Отрывок из книги
Над больницей небо темное. Что-то вот-вот грянет – то ли град, то ли дождь. Осень пришла, как навязчивая соседка, завернутая в цветастый платок. Все дорожки занесены листьями, и горит красный клен, облокотившийся на старую ограду. Это один из тех вялых дней, когда жизнь почти замерла – словно через сито ее цедят, и больница оказалась под стать погоде – старая, мхом обрастающая. Цемент на ограде шелушится, отваливается вместе с краской. Ворота перетянуты цепкой, сторож не похож на трезвенника. Зеленые лавочки среди сосен, и махает длинной метлой женщина в черном пальто, увязанная по самые глаза косынкой, так что и не поймешь – молодая или старая, с бойким голосом – напевает песню. А вокруг все пустынно, гулко молчит уходящий, мелькающий за поворотами парк, угрюмо бьется ветер, запутавшийся в макушках, гнутся деревья через забор, словно высматривая кого-то.
И молодой, почти юный человек в запахнутом по горло сером плаще шагает по дорожке ко входу – слишком молодой и слишком нездешний для этих мест, где в гладких, облицованных коридорах словно время оборачивается вслед – и шагает рядом, и сидят на скрипучих стульях ветераны с позвякивающими, словно живыми, орденами, звонко стучат шаги – а они сидят пригорюнившись, сгорбившись от нахлынувших мыслей – перед кабинетами хирурга или кардиолога, смирившиеся со своей болью, убежавшие из дома в больницу от безмерной, надоевшей скуки, а теперь умаявшиеся в очереди, молящие только об одном – чтобы их быстрее пустили домой.
.....
И теперь он решал – оставаться или нет. Это было тяжкое время, все усилия и деньги рухнули, утекли безвозвратно. И за этими лицами, которые тут и там встречались по городу – виднелись в машинных стеклах, в рыночной толпе, на улицах – не чувствовалось ни понимания, ни жалости к нему. Они его сдали! Ведь Пантелей проворовался так, что и не снилось никому. А они его выбрали! Разве это народ?!
Он успокаивался только дома, когда Ольга приносила ему в постель женьшеневый чай, и он расслабленно, совсем по-детски улыбался ей. Постепенно он успокоился. Конечно, обидно. Денег уже не вернуть. Но ведь был город, который за окнами блестел и искрился на солнце. Который расцветал в эти весенние дни, словно умело подправленная садовником клумба, жил и дышал совсем рядом. Все поправимо! Как бы ни было, а имя себе он сделал. И в следующий раз, когда грянет глас народный, вспомнят его, да и не даст он себя забыть. И, глядя в самое раннее утро, когда только просыпается город, на аккуратные скамейки, редких пешеходов, бьющиеся фонтаны, рассыпающие свои жемчуга, Тищенко чувствовал, что чего-то не понял здесь, не вжился, не почувствовал. И в другой раз все будет по-иному.
.....
