Читать книгу Человек без прошлого - Игги Йоутсен - Страница 1

Роман посвящается моим близким и горячо любимым друзьям: Даниэль Корнгольд (Danielle Korngold), Эшли Кхан (Ashly Khan), Максиму Архинос, Юлии Сигаловой и Карине Дрыковой. Спасибо вам за то, что вы всегда рядом все эти годы.

Предисловие

В стародавние времена еще до появления человечества и даже динозавров, до первого из пяти известных массовых вымираний на Земле проживали три народа. Тогда люди совсем не походили на нас и имели больше обезьяньи черты, хоть приматами и не являлись, но обладали разумом, как и мы. Одежд они не носили, так как их тела покрывала шерсть; ростом достигали до трех метров, а весом – до сто килограмм. Несмотря на это, существа эти считались почти самыми быстрыми из всех живущих на молодой еще тогда планете. Будем их называть людьми, ведь возможно они были нашими далекими предками. Кто знает? Так вот, они отличались невероятной силой, смелостью, но в большинстве случаев, жестокостью и беспощадностью к своим врагам и жертвам. Слово милосердие для них, словно, не существовало. Странно, но даже при отсутствии сопереживания, три народа жили в мире и согласии. Ведь в их памяти еще сохранились воспоминания о том времени, когда они составляли единое целое, но по каким-то неизвестным причинам разделились. Никто не сможет с уверенностью сказать точное место появления самых древних мыслящих существ, так как Планета очень изменилась с тех пор, но можно предположить, что изначально населяли они равнинные местности. Затем произошло нечто необъяснимое и часть племен ушла в лес – ее стали называть «лесным народом». Спустя ещё какое-то время другая часть отделилась и отправилась в горы. Ее представителей прозвали «горным народом», а оставшаяся получила двойное имя «полевого и равнинного народа» (полевыми их величали лесные жители, а равнинными – горные). Мы будем именовать их нейтрально: степными племенами или степным народом. О том периоде жизни известно очень мало, так как сохранилось немного сведений, поэтому повествование начнётся со времени рождения первого степного царя Акиуса, при правлении которого слово «мир» вышел из обихода всех трех народов и был заменён новым понятием «война». Но в начале хотелось бы кратко рассказать об укладе жизни каждого народа, чтобы понять, что они из себя представляли. Степной народ был не только самым многолюдным, но и самым развитым из трёх существовавших. Он создал множество орудий труда. Племена занимались охотой и рыболовством. Устоявшиеся традиции и разделенный на диалекты единый язык объединял сотни племён раскинувшихся на маленькие или далекие расстояния друг от друга. Каждое племя насчитывало от ста до тысячи человек и занималось тем трудом, которое выбрали для себя их предки, пользуясь дарами природы. Одни промышляли исключительно ловлей рыбы, другие – охотой, третьи – скотоводством, четвёртые – возделыванием земли, пятые – созданием орудий и всего не перечислить. Единого правителя у степных племён не существовало, но связывал их в единое целое так называемый «Совет Вождей», состоявший исключительно из женщин пожилого возраста. Они были единственными, кто доживал до глубокой старости. Все остальные, достигнувшие рубеж в сто лет (по современным меркам 60 лет) почётно приносились в жертву божествам или изгонялись. Каждое племя имело собственный пантеон богов, которых набиралось огромное количество, но всех объединяла единая Верховная Богиня Вернаусия, по поверьям, мать народа плоскогорья. Денег тогда не существовало. Все хозяйство основывалось на обмене товаров. Чем больше их делалось у определённого племени, тем богаче оно считалось. Поэтому были племена состоятельные и бедные. И как часто случалось зажиточные покоряли нищие. Происходило это в основном мирным путём без кровопролитья и сопротивления. Люди завоеванных поселений ставали рабами и слугами в одних племенах или свободными жителями в других. Некоторые племена, наоборот, разрастались, а затем распадались на независимые друг от друга части. Таким образом, количество племен бесконечно менялось, что определить их точное число никто бы не смог. Как упомянуто ранее, правителями племён могли стать исключительно женщины. Мужчины находились в подчинении и занимались самым тяжёлым и непрестижным трудом. Степные жители в отличие от горных и лесных придумали письменность, появление которой способствовали огромные пространства. Письмо сохраняло язык и отношения между племенами. Не все жители могли довольствоваться умением читать. В основном на обучение имели право претендовать только женская половина и незначительная часть мужского населения из числа приближенных вождей и старейшин. Племена не находились в изоляции друг от друга и постоянно контактировали, но перейти из одного в другое не разрешалось, нужно было в нем родиться или жениться на одном из его жителей. Это являлось единственным ограничением в свободе передвижения. Существовали свои законы и правила. Провинившегося члена сообщества приносили в жертву определённой богине или изгоняли с клеймом на лице. Таким образом, осуществлялась система правосудия. Смерть воспринималась как переход к новой жизни, поэтому ее не страшились. Пугало то, куда попадет душа: в Чертоги Благословенных или в царство Ганура, бога смерти. Жертвоприношения отличались от того представления, которое имеет современный человек, хотя может ужаснуть своим осуществлением любого из нас. В зависимости от тяжести вины оступившегося умертвляли по-разному в каждом племени: кого-то закапывали заживо, а кого-то расчленяли на части, некоторых мумифицировали вживую съедали или бросали к хищникам и все во славу божественного провидения. Самым милосердным убийством считалось удушье, но этой привилегией пользовались только достигшие пожилого возраста члены сообщества женского пола. Мужчин-стариков обычно приносили в жертву во время свадебных церемоний. Степные жители не знали домов. Жили они в землянках, которые могли соединяться друг с другом множествами тоннелей, особенно удобных для передвижения в холодные или дождливые времена. По сравнению с обитателями степей, лесные могли бы показаться намного примитивными, но это оказалось бы большим заблуждением. Они не знали письменности, не имели множество орудий труда, но считались отличными охотниками и обладали разнообразием оружия. К тому же у лесных племен отсутствовало рабство и разделения на сословия. Мужчины и женщины находились в равных правах, но вождём, как и у степняков, могла стать только женщина, правда не выбором голосов, а через поединок не на жизнь, а на смерть. Победитель получал всё. Племена их были разрознены и мало контактировали друг с другом, что способствовало тому, что языки отличались настолько сильно, что соседи порой с трудом понимали друг друга. Каждое племя располагало собственной территорией, куда не позволялось ступать никакому чужаку. Нарушителю границы грозила гибель. Сообщества жили замкнуто, что приводило к смешению кровей. Постепенно пришло понимание, что дальнейшая изолированность может привести к вымиранию. Единственным выходом стала кража представителей других племён. Удивительно то, что дело до убийств не доходило. Племена как будто негласно договорились о законном похищении людей, но в умеренном количестве, чтобы это не нанесло урона. В общем, одни племена воровали женщин у других, другие – исключительно детей, третьи – мужчин. Некоторые из них впоследствии отпускали похищенного на свободу, после исполнения долга, а некоторые оставляли у себя навсегда с правом стать членом своей общины. Преступников не убивали, а изгоняли. Изгоям не позволяли объединяться, так как в этом видели угрозу. Как правило, перед изгнанием их намеренно делали калеками, чтобы усложнить выживание в одиночестве. Кого-то ослепляли, а кому-то отрывали какие-либо части тела. Виды изуродования также отличались разнообразием, как жертвоприношениями у полевых племён. Прогоняли из племен и пожилых, но им давали возможность объединяться и не наносили физического ущерба. Существовали племена за счет охоты, собиранием ягод и плодов. Жилища они строили на деревьях и имели множество мостов, связывающих друг с другом. В обязанности вождя входили защита племени от чужаков и расширение территории обитания. Совсем непохожими могут показаться горные жители. Они объединялись в большие группы, которые нельзя назвать племенами, так как у них не имелось вождя, но авторитетом и последним словом обладала старшая женщина, к которой обращались «Верховная Мать». Она объединяла множество семей в единую общину. Как и лесные жители, горные не имели рабства, и все находились в равноправии. Воспитанием детей занимались женщины, а трудом – только мужчины, пищу же добывали совместными усилиями. Семьи жили в пещерах, часто созданных искусственным образом. Горцы были единственными, кто использовал огонь для приготовления еды и создания тепла. Каждый член наделялся своими обязанностями, которые обязан был неукоснительно соблюдать. Нарушителя отдавали в другую семью, где он не мог вступить брак и находился в роли изгнанника, то есть не имел права голоса, жил и питался отдельно от остальных. Это воспринималось как самое страшное наказание для провинившегося. Чтобы не происходило смешение крови, семьи обменивались молодыми мужчинами. Общих свадеб не устраивали. Каждая семья решала сама, с кем связать узами брака нового члена семейства. Обитатели гор отличались от двух других народов тем, что они использовали деньги – необработанное золото как в виде самородков, так и крупиц. Они ценили этот драгоценный металл, но не придавали ему столь большого значения, как мы. В некоторых районах по-прежнему сохранялся обмен товарами. Языки горного народа отличались разнообразием. Тем не менее, это не мешало группам общаться друг с другом, в основном через пиктограммы.

Вот такой из себя представляла жизнь не похожих друг на друга трёх народов на протяжении нескольких тысячелетий до изменений, грянувших с приходом Великого и Жестокого Акиуса, о котором пойдёт повествование далее.

Часть 1

Глава 1

Антрисии, из северного племени Обахов, представителей степного народа, накануне исполнилось пятьдесят лет, а она до сих пор оставалась бездетной. Невозможность забеременеть очень расстраивало молодую женщину. Конечно, первое время её за это никто не осуждал. Вина всегда ложилась на мужчин. Антрисия любила своего мужа всем сердцем, но год от года она ожесточалась против него, пока в один прекрасный день совсем к нему не охладела. Ей требовался новый супруг, который будет способен подарить наследника, а лучше наследницу. Каким только Богам ни молилась Антрисия, но те оставались глухими к ее призывам. Время шло, а она по-прежнему не могла забеременеть. Стал вопрос о негодности мужа к оплодотворению, что считалось наказанием Богинь. Такого мужчину приносили в жертву. Антрисия никогда не забудет его взгляд, наполненный радостью от предстоящей смерти. Не догадывалась она, что вина была не в нем, бедном Акиусе, а в ней, но тогда её сердце билось от восторга, так как его жертва станет ненапрасной, она будет посвящена Верховной Богине Вернаусии, Создательнице всего сущего на земле. Она несомненно удовлетворится принесённым даром и в знак благодарности подарит просящей дочь. Горло Акиуса было перерезано. Кровь его вся до последней капли заполнила кувшины, которые передали вдове, дабы та обтерлась ею в полночь при свете полной луны. На следующий день она вступила в брак с юношей из соседнего племени, чьё имя было Панфус. Новый брак с новым мужчиной не принес ей счастье. Антрисия по-прежнему не могла зачать. Желание стать матерью перешло в наваждение, затем в одержимость, а после в отчаяние. Ей казалось, она вот-вот сойдет с ума, если не родит ребёнка. Жертвоприношения не помогали, и ничего не оставалось, как обратиться за помощью к могущественной колдунье, известной по имени Селестия. Она проживала на юге у леса на самой границе с племенем Карачуев лесного народа, который сам боялся ведунью, как огня, так как слава о ней гремела на всю Большую Землю. Антрисия ужасно страшилась чародейки, но страх остаться бездетной оказался сильнее. Помолившись в храме Богине, покровительнице матерей, Перкусии, она отправилась в дальний путь на юг. Больше года заняло путешествие, но, наконец, по указанию местных жителей, она нашла место обитание той единственной, которая поможет ей обрести долгожданное чадо. Сомнений в этом не было. Ведьма словно ожидала её. Не успела Антрисия взмахнуть посохом, чтобы постучать об крышу жилища, как изнутри до нее донесся голос Селестии, приглашающий гостя войти. Антрисия всегда представляла колдунью старой, даже древней бабкой, но перед удивленным взором предстала совсем молодая женщина, намного младше её самой.

– Как ты догадалась о моём приходе? Все местные тебя боятся. Никто не пожелал сопроводить до твоего дома.

Изумленная и усталая Антрисия уселась на предложенную хозяйкой шкуру транавака. В землянке пахло сыростью и еще чем-то, но запах был женщине незнаком. Кроме ковра и большого кувшина, стоявшим перед сидящей хозяйкой, больше ничего не имелось из внутреннего убранства.

– Тем я и славюсь, не так ли, Антрисия?

Ведьма не спускала глаз с гостьи, одновременно насмехаясь над ней и пугая её. Та продолжила:

– Очевидно, известность обо мне долетела до самых северных племён, но она не моя заслуга, а моей матери, которую несколько недель назад пришлось принести в жертву Верховной Богине. Тем не менее, она научила меня всему, чему в свою очередь переняла у бабки, поэтому ты удивлена тому, что я так молода, а не стара, как ты себе представляла.

– Значит, тебе ведомо, зачем я явилась?

– Нет, совсем не известно. Только Великие Богини в этом сведущи. Я лишь могу предвидеть краткие мгновения будущего, а не предсказывать его. Протяни свою руку.

Антрисия почувствовала, как холодок пробежал по её спине. Она подчинилась. Ведьма схватила ее за кисть, неизвестно откуда вытащила бракан (или бранак – оружие, похожее на кинжал) с острым, как язык Ганура, наконечником и полоснула лезвием ладонь ничего неподозревающей гостьи. Всё это произошло так быстро, что та даже сначала не почувствовала боли. Как только кровь прыснула из раны, Селестия принялась слизывать её, как росу с листка дерева во время зноя в летнюю пору. Затем она подняла голову. Её большие голубые глаза превратились в алые. На непонятном языке стала бредить она, а затем откинулась на стену, и очи вновь обрели прежний оттенок. Всё произошло буквально за несколько мгновений.

– Богини обозлены на тебя, Антрисия, ибо ты принесла в жертву невинного, когда причина бесплодия скрывалась в тебе самой. Если бы ты поняла это изначально, то в награду получила бы потомство. Дух твоего мужа не найдёт покоя, и ты не обретёшь ребёнка, пока не удовлетворишь разозлённых Создательниц.

– Как я могу искупить великий грех? Я готова на всё, чтобы загладить свою вину!

Селестия раскрыла ей божественную волю. С тяжёлыми думами покинула Антрисия мрачное жилище колдуньи. То, что ей предстояло совершить – являлось страшным преступлением, за которое ей грозило бы самое жестокое наказание из всех существовавших, но ничто её так не пугало, как стать изгоем из-за своей бесплодности и не загладить вину перед ни в чём повинным супругом, которым пожертвовала ради наследника своего рода. Возвращаясь, домой, она всё размышляла над последними словами предсказательницы, которая была такой же таинственной, как и они: «Того, кого ты произведёшь на свет, благословят сами Богини. Он добьётся всего, о чем будет мечтать, и станет могущественнейшим из живых и мёртвых. Он изменит мир и судьбу трёх народов. Ничто его не остановит на пути к осуществлению целей и не погубит, кроме твоей тайны, тайны его рождения. Помни, что только ты орудие его жизни и смерти и никто более».

В печали и вся в думах проводила дни Антрисия дома. Ни молодой супруг, ни соплеменники не могли узнать причины её сильнейшей тоски и замкнутости от общины. Бездетности они вменяли перемены в характере женщины и давали различные советы, как забеременеть, но не слушала их Антрисия, ибо уже знала ответ, но еще боролась в душе. Дилемма разрешилась после Совета старейшин, который вызвал её для вынесения приговора.

Старухи сидели полукругом и передавали друг другу чашу с зеленоватым горьким напитком, именуемым Дафусом. Десять старейших женщин племени собирались несколько раз в год, чтобы обсудить самые насущные проблемы или вынести приговоры виновникам преступлений и отступникам от традиций. Их решения не обсуждались и не подвергались колебанию. Горе тому, кто не входил в Совет и был вызван по какой-либо причине. Антрисии никто не завидовал в ту минуту.

– Мы долго совещались, чтобы решить твою участь, Антрисия – держала речь первой вождь племени. – И вот наш тебе приговор – если в течение года с этой зимы по следующую ты не родишь наследника, мы объявим тебя врагом племени. Бездетная женщина – преступление и позор для всего племени, но так как ты женщина и к тому же дочь Старейшины, к великому счастью, давно отправившейся в Чертоги Благословенных, мы дадим тебе возможность выбрать любой вид смерти или применим удушье, а вот мужу твоему грозит мумифицирование вживую, и выполнишь его ты. По воле Богинь!

– По воле Богинь! – повторили хором за вождём все старейшины.

Всю ночь без сна провела в мучительных думах терзаемая сомнениями Антрисия. На следующий день, попрощавшись с каждым представителем племени и, обещая вернуться, если будет на то воля Всевышних, покинула деревню и ушла в неизвестном направлении.

К концу следующего лета появилась она неоткуда на родной земле. Никто не узнал в ней той печальной и грустной женщины, которую видели в последний раз. Всё племя от раба до вождя встречало её, словно к ним сама Верховная Богиня явила свой лик. Весь день праздновали возращение Антрисии, блудной дочери, а ночь она посвятила оставленному в в тоске и переживаниях по ней супругу. Через месяц все узнали о свершившемся чуде: пятидесятидвухлетняя Антрисия носила под сердцем долгожданное чадо. Все искренне радовались за свою соплеменницу, или почти все. Лишь одна Верховная Жрица (жрицы не имели имён, так как посвящали свою жизнь служению Бессмертных Создательниц и отказывались от всего личного) храма всех Богинь заподозрила что-то неладное. Однажды она пригласила Антрисию вместе с ней помолиться Вернаусии и Перкусии, чтобы отблагодарить их за сделанный подарок. После молебна она усадила гостью, чтобы распить с ней чашу Дафуса. За напитком жрица начала свою речь:

– Скажи мне, Антрисия, что ты совершила, чтобы заслужить благословение Богинь?

– С чего ты взяла, Верховная Жрица, что я должна совершить нечто, чтобы заслужить честь стать матерью? Разве это не священный долг каждой женщины племени?

– Ты можешь надеть маску счастья и невинности и обмануть всех и даже саму себя, но глаза – зеркало души, в них можно завуалировать все тайны, но полностью скрыть нельзя.

– Ты для этого меня позвала, Священная Служительница, чтобы узнать, есть ли у меня какая-нибудь тайна? Если она, предположим, есть, то является желанием Богинь, и даже самая страшная смерть не заставит меня её раскрыть кому бы то ни было. Насколько я помню, не раз обращалась к тебе за помощью, но и ты призналась в бессилии.

– Я всё поняла, ты обратилась к колдунье. Что ты натворила?!

– Всё, что я совершила, никому не дано знать, кроме меня, ведьмы и Богинь. Хорошего вечера тебе, Священнослужительница, да благословят тебя Всевышние и проклянут, если ты не будешь держать язык за зубами.

Антрисия покинула храм. Через год к её большому разочарованию на свет появился мальчик. Она нарекла его Акиусом в честь своего первого и невинно убиенного супруга. Возможно, теперь его душа обрела покой. Женщина сделала всё, чтобы заслужить вознаграждение от Богинь, но догадывалась, что они до сих пор держали на неё обиду, лишив её наследницы рода. Теперь она не сможет зачать вновь, но, видимо, тому суждено было случиться, и теперь она должна принять свою участь с покорностью и отблагодарить Всемилостивых, что в любом случае они одарили ее возможностью стать матерью, а ценнее этого нет ничего на свете. В знак признательности она принесла в жертву Покровительницам одного из своих любимых рабов.

Глава 2

Как и любая женщина племени, Антрисия была не исключением в проявлениях чувств к своему ребёнку, но отличалась своим отношением к нему. Временами же она выражала нежность, временами излишнюю строгость и отчужденность. Те пять лет, в течение которых она кормила сына грудью, можно назвать, наверное, самыми близкими и тёплыми моментами к нему за всю её жизнь. Хотя он ещё не осознавал себя как личность, но достаточно сильно успел привязаться к матери. Как только пора кормления закончилась, Антрисия быстро охладела к плоду своих стольких страданий и мучений. Ещё один рождённый мужчина не приносил славу племени. Любое племя, будь оно частью степного, лесного и горного народов, стремились к тому, чтобы в нем числилось больше женщин, чем мужчин. И чем первых было многочисленнее, тем большим почётом оно пользовалось. Рождение мальчиков считалось наказанием Богинь. С их появлением на свет не устраивали праздников, не приносили жертвоприношений, а скорее высказывали соболезнования, хоть и не открыто, но, тем не менее, так, чтобы было понятно. Через всё это прошла Антрисия. Возможно, оно тоже способствовало тому, что мать быстро стала забывать о сыне, пока в один прекрасный день, он не стал для неё, будто, тем, кто просто разделял с ней жилище и общую пищу. Когда она смотрела на малыша, то видела в нём все свои мучения и всю свою боль, которую перенесла в связи невозможностью стать матерью в молодом возрасте. Всё же не забывала она о том, что стоило ей, чтобы породить его на свет. До сих пор в слово в слово помнилось предсказание ведьмы, и от этого ей становилось ещё больнее день ото дня. Реже стала она появляться дома, чтобы не видеть своё создание. Слишком много плохих воспоминаний она связывала с ним, но как ни пыталась, не могла его возненавидеть. Какой бы ужасной тогда она стала матерью. Сородичи осудили бы её за это. Плохая мать – то же самое, что и бездетная женщина. Поэтому приходилось ей быть лицемерной. На глазах посторонних она играла роль внимательной и заботливой мамаши, а дома не вспоминала о сыне совсем, отдавая его полностью на попечения Панфусу, который, в свою очередь, души не чаял в мальчике. Именно он с самых пеленок стал готовить сына к его роли в племени, постоянно разговаривая с ребенком. Даже когда тот ещё был в течение года после своего рождения слеп. Это монолог мог длиться бесконечно, что очень сильно раздражал Антрисию. Не любила она болтунов, поэтому неоднократно приходилось ей затыкать своего супруга. А один раз его трескотня так разозлила ее, что она кинула в него кувшин с водой, но благо тот успел вовремя увернуться, и всё обошлось потерей сосуда, а не разбитой головой.

– Он же тупой, что ты с ним попусту треплешься? Все равно ничего не понимает из сказанного, – возмущалась Антрисия. Последнее время она постоянно была чем-то раздражена.

– Это у нас семейное, – оправдывался Панфус. – Мой отец всегда разговаривал со мной, а его отец с ним.

Не подозревал Панфус, что беседовал с сыном намного чаще, чем его отец с ним и что благодаря этому немало способствовал раннему развитию мальчика. В племени Обахов с мальчиками было принято не общаться много. Едва они начинали ходить, их уже привлекали к трудовой деятельности на благо племени, а некоторых (чаще больных и слабых) приносили в жертву Богиням. Нам могло бы показаться, что до десяти лет все дети вне зависимости от пола походили друг на друга и не отличались ничем даже пятнышками, но после того, как они начинали вставать на ноги и покрываться шерстью, разница становилась существенной. Женщины народа равнины имели голубые глаза и их покрывала шерсть серебристых оттенков, телосложением обладали чуть крупнее мужчин, но ростом на голову ниже. Мужчины были кареглазыми и шерстью отличались бурого цвета. В целом, это можно назвать единственными объективными различиями. На лице, ладонях и ступнях волос не имелось у обоих полов. Считалось, что мужские особи не способны на обучение в грамотности, поэтому их привлекали только к физическому труду и не допускали не только к управлению племени, но даже к его защите в случаи какой-либо опасности. В общем, роль мужчины сводилась к ограниченным обязанностям, которые каждый член племени должен был неукоснительно соблюдать. Разнообразными функциями обладали женщины племени. Причём раз наделённая определённой обязанностью, она исполняла её до конца жизни и не могла поменять или отказаться. Антрисии выпала честь быть представителем своего племени в контакте с другими. Часто она отлучалась с поручениями от вождя, жриц или старейшин в другие края. Благодаря её умению договариваться и находить общий язык при разногласиях, удавалось избежать конфликтов и споров с жителями соседних и отдалённых поселений.

Однажды Антрисия отправилась по приказу вождя в одно из северных племен, чтобы передать приглашение на ежегодное празднование в честь Богини плодородия Тантарины, почитательницы северян и восточных племен. Торжества должны будут состояться в день летнего солнцестояния, и почиталось как одно из самых ожидаемых событий для всех. Особенно этого ждал маленький Акиус, которому исполнился десятый год от рождения и он начал, как и все дети племени, меняться, чтобы обрести общий облик, который не отличал бы его от других.

В тот день Антрисия возвратилась домой. Её внимание привлекло необычная встревоженность соплеменников. Все что-то с удивлением обсуждали и спешили в сторону её земляники. Сердце женщины забилось от волнения. Что-то подсказывало ей, что нечто ужасное случилось с её семьей. Она поспешили немедленно к своему дому, ожидая увидеть изувеченными или убитыми своих близких. Люди, столпившись, кого-то окружили и с любопытством разглядывали. Те, кто стоял позади или был мал ростом, пытались протолкнуться внутрь. Гул голосов стоял такой громкий, что он слышался далеко от деревни.

– Что тут происходит? – воскликнула Антрисия, беспощадно врезаясь в толпу. Народ сначала, будто, не обратил на неё ни малейшего внимания, но потом все сами стали расступаться, образуя для неё коридор. Продвигаясь вперёд, она слышала, как сородичи перешептывались между собой:

– И надо же этому случиться? Как это воспринимать: благословение или проклятие Богинь?

– Бедная Антрисия, она ещё не знает.

– Что решит с этим делать Совет Старейшин?

– Возможно, его принесут в жертву Всевышним.

Ещё больше встревожилась Антрисия. Наконец, она преодолела последнюю преграду к центру и перед ней предстали небывалое зрелище, которое ещё долгое время будет всплывать перед её взором, стоит ей опустить веки. Перед ее глазами возникло некое чудо, а не её сын. Только материнский инстинкт шептал ей, что дитя принадлежало ей, но внешность совсем нетипичная для представителей ни степного, ни лесного и даже ни горного народов. Скорее это было смешение всех трёх. Правый глаз Акиуса был голубым, а левый – зелёным, как у лесных жителей. Шерсть его обрела оттенки снега, как у обитателей гор. Телосложением он принадлежал роду степного народа, только ростом выше своих сверстников на целую голову, как жители лесов. Шок, ужас и восхищение одновременно охватили Антрисию. Она всё поняла и не посчитала произошедшее случайностью. Лишь мгновение хватило ей, чтобы отойти от всех эмоций. Подбежав, она схватила ребенка в свои объятия и скрылась в землянке, сопровождаемая Панфусом, который расчищал ей путь от любопытных зевак. Когда они остались одни, Панфус, не проронив ни слова, подошёл к супруге, взял её за руку и поцеловал, таким образом, выражая ей свою полную поддержку и солидарность. Именно в эту минуту Антрисия поняла, насколько сильно любит свою семью. Конечно, она осознавала, что себя не переделает, так как многолетие бездетности ожесточило и сделало её бездушной по отношению к родным, но она пообещала себе, что постарается впредь быть более внимательной к сыну. То, что он уникален, не оставалось сомнений.

– И что с нами теперь станет, Панфус? Во всём виновата я, и я должна одна нести ответственность.

Еще крепче она прижала к груди сына, который стал вырываться из её цепких объятий. Успел он отвыкнуть от материнской заботы. Пафнус молчал. Либо ему нечего было сказать, либо он не хотел испытывать невыносимый характер жены. Слишком хорошо он её изучил, чтобы высказывать своё личное мнение.

– Отдадимся воле Богинь. Если они сами подарили мне его, то значит, не отберут.

Разговаривала Антрисия сама с собой, уже не обращая внимания ни на мужа, ни на сына, которого выпустила из своих рук.

До заката солнца оставалось пара часов. С наступлением темноты деревня погружалась в беспробудный сон до первого появления света, извещавшего о наступлении утра. Племена степного народа не знали огня. Вернее, знали о его существовании, но никогда не использовали для каких-либо целей. Как-то маленький Акиус впервые увидел с наступлением сумерек маленькие огоньки далеко в горах.

– Папа, что это такое? – спросил он у Панфуса, который камнем точил клинок бракана. Завтра ему предстояло убить и разделать безнука.

– Это дыхание бога смерти Ганура, жестокого брата Вернаусии. Никогда не подходи к нему. Он принесёт только боль и проклятие нашему народу, но совсем безвреден для горцев, ибо они поклоняются богу смерти.

Панфус посмотрел на отточенный клинок, который был приобретен у соседнего горного племени. Он никогда не задавался вопросом, из чего и как они его создали.

– А как выглядит дыхание бога смерти? – Акиуса охватили страх и любопытство одновременно. Ему непременно захотелось увидеть огонь вблизи.

– Не задавай подобных вопросов впредь, сын. Погибель ждёт тебя, если ты столкнёшься с ним. Только племена гор защищены от его беспощадной силы.

Акиус больше не спрашивал, но каждую ночь, когда родители засыпали крепким сном, он через отверстие крыши землянки любовался подолгу сверкающими вдали огоньками. И в этот раз он с нетерпением ждал наступления темноты. С ее приходом часами он следил за мерцанием огней и незаметно засыпал под песни Лонитии, богини сладких и добрых снов. Ариния уже поднялась над горизонтом, когда внезапно кто-то постучал по крыше землянки. Все трое вздрогнули от неожиданности, хотя и ждали, что нечто подобное рано или поздно должно произойти. Антрисия распахнула отверстие для выхода и вылезла наружу. Панфус последовал за ней. Какая бы ни последовала их участь, они готовы принять её, потому что Богинь нельзя раздражать своей непокорностью, как бы это ни казалось несправедливо.

– Верховная Жрица, вождь и Совет Старейшин ждут вас всех троих у Священного Места. Там должна решиться дальнейшая судьба Акиуса.

Маленький Акиус не подозревал, что ему уготовано судьбой, но чувствовал: нечто тревожное царило вокруг. То, что он не похож на остальных детей племени, он отчётливо понимал, но пока еще никто не высказывал ему открыто ни презрения, ни восхищения. Скорее всех еще охватывало необычайное любопытство, и народ не знал, как отнестись к подобному. Мальчик осознавал свою уникальность и получал удовольствие от внимания, которое ему проявляли соплеменники. Он не показывал страха и шёл с поднятой головой, готовый к любой уделу, предназначенной ему Богинями.

Все собрались у Священного Места. Оно находилось недалеко от последнего жилища, и было обнесено кустарниками и огромными валунами. По центру располагалась отточенная прямоугольная глыба в длину и ширину роста человека и в половину роста в высоту. Ее называли карачусом, то есть местом, где совершались жертвоприношения людей и животных только Богиням в честь каких-либо знаменательных событий. С Акиусом было всё иначе. Его не собирались убивать, но так как его зачали по советам ведьмы, а, как известно колдуны черпали силы из тёмных источников подземного царства бога смерти, к ним жрицы запрещали обращаться, но препятствовать не могли, так как отчаяние порой сильнее страха перед наказанием при нарушении запретов. Поэтому Верховной Жрице достаточно было узнать, действительно ли рождение мальчика связано с волей Богинь или демонов, прислужников Ганура. Кто же приложил к этому свою руку?

Самое худшее ожидали увидеть Антрисия и Панфус, но как развлечение или шутку воспринимал происходящее сам Акиус, виновник торжества. Его глаза смеялись, хоть и лицо надело маску серьезности и задумчивости.

Жрицы, украшенные венками редкого голубого дерева Савойникса, взяли за руки мальчика, отвели и положили его на Карачус. Все в ожидании затаили дыхание. Верховная Жрица встала спиной к народу. Возведя руки к небесам, запричитала на незнакомом языке, затем подошла к источнику, с трудом пробивавшегося сквозь расщелины камня и наполнила чашу кристально-чистой ледяной водой. Одна из жриц посыпала в чашу какие-то травы, вторая размешала их, третья поднесла её к глыбе, на которой лежал Акиус. Верховная Жрица повернулась лицом к племени и заговорила на родном языке:

– Как вы все знаете, Антрисия, дочь Егонии и Ортука, нарушала запрет и обратилась за помощью к колдунье, чтобы та помогла ей родить ребенка. Мы простили её, ибо нет страшнее наказания, чем не познать материнства, но кого она произвела на свет и по чей воле, мы получим ответ от Богинь прямо сейчас. Плод Антрисии и Панфуса настолько отличается от нас всех, что не может не вызывать беспокойства всего племени. Да свершится правосудие, и помогут нам Создательницы! По воле Богинь!

– По воле Богинь! – повторили сотни голосов за Верховной Жрицей. Та вновь перешла на лепетание на неизвестном никому, кроме приближённых Богинь, языке, взяла в руку бракан и сделала порезы сначала на левой, а затем на правой ладонях Акиуса. Потом поочерёдно жрицы выдавили кровь из ран мальчика в чашу, которую после этого поставили перед привязанным к столбу детёнышем безнука, принявшегося жадно хлебать воду. Его специально несколько часов продержали на солнце.

Как только животное напилось, Верховная Жрица другим браканом перерезала его горло, и после предсмертных судорог тело затихло навсегда. Верховная Жрица выпорола живот и принялась глотать вывалившиеся наружу кишки. Спустя несколько минут она застыла, а затем вошла в транс. Глаза ее налились кровью, и она заговорила чужим грубым голосом:

– Данное чадо благословлено Богинями.

Затем женщина упала наземь, а очнувшись, не помнила того, что с ней приключилось.

Вождь стала со своего почётного места и обратилась к соплеменникам:

– Если сами Богини благословили этого ребёнка, значит, не нам решать его судьбу. Пусть живёт и приносит пользу своему народу. По воле Богинь!

– По воле Богинь! – прокричали все, но уже за вождём!

Одна из старейшин шепнула другой, когда люди принялись расходиться по своим делам, и гул голосов заглушил всё вокруг:

– И всё же я считаю, от мальчишки надо избавиться. Он плод создания колдовства ведьмы, а не жриц, служащих напрямую Богиням.

– Хватит тебе чушь нести, Эфтания. Разве сейчас ты не стала свидетелем ответа Великих Создательниц? Достаточно и того, что ты всё это затеяла. Наш долг подчиняться воле Всевышних, а не идти наперекор ей, иначе сама знаешь, чем это может грозить.

Эфтания промолчала, лишь закусила нижнюю губу, что означало ее вхождение в фазу крайнего раздражения. Старуху давно не устраивали решения нынешнего вождя, Атригии, так как все они шли вопреки её желаниям. Благо Верховная Жрица ей благоволила. Солнце достигло своего зенита. Эфтания, как и остальные, не стала испытывать судьбу, отправившись с супругом к своей землянке в центре поселения, к самому почетному месту, после священного. По пути в голове у нее зарождался, как ей казалось, идеальный план, как избавиться от Акиуса, но при этом не прогневить Богинь, поэтому она улыбалась, а не грустила, как прежде.

Глава 3

Заканчивались последние зимние деньки. Вот-вот растает снег, пройдут холода и наступит долгожданное лето (тогда существовало всего два времени года; зима начиналась с первым снегом, а заканчивалась с его таянием через шесть месяцев). Все находились в воодушевленном состоянии в связи с предстоящими событиями в честь Богини плодородия Тантарины. На севере проживают около сотни племен, и каждый год празднование переходит из одного в другое. В этом году выпала честь Обахам провести соревнования и организовать базар. Последний раз игрища проводились здесь более ста тридцати лет назад. Через три месяца сюда съедутся лучшие представители племен, чтобы в состязаниях показать все свое мастерство и представить свой товар для обмена. Будут много людей, будут песни и пляски, и, конечно, немало угощений. Особенно этого события ждали дети. Пока взрослые готовились день и ночь к соревнованиям, оттачивая свое умение в определенной сфере, дети проводили время в забавах у реки. Они уже знали, что им нельзя ни под каким предлогом вступать за границу, разделяющее равнинные местности с лесом и горами, хотя не раз издалека им приходилось наблюдать за лесными жителями и горцами. Раз в полгода старейшины соседних племен трех народов встречаются, чтобы обменяться товарами и обсудить насущные проблемы. Языков они друг друга не знают, поэтому общение происходит через мимику, жесты и эмоции. Чем больше времени проходит, тем кажется явственнее разрыв между когда-то единым народом и более чужими становятся они друг другу, но пока хватает ресурсов на все племена, населяющих территории севера, конфликтов совсем не происходит. На юге уже случаются мелкие стычки, но эта тема далека от обсуждения среди Обахов. Всех сейчас интересуют предстоящие игры и ярмарка, на которую привезут продукты со всех округ. Мужчины обсуждают новые виды орудия, женщины – политику, дети – игрушки. Казалось, каждый с нетерпением ждал дня летнего солнцестояния. Все, кроме маленького Акиуса. Несмотря на то, что сами Богини дали добро и способствовали его рождению, в своём племени, среди своих сородичей, он становился всё более чуждым и нелюдимым. Сверстники и ровесники избегали с ним водиться, а взрослые косо поглядывали. Некоторые даже плевались в его сторону. Его всячески дразнили, и «ведьмино отребье» было самым ласковым из всех прозвищ, которыми его наделяли. Может быть, со временем к нему бы все привыкли, если бы лучше его узнали и поняли, что только внешность отличала его от остальных, но кто-то искусственно настраивал народ против невинного мальчика и его семьи. Больше всего Антрисию расстраивало, что смутьяном являлся кто-то из старейшин, а осудить её не представлялось возможным потому, что сказать слово осуждения одной – значит высказать всем, а это попахивало изгнанием. Лишь оставалось Антрисии по ночам с мужем обсуждать порядок сложившихся дел. Оба отчётливо осознавали, что им не остаётся ничего, как примириться с обстоятельствами, так как отправить сына в другое племя нет возможности, ибо слух о нём долетел до самого юга. Многие приезжали оттуда, чтобы только взглянуть на мальчика. Интерес даже высказывали племена лесов и гор. Акиуса с любопытством разглядывали и приносили ему в дар различные предметы, что вызывало зависть у соплеменников и ненависть по отношению к нему. Никто ещё не посмел поднять руку на него лишь из-за страха ответа перед вождем, которая объявила бы изгоем любого, кто осмелился бы причинить физический вред благословленному Богинями. К сожалению, Акиуса это не спасало от нелюбви соплеменников. Если женскую половину он терпел с покорностью, поскольку слово женщины было непререкаемым, то с мужской мог поквитаться и показать свою силу, через мальчишеские драки. Обычно они происходили в полдень, когда взрослые уходили отдыхать в землянки от палящего солнца, девочки проводили часы, корпя за чтением сложных текстов фгонского языка, а мальчики собирались недалеко от Карачуса (так как это было единственное место, которое укрывало от посторонних глаз; поселение располагалось на низменности, лишенной деревьев и скал), где те могли проявить свою силу. Несмотря на то, что физические поединки всячески запрещались, они всё же периодически устраивались между юношами и молодыми мужчинами почти во всех племенах. Именно на этих схватках Акиус предстал совсем в ином свете в глазах собратьев. Он бил, колотил, пинал своих соперников беспощадно, не зная жалости, словно выплёскивал все обиды наружу. Он показал себя сильным и достойным противником, но вместо заслуженного уважения, получал в ответ еще большую порцию неприязни и страха от своих сородичей. Теперь его непросто не любили за то, что сами Богини покровительствовали ему, сделав прекраснейшим существом из всех живущих, но и боялись, так как поняли, что он еще всех сильнее на свете. Это ожесточало сердце Акиуса, делало его замкнутым и неразговорчивым. Панфус считал, что с сыном происходят плохие перемены от безделья и что он слишком много времени проводит дома, не общаясь с другими детьми. Он ведал, что соплеменники боятся парня из-за его непохожести, но вину вменял самому Акиусу, так как тот казался ему не слишком настойчивым в достижении уважении к себе самому.

– Труд должен помочь мальчику выйти из нынешнего унылого состояния и сделать из него мужчину, – поделился как-то Панфус перед сном своими мыслями с Антрисией, – он, как туча, мрачнее день ото дня.

– Ты прав, – согласилась Антрисия, поворачиваясь на бок к стене, ее клонило ко сну и совсем не хотелось разговаривать, – завтра узнаем, на что он способен.

Спустя несколько мгновений родители погрузились в крепкий сон. Этого момента и ждал Акиус. Он встал с лежанки, подошел к выходу, открыл отверстие, высунул голову и принялся наблюдать за мигающими огоньками вдалеке. Сейчас их насчитывалось намного больше, чем вчера. Казалось, все скалы ими озарялись: зрелище впечатляющее и незабываемое, особенно в безлунную ночь, не могло не разжечь мечтания и фантазию молодого богатого воображением юноши. Когда зрение его привыкло ко мгле, он сумел различить каждый предмет, попадающийся ему на глаза: крыши землянок, священное место, кустарники и крупные камни, и скользящие тени. Скользящие тени! Сердце мальчика забилось в бешеном ритме от благоговейного трепета. Сначала он подумал, что они ему привиделись. Он слышал истории от отца о прислужниках бога смерти Ганура. У них нет лиц, нет тела, нет очей и ушей. Они представлены только мрачными сгустками тьмы, появляющиеся в ночное время суток. Бесшумно они плывут между домами и горе тому, кто выйдет в этот час на прогулку, они схватят свою жертву и унесут туда, где нет солнца, тепла и света. Так пропал брат отца, в далеком детстве. Не послушался он совета старшего брата не выходить из дома ночью, но слишком уж тому хотелось посмотреть на светящиеся огоньки вблизи. Вылез из убежища и тут же был схвачен демонами в виде теней. Акиус уже собирался спуститься и спрятаться за шкуру траванака, как услышал, что тени были вовсе не молчаливыми существами, как гласили легенды, а, напротив, они что-то полушепотом обсуждали. Через какое-то время он увидел, что ими оказались живые люди, фигуры которых отчетливо выделялись на фоне безлунной ночи. Они приближались к его землянке. Голоса ему показались знакомыми, но он не мог вспомнить, может, от волнения, кому они принадлежали. Когда он убедился, что ошибки быть не может – они направляются именно в сторону его дома, он быстро спустился и прижался к стене спиной. Голоса замолкли. Вход в крыше землянки приоткрылся и вниз сбросили какой-то предмет. Недолго думая, Акиус подбежал к месту падения нечто и ужаснулся. Им оказалась скарпеа (похожа на змею, но с двумя головами). Самое ядовитое существо в северных землях. Помимо испускаемого яда (капля которого способна убить стадо безнуков), она была прожорлива и смогла бы съесть три человеческие особи подряд, не оставив даже костей. Бросившие не учли только одного факта: скарпеа очень теплолюбивое существо, нетерпящая холодов и сырости. Стоит ей оказаться в чуждой среде и она надолго застывает, как камень, которым можно хоть замерзлую землю капать. Учитывая замкнутость Акиуса, крыша землянки не открывалась несколько дней подряд, поэтому земля внутри не нагревалась от солнца и не отходила от сырости. Внутри стояла прохлада, что и привело к мгновенному застыванию скарпеи. Быстротой отличался в своих реакциях мальчик. Недолго думая, он схватил двухголовое чудище и выскочил из дома, последовав за первым попавшимся в поле зрения силуэтом. Второй незаметно скрылся из виду. Заметив крышу землянки, под которую скрылась тень, Акиус подбежал к ней, тихо приподнял отверстие от входа и аккуратно опустил скапею вниз. Приятное тепло паром выплеснулось наружу. Так же быстро он вернулся к себе и залез с бешеной силой бьющимся сердцем под шкуру транавака, ожидая услышать крик в любой момент, но вместо этого звенела полная тишина. Он забыл, что яд скарпии действует, как снотворное, чтобы избавить жертву от сопротивления грозящей ей участи. Незаметно Акиус погрузился в крепкий, но беспокойный сон.

Утром его разбудил отец. Ему снилось, что он бежит в страхе от кого-то или чего-то, но сам не знает, что послужило причиной тому. Проснувшись, он протер глаза и сразу вспомнил события минувшей ночи. Нагнувшись над ним, улыбался вечно неунывающий Панфус. Акиус был чрезмерно рад видеть своих родителей в здравии. От избытка переполнивших его чувств, он бросился к отцу на шею и повис на нем, как на дереве.

– Ну, поделом, Акиус. Ты уже достаточно взрослый. Сегодня тебе предстоит начинание трудовой деятельности, поэтому поешь, как следует и на восходе мы должны поспешить на Карачус, где состоится обряд.

В этот день всё племя должно присутствовать на церемонии. Когда народ собрался, выяснилось, что не хватало одной семьи. Отсутствовала Рария со своим мужем и двенадцатилетней дочерью. Один из рабов был послан за ними. Через несколько минут он издал дикий вопль, переполненный ужасом. Все поспешили к землянке, у края которой стоял побледневший невольник. Перед глазами очевидцев предстала шокирующая картина: три скелета лежали на земле, и вокруг них вилась скарпеа, в ожидание переваривания съеденного мяса, чтобы приступить к костям. Больше всех стала переживать старейшина Эфтания, так как погибшая была ее верной приближенной. Если кто-то в тот момент взглянул бы на Акиуса, то увидел бы оскалившуюся улыбку, отразившуюся на лице мальчишки.

Глава 4

Понятие похорон племена степного народа не имели. Пожилых мужчин обычно изгоняли, но чаще приносили в жертву, а тела их отдавали на кормление прирученным варситонам. Почивших женщин относили далеко от деревни. Их наряжали в лучшие украшения и оставляли прямо на земле, покрыв песком и ветками кустов или травой. Таким естественным образом образовалось собственное кладбище, судьба которого мало кого интересовала. Если бы не дикие животные, кормившиеся трупами, оно могло бы растянуться на десятки километров на север. Ступать в «край мёртвых» считалось проклятием. Кто преступит его границы, принесёт обратно горе, может быть, поэтому покойников на плечах относили рабы умерших хозяев или изгои, если те не располагали собственными прислужниками (изгоев в этом случае не приносили в жертву Богиням). Возвращаться им уже не позволяли. Никто не знал, что с ними становилось дальше. В общем, никого это не заботило. На самом деле, большинство из участников похоронной процессии кончали жизнь самоубийством, так как понимали, что им нет места среди живых, ибо их проклятие будет следовать за ними повсюду. Другие, более слабовольные, уходили дальше, далеко на Север, где снега никогда не сходили с земли и где полгода светило солнце и полгода стояла непроглядная тьма. По поверьям, это край Богов. Тот, кто уйдёт туда, тому назад пути уже нет. Обахи были самым северным народом. Считалось, что севернее их уже и живой души не найти. Не знали они, как ошибались, но пока не об этом речь.

Похороны устроили поспешно, так как живым хотелось жить, а не думать о смерти. Рано или поздно она явится ко всем, так зачем же тратить время на думы о ней? Народ степей, полей и равнин считался самым жизнелюбивым из всех трех существовавших тогда.

Как уже известно, Обахи расположились на севере Большой Земли. Территорию, которую предки выбрали для жизни являлась непригодной для земледелия, так как зимы отличались суровостью, а летняя пора зноем и засухой. И всё же почва славилась огромным содержанием глины. Это сделало Обахов искусными мастерами различных утварей, сделанных из неё. Даже горцы и лесные жители пользовались посудой, произведенной этим племенем. Зимами обычно занимались охотой на мелких животных, а также собиранием плодов тартабариса, который рос на низкорослых кустарниках и обретал свой настоящий вкус только после сильных морозов, а недозрелыми являлся ядовитым, а в зимнюю пору приобретал сочный вкус и становился сытным. Несколько ягод хватало, чтобы на полдня забыть о голоде. Большие усилия уходили на добычу его, но результат того стоил. Основная же деятельность состояла из гончарного искусства. Занимались им исключительно мужчины племени, и каждый наделялся своими обязанностями и функциями. Одни добывали глину (добыча не прекращалась даже зимой, так как та глина имела свойство не застывать даже при самых низких температурах); вторые ее обрабатывали и очищали; третьи занимались непосредственно с созданием предметов из неё. Именно Панфус входил в третий класс и хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Вот только Акиусу претила это мысль. Не хотелось ему заниматься глиной и копаться вечно в грязи и земле. Что его больше привлекало, так это охота и чтение. Прошлой зимой отец впервые взял его с собой, несмотря на то что, мальчик еще не покрылся достаточной шерстью, которая защитила бы его от холода и ветра, пронзающего до самых костей. Укутанный весь с головы до пят шкурой транавака, он неуклюже бегал по полям и наблюдал за тем, как ставятся силки, как стреляются стрелы и умертвляется пойманная дичь. Всё это ему доставило огромное удовольствие и дало осознание того, что он хотел бы стать охотником, а не гончаром. К сожалению, Обахи жили на границе с вечной мерзлотой, поэтому занятие охотой считалось бесперспективной деятельностью, поскольку животных, водившихся в этих краях по пальцам можно было посчитать, гораздо их больше имелось в соседних лесах и горах, где они прятались от сильных заморозков и непрекращающихся зимами ледяных ветров. Что касается чтения и письма, то Акиус заинтересовался им вовсе неслучайно. Каждый день с самых пелёнок наблюдал он за матерью, читавшей что-то начертанное на деревянных дощечках и писавшей на них сама. Но стоило мальчику подойти к ней, чтобы взглянуть на неведомые каракули, гнала она его от себя, что в свою очередь разжигало в нем любознательность ещё с большей силой. Это, как кто-то старается потушить огонь, дуя на него. Понимание того, что не дано ему будет научиться грамотности ни от матери и ни от кого-либо, так как это противоречило законам всех степных племен, расстраивало парня, и он принялся изучать буквы самостоятельно, сравнивая их с произношением матери, читавшей всегда вслух (про себя и шёпотом в то время читать не умели; даже составляя письменное послание, писцы произносили слова в голос). Акиус крал таблички, которые та откладывала в сторону за ненадобностью, и хранил у себя на лежанке, пряча под шкуру транавака. Даже для современного человека письменность фгонского языка показалось бы сверхсложной, отличающаяся от произношения и грамматики устного варианта. Во-первых, знаки писались как в виде букв, так и в виде примитивных иероглифов. Смысл их понять было невозможно, необходимо просто заучивать. К тому же племена юга имели предметы быта и понятия, которые отсутствовали у северян, поэтому их обозначение оставались непонятными и незнакомыми южанам. В целом насчитывалось около трехсот букв и тысячи иероглифов, часто одно явление обозначалось буквенной системой и иероглифом, но они не являлись синонимами, а употреблялись в зависимости от контекста. Например, глина имела около трёх десятков обозначений в зависимости от её внешних характеристик. Любому бы показалось невозможностью все это запомнить, а тем более выучить. Когда мы учимся в детстве, как читать и писать, нам кажется это сложным, а во взрослом возрасте – естественными и простыми действиями, потому что со временем забываем все связанные с этим трудности и мучения. То же самое, можно сказать о людях, живших тогда. Однажды обретённое знание развивалось, и этот процесс нельзя было остановить. Конечно, нелегко давалось обретение знания Акиусу самостоятельно. Изучал он его тайком и с оглядкой, чтобы никто не догадался, а иначе ему грозило бы наказание. Какое? Даже сама вождь не знала, так как не существовало еще прецедентов того, что мужчина сам обучился бы письму без помощи со стороны. И всё же его часто замечали с дощечками в руках, но воспринимали занятие несерьёзно, так думали, что ребёнок просто играет с ними, а читать ему не дано научиться от природы, а тем более писать. Именно страх быть пойманным выдрессировал его произносить письмена только про себя. Уже к двенадцати годам Акиус научился всему, что требовалось для понимания текстов, но на достигнутом результате ему не хотелось останавливаться, потому что если не повторять и не развивать с трудом полученные знания, можно легко утерять их навсегда. Акиус расстроился, когда по результатам жеребьёвки ему выпала работа по добычи и поиску виды глины для изготовления посуды. Утешало только то, что надолго он будет уезжать из поселения на её поиски. Отец нарадоваться не мог за сына, считая, что это поможет тому, наконец, обрести собственный путь в жизни, стать полноценным членом общины и избавиться от тоски и одиночества.

Уже на следующий день с группой из двадцати человек Акиус отправился впервые далеко за пределы родного поселения. Путь предстоял неблизкий на северо-запад. К закату солнца они должны будут возвратиться домой. Запрягши галдаков (животные, напоминающие быков) в телеги, отправились они за партией глины. Лишь к полудню добрались до места. Еще не весь снег сошел с полей, но пекло так сильно, что, казалось, солнце вот-вот упадет на раскаленное ею землю.

– Вернаусия сегодня не благосклонна к нам. Хоть немало мне лет, но не помню я такого жаркого дня в зимнюю пору. – Воскликнул Нукриг, один из старейших жителей племени. Ему уже исполнилось семьдесят лет. Пот градом стекал по его шкуре.

– Согласен с тобой, благородный Нукриг – отозвался молодой Ролек, – Богини держат на нас злобу. По возращении принесём в жертву самого упитанного безнука, чтобы очистить совесть и удовлетворить их.

Все понимали, что беды посыпались на них, как из рога изобилия, после того, как был проведён обряд над Акиусом. И несмотря на покровительство Всевышних Создательниц, племя не приняло его, и с того самого момента странные вещи стали с ними происходить: наводнения, засуха, потеря скота и так далее по списку. Все по-прежнему принимали это за проклятие и ещё больше отдалялись от объекта, несущего несчастия.

Мужчины держались скованно, но не только потому, что волей судьбы Акиус стал частью их группы, а потому что впервые их сопровождала женщина. Одна из старейшин отправила её с ними без всяких объяснений причин. Звали её Танасией. Всю дорогу она не проронила ни слова, лишь искоса поглядывала на Акиуса. Взгляд выдавал её волнение и нетерпение, хоть внешне она старалась выглядеть спокойной и равнодушной.

Наконец, приступили к работе. Маленькими деревянными лопатками принялись они снимать слой за слоем почву, пока не уперлись в глину. Эта была не та глина, которую мы себе представляем: цвета ржавчины и липкую на ощупь. То вещество обладала цветом солнца и отличалась рыхлостью. Её потом тщательно очищали от всех мелких камешков, а затем смешивали с большим количеством воды, чтобы довести до густоты, пригодной для лепки. Несколько дней мог занять этот процесс. В общем, труд воспринимался как нелёгкий и трудоёмкий. Глину выкапывали из земли и наполняли ею телеги. Не прошло и часу, как Танасия дала о себе знать, своим неуверенным писклявым голоском. Она держалась поодаль от места раскопок, и до этого молча наблюдала за ходом работы.

– Дакур и Акиус, возьмите пустые кувшины и отправляйтесь за водой к источнику, что начинается вон за теми кустами – она указала правой рукой на запад. Бросив лопатки наземь, оба покорно поднялись с колен, взяли сосуды и направились к указанному месту. Боковым зрением Акиус заметил, как Дакур, раб старейшины Эфтании, (ещё младенцем его обменяли на большую партию посуды; происходил он из рода одного из беднейших племен Сенику, главным поставщиком рабом во все степные племена), погладил привязанный к бедру мешок, который указывал своим очертанием на скрытый от лишних глаз бракан.

Добравшись до ручья, Акиус подошёл к воде и, наклонившись опустил кувшин под струю. Незаметно он взял в руки рядом лежавший камень. В ту минуту проклинал он отца, который отказал ему в оружии, так как тот считал сына еще слишком маленьким для ношения такого опасного предмета. Резко обернувшись, увидел он, как Дакур, который был всего на два года его старше, но меньшего телосложения, рванулся вперёд, держа в руках сверкающий на солнце клинок. Ещё секунда и юноши столкнуться в схватке не на жизнь, а на смерть и выживет лишь сильнейший. Внезапно послышалось грозное рычание. Оба противника в ужасе замерли, забыв друг про друга. Повернув головы в сторону издававшихся звуков, они увидели на небольшом расстоянии от себя агрессивно настроенного самца безнука. Это говорило о том, что неподалёку находились его детёныши. Он оказался огромного роста и злобного вида. Самку, по-видимому, убили, так как отцы воспитывали детёнышей только в отсутствии матери. Безнук с яростью смотрел на Дакура, так как тот держал в руках лезвие. На правом боку у животного выделялся длинный шрам, когда-то оставленный именно этим оружием. Безнуки хоть и отличались тупоголовостью, но обладали прекрасной памятью. Не успели оба юношей опомниться, как зверь сорвался с места, мгновение и Дакур истёк бы кровью на его длинных и острых клыках, но Акиус не дал этому случиться. Он быстро отреагировал на грозившую им угрозу, подбежал от ужаса к застывшему рабу, вырвал бракан из его рук и вонзил по самую рукоятку в горло безнука, подбежавшего вплотную. Кровь фонтаном брызнула из его раны, окрасив шкуру обоих мальчиков. Безнук умер мгновенно, даже не поняв, что с ним случилось, и совсем не мучаясь от боли.

Когда Акиус с браканом, с которого на землю стекала кровь, повернулся к Дакуру, не успевшего еще отойти от шока, его глаза сверкали яростью и беспощадностью. Раб опустился на колени.

– Благодарю тебя за спасение моей никчемной жизни, великодушный Акиус, сын Антрисии и Панфуса. Отныне я и твой раб в этой и в следующей жизнях. Проси меня о чём угодно, и я с покорностью подчинюсь всем твоим желаниям. По закону племени и Богинь, отныне я тебе навечно обязан.

– Ты расскажешь мне всю правду, не скрывая и не утаивая ни единого слова.

– Вернее слуги ты не найдёшь себе, хоть обойдёшь весь свет.

Дакур ответил на все вопросы Акиуса и впоследствии на долгое время стал его тайным информатором и шпионом, и, конечно, другом, первым, надёжным и самым верным.

Удивительное зрелище предстало перед глазами соплеменников полчаса спустя, как удалились за водой Акиус и Дакур. Оба возвращались, но в руках несли вовсе не кувшины, наполненные холодной ключевой водой. Акиус, закинув на плечи, тащил огромную тушу безнука, которая весила втрое больше его и вдвое шире по размеру. Дакур же держал в руках пять визжащих во всё горло детёнышей. Все выразили свой восторг и удивление, бросив лопатки и в дикой пляске заскакав вокруг обоих героев. Лишь одна Танасия не выражала радости, но в этот раз она уже не скрывала своих эмоций (может, потому что никто на неё больше не обращал внимания): ненависти, страха и разочарования. Акиус улыбнулся ей, похваставшись своими белоснежными зубами, введя ее ещё в большое смущение, но ей ничего не осталось, как дождаться окончания работ и возращения в поселение, чтобы донести все до сведения старейшины Эфтании, не ведавшей, что имела тесную связь с колдуньей, с которой никогда лично не встречалась.

Глава 5

Селестия, ведунья, не принадлежащая ни к одному племени, поначалу много лет искала себе мужа. Она нуждалась в наследнице, которая бы продолжала её род и освоила силу магии, которой испокон веков владели её предки. Проблема состояла в том, что мужчины всех племен дрожали не только при ее виде, но даже при упоминании ее имени. Женщину считали воплощением зла и прислужницей бога смерти, но самом деле Селестия служила исключительно Богиням, так как только они могли наделить её сверхъестественной силой. Тем не менее, люди её страшились и избегали, но в случае беды и горя всегда обращались, переборов прежде свой страх. Не обращала внимания уже на это ведьма, вспоминая часто поучительные слова матери: «власть над природой и судьбами людей лишает нас счастья быть частью общины, но оно того стоит». Действительно, магическая сила быстро заполонила тоску по общению с живыми людьми, поскольку сумела она обрести способность общаться с мертвыми, и многие тайны открылись ей, и никто не сумел скрыть своих желаний и истинных намерений от неё. Селестия стала даже могущественнее матери и бабки, овладев искусством разговаривать с животными, чего не удавалась ранее ещё никому. Однажды в лесу она обнаружила умирающего от полученных ранений лесными охотниками лапрокса. Его взгляд, наполненный болью и предсмертные вскрики, разжалобили, не знавшую сострадания, женщину. Она умертвила животное, а еще через несколько минут оживила, но только это был вовсе не тот прежний лапрокс. Нечто темное вошло в его тело и принялось рьяно и верно служить новой хозяйке. Теперь Селестии не было равных среди живущих на земле. Казалось, сама смерть подчинялась ей. Обращаться к Селестии стало всё больше и больше людей со всех трёх народов, но не потому, что популярность о ней перешагнула за все границы (ведьмы ее рода исстари славились своей магией), а потому, что в отличие от своих предшественниц, Селестия никогда не брала ничего взамен. Такая щедрость сделала её известной, что позволила многим беднякам, не имевших и гроша за душой, обращаться к ней за помощью. Никому не отказывала она, и если осуществление желаний было в ее силах (что часто и случалось), помогала им обрести реальность. Для этого требовалось лишь дать согласие в виде протянутой руки, на ладони которой она ножом прорезала рану и пробовала на вкус кровь просящего. Как только это происходило, она захватывала душу навсегда. Не ведая того, просящие становились ее рабами как при жизни, так и после своей смерти. Стоило бы ей дать команду, как они явились бы к ней по любому зову и исполнили любую волю, а с кончиной их души не уходили бы к Гануру, а исчезали навсегда, отдавая ей всю свою энергию и продлевая её жизнь. Со временем она обретет бессмертие. Может, не будет такой всесильной, как сами Богини, но среди людей ей не найдется равных. Действительно, поначалу Селестия думала о наследнице, которой передала бы свой дар и научила волшебству, но затем поняла, что дочь со временем превратилась бы в серьезную соперницу за власть и попыталась бы избавиться от неё, как она в свое время отделалась от своей матери, а та от своей. Селестия считала себя умнее своих почивших родственниц и уже вовсе не собиралась делить свое могущество с кем бы то ни было. Не существовало на земле того, что могло бы ее напугать и остановить. Она была сильнейшей. Одно ее только волновало и не давало покоя. Шестнадцать с половиной лет назад к ней обратилась за помощью страстно желавшая забеременеть женщина из самого северного племени. Лишь отчаяние привело ее к ней. И чем оно больше, тем легче захватить душу. С Антрисией, имя которой сами Богини нашептали ей, отличалась от остальных. Ее кровь оказалась безвкусной и ввела ее в такой транс, от которого она несколько декад тяжело отходила, словно выпила слишком много Ыванира (забродивший напиток из крепких трав). Душу Антрисии ей не удалось подчинить, но получилось войти в ее сознание, чтобы через сны следить за тем, что происходило с ней и ее будущим сыном, хотя сама мать ничего не подозревала. Селестия знала все об Акиусе: его желаниях, страхах, стремлениях, радостях и горестях. Хоть повлиять на его судьбу она не могла, так как бессильна перед волей Богинь, но сумела воздействовать на волю тех, кто его окружал. Акиус поразил ее, как и всех, своей непохожестью, но в отличие от остальных, которые видели его другим лишь из-за внешности, она почувствовала исходящую из него внутреннюю силу и разглядела скрытый потенциал. Это напугало ее до безумия. «Не могли Богини наградить мужчину подобной немыслимой мощью, способной уничтожить весь сложившийся тысячелетиями уклад жизни!», рассуждала про себя колдунья. «Может, Создательницы всего сущего на Земле и Небесах ошиблись?». Она понимала, что даже за такие крамольные мысли ее ожидала ужасная участь, но не могла не думать об этом. Слишком могучим и опасным становился мальчишка из года в год. Он сам обучился грамоте без помощи посторонних и уже дважды сумел избежать смерти, которую она с помощью манипуляций подстроила ему. Придется надавить на Эфтанию посильнее, хоть и рискует она выдать свою жертву и подставить все под угрозу. Эфстания была одна из первых, которая заподозрила в Акиусе настоящую угрозу, а не благословение Богинь, но будучи трусливой по натуре, чтобы что-то предпринять против него, больше молола языком, чем действовала. Всё же власть старейшины давала ей иммунитет от многих деяний, только покушение на жизнь вождя могла грозить ей потерей собственной, а в остальных случаях, она обладала неприкосновенностью. И так как сомнения её грызли, завладеть ее душой и телом не представляло труда для Селестии. Люди слабые силой воли, легко поддаются манипулированию. Этим и воспользовалась Селестия. Она отправила лапрокса, чтобы тот незаметно положил на лицо Эфстании старвенуса (червь), который уже сам нашел бы путь к ее мозгу через нос, глаза или уши. Как только тот оказался внутри, Селестия уже легко управляла Эфстанией: ее поступками, чувствами и думами. Та же наивно полагала – все, что она делала и о чём размышляла исходила от неё самой, не зная того, что давно стала игрушкой в руках ведьмы. Главным для Селестии было то, чтобы та не раскрыла неладное, поскольку это могло испортить все дело. Эфтания не давала согласия на рабство, поэтому легко прогнала бы колдунью из своей головы. Достаточно одного желания. У Селестии, как казалось ей, созрел идеальный план избавления от Акиуса. Богини не всегда могут наблюдать за людьми, особенно в дни жертвоприношений, когда наслаждаются отдыхом и весельем, а также по ночам, ибо сон нужен как смертным, так и бессмертным. Да, дважды не удалось ей осуществить замысел, но колдунья не сдавалась и не перед чем не останавливалась, особенно после сновидения, в котором стала невольной свидетельницей разговора Верховных Покровительниц людских судеб трёх народов.

Снилось ей, что за ней гнался невиданный зверь. Она его не видела и не слышала, но чувствовала его приближение и зловонное дыхание за спиной, а цепкие когти готовы были разорвать на мелкие кусочки свою жертву. Если бы не крылья, ужас сковал бы все ее члены и не дал бы сделать и шагу вперед. Взлетела она над землей и понеслась на север со скоростью света, а, может, даже еще быстрее. Чье-то заступничество защитило и спасло от клыков неизвестного и невидимого чудовища. Хоть опасность давно миновала, и позади уже не ощущалось погони, сердце ее не переставало учащено биться, словно пыталось всеми доступными средствами высвободиться из грудной клетки, как узник из маленькой камеры, в которой был обречен провести всю свою оставшуюся жизнь. Возможно, это бился страх не перед прошлым, а перед будущим. То, что прошло, может вызывать разные чувства: боль, сожаление, раскаяние и тоску, но то, что ожидает впереди, только страх и чуть-чуть любопытство, но ничего более. Она знала, что ее ждало что-то невероятное, но что именно? Этого ведьма и страшилась узнать, но вместе тем, ей не терпелось открыть.

Наконец, крылья опустили ее на землю и исчезли также внезапно, как и появились у нее за спиной. Не успели ноги коснуться твердой поверхности, как услышала она женские голоса, но они звучали вовсе не извне, а в ее голове, внутри ее самой. Это были нежные и успокаивающие неземные звуки. Таких речей прежде она не слышала ни от одной смертной женщины, которая бы в порыве отчаяния не являлась к ней. «Селестия, Селестия», кто-то издалека и вблизи звал ее неведомо куда. Сначала она растерялась, и не знала в какую сторону держать дорогу, но потом просто отдалась зову сердца, доверилась своим предчувствиям и интуиции. Иногда разум и логика могут провести нас по ложному пути и привести к результату, которого мы не пожелали бы никогда достичь. Именно этого часто избегала Селестия в отличие от многих людей, поэтому не знала ошибок и горя. Лес, в котором она очутилась, был не похож ни на один в ее краях: деревья невероятно высокие, что своим кронами достигали самых небес, их стволы толстые, что все племя не смогло бы их обхватить, а ветви настолько длинные, что переплетались друг с другом и часто было сложно понять, где начиналось одно древо и где оно заканчивалось. Листья всех цветов радуги и их оттенков, сверкали сами по себе без участия света солнца и луны. Просто сказочный лес предстал перед ее взором и вмиг окружил. Но самое удивительное то, что здесь не встречалось ни единого живого существа, но при этом чувствовалось, что все вокруг кипело и дышало полной жизнью. Она шла вперед, и голоса становились все более отчетливыми. В конце концов, огромные гиганты стали расступаться перед ней, в прямом смысле, она увидела собственными глазами, что они представляли из себя живых существ, которых и чувствовала. Словно, неуклюжие безнуки передвигали они своими корнями, как ногами, уступая ей дорогу. Она заметила их грозные, но не желающие ей вреда глаза, которые различались и не походили друг на друга, как племена и народы на земле. Вот лес закончился и перед ее взором предстала чаща. Голоса были уже настолько хорошо слышимы, что она могла различать отдельные слова. Ветки кустов раздвинулись, как только она вступила в их пределы. Они ласкали и кололи, пронзали и обнимали, и каждый раз начинали препятствовать ее продвижению к центру. В какой-то момент Селестия поняла, что пора остановиться, как она и поступила. В эту минуту часть кустарников раздвинулась, и ей предстала небольшая поляна, полная сверкающих и светящихся, как пламя разноцветных бабочек. Посреди поляны горел костер небесно-голубого цвета, а у него спиной к ней полукругом сидели три Богини. Вернаусия, богиня полей, степей и равнин, одетая в серебристые сияющие одежды, находилась посередине. Вправо от неё расположилась Лоренмия, богиня лесов, чаш и болот, облаченная в яркие цвета трав и листьев. Влево от Вернаусии сидела, горная богиня Торения, наряженная в костюм из различных сверкающих камней. Лиц их Селестия не видела, так как знала, что стоит взглянуть в глаза Богиням, как можно мгновенно сгореть дотла и не оставить после себя даже пепла. Голоса Богинь звучали, как колокольчики, а разговор их между собой был настолько загадочным, как и они сами.

Вернаусия: сестры, я созвала вас сюда, чтобы обсудить, как нам быть дальше. Мир настолько быстро меняется, что мы больше не в состоянии его контролировать. Люди еще поклоняются нам и приносят жертвы, что позволяет существовать в достатке и довольстве, но я чувствую, что так будет не всегда. Эпоха нашего правления подходит неизбежно к концу.

Лоренмия: согласна с тобой старшая сестра. Ветра нашептали мне, что грядут большие перемены, и мы не в силах будем их остановить, ибо слепы и слишком беспомощны. Как мы можем предотвратить опасность, если не ведаем, откуда она исходит? Мы очень редко вмешивались в людские дела, что ослабило нашу с ними связь. Сможем ли мы вернуть былую власть над ними? Власть, которая тысячелетиями заставляли их страшиться нас.

Торения: сестрицы, последняя надежда наша еще жива, и она теплится в Селестии, в колдунье, которую мы наделили огромной силой. Если она сумеет остановить зло, то мы примем ее в наш сонм и сделаем равной себе. Восставшим не будет ни жалости, ни пощады.

Все три в голос: по воле нашей!

После этих слов, Селестия почувствовала, как ветви кустарников охватили ее тело и выбросили назад. С огромной скоростью полетела она в обратном направлении, а затем неожиданно проснулась.

– Боги предали Богинь и восстали против них – воскликнул ведьма, поняв почти весь смысл разговора из сна. – Но им власти не видать, ибо я буду насмерть защищать своих Покровительниц и служить им верой и правдой.

Она поднялась с лежанки и принялась готовить опаснейший и страшнейший план мести.

Акиус оказался намного умнее, чем она предполагала раньше. Он быстро понял, что против него ведётся заговор и плетутся интриги, и сумел показать себя смекалистым противником, чего от него никто не ожидал. Селестия же считала себя дважды умнее. К тому же на её стороне стояли сами Богини, и они выразили свою поддержку ей, хотя намекнули, что участвовать в людских делах не собираются. Уж слишком низменно для них это считалось. Та, которая помогла появиться мальчишке на свет, должна теперь поспособствовать его гибели. Селестия настолько размечталась (обещание Создательниц льстило и окрыляло), что забыла о данном Антрисии пророчестве.

Селестия размышляла, что нельзя Акиуса убить с помощью подобных способов, применяемыми раньше и оказавшиеся безрезультатными, то можно отравить его. Нужно только поторопиться, потому что отношение к нему постепенно начинается меняться в лучшую сторону, а этому Селестия не могла позволить произойти, иначе ей придётся уничтожить всё племя вместе с ним. Колдовство имеет свои побочные эффекты. Чем чаще его использовать и больше наращивать в себе, тем меньше человеческого остается в сердце и душе, того, кто к силам его прибегает. Селестия же прекрасно была осведомлена об этом, но слишком притягательна и соблазнительна мысль о господстве среди смертных. Порой ей казалось, что сами Северожительницы ей в подмётки не годились, забывая, что стала той, кем являлась сейчас лишь благодаря им.

Приготовление яда заняло несколько дней. Для его создания потребовались все элементы присутствующие природе: земля, воздух, вода, насекомые, кровь живого и мёртвого животного. Для окончания не хватало только человеческой, но в ней не было недостатка. Только она подумала, как достать последний и решающий ингредиент, как почувствовала приближение очередного отчаявшегося просителя. Не успел тот взмахнуть посохом, чтобы постучать по крыше землянки, как Селестия воскликнула:

– Входи же Доритий, я давно уже жду тебя с нетерпением.

Доритий, родом из одного из западных полевых племен, расположенных у гор, вошел туда, куда меньше всего желал попасть.

– Ты знаешь моё имя, а значит тебе известно то, зачем я к тебе пришёл?

Доритий был молод и невероятно красив. И если бы сердце Селестии не превратилось в камень, оно забилось бы от любви, но никаких добрых чувств уже не знала колдунья. Она служила уже совсем другим целям.

– Это только Богиням дано знать, я лишь могу предполагать. Если ты осмелился явиться ко мне, то только отчаяние заставило тебя преодолеть страх.

Доритий, чувствуя доброжелательность колдуньи, успокоился, а вскоре совсем потерял бдительность и осторожность.

– Вот уже много лет часто мне снится один и тот же сон, смысл которого я не могу понять. За его истолкованием я обращался чуть ли не ко всем жрицам всех племен степей, я молился Создательницам и приносил им самые богатые и щедрые жертвоприношения, но бесполезно. Ничто меня не избавляет от него. Никто не знает, что он значит. Ты моя последняя надежда, о великая колдунья. Твоя слава докатилась до всех народов и племен.

– Поведай же мне свое сновидение, Доритий.

– Снится мне, что я хочу совершить какое-то страшное злодеяние, но не ведаю, почему и против кого. Я всегда всем желал добра, но в том сне яростью переполняется мое сердце. Я уверен, что я должен совершить нечто, но что именно, не могу знать, но ноги просто несут меня вперед. Внезапно над моей головой посыпались звезды. Их так много, что падают прямо на ладони, как снежинки. Когда звездопад оканчивается, предо мной предстают три варситона, но не серого цвета, какими бывают в реальности, а белоснежного, ярко-красного и иссиня-чёрного. С такими мне никогда прежде не приходилось встречаться наяву. Я охотник и знаю повадки этого зверя, как свои пять пальцев, но те оказываются совсем другими. Заговаривают они со мной человеческими голосами. Молвит первым белоснежный, что от судьбы не скрыться ни смертным, ни бессмертным. Молвит затем ярко-красный, что за свои деяния, каждого ждёт своя расплата. Молвит наконец иссиня-чёрный, что моя участь уже решена. Варситоны набрасываются на меня, чтобы разодрать на клочки, и в этот момент я просыпаюсь. Можешь ли ты мне объяснить, что значит этот сон? Иначе не будет покоя моей душе.

Если бы переполнившая энергия магии не притупила чувство страха колдуньи, ее сердце забилось бы от волнения, потому что она поняла, что сновидение было ей предупреждением восставших богов, чтобы она остановилась и осмыслила то, что собиралась совершить. Селестия же, уверенная в своей неприкосновенности и недосягаемости, восприняла угрозу с точности до наоборот, как сигнал к действию.

– Протяни мне свою ладонь, Доритий.

Тот подчинился. Браканом она полоснула его ладонь и стала выдавливать кровь из раны в чашу с зельем.

– Ты исполнил то, что от тебя хотели Богини. Теперь можешь послужить моим целям.

Глаза Дорития округлились от удивления, но не успел он и рта открыть, как клинок Селестии вонзился в сердце мужчины. Он так и не узнал, что значило сновидение. Затем колдунья добавила в яд кровь человека ни живого, но и ни мертвого. Жидкость вспыхнула ярким зеленым огнем. Яд был настолько опасен, что неправильное его использование могло бы привести к неожиданным последствиям. Например, если добавить в пищу или напиток недостаточно капель, то потенциальная жертва вместо смерти, приобретет прилив бодрости, а если переборщить – то может умереть с огромными мучениями. Хоть и Селестия была жестокосердной, всё же не хотела огласки, поэтому решила сама добавить столько зелья, чтобы внешне отравление напоминало зимнюю болезнь, тогда подозрение ни на кого не упадет. И она, и ее пособники выйдут сухими из воды.

Через несколько часов колдунья уже держала путь на север. Держаться она старалась лесистой или кустарниковой местности, чтобы оставаться никем незамеченной, ибо это могло вызвать подозрения. Еще никогда ведьма не покидала надолго своего жилища. На третий день пути при свете сияния Аринии неожиданно пошёл дождь. Затем появилась радуга и капли засверкали, отражаясь в лучах вечный звезды, словно звёзды посыпались с неба. Пророческое сновидение Дорития вспомнилось ей. Не замедлила она шага и продолжила свой путь. Через пару часов дождь прекратился. Небо очистилось от туч. Рассеялся ниоткуда появившийся туман и пред Селестией предстали три прекрасных варситона, такими, какими их описывал Доритий. Они смотрели на нее испытующе своими горящими очами, но не выражали ни нетерпения, ни злобы, лишь спокойно наблюдали за каждым ее движением. Селестия решила первой начать разговор с бунтовавшимися богами.

– Я получила ваше послание, но вы зря стараетесь. На моей стороне Богини, а они могущественнее вас.

– Она совсем не уважает нас, братья, раз потеряла страх заговорить первой с Богами – ответил на дерзость колдуньи белоснежный варситон, видимо старший по статусу.

– Где же твои покровительницы сейчас, ведьма? Или ты столь самоуверенна в своих силах, что думаешь нас одолеть своей магией? – заговорил ярко-красный варситон.

– Магией, которой одарили тебя мы, а значит, можем легко забрать обратно – промолвил иссиня-черный варситон и ухмылка проскользнула по его морде.

– Это неправда! Вы лжете! – воскликнула Селестия с негодованием и яростью в голосе.

– Или ты глупая думала, что сами богини снизошли к тебе? К счастью для нас, много лет они глухи к мольбам людей – держал речь белоснежный варситон.

– Оступись – побуждал ярко-красный.

– Будь на нашей стороне, и мы дадим тебе мощи гораздо больше, чем ты имеешь сейчас. Будь с нами, Селестия! – добавил иссиня-черный.

– Нет! Этому никогда не бывать! – Вскрикнула Селестия. Три варситона топнули сначала передней правой лапой, а затем левой. Поднявшийся с земли вихрь из пыли подхватил Селестию и закружил с неимоверной скоростью в воздухе. Ей показалось, что он высасывал из нее всю энергию, делая ее слабой и беспомощной. Наконец, он резко прекратился. Селестия упала на землю. Магии в ней больше не осталось. Она обратилась отныне в обычного человека. Нет, все же не полностью лишили они ее колдовства. Капля теплилась еще в ее жилах. Поднимаясь с земли, на миг ей показалось, что пред ней стояли три Верховные Богини, но протерев глаза, убедилась, что по-прежнему находилась в окружении Богов в образе варситонов. Не успела колдунья стать на ноги, как звери грозно зарычали и бросились на нее. Селестия подняла голову к небу и начала шептать что-то на незнакомом языке. Над ней высоко парил лапрокс. Спустя какое-то время ветер закружил в воздухе клочки шерсти и унес их вдаль от пустынного места. Лишь разбитый горшок с пролитой красноватой жидкостью говорил о том, что здесь проходил человек. В этот самый момент далеко на севере на голову Эфтании опустился первый удар толнака (палка с креплённым крепко камнем на конце), который размозжил череп когда-то бесстрашной и уважаемой старейшины. Судороги охватили тело женщины. Затем посыпались удары других толнаков, которые оставили от влиятельной соплеменницы лишь кровавую массу из шерсти, костей и мяса.

Глава 6

Акиус лежал на траве и любовался яркими звёздами, светящимися бабочками и невероятной красоты луной, которая занимала чуть не половину небосклона. Вот уже не первый день, как он вылизал из своей землянки, чтобы провести несколько часов в ночной тиши подальше от невыносимого храпа родителей. Ему пошёл шестнадцатый год, последний год его холостой жизни. Потом ему подберут невесту из другого племени и отправят на новое место обитания – и конец холостяцким забавам. Если, конечно, он доживет до этого события. Юноша чувствовал, как тучи сгущались над ним. Слишком много накопилось врагов, жаждавших его погибели, но и друзей уже имелось немало. Хоть парень был не из робкого десятка, порой страх сковывал его волю, но каждый раз он набирался смелости, чтобы преодолеть и прогнать его прочь, когда тот проникал в сердце своими невидимыми щупальцами. Своей трусости Акиус стыдился и старался никогда не проявлять ее внешне. Всем он казался всегда серьезным и бесчувственным, как сама ночь. Ночью, как и днем, все дышало жизнью, но звуки природы слышались по-иному: успокаивающие и убаюкивающие. Пока другие прятались под землей, он наслаждался свободой и простором на поверхности, будучи уверенным, что никто не решится потревожить его раздумья в столь поздний час. Ну, или почти никто. Не только тяга к звездам и луне заставила его выбраться из надёжного убежища, когда настала пора власти теней. Какое-то время спустя позади послышалось чьё-то тихое приближение. Акиус улавливал своим чутким слухом каждый хруст, издаваемый травой от тяжелого, но негромкого шага.

– Где тебя так долго носит, Дакур? Мы с тобой договорились встретиться, когда луна будет посреди небосклона.

– Прошу прощения. Эфтания задержала. Достала она меня со своими странностями. Когда же мы, наконец, из…

Акиус перебил друга, подскочив резко на ноги.

– Скажи, Дакур, сколько времени занимает отработка глины, прежде чем она попадает в руки гончарам?

– Если, не ошибаюсь два восхода и два заката. – Неуверенно ответил раб.

– Что произойдёт, если глину плохо очистить?

– Предметы, сделанные из неё, развалятся на куски.

– Вот именно. Поэтому мы должны проработать всё тщательно, прежде чем приступить к осуществлению замысла, чтобы все удалось, а иначе задуманное рассыпется, как изделие из некачественной глины. Ты принёс послания?

Дакур протянул другу дощечки с неизвестными письменами. Рабы умели читать, но Дакура Эфтания не обучила. Пришлось Акиусу каждый раз объяснять тому, что значат буквы и иероглифы и со временем евнух начал понимать значение многих из них, хоть чтение давалось с трудом, учился он быстро. И в этот раз оба при свете луны изучали каракули, составленные лично старейшиной для одной из своих подручных.

– Я так и не понял, что конкретно они задумали против тебя. Можешь прочесть еще раз – Дакур был сильным и смелым парнем, но не отличавшимся большим умом. Загадки давались ему с трудом.

– Когда лапрокс отправится в полет, он встретит ролина, которой вопьется в его тело своими когтями и убьёт свою жертву.

– Что за чушь! – воскликнул с раздражением Дакур.

– А по-моему всё понятно, – возразил Акиус. Ему совсем не нравилась вспыльчивость товарища. – Под лапроксом подразумеваюсь я. Ролины проживают далеко на севере и охотятся на лапкоксов исключительно летом, когда те мигрируют туда. Это значит… – на миг Акиус задумался, чтобы подобрать нужные слова. Дакур опередил его:

– Это значит, что Эфтания хочет натравить на тебя ролинов.

– Дурак! – в сердцах воскликнул Акиус и бросил грозный взгляд на раба, который от смущения весь замялся. – Никогда не говори того, чего не знаешь, чтобы не попасть в неприятности из-за своей глупости. Значит же это то, что Эфтании известно о Севере больше, чем нам. Это и нужно в первую очередь выяснить.

Время текло быстро. Ночь подходила к своему зениту, а Акиусу надо было поспать, так как на рассвете он отправляется снова за глиной. Велев Дакуру не упускать ни единого слова из уст своей госпожи, он распрощался с ним. Акиус должен находиться курсе событий, так как в голове созревал, как ему казалось, идеальный план избавления от своих врагов раз и навсегда.

Через неделю после этого разговора сын Антрисии исчез и не появлялся в течение трех восходов и трех закатов. Он ушел за водой во время добычи глины, но не вернулся. Его не искали и звали, поскольку подобное не было принятым. Юноша же, словно, провалился в пустоту. Шесть долгих лет понадобилось ему, чтобы заслужить доверие и хорошее расположение соплеменников к себе. Большинство уже не воспринимало его как угрозу. Парнем его считали спокойным, не всегда улыбчивым, но доброжелательным к остальным. Из-за разительных внешних отличий он, как бельмо в глазу, к такому привыкнуть нельзя, поэтому он чувствовал, что до конца и полностью его никогда не примут и что никогда не станет полноценным членом в родной общине. И только единственный способ может изменить положение дел – приход к власти, а о ней он начал грезить, как жаждущий в знойный день о глотке ледяной воды, сразу, как осознал себя личностью. Пока Акиус своей симпатией и безотказностью завоевывал сердца соплеменников, родная кровь становилась ему все более чужой. Мать все отдалялась от сына. В нем она видела свой грех, который не давал ей покоя днём и ночью. Тайну, которую приходилось ей хранить, тяготила ее и не давала покоя душе. Часто ей это казалась просто невыносимым и она жалела, что не жила в племени Сенику, где ребенка сразу убивали, если он чем-то отличался от других. Она знала, что ей нужно хранить молчание, так как ведьма при встрече предсказала, что правда уничтожит не только ее сына, но ее саму. Если ее взгляд, хоть даже случайно, останавливался на мальчике, любовь к нему начинала пополнять ее сердце, но слабости нельзя было проявлять, мужчина должен расти только в строгости. Что касается, Панфуса, то перемены с ним были связаны по другой причине, хотя многие приписывают их Акиусу и, конечно, самим Богиням. На бедного Панфуса свалилась гора приготовленной для ярмарки посуды, хранившейся в специальной землянке. Изготовили ее из толстого слоя глины по заказу одного из племен. Когда все это рухнула на бедолагу, грохот поднялся такой, что казалось сама Верховная Богиня прискакала на колеснице, запряженной неуклюжими галдаками. Больше всего у Панфоса пострадала голова. От захода до заката он пролежал без чувств, а когда пришел в себя, то не узнал никого. Он потерял способность помнить все, что касалось его прошлого. Верховая Жрица заявила, что в их краях побывал сам Нитриус, бог потери памяти и плохих воспоминаний, после того, как покинула молодого мужчину и Венсия, богиня памяти и хороших воспоминаний. Чем-то провинился он перед ней и в наказание Нитриус стер его память, как песок стирает надписи с дощечек, и превратил в человека без прошлого. С того дня Панфус, как призрак ходил по селению, не зная, кто он, что умел делать и что с ним станет. Он довел себя до сумасшествия, стал рабом Денерия, бога увеченных и юродивых. Многие посчитали это проклятием. Однажды Панфуса обнаружили с перерезанным горлом в канаве. Убийц так и не нашли. Гибель отца очень сильно потрясла Акиуса, который любил его больше всего на свете. Он был единственным человеком, принявшим сына такого, каков его создали Богини и всегда защищал его от всех опасностей и превратностей судьбы. Сын поклялся найти виновников и покарать их, даже если это будет против воли самой Верховной Богини. Через несколько дней он сам бесследно пропал.

Кто-то связывал его исчезновение с волею Богинь, кто-то – с подделками демонов Ганура, но большинство выражало обеспокоенность. По приказу вождя на поиски парня никто не отправился. Акиус остался предоставлен на попечение самому себе. Все, кроме Антрисии, уверовали, что тот не выживет в природных условиях крайнего севера. Именно направившегося в ту сторону его видели в последний раз. Север – это жилище Богов. Ни один смертный еще не возвращался оттуда ни живым ни мертвым. Много смельчаков провожали Обахи. Одни принадлежали к изгоям, избежавшие смерти, они спешили туда, потому что их гнали отовсюду. Они верили, что если встретятся с Богинями и обратятся к ним с мольбами о пощаде и прощении, те снизойдут к их просьбам и дадут свое благословение. Другие, наоборот, были богохульниками и хотели доказать остальным, что они сильнее Северожительницы и могут править миром без их покровительства, поэтому стремились туда, чтобы вызвать их на поединок и сразиться в честном бою. Таких людей племена презирали больше, чем изгоев. Хотя ни тем ни другим не предоставляли крова и пищи. Немало народа проходили мимо поселения Обахов на север, но никто не возвращался назад.  Все знали, что помимо Богов там проживали самые ужасные монстры и чудовища, которые защищали божественные земли от проникновения смертных. Там всегда царило лето, обитали невиданные животные, а почва давала всем существам нескончаемое количество необыкновенно вкусных и питательных плодов. Там никто не ведал голода, холода и других лишений и, конечно, никто никогда не умирал. Но стоило смертному попасть в запредельные края, как ждала его неизбежная кара. Каждый получал наказания по своим заслугам, но какие, ведали только Богини. Туда и ушел Акиус, поэтому не было никого, кто бы верил в его возращение, кроме Антрисии, которая внешне не проявляла никакого беспокойства. Она просто доверилась своей материнской интуиции, которую приняла за шепот богини Петрасии. Каждый день незадолго до захода солнца приходила она к Карачусу, чтобы принести богини небольшие жертвоприношения, а взамен попросить ее покровительство и заступничество за сына. Что бы ни случилось с Акиусом, значит так изначально было предначертано судьбой, извилистый путь которой под силу изменить только Всевышним, а поэтому, чем дольше и сильней молиться им за покровительство, тем большая вероятность того, что они услышат голос страждущего, снизойдут и сжалятся. Антрисии вспомнилось одна история, рассказанная очень давно ее дедушкой, когда она была еще совсем малышкой.

Дедушке еще не исполнилось тринадцати зим и тринадцати лет, когда он впервые отправился за глиной в разгар зимы. Учитывая то, что добывать зимой глину было сложно, обычно ездили к одному и тому же месту, которое не успевало замерзнуть или покрыться льдом, из-за того, что его постоянно рыхлили. Дни стояли короткие. Ариния выглядывала из горизонта лишь на некоторое время, поэтому в этот период копатели оставались в специально созданных землянках и возвращались в деревню лишь раз в несколько восходов. На небольшом расстоянии от временного размещения копателей начинался кустарниковый лес. Деревья не превышали высоту в полметра. Цвет растений, никогда не менявший окраску ни в жгучие морозы, ни в невыносимую жару, оставался всегда тёмно-синим, а в сумерках, придавал окрестностям какую-то зловещесть.

– Почему никому не позволено идти туда? – полюбопытствовал дедушка Антрисии, которого звали Вольбак, когда копатели уселись за вечернюю трапезу. До наступления оставалось немного времени.

– Потому что там начинается Земля Мёртвых, а за ней Чертоги Благословенных, где обитают души умерших и сами Богини с Богами. Туда мы относим покойников, и что с ними происходит дальше, лишь одним Всемогущим и Вездесущим Создательницам ведомо. – Ответил один из стариков, умудренный жизненным опытом.

– А еще там обитают самые странные, ужасные и жестокие существа. У них по несколько голов и хвостов. Одни извергают кровь Ганура, другие яд, способный прожечь тело до костей. Этих чудовищ так много, что ими кишит весь лес до самого горизонта. Обречен тот, кто осмелиться переступить границу между землями смертных и бессмертных – добавил еще один старец, проживший еще больше того, кто ответил первым на вопрос мальчика. Молодняк слушал стариков с замиранием сердца. От ужаса, а не от мороза, стыла в их венах кровь. И кто бы осмелился нарушить запрет, существовавший среди Обахов сотни веков? Только безумец! Но и такие отыскивались. С наступлением темноты, все переместились в общую землянку. Постепенно стало снежить, и мороз ослабел. Помещение землянки разделялось на две части. В одной уместились взрослые, во второй расположились совсем маленькие и молодые. Если первые почти одновременно погрузились в безмятежный сон, храпом оглашая больших размеров яму, то вторые бодрствовали то ли из-за нахлынувшей трусости, то ли из-за излишней смелости. Обсуждали они долго услышанные легенды от старцев за принятием пищи.

– Хватит уже языками молоть! Отправляйтесь в царство Лонитии, а иначе напустит она на вас своего злого брата-близнеца Шапрома – наконец, не выдержал безустанной болтовни соплеменников самый старший из всех Роптул. Ему шел двадцатый год.

– Я смотрю, Роптул, ты самый отважный из нас, раз не участвуешь в беседе. Неужели тебе совсем не страшно? – возразил ему Паронул.

– Глупец тот, кто не страшится стражей Богинь, но надо помнить, что они не трогают тех, кто искренен и чист в своих добрых намерениях.

– А ты искренен и чист в своих намерениях, Роптул? – спросил кто-то из темноты, чей голос разобрать было невозможно, так как слова произносились шёпотом.

– А ты сомневаешься, кто бы ты ни был? – раздраженно парировал Роптул. От возмущения он даже приподнялся с лежанки, уставившись темноту, откуда раздался вызывающий голос.

– Докажи нам всем и себе самому это! Дойди до границы и вернись обратно, тогда не будет сомнений ни у кого, к тому же ты добьешься нашего вечного уважения и почтения – ответил незнакомый голос. Может, из-за того, что он звучал слишком низко, оставался никем неузнаваем.

Разозленный Роптул от возмущения вскочил на ноги.

– Как ты смеешь просить меня нарушить закон племени. Изгнанием мне грозит наказание за это. Назови свое имя.

– Мое имя тебе ничего не даст, а твоя трусость о многом говорит – с сарказмом вызывающе прозвучал голос. Несколько человек хихикнули в ответ. Этого Роптул выдержать не мог. Он подошел к выходу и открыл крышу землянки. Вольбак заметил, что вслед за ним наружу проскользнула чья-то тень. Мальчику подумалось, что она ему могла предвидеться, так как во мраке все принимается за тени, поэтому он не придал большого значения.

К тому времени снег прекратился. Мороз вновь вступил в свои права. Часть луны показалась из-за туч, и на улице стало светло, почти как днем. Роптул хоть и хотел казаться бесстрашным, тем не менее, не мог скрыть дрожи. Холод тут был ни при чем. Он повернулся в сторону леса, из которого периодически доносились многочисленные странные звуки, похожие на вой, угуканье и даже крики и хохот, напоминающие человеческие. Даже самый храбрый вздрогнул бы, если бы оказался на месте несчастного Роптула. Но тот наивно верил, что гибель грозила лишь тому, кто грешен душой, а значит ему не о чем переживать. Оглянувшись, он бросил острый взгляд на нас, столпившихся у выхода землянки. Никто в тот момент не завидовал парню, но вместе тем, все восхищались им. Не каждый бы осмелился не просто нарушить древний запрет, но и вообще направиться в сторону леса.

Роптул сначала неуверенными шагами начал путь. Луна потихоньку стала скрываться за тучами, как ребенок на лежанке за теплою шкурой траванака. Вмиг мир потонул в ледяной ночной мгле. Роптул находился уже на расстоянии, до которого, казалось, ни один человеческий крик не долетит, как сильно ни надрывай глотку. На самом деле, на открытом пространстве даже малейший шорох слышался на большом удаленности. Ветер дул с юга, а значит докричаться до парня, спешащего на север, представлялось невозможно. Может, поэтому, он не услышал их, когда они дикими воплями принялись предупреждать о приближающихся к нему множества силуэтов со всех сторон. Роптул, закрывшись правой рукой, шел против порывов ветра и не видел, что в одно мгновение был окружен. Он испустил такой ор ужаса и боли, что даже мертвые пробудились бы от вечного сна. У всех, кто мирно спал в землянке сон сняло как рукой. Через какое-то время настала тишина. Прежде чем кто-то резко опустил крышу и оттащил очевидцев во внутрь убежища, Вольбак увидел, как тени разодрали Роптула на части. Конечно, всех, кто знал о случившимся очень жестоко наказали – их отхлестали плетьми и поколотили палками, но увиденное навсегда сохранилось в памяти каждого до самой кончины.

Антрисия не сомневалась, что именно эта участь ожидала ее сына там на границе между двумя мирами и молилась уже не за его возращение, а легкой и безболезненной смерти, поджидавшей его.

Были и те, кого исчезновение Акиуса не могло не радовать. Старейшина Эфтания и ее пособницы, наконец-то, поверили в то, что смогли навсегда избавиться от угрозы. Шесть лет и полгода пытались они уничтожить его, видя в нем самую главную опасность для племени и вот с третей попытки их план удался. Эфтания гордилась собой.

Эфтания не всегда была такой злой и жестокой. Да, грелось в ее душе змеей зависть к успехам других; да, была она нетерпелива и всегда беспокойна, но никогда прежде не осуществляла она планов мести, ибо верила, что кара будет тому, кто причиняет другим зло. Но однажды проснулась она ранним утром и ни с того ни с сего пришла к решению убить Акиуса. Она толком не могла понять, откуда у нее появились подобная решительность и настойчивость в исполнении задуманного, но отступать уже не желала. Ей казалось, что сами Богини благоволили ей. Супруг не узнавал в прежней подруге по жизни злодейку. Андгиний знал ее, как свои пять пальцев, но теперь думал, что ее подменили. Они через многое прошли вместе, пережили немало лишений, в том числе потерю обоих детей. Первый ребенок, сын, умер в раннем возрасте от неведомой болезни. Даже жрицы были не в силах его спасти. Смерть первенца, для тогда еще молодой женщины, стала настоящим ударом, от которого она не могла долго оправиться. Понадобились годы, чтобы отойти от горя и родить второго ребенка, в этот раз, дочь. В ней уже зрелой женщиной Эфтания не могла нарадоваться. Девочка росла здоровой и счастливой. Однажды, назначенной посланцем, вместо внезапно скончавшейся Миприи, Эфтания направилась на юг, прихватив с собой дочь, чтобы та повидала мир. На обратном пути они из-за сильных проливных дождей (сезон дождей на юге начинался одновременно с наступлением зимы на севере) заплутали и набрели случайно на землянку ведьмы, которая проживала вдали от всех племен с маленькой дочерью, не обретшей свою индивидуальность. У Эфтании появилась плохое предчувствие, подсказавшее ей, что отсюда надо бежать и как можно дальше и скорее, но из-за дочери она осталась, так как на улице наступила ночь и ливень много времени не прекращался. Ведьма, назвавшаяся Парненой, оказалась гостеприимной и любезной. Она поделилась с путницами своим ужином и сделала для них лежанки для сна. Ночь они провели в тепле и покое. Когда на горизонте появилась первая полоска света, Парнена разбудила Эфстанию и попросила выйти с ней на прогулку. В воздухе витали сырость и свежесть, дышалось легко и свободно. Дождь прекратился.

– Почему ты меня разбудила до лучей Аринии? – спросила гостья у хозяйки.

– Потому что хочу поговорить с тобой наедине – ответила колдунья.

– О чем? – сердце бедняжки сжалось от плохого предчувствия. С одной стороны ей не хотелось знать, что та желала ей раскрыть, с другой не терпелось узнать.

– Я вижу глубокий шрам на твоей душе. Ты потеряла близкое к сердцу дитя. Мужайся женщина, Нирогус не оставит твою семью в покое.

– Неужели ты имеешь в виду, что Богини отнимут у меня последнее дитя? Как это случится?

– Увы, мне не дано этого знать, но люби ее так, что как будто это произойдет завтра.

И Эфтания любила. Ею обожаемая дочь, Энатия, скончалась при родах. Она отправилась в Чертоги Благословенных вместе со своим младенцем. Уже не плакала и не убивалась Эфтания, ставшая недавно старейшиной. Она приготовилась к потери и ожидала ее в любой момент, но сердце ее ожесточилось, что и настроило ее против добра. Она стала холодна к супругу, жестока к рабам, беспощадна к нарушавшим законы. Ей нужно было иметь в наличии объект ненависти, чтобы не терять смысл существования. Без него она чувствовала себя мёртвой. Им оказался Акиус.

– Я боюсь, как бы никто не раскрыл того, как мы поступили с Акиусом. Это страшное преступление. Богини нас не пощадят – делилась со своими переживаниями Орнетия, одна из приближенных Эфтании.

– Если ты будешь держать язык за зубами, никто ничего не узнает – равнодушно успокаивала старейшина взволнованную пособницу.

– Но…

– Помни, что мое место в Совете племени достанется тебе, как я и обещала. Завтра об этом все узнают – перебила она Орнетию, которая стала успокаиваться, поскольку старейшиной ей хотелось стать больше всего на свете.

– А сейчас иди домой к мужу и детям, и не думай о плохом.

Эфтания приказала Дакуру проводить ту до землянки в целости и сохранности, но так и не добралась бедолага до своего очага. Наутро все с ужасом обнаружили тянущуюся к северу полосу крови, как будто труп, пронизанный многочисленными ранами, тащили по земле. Бросившись по следу, вождь со своей свитой наткнулась в конце на обглоданную голову Орнетии. Тело ее так и не было обнаружено. Люди стали поговаривать о высвободившихся чудовищах из подземелья Ганура. Ближе к закату того же дня к большому удивлению всех или огорчению некоторых Акиус возвратился домой.

Глава 7

Акиус вызвался отправиться за ключевой водой. Ему хотелось побыть наедине с самим собой, чтобы обдумать, как быть дальше. Не успел он обрести свой индивидуальный образ, как тут же обзавёлся опасными врагами. Недруги, которые желали не просто навредить ему, а уничтожить, стереть с лица земли, убить, избавиться от него всевозможными средствами. Не доверял он уже людям – в каждом видел потенциального предателя и неприятеля. Держал Акиус обиду и на Богинь. Именно они руководят поступками смертных, они портят отношения и натравляют людей друг против друга. Как после этого можно возлагать надежды на Всевышних? Он решил рассчитывать только на себя одного. В этом случае своими мыслями лучше ни с кем не делиться, посчитал парень, поэтому скрывал намерения не столько от чужих, сколько от самого себя, чтобы они не стали известны посторонним. Видел он, как потихоньку менялось к нему отношение сородичей, но старался не высказывать своего довольства, ибо верил, что река судьбы может резко и внезапно изменить течение и опрокинуть лодку, если положиться на неё и опустить вёсла. Лучше все держать под контролем. Акиус еще не знал своего предназначения и даже боялся строить догадки, чем может все это закончиться, но ему доставляло истинное удовольствие строить козни против Эфстании и рушить ее планы. Он был уже достаточно взрослым, чтобы понять происходящее вокруг, но достаточно юн и не опытен для принятия правильных решений, чтобы избежать совершить непоправимые поступки, и действовал так, как ему подсказывало сердце, ни о чем не жалея. Жизнь в племени казалась ему скучной и однообразной. Не хотелось ему выполнять одно и то же от восхода и заката, а ночь проводить под землей и страшиться монстров, которых, возможно, не существует. Акиуса тянуло в горы, в леса и на Север. Туда, где его ждали приключения, чудовища, божественные существа. Туда, где он мог бы проявить свою силу и, как герои прошлого, сразиться хоть с самим Гануром за добро во имя света. Но больше всего юноше хотелось добиться уважения и почтения своих соплеменников, которые принимали его за чужого и не считались с его чувствами. Вот только если бы он принес им голову орлинута, чудища, проживавшего по легендам в из ущелье на севере и приятными, дурманящими ароматами, заманивавших путников, а затем пожирающих их. Как бы они взглянули на него тогда? Он стал бы частью легенд, которые отец каждый вечер перед сном рассказывал ему, когда он был маленьким. Особенно ему запомнилась история о храбрых Родиге и Этнатии. Родриг и Этнатия были одноутробными братом и сестрой. Их обнаружили на поляне, закутанных в шкурах. Одни придерживаются мнения, что они были детьми смертных, но благословленными самими Богинями, так как сумели пережить холодную зимнюю ночь, в течение которой и взрослый не выжил бы. Другие уверены, что те имели божественное происхождение, но отвергнутые Всевышними, не принявших их и отдавших на попечение смертных. Ведь не случайно младенцев оставили на том месте, мимо которого люди не могли не пройти мимо. С самого раннего детства они стали проявлять чудеса ловкости, силы и храбрости. Брат и сестра никогда не разлучались и понимали друг друга с одного взгляда или с полуслова. При первом же испытании они доказали и показали всем на что были способны. Однажды Ганур сильно разозлился на людей за то, что его не пригласили на празднество, посвященное всем Богам. Им принесли множество жертвоприношений, их прославляли и ими восхищались, как никогда прежде. Не решился тогда бог смерти открыто выступить против людей, поскольку все его братья и сестры станут в борьбе против него и победят. Он решил дождаться окончания торжеств. И когда они завершились и Боги вернулись на Север, коварный орк под покровом тьмы отправил к спящей богине Солнца Анирии своего необыкновенно уродливого старшего сына, бога слепой и безудержной страсти, Долия, дабы он ее соблазнил и заставил забыть о времени. Долий мог принимать образ идеала того, кем человек хотел бы видеть любимого. Ведь ночами боги и люди спят и, если солнце не взойдет на небосклоне, то они не узнают об этом и будут продолжать почивать под колыбельные песни Лонитии или содрогаться в ужасе от проклятий Шапрома. Тогда Ганур сможет отомстить людям за непочтение к нему. Долий проник в покои Анирии. Не успела та пробудиться, как пала жертвой чар «красавца», о котором мечтала всю жизнь. Потеряла соблазненная богиня счет времени, посвятив всю себя объекту своей страсти. Утро не наступило. Боги и люди продолжили наслаждаться сновидениями или мучиться от нескончаемых кошмаров, не догадываясь ни о чем. Ганур же, нетерпящий света и солнечного тепла, собрал кости всех мертвецов и камни, разбросанные по земле, и из них создал монстра, сила которого была несопоставима ни с одним богом и богиней, что уж говорить о смертных. Когда монстр выбрался из царства почивших наружу, не знал он пощады и жалости. Крушил и топтал он все вокруг, уничтожая все живое на своем пути. Ни боги ни люди не ведали того, какая ужасная участь им грозила. Тысячами душ пополнялось царство Ганура. Никто не смог очнуться даже от ужасного грохота настолько их сон был крепким и глубоким. Даже сама Лонития потеряла способности кого-либо пробудить. Пыталась богиня сначала своими чарами покорить чудище, но оно, защищенное колдовством Ганура, не обращало на нее никакого внимания. Тогда богиня стала пытаться разбудить сначала Богов, а затем людей, метясь, как бабочка, от одного спящего к другому, но никто не пробуждался от ее призывов и толчков. Никто, кроме Этнатии. Шапром, второй сын Ганура, пытаясь поймать Лонитию, дочь Вернаусии, выпустил на волю все кошмары. Те мигом окружили богиню и не дали ей вырваться наружу, но та успела толкнуть ногой спящую Этнатию. Этого хватило, чтобы девушка вмиг проснулась. Этнатия, поняв, что миру угрожает опасность, сумела не без малых усилий растолкать брата. Монстр оказался им не по зубам. Как они ни пытались, не могли с помощью силы сразить чудище, которого прозвали Сманоль (мертвые камни). Тогда герои решили действовать хитростью, а для этого нужно найти слабое место Сманоля. Нет абсолютно никого, кто являлся бы непобедимым и неприкосновенным. У каждого и у всего есть слабости, которые всегда предадут. Главное определить их правильно. Родиг заметил, что создание Ганура шагая по земле тщательно старается избегать воды. Он обходил все водоемы, ручьи, реки и озера, перепрыгивая или переступая через них. Догадка его подтвердилась, после того как он набрал в шлем живительной влаги и выплеснул ее на ступню Сманоля. Монстр заревел диким воплем раненного зверя от невыносимой боли. Место, на которое попала струя зашипело паром и отвалилось, камнями и костями разлетаясь по земле. В царстве Ганура не найти ни капли жидкости, кроме горящей лавы. Там всегда царит жара, которую не перенесло бы ни одно живое существо. Сманоль пришел в неистовую ярость и удвоил свои удары, пытаясь раздавить героев, бегавших у его ног, как маленькие надоедливые букашки. Родиг взглянул на сестру, и та сразу поняла, как нужно действовать. Они, дразня ударами и брызгами воды, стали заманивать зверя к обрыву, который круто скатывался к побережью океана. От движения земли океан взбудоражился и волны, достигая чуть не до самого неба, с грохотом, обрушивались на берег. Оказавшись на краю пропасти, заманенный в ловушку обманом, Сманоль не удержал равновесия из-за своего большого размера и, покатившись по склону, рухнул в море. В воздух поднялись огромные клубы пара, накрывшей всю землю (так появился туман, приходящий всегда со стороны бескрайнего водного пространства), а части чудовища, рассыпавшись на куски, которые покрыли собой все западное побережье от севера до юга (таким образом, родилась горная гряда). От ударов ногами Сманоля земля периодически с тех пор сотрясалась, и в ней выступали расщелины, а от поднятой пыли образовалась пустыня на юго-западной части Большой Земли. Что касается Родига и Этнатии, то они бесследно исчезли. Одни говорят, что их волной отнесло к морской богине Кунирии, где они стали ее стражей. Другие считают, что их придавило горами, образовавшимися от частей тела Сманоля. Этим объясняется одна из глубоких расщелин между скалами. В ней не видно дна. Вернаусия своей рукой развезла скалы, чтобы достать оттуда почивших славной гибелью героев и доставить их к сонму Богов. От ужасного ора монстра Анирия очнулась от чар и увидела на своем ложе не прекрасного юношу, а маленького страшного уродца, которого немедленно свергла вниз. Полгода земля провела во тьме без света. По этой причине шесть месяцев длится зима, а на севере – полярная ночь. На суде Богов было решено заточить Ганура и его пособников навсегда в царстве мертвых, и много веков люди жили, не зная кошмаров по ночам и слепой страсти в любви, но однажды Долию, Шапрому и другим божкам неискоренимого зла удалось вырваться на свободу, но это уже совсем другая легенда.

Легенду о близнецах больше всего любил Акиус и просил отца рассказывать ее перед сном, даже понимая, что не узнает ничего нового. Героями, как Родиг и Этнатия, мечтал стать он однажды, и даже лучше их. Юноша так замечтался, что не заметил, как солнце спустилось к горизонту, и не услышал криков соплеменников, звавших его. Даже если он станет и побежит на всей скорости в сторону деревни, не догонит их в пути, так как они уехали уже далеко от места добычи глины. Акиус принял решение переждать ночь в роще.

Он не боялся темноты, но в незнакомом месте чувствовал себя, как не в своей тарелке. Иные звуки наполнили все пространство вокруг него. Это были не те звучания, которыми он наслаждался в пределах своей деревни. Эти наполнялись какой-то ожесточённостью и чуждостью. Ему казалось, что за ним кто-то пристально наблюдает. Красные и желтые глаза неведомых существ то и дело мерцали во тьме, и, устремляясь в его сторону, следили за каждым движением. Рядом ползали и летали какие-то букашки, шурша своими тельцами и крыльями, а сверху доносились стрекотание и шипение. Юноше хотелось зарыться в землю, но даже в ней он не нашел бы никакой защиты от пугающего и манящего внешнего мира, так как повсюду все постоянно шевелилось, порхало, рычало и угрожало. «Я смелый. Мне ничего не страшно», успокаивал себя Акиус, повторяя одну и ту же фразу, а сам держал руку у рта, чтобы не завизжать от какого-нибудь неожиданного звука. До наступления темноты он чувствовал себя усталым и сонливым, но теперь сна ни в одном глазу. Он боялся, что стоит ему заснуть, как его сожрут, даже костей не оставят, как это случилось с бедным Нфагоном больше года назад. Нфагон был соседом Акиуса и одним из его ярых недоброжелателей. Он постоянно подтрунивал над мальчиком, натравливал других на него и всячески показывал, как его ненавидел. Акиус, все же, уважал Нфагона, который был его ровесником, больше, чем Эфтанию. Та действовала злобно и всегда исподтишка, а тот – открыто и более дерзко. Акиус долго строил план мести, пока удача не улыбнулась ему. На посвящении во взрослую жизнь Нфагону выпала честь стать следопытом. Обахи не являлись скотоводами и не держали живности, но и охотниками не считались. Единственными животными, которыми они питались, были безнуки, обитавшие у леса в болотистой местности, но не проживавшие там постоянно. В задачу следопытов входило обнаружение безнуков, а ловлей их занимались уже другие. Чтобы стать следопытом, нужно было иметь огромный опыт, чего самоуверенному Нфагону не доставало. В течение нескольких декад (тогда понятие недель и дней не существовало, время делилось на декады, состоящие из десяти дней), он должен был пройти подготовку. Мужское население всех племен степного народа не обучалось письменности, но довольно хорошо ориентировалось по картам, изображенные в виде фигур о черточек. Нфагон получил именно такую карту для изучения месторасположения одного из безнуков. Обахи отлавливали только самцов, но никогда самок. За убийство последних получали жестокое наказание. Самоуверенность, которой тот так гордился, подвела его. Ему стало лень сидеть весь день за зубрежкой схемы, золой нарисованной на деревянной дощечке. Бросив ее у своей землянки, он ускакал на забавы с другими мальчишками. Этим воспользовался Акиус: он стер несколько фигур и палочек, обозначающих часть местности, и пририсовал другие. На следующий день к закату солнца, Нфагон домой не вернулся, а еще позже его нашли мертвым и обгрызенным дикими зверями. Только Богини ведали о грехах Акиуса, который не желал в наказание получить подобную же участь в ту ночь, оставшись в полном одиночестве. Но больше всего он боялся призрака Нфагона, который принялся бы упрекать его в убийстве и непременно довел бы до безумия. Славу Богиням, привидение к нему не явилось, но вместо него напала дремота. Несмотря на непрекращающиеся шуршание, жужжание и шебаршение, сон пересилил страх. Вскоре Акиус пал под чары соблазнительной Лонитии. Ему приснился странное сновидение: он шел туда, куда его несли ноги, не подчинявшиеся хозяину. Голову его украшала скарпея, свернувшаяся клубком и периодически кусавшая его в шею, боль от укусов он чувствовал даже во сне. Земля перед ним разверзалась, а шерсть клочками отпала от тела, оголяя его и щекоча кожу. Внезапный шум разбудил юношу. Он почувствовал скованность в шее. Ощупав ее, обнаружил прилепившееся толстое насекомое в виде жука, высасывавшего из него кровь. Он оторвал присосавшуюся омерзительную тварь и откинул подальше от себя и тут же вскочил на ноги. Пока он спал множество созданий приняло его за новое место обитания и не преминуло уютно обустроиться. Акиус с отвращением долго отряхивался. В это мгновение неожиданный удар пришелся по его голове и отправил снова в объятие Лонитии.

Свет потихоньку стал овладевать его сознанием. Когда он окончательно пришел в себя, то обнаружил, что был крепко привязан прутьями к дереву настолько сильно, что не мог не то что пошевельнуться, но даже глубоко вздохнуть. Вокруг него столпились странные существа с рогами на головах и покрытые толстыми шкурами. Мир еще какое-то время казался расплывчатой картиной, на которой краски перемешались друг с другим. Существа переговаривались и бросали на него любопытные взгляды. Один из них самый крупный отделился от группы, и подойдя к Акиусу, присел на корточки.

– Теперь я понимаю, почему они щедро заплатили нам, чтобы мы тебя убили.

Акиус долго молчал, так как еще не мог сообразить, что с ним произошло и где он находился. Существо продолжало изъясняться свободно на его родном наречии.

– Ты не похож на представителя ни на одного из трех народов. Ты смесь всех трех. Как такое возможно?

Голоса возбужденно раздались за спиной существа:

– Он проклятие Богинь! Порождение Ганура. Его надо убить! – кричали одни.

– Нет! Он благословлен Всевышними! Нужно сохранить ему жизнь! – ревом отвечали другие.

Главное существо встало на ноги и повернулось к кричащим. Настала гробовая тишина.

– Братья и сестры, я понимаю разногласие, воцарившееся между нами, и хочу сказать, что согласен с теми и другими. Поэтому я принял решение, которое, надеюсь, вы поддержите. Мы дадим мальчишке испытание. Мы отправим его к Натогилосу.

Бурный взрыв восторженных голосов заглушил речь говорящего. Ему пришлось замолкнуть и дождаться, когда вновь соплеменники утихнут.

– Если он выживет, то это будет знак того, что он благословлен Богинями. Если погибнет – то, значит, проклят ими.

Сознание уже полностью вернулось к Акиусу. К своему большому удивлению перед ним стояли не чудовища, которых он ожидал увидеть, а обычные люди, облаченные в шкуры диких животных и рогами на головах для устрашения.

– А сейчас он будет находится под моей защитой. Тот, кто попытается его убить, будет иметь дело со мной – закончил свою речь Тарихис, так к нему все обращались.

– Кто вы такие? – впервые заговорил Акиус. В его голосе не звучало уже страха, только искреннее недопонимание происходящего.

– Мы изгои со всех племен степного народа – прозвучал ответ Тарихиса. – Себя мы именуем Пронукатми, то есть «Северным племенем».

Глава 8

Когда Акиус добрался до деревни, он был изможден и весь изранен. Не дойдя до первой землянки, он упал наземь и погрузился в крепкий и глубокий сон, будто бодрствовал несколько декад подряд.

– Акиус вернулся! Акиус вернулся!  – заголосила одна из женщин, сначала принявшая юношу издалека за одного из изгоев, сотнями проходивших мимо поселении, но никогда не решавшихся подойти ближе и попросить воды или еды, так как знали, что могли сами послужить пищей. Людоество воспринималось общепринятым и обычным явлением в те времена. Все, кто на тот момент находился в деревне, выбежали из землянок, бросили рутинные занятия и кинулись на зов. Несколько рук подняли Акиуса с земли и отнесли домой, где не находившая много времени покоя Антрисия не могла скрыть своего счастья. Несколько восходов и закатов проспал он беспробудным сном, а тем временем превратился почти в настоящего героя для своих соплеменников. Все приветствовали его, говорили много добрых слов и расспрашивали о случившемся. Акиус оказался единственным, кто живым и невредимым вернулся из Страны Мертвых. И тогда, чтобы утолить невыносимое любопытство сородичей, он решил поделиться историей своего удивительного спасения, но только после того, когда будут принесены жертвоприношения Богиням за данное ему покровительство.

Безнук визжал громко и яростно из последних сил сопротивлялся, когда его несколько мужчин тащили к Карачусу. Он чувствовал, что его собираются убить. Обахи держали этих животных не для того, чтобы приготовить из них пищу, а исключительно для жертвоприношений. Эти животные обладали способностью учуять гибель заранее и впадали в панику. После окончания приготовления к древнему и священному ритуалу, Акиус обратился за помощью к одному из рабов, стоявшему неподалеку. Им «неслучайно» оказался Дакур, который превосходил по силе большинство свободных мужчин, и ему не составило бы труда перебить почти всех из них голыми руками, если бы он только этого сам пожелал, но с самого раннего детства его воспитывали служить своим будущим хозяевам и подчиняться им беспрекословно. Он впитал в себя культуру, обычаи и нормы поведения Обахов, но не считал себя одним из них, так как ему постоянно напоминали, что он родом из продажного племени, которое отказывается собственных младенцев за куски мяса. Когда судьба связала его с Акиусом, Дакур, будто, обрел смысл собственного существования. Впервые в жизни он радовался послужить своему тайному господину, но не мог понять почему. Он просто верил, что сами Богини поспособствовали их встрече. Он стал ушами и глазами Акиуса. Дакур своими огромными ручищами без особых усилий сдерживал неистовые порывы Безнука, пока его друг воздавал похвалы Всевышним Покровительницам. Жертвоприношения могли делаться только для них. Затем он перерезал горло животного и подставил кувшин под струю, полившейся из раны крови. После этого он распорол живот, вынул все органы и передал их жрицам, чтобы те аккуратно наполнили ими сосуды. Оставалось дело за малым: разделать тушку и отнести в сакральную искусственно созданную пещеру, но это явлалось исключительной прерогативой Верховный Жрицы. Акиус лишь не заметно от всех отрезал у безнука детородный орган и выжал из него капли крови во все кувшины, а затем незаметно подсунул его Дакуру, дабы тот тем же способом избавился от него. Таким образом, Акиус из жертвоприношения Богиням, совершил его Богам, чем одарил их неимоверным могуществом и лишил часть силы их супружниц. Если бы его деяние раскрыли, то юношу ожидала бы самая жестокая казнь из всех существовавших тогда. Слава Всемогущим, все находились в нетерпеливом ожидании услышать приключения Акиуса, что не обратили на это никакого внимания. Даже Верховная Жрица все делала так, чтобы побыстрее покончить с обрядом. Ей было особенно неудобно перед остальными, так как она публично предсказала гибель Акиуса, а теперь злобно бросала взоры, полные негодования, на Эфтанию. Последняя же выглядела равнодушной и невозмутимой, как сам Священный Камень «Карачус».

После завершения церемониала все собрались вокруг спасенного высшим провидением юноши, впервые почувствовавшего свою значимость, чтобы послушать историю чудесного спасения.

«Я отправился за водой для собратьев, мучавшихся от жажды. Но после того, как я сам сделал три-четыре глотка из источника, меня стало клонить ко сну. Я не ведал того, как долго проспал, но, пробудившись, понял, что уже в свои права вступила ночь. Вокруг стоял невообразимый шум, издаваемый насекомыми и дикими животными. Я считал себя обреченным, и даже Вездесущие Богини меня не спасли бы уже, как вдруг… кто-то произнес мое имя. Оно, словно, прозвучало с одной стороны в моей голове, но с другой, эхом отдалось по полю до самого леса, разделяющего наш мир с миром мертвых. Сначала я подумал, что мне послышалось и пал жертвой Ронгулоса. Кто-то вновь позвал меня по имени. Голос звучал сладко. Я подался искушению и отправился на отклик. Ноги несли меня сами, и даже если бы я пожелал, не смог бы приказать им остановиться, ибо был им не хозяином более в ту минуту. Страх испарился, как утренний туман после восхода солнца. Мной овладело неведомое чувство, которое невозможно описать словами. Его нужно пережить, чтобы суметь понять меня. Мне почудилось, что сами Богини призывают меня к себе. Голос прекратился, также неожиданно, как и появился. Я словно очнулся от чар и понял, что стою у самого леса. Наступила такая тишина, которой мне прежде не приходилось никогда раньше слышать. Умолкли пение птиц, стрекотание насекомых, рычание зверей. Из леса, через густую хвою деревьев, просачивался свет. Но это был не тот свет, который вы себе представляете: свет солнца, луны, звезд, языков Ганура. Тот совсем иной: нежный, манящий, добрый и согревающий не только тело, но и душу. Только Богини могли бы противостоять его заманчивому зову. Стоило мне вступить в лес, как в миг он весь преобразился. Из унылого, мрачного, вечно холодного места он превратился в цветущую, солнечную и теплую долину. Там всегда царит лето. Там нет ночей и мрака. И тысячи душ летают, как птицы, над лугами и полями. Они греются в лучах солнца и наслаждаются вечной жизнью. Среди них я узнал немало знакомых лиц, покинувших нас. Встретил там я и рабов, и изгоев, которых, как мы считали, должны забрать к себе прислужники Ганура. Одного я не понимал: что я там делаю, если мое время еще не пришло? Может, я умер, но тогда почему я не могу летать, как остальные души? Я решил отдаться воле судьбы. Вдруг тысячи голосов духов в унисон стали произносить мое имя. Звучало это так божественно и красиво, словно они пели восхваления Богиням. Затем также в унисон они заговорили:

– Акиус, Богини оставили нас. Нам грозит опасность. Ганур хочет завладеть нами. Нам больше не к кому обратиться. Ты наша последняя надежда.

Души стали кружить вокруг меня, создав собой непроходимую стену.

– Неведомый зверь проник в Чертоги Благословенных. Своим ядом тьмы он травит наши эфирные телеса, превращая их в злые тени. От его колдовства защиты нет не для кого. Если зверя не убить, то это священное место исчезнет навсегда и после смерти души ныне живых не найдут покоя. Они будут вечно гонимы, вечно преследуемы Гануром.

И тут голоса сбились и стали говорить в разнобой. Уже ни слова я ни мог разобрать из сказанного. Наконец, после недолгого смятения, они вновь заговорили в хором в один голос.

– Когда боги на заре эпохи человечества создали это место, они придумали защиту на случай проникновения зла. Мы не знаем, что собой представляет это оружие, и не ведаем, где скрывается оно. Их обнаружить в силах может только живой смертный, но это должно быть твоим желанием и выбором. Заставить тебя мы не в силах.

Голоса умолкли, и души беспорядочно разлетелись в разные стороны, оставив меня наедине со своими мыслями. Признаюсь вам, братья и сестры, я порядком трухнул. Я, сын гончара, копатель глины, не державший ни разу оружия в руках – и сразу сразиться с монстром, прислужником Ганура? Не такой участи я ожидал услышать. Я направился к лесу, откуда вошел. И уже собирался переступить границу, как услышал знакомый голос, окликнувший меня. Я обернулся и увидел Орпилию (в это мгновение все зашептались между собой и повернулись к вождю. У Атригии от неизвестной болезни еще до рождения Акиуса скончалась одна из дочерей. О ней никогда не говорили в племени, и юноша не должен быть знать о ее существовании. О Мертвых Обахи стараются не говорить, чтобы смерть не услышала их и не забрала кого-нибудь еще.

– Можешь передать моей матери и любимым сестрам, что я уже не увижу их никогда. Еще передай ей мое второе послание: на груди своей она пригрела скарпею, которая вместо благодарности, одарит ее смертельным ядом.

Я никогда бы не смог поверить, если бы не увидел своими глазами. По прозрачному лицу Орпилии скатилась слеза и росинкой упала на землю. Тут я не смог позволить случиться тому, чтобы место, куда отправятся наши души и души наших потомков, перестало существовать. Я принял решение помочь нашим предкам спасти мир, созданный самими Богинями. Я остался там, но не знал, как надолго там задержался, потому что времени счету не ведется. Оставалось только найти оружие и обнаружить демона, но только, как это осуществить, я не имел ни малейшего понятия.

Души летали над землей и держались кучками, как хищниками разогнанные стадо безнуков. Я начал искать тайник, в котором могло находиться это загадочное оружие, но пройдя немалое расстояние, догадался, что брожу по кругу из одного места в другое. Тут до меня дошло, что оружием может иметь не тот вид, которым мы обычно его себе представляем. Скорее всего, оно может принимать различные формы. Надо только открыть глаза и суметь увидеть его. Самым удивительное, все-таки, то, что я совсем не ощущал сна, усталости и физического недомогания. Напротив, я чувствовал себя полным сил и энергии. Обойдя всю землю вдоль и поперек, я ничего не обнаружил. От отчаяния я повалился на землю и уставился в небо, по которому бесцельно парили души, как летающие птицы-звери, лапроксы и киеноры. В отличие от последних, они мыслили, страдали, мечтали, радовались и боялись, но при этом не осознавали своего существования. Я не помню, как долго за ними наблюдал, пока до меня не дошло, что оружием может быть сами души, а вернее одна из них. Но как выяснить это, если они все были одной и той же формы и не отличались ликами? К тому же про меня забыли, как будто, я там и не существовал. Внезапно поднялось смятение в небе среди душ. Они заметались в разные стороны в панике. Одна из них повисла в воздухе бездвижно. Нечто черное изнутри стало распространяться по ее прозрачному существу, пока она сама не превратилась в свет ночи. Затем ее закружило в разные стороны, и неведомая сила утащила ее под землю, а вместе с ней исчезла часть цветов, деревьев и кустов. Я, не знаю почему, решил, что оружием и зверем служили сами души, а вернее две из них, принявших их облик. На первый взгляд могло показаться, что определить их вовсе не возможно, так как все они не различались друг от друга почти ничем и парили по небу бесцельно и хаотично, но если внимательно и долго присматриваться, разница становилась очевидной. Несмотря на то, что они не обладали телами, своих привычек не растеряли. У каждой души в руках имелся предмет, который связывал их с прошлой жизнью. У одних находились письменные дощечки, у других – орудия труда, у третьих – охотничьи оружия и и список можно продолжить до бесконечности. Я стал среди них отыскивать тех, у кого не имелось ничего. Обнаружить их было задачей нелегкой. Тысячами тысяч душ (до миллиона в те времена считать не умели) парили в небе, что меня закружилась голова от их бесконечного движения. В конце концов, потратив не мало усилий, мне удалось обнаружить единственную, которая не только не держала в руках никакого предмета, но летала иначе, чем остальные. Она, словно, что-то искала и не могла отыскать. Через какое-то время мне посчастливилось выследить и вторую. Та постоянно скрывалась за другими и наталкивалась на них, словно стараясь поймать. Теперь я не спускал глаз с обеих душ, но еще не знал, как изловить первую и уничтожить вторую. Посреди поля мне бросился в глаза с меня ростом огромный камень, которого я раньше не замечал. На нем были выбиты странного содержания письмена. Я не умею читать, но смысл слов я легко понял тогда. Надпись гласила следующее «только тот, кто чист помыслами, бескорыстен в стремлениях и верен Богиням, может использовать оружие в борьбе со злом. Если ты, читающий эти письмена, считаешь себя таковым, произнеси трижды последнее слово и выколи себе глаза». Недолго думая, я сорвал с ближайшего куста ветку и произнёс трижды: «Спасение» и выколол сначала правый, а затем левый глаз. Если бы вы подумали, что я ощутил ужасную боль и погрузился в вечную тьму, то ошиблись бы. Когда я открыл очи, то обнаружил, что более не нахожусь на земле, а свободно парю среди душ в небе. Причем облик моего тела не изменился, а оружие было во мне. Я смог видеть то, чего не могли созерцать глаза смертного. Это было прекрасное и непередаваемое словами чувство. Вы поймете, когда войдете в тот мир. Я быстро приспособился к новому состоянию и начал выслеживать демона Ганура. Теперь укрыться он от меня не мог. Я видел его истинную сущность, которая оставалась незаметной для душ, но присутствие оной они ощущали. Эта та самая черная тень в прозрачной оболочке. Прежде чем я настиг ее, в моих руках появилось неведомое оружие. Оно чем-то напоминало бракан, но гораздо большего размера. Клинок его искрился солнечным светом, а весил легче пушинки. Я мог управлять им так ловко и умело, будто знал, как пользоваться им с пеленок, хотя видел впервые. Я настиг тень и нанес по ней удар оружием Богинь. Демон взревел. Его сферическая защита стала потихоньку разрушаться и солнечные лучи, проникая через трещины, причиняли ему неистовую боль. Души, учуяв зло, заметались в хаосе вокруг нас, но я не сдавался и следовал за тенью следом, куда бы она ни улетала и бил ее своим большим бранаком. По пути она хватала души, высасывая из них энергию, исцеляла трещины защиты. Так я никогда ее не смог бы одолеть. Я нуждался в новом плане. Если нельзя победить силой, то можно одолеть хитростью. Я спрятал большой бракан и притворился обычной душой. Внешне я от них ничем не отличался. Я подлетел к тени, которая присматривала себе очередную жертву. Она обратила на меня внимание и стала подлетать ближе и ближе. Что-то подсказывало мне (может это само оружие говорило со мной), что мне необходимо не бить по ней большим браканом, а вонзить по самую рукоятку. Она закружила вокруг меня, и вдруг я стал испытывать слабость. Сначала она приятным теплом распространилась по телу, а затем парализовала меня. Я не в силах был пошевелить ни руками, ни ногами, что уж говорить о том, чтобы достать большой бранак. Тень высасывала из меня энергию, а вместо нее нечто темное и мерзкое входило внутрь моей оболочки. Я понимал, что мне нужно начать немедленно действовать, пока мрак полностью не поглотит меня и я не отправлюсь на муки вечные к Гануру. Я собрал все свои силы и волею мысли высвободил большое оружие. Не мешкая, я всадил его в мягкое тело мнимой души. Ее отбросило в сторону. Защищающая оболочка тени треснула и разлетелась на куски. Теперь ее настоящий вид был нескрываемым для душ. Они в ужасе стали разлетаться в стороны. Не имея больше защиты скрыться от солнечных лучей, она заметалась. Как умалишённая в поисках тени, но прежде чем достигнуть хоть одной, сгорела дотла. Большой бранак вновь обратился в душу и улетел прочь. Я опустился вниз, а затем пробудился в поле далеко от леса, как после сна, но только это было вовсе не сновидение».

Акиус очнулся от того, что кто-то плеснул ему в лицо ледяную воду. Он с трудом открыл глаза, так как спал тяжело и мало. Перед ним с ухмылкой стоял Даприкус, один из его новых недоброжелателей, предлагавших избавиться от мальчишки.

– Хватит дрыхать, молокосос. Сегодня мы узнаем, на что ты годен – и, плюнув в парня, отправился восвояси.

Наступило утро. Потихоньку все стали выползать из своих землянок. Только Акиус, привязанный к дереву, провел ночь под открытым небом. Он проголодался, как дикий зверь, и весь замёрзший до костей, как безнук, которого обстригают перед жертвоприношением.

– Может, ты хочешь поесть? – внезапно, словно с неба, раздался красивый женский голос. Акиус с трудом поднял голову с покрасневшими глазами. Перед ним предстала из ниоткуда молодая женщина с большими грустными голубыми глазами. В руках она держала кусок сырого мяса. Она опустилась на корточки и вложила пищу в продрогшие руки юноши. Ее взгляд был по-матерински нежен. Акиус жадно вгрызся в мясо. Конечно, им он не насытился, но голод утолил.

Когда Анирия поднялась над горизонтом, все снова собрались во главе с Тарихисом.

– Скажи мне, вождь северного племени, какая участь меня ожидает? – воскликнул Акиус, опередив речь главаря. Только глупый не услышал иронии в его дрожащем голосе. Все шумно загорланили и стали злобно метать злобные взгляды на пленника, но больше всех испуганным выглядел сам Тарихис.

– Если бы я не поклялся беречь тебя, то уже отдал бы на растерзание своим братьям и сестрам. Как ты смеешь обращаться ко мне тем, кем я не являюсь?! Хоть мы и племя изгоев, но не богохульники и чтим традиции, данные нам предками. Только женщина может стать вождем, но здесь все равны, а главных нет. Развязать его!

Акиуса развязали и повели к пещере, уходящей глубоко в землю.

– Срази демона и докажи нам, что ты особенный и достоин нашего уважения.

– Если я откажусь? – спросил Акиус, зная уже ответ на этот вопрос.

– Тогда я не завидую твоей участи, и моя клятва не сможет тебя защитить. Но прежде чем ты войдешь туда, испей Ыванира. Он придаст тебе силы и уверенности в предстоящем бою.

Испытывая жажду, парень до дна выпил чашу кислого, но холодного напитка и под радостные и злорадные вопли людей вошел в грот.

Глава 9

Приктия была единственной дочерью Тарихиса, которого на самом деле раньше звали Лимариком. Он выходил родом из западного племени Серогинол, что обитало почти у самого подножья гор. С раннего детства Лимарика тянуло в горы. Он просто болел ими, но знал, что туда путь ему заказан, только если он не нарушит запрета, что он и сделал, хоть и не по собственному желанию. Однажды Лимарик с соплеменниками отправился в соседние поселение для обмена товарами. На обратном пути они попали в сильную бурю, которая часто случалась в тех краях, так как два племени разделила Мертвая Земля (так степные племена называли пустыню). Несмотря на все меры предосторожности, Лимарик отбился от группы и, прячась от ветра с пылью бросился в поисках ближайшего укрытия. По пути ему попалась какая-то пещера, в которой он и скрылся от свирепой стихии. Когда опасность миновала, он выбрался из убежища и увидел, что находился у склона одной из величественнейших гор западного побережья. Ее высота достигала облаков, что верхушка была недосягаема для человеческого зрения. Лимарик не смог противостоять соблазну и переступил запретную границу. То, что он познал там, изменило его навсегда, но даже на суде Старейшин под жесткими пытками он не раскрыл всей тайны. Около месяца он провел в горах, а когда вернулся был признан виновным в нарушении запрета и объявлен изгоем. Мужчина не считал себя трусом и не боялся смерти, но он чувствовал, что его время умирать еще не пришло. Он принял решение бежать, даже если позор покроет его семью до десятого колена. Не прощаясь с женой и дочерью под покровом летней ночи он покинул земли родного племени и держал путь на Север, излюбленный край жителей племени Обахов и изгоев со всех полей. Не успел он уйти далеко, как к огромному удивлению его настигла дочь. Она предпочла принять жизнь изгоя, чем остаться без отца, которого любила больше всего на свете. Мать, хоть и не желала, но не противилась ее выбору и отпустила свое дитя с тяжелым сердцем. Сначала Лимарик пытался отговорить Приктию от принятого решения, но та оказалась упрямее его самого. Сдавшись ее непреклонному намерению следовать за ним хоть на край света, он обнял ее, поцеловал крепко в губы и отправился вместе с ней навстречу неведанным, но наслышанным от предков, краям, в которых к его осведомлению обитали монстры, проживающих между миром смертных и бессмертных, поэтому принялся подготавливать дочь к худшему. Приктии хоть и ощущала страх всем своим существом, но она не показывала и виду, ошибочно принимая трусость за слабость. Напротив, девушка стремилась доказать отцу, что, несмотря на свой слишком юный возраст (ей едва исполнилось пятнадцать лет), в случае опасности может постоять за себя и даже при необходимости защитить его самого. Как только она ни пыталась успокоить родителя, сердце того не переставало тревожиться. Не верил он в счастливый исход своих странствий, где нет законов и запретов, но решил полностью положиться на волю Богинь, Вершительниц судеб людей. Только им решать, кто будет жить, кто отправится к Гануру, а кто – в Чертоги Благословенных. Чтобы занять время путешествия чем-то интересным, Лимарик рассказывал Приктии, в которой видел в будущем настоящую красавицу, истории из жизни богов и героев. По поверьям боги не жили на небе, а делили землю со смертными, но обитали только там, где снега не тают круглый год, а морозы властвуют все дни подряд. Им не страшны ни холод, ни жара, но как и люди боги завесили от солнца, так как они не могли ясно мыслить и хорошо видеть по ночам. Степной народ, в отличии от лесного и горного народов, не считают, что сначала существовал хаос, из которого родился порядок. Как гласит легенда сначала родилась тьма. Тьма родила свет. Свет, повзрослев и осилив, решил захватить власть у матери над миром. Он вступил в связь с собственной матерью. У Тьмы родились огненные монстры, которые принялись ее же и уничтожать. Казалось, Свет уже победил, но тут Тьма, понимая, что теряет последние силы, породила Мрак, который проник во внутрь огненных монстров и разорвал их на миллионы кусочков. Они до сих пор существуют, но увидеть их можно по ночам. Они рассыпаны по небу в виде звезд, которые ни под силу ни одному глазу посчитать и достать руками. Свет, проиграв битву, бежал на конец вселенной. Тьма не простила своего сына и по сей день пытается его поймать, но не может, так как Свет умен. Вот они бегают друг от друга бесконечно. От Света и огня родились Солнце и Луна. От Солнца и Луны появилась Земля. Свет и Земля породили трех Верховных Богинь, от которых в свою очередь появилось множество других незначительных божеств. От злых деяний образовались различные монстры и чудовища, от добрых – множество прекрасных существ, несущих миру добродетель. И все же Богиням было скучно существовать с одними бессмертными. Тогда решили они создать людей. Взяли они песок, камни и дерево и, смешав эти индигриенты, раскинули по всей земле. Из них выросли первые люди. Они покланялись всем трем Богиням. Тогда все три народа были единым целым. Но, как и люди, Богини отличались тщеславием. Каждая из трех хотела, чтобы служили только ей одной. Так началась война богов. Она длилась ровно тысячу лет и уничтожила почти все живое на земле. Лишь случайно выжило одно из немногих существ, и им оказался человек, одна женщина. Она обратилась к трем Богиням с мольбой прекратить распрю, только уничтожающая их и призвала прийти к согласию, которое устроило бы всех трёх. Посовещавшись, Богини пришли к взаимопониманию и решили создать три народа, которые покланялись бы каждой из них в равной степени. Они разделили выжившую женщину на три части, и из элементов, которые ее составляли создали новых людей.  Торентия, взяв камни, раскидала их по западному побережью (тогда гор еще не было), так родился горный народ. Лорентия, взяв в дерево, бросила его вдоль восточного побережья, который покрылся лесами, так родился лесной народ. Вернаусия, взяв песок, рассыпала его по центру от севера до юга, от него появился степной народ. С тех пор три народа живут отдельно, поклоняясь каждый своей Верховной Богине. Богини обрели мир и покой и завещали его всем трем нациям. Вот снова прошла тысяча лет. Но есть пророчество, что тысячу лет спустя после обретения мира, начнется война и угроза придет с Севера. Одна из ведьм, живущая много столетий назад предвидела наступление красной эры, и эта эра начнется при жизнях существующих народов. Девушка слышала отца с замиранием сердца. Она верила в предсказание, как все остальные, но надеялась, что боги найдут способ предотвратить опасность, как сумели это сделать тысячу лет назад. Для этого она готова была пожертвовать своей жизнью и обратиться за божественной помощью, как та героиня, имя которой Ваприния, вошло в легенды всех трёх народов. Ваприния родом из степного народа сумела обхитрить своей красотой Ганура и заманить его в ловушка вместе с собой, когда тот воспользовался смутой и решил захватить мир. Храбрая девушка пожертвовала своей вечной жизнью в Чертогах Благославенных, чтобы удерживать в своей власти в подземелье падкого на красоту бога смерти. Приктия тоже жаждала стать частью истории, как ее кумир Ваприния. Это стало ею заветной мечтой. Как и Лимарик, она верила в свое предназначение и что сами Богини ведут ее на путь, полный опасностей и приключений.

Почти все лето заняло у путников дорога к загадочному и далекому Северу. Питались они всем тем, что природа им посылала. Так как Лимарик имел статус охотника в своем племени, он учил Приктию искусству ловли мелких животных: как делать ловушки, правильно ставить силки и убивать зверушек, но при этом не причинить им лишних страданий. Считалось, что если животное умирало с болью, та вся эта боль переходила в мясо, а затем передавалась едокам. Никогда еще Приктия в своей жизни не пробовала столь разнообразное по вкусу мясо. Больше всего ей понравилась ролитгуа. Внешне она выглядела омерзительно: большая гусеница, покрытая волосинками и с многочисленными ножками. Передвигалась она очень быстро и изловить ее считалась задачей нелегкой, но оно того стоило. Мясо ее отличалось отменным тающим вкусом. Приктия в свою очередь собирала ягоды и травы, из которых готовила восхитительные напитки. От питья некоторых несколько дней могла кружиться голова и не слушаться ноги. Еще эти напитки обладали лечебным свойством. Дело в том, что степные племена питались только сырым мясом, поэтому часто страдали от глистов. От этого спасало чудодейственное питье. Оно действовало на кишечник не только как слабительное, очищая его от паразитов, но и как питательный продукт, насыщало организм на длительный промежуток времени. Вообще народ равнин знал все травы, что прорастали на его землях. Среди них были как очень полезные, так и очень опасные. Но даже ядовитые обладали лечебными свойствами, если правильно сочетать их с другими растениями и употреблять в умеренных дозах. Всему этому искусству Приктия научилась у матери, славившейся в этом деле. Все же девушка немного волновалась, так как растительность с каждым новым восходом оказывалась все скуднее и незнакомой от той, что прорастала в ее родных краях. Природа здесь становилась суровее и время между рассветом и закатом короче. Видя обеспокоенность дочери, отец спросил:

– Что тебя так волнует, Приктия? Если ты сожалеешь, что отправилась со мной, то можешь всегда вернуться назад. Я не стану удерживать тебя силой. Ты вольна в своих действиях.

– Отец, меня терзают обычные переживания, свойственные изменению обстановки. Не волнуйся за меня, я справлюсь с ними. Надо просто привыкнуть и освоиться к новой реальности. Надеюсь, Богини на нашей стороне. Нам надо принести им жертву, и, может, они ниспошлют нам свою защиту и благословение.

– Согласен с тобой, доченька, но чувствую, что ты мне что-то не договариваешь.

– Выкини из голову эту чушь. Меня терзают обычные женские тревоги, которые естественны в связи с заботой о племени.

Лимарик не стал больше допрашивать свое дитя. Они продолжили путь. С наступлением сумерек, путники натолкнулись на небольшую чащу, где решили провести ночь. Изловив несколько мелких зверушек, которых использовали для ужина и жертвоприношения, а затем вместе погрузились в сон на траве под открытым небом.

Приктия всегда изумлялась проницательностью отца. Этого качества ей самой не доставало. За это она любила его больше, чем мать. Вот уже несколько восходов ее беспокоило что-то, чего она не могла понять. Должно случиться нечто, что изменит ее жизнь. В думах девушка погрузилась в сновидения. Разбудило ее странное движение, доносившееся извне. Будто кто-то ходил кругами вокруг чащи и не решался войти вовнутрь. Сначала Приктия подумала, что это какой-то дикий зверь, но потом откинула мысль. Отец говорил, что хищники долго следят за жертвой, но нападают сразу. Учитывая их беззащитное состояние, зверь уже приступил бы непосредственно к охоте. Но кто бы это мог быть? С одной стороны ею обуревало сильное любопытство, придававшее ей смелость, но с другой – страх, не дававшей долгое время утолить его. В конце концов, первое пересилило второе. Приктия медленно стала выбираться наружу. Стоило ей высунуть голову из густых зарослей чащи, как движение сразу же прекратилось. Она покрутила головой по сторонам, но кроме звуков, издаваемых ночными животными, ничего не слышалось. Приктия уже собралась вернуться на свое место, как вдали засветился тусклый огонек. Он излучал ярко-желтый свет и от него тянуло манящим теплом. Словно заколдованная, девушка снова выбралась из укрытия и, позабыв, об опасностях ночи, направилась к свету. Ноги ее не слушались, а глаза не могли оторваться от огонька, который оказался светящийся цветок.

– Как такое чудо может произрастать в столь холодных краях?! – воскликнула Приктия и, нагнувшись, сорвала цветок. В эту же мгновенье она услышала злобное рычание за спиной. Медленно повернувшись, перед ее взором предстали три варситона. Двое (иссиня-синий и огненно-красный) находились позади самого крупного белоснежного. Не успела девушка опомниться и рта открыть, как тот набросился на нее, свалил с ног и, положив свои огромные лапы на ее грудь, уставился в ее испуганные глаза, блестя своими разноцветными: один был зеленого цвета, другой – голубого. Он разинул пасть, оголяя до основания острые, как бракан клыки, но вместо того, чтобы вгрызться в горло своей жертвы, произнес человеческим голосом что-то на непонятном языке, но слова она запомнила отчетливо:

– Епассеин дпасьлеретовт тапарлас.

Не зная почему, она повторила фразу, хотя ее никто не просил. Яркий свет залил все вокруг, и Приктия пробудилась от самого странного сна, который когда-либо ей снился. Отца рядом не было. Видимо он ушел за добычей на завтрак. Девушка, приняла решение не рассказывать ему о своем сновидении, чтобы не тревожить его еще больше. Он всегда придавал значение всему и не верил в случайности. Когда Лимарик вернулся с пойманной птицей, то застал дочь улыбающейся и в хорошем расположении духа. Справившись с едой и испив напитка, они продолжили свой путь на север. Ветра становились холоднее, ночи – более морозные, земля – более твердой. Непривыкшие к такому климату, странники постоянно мерзли и ёжились. Иногда в отчаянии ими обуревали мысли – все послать к чертям и повернуть назад. Вот только незавидная участь ждала бы их дома. К началу зимы они почти добрались до места. Лимарик остановился.

– В чем дело, отец? – спросила изумленно Приктия.

– Посмотри вперед! Что ты видишь?

Из-за ветра, гонявшего снег по полю, Приктия сначала ничего не разглядела, но прищурившись, заметила маленькие движущиеся фигурки.

– Я вижу живых людей. Кто это?

– Это самое северное племя степного народа: Обахи.

– Точно. Это в том племени родился пятнадцать лет назад странный ребенок, про которого все так много говорят. Взглянуть бы на него.

– Мы изгои. Нас схватят и съедят, поэтому просто пройдем мимо. От этого племени лучше держаться подальше. Оно славился своей жестокостью к таким, как мы.

– И как они могут жить в таком холоде?

– Им покровительствуют сами Богини.

Скрываясь в снежной вьюге, они прошли никем не замеченными и уже через некоторое время стояли на границе, разделявшей мир живых и мертвых. Отец взял дочь за руку и с нескрываемым волнением в голосе промолвил:

– Один шаг и назад пути не будет. Ты готова к этому?

– С тобой отец я готова отправиться на самый край бездны. Пусть произойдет то, что Богини уготовили для нас.

С уверенностью ответила Приктия. Ощущение сна не выходило из ее головы ни на мгновение, хоть содержание его забылось. Держась крепко за руки, они, с диким биением сердец, вошли в лес.

Но не с обещанными монстрами довелось столкнуться им. Лес кишел изгоями всех племен. Люди объединялись в малочисленные группки и орудовали всем тем, что способно дать им еды и пережить день. Одни занимались охотой, вторые – собиранием ягод и питательных растений, третьи – грабежом и поеданием первых и вторых. Убийства и каннибализм стали обычным явлением в тех местах. Если степные племена ели друг друга в исключительных случаях, чаще ради ритуалов и в дни жертвоприношений, то северяне-изгои (тогда еще не племя), чтобы выжить и элементарно не умереть с голода. Некоторые утратили окончательно человеческий облик, речь и сознание и превратились в настоящих диких зверей, цель которых поймать, убить и съесть своих бывших собратьев по разуму и облику. Лимарик применил свои охотничьи навыки не только для ловли животных для употребления их в пищу, но и для уничтожения подсевших на человечину братьев по несчастью. Его беспощадность и бесстрашье снискало славу. Множество людей стало стекаться к нему за покровительством и защитой. Его уважали за храбрость и безотказность, и за это с гордостью прозвали Тарихисом. Настоящее имя за ненадобностью со временем забылось и кануло в небытие. Больше всего Тарихис боялся не за свою жизнь. Ее он нисколько не ценил. Пугало его потеря дочери. Места эти были не просто дикими, а никем неконтролируемые. Приктия же оказалась девушкой не из робкого десятка. Она сумела защитить себя и стала правой рукой отца. Следуя древним традициям мнение и слово женщины считалось последним и беспрекословным. Может, поэтому Тарихиса хоть и называли главным, прислушивались все же к Приктии с большим вниманием. Предводитель часто сам советовался с дочерью перед принятием каких-либо решений, которые в свою очередь выносились на всеобщее голосование за или против. Привыкшие проживать в равнинной местности, а не в лесах, поселяне вырубили множество деревьев, освободив под жилье большое пространство, а с помощью древесины построили землянки, теплые и глубокие.

Несмотря на все старания Тарихиса, многие изгои свыклись с прежней жизнью и уже не желали объединяться в одно племя, предпочитая продолжить свое прежнее существование. Тарихис был мягким по натуре, но жестким в действиях, когда вопросы касались жизни и смерти. Может поэтому, он не настаивал на объединении всех изгоев и дал спокойно существовать тем, кто не угрожал новому племени названным им самим «Пронукатми».

Территория северного племени раскинулась между западным и восточным океанами, но никто не знал, что находилось на самом крайнем севере. Все верили, что там проживают боги. Имелись у северян и свои гиблые места, которые все боялись и старались обходить стороной. Одно из них считалась пещера сбежавшего дьявола. Легенда гласила, что еще до появления людей на земле, боги жили в одиночестве в окружении молчаливых животных. Вот и Гануру, богу смерти, стало скучно одному в своем подземном огненном царстве. Ему, как и всем мыслящим и говорящим существам хотелось хоть с кем-то пообщаться по душам. К нему попадали души умерших хищных животных, которые не владели речью. Толку от них было никакого. Тогда Гануру, как ему показалось, пришла в голову блестящая идея. Если рядом не существовало помощников, то почему бы ему их не создать самому? Призвал к себе бог по одному духу от каждого вида. Предстали перед ним тысячи душ. Каких только тогда животных ни существовало. Находились среди них однорогие и стремя рогами, с пятью лапами и больше, клыкастых и зубастых, огромных и маленьких, крылатых и носатых. Всех не перечислить и не описать. Принялся он души скрещивать между собой. Крутил он их и вертел, наделяя черной магией, пока ни создал множества теней, которых наделил речью, но не дал разума. Когда бог смерти после долгой и тяжелой работы сел отдохнуть, то обратил внимание, что забыл про три души, оставшиеся не скрещенными. Они принадлежали трем самым жестоким и страшным хищникам, обитавших тогда на земле. На вид они воспринимались безобразными, и уже этим внушали своим жертвам ужас. Первый умел летать, второй жил на земле, а третий – под землей. Немного поразмыслив, Ганур создал свое самое гениальное творение. Он придумал дьявола, который уступал в силе и разуме только своему отцу. Ганур, не знавший любви, полюбил свое творение и наделил его именем Натогилос, то есть «сын». Он много общался с Натогилосом, несущий смерть, обращался к нему за советами и всегда держал при себе, не расставаясь ни на минуту. Но Натогилосу, наделенному сознанием, казалось, что «отец» недооценивает его качества. С каждым годом сердце верного слуги ожесточалось все больше и больше против своего создателя, а разум строил планы бунта. Все же понимал он, что в одиночку не справится против такого могущественного противника, как Ганур, бога смерти. Тогда он начал соблазнять некоторые слабовольные тени, обещая им райские гущи и наделение разума, о котором они только и мечтали. Те, которые сдавались под напором уговоров Натогилоса, попадали под его власть и он высасывал из них всю силу, превращая их в сгусток мрака. Некоторые из них оставались верны Гануру. Они нашептали своему господину о заговоре мерзкой твари, но тот не верил. Слишком он любил своего раба. Вместо этого он предавал мукам каждого, кто доносил ему в очередной раз о готовившимся предательстве любимчика. В один прекрасный день, когда Натогилос, полный уверенности в своем могуществе, приступил к осуществлению тщательно продуманного плана. Когда Ганур отправился на покой, предатель завалил его чертоги камнями и установил заклятие, не дававшее тому возможность выбраться наружу. Верный слуга, так страдавший от того, что его недооценивают, сам недооценил своего создателя. Гануру ничего не стоило разорвать заклятие и выбраться из своей темницы. Он был взбешен, и от его гнева и ярости вся земля затряслась и пошла ходуном. Он стал преследовать Натогилоса повсюду, но поймать того оказалось делом нелегким. Тот быстрее ветра бежал по земле, летел по небу и ползал под землей. Ганур каждый раз терял след добычи, но вновь находил его по запаху. Много лет продолжалась эта погоня и, казалось, ей не будет конца. Наконец, расстояние между беглецом и преследователем стало все быстрее сокращаться. Ганур набирал скорость, а Натогилос выдыхался. Вот-вот предатель будет схвачен, но не тут то было. Тот вбежал на земли богов, куда Гануру вход запрещен на веки вечные. Зверь скрылся в одной из подземных пещер без выхода, и был заточен своим хозяином в ней навсегда без возможности выбраться на поверхность. С тех пор он обитает в той пещере и, тот, кто случайно или намеренно входит в нее, назад не находить пути никогда. Именно этот грот для северного племени служила наказанием для провинившихся соплеменников и испытанием исключительных, одним из которых считали Акиуса. Особенно жалела Акиуса прекрасная Приктия, но она не могла ему ничем помочь. Оба были одного возраста, но разного видения мира. Она выросла в тепле и заботе близких, а с ним и так все понятно, но тем не менее, она видела вновь нечто, чего не замечали другие. Она приметила в нем силу духа и стремление к жизни, несмотря на все страдания. А эти глаза, один голубой, а другой зеленый лишали её сна по ночам. Она где-то встречала их раньше, но никак не могла вспомнить. Приктия посвящала много дум Акиусу, пока не поняла, что влюбилась в него по уши. В этом она никому не призналась. Слишком странным, новым и непонятным было для нее это чувство, чтобы делиться своими впечатлениями с кем-то бы ни было. Чтобы заглушить свои эмоции, разрывавшие её сердце, девушка принялась за разгадку своего странного сна. Конечно, он весь забылся, но слова, услышанные четко и ясно, она записала сразу по пробуждении. И вот она сидела с дощечкой в руках, на которой начертила красивым почерком три странных слова: епассеин дпасьлеретовт тапарлас.

Глава 10

Ночь для Северного племени была полна страшных и заманчивых тайн и загадок, как и для всех остальных племен степного народа. Ее боялись и от нее скрывались. Чем быстрее приближалась летняя пора, тем меньше длилась ночь. Это время северяне называли благословенным. Старались по возможности побольше сделать запасов мяса и растительности для зимней поры. Северные ночи длятся долго, и солнце появляется на горизонте лишь на короткий период. Особенно это тяжело для тех, кто не привык к такому климату, так как большая часть жизни прошла на юге или в центральной части, где природа не такая суровая. Немногие выдерживают вечных ледяных ветров, нетающего полностью снега и резко меняющейся погоды от плохой к худшей. Пытаются они вернуться домой, даже зная, что там уже никому не нужны, но становятся жертвами хищников, голода и других племен. Тоска по родным краям иногда сильнее инстинкта самосохранения, но не все предавались ностальгии. Примером этого могла послужить Приктия. Конечно, оставленные позади милые пейзажи долго еще снились девушке, но она стала быстро свыкаться с необычными реалиями, пока в один прекрасный день не назвала новое место обитания своим домом. Уже не тянуло ее назад; уже не горела она желанием повидать соплеменников и мать – все это осталось в прошлом, в далеком прошлом. Еще до появления Акиуса в их селении, Приктия наслышалась о нем, но никогда прежде не встречала воочию. Главными носителями известий служили беглецы. Племя постоянно пополнялось новыми изгоями, мужчинами в большинстве и женщинами в меньшинстве, храня от остальных в секрете свои преступления. Здесь о них никто не спрашивал. Здесь каждый начинал новую жизнь с чистого листа. От этих людей Приктия узнавала различные новости из Большой Земли. Условия Севера были тяжелыми, подчас невыносимыми. Многие умирали от зимней болезни или голода, но недостаток в людях племя никогда не испытывало. Приктия уже успела себя проявить во всей красе. Помимо того, что она славилась необычайной привлекательностью, так еще считалась умной, смелой и доброжелательной. Все ее любили и уважали. Тарихис ждал, когда дочь достигнет совершеннолетия, то есть двадцати лет, чтобы передать ей власть. Его хоть и почитали, но Богинь с их возмездием опасались больше, так как те обладали могущественной силой, несравнимой с мощью богов, поэтому не рассматривали мужчину в качестве вождя. Все с нетерпением надеялись на скорейшее взросление мужественной Приктии. Сама девушка была не против этого. Властолюбие кипело в ее крови, хоть она старалась этого некому не показывать. Северяне чтили смирение и скромность. Приктия проявила свою выдержку и умение ладить с сородичами через решения множество конфликтов, которые разгорались с частой регулярностью из-за того, что изгои выходили родом из сотен племен с разными традициями, обычаями и менталитетом. Когда случалось какое-то недоразумение, все бежали в поисках девушки, рассчитывая на ее мудрость и умение улаживать ссоры. Тарихис не мог не нарадоваться дочерью и не скрывал своей гордости за нее. В свою очередь Приктия души не чаяла в отце, который казался ей идеалом, и которому она подражала во всем, до тех пор пока не раскрыла его тайну. Произошло это совсем случайно. В ту ночь Приктия спала крепко без сновидений. Проснулась она от того, будто, ее кто-то толкнул с намерением разбудить. Сон пропал и больше не шел. Девушка не могла себя заставить вернуться под власть ни Лонитии, ни Шапрома. Наконец, от попыток у нее разболелась голова и, она решила приоткрыть крышу землянки, чтобы подышать свежим воздухом прохладной ночи. Стоило ей высунуть голову, как ветром до ее ушей донеслись быстро и уверенно приближающиеся шаги. Если в ту ночь стояла бы безлунная погода, она бы приняла прошедшие мимо силуэты за тени, приспешников Ганура. Огромная луна освещала своим ярким светом все вокруг, загоняя тени по углам. Поэтому Приктия отчетливо увидела отца, рядом с которым семенил один из его советчиков, некий Лирарк. Последнего она презирала всей душой за его льстивость, лицемерие и чрезмерное прислуживание перед власть имущими. В общем, представлял он из себя полное ничтожество. Недалекого ума, к тому же трусливый старик Лирарк бежал из одного восточного племени, чтобы не принимать участие в жертвоприношении по поводу перехода в третий возраст. Действительно выглядел он моложе своих лет, а энергии хватило бы для двоих молодых мужчин, даже еще отбавить можно было бы. Не хотел старик умирать, вот и сделал ноги на Север, надеясь, что там он сможет умилостивить Богинь своим раболепием и прислужничеством. Большей пользой он не обладал. Пронукатми расправлялись со стариками, как и все другие племена, но только в тех случаях, когда те становились беспомощной обузой для остальных. Больные и умирающие чаще служили хорошим подарком для Богинь. Приктия пообещала себе, что когда станет вождем, в первую очередь избавится от этого противного и скользкого, как старвенус, Лирарка. Тот угодливо семенил за быстрой походкой Тарихиса и что-то нашептывал ему. Они прошли мимо землянки дочери вожака и углубились в чащу. Приктия быстро выскачила из укрытия и последовала вслед за фигурами. Уже тот факт, что оба куда-то направились под покровом ночи, которая всех пугала тенями, насторожил девушку, которая унаследовала, если не проницательность, то жажду познания от родителя. Она вслед за ними нырнула в кусты чащи. Не обращая внимания на колючие листья питрогуса, вонзающего в ее тело свои, как когти, шипы, она шла упорно вперед. Затем остановилась, присела на корточки и чуть раздвинула ветки кустарника. Перед ее взором предстал луг. Туман потихоньку завоевывал пространство, придавая местности призрачность и романтику одновременно. Она увидела отца и Лерарка, стоявших плечом к плечу, но уже ничего не обсуждавших. Становилось очевидно: они с нетерпением кого-то ждали. Вскоре с другой стороны поляны появились два силуэта. Приктия по походке поняла, что принадлежали они женщинам, горделивые и прямые, в отличие от сутулой мужской (мальчиков с раннего детства учили ходить чуть пригнувшись). Несмотря на довольно длинное расстояние, разделявшее тех четверых с нею, она расслышала каждое слово, исходившее из их уст говорящих, не только благодаря хорошей акустики пространства, но из-за ветра, дувшего в ее сторону.

– Приветствую тебя, Эфтания, старейшина племени Обахов! Рад, что ты меня помнишь и не забываешь, – произнес Тарихис, преклоняя колено перед пожилой женщиной.

– И я рада тебя не забывать, старый друг – ответила та, давая Тарихису жест подняться.

Оба их спутника хранили молчание на протяжении всего разговора между Эфтанией и Тарихисом.

– Что заставило тебя переступить закон и войти в запретное место? (Тарихис)

– То же самое могу спросить и тебя, Лимарик. Когда я узнала, что ты оказался в этих краях, была ни мало удивлена (Эфтания).

– Меня уже больше так не именуют. Мое новое имя Тарихис.

– Что ж, пусть будет так по-твоему.

– От кого ты узнала, что я здесь нахожусь?

Эфтания не ответила, но бросила свой взгляд на Лирарка. Лирарк смутился, и уже собрался вступить в беседу, но был прерван Эфтанией.

– Лирарк когда-то был спасен мною. Я обнаружила старика умирающим в поле и выходила беднягу. С тех пор он держал меня в курсе происходящих событий здесь. Прежде чем ты что-либо вобьешь в себе голову, хочу тебя уверить, Таприху…

– Тарихис.

– Как скажешь. Мне понадобится время выучить твое новое имя. Хочу тебя заверить, что Лирарк – твой верный союзник и тебя не предавал, потому что я сама считаю тебя своим сторонником, а друзья, как известно, не шпионят друг за другом – слукавила старейшина, прекрасно понимая, что друг, наделенный властью, всегда будет следить за верными товарищами, обделенными ею, создавая иллюзию доверия.

– С этим я разберусь позже. Так что же моему другу, который за мной не шпионит, прежде чем объявиться, я понадобился. От меня толку, как от кастрированного самца безнука потомства.

– Вовсе уж ты не такой беспомощный, как думаешь. Не претворяйся бесполезным. В твоих руках власть, ну до тех пор пока ты не передашь ее своей дочери. Я слышала, что она так же мужественна, как и красива.

– Спасибо за лестные слова старейшина. Ближе к делу. Мы не можем здесь стоять и точить лясы всю ночь напролет.

Глаза Эфтании сверкнули ведьмовским огоньком. Даже Приктия заметила это, прячась в кустах.

– Ты, наверное слышал о мальчике из нашего племени? О том, у которого разного цвета глаза, и который совсем не похож ни на одного из нас?

– Кто о нем только не слышал. Даже мертвые осведомлены лучше живых. Но как это связано со мной?

– Мне надо, чтобы ты его убил. Он угроза нам всем, вот только многие слепы и не чуют этого.

– Как в старые добрые времена, Эфтания.

– Кто старое помянет тому глаз вон. Впредь обращайся ко мне со словом старейшина.

– А кто забудет тому оба. Прости, моя оплошность.

– Ну, так что, я могу рассчитывать на тебя?

– И ты еще спрашиваешь?

– Я знала, что ты верен своим идеалам.

– Что я получу в награду?

– Все, что пожелаешь, но будь умерен в своих просьбах, а иначе останешься с носом.

Тарихис приблизился к Эфтании и что-то нашептал ей на ухо.

– По воле Богинь! – ответила Эфтания.

– По воле Богинь! – повторил за ней Тарихис.

– Мальчишка будет завтра у источника. Что делать с ним, ты уже знаешь.

Подняв руки в знак прощания, они развернулись каждый в свою сторону и отправились прочь. Тарихис уходил с тяжелым сердцем, это могла даже Приктия заметить по выражению его лица. Он оказался заложником своих клятв. Наверное, тот подумывал, как избавиться от Лирарка, из-за которого он оказался в такой неприятной ситуации. Эфтания изрядно отдалившись, внезапно окликнула его:

– Тарихис! Забыла упомянуть: Лирарк всегда пусть находится при тебе.

Тарихис в знак согласия кивнул головой, но на лице изобразил гримасу презрения, будучи уверенным в том, что издалека она не увидит ее. Он не верил тому, что, сбежав от рабства, вернулся к нему на другом конце света.

Приктия так же быстро выбралась из чащи, как и попала в нее, и бегом вернулась к своему жилищу. Сердце ее бешено колотилось от нахлынувшего волнения. С одной стороны, она испытывала жесточайшее презрение к отцу за его предательство, с другой, ликовала, что ей представится шанс воочию созреть юношу, о котором там много наслышалась.

На следующий день Тарихис заметил, что дочь весь день избегала его. Когда, наконец, ему удалось все-таки столкнуться с ней лицом к лицу, она проявила ему холодность. Причину этого он не мог понять, и все списал на переменчивый женский характер, к коему давно привык.

Не успело солнце взойти, как по селению пронесся шум голосов. Сонная и невыспавшаяся Приктия вылезла из землянки. Она хотела уже прорычать с раздражением на виновников ее пробуждения, как до ее слуха донеслось:

– Он здесь! Он здесь!

– Кто он?

– Тот странный парень из племени Обахов.

– Его надо немедленно убить! Он проклят! – кричали одни.

– Нет, он благословлен самими Богинями! Сама Верховная Жрица Обахов подтвердила это! – перекрикивали первых вторые. Отношение к пленнику было разное, но всех объединяло неистовое любопытство. Приктия не стала исключением. Увлекаемая толпой, она направилась к месту расположения Акиуса. Он был привязан к дереву и находился в бессознательном состоянии. Когда он, наконец, пришел в себя и открыл глаза, все ахнули. Все, что говорили о нем оказалось правдой. Он действительно имел разноцветные очи. К тому же разрез глаз его был шире, чем у остальных, что впечатляло еще больше. Тут сердце девушки затрепетало, как бабочка, запутавшаяся в сетях паутины. Лишь потом, не сразу, а только какое-то время спустя до Приктии дошло, что она, стала жертвой Эвории, богини любви, и пропала навсегда. Казалось, ей, что она видела прежде эти чудесные глаза, но где, никак не могла вспомнить. Акиус поразил ее не только тем, что отличался от всех остальных своей внешностью, но и тем, что сохранял абсолютное спокойствие и не проявлял трусости и страха к своей неведомой судьбе. Он, словно, знал ожидавшую свою участь, и принимал ее с покорностью верного раба. Приктия понимала, что была бессильна и пока ничем не могла помочь ему, но, как и многие проголосовала за испытание (единственный способ спасти его от несправедливой казни), а может, она совершила это из тщеславия. Девушка на унаследовала эту черту от матери, но только принимала ее за гордость. Мужчина, который желает заслужить ее любовь, должен доказать ей, что он этого достоин. Он обязан быть бесстрашным, сильным, смелым и, безусловно, красивым. Если хотя бы одно из качеств отсутствует у кого-либо, не дано будет стать ему ее возлюбленным. Созерцая беспомощного в тот момент Акиуса, девушка нутром чувствовала выпирающую из него силу. Такой кандидат в мужья соответствовал ее требованиям. Многие добивались ее сердца. В племени находились красивые и бравые парни, но ни в ком она не видела своего партнера по жизни. Может, слишком рано ей думать о таких вещах, когда вокруг ее существовало намного больше интересных событий, чем замужество, о котором ей не переставал намекать отец. Все же дочь он ни к чему не обязывал. Северяне были немного либеральнее в отличие от других племен, разбросанных южнее Земли Мертвых.

Сам Тарихис испытывал к пленнику скрытую симпатию, но не решался нарушить данного обещания. Он должен убить его. Для этого ему нужно для начала истощить его силы перед схваткой со сбежавшим дьяволом Ганура. С этой целью он лишил Акиуса пищи и запретил кому бы то ни было подкармливать его. Вот только не учел он хитрости дочери, которая, подкупив своей лаской и добротой детей, передавала через них еду юноше, а однажды даже принесла лично. Пока одни дети кружили хоровод вокруг дерева, другие подсовывали тому мясо, жевательную траву и чарку с питьем. Таким образом, Акиус не только не ослабел от голода, а, напротив, набирался сил перед предстоящим сражением. За все время он не проронил ни слова, лишь на утро поразил всех своей дерзостью, что некоторые, кто симпатизировал ему, стали его ненавистниками. Подобного не случилось с Приктией, которая рискнула публично нарушить запрет отца и лично вручить кусок мяса Акиусу. Тарихис стал свидетелем этого проступка, но ни разу не вменил дочери ее непослушание. Будучи на ее месте, он поступил бы точно также. Второй день подряд Приктия не разговаривала с ним, и это наводило на предводителя мрачные подозрения, но он ни словом не обмолвился с ней, будучи прекрасно осведомленным о ее упрямом характере.

С чувством тревоги провожала она Акиуса, входящего в пещеру. Большинство верило, что ему не дано возвратиться, но ближе к закату солнца он в царапинах и ранах к всеобщему удивлению выбрался из проклятого места, из которого еще никому ранее не удавалось выйти ни живым, ни мертвым. Все поселение собралось встречать нового героя. Лишь два человека на мгновение не могли скрыть своего разочарования. Оба обменялись сконфуженными взглядами, но быстро притворились восхищенными и радостными. К Акиусу изменилось отношение в лучшую сторону. Каждый подходил, чтобы притронуться к живой легенде и заразиться от него удачей. Несмотря на жажду любопытства людей, Акиус не стал говорить о том, что произошло в пещере. Он наслаждался славой и проявлял доброжелательность к каждому в равной степени. Пока все, окружив героя, выказывали свое восхищение ему, Тарихис и Лирарк исчезли из поля зрения, но только Приктия обратила на это внимание. Спустя какое-то время вожак вернулся, но без советника. Все угомонились, чувства поостыли и люди стали собираться в полукруг, готовясь к стихийным торжествам, но прежде требовалась речь главаря.

– Друзья мои, соплеменники, братья и сестры, сегодня мы приветствуем нашего героя, который станет легендой не на века, а на тысячелетия. Он сумел совершить невозможное – победить сбежавшего дьявола, который погубил немало храбрецов и других невинных душ. Да здравствует, Акиус! Мы будем рады, если ты станешь полноправным членом нашего племени.

Он закончил непродолжительную и уж очень бедную на похвалу речь. Хоть голос его дрожал от волнения, свое разочарование он смог умело скрыть. Глаза его сверкали от предстоящего осуществления плана. Впервые в жизни, забыв о страхе ночи жители северного племени праздновали чуть ли не до зари. Утомленные они разбрелись по землянкам только к рассвету. Акиус, несмотря на уговоры остаться, покинул новых друзей, но обещал навещать их регулярно. Лучи Утренней Звезды показались из горизонта. Не успел Акиус перейти границу, как услышал за спиной какое-то движение, будто за ним неотступно следовали. Только он собрался повернуться, как неожиданно кто-то схватил его за левую руку и резко потащил вглубь густо заросших кустов. Он уже хотел было накинуться на невидимого неприятеля, как перед ним предстала прекрасная и очаровательная девушка, которая подавала ему пищу. Глаза ее выражали ласку, а щеки покрывал легкий румянец.

– Слушай внимательно, храбрый юноша. Тебе грозит опасность. К сожалению, не все искренне рады твоей победе. Ты оказался здесь неслучайно: сама старейшина твоего племени по имени Эфтания приложила к этому руку. Она подкупила некоторых моих соплеменников убить тебя, но я не хочу позволить случиться этому.

– Но почему? – спросил удивленно парень, догадываясь об ответе.

– Потому что .. «я тебя полюбила», – чуть не вылетело из уст девушки, но она вовремя опомнилась, – потому что ты наш герой.

– Спасибо тебе за поддержку. Я не забуду этого никогда. Как твое имя?

– Я Приктия.

– Спасибо Приктия! – Он наклонил голову, как принято поступать мужчинам перед женщинами.

– Мне пора, а то спохватятся, что меня нет, но прежде скажи, как ты победил сбежавшего дьявола, ненавистного сына Ганура?

– Прости, но я поклялся хранить молчание до скончания моей жизни.

Приктия исчезла также внезапно, как и появилась, и Акиус остался наедине со своими мыслями, но ненадолго. Он выбрался из кустов, отряхнулся от налипших листьев и направился в путь. До деревне было очень далеко. Сделав вид, что устал и ослабел, он замедлил шаг. Приближение за спиной уже слышалось отчетливо. Сомнений не оставалось – его преследовали, а, значит, Приктия оказалась права.

Когда сзади подошли настолько близко, что с такого расстояния легко можно было вонзить бракан в шею, Акиус повернулся, и схватив за горло преследователя, опрокинул его на землю спиной вниз и придавил его своим массивным телом, не давая, таким образом, тому пошевелиться. Только сейчас он увидел, что перед ним лежал старик, а не молодой мужчина, как он себе представлял.

– Кто ты такой и кто тебя послал убить меня? – грозно спросил Акиус, устрашая несчастную жертву уже только своим видом.

– Убей меня. Я все равно ничего не скажу – залепетал старичок.

– Не желаешь по-хорошему, будем говорить по-плохому.

И взяв правую руку Лирарка, он отрубил кисть. Кровь фонтаном брызнула из отверстия конечности. Если бы Акиус не прижал тому рот, дикий вопль крика огласил бы всю округу.

– Сейчас я уберу руку с твоих уст, но если ты издашь хоть малейший звук, я вот этим браканом проткну до основания твою глотку.

Глаза старика, наполненные ужасом и болью, дали согласие на невыгодное условие.

– Теперь назови мне имя, и я не убью тебя. Даю слово мужчины и клянусь Богинями.

– Тарихис, Тарихис, Тарихис.

Акиус продолжил свой путь с облегченным сердцем. Он мысленно благодарил Приктию за ее отступление от отцовской верности, поскольку понимал, что мог не услышать приближение убийцы и пасть жертвой его замысла, так как его голова была занята другими мыслями. Теперь он строил планы мести и решил окончательно покорить красавицу, хоть и не сможет ответить взаимностью на ее чувства к себе.

Какое-то время спустя, ужасная картина предстала перед жителями поселения Пронукатми. Как обещал Акиус он не отнял жизнь у старика Лирарка, но отобрал у того способность ею наслаждаться. Тот, неведомо как, добрался до дому без кистей на обеих руках, с выколотыми глазами, отрезанными ушами и языком.

Глава 11

Если бы Дакуру, рабу Эфтании, дали бы свободу выбора, он сначала смутился бы, а затем растерялся, и, конечно, ничего бы не смог принять решения. Он был взрослым и крепким юношей, но тупоголовым и безвольным по натуре. Дакур с самого рождения находился в рабстве в племени Обахов. Его подарили Эфтании, чтобы утешить ее боль в связи с утратой любимой дочери. Та, вместо того, чтобы перенести всю любовь на ребенку, одарила его своей ненавистью. За свою недолгую жизнь парень не услышал от хозяев ни единого доброго слова в свой адрес, а за малейшую провинность получал палкой по спине. Эфтания умела бить искусно, не оставляя следов от побоев. Неправомерные физические наказания к рабам воспрещались и карались строго во многих племенах, поэтому их применяли скрытно. С момента, как только мальчик встал на ноги он только и выполнял с покорностью все приказания хозяев, не высказывая и слова против и даже не помышляя озвучить своего мнения, не потому что боялся, а потому что не знал, как это делать. Его этому не обучили. Большую часть времени он слушал, а отвечал кратко и лаконично, выбирая слова, как куски мяса, которым разбрасывать считалось непозволительной роскошью. Хозяева принимали его за простую скотину, которую нужно кормить, но нельзя убить, но при этом ее пользу признавать не желали. Дакур беспрекословно выполнял все поручения, какими бы они безрассудными ни были. Много нехороших дел он совершил под покровом ночи. Немало душ он отправил к Гануру, но ни о чём не жалел, ибо не сознавал сострадания и пощады. Не ведал он о таком понятии, как преданность или предательство, он служил тем, кому должен служить. Несмотря на то, что Обахом он не являлся, жил он не в изоляции от племени. Племя Обахов стало и его родным. Традиции, обычаи и порядки он усваивал, как и все остальные дети поселения, то есть следя за взрослыми членами общины и внимательно слушая их. Он прекрасно знал, что Обахи не казнят изгоев, но иногда едят их в отличие от южных племен. Они верны своим клятвам и нарушение их считается ослушанием самих Богинь. Если кто-либо однажды дал ее то, должен исполнить или умереть. Обахи не боятся смерти, может поэтому среди изгоев-беглецов не встречается ни один представитель из этого племени.  Хоть для Обахов Дакур воспринимался презренным рабом (его имя значило «недостойный»), парень гордился, что попал именно туда, а ни в какое другое место, где отношение к рабам намного хуже, чем к безнукам. Он хоть и подвергался всяческим унижениям, но никогда не опасался за свою жизнь. Убить раба означало совершить преступление. За это можно расплатиться не жизнью, но репутацией и уважением в своем племени точно. Со своей хозяйкой он успел побывать во многих местах Большой Земли и увидеть, как живут свободные люди и рабы в других краях. Многие принимали его за сына Эфтании, потому что он не ходил в полусогнутом положении, как это делали рабы-иноземцы, к тому же не получал постоянных ударов плетьми и палками прилюдно. Эфтания отличалась падкостью на красивых мужчин, каким и стал Дакур к пятнадцати годам, а вместе с этим и любовником своей госпожи. Супруг старейшины не только не высказывал возмущения, но и сам активно участвовал в амурных утехах, устраиваемые ею. Дакура даже не пугала мысль о жертвоприношении в случае смерти Эфтании. По традиции вместе с хозяевами умертвляли все рабы. Если тому суждено будет случится, он примет и такую незавидную учесть с достоинством. Ни раз ему приходилось становиться свидетелем подобных погребений и мысленно он готовил себя к этому. Свободных мужчин и мужей приносили в жертву Богиням, дабы умилостивить их и быть принятыми в Чертоги Благословенных в качестве слуг женщин высшего сословия племен.

Эфтания приближалась к старости, но отнюдь не собиралась умирать. Ее заветной мечтой было заслужить право стать вождем. С нетерпением она ждала кончины Адригии, которая достигла своего девяностолетия и к большому разочарованию Эфтании здравствовала всем молодым на зависть, как Безнук в рассвете сил. Эфтания уверовала, что ее выберут следующей предводительницей и тогда она будет править иначе, чем слабая и слишком рассудительная Адригия, которой никогда не хватало жесткости и настойчивости в принятии и приведении в исполнение решений. Дакур оставался неизменной правой рукой старейшины во многих ее деяниях. Она всегда беседовала с ним обо всем, словно хотела попросить совета у туго, чье мнение не интересовало. Особенно старуха изменилась в последние пять лет. Если раньше она часто просто ворчала и высказывала свое недовольство, то теперь становилась раздражительной, нетерпеливой и жестокой. Она могла лишить жизни любого, кто встал бы на ее пути, не моргнув и глазом. В нее будто тень Ганура вселилась, размышлял про себя раб, не узнавая прежнюю хозяйку. Конечно, не мало плохого он для неё сделал, но теперь зло, как зловоние от падали доносилась из ее души. Она перестала улыбаться, спать по ночам и только и делала, что строила планы мести и расправы над своими противниками и недоброжелателями, которые с каждым днём пополняли ее список все больше и больше. Она не доверяла никому, а особенно Дакуру, этому безмозглому и неспособного ни на что истукану и болвану, как она его часто называла. Когда ее взгляд, полный беспричинной ярости и пустого гнева случайно останавливался на юноше, сначала ее сердце переполнялось ненавистью к невольнику, но глаза не переставали любоваться его красиво слаженной мужской фигурой, мужественной осанкой и пронзительным взглядом. Порочность тут же овладевала ею и она тащила парня в постель, уже не стесняясь своего мужа. Тот лишь злобно бурчал что-то невнятное про себя, но до последнего надеясь, что и его пригласят к ложу, а когда этого не происходило, молча удалялся из жилища. Свою обиду он естественно тоже переносил на Дакура, который уже привык к тому, что использовался в качестве мальчика для битья. Дакур являлся ушами и глазами Эфтании в племени. Казалось, он находился в курсе всех событий, происходящих в округе, и выкладывал своей хозяйке новости во всех подробностях. Старейшина хоть относилась с недоверием, но всегда прислушивалась к донесениям. Она ни за что бы не поверила, что раб, которого она вырастила своими руками, мог бы ее предать. Смотря в покорные глаза юноши, она видела верность и готовность отдать свою ничтожную жизнь за ее, куда более достойную и полезную для блага племени. Старейшина считала себя достаточно умной. Она понимала, что презренный раб знал слишком много о ее злодеяниях, исполненных им самим же, но по ее приказам, а поэтому воплощал собою опасность для ее стремления к высшей власти, но однажды она от него избавиться, когда наступит подходящее время. Она не сомневалась в том, что он и сам перережет себе глотку – достаточно ее одного слова или жеста. Хоть Дакур и слыл идиотом, каких еще свет ни видывал, но некоторые вещи он заучил на зубок. Одна из них касалась преданности тому, кто спас тебя от неминуемой гибели, вместо того, чтобы осуществить задуманное возмездие. Юноша не особо удивился тому, когда однажды Эфтания приказала ему убить Акиуса, которого недолюбливала больше всех. Причину этого презрения она ни от кого не скрывала. Сам Дакур верил ей и считал будущего приятеля хоть и проклятием для племени, но рука у него не задрожала, когда он схватился за оружие. Он знал, что ему надо было убить или быть убитым самому. То, что Акиус не слабый противник, он про это был прекрасно наслышан, поэтому мог рассчитывать только на внезапность и быстроту. В равной борьбе с Акиусом ему не справится. Тот быстро сломит и вонзит сердце его же бранаком. По крайней мере, смерть будет достойной мужчины, а не труса. Этим успокаивал себя раб, когда готовился нанести удар по беззащитной и ничего неподозревающей жертве. Дакур считал себя храбрецом, но когда эти разноцветные глаза, полные нечеловеческого гнева пронзили его насквозь острее клинка, неведомый ему ранее ужас охватил его. Он никогда прежде не испытывал подобного чувства, чувство непреодолимой паники. Пред ним, казалось, сам Бог предстал воплоти. Акиус пощадил его и тем самым сделал своим рабом, но не по закону, а по обычаю племени. Законы были записаны на дощечках и каждого члена племени заставляли их заучивать наизусть, а обычаи просто передавали из уст в уста, но они имели большую силу над народом. Самым же удивительным для бедолаги Дакура было то, что после неудачного покушения, Акиус не стал к нему относится также плохо, как его законные хозяева, а, напротив, проявлял симпатию и дружелюбие, словно он хотел стать его другом. Это перевернуло его представление о жизни и он уже смотрел на многие вещи совсем иными глазами. Хоть даже и Акиус принимал его за глупого мальчишку, тот в ответ не обижался, а полюбил его всем сердцем. «За него я готов жизнь свою отдать без промедления», размышлял раб с завидным постоянством. Когда Эфтания узнала о провальной миссии, она отомстила Дакуру жестоко. Обвинив того перед Советом старейшин в сексуальном домогательстве к одной из девушек, приехавших с миссией из восточного племени Вародигов (данное племя было довольно бедным, поэтому Эфтании не составило труда подкупить мнимую жертву) и в наказание за преступление она потребовала суровое наказание. Совет приговорил Дакура к кастрации, что и было исполнено незамедлительно.

– В следующий раз если совершишь промах, я выдеру с корнем твой язык, и так каждый раз буду отрезать от тебя по одному органу, пока от тебя ничего не останется – прорычала Эфтания на ухо рабу, когда после операции его подвели к яме позора посреди поселения и толкнули вниз, чтобы каждый мог унизить невиновного виновника на свой лад и вкус. Дакур всем видом показывал всю стойкость духа, а на душе скребли кошки. О чем он только ни размышлял в течение всего первого дня, проведенного в одиночестве, и лишь отдался на суд Богиням, ибо только они способны решать судьбы людей, мысли которых от них никогда не скрыть. Наверняка, часто слушая смертных они потешаются и строят козни, а как же иначе? Все ведь счастливы одновременно быть не могут. Дакур проклинал Всевышних, но при этом пугался сам своих проклятий. Ему ничего не оставалось, как подчиниться воле судьбы и служить двум хозяевам, и пусть что будет. Несколько восходов и закатов, проведенных в яме позора дали Дакуру богатую пищу для размышлений. Обида разрывала его сердце, а на душе весел тяжелый груз от мучавшей его совести из-за поступков, которые собирался совершить. С стойкостью он пережил непростое время в своей жизни. Как только срок наказания подошел к концу, его вернули к прежним хозяевам. Ни видом, ни единым жестом он не показал, что изменился, но он уже не был тем рабом, которого они когда-то знали. Лишь странный блеск все чаще появлялся искрами молний в его больших красивых очах, но никто не предавал этому никакого значения. Акиус не испытывал сильной жалости к другу. Он знал, что за непослушание тому грозило наказание и эта была расплата за попытку совершить убийство. Но раба он все же рассматривал больше как друга, нежели как простого доносчика. Благодаря Дакуру, его феноменальной памяти, он знал почти все интриги Эфтании и все заговоры, которые она готовила против него.

– У меня для тебя будет подарок по случаю твоей свадьбы, – однажды обратился Дакур Акиусу, который впал в плохое расположение духа. Ему подобрали невесту и бракосочетания было невозможно избежать, а жениться ему хотелось меньше всего, тем более на той, кого в глаза не видел и тем более не на любимом человеке.

– Надеюсь, твой подарок связан с избавлением меня от моей будущей супруги? – горько пошутил Акиус. Дакур смотрел на приятеля с широко открытыми глазами от шока, пытаясь понять, серьезно тот сказал или пошутил. Акиус громко рассмеялся, заметив реакцию друга. Словам Дакура он не придал большой важности. В данный момент его волновали собственные проблемы, чем подарки от раба. Лишь единожды Дакур подвел Акиуса. Он не доложил ему о заговоре Эфтании с северным племенем. Евнух знал, что хозяйка раз в месяц куда-то исчезала из селения, но как ни пытался не мог проследить за ней. Она, уходя, каждый раз давала ему сложные поручения, которые занимали у него много времени на выполнение. Видимо в этом деле она не доверяла даже верному рабу, который знал каждый ею задуманный шаг. И все же ему удалось разведать кое-что. За день до исчезновения Акиуса Эфтания покинула деревню с наступлением ночи, но в этот раз взяла одну из своих сообщниц. Дакур не смог последовать за ними, но дождался их возвращения и услышал, как те освещались друг с другом о заговоре. Он со всех ног бросился к землянке Акиуса. Солнце уже давно встало над горизонтом. Он боялся не успеть застать того на месте. Его опасения оправдались. Тот выехал на работы до того как лучи отбили синеву отступающей ночи. Акиус остался впервые в неведение того, что его ожидало, и юноша корил себя за это до конца жизни. Не взирая на то, что с тем все обошлось благополучно. Те три дня, что Дакур прожил в неведение оказались самым мучительным временем для него. Он даже так не переживал перед кастрацией. Единственным избавлением оставалось самопожертвование. Он уже собирался попросить Эфтанию принести его в жертву Верховной Богине (рабы могли просить хозяев стать объектами для жертвоприношения, в данном случае отказать им в этом запрещалось, а иначе могло восприниматься как кощунство), как Акиус вернулся и тем самым спас его от опрометчивого поступка. Зная вспыльчивый характер друга, он не стал ему рассказывать правду. Он заметил в нем легкие перемены, которые не бросились в глаза другим: раздражительность, нетерпение и мстительность. Может, это теплилось в Акиусе раньше, просто теперь дало свои ростки. Все чаще он задумывался над чем-то, чем ни с кем не хотел делиться и на лице проскальзывала тень хмурости и мрачности.

– Ты чем-то разозлен на меня? – рискнул спросить однажды Дакур у Акиуса, когда они встретились в очередной раз под звездным небом. Акиус оставался верен своим привычкам.

– Не задавай глупых вопросов, мой друг, и я буду всем доволен – ответил он, не глядя на смущенного евнуха и продолжал любоваться звездопадом. Спустя какое-то время он промолвил, словно беседовал с самим собой: – Я все думаю о ней и о том, что побудило ее спасти мою жизнь. Скажи, мой верный друг Дакур, ты когда-нибудь влюблялся?

– Эвория ко мне немилосердна с самого рождения. Видимо я не способен полюбить. Я умею только служить и выполнять приказы.

– Тогда я тебе приказываю в кого-нибудь влюбиться, хотя я передумал. Я ведь забыл, что ты не сможешь больше удовлетворить кого бы то ни было. Служи, мой друг, и за это тебе воздастся должное на этом или том свете. Все мы будем нести ответ за свои деяния. Этого не избежать, как смерти, если тебе суждено родиться.

Дакур ничуть не обиделся на Акиуса за его сарказм. Он часто подшучивал над тупоумным рабом, который впервые признал, что значит доброта лишь после того, как его судьба свела с этим необычным человеком.

– Я не думаю, что влюбился, но что-то в ней есть такое, что меня зацепило – продолжил Акиус, в этот раз он смотрел на Дакура, будто разговаривал откровенно с равным себе – она предала родного отца, чтобы предупредить меня об опасности. Я мог погибнуть. Я был изможден, сонлив и рассеян. Я мог не услышать его. Не услышать его приближение за спиной, и он вонзил бы свой оточенный бранак в мою шею. Силы во мне еще не все истощились, но сразился бы я достойно с куском стали в глотке?

Три огненные звезды пронеслись внезапно по небу. Одна погасла на полпути, вторая – не долетая до земли, а третья – у самого горизонта. Оба парня подскочили на ноги, пораженные невиданным зрелищем.

– Что сие могло бы значить? – прошептал изумленный Дакур.

– Только Верховная Жрица или колдунья могут дам нам ответ, но и им верить нельзя. Теперь никому верить нельзя.

– Не говори так, Акиус, ты этими словами причиняешь мне муки. Ты ведь знаешь: я готов жизнь отдать за тебя.

– Я верю тебе, Дакур, но ты должен доказать мне это.

– Я докажу! Ты увидишь! – в глазах юноши блеснул вновь этот загадочный блеск.

На следующий день Дакур устроил Акиусу встречу с одной из жриц, которая лучше всех предсказывала сны. К ней даже обращались из соседних племен. Дело в том, что мужчинам запрещается напрямую обращаться к жрицам. Ими могли стать только девочки избранные с рождения и посвящавшие всю свою жизнь служению Богиням. Только Верховная Жрица могла вступать в общение с мужчинами. Дакур же был рабом, а рабы не воспринималась как мужчины или женщины. Они, как будто виделись бесполыми существами. Также им воспрещали обзаводиться семьями, не говоря уже о потомстве. Поэтому Дакур мог без страха отправиться на встречу с жрицами, что он и делал часто, выполняя различные поручения Эфтании. Акиус сначала не хотел впутывать друга в эту затею, так как не без основание опасался, что Эфтания все прознает, но Дакур принялся отговаривать его:

– Она – одна из тех, кто убьет тебя. Как ты думаешь, почему многие злодеяния Эфтании по отношению к тебе сходят с рук? Да потому что сама Верховная Жрица прикрывает их. Могу тебя уверить, что среди жриц есть многие, кто недоволен ею. Если ты обратишься к Верховной за объяснением приметы, она может отгадать твои слабости и использовать их против тебя.

Акиус призадумался.

– А ты не так глуп, Дакур, как кажешься. Твой совет мудр. Я приму его. Помоги мне встретиться с той жрицей.

От похвалы, как дождь в сезон засухи, Дакур даже приосанился. В тот же вечер Акиус на закате встретился с предсказательницей снов на Священном Месте у Карачуса.

– Я могла бы немедленно предать тебя суду за обращение ко мне, Акиус. Ты знаешь законы. Почему не следуешь им? – голос жрицы чуть дрожал, не то ли от волнения, не то ли от злости, что какой-то мужчина посмел обратиться к ней, минуя Верховную Жрицу.

– Могла бы, но мы оба знаем, что ты этого не сделаешь. Мы оба знаем, что Верховная Жрица отдала свою душу Гануру за магию и власть. И за это ты ее презираешь, ибо она изменила своей клятве служению Верховной Богине.

Не успел юноша опомниться от слов, как к его горлу был представлен сверкающий от лунного света лезвие бранака. Жрица неведомым ему способом преодолела в мгновения ока разделяющее их расстояние.

– Как ты, жалкий никчемный оборванец, смеешь распускать свой поганый язык и поносить благословенную Богинями Верховную Жрицу? Я сама без суда разрежу тебя на куски и скормлю их безнукам.

Лицо ее исказила гримаса отвращения, а глаза кричали «Верю! Верю тебе! В этом нет сомнений!». Акиус не испытывал ни страха, ни волнения. Напротив, он не отступил от своих слов и проявил решительность, чем вызвал восхищение жрицы. Кровь запульсировала в ее висках. Она ели отогнала от себя соблазн поцеловать его в губы.

– Что ж, убей меня, если я лгу, но знай, я умру с достоинством. Может, я богохульник, если посмел обратиться к тебе через раба, но не лжец.

Клинок исчез также незаметно, как и появился. Жрица подошла к Священному Камню. Она дышала глубоко, но уже успокоилась от недавнего потрясения.

– Верховная Жрица уже не служит Богиням. Вы должны принять меры и отстранить ее от власти пока не поздно.

– На все воля Всевышних Создательниц. Они все видят и обо всем ведают, и не нам с тобой решать, кому править, а кому нет. Мы должны лишь исполнять их волю, а возмездия каждому воздадутся по заслугам.

– Вам виднее. Вы посредники между нами и Богинями. Я лишь предупреждаю…

– Ты только это сообщить мне желал? – перебила Акиуса жрица.

– Нет, мне нужно твое толкование. Вчера я видел три падающие огненные звезды. Они летели друг за другом. Две погасли не долетая до земли, а последняя у самого горизонта. Ты не знаешь, что это могло бы значить?

Сердце Акиуса забилось от волнения в ожидании ответа. Ведь устами жрицы говорят сами Богини. Что будет сказано ими, придется принять без ропота как истину последней инстанции.

– Скажи мне, Акиус, о чем был твой разговор, когда ты увидел падающие звезды?

На миг юноша засмущался и не нашелся с ответом. Если он солжет, то получит неверное истолкование, а скажет правду – унизит себя, поскольку не приняты были даже мысли о противоположном поле до брака. Они жестко осуждались и пресекались. Он словно оказался между молотом и наковальней. Все же он решился открыть правду.

– О женщине… о женщине, спасшей мне жизнь.

– Интересно и … любопытно – промолвила задумчиво жрица, – подойди ко мне, юноша.

Акиус приблизился к Карачусу. Именно на этом камне, оточенном до блеска, решалась его судьба семь лет назад. Теперь же представился повод менее драматичный, но с тайной не менее значимой. Жрица подала ему чашу и отправила за ключевой водой на другой конец селения. Пока он отсутствовал, она принялась обыскивать соседние кусты и лужайки в поисках необходимых листьев и трав для создания особенного зелья. Зелья, придуманного ей самой. Он поможет ей открыть глаза и увидеть мир, скрывающийся от посторонних глаз. Рецепт зелья ей приснился во сне. Для его приготовления требовались слабоядовитые листья папоротника Гарингука, ростки колючей травы Проликава и шипящей травы Долнируса (все ядовитые, неприятные растения и хищные животные назывались всегда мужскими именами, а съедобные или безвредные растения, а также травоядные животные – женскими), также щепотка земли, и все содержимое смешать с ключевой водой и дать настоять в течение десяти ударов ладонями.

Акиус подоспел с водой как раз вовремя, когда индигриенты были собраны, измельчены и растолчены. Залив их водой, жрица поставила чашу на камень жертвоприношений. Лунный свет заиграл в помутневшей воде.

– Скажи мне, жрица…

– Нет! Помолчим! Божественность ценит тишину. Слова полны яда, способного отравить душу и исказить предсказание.

Он подчинился. Когда женщина приказывает, мужчина исполняет – так заведено испокон веков. По движению Луны по небосклону они следили за медленно плетущимся временем. Она не сводила с него своих пристальных глаз, а он гадал, о чем та думала, созерцая его. Юноша взрослел быстро. К семнадцати годам он обогнал по росту и телосложению всех своих сверстников. Его мужественная фигура отчетливо выделялась среди соплеменников, а женщины не сводили с него глаз. Отдавался порочным мыслям плоти и сам Акиус, но скрывал ото всех, поскольку становилось стыдно, если кто-то может разгадать его мысли. А за разговоры могли исхлестать плетками, как это случилось с бедным Карафулом. Акиусу тогда едва исполнилось двенадцать лет, а Карафулу шел пятнадцатый год. Вообще тот парень не отличался большим умом и часто болтал о вещах, которые являлись табу. Даже мальчиком Акиус прекрасно знал о чем следует говорить вслух, а о чем стоит только думать. Карафул не являлся таковым. По его лицу можно было отчетливо прочесть все его мысли, как на дощечке. Он не стеснялся в своих выражениях и был острым на язык. Однажды чуть ли не во всеуслышание болтун поделился со своим сновидением. Сновидение, напущенное Протулом, богом порочности и похоти. Откровения неосторожного Карафула долетели до ушей одной из старейшин и он поплатился горько за это. Его десять раз отхлестали жесткими плетьми, сделанными из кожи безнука. По приказу вождя экзекутором стала мать юноши. Может поэтому, она отхлестала его так, что тот полгода сгорбленным ходил и не мог выпрямиться. Наказание данное Карафулу произвело на Акиуса гнетущее впечатление и научило его молчать, если того требует закон. В последнее время он испытывал нечто ранее невиданное чувство по отношению к молодым женщинам, в том числе и к жрице, сидящей напротив и не сводящей своих больших глаз с него.

– Пора! – внезапно она прервала его мысли одновременно к большому его разочарованию и радости. Юноша отряхнулся от них, как от воды после купания. Жрица хлопнула в ладоши десять раз.

– Подойди ко мне и протяни над чашей свою руку.

Акиус подчинился. Острый клинок прорезал тонкую кожу ладони, и алая горячая кровь потекла из раны в сосуд. Затем она взяла его в руки, взболтнула жидкость и залпом выпила все содержимое. На вкус напиток оказался неприятным, заключил про себя Акиус, наблюдая за физиономией жрицы. Глаза ее расширились и покрылись кровью. Тело ее затряслось. Чаша выпала из рук и разбилась на большие куски. Из уголков рта жрицы появилась пена. Акиус испугался за женщину. Он вскочил на ноги и обежал Карачус, но не успел он приблизиться к упавшему наземь телу, как судороги прекратились, и глаза ее прояснились, как небо от рассеявшихся туч.

– Жрица, с тобой все в порядке? – спросил юноша, находясь от женщины на небольшом расстоянии, и, не решавшимся сократить его.

– Тебе не следует волноваться за меня. Со мной всегда будет все в порядке. А вот с тобой? Это вопрос.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты идешь по острию бранака и рискуешь многим. Задумайся прежде чем сделать следующий шаг. Он может привести тебя как к великой славе, так и к позорной гибели. Все зависит от тебя и принимаемых тобой решений. Я признаюсь, я не видела твоего будущего. Оно было скрыто пеленой небытия, но от меня не укрылись некоторые вещи, увиденные также отчетливо, как тени в солнечный день. Три звезды, что видел ты – три женщины, которые оставят больше всех след в твоей судьбе. Следуй зову своего сердца и ты не ошибешься в выборе. Это пока все, что я могу тебе открыть.

– И за это я тебе благодарен, жрица – парень склонил голову в знак уважения и почтения. Он уже собирался развернуться и уйти прочь, как она его остановила.

– Постой! – она наклонилась к земле и сорвала цветок, прозванный в народе Орихонией (сердце ночи, так как распускался только в темное время суток и следовал движению луны), и, подавая его Акиусу, молвила – возьми его.

Юноша принял цветок, еще раз склонил голову и ушел, переполненным радостью в душе. Теперь у него имелась союзница, одна из могущественнейших жриц. О таком он даже раньше не мог и мечтать.

Оставшись наедине с собой Орихония (так звали жрицу до посвящения в служительницы Верховной Богине), отдалась размышлениям. Она не солгала Акиусу о ведении, а скорее недоговорила до конца. То, что Богини показали ей, поразило девушку до глубины души и заставило изменить свое мнение о юноше. Ей стало жаль его и, возможно поэтому, не открыла ему всей истины. Он не обретет счастья ни с одной из трех женщин. Каждая из них принесет ему как радость, так и боль, но и это еще не все. Он должен будет убить их, если хочет избежать печальной участи, но этому случиться жрица Орихония позволить не может. Женская солидарность для нее стояла выше чести и истины, пусть даже произнесенной устами Богинь.

Она вернулась в свою землянку, усталая и разбитая, словно из нее высосали все соки, и легла на лежанку. Не успев опустить голову, как в мгновение ока погрузилась в крепкий сон. Вот ей уже не в первую ночь подряд снились три варситона. Они держались на небольшом расстоянии и молча, наблюдали за ней, не показывая своей агрессии. Особенно привлекал ее внимание самый большой из них – белоснежный с горящими разноцветными глазами, как у Акиуса. От одного ее движения они могли наброситься на нее и вмиг перегрызть глотку или, напротив, дать себя приласкать, но она лишь не отрывая взгляда, сама следила с любопытством и страхом за ними, а вернее за одним из них. По утрам же девушка забывала про странное сновидение, но сохраняла ощущения, которые испытывала, когда видела его.

Глава 12

Туман для трех народов таил в себе такую же мистику, как и ночь. Согласно древнему мифу, он появился от пыли, поднятой с земли, на которую упал монстр Сманоль, созданный Гануром. Пыль смешалась с водой Великого Океана и простояла на поверхности в течение нескольких веков. Прежде теплая погода и отличавшаяся многообразием живого мира и растительности природа изменились кардинально после падения чудовища. Люди, птицы и часть животных бежали в глубину большой земли, где пыль была не столь едкой и губительной, а остальные, кто не успел, задохнулись. Как только боги ни пытались избавиться от нее, но ничего не выходило. Пришлось им покинуть свое излюбленное место и искать убежище на крайнем морозном севере, где никому никогда не удавалось выжить. Тогда Анирия, видя, что тепло ее лучей больше никого не согревают, расстроилась и перестала вставать по утрам. Наступила долгая ночь. Земля, лишившись солнечных лучей, стала остывать. Холод принес с собой снег, но при этом разогнал пыль, которую стали называть туманом. Чтобы спасти людей и животных от очередного вымирания из-за установившихся нестерпимых морозов Верховные Богини (Вернаусия у степного народа, у лесного народа – Лоренмия, у горного – Торения) придумали времена года. Они разделили его на две части. В теплый период времени туман появляется каждое утро, но к зениту Анирии исчезает, а в холода не показывается вообще. Солнце вновь озарило своим сиянием окоченевшую землю, чтобы радовать каждого своим теплом и светом. Сама Богиня гостила на севере лишь летом, а зимой пряталась в своих чертогах на Юге, так не переносила стужу. Так появились белые и полярные ночи. С наступлением лета, приходили туманы. Они окутывали собой землю, неся страх всем трем народам. Горцы с их приближением забирались высоко в горы, а лесные племена вскарабкивались на верхушки огромных деревьев, которые достигали в те времена ста и более метров. Жителям степей ничего не оставалось, как прятаться под землей. Они старательно заделывали все щели в крышах землянок, чтобы щупальца Ганура не смогли проникнуть внутрь. Верили, что укрываясь туманом из царства мертвых во внешний мир проникали симакуны. Эти жуткие существа воспринимались страшнее теней, крадущихся только по ночам. Симакуны никогда не показывали своего истинного облика, увидеть который могли только те, кто лежал на смертном одре, да и то, и те не сумели бы их описать, так как от ужаса у них пропадал дар речи. Если встретить симакуна лично, он может показаться кем угодно и завладев душой жертвы, он утаскивал жертву в преисподнюю. Летнее солнце, входившее быстро в свои права, разгоняло туман, который испарялся вместе с скрывавшимися в нем симакунами. Еще симакуны умели вселяться в тело человека и контролировать его действия и мысли. Как это произошло несколько лет назад с одним юношей из племен, проживавших в центре Большой Земли. Он вышел в туман, несмотря на запрет отчима, которого побил за то что тот, не отпускал его. Как показалось Ролдигу, так звали юношу, он услышал из тумана доносившийся голос покойного отца, звавшего к себе сына, который не смог устоять перед соблазном увидеть покойного, любившего всем сердцем. Парень исчез в тумане и пропал на несколько дней, а когда вернулся, то уже был никем не узнаваем, даже близкими людьми. С браканом в руках он стал нападать на соплеменников и убивать лишь одним способом – перерезая им горло. Много народа отправилось к Гануру или в Чертоги Благословенных, прежде чем, одержимого юношу схватили, разоружили и незамедлительно казнили отрубанием головы. Только таким образом, по поверьям можно убить симакуна в теле человека, а иначе он переселится в другое. О симакунах ходило много легенд и, наверное, их страшились больше, чем теней. Был осведомлен о них и Акиус. Его мать, Антрисия, как-то поведала, как она своими глазами видела симакуна. Она тогда ходила в девушках. Внезапно беспричинно захворал неведомой болезнью ее младший брат, которого она любила больше всех на свете. Болезнь прогрессировала так быстро, что через несколько декад мальчик не мог без посторонней помощи не то что присесть, но даже поесть. Родителям некогда было заниматься с сыном и, они оставляли его на попечении старшей сестры. Так как мать Антрисии имела статус старейшины, ребенка не умертвили и не принесли жертву, а дали возможность умереть своей смертью. Степные племена не занимались врачеванием. Это считалось служением Гануру. Тех, кто пытался лечить больных, самих убивали. Обычно для немощных создавали отдельные землянки, где они могли спокойно дождаться момента, когда их принесут в жертву Богиням. Некоторым везло больше, как брату Антрисии, Парикоду.

– Сестра, – однажды Парикод обратился к ней – я чувствую, что мне осталось немного времени на этом свете. Я слышу голоса. Они меня призывают к себе, но я не уверен, кому они принадлежат: Богиням или демонам.

– Если хочешь, брат, я принесу жертву Богиням, чтобы они позаботились о твоей душе, когда она покинет твое измученное тело – в слезах пролепетала Антрисия.

– Я буду тебе, сестра, благодарен, но потом я попрошу тебя исполнить мою просьбу. Это будет моя последняя воля на земле – и он вновь погрузился в небытие, но часто возвращался в реальность и вновь начинал бредить. Антрисия поспешила к Священному Месту и принесла в жертву одного из детенышей безнука. Молилась она долго и безудержно плакала над несчастной судьбой брата, а когда вернулась, застала его в сознании и ясности ума.

– Я хочу попросить тебя, любимая сестра, завтра на рассвете отнести меня за пределы деревни и оставить меня там Богиням на попечение.

Антрисия не верила своим ушам. Был самый разгар летней поры и туманы держались долго. Ей казалось, что ее братом овладел Ронгулос. Она принялась его отговаривать от этой сумасшедшей затеи, но бесполезно, тот не отступал. Отказать ему означало нарушить последнюю волю умирающего, переубедить, когда-то податливого, но с болезнью ставшего упрямого мальчика представлялось невозможным.

На рассвете, когда туман с ночи начал застилать поля тонкой чуть прозрачной пеленой, Антрисия на руках отнесла подальше в поле потерявшего много в весе мальчика. Положив его на сырую землю, она вытерла сухой ладонью его запотевшее лицо.

– Уходи скорее – стал он умоляюще ее просить. Она нежно на прощения поцеловала его в губы, но не исполнила его просьбу. Вместо того чтобы бежать со всех ног в свое убежище, она спряталась в кустах недалеко от места, где оставила бездвижное тело, и стала ожидать, что будет дальше. От страха и волнения ее всю трясло, как от плача. Слезы давно перестали течь из огромных глаз. Казалось, в ней больше не осталось жидкости. За время болезни брата, она их все выплакала. Не прошло и десяти ударов сердца в ожидании, как из тумана выплыла человеческая фигура. Часть его тела скрывалась за белым паром, поэтому Антрисии не удалось его рассмотреть полностью, но она отчетливо увидела, что симакун представлялся в образе жителя степного народа. В этом у нее сомнений не было. Сердце девушки учащенно забилось. Она еще глубже заползла в кусты, оставив открытым небольшое пространство, чтобы видеть представшую перед ней картину. Симакун наклонился над мальчиком, положил свою руку на его лоб, и в этот миг туман заволок собой обоих. Тогда Антрисия выскочила из кустов, позабыв о страхе перед вызывающими ужас безжалостными существами, и подбежала к месту, где недавно лежал ребенок, но ни его, ни симакуна там не оказалось. Она бросилась наутек к поселению и больше не возвращалась назад. Эту историю Акиус помнил наизусть, несмотря на то, что была им услышана давно, еще ребенком. Она впечатлила его настолько, что врезалась в память, не растеряв ни единой детали из повествования. Он мог бы воспроизвести ее слово в слово. И вот уже повзрослев, но как и остальные веря в симакунов, рискнул выйти один в туман на рассвете, как когда-то сделала его мать. Однажды от Верховной Жрицы он услышал, что симакуны являются не к каждому, а только тем, кто находится при смерти или у кого на душе хранится какая-то тайна. Тайны людей манят их. И чем больше их у кого-то, тем больше вероятности столкнуться с симакуном в тумане. Акиусу было о чем волноваться. Он не только имел множество тайн, но и сам являлся тайною, в том числе и для самого себя. Главной его тайной была загадка его рождения. Он верил, что симакуны способны раскрыть ее. Им достаточно взглянуть в глаза, чтобы узнать все о человеке. Может, поэтому, юноша решил рискнуть и собственной жизнью, и потерять душу, но лишь бы разведать о себе все. Не сказав никому о своих намерениях, он ранним утром покинул свою сладко спящую мать и вылез наружу. Туман уже давно властвовал над всем миром. Он не стоял на месте, а медленно растекался, захватывая новые пространства. Вокруг стояла гробовая тишина, от которой громко звенело в ушах. Ничего хорошего это не предвещало. Не доносилось до слуха ни щебетание птиц, ни шуршание животных, ни стрекотание насекомых, даже заглохли звонкие многочисленные ручейки. Достаточно далеко от поселения отошел Акиус. Он уселся на мокрую от росы траву и уставился перед собой, ожидая увидеть в любой момент того, кого он никогда не встречал, но о ком часто слышал. Прошло немало времени, прежде чем из сероватой, как облака, пелены появился какой-то силуэт в форме человеческой фигуры, движущейся по направлению к нему. Акиус весь в волнении вскочил на ноги, его затрясло, но он уже приготовил себя к встречи с симакуном. К большой его радости или разочарованию, перед ним предстала Приктия. Первые мгновения он не мог поверить своим глазам. Он даже протер их, чтобы убедиться, что не заснул, но Приктия не исчезла, а стояла от него на небольшом расстоянии и нежно улыбалась.