Читать книгу Восстание. Роман. Часть 1 - Григорий Петрович Сакулин - Страница 1
ОглавлениеРожденные в года глухие
Пути не помнят своего,
Мы, дети страшных лет России,
Забыть не в силах ничего.
Александр Блок
Часть первая
Глава первая
С одним из отступающих красных эшелонов Иван Чеклецов добрался до станции Менделеево. Здесь он сошел с поезда, надеясь найти попутную подводу до Юрлы. Чеклецов уже знал, что белые взяли Пермь и стремительно развивают наступление на Шабуничи, стремясь выйти к Очёрскому заводу.
Два дня назад рано утром 24 декабря 1918 года 1-я Томская дивизия Средне-Сибирского корпуса генерала Пепеляева внезапно ударила на Пермь со стороны станции Сылва. Красные были застигнуты врасплох, думая, что колчаковские войска еще топчутся на станции Калино и под Кунгуром. Командование 3-й Красной армии полагало, что белые нанесут главный удар от Кунгура и поэтому именно здесь у красных была создана мощная линия обороны. Никто не ожидал, что генерал Пепеляев будет наступать там, где его совсем не ждут. Белые от станции Калино в тридцатиградусный мороз прошли быстрым маршем сто верст по лесным дорогам через глухие заснеженные леса, с ходу перешли по льду реку Сылва и вышли на подступы к Перми у Мотовилихинского завода.
Позавчера утром после первых залпов колчаковских орудий, Чеклецов бросился в городской отдел милиции, чтобы узнать у начальства какие будут распоряжения в такой чрезвычайной обстановке.
Иван Чеклецов служил делопроизводителем в пермской городской милиции. Вся его служба сводилась к составлению протоколов, справок, написанию различных запросов. Чеклецов зарекомендовал себя аккуратным ответственным работником и надеялся, что со временем его из канцеляристов переведут в следователи. Но наступление Колчака сорвало его планы о милицейской карьере.
Иван Чеклецов был родом из деревни Лопва Юрлинской волости Чердынского уезда. При старом режиме он служил писарем в волостной земской управе. Сначала в Юрле, потом перебрался в Усть-Зулу.
Весной 1918 года в Чердынском уезде была установлена Советская власть. Волостная земская управа была разогнана большевиками и Чеклецову пришлось начинать жизнь заново. Новая власть не пожелала брать его на свою службу. Иван отвез жену и детей в Лопву к старикам-родителям, а сам поехал в Пермь, надеясь все-таки как-то устроиться при новой власти. В губернском центре к бывшим старорежимным служащим относились более лояльно, так как советские учреждения росли, как грибы после дождя и образованных служащих не хватало.
Милиция располагалась в бывшем купеческом особняке на улице Екатерининской. Чеклецов вбежал внутрь. Повсюду царил невообразимый хаос. Двери кабинетов были распахнуты. На полу валялись разные бумаги, перевернутые стулья. По всему было видно, что здесь в спешке только что была проведена эвакуация. Никого из своих сослуживцев Чеклецов не встретил.
Выглянув в окно, Иван увидел, что какие-то люди во дворе жгут пухлые папки с документами. Он узнал среди них начальника милиции со своим помощником. «Уголовные дела жгут. Значит, дело дрянь! Пора уносить ноги!» – подумал Чеклецов.
Иван забежал в комнату, где находился его стол. Вытащил из ящика стола чистые бланки пропусков и мандатов с проставленными печатями. Эти бланки Чеклецов приготовил заранее, на всякий случай. Запасливый был человек!
Сунув бумаги за пазуху, он уже хотел выскочить на улицу, но задержался. У Ивана мелькнула мысль, а не пошарить ли по кабинетам начальства? В другое время он бы себе такого никогда не позволил. Но нынешняя ситуация такова, что все может пригодиться. И никто концов не найдет.
Иван быстро пошарил по кабинетам начальника и его помощника. В первом помещении ничего не нашел. Начальник милиции был человеком опытным. Ничего после себя не оставил. А вот в ящике стола помощника Чеклецов обнаружил револьвер с полным барабаном патронов. Вот это удача! Эта находка ему пригодится!
Чеклецов сунул револьвер в карман и выбежал на улицу. По всему городу громыхала стрельба. По веткам деревьев чиркали пули, осыпая иней. Откуда-то со стороны Архирейки по железнодорожному вокзалу Горнозаводской ветки била крупнокалиберная артиллерия белых. Там были слышны мощные разрывы и что-то сильно горело, отчего сизое утреннее небо над железнодорожной станцией было наполнено черным густым дымом.
Чеклецов заскочил к себе на квартиру в Разгуляе, быстро побросал свои пожитки в вещевой мешок и поскальзываясь на укатанном снегу, побежал вниз по улицам в сторону Камы. Он уже понял, что направляться к железнодорожному мосту бесполезно. Там наверняка столпотворение из драпающих красных эшелонов. К тому же в районе железнодорожного моста уже слышались мощные разрывы артиллерийских снарядов. Видимо, белые перенесли туда огонь, чтобы помешать эвакуации красных.
Поэтому, перебраться на правый берег Камы безопаснее всего по льду, решил Чеклецов. Ему никак не хотелось попасть в лапы беляков. Иван понимал, что его, как служащего народной милиции, сразу поставят к стенке. Хоть он и был простым канцеляристом, а не следователем.
Под свист колчаковских пуль Чеклецов благополучно перебрался по льду через Каму. Некоторое время он поблуждал по закамским лесам, а затем прибился к эшелону красноармейского подразделения, которое отходило на запад. Он везде показывал свой мандат с настоящей печатью и липовой подписью начальника милиции, о том, что Иван Чеклецов направляется в Юрлинскую волость с важным заданием. Таким образом, он спокойно доехал до станции Менделеево.
Чеклецов решил уехать домой в Лопву к своей семье и переждать тревожные события. Он предполагал, что белые будут наступать по линии железной дороги на Верещагино и Глазов. Юрлинская волость находится далеко на севере в стороне от наступления Колчака, думал Иван. Разве интересует белых какое-то затерянное в лесах село? Там и дорог-то нормальных нет. Чеклецов был уверен, что Колчак не пойдет на север Пермской губернии. Колчак рвется к Москве!
Ивану было плевать на то, кто победит в гражданской войне: красные или белые. Он ни в чем плохом не замешан, его побег из Перми остался незамеченным. Поэтому, при любой власти Чеклецов сможет устроиться. Опытные канцеляристы всегда нужны! Чеклецову было немного досадно, что его мечта о должности следователя советской милиции развеялась под натиском белых. Но он себя успокаивал тем, что пока он будет сидеть в деревне, все каким-то образом устаканится.
На станции Менделеево стояло много воинских эшелонов, свистели паровозы, суетились люди в военной форме. Во всем чувствовалась тревожная обстановка грандиозной катастрофы поражения. На перроне военный патруль с прибалтийским акцентом спросил у Чеклецова документы. Он предъявил мандат сотрудника пермской милиции. Патруль отдал Ивану честь и отпустил. Чеклецов в очередной раз мысленно похвалил себя за то, что сделал себе такие надежные документы. Да и весь его вид соответствовал советскому служащему. На нем была добротная, хоть и поношенная командирская бекеша. На ногах новенькие хромовые сапоги, которые он выменял в поезде у подвыпивших красноармейцев на бутылку спирта. На голове серая солдатская папаха.
На небольшой привокзальной площади царила суета: у коновязи тревожно переступали ногами оседланные лошади, тут и там стояли санные подводы, на которые что-то спешно грузили, кругом сновали люди в военном обмундировании. Потолкавшись среди всей этой суматохи и не найдя ни одной попутной подводы, Чеклецов поправил за спиной свой вещевой мешок и решил идти пешком. Авось, кто-нибудь подвезет.
Выйдя за станцию, он зашагал по зимнему тракту в сторону Кудымкара. Идти было легко. Дорога была хорошо утоптана конскими копытами и укатана санными полозьями. Мороз отпустил. С неба полетели мелкие искрящиеся снежинки. По сторонам дороги росли красивые могучие ели, с развесистыми лапами, покрытыми снегом. Снега было так много, что казалось будто лес придавлен этим снегом. Но чувствовалось, что могучие ели, хоть и немного присели под этой тяжестью, но нисколько не смирились. Словно могучий богатырь, на которого кучей навалились враги, лес будто оторопел от этой тяжести, но казалось, что через мгновение он напряжет все свои мышцы и раскидает противников далеко по сторонам.
Любуясь красотами родной уральской природы, Чеклецов весело шагал в сторону дома. Он уже несколько месяцев не был на родине и ему не терпелось увидеть жену, детей, стариков-родителей. В мешке Иван нес скромные гостинцы: цветастый платок для жены, большой кусок сахарной головы для детишек, пуховую шаль для матери, пачку табаку для отца. Еще в мешке у него лежала бутылка спирта, на всякий случай.
* * *
Иван Чеклецов вырос в бедной крестьянской семье. С детства пришлось хлебнуть лиха через край. Приходилось и голодать, и все лето босиком бегать, потому что не было у Ваньки Чеклецова обувки.
Отец Ивана лентяем не был, но у него никак не получалось вести хозяйство. Все у него было через пень колоду. То неурожай, то корову волки загрызут, то еще какая-нибудь напасть. Чеклецовым редко когда хватало муки до весны. В неурожайные годы приходилось наниматься в батраки к богатым соседям и гнуть спину в их хозяйстве за гроши, чтобы как-то прокормиться.
Отец Ивана только вздыхал, принимая свою горькую бедняцкую долю. Такая уж жизня крестьянская! Видать, когда-то порчу на их семью навели. Мать не упрекала мужа, только вздыхала и изредка плакала от такой бедной жизни.
Ванька Чеклецов всегда с нескрываемой завистью смотрел на своих сверстников из богатых семей. В Лопве по соседству с Чеклецовыми жила семья Штейниковых. Хозяйство их было середняцким. Семья была большая – рабочих рук много! Глава семейства Матвей Штейников был мужиком работящим и никому из своей семьи, особенно сыновьям, прохлаждаться не давал. Все члены его большой семьи: жена, дочери и сыновья работали не покладая рук. Поэтому, хозяйство было крепким. Матвей Штейников твердо стоял на ногах.
Братья Алешка, Гришка и Петька Штейниковы (сыновья Матвея) всегда с наглыми мордами ходили по деревне. Сильнее и смелее их в Лопве парней не было. Ванька Чеклецов братьям Штейниковым очень завидовал и боялся их. Те, с самого детства не упускали возможности поиздеваться над своим босоногим соседом. Бывало, только завидят его и начинают дразнить:
– Голодранец! Голожопик!
Особенно любил обзываться младший из братьев – Петька Штейников. Это он прилепил Ваньке Чеклецову обидное прозвище «Голожопик».
Ванька Чеклецов, бывало, не выдержит обиды, возьмет палку или камень, запустит в братьев, а сам – бежать, сверкая босыми грязными пятками. Спрячется за свой забор в заросли смородины и кричит братьям в ответ тоже какие-нибудь обидные слова. Штейниковы пустятся за Ванькой вдогонку, но не успев его поймать, еще долго ходят у двора Чеклецовых, выкрикивая всякие ругательства.
– Ужо погоди, Голожопик, мы тебя ишо споймаем! Будешь знать, как камнями в нас кидаться! – кричат братья Штейниковы.
В силу какого-то природного ума, а не родительского воспитания, еще ребенком Иван Чеклецов понял, что богатую, и сытую жизнь никто не подарит. Чтобы жить хорошо, нужно трудиться не покладая рук. Но раз не везет их семье в крестьянском труде, значит надо выбиваться «в люди».
Да и душа Ивана не шибко лежала к крестьянскому труду. Ему с детства хотелось стать Большим человеком в родной деревне или даже в волости! Таким, как например, волостной староста или становой пристав! Чтобы все мужики боялись тебя и уважали!
Бывало, в детстве замечтается Ванька, закроет глаза и представляет себя становым приставом. На нем полицейский мундир с погонами, блестящие сапоги, настоящая сабля на боку и большущие усы! Все мужики перед ним шапку снимают и кланяются.
А Ванька расправляет свои пышные усы и важно говорит: «А ну-ка, шельмы, сказывайте, что у вас тут стряслось? Да не вздумайте меня обманывать! Я из вас дурь то быстро выбью!»
Ванька хихикал, представляя, как трясутся от страха перед ним деревенские мужики!
И с братьями Штейниковыми, Ванька быстро бы расправился. Отправил бы их в уездную тюрьму. Правда, Ванька не знал за что, но становому приставу, думал он, это знать вовсе необязательно!
Родители видели, что Ванька не сильно радеет к крестьянской работе и в девять лет отдали его учиться в Юрлу в земскую школу. Он с удовольствием стал постигать школьные науки. Жил у крестной, которая была одинокой бездетной вдовой.
После окончания земской школы Ивану повезло. Его, за смышленый ум и красивый почерк взяли на службу писарем в земскую управу. Чеклецов был очень доволен поворотом своей судьбы и старательно выполнял свои обязанности, чтобы выслужиться перед начальством.
Вот теперь Иван выбился в «люди». Его теперь знала вся волость. Если надо было составить какую-нибудь важную бумагу или прошение, к кому еще мужикам пойти, как не к писарю. Шли мужики к Чеклецову с поклоном: «Окажи милость, Иван Трофимыч, напиши бумагу мировому судье. Жаловаться хочу на соседа свово. Он паскуда, мой покос выкосил и не сознается. Помоги Иван Трофимыч, составь жалобу. А я ужо тебя отблагодарю!».
Мужики добросовестно благодарили Ивана. Кто деньгами, кто крынку масла топленого принесет или лукошко яиц куриных, а кто и бутылочку самогона притащит.
Чеклецов был доволен. Вот она – жизнь! И родители радовались, что их сын выбился в люди.
Со временем Иван завел семью, женившись на крестьянской девушке из Юрлы.
Когда началась война с кайзеровской Германией, Чеклецова забрали на фронт и определили служить полковым писарем. Иван попал в самое пекло разгрома русской армии в Восточной Пруссии. Был тяжело ранен и демобилизован после госпиталя. Чеклецов вернулся к своей семье в Юрлу и снова стал служить писарем в земской управе, пока к власти не пришли большевики.
* * *
Чеклецов услышал позади себя топот конских копыт и обернулся. Из-за поворота бодрой рысью выбежала лошадь, запряженная в сани. Лошадью правил мужик в зипуне и в волчьем малахае, стоя в санях на коленках. Догнав Ивана, мужик натянул вожжи и громко остановил коня:
– Тпрр-у-у-у!
Мужик вгляделся в Чеклецова и удивленно воскликнул:
– Мать честная! Никак Иван Чеклецов?
Чеклецов узнал в мужике зажиточного крестьянина из Юрлы. Звали его Ефим Сакулин.
– Здорово, Ефим Семеныч! Вот повезло то мне! Подвезешь до Юрлы? – обрадовался Чеклецов.
– И ты будь здоров, Иван Трофимыч! – в ответ поздоровался мужик.
И нехотя согласился:
– Ну, садись…
Чеклецов боком сел в сани, удобно расположившись на сене.
Ефим Сакулин тронул коня и обернувшись к Ивану, осторожно и даже чуть неприязненно спросил:
– Ты, бают, в Перми у большевиков служишь?
– Служил. Но не у большевиков, а в народной милиции, – спокойно, не обращая внимания на неприязненный тон Сакулина, ответил Чеклецов.
– А не один ли хрен? – с усмешкой спросил Ефим.
– Большевики-чекисты занимаются борьбой с контрреволюционными элементами, а мы уголовщиной всякой: воришками, спекулянтами разными, – объяснил Иван.
И рассудительно добавил:
– При любой власти всегда будут те, кто захочет воровать и грабить. И любая власть будет бороться с этой уголовщиной.
– Вон оно что! – кивнул головой Ефим и через некоторое время спросил:
– Ты на побывку, али как?
Иван на это только хмыкнул.
– Считай, что на побывку. Какая уж тут служба! Колчак Пермь взял! Слыхал?
– А то, как же! Конечно слыхал! В Менделеево красные, как тараканы бегают! Чуют, что их власть кончается, – ответил Ефим, косясь на Чеклецова.
– А ты как здесь оказался? – спросил Иван.
– Меня комиссары мобилизовали в обоз. Заставили муку из Юрлы на станцию вести. Я ишо вчерась в Менделеево приехал. Заночевал у свояка в Савино и утром скореича домой, чтобы красные опять куды-нибудь не мобилизовали.
– Я погляжу, не любишь, ты, новую власть! – усмехнулся Чеклецов.
Сакулин ничего не ответил, только хлестнул коня вожжами.
– Не боись! Хоть, я и служил в милиции, но в политику не лезу, – спокойно сказал Иван.
Чеклецов закурил папиросу и сказал:
– Лучше расскажи, Семеныч, что там на родине делается?
Сакулин злобно и смачно сплюнул в сугроб:
– Ничё хорошего! Федька Копытов с Егоркой Кониным совсем обнаглели! Красные скот отбирают, лошадей… Парней молодых мобилизуют в свою Красную армию воевать с Колчаком. У меня кобылу забрали. Добрая кобыла была, жеребая к тому ж… Я радовался, что к весне приплод будет, жеребенком обзаведусь… Теперича, тока один энтот конь и остался. Подчистую ограбили меня, ироды!
Ефим злобно выругался. Затем пробурчал:
– Хлеб, который я в Менделеево увозил, тожа у мужиков отобранный. Для Красной армии!
Некоторое время ехали молча. Сакулин изредка подстегивал вожжами коня, чтобы тот не сбавлял ходу. Чеклецов зарывшись в сено, думал о своем.
По сторонам дороги стояли вековые ели, низко развесив над дорогой свои заснеженные лапы. Попадались поваленные ветром деревья, нахально задравшие корневища. Было тихо, лишь где-то вдалеке мерно постукивал дятел.
– Иван Трофимыч, ты знаешь, что батьку твоего убили? – вдруг спросил Сакулин.
Чеклецов вздрогнул и резко приподнялся в санях.
– Что? Как убили? Когда? Кто? – вскрикнул он.
– На прошлой неделе это было. Петька Штейников, говорят, убил. Прямо во дворе вашего дома. Пришли красные к вам на двор. Потребовали отдать коня. Мол, лошадей у них в обоз не хватает. Отец твой коня не хотел отдавать, с вилами кинулся на красных. Петька его и застрелил.
Чеклецов словно окаменел. Как же это… Батю красные убили. За что? За старого мерина, который был единственной лошадью в хозяйстве! По какому праву! И кто убил! Петька Штейников. Злейший враг с детства.
Петька Штейников прошлой весной вступил в Красную дружину Федора Копытова, которая стояла в Юрле. Этот отряд был создан из бывших фронтовиков и всех лояльных большевикам мужиков для укрепления Советской власти в Юрлинской волости. Дружинники принимали участие в разгоне волостной земской управы в марте 1918 года, занимались устрашением всех недовольных новой властью, помогали чердынскому продотряду изымать хлеб у зажиточных мужиков. Одним словом, копытовские дружинники были опорой Советской власти в Юрле.
Петьку Штейникова нельзя было назвать ярым большевиком. Все-таки он был из не бедной семьи. Он, как и многие юрлинские мужики тоже был на германском фронте. Только про Петьку сказывали, что он ховался где-то в тыловом обозе и пороха ни разу не понюхал. А после революции и развала царской армии, он, как и многие солдаты, дезертировал с фронта. Вернувшись домой, Петька всю зиму отсиживался в своей деревне у родителей. А когда весной 1918 года в Юрлинской волости подул ветер Советской власти, Петька Штейников понял, что новая власть сулит немалые выгоды и решил записаться в дружину Федора Копытова.
Ефим Сакулин пустил коня шагом. Чеклецов молчал, погрузившись в свое горе. Эх, батя, батя… Жил себе тихо-мирно, землю пахал, никого не трогал. Даже с соседями никогда не ругался. А тут, накож, с вилами на Петьку Штейникова кинулся… Видать накипело за всю жизнь такую постылую…
Иван вздохнул и сказал:
– Семеныч, у меня спирт есть. Давай батю моего помянем.
Конь шел спокойным шагом, размеренно кивая гривой. Снегопад прекратился. Из-за туч иногда проглядывало солнце. Зимний лес заиграл веселыми яркими красками. Но Чеклецову было не до веселья. На душе у него лежал огромный тяжелый камень, сдвинуть который Ивану было не под силу.
Чеклецов и Сакулин отхлебывали спирт прямо из горлышка бутылки, закусывая салом, который был у запасливого Ефима. Спирт обжигал глотку, взрывал мозг яркой огненной вспышкой и приятным теплом растекался по жилам.
– Петька Штейников – сволочь! За все заплатит, гнида! Я отомщу Петьке за убийство бати! Всем Штейниковым отомщу! – скрипел зубами Чеклецов.
– Как отомстишь то? Он же теперича власть! Да и ты сам, вроде как Советской власти служишь, – покачал головой Сакулин.
– Мне плевать, какая сейчас власть! Все равно отомщу!
Ефим Сакулин помолчал немного и как бы невзначай сказал:
– Не ты один желаешь отомстить большевикам. Желающих много.
– Ты это к чему? – не понял Чеклецов.
– А я энто к тому, что мужицкое терпение не железное. Мужик терпит, терпит, да потом за вилы берется…
Чеклецов помолчал. Потом спросил:
– И много в Юрле таких мужиков, которые за вилы готовы взяться?
– Хватает, – уклончиво ответил Ефим.
Иван догадался, к чему клонит этот хитрый матерый мужик и задумался. Он всегда пытался быть вне политики, но именно сейчас Чеклецов понял, что остаться в стороне не получится. Злоба к большевикам из-за убийства отца вспыхнула с неистовой силой. Желание отомстить Штейниковым подталкивало Ивана принять сторону белых. Но он колебался. Несмотря на фронтовой опыт, Чеклецов писарем был, писарем и остался. Ввязываться в политическую борьбу было боязно. Иван понял, что в Юрле явно что-то затевается против большевиков и Ефим Сакулин, похоже, не последний человек среди заговорщиков. Почему Ефим не побоялся намекнуть об этом Ивану? Хочет перетянуть на свою сторону? Зачем он им? Иван же служащий советской милиции…
Иван размышлял. Красные отступают по всему фронту. Похоже, конец их власти. В памяти всплывало беспорядочное бегство красных из Перми. Колчак, глядишь, к лету до Москвы дойдет. А может, даже раньше! Значит, медлить не стоит, иначе свои же односельчане могут повесить Чеклецова на одном суку с Федькой Копытовым.
Иван осторожно произнес:
– Взяться за вилы – дело нехитрое. Но глупо и бессмысленно затевать такое дело только с одними вилами.
Сакулин внимательно посмотрел на Чеклецова и ответил:
– Не тока мужики, есть и бывшие офицера, готовые большевикам хребет перебить. И оружие, маненько имеется.
– Смело об этом рассказываешь… Не боишься, что донесу? – произнес Чеклецов.
– Не донесешь! По глазам вижу, – усмехнулся Ефим.
Помолчали. Сделали по глотку спирта из бутылки.
Сакулин серьезно посмотрел на Ивана:
– Ты с нами али как? Али дальше будешь Советской власти служить?
Чеклецов долго молчал, отвернувшись, будто разглядывая разлапистые елки. Потом твердо сказал:
– Я с вами!
Густой лес редел. По краям дороги появились заснеженные просторы полей. Вдалеке показались разномастные домишки и сверкнули на солнце золоченые купола Карагайской церкви.
Глава вторая
Триста лет назад в этих краях жили коми-пермяки. А начиная с 17-го века, по одиночке и целыми семьями в эти места стали переселяться русские. Это были бежавшие от помещиков крепостные крестьяне и свободные поселенцы, искавшие лучшие земли. Они селились по берегам реки Лопвы и постепенно вытесняли коми-пермяков с насиженных мест. После реформ патриарха Никона сюда стали переселяться старообрядцы-раскольники, не желавшие принимать никонианскую веру. В Петровскую эпоху в этих краях объявились беглые стрельцы, которые смогли спастись от мести царя Петра за стрелецкий бунт. Переселенцы валили лес, рубили избы, расчищали поля под пахоту, сеяли рожь и ячмень. Постепенно, русские заселили долину реки Лопвы, а затем и окрестности. Русскими переселенцами были основаны села Юрла, Юм, Усть-Зула и другие. Уже в 19-м веке эти места стали называть «Русским островом в коми-пермяцком море».
На берегах речушки Лопвы, которая извилисто петляет среди густых лесов и распаханных полей, раскинулось богатое торговое село Юрла. В переводе с коми-пермяцкого «Юрла» означает возвышенное место. Это был сильный экономический, культурный и административный центр, в котором проживало более шестисот жителей. В Юрле проводились крупные хлебные базары и ежегодная конская ярмарка. На эти базары приезжало много торговцев из Вятки, Перми, Ильинского. Из Вятки привозили сбрую, обувь, мануфактуру, пилы. Из Перми железо, кондитерские изделия. Из Ильинского поставляли сибирскую рыбу, хмель.
В Юрле имелось три кузницы, четыре столярные мастерские, кирпичеделательное заведение, пекарня. Еще было экипажное заведение, изготавливавшее добротные сани и телеги.
Перед Первой Мировой войной чердынским уездным земством в селе было построено двухэтажное кирпичное четырехклассное училище для обучения крестьянских детей, а также больница с причудливой красивой архитектурой. В 1903 году в Юрле был заложен сад. Диковинкой было ночное освещение улиц керосиновыми фонарями. Во многих деревнях волости имелись свои ветряные и водяные мельницы, пасеки. Юрлинская волость, по сравнению с соседними волостями, была наиболее зажиточной.
Перед гражданской войной Юрла входила в состав Чердынского уезда Пермской губернии.
* * *
Иван Сакулин разлил самогонку по стаканам, пока его брат Ефим нарезал свиное сало и соленые огурцы на закуску.
Спокойным уютным жаром дышала натопленная русская печь. По бревенчатым стенам избы плясали тени от керосиновой лампы, коптившей на столе. Керосин в нонешнее время был очень дорог, но Ефим не стал скупиться ради старшего брата.
– Ну давай, братуха, будем здоровы! – сказал Иван и выдохнув, одним махом выпил весь стакан.
– Будем! – поддержал Ефим и тоже закинул самогонку в глотку.
Отдуваясь, Иван выбрал кусочек сала на тарелке и стал жевать, энергично шевеля рыжей бородой.
Сегодня вечером, захватив бутылку самогона, он решил заглянуть в гости к младшему брату, который жил неподалеку на соседней улице. На дворе Крещение Господне, праздновать надо, да на душе как-то не празднично. Хоть и грешно пить водку в Крещенье, ну да ничего! Невелик грех. Бог простит!
Ефим услал жену с ребятишками к крёстной, и братья могли спокойно поговорить без посторонних ушей.
– Вот, ты, скажи мне, Ефим, – начал Иван, – Ты на войне был, с германцем воевал. Неужто власть большевиков такая сильная, что народ никак скинуть их не может? Неужто никто им шею не свернет?
Иван давно хотел поговорить с кем-нибудь по душам. Злоба на новую власть у него лезла наружу, как разваренная пшенная каша из чугунка.
– Жили же при царе-батюшке и неплохо жили. Откудова взялась энта Советская власть проклятая, – продолжал Иван.
– Это все война, мать её в душу.., – ответил Ефим, заправив свои слова крепким матерным ругательством, – Нехрен нашему Николашке в войну с германцем было ввязываться. Жил себе мужик, землю пахал, хлеб сеял, а тут война! Оторвали мужиков от земли, от хозяйства, от баб с ребятишками и послали немчуру убивать. Война, брат, дело шибко паскудное! В окопе воды по колено, исподнее белье от грязи и пота к телу намертво прилипает. Вши по тебе сотнями ползают, покоя не дают, грызут стервы. Сидишь в окопах по шею дерьме, будто тебя в нужник окунули. Утром атака! Офицеры зуботычинами на немецкие пулеметы гонют. А у нас одна обойма патронов на три винтовки! Опосля кажной такой атаки, треть полка, как корова языком слизывает. Писарь не успевал похоронки на родину убитых строчить. И поневоле думаешь: пошто нас германцы убивают, и пошто мы их на тот свет отправляем. Мне энта немчура ничё плохого не сделала, а царь наш послал меня их убивать.
От энтой проклятой войны, и от таких мыслей в голове, поневоле, брат, начинаешь агитаторов всяких слушать. Много я на фронте большевистских агитаторов наслушался.
А они сказывают, мол царя надо скинуть, с немцем замириться и по домам. И будет, дескать, всему трудовому народу распрекрасная жизнь! Земля-крестьянам, фабрики-рабочим!
Простому мужику война надоела хуже горькой редьки, поэтому и стали солдаты слушать большевистские сказки. Хотя, брат, насчет войны, я большевиков тоже поддержал. Не желал я за Николашку Романова, да за царицу-немку кровь проливать. Не хочу, чтобы мои детишки из-за него сиротами остались. Но насчет земли, брат, я с большевиками не согласный. Большевики хотят поделить всю землю пополам. У работящего мужика хотят землю отобрать и лодырям всяким раздать. Но, по моему разумению, земля должна быть в руках у работящего мужика, а не у голодранца, не у помещика, и не у царя.
– При царе, однако, лучше жилось! – многозначительно сказал Иван, подняв вверх грубый корявый палец.
– Ты погодь! Я ишо не договорил! – ответил Ефим, хрустя соленым огурцом.
Иван снова налил самогонку себе и брату. Ефим одобрительно крякнул и навалившись локтями на стол, продолжил:
– Так вот, братуха! В нашем полку все солдаты были против войны. Хотя были и такие сукины сыны, которые выслуживались перед офицерами за царские кресты. Некоторые, как наш Борька Чеклецов, даже в офицеры выбились.
– Борька Чеклецов – паря геройский! Зря ты его хулишь, – вставил Иван.
– Конечно, он мужик геройский! На войне кресты и офицерские погоны просто так не раздают. Но покуда я Чеклецову не шибко доверяю. С германской он пришел в офицерских погонах, а как тока большевики власть захватили, то сразу к ним перекинулся. Волостным военкомом стал. А теперича, вишь, народ на восстание против своих же большевиков подбивает.
– Ты ишо вспомни, что Борька мальцом коров у моего тестя пас, – усмехнулся Иван.
Ефим на это громко рассмеялся, взял стакан и выпил его одним махом. Иван резко выдохнул и тоже опустошил свой стакан.
– Дальше про большевиков, тебе, грю, – разгоряченный после самогонки говорил Ефим, – Если бы не война энта, нипочем простой мужик за большевиками бы не пошел, потому как сразу было понятно, что они к власти тока рвутся, выгоду свою хотят поиметь на простом народе. Так и случилось. Как тока власть свою поганую установили, стали хлеб у людей отбирать, скот… Дескать, надо рабочих в городе кормить. А за каким лешим мы с тобой должны кормить всяких там рабочих? Плевать я на них хотел. Я сам работаю на своей земле и никому не позволю у меня ее отбирать. Глотку за это перегрызу!
– Вона как получается, война, значится во всем виновата…– задумчиво теребя бороду, произнес Иван.
– Истину говорю, братуха!
– А как коммунякам хребет то сломать? – хмуро спросил Иван.
– Ты погодь, скоро сломаем! Борька Чеклецов грит, Колчак к нам идет. Из Перми и Чердыни краснопузые уже драпанули. Я недавно Ваньку Чеклецова видел. Ну помнишь, был такой у нас? Он ишо писарем служил в земской управе.
– Помню, – усмехнулся Иван. – Хитрый был писарчонок, подарки любил от мужиков принимать.
– Так вот, Ванька Чеклецов мне рассказывал, как красные из Перми улепетывали. Колчак хорошо им наподдал. Ванька грит, краснюки бежали, ажно пятки сверкали! Пушки бросали, пулеметы, бронепоезда! Все брат, кончается коммуния! Скоро наша власть будет – мужицкая! – возбужденно проговорил Ефим.
Он взял с тарелки соленый огурец, засунул в рот и с аппетитом стал жевать. Затем продолжил:
– Борька Чеклецов ждет удобный момент, чтобы поднять восстание. Поднимем мужиков, ударим большевикам в тыл и разгоним всю эту красную сволочь! Ух, как я их ненавижу! Егорку Конина с Федькой Копытовым на одном суку повешу! Племянничка нашего плетью запорю до смерти! – злобно сжав кулаки на столе прорычал Ефим.
Иван испуганно оглянулся вокруг себя, словно кто-то мог услышать их разговор.
– Ты бы, Ефимка, потише, а то расшумелся на всю округу, – с беспокойством произнес он.
– Не боись, братуха! Нас никто не слышит, – усмехнулся Ефим.
– Племянника Алешку не трогай, прошу тебя, – негромко произнес Иван.
– Пошто жалеешь? Из-за Настасьи, поди? – сразу подобрев, подмигнул Ефим.
Иван грозно зыркнул на младшего брата:
– Ефимка, не смей старшему брату подковыривать, а то по шее получишь!
– Ладно, не сердись, братуха! Казнить Алешку не буду, – примирительно сказал Ефим. – Но плетей он у меня всласть отпробует. Будет знать, как хлеб у людей отбирать.
Иван положил свои крепкие мозолистые руки на чисто выскобленный стол и вздохнул:
– Как жить-то дальше будем… Царя нет, большевики народ грабят… Колчак придет, ему тоже небось хлеба и лошадей подавай…
– Зато Колчак воюет за нас, за трудовой народ! – громко сказал Ефим, стукнув кулаком по столу так, что зазвенели стаканы.
– Красные тоже бают, что они за трудовой народ, – усмехнулся Иван.
– Красные воюют за лодырей и голодранцев, а Колчак за работящего мужика-хозяина!
Колчак всю голытьбу плетью к повиновению приведет. А лошадей потребует – дадим! Не только лошадей, последнюю рубашку сымем, лишь бы только Колчак краснопузых раздавил, – убежденно сказал Ефим, оскалив свои крепкие зубы под рыжими усами.
– А как же ты с Борькой Чеклецовым собираешься мужиков против красных поднимать, ежели ты ему не доверяешь? – хмуро спросил Иван.
– А я, брат, погляжу какую он линию гнуть будет! Ежели, что не так, то и на него у меня пуля найдется, – жуя сало, самодовольно проговорил Ефим.
В ворота дома раздался негромкий стук. Иван замер, не успев налить по третьему стакану. Ефим вскочил, прислушался, затем достал из-под лавки топор, поудобнее взяв его в правую руку. Осторожно скрипнув дверью, он выскользнул в сени, чтобы впустить незваного гостя, если пришел свой человек или проломить ему топором башку, если это враг.
Иван вцепился пальцами в края лавки, опешив от вида топора в руках брата. Он крикнул вслед Ефиму:
– Стой дурень! Топор то пошто схватил?
Но тот уже был за дверью. Иван стал креститься на иконы в Красном углу, предчувствуя недоброе. Но Ефим быстро вернулся в избу и возбужденно крикнул с порога:
– Братуха, одевайся и айда в военкомат! Это Мишка Ташкинов прибегал. Сказал, что Борька Чеклецов немедля всех собирает. Чую, вот оно, началось!
Братья, позабыв про недопитый самогон, стали суетливо одеваться. Ефим заглянул в топку печи (не остались ли головешки), погасил лампу, запер дверь в избу и вслед за Иваном спустился с крыльца.
Поздний январский вечер потрескивал крепким морозом, щипал ноздри, покрывал инеем усы и бороды. По черному небу, словно бисер на кокошнике богатой невесты, рассыпались яркие звезды. Дымчатой полосой над горизонтом протянулся Млечный путь. В селе светились редкие огоньки и где-то вдалеке лаяли собаки.
По снежной дороге, утоптанной конскими копытами и укатанной санными полозьями, слегка покачиваясь от выпитой самогонки, невзирая на мороз, братья решительно зашагали к военкомату.
Глава третья
Серебристая тарелка полной луны повисла над Юрлой. Лунные тени от деревьев, заборов и изб причудливыми зигзагами лежали на снежных сугробах. Село понемногу засыпало. Гасли в избах огоньки. Только изредка где-то потявкивали собаки.
Стараясь держаться тени от высокого забора, к военкомату подошли Иван и Ефим Сакулины. Военный комиссариат Юрлинской волости располагался в приземистом бревенчатом одноэтажном здании бывшей купеческой конторы. У коновязи, дрожа от холода, переступали ногами оседланные кони. Неподалеку стояло несколько саней с запряженными в них лошадьми.
У крыльца топтался часовой в нагольном полушубке, в валенках, мохнатой шапке и с винтовкой наперевес. На крыльце в тени навеса мигал цигаркой какой-то человек в папахе и в полушубке, перетянутом кожаными ремнями. Казалось, этот человек внимательно наблюдает за улицей.
Увидев Ивана и Ефима, человек быстро сошел с крыльца. Это был военный комиссар Юрлинской волости Борис Степанович Чеклецов.
– Доброго здоровьечка, Борис Степанович! – первым поздоровался Иван Сакулин, слегка ссутулившись и снизу вверх подобострастно глядя на Чеклецова, хотя военком по возрасту годился Ивану в сыновья. Хитрый был мужик Иван Сакулин. Он привык подчиняться сильной власти и понимал, что сила сейчас на стороне Чеклецова.
– И тебе доброго здоровьечка, Иван Семенович! И тебе Ефим Семенович! – радушно ответил военком, крепко пожав братьям руку.
– Пошто звал? Что за спешка? – стараясь не дышать самогоном на Чеклецова, спросил Ефим, будто не догадываясь о цели вызова.
– Заходите мужики! Разговоры потом будем разговаривать. Ждем только вас! – серьезно ответил военком.
Братья, отряхнув на крыльце снег с валенок, зашли внутрь военкомата. Чеклецов бросил окурок в сугроб и сказал часовому:
– Смотри в оба, Андрюха! Если что, сразу стреляй!
– Слушаюсь, товарищ военком, – ответил часовой.
Чеклецов усмехнулся и сказал:
– Кончились товарищи! Вернее, скоро кончатся с нашей помощью.
– Так точно, Борис Степаныч! – часовой тоже усмехнулся.
Сакулины, зайдя внутрь здания, огляделись. В коридоре военкомата было полно вооруженных людей. У многих были винтовки, у некоторых на поясах болтались гранаты.
– Здорово, Иван! Здорово Ефим! – послышались приветствия с разных сторон.
Здесь были почти сплошь знакомые мужики: Конин Константин, Конин Александр, Ташкинов Михаил, Ваньков Иван, Филатов Иван и другие. Все они были зажиточные крестьяне или середняки.
Иван Сакулин только вертел головой, выпучив глаза и вытаращив бороду. Ему было непривычно видеть своих соседей-односельчан с боевым оружием в руках. Иван знал о готовящемся восстании и в душе готовился к нему, но в такой военной остановке немного растерялся. Среди этих мужиков Иван Сакулин разглядел нескольких крестьян-бедняков, которых он никак не ожидал здесь увидеть. Как уж Чеклецов смог их перетянуть на свою сторону, одному ему только ведомо. В коридоре пахло как в солдатской казарме: оружейной смазкой, табаком и ременной амуницией.
Зато Ефим Сакулин, как бывший фронтовик, чувствовал себя очень уверенно. Он здоровался, хлопая рука в руку со знакомыми мужиками, трогал их амуницию, осматривал оружие, всем своим видом, показывая опыт в военном деле.
Впустив в коридор облако морозного пара, в военкомат энергично вошел Чеклецов.
– Макарка, зови офицеров. Время – не терпит, – громко сказал он с порога.
Какой-то боец в шинели метнулся за дверь в одно из помещений. Оттуда сразу вышли несколько человек.
Это были люди, известные по всей Юрлинской волости и некоторые даже по всему Чердынскому уезду: бывший прапорщик царской армии – эсер из Чердыни Верещагин Евгений Иванович, бывший прапорщик царской армии – волостной военный руководитель и коммунист Конин Иван Афанасьевич, бывший прапорщик царской армии и бывший председатель волостной земской управы – учитель Ольхов Прокопий Кириллович, бывший прапорщик царской армии Власов Сергей Николаевич, бывший подпоручик царской армии Дягилев Михаил Харлампиевич, учитель и коммунист Мусихин Ефим, бывший писарь волостной земской управы Чеклецов Иван Трофимович (однофамилец военного комиссара).
Многие из них были в кожаных портупеях, надетых на полушубки и шинели. У некоторых на поясных ремнях висели револьверы и маузеры в кобурах.
Из-за спин офицеров тянулась на цыпочках молодая девушка в городском пальто и горящими глазами смотрела на вооруженных людей. Это была сестра Евгения Верещагина бывшая чердынская гимназистка, а теперь секретарь Юрлинского военкомата Александра Верещагина. Она, несмотря на требование старшего брата сидеть дома, тоже примчалась сюда, чтобы принять участие в восстании.
Все люди в коридоре сгрудились в общую кучу: и офицеры, и мужики-крестьяне.
Борис Чеклецов бегло осмотрел разномастную толпу собравшихся. Затем он резко снял с себя полушубок и картинно швырнул его на пол. Все увидели на гимнастерке Чеклецова погоны подпоручика.
«Ишь, ты! Решил покрасоваться! Видать, с германской погоны сохранил» – ехидно подумал Ефим Сакулин.
– Братцы! – взволнованно произнес Чеклецов и замолчал.
В полумраке коридора повисла тишина. Все собравшиеся смотрели на военного комиссара, на его офицерские погоны, которые никак не соответствовали должности советского служащего, на его молодое, но серьезное лицо. Все, даже мужики-крестьяне понимали, что скоро произойдет что-то очень важное.
Иван Сакулин, глядя на Чеклецова вспомнил, как Борис еще мальчишкой батрачил на его тестя – богатого местного крестьянина. «Вона, как в жизни бывает… Недавно ишо босиком по улице в рваной рубашонке бегал, а теперича командир!» – подумал Иван.
Борис Чеклецов был из самой, что ни на есть бедняцкой семьи. Его родители были безлошадными и всю жизнь батрачили на богатых крестьян-соседей. Жили очень бедно, но детей в семье было много, как говорится – семеро по лавкам.
По настоянию земского учителя мать с отцом отдали Бориса учиться в школу для крестьянских детей, построенную в Юрле на средства чердынского земства. Он учился хорошо и старательно, несмотря на то что жил впроголодь и на занятия бывало прибегал в таких лохмотьях, в каких разве что только местный юродивый бегал по селу. Учителя жалели смышленого ученика и ходатайствовали перед уездным земством, чтобы взять Бориса на содержание за казенный счет.
Шли годы. Борис вырос. Окончил школу. По ходатайству инспектора Юрлинского училища Борис Чеклецов был направлен чердынским земством в Ярославль для обучения в медицинской фельдшерской школе.
И быть бы Борису земским фельдшером, но началась Первая мировая война. Чеклецов был призван в армию и направлен на курсы прапорщиков. Во время боев в Галиции за храбрость и умелое командование своими солдатами он получил звание подпоручика.
Судьба опять благоволила к Борису. Он наверняка мог бы дослужиться до поручика или даже до капитана, но Российская империя развалилась, как трухлявый пень. В стране разразилась революция. Чеклецов вернулся на родину и сразу встал на сторону Советской власти. Чердынским революционным комитетом Борис был назначен военным комиссаром Юрлинского волисполкома.
– Братцы! – снова произнес Чеклецов, – Настал решительный момент для нашего выступления! Ждать более нельзя. Сегодня поступил приказ Чердынского ревкома, о том, чтобы всех мобилизованных в Красную армию новобранцев, находящихся на сборном пункте в Юрле, отправить в Афанасьево Вятской губернии на формирование новых большевистских частей. То есть, красные намерены отступать и дальше. Но мы не можем отдать большевикам наших братьев! Повстанческий комитет постановил привлечь этих солдат на свою сторону. Таким образом, мы вольем двести бойцов в наш отряд. А это немалая сила! К тому же обозы, отступающих из Чердыни большевиков продолжают скапливаться в нашем селе. А это очень удобный момент, чтобы захватить это имущество. Есть сведения, что 18-й стрелковый полк Сибирской армии адмирала Колчака уже на подступах к Усть-Зуле и Кочево. Мы поднимем восстание и ударим в тыл красным, тем самым поможем нашим братьям-сибирцам!
Чеклецов сделал паузу и продолжал:
– Нынче в Юрлу на праздник Крещения съехалось много сочувствующих нам крестьян из волости. Поэтому, надо действовать немедля! Руководство восстанием беру на себя. Моим заместителем и помощником будет прапорщик Верещагин. Начальником штаба назначаю прапорщика Ольхова. Итак, план будет такой.
Чеклецов посмотрел на Александру Верещагину, словно не понимая, что делает здесь эта девушка, затем снова обратился к собравшимся и сказал:
– Сакулин Ефим собирает своих людей на улицах неподалеку от земского училища, где сейчас находится штаб красных, то есть Закамский штаб обороны и связи. Этим отрядом командовать будет прапорщик Власов. Твоя задача, Сергей Николаевич, захватить штаб красных и арестовать всех, кто там находится. Постарайся, чтобы никто из сотрудников Чердынского ревкома не ушел. Будем их потом судить показательным судом!
– Слушаюсь, господин подпоручик! – ответил Власов.
Чеклецов продолжал:
– Конин Константин и Ваньков Иван, вы со своими людьми поступаете под командование прапорщика Конина.
Военком обратился к прапорщику Конину:
– Иван Афанасьевич, тебе предстоит окружить здание старой школы, где расквартирован, так называемый сводный коммунистический отряд. Красных необходимо разоружить. Тех, кто будет оказывать сопротивление, уничтожать на месте. Остальных запереть в церковный амбар. Потом решим, что с ними делать. Тех красноармейцев, которые будут готовы перейти на нашу сторону, будем принимать в наши ряды. Среди красных есть и такие, которые на самом деле не сильно любят большевиков.
Иван Конин кивнул головой.
Чеклецов отыскал глазами подпоручика Дягилева и сказал:
– Михаил Харлампиевич, собери отряд из надежных мужиков и выдвигайся в Юм. Туда на днях уехал Барабанов с обозом красных. Надобно во что бы то ни стало перехватить этот обоз. По моим сведениям, Барабанов везет большую сумму денег. Эти деньги необходимо вернуть России. Также в Юме доложишь Григорию Степановичу Ташкинову о начале восстания. Боюсь, он будет недоволен. Все-таки, мы выступаем раньше условленного срока, но выбора у нас нет. Ждать – смерти подобно!
– Евгений Иванович, теперь твоя задача! – обратился Чеклецов к Верещагину, – необходимо перекрыть все дороги из Юрлы. Надо отрезать пути отхода красным, чтобы мышь не проскочила. Также отправишь гонца в Усть-Зулу к Женину. Пусть поднимает своих.
– Слушаюсь, – ответил Верещагин.
– А я с Мусихиным возьму оружие, которое собрано в военкомате, и махну на сборный пункт к мобилизованным новобранцам. Уверен, они примкнут к восстанию против красного режима. Я этих парней мобилизовывал, мне их и ставить в наши ряды.
Чеклецов оглядел своих подчиненных. Все сурово молчали. На лицах многих была видна решимость и даже некоторое нетерпение. Мужики-середняки мяли шапки в руках. Видно было, что им боязно ввязываться в такое дело. Шутка ли – переть против советской власти. Большевики, конечно, хапуги и разбойники, и власть их самозванная, но ведь как их одолеть, когда у них и винтовки, и гранаты, и пулеметы.
Сакулин Иван тоже сомневался: «Молодой у нас командир, горячий. Наломает дров… А ежели не получится у нас ничего… За энто дело коммунисты нас по головке не поглядят, запросто к стенке приставят».
Но виду Иван не подавал. Хитрый был мужик.
– Какие будут вопросы? – спросил Чеклецов.
– Господин подпоручик, оружия маловато. Пулеметик бы нам, а? – сказал Сакулин Ефим, бывалый солдат, год назад, вернувшийся с германского фронта.
– А пушку тебе не надо? Али ероплан? – проворчал его старший брат Сакулин Иван.
Все засмеялись, но смех быстро утих. Все понимали, дело предстоит серьезное.
– Да! Оружия у нас маловато. Одни винтовки и берданки. Пулеметов совсем нет. Но как я уже сказал, весь арсенал из военкомата раздадим мобилизованным. Я на них очень надеюсь. Остальное оружие добудем в бою! – твердо сказал Чеклецов.
Он достал из кармана часы на цепочке.
– Сейчас без четверти полночь. Поднимайте своих людей и всех, кого сможете. Начинаем одновременно в три часа ночи! С Богом, братцы!
Мужики перекрестились и все стали быстро расходиться. Некоторое время в военкомате кипела суета: Чеклецов руководил погрузкой оружия в сани для мобилизованных новобранцев, Верещагин давал указания, уходившим в заслоны на дорогах мужикам. Подпоручик Дягилев, забрав с собой Михаила Ташкинова, Александра Конина и Ивана Филатова, ускакал собирать отряд, чтобы ударить на село Юм.
Затем все стихло и в штабе остались: Верещагин, его сестра Александра, Ольхов, двое вооруженных крестьян и пять человек из охраны военкомата, бывшие красноармейцы, добровольно примкнувшие к повстанцам. Остался также и Иван Чеклецов, назначенный теперь писарем штаба восстания.
Глава четвертая
Евгений Верещагин прошел в кабинет военкома и выглянул в окно, подышав на заиндевевшее от мороза стекло. В лунном свете, отражавшемся от снежных сугробов, виднелся часовой с винтовкой. Было тихо, только от мороза изредка потрескивали бревенчатые стены военкомата. Но в здании было тепло, печи жарко натоплены.
Нервы у Верещагина были натянуты до предела. Все задуманное еще несколько месяцев назад, должно было решиться в эту ночь. Если село не удастся захватить, то придется пробиваться на восток навстречу наступающей колчаковской армии. И это в крещенские морозы через заснеженные непроходимые лесные чащобы.
