Читать книгу Вишни на березе - Игорь Анатольевич Артеменко - Страница 1

Глава I

Рубиновые уши патриота

Жизнь в городке *** была наискучнейшей, но в нем проходило так много судебных разбирательств, что казалось, жители его для того и живут, чтобы посудачиться, а вечером потолкаться, посплетничать и побраниться в пивной у «Михалыча». А парни, вместо проявления естественных чувств любви к девушкам, стремились к чиновничьей карьере в надежде жить в достатке и беззаботно.

Семен Варфоломеевич Реутов никогда не был столоначальником, слыл закоренелым холостяком, однако не представлял свою жизнь без женщин, любовь к которым испытывал безмерную, всеобъемлющую и, несомненно, взаимную. Будучи уголовным адвокатом, он не рассчитывал на свое беззаботное существование, жил, как и весь простой сибирский народ в довольстве, был здоров, молод и весел.

Реутов уверенно шагал по улице, провожая встречных и поперечных прохожих, думая о справедливости, а справедливость, как известно, вещь хрупкая, сравнимая с женской любовью или хождением по тонкому льду; один неверный шаг и… он свернул на улицу Кирова. Судебный участок № 777, куда с утра пораньше спешил попасть адвокат, находился прямо за городской церквушкой и располагался в такой неловкой близости от нее, что росшая в церковной ограде горькая, как правда полынь, высилась прямо под окнами мирового судьи со звучной фамилией Жорина, что казалось даже символичным. В отличие от всегда подробного и обстоятельного церковного быта в тишине покое и умиротворении, в суде толпился народ и царила оживленная атмосфера. Дело, а по существу, – недоразумение, которое предстояло разрешить нашему борцу за справедливость, касалось недоросля восемнадцати лет по имени Анатолий Зубков, обвиняемого «в невыполнении законного требования сотрудника полиции пройти медицинское освидетельствование». Своим заочным знакомством с новоявленным доверителем, Реутов был обязан Софье Иннокентьевне – бабушке Толика, с сердитой старческой физиономией, упавшей ранним утром точно, как снег на голову в приемной адвокатского кабинета со своей невероятной историей о безмерном патриотизме внука в чем-то сходной с рассказом пациента психиатрической клиники.

К великому стыду родных и близких непокорного мальчика, включая сюда же Мариванну, начальницу местного ЖЭКа, предрекшую Толику путь исправительной колонии, он отказался от прохождения медицинского освидетельствования, при этом его состояние то ли наркотическое, то ли алкогольное могло быть связано не иначе как с Машкой – девушкой из неблагополучной семьи. Неясность в вопросах опьянения возникала в связи с тем, что у Анатолия на спиртное аллергия, попробовав горькую еще в седьмом классе, он покрылся такой сыпью, что стал похож на гигантскую малину. С тех самых пор он всячески избегал спиртного, и даже на школьном выпускном вечере он ходил трезвый и не веселый, в пример многим. И чтобы наш Толик начал баловаться наркотиками? Боже упаси! Во всяком случае, убежденный трезвенник утверждал, что употреблял только мороженное, за управление отцовской Шкодой Октавия садился трезвый, как стеклышко, почему к нему придирались менты – не знает, от освидетельствования отказался потому, что торопился на свидание с Машкой.

Реутов немедленно избавил себя от общества всеми любимой бабушки не желая вдаваться в анатомические особенности строения ушей Толика, имевших, с ее слов, помимо всего прочего, чрезмерно тонкую, похожую на белую вуаль, кожу, через которую, если внимательно приглядеться, можно заметить множество капилляров… однако отказать сумасшедшей пенсионерке он не смог, во-первых, ему искренне стало жаль Толика, и, во-вторых, Софья Инокентьевна, как оказалось, долгое время проработала начальником канцелярии районного суда, и в случае «чего» могла, как говорится, «замолвить словечко».

Как настоящий знаток, искушенный во всех сложностях канцелярской рутины, бабуля представила соответствующие документы и судебную повестку, по которой сегодня, ровно в десять, внучек был обязан явкой к судье по фамилии Жорина, которая явно позабавила Софью Иннокентьевну: переиначив фамилию на свой лад (изменив букву в произношении), она повторила ее с усмешкой.

Основанием для освидетельствования, согласно записи в протоколе, с размашистой подписью полицейского, требованием которого так непростительно пренебрёг Толик, значился неоспоримый факт: «покраснение кожных покровов в области ушей»!?

«Вот оказывается, откуда в этой истории появились «уши» и кто «осел»», – перефразировав известную идиому, каламбурно подумал Реутов.

Позиция защиты Толика, сформулированная адвокатом на пару с вездесущей бабушкой, казалась ему безупречной, и сводилась она, в общем виде к следующему.

В свои восемнадцать мальчик думал, кем быть в будущем, дабы им гордились не только вся его семья, но и великая Россия. Думал об этом неустанно и неусыпно, даже тогда, когда управлял отцовским автомобилем; естественно, от переполнявших его патриотических идей кровь приливала к буйной голове, наполняя при этом капилляры ушей, от чего они становились гранатовыми. Алкоголь или что покрепче, он, естественно, не употреблял, тем более, находясь за управлением,

Реутов, так много узнавший о новоявленном подзащитном, вернее о его ушах, что ему не терпелось скорее его увидеть, но когда это произошло, он обомлел.

Перед ним стоял высокий, почти два метра ростом детина, с длинной бородой и усами, поражали не только его уши, но еще и нос, губы и правая бровь, в которых красовались по нескольку колец! Когда же многострадальный Толик открыл рот, то оказалось, что у него и в языке застряло что-то блестящее. На короткой шее напрочь отпирсингованного юноши сияли стальные шипы от ошейника, одет он был в черную дерматиновую куртку с невероятным количеством застежек и рваные джинсы. Одарив Реутова по-детски доверчивой улыбкой, он протянул руку, на которой обнаружилась еще и дюжина перстней.

– Толян, – гнусноватым голосом представился он.

– Семен Варфоломеевич, – ответил вконец обескураженный адвокат, пожимая руку гражданину великой страны.

Когда Толян протиснулся через рамку металлодетектора у входа в здание суда, тот завыл так, словно началась третья мировая война. Его попросили вынуть все металлические предметы из карманов и снять кольца, после чего снова пройти через рамку, которая снова завыла, но уже не так громко. Детина, ничуть не смутившись, продемонстрировал изумленной, собравшейся вокруг него публике, свой дырявый язык, из которого торчал кусок стали в форме штанги. На третий заход, посовещавшись между собой, приставы его все-таки впустили.

Судья Жорина пребывала в самом безмятежном расположении духа. Это была худенькая, невысокая, темноволосая женщина средних лет в круглых очках, делавших ее похожей на стрекозу. Посмотрев на вошедших мужчин беспристрастным взглядом, она поздоровалась, предложила сесть, и опустив глаза, разъяснила юноше права в судебном заседании; говорила она быстро тихим голосом, словно читая заученные мантры.

– Слушаю вас, – едва слышно спросила она.

– Вы не могли бы нам предоставить для ознакомления дело? – вопросом на вопрос ответил Реутов.

– Время идет, уважаемые господа! Идет, ти-ка-ет, – повторила она по слогам и укоризненно посмотрела на Толика; на его лице при слове «господа», засияла гордая улыбка. – Нам нужно работать, – она перевела взгляд на Реутова.

– И нам нужно, – он твердо стоял на своем.

– Пишите заявление, отдавайте в канцелярию на регистрацию, – дело переносится на послезавтра на тоже время, – она захлопнула лежащую перед собой серую папку и громко крикнула в открытую дверь:

– Зовите следующего!

Уходя, Толян развернулся, посмотрел на табличку на двери, где золочеными буквами была написана фамилия судьи и загадочно улыбнулся.

Часы показывали время обедать.

«Ах, забыл отправить почту. Нужно позвонить помощнице. А чем интересно закончился матч «Зенита» и «Арсенала?», – в голове одна за другой вспыхивали бессвязные мысли как признаки психического расстройства, что в свете последних событий представлялось вполне закономерным.

Заступник униженных и оскорбленных все же решил забежать на почту, оказавшись в очереди, выстроившейся за считанные секунды едва ли не на все почтовое отделение. Перед ним появилась бледная старушка, со словами: «Ты б меня пропустил, сынок – я за пенсией», за ней втиснулся хромой дед, звонко побрякивая костями и медалями; по его взгляду можно было предположить: настроен фронтовик весьма воинственно и никаких возражений не потерпит. За ним, как ни в чем не бывало, пристроился седой бородатый старик, доказывающий улыбчивой, закутанной в шаль бабуле в массивных очках, вставшей следом, что Трамп победил на выборах в США лишь потому, что служил вместе с Путиным в КГБ !? Ожидание затянулось, разговор зашел о Меркель, которая, как выяснилось, тоже наш разведчик, потом все заговорили о санкциях, завязался спор, говорили громко, в один голос, и, судя по мучительно-страдальческим выражениям их лиц, разговор, видимо, зашел о насущном: о похоронах и пенсиях.

«Пенсии, как, возможно, и сумы, никому не избежать», – изрек Семен перефразировав всем известную поговорку, поддержав, тем самым разгоревшиеся дебаты и переключился с одной насущной социальной проблемы в социальном государстве на другую – еще более насущную и так ему близкую по роду деятельности. Заклеивая конверт, он вспоминал «последнее слово» одного чиновника – своего клиента, осужденного на три с половиной года за убийство в состоянии аффекта (речь, конечно, шла о женщине):

«… Все ради нее. Я же ее осыпал золотом. Машину – пожалуйста, коттедж – да, как за здрасте, и путевку ей, и чартеры, и апартаменты, и детей, которых она только портит, и теще – старой, выжившей из ума дуре – квартиру, а она еще на алименты… – вся в мамашу. А этот… шизанутый… пугать еще ментами вздумал, в моих же трусах…», – обдумывая все это и поправляя галстук Реутов заключил, что в жизни нет ничего более непостижимого, чем смерть и любовь: и то и другое ожидает каждого, не суля ничего кроме грусти, тоски и печали, впрочем, равно как и пенсия или тюремный срок.

– С вас еще три марки по семь двадцать, – сказала темноволосая маленькая, словно Дюймовочка, женщина с низким голосом, спасая мужчину от внезапно нахлынувшего приступа меланхолии.

– Все жалуетесь? – то ли спросила, то ли констатировала она, ехидно улыбнувшись краешком губ.

– Приходится, – коротко ответил Семен, передавая ей деньги и накрепко заклеенный конверт с жалобой на судебный приговор, который, как это обычно происходит, никого не устроил: подсудимый считал наказание чрезмерно суровым, потерпевший, вернее, его родственники, – мягким.

– Удачи, вам, – она пересчитала деньги и взяла протянутый конверт.

– И вам, – ответил Реутов, завязывая «французским» узлом шелковый шарф.

К двум часам, когда нависшую над городом свинцовую тучу, похожую на надкусанный в нескольких местах кусок пирога разрезал золотой луч, Реутов вернулся в офис, где его дожидался коллега.

Дмитрий Дмитриевич Брунштейн, невысокого роста, седой, сухой, с веселыми глазами и узким чисто выбритым лицом, этот адвокат обладал неподражаемой способностью сохранять невозмутимый вид при любых обстоятельствах. Как-то раз он защищал голкипера футбольного школьного клуба по обвинению в групповом изнасиловании учительницы старших классов, помнится, утверждавшей, что «это было не изнасилование, а издевательство какое-то». По счастливому стечению обстоятельств голкипер оказался единственным обвиняемым, остальные члены футбольной команды (всего их было четверо) шли по делу свидетелями. Его речь в защиту оправданного в последующем насильника начиналась со слов: «А какая светская дама тайно не мечтала отдаться известной футбольной команде», причем говорил он об этом так обыденно и спокойно, словно речь шла об ужине в ресторане или отдыхе в санатории.

Семен знал Дмитрия со времени, когда тот служил в милиции, а в последующем – в полиции, пока не стал адвокатом. Первое время относился к нему с опаской – бывших, как известно не бывает, но в последующем они сдружились и даже провели вместе несколько весьма успешных дел.

Брунштейн читал газету, но увидев Реутова заулыбался, протянув холеную лапку в знак приветствия.

– Варфоломеич, – обратился к нему коллега после обмена рукопожатиями, – ты, что такой хмурый?

– Да, так… задумался… о жизни и смерти, – он снял пальто и повесил его в шкаф.

– О любви надо думать, а не о смерти. Осень, а ведь как весной… сколько пташек вокруг порхает в коротких юбках, – заметил коллега, смотря в окно с живописным видом на автобусную остановку.

– Чай, кофе? – спросил Реутов и, не дожидаясь ответа, достал из комода чашки, поставил их на стол, включил чайник, закончив, наконец, движение по периметру, сел за письменный стол.

– Кстати, о жизни, – Дмитрий Дмитриевич поправил очки и продолжил после секундной паузы, – тут на днях защищал многодетную мать, – он внимательно посмотрел на собеседника, который в этот момент разливал кипяток по кружкам. – В семье, как обычно треугольник адюльтера: он, она и его секретарша… Жена подала на развод, а тут встречается ее благоверный на свадьбе дочери…

– Не к добру это, – то ли спросил, то ли констатировал Реутов.

– Да, – он отхлебнул из кружки горячий чай, – как она его увидела, так завизжала, словно кошка, которой наступили на хвост, стала второпях собирать неразборчиво про свою испорченную жизнь. А тот сидит себе, как ни в чем не бывало, и рюмку за рюмкой – водку пьет. Так она выхватывает шило, знаешь, такое, которым мы уголовные дела раньше дырявили, – уточнил он, – и втыкает ему прямо в шею, аккурат ниже затылка.

– Компания, как по команде, замолчала и не шелохнется, – замер и Дмитрий Дмитриевич, нужно сказать был ошеломлен и Реутов, – стало тихо, будто на поминках и в этой тишине жена говорит: «Шило не вынимать, а то кони двинет». Она села за стол, налила себе стопку, залпом выпила и закусила соленым огурчиком. Тем временем родственники, взяв мужичка под руки, вывели его по-быстрому из банкетного зала и в травмпункт.

Реутов хлебнул горячего чая и откинулся назад в кресле.

– Смерть может поджидать тебя где угодно и когда угодно, – заметил он философски, – можешь умереть неожиданно быстро, – ему было искренне жаль мужика, – или медленно, но верно – по системе фаст-фуд, но конец – неминуем, – он с горькой тоской в глазах посмотрел на своего собеседника – им овладело уныние.

– Самое интересное, – продолжал свой душещипательный монолог Бруншейн, – шило вошло четко около позвоночного диска, не задев не один нерв, его вынули, перевязали шею и отправили домой. Шило – весомый аргумент в семейных спорах, – судя по выражению его лица, говорил он это абсолютно серьезно, без тени иронии.

Варфоломеич внимательно слушал, а Дмитрий Дмитриевич, допив чай, продолжил:

– Но жена на том не успокоилась и при первой возможности воткнула мужу в шею отвертку…

– Добила все-таки? – поинтересовался Семен.

– Нет, ему и на этот раз повезло… но не в этом суть, – он достал из кармана электронную сигарету и затянулся паром.

– Осудили ее за два эпизода покушения на убийство, в общем, районный суд, в совокупности за шило и отвертку накатил ей пятнадцать строгого, приговор, однако, в апелляции был отменен, ведь в случае с шилом, бедняга не пострадал. В итоге суд ее оправдал, не найдя умысла на убийство… если б хотела убить, то убила бы, она с этим шилом, все четко подметила… – заключил он.

– Ты молодец, – похвалил его Семен, надеясь перевести тему в другое русло.

– А помнишь, я вел дело, – его обуревали воспоминания, – где ревнивый муж с повинной в полицию заявился, сознавшись в убийстве соседа, про тот случай еще в газетах писали: мол, мужик пошел за пивом и, естественно, пропал… – с усмешкой подытожил он.

– Чего-то не припомню такого, – Семен, посмотрел на лежащие на столе документы с таким уставшим видом, будто провел не одну ночь с темпераментной женщиной и спросил:

– А как он его убил-то?

– Лопатой, вроде бы, – последовал ответ, – он так и написал в явке, мол, убил соседа на почве ревности к своей жене, крутила с тем шашни, пока муж мотался по командировкам, – пояснил Дмитрий Дмитриевич, поправив галстук, – и закопал под яблоней в саду.

Семен смотрел на своего собеседника не отрывая взгляда в течении целой минуты, а потом спросил:

– И что?

– Откопали соседа, правда, он уже сам на себя был не похож, через два года, но жена его опознала, по стальным зубам и бумажнику, что был при нем. А уголовное дело все-таки прекратили, – Дмитрий Дмитриевич, взял секундную паузу и триумфально улыбнулся.

Семен сидел и смотрел на него с таким искренним недоумением, словно не понимал о чем вообще идет речь.

– Зима, холодно, – начал он объяснять, – он только «откинулся», жить негде, вот он и объявился в полиции с этой своей весьма курьезной историей об убийстве, которую якобы услышал от кого-то из сокамерников, пока цинтовал¹ на «крытой». Не будь дураком перекантовался зиму в СИЗО, а как потеплело, заявил о непричастности. А самое интересное, тот, кто убил, тоже умер. Цирроз! – заключил он многозначительно, подняв вверх указательный палец правой руки.

– Мужика естественно освободили.

Семен пил чай и с нескрываемой грустью смотрел на своего собеседника. Пауза затягивалась и он, дабы не терять нить разговора, сказал:

– Повезло ему.

– Очень повезло, – адвокат снова затянулся сигаретой, выдохнув клубы пара, – его на днях тоже убили, в пьяной драке… ножом… Я к тебе по делу, – внезапно перевел он тему разговора.

От этих слов взор Варфоломеича окончательно оцепенел.

– Мне сегодня звонил один картавый тип, просил порекомендовать адвоката, весьма странное дело об убийстве, как раз для тебя, – неожиданно выдал он.

– Пусть обращается, – Семен впервые за день беззаботно улыбнулся.

– Спасибо за чай, мне пора, – сказал он, одеваясь.

Друзья обменялись рукопожатиями, и Дмитрий Дмитриевич, радостный и удовлетворенный бодро открыл дверь.

* * *

Законопослушному человеку с неотягощенной совестью легко и приятно в такое солнечное морозное утро выйти на улицу, не торопливо пройтись по аллее, по обеим сторонам которой растут низкие, ветвистые, подобные стефанандре кустарники, покрытые первым инеем. Приятно достать из кармана жвачку с мятным вкусом, и закинув ее в рот, судорожно вдохнуть и выдохнуть воздух, как это делает марафонец в конце финишной прямой.

Толян посмотрел на часы и прибавил шагу, побрякивая серебром цепей, четырежды обвивавших его крепкую шею, намереваясь поскорее добраться до здания мирового суда, свернул на улицу Кирова. Не отягощенный совестью, молодой человек уверенным шагом шел по улице, его лицо озаряла яркая улыбка, смотря на проходящих мимо милых, разговаривающих о каких-то мелочах людей; ему казалось, что все ему рады, а он – жених и идет на свидание с невестой.

Реутов дожидался своего новоявленного клиента в здании суда около рамки с металлоискателем, завывшим при появлении Толяна дико и пронзительно, будто это был Терминатор, засланный к нам из будущего, чтобы убить Джона Конора. Со словами: «Молодой человек со мной», адвокат провел через металлодетектор Терминатора, уши которого раскалились так, что вероятно, засветились бы в темноте. Вышедший из кабинета судебный пристав с лысой, похожей на бильярдный шар головой, препроводил его в кабинет судьи Жориной.

Наталья Петровна изучающе посмотрела на юношу с бородой, чуть сдвинув в улыбке уголки тонких губ, словно давая понять, что ему здесь не рады, и сурово произнесла:

– Продолжаем судебное заседание…

Среднестатистический Россиянин, каким бы законопослушным он не был, хотя бы единожды оказывался в суде, причем, не важно в какой роли: истца, ответчика, или не приведи Господи – подсудимого, а еще того хуже – потерпевшего. Поводом для этого может послужить что угодно: будь то взыскание либо оспаривание алиментов, налоговый спор, дорожно-транспортное происшествие и многие другие разнообразные сплетения обстоятельств в многострадальной жизни человека. Стало быть, среднестатистическому гражданину нашей необъятной страны хотя бы раз в жизни разъяснялись права в судебном заседании: делать выписки, снимать копии, приносить жалобы и пр., и пр. Если представить, что на сто пятьдесят миллионов жителей приходится около двадцати пяти тысяч судей, то в результате деления одних на других получается, что на одного судью выпадает около пяти миллионов человек!

Пять миллионов раз! Пять миллионов раз судья, за годы беспрекословной службы слепой Фемиде должен разъяснить права в судебном заседании среднестатистическому Россиянину!

И Наталья Петровна, уже который раз повторила уважаемым гражданам их права в суде, сделав это с таким безучастным видом, что казалось, она произнесла их, как минимум, еще пять миллионов пять раз. Поставив подпись в расписке (второй по счету) о разъяснении прав, Толик рассказал судье свою весьма курьезную историю, о любви к Машке, своем достойном месте в будущем Великой страны и своих ушах, последнее, правда, так развеселило Надежду Петровну, что она принялась хохотать во все горло.

Толян обескураженно смотрел то на смеющуюся судью Жорину, то на своего адвоката, который тем временем с невозмутимым видом утверждал, что без водительского удостоверения молодого человека неминуемо ждет смерть, во всяком случае, вследствие тоски и уныния, – тот не мыслил свою жизнь без байка на букву «Х» (вероятно Хонды).

Ирония – мощный инструмент подачи действительности, ярко проявившейся в нелепой истории о знаменитых ушах несчастного Толика, то и дело краснеющих от переполнявших его патриотических чувств, как и предполагалось, растопила лед недоверия и отчуждения, выражавшихся во взгляде Натальи Петровны в момент их первой встречи. Основной аргумент защиты, однако, сводился к отсутствию в деле ключевого документа – протокола о направлении на медицинское освидетельствование. Позиция защиты была предельно проста: нет направления, – нет освидетельствования.

Внимательно просмотрев документы, Наталья Петровна, сказала короткое: «М-н-да», обозначавшее все, что угодно, а при сложившихся обстоятельствах одно, сакральное: скорый возврат водительского удостоверения.

Терминатор, у которого в этот момент горели уши, накалившись докрасна, пожирал ее преданным взглядом.

Неудачливый клиент благодарил своего адвоката, предложив в качестве гонорара успеха несколько тысяч, но Реутов наотрез отказался от денег, сказав, что поручение его только развеселило, а эмоции, которыми щедро одарил его патриот с рубиновыми ушами – бесценны.

Глава II

В каждом человеке можно найти что-то хорошее, если хорошо его обыскать

На следующее утро, ровно в девять, адвокат Реутов, позвенев изящной чайной ложечкой в фарфоровой чашке с кофе, развалившись в кресле за рабочим столом, разглядывал хороший голый топлесс притягательной брюнетки, улыбчиво смотревшей на него с глянцевой обложки журнала. При этом он так увлекся натуральностью форм, что даже не заметил вошедшего в коридор большого грузного мужчину. Неловко помявшись у входа, полнотелый тип заглянул в кабинет, очевидно, привлекая к себе внимание и когда, наконец, его заметили, сказал:

– Я к вам по деликатному делу… – он молниеносно, словно пушечный снаряд, стрельнул в сторону сидящего за столом адвоката, протянув похожую на бревно руку.

Семен, встал, пожал руку, выдвинув из-за стола стул для посетителя:

– Пожалуйста, присаживайтесь, – он внимательно посмотрел на мужчину. Вошедший был к тому же высок, почти два метра, в годах, с густыми бакенбардами, росшими, казалось, из самых ушей и приплюснутым, похожим на долото носом. Одет был в тщательно наутюженный строгий костюм с галстуком, в руках сжимал папку с документами.

– Меня зовут Вадим Петгкович. Вам, должно быть, уже обо мне говогкили… дело касается моей гкаботницы, у меня небольшой бизнес – всякие там, булочки, пгкяники и пкгочяя стгкепня, – сильно картавя сказал здоровяк.

«Весьма странный тип», – умозаключил Реутов, заострив внимание на бакенбардах собеседника.

– Ее зовут Надежда. О, вы бы знали, какой она печет хлеб! – он восхищенно покачал головой. – Не пгкосто хлеб, а такой, котогкого не найти в гогкоде. Понимаете, должна была кгаботать в ночную смену, но, пгкедставьте себе, не вышла. Это пегквый такой случай, знаете ли, никогда такого не было. Стгканно… не предупгкедила. Звоню – телефон не отвечает, стучу, черт возьми, домой – тишина. Оказалось, что она в полиции! Чегкти что твогкится?.. Задержана по подозгкению в убийстве! Бгкед какой-то… комагка-то не обидит… не знаю, что и думать. Помогите, – он вопросительно уставился на адвоката.

– А у близких не пытались выяснить, что произошло? – Семен откинулся на спинку кресла.

– У бедняжки только дочь… – быстро и четко ответил здоровяк.

– Адвокатские услуги вы оплатите?

– Вы мне не довегкяете? – по его озадаченному виду можно было догадаться, что он искренне переживает за пропавшую работницу.

– Ничто так не скрепляет доверие как предоплата, – Реутов обнял собеседника обнадеживающим взглядом.

– А как ее фамилия?

– Лагкина, Лагкина, Надежда Петгковна, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения, – мямлил он, с трудом выговаривая буквы, – вот здесь документы; заявление о пгкиеме на гкаботу, тгкудовой договогк и что-то еще. Вот, возьмите, – он протянул документы.

Взяв папку, Семен записал в блокнот большее из того, что рассказал ему картавый бизнесмен, отметив, фамилию – Ларина, позвонил в дежурную часть полиции, где узнал, что девица действительно была задержана сегодняшней ночью, но в связи с чем – не известно.

После нескольких тщетных попыток дозвониться в следственную часть – телефон отвечал короткими гудками, он взглянул на посетителя, задержавшего внимание на древке стоящего в углу триколора:

– Она, вероятнее всего, в изоляторе временного содержания, поэтому я поеду туда и как только разузнаю, что произошло, непременно сообщу вам, – надевая пиджак, Реутов написал на листочке номер своей банковской карты и цифры, которые причитались ему в качестве аванса за предстоящий труд.

– Вот, не забудьте про аванс, – он передал счет верзиле, – и папку заберите, она мне ни к чему.

Он взял протянутый листок и несколько минут ошалело смотрел на него, но справившись с эмоциями, сказал:

– Надеюсь на вас, – слова картавого бизнесмена прозвучали одновременно и вопросительно, и утвердительно.

– Мы говогким: хлеб, соль ешь, а пгкавду гкежь. Это значит, что вы должны найти пгкавду, какой бы она ни была, – он надел кепку, поклонившись в знак прощания.

Давно требовавшее ремонта, здание районной полиции находилось прямо напротив средней школы, пожалуй, самой образцовой в городе. Реутов резво направился к входу в райотдел, но оказавшись около двери, чуть не столкнулся с обкуренным на вид старшеклассником, который стрельнул у него сигарету и такое протянул взамен, что Уголовный кодекс покажется лирическим стихотворением. Семен не курил, но в последнее время пачка сигарет всегда была при нем, на всякий случай.

«Нет, я не такой, чтобы за сигарету деньги брать или что-то еще – на здоровье», – он протянул школьнику курительный девайс, и бурно ругаясь, отправил на урок в школу.

Старшеклассник, однако, проигнорировав адвокатский совет, предложил «дурь» идущему ему навстречу сержанту, со сморщенным, как печеное яблоко лицом, который схватив его за шиворот, тотчас повел за собой в отделение. Семен спустился в ИВС, над коим размашистыми буквами было написано:

«В каждом человеке можно найти что-то хорошее, если хорошо его обыскать».

Он несколько раз ударил кулаком в железную дверь, машинально пробежался по карманам и стал ждать, ощущая тюремный запах. Такой, ни с чем несравнимый запах сырого бетона, вперемешку с табаком, клопами, потом и хлоркой. Реутов старался дышать носом. Буквально через секунду дверь приоткрыл низкорослый, чрезвычайно тощий, мертвенно-бледный охранник, потребовавший от него удостоверение. Взяв красную корочку, он долго ее читал, словно это был трехтомный сборник лекций по квантовой физике, сверив фото со смотревшим на него через зарешеченный оконный проем доверчивым лицом адвоката, спросил, имеются ли у него наркотики, оружие и средства связи, открыл несколько замков, и с горьким сожалением в глазах, наконец, впустил.

Сумрачный коридор изолятора временного содержания с выкрашенными мышиной краской стенами и девственной побелкой потолка – некой абстракцией, граничащей с безумием, внушал ужас сам по себе.

Адвокат подошел к стоящему слева от входа столу, за которым находился дежурный офицер по ИВС и попросил требование на вывод. Это был Жданов, невысокого роста, чуть полноватый, лысый капитан с плоским, похожим на камбалу, лицом. По взволнованным взглядам смотревших друг на друга мужчин можно было догадаться, что они давние друзья.

Их знакомство произошло почти три года назад в кабинете у прокурора района, который едва не отправил офицера на скамью подсудимых. Случай курьезный, но весьма банальный. Один из клиентов Реутова решил, что называется «качать права» в ИВС, что он требовал – не вспомнить: то ли добавить мяса в суп, то ли адвоката, но на его просьбу никто из охраны не отреагировал. О том, что происходило дальше, мнения очевидцев расходятся.

Охранники утверждали, что заключенный совсем спятил, принявшись биться головой о стену, дабы привлечь внимание властей к своей персоне. В голове-то пусто – глухие звуки так и остались не услышаны, разбив в кровь лоб, нос, оба уха и потеряв несколько зубов, он к тому же, выразил свое негодование всем известным кратким выражением, которое написал на стене кровью, изобразив, также и предмет о котором, собственно, и шла речь.

Арестанты из соседней камеры свидетельствовали, что бедолагу избили сокамерники. В основу заключения служебной проверки, однако, легла версия о самоистязании, показавшаяся прокурору более правдоподобной, тем паче сидел несчастный в «одиночке», а о происшествии ничего не помнил – обнаружились признаки амнезии.

Возможность применения насилия со стороны сотрудников изолятора – категорически исключалась.

«Боже упаси, чтобы хоть кто-то пальцем тронул задержанного… – заявил начальник дежурной смены, – подчиненные разъяснили арестанту правила поведения в камере, только и всего».

К счастью, все закончилось самым наилучшим образом. Инцидент замяли, кровь смыли, стену зашпаклевали и покрасили, а сумасшедшему заключенному вчинили судебный иск о взыскании затраченных на ремонт расходов.

Когда Жданов увидел адвоката в очередной раз, он улыбнулся ему мягко, не по злобному, демонстрируя ряд верхних и нижних зубцов:

– Вы к кому, Семен Варфоломеевич?

– У вас тут все нормально? – вопросом на вопрос ответил тот.

– Заключенные не шумят? – не без доли сарказма уточнил он, и нежно улыбаясь в ответ Жданову, протянул ему требование на вывод из камеры.

Идиотская улыбка на лице капитана смотрелась вполне естественно, но при виде требования в его глазах мелькнула тоска. Он, не меняя выражения лица, забрал протянутый ему документ.

– Петров, – скомандовал он бледному типу в погонах сержанта, – приведи-ка Ларину из седьмой камеры! – Жданов потупил взгляд, уставившись в стол.

Реутов направился в комнату для допросов, вдали послышался скрип засова.

Подследственную завели в комнату, она держала руки за спиной, повернулась лицом к стене, как это принято в подобных местах, охранник отворил навесной замок в специально приспособленной клетке для заключенных, стоящей в центре комнаты, любезно предложив ей зайти.

Семен поймал ее взгляд – пристальный, внимательно изучающий. Высокая, светловолосая, с круглым лицом, большими голубыми глазами, пухлыми губами, длинными ресницами она, несмотря на угнетающую атмосферу следственного изолятора, производила впечатление яркого цветка, свежего и пахнущего, который хотелось поскорее сорвать, но ее глаза… в них читалась тревога и отчаяние. Реутов предложил ей сесть на прикрученную к полу табуретку и представился:

– Семен Варфоломеевич, адвокат, я здесь по просьбе Вадима Петровича, вашего шефа.

– …Не знаю… не знаю как это произошло… – она зарыдала, слезы мгновенно покатились из глаз.

– Вот, успокойтесь, – Реутов достал из нагрудного кармана пиджака платок и передал ей.

Бедняжка вытерла слезы, посмотрела по сторонам и уже спокойно сказала: – Я, похоже, соседа, блин, ухлопала… вчера, – добавила она так обыденно, словно речь шла о посещении кинотеатра.

– Отмечали день рожденья подруги… я даже не знаю, блин, как его зовут, приставал ко мне… я… я… он… – она начала говорить какими-то бессвязными междометиями, сотрясаясь при этом всем телом от рыданий.

– Успокойтесь, вспомните и расскажите все по порядку, – Семен, встал и прошелся по комнате.

– Хорошо, – она громко высморкалась в платок, вернув его, – я была у своей подруги на дне рожденье. Мы выпили, блин, потом пришел этот… и я… он… – она опаять зарыдала.

– Давайте так, – не выдержал Реутов, он брезгливо взял мокрый платок кончиками пальцев и бросил его на стол, – я буду задавать вопросы, а вы отвечать, только без слез, пожалуйста, – снова повторил он.

– Где, когда и с кем вы находились, перед тем как были задержаны?

– Вечером, блин, меня, типа, позвала в гости подруга, ее зовут Лена, моя одноклассница, – она вытерла слезы рукавом. – Там, блин, оказался мой бывший, мы на днях разбежались…

Семену почему-то вспомнился случай с шилом, о котором ему поведал коллега:

– А дальше?

– Дальше, – продолжала она, жалобно смотря на зарешеченное окно, – выпили мы, блин, так, чисто символически, – добавила она, словно оправдываясь. – Потанцевали, типа, с Димой, моим бой-френдом, все, блин, было нормально. Я вышла с ним, типа, на улицу, а там к нам начал приставать, блин какой-то бухой тип, еле на ногах держался. Базарил что-то, типа, ругался, мы на него внимания не обращали. Я точно не помню, блин, вроде бы я нырнула в квартиру, а Дима, типа, остался.

– Вы так и не сказали, где все это происходило, где живет ваша подруга? – спросил Семен.

– Она живет на Мостовой в частном доме на двух хозяев. Теперь уже одного, блин… – добавила она чуть слышно.

– Что было дальше? – Реутов достал блокнот, сделав несколько пометок.

– Дима завис на улице, я, типа, разволновалась и за ним вышла – никого нет. Вдруг слышу какой-то шум из соседней хаты, будто люди борются. У меня как-то неладно на душе стало, подошла к двери прислушалась, шум вроде стих. Я на дверь случайно навалилась, она открылась, блин, я заглянула – никого. Нафига я зашла в этот дом? Там такая вонь… Вот – ужас! – она поморщилась. – Я нос, типа, закрыла и назад попятилась, тут меня кто-то схватил за шею и потащил внутрь. Я напугалась, блин, не поняла кто это, но потом по голосу узнала, что того типа, блин, которого мы до этого встретили. Хотела закричать, он мне, рот закрыл ладонью и тащит куда-то, вроде мы в кухне оказались; меня к углу прижал и стал лапать, блин, грязными ручищами. Рот зажал – не отпускает, чувствую нечем дышать, я стала, типа, отбиваться, так он меня ударил кулаком по лицу, блин. Больно. А рот не отпускает, блин, я напугалась, сделала вид, что успокоилась… платье порвал… гад! Мне, блин, страшно стало, я случайно нащупала на столе нож и рубанула им его по руке, блин, он как заорет, сначала меня оттолкнул, а потом, типа, с диким воем набросился… не помню, блин, дальше… Нож выбросила и побежала на улицу, стала, типа, звать на помощь, через несколько минут выбежали соседи, приехали менты, вот так я здесь, блин, и оказалась, – по ней было видно, что она абсолютно не понимает происходящее.

– Вас допрашивали? – спросил Семен, записав последние сказанные ей слова в блокнот.

– Да, совсем замучили, все одно, да потому…

– А адвокат при этом присутствовал?

«Вероятнее всего наговорила уже себе на пожизненный срок», – подумал Реутов.

– Был какой-то толстяк с бородкой как у профессора, вроде бы адвокат – следователи бреются… точно не знаю, мы с ним ни о чем не разговаривали, он пришел после допроса, подписал документы и ушел, помню, подмигнул мне он как-то странно, – сказала она, подтвердив самые страшные опасения Семена.

– Подмигнул, значит, говоришь, – задумчиво произнес он.

«В действиях бедняжки классическая необходимая оборона, – рассуждал Реутов, – она не виновата, но если оказалась за решеткой, значит, либо она что-то не договаривает, либо следователь что-то не так понял; в обоих случаях дело – темное, прояснить ситуацию может только один человек, да и адвоката – любителя подмигивать следователям на допросах – нужно разыскать.»

– Слушай меня внимательно, – Семен для большей убедительности перешел на «ты», встал, взявшись обеими руками за прутья решетки, – ни с кем, ни с кем, слышишь, – повторил он, – о произошедшем не разговаривать, ни с сокамерниками, ни со следователем, ни с кем. Ясно? – он пристально посмотрел на девицу, молча кивнувшую ему в ответ.

– Пока следует запастись терпением и ждать, я узнаю у следователя, что к чему и, если удастся, то решу с твоим освобождением до суда.

Она снова кивнула. Семен вызвал охранника, сказав, что разговор закончен и ушел, бросив на прощание приятелю в погонах капитана, короткое: «Если хоть волос с нее слетит… ну, ты сам знаешь…»

Как только дверь за ним закрылась на засов, капитан скомандовал:

– За бабой этой смотреть в оба, слышите вы, бестолочи, а то, ни приведи Господь, повесится или чего хуже… каждые пятнадцать минут ходить и смотреть, сдалась она мне… денно-нощно смотреть! – он взял трубку, набил табаку и закурил, выпуская колечками дым.

– А че за баба-то? – спросил сержант, с бледным лицом, помешивая в кружке с чаем сахар.

– А черт ее знает, замочила мужика какого-то, маньячка, говорят – сорок ножевых, – он выпустил еще одно кольцо дыма и разорвал его пальцем.

– Вот ведь бабы какие пошли, мочат нашего брата почем зря и не краснеют, – продолжал сержант.

– Я и свою боюсь, тут как-то пришел с рыбалки, ну выпили мы по три стопочки… так она за сковородку… то и гляди огреет. Ох, боюсь ее, до смерти, боюсь, – он осуждающе покачал головой, сплюнул на пол и выругался.

– Я тоже свою боюсь, – включился в разговор седой старшина, жевавший ломоть хлеба с салом, – однажды я дома не ночевал, так она всю хату разнесла, вещи из окна на улицу выбросила, банку с самогоном разбила, совсем с катушек слетела. Я решил поддать ей хорошенько, чтоб добро не переводила, подошел к ней, засучил рукава… А она схватила табуретку и так меня шарахнула… До сих пор как вспомню, так вздрогну.

– Хватит базарить, – капитан встал, поправив китель.

– Видите ли, баб своих они боятся, – он вдохнул и выдохнул табачный дым.

– Набрали на службу кретинов. Нужно работать. Правильно и сделал, что развелся, – произнес он три логично связанных между собой умозаключения и еще раз затянулся из трубки.

Глава III

Соло для подполковника

Подполковник юстиции Степанов, несмотря на довольно высокое звание, застрял в должности следователя по особо-важным делам на семь лет, за что страдал в несчастье.

«Вон, Витька Батюгов, ведь в школе милиции был дурак дураком, а сейчас, где? В главке, и полковника получил, и генеральские звезды его уже ждут, а здесь, с этими жмуриками, скоро окончательно свихнёшься. А люди какие пошли, мочат друг друга почем зря, а я тут с ними забавляйся», – корил себя убежденный идеалист Степанов, причитая, как ему не повезло на службе.

В следственном управлении служили разные люди: и идеалисты и не идеалисты. Полицейские, кадровые служащие, различные бухгалтеры или тыловики, аттестованные и не аттестованные, находились среди них и такие, кто умело пользовался налаженными на службе связями, просил коллег об одолжении то за себя, то друзей. Следователи – карьеристы, начальники и их заместители, но были среди них и те, кто ни за кого, никогда не просил и сам поступал по совести, пусть не по совести, а так как велит закон: твердо, решительно и, порой, безжалостно; таким и был подполковник Степанов. И хотя карьеристом он себя не считал, но о продвижении по службе все-таки подумывал.

Надо сказать, старший следователь Степанов представлял собой важнейшее звено следственного управления, так как в его руках было сосредоточено такое количество уголовных дел, материалов проверок, протоколов и рапортов, что он внушал уважение не только у сослуживцев, но и у руководства главка. Будучи человеком холостым и не обременённым семейными заботами (если, конечно не считать пса по кличке Бакс, грозной бойцовской породы, который верно и преданно, не покушаясь при этом, на должность и звание своего хозяина служил ему уже пятый год), Степанов с показным удовольствием брался за самые запутанные дела, умудряясь доводить их до суда, за что и снискал себе славу и почет незаменимого следователя. Последнее время от обилия сыпавшихся на него уголовных дел, однако, он забывал имена, путал дела, терял нити обвинения, приплетал новые, какие только приходили ему в голову. Правдами и не правдами, убеждая признаться и раскаяться тех несчастных, кого уличил в преступлении, которое мог сам же и выдумать, следуя известному высказыванию Вышинского: «Был бы человек, а статья найдется». И находились и человек, и статья, тут же, теряясь в хаосе всевозможных уголовных дел, материалов проверок, отчетов и карточек статистической отчетности.

В кабинете следователя царила рабочая обстановка – на столах лежали сшитые белыми нитками папки с документами, на полу и подоконнике –топор, молоток, несколько ножей и серп. Судя по набору предметов, традиционно присутствующих в семейном обиходе в «ход» шло буквально все, авторскую коллекцию дополняли вилы, которые Реутов разглядел не сразу – они стояли за сейфом.

– Ими мужик жену заколол, – поймав взгляд Семена, сказал следователь по особо-важным делам Степанов.

– Ясно, – коротко ответил адвокат, пристально посмотрев на собеседника. Этот человек, явно за сорок, был чуть ниже среднего роста, широкоплеч, но с брюшком, лысоват с небольшими торчащими в стороны усиками на скуластом, выражавшем надменность лице.

Следователь взял вилы:

– Вот так, – он ткнул ими в сторону сейфа, – воткнул прямо в грудь, и еще, и еще… – казалось, он так рьяно увлекся импровизацией, что если его не остановить, то он будет шпынять вилами воображаемую жертву до тех пор, пока сам не упадет без сил.

– Хватит, я понял, – остановил его Реутов.

– Я следователь по особо-важным делам, – гордо представился ему он, – Степанов, моя фамилия, – добавил он после секундной паузы и поставил вилы на прежнее место.

– Семен Варфоломеевич Реутов, адвокат, – Семен протянул руку, рукопожатие важняка оказалось мягким и потным.

– Я к вам по делу молодой особы по фамилии Ларина, задержанной за убийство.

– А, это та, которая соседа перепутала со своим ухажёром… Ухлопала ни в чем не повинного чувака – сорок ножевых, – уверенно заявил важняк.

– Вы мне можете ее допрос показать? – пропустив мимо ушей сказанное, спросил заступник униженных и оскорбленных.

– Ордер на защиту пишите, – Степанов открыл сейф достал папку с документами, перелистал ее, вынул несколько листов, подождал, когда адвокат напишет ордер на защиту, забрал его, и передал Семену документы.

«7 сентября 2017 года, – стал читать протокол Семен, – я убила ранее не знакомого мне Шмарова Александра Сергеевича, 1957 года рождения. Сделав это сознательно, на почве произошедшей ссоры со своим знакомым Дмитрием Владимировичем Сазанковым, 1989 года рождения. Около двух часов ночи я искала Сазанкова в доме номер семь по ул. Мостовой, но случайно наткнувшись на спящего Шмарова и убила его ножом, который в последующем выбросила. В содеянном искренне раскаиваюсь. На учете у психиатра и нарколога не состою.»

Под допросным листом было написано «С моих слов записано верно и мною прочитано», а также стояла подпись адвоката по фамилии Бородинский.

– А вы не пытались выяснить, она этому незнакомому Шмарову перед сном песенку не спела? – саркастично спросил адвокат.

Смеетесь? Вам, адвокатам, всегда смешно, – в его взгляде читалась презрительность.

– Из ее показаний следует, что она убила несчастного ни в чем неповинного Шмарова во сне, – твердо заявил Реутов.

Подполковник взял протокол, внимательно прочитал и улыбнулся, будто разговор касался приятнейших моментов его жизни:

– Ну да. А какая разница? Во сне или наяву, мужик-то все равно умер, – заключил он.

– Вот, полюбуйтесь, это явка с повинной, – он протянул Реутову еще один документ – копию, будто написанную через кальку только что прочитанного текста.

– Все для нее складывается удачно, – добавил он, – суд учтет и явку, и признание, даст минимальный срок…

– Да, лет десять-пятнадцать, – с явным раздражением в голосе подытожил защитник.

– Помню, я защищал конюха с почтовой станции, давно, еще на заре своей правозащитной деятельности. Его всегда оправдывали; он никогда ни в чем не признавался. В очередной раз его обвинили в краже дизельного топлива. На хрена ему это топливо? – на лице рассказчика читалось недоумение. – Коней, что ли, своих заправлять? Появился какой-то свидетель, бочку в конюшне нашли, короче, обложили его со всех сторон, а он на своем: дескать, не воровал. Впаяли ему срок: четыре года, правда, условных, присудив сорок литров похищенного топлива марки «Евро», а в приговоре написали: «Украдено топливо марки «Стандарт»» – у него качество хуже. Заметьте, осудили за «Евро», а украли – «Стандарт», – Реутов внимательно посмотрел на собеседника. – Вроде бы нет никакой разницы – кража она и в Африке кража, но вышестоящий суд его все-таки оправдал. Так откуда ни возьмись, – в конюшне еще шесть бочек появилось, оказалось, что начальник почтовой станции обзавелся «Рено Калео» с дизельным движком… Никто не думал, не гадал: сгорела вскорости конюшня, вместе с лошадкой, гнедой масти. Так конюха в поджоге обвинили, хотя в день пожара бедолага сено в поле собирал, в подтверждение алиби и свидетели нашлись, если б не они… Его естественно оправдали, но злая судьба и на этот раз вмешалась. Сосед погиб, а перед тем случился у него конфликт с конюхом, поспорили из-за межи между участками; умерший сосед забор на несколько метров к нему в огород сдвинул. Поругались, разошлись, а тут бац, – сосед дуба врезал. Его, снова в камеру, мол, убил умышленно на почве ссоры, признавайся, – меньше срок дадут. Так бы и осудили невиновного, если б поверил, а – нет, говорит, братцы, похоже, упал с крыльца пьяный и головой ударился. Долго его еще мурыжили, но в конце концов освободили – как в воду смотрел, на глазах благоверной споткнулся с крыльца и упал лицом вниз, ударившись о камень.

– Надо же… На моем веку оправдательных еще не было, – многозначительно отметил важняк. Разберемся, – добавил он, после небольшой паузы, которая, видимо, потребовалась ему на обдумывание услышанного.

– А была еще такая история, – продолжал адвокат. – Таксиста обвинили в убийстве золотодобытчика, «ушел в загул» голубчик, на полтора месяца как настоящий сибиряк. Жена разволновалась – домой зарплату за полгода вахты так и не принес, заявила в полицию, тогда еще в милицию. Завели дело, как водится, стали выяснять, кто последний мужика этого видел, оказалось, – таксист возил его по бабам, да за водкой в магазин, вот его и в камеру, – признавайся, дескать, где тело закопал? Так и сидел бы таксист этот до Страшного суда, если бы почивший не протрезвел, – улыбнулся Семен, поддавшись воспоминаниям, – пока не пропил всю зарплату…

– Повезло ему, – заметил важняк.

– Очень повезло. Зарубила его жена топором вскорости, как говорится, от судьбы без зарплаты не уйдешь, – Реутов знал не одну сотню подобных правдивых баек, но все они сливались воедино в понимании им сути оперативно-следственной работы.

– А для чего вы мне все это рассказываете? Приплели мне тут и лошадей на дизельном топливе и жену с топором. Бред какой-то, – возмутился важняк.

– Бред, оно может и бред, но случаи все из жизни; живые, так сказать, примеры. Так что вы бы с выводами-то не торопились, в жизни ведь всякое бывает. А за совет, спасибо, – поблагодарил он важняка, но перед тем как уходить сказал:

– Вы ей меру пресечения поменяйте, она же во всем призналась, – он еще раз посмотрел на вилы с запекшимися следами крови.

– А зачем? – удивленно спросил старший следователь, который в этот момент что-то писал. – Ей и так тюрьма светит.

– Момент, – Реутов хитро прищурил глаза, – допрос вести вы начали в девять тридцать…

– Ну. И что? – он отложил ручку в сторону и взглянул на Семена будто он – сумасшедший.

– А уголовное дело возбудили в десять, – он посмотрел на следователя так нежно, словно мать на своего малыша, – то есть, вы ее допросили до возбуждения дела, а это, знаете ли, не законно. И обвинение, стало быть, предъявили тоже не законно, и в камеру выходит ее зря… поэтому, что? – Семен мило улыбнулся собеседнику, который в это время молчал, словно набрал в рот воды или что покрепче. – Ее нужно немедленно освободить, – ответил он на свой вопрос. – Иначе я обращу на этот факт внимание вашего руководства, сами понимаете… обвинят в непрофессионализме, начнутся служебные проверки… это еще что, а если у вас «залеты»… На первый раз, конечно, могут простить, а то и вовсе уволят или чего хуже – посадят за халатность. К тому же, в деле нет видимых оснований, чтобы держать ее до суда под стражей, – добавил он для пущей убедительности.

– Нечего меня пугать, – ответил старший следователь вдруг сиплым голосом, словно заболел бронхитом.

– Но, думаю, мы решим этот вопрос, она ведь никуда не денется? – то ли спросил, то ли констатировал он.

– Лучше бы вам поторопиться, – серьезным тоном заметил Реутов.

– После обеда я ее освобожу, – сказал, как поклялся старший следователь.

– Я вас буду ждать в ИВС, – адвокат триумфально улыбнулся ему в ответ.

* * *

Проводив взглядом нескольких клопов, спешащих скрыться за стоящей в углу коридора урной для мусора, Реутов принялся рассказывать бледному, похожему на чуть живую моль охраннику, как готовится отбивная из курицы. Собеседник, несмотря на его изможденный внешний вид, больше всего на свете любил хорошо поесть – он оказался из тех, кто готов, что называется, вылизать тарелку.

– Готовятся они абсолютно просто, – говорил Семен, думая о том, что остался без обеда, – выглядят красиво и аппетитно, а вкус этих отбивных просто замечательный. Их можно подавать как прекрасное отдельное блюдо, так и с любым вкусным гарниром из злаков или овощей. А не пробовали каре баранины? Знаете, как вкусно, – после этих слов у охранника порозовели уши, – лучшая баранина на кости – лопатка или ребра, я предпочитаю ребра, жаря их исключительно с чесноком и перцем на гриле. Еще люблю домашние свинные колбаски со специями, фаршированные перцы, печеночные рулеты… – Реутова оборвал стук в дверь.

Охранник нехотя подошел к двери:

– Кто там?

Но ему никто не ответил.

– Кто там? – снова спросил он, будто спятивший галчонок из «Простоквашино».

– Сто грамм! – грубо ответил ему через зарешеченное окно Степанов. – Отворяй быстрее.

Охранник открыл дверь, из-за которой появился важняк, увидев Реутова, он дружественно произнес:

– Никак не могу от вас избавиться.

– Вам это и не удастся, – твердо ответил защитник и дружелюбно улыбнулся в ответ.

Старший следователь Степанов подошел к охраннику в погонах старшины и твердо сказал:

– Освободите Ларину. Вот постановление об освобождении, – он протянул несколько печатных листов, тот несколько минут листал документы, будто не верил своим глазам.

– Без согласия начальника не могу, – заявил он.

– Я тебе начальник, бери «постанову», ставь «чикуху» и иди, отворяй, а то дождешься у меня, самого посажу. За неповиновение! – пригрозил он.

Старшина захлопал глазами, набрал в рот воздуха, видимо намереваясь возразить, но сдулся, направившись вдоль коридора с камерами. Было слышно, как он сказал:

– Ларина, а ну-ка, собирайся, тебя освобождают, совсем сдурели, черт бы их всех побрал.

Буквально через минуту освобожденная расписалась: в подписке о невыезде, за ремень на джинсах, шнурки и двести рублей, что находились при ней в момент задержания, бросила старшему следователю Степанову дежурное «спасибо» и в сопровождении охранника вышла из душного помещения изолятора. Вид у нее был такой, будто ее ведут на виселицу, но когда увидела своего защитника, как родного, успокоилась и даже улыбнулась.

– Почему меня освободили? – на ее лице читалось недоумение.

– Это – отдельная история, – ответил Реутов, – радуйся, пока свободе, вон какая красота вокруг, – он окинул взором унылые окрестности.

– А мы можем с вами поговорить? – в ее глазах блеснул какой-то хитрый огонек.

– Давайте в другой раз, – ответил мужчина, мысль о печеночном рулете не давала ему покоя, – я не обедал.

– А давайте пообедаем вместе, здесь неподалеку, – нашлась девушка, одарив своего спасителя лучезарной улыбкой.

– Хорошо, я не против, – улыбаясь в ответ, он подумал: а вдруг она меня тоже в расход… шилом или отверткой… – но, посмотрев еще раз на милое личико решил, что Ларина на такое явно не способна.

После солянки, отбивной с грибами, помидорами и сыром, блинчиков с творогом и пятьдесят коньяка для него и «греческого» для нее разговор перешел в более приятное русло.

– Слушай, – обратился к ней Семен, – ты можешь мне показать на месте, так сказать, происшествия, как все происходило?

– Если это необходимо, – ответила она робко. Девушка так и не притронулась к обеду, задумчиво смотря на своего союзника по несчастью, она удивлялась, с какой быстротой он уплетает блинчики.

– Давай сейчас туда и отправимся. Надеюсь, нам никто не помешает, – Реутов встал из-за стола, поманив ее за собой.

Дом, где еще вчера произошло убийство, ничем не выделялся среди остальных таких же домов вдоль улицы. Кирпичный, с черепичной крышей, на двух хозяев: похожие дома строили в сельской местности в советское время, сейчас этот формат снова популярен. В таких домах семьи дружили, что называется «через стенку», сживались, несмотря на различия или, как в нашем случае, наоборот – не сживались.

Дверь оказалась опечатанной несколькими бумажными листками, вся территория дома по периметру была обмотана лентой «скотч» желтого цвета с надписью «не входить – место происшествия». Несмотря на запрет, Реутов перешагнул ленту, достал из кармана перочинный нож и осторожно срезал им несколько бумажных бирок, которыми был опечатан вход, посмотрел по сторонам и силой пнул ногой дверь, чуть выше замка, замок треснул, дверь ввалилась внутрь. Он двинулся вперед, предлагая сделать то же самое и Лариной, но она вдруг остановилась в растерянности, словно спрашивая: «А так можно?»

– Давай быстрей, – сказал он нетерпеливо, взяв ее за руку, – хуже, чем есть уже точно не будет.

В нос ударил тошнотворный запах крови, пота и какой-то бормотухи. Вошедшие подавили рвотный рефлекс: она – закрыв воротником платья нос, он – выругавшись и сплюнув на пол, на котором то здесь, то там валялись пустые бутылки из под пива, вина, водки и еще черт знает чего. Пол, стены и даже потолок в некоторых местах были густо измазаны бурой, запекшейся на солнце кровью. Семену захотелось быстрей убраться прочь, но, подавив вспыхнувшие внутри бурные эмоции, он достал айфон и стал фотографировать, стараясь не упустить ни одну деталь, делая панорамные снимки так, чтобы одно изображение накладывалось на другое.

Когда-то это было уютное холостяцкое гнездышко. Точно посредине просторного зала стоял суконный зеленый диван, который теперь стал бурым из-за запекшийся на нем крови, напротив – телевизор на довольно старых книгах, это было несколько сочинений Ленина. Около него, в углах, на подоконнике батальоном – пустые бутылки.

«Вероятнее всего, он сумел доползти до дивана, на котором благополучно и отошел в лучший мир», – предположил адвокат, подтверждая свои мысли фактами – кровавыми следами, тянувшимися из кухни в зал.

– Мне бы такую печень! – с восторгом отметил он, смотря на бутылки и переводя взгляд в сторону своей сообщницы, замерзшей в одной позе с ужасом на лице. Вернувшись в кухню и обратив внимание на жужжащих мух, самоотверженно бившихся башкой об оконное стекло, он внимательно посмотрел по сторонам и начал щелкать айфоном. Отсняв опустевшую некогда уютную холостяцкую берлогу, он попросил испуганную и несчастную, еле стоящую на ногах Ларину, встать на то место, где, собственно, хозяин дома и оставил этот бренный мир; показать, где она взяла нож, как наносила удары; в общем, все, что предшествовало событиям той веселой ночи. Наконец, закончив съемку, сказал:

– Пора отсюда отчаливать, а то кто-нибудь еще заметит, что мы здесь, – и убрал телефон в карман.

Ларина с глубоким вздохом облегчения; у нее все еще тряслись руки, ноги словно налились свинцом, сделав усилие, метнулась в сторону выхода. Выйдя из дома, Семен прикрыл дверь, приклеил назад бирки, и двое, словно влюбленная парочка, как ни в чем не бывало, пошли вдоль улицы.

Утром, в восемь Реутов, озаренный светом антикварной настольной лампы, сидя за письменным столом, разглядывал снимки с места происшествия, которые разложил таким образом, чтобы одно изображение накладывалось на другое. Несмотря на чувство отвращения, – казалось, что даже фотографии источают смрад и зловоние, – перед ним стояла обычная для адвоката задача: доказать следствию полную невиновность своей подзащитной.

«И хотя при первой встрече одевица не смогла подробно описать обстоятельства убийства, сейчас, судя по фотографиям, ситуация начала проясняться, – заключил он. – Во-первых, – смотря на снимки можно было представить, как этот пьянчуга падает замертво… – он был, как никогда уверен – в действиях Лариной – явная необходимая оборона. Но проблема в том, что намерения потерпевшего не столь определенны, хотя кто ж теперь разберётся, что он спьяну затевал? – адвокат посмотрел на фотографию с бутылками. – Увидев после стольких лет пьянки на пороге молодую девку, он потащил ее в свое уютное холостяцкое гнездышко, уж точно не для того, чтобы рассказать на ночь сказку. И во-вторых, насколько оправданы эти сорок ножевых, тем более первый удар в аорту, который и остановил нападавшего навечно? Она била, не думая. Испугалась, а испуг, тем более у молодой и неопытной, может вызвать, кроме всего прочего, и агрессию – он вспомнил случай с шилом, о котором на днях ему рассказал коллега, – но это не хладнокровное убийство, – утвердительно заключил он и потянулся за трубкой телефона.

– Алло, – несколько надменно ответил следак.

– Вам звонит адвокат Реутов.

– Слушаю вас внимательно, – сказал собеседник уже другим тоном.

– Когда вы готовы нас видеть на допрос?

– А зачем мне ваш допрос, – в трубке что-то затрещало, – мне и так все ясно.

– Какой самонадеянный чемодан, – подумал адвокат.

– Вам ясно? – переспросил он обескуражено. – Ясно должно быть не только вам, но и всем нам, и вашему начальнику, прежде всего… – намеренно, акцентируя каждое слово, резюмировал юрист.

– Приходите, завтра после обеда, – ответили на другом конце провода. Упоминание о начальнике подействовало, как нельзя убедительно, так как он повесил трубку, даже не попрощавшись.

– Не выносимых людей нет, – есть узкие двери, – Реутову вспомнился известный афоризм. Переключив короткие гудки на один длинный, он набрал номер Лариной и пригласил в офис, ее нужно было подготовить к предстоящему допросу.

Глава IV

Унесенные ветром: селфи, матрас и полиция

Надежда преобразилась с момента их последней встречи: в коротком платье с каскадом волос, спускавшихся ниже плеч, посветлевшая и отдохнувшая.

– Здравствуйте, Семен Варфоломеевич, – она приветливо и открыто улыбнулась.

– Привет! – улыбнувшись в ответ, он выдвинув стул.

– Я к вам с подарком, – она осторожно вынула из пакета глиняный горшок, с ветвистым растением, – я подумала, что цветок придется к месту, –окинув при этом кабинет пристальным взором, и не увидев в нем ничего живого, она, похоже, только утвердилась в своем убеждении.

– Спасибо. Главное, чтоб не завял, а то, знаете ли, с нашей работой…, – пессимистично заметил мужчина, бережно взяв цветок из ее рук, и поставил на подоконник.

– Итак, – серьезно сказал адвокат, удобно устроившись в кресле, – завтра допрос. Важно, чтобы ты говорила четко, ясно, и прежде всего, понимала, о чем речь.

Она покорно кивнула.

– Тебе нужно подробно описать каждое действие этого… (Семен пытался подобрать нужное слово), берложника, которого ты ненароком разбудила после спячки… с того самого момента, когда он потащил тебя в свое логовище. Дело в том, что его действия – уже насилие, поэтому важно, чтобы все происходящее было последовательно записано в протокол.

Девица молчала, слушая своего адвоката с искренним интересом.

– Теперь, постарайся вспомнить во всех подробностях, что же произошло, когда ты оказалась на улице.

Несколько пытаясь воспроизвести в памяти, события той ужасной ночи, она так и не смогла избавиться от преследовавших ее эмоций: ее лицо то бледнело, то покрывалось пятнами.

– Дальше, – продолжил адвокат, смотря на цветок у себя на подоконнике как на нечто несуразное, во всяком случае, никак не соответствующее абсурдности окружающей действительности, – речь пойдет о твоих ответных действиях.

– Но я, блин, ничего не помню, – возмутилась она, нахмурив лоб.

– Придется вспомнить, – он наклонился в ее сторону, пристально посмотрев в глаза. – Ножевые ранения локализуются с правой стороны, это шея, несколько ударов в плечо, в правое подреберье, печень. Несколько ударов сзади, очевидно сверху вниз, но уже слева. Нужно выяснить, как вы стояли по отношению друг к другу; как он тебя держал, в какой позе находилась, когда и в какой момент ударила ножом.

– Но я ни фига не помню, – вторила она испуганно.

– Давай разбираться, – Реутов достал протокол осмотра трупа, сунув ей карандаш – импровизируемый нож, – подошел к ней.

– Сейчас я возьму тебя так, как он, смотри, осторожнее с карандашом, – по выражению ее лица было ясно, что последняя шутка не удалась, хотя она стала относиться ко всей этой заварухе с некоторой долей иронии – видимо, ей это не произвольно передалось от адвоката.

Он «обнял» ее, но выпрямившись, она переложила карандаш в правую руку чуть выше:

– Вот так, – показывая как держал нападавший.

– Вот видишь, уже кое-что вспоминается, давай подойдем к столу, покажи, как взяла нож.

В этот момент девушка растерянно повернулась вправо.

– Стоп, теперь внимательно вспоминай в последовательности, и попробуй описать все словами.

Это чудовище зажало мне рот… – ее зрачки расширились, затряслись губы, – вспоминая весь ужас той ночи, она говорила уже более четко и связно, и стало ясно, что насильник, подавляя сопротивление, был готов на крайность: удар кулаком правой руки по затылку (о котором прежде умалчивалось из-за потери памяти) отчетливо подтверждал эти намерения. Она, как только можно, отбивалась от насильника: смертельные ранения он получил в тот самый момент, когда замахнулся, держа в руке бутылку, которой, очевидно, хотел огреть по голове. Оказалось, что перед этим бедняжка несколько раз падала, вырывалась, пытаясь спастись… А била и вовсе не ножом; орудием убийства оказалось нечто похожее на садовые ножницы, которые схватила где-то на столе. Ножницы выбросила на улице, вероятнее всего, они так и не найдены.

Все сказанное следовало повторить на допросе, пропахшая валерьянкой (пришлось дать ей хорошую дозу, прежде чем у нее прекратилась истерика) она ушла в слезах.

В тот же вечер отправляясь на место происшествия, дотошный сыщик решил самостоятельно отыскать орудие убийства, хотя и не имел на то ни прав, ни полномочий.

Безусловно, эти действия входили в компетенцию следователя, но ему, Реутову не терпелось как можно скорее, во всем разобраться. К тому же, орудие убийства – кухонный нож – якобы найденный кем-то из состава следственно-оперативной группы, уже фигурировал в деле в качестве вещественного доказательства, поэтому вряд ли следователь стал заморачиваться поисками того, что не увязывалось с формулой озвученного старшим следователем Степановым обвинения «убила ножом ни в чем не повинного чувака».

С этими мыслями Реутов подъехал к дому, где не так давно одиноко жил Александр Шмаров. О его жизни он знал немного: когда-то преподавал в школе географию, трижды женат, имел детей; в общем, был хороший парень, но, – спился.

Он окинул взором опустевшую лачугу с выбитыми окнами и заколоченной крест-накрест дверью, осмотрелся по сторонам, и принялся искать орудие убийства, через несколько минут нашел не ножницы как предполагалось, а садовый секатор, каким обычно подрезают ветки деревьев – с остро заточенными лезвиями длиной в пятнадцать сантиментов. Они лежали в точности там, где было сказано – в конопляных зарослях справа от входа в дом. Осторожно, достав платок, чтобы не оставить отпечатки, поднял находку повертел в руках, удивляясь, – чтобы воткнуть лезвие по самую рукоять нужно иметь неимоверную силу, а замученная, обезумевшая жертва смогла сделать это, максимум, сорок раз! Это – невероятно!

В кромешной тьме, на пустынной улице с фонарем в одной руке и секатором в другой, этот человек мог показаться подозрительным, и чтобы самому не загреметь на несколько суток в изолятор, он достал целлофановый пакет, положил секатор, выключил фонарь и быстрым шагом направился к припаркованному неподалёку автомобилю.

Как и подобает убежденному холостяку, Реутов встретил вечер «У Михалыча», где он договорился пропустить по паре кружек пива и поделиться новостями с коллегой по фамилии Колесников.

С чувством полного удовлетворения от проделанной аферы, он устроился за барной стойкой, заказал себе пива и стал ждать. Через несколько минут рядом с ним словно из ниоткуда возник Колесников, державший в руке полупустую пивную кружку.

– Че-то ты долго, – поприветствовал он давнего друга, поставив кружку на барную стойку. Это был угрюмого вида, коренастый мужчина средних лет с рыжей бородой; смотря на приятеля, он то и дело косился вправо.

– Я тут с такими фифами успел познакомиться! – он скосил взгляд в ту же сторону, где его друг за столиком напротив, заметил двух удивительно похожих друг на друга, красивых, как с картинки, блондинок.

– Эй, привет! – Колесников помахал им рукой. – Не будем терять времени, а то нас опередят, – он сделал большой глоток из кружки, и посмотрел на коллегу взглядом, не терпящим возражений.

– Не дожидаясь приглашения, повторно, он встал и решительно направился в сторону красоток. Колесников ринулся следом.

– А вот и мой брат, – блондинки рассмеялись – мужчины походили друг на друга как эфиоп на эскимоса, – его зовут Семен.

– Меня зовут Лена, – сказала та, что справа. – А ее – Света, – показывая на девушку слева, мы тоже сестры, только двоюродные, – молвила она, облизывая губки.

– Да, и мы хотим еще Бейлис, – подтвердила Лена (речь явно шла о коктейле).

Семен обнял коллегу дружественным взглядом, но тот нахмурил рыжие сросшиеся брови, изобразив ими перевернутую букву «V» давая понять, что теперь его очередь сделать заказ.

После нескольких коктейлей и анекдотов про судей, следователей и адвокатов, разговор зашел о работе.

– …На крышу джипа они положили надувной матрас, – рассказывал Колесников очередную курьезную историю из своей практики, – чтобы девушки удобно там позагорали и сделали несколько селфи в инстаграмм на фоне центральной улицы города. По дороге за разговорами автомобиль набрал скорость и довольно быстро оказался в месте назначения, но дамы сердца и ее школьной подруги на крыше не оказалось – их, в буквальном смысле, ветром сдуло.

Вместо родительской дачи, молодые люди оказались на даче показаний, а сестры – в реанимации: одна улетела вместе с матрасом еще при разгоне, другая удержалась до перекрестка. Вцепившись ногтями в металл крыши внедорожника, она все же смогла сделать селфи, но когда автомобиль со свистом ринулся на зеленый, ее надуло как парус. Спланировав несколько метров по воздуху, она удачно приземлилась на капот попутно ехавшего грузовика, с него перемахнула, словно на крыльях, на ограждение моста… А вот как она слетела с моста в воду, мнения очевидцев разделились: одни утверждали, что она упала случайно – не удержав равновесие, другие видели ее прыгающей в воду «солдатиком».

– Прав у водителя не оказалось – был лишен двумя месяцами ранее за нетрезвое вождение, – после небольшой пивной паузы продолжил свой рассказ Колесников, – в тот раз модный зеркальный номер своего Lexus GX 460 папику-депутату пришлось выковыривать из стены аптечного киоска, куда предусмотрительно припарковался сынок – аккурат в то место, где в аптеке хранился валидол…

Семен знал, да и слышал множество подобных сказок, находя их для себя скучными и обыденными, но на девушек эта байка произвела неизгладимое впечатление – они смеялись до слез и требовали продолжения.

– Так вот, – после третьей кружки пива, рассказчик распорядился принести и четвертую, – сынок депутата говорит пассажиру, ты мол, скажи полицейским, что был за управлением, тебе за это все равно ничего не будет, подумаешь, лишат прав на год – отец с лихвой компенсирует, а меня-то посадят. Тот во всем и «сознался» и даже раскаялся, единственное, о чем умолчал тогда сын депутата – весь в папашу, – что его другу светило не административное, а уголовное наказание, это – колония-поселение, как минимум. К тому же, требовалось загладить вред: пострадали у девиц цацки-пацки всякие, айфон разбился, еще что-то там у одной порвалось на бампере … от Chanel… Сами то они не допрут, а если кто подскажет, так еще моральный вред потребуют за стертую об асфальт вывеску. Одна до сих пор вся перевязанная как мумия ходит. В общем, опомнившись, он тут же прибежал ко мне… – после этих слов, видимо утомившись, рассказчик сделал паузу, глотнул из кружки и обвел взглядом слушавших его уже с серьезными лицами блондинок.

– Помогите, мол, друг меня обманул, потерпевшие требуют компенсацию, теперь либо в тюрьму, либо жениться… словом, чуть до суицида дело не дошло, ведь все лучше, чем жениться, – заключил Колесников.

– На бедолагу возбудили уголовное дело «за нарушение правил дорожного движения, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью потерпевших» (множественные переломы, закрытая ЧМТ, ушибы, ссадины и пр., и пр.).

Было составлено пять административных протоколов:

– оставление места ДТП (именно так был расценено падение на асфальт одной и прыжок другой с моста в реку);

– нетрезвое вождение (что, помимо всего прочего, утяжелялось наркотическим опьянением, как водителя, так и оказавшихся на крыше пассажирок);

– не пристегнутый ремень (хотя это тоже спорно, на взгляд Колесникова, умалишенных пассажирок следовало, как следует, привязать);

– превышение допустимой скорости (скорость никто не фиксировал, но по словам очевидцев, надувной матрас взлетел не меньше, чем на десять метров, стало быть, следуя законам логики, скорость была значительной);

– отсутствие огнетушителя и знака аварийной остановки.

В чем заключается причинно-следственная связь между нарушением и последствиями, – известно только полицейским, – недоумевал по этому поводу ярый защитник униженных и оскорбленных Колесников, – вероятнее всего последний протокол был составлен, что называется, для ровного счета.

– Его ко мне, – воодушевленно продолжил адвокат, забыв о пустой пивной кружке, – привел отец, щедро раздавая подзатыльники и тумаки, дескать, тот не заработает, пока не поумнеет и что в свои двадцать семь пора ему жениться и жить самостоятельно, а та дура, что слетела с моста, для него, идиота, самая подходящая кандидатура.

– В суде, – продолжал он своей рассказ, – девица (на которой обвиняемый обещал жениться), заявила, что за управлением находился сын депутата, а другая – невеста последнего – говорила, что внедорожником управлял обвиняемый – его друг. Но в последнем заседании, она неожиданно изменила точку зрения, утвердительно сказав, что за управлением, все-таки, видела «кретина, с которым она совершенно зря встречается уже полгода».

Суд, естественно, его оправдал. Но на том дело не кончилось, полицейские обжаловали решение Мирового суда в городской суд, мол, раз обвиняемый признавал вину, то, соответственно, должен нести заслуженное наказание.

В конце концов, все для всех закончилось самым наилучшим образом: вышестоящий суд признал оправданного виновным по всем пунктам обвинения и арестовал на пятнадцать суток. Девушки получили по седьмому айфону в подарок от депутата, а его сын отправился по повестке в военкомат.

Выслушав эту весьма поучительную историю от начала до конца, Света и Лена неожиданно встали, задвинули стулья и демонстративно направились в сторону выхода, даже не попрощавшись.

– Нужно было изменить развязку, – Семен посмотрел на своего коллегу полным сочувствия взглядом, – плохо ты женщин знаешь.

Колесников заказал еще пива: для себя и своего друга.

– Женщинам вообще не нравится унылая действительность, – продолжал Реутов, – они хотят верить в сказку и непременно со счастливым концом, то есть в удачное замужество, – поставив пустую кружку на стол, и вытерев губы салфеткой, заключил он.

– Вот, к примеру, одна учительница, правильная, с самого детства: отличница в школе, красный диплом в университете, послушная и неиспорченная. Приходит как-то раз домой, раньше обычного, а там ее муж с соседкой. На кровати они не поместились, – оба толстые. Разлеглись на полу, словно тюлени. Обнялись и лежат, как ни в чем не бывало, а у благоверного к спине носок прилип. Никогда более спокойной женщины не встречал: взяла нож и перерезала любимому мужу глотку, от уха до уха – он даже возразить не успел… Кто бы догадался, что ножом этим она не только лук в суп покрошить может… бросила соседке прощальное: «стерва» и пошла по улице в крови, облитая словно из ведра, идет с окровавленным ножом в руке и поет: «Позови меня с собой, я пройду сквозь злые ночи…», а прохожие от нее в стороны шарахаются. Судья дала ей два года колонии-поселения, из сострадания видимо, за убийство в состоянии аффекта.

– Еще одна история приключилась с тещей моего клиента, вернее с его тестем, получившим ножевое ранение в живот. А за что? За то, что он ее дурой обозвал, всего-то – дурой… а она его – ножом… правда, потом выяснилось, что табуреткой он на нее замахивался… Толком не понятно, кто прав, кто виноват был: мутная история, впрочем, как и вся семейная жизнь, – переведя дыхания, заключил убежденный холостяк.

Семен с нескрываемой грустью в глазах посмотрел на собеседника, который тем временем заказал еще по кружке.

– Женщины – существа непредсказуемые, – заявил он многозначительно.

Друзья чокнулись пенящимися кружками, обнялись и запели известное русское: «Ой, мороз, мороз», часы показывали два ночи, пивная незаметно опустела, и как бы этого не хотелось, они стали прощаться.

– Я тебя уважаю, – сказал Колесников, обнимая Реутова.

– И я тебя, – последовало признание.

Друзья стукнулись потными лбами.

– Пойдем, дружище, – рыжий богатырь попытался встать, облокотившись на край стола, но рука непослушно подогнулась, и он угодил лбом в столешницу. – Нет, давай по стаканчику виски, и тогда пойдем, – вдруг передумал он, потирая ушибленный лоб. Сидя за столом, Колесников изо всех сил пытался удержать равновесие.

– Давай, – согласился Реутов.

Так повторялось несколько раз: мужчины пытались разойтись по домам, но дружеские чувства никак не давали им расстаться; прощальные стопки, «на посошок» наполнялись строго следуя русской традиции – после «застольной», следовала «подъемная», после нее выпили «на ход ноги», затем «стременную» и «седельную»…

– Прощай! – крикнул в след уходящему другу Семен, словно они виделись последний раз.

– Прощай! – махнул приятель, приникая то к одному, то к другому фонарному столбу, к несчастью, было новолуние.

– Может, еще по одному стаканчику? – звучали где-то далеко слова Реутова.

– Да, было бы замечательно, – хотел ответить Колесников, но у него не вырвалось ни единого слова, он с ужасом смотрел на глубокую лужу, перегородившую ему путь до остановки, где он намеревался поймать последний трамвай.

Реутов тем временем ругался вслед водителям такси, рисующим вокруг него на дороге восьмерки. Остановив непримиримым жестом очередной автомобиль, он, минуту боролся с закрытой дверью, наконец, когда дверь поддалась, залез внутрь и бухнулся на заднее пассажирское сиденье, назвав протестующему водителю свой домашний адрес.

Ему снилось: он кружится в танце то с одной, то с другой девушкой, они удивительно похожи, у них длинные вьющиеся белокурые волосы и невероятные глаза, до того бездонные, что глядя в них можно увидеть млечный путь… Он кружится в танце и летит, летит к звездам… вдруг перед ним всплывает кошмар: лицо той, с которой он только что танцевал сменяется на другое – жуткое, не бритое, широкое похожее на большую столовую тарелку, с маленьким носом и черными густыми, торчащими в разные стороны усами. Чувствуется дыхание, вонючее, тошнотворное… Слышится голос, сиплый мужской… И он просыпается в поту на заднем сиденье автомобиля – его трясет за плечи какой-то гнусный тип, тот самый, из кошмарного сна, требуя обещанный косарь за такси; он понимает, что, наконец, добрался домой.

Глава V

Аффект сапожного молотка

Реутов проснулся от острой боли: его что-то кольнуло в живот, вскочив с кровати, он сунул руку в карман, нащупав нечто твердое, и вынул садовый секатор. Все его дальнейшие действия были неторопливы и осмысленны. Он провел рукой по небритой щеке, очумело смотря на садовые ножницы и примеряя их для бритья. Расходившись по комнате из стороны в сторону, качаясь, при этом как травинка на ветру, он нашарил в шкафу упаковку таблеток «Алкозельцер», бросил горсть в стакан, налил из-под крана холодной воды, и, недолго думая, вылил в глотку пенистую жидкость. Смотря в зеркало на опухшее лицо и мятый пиджак, провел рукой по подбородку, на котором темная с седыми проблесками щетина была уже на полпути к бороде, и с чувством глубокого сожаления и ощущения личной потери, направился в душ.

Обстановка в кабинете старшего следователя по особо важным делам Степанова со времени последнего визита Реутова нисколько не изменилась; разве что поменялись некоторые элементы интерьера: около низкой деревянной табуретки лежала кувалда, тщательно обмотанная клейкой лентой, чуть дальше – значительных размеров гвоздодер, на подоконнике покоился человеческий череп, с приклеенной к нему биркой владельца. Следует заместить, что череп в кабинете Степанова приходился к самому месту, став на фоне всего вышеперечисленного центром некоего аллегорического натюрморта в стиле vanitas, напоминая собой быстроту жизни, бесполезность удовольствий и неизбежность смерти.

– Добрый день, – Реутов перевел взгляд с черепа на старшего следователя.

– Здравствуйте. Присаживайтесь, пожалуйста, – важняк привстал и протянул руку в знак приветствия.

– Ларина должна быть с минуту на минуту, – словно читая его мысли, уточнил он.

Важняк демонстративно отодвинул лежащие перед ним на столе бумаги:

– Любопытно, что вы такое намерены мне рассказать, о чем я еще не знаю, – он уперся в процессуального противника пытливым, но в то же время самоуверенным взглядом.

– Всему свое время, – холодно ответил Реутов, посмотрев на часы.

Пауза разрядилась стуком дверь, из-за которой робко выглянула Ларина, в коротком обтягивающем платьице и с потрясающими ножками в туфельках с высоченными шпильками; ее облик усилил биение мужских сердец.

– Проходите, присаживайтесь, – подполковник сорвался с казенного места, услужливо пододвинув ей стул.

Девушка присела на краешек стула, обвела изучающим мужчин взглядом и судорожно вздохнула:

– Я хочу дополнить свои показания.

– Слушаю вас, – чувствовалось, что он увлечен, вот только чем: то ли видом женских ножек в капроновых чулках, то ли событиями позапрошлой ночи? Он взял ручку, достал чистый лист протокола и приготовился записывать.

Ларина повторила, сказанное накануне адвокату, а он в это время боролся со сном, тупо пяля глаза в протокол, в который Степанов с невероятной быстротой записывал каждое слово.

– И откуда взялся этот Дмитрий – таинственный ухажер, – а главное, – куда делся? – застучал в голове вопрос словно долото, причиняя нестерпимую боль. Он потер виски, решив, что задавать вопросы, на которые не знаешь ответа, в ходе допроса, не стоит.

Часа через три с небольшим когда, наконец, допрос был закончен, Семен, собравшись с мыслями, внимательно прочитал протокол, поставив роспись, посмотрел на Степанова, который, судя по его недоуменному выражению лица, озадачился услышанным, и, решив, что на сегодня хватит, глуховато произнес:

– Предлагаю на этом закончить.

Проверив наличие подписи на каждом листе протокола, старший следователь сказал:

– Можете быть свободны, – при сложившихся обстоятельствах последние слова прозвучали весьма саркастично.

Ларина, бросив всем короткое: «до свидания», поспешно вышла из кабинета.

Реутов стрелой бросился за ней, сумев поймать за руку:

– А как я могу повидать Дмитрия, того парня, с которым вы встречались в день убийства? – акцентировав внимание на последнем слове он пристально посмотрел ей глаза, но она неожиданно смутилась и отвела взгляд.

– Она явно что-то скрывает, недоговаривает, но что? – он сильно сжал ее руку.

– Отпустите, мне больно! – запротестовала пойманная врасплох Ларина, высвободив руку, она отошла на почтительное расстояние. Ее побледневшее лицо ясно давало понять, что дальнейший разговор, кроме очередной истерики, ни к чему не приведет.

– Ладно, идите домой. Встретимся завтра.

– Что же все-таки там могло произойти? И какова роль этого подозрительного Дмитрия? – пытаясь вспомнить какие-то детали, Реутов прокрутил каждое сказанное Лариной слово на допросе, но мысли путались, голова гудела.

«У Михалыча» было тихо, будто все вымерли, Семен заказал у бармена виски и, дождавшись когда стакан будет наполнен спасительной жидкостью, со стаканом в руке направился к своему излюбленному месту – столику в углу около тонированного окна.

– Что же я пропустил? – не переставая думал Реутов; виски, пятьдесят без льда подействовали чудодейственным образом – в голове сразу прояснилось. Он достал из кармана фотографии с места происшествия и разложил их на столе: его интересовали детали.

– Итак, заваруха началась в кухне около входа, здесь ее схватил насильник и толкнул… Стоп, – он внимательно посмотрел на фотографию кухни, – толкнул вправо, где-то здесь, – ткнув пальцем в фото он перевел взгляд на другое. – Вправо, от входной двери, – сюда. Справа стоял кухонный стол и баррикада пустых бутылок, слева – два стула. Помещение маленькое – не развернуться. Так, он ее хватает, она падает, встает. Куда она падает? На фото нет никаких следов борьбы!? – Реутов посмотрел на другую фотографию с отпечатками кровавых следов на полу.

«Ларина утверждала, что пыталась скрыться от нападавшего в зале, но тщетно – он ее настиг. Вырвалась, метнувшись на кухню, схватила нож, тьфу ты, секатор… – внимательно смотря на фотографию, он обратил внимание на четкий отпечаток – это был след в кухню, а не наоборот. Опять не сходится? На фотографии кухни лужа крови, она растеклась у самого входа, именно там и был найден труп. Тут до него дошло: он получил ранение в шею в зале, отсюда и бурое пятно на диване, пошел к выходу, видимо намереваясь позвать на помощь, но упал без сил, истекая кровью. Но все это никак не вяжется с рассказом жертвы о самообороне на кухне? И этот Дмитрий, черт бы его побрал, он, тут каким боком?! В этом деле больше вопросов, чем ответов», – вспоминая напуганное лицо девушки, накануне их последней встречи он окрикнул бармена и попросил повторить.

– Мурыжить несчастную лишними вопросами не стоит, того и гляди откажется от чрезмерно пытливого адвоката: здесь нужна стратегия. А начинать следует все-таки с дружка, ведь сколько раз зарекался не верить клиентам, а – верю. Ох, уж эти женщины! – пронеслось у него в голове после второго стакана виски. Он набрал телефон следователя, предложив еще раз встретиться.

Реутов, постучав в дверь, вошел, застав Степанова за опрыскиванием, стоящей на подоконнике герани и мурлыкающего себе под нос слова известной песни: «Я уеду жить в Лондон. Я уеду туда, где большая вода. Может быть навсегда…» Давая тем самым понять, что у него отличное настроение и даже внезапный визит адвоката его не омрачит.

– Я могу с вами поговорить, – начал издалека Реутов, усевшись на стоящий рядом стул.

– Смотря о чем, – ответил он, нахмурив брови.

– Вы допрашивали некоего Дмитрия, к сожалению, не знаю фамилии, речь идет о парне, с которым встречалась Ларина накануне убийства?

– А почему вас это так интересует, позвольте полюбопытствовать? – в ответе старшего следователя слышались саркастические нотки.

– Интересно, не более того, – ответил Реутов, будто речь шла о чем-то незначительном.

– Мы его не можем найти. Он жил в съемной квартире, соседи его не знают и не видели, – словно сквозь землю провалился. Ваша эта Ларина тоже о нем толком ничего пояснить не смогла. В общем, какой-то таинственный тип, да и на хрена он нам нужен, – неожиданно заключил он. – В деле и так все предельно ясно: убила Ларина. А как, и за что, – следствие разберется. А эта ваша сказочная история с необходимой обороной никак не вяжется… – добавил он язвительно.

– Почему не вяжется? – Семен сжался в стул, словно придавленный.

– У меня чутье, я следователем уже седьмой год работаю и каждый раз одно и то же, – на его круглом лице читалась гордость. – Вот был у меня такой случай. Привозят ко мне опера девушку, красавица, умница, мать… черт ее дернул убить мужа, видать, люто его любила. А знаете, чем она его? – он внимательно посмотрел на собеседника, надеясь разглядеть на его каменном лице хоть какую-то эмоцию. – Молотком! А все – из-за измены! Ну, встретился он с ее подругой пару раз, с кем не бывает, а она ему за это мозг вынесла, в прямом смысле этого выражения. И что, скажите, невиновата? И также, как и вы сейчас, ее адвокат оббивал мне пороги, пытаясь доказать, что аффект у нее был, дескать, переволновалась она, – рассказывая, он шагал по кабинету и эмоционально жестикулировал, бурно выражая чувства.

– Ну, вы же знаете женщин, – ими правят эмоции (да простят, меня некоторые из них), а здесь, узнать об измене любимого мужа, да еще с лучшей подругой – вдвойне обидней, – попытался возразить Семен, – вот она и шарахнула его молотком – попался, так сказать, под горячую руку.

– А на самом деле не так все было, – твердо возразил он. – Она подошла к нему, спящему, и хладнокровно стала его бить молотком, который нашарила где-то на антресолях. Понимаете, нашла молоток, подошла к мужу и убила, – Сказал он, акцентируя внимание на каждом глаголе. Какой здесь аффект, – налицо чистый умысел.

– Почему, умысел, – сурово и дерзко парировал ему Семен, – видать, не спалось ей, все думала и думала о муже с предавшей ее подругой… вот у нее и зашли шарики за ролики от раздумий этих, эмоции в голову хлынули, она сдуру и схватилась за молоток.

– Так ведь, молоток этот ей нужно было найти, потом вернуться к несчастному, то есть, действия ее все разумные были, продуманные, – твердо стоял на своем старший следователь.

– Разумные? У женщины? – улыбаясь, возразил Реутов, – я вас умоляю. А что за молоток-то был?

– Сапожный, – заерзав на стуле, уточнил Степанов.

– Сапожный!? Да хотела бы его убить взяла бы топор или нож –радикальное средство. Видать напрочь ей крышу снесло, что она ночью с сапожным молотком на благоверного набросилась, еще бы долото взяла… И неужели вы ее под суд за умышленное убийство? Ну, вы даете! – Семен не на шутку завелся.

– А по профессии она кто?

– Учитель младших классов, – сухо ответил следователь.

– М…да, – многозначительно пробурчал Семен, косясь на стоящую рядом кувалду и пытаясь побороть нахлынувшие на него эмоции.

«Достался же мне этот болван. Нужно перевести тему – спорить с ним бесполезно», – заключил страстный защитник всех, кого отвергло общество.

– Вы, похоже, профессионал, так хорошо разбираетесь в людях и в делах, я посмотрю, – Семен говорил то, что думал, спокойным тоном, но сказанное звучало саркастично.

– Спасибо вам за комплимент, – улыбаясь, ответил Степанов, принимая услышанное за чистую монету. По сему, становилось понятно, что последние слова стали для него тем живительным бальзамом, который уврачевал его разгоряченное сердце.

На этой доброй ноте он попрощался со следователем, действие виски постепенно ослабевало, Реутовым овладело безнадежное отчаяние, он потащился домой, ему захотелось выспаться.

Глава VI

Секрет счастливой семейной жизни – брачный контракт

На следующий день, в девять часов утра, можно было увидеть, как шагает по парковой улице, пожалуй, лучший уголовный адвокат в городе. Пройдя вдоль по алее, он повернул направо в парк, разминулся с желто-коричневым питбультерьером, посмотревшим на него довольным взглядом, какой обычно бывает у справившей нужду собаки. Прошел мимо стаи воробьев, клевавших навоз с асфальта, оставленным маленьким пони по кличке Крым, на котором вокруг бившего гейзером фонтана катали детишек переодетые в лису Алису и кота Базилио предприимчивые подростки. Крым пыхтел и ходил по кругу к всеобщей радости детей, их родителей, плативших по пятьсот за пятнадцать минут по Полю чудес, а также тинэйджеров, срубивших по-легкому бабки на брэндинг, со звучным, но в то же время совершенно непонятными названиями, вроде Apple, Nike или Соса-Соla; от частого вида и упоминания которых, у переживших «перестройку» Хрущева и Горбачева пенсионеров повышалось артериальное давление.