Читать книгу Гиблая философия - Игорь Александрович Кожухов - Страница 1

Шаг

«Доверить что-то кому-то – это не обязательно потерять, а довериться кому-то – не обязательно погибнуть».

                                    (Народный афоризм)

Колька стоял и смотрел в окно.

Вдалеке за мелькающим лесом непонятно в какой стороне всходило солнце.

«Интересно, а если я еду с другой стороны земли, солнце всё равно всходит на востоке?» – почему-то эта мысль не давала покоя, и он пытался себе представить, где надо находиться, чтобы так не произошло. Но время было к выходу, и он с облегчением отбросил эту задачу.

Красивая проводница, свежая и яркая, несмотря на раннее время, заученно улыбнувшись, пожелала удачи.

– Да, да… спасибо. И вам того же, – он взял тяжёлую, с подарками, сумку, ещё раз оглянувшись именно на неё, вышел.

«Вот же, блин, красивая какая, даже завидки берут. Как же муж отпускает её в поездки? – он вспомнил тонкое золотое кольцо на пальце. – Наверное, любит и доверяет.»

Поезд, лязгнув железом, с неохотой, но разгоняясь по привычке, потянулся дальше. На перроне остались несколько человек, так же, как и Колька рассуждающих, куда податься. Недалеко от перрона у кучки машин громко заговорили.

– Это сорок километров, и такая цена?! – здоровый мужик возмущённо разводил руками.

– Не сорок, а сорок два, во-первых. Во-вторых, я же не заставляю. Дорого – езжай на автобусе.

– Так, первый в восемь, а время пять. Ждать сколько?– здоровый снова развёл руками.

– А я при чём? – и хитрый таксист, откинувшись, закрывал глаза.

Колька подошёл к шумящему. Оказалось, это дачник, на свою беду купивший дом «в этом забытом Богом уголке», но машина в ремонте, а добраться до заветного огорода надо… Короче, вдвоём они уговорили таксиста и вскладчину поехали в деревню.

Колька ехал с заработков. Год с небольшим назад он – двадцатипятилетний парень – уехал отсюда на север за «длинным рублём», как сказала мать. В деревне работы не было и, решив, что пришла пора жениться, нужно было что-то делать. Ольга, лучшая в мире девушка, его первая и единственная женщина была не против.

– Съезди, я дождусь. Глядишь, свадьбу красивую справим, домик прикупим и жить станем правильно…

И хотя пожилые уже родители и старшая сестра возражали, Колька решился. Он уехал и попал на хорошую работу, стал нормально зарабатывать, но…

Два месяца назад сестра написала ему, что его любимая вышла замуж и конечно же, как в плохих книжках, за его друга, с которым он рос и за которого всегда стоял горой.

«Отец у него ларёк открыл, точнее, магазин – деньги появились. Юрка машинку прикупил. Старенькую. Отец ему дом начал строить… Смотрю, Ольга стала с ним кататься часто, но, думала, ладно, может, помогает что. А тут по деревне заговорили, что всё – женятся, я вот и пишу…»

Тогда, дочитав письмо, Колька подал заявление и, доработав вахту, через два месяца получив полный расчёт, поехал домой…

* * *

Он хотел сразу к Юрке, в глаза посмотреть, но было ещё слишком рано. Когда подошёл к отцовскому дому, то, словно ожидала его, вышла навстречу мать. Обняла, и секунду подержав голову на груди, подтолкнула к дому: «Заходи, сейчас будем завтракать».

За время его отсутствия, в доме ничего не изменилось, словно ушёл он отсюда вчера.

Отец, в шестьдесят седой, как лунь, так же поджар и сух. Он встал и, крепко обняв молчавшего Кольку, сказал:

– С Юркой не бузи. Не такой уж он герой, чтобы так сделать. Это она захотела. Но её тоже не гноби, пускай.

– Да я и сам решил, что хватит на чужбине, да и по вам соскучился, сил нет…

Вышла сестра, старше Кольки на восемь лет, дородная и красивая в мать, но почему-то одинокая, родившая пять лет назад сына, неизвестно от кого, как ругался отец.

Но Ваньку, внука и племянника, любили все и из-за этого, как опять же говорил отец, простили ей грех.

«Такого пацана только по любви зачать можно! А в любви рождённый и Богу, и нам нужен!» – и обнимал всегда внука.

В общем, встали все и Колька стал раздавать подарки. Последней подал сестре – бархатную коробочку с двумя кольцами.

– Это спрячь, пожалуйста, до лучших времён. Может, когда и пригодится мне или, дай Бог, тебе, раньше…

После завтрака всей семьёй походили по огороду, посмотрели хозяйство. Всё, как обычно, хорошо и у женщин на огороде, и у мужчин в сараях. Ванька, торопясь, рассказал, как старый козёл забил насмерть рогами щенка, зашедшего на его территорию.

– Он его ударил неловко, – по-дедовски сжав кулак левой руки, рассказывал Ванька, – тот сознание потерял, козёл его и затоптал, не отступил. Жалко было, мы его с дедом в тополях похоронили…

Сам виновник происшествия, бородатый старый облезлый козёл, глядел из загона чёрными глазами и ни о чём не переживал.

– Жалко ить и его, – пояснил отец, – он хоть и старый, как столетний пень, однако привяжу его посреди поля на верёвку, и все козы вокруг него пасутся, не убегают. А он стоит, как, буквально, памятник козлу, – отец засмеялся, – и, охраняя всех, сам не ест целый день…

Потом сорвали уже чуть переспелые сладкие помидоры, постучали по недозрелым арбузам и, все вместе решив к вечеру растопить баню, пошли домой.

– Я пойду к Юрке схожу, – решительно начал Колька и, подняв руку, закончил, – всё нормально, я спокоен.

* * *

Колька увидел и узнал Юрку издалека. В детстве пухлый и здоровый, в юности он заметно прибавил в росте, а сейчас, за этот год, как-то заметно заматерел. Немного засмущавшись и из-за этого бравируя, Юрка заговорил первый:

– Здравствуй, друг, рад тебя видеть живым и здоровым! – и подал широкую ладонь.

– Ой ли?! – Колька, тоже смущаясь, улыбался, – смотрю, совсем мужиком стал.

– А что нам, работаем, берём, что плохо лежит, дом вот строю новый. К пополнению хочу успеть. – Под сердцем у Кольки защемило, но он не подал виду. – Пойдём в дом, посидим, поговорим, – закончил Юрка.

Дом делался на совесть. Видно было, что дела у Юрки и его отца шли довольно хорошо. Идя впереди, хозяин громко всё рассказывал, размахивая по сторонам руками. Навстречу, из-за тёсаной новой двери, вышла Ольга и, тоже засмущавшись, поздоровалась, пряча руки за спину.

– Ну-ну, не красней, всё нормально, это же жизнь, – громко говорил Юрка, обнимая жену.

Потом они сидели в большой кухне за столом и Юрка, держа в руках рюмку с нетронутой водкой, рассказывал:

– Ты уехал, а тут нам с отцом покатило. Хозяина магазина, Гришку Овсева, берёзой задавило, прости Господи, – он перекрестился, жена его нам с горя, по дешёвке да ещё и в кредит их магазин продала. Мы быстро поднялись, теперь всё делаем. И дровами занимаемся, и сено косим да продаём, и скот мало-помалу. Полдеревни на нас с батей работает. Ещё хочу вот рыбой начать заниматься, но это потом обговорим.

Он наконец, решившись, резко закинув голову, выпил, громко хыкнув.

– А Ольга тебя ждала, грустила. Но ведь парни кругом, думаю, вдруг чё, а я ведь её всегда это, любил… – Он ещё налил себе и Кольке. – А тебя нет и нет. Попровожал её домой месяц, потом решился и так и сказал ей, мол, давай жить вместе. Она, конечно, не сразу, через неделю согласилась, и вот уже четыре месяца живём мужем и женой. Но свадьба будет через месяц, в сентябре. Дом доделать надо, – и он опять выпил.

Колька сидел молча. Юрка, жуя малосольный огурец, вдруг что-то заметил в огороде и, матюгнувшись, выскочил на улицу. Сразу же зашла Ольга.

– Прости меня, Коля, Богом клянусь, прости. Не люблю я его, но устала тогда одна, а он здоровый, красивый. На машине. Думала, стерпится, забеременела… А вот никак не могу, не могу – и всё, – и посмотрев в окно, заговорила быстрей. – Ты скажи, куда прийти, приду. По-воровски тебя буду любить, но по-настоящему. Скажи, – она взяла его за руку и села рядом на стул. Колька со стоном вырвал руку:

– По-воровски не бывает настоящим, неужели не понимаешь этого? Не бывает, и нельзя! – и он выскочил из дома. Юрка, увидев, бросился отговаривать его уходить, но Колька был неумолим:

– Ладно, потом приду, про работу поговорим. А сейчас домой я, к своим.

– Ну, ты не злишься на меня, Коля? Я это хочу знать… Я же её после тебя взял, как бы не постеснялся…

Коля вспыхнул и проорал:

– Да ты дурак, Юра! Ты же мне твердишь что любишь её, так люби, люби, не торгуясь, – и выйдя из ограды, не оборачиваясь, пошёл. А в кухне за чистым столом плакала Ольга, смахивая пальчиком капли слёз с красивой скатерти.

* * *

Деревня жила! Точнее сказать, вопреки всему жила. Всё, что не нужно стало совхозу, раскупили приезжие из города и даже ближнего зарубежья. Дома уже не пустовали, как в начале 2000-х, а обзавелись новыми хозяевами, железными заборами и крепкими воротами. Что творится за этими заборами, не видит никто. Кто хозяева, и как они живут, тоже мало кого интересует. Люди могут теперь жить в одном месте годами и не знать друг друга! И это в деревне, где раньше жили одной семьёй. Местные свыклись и научились ничем не интересоваться: живут и ладно. Имеют право! Демократия!

По деревне несколько ларьков, в основном торгуют пивом и водкой, ещё магазин Безгиных, отца и сына, с красивой вывеской «Всё что надо»!

Колька обошёл знакомые с детства места и решил зайти к хорошему товарищу Вовке Филину, жившему здесь с матерью и младшей сестрой. Старый пёс узнал Кольку и для порядка гавкнув, завилял хвостом. В стороне от будки, на зелёном ещё, но уже начавшем сохнуть конотопе, лежал пластом Вовка, вытянувшись, подложив обе руки под спину и откинув верх голову, немного храпя из-за этого. Вокруг него ходили здоровые, но ещё цыплята, бройлеры.

Один подошёл вдруг к Вовке и, склонив набок голову, несколько секунд смотрел, а потом неожиданно клюнул того в нос, пытаясь вырвать волосинки, торчащие оттуда и болтающиеся от дыхания, как живые червячки. Клюнул, наверное, сильно, до крови ободрав пьяный нос, потом, не боясь, стал пытаться ещё. Человек прекратил храп и, с усилием приподняв голову, открыл глаза. Птица и человек посмотрели друг на друга, и последний, явно располагая большим интеллектом, осипшим голосом прошипел:

– Ну, ты это зря, слышишь? Зря сделал, петух… – И, обессиленный, снова уронил голову.

Позади раздался горький смех. Это была сестра пьяного, ровесница Кольки, Анюта.

– Напьётся и валяется где упадёт, а с похмелья хвалится, что спит по системе йогов даже на камнях, и почки не простудит… И сделать ничего не можем, совсем пропадает… Ещё работы нет вообще, в долг пьёт, потом отрабатывает и снова пьёт…

– А как отрабатывает?

– Как попросят. Кому дрова нарубит, кому забор починит, крышу на сарае. Серьёзного ничего не доверяют, а яму выкопать – пожалуйста, за бутылку.

Потом Анюта поила Кольку чаем и рассказывала о жизни в деревне. В конце, наклонясь и глядя ему в глаза, вдруг сказала.

– И парней почти нет: кто пьёт, а кто не пьёт, разобраны, а мне скоро двадцать шесть…

Она отвернулась и, встав, попрощалась.

– Мне ещё ранетки собирать, компот хочу сварить.

Колька поднялся и вышел, пообещав по случаю зайти…

* * *

Надо работать! Бездействие порождает лень, выход лени – пьянство!

Колька понимал это, поэтому и пошёл к Юрке, помня недавний разговор. Если работы не будет, придётся ехать в город, но почему-то именно этого ему не хотелось. Уезжая отсюда на какое-то время, он остро ощущал нехватку именно всего этого: остатков неустроенности, просёлочных дорог, уходящих в туманный осенний лес, утренней побудки петухов, и, обязательно, дыма из труб, осеннего, слабого, рвано виснущего на крышах —всего, что у городского вызывает пугливую дрожь, а у Кольки – непередаваемое какое-то детское восхищение, радостное и постоянно непонятное!

Наверное, из-за отсутствия даже небольшой радости в нём для себя, город Колька не любил.

Юрка опять был рад или так здорово прикидывался. Он понял, зачем пришёл Колька и сразу начал:

– Понимаешь, Колёк, я прокумекал почти все варианты, как зарабатывать здесь деньги. Лучший, смею заверить, жратва и водка! Но пьющих, по сравнению с девяностыми, сократилось в разы, и остались они почти нищие: довольствуются спиртом и султыгой. Отметаем! Жратва – доходное, но достаточно кропотливое дело. Мой батя с этим справится один на все окрестные села. У него и техника, и помощники. Отметаем! А мы с тобой давай залезем в воду. Подомнём под себя местных рыбаков, начнём у них рыбу скупать, собьём цену – и всё наше! Потом коптильню сделаем, морозилки хорошие поставим – и оп-ля! – он радостно щёлкнул пальцами и засмеялся. – Думай!

Колька несколько минут помолчал, сжав кулаки.

– Я согласен. Только торговать – ты. Не могу я по головам ходить, не умею коммерцию мутить. И ещё: шибко не наглей, мужикам тоже жить надо. А я возьму лодку, куплю мотор и сети, сам буду рыбачить, мне это знакомо с детства. Что ещё сделать – буду помогать. Банк – пополам. И который в минус, и который в плюс. Если согласен, давай начинать, прям завтра.

Юрка заулыбался и живо воскликнул:

– Ну и договорились. Только ты, Коля, обещай к моей жене не лезть, люблю я её. Пятого сентября свадьба у нас, а на Новый год ей рожать. Хорошо?

У него вдруг немного сорвался голос, но он выправился и встал во весь рост. Колька тоже поднялся и, глядя ему прямо в глаза, ответил:

– Это твоя жена, что бы я ни чувствовал к ней. Всё.

Юрка опять, улыбаясь, протянул руку. Колька пожал и быстро пошёл со двора.

* * *

Они начали вовремя. Из большой когорты настоящих рыбаков остались единицы. Перестройка и сюда внесла разрушительную лепту. Раньше был организован лов рыбы частными рыбаками по лицензиям, и соответственно организованный сбор этой рыбы в лабазы. Но лабазы вначале отошли в частные руки, потом были разворованы, а затем и вообще сожжены. Рыбаки пытались держаться, выискивая частных скупщиков и пробуя работать. Но скупщики были сезонные: лишь осенью и зимой, поэтому постепенно многие отошли от дел и лишь самые серьёзные или, наоборот, те, кто ничего больше не умел, ещё пробовали заниматься этим прибыльным, но трудным делом.

Колька договорился почти со всеми и организовал более или менее постоянное дело, правда, пока по-браконьерски. Но что поделаешь, в перспективе собирался добиться лицензии и организовать всё законно. Осенняя рыба вкусна и ловится хорошо. До первого льда уже было видно, что дело пошло. Юрка закончил монтировать коптилку, купленную за большие деньги.

В кредиты не лезли, поэтому работали на износ. Отремонтировав с мужиками старую стоянку на острове, Колька дневал и ночевал на воде. Раньше это была база отдыха каких-то генералов, но потом оказалась заброшена и разграблена. За месяц её привели в порядок, утеплив дом и перекрыв его новой крышей, сладив хорошую баню и накатав из брёвен ледник. Мужики, почувствовав вкус настоящего дела, радовались удаче и рыбачили хорошо. Юрка же на берегу наладил сбыт и больше всех понимал перспективу начатого дела. В общем, пока всё шло хорошо.

* * *

Ожидаемая зима пришла неожиданно!

Относительное тепло с начала ноября, в ночь на восьмое сменилось тридцатиградусными морозами.

Целую неделю при полном безветрии погода ковала природу. И люди спрятались, обескураженные этим напором. В ночь доходило до –40° с небольшим, днём не поднималось выше – 30°. Но Колькиной бригаде это было на руку. Ведь лёд встал ровный и серьёзный, и как только спадёт мороз, можно выставлять сети…

Только вдруг пятнадцатого ноября Колькин отец с утра сообщил, что к вечеру будет буран:

– Давление упало совсем, сын! В уши мне словно пробки забило – ничего не слышу, как в самолёте. Не вздумай на лёд – заметёт!

Колька поверил отцу, и они отложили выход на лёд. И когда уже к сумеркам ничего не произошло, он начал думать, что отец ошибся. Вечером легли спать с намерением завтра выставлять сети. Только ночью задуло!

Колька проснулся от скрипа дома и тяжелого хлопанья неприпёртых ворот. Быстро одевшись, выскочил на улицу и был почти сбит с ног бешеным тёплым ветром. Ворота, распахнутые настежь, закрыть не было никакой возможности, и Колька, еле держась на ногах, привязал их к стопорам. Ветер рвал с него одежду и тащил на валенках по земле, как по льду. Вдоль улицы по дороге катились пустые вёдра, гремя испуганно и жалко, летели тряпки и пустые мешки, куски целлофана и всякая пыль.

Ветер был неожиданно тёплым и это как-то пугало после сильного, ещё днем, холода. Колька еле открыл в сенцы дверь, проскочив в которые, получил сильный удар по спине.

Отец встретил его с фонариком.

– Свет погас, – сказал он, – это какой-то ужас. Окна скрипят, как бы не выдавило!

Где-то по ветру в деревне затрещали сараи, с которых сорвало крыши. Куриц и гусей из-под проломленных потолков уносило за деревню в лес. Во многих дворах раздавались испуганные крики, вперемешку с рёвом скота. Заборы, собранные из лёгкой жести, загнуло, как машиной, на трубных прожилинах; деревянные же в большинстве своем положило, словно картонные.

Люди, поняв бесполезность борьбы со стихией, спрятались по домам. На счастье, печи протопились с вечера, и упавшие кое-где трубы были без огня, также обошлось без электрозамыканий, поэтому не было пожаров. Колька смотрел на серую улицу через маленькое окно в сенцах и вдруг услышал надвигающийся, заполняющий всё собой шум. Ничего не понимая, он с замиранием сердца приткнулся к стеклу и увидел огромную чёрную тень, глотающую сразу всё – и лес справа, и небо с луной и звёздами вверху, и деревню. Это был снег! Мокрый и сильный, разогнанный диким ветром, вырвавшим его из далёких снежных туч. Он ударил по стеклу с шумом, сразу толстым слоем залепив его и ослепив. Всё! Кроме гула и воя ничего не было слышно, и только воображение рисовало происходящее на улице.

– Всяко было за жизнь, такое впервой, а я повидал… – охрипло сказал отец растерянным голосом и широко перекрестил грудь…

* * *

Остатки ночи дуло и гудело. Утром и днём, о котором знали по часам, тоже гудело, только уже глухо, как через толстую стену. Время тянулось медленно и настороженно, заставляя всех в доме говорить вполголоса, а то и вообще шёпотом. День, по часам, утомительно перешёл в ночь, опять же по часам. Свечки кончились, и Колька сделал свечу из жира и бинта. Светильник этот шипел и трещал, но около него собрались все и поужинали холодными остатками вчерашнего обеда. В доме становилось прохладно, домочадцы надели своё исподнее и, хором успокаивая Ваньку, уснули в горнице, кто где. Через сутки, утром по часам, Кольку разбудил отец:

– Пойдём, сын, откапываться, пока морозом снег не заковало, а то позамёрзнем здесь, как мыши.

Из сенцев Колька залез под крышу, и, подсвечивая уже подсевшим фонариком, пробрался к невысокому фронтону сзади дома. В этом фронтоне предусмотрительный отец сделал дверцу, которая открывалась внутрь и запиралась деревянной запоркой. С трудом вырвав её из-за надавившего снега, Колька открыл дверцу и упёрся в снег.

– Вот это да! – он присвистнул удивленно. Снег стоял, запрессованный ветром, как стена. Короткой штыковой лопатой он стал рубить его и валить на себя, копая лаз. Он старался слишком не расширяться, но всё равно снегу набралось – огромная гора на потолке.

– Хоть бы балки выдержали, – думал он, с радостью уже замечая свет впереди. Наконец он выпихнул последние сантиметры снега и вылез с трудом наверх. Увиденное поразило его масштабом! Деревни не было! Лишь кое-где торчали холодные трубы, да выпирали темные крыши домов богатых горожан, летом до смешного высокие, сейчас по-детски низкие. По «деревне» в растерянности бродили несколько уже освободившихся человек и много собак, выбравшихся из-под снега и громко лающих. Яркое солнце светило радостно, но это не придавало оптимизма. Мужики, в основном с лопатами, возбуждённые и злые от перспективы трудов предстоящих, собрались и решили копать сообща.

– В каждый дом прокапываем лаз, освобождаем трубу, чтобы печи растопить, а остальное потом пускай хозяева ковыряют.

На том и порешили, взявшись за работу.

Этот, ужасный в своей силе, буран принёс много беды и большое горе. Про беды люди рассказывали друг другу, откапывая проломленные сараи с задавленными снегом животными, запрессованными ветром так, что у них повылезали языки и глаза. У кого сараи выдержали, скот, выпущенный на свободу, бегал разномастным стадом, не находя покоя, мычал, блеял и гоготал. К вечеру пришла помощь на снегоходах из города с едой, тёплыми лёгкими вагончиками и людьми. Стало веселей, и работа, освещённая сильными фонарями, ускорилась. Про горе узнали через сутки, раскопав около загона своего дома замёрзшего Вовку Филина. Плачущая мать рассказала, что он ушёл незадолго перед бураном, «до лёгкого ветру». Руки его по привычке были загнуты за спину, хотя его замело перед дверями загона со снятыми и набитыми снегом штанами.

– Вот приспичило, не вовремя, – грустно шутили мужики, глядя на мокрый труп, оттаивающий в доме.

У Юрки тоже замело дом. Но у него, как у путёвого бизнесмена, дома был бензогенератор, и, вытащив насаженный на выхлопную трубу резиновый шланг на улицу, Юрка жил в тепле и при свете, пока освободившиеся мужики откапывали его дом…

В общем, природа нанесла первый удар по начатому недавно бизнесу. Про «ставить сети до Нового года» не было и разговора, а после Нового года уже и не нужно было. С января до середины апреля рыба, уставшая от дефицита кислорода, стояла в ямах, спокойно дожидаясь весны. Ой, что-то покажет весна?..

* * *

В конце декабря жена Юрки Ольга, которую, наверное, любил и Колька, засобиралась рожать. Парни ждать не стали и, подцепив нарты, выложенные внутри шубами, увезли Ольгу за сорок км до большой дороги. Там, на автовокзале вызвали «скорую», и уже через сутки Ольга была в больнице. Приехав домой, напарники сели в пустом, без женщины, доме за стол и, выпив по полустакану, заговорили. Юрка, блестя чёрными глазами, напирал:

– А не возьмём до последнего льда рыбы, что делать? И свежака не сдадим, и копчёной не наладим. План у меня, Колька, созрел, давай расскажу, а?

Колька, уже зная, что тот хочет сказать, разморённый теплом и водкой ответил:

– Я согласен. Давай попробуем, только вдвоём, по окончании рыбалки. Никем не хочу рисковать.

– А справимся в двоих? – опять напирал Юрка

– Да мы сначала все вместе, это когда совсем плохо станет, их отправим домой. А сами останемся на день-два. Но мы за это время возьмём тонны две судака хорошего, сам же знаешь.

– Да, да! – протянул Юрка, – но выходить-то страшно!

– А страшно, давай дома останемся, бояться…

Юрка поднял осоловелые глаза и пьяно произнес:

– Годится, идём!

В общем, расслабленные водкой, они договорились, что в апреле, в конце месяца, выставят сети за острова на ходовую, где рыбы тьма. Но в деревню возить её не будут, а будут солить, в большую яму со снегом на стоянке, где летом ремонтировали дом. За примерно неделю, пока лёд еще немного держит, они надеются насолить тонны три-пять судака. А в мае по воде забрать его на лодках и прокоптить. Прибыль – пятьсот процентов. Сто к шестистам!

Колька, пьяно топая домой, повторял Юркины слова. – И ребёночку нашему на распашонки хватит! – но он не понимал, сколько ни ломал голову, почему Юрка называл своего с Ольгой ребёнка НАШИМ?

Пьяный Колька этого так и не понял…

* * *

Эта зима показала свою прыть на все сто процентов. Рождественские морозы жали так, что люди вместо привычных гулянок сидели дома, каля пятки о кирпичные печи, дымящие с утра до ночи. Благо, что многие мужики не стали тогда, после бурана, полностью откапывать свои дома, и они (дома) были по окна завалены спрессованным снегом, как природным утеплителем. Именно поэтому не промерзли погреба с запасами картохи и солений. А с середины февраля задули крепкие снежные ветра. Задули с юго-запада, наметая за откопанными домами гребни твёрдого снега на многие-многие метры, восхищавшие ребятишек своей высотой и крутизной и злившие, и даже пугавшие взрослых.

– Что же это, Господи! – вздыхали бабки вечерами под свист ветра, – доколь дуть-то будет дуло?

И качали головами, с заплетёнными в худенькие косички волосами, крутя в пальцах, как приклеенные, веретёнца с бесконечной шерстяной ниткой…

А чуть раньше, под самый Новый год, Ольга родила девочку, и Юрка уехал в город. А Колька топил в их доме печь и спал на их кровати, чувствуя, как ему казалось, запах Ольги. Снилось ему, как она ласкала его тогда, почти три года назад, целуя его, разжигая желание. И он в ответ обнимал её и крепко целовал в запрокинутое лицо. А когда проснулся среди ночи рядом с заласканной до мокроты подушкой и с больным, как после работы телом, не выдержав, на следующий день пошёл к Анюте – сестре покойного Филина.

Она приняла его и, не задумываясь, пошла за ним. И почти трое суток пела песнь любви большая кровать Безгиных, рождая на свет двух счастливых людей, нашедших друг друга. И так была благодарна Анюта Кольке за это счастье, неожиданное и понятное, так любила его и ласкала, что опьянённый Колька на четвертый день предложил ей стать его женой.

Вот такие дела! А что, правда, надо людям, желающим жить? Жить! А не сачковать, вздыхая о трудностях! Жить, работать, отдыхать, любить друг друга, в конце концов, веря лишь в то, что завтра будет лучше.

Колька перешёл жить к Анюте с матерью, и мать Анюты полюбила его как родного. Зима не давала простора для дел, но Колька и Анюта наслаждались друг другом и радовались неожиданному счастью, успокаивая идиллией и мать, ещё не оправившуюся от горя…

Ольга, приехавшая в феврале домой и узнавшая о Кольке и Анюте, тайком от Юрки горько плакала, уткнувшись в подушку.

Кто их поймёт – женщин?

* * *

Наконец и сюда пришло тепло!

Только к началу апреля весна победила Деда Мороза и расчесала ему бороду тонкими ручьями, слезящимися днём и подстывающими ночью. Колькина бригада, готовая к рыбалке, 15 апреля вышла из деревни и встала на острове.

Остаток дня топили печь в доме, немного выпили, открывая сезон рыбалки, парились в маленькой, но жаркой баньке.

С утра вышли на лёд и, разделившись на две бригады по четверо, погнали прогоны по двести метров в майну с двух сторон. Лёд был очень глубокий, поэтому за световой день обе бригады поставили по три майны, то есть по шестьсот метров сетей.

Вечером, делясь впечатлениями, радостные рыбаки, уставшие, но довольные, долго не спали.

– Завтра все вместе ещё поставим восемьсот метров и хватит, надо ещё успеть контрольные сети проверить.

Кольке нравилось, что рыбаки слушали его и понимали. Контрольные сети – это сети, по которым определяют, пошла рыба или нет. Проверят её – пустая, значит, остальные пускай стоят. Но если есть в ней рыба, значит, надо всё начинать проверять.

Утром на своём мощном снегоходе приезжал Юрка с рыбинспектором, пьяным, красномордым и здоровым.

– Тут всё ровно, пацаны, работайте, – он нагло щурил глаза, – это мой участок. Проплачивать не забывайте, и будет всё у вас спокойно.

Им протопили баню, где те долго парились, и после напились так, что Юрка мертвецки уснул, а инспектор начал вдруг экзаменовать мужиков на предмет ценового превосходства сиговых над тресковыми, злясь за то, что они этого не знали.

– Какие сиговые, нам судака хватит, лишь бы ловился он получше, – терпеливо улыбались мужики.

– Какие судаки! – инспектор выпячивал глаза и, как полугодовалый ребёнок, пытался встать из-за стола, необратимо падая обратно на стул. – А штраф? Кто-нибудь штраф считал? – и он, теряя суть разговора, стучал лохматой рукой по столу…

Кончилось тем, что гуляк загрузили в нарты, и Колька в ночь повёз их в деревню. В нартах пьяных вообще укачало, и он чуть не надорвался, перетаскивая их, как тяжёлые мешки, по просьбе Ольги, в баню. Потом Ольга, в узорной ночнушке с накинутой на плечи шалью и в больших валенках на голые ноги, держала Кольку за отворот куртки и улыбаясь просила зайти.

– Я тебя, Коленька, чаем напою с утренними булочками и молоком…

Колька, стараясь не сделать больно, пытался разлепить пальцы тонкой её руки, вдруг такие крепкие и сильные…

– Да пойми ты, скучаю я по тебе, Коля, любимый, не могу никак без тебя. Пойдём скорее, и дочь спит. Я с ума схожу, милый… А потом иди к ней, к своей дорогой…

Колька наконец оторвался и, держа её за руки, отступил.

– Нельзя так, Оля, я же с ним работаю! Он мой друг, как я потом? Мне хочется ему в глаза смотреть, а не в ноги, и не бояться ничего. Ты же сама так поступила, постарайся мне не делать больно, а ему – плохо. Он тебя любит…

Колька, пятясь, выскочил за ворота, заведя снегоход, быстро полетел к Анюте. Этой ночью приникшая к нему всем телом красивая женщина, благодарно улыбаясь, сказала тихонько на ухо:       – Коленька, у нас осенью ребёнок будет!

И Колька, задыхаясь от счастья, смеялся и целовал её, любимую!..

* * *

Рыба, как по заказу, пошла с двадцать первого апреля. Вначале в дальних поставах, ближе к фарватеру, плотно и постоянно. Сети проверяли каждый день, рыбу на снегоходе возили в деревню, к Юрке. Там, с помощником, он её сортировал и сдавал перекупщикам. Тёплые дни Юрку злили до слёз.

«Эх, холода бы сейчас, – психовал он, – лед бы ещё дней пятнадцать простоял. А так…» – и он махал в отчаянии рукой.

К тридцатому числу снег с берегов слез, как старая кожа со змеи, и берег темнотой резко отделился от голубого льда. Чёрно-коричневая земля парила на солнце, словно её подогревали снизу. На льду тёмные точки и какой-нибудь мусор, разогретые солнцем, проваливались, образуя дыры, которые быстро оседали по краям и расширялись. Тридцать первого утром Юрка в положенное время увидел на горизонте точки, превращающиеся в снегоходы с большими нартами, идущие метров по десять друг от друга почти полным ходом. Выскочив на отмель с остатками льда, а затем и на песок, снегоходы встали. Мужики радостно смеялись, поздравляя друг друга с удачным прибытием. Посмеиваясь над собой, снимали нервное напряжение.

– А я смотрю, твои нарты проваливаются, а ты – газу, газу. Хорошо, техника не подвела, а так бы всё… – И опять облегчённый смех.

На четырёх снегоходах пришли семь человек и тонны полторы рыбы.

Колька остался на реке снимать сети и таскать их на остров. Юрка, дав распоряжение мужикам, попросил отца присмотреть за всем и, заведя своего верного «японца», с лёгкими нартами, помчался обратно на остров.

* * *

Колька постепенно, от глубины, снимал сети и на длинных лёгких санях свозил их на остров. Проверяли сети вечером, но уже утром они были полны рыбы. Поэтому приходилось спешить. Обрезая заморозки, он вытягивал сети прямо с рыбой, складывал на сани по сто метров и волочил на остров. Там бросал их у берега, закидывал льдом и снова шёл обратно за новой сетью.

На льду было очень жарко, он разделся почти совсем, оставшись в спортивном костюме и в лёгких бахилах. Азарт и понимание опасности, нормально уживающиеся в умных людях, заставляли его работать быстро и в правильной последовательности. Увидев спешащего от острова к нему компаньона, Колька по-настоящему обрадовался.

– Я технику на той стороне бросил, к острову не проедешь – земля. А около острова влетишь в заберег вообще, – он громко кричал издали. – Вечером сходим пешком!

– Молодец, не побоялся, всё-таки он настоящий мужик, друг, – подумал Колька и они, уже вдвоём, потянули сани. До ночи они сняли тысячу шестьсот метров сетей, перебрали рыбу, перепороли её и посолили в яме на снегу. Колька так устал, что не мог разговаривать, и уснул, не раздеваясь, в холодном доме на полу. Юрка сходил к снегоходу, освещая пустой лес фонарём, принёс привезённую еду, сложил всё в ларь и, выпив сто грамм водки, тоже вырубился…

Колька проснулся первым и, вскипятив чай, разбудил Юрку.

– Идём на лёд, сети проверяем и смотрим по льду. Если ещё до завтра простоит – оставляем. Но, думаю, одну ставку надо снять. Просто не успеем, рыба сейчас будет в каждой ячее… Ничего, кроме судака, не берём – не к чему. Его бы успеть перепороть и посолить! – Юрка был согласен, Колька здесь понимал больше…

И вправду. Крупноячеевая сеть-шестёрка была полна судака. Казалось, что к ним приплыла вся рыба, которая была в водохранилище, и ждёт сейчас своей участи, запутанная в сети. Взяв килограмм триста, решили всё-таки одну ставку (двести метров) снять.

Мы и в одну ставку за две проверки тонну возьмём: решили они. Рыбу, сложенную в пластиковые мешки из-под муки, за три ходки свозили на остров и до полночи опять солили. Спать упали на пол, теперь уже в совсем холодном доме.

Колька опять проснулся первым. Было светло, но солнце над лесом ещё не взошло.

Напротив крыльца на берёзе сидел блестящий, как новая туфля, скворец и, возбужденный весной и долгим перелётом, пел что-то на разные голоса, подражая всем, включая даже весеннюю капель.