Читать книгу Тайна Нефертити (сборник) - Идиллия Дедусенко - Страница 1

Еще несколько минут назад жители столицы Великого Египта пребывали в покое, только-только просыпаясь и думая о насущных делах. Во дворце фараона тоже все было спокойно, лишь прислуга бесшумно скользила из комнаты в комнату, готовя необходимое к пробуждению царской семьи.

Нефертити в последнее время многие ночи проводила почти без сна или вставала очень рано. Вот и теперь она уже была на ногах. Солнце еще не выходило из-за гор, но его свет уже разливался повсюду и словно розовым туманом обволакивал дома, сады, всю долину Нила,[1] где на 12 километров вдоль великой реки протянулась новая столица Обеих Земель.[2]

Царица даже не повернула голову на другую сторону ложа: она и так знала, что ее царственный супруг и эту ночь провел в южном загородном дворце. Несколько дней назад сразу после заседания с министрами в зале приемов фараон повелел всем удалиться и попросил Нефертити как можно скорее пригласить дворцового доктора Пенту.[3]

Обеспокоенная царица послала за врачом: лицо Эхнатона было искажено страдальческой гримасой, оно было бледно и покрыто испариной. Подобные приступы случались у царя в последнее время все чаще, особенно после разговоров с вельможами, и трудно было понять, то ли он действительно болен, то ли так проявлялся его гнев, вызываемый настойчивыми требованиями военачальников позаботиться об укреплении внешних границ государства, особенно со странами Передней Азии, где хетты,[4] так и норовили отхватить у Египта те земли, которые к владениям Обеих Земель присоединили деды и прадеды нынешнего царя. Военачальники утверждали: уговоры и дипломатическая переписка тут не помогут, надо послать на границы как можно больше войск.

Пенту, высокий и худой, похожий на высохший фасолевый стручок, явился со своим неизменным «хрусталиком». Эту линзу он использовал «для усиления зрения», поскольку уже начал его терять. Осмотрев фараона, он, как всегда, прописал ему настои из целебных трав и полный покой.

– Нафтита, – обратился фараон к супруге по имени, которое когда-то сам для нее придумал, – ты знаешь язык хеттов лучше меня. Сочини обращение к их царю Суппилулиуме, я потом почитаю и подпишу. Скажи, что мы желаем жить в мире с ними.

– Но ты же слышал, – возразила царица, – твои послания бесполезны. Военачальники считают, что силу надо сдерживать силой.

– Они меня к войне толкают! – взорвался фараон. – А я не хочу! Я не люблю военных походов! А все тут вокруг, даже вельможи со жрецами, к власти рвутся, им хочется самим управлять страной, без царя! Сказал: пиши послание! А я отдохну немного в южном загородном дворце. Позаботься, чтобы меня не беспокоили хотя бы дня три.

– Ты не хочешь взять меня с собой? – осведомилась царица, но в ее голосе не было настойчивости, потому что она заранее знала, что он скажет в ответ.

– Нафтита, ты же видишь, как мне худо. Лучше побыть одному – вдохновение подгоняет мои мысли, я сейчас работаю над новой одой в честь бога Атона.

– Тебе нельзя переутомляться, – мягко возразила царица.

– Творчество меня не утомляет! Напротив, с его помощью я приведу в порядок мысли и чувства.

Фараон отбыл на отдых и не появлялся уже четвертый день. Папирус для хеттов был давно готов, и царица надеялась, что Эхнатон вот-вот объявится.

Готовясь к утреннему омовению, Нефертити подошла к большому бронзовому зеркалу и вдруг отшатнулась в испуге, увидев на его полированной поверхности огромное багровое пятно. Но в те же секунды поняла, что это всего-навсего отблеск восходящего солнца. И все же на душе у нее стало неспокойно: смутная тревога давно уже мучила ее. Она не понимала причины явного охлаждения Эхнатона, который все чаще стал уединяться под разными предлогами. И вот это багровое пятно – как дурное предзнаменование.

В минуты такого волнения ее могла успокоить только Тии.[5] Бывшая кормилица Нефертити, словно почувствовав, как нужна сейчас своей любимице, явилась в покои царицы со своим неизменным пожеланием:

– Да ниспошлет наш великий бог Ра-Атон добрый день тебе, царица! Да обогреет он тебя своими ласковыми лучами!

– Оставь церемонии, Тии, – мягко остановила ее Нефертити, – но покой мне действительно нужен. Я бы хотела попросить об этом бога в Доме Атона.[6] Ты будешь меня сопровождать?

– Конечно! – радостно воскликнула Тии, и ее улыбчивые глаза засияли. – Я сейчас же распоряжусь о носилках.

– Только, пожалуйста, без лишних людей, – попросила Нефертити, – лишь те рабы, которые понесут наши носилки, ведь здесь рядом.

Выход из главного царского дворца был направлен прямо к входу в храм Атона, находившийся напротив. Носилки с Нефертити и Тии остановились у роскошной арки. Царица и кормилица вошли в основной зал в тот момент, когда над горами появился краешек солнца, и его первые лучи коснулись золотого обелиска, стоящего посередине и устремленного в небо. «Причуда» Эхнатона, повелевшего построить этот храм без крыши, поначалу многих удивляла. Но именно отсутствие кровли позволяло здесь наблюдать всесильную власть Ра-Атона.[7] Он посылал свои лучи на землю, и они, касаясь золотых обелисков в нескольких залах храма, ежедневно совершали свой благодетельный круговорот, наполняя святилище светом солнца в течение всего дня. На одной из стен были высечены слова: «Зрит тебя каждый человек перед ними». Они были обращены к изображению солнечного диска, посылающего на землю свои лучи, ибо где бы он ни находился, его всегда видят люди. Главный жрец храма Мерира[8] уже несколько месяцев был болен, и высокую гостью приветствовал его заместитель, удивленный неожиданным появлением царицы.

Нефертити и Тии прошли по залам, прикасаясь к обелискам, но так и не нашли места, где бы им хотелось остановиться для молитвы. Обе не смогли за десять лет существования храма привыкнуть к его необычному виду. В отличие от храмов в Фивах, посвященных Амону, здесь не было фигур божества, вместо них повсюду стояли многочисленные статуи Эхнатона, объявившего себя сыном Атона и богом на земле.

Нефертити рассеянным взглядом обвела стены зала, словно искала, к кому же обратить свои мысли, но, как видно, не нашла и не спеша стала двигаться от одной фигуры фараона к другой. Все понимавшая Тии, тоже не видевшая, к кому можно обратить свои помыслы, пошла следом за ней. Царица, проходя по залам, внимательно всматривалась в изображения Эхнатона, словно впервые видела их. Ее царственный супруг хотел «жить правдой» и потому настаивал на внешнем сходстве скульптур с его обликом. И вот они стоят – коротконогие, с ниспадающим животом, на узком лице – длинный нос и слишком полные губы. Но большие размеры фигуры отчасти скрадывали ее несуразность и даже придавали ей величественный вид. Нефертити вспомнила, как несколько лет назад скульпторы устроили здесь показ своих работ для царской семьи, и фараон сам отбирал понравившиеся ему образцы. Царица же обратила его внимание на работы одного из главных скульпторов двора – Тутмоса,[9] которые отличались наибольшей правдивостью и высоким искусством. Он же потом сделал несколько бюстов самой Нефертити, ее дочерей Меритатон, Анхенсенпаатон и других девочек.

Обойдя большой зал храма и два поменьше, Нефертити так и не нашла успокоения. Пройти по всем остальным залам означало преодолеть полтора километра туда и столько же обратно. Царица уже почувствовала усталость и решила, что лучше вернуться. Вернувшись во дворец, она вышла на крытый мост, соединявший две части дворцового комплекса – северную, где располагались официальные залы, и южную – личные покои фараона.

– Посмотри, Тии, как красив Ахетатон,[10] – сказала Нефертити стоявшей рядом кормилице. – В Фивах не было такого порядка, а здесь все выстроено по особому плану. И всего за три года!

– Да, – согласилась Тии, – этот город прекрасен, но мне как-то ближе наши старые Фивы. Там все было привычнее.

С моста-перехода открывался прекрасный вид на город. Отсюда хорошо просматривались три его главных проспекта, тянувшихся вдоль Нила, которые пересекались несколькими такими же широкими улицами. На пересечении центральных собирались люди, когда царь и царица выходили на балкон, к «окну явлений», чтобы объявить какое-либо сообщение или просто одарить своих подданных за усердие дорогими изделиями из серебра, золота и электра.[11] Здесь же, в центральной части столицы, за кирпичными оградами располагались прекрасные владения вельмож. А дальше на восток, поближе к горам, строили свои дома ремесленники и немху.[12] Город был устроен удобно, а царские дворцы удивляли чужеземцев роскошью и комфортом. Но Нефертити, услышав, как сказала Тии о Фивах, подумала, что и она была счастливее в старой столице.

Ее размышления прервал слуга, известивший, что явились Эйе с Хоремхебом,[13] они хотят говорить с фараоном. Эйе, муж Тии, был начальником колесничного войска и одним из самых важных вельмож при Эхнатоне. Его Нефертити знала с детства. Военачальник Хоремхеб, еще довольно молодой, редко появлялся во дворце, так как постоянно находился вблизи северных границ Египта, организуя их охрану. В столицу он мог прибыть только с каким-то важным сообщением. Нефертити поспешила в официальные залы дворца.

Увидев царицу, оба военачальника почтительно склонили головы перед ее величеством. Но Нефертити, не любившая излишних церемоний, остановила их движением руки и настороженным вопросом:

– Что привело вас во дворец?

– Дело большой важности, – сказал Хоремхеб. – Я хочу доложить царю: северные земли Египта в опасности, надо срочно посылать туда дополнительные войска. Несколько поредевших и утомленных отрядов не смогут сдержать натиска врага.

– Опять хетты? – поинтересовалась Нефертити.

– И не только они, – ответил Хоремхеб. – Пелесты, эти народы моря, налетели внезапно, нарушив перемирие, разграбили и потопили несколько наших кораблей! Больше нельзя бездействовать!

– Что ты скажешь, Эйе? – обратилась царица к начальнику колесничного войска.

– Хоремхеб прав. Бездействовать опасно. Мы можем лишиться некоторой части северных земель. У фараона целая армия охранников, а защищать границы страны почти некому. Надо послать туда подкрепление, нужны деньги, чтобы нанять побольше воинов. И нужно, чтобы фараон повелел…

– Я распорядилась, – прервала его Нефертити. – Гонцы уже направились к фараону. Царь сейчас в южном загородном дворце. У него творческое вдохновение.

При этих ее словах Эйе и Хоремхеб многозначительно переглянулись, и это не ускользнуло от Нефертити. Они осуждают царя за любовь к поэзии, за то, что он много времени отдает литературному творчеству? Но Эхнатон прекрасный сочинитель и не раз уже это доказывал. Его оды богу, высеченные на камнях строящихся для него самого и Эйе гробниц, уже обрели бессмертие. И Нефертити сочла необходимым подчеркнуть это.

– Вас удивляет, что царь ищет уединения для творческой работы? – сказала она. – Но разве повелитель не волен сам решать, что ему делать в первую очередь?

– В первую очередь нужно заботиться о государстве, – недовольно проговорил Эйе. – Я ценю поэтический дар фараона и даже приказал высечь на стенах своей гробницы оду Атону. Но сейчас нужно не поэтическое слово, а жесткое слово государя.

Его близость к предыдущему фараону – Аменхотепу III да и к Эхнатону, воспитанием которого он занимался долгие годы, ставила Эйе в особое положение при дворе. Он не боялся самому царю сказать то, о чем другие вельможи даже и подумать не посмели бы. Поэтому он добавил:

– Сейчас не время развлекаться и оды сочинять…

– Творчество – это не развлечение, а тоже серьезная работа, – прервала его Нефертити, решившая, что все-таки Эйе слишком много себе позволяет, на что уже не раз ей жаловался Эхнатон.

– Да хорошо ли ты знаешь своего мужа, что с таким усердием его защищаешь? – воскликнул Эйе.

Нефертити с недоумением посмотрела на него и на Хоремхеба, который при этих словах быстро взглянул на Эйе и, слегка наклонив голову, медленно попятился к двери, будто желая оставить этих двоих наедине. Острая боль пронзила сердце царицы, давно уже маявшейся каким-то недобрым предчувствием, но она, сумев сохранить достоинство, твердо ответила:

– Думаю, что знаю его лучше, чем кто-либо. Семнадцать лет супружества и совместного царствования очень сблизили нас.

– Нефертити, ты для меня не только великая царица, – сказал Эйе, – ты мне как дочь, ведь я тебя с малых лет знаю. Ты не раз бывала у меня на руках, когда Тии кормила тебя своей грудью. И когда я думаю о пользе государства, то думаю и о твоей пользе тоже.

– Но разве так уж страшны эти северные враги, что угрожают государственной и моей пользе?

– Бывают враги и пострашнее, – с явным намеком на что-то произнес Эйе.

Нефертити опять уловила странные интонации в голосе начальника колесничного войска, который, казалось, хотел предупредить о какой-то опасности ее одну. Но достоинство царицы и присутствие Хоремхеба не позволили ей задать прямой вопрос. Она лишь лихорадочно думала: что хотел сказать Эйе, на что он намекал, что за тайна кроется в его словах? Она, было, снова хотела сказать что-нибудь в защиту мужа, чтобы утвердить в глазах этих двух вельмож нерушимость и собственного положения царицы, но в этот момент в зал вошел гонец, объявивший о скором прибытии фараона.

Комментарий

«Дом Атона» без крыши, комплекс царских дворцов, проспекты и улицы города Ахетатона не выдумка автора. Они описаны в полном соответствии с данными, дошедшими до нас из глубины веков.

Остатки столицы Египта, построенной по велению Эхнатона (Аменхотепа IV), были обнаружены в квадрате Р. 47. 1–3 в 310 километрах к югу от Каира на правом берегу Нила во время археологических раскопок в 1912 году. Из кучи мусора археологи вытащили крышку ларца, на которой значилась надпись владельца: «Начальник скульпторов Тутмос». По-видимому, в этом месте находилась мастерская скульптора, так как здесь же археологи обнаружили бюсты Нефертити из песчаника и из раскрашенного известняка, а также бюсты ее дочерей Меритатон, Анхенсенпаамон, фараона Эхнатона и несколько гипсовых отливок.

Ученые предполагают, что работы Тутмоса наиболее близки к оригиналу. Очевидно, в царской семье он был востребованным мастером, хотя некоторые ученые считают, что члены царской семьи никогда никому не позировали, и Тутмос создавал скульптурные портреты по памяти. Убедительных доказательств ни за, ни против нет. Однако сходство скульптурных портретов Нефертити с ее настенными изображениями, скульптура Эхнатона, созданная со всеми физическими изъянами фараона, заставляют думать, что Тутмос, по крайней мере, имел возможность часто видеть царскую семью и добивался портретного сходства.

Вообще скульпторы Древнего Египта, скорее всего, редко приукрашивали изображение оригинала, напротив, стремились «к правде», даже если она была не слишком приятна. В Национальном музее в Каире хранится бюст Клеопатры, которая в американском фильме представляется красавицей. На самом деле, судя по скульптурному изображению, это далеко не так. У нее были довольно широкие плечи явно полноватой женщины, ничем не примечательные черты лица, ни малейшего намека на изящество, которое присуще Нефертити. И если бы не было написано, что это бюст Клеопатры, то ее можно было бы принять за какую-нибудь матрону не очень высокого класса.

Вероятно, древнеегипетские скульпторы осознавали, сколь велика историческая роль их произведений, и не грешили против истины. В любом случае, у нас нет другой возможности судить о внешности Нефертити, как по найденным бюстам и описаниям современников, которые считали ее красивой, умной и образованной. О характере этой царицы мы можем судить лишь по отдельным деталям, зафиксированным в некоторых источниках.