Читать книгу Мама, которую я любил - Группа авторов - Страница 1

Екатерина Вайсфельд

Мама, которую я любил

Согласно исследованиям НИИ детства Российского детского фонда, каждый третий выпускник детского дома станет человеком без определённого места жительства, каждый пятый – преступником, а каждый десятый покончит жизнь самоубийством.

Научно-исследовательский институт детства Российского детского фонда

Это – тонкое, изящное, в чём-то талантливое автобиографическое повествование, написанное тобой в те времена, когда мы обрели друг друга, полюбили, а затем возненавидели.

С тех пор как я избавилась от всех гнетущих материальных благ, от всего хлама в жизни и завернулась во что-то наподобие тюремной робы, но глухого чёрного цвета, найдя в этом аскетическое удовольствие и решимость очиститься от мирского греха (всё, как ты и хотел), эта рукопись – единственно ценное (особенно поздние вставки, написанные тобой от руки), что я решила сохранить до дня моего Страшного суда. Хочется вспомнить, как всё было, и понять, почему всё произошло именно так…

Часть 1

1

Я попал в эту квартиру, когда мне было девять лет. Здесь я провёл лучшие моменты своей жизни. И самые горестные, проклятые минуты. Потому что любил сильнее смерти. Как подраненная птаха, бьющаяся в невидимое и твёрдое, как иридий, стекло. Выпавшая из гнезда, ещё не набравшаяся сил и опыта для дальнего перелёта, разбившая в кровь свои тоненькие и хрупкие лапки и почти без чувств упавшая наземь. Вот с кем бы я мог себя сравнить тогда за своё убогое птенцовое оперение, затвердевшее, почти омертвевшее, – как у голубя, попавшего в гудрон.

Зато у меня было большое человеческое сердце, которое билось, сотрясая рыхлую перегнойную землю. Оно билось так усердно, что прохожие шарахались в сторону, испугавшись невидимого источника звука, напоминавшего гул и вибрации проходящего глубоко под землёй поезда. Это был звук раскалывающейся тверди, в самом ядре которой лежал я. Никем не узнанный, брошенный, отданный на волю судьбы. Вымазанный, выпачканный, оборванный, вечно голодный. Маленький человек, с которым никто не хотел состоять в родстве.

При рождении я был отдан в детский дом. И не знал своих родителей. Поэтому единственной моей целью было сбежать. На свободу. На поиски счастья.

Сейчас, когда мне за двадцать, я могу посмотреть назад. И описать всё, имея опыт пережитого.

За стенами моей тюрьмы мне рисовался чудный мир. Мир детства, где давали всласть поесть мороженого, где круглые сутки крутили интересные фильмы, где разрешали гулять допоздна и где меня, возможно, ждала мама. Даже имя ей придумал – Лара. В детдоме приходилось всё время жить в страхе и прятаться в трюме воображаемого корабля, колыхавшегося на волнах, вечно попадавшего в бури, во время которых я каждый раз боялся, что он не выдержит, развалится на части, и я никогда не увижу маму. Но мне повезло.

В свой день рождения я сбежал. Я давно уже вынашивал план побега. Рисовал на бумаге странные изогнутые линии судьбы, используя красный, зелёный и синий цвета фломастеров. Неровные, но податливые линии жизни, сердца, головы сплетались, расходились, шли параллельно, обрывались и снова возобновлялись – и в конце превращались в знак бесконечности. В ночь перед побегом я не спал. Сидел на подоконнике и разглядывал в темноте свои детские каракули, плотно прижимая лоб к окну. Я был так близорук, что по стеклу расползлась испарина. За ней на улице мерцал свет дальнего фонаря, но как только я вглядывался, его лучи рассеивались и растворялись в кромешной тьме. С пола через ступни к моей спине подкрадывался сквозняк. Где-то снова было настежь открытое окно.

Я всё время чего-то ждал. И это ожидание стало моим мироощущением, моим окружением, мелодией моего сердца. Надеждой и тоской по несбыточному пропитался сам воздух моей судьбы. В ожидании теплились дальние фонари жилых домов. В нём был великий смысл моей жизни и моего счастья…

И тут мне взгрустнулось. Слеза покатилась по щеке и бухнулась на мою пёструю карту жизни, размазав чёткие линии. Клякса, ошибка или, наоборот, счастливый знак? Я раненый пират, и меня ждёт мой деревянный корабль, обитый жестяными пластинами. Меня ждёт мостик и штурвал.

«Вперёд!» – скомандовал я и скомкал расплывшийся план побега. Кто-то закашлялся и перевернулся во сне. Я юркнул в постель, холодную и неуютную. Меня бил озноб от сквозняка. «Измените мою жизнь! Вам же под силу! Я прошу, умоляю, заклинаю!» – обращался я к неведомым богам. Позже согрелся, но не одеялом и не тревожным сном, а своим твёрдым намерением сбежать из этого дома, где стены окрашены в болезненно-зелёный цвет. Из дома, где старые скрипучие кровати, где переломаны все игрушки и кормят жидкой манкой с квадратным куском сливочного масла, растекающимся желтоватой жижей поверх сваренной крупы. Я не знал другой жизни, но знал одно: спасение за оградой. Там мир моих грёз.

Мог ли я трезво судить, что ждёт меня за стенами? Знал ли я реальность более жестокую, чем моё пребывание в этой тюрьме, где нужно было защищаться от нанесённых обид, терпеть унижения? Где на меня орали воспитатели, где приходилось врать, подстраиваться, бояться? Здесь я всех ненавидел.

Наступил день под кодовым названием «капут». Крики воспитателей, скудный завтрак. Я уже не мог усидеть на месте. Крутился, елозил на стуле, моя нога плясала под столом. Было волнительно. Казалось, что каждый хитрый глаз знает, что я что-то задумал, поэтому я набирал полный рот каши, раздувал щёки и по-партизански молчал. Аппетита не было, но я впервые заглатывал еду насильственно жадно, с мыслью о том, что предстоит голодать. Три куска белого хлеба умыкнул в карман. Эх, ещё бы сосиску на дорожку, но по четвергам давали рыбу, и то только на ужин. Хлеб в кармане раскрошился, белый мякиш уже нещадно заветрился. «Ничего, и такое съем», – думал я. Надо бы ещё поныть, чтобы дали дополнительный кусок.

Что взять с собой? А что я имею ценного? Что я вообще имею здесь своего, кроме майки, штанов, носков и трусов? Они по праву мои, потому что я их ношу, сам складываю на стуле стопочкой перед сном (иначе можно получить оплеуху) и на них пристрочены бирки с моим именем. Нет ничего, что бы я мог взять с собой.

Я убегу, и они не сразу хватятся меня, в этом я уверен. Потом поднимут вой и бросятся вдогонку. Но я буду уже далеко. Мои ноги, быстрые, как ураганный ветер, обуты в зашнурованные истоптанные коричневые ботинки. Но я люблю свою обувку, потому что она тоже моя. Её подошва носит моё имя – Смельчак. Таким хочу быть: грустным, как Пьеро, и смелым, как Робин Гуд.

И вот я сбежал! И там, за пределами бледно-зелёных стен, встретил маму.

2

Я сидел на площади у фонтана. Дул сильный ветер. Прыгающие струйки воды то и дело обращались то в одну, то в другую сторону площади. Моросили по голому камню, брызгали на прохожих, дёргались и рассыпались. Я бы уже давно прыгнул от невиданной для мая-месяца жары в фонтан, устроил там драку с водой и вымок до самой нитки, а потом упал бы и дико захохотал. Но сил не было. Во рту ни крошки с самого утра, весь день на солнцепёке, весь день один. Впервые по-настоящему один. И вроде бы уже не так страшно, ведь за это время со мной так ничего и не случилось. Но всё же казалось, что что-то не так…

Помню, слез с лавки, подошёл к фонтану, сел перед ним на корточки, подставил ладошку под струю воды, потом вторую. Блаженная прохлада… Хотелось пить. Нагнулся, и закружилась голова. Просто голоден… Вернулся на скамейку и зажался в самый угол, подобрав под себя ноги. Меня, видимо, боялись, думали, что бездомный, и рядом никто не присаживался. Через какое-то время шум на площади стал затихать, мягкость приближающейся ночи убаюкивала. Живот, сжавшийся с голодухи, отпустило, голова перестала кружиться. Размытый сон тихим шагом подкрадывался на смену усталости. Я изредка вздрагивал и зябко ёжился. Было холодно. Неведомый сон о прекрасном вдруг превратился в кошмар. Меня кто-то тронул за плечо. Я мигом очнулся.

– Эй, парень, ты живой? – раздался женский голос.

Меня вырвали из самой глубины ночи.

– А-а-а!!! Не трогайте меня!!!

– Ты чего орёшь? Ночь же. Не ори!

Я притих.

– Чей ты? Где твои родаки? Потерялся, что ли?

– Я один! Не трогай меня! Отойди… Мне нормально здесь, – добавил на тот случай, если эта идиотка решит допытываться дальше. И вжался в угол скамейки ещё сильнее.

– Ты бездомный, что ли? – с лёгким раздражением спросила она.

– Детдомовский! – Эту фразу я произнёс с неожиданной для себя резкостью и даже гордостью. И тут же отвернулся, закусив нижнюю губу, чтобы не расхныкаться. Заскрёб ногтем по скамье.

– Сбежал, значит? Ну-ну, знакомо… Из какого детдома? Не из Егорьевского?

– Нет.

– Ясно. И как давно сбежал? Сколько уже тут торчишь?

– Недавно, только не трогайте меня! – торопливо предупредил я и притворно потянул носом, будто был простужен.

– Да не трогаю я тебя! Достал… Волнуюсь, может, голодный… Хочешь, накормлю?

– Нет! – выпалил я и тут же об этом пожалел. Прикрыв голову руками, отвернулся.

– Ну и чего ты выпендриваешься? Дальше так будешь сидеть, ждать, пока тебя попрошайничать заставят? Ты что, не знаешь, сколько здесь уродов шатается? Вот честно, поломают тебе ноги и пошлют меж машин ползать. Или на педофила наткнёшься, он тебя в задницу отымеет. Хочешь, да? Идём, говорю, накормлю, поспишь у меня, а завтра ментам тебя сдам.

– Нет! Лучше тут! Не хочу есть! – огрызнулся я. Между тем разбуженный желудок снова заныл, стало подташнивать, я испугался и подставил ладонь ко рту, сплёвывая голодную слюну.

Молодая женщина несколько секунд смотрела на меня, беспризорника, и вдруг расхохоталась:

– Посмотри на себя, ты с собой, что ли, решил покончить? Жизни не знаешь, сидишь здесь, от гордости аж поплохело. Да? Чё, блевать потянуло?

Я отвернулся. Когда же она, наконец, свалит?

– Ладно, давай серьёзно. Как тебя зовут?

– Дима, – сухо ответил я, заметив, как высоко над её головой в чёрном небе белым пятном светит луна.

– Я хорошая, Дим. Не трону тебя. Давай вставай… Не поверю, что жрать не хочешь.

Всё внутри кричало: «Да-да! Хочу… Ну, конечно же, хочу!»

– Нет, не хочу.

– Какой же упоротый мальчишка, – покачала она головой, оглядывая площадь. – Ну что мне с тобой делать? Тут, что ли, бросить? Или знаешь что, я прямо сейчас вызову сюда патруль.

Неожиданно она схватила меня за руку, чтобы не убежал.

– Отпустите! Убивают!.. – заорал я снова, пытаясь вырваться.

– Дурак, пропадёшь тут! К бомжам попадёшь, они тебя…

– Нет! Дура, отпусти меня!

– Знаю, сама была детдомовской, всё знаю! – выкрикнула она в тот момент, когда я сумел вырваться и ринулся бежать.

Последние слова зацепили. Я остановился и удивлённо оглянулся.

– Я тебе всё расскажу о себе. Не бойся.

Постояв полминуты, решил вернуться к скамейке. Незнакомка взяла меня за руку, и я покорно согласился идти, куда поведут.

3

C площади мы прошли в переулок, уже довольно пустынный, затем свернули налево в Сытинский тупик, который упирался в Палашёвский. Три ступеньки вниз – и вышли к небольшому жилому дому странной формы. Похоже, его левую часть отсекли топором. Она была глухая, с ободранным фасадом и как будто даже кривая. Я шёл, не поднимая глаз, стараясь не озираться по сторонам. Решил, что если со мной что-то случится, то это будет только моё счастье. Нам ещё в детдоме старшаки рассказывали истории о том, как детей воруют и продают в рабство или расчленяют на органы. Ни того ни другого я себе не представлял и считал эти байки тупыми страшилками. Нас специально пугали, чтобы мы от ужаса мочились в штаны. А сейчас подумалось: «А почему это не может быть правдой?»

Мы подошли к подъезду. Незнакомка обернулась. Окинула взглядом с головы до ног.

– Ты точно детдомовский? – строго спросила она.

– Да.

Она посмотрела ещё пристальнее, пытаясь в моём лице выявить лукавство, затем недоверчиво оглядела внутренний двор позади меня.

– Ладно, пошли, – приложила ключ к домофону. – У меня здесь квартира. Если вдруг в гости кто притащится, не обращай внимания. Тебя не тронут.

После этих слов я напрягся. Расчленяют на органы, насилуют, продают…

– Вообще никто не должен.

– Уф…

Мы вошли в маленький подъезд, где не было лифта, а на жилую площадку приходилось по одной квартире. Наверх вела крутая лестница. Дом казался обездоленным. Все жильцы давно спали. За их дверьми царила глубокая ночь, а одна, чёрная, была опечатана.

На третьем этаже моя спасительница остановилась и полезла в сумку. На пол упала связка ключей.

– Чёрт! – еле слышно произнесла она нагнувшись. Затем открыла дверь, и тёмный пугающий коридор встретил меня запахом чужого мира.

Я застыл в прихожей, боясь сделать следующий шаг. Хозяйка скинула туфли, положила сумку, прошла по коридору, включила свет в ближней комнате и позвала меня.

Там находилась кухня. От проёма до середины тянулась барная стойка, справа у окна стоял маленький низкий диван с красными декоративными подушками, рядом – стеллаж, набитый глянцевыми журналами, слева – шкафчики и матово поблёскивающая мойка. Везде был приглушённый свет.

– Ванная – прямо по коридору. Найдёшь? Кстати, забыла представиться – Регина, – сказала она, стоя ко мне спиной и рассматривая полки холодильника.

Ванная была маленькая, в самом дальнем углу квартиры, совмещённая с туалетом. Белый кафель, тёмно-синий пол, тусклое освещение. Под ногами мягкий ворсистый коврик. Я мыл руки с особой тщательностью, чтобы потянуть время. Сердце испуганно билось. Всё напоминало бредовый сон. Моментами я даже забывал дышать и чуть не терял сознание. Обратно почти бежал, стараясь не глядеть по сторонам, представляя, что у каждой стены притаились призраки. Когда вернулся на кухню, Регина указала на высокий барный стул. На него пришлось взбираться. На столе уже ждала еда и кружка горячего какао. Я сидел и смотрел на всё это, не решаясь прикоснуться без дозволения хозяйки.

– Давай лопай быстрее, а то я спать хочу, – сонно улыбнулась она.

Я схватил вилку и стал огромными порциями запихивать макароны в рот. Щёки раздувались, и Регина, наблюдая за мной, посмеивалась. Я ел быстро и жадно, при этом успевая отрывать взгляд от тарелки, чтобы рассмотреть свою спасительницу.

У неё были волнистые, тщательно уложенные волосы, усыпанные серебристыми блёстками. Густые ресницы, какие я только в мультиках видал. Сильно накрашенные глаза, которые смотрелись хищно под тонкими, высоко вздёрнутыми бровями. И красный напомаженный рот с двумя маленькими вампирскими зубками, сильно обнажавшимися при смехе. Доброты в этом лице было всего ничего, зато много сумрачной печали.

– Пойду постелю тебе. Будешь спать в моей гардеробной, – усмехнулась Регина. – Это комната. Честно. Просто я там свои наряды для выступлений храню. На диванчике поспишь, места хватит. А я у себя в спальне буду, за стеной.

Я молчал, в недоумении уставившись на неё сонными глазами.

В комнате, где Регина приготовила мне постель, было спокойно и хорошо, несмотря на горы вещей, набросанные как попало. Здесь же хранились и многочисленные коробки из-под обуви, с крышками и без. Некоторым туфлям на высоком каблуке коробки не досталось, и они парами стояли на полу. Платья, представлявшие собой непонятные полоски ткани, расшитые стразами, болтались на вешалках, как шёлковые платки. Другие наряды, скомканные, лежали на стульях, а то и под ними. Дверца шкафа была приоткрыта, и с неё свисали огромные боа из перьев. Тут же корсеты, пояса, ленты, чулки… Ещё на полу стояли чемоданы, чемоданчики, коробочки поменьше, а на столике с подсветкой была разбросана косметика. В таком огромном количестве, что на поверхности невозможно было найти место даже для кружки с какао.

В том возрасте я ещё не делал каких-либо выводов и не догадывался, что означают все эти яркие платья и блестящие тряпки. Для меня это был просто ворох вещей, которых чересчур много. В детдоме мне бы за такую неряшливость влетело. Поэтому, когда разделся, по привычке сложил свою одежду аккуратной стопочкой на полу (не посмев освободить себе стул от хозяйкиного барахла).

Уронив голову на подушку и накрывшись одеялом до самого носа, в ту же минуту уснул.

4

Дрых до обеда. Проснулся в странном состоянии. Так бывает, когда день и ночь путаются во временных границах. Первую минуту лежал почти не шевелясь, силясь вспомнить, где я и что со мной случилось. Затем стал озираться. Вчерашний день всплыл смутными воспоминаниями о побеге из детдома, о незнакомке, приютившей меня. Может, стоит свалить, пока не поздно? А то вдруг!..

Встал. С улицы из приоткрытого окна доносилась суета города, редкие громкие голоса прохожих внезапными выкриками долетали до третьего этажа. Я тихонечко подошёл к закрытой двери и прислушался. Где-то лилась вода. Как же мне было страшно приоткрыть эту дверь, разделявшую две жизни: мою и жизнь той молодой женщины, которая спасла меня от неминуемой гибели! Я, наверное, так бы и стоял в оцепенении: десять минут, тридцать, час… Если бы не сильное желание попасть в туалет. Пришлось выходить из «укрытия».

Уже взялся за ручку, но в эту секунду услышал, как кто-то идёт по коридору. В испуге кинулся на диван и залез обратно под одеяло, укутавшись по самую макушку. Хотел притвориться, будто ещё сплю, но, пока бежал и укладывался, наделал столько шума, что уловка провалилась.

– Так, Димасик, – сказала Регина командным голосом, появившись в дверях. – Пора вставать. Вот честно, и так дрыхнешь больше положенного. Мне на работу надо собираться. И тебя ещё домой возвращать.

Я резко скинул одеяло с головы.

– Не хочу домой! Я бездомный! – прогорланил я. Потом издал испуганное «ой» и снова спрятался в нору.

– Тебе сколько лет?

– Девять, – ответил я из-под одеяла.

– Ничего. Ещё столько же потерпи и свалишь оттуда. А может, кто-нибудь к себе заберёт.

Я молчал.

– Так ты как туда попал? Давно там?

– Можно мне в туалет? – спросил я после недолгой паузы.

– Валяй.

Но я продолжил лежать.

– Что, стесняешься, что ли? – послышался смешок.

Я бодро скинул одеяло, попытался изобразить улыбку. Получилось кривенько.

– Ну и рожу скорчил! Ладно, – махнула рукой Регина и вышла из комнаты. – На кухню потом топай.

Сегодня Лара была другой. В махровом халате, без косметики, вся такая домашняя. Своя. Как старшая сестра. Она была моложе наших воспитателей, намного моложе. Лара… Я назвал её так, потому что это было моё самое любимое имя. Из фильма про расхитительницу гробниц.

Придя на кухню, залез на вчерашний уродский стул и размышлял, куда бы себя деть. Я в чужом доме, со взрослым человеком, которого не знаю (слава богу, не с мужиком, хотя педофилами, наверное, бывают и тётки?). Ищу взглядом что-нибудь интересное, чем можно себя занять и больше не трусить, не придумывать байки, не вспоминать страшилки. Вот, к примеру, бокалы на полке за стеклом, всего семь штук. А вон деревянный ящик на стене. С множеством отделений. В нём стоят тридцать четыре пузырька с лаком для ногтей. На полу у холодильника пылятся две пустые бутылки… Из-под чего?

– Налетай, – пригласила Регина, поставив передо мной тарелку с завтраком. – Какао налить?

– Спасибо, можно, – скромно ответил я, косясь в тарелку и разглядывая, что мне там положили.

Регина сделала мне какао, себе – кофе и тоже присела. Я решил вести себя ещё скромнее: убрал локти со стола, вытер салфеткой рот.

– Знаешь, когда я была мелкой, отец притащил с улицы котёнка. Он был такой дохленький, рыженький. Тут же забился под кровать и до самой ночи не вылазил. Даже пожрать. Молоко ему ставили – ни гу-гу. А ночью начал пищать, жалобно так, спать не давал. Я, наверное, больше всех за него переживала, боялась, что с голоду подохнет. Сутки он не ел у нас. Таня уже давай орать на отца: «Зачем ты его сюда приволок?!» Думали, хана ему. Не жрёт, прячется… Наверное, болен был. Папаша решил его обратно отнести. На помойку. Я реву: «Не надо, я его выхожу!» Короче… к чему я тебе всё это рассказываю? Прикинь, этот засранец выжил. Всё нормально было. Сначала скромнягой заделался. Спал под кроватью, по квартире перемещался как мышь, короткими перебежками. Потом всё смелее и смелее. А когда вырос, в такого наглеца обернулся! С кровати не согнать. Со мной всегда дрых, у подушечки, царская морда. Я его Клопом назвала, иногда Клоповским. Потому что вечно вонючий был. Мы его не кастрировали. В общем, вот честно, ты мне сейчас напомнил моего кота, когда он мелким был. Такой же скромняга. А потом чего ждать? – заключила она с хищной улыбкой. Снова показались её маленькие клычки и печальная тень первых морщинок.

Я молчал. Думал: «Ни фига себе, клопом меня ещё никто не называл! Вонючий, говорит…»

– Испуганный, скромный, жалкий. Хорошенький такой… Жаль, не могу тебя усыновить.

Я подавился какао и, откашливаясь, спросил:

– Ты говорила, что тоже из детдома?

– Да, но я там не с детства была. В десять лет загремела. Постучать?.. У меня мама умерла, а папаша придурком оказался. Танька – его вторая жена, конченая сучка. Она мне не мать была.

– А-а… – протянул я, раскрасневшись от кашля.

– Папаша меня вроде любил. Наверное… А я – бабулю… Так себе время было. Девяностые. – Регина будто задумалась, сидя на высоком стуле, закинув ногу на ногу. Её взгляд упёрся в пол, прошёл сквозь него и где-то там нащупал картины прошлого.

Я молчал. Через пару минут Регина очнулась и ударила ладонью по столешнице:

– Валяй, теперь твоя очередь! Поговорим за жизнь. Только честно. Как сбежал, как сюда добрался?

– Я после завтрака сбежал, когда у нас уроки начались. Когда мы все вместе собираемся, то больше смотрят за теми, кто в классе, а я отпросился в туалет. Там через окно выбрался на крышу первого этажа, спрыгнул вниз, пролез через дыру в заборе, потом долго шёл. Я, кстати, не знал, смогу ли спрыгнуть, там высоко, у нас только старшаки там вылазят.

– Ого.

– Да! – обрадовался я. – Потом оказался на остановке, сел в автобус, вышел, где много народу сходило. Там метро и поезда ещё стучали, – я щедро жестикулировал. – Сел в метро и вышел на остановке, когда Пушкина услышал. Я его хорошо знаю, мы в прошлом году сказку по нему ставили. – И замолчал, сосредоточившись на кружке с какао.

– Ясно. И что, не страшно было?

– Ну так…

– Ну а зачем вообще сбежал? Маму решил поискать?

– Нет. Не знаю… – ответил я и опустил голову. Взгрустнулось.

– Ты, скорее всего, в Люберцах был.

– Да! – подтвердил я радостно.

– Это далеко, я тебя туда не повезу. Сюда ментов вызову.

«Не хочу… Не хочу…» – крутилось в башке.

– А про свою маму что-нибудь знаешь?

– Нет.

– Может, оно и лучше. – Регина уставилась в окно. На небе собиралась гроза. Повеяло прохладой.

– Почему? – глухо отозвался я.

– По кочану! Потому что иногда лучше не лезть туда, куда не просят! Ты же не знаешь, почему она тебя кинула? Чаще это нарики или алкашки, реже – нормальные девчата, но фиг знает, по каким обстоятельствам детьми разбрасываются. Может, нищенки, денег заработать не могут, или изнасилованные, а на аборт страшно. Да блин! Лучше не знать правды, вот честно. Никогда не простишь. Всю жизнь будешь ненавидеть.

Я внимательно слушал.

– Но, если прям очень хочешь найти свою маму, тебе лучше в детдоме оставаться. Так у тебя больше шансов, что она тебя сама отыщет. Может, и не родная. Хуже, если приёмная. У них терпения нет с чужими детьми возиться. Берут, потом истерят. А то и прибить могут. Мне вот некого было ждать, я знала, что мамы нет, – закончила Регина, тяжко вздохнув.

Повисло молчание. Лара пила кофе. Я сидел над пустой кружкой. И едва не плакал. За окном громыхнуло.

– Всё равно не хочу возвращаться.

– Надо, чтобы тебя кто-нибудь хороший усыновил.

– Вы?.. Я бы хотел!

Регина оторопела. Её глаза расширились, заблестели, будто в них игривым огоньком отразился свет фонаря.

– Щаз-з-з! Мне работа не позволяет. Я сама себе не принадлежу.

Снова пауза. Как в спектакле. Громыхнуло во второй раз. Окно всё ещё было настежь.

– Ладно, хрен с тобой, оставайся ещё на денёк. А то мне скучно. А послезавтра придётся тебя ментам сдать. Они, скорее всего, тебя уже ищут.

Сильный порыв ветра скинул с подоконника пепельницу с окурками. За окном поднялся шум, и стена дождя с рёвом Ниагарского водопада обрушилась на столицу. Майская гроза прошла быстро, оставив после себя прохладу мокрого асфальта, свежесть молодой, но скудной зелени вечно болеющих в центре города деревьев и сырые крыши соседних домов.

5

На следующий день после завтрака, к которому мне подали тарелку пельменей и чай с шоколадными сырками, моя Лара объявила:

– Ко мне сегодня вечером один важный гость придёт, на пару часиков, прости, сама не ожидала, что так получится. Я тебя очень прошу сидеть мышкой в моей гардеробной. Если захочешь, я тебе мультики включу или фильм, любой какой пожелаешь. Но только ни звука! И нос в коридор не высовывать. Понял? В туалет заранее сходи, а если припрёт, то хоть в штаны пуди, но выходить из комнаты без моего разрешения нельзя! А то я не знаю, что с тобой сделаю!

Я побледнел и кивнул. А что, если это ловушка? Придёт какой-нибудь насильник-педофил или на органы порежут? А я ведь только сбежал, ещё не успел насладиться неведомым счастьем, и если Лара решила меня обмануть… Вернувшись в комнату, я судорожно стал продумывать план спасения на случай, если на меня нападут. Получилось два варианта. При первом я вылезу в окно по заранее подготовленной верёвке из связанных между собой Регининых платьев. При втором – залезу на шкаф, который как раз стоит слева от входной двери, и, если они войдут, я спрыгну за их спинами, и пока будут меня искать, дам дёру.

В семь вечера раздался звонок в дверь. Я, кстати, забыл рассказать, что Регина весь день, где-то с двух часов дня мылась, одевалась, красилась, болтала с кем-то по телефону, а я сидел на кухне и играл в компьютерные игры на её ноутбуке, изредка отвлекаясь на её хождение с кухни в коридор, к окну покурить, к холодильнику или к барной стойке, которую она использовала и как обеденный стол, и как косметический, и для любого другого дела.

Меня отправили в комнату, забитую шмотками. В утешение дали компьютер. Верёвка была уже подготовлена, правда, я не был уверен, что смог крепко связать эти гладкие, скользкие хвосты платьев, а тряпки, которые были с перьями или стразами, на роль каната вообще не годились, поэтому побег из окна я рассматривал в последнюю очередь. Когда важный гость вошёл в квартиру, я замер, пытаясь прислушаться к тому, что творится за стеной. Но всё было как-то подозрительно тихо. Минут пятнадцать я сидел на полу у двери в диком напряжении, ожидая, что в любой момент входная ручка дёрнется и мне придётся взметнуться на шкаф, к которому я подставил стул, а на стул ещё пуфик от туалетного столика. Когда я уже чуть расслабился, в коридоре послышались шаги и ласковое мурлыканье моей Лары. Я ринулся к стулу, уже занёс ногу, но шаги прошелестели мимо двери. Выдохнул. Кинулся на диван и заплакал. После сидел с ноутбуком и смотрел какое-то американское кино со стрельбой и погоней на машинах. Когда кино закончилось, я снова дежурил у двери, прислушивался; от волнения и напряжения сильно хотелось в туалет, аж до дрожи в ногах. Приглушённо играла музыка, наконец прорезались какие-то звуки, вроде бы даже голоса, но почему-то с кухни. Вновь шаги по коридору, лёгкие, шуршащие, женское хихиканье. Я не успел подскочить к шкафу, как распахнулась дверь и квартирный шум из смеха, голосов и веселья влетел ко мне в комнату вместе с гостями – тремя высокими, как подъёмные краны девушками. Лара торопливо вышла вперёд, глядя на меня чёрными, дымчатыми глазами, с блестящими волосами, уложенными волнами и кольцами, в длинном до пят дымчато-сером полупрозрачном пеньюаре с пушистым низом из перьев и на рукавах и с лучистой улыбкой счастья. Я был так взволнован, что не разобрал, было ли что под длинной прозрачной тканью – да и не важно мне было в том возрасте, – я запомнил только длинные, даже бесконечные ноги. Она направилась ко мне, присела на доли секунды на диван, куда я уже успел кинуться от испуга, и, взяв за руку, поднялась, подтолкнув меня вперёд.

Две девушки, зашедшие вместе с Региной, были столь шумны, что я почти оглох от их радостных воплей и безудержного смеха. Нарядные, накрашенные девицы, в ярких костюмах, бог знает в чём – я уже успел ослепнуть от всей этой кутерьмы.

– Ох, какой котёночек!

– Какая прелесть!

– Региночка, дай мне немножечко потискать его. Ты мой волшебный зайчик.

Они бросились меня обнимать, трепать за волосы, щёки, целовать.

– Какой прекрасный мальчик! Да неужели ты не хочешь его усыновить, смотри какая душка!

– Не могу, девочки, не могу, – улыбалась счастливая Регина. – Вы же сами знаете: по рукам и ногам. Как ему помочь?

– Ой… ну…

Далее последовали вздохи, актёрские гримасы с закатыванием глаз, притворными слезинками, снова обнимашки, пока я не стал отбиваться от длинных, липких, надушенных пальцев и губ.

– Девочки, всё, нам пора, не смущайте парня, раскраснелся вон весь.

– Пора, пора…

– Ой, когда же я высплюсь наконец… достала работа… ну какой котёночек, Региночка. Я бы его замучила до смерти.

И весь этот пёстрый балаган с таким же шумом ушёл, на прощание ещё раз задушив меня в объятиях и пожелав поскорее вырасти в настоящего, сладкого мужчину.

На следующий день моя Лара позвонила в полицию. Я ревел в комнате среди груды её платьев и никуда не хотел идти. Как же её вещи пахли духами! Её духи… Я запомнил их аромат. Тягучий, дурманящий, вкусный…

– Не хочу, не отдавай им меня! Не хочу обратно!

Стыдно признаться, но я больше театралил, чем горевал, желая создать иллюзию, что сейчас упаду в обморок и начнётся припадок (у нас в детдоме один пацан болел чем-то, отчего валился на пол, его начинало трясти, и шла пена изо рта, он потом куда-то исчез, старшаки говорили, что закопали). Так вот, я нарочно орал, чтобы наделать побольше шума. Даже мечтал, чтобы у меня начались такие же конвульсии. Хотел, чтобы меня пожалели. Пусть Регина была мне чужой, но я не знал ничего прекраснее, чем эти стены с ворохом тряпья, коробками обуви и рядами флаконов с духами. Два дня, проведённые здесь, словно в раю, – два лучших дня в моей жизни.

И, валяясь на полу, плача навзрыд, я не терял полностью контроль, а на миг замирал и прислушивался к звукам в квартире. К тому же я заранее подготовился, что меня заберут обратно, и решил унести с собой кусочек полюбившегося мира. И украл… что бы вы думали? Всего лишь медальон, который нашёл на полу! Овальный, со строгим и печальным женским лицом в центре, очень похожим на Ларино. Достаточно крупный, чтобы его рассматривать, и почти невесомый, чтобы незаметно поместиться в кармане штанов.

Регина зашла в комнату, присела рядом на пол и, устремив взгляд в потолок, стало тихонько и мечтательно со мной беседовать:

– Я почему-то думала, что ты уже большой для таких истерик. Если честно, даже не знаю, как надо успокаивать. Я, когда была в твоём возрасте, мечтала, чтобы мама волшебным образом вернулась ко мне. Я тогда ещё не знала всей правды. И всё фантазировала, будто мы по каким-то неведомым причинам находимся далеко от дома, и мама просто немножечко больна, а на мне лежит важная миссия – найти обратную дорогу. И каждую ночь я слышала её призыв: «Пойдём домой?» Но, блин, как туда попасть? Так иногда бывает во сне: потерялся и никак не можешь вернуться в свой город или в квартиру. Ты идёшь… идёшь… и сон такой тягучий, просто бесконечный, и страшно, и хочется реветь… Так и просыпаешься ни с чем. И вот в своих фантазиях я как мантру талдычу: «Сейчас, мамулечка, сейчас, моя дорогая мамочка…»

В глазах Регины задрожали слёзы, она на секунду прервалась, тяжко вздохнула, затем продолжила:

– «…сейчас я найду нам убежище, накормлю нас, согрею. Если надо, то буду воровать, чтобы нам не голодать…» Мы проводим ночи в самых разных местах. То забираемся в закрытые магазины: обувные, ювелирные, со шмотками. То в банке ночуем, подчищая кассы с долларами… ах, эти чёртовы зелёные божественные бумажки… Иногда в гостинице, где есть большая ванна и просторный балкон с видом на реку, а лучше на море. У меня с собой здоровенный дробовик – отстреливаться от моральных уродов – и волшебный мешок, куда я собираю дорогие цацки и бабло. Говорю: «Мам мы скоро наконец-то разбогатеем! Смотри, сколько я надыбала уже!» А мама… Она мне знаешь, что отвечает? «Нас поймает полиция, нас посадят, о чём ты думаешь, дурёха? Мы умрём в вонючей камере, на голом полу, изнасилованные и избитые, кому мы нужны?..» «Щаз-з-з, не умрём! Хрен им всем! Когда они придут, мы спрячемся, а потом пойдём за ними и отыщем дорогу в рай, где наша улица, квартира с балконом на Лидо… Чтоб они все были прокляты!

Повисла пауза. Далее она заговорила шёпотом:

– Как же в этом мире страшно остаться одному! Нужно быть сильным – сильных боятся. Нужно бороться, не сдаваться, никому не верить. Всё делать самому. И верить только себе. Ты когда найдёшь свой дом, точнее, когда тебя найдут, вернись и расскажи, как тебе это удалось? Хорошо? Просто я хочу, чтобы ты поделился своим счастьем, хочу знать, может ли человек быть счастлив.

Регина замолчала, но я видел, как текут её слёзы. И не знал, куда себя деть.

– Господи, если бы ты только знал, как я этого хочу! Как страстно желаю всё изменить! Начать с того проклятого дня. Хочу быть счастливой. Иди, я обниму тебя…

Она прижала меня к груди. Гладила по голове и целовала в щёки. Я ничего не понимал и плакал вместе с ней.

– Обещай, что придёшь и расскажешь, как тебе в новом доме. Ладно? Обещаешь?

– Да! – шумно всхлипнул я.

Наконец за мной приехали двое головорезов в форме. Они о чём-то долго разговаривали с Региной, а я снова рыдал в комнате, сквозь слёзы озираясь на дверь: слышат меня там или нет? Потом меня позвали. Я покорно потащился в прихожую. Долго зашнуровывал ботинки. Все хранили молчание, наблюдая за моими движениями. Я затылком чувствовал нетерпеливые взгляды, слышал их тягостные вздохи – усталость от службы. Потом поднялся, и беспощадная рука судьбы подтолкнула меня к выходу. Я оглянулся. Лара грустно улыбалась. Она жалела меня… себя…

– Ты можешь приходить в гости, когда захочешь.

Зачем она врёт?

– Это не навсегда. Тебя скоро заберут в новую семью. Ты молодчина, такой красивый и храбрый мальчик. Брошенным не останешься. Вот увидишь.

Теперь она сама верила в то, что говорила. И её лицо сразу стало волевым, лукавым, с улыбкой у левого краешка губ. Куда подевались былые слёзы, когда она обнимала меня? «Сирена! Твой взгляд исподлобья, как у принцессы Дианы, предсказал мне твою трагическую судьбу».

Я вернулся в детдом, и вскоре меня усыновили. Я обрёл семью с мамой и папой, с собственной комнатой, телевизором, игрушками и личными вещами. Семью, где меня любили и в которой я, по идее, должен был стать счастливым.

Лара, прости, я обманул тебя. Меня забрали в новую семью из люльки детдома, когда мне было всего четыре года. Совершенно этого не помню. А узнал об этом недавно. И с этого дня всё в моей жизни перевернулось вверх дном. Не казни, я всегда был вруном!

Часть 2

1

– А где Палашёвский переулок? – спросил я у прохожего.

– На соседней улице, – ответил мужчина, ошарашенно посмотрев на парнишку, которому вздумалось курить в одиннадцать лет.

Да, дымил, потому что нервничал, все так делают. Я ещё в прошлом году начал покуривать. Правда, очень редко, привычки ещё не было, только по особым случаям. Сейчас именно такой.

А всё из-за того, что мне судорожно захотелось увидеть Регину. Сначала она мне приснилась. После этого я весь день провёл со странным чувством, будто она – мой самый родной человек. И, возвращаясь к счастливым минутам, проведённым в доме на Палашёвском, я ощущал, как на душе разливается тепло. Потом началось что-то мистическое. Вроде бы я не думал о ней, но большинство мыслей неминуемо сворачивали к этим счастливым воспоминаниям. Даже девчонка из параллельного класса, которая одно время мне нравилась, вдруг стала смеяться как Регина. Поэтому после уроков, солгав приёмным родителями, что останусь с пацанами играть в футбол, я на самом деле поехал в центр, ведомый навязчивой идеей увидеть Регину.

И вот я здесь: перебежал улицу, вышел на Палашёвский и два раза отмерил его туда-сюда целиком. Но не мог понять, где же тот дом? А он – в глубине, за большим зданием, ближе к Сытинскому тупику, будто отсечён топором с левого края.

Регина, я здесь, спустя два года. Стою во дворе и, задрав голову, рассматриваю твои зашторенные окна. Любопытно, живёшь ли ты ещё в этом доме?

Потоптавшись минут тридцать или сорок, решил поехать к себе. Меня вело простое любопытство и признательность за доброту. Говорят, подобранные с улицы собака или кошка всю жизнь будут благодарны человеку за своё спасение, за кров, за тепло, за любовь. И только в людских отношениях главнее всего – личная выгода и собственная значимость. Они и будут первоисточником внешней благодарности. А если копнуть поглубже, то и благодарности-то никакой нет, лишь формальности, мимолётное чувство. И не дай вам бог не выказать почтения, проигнорировать их интересы или ещё хуже – обидеть словом. Я где-то это вычитал.

Прошло ещё несколько месяцев, и в начале осени меня снова потянуло к тому же дому, к тому же человеку. Всё же интересно, как она выглядит? Я почти забыл. Только смутные воспоминания, как во сне: образ ускользает, если пытаешься в него всмотреться. Портрет целиком видно лишь издалека, но всё равно как через мутное стекло. И чтобы рассмотреть, я упрямо ездил к её дому ещё несколько раз. И на третий небо, наконец, упало на землю.

Я поджидал её на лавке неподалёку от подъезда, скучал, изредка бросал взгляд на знакомые окна, за которыми, должно быть, никто уже не живёт. Они всё время были закрыты и занавешены. Дом был маленький – всего пять этажей. Редкие жильцы или гости входили в подъезд и выходили на улицу. Во внутреннем дворе тоже царила тишина. Прохожих почти не наблюдалось – только те, кто знал о лазейке между домов с Сытинского на Палашёвский. Из некоторых открытых окон доносились трели телефона, иногда прорывалась музыка, ещё реже – чей-нибудь голос. Стало совсем скучно, и я решил, что больше сюда не приеду.

На выходе со двора внимание привлёк автомобиль, парковавшийся у тротуара. Это был «Ягуар». В те времена я ещё не особо разбирался в марках, но чёрный начищенный кузов, круглые фары и дикая кошка в прыжке на капоте делали тачку запоминающейся. Помню, замедлил шаг, чтобы как следует разглядеть эмблему. Как раз в эту минуту из машины вылез мужчина, и, обогнув спереди, открыл дверцу с противоположной стороны. Из автомобиля вышла мамзель со жгуче-чёрными волосами, причёской времён Великого Гэтсби, на высоких каблуках и в короткой юбке, которая примерно на ладонь выглядывала из-под приталенного плаща.

Узнал ли я её? О да! И тут же понял, что никогда не подойду. Она выглядела гордой, неприступной, холодной, надменной. Какая ты сегодня, Регина? И словно слышу ответ: «Сегодня я в образе». Вот такой ты предстала передо мной в тот раз. И не было в тебе ничего от той незнакомки, которая меня приютила. Та была пусть и дерзкая, но домашняя, добрая.

Регина прошла мимо. Я задержал дыхание. Меньше всего хотелось, чтобы в эту минуту она узнала меня. Просто было стыдно за то, что стою здесь, малолетний дуралей, и пялюсь на неё. Снова почувствовал себя бездомным оборванцем, как будто явился чего-нибудь клянчить. Поэтому и не хотел светиться. Особенно в эту минуту… Вот она идёт: я слышу её твёрдый уверенный шаг, низко склоняю голову под кепкой. И с облегчением выдыхаю – не заметила. Да и с чего бы? Регина смотрела только вперёд, лицо её было обиженным и даже немного сердитым. Капризы, капризы…

Эти двое зашли в подъезд, и меня прорвало. Чуть не захлебнулся от жуткой злобы и ненависти. Хотелось заорать. А лучше с кем-нибудь подраться. Я потерял контроль и, оглядевшись, нет ли кого поблизости, спустил всю свою ярость, помочившись на бампер «Ягуара». Дал дёру как страус, добежал до самого бульвара и поехал домой.

– Дима, где ты был? – Первое, что я услышал, перешагнув порог дома. – Я вся изнервничалась. Звонила Толику, он сказал, что вы сегодня не играете. Что у тебя с телефоном?!

– Я гулял, мам, – ответил сухо.

– Интересно. Я выходила, тебя во дворе не было. Так что у тебя с телефоном случилось?

– Ничего. Я в центр ездил. Наверное, в метро не ловил.

– Не рано ли ты стал ездить? Не дай бог…

– Нет, я рано повзрослел, – перебил её.

– Дима-Дима… Снова огрызаешься. Когда ж соблаговолишь простить?

Мои приёмные родители не заслуживали такого отношения. Маме приходилось сносить мои капризы, забастовки. Я бунтовал против всего мира, всё ещё не мог ему простить. Мне было всего двенадцать, но очень хотелось стать взрослым, поэтому ненавидел, когда меня пытались воспитывать. За минувший год жизни в приёмной семье я больше не мог доверять родителям. Между нами возникли границы, всё стало слишком официальным. У мамы не получалось общаться со мной так, как мне бы теперь хотелось: так же непринуждённо, немного дерзко, как это делала Регина. Без всякой показной жалости, сюсюканья и чувства вины. Просто и легко.

– Я пошёл к себе, уроки надо делать.

Следом явилась мама. Наверное, поговорить. Её психологи так научили: «Общайтесь с детьми на равных. Проговаривайте все обиды, чтобы не было недопонимания». И вот она села на кровать и несколько секунд молчала, разглядывая мой профиль.

– Дим, я за тебя переживаю.

– Не из-за чего, мам. Я не сбегу, обещаю.

– Ты ездишь куда-то один, нам с папой не рассказываешь. Я очень боюсь, как бы ты не попал в беду.

– Я уже там был, – снова огрызнулся я, не отрывая взгляд от монитора компьютера.

– Дим… Сколько ещё ты будешь нас казнить? Мы хотим, чтобы ты был счастлив. Хотим дать тебе всё самое лучшее.

Я сопел от раздражения, еле сдерживаясь.

– Мама, у меня всё хорошо, я всем доволен. И мне нужно домашку делать, – отчеканил я, отложив компьютерную мышь и схватив с пола рюкзак.

Она поднялась, расстроенная моей холодностью.

– Поди поешь хоть…

Таким было моё общение с мамой. С папой мы контактировали ещё меньше. Он держался отстранённо и даже не мог сообразить, что мне подарить на день рождения. Ну уж точно не машинку на радиоуправлении и рыжего зайца на молнии, набитого конфетами. Я, походу, в его глазах всё ещё был воспитанником ясельной группы. Великая мука разговаривать с ними так, как они того хотели, слушаться в пределах своих сил и подчиняться только для вида. Открыться, полюбить, впустить в сердце – уже не мог.

Мир за забором детского дома показал себя с лучшей стороны: щедрой и дружелюбной. Он широко распахнул двери, доверчиво протянув ключи от разных тайн, а я продолжал реагировать на всё с привычной враждебностью, не сумев перестроиться с бледно-зелёных стен на жизнь со множеством оттенков. И считал, что меня может понять только такой же израненный душой человек, который знает, каково это – быть обманутым, брошенным, не помнящим своего родства.

2

Я увидел Регину, и что дальше? Жизнь потекла в прежнем русле: учёба в школе, тренировки в секции карате, футбол, компьютерные игры. Но во всём, что я делал, появился налёт неудовлетворённости и даже ненависти. Я становился раздражительным и всё более подозрительным. Что-то внутри закипало и не находило выхода. Остро реагировал на родительские упрёки, даже самые невинные. Например, мама сделала замечание не шлёпать по квартире в уличной обуви, я же в ответ выкрикнул:

– Не нравится – сдайте меня обратно!

В другой раз у мамы болела голова, и она попросила, чтобы я убавил звук телевизора. И в ответ получила грубость:

– Зачем вы меня вообще усыновили?!

Сколько же им ещё терпеть мой характер!

Так продолжалось до весны, почти полгода. Я всё больше закрывался в себе, всё реже шёл на контакт. Из комнаты высовывался не часто. Только поесть, в туалет или по прямой до входной двери и на улицу. По учёбе сильно отставал. Контрольные по математике даже не пытался решать. Сидел весь урок с пустым листом, его же и сдавал. Обратно получал свой же пустой лист с огромной алой, как пощёчина, единицей в правом углу.

И вот однажды я полез разобрать нижний ящик стола. Там у меня складировалась всякая мелочёвка, которую кидал туда при уборке комнаты, как в мусорный бак. И наткнулся на украденный медальон. Тот самый, с женским лицом. Похожий на старинную монету, почерневший. У женщины, изображённой на нём, руки были сложены в молитвенном жесте, взор устремлён вниз, лицо – как у Лары: красивое, грустное, совсем не доброе. Семь мечей пронзили её грудь. На обратной стороне – надпись на неизвестном языке.

Разглядывая его, я вдруг понял, кому могу открыться и кто сумеет помочь. Мне нужна была она – Регина. И тут всё стало предельно ясным. Главная причина моих несчастий в том, что я нахожусь в чужой семье, не с теми людьми. Это не мой дом, не моя родня, не моя дорога. Ведь не просто так судьба свела меня с Региной, и мне бы очень хотелось жить у неё. Она – моя Лара. Она всё поймёт, ей можно доверять, она была в моей шкуре и знает, каково это – быть изгоем в собственных глазах. Конечно же, в силу возраста Регину я рассматривал как своё личное спасение, совершенно не интересуясь её проблемами, тревогами, её историей жизни. Я думал только о себе.

Из глубины души (или дурной головы) снова всплыло желание отправиться в центр, потоптаться у дома и немножко понаблюдать за её жизнью, чтобы понять, есть ли там место для меня.

В город пришла весна: удлинился световой день, появилась зелень, потеплело. Люди стали чаще смотреть по сторонам. Меня совершенно не устраивало такое положение вещей. Ведь приезжать к ней я мог только днём, чтобы не скандалить с родителями, и был тут как на арене цирка – весь на виду. А я не хотел светиться до той поры, пока не удостоверюсь, что она меня не прогонит. Иначе позора не пережить.

Приезжал через день. Садился на лавку, натягивал кепку или капюшон толстовки, стараясь быть незаметным, и наблюдал. Это был приятный повод покурить вдали от родителей. За то время, которое уходило у меня на обратную дорогу, запах сигарет выветривался полностью, как мне казалось.

В свой четвёртый приезд наконец увидел её. Регина вышла из дома где-то около шести вечера. Её было невозможно не заметить. Яркая, разодетая – всё в ней было чересчур: макияж, завитые кольцами, залитые лаком, не естественно блестящие волосы, высокий каблук, короткая юбка, ножки напоказ. Со здоровенной сумкой-портпледом и чемоданчиком в руках. Когда Регина вышла со двора, я тихонько последовал за ней. Но, выйдя в переулок, получил облом – моя Лара села в такси и скрылась из виду.

В следующий раз я специально приехал к пяти часам, но, прождав почти до семи, уехал ни с чем. Дома безбожно врал, что хожу на занятия по карате или гуляю с одноклассниками, но ложь скоро вскрылась. Мне уже нечем было оправдываться, и я просто начинал орать в ответ на попытки родителей разузнать, где я шляюсь после школы. Папа как-то раз надумал поговорить со мной по-мужски, как он выразился. Но его мягкий характер, его податливость, бесконфликтность раззадоривали ещё сильнее, и я забывался, дерзил в открытую. Как же они меня тогда раздражали!

– Сына, давай откровенно, начистоту? Мне-то ты можешь доверять? Сам понимаешь, такое дело… взросление… маме не всё расскажешь, – он перешёл на пониженный тон, спустился почти до шёпота. – Где ты бываешь по вечерам?

– Езжу гулять! Что тут непонятного?

– Куда позволь спросить?

– Вы хотите меня контролировать! Вы хотите меня запереть, как хомяка в клетке! – взъярился я. Думал, что если буду кричать, то до родителей наконец дойдёт и они оставят меня в покое.

– Ты опять повышаешь голос. Только и слышу, что твой ор.

– Потому что вы меня уже задрали! Дайте мне жить!

И только когда за папой или за мамой закрывалась дверь, и я оставался в комнате один, наступало облегчение. Но ненадолго. Наползала духота. Становилось трудно дышать. Если закрывалась дверь, я бежал распахивать окно. Мне срочно нужно было освободиться от всего, что накипело, душило, довлело надо мной. Нужен был свежий воздух. И вот однажды, когда мне стало совсем невыносимо, после очередной ссоры с родителями, я убежал из дома. Был уже вечер, и, естественно, меня понесло в центр.

Я твёрдо решил вернуться к Регине и всё ей рассказать: что не люблю свою приёмную семью, что мне там плохо, что не верю родителям и хочу вырваться на свободу, снова сбежать. Сказать всё это в надежде, что она пожалеет и предложит свой кров. Примет – хорошо, нет – плевать, останусь на улице. А ещё мне придавали смелости её слова, сказанные перед тем, как меня забрали: «Обязательно приходи, когда тебя усыновят, и поделись, как ты счастлив». Нет, блин, я несчастлив! Это всё не моё!

Я приехал к знакомому дому, смело вошёл в подъезд, поднялся на третий этаж, и… у меня подкосились ноги. Что сказать? «Привет, помнишь ли ты меня, оборванца-засранца?» И представилось такое зрелище: Регина открывает дверь, смотрит на меня и… не узнаёт! А ещё хлеще, если узнает и в лицо рассмеётся! «Опять ты? Зачем притащился?» И что ей ответить? «Усыновите бедного Димочку?» Глупо! Какой же идиот! Сгорая от стыда, я бросился обратно и внизу налетел на входящую в подъезд Регину.

– Куда ты несёшься, придурочный?

– Простите! – пролепетал я, опуская голову, чтобы она не узнала.

– А ну, стой! Сумку мою подними. Поживее!

Я потянулся за сумкой – это был пакет-майка с продуктами, и в этот момент произошло самое страшное: у него оборвалась ручка, и часть содержимого рассыпалось по полу. Послышался звук бьющегося стекла. У меня перехватило дыхание.

– Регина, прости! – выпалил я и тут же замер.

Она удивлённо посмотрела на меня:

– Личико подними.

– Чего?

– Лицо, говорю, подними, глухомань.

– Здрасьте, – я виновато улыбнулся.

– Охренеть! Кого я вижу… Димка, ты, что ли?

Опять эти насмешливые губы.

– Неужели второй раз сбежал из детдома?

– Нет. Меня усыновили.

– О-о-о, вот это да. Поздравляю. А здесь тогда что забыл?

– Гуляю. – «Провалиться мне сквозь землю!»

– Ну просто милота. В подъезде, что ли? – продолжила расспросы Регина.

– Да… Нет!

– Ясно, – она рассматривала меня и вся светилась. – Как ты вырос, охренеть! Ну пойдём, чаем, что ли, угощу. Только на часок, а то мне ещё по делам надо.

Я собрал рассыпавшиеся продукты и поднял бутылку, которая, к счастью, не разбилась.

– И как тебе в семье? Место у подушечки и лоток в ванной выделили? – Регина засмеялась.

– Что?

– Прижился, говорю? – спросила она, чуть обернувшись, когда мы уже поднимались по лестнице.

– Нет.

– А что так?

– Да так… не знаю…

Мы подошли к двери, я затрепетал. Регина вставила ключ в замок. Внутри меня встретил всё тот же запах стен, впитавших дым сигарет, и жизнь, по которой, как и ожидалось, я сильно скучал.

– Так ты что теперь, обратно в детдом вернёшься? Сбежишь из семьи? Может, ты просто бегун по жизни? – снова усмехнулась она.

– Нет. Не знаю.

– Слушай, Димка, мне очень жаль, что семья тебе не зашла, но хочешь житейский совет? Такой большой и жирнющий?

– Какой?

– Делай вид, что тебя всё устраивает. Прямо всё-всё-всё. Как будто ты всё обожаешь там. И благодарен по гроб жизни. Просто будь похитрее. Понимаешь? Меня это всегда выручало.

– Ну… – протянул я.

И снова я сидел на этой кухне, пил чай с бутербродами, а Регина пристроилась у окна, курила и насмешливо смотрела на меня.

– У нас с тобой, конечно, удивительные встречи. Вот честно, даже сейчас. Ты ведь мог прийти позже или уйти раньше. И мне жутко приятно, что ты меня не забываешь. – Она сделала затяжку и, слегка задрав голову, долго и заразительно выпускала дым. – Будь ты постарше… Ух! Я решила бы, что это судьба. А ты не смотри на меня так! Не дорос ещё.

Регина засмеялась. Её слова про судьбу застряли в моём горле, как рыбья кость. Я умолял глазами: «Догадайся же, чего я хочу!»

– Только не вздумай курить. Потом не бросишь. Мне даже Аллен Карр¹ не помог.

– Регина, можно мне иногда сюда приходить, видеться с тобой? Я был бы очень счастлив, – бодрым и вежливым голосом заговорил я.

Она усмехнулась:

– Поклонничка себе нажила… Вот честно, ты же меня совершенно не знаешь. Хотя если тебе не с кем поболтать и нет друзей, то приходи, валяй, по миру гуляй. Только заранее звони, а лучше пиши. Телефон-то тебе выдали?

Я достал из кармана мобильный и записал её номер.

– А миску?

– Чего?

– Пиши, говорю… Буду ждать звонка, как Папу Римского, – подмигнула Регина и рассмеялась.

Мы ещё немного пообщались. Регина расспрашивала про мою семью, про занятия в школе. При этом она всё посмеивалась и шутила. Потом я уехал домой, пообещав, что буду хитрее и постараюсь наладить отношения с приёмными родителями.

Так моя жизнь наполнилась кратковременным счастьем. Я был окрылён и слишком проникся своей мечтой.

3

С того дня минуло две недели, в течение которых я не отваживался написать Регине. Как только возникало желание, накатывал такой страх, что я чуть в обморок не падал от волнения. Даже сердце болеть начинало. А ещё я чувствовал, что с ней нельзя наглеть. Должно пройти время.

Наконец собрался с духом и написал. И тут же сунул телефон под подушку и выбежал из комнаты. Долго сидел в родительской спальне, щёлкал каналы на телевизоре, боясь вернуться к себе, – а вдруг меня там ждёт ответ?

«Регина, привет, когда можно прийти в гости?»

«Завтра днём можешь. С часу до пяти».

С удовольствием прогулял последний урок в школе. И помчался на крыльях света к своей Ларе, совершенно не осознавая для чего. Без цели, без какого-либо плана. Просто хотел увидеться и наговориться. И с этого дня всё остальное перестало существовать: плохие оценки, замечания, скандалы с родителями, дворовые разборки с пацанами. Меня переполняло ощущение того, что я не одинок, что есть человек, которому можно доверять, уже почти родной, самый близкий на свете.

Регина встретила меня всё с той же ироничной, но доброй улыбкой.

– Заходи, приёмыш. Будь как дома. Только я забыла предупредить, чтобы ты не позже двух приходил, в пять я уже на работу сваливаю. А сейчас собираться буду. О-о-очень долго. Придётся привыкнуть. У меня всегда так. Тягомотина, правда? – Сегодня её эмоции били через край, как будто она была пьяна.

– Может, мне… того?.. Уйти?

– Нет, с чего? Ты, главное, болтай побольше, ненавижу тишину. Обычно у меня радио играет, но иногда и поговорить охота.

Я сел на полюбившийся высокий стул и не знал, с чего начать.

Регина расположилась на другом конце барной стойки и взяла в руки розовый пластиковый стакан-шейкер. Высыпала туда ложку белого порошка, влила молоко и как следует встряхнула.

– Это протеиновый коктейль, чтобы фигуру блюсти, – пояснила она, заметив моё любопытство. – Ты голоден? Сок будешь?

Я кивнул. Она достала коробку сока, вытащила из холодильника замороженную лазанью и поставила в микроволновку.

Потом, заново перетянув поясом махровый халат, села обратно на стул.

– Сколько тебе лет-то уже?

– Двенадцать пока что.

– Ого! – усмехнулась Регина. – Даже «пока что»?..

Голос очень игривый сегодня. Неужели это она мне так рада?

– И когда же у нас день рождения?

– В сентябре.

– Пригласишь? – Регина сделала глоток коктейля, всё так же задорно улыбаясь. – Как в жизни всё интересно, – продолжила она. – Когда-то я подобрала тебя, можно сказать, спасла жизнь, и… спустя сколько? два года? Ты снова сидишь здесь… Я начинаю верить в судьбу. Так что же тебя снова сюда принесло?

– Ты сказала, что я могу советоваться с тобой, когда захочу быть хитрее, – скромно поведал я, доверчиво взглянув на Регину.

– Разве? Я уже не помню. Ну, допустим…

Я замешкался. Не знал, что ещё сказать.

– А тебе вот не страшно сидеть тут, рядом с чужим человеком? Да ещё с такой психичкой, как я?

– Нет, – удивлённо ответил я.

– Это почему же?

– Потому что верю тебе.

– Невероятный остолоп.

Я покраснел, приняв это за похвалу.

– Малыш, – продолжила Регина после паузы, встав со стула и взяв с подоконника пачку сигарет. – Я в самом деле понятия не имею, чего ты от меня ждёшь. Дружбы? Вряд ли я могу быть твоим другом. То, что я тебе когда-то помогла, не означает, что ты должен доверять мне и таскаться за мной всю свою жизнь. Тем более, ты уже подросток. Тебе по-хорошему с отцом надо дружить. Чему я, баба, могу тебя научить? Как колготки без стрелок натягивать? Или глаза красить? Хотя, может, ты это… – она хихикнула, – из тех, кто на мужские задницы облизывается? Да нет, в жизни не поверю. Ты бы тогда сюда не таскался. Ты же нормальный парень. Правда?

– Я?

– Мне, конечно, льстит твоя преданность, твоё… даже не знаю… бесстрашие. Вот так запросто взять и притащиться сюда – это прямо кино какое-то, – подивилась она. – Далеко пойдёшь… такие многого добиваются, – и ловким движением достала из микроволновки горячую лазанью.

Я накинулся на еду, так как был голоден с самого утра (сдобная булка на обед не считается). На её реплику решил ответить позже.

– Я сейчас в душ, а ты посиди, – сказала Регина и вышла из кухни.

Пока она мылась, я слопал целую лазанью (оно само как-то получилось) и продолжил сидеть всё в той же позе «ждуна». Меня как пригвоздили к этому стулу.

Регина вернулась с мокрыми волосами, в халате, с небольшим чёрным чемоданом в руках. За ней тянулся душистый цветочно-мыльный флёр. Без косметики моя Лара выглядела очень молодо, чуть взрослее старшеклассниц из нашей школы, и я никак не мог определить, сколько же ей лет. А спросить стеснялся.

Она разбросала содержимое чемоданчика по барной стойке. Помады, кисти, карандаши покатились по поверхности, что-то упало на пол, да так и осталось валяться. Регина поставила на стойку зеркало, достала из шкафа бокал и плеснула красного вина.

– Мне нужно взбодриться перед работой.

– А кем ты работаешь? – я осмелился подать голос.

– Много будешь знать – плохо будешь спать, – осадила она меня, уставившись в зеркало. – В шоу выступаю.

– А…

Пока она копошилась с косметикой, выбирая подходящие предметы, створки её халата приоткрывались и обнажались белые, матовые ключицы. Под махровой тканью пряталось взрослое, голое, женское тело, которое я боялся даже представить себе.

– Совет номер один – ты же советов от меня хочешь? – оставайся таким же чистым и светлым мальчиком, как сейчас. Пусть ни бабки, ни тётки, ни крутые тачки тебя не испортят. Хотя… – Она крутила головой, надувая перед зеркалом то правую, то левую щёку, а также задирая кверху подбородок и размазывая по нему бежевый крем. – Что я говорю? Мужик должен быть мужиком. Правильно?

Регина кистью нанесла на глаза тёмные тени, потом взяла тюбик с тушью и на пару минут замерла с приоткрытым ртом, прокрашивая ресницы.

– Совет номер два: держись подальше от наркотиков.

– А чё такого? Я уже пробовал, это совсем не страшно.

– Когда успел? – Регина прожгла меня взглядом. – В детдоме подсадили? Вот уроды, – процедила она. – Это дорога в ад. Запомни, милок. Я очень благодарна одному из своих… хм… знакомых, который в своё время поставил мне мозги на место. Простыми словами объяснил про дофаминовую зависимость и показал видео с нариками. Я тогда чётко поняла: хочешь прожить нормальную жизнь, держись подальше от наркоты.

– Я только травку пробовал. Всё. Больше не буду.

Регина спрятала лицо обратно за зеркало.

– В Америке есть такая улица, эвэню по-ихнему… там настоящие зомби средь бела дня ходят. Кенсингтон называется, в Филадельфии. Посмотри как-нибудь в интернете. Это жуткий кошмар, ожившие мертвецы из фильма ужасов. Эти идиоты стоят головой вниз, их ломает и корёжит, ну просто ад! Вот честно, это всё поганая наркота… Раз попадёшь – никто не вытащит. Ни мама, ни папа, ни друг, ни подружка, ни Боженька.

Я молчал, недоверчиво кривя лицо.

– Короче, не жри наркотики. Никакие. Никогда. И если хочешь нормально жить, дружи с мамой и папой.

– Да понял я, понял.

– Не помню, ты говорил или нет. У тебя приёмные братья-сёстры есть?

– Нет.

– Огонь. Тебе повезло.

– Не знаю, меня дома всё раздражает!

– Ну вот, начинается… Да ты с жиру бесишься. Любой бы хотел оказаться на твоём месте. Или ты, голубчик, слишком большого о себе мнения. Таких жизнь смиряет. Знаешь как?

– Как?

– Хребтом через колено.

У меня зазвонил телефон. Я судорожно бросился вытаскивать его из кармана.

– Мама, – пробурчал разочарованно.

– Ну? Бери давай.

– Нет.

– Бери, говорю!

– Не хочу, – буркнул я, засовывая трезвонящий мобильник обратно в карман джинсов.

– Ну и дурак, – хмыкнула Регина и вышла из кухни.

Её не было минут двадцать. Обратно она вернулась уже в образе. Длинное платье с открытой спиной, по которой разметались блестящие, как струящаяся вода, распущенные волосы. Серьги в ушах игриво переливались. Вместе с ней в комнату плавно влетело облако духов.

– У меня сегодня поход в ресторан, – прокомментировала она, заметив мой ошеломлённый взгляд.

– Какая ты красивая! – восхищённо произнёс я.

Регина улыбнулась краешком губ.

– Послушай… – кокетливо начала она. – Хотя нет, ерунда.

– Спрашивай! – вспыхнул я, приподнявшись на стуле.

Регина подошла близко-близко и заглянула в глаза.

– Хочешь, мы станем такими друзьями, что будем друг другу все-все-все секреты рассказывать? Даже такие, в которых родной маме не признаешься?

Я тоже смотрел ей в глаза – тёмно-карие, немного мутноватые, какие бывают у очень усталых или больных людей, печальные в глубине, с мелкой паутинкой жёлто-красных капилляров. С густо накрашенными ресницами и тёмными веками.

– Согласен, котик? – Её голос окутывал таинственностью.

– Да.

– Ну всё, замётано. Смотри мне. Не забудь. Теперь не отвертишься. – Она выпрямилась. – Главное правило – быть предельно честными.

Регина бросила на меня насмешливый взгляд – её снова что-то забавляло. Наверное, нелепость ситуации. Конечно, Лара не воспринимала меня всерьёз даже в роли малолетнего друга. А тем более, откуда ей было знать о моих чувствах. Я и сам ещё не определился.

– Пойдём сегодня ночью гулять по Москве?

– А как же ресторан?

– Да чёрт с ним. Подождут. Пойдём, как взрослые, держась за ручку. Посидим на площади, попьём вино. Тебе ванильный коктейль куплю в Макдоналдсе. Поболтаем. О чём хочется. Будем всю ночь гулять, а потом ляжем спать и будем дрыхнуть до самого обеда.

Но мы не пошли гулять. Регина уехала в ресторан, а мне нельзя было оставаться у неё до утра. Хотя я был готов наплевать на родительские запреты. Да что там! Душу продать за эту ночь был готов.

Мне хотелось бывать у неё чаще, но Регина постоянно куда-то уезжала то на неделю, то на несколько дней. Порой она пребывала не в настроении, и в эти моменты мне казалось, что всё кончено. Она была холодна и темна, как ноябрьские дни, отвечала сухо, как будто её обидели, а то и вовсе молчала. И только по голосу – бездушному – я понимал, что моя Лара хандрит. Она просила не обращать внимания на её состояние, но я каждый раз был уверен, что это связано со мной (надоел, обидел, сказал лишнего, просто придурком родился), и, естественно, больше всего боялся, что это конец.

Гостил я у неё где-то раз в неделю. За этот короткий срок успевал отвыкнуть от общения и при встрече всякий раз поначалу смущался. Она же, как правило, вела себя наигранно, не упускала возможности посмеяться надо мной и бывала непредсказуемой в словах. Но всё это не отталкивало, наоборот, сглаживало нашу разницу в возрасте. Регина не требовала какого-то особого отношения к себе или правильно подобранных слов. В домашней обстановке была проста и естественна, что помогало мне раскрепоститься. Мне с ней было хорошо и спокойно, и потихоньку я начинал верить в себя.

4

Однажды мы расположились на кухонном диванчике, пребывая, как мне казалось, в какой-то волшебной душевной близости друг к другу. Я лежал головой на Лариных коленях, она что-то рассказывала (почти не слушал) и гладила меня по волосам, по лицу. Её руки были нежные, пропахшие сигаретами, с длинными ногтями. Я обожал, когда она, слегка касаясь, щекотала мои щёки и подбородок.

– Регина, – тихо позвал я.

– Да, мой котёночек. – У неё иногда случались приступы материнской нежности. О великое блаженство! Я был готов умереть в такие минуты.

– Пожалуйста, не бросай меня. Никогда.

Она усмехнулась:

– С чего же это я тебя брошу? Ты теперь мой ангелочек. Моё лекарство от одиночества, мой славный мальчик.

– Я не смогу жить, если ты меня бросишь. А если тебя кто-то обидит, я убью его.

– Мой дорогой! – Слово «дорогой» она будто пропела. – Ты бренчишь такую чушь. Уши вянут. Скорее, ты меня бросишь, чем я тебя.

– Никогда!

– Тсс… не надо… не нарушай тишину. Я так устала от шума и суеты. Хочется немного посидеть вот так, как сейчас, пошептаться о сокровенном.

Я снова затих, мурлыча от удовольствия.

Вместе со мной замер весь внешний мир. Всеобъемлющая тишина повисла в воздухе, как мельчайшая пыль. День угасал. С улицы потянуло предвечерней прохладой. Солнце забирало с верхних этажей жилых домов остатки света. Медные лучи почти незаметно скользнули по правой стене к окну, на короткое время задержались на полках с журналами, потом зацепили угол кухни и стали бледнеть под натиском надвигающихся сумерек. Окружающее пространство побледнело, в комнате легли тени.

Регина задремала. Мне нужно было ехать домой – и так слишком задержался. Но как же не хотелось уходить! «Пусть это будет последний день в моей жизни!» – мысленно молил я Всевышнего. Я был не в силах нарушить эту идиллию. И решил остаться. Пусть родители сдадут меня обратно в детский дом или в полицию, пусть запрут меня, но это будет завтра. А сегодня мы здесь. Дышим в унисон, и тут же нас как будто нет. Время стёрло границы между сном и явью. Нас нет. Мы – сон.

Я встал с дивана, переместился за стол и решил поиграть в телефоне. Вдруг у Регины звякнул мобильный. Он лежал совсем рядом, и от неожиданности я даже вздрогнул. Пришла эсэмэс. Меня разобрало любопытство. Телефон был заблокирован, но начало сообщения высветилось на экране. И то, что я там прочёл, меня поразило сильнее, чем если бы в эту секунду сам Криштиану Роналду очутился бы передо мной. Всего три слова: «Ты где, сучка?»

«Охренеть!» У меня застучали зубы от волнения. Хотел вскочить, разбудить Регину. До этой минуты мне казалось, что, кроме нас двоих, никого и существовать-то не могло. Она всё время твердила, что одинока, что ей скучно. Я верил и был готов прожить с ней в такой изоляции хоть всю жизнь. Выбраться из одной тюрьмы и попасть в другую – где правят чувства. Но как выяснилось позже, эта душевная темница таила в себе ещё больше страданий и мучений, о которых я не подозревал.

Регина проснулась около одиннадцати вечера и увидела меня, сидящего за столом.

– Ты ещё здесь? – первое, что спросила она.

– Сейчас уйду, – обиженно отозвался я.

Была у неё одна черта, о которой я узнал позже. Регина всегда просыпалась в плохом настроении. Без причины. Просто так. Всегда всем недовольная. И первые полчаса с ней невозможно было общаться. Она либо молчала, игнорируя вопросы, либо отвечала сквозь зубы, словно её сильно обидели. Спала она, к слову сказать, немало – аж до полудня. Но это из-за ночного графика работы. Спустя какое-то время серые тучи ненастья сходили с её лица (когда опустошалась первая кружка кофе), и Регина сама начинала разговор в своей обычной непринуждённой манере.