Отрывок из книги
Более года назад, в статье полковника Лебедева «О Стрелковых Баталионах» упомянуто было о первоначальной служебной известности Кутузова, как шефа Бугского Егерского Корпуса, в 1788 году и доказано, что в тогдашнем начальнике четырехбатальоннаго корпуса виден был человек, просвещенный наукою, богатый военным опытом, вполне знакомый с потребностями и нуждами солдат и справедливо считавший военное образование своих подчиненных лучшими и надежнейшими началами успехов при действиях противу врага; краткий этот очерк был заключен следующими словами: «Надеемся, что простой рассказ наш и сообщаемые факты лучше всего докажут начало того доверия и уважения, которыми впоследствии пользовался Кутузов в России и Русской Армии. Он был верен старинной пословице: «Береги платье с нову, а честь – с молоду», и спокойно, терпеливо, разумно исполнял во всей точности каждое из возлагаемых на него поручений, как будто в этом была вся цель его служебной деятельности. Года, приобретенное доверие и обстоятельства увеличили круг действий скромного и даровитого командира Бугского Егерского Корпуса; знание дела и опытность Кутузова являлись все в большем и большем свете, и скоро обстоятельства поставили его во главе Русской Армии. Когда же, устав от соперничества, козней, маститый вождь думал о покое и забвении, внезапно раздались громы: гибель грозила отечеству, взоры всех обратились на Кутузова, «глас народной веры воззвал к его святой седине – иди, спасай!» и вождь, с своим обычным спокойствием оправдал общие надежды России. Таким образом, совестливое и отчетливое служение отечеству приготовило Кутузова, с младших чинов и званий, для будущаго великого поприща. На сороковом году жизни, после блистательной и трудной службы, тяжелых, можно сказать, беспримерных, ран и необыкновенных подвигов, он был произведен в генерал-майоры; спустя шесть лет он уже генерал-поручик; чрез восемь лет полный генерал, а через четырнадцать, на шестьдесят восьмом году от рождения, генерал-фельдмаршал, и в эти двадцать восемь лет служения в генеральских чинах, замеченный и оцененный Екатериною, даровитый и точный командир Бугского Егерского Корпуса успел записать свое имя в истории, как главный виновник падения Измаила, участник в поражении турок при Мачине, посланник в Царьграде, Стокгольме и Берлине, директор 1-го Кадетскаго Корпуса, приготовивший в кадете Толе будущего своего генерал-квартирмейстера, военный губернатор в Петербурге, Киеве, Вильне, главнокомандующий в 1799, 1805, 1811, 1812 и 1813 годах… Кто не согласится, что сорок лет добросовестной, трудолюбивой, преданной науке и службе жизни принесли обильные плоды в последующие двадцать восемь лет жизни Кутузова?…»
Написать жизнеописание князя Михаила Илларионовича есть труд огромный, но тем не менее труд необходимый, в особенности в настоящее время, когда, после безотчетных восторгов, проявляется столь же безотчетное осуждение того, что до сих пор составляло достояние нашей народной славы. Будем строги, но будем же и справедливы, и не побоимся называть великим полководцем того, кто действительно был великий полководец; скажем это во всеуслышание европейского мира, где часто пристрастно или произвольно произносят о нас суждение, и вообще потому, что мы сами готовы сегодня наложить руку на то, чем восхищались или чему удивлялись еще вчера..
.....
На главной улице, у больших каменных ворот в роде башни, стоял главнокомандующий и благодарил каждый проходящий полк, называя солдат победителями. Перед взводами нашего полка везли отбитые у неприятеля орудия, и несли отнятые у него знамя и штандарты; последние положили на барабане перед Кутузовым, который приветствовал нас словами: «Молодцы, молодцы! Слава и честь вам!» Потом, обратясь к окружавшей его свите, присовокупил: «Этот полк всегда дрался с отличною храбростию: за то и носит славное имя нашей белокаменной Москвы». Слыша приветы любимого вождя, солдаты воодушевлялись геройскими чувствами. Горожане, в чаду восторга, думали, что французам уже не придется роскошничать под их кровлею, что мы останемся здесь надолго, и, в приятном забытьи, шумно пировали нашу победу. Пленных, в тот же день (31-го октября), отправили вперед к Брюнну.
Наполеону донесли о потерях Мортье в тот самый момент, как он, прислушиваясь к гулу пушечных выстрелов, еще надеялся, что маршал отделается без урона; разгневанный дурными вестями, он спешит принять меры, чтоб исправить ошибку. Но Кутузов скоро узнает, что Вена занята французами, что венский мост на Дунае попал хитростию в руки, неприятеля, и что Мюрат, Ланн, Сульт, Вандам, Удино, Сюше заходят нам в тыл… В ночь на 1-е нояб ря, русская армия оставила Кремс и шла форсированным маршем до утра; отдохнув немного в Эберсбрунне, продолжала путь далее. На рассвете 3-го ноября, князь Багратион, шедший от нас вправо проселочными дорогами, уже стоял у Голлабруна. Скоро туда же пришел из Вены Мюрат, и изумился, увидя перед собою русских. Французы не ожидали такой поспешности и думали упредить нас на цнаймской дороге, единственном пути для прямого соединения с корпусом графа Буксгевдена. Эта неожиданность привела Мюрата в замешательство: артиллерия его и вся пехота еще были на марше; он не смел атаковать Багратиона, по соображению, что Кутузов должен быть недалеко, и вступил в переговоры, чтоб хитростью задержать русскую армию, пока нахлынут к нам в тыл из Кремса Бернадотт и Мортье. Того же дня, вечером, наша армия подошла к Шенграбену. Мы простояли там, не сходя с места, около двух часов; огней разводить не дозволяли. Наконец, показался перед фронтом Кутузов, и, к удивлению, скомандовал вполголоса всем войскам «налево кругом»; с поворотом мы стали лицем к наступающему неприятелю, и Московский полк превратился в авангард: заметим, что обратное движение армии от Браунау совершилось левым флангом, и наш полк находился в замке. Вскоре гусарский офицер подвел четырех немцев; главнокомандующий приказал Дохтурову приставить к ним караул из двадцати гренадер, при одном расторопном унтер-офицере. Дохтуров вызвал меня, и я, взяв у подпрапорщика алебарду, передал ему знамя: тогда сам Михайло Ларионович изустно приказал мне смотреть за немцами пристально и беречь их как зеницу ока, прибавив: «Это наши вожаки, понимаешь ли!» Тотчас двинулись в путь: велено соблюдать возможную тишину. Версты две шли обратно к Кремсу; люди подумали, что их ведут ударить на спящих французов и радовались новой потехе: однако скоро последовало разочарование; проводники сошли с шоссе и круто взяли вправо. Стемнело как в яме, принесли потаенный фонарь. Всю ночь пробирались мы по узеньким тропинкам; часто спускались в овраги, проходили ручьи, перелески. Пионерам пришлось во многих местах очищать дорогу и строить наскоро мостики для артиллерии, которую, почти при каждой крутизне, люди вытаскивали на руках. Часа за три до рассвета, стали подниматься на высоту, где открылась обширная площадь; тут немцы указали нам Голлабрун и Шенграбен, окруженные французскими бивачными огнями на расстоянии от нас около пятнадцати верст. Армию остановили, велели принять влево к лесу, на противоположный покат горы, и там позволили развести огни, которые не могли быть видимы неприятелю; отдыхали с небольшим час, потом поднялись; тут Кутузов подъехал и благодарил немцев за услугу, примолвив: «Потрудитесь, друзья, довести до шоссе». Оставив для прикрытия небольшой отряд, под начальством полковника Монахтина, войска пустились вперед, но шли уже без затруднения, ровными местами. На рассвете выбрались на дорогу к Эцельсдорфу, почти в тридцати верстах от неприятеля. Дан был еще коротенький роздых, и мне приказано представить немцев к дежурному генералу: за исправность, Инзов благосклонно пожал у меня плечо, а австрийский колонновожатый сунул мне в руку на мою команду 25 гульденов[12].
.....
