, что

Гребенщикова на хуй послал

– Ну, хоть в чем-то я ему угодил.

Б.Г. взял гитару и начал петь свои песни. Перед каждой песней он давал небольшие комментарии. Он пел часа два, потом отложил гитару и сказал:

– Ну, четверть своей нормы я выполнил.

Портвейн опять пошел в дело.

Мы поставили Б.Г. послушать группу «Воскресение».

– Я был у них на концерте, они меня приглашали.

– Ну и как? – поинтересовался я.

– Очень был пьяным, после первой песни я уснул на колонке, потому

что слушал их за кулисами.

– Когда выйдет твой новый альбом?

– Мы сейчас пишем материал, название его будет «Радио Африка». Там

будут очень хорошие песни.

– Спой из «Радио Африки» что-нибудь.

– Этот альбом электрический и на гитаре это не сделать. Будет

слушаться очень плохо и скучно.

– А когда он выйдет?

– Думаю, что через месяц.

Б.Г. пел еще часа полтора, потом делать это было все труднее, пальцы не слушались, и язык начинал заплетаться.

– Может, отвезешь меня домой, а Аню на Снегиревку забросите, – еле

проговорил Борис.

– Нет проблем!

Мы помогли ему одеться, нахлобучили кроличью шапку и пошли ловить такси.

– Ребята, мне у вас очень понравилось. – Б.Г. расплылся в улыбке. – Я

обязательно приеду к вам еще.

– Будем рады тебя видеть, Борис.

Мы попрощались, обменялись рукопожатиями, и великий и неповторимый Б.Г. уехал домой. Пьяный и с тридцатью рублями в кармане.

Да, в наше время все делалось просто.

Сейчас Борис Гребенщиков – это легенда, патриарх отечественного рока. А в 80-е годы его можно было запросто пригласить домой за символичную плату и послушать любимые песни Рамсеса IV.

Но без таких домашних «сейшнов», наверное, не состоялся бы великий Б.Г.. Это было нужно ему, и это было нужно нам.

«Аквариум» набирал обороты через «магнитофонную индустрию». Не было пластинок, компакт-дисков, не выпускались кассеты, но поклонники группы знали песни «Аквариума».

Сведения о концертах передавались при помощи «сарафанного радио» с молниеносной быстротой. На группу «Аквариум» всегда были аншлаги, и билеты продавались из рук в руки за символическую плату. Многие директора Дворцов культуры и местных клубов рисковали своим местом работы. Но, на свой страх и риск, устраивали концерты опальных исполнителей.


Глава 5.


Слух о том, что в общежитии выступал Борис Гребенщиков, разнесся по всему институту киноинженеров, и, конечно же, об устроителе сего мероприятия.

Я сидел на лекции и конспектировал за преподавателем, когда зашла секретарь нашего факультета и попросила преподавателя отпустить студента Позднякова Григория с лекции. Я вышел за ней, и она повела меня в деканат. В комнате я увидел человека в костюме, на лице у него были одеты аккуратные позолоченные очки. Он сидел за столом и пил чай.

– Здравствуйте, Григорий, – вежливо обратился он ко мне.

– Здравствуйте, – неуверенно ответил я.

– Меня зовут Андрей Иванович, я хотел бы поговорить с вами наедине, -

он посмотрел на секретаря, и та вышла за дверь.

– Вы давно знаете Бориса Гребенщикова? – начал он издалека.

– А что?

– Я из комитета государственной безопасности.

– Он что, преступник какой-то? Почему он вас так интересует?

– Нет, он не преступник, но он ведет аморальный образ жизни и своим

поведением растлевает нашу советскую молодежь.

– Да? – вопросительно посмотрел я на него.

– Да. И скажу более того, его песни несут антисоветскую пропаганду. А

Вы, Григорий, насколько я знаю, устроили его концерт в общежитии вашего института.

– Но я его песни, наверное, не понимаю.

– А зря, Вы вслушайтесь в его тексты, там явно сквозит антисоветчиной.

За этим человеком мы наблюдаем уже очень давно. И я хотел, чтобы Вы были нашим помощником.

– Но в чем я могу быть вам полезен, Андрей Иванович?

– Вы должны нам сообщать, где Гребенщиков собирается устраивать

концерт, с кем он общается, с кем живет. Мы должны знать об этом человеке все. Рано или поздно, но этот аморальный тип кончит плохо, поверьте мне.

– Я никогда не думал об этом, что это так серьезно.

– Так Вы будете нам помогать или нет?

– Андрей Иванович, если я откажусь, что будет тогда?

– Но Вы же не хотите, чтобы у Вас были проблемы в институте?

– Нет, не хочу.

– Вот, возьмите мой телефон, и позвоните мне, если что-то Вам будет

известно, – он протянул мне листок, на котором от руки был написан телефон. – Я желаю Вам удачи и жду вашего звонка. А теперь Вы можете идти на лекцию

Я вышел из деканата с таким ощущением, что на меня вылили холодный ушат воды. Оказывается, не все так просто, и Борис Гребенщиков – человек весьма неблагонадежный. Но мне, чертовски нравились его песни, и с этим я поделать ничего не мог.

В тот же вечер я отправился домой к Борису. Позвонил в дверь. Ее открыл сам Б.Г.

– Привет!

– Привет! Что, еще концерт хочешь сделать?

– Да нет, Борис, на меня КГБ «наехало». Они хотят знать, с кем ты живешь.

Борис рассмеялся:

– Я живу с женщиной. Им это надо знать? Григорий, не бери в голову.

Они за мной уже целый год наблюдают. И что с того? Я продолжаю

выступать и пишу песни. У них лучшая агентурная сеть в мире. И я у них стою на особом счету.

– А ты что, антисоветчик, что ли?

– Да какой я антисоветчик! Я просто делаю то, что мне нравится. Я пью

вино, я пою песни и играю музыку. Вот и вся моя антисоветчина. Не переживай, все образуется. Буду нужен – заходи.

Мы попрощались, и я ушел.

Странная жизнь, странная игра, я впутался в историю, и моя наивность стала куда-то улетучиваться. Подпольная музыка, КГБ, неформалы – все это закручено в единый клубок. И этот клубок распутается еще не скоро.

Я не мог понять, почему такого классного музыканта, поэта объявили диссидентом. Мне кажется, что и сам Гребенщиков этого не понимал.

А с другой стороны, эта история показалась мне смешной. Интересно, в какой песне сквозит антисоветчина? В «Козлодоеве» что ли или в «Мочалкином блюзе»?

Мне казалось, что тексты «Аквариума» самые безобидные в мире. Они об очень многом и, в то же время, они ни о чем. Но уж явно не антисоветчина. Может быть, эти КГБэшники просто страдают от безработицы и им нечего делать, только вынюхивать у Гребенщикова, с кем он живет и с кем общается. А, может, они страдают от непонимания его текстов и поэтому ему ставят такое клеймо?

Но тем не менее, они имеют огромное влияние и поддержку у правительства, и против этих «уродов» нельзя было идти.

Я ушел «на дно» и больше не устраивал концертов, а просто тихо слушал группу «Аквариум» и вспоминал концерт у себя в комнате.

Я бы не сказал, что я являюсь фанатом группы «Аквариум». Мне просто это нравилось. Наверное, из-за необычности этих исполнителей, «Аквариум» была модной группой.

И сегодня, порой слушая Б.Г., я отношусь к ним, как к ностальгической музыке, музыке, которая заставляла себя слушать, но больше, наверное, вслушиваться.

Я хотел быть оригинальным в своих взглядах, и ужасно не хотелось быть «дремучим» среди своих сверстников. В подсознании я должен быть свободным, и эту свободу я ловил из музыки, стихов и песен Ленинграда 80-х годов. Ведь свобода давала мне чувство будущего, то, к чему стоило стремиться и этим жить.

Мне не хотелось, да и сейчас не хочется быть «человеком в футляре». Если мы будем замыкаться только в том мире, в котором живем, мы можем потерять себя, как личностей, и наша жизнь нам перестанет казаться жизнью и перейдет в обычное существование.

Зачем жить, если не живешь? Нужно уметь и хотеть бросаться в пучину страстей, которая называется «жизнь», и в этой жизни хочется не выживать, а пробовать жить.


Глава 6.


Я поднимался на второй этаж на лекцию. Меня остановил профорг института:

– Григорий, мне нужно с Вами поговорить, – командным голосом

окликнул он меня.

– Извини, я опаздываю на лекцию.

– Ничего страшного, у меня к тебе важное дело.

Я остановился и был удивлен его наглостью.

– Что ты хочешь?

– Ты делал «Аквариум» в общаге?

– Что опять мораль будешь читать? Я уже получил свое за этот концерт.

– Ты не кипятись, пошли в мой кабинет, поболтаем.

Он меня ужасно раздражал, я недолюбливал всяких там комсомольских работников, профоргов. Они мне казались ужасными занудами, слишком правильными и настырными балбесами. На собраниях они могли часами обсуждать вопрос, что нужно сделать, чтобы «очко» в туалете убиралось вовремя.

Я зашел в его кабинет с узким окном, на стене висел портрет генсека Брежнева.

– Слушаю тебя.

– Понимаешь, я возглавляю культмассовый сектор и отвечаю за всю

культурную работу нашего института.

– Молодец. Ты что, мне хвастаешься?

– Нет, я не о том. Ты бы мне не мог помочь в одном вопросе?

В кабинет постучали. Вошла полногрудая секретарь комсомольской организации Лера. Она наклонилась к столу через мое плечо за какой-то бумажкой и задела меня своей большой грудью. Настроение у меня немного поднялось.

– Лерка, оставь нас в покое, потом все возьмешь. Мне нужно поговорить

с человеком, а то он опаздывает.

– Уже опоздал, – процедил я.

– Видишь, он уже из-за тебя опоздал.

«Из-за нее я вообще бы на лекцию не пошел, – подумал я, – настоящая секс-бомба. А то сидеть тут с тобой нудить – удовольствия мало». Лера вышла за дверь, и наш разговор продолжился.

– Я хочу сделать в институте концерт артистов популярного жанра. – Он

это сказал, как будто собирался устроить революцию. – Ты бы мне не мог в этом помочь?

– «Аквариум» что ли?

– Нет, этого добра нам не надо

– А зря, что вам этого не надо, хорошая группа.

– Ладно, перестань, все это я слышал, на любителя музыка. Мне бы

хотелось, чтобы ты организовал концерт Михаила Боярского.

– Я с ним лично не знаком, – возмущенно сказал я. Да, честно говоря,

мне это не очень интересно. Я уважаю этого актера, но песни он поет «отстойные».

– Я не спрашиваю твое мнение, оно меня не интересует. А организовать

его концерт тебе придется, иначе за свой «Аквариум» ты получишь выговор с занесением в личное дело. – Он сидел и ехидно улыбался.

– Да, какого черта! Ты что шантажировать меня собрался? – вскипел я. –

Сам ищи своего Д`Артаньяна, а мне на лекцию пора идти.

– Ты знаешь, у тебя и с учебой могут быть проблемы.

– У меня уже проблемы.

– Будет еще больше, – он продолжал «крысить».

Я подумал минуты две и решил.

– Хорошо я согласен, но у меня проблемы с сопроматом, я не могу

сдать две лабораторные работы.

– Не бери в голову, я поговорю с деканом и твои проблемы постараюсь

решить, – сказал он уверенно.

– Когда вам нужен концерт Боярского?

– На следующей неделе.

– Я попытаюсь, – подавленно пообещал я.

Откуда только берутся такие «мудаки», как он? И, самое главное, что они находят себя в этой жизни, у них все получается, знают, когда посрать нужно, в какое время и место. Мерзопакостный тип.

Но делать было нечего, я думал, как мне достать этого мушкетера. У соседа по комнате я узнал, что Михаил Боярский играет в театре им.Ленсовета. Вечером я собрался и поехал к окончанию спектакля. Было очень холодно, я стоял и мерз уже сорок пять минут. Вахтер, добрая бабушка, пустила меня погреться в предбанник служебного входа

– А Вы кого ждете-то?

– Боярского.

– Мишенька, обычно, выходит из театра не раньше 22.00.

– У меня нет выхода, мне он очень нужен.

– И жена его здесь Лариса. Он ее у моего сына отбил. Мой сын тоже в

этом театре играет.

Мне не хотелось слушать бред старушки, и, тем более, кто у кого отбил девушку. Но, по всей видимости, ей было очень скучно, а поговорить было не с кем. Она продолжала рассказывать хронику из семейной жизни своего сына.

Наконец-то, открылась дверь, и появился Боярский. Он был в черном пальто и шляпе. Шляпа как-то нелепо сидела на его голове, сбилась набок. Боярского под руку вела его жена. Я сразу понял, что мушкетер перебрал лишнего.

– Михаил Сергеевич, мне нужно с Вами поговорить, – окликнул я его.

В ответ Боярский махнул мне рукой, как будто отмахнулся от надоедливой мухи.

– Мне нужно всего пять минут.

За мужа вступилась жена:

– Молодой человек, Вы разве не видите, что Михаил плохо себя

чувствует. Оставьте свой вопрос на следующий день.

Какого черта я проторчал здесь целый час? Неужели для того, чтобы увидеть пьяного в драбадан Д`Артаньяна, мне нужно было потратить столько времени. Это меня ужасно разозлило.

Но делать было нечего, и я поплелся в общежитие ни с чем. Ехал в троллейбусе и думал: «Здорово, наверное, быть звездой: тебя все узнают на

улице, прислушиваются к каждому твоему слову. Даже если ты будешь нести чистую ахинею, все равно все будут ее слушать, ведь эту ахинею несет «звезда». Молодые девчонки тебе улыбаются и мечтают прыгнуть к тебе в постель, а ты еще можешь выбирать, с какой ты будешь иметь дело, а с какой нет. А еще, наверное, прикольно, что в магазине тебя никто не обвесит и не нахамит. Да, сколько плюсов у звезд. И даже не вижу, есть ли у них минусы. Вот Боярский – звезда. Все девчонки, наверное, думают, что он такой же романтик, как Тореадор, или мужественный, как Д`Артаньян. Очень здорово быть звездой Боярским. Из-за чего же они начинают пить? Из-за пресыщенности или уже ничего не интересно? Да, но как могут не интересовать девчонки? А может, они ему тоже надоели, тогда он импотент или гомик. Сколько известных людей становятся педерастами. Нет, Боярский не похож на «голубого».

Я не заметил, как я уснул. Проснулся в троллейбусном парке, когда троллейбус уже заезжал в ворота. Я закричал водителю:

– Стой, подожди, я выйду!

Троллейбус остановился, и я вышел: «Блин, вот невезуха-то. Теперь по такому морозу придется топать до общаги пешком». Я никогда не носил шапки, они всегда доставляли мне массу неудобств. Поэтому пришлось закутаться в шарф и легкими перебежками скакать в общагу.

В общежитии я никогда не готовил себе еду, мне не хватало на это времени, да и желания особенного не было. Я покупал банку килек в томатном соусе и полбулки черного хлеба, мне эта трапеза очень нравилась. А днем я ел в столовой института. Но в этот раз я не купил себе поесть, а значит, я лягу спать голодным.

В общежитии я встретил Игоря Вронина:

– Привет, ты откуда? – спросил он меня.

– Из театра. Боярского караулил.

– Боярского? – удивленно посмотрел на меня Игорь.

– Да.

– Чем он тебе не угодил?

– Тем, что профорг института хочет сделать его концерт.

– Ну. А ты-то тут причем?

– А притом, что он нашел в моем лице козла отпущения. Я ему только

для этого и нужен.

Я рассказал Игорю свою историю.

– Послушай, так это неплохо.

– Почему?

– Ты можешь не только решить проблему с лабораторными работами, но

и денег заработать.

– Каких денег? – удивленно спросил я.

– Все просто. Боярский тебе говорит одну сумму, а ты профкому –

другую. А разницу кладешь себе в карман. Понял?

– Ты гений, Игорюха! А меня не накроют за такую махинацию?

– Делай все по уму и у тебя получится. Ты есть хочешь?

– Конечно, хочу. Я пока сюда шел, только о еде и думал.

– Пошли, я картошку жарю, поедим вместе.

– Пошли. Ты меня спас.

Из соседней комнаты послышался женский крик.

– Кто это? – спросил я Игоря.

– Ты помнишь Ольгу из 222 группы?

– Ну, помню, симпатичная девушка.

– Она вышла замуж за туркмена. Он ее почти каждый день воспитывает.

Даже по лицу бьет.

– А почему она от него не уйдет?

– Говорит, что любит.

– Она какая-то садо-мазохистка, неужели ей это нравится?

– Значит, нравится. Женщин трудно понять.

На следующий день я решил поехать к театру до начала спектакля. Приехал за полтора часа, подошел к вахтеру и спросил:

– Боярский не приезжал?

– Нет, ждите, – вежливо сказала все та же бабушка.

Ждать пришлось не очень долго. Михаил подъехал на белой «Волге», вальяжно вышел из машины и направился, под пристальными взглядами прохожих, к служебному входу.

– Михаил Сергеевич, это опять я, мне нужно с Вами поговорить.

Боярский оглянулся, внимательно посмотрел на меня:

– Мы разве встречались?

– Да я вчера подходил, Вы не стали со мной разговаривать.

– Не помню.

– Это очевидно, – нагло подколол я его.

– Пойдем в кафе, пообщаемся.

Мы зашли в кафе. Народу было много. Продавали кофе с молоком из бачка. Боярский заказал два напитка и кондитерские конвертики.

– Слушаю тебя.

– Я бы хотел, чтобы Вы выступили у нас в институте киноинженеров.

– Сколько?

– Сколько можете, – непонимающе ответил я.

– Я много могу.

– Ну и пойте на здоровье.

– Ты что, не понимаешь? Денег сколько?

– А сколько надо?

– Двести рублей. Я работаю один. Пою песни и рассказываю о тяжелых

буднях актеров.

– Хорошо, договорились

Боярский назначил время и день. Я допил кофе, съел булочки и отправился в профком обрадовать «культурного» работника.

У него было совещание. Я вызвал его. Он выскочил и говорит:

– Ты что, подождать не мог?

– Тебе Боярский нужен?

– Ты что, договорился?

– Договорился, но лабораторные я до сих пор не сдал.

– Я же сказал, что решу эту проблему.

– Вот, когда решишь, тогда я тебе скажу место, время и сколько денег

нужно выплатить мушкетеру.

– Ты что, мне не доверяешь?

– Мне нужно сдать лабы, потом получишь Боярского.

– У нас на совещании сидит декан, давай твои лабы.

Я достал из рюкзака две тетрадки и протянул их профоргу.

– Подожди минут пять, сейчас все сделаю, – уверенно пообещал он.

Действительно лабы мне засчитали. Я удовлетворенный рассказал ему про концерт.

– Двести пятьдесят рублей? – возмутился он.

– А что ты хочешь, чтобы он за нашу стипендию тебе пел. Да, и еще,

деньги ему буду передавать я. Он «светиться» не хочет. И еще Миша передал, чтобы перед концертом был коньяк, кофе и его любимые пирожные, эклеры.

– Ни фига себе, условия, – возмущался профорг.

Я очень любил пирожные, но моя стипендия не позволяла мне их покупать.

– Он разорит наш институт, – продолжал возмущаться профорг.

–  Ладно, перестань, не обеднеете на эклеры. Зато кумир путяжниц будет

петь вам свои песни. Может, он даже преподнесет вам уроки фехтования, быстрой конной езды и соблазнения Констанции на сцене, – продолжал стебаться я.

Дело было сделано, я удовлетворенный поехал домой. «Здорово, получу свои пятьдесят рублей, поем эклеров и все это запью хорошим, добротным коньяком. А может, еще и с Боярским сфотографируюсь. Потом буду фотки девчонкам показывать с комментариями: «Это мой лучший кореш».

Я чувствовал, как во мне просыпается талант авантюриста. «Если все получится, можно еще где-нибудь сделать концерт поп-звезды. В Ленинграде полно училищ и техникумов, где учатся одни девчонки, им Боярский во снах снится. А денег мне катастрофически не хватает. Лишь бы Миша был не против».

Полет в никуда

Подняться наверх