Читать книгу Повезет! - Игорь Амосов - Страница 1

«Огромное отвратительное существо рода человеческого, некогда изменившееся до серой мышечной массы, настырно и безумно зыркая глазищами, лезет в здание. Так и не найдя входа своего размера, решает делать подкоп. На мгновение существо уходит под землю, оставляя свету каменные ягодицы, затем выныривает из ямы, держа в ручищах полый, гладкий шар наполненный жидкостью синего цвета. По привычке жрать все что попадется, и не только людей – существо сует шар в пасть… Начало конца. Начало и конец – Альфа и Омега… А началось все совсем обыденно, совсем банально, если считать обыденным и банальным то лихолетие, и те события, которые по причине нынешних относительно спокойных времен, далеки от нас, как Луна в начале пути к Земле, но об этом также после… Начну с начала…»

Для восприятия полной картины, надо найти причину, а следствие не заставит себя долго ждать, ведь вся наша жизнь, сплошная череда причинно-следственных связей. Любое движение, поступок или слово ведет к следствию… Сейчас, когда я вспоминаю и делюсь, я понимаю это. А в том далеком 1993 году, мне всего десять лет, и я несусь на рынок за водкой для родителей. Худенький, нестриженый и грязный, в огромной отцовской куртке из потертого кожзама, ежедневно избиваемый и по три дня не кормленный, но ничем не отличающийся от многих своих сверстников в то переломное время.

Хватало в том времени всякого.

Постсоветская разруха, приведшая к тяжким последствиям, и что говорить, страшное время, беспощадное, анархичное. Время, где супротив коллективизма и дружбы народов, выставлялась вперед, разобщенность, где каждый сам за себя, наглая обособленность, сметающая преграды, идущая по головам, не знающая морали и границ. Стоит ли говорить о вылезших из ниоткуда – малиновых пиджаках, разборках, путанах, беспризорниках и повальном затуманивании обществом своих мозгов алкоголем и наркотиками? Думаю, не стоит. Потому как речь пойдет не об этом. И повествование вовсе не о лихих девяностых. Хотя, употребление моими родителями алкоголя, сыграло здесь, самую что ни на есть решающую роль.

Но начну я с преступления. Преступления, которого могло и не случиться, если бы не щенок. Но сначала нехватка денег данных отцом на спиртное, поскольку цены в девяностые росли каждый день. А вернуться домой с пустыми руками – страшнее смерти.

И сижу я, на ступенях убогого «чипка», что заполнили тогда рынки, и смотрю на себя в витрину, голодный, белобрысый волчонок, с вытаращенными, напуганными, блеклыми очами, взъерошенный и поливаемый мерзлым дождем со снегом. Я в отчаянии всматриваюсь в лица прохожих, но они сухи и враждебны. Люди плывут мимо, в тусклом, безрадостном потоке, уткнувшись взглядами себе под ноги, и лишь изредка поднимая глаза, а в них вопрос, – «Как так получилось? Мы в беде? Мы голодны и обездолены?» Но нет сейчас для них ответа. Все одинаковы. И, несмотря на напускную веселость подвыпивших, зазывающих торговцев, несмотря на потоки музыки из хаотично натыканных тут и там ларьков и танцующих вокруг них алкашей, все хмуро, напряженно, нервно. К любому из толпы поднеси спичку и будет взрыв.

Ноябрьский ветер гонит рябь по лужам, и пронизывает насквозь через тяжелую, набрякшую от воды отцовскую куртку, ноги в старых кедах промокли, но я ничего не чувствую. И дрожу не от холода, а от страха. Ведь не зажили еще раны от предыдущих приступов отцовской «любви к воспитанию». Под глазом синяк, в ушах, звон от оплеухи и зад саднит от недавнего пинка «для ускорения». Странно, но мне не жаль себя. Я давно привык так жить, – для меня голод и холод не так страшен как побои, а побои не так страшны как детский дом. В последнее время информируют меня об этом месте постоянно. Меня пугают родители, друзья родителей, и мои друзья-беспризорники, побывавшие уже там и успешно сбежавшие из застенок, и при слове «интернат» глаза их округляются в страхе, – а поскольку я мал, и лишен пока зрелого анализа, то представляется мне это заведение как пыточная. Лучше побои и лишения, чем туда!

Сиди, не сиди, а надо возвращаться домой.

При одной только мысли о реакции отца на то, что я не принес ему «лекарство» – как он называл спиртное, вгоняет в ступор, и поэтому, я не могу сдвинуться с места. С забегаловки доносится запах выпечки и жареной капусты, – я втянул его ноздрями, закрыл глаза, и побренчал мелочью в кармане. – «Эх, были бы эти деньги мои! Я бы купил беляшей…»

Воображение тут же нарисовало картины из прошлого. Из времени – до. Праздничный стол, заставленный советскими деликатесами, такими понятными блюдами как оливье, шпроты и печеная курица с картошкой. Такими понятными тогда, и такими недосягаемыми в эту минуту. Грезится мне торт, что выносится в конце, после того как все уже наелись, что режется скурпулезно и филигранно и раздается по головам. А места в животах уже нет – все сыты. И значит большая его часть соберется с тарелок и отправится в холодильник, для того чтобы полакомиться завтра. И от этого предвкушения даже спать ложиться как-то радостней.

Не открывая глаз, я нащупал на своей впалой мальчишеской груди, крестик, что подарила мне бабушка. И пока мысли мои направлены в сторону торта, пока они еще не омрачены безысходностью ситуации и осознанием предстоящей встречи с отцом, я молюсь. Делать этого я особо не умею, и не имею еще никакого понятия о Боге и вере, а потому просто загадываю желание, в конце обязательно «Аминь» и поцелуй.

И загадал я тогда, насколько помню, торт и беляшей что своим ароматом сводят мой пустой желудок с ума.

А когда я открыл-таки глаза, передо мной уже сидел он. Щенок.

С этого момента и затикала бомба. И была в этом предпосылка к преступлению. Щенок черно-белый, крупный, обычная дворняга, коих не счесть. Хвост у него толстый и крючком, но кроме хвоста ничего больше толстого, кости обтянутые кожей, мокрой кожей, он плешив и лапа подбита. То и дело он склоняет голову чтобы полизать ее, а полижет, прижимает заискивающе уши, смотрит слезящимися выпуклыми глазами – будто плачет, и елозит по грязи своим толстым хвостом. Я погладил его, а зря, не надо было его трогать, надо было бежать домой пока не поздно, пока я еще не обезумел, но поздно – погладил. Щенячий хвост забился, разбрызгивая вокруг жижу, а пес засвистел тихонько.

– Что? Голодный? Замерз? – спросил я.

Щенок привстал, прихрамывая, обернулся вокруг своей оси и ткнул холодным носом в мою руку. Я вздрогнул и вздохнул:

– Нечем мне помочь тебе, сам не лучше…

Щенок задрожал и вскинул свою лапу мне на колено. Задел карман с деньгами – гулко брякнуло мелочью. Гулко брякнуло в моей голове, словно сигнал к действию, сигнал совершить поступок, за который потом расплата. Расплата, меняющая судьбу.

И то, что только брякало, засвербило навязчивой мыслью, – «На бутылку не хватает, и так получать на орехи от отца… Я одинаково буду бит, так почему бы не за дело хотя бы?» К мыслям прибавились плачущие собачьи глаза и одурманивающие запахи из забегаловки. В минутном порыве бесшабашности и ослеплении разума, в три коротких прыжка, я преодолел ступени и достиг дверей кафе. Забежал, тяжело дыша, высыпал мелочь на щербатое блюдце и словно боясь передумать, прокричал:

– Мне беляшей! На все!

Продавщица выпучила на меня хмельные глаза, и жуя жвачку напомаженным ртом, пробурчала:

– Че орешь- то?

Не спеша, пересчитав деньги, она хмыкнула, взяла салфеткой два, и протянула мне. Я разочарован немного, но отступать некуда.

– Че орал?

Щенок все еще здесь, передвинулся на мое пригретое место и лег, свернувшись калачиком.

– По-братски! Не обижайся что мало…

Он не обиделся. Съел один из двух беляшей и смотрит влюбленными глазами. Второй быстро исчез в моем пустом животе – и все! Теперь домой! Но я уже жалею о содеянном, паника охватывает меня и тоскливо сосет под ложечкой, – «Что же я наделал? Что же теперь будет?», душа от страха ухает вниз, и стучится сердцем в животе.

Я обхватил голову руками, и зажмурился. Равнодушный ветер задувает в правое ухо, по спине бежит вода, меня трясет от холода и непонятного чувства стыда. Преступление, я совершил преступление! Вот оно.

– Эй, парень…– слышу я голос. – На, возьми!

Я открыл глаза и увидел своего отца. Это он и не он. Рядом со мной отец, но моложе и без следов алкоголизма на лице. Я опешил и сжался.

Но в руках у него пакет с беляшами и он сует его мне:

– Не наелся ведь, возьми! Больше ничем помочь не могу, крепись парень, дальше будет легче… – он потрепал меня по голове, погладил щенка.

Щенок словно узнал его, затанцевал и закружился и заскулил от радости. Затем незнакомец ушел, смешался с серой массой людей, будто его и не было. А я сидел, вздрагивая от неожиданности, словно увидел привидение, и оторопело ел беляши, не забывая подкармливать щенка, который смотрел в толпу, выискивая глазами растворившегося в ней человека.

А дальше было убийство. Мое убийство. Сначала была дорога, увязавшийся за мной Дружок, как я окрестил щенка, вечереющие улицы города, от этого не становившиеся менее людными, холод, который не было уж сил терпеть, и дождь, который не думал даже прекращаться. Потом была захламленная, провонявшая помоями и табаком прихожая. И моя слабенькая надежда на благополучный исход, ведь я ребенок и верю еще в чудеса. А вдруг забудут, куда меня посылали? А вдруг? Да и тот молодой человек, так похожий на отца, сказал, что будет легче. Но чуда не случилось, потому, как потом был тот мой отец, что пьянь подзаборная и хочет похмелиться.

Из родительской спальни, хрипло кашляя, бормоча сквозь замятую бороду ругательства, водя красными глазами в полумраке квартиры и трясясь каждой клеточкой тела, он выполз, и пошел ко мне навстречу, с протянутой рукой, как бы собираясь взять то, чего так долго ждал. Но мне нечего было вложить в эту руку. От страха и предчувствия я сжался, втянул голову в плечи и зажмурился.

– Где? – прохрипел он так близко, что я почувствовал его зловонное, угарное дыхание.

– Я потерял деньги…

На мгновение разлилась тишина. Немая, пропитанная электрическим напряжением тишина. Я приоткрыл один глаз. Отец тяжело дышит, он не верит, он осознает. И в этот момент угораздило меня икнуть. А вместе с икотой вероятно от ужаса ожидания расплаты – отрыжка. Предательский дух только что съеденных беляшей, невидимым лазутчиком, залетел в ноздри отца. И он все понял.

– Жрал? – он так близко, что борода его щекочет мое лицо, а я отстраняюсь, как привык поступать, когда он бьет меня и смотрю будто со стороны. Слышу собачий лай, это Дружок почуял неладное и пытается защитить.

– Это еще что? – шипит отец, и со всей своей непохмеленной силы, бьет собаку в живот. Дружок визжит, прячется в ногах, я наклоняюсь, пытаюсь закрыть его собой,

– Он не виноват! За что?.. – закричал было я, но не успел продолжить, потому что прилетело мне в голову, да так сильно, что странно что я еще остался в сознании. Я упал, а глаза отца помутились, злобой перекосило его лицо и через мгновение, когда гримаса стала больше походить на улыбку сумасшедшего, он продолжил методично, целенаправленно и медленно долбить в мою голову. Будто хотел расколоть ее и посмотреть что внутри. Я не кричу, только пытаюсь прикрыться руками, но это плохо помогает, ведь отец силен, несмотря на состояние, да еще и переодически оттягивает мои руки, чтобы ударить без помех.

Сквозь звон в ушах слышится шарканье. Как в тумане, словно привидение, выныривает из спальни мать. Ничего уже нет от нее прежней, полнотелой, цветущей, всегда наивно улыбающейся, теперь она изможденная непрекращающимися попойками баба, со всколоченными волосами, впалыми тусклыми глазами, и обескровленным беззубым ртом. Она шамкает что-то в мою защиту, но бессильно, ведь также боится попасть под горячую руку. Машет рукой и уходит на кухню, там включает воду, и слышится мне бормотание. Вроде, – «не лезь!», и, – «убьет ведь пацаненка!»

Экзекуция надо мной продолжается. Здесь не избиение, здесь убийство. Детоубийство. И в глазах у меня от боли прыгают уже огненные мухи, и я уже готов, согласен умереть, лишь бы все скорей закончилось и меня оставили бы в покое.

Тревожный стук кухонной двери и щуплая рука приятеля отца, тянет несмело его рукав.

– Оставь его… есть еще денежка-то, во,… смотри…

Отец медленно поворачивает голову, дыхание его прерывисто, немигающий, пустой взгляд его выхватывает купюру, зажатую в дрожащей руке.

– Оставь его…

Отец и сам уже потихоньку приходит в себя. Он устал. И глядит с облегчением на банкноту, но кряхтит и в последний раз прикладывается к моей пробитой черепушке. Решающий видимо раз, потому как я теряю сознание.

Что-то холодное и мокрое тыкается в меня. Дружок, выбравшись из угла, где он прятался все это время, поскуливая, слизывает кровь с моего разбитого лица. Взрослые уже забыли обо мне и из кухни доносятся обсуждения чего и сколько брать. Я едва приподнялся и уселся на пятую точку, облокотившись о стену. С равнодушием ощупал голову – лицо всмятку, голова трещит и все в кровище. А еще сперло дыхание и к горлу подкатывает тошнота. Я попытался подняться, привстал на одно колено, и все вокруг закружилось, запрыгало, тошнота стала нестерпимой, и меня вырвало. Злополучными беляшами, минутной слабостью, моим преступлением, за которое теперь расплата.

Меня рвало и рвало, я заблевал все полы в прихожей и опасаясь что отец вместо тряпки, вытрет их мной или собакой, открыл дверь, и выполз на лестничную клетку. И щенок рвался наружу, будто говоря, – «Бежим хозяин! Уносим ноги отсюда!»

Идти мне некуда, но потребность в бегстве есть, да и оставаться после того что случилось не представлялось возможным, и потому, скрепя сердце и поддерживая руками голову, я встаю и бегу вниз, на улицу. Мысли лихорадочно крутятся в поисках выхода из положения. Кое-как я умылся из лужи и на подгибающихся ногах поплелся подальше от подъезда, в сторону вокзала. Теперь должна быть встреча…

Небо клубится сизыми тучами, злой ветер гонит и сталкивает их, превращая в рыхлые комья. Темнеющий горизонт, мерцает лиловым и малиновым, угрожающе шелестят деревья, и я одинок, – со мной только щенок, но и в нем нет поддержки. Он также беззащитен и ранен как я. Мимо снуют прохожие, им нет до нас дела – время такое. По краю тротуара дома, в них тепло загораются окна, но дома для нас пусты, а двери закрыты. Безразличное время, глухое и слепое к таким как я.

Часть первая

Подземный город

2005 год. Время нового мира, зачатков нового формата жизни, время развития новых технологий, время нового витка в истории, время нового,… в стране, где за сверкающими витринами мировые бренды, а люди, на уикенд мотаются за границу. И модно здесь, быть волонтером, ведь милосердие и жалость к менее удачливому ближнему – в приоритете, если не у каждого, то у многих. Всего двенадцать лет прошло, и вот тебе – Бог, вера, вот тебе благотворительные организации. Бомжи и беспризорники, теперь редкие гости на улицах – прибежищем им стало сострадание человека. Повторюсь, не каждого, но многих. Коснулось это и моей семьи, после скоропостижной смерти отца, мать надела юбку в пол, косынку, и пошла в православие, а очень скоро освоившись, и меня привлекла к посещению церкви. А я и не отказывался, всячески содействовал ей, – благо не пила больше, да и ладно,…

И в этом времени я, – светлоглазый, высокий, бледный «ботаник», но интересный многим моим сокурсницам, – может по причине безупречной учебы, а может из жалости, но хочется верить, что все же благодаря правильным чертам, белозубой улыбке, и знанию лирической поэзии, – только выпустившийся из ВУЗа, и горю в нетерпеливом желании работать.

– Поедешь в командировку? Готов? – спросил начальник отдела, промокнув платком потный лоб. – Фуф, жарища! – и погрозил кулаком сломанному кондиционеру.

У стены, в ряд, сидели четверо, – начальник махнул в их сторону:

– Вот твоя команда, будешь их стажером, так сказать, – помощником по хозяйству. Они ребята опытные, подучишься пока, осмотришься…

Я сразу представил, как буду только и делать, что готовить еду, и заваривать чай.

– Но у меня красный диплом,… – начал, было я, но начальник не стал слушать.

– Так ты едешь или нет?

Я кивнул.

– Вот и хорошо! Все, идите, знакомьтесь! – он замахал руками в сторону двери. – Вылет в воскресенье, в десять утра. Билеты и деньги на довольствие у секретаря. Удачи! – и снова. – Фуф, ну и август!

Мы вышли из кабинета в прохладу коридора.

– Вано, просто грузин! – протягивая руку, представился самый молодой из четверки, и улыбнулся белозубо. – А это Семен Андреич, Стас и Василий, – просто русские! А вместе, мы легендарная четверка мушкетеров! Ха-ха!

Тот, кого представили Стасом, длинный, сухопарый мужик с бородкой, шикнул:

– Шутка уже устарела!

Семен Андреич, мягкий, рыхлый, в мешковатом льняном костюме добавил:

– Повысили его, вот и радуется, – и глядя на меня. – Недавно еще на твоём месте был…

– Алексей! – сказал я, и пожал руки своим новым знакомым. – А куда мы едем-то?

– Не едем, а летим! В Египет! Там под Сфинксом комнату нашли, надо осмотреть, запротоколировать, ковырнуть что-нибудь, пока власти Египта добро дают!

Говорили они по очереди, Семён Андрееч, Стас и Вано, а Василий молчал. Я посмотрел в его сторону вопросительно.

– Мечтатель! – объяснили мне. – Ладно, пошли к секретарю оформляться.

Легко мы познакомились, и легко я стал одним из них. Хорошие ребята, поисковики, романтики больные своим делом и заражающие окружающих, они были веселые и юморные. Выделялся только Василий – высокий, широкоплечий, с мужественным лицом, мало говорил и всегда был задумчив, но я быстро привык и к этому. Эта четверка давно колесила по миру и имела за спиной, такой багаж опыта и впечатлений, что не всегда могла держать его в себе. Все их разговоры были пропитаны различными байками, шутливыми историями, а самое главное мистикой. Все, любой поворот событий, перекраивался в таинственную сказку, наполненную пришельцами, колдунами и заговорами, но это только разговоры, на деле же они были настоящими профессионалами, фанатами археологии и высококлассными специалистами.

На сборы нам дали чуть больше недели. Я был в нетерпении. Что взять с собой? Но энергичный Вано, отдал мне свой дорожный набор, – в нём примус, набор котелков и складной мангал. Остальной инструмент, в виде различных скребков, зубил, лопаток и кистей разных размеров, мне выдали в конторе. Также, объяснили, что руководителем у нас будет некто англичанин Ричард К. и велели слушаться его во всем. (А то знаю я вас, любителей обострять международную обстановку!)

Я уже предвкушал поездку, поэтому опешил, когда плачущая мать, подала мне повестку в армию. Надо было срочно что-то предпринять. Я понимал, если попытаться сделать освобождение по здоровью, что было реально, учитывая мой диагноз, связанный с травмой головы, полученной в детстве, то это займет кучу времени. Обследования, диагностика, анализы. Поэтому, прежде всего, я решил позвонить Вано, ведь с ним мы сдружились особенно близко, видимо из-за небольшой разницы в возрасте, и посоветоваться. Этот шустрый, живой малый, найдет выход!

Вано, на том конце провода, сначала расстроился, а потом его осенило:

– Тебе к Григоричу надо, он тебе практику поставит, будет отсрочка…

Так я и сделал. Съездил в офис, и переоформился. Платить мне теперь будут меньше, но это не беда! Зато не в армию! К тому же я уже грезил поездкой, ведь никогда, до этого момента, я не покидал России. А здесь, ажно Египет! Я и раньше много читал о нем, и в университете изучал египтологию, но это лишь книги. В живую хотелось посмотреть. Да и подмывало меня ехать туда, будто кто-то приказывает, – «Поезжай! Ты непременно должен быть там!», – удивительно для меня того, ведь я еще молодой и неискушенный никакими вещими снами и параллелями, и ни к каким предчувствиям совершенно не прислушивался.

Не буду описывать путь, это долго и неинтересно, скажу лишь, что на место мы прибыли вечером, уставшие, голодные, и встретил нас местный гид, прекрасно разговаривающий на русском. Он указал места в машине, сам сел за руль, и мы покатили. Я предполагал, что нас повезут сразу на место раскопок, и очень удивился, когда автомобиль остановился возле отеля.

– Надо выспаться!

– Отдохнуть с дороги…

– И поесть, все-таки инклюзив предполагает шведский стол! – я поражался способности моих коллег говорить друг за другом.

Отель был среднего звена, немного обшарпан, с устаревшим интерьером. Номера также не выделялись из общего фона. Кровать, застелена не новым, но чистым бельем, шкаф, тумба, телевизор и стол, вот все нехитрое убранство. Молодой араб принес ужин, на удивленье обильный и вкусный, я поел и лег спать. Несмотря на усталость, мне всю ночь не спалось, все же преследовало предчувствие, то самое предчувствие, что впоследствии поведет меня звериными тропами навстречу бесконечности…

Наутро, я чувствовал себя как разбитая телега, – друзья же, выглядели свежими и отдохнувшими.

– Что, не спалось? – увидев меня, засмеялся Вано.

– А ты хорошо спал, когда впервые по заданию поехал? – заметил Стас, и с высоты своего роста потрепал его по темным волосам.

– Ну, это когда было!

– Девочки, не ссорьтесь! – шутливо оборвал их Семен Андреич. – Поехали!

Мы залезли в душный желтый микроавтобус и нас повезли на место работы. Ехали мы довольно долго, я таращился в окно, разглядывая местные достопримечательности, но видел только отели разной степени благоустройства, высотные здания из стекла и бетона, да ничем не примечательные дома местных жителей.

– Вот и Нил! – пихнул меня в бок Вано.

Я увидел главную реку Африки и пожал плечами:

– Ничего особенного, грязно…

– Дальше пойдут трущобы, там вообще смотреть нечего… – все разговоры.

Промелькнули однотипные дома горожан, и вот, наконец, пустыня. Холмы, голубое небо, желтый песок. Приехали! В автобусе работал кондиционер, но было влажно и душно, сейчас же, на выходе, меня обдало таким горячим воздухом, что я поперхнулся. Сказать, что было жарко – не сказать ничего.

Встретил нас мужик средних лет с седыми бакенбардами и трех дневной щетиной, – он широко улыбнулся и на английском сказал:

– Добро пожаловать! Следуйте за мной, я вас провожу.

Я знал английский в совершенстве, поэтому спокойно ответил:

– Здравствуйте, куда идти?

– Сейчас все объясню! – и он повел нас к Сфинксу, – еще издали, я заметил возле его левой лапы что-то вроде строительных лесов.

Англичанин говорил, а я переводил ребятам:

– Месяц назад, один неудачливый турист, провалился здесь под плиту. Все подумали, что ему конец, и какое же было удивление, когда из-под земли послышался крик. В десяти шагах от места, где он исчез. Мужика с горем пополам достали. Вызвали нас, мы тут неподалеку в пирамиде работали, посмотрели, а там монолитный тоннель, – узкий конечно, но длинный, а в конце дверь цельногранитная. Ни ручек, не выступов, ухватиться не за что, ковыряли мы её долго, – ни в какую! Зазоров нет, в щель даже лезвие ножа не входит. Тут бы все и закончилось, но кто-то облокотился на неё. И она сдвинулась! Оказалось вращающаяся конструкция. Мы поднажали, и нам удалось открыть ее. А за дверью огромная камера, и еще три двери, но те не открываются, как мы не старались. Пришлось вызвать специалистов из других стран, но никто так и не понял, как их открыть. Вспомнили про русских, не в обиду, друзья, вы знаете политическую обстановку. Вы парни смекалистые, на вас теперь вся надежда!

Так за разъяснениями мы подошли вплотную к деревянному ограждению. Все вокруг пестрило спекшимися от жары разного размера палатками, мангалами, и разбросанными личными вещами работников археологии. Знойный ветер нещадно дул, поднимая вверх мусор, тут и там они сновали, суетливые, разнообразного вида и национальностей, несмотря на жару, готовили завтрак на костре, перекликиваясь между собой на разных языках.

– Вот где дружба народов! – сострил Вано. – А мы все Союз вспоминаем!

Англичанин посмотрел вопросительно, я перевел, он хихикнул, и выставив руку вперед, этим имитируя Ленина, пошел. Мы за ним. Подошли к могучей лапе Сфинкса. Огромная плита возле нее, была отвернута и стояла вертикально.

– Тоже вращающаяся конструкция! – пояснил англичанин, и посветил фонариком в проем. – Находка там, но это потом, сначала обживитесь…

Растянули палатку, установили мангал и сели подле – ожидая. Дышать было нечем, каждое движение выливалось волной липкого пота и одышкой. Мы взмокли, нещадно палило солнце. Через короткое время я начал ощущать пощипывание кожи, как при ожогах от загара, а пот, сбегая по лбу, затекал в глаза.

– Спрячься в палатку, не то сгоришь! – заметил мое состояние Семен Андреич. – Тебе все равно здесь оставаться…

– Как? – опешил я.

– Ты пока тыл прикрываешь, учись, студент, но не переживай, с тобой будет Вано, если вы понадобитесь, позовем… – и через время, старшие товарищи ушли, оставив нас заниматься хозяйством, – точнее Вано, должен был показать мне, – что к чему, на импровизированной полевой кухне.

До вечера мы промучились от духоты, нас одолевали мухи и потоки пота, речи чтобы выйти наружу, и заняться своими непосредственными обязанностями не стояло, разговаривать также не было желания, все существование сводилось только к борьбе с жарой наших организмов. Я то и дело – словно в спячку впадал, а когда выныривал, – снова раскаленный воздух, снова мухи и пот.

Наконец стало темнеть, солнце, освещая небосвод багряным заревом, уходило, а вместе с солнцем постепенно и зной покидал это место.

– Интересно, что же там? – задумчиво проговорил Вано.

– Вот дождемся их, и узнаем…

Вано вздохнул нетерпеливо:

– Ну, сколько можно ждать! Эх, ладно, пойдем наружу, учиться прислуживать господам нашим, мать их ети…

Мы выползли. От песка исходит жар как от нагретой сковороды, но в целом стало легче. Мягкий ветерок колышет палатку, воздух уже свежее, и назойливая мухота разлетелась по своим закуткам для ночевки. Развели костер, поставили котелок, и наварили полевой бурды. Вскоре, из-под лапы Сфинкса стали появляться люди, они разбредались по своим стоянкам, где такие же, как мы, уже ждали их с ужином. Наших все не было, Вано тревожился, и с надеждой вглядывался вдаль, по всему было видно, как ему хочется расспросить ребят. Наконец, показались знакомые фигуры. От радости Вано вскочил и побежал навстречу, и я вижу, как поравнявшись с ними, он без умолку, возбужденно жестикулируя, задает вопросы.

Старшие наши товарищи отнекиваются:

– Сначала по расписанию обед!

И вот, к радости Вано, и немного моей – все поели, у каждого чай. Совсем стемнело, мы сидим вокруг костра, и дует уже из пустыни прохладой.

– Так что там, что там? – плачущим уже голосом спрашивает Вано.

– Ну, слушай… – смилостивился над ним Стас. – Спустились мы туда, хорошо, не жарко, температура не выше двадцати пяти градусов, но темно, хоть глаз коли. Вправо коридор, настолько узкий, что с комплекцией Семен Андреича едва пролезешь, а длинный, метров пятьдесят, не меньше. Потолки высоченные, метра по четыре, на стенах ничего, ни рисунков, ни надписей – голые. Дальше дверь в комнату, метров тридцать, там уже светло, наши заграничные друзья генератор подключили. Ну, заходим, здрасти-здрасти, чего тут у вас? Стены в помещении чистые, как и в тоннеле, а вот двери…три штуки…огромные, в три моих роста и только что под хохлому не расписаны. Росписи эти со времен Раннего Царства, и дальше на протяжении времени дописывались. Мы пофоткали, Василий стал зарисовывать, а у нас задача поважнее, открыть бы их как-то не повредив,… вот только, судя по проему, заперты они изнутри, да прикипели уже от времени, срослись со стеной. А может это не двери вовсе, а подпорки для потолка, ведь такая тяжесть сверху давит! Целый Сфинкс!

– А просверлить? – предположил я.

На меня посмотрели как на дикого:

– Ты думай что говоришь! Кто даст его испортить? Это же – памятник! Вообще, конечно, там и без того работы непочатый край, надо все задокументировать, взять анализы,… так что мы здесь надолго… Вано завтра с нами, рук не хватает, ты остаешься здесь, в тылу – за главного. А теперь спать!

Мы полезли в палатку и улеглись, закутавшись в спальники. На улице стало холодно, как бывает в ночной пустыне, а внутри палатки, от нагретого песка – температура оптимальная. Вскоре послышалось мерное сопение товарищей, а мне совсем не спалось, из головы не шли рассказы друзей. Что же там за дверями? Рисунки и письмена совершенно не интересовали меня, что-то неизведанное и загадочное находилось за ними, и тянуло меня туда как магнитом. Я ворочался, иногда присаживаясь на постели, теребил волосы и вздыхал, какая-то неведомая сила подстегивала непременно идти туда, и совладать с собой не было сил, и потому я встал, словно не своими руками надел куртку, невидяще, и не осознавая зачем иду, взял фонарь и пошел к заграждению у Сфинкса.

В щель между досками проглядывала отвернутая плита, освещенная полной луной, она так и манила меня подойти ближе. Я осторожно перелез через забор, на цыпочках, приблизился к отверстию и посветил фонарем. Мне открылся углубленный проем с каменными ступенями. Я уже было шагнул в пустоту, как вдруг почувствовал прикосновение руки на своем плече. Словно под гипнозом, – вижу Вано.

– Туда нельзя! – громким шепотом сказал он. – Узнают, что без старшего заходил, уволят без выходного пособия! И не тебя одного… – он аккуратно развернул меня в обратную сторону и увлек за собой. Мы пошли, и чем дальше отходим от места раскопок, тем больше спадает с меня оцепенение и проясняются мои мозги.

– Что со мной? – спросил я Вано.

– Не знаю… – ответил он, округлив глаза, – затем кивнул наверх. – Сейчас полнолуние, может ты лунатик?

Я взглянул на небо, и пожал плечами. Проем, по-прежнему привлекал меня, теперь мне страшно – ведь это уже навязчивая идея. Мы вернулись, и до утра я забылся тяжелым сном.

Мне снилась луна, мерцающая в темном небе маленькой звездочкой, которая затем стала приближаться, словно кто-то рывками тянул ее. Я оглядываюсь, вижу темную, узкую фигуру, высоченного роста, одиноко стоящую в пустыне. В руках у существа палка с набалдашником, в виде светящегося голубоватого шара, из которого по спирали в пространство выходит прямоугольная, плоская проекция. На ней наша солнечная система, незнакомец водит по ней пальцем правой руки, и перемещает что-то. Я пригляделся. Палец его гонит луну от Марса к Земле, с каждым движением Луны по проекции я вижу, что она и в реальности приближается и диск ее уже огромен, и стало светло как днем, и она вот-вот врежется в Землю. Но Луна останавливается, как и палец незнакомца, и он повернулся ко мне, лица под капюшоном не разглядеть, но чудится мне в его взгляде торжество.

Рука его призывает меня следовать за ним, в проем под лапой Сфинкса, но без самого Сфинкса, но мне страшно и я отчаянно мотаю головой. Незнакомец исчезает, а я слышу грохот несказанной силы, – отовсюду идет вода. Бурной пенящейся массой, она пробивается из-под земли, из-под песка, наступает отовсюду. Так быстро и так громко, что я невольно зажимаю уши руками, и вот она поглощает меня, а я стою, оглушенный грохотом и страхом, не в силах пошевелиться и смотрю на гигантский шар в небе, а вода смыкается надо мной.

Проснулся я в холодном поту. Рассвет, едва пробиваясь сквозь плотную ткань палатки, освещает бледные лица друзей. Все спят, а мое дело, сварганить им завтрак.

Хотя этот сон весь день занимал мои мысли, я не стал никому рассказывать о нем, да и не придавал я тогда значения снам, к тому же за чередой нескольких последующих жарких суток, наполненных одинаковыми, скучными делами, – ощущения от него стали стираться, проявляясь лишь ночью. О! Ночами я не спал толком, ведь притяжение мое к объекту стало непреодолимо, я как одержимый тянулся туда, и было мое состояние сродни помешательству, это была настоящая мука, наваждение, парализующее душу и мозг. Днем же бешеная тяга притуплялась, уступая место раздражению от зноя и мух. Благо никто не знал о моих мучениях кроме Вано, да и он не узнал бы, если не стал бы нечаянным свидетелем, но списывал он все на полнолуние, предлагал подождать его окончания, а я соглашался, отвлекая его внимание.

Соглашаться-то, конечно, соглашался, а сам уже задумал свое. Хотелось мне спуститься туда, и не одно любопытство вызывало это желание, а еще и желание избавиться от одержимости, понять, в чем ее суть. Почему со мной творится такое?

Поэтому в одну из ночей, когда мои уставшие коллеги уснули, а тяга была особенно нетерпимой, я решился. Как и в прошлый раз, накинул куртку, взял большой фонарь, и тихо, как только мог, вылез наружу. Огромная полная луна, освещала золотом сухие пески, и ничего не нарушало пустынного безмолвия, кроме едва слышного шуршания моих ног, что с невероятной скоростью несли меня к проему. С ловкостью тренированного рысака, преодолел я ограждение, и не раздумывая ни секунды, нырнул в темную бездну, словно в тумане спустился вниз по ступеням, и вот, передо мной безликие стены тоннеля, а дальше узкий коридор. Я включил фонарь и озираясь по сторонам будто вор, стал прокрадываться вперед. Вокруг меня многовековая пыль, потертый временем известняк, и давит на голову замкнутость узкого пространства, и мне страшно находиться здесь одному, но словно в бреду, я вижу только цель, и цель моя дойти до конца несмотря ни на что.

Наконец и коридор закончился. Дальше отвернутая громоздкая, массивная дверь, и поражающая безукоризненной геометрией абсолютно квадратная комната, по стенам ее ровно параллельно друг другу гранитные полотна, вроде как двери, с росписями и иероглифами, но не это занимает меня сейчас. Я подошел к центральной, оглядел ее. Оттуда, словно волнами исходит навязчивое притяжение. Именно оттуда – непреодолимый зов, так и подмывающий заглянуть за нее, оттуда тяга быть там, – за ее пределами.

Тихонько простукал ее, погладил полотно, рисунки, стены вокруг, поднажал плечом – безрезультатно. Прошел к двум другим, также нажимая и простукивая и ощупывая все выемки, походил по периметру комнаты, осветил стены, будто в поисках подсказки. Но ничего, только известняковые плиты, по полу разбросан инструмент археологов и провода подводки света от генератора. И вроде надо бы вернуться обратно в лагерь, пока еще никто не заметил моего отсутствия, но что-то не пускает меня, велит приглядеться, сравнить, и сделать выводы. И я всматриваюсь в рисунки, замечаю, что сделаны они будто в разное время, одни более ранние, чем другие, я еще более внимательно вглядываюсь – и вот оно!

Глаз Гора, самое древнее изображение здесь, самое главное, от него идут все дальнейшие рисунки богов, людей и их действий. К тому же он ровно в центре, и повторяется на всех четырех дверях, причем на отвернутой, – он с торца. Я жму на них, отковыриваю пальцами, пытаюсь крутить выпуклый зрачок, но где-то в сознании чувствую, что все не то, а где-то в глубинах подсознания что-то намекает, – «Это ведь глаз, посмотри в него!», – и я смотрю…

Тоненько пищит, наружу вырывается светящийся синий луч, из остальных такие же, они пересекаются в центре, образовывая небольшой крутящийся, белый шар. Неосознанно, в оторопелом удивлении трогаю лучи пальцами, словно играю на струнах света, и ощущения от прикосновений как от света, то есть никаких.

Подхожу к шару, от него идет тепло, под ним мой фонарь, свет которого теперь без надобности, на автомате я наклоняюсь выключить его, лоб мой на уровне шара, и его как магнитом втягивает в сферическое, будто электрическое поле. Голову зажало в тиски, я не могу пошевелиться, а от центрального проема слышится скрежет и лязг, дверь сдвинулась и оставляя облако пыли, подалась вглубь, и остановившись на мгновение, стала отъезжать в сторону как по рельсам, увлекая за собой луч. Невидимые тиски отпустили меня, я нервно втягиваю воздух от страха и волнения, и даже подмывает бежать, но любопытство и непрекращающийся зов берут верх. В открывшемся проеме, светло как днем, и взору открывается площадка, с основания которой вниз уходят ступени. Я перешагнул порог, и от высоты и великолепия панорамы захватило дух.

Бескрайний древний город, с нетронутой безукоризненной архитектурой, лежит передо мной как на ладони, в безмолвии оставленных домов и покинутых улочек, как будто затерявшийся во времени и пространстве. Ступени уходят глубоко, почти вертикально и никаких перил, спускаться очень опасно, да разве теперь меня остановишь?

Осторожно ступая, я начал движение вниз. Через несколько ступеней закружилась голова, и пришлось, усевшись на пятую точку, рывками, отталкиваясь руками и ногами, и считая каждую – буквально сползать. Строения все ближе, уже можно разглядеть их окна, изгороди и импровизированные нехитрые украшения в виде резных ставней, и циновок у дверей. Площадь, в середине которой подземное озеро, а справа храм, и поскольку храм как раз ближе всего ко мне, да и интересует он меня больше всего, то едва мои ноги коснулись твердой земли, как я сломя голову, даже не обернувшись, помчался туда. Влекло…

Храм этот классический образец древнеегипетского зодчества, аскетичный, монументальный и почти готическим видом своим – устрашающий немного, но решительности моей уже нет предела. Секунда, и я у его распахнутых настежь дверей и смотрю в хмурые, строгие очи статуи главного бога Египта – Ра, правая рука его полусогнута, а палец указывает на сооружение напоминающее алтарь, он будто приказывает мне подойти и взглянуть туда. Я подчинился. Гулким эхом отдаются мои шаги в пустом здании, несмотря на прошедшие тысячи лет, здесь нет никакой коррозии и налета времени, вокруг циновки, с неостывшими еще вмятинами от людских колен, словно прихожане вышли на минуту, и вот- вот вернутся.

Алтарь черный, из камня, с плоской столешницей, и выемкой в середине, а в ней словно врезанные, лежат три предмета. Две золотые пластины, с выгравированными на них фигурками человечков. На левой – один, на правой – несколько, а между ними, – круглый, металлический диск, – не больше монетки, с дырой, и плавными, тонкими линиями от центра к краям. Я попытался взять пластины, но они словно приросли к алтарю, отчаявшись их отколупать, принялся за диск. Он не поддавался также, но именно в нем видел я причину своего помешательства. Чувствовал…

В бессилии я смотрю на статую, мне надо возвращаться, привести сюда специалистов, я незаконно здесь,… каждая секунда проведенная в этом месте против меня, и в разочаровании, и нетерпении, я наклоняюсь к алтарю, опираюсь локтями, и сдавив в злости на самого себя голову, – смотрю в дыру диска. Что-то щелкает, – диск, словно вжимается в выемку, а затем выскакивает, больно стукнув в лоб и со звоном, отдающимся эхом в стенах, падает на столешницу. Он свободно балансирует, моя рука поймала уж его, ладонь сжала крепко, и от греха подальше я выбегаю из храма, а спину буравит взгляд бога Ра.

Безмолвные крутые ступени белеют передо мной, – «Да это пирамида!», – верхушка ее квадратная, это комната из которой я пришел, – распахнутой дверью, будто единственным глазом циклопа смотрит, а от нее отросток – тоннель, уходит ввысь и теряется в небесах, и небеса здесь есть, и облака, нет только солнца, хоть и светло. Теперь мне надо подняться, и сделать это затруднительно, по той же причине что и спуститься. Я бегу, ведь страх подгоняет меня, а с середины – притяжение, теперь на корячках. Наконец площадка. Окидываю прощальным взглядом оставленный людьми город, поражаюсь нетронутой его новизне, его уюту, и ухожу в чернеющий проем.

По-прежнему, светит забытый мной фонарь, повсюду инструмент археологов, но тишина нарушена. Слышатся шаги из тоннеля, и голос Вано:

– Леха!

Массивная дверь за моей спиной с унылым скрипом едет по рельсам обратно, тяжело громыхая встает параллельно проему, и оставив по краям клубы пыли, захлопывается. Вано, с гневно сверкающими глазами, всколоченной ото сна шевелюрой, хватает меня за плечи, трясет и кричит:

– Я же говорил, сюда категорически нельзя!

Чувствую себя вором в чужой обители, диск все еще у меня, и от испуга, от неожиданности, что ли, чтобы скрыть улики, наверное, или еще по какой причине, я вдруг запихиваю его себе в рот. Вано, ожесточенно трясший меня, неожиданно замер, словно остекленел, взгляд его застыл, а рот открылся в немом крике. Все словно замерло, а время остановилось, закружилось, завертелось, пошло рябью пространство, проносится в вихре комната, а я словно отделяюсь от своего тела, руки, ноги, каждый волосок – отдельно, и вой тысячи голосов разрывает мозг. Затем взрыв, мне не больно, но каждая молекула, каждая клетка как на ладони, висит с секунду, и собирается вновь в человека. В меня.

********

И вот все та же комната, но нет ни Вано, ни инструментов, ни фонаря, а по углам факелы горящие спокойным, голубоватым светом, и вся обстановка будто новей, моложе, четче линии и на дверях нет никаких рисунков. Я присмотрелся к факелам – нет там живого огня, из бронзового основания торчит толстая овальная трубка, от нее и свет. «Как это возможно?» Чувствую чье-то присутствие.

– Вано? – лопочу еле слышно, – Это ты, друг?

– Это друг, но не тот, кого ты ищешь… – ответили мне из темноты.

Огромная фигура отделилась от стены, и по мере приближения ко мне, свет становится ярче. Я стою, выпучив глаза, открыв рот от страха, словно парализованный, потому как озарено уже лицо незнакомца и оно… не человеческое! Так же как и его рост. На меня смотрит существо, с огромными, блеклыми, будто подведенными глазами, без бровей, ресниц, и волос на вытянутом, продолговатом черепе. Носа и рта почти нет, а тонкая кожа, то ли от света, то ли от виднеющихся вен, отдает синевой. Фигура длинная, тощая, сутулая, возвышается надо мной на полметра. «Не убегай!»– сказало существо, не открывая рта, – «Я не причиню тебе зла!». И я вдруг понял, что оно говорит со мной телепатически, в моем подсознании, – информация приходит в мозг, и все!

От страха я втянул голову в плечи и ищу глазами выход. Вращающаяся дверь открыта, пячусь к ней и выскакиваю в коридор, чтобы убежать как можно скорее. Диск, все еще за щекой, я бегу, и попутно пытаюсь достать его. Ничего не выходит, он сросся со мной, я ковыряю его пальцем, языком, вдавливаю в щеку, и грызу зубами, бесполезно, диск не хочет покидать меня. Я бегу, в смутной надежде, что когда закончится тоннель, и я покину это место, там, наверху, увижу спящий лагерь, своих друзей, вздумавших разыграть меня, напугать, чтобы мне неповадно было больше соваться сюда без разрешения.

И вот поверхность. Но, ни палаток, ни огонька, ни деревянных заграждений, только пустыня, звезды, полная луна, и по всей округе темнота кромешная. Я замешкался. Назад пути нет, там чудовище – впереди неизвестность. Впереди нет пирамид! Дошло, наконец. То, что стояло здесь тысячелетиями, попросту отсутствует! От страха, бега, переживаний, и сжимающей сердце тоски, перехватывает дыхание, и кружится голова. Позади, слышу женский смех. Последняя капля. Теряю сознание.

– Эй, вставай! – слышу я сквозь обморочный туман. – Поднимайся, надо идти!

С трудом разлепляя веки, смотрю, и вижу темные, блестящие глаза, с усмешкой смотрящие на меня. Я шарахнулся было в сторону, но быстро понял, что передо мной человек. Точнее юная женщина, с гладкими черными волосами, черными, изогнутыми бровями, и улыбкой, открывающей взору белые, хищные зубки.

– Кто вы? Где я? – шепчу я непослушными губами.

– Неважно, пока не важно. Бежать надо отсюда!

Вдалеке, за горизонтом, розоватым сиянием рассвет освещает пески, открывая взору гряду строений незнакомого города.

– Откуда здесь все это? И где пирамиды? Где стоянка ученых? – бормочу я, все еще не веря своим глазам.

Девушка вперила в меня нетерпеливый взгляд:

– Потом объясню, нам надо вернуться под землю, здесь твоя жизнь в опасности… – и тут же схватила мою руку, чтобы с силой, не свойственной хрупкой особе, дернуть, и поставить меня на ноги.

– Но, там – чудовище!

А незнакомка наступает уже на плиту входа.

– Давай, ты первый…

Я замешкался, но лишь на мгновение, для того чтобы послушно шагнуть в темноту.

Знакомый уже коридор, сверху слышится скрип засова – вход закрыт.

– Ну, пошли, Леша!

Идем.

– Откуда вы знаете мое имя? Почему моя жизнь в опасности? Какой сейчас год? И вообще, что здесь происходит? – вопросы сыплются, как из рога изобилия.

Девушка приостановилась, с улыбкой зыркнула на меня, затем подала маленькую ладошку для рукопожатия:

– Азанет! Вот и познакомились!

И пошла вперед, – грациозная как кошка, прекрасная в хлопковой простыне, подпоясанная веревкой и босая, но от этого еще более прекрасная. И ощущение, что знаю я ее давно, и близко, и говорила она на русском, и вся ее стать, и рукопожатие – на современный манер. «А может, я сплю? Или в бреду?» – я ущипнул себя, но боль, и диск за щекой, и теплая женская ладонь, влекущая меня по коридору, говорили об обратном. И вот мы на месте, Азанет пропустила меня вперед, и дверь плавно повернулась, закрываясь. У стены снова зашуршало.

– Азанет, иди пока, тебя позовут…

Существо не вышло на свет, видимо, чтобы больше не испугать меня. Девушка тут же скрылась. Из мрака слышится мне, будто вздох. «Я ждал тебя…», – пронеслось в голове, – «Теперь ты в прошлом, и должен помочь нам… Не случайно твое появление…»

Я пытаюсь объяснить:

– Я не знаю, как здесь оказался, в общем – я нашел диск,… там! – киваю на площадку за центральной дверью. – И… нечаянно, он оказался у меня во рту,… а теперь – во! – я поводил языком по внутренней стороне щеки. – Прилип!

Существо кивает, телепатически отвечает мне, – «Я знаю, так и должно быть…»

– А вы кто? Марсианин? Пришелец?

– Если тебе будет так удобно – да. Впрочем, далее, иначе как «Пришелец», ты меня называть не будешь. Как и устройство у тебя за щекой, не как иначе как «диск», а это… – он поднял палку со стеклянным набалдашником и потряс ею. – «Скипетр», на том и остановимся.

«Скипетр, так скипетр, Пришелец, так Пришелец…» – думаю я, хотя я и не верю своим глазам, – «Это же из моего сна! И существо, и палка с кругляшом!», – но удивляться теперь, я видимо, буду часто.

А Пришелец продолжает:

– Этот диск, что ты нашел, устройство, помогающее переместиться во времени. Неконтролируемо, и только назад, но это не чудеса… Во всем, что ты увидишь далее, только физика. Необычная конечно, но все же… Чудо здесь лишь момент времени, в который ты перемещаешься. Ведь только Бог решает, где тебе быть,… и ты не можешь охватить своим сознанием этого чуда, понять его замысел, а можешь только тыкаться, как слепой котенок, в поисках подсказки…

Помолчал задумавшись.

– Диск. Попав на слизистую или в кровь, и войдя в симбиоз, меняет структуру крови так, что под его воздействием, она становится отдельным, живым организмом. Тебе остается лишь душа и мысли. Ты так же живешь, думаешь, чувствуешь, но внутри происходят другие процессы, независимые от твоих желаний. Кровь как готовый к бою солдат, борется с вирусами, раком, старением, и любого рода травмами. Ты почти бессмертен. Тебя нельзя ранить, но убить можно. Отрубив голову или испепелив дотла…

Я в шоке, все услышанное кажется мне бредом сумасшедшего.

– Вы говорите, что перемещаться во времени можно только назад, как же я попаду теперь в свое время?

– Теперь никак, пока никак, ты привязан к этому времени особой задачей. Впрочем, об этом позже… Хватит с тебя на сегодня информации…

Азанет тихонько подошла ко мне, и взяла за руку, а Пришелец вбрасывает мне в голову, – «Она будет сопровождать тебя. В этом времени у вас один путь…», – нотки сожаления слышатся мне в его тоне, хотя и не слышу я голоса, а Азанет увлекает меня вниз по ступеням.

Вид сверху, мало напоминает теперь тот, что я видел накануне, – всюду копошатся люди, телеги без лошадей ездят по узеньким улочкам, сигналя зазевавшимся прохожим резким пищанием клаксонов, все шумит, галдит, смеется, люди группами выходят из храма, а вокруг подземного озера – детвора. Город живет своей привычной жизнью.

Но впереди снова ненавистные, опасные ступени, и по-памяти, я снова сажусь на пятую точку, чтобы сползти. Азанет прыснула со смеху, отпустила мою руку, и, то убегая вниз, то с легкостью поднимаясь обратно, или свисая над пропастью на одной ноге – дразнилась, и не знала что при виде ее манипуляций, сердце у меня замирает, ухая, уходит в пятки. И я ругаюсь, кричу, умоляю прекратить, но все через смех, через взгляды изподтишка, через тайный интерес понаблюдать за ней. И вот, наконец, твердая почва.

Снова моя рука в ее руке, и Азанет влечет меня за собой, попутно объясняя, где тут что:

– Храм. Рынок. Библиотека.

«Хм, библиотека?», – думаю я, любуясь ее чистым лицом, ее гладкой, смуглой кожей, а вслух:

– Куда мы идем?

– Домой!

– А мы что, живем вместе?

Она не ответила, лишь краска разлилась по ее лицу. Дальше шли молча. Проплутали между одинаковых домов, прошли несколько административных зданий.

– Роддом. Больница…

Одно из зданий привлекло мое внимание. Из его крыши, в небо, зигзагообразно выходил монолитный тоннель, подобный тому, через который я попал в подземный город.

– Дом Терпимости! – пояснила Азанет, ничуть ни смутившись. – Но год назад его закрыли, теперь здесь приют для сирот.

Я помотал головой, – «Чудеса! В борделе открыть детский дом, да еще и с выходом наверх…» Но в этот день у меня было столько впечатлений и потрясений, что я быстро забыл о нем.

Мы зашагали дальше, прошли бани, очистные сооружения, несколько каналов пересекающих улицы. Прохожие и водители телег оглядывались на меня, их смущало, как я одет, внешность же моя оказалась вполне стандартной для этого места, светлоглазых, высоких блондинов здесь пруд пруди. Впрочем, и арабы есть, и еще кто не знаю, но все статные как на подбор, породистые, статные, красивые, – словно специально подогнанные под шаблон.

Смеркалось. Когда я очнулся на верху, было раннее утро, с тех пор прошло от силы два часа, а здесь уже вечер. Солнца нет, а закат есть – по горизонту маячили прощальные лучики света, рыжеватым своим отблеском, и душной, темной окантовкой и воздухом, сонным и безмятежным, словно говорят, – «Пора по домам!» Люди возвращаются в жилища, зажигаются окна, торчащие из них матери, зазывают детей домой и город наполняется запахами еды и звуками вечерней суеты.

Наконец, Азанет остановилась перед типичной одноэтажной постройкой.

– Наш дом! – сказала она, и улыбнулась загадочно. – На двоих! – затем дернула кокетливо плечиком и походкой молодой рыси прошла внутрь. Я следом. Дом сделан из известняка, что типично для Египта, внутреннее убранство не отличается роскошью, три комнаты, прихожая, заодно гостиная, спальня, заодно молельня, и кухня, заодно кладовая.

– Здесь спишь ты… – Азанет указала на тюфяк в гостиной. – Но сначала поедим!

Мы прошли в кухню – уселись. Мясо, зелень, хлеб…

– Вина?

Я отказался.

– А я выпью… – налила себе немного.

– Ты сказала, что меня могут убить, за что?

Она отпила, облизнула соблазнительно губы:

– За твою внешность… Ты новая раса для людей с поверхности,… ты подобен Царю, а Царя они давно записали в божества.

– А что они имеют против божеств? Насколько я знаю, египтяне во все времена были очень набожны.

Азанет вздохнула:

– Весь последний год, в Египте неурожай и голод, дикари не хотят возделывать землю, пасти и ухаживать за скотом, они привыкли, что за них все делает Царь! – Азанет кивнула, будто подтверждая свои слова. – Да! От них жертвы, от Царя урожай и мясо. Только руку протяни.

– Какие еще жертвы? Какой еще Царь? – мне все меньше нравится этот разговор, но она не отвечала, только смотрела на меня блестящими от вина глазами.

Она притягивала, непонятным магнитизмом, все в ней восхищало меня, от кончиков волос, до изящных, маленьких, босых ступней, и притяжение было сродни тому, что испытал я, перед тем как попасть сюда, – бредовое и парализующее. Еще ощущение, будто мы встречались ранее.

Азанет уловила мой взгляд, а я стушевался, и чтобы немного прийти в себя, спросил:

– Так причем же здесь моя раса?

Азанет сверкнула глазами, будто ликуя, и ответила:

– Дикари не видели Царя, уже сотню лет, скорее всего, тебя они примут за него. Сейчас они обижены, ведь Богам больше не нужны их жертвы… – она вздохнула, лицо ее так близко, что чувствуется жаркое дыхание, и повернула голову, что показалось, еще секунда, и она поцелует меня, но услышал я только тихий шепот. – Спать!

В опьяненном состоянии, сгорая от страсти, я поплелся на тюфяк, где полночи проворочался. Слышалось мне, как Азанет ходила по кухне, по спальне, иногда, шаги улавливались так близко, что казалось, вот она зайдет сейчас, и упадет в мои объятья. Я маялся, крутился, два раза вставал, но так ни на что не решившись – наконец уснул.

Проснулся я, с первыми лучами света, пробившимися из узкого окошка, и на цыпочках, прошел через спальню, где на сбившихся простынях, еще спала Азанет. Темные волосы ее разметались по подушке, губы приоткрылись, словно зовя к поцелую, и я не сдержался. Влекло… Сел на край постели, и быстро, словно боясь спугнуть момент, поцеловал ее, будто клюнул, а затем, осмелев, впился губами, задержавшись, и не в силах оторваться, и чувствуя дремотный, сладкий запах ее кожи.

Она проснулась, пару секунд еще отвечала на мой поцелуй, но потом пришло осознание, оттолкнула резко, с силой:

– Выйди! Выйди немедленно!

Я подчинился, ушел в гостиную и встал у двери, часто дыша, кровь ударила в голову и стыдно и досадно быть отвергнутым. Стук колен об пол. Азанет молится, но до меня доходит лишь одна фраза – «Ведь я жена ему!». «Кому жена? Тому Пришельцу?» – все перемешалось в голове, – мысль, что Азанет может уже принадлежит кому-то другому – ревностью, как острым ножом, вошла в сердце и не отпускала до тех пор, пока бормотание за стеной не стихло. К тому же, – какие у меня права на нее? Кроме странного, маниакального влечения – никаких, а это не аргумент, – так чего я хочу?

Через время она вышла, как ни в чем ни бывало, лишь глаза раскраснелись от слез, но бодра, весела, и нарочито радостно сказала:

– Пойдем гулять! – не дожидаясь ответа, схватила за руку и потащила к выходу.

– Да я же не одет! – подхватывая ее настроение.

– На, одевайся! – и протянула через мои бедра кусок материи. – Это все что тебе здесь нужно…

Время потянулось как сладкая патока. Шли дни, и мы больше не возвращались к поцелуям или проявлениям чувств, в основном гуляли по городу, и Азанет знакомила меня с местными достопримечательностями, устройством города и людьми. Много смеялись, много дурачились, а по вечерам, беседуя томно и сокровенно, узнавали друг друга, и все бы хорошо, но я был уже влюблен. Воображение рисовало другие картины нежели просто гулять и говорить, ведь в пылу молодости, мне было мало дружбы. На прогулках, ее ладонь в моей руке – жгла огнем, а от взглядов, которые она бросала на меня украдкой, на душе пели птицы. Я чувствовал, что она также ко мне неравнодушна, но что-то мешает, была во всем ее хрупком существе какая-то недосказанность, продуманность движений и опаска.

– Азанет, откуда ты знаешь русский язык? – спрашивал я.

– Меня учили ему с детства… – отвечала она, и переводила разговор на другую тему.