Читать книгу Тени теней - Игорь Олегович Шанин - Страница 1

Пролог

Александра Сергеевна – замечательная мать.

Когда муж бросил ее, узнав о беременности, она не опустила рук. Хоть он и посоветовал сделать аборт, Александра Сергеевна никогда не рассматривала такой вариант. Она родила и вырастила дочь, окружив любовью и заботой. Что есть силы заполняла пустоту, оставленную нерадивым папашей. Стала не только матерью, но и лучшей подругой – Александра Сергеевна знает, что это очень важно.

Конечно, Александра Сергеевна не на шутку взволнована, когда в один самый обычный четверг Диана не возвращается из школы. По четвергам у Дианы пять уроков, и как правило в половину первого она уже дома. Сейчас половина шестого, Александра Сергеевна вернулась с работы и должна заниматься ужином, но сидит на диване и смотрит на мобильный, терпеливо ожидая. Можно позвонить самой, но еще недостаточно поздно для пустых волнений, а Александра Сергеевна не хочет выглядеть как мать, ограничивающая дочь в свободном времени, поэтому просто ждет.

За окном октябрь, и в начале седьмого начинает темнеть. Тогда Александра Сергеевна решает наконец позвонить дочери, но та оказывается вне зоны доступа.

В половину девятого дочь по-прежнему вне зоны доступа.

В десять она там же.

В половину двенадцатого Александра Сергеевна звонит в полицию и заявляет, что у нее пропала дочь. Подросток, да. Учится в десятом классе. Ей шестнадцать лет, да. Нет, она хорошая девочка и предупредила бы, если бы пришлось задержаться. Нет, ее телефон выключен или находится вне зоны действия сети. Нет, она не оставляла дома прощальной записки. Нет, у нее нет парня, а если бы был, то она не стала бы с ним убегать, потому что Александра Сергеевна хорошая мать и позволяет дочери ходить на свидания. Нет, у Александры Сергеевны с дочерью ни в коем случае не было никаких конфликтов. Да, Александра Сергеевна в самое ближайшее время придет в отделение для подачи заявления.

В начале первого ночи заявление и фотография Дианы отданы в работу. Любимая фотография Дианы – на нем черноволосая худая девушка в обнимку с красивым соседским хаски.

К часу ночи Александра Сергеевна успевает обзвонить всех друзей, знакомых, больницы и даже морг. Дианы нигде нет.

Утром ни на секунду не сомкнувшая глаз Александра Сергеевна идет в салон фотопечати и распечатывает сотню объявлений формата А4 о пропаже с той же самой фотографией. К полудню она успевает расклеить их по всему городку.

После полудня городок стоит на ушах. Оказывается, кроме Дианы пропали еще два подростка – это парни из ее школы, оба примерно ее возраста. Они все исчезли, не оставив ни единой подсказки, а потому следствие уже к вечеру заходит в тупик. Тем же вечером обеспокоенные родители собирают друзей и всех, кому есть хоть какое-то дело, чтобы обыскать каждую подворотню и каждую сточную канаву. Они ежеминутно отзваниваются друг другу, чтобы сказать одно и то же: ничего. Ничего нет. Нигде.

Когда темнеет, все расходятся по домам, а утром собираются снова, чтобы прочесать лесополосу за городом. Вызваны спасатели, добровольцы и журналисты. Царит паника, гуляют жуткие слухи. Город, где за последние полгода самым громким событием стала кража коробки мыла из хозяйственного магазина, теперь похож на развороченное осиное гнездо.

К концу третьего дня осмотрено везде, где только можно осмотреть, и опрошены все, кого только можно опросить. Ни единой, даже самой малюсенькой зацепки. Дети провалились сквозь землю.

Все, что известно: в четверг после пятого урока Диана попрощалась с подругами и пошла домой. Больше ее никто не видел.

Александра Сергеевна сидит на кровати и плачет. Следователь уверяет, что поиски продолжаются, но Александра Сергеевна знает, что искать больше негде. Страх выедает ее изнутри, остается только нервная кожура, содрогающаяся от рыданий. Можно сколько угодно уговаривать себя не думать о плохом, только вот плохое точно случилось. Диана не стала бы исчезать без предупреждения.

Диану похитили. Диану изнасиловали. Диану убили. Диану похитили, изнасиловали и убили.

Диану держат в каком-нибудь подвале и морят голодом.

Диану продали в рабство.

Диана никогда не вернется.

Диана больше не зайдет в спальню, чтобы пожелать спокойной ночи и в итоге прохохотать битый час, рассказывая о школьных подружках.

Она не скажет больше, что твоя новая прическа – ну полное фуфло, дай я тебе сама все тут уложу как надо.

Больше не позвонит по пути из школы, чтобы спросить, нужно ли купить молока домой. Ты только потом ей эти деньги возмести, ну, за молоко.

Не крикнет больше из своей спальни: мам, смотри какая сколопендра, давай назовем ее Тамарой?

Она больше вообще ничего не сделает.

На четвертый день, в половину первого, когда Александра Сергеевна молча пялится зареванными глазами в телефон, где только куча смс о том, что никого по-прежнему не нашли, из прихожей раздается скрежет ключа в замке. Александра Сергеевна выползает из гостиной как раз в тот момент, когда в квартиру заходит Диана.

Диана выглядит прекрасно. Диана что-то напевает под нос. Диана привычным движением сбрасывает с плеча школьную сумку и кричит, еще не заметив Александру Сергеевну:

– Мам, я дома!

Глава 1

Алевтина Яковлевна – учительница литературы, низенькая пухлая старушка с пышной копной седых волос. Она сидит за учительским столом и монотонно вещает:

– Тургенева тревожила беспочвенность, пугала безоглядность некоторых прогрессивных слоев русской интеллигенции, готовых рабски следовать за каждой новомодной мыслью…

Я сижу за последней партой, поэтому прекрасно вижу всех одноклассников. Некоторые оборачиваются каждые пять минут, чтобы посмотреть на меня. Взгляды мимолетные и колкие как искры от бенгальских огней. Кажется, теперь я знаю, как чувствуют себя музейные экспонаты. Надо бы заказать табличку «Руками не трогать», а то мало ли до чего в конце концов дойдет.

Мне никто не верит.

Ира, моя лучшая подруга, сидит рядом, низко склонившись над тетрадью, и усердно записывает за Алевтиной Яковлевной. Светлые пряди волос свисают почти до парты, закрывая лицо. Ира не разговаривает со мной после возвращения, ни единого словечка не обронила. Не верит мне, как и все остальные. Думает, я прекрасно провела время, когда пропадала эти три дня. Обижается, само собой, что я ничего ей не сказала.

Наклоняюсь, чтобы прошептать:

– Смотри на Алевтину. Когда она так держит голову, ну вылитая черепашка!

Ира отрывается от тетради, чтобы бросить короткий взгляд на Алевтину Яковлевну, а потом продолжает записывать. На меня – ноль внимания. Когда ты ученица десятого класса, лучший способ показать подруге обиду – это игнор. Просто сделай вид, что ее не существует, и тогда она сразу поймет, как глубоко ранила твою чувствительную душу.

Вообще, это очень странное чувство – приходишь домой из школы, а мать кидается тебя обнимать, вся в слезах. Потом у тебя берут интервью деловитые тетечки с местного телевидения, спрашивают, где ты была эти три дня. Потом то же самое спрашивают важные дяденьки из полиции. Так и спрашивают: где ты была эти три дня? Были большие поиски, знаешь ли. Много людей тратили силы, деньги и свободное время. Ну, где ты была?

Их серьезные лица и требовательно опущенные брови до сих пор стоят перед глазами. Губы размыкаются, раз за разом выплевывая одно и то же: где ты была?

А я не знаю.

Я просто шла домой. Вышла из школы в четверг, а домой пришла в воскресенье. Потратила три дня на дорогу, и сама не заметила. Для меня это была самая обычная дорога домой.

Мне никто не верит.

Конечно, мне никто не верит. Случись это с кем-нибудь другим, я бы и сама не поверила. Так же оглядывалась бы на уроках и обиженно дула губки. Жаль, что это не случилось с кем-нибудь другим.

– Я тебе тоже не верю, – шепчу Ире. – Может, это вы все меня разыгрываете просто? Да?

Она молчит.

– Если так, то розыгрыш вообще дурацкий.

Это я уже несу чушь от бессильной злобы. Все происходящее до чертиков пугает. Я видела объявления о своей пропаже на столбах и заборах. Телефон, снятый с зарядки утром того дня, был разряжен в ноль, когда я вернулась, даже не включался. Если происходящему и есть объяснение, то зарыто очень глубоко.

Ира продолжает молчать. Незаметно заглядываю ей через плечо и вижу, что ничего она не пишет. Просто рисует загогулины на полях тетради. Делает вид, что занята, чтобы со мной не разговаривать. Вот так. Лучших подруг не бывает. Попробуй завести такую, ага. Сегодня клятвы верности и обещания быть вместе до скончания веков, а завтра она будет рисовать закорючки в тетради, лишь бы тебя не видеть.

Вздыхаю и поднимаю голову на одноклассников. Сразу двое поспешно отворачиваются, чтобы уткнуться в тетради. Снова вздыхаю.

Придется доказывать, что никакая я не обманщица, а значит, надо докопаться до правды. Со мной ведь пропали еще два парня, а потом также благополучно вернулись. Нужно поговорить с ними. Наверняка что-то знают.

– Кто там еще пропал? – шепчу Ире. – Ну, как я?

Она наконец поднимает на меня голубые глаза с длинными ресницами и подозрительно ими хлопает:

– Типа ты не знаешь.

– Не знаю.

– Миша Сажин.

Это какой-то лох из параллельного класса, везде один ходит, я с ним почти не знакома.

– А еще?

– Максим Багров.

Это уже гораздо интереснее. Максим из одиннадцатого класса, состоит в школьной волейбольной команде. Один из главных школьных красавчиков, по нему половина старшеклассниц сохнет.

Так что я знаю, с кого начать.

Сверившись после звонка с расписанием на школьном стенде, я тороплюсь в спортзал: там только что закончилась физкультура у класса Макса Багрова. Взмыленные парни и девушки устало шагают из зала по направлению к раздевалкам, перешучиваясь и гогоча.

Увидев Макса, подхожу ближе, а он замечает меня и улыбается. Господи, сам Багров мне улыбается, глазам не верю. Надо скорее придумать, какое платье надену на нашу свадьбу. Не хочу пышную церемонию, все будет скромно и со вкусом. Значит, платье тоже должно быть такое, безо всяких помпонов и розочек, можно голубого или бирюзового цвета, только самые нежные оттенки. И гостей по минимуму. Мама, лучшие друзья. Несколько девчонок из старших классов, чтобы доставляли мне удовольствие своими завидующими рожами.

Он подходит ко мне и выдает:

– Ты Динара, да?

– Вообще-то Диана.

– Я думал, это одно и то же.

Его одноклассники, проходящие мимо, поглядывают с хитрецой. Либо думают, что Макс склеил очередную малолетку, либо уверены, что мы замышляем новое грандиозное исчезновение. Дамы и господа, сейчас будет фокус!

– Ты тоже пропала в четверг, да?

– Ага. Ты что-нибудь про это знаешь?

– Как раз хотел спросить у тебя.

У Макса короткие черные волосы ежиком и квадратная челюсть. Он в спортивной майке без рукавов, поэтому смуглые бицепсы видны во всей красе. Глаза напоминают тех больших блестящих зеленых жуков, что мы с Иркой ловили в детстве на цветущей сирени. Я почти забываю, о чем мы говорим, когда он продолжает:

– Мне никто не верит.

– Мне тоже, – говорю. – Вообще никто не верит. Нам надо узнать, что произошло, доказать, что ни в чем мы не виноваты.

– Это точно. Вдруг случилось что-то важное, а мы не знаем?

– В смысле важное?

– Ну мало ли. Может, нам память стерли или еще чего.

– Думаешь, над нами эксперименты ставили?

Я еще не осматривала тело на наличие шрамов или отметин. Как-то не подумала.

– Все может быть, – тянет Багров. – Просто это как-то непонятно.

От него пахнет потом. Если бы я была парфюмером, то выпустила бы коллекцию духов с запахом Макса Багрова после урока физкультуры. Сказочно бы разбогатела.

– Там же еще кто-то был? – спрашивает он.

– А?

– Ну, кто-то третий. Еще один пропавший.

– А, да. – Пытаюсь вспомнить, чье имя называла Ирка, но не получается.

Макс размышляет вслух:

– Кажется, какой-то лох из десятого «Б».

– Да, точно. Миша Сажин.

– Можешь с ним поговорить? Сейчас тренировка по волейболу, а так бы я сам его нашел.

– Как раз сегодня собиралась этим заняться.

– Вот и славно. – Он снова улыбается и подмигивает мне. – Ты очень хорошая.

Глупо краснею, пока Багров не исчезает из виду, а потом перевожу дыхание. Нельзя вести себя как легкомысленная дурочка. Надо потренироваться брать верх над гормонами.

Я снова у школьного стенда. Узнаю, что десятый «Б» разошелся по домам еще после предыдущего урока. Мне что, идти теперь к Сажину домой? Я же даже адреса не знаю. Можно, конечно, отложить разговор на завтра, но я ведь обещала Максу разобраться сегодня. Неловко будет разочаровывать.

Мимо как раз проходит Ирка, и я спрашиваю:

– Не знаешь, где живет Миша Сажин?

Она останавливается и подозрительно косится:

– А что?

Лучший способ выбесить человека – это вместо нормального ответа спросить «а что?». У меня и так нервы не на месте со всеми этими исчезновениями и бесконечным шепотом окружающих.

– Ничего, – отвечаю. – Хочу спросить у него, что произошло. Он-то точно поверит, что я правда этого не знаю.

Она щурится. Думает, пытаюсь ее надурить. Думает, я сбежала на три дня с красавчиком-Максом и лохом-Сажиным куда-нибудь на Таити и отвязно там покуролесила.

– Если не знаешь, так и скажи, – продолжаю, постепенно выходя из себя. – Не надо мне тут аштокать.

Она изображает равнодушие пожиманием плеч и уходит, бросая напоследок:

– В библиотеке он. Только что видела.

Раньше в школьную библиотеку приходили, чтобы взять книги для домашнего задания или какие-нибудь потрепанные детективы для умных подростков. Теперь там поставили компьютеры с выходом в интернет, поэтому книги, в общем-то, уже не пользуются большой популярностью.

Я нахожу Мишу за самым дальним компьютером. Сидит, почти касаясь носом монитора, голубоватые блики отражаются в толстых линзах очков. Тусклые оранжевые лучи осеннего солнца падают из окна на взлохмаченную русую шевелюру, подсвечивают легкий пушок на щеках и верхней губе. На Мише вязаный свитер с оленями и потертые брюки. Если бы я составляла собственный словарь, то сфотографировала бы сейчас Мишу Сажина, чтобы использовать в качестве иллюстрации к слову «девственник».

Подхожу ближе и здороваюсь. Он поднимает увеличенные очками карие глаза. Несколько секунд будто находится в прострации, а потом говорит:

– Диана Белова. Ты тоже пропала.

– Да. Ты знаешь, где мы были?

– Нет. И мне никто не верит.

Кто бы мог подумать.

– У меня был урок физкультуры, – продолжает Миша. – Я прятался в раздевалке, чтобы не играть с другими в баскетбол. Все эти прыгающие за мячом тела в спортивной форме выглядят так нелепо, как считаешь?

– Нормально выглядят, – отвечаю я, со сладким томлением вспоминая Макса Багрова.

– В общем, не суть. Я спрятался в раздевалке и ждал звонка на перемену, но его не случилось. Знаешь, почему?

– Почему? – Ответ вертится где-то в подкорке, но я не могу ухватить.

– Потому что наступило воскресенье, а по воскресеньям не бывает звонка на перемену. Я зашел в раздевалку в четверг, примерно в одиннадцать тридцать. Пробыл там чуть больше часа. А когда вышел, было уже воскресенье, и видела бы ты лицо уборщицы, когда я на нее наткнулся.

– Могу представить.

– Все думают, что я пытался сбежать из дома, но надолго не хватило. Замерз, проголодался, и тут же вернулся обратно. Вот как все думают.

– Нас везде искали. Нигде не нашли.

Он отмахивается:

– При желании можно придумать кучу мест, где тебя никто не найдет. Многие считают, что мы были как раз в таком месте, так что его родители и искали.

– Не только родители искали. Весь город, даже спасатели с вертолетами.

– Это уже эффект СМИ. Ты видишь по телеку репортаж про чужое горе и тут же хочешь показать, какой ты весь отзывчивый и понимающий. Кидаешься на помощь, чтобы все могли увидеть твой героизм, твое умение сострадать.

– А вдруг они правда сострадали и хотели помочь?

– Так только в добрых сказках бывает.

Не нахожу слов, чтобы возразить.

– В общем, история очень странная, – говорит Сажин. – Необычная. Но знаешь, что хорошо?

– Что?

– Каждый человек – типичный случай. Что бы с тобой ни произошло, что бы ты ни чувствовала – это уже обязательно было до тебя с кем-нибудь другим. Мир невозможно удивить чем-то новым.

– Хочешь сказать, такое уже случалось? – догадываюсь. – Люди исчезали, а потом возвращались и не могли ничего вспомнить?

– Именно так. – Миша снова утыкается в монитор. – Нам даже не надо ходить далеко за примером. Я кое-что нашел в интернете.

– Что там? – пытаюсь заглянуть, но ничего не видно.

– В нашем городе двадцать лет назад уже было такое. Школьники исчезли, их искали и не нашли.

– А потом они снова появились?

– Да. И точно также говорили, что никуда не пропадали.

– И что в итоге выяснилось?

Миша жмет плечами:

– Тут слишком мало информации. Нужно идти в городскую библиотеку и поднимать старые газеты за то время.

– Серьезно? Я думала, в интернете есть все.

– Если это не касается событий двадцатилетней давности в провинциальном городишке у черта на рогах. Кому надо размещать всю эту информацию в сети?

Он поднимается, подхватывает со стула сумку с учебниками.

– Я хочу пойти в городскую библиотеку прямо сейчас. Пойдешь со мной?

Не дай Бог кто-то увидит, как я ухожу из школы вместе с Мишей Сажиным.

– Я бы с радостью, но нужно на дополнительные по алгебре. Но ты ведь расскажешь все, что узнал?

– Ну хорошо. Оставь свой номер.

***

Вечером я разглядываю себя в ванной. Там, где не получается дотянуться взглядом, приходит на помощь зеркальце. Поворачиваюсь так и эдак, зеркало выхватывает то поясницу, то икры, то лопатки, но так и не находит ничего необычного. Мое тело в первозданной нетронутости – ни единого шрамика. Нет порезов, раздражений, следов от уколов. Не видно бугорков на коже, выдающих вживленный чип. И швов после недавней операции тоже не заметно. Можно сниматься для журнала с названием типа «Идеальная кожа», и все будут мной восхищаться.

Смотрю в зеркальце, в свои зеленые глаза. Расчесываю пятерней мокрые волосы. Все так обыденно, естественно и спокойно. Как будто ничего не произошло. Хочется, чтоб так оно на самом деле и было. Вот только вряд ли с человеком, пропавшим на три дня и не помнящим этого, ничего не произошло.

Когда выхожу из ванной, мама зовет ужинать. На столе исходит паром суп. Чай пахнет ромашкой и яблоком. За окном льет дождь, тысячи мелких капель стучат по стеклам. Погода такая со вчерашнего дня. Я слышала, кто-то говорил, будто она испортилась сразу после нашего возвращения.

Мама гладит меня по руке, когда беру вилку.

– Почему ты не задаешь вопросов? – спрашиваю.

– Каких вопросов?

– Где я была, что делала. Ты правда веришь, что я ничего не помню? Я бы не поверила.

– Конечно, я верю. Ты моя дочь, ты не станешь меня обманывать.

– Все дети обманывают родителей.

Она мягко улыбается. Руки у нее теплые и гладкие.

– Дети обманывают родителей, если те где-то ошиблись в воспитании. А я уверена, что все делаю правильно.

– Тут не поспоришь.

– Главное, что ты жива и здорова. Я столько жути навыдумывала, пока тебя не было. Неважно, где ты пропадала, с тобой ведь ничего не случилось.

Деревья за окном качаются на ветру, где-то далеко слышно раскат грома.

– Я не уверена, что не случилось.

– Почему? – удивляется мама.

– Я выпала из реальности на целых три дня, как вы говорите. Как вы все говорите. Никто не знает, что со мной происходило.

– Вы же вернулись целыми и невредимыми, зачем заморачиваться?

Вспоминаю предположение Макса про эксперименты:

– Может, в меня какой-нибудь механизм вживили. Может, вообще ребенка. Эти инопланетяне или сумасшедшие ученые. А может, меня подменили. Настоящую меня убили, а вместо меня подсунули тебе кого-то другого, наделив моими воспоминаниями. И однажды как коротнет в голове, и я возьму да поубиваю всех.

Мама слушает с ироничной улыбкой и кивает, будто подыгрывая в каком-то представлении. Я открываю рот, чтобы выдать новую порцию предположений из разряда теорий заговора, но тут в комнате звонит мобильник.

– Это Миша Сажин, наверное, – говорю, поднимаясь из-за стола: – Тот самый, один из пропавших, помнишь? Он обещал что-нибудь выяснить.

Звонит и вправду Миша.

– Я только что вышел из библиотеки, на улице такой дождь, – слышно в трубке.

– Знаю, у меня есть окна. Что ты там вычитал?

– Теперь все еще непонятнее.

Мама стоит в дверях комнаты, в глазах только тревога.

– Что непонятнее? – спрашиваю я. – Рассказывай.

– Те подростки, про которых я говорил в школе. Их история не просто похожа на нашу, а один в один совпадает. Они тоже пропали ровно на три дня. Потом вернулись и в голос кричали, что никакого исчезновения не было.

Мама жестами показывает в сторону кухни. Там стынет суп. Я отмахиваюсь.

– А на самом деле? Где они были все это время?

– Никто так и не выяснил.

– Так это все, что ты узнал? Ради такого можно было и не ходить в библиотеку.

– Есть еще кое-что. – Слышно, как дрожит Мишин голос.

– Что?

– Через две недели после возвращения они все умерли.

Порыв ветра швыряет капли дождя в окно, и я вздрагиваю. Воображение рисует над головой большой топор, он в руках палача в кожаной маске. Я даже вижу улыбку под маской, зубы кривые и желтые.

– От чего умерли? – спрашиваю я, и мама с испугом прижимает руки к груди.

– Суицид. С моста спрыгнули.

– Зачем?

– Никто не знает.

После недолгого молчания я говорю, стараясь убедить больше саму себя, чем Сажина:

– Нет, это не такая история, как у нас. Ты ошибся. Надо искать в другом месте.

– Может быть, – говорит Миша. – А еще знаешь, я подумал…

– Что?

– Это в любом случае выглядит слишком странно, чтобы быть случайностью или совпадением. Я имею в виду наше исчезновение. Слишком уж это подозрительно.

– К чему клонишь?

– К тому, что это чей-то замысел. Это произошло не просто так, а с какой-то целью. И если это действительно только начало какого-то замысла, то дальше должны происходить другие события. И кто-то должен за этим следить, направлять. Очень может быть, что этот «кто-то» – один из нас.

– Из нас?

– Из нас троих, тех, кто пропал. Кто-то может все помнить. И кто-то должен вести нас.

– Это не я.

– И не я.

Значит, Макс Багров? Он тоже скажет «не я».

– А откуда мне знать, что не ты? – подозрительно спрашиваю у Миши.

– Я тебе также сказать могу.

Беспомощно кусаю ноготь, широко раскрытыми глазами глядя в пол, будто там, среди разноцветных узоров ковра, подробно расписаны все объяснения.

– А может, все уже закончилось? – спрашиваю осторожно. – Может, за эти три дня от нас получили что хотели, и теперь оставили в покое?

– Тогда надо узнать, что именно от нас получили. И какие это может иметь последствия.

Несколько секунд из трубки слышно только шум дождя. Тот же шум за окном. Мама смотрит на меня, в руках кухонное полотенце с цветами и пчелами.

– Мы никому не можем верить, – говорит Миша после молчания. – Нам надо все выяснить вместе, но мы не можем друг другу доверять.

Глава 2

Те, кто курит за школой на переменах, постоянно жалуются на предков. Говорят, мол, что в будущем своим детям будут разрешать все на свете: курить, пить, материться и гулять хоть всю ночь. Это любимая тема тех, кто курит за школой на переменах. Особенно после того, как кому-нибудь из их родителей докладывают о непристойном поведении чада, и все заканчивается выволочкой. Только вот потом те, кто курит за школой на переменах, вырастают, заводят детей и держат их в точно тех же ежовых рукавицах, в каких выросли сами. Такой вот порочный круг.

Что касается моей мамы – если она и давала когда-то такие обещания, то выполнила. Я не курю и не пью, но если бы захотела, то могла бы делать это хоть прямо дома посреди бела дня. Мама мне ничего не скажет. Я могу случайно выругаться при ней, а она только снисходительно посмеется. И совсем не злится, когда гуляю допоздна. Главное, слать смс, что у меня все хорошо.

Она не признается, но я знаю, что это все из-за отца. Какое-то такое возмещение ущерба или типа того. Мама думает, я считаю себя неполноценной, а потому всеми силами старается компенсировать это, разрешая то, что для других под запретом. Как будто так можно восполнить отсутствие папы.

Я думаю обо всем этом, потому что поиски Багрова приводят за школу, где он курит с одноклассниками и хохочет над чем-то. На улице холодно, но все они в одних футболках. Дождь кончился еще утром, небо темное и низкое, а воздух влажный. Клубы пара вырываются изо ртов этих парней вместе с никотиновым дымом.

Обнимаю себя за плечи и стою в стороне, жду, когда Макс заметит. Кто-то трогает его за локоть, показывая на меня. Багров улыбается и подходит.

– Я говорила вчера с Сажиным.

– Что сказал?

– Что мы все умрем.

Макс смотрит непонимающе, и я рассказываю, что разузнал Миша.

– Не буду я ни откуда прыгать, – говорит потом Багров.

– Наверное, те ребята тоже не собирались.

– А почему тогда прыгнули?

– Не знаю, в старых газетах не написано.

Дыхание Макса пахнет сигаретами, щеки раскраснелись от холода. Наверное, он уже начал бриться, потому что проклюнувшаяся на подбородке щетина жесткая и темная. Не пушок, как у Сажина.

– И что нам делать теперь? – спрашивает.

– Сажин сказал, нужно узнать больше, никому при этом не доверяя. Сказал, что кто-то из нас помнит все. Ну, помнит эти три дня, когда нас не было.

– Это не я.

Холодно, я дышу на замерзшие пальцы.

– Нужно спросить у родителей, – говорит Макс. – Двадцать лет назад – это ведь не так уж и давно. Они тогда как раз в нашем возрасте были.

– Точно, – киваю. – Такое событие должно было запомниться.

И как сама не догадалась?

– Значит, у нас есть специальное домашнее задание, – улыбается Макс. – Ты ведь справишься? Будешь хорошей девочкой?

Наверное, он не воспринимает все это всерьез. Считает какой-нибудь игрой или шуткой. Для нашей ситуации подобная легкомысленность слишком уж подозрительна. Нужно постоянно быть начеку.

Глупо улыбаюсь, когда он ласково заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос.

***

Урок литературы. Только здесь мы с Ирой сидим за одной партой, потому что все учителя, кроме Алевтины Яковлевны, считают нас слишком громкой парой. Они говорят, мы хорошие ученицы, но только если сидим отдельно друг от друга. Алевтине Яковлевне все равно. Главное, не перебивать ее во время декламирования стихов.

Заглядываю через плечо Иры, чтобы увидеть новую порцию загогулин на полях.

– Хватит прикидываться, – шепчу. – И дуться тоже хватит.

Она откладывает ручку в сторону и подпирает щеку рукой, глядя на Алевтину Яковлевну отрешенным взглядом. Я у Иры по-прежнему в игноре.

– Знаешь, что Сажин сказал? Что такое уже случалось. Двадцать лет назад. Точь-в-точь также все было.

Ира не двигается, но я ощущаю, что она заинтересована. Как кошка, когда шевелит ушами, чтобы разобраться, откуда идет звук.

– Сажин сказал, что в тот раз они все умерли, – продолжаю. – Ты хоть понимаешь, как я встряла, если наша история и вправду будет как у них? А ты тут даже поговорить не хочешь.

Ира наконец снисходит до меня. Поворачивается, взгляд так и плещет раздражением:

– Ты этого Сажина видела вообще? Ты, наверное, единственная девушка в жизни, которая с ним заговорила. Вот и начал сказками кормить. Завлекать.

– Да ну, – говорю. – Он это в интернете прочитал. Статью какую-то. И газеты в городской библиотеке.

– Ты сама эту статью видела? Газеты видела?

Миша сказал, никому доверять нельзя. Никому. Значит, и ему тоже. И правда, я ведь не могу быть уверена, что он это все не выдумал.

– Не видела, – утвердительно кивает Ира, глядя на мою растерянную физиономию.

Она снова отворачивается, а у меня в голове всплывают несостыковки.

– Слушай, – наклоняюсь к Ире так близко, что она, наверное, чувствует ухом мое дыхание. – Мы же после школы домой всегда вместе ходим, да?

– Ну, – бурчит она, не отрывая взгляда от Алевтины Яковлевны, трагичным тоном рассказывающей о судьбе очередного поэта какого-то там золотого или серебряного века.

– А в четверг я домой одна шла. Ну, в тот четверг, когда мы исчезли.

Ирка молчит. Вспоминаю новые детали:

– Тебя ведь вообще в тот день в школе не было! Я хотела позвонить, когда домой приду, чтобы спросить, куда ты пропала.

Ира снова смотрит на меня, уже без раздражения, скорее взволнованно. Вспоминаю голос Миши в трубке телефона сквозь шум дождя. Его голос, когда он говорил, что никому нельзя доверять.

– Я в деревню уехала, – говорит Ира. – К бабушке.

– Прямо посреди недели, что ли?

– Она приболела, помочь надо было.

– И ты не сказала мне заранее?

– Говорю же, приболела она, это все как-то свалилось, я сама не ожидала. Родители заняты на работе, так что меня в деревню сослали, чтоб помогала там.

– А вернулась ты когда?

– В воскресенье.

– Значит, тебя тоже три дня не было? Никто тебя три дня не видел?

Ира отмахивается:

– Бабушка меня видела! Ты к чему вообще расспрашиваешь?

Откуда-то из-за двери слышится истошный крик. Звон бьющегося стекла. Все затихают, а потом кто-то подскакивает, чтобы выскочить наружу, и остальные срываются следом. Последней, поправляя очки и размахивая ветхим учебником, семенит Алевтина Яковлевна.

В школьном вестибюле разбито зеркало. Разбросанные по бетонному полу осколки отражают блики люминесцентных ламп с потолка. Тут же, рядом с разбитым зеркалом, две девчонки. Одна – малявка из шестого класса со смешным именем Катя Фиалка. Это местный вундеркинд, гордость всех учителей, звезда региональных олимпиад. Маленькой трясущейся ручонкой Фиалка показывает на другую, Веру Гриневу. Вера из одиннадцатого «Б», одноклассница Макса Багрова. Это все, что я о ней знаю. Ну, еще то, что она из неблагополучной семьи – живет с отцом-пьяницей, и он за ней совсем не следит. Вера прогуливает неделями, а учителям даже некому пожаловаться. С ней мало кто дружит, все стараются избегать. Никому не нужна подруга, которая на плохом счету у учителей.

– Не подходи! – кричит малявка, отмахиваясь от Веры такими жестами, будто та летает над ней летучей мышью.

Вера смотрит испуганно. У нее длинные каштановые волосы, заплетенные в косу. На Вере потертые джинсы и старая блузка с торчащими из рукавов нитками. Не удивлюсь, если эту блузку еще ее мать носила в молодости.

Вокруг уже собралась толпа, все заинтересованы происходящим и рады сорвавшемуся уроку.

– Отошла! – кричит тем временем Катя, хотя никто к ней и не думает подходить.

Заметив в толпе Сажина, пробираюсь ближе и спрашиваю:

– А что стряслось-то?

Он жмет плечами:

– Шестиклашка вроде зеркало разбила.

Кто-то из толпы тихонько поясняет:

– Увидела там чего-то, когда Гринева мимо проходила. Призрака какого-то. Вот и ударила сумкой по зеркалу.

– У нее там кирпичи, что ли, в сумке? – спрашиваю.

Сама гляжу на шестиклассницу, пока изводится, требуя застывшую столбом Веру не лезть к ней. Кажется, если поднести к малявке распятие, она зашипит и задымится.

Смотрю на валяющиеся осколки. В них ничего не видно, кроме белой известки на потолке и горящих ламп.

– Всем разойтись по кабинетам! – кричит опомнившаяся Алевтина Яковлевна. – А вы двое, марш к директору! Знаете, сколько нынче зеркала стоят?

– А я-то что? – возмущается Вера, мигом сбрасывая оцепенение. – Вы кретинку эту малолетнюю ведите к директору! Психопатка недоделанная.

Вера поправляет сумку на плече и демонстративно покидает вестибюль, не обращая никакого внимания на окрики Алевтины. Фиалка тяжело дышит, глядя ей вслед, все маленькое тельце так и трясется. И чего она там увидела, в этом зеркале?

Толпа рассасывается, и я осторожно подхожу, чтобы заглянуть в разбросанные осколки: быть может, получится увидеть причину истерики Фиалки? Когда пытаюсь наклониться, чья-то рука придерживает меня за плечо. Обернувшись, встречаюсь взглядом с Мишей.

– Нельзя же в разбитое зеркало смотреть, – говорит. – Плохая примета.

В голове всплывают слова Иры.

– Можешь мне ту статью показать? – спрашиваю.

– Какую?

– Про подростков двадцать лет назад. В интернете.

– Могу, конечно. Только после уроков, не сейчас. У меня алгебра, нельзя пропускать.

***

После уроков нигде не могу найти Мишу. Звоню ему, а он не отвечает. Мимо проходит Багров и останавливается, увидев меня:

– Кому звонишь?

– Мише Сажину. – Раздраженно прерываю безответный вызов и роняю телефон в карман. – Он мне обещал статью показать про тех суицидников. Не видел его?

– Если бы и видел, то не обратил бы внимания.

Он подходит ближе и поправляет мне воротник.

– И вообще, – говорит, – ты слишком на этом зациклена. Я вот уже почти перестал волноваться. Если подумать, ничего страшного не случилось, так ведь? Всего лишь пропали на три дня. Главное ведь, что мы целые и невредимые. Никто не пострадал.

– Говоришь как моя мама.

Он легонько щелкает меня по носу, тонкие губы растягиваются в улыбке:

– Надо слушать, что говорят старшие.

Если бы мне предложили любую суперспособность на выбор, я бы выбрала устойчивость к обаянию Максима Багрова. Он бы подкатывал ко мне на глазах у всех этих влюбленных в него девчонок, или даже предлагал бы прогуляться как-нибудь вечером, а я такая: извини, мол, но у меня куча дел. Не сегодня.

– Тебе отвлечься надо, – говорит Макс. – Может, погуляем сегодня вечером?

– Да, давай, – отвечаю. – Зайдешь за мной?

***

Придя из школы, первым делом запираюсь в ванной и смотрю на себя в зеркало. Не могу перестать думать о зеркалах после этой утренней истории с шестиклашкой. Целый день рассматривала себя в выключенном экране смартфона, окнах и витринах на улице. Что там можно увидеть такого?

Я, с немного растрепанными темными волосами и раскрасневшимися от уличной прохлады щеками. Фон – стенка ванной, кусок шторки с рыбками, мамин халат на крючке. Вообще ничего такого. Все идеально.

Странная мысль бьет в голову, и я тут же сбрасываю верхнюю одежду. Как только раньше не поняла? Рука нашаривает на полке маленькое зеркальце, а потом заводит за спину. Так, чтобы было видно поясницу.

Лет пять назад я как-то каталась на велике и упала спиной прямо на разбитую бутылку. До сих пор помню бледное лицо мамы, когда она звонила в скорую. В больнице наложили миллион швов, мне потом еще месяц снилась эта загнутая поблескивающая иголка в пугающе ловких пальцах толстого добродушного доктора. В общем, в итоге на пояснице осталась целая россыпь маленьких шрамов. Первое время я тратила много свободного времени, чтобы сочинить истории про их возникновение на случай, если кто-то спросит. Вот только никто не спрашивал, и скоро я забыла не только свои истории, но и сами шрамы.

Так вот, теперь их нет.

Я вожу зеркалом туда-сюда. Поворачиваюсь, чтобы свет падал с разных углов. Все без толку. Кожа гладкая и чистая, ни единой неровности. Я как манекен на витрине.

Мама стучится в дверь ванной. Звучит обеспокоенный голос:

– Ты там нормально?

Я открываю и говорю:

– Смотри мне на спину.

Она непонимающе смотрит.

– Видишь? – спрашиваю.

– Ну да. В смысле, нет. Что видеть-то?

– Ну там же шрамы были, я на бутылку упала!

Мама кивает растерянно:

– Точно. Ты что-то сделала? Крем какой-то специальный?

Вид у нее искренне недоумевающий, но при этом слегка отстраненный. Мама удивлена исчезновением шрамов, однако не видит в этом ничего особенного. Я натягиваю футболку и спрашиваю:

– Мам, а что произошло двадцать лет назад?

– С кем?

– С детьми, которые исчезли. Как мы.

– Не знаю. Я не жила здесь двадцать лет назад.

– Серьезно? Ты не рассказывала.

– Я в другом городе родилась и выросла. Потом познакомилась с твоим отцом и переехала к нему сюда, мои родители купили для нас эту квартиру. Это было лет семнадцать назад, как раз за год до твоего рождения.

Мама грустно вздыхает и продолжает:

– Я думала, что буду тут жить счастливо с твоим папой. А потом забеременела, и он тут же уехал. Убежал.

– Это как-то странно.

– Он сказал, что у него не должно быть детей. Сказал, надо сделать аборт. А я отказалась.

– Разве не лучше было оставить мужа, а не ребенка?

Мама улыбается и гладит меня по волосам:

– Как же я могла убить мою любимую доченьку?

– А почему он этого хотел?

– Мужчины боятся детей, знаешь ли. Особенно мужчины, которым чуть за двадцать. Они сами еще дети, а тут на них ответственность взваливают. А твой отец, дурак он просто. Я бы на него никакую ответственность не стала взваливать, сама бы тебя растила и воспитывала. Ему бы просто рядом быть, но нет.

Мама мало рассказывала про отца, поэтому сейчас я слушаю очень внимательно.

– Боятся детей, но ведь не настолько, чтоб прям из города убегать, – говорю. – Тут какие-то другие причины должны быть.

– Может, и другие, – не спорит мама. Она никогда со мной не спорит. – Но откуда теперь узнать?

– А почему ты сразу не узнала?

– Обижена была и расстроена. Когда ты обижена, редко бывает желание вникать во все нюансы. Хочется послать всех. Хочется, чтоб все отвалили.

Это очень грустно, когда люди вот так расстаются и больше не встречаются, так и не вникнув во все нюансы. Обидишься так на кого-нибудь, пошлешь его, а потом живешь всю жизнь одна с дочерью, и сама не знаешь, почему.

– А я с Максом Багровым сегодня пойду гулять, – говорю, чтобы сменить тему. Грусть сидит где-то внутри тяжелым серым камнем, и его очень хочется выбросить.

– Это красавчик, про которого ты говорила?

– Да, он.

– Так это свидание? Дать тебе мой серебряный браслет?

***

Мы сидим на скамейке в парке, над головой тяжелое небо стального цвета, а под ногами необъятная лужа, где это небо отражается. Там же, в луже, видны застывшие кругом деревья с желтой, красной и оранжевой листвой. Когда налетает порыв ветра, листья срываются и кружатся над нами. Если сказать себе, что это некая осенняя романтика, то вполне можно наслаждаться.

Макс рассказывает что-то про волейбол, про своих друзей, а я задаю все новые и новые ничего не значащие вопросы. Мама научила, что люди любят рассказывать о себе. Если проявишь заинтересованность, когда человек рассказывает о себе, ты однозначно ему понравишься.

Поэтому я без устали задаю вопросы Багрову. Когда ты решил заняться спортом? А каким спортом занимался раньше? А почему именно волейбол?

Он достает сигарету, и я спрашиваю, почему он решил начать курить.

– Спортсмены же не курят, – говорю.

– Ну так я же и не спортсмен, – усмехается Макс, выпуская в прохладный осенний воздух струйку дыма. Я не люблю запах сигарет, но запахом сигарет изо рта Макса готова дышать хоть круглые сутки. – Просто в школьной команде играю. Я ж там в качалку не хожу, на Олимпийских играх не выступаю.

– Все впереди, – отвечаю я, думая, чего бы еще спросить.

Макс красивый, но совершенно прозрачный и плоский. Как вот эта самая лужа под ногами, только если бы она была чистой и лежала где-нибудь в лесу, среди ягодных кустов и деревьев. Все дно видно, ничего скрытого. Пустая бессмысленная красота.

У меня мерзнут руки, я тру их друг о дружку. Багров замечает это и накрывает своей большой ладонью сразу обе мои. Тут же становится тепло. Смотрю, как он в очередной раз затягивается, смотрю так внимательно, будто это интереснее всех сериалов в мире.

Что еще спросить?

– Когда ты пропал, – говорю, – что подумали другие?

– В каком смысле?

– Ну, твои друзья и знакомые, какие у них были предположения? Куда, по их мнению, ты исчез?

Это очень серьезный вопрос, на самом деле. По ответу можно многое узнать о человеке. Взять вот Мишу Сажина. Говорит, все решили, что он из дома сбежал, но в конце концов струсил и вернулся. Значит, у него какие-то проблемы с родителями. Значит, близкие считают его слабаком.

– Пацаны думают, что я с девчонкой какой-нибудь на даче у родителей зажигал, – говорит Макс. – А мама думает, что я на даче у кого-то из пацанов с девчонкой какой-нибудь зажигал.

Да уж.

– А твои что думают?

Я отвечаю:

– Мама думала, что меня убили или взяли в рабство. Или еще что-то из того, что с девушками делают в криминальных передачах по телеку. Родители всегда так думают. А друзья… Наверное, что тусила где-то.

И правда, чего там Ирка навыдумывала? Я же ведь так у нее и не спросила, только предполагала.

– Интересно, где мы были на самом деле, – говорю.

Макс усмехается и сжимает мою руку крепче. На запястье негромко звенит мамин браслет.

– Что же ты все никак забыть об этом не хочешь? – улыбается Багров. – Надо жить сегодняшним днем, а сегодня мы вот с тобой сидим здесь, и мне все это очень нравится. Не хочу думать про эту муть с исчезновением.

Таю как мороженое и цвету как роза. Пытаюсь осторожно погладить Макса по его большой ладони, но браслет расстегивается и падает на тротуар, почти в лужу. Приходится за ним наклониться.

Там, в луже, мое отражение, и чье-то еще. Кто-то стоит у меня за спиной, темный и неразличимый как тень. Оборачиваюсь, никого нет.

– Ты что? – спрашивает Багров.

Снова смотрю в лужу, но в этот самый момент Макс бросает туда окурок, и по воде идут круги ряби, превращая отражение – все эти оранжевые листья, серое небо и тень у меня за спиной – в грязное месиво красок. Терпеливо жду, когда рябь уляжется, но тут начинается дождь. Капли бьют по луже, и она уже вообще ничего не может отражать.

– Ты что? – повторяет Макс.

Я выпрямляюсь, в голове тихонько звякает тревожный колокольчик. С чего это вообще главный школьный красавец позвал меня на свидание? Он ведь даже не замечал меня до исчезновения. А тут раз – и позвал. Странно это. Как и вообще все, что происходит после возвращения.

Я никому не могу доверять.

Макс начинает снимать с себя куртку, чтобы прикрыть меня от дождя. Набрасываю на голову капюшон.

– Я домой пошла. Голова разболелась, – говорю.

– Проводить?

– Нет. Иди, пока не промок.

Разворачиваюсь, кеды шлепают по мокрому тротуару. Эта тень за спиной никак не выходит из головы. Наверное, просто показалось, но на фоне всего творящегося вокруг убедить себя в этом будет сложно.

Теперь я не засну.

Глава 3

Когда подхожу к школе на следующее утро, у входа на территорию машина скорой помощи. Рядом – толпа глазеющих школьников. Подхожу ближе как раз в тот момент, когда два крепких медбрата выносят носилки с чьим-то телом. Поднимаюсь на цыпочки, чтобы увидеть поверх любопытных голов.

На носилках – та самая шестиклашка, что вчера зеркало разбила. Катя Фиалка. Она бледная как фаянсовая раковина, руки сложены на груди, а две тонкие косички безжизненно свешиваются с носилок.

– Она мертвая, что ли? – спрашиваю.

– Нет, – отвечает оказавшийся рядом Миша Сажин. – Пришла на уроки, села за парту и потеряла сознание.

Смотрю на него с подозрением:

– Ты где вчера был?

– Когда?

– После уроков! Ты же мне статью показать обещал.

– Точно, из головы вылетело.

Миша не выглядит виноватым. Скорее задумчивым. Ему вообще все равно, что я его ждала.

– Я звонила вообще-то.

– А я телефон в раздевалке оставил, сейчас вот пойду на физкультуру, заберу.

Все вокруг темнят. Все что-то скрывают. Это либо какой-то заговор, либо я слишком заморачиваюсь.

– Сегодня покажешь? – спрашиваю у Миши. – Статью эту?

Двери скорой захлопываются, она уезжает, увозя бессознательную шестиклашку. Толпа начинает расходиться.

– Слышала, сегодня за ночь в городе два пожара было? – говорит Сажин.

– Ну и что?

– За последние лет десять у нас пожаров вообще не было, а тут сразу два. Столько странного происходит после того, как мы исчезли. Хорошо хоть, никто не погиб. Пока что.

– Ты мне статью покажешь?

– Да хоть сейчас. – Он жмет плечами, глядя на меня как на маленького ребенка, снисходительно так. Говорит: – У меня все равно физкультура, могу прогулять, мне никто ничего не скажет.

У меня вот биология, прогуливать нельзя, но бывают ситуации, когда учеба отходит на второй план. Впрочем, если подумать, такие ситуации не редкость.

Через пять минут мы в библиотеке. Миша стучит по клавишам, а я напряженно смотрю в монитор. Все, что происходит в последнее время – это как запутанные провода от наушников, и мне жутко хочется их распутать. Это что-то важное, поэтому лучше поторопиться.

– Ну вот, смотри. – Миша тычет пальцем в экран.

Там небольшая заметка. Написано про подростков из нашего городка, пропавших двадцать лет назад без вести, а потом как ни в чем не бывало вернувшихся. Они ничего не помнили, ничего не знали. Совсем как мы.

В общем, никаких новостей.

– Это что, портал, посвященный уфологии? – спрашиваю, глядя в шапку сайта.

– Ну да, – кивает Миша.

– Значит, их инопланетяне похитили?

– Возможно. Это только теория, которую не нужно пока отметать. А что касается именно этого сайта, так здесь во всем подряд видят проделки инопланетян. Даже в гибелях знаменитостей и в президентских выборах. Нельзя верить всему, что написано в интернетах.

Нельзя верить ничему.

– А где тут сказано, что они с моста прыгнули? – спрашиваю.

– Тут нигде не сказано. Это в библиотеке, в старых газетах. Тоже хочешь посмотреть?

Здесь лучше поверить на слово, чем ворошить кипы старой пыльной бумаги.

– Что нам теперь делать-то? – спрашиваю.

– Попытаться разобраться во всем этом.

Легко сказать.

– Сажин, а у тебя какие-то проблемы с предками? – спрашиваю.

Он напрягается:

– В каком смысле?

– Ну, тебя обижают дома?

– Какая тебе разница?

– Просто ты говорил, мол, все считают, что из дома убежал, вот я и подумала…

– Это тут вообще причем?

Миша похож на разозлившегося ежика, такой же взъерошенный и колючий. Значит, я права.

– Тебя отец бьет, наверное? – спрашиваю, попутно осознавая себя бестактной сволочью. Такие вопросы посторонним людям не задают.

– Нет у меня отца, – бубнит Миша, поднимаясь со стула. – Он свалил, когда я еще не родился.

– Тогда старший брат? А, или отчим, да?

Смотрит обиженными глазами, увеличенными стеклами очков:

– Появится информация – расскажешь. Я тоже попытаюсь разузнать что-нибудь.

Он уходит, и я остаюсь одна среди бесчисленных книг в осторожной библиотечной тишине.

***

Надо мной сгущаются тучи. В самом прямом смысле – небо темное и низкое, как будто огромная серая крыса накрыла город необъятным брюхом. Скоро, наверное, пойдет дождь, а я опять без зонта.

Стою у входа, жду Ирку. Уроки только что закончились, и народ валит из школы, как будто там пожар.

Когда Ира выходит, тут же подхожу к ней, чтобы пойти рядом. Она бросает на меня косой взгляд, отворачивается, пальцы нервно поправляют шапку. Как будто меня нет. Знакомая схема – после возвращения она всегда так делает, когда пытаюсь идти рядом с ней.

На пустые разговоры она вряд ли настроена, поэтому я сразу перехожу к делу:

– Ирка, а куда я пропадала?

Смотрит удивленно:

– Мне откуда знать?

– А как ты думаешь? Есть у тебя предположения?

Ира молчит. Ремешок сумки скользит по куртке при ходьбе, почти спадает, ей постоянно приходится поправлять.

– Ну скажи, а, – не отстаю.

– Чего тебе надо-то? Иди глупые вопросы кому другому позадавай. Мише Сажину, например, или своему Багрову.

– В смысле «своему»? Он не мой!

– Да конечно! Вся школа уже знает, что вы встречаетесь.

– Ничего мы с ним не встречаемся. Погуляли всего разок. У него каждую неделю новая девушка, а я ведь не дура, чтобы стать одной из них.

Если бы.

– Ты знаешь, что про вас вообще говорят? – спрашивает Ирка.

– Что?

– Что вы чудики. Спрятались втроем в лесу где-то, чтобы привлечь к себе внимание.

Сразу вспоминаются взгляды, что теперь постоянно бросают на меня в школе. Все эти незнакомые парни и девчонки, даже младшеклассники, а им вообще не должно быть дела. Все смотрят искоса и думают, что я ничего не замечаю. А стоит повернуться к ним, так сразу отворачиваются с такими невинными лицами – разве что нимба над головой не хватает.

– Все думают, что вы перепугали своих родителей, спасателей и всех остальных просто так, ради прикола, – продолжает Ира. – Хотели, чтобы вас по телевизору показали и в газетах статьи были.

И взрослые тоже. Учителя смотрят так снисходительно, мол, «меня-то не обманешь». Прохожие узнают и пялятся, чуть шеи не сворачивают.

– Не нужна мне такая известность, – говорю. – Ни в каком лесу мы не прятались.

– А где тогда прятались?

– Сама хочу знать. Сажин, кстати, показал мне ту статью. Это все правда.

Ирка хмурится, взгляд угрюмо направлен в тротуар.

– Так и все же, – не сдаюсь. – Где я была, как ты думаешь? Не веришь же про эту бредятину про лес?

– Не верю, – признает Ира. – Я думала, тебя где-нибудь машина сбила, и водитель, чтобы не посадили, от тела избавился.

– И все?

– Ну да.

Я разочарована. Для психологического анализа моей личности это едва ли хороший материал. Я что, в глазах окружающих всего лишь невинная овечка, которую можно только похитить или убить? Макс вон ловелас у нас, а Миша – жертва домашнего насилия. Гораздо более интересные экземпляры.

Тут я спохватываюсь:

– Постой. Так если ты не думаешь, что я в лесу по приколу пряталась, чего тогда дуешься?

– Не дуюсь я.

Поправляя лямку сумки, Ирка изо всех сил старается не смотреть на меня.

– А чего тогда с тобой? Ты же меня вообще как будто не замечаешь!

– Я тебя боюсь просто.

Небо становится еще темнее и ниже. Подпрыгни – ударишься головой об эту серую матовую твердь.

– Почему боишься? – спрашиваю.

Ирка оглядывается по сторонам, как будто нас могут подслушать. Я тоже невольно оглядываюсь – поблизости никого, только многоэтажки, остановки и клумбы вдоль тротуара. Где-то вдалеке толпа малышей с шумом и гамом играют в догонялки, но они нами вряд ли заинтересуются.

– Когда ты вернулась и пришла в школу, – негромко, почти шепотом говорит Ира. – Ну, утром. Я подошла к тебе в вестибюле, пока ты прихорашивалась у зеркала.

Помню – я причесывалась, пока все вокруг проходили мимо, переговариваясь шепотом и глядя на меня так, будто я на городской площади расстреливала котят из дробовика. Помню, как ко мне подходила Ира, но я почти сразу отвлеклась на Макса – он пробежал куда-то в своей волейбольной форме, в майке без рукавов. Когда он покинул зону обозрения, Ирки рядом уже не было.

– Так вот, – говорит она, бесконечно поправляя сумку на плече. – Я подошла к тебе и увидела что-то в зеркале.

– Тень у меня за спиной. – Не сразу осознаю, что произнесла это вслух.

– Да. Что-то такое темное, похожее на человека по форме. Я почти не успела толком рассмотреть, потому что видела это всего пару секунд.

Ира молчит немного, а потом продолжает:

– Оно смотрело прямо на меня. Понимало, что я его вижу. Вот я и шарахнулась подальше. А вечером я сознание потеряла, когда уже дома была, и все это связано.

– Почему ты так думаешь? – Вспоминаю, как косички шестиклашки свешивались с носилок.

А ведь в вестибюле в тот раз, с этой шестиклашкой, был Сажин, когда я выбежала на звук разбитого стекла. Может, Фиалка видела что-то не из-за Веры Гриневой?

– У меня были какие-то видения, когда я отключилась. Про эту тень. Как будто она трогает меня, лицо, руки. А потом раз – я пришла в себя. Жива и здорова.

Я молчу, распинывая мокрую жухлую листву по тротуару. Проходит минута, две, а потом Ира спрашивает:

– Так ты знаешь, что это?

– Нет, – отвечаю. – Но кажется, что нужно выяснить в самое ближайшее время.

– Это в любом случае из-за тебя. Мне кажется, к тебе лучше не подходить. Я не хочу снова… увидеть что-то.

– Так ты поэтому меня избегаешь?

– Не обижайся. Просто так безопаснее.

Да уж, вот тебе и лучшая подруга. Вздыхаю:

– Не обижаюсь. Наверное.

И все-таки Иры не было в городе те три дня, когда мы исчезли. Никому, никому нельзя верить.

***

Шумит вода. Дорога под ногами дрожит, когда проезжают машины. Мы идем по мосту, я и Макс. Он держит меня за руку.

– Ты даже моим друзьям нравишься, – говорит он, продолжая затянувшийся монолог о том, почему в очередной раз позвал меня гулять.

Этого монолога не было бы, будь я менее подозрительной. Если бы не начала задавать вопросы, почему Макс так мной заинтересовался после возвращения.

– А им раньше вообще никто не нравился, – продолжает Макс. – Ну, в смысле, из тех девчонок, с которыми я дружил.

Молчу.

– Ты слишком зациклилась на всей этой истории. Думаешь, что вокруг все что-то замышляют, да? Я тоже так поначалу думал, но меня надолго не хватило. Нельзя же постоянно так париться из-за этой глупости.

Молчу.

– Я на тебя и раньше внимание обращал. Ты вообще одна из самых красивых девчонок в старших классах. Только вот все времени не было подкатить, да и постоянно рядом крутился кто-то.

Начинаю оттаивать. Небо над нами все еще висит безграничным стальным листом, но на душе становится намного светлее. Иногда нужно позволять себе быть более беззаботной, чтобы все вокруг казалось не таким мрачным.

– А тут ты – раз – и сама подошла. Я прям обрадовался.

Ладонь у него большая и теплая, у Макса. У моей пустой бессмысленной красоты.

Машины едут мимо, клубятся выхлопные газы и пыль. Вода шумит.

Это тот самый мост, откуда двадцать лет назад прыгнули подростки. Наши предшественники.

– Чувствуешь, от воды пахнет свежестью? – спрашивает Макс.

Мы останавливаемся, чтобы опереться локтями на перила моста. Ничем не пахнет, только дорогой и машинами. От воды веет промозглым холодом. Река широкая и сильная. Я смотрю на поток и представляю, как в этой неспешной мощной глади скрываются тела. Один шумный всплеск, туча брызг – и человека больше нет.

– Нужно придти сюда весной, – говорит Багров. – Когда ледоход будет.

– Зачем? – спрашиваю.

– Я слышал, тому, кто увидит ледоход весной, всю жизнь везти будет. Ну, примета такая.

Он плюет вниз. Не бывает такого парня, который подошел бы к перилам моста и не плюнул бы с высоты.

– До весны еще дожить надо, – отвечаю я и тоже плюю.

Не знаю, как тут высоко, но плевок теряется из виду еще до того, как падает в реку.

– А что, не доживем, что ли? – Багров улыбается. – Все про своих суицидников думаешь?

– Нет, – вру.

– Бред это все.

Он отпускает мою руку и прежде, чем успеваю хоть что-то понять, залезает на перила. Я охаю от испуга, а он идет себе беспечно, раскинув руки в стороны, как каскадер по канату. С одной стороны у него мост, дорога и я, а с другой – несколько метров полета и ледяная вода.

– Слезай, – говорю, внутренне содрогаясь от страха.

– Не бойся, это же просто.

Он движется по перилам, кроссовки осторожно ступают по шелушащейся синей краске, а я семеню рядом, постепенно успокаиваясь. Расстегнутая куртка Макса хлопает на ветру, ключи позвякивают в кармане. Водители проезжающих машин оглядываются.

– Если мне суждено сегодня умереть на этом мосту, то я умру, даже если ползти по нему буду, – говорит Багров. – А если нет, то можно вообще ничего не бояться. Понимаешь?

Он и правда очень легкомысленный.

– Слезай уже, – говорю.

В голове мелькает странная мысль, что достаточно совсем легкого толчка, и я больше никогда не увижу Макса Багрова.

«Не бойся, это же просто».

Кто-то истошно кричит:

– Не надо!

Одновременно оборачиваемся. В нашу сторону бежит женщина лет сорока в длинном пальто бежевого цвета.

– Не прыгай! – кричит она.

Худая и рыжая, с губами в ярко-красной помаде, она похожа на какую-нибудь активистку школьного клуба. Они почему-то почти всегда рыжие. И любят красную помаду.

– Кто это? – спрашиваю.

Она останавливается рядом, растрепанная и запыхавшаяся. Быстро и взволнованно тараторит:

– Чего бы тебе там ни казалось – только не прыгай. Медленно слезай. Ничего не слушай, ни на кого не смотри. Давай-давай, не задумывайся.

Макс переводит растерянный взгляд с нее на меня, а потом пожимает плечами и спускается на мост.

– Вот так, – выдыхает женщина. – Все будет хорошо.

– Не собирался я прыгать, – говорит Макс.

– Разве? – она смотрит с удивлением на него, потом на меня. – Вы же те подростки, которые пропали?

Тут я вспоминаю ее:

– Вы с телевидения. Вы у меня интервью брали.

– Да. – Она кивает. – Меня зовут Анжелика.

Мне никогда не нравилось это имя.

– Почему вы думали, что он спрыгнет? – спрашиваю.

Анжелика растеряна. Кутается в бежевое пальто, ветер треплет короткие рыжие волосы.

– Ну, он на перила моста встал вообще-то, – говорит. – Зачем ему туда, если прыгать не собирается?

– Выпендривался просто, – отвечаю я. – А что вы там кричали? «Ничего не слушай»? Думали, что он какие-то голоса слышал? Макс, ты слышал какие-то голоса?

– Ничего я не слышал.

Анжелика чувствует себя неловко. Избегает смотреть нам в глаза, постоянно оглядывается на проезжающие машины. Тонкие пальцы с длинными красными ногтями теребят мочку уха.

Я начинаю догадываться:

– Вы знаете эту историю. Про подростков, которые прыгнули с моста двадцать лет назад.

Ее глаза перестают бегать и теперь смотрят на меня внимательно. А я продолжаю:

– Вы знаете, что они тоже исчезали. Как мы. Поэтому вы думаете, что мы тоже спрыгнем.

Она молчит. Ни отрицает, ни подтверждает.

– Вы за нами следили, что ли? – спрашивает Багров.

– Я просто опасалась, – говорит Анжелика. – Боялась, что вы тоже что-нибудь такое выкинете.

Я сама подозрительность:

– Вы же с телевидения. Вам наоборот нужны такие истории.

Она наклоняется ко мне и негромко, но с жаром говорит:

– Такие истории никому не нужны! Ты хоть знаешь, что тогда творилось?

Ее дыхание пахнет мятной жвачкой, а помада в уголках рта стерлась. Нужно подкрасить.

– А что тогда творилось? – спрашиваю, подаваясь вперед.

Анжелика тут же выпрямляется, смотрит на нас по очереди, сначала на меня, потом на Макса.

– Как раз это я и хочу выяснить.

Она шарит в сумочке из коричневой кожи, чтобы вытащить на свет карманное зеркальце. Смотрит на него, а потом смотрит на меня. На меня с сомнением.

– Глядите. – С видом человека, решившегося на нечто опасное, Анжелика протягивает мне зеркальце так, чтобы я видела в нем себя, а сама старательно отводит взгляд. Отворачивается так, что чуть ли не сворачивает шею.

Я смотрю в зеркальце и вижу там себя и Макса. За спиной у каждого тень – у него и у меня. Зыбкие, нематериальные, будто сгустки черного дыма, принявшие форму человека. Ветер полощет их как грязное белье на веревке, но они все равно остаются на месте, прямо за нашими спинами.

Я нервно оборачиваюсь и вижу Багрова, а кроме него – никого.

– Что там? – спрашивает Макс, пытаясь заглянуть в зеркальце, но Анжелика резко убирает его.

– Видела? – спрашивает. Смотрит со смесью страха и осуждения, а потом повторяет: – Такие истории никому не нужны!

Прежде чем я успеваю сказать хоть что-нибудь, она швыряет зеркальце обратно в сумочку и удаляется. Бежевый плащ хлопает полами, каблуки туфель выстукивают частую дробь.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

– Хочешь, догоним? – неуверенно спрашивает Макс, глядя на меня. Он не понимает, что происходит.

Я, в общем-то, тоже.

– По-моему, она знает гораздо больше, чем мы, – говорю медленно.

– Конечно, – кивает Багров. – Она же взрослая. Ну, в смысле, больше нас прожила же. Потому и знаний больше.

Перевожу на него внимательный взгляд. Никакой Макс не легкомысленный. Он просто глупый.

***

Позже, за ужином, я говорю маме, что влюбилась.

– В кого? – спрашивает она, помешивая чай серебристой ложкой.

– В Максима Багрова.

Мама – сама задумчивость. Пытается вспомнить, где слышала это имя раньше.

– Один из пропавших, я с ним на свидание ходила, – поясняю. – Браслет у тебя брала.

– А, – тянет мама, продолжая размешивать чай. Ложка со звоном бьется о стенки кружки. – Он красивый?

– Красивый. – Я вздыхаю, глядя в остывший суп. – И все.

– Что «и все»?

– Красивый и все. Больше ничего.

– А что тебе еще надо?

– Умный чтоб был. Надо же о чем-то разговаривать.

Мама улыбается. Звон затихает.

– Мужчина, – говорит она, – должен быть красивым и сильным. Больше ничего от него не требуй. А поговорить… Поговорить с кем угодно можно.

– А папа был красивым и сильным? – спрашиваю.

– Да. Девчонки за ним так и бегали. А выбрал меня вот, самую обычную.

– Знакомо.

– И тоже не особо умный был, знаешь ли. Я постоянно подбирала слова попроще, когда с ним разговаривала.

Смотрю на нее подозрительно:

– И сейчас ты мне советуешь выбирать парня по тем же принципам?

Она озадачена:

– Ну да, с такой стороны я свои советы не рассматривала. Но это мало что меняет.

– Правда?

– Конечно. Можешь найти ботаника или романтика какого-нибудь, как во всех этих пьесах про Ромео и Джульетт. Будет тебе розы дарить или серенады петь под балконом. Такое тщедушное тело, знаешь, большие глаза, очочки – сплошная сказка. Как все девушки хотят. Или только говорят, что хотят.

– А на самом деле?

– А на самом деле человек подчиняется природе. И вот по законам этой природы девушке нужен мужчина, а не черт те что с розочкой и коробкой конфет. Можно, конечно, говорить, что человеческий разум берет верх над природными инстинктами, что мы не животные, но это еще никого не сделало счастливым. Потому что именно им, инстинктам, и нужно доверять.

– Значит, нам нужно быть животными, чтобы стать счастливыми?

– Можно сказать и так. Однако при этом надо маскироваться. Быть животными, но выглядеть как человек. Тогда все будет правильно.

Упрямо качаю головой:

– Это совсем не правильно. У человека есть душа, она выше инстинктов. Я влюбилась в Багрова душой, а не телом. Моя душа влюбилась в его душу. Даже будь он тщедушным и с розочкой, я бы все равно влюбилась. Это же душа, понимаешь? Неважно, в каком она теле.

– Может быть, – не спорит мама. – Возможно, мы обе правы по-своему. Как говорится, каждому свое.

Еще позже, ночью, я не могу уснуть. Ворочаюсь, переворачиваю подушку, высовываю ногу из-под одеяла, засовываю обратно. Мне то жарко, то холодно.

Перед глазами тени, стоящие за нами с Максом. Черные клочья тумана отрываются от них и тают в воздухе. Сгустки плотной непроглядной темноты.

Эти беззвучные наблюдатели, эти невидимые пиявки. Преследователи с неясными целями.

Свет уличного фонаря ложится на потолок, на стены, обрисовывает силуэты шкафа и письменного стола. Царит тишина, только изредка доносится шум проехавшей за окном машины.

Отбросив одеяло, я сползаю с кровати и включаю настольную лампу. Моя комната – островок зыбкого желтого света в безграничной черной ночи. Кругом чудятся эти тени. И люди, которые что-то знают, но ничего не говорят. Неизвестно, кто опаснее.

С замиранием сердца поворачиваюсь к зеркалу на стене.

И – там только я, бледная и напуганная. Совсем одна. Рядом никого.

По крайней мере, никого из тех, кого можно увидеть.

Глава 4

Раздаются звонкие шлепки мяча по полу, бесконечный топот, крики и визги одиннадцатиклассников. У них физкультура. Они играют в волейбол, а я сижу на скамейке у дальней стены. Уроки закончились, и я пришла посмотреть на Макса.

У меня на коленях школьная сумка, я не вынимаю оттуда рук, пальцы теребят газетную заметку. Это Сажин мне дал утром. Там, в заметке, написано, что в городе опять пожары. В городе увеличилось количество сердечных приступов у пенсионеров. В городе стало больше автомобильных аварий. В городе пропадают домашние животные.

Сажин думает, это как-то связано с нами. Он говорит, все началось после нашего возвращения. Я сказала, что ничьих животных не крала и ничего не поджигала. Попросила не пугать меня, потому что в последнее время и без того стало слишком много вещей, которые меня пугают.

Наверное, именно поэтому я здесь: нужна поддержка, сильное мужское плечо. Мне нужен Макс Багров.

Я смотрю, как они играют в волейбол. Как напрягаются бицепсы у парней, как обрисовывается рельеф икр во время прыжка. Какие тонкие у девушек талии, какие изящные ноги. Как капли пота блестят на изгибах шей, сползают меж хрупких ключиц.

Мама говорит, в природе продуманы даже такие мелочи, до которых сразу и не догадаешься: красота дается только молодым, когда нужно размножаться. Как заманчиво все выглядят, будто ходячее лакомство из кондитерской, какой-то редкий деликатес. Ведь не будь этой красоты – и людей не тянуло бы друг к другу. Не хотелось бы воспроизводить потомство. Хитрая природа делает нас красивыми только для того, чтобы мы не вымерли как вид. Если на самом деле так, это лишает многие вещи романтики. С этим сложнее верить книжкам и фильмам про любовь.

Высоко подпрыгнув, мяч скачет в мою сторону. За ним из разных концов зала бегут Макс и Вера Гринева. Я выпускаю из рук пропитанную потом ладоней газетную вырезку, чтобы поймать мяч. Я ловко кину его Багрову, а он кивнет в знак благодарности.

Мяч почти долетает до меня, когда Макс и Вера оказываются рядом. И тогда мяч с оглушительным хлопком лопается. В стороны летят белые ошметки искусственной кожи, в нос бьет запах паленой резины. Я инстинктивно прикрываюсь руками, еле сдерживая крик. Багров и Гринева по инерции несутся в мою сторону, их бедра напрягаются, шнурки на кедах подпрыгивают. В глазах у обоих застыло одинаковое удивление. Еще один их синхронный шаг, еще на полметра ближе ко мне, – и доски пола под нами с треском ломаются, выворачиваются щепки, показывается волокнистая древесная мякоть. Многие слои краски идут чешуйками. Сам воздух будто трясется и раскаляется.

Тут Вера испуганно вскрикивает и бросается в сторону, подальше от нас с Максом. Секунда, две, и все успокаивается так же внезапно, как началось. Я сижу на скамейке, прямо подо мной на полу спортзала глубокая черная трещина, будто страшная рана с рваными краями. Багров рядом, кладет дрожащую ладонь мне на плечо.

Все вокруг застыли. Эти красивые старшеклассники. Смотрят в нашу сторону с недоумением и страхом. Физрук уже рядом, заглядывает в трещину:

– Трубу прорвало, что ли?

Я поднимаюсь на ватные ноги. Нужно выйти на свежий воздух.

– Никто не пострадал? – кричит вслед физрук, а я только качаю головой.

На улице серо, прохладно и влажно. Моросит дождь. Младшеклассники с воплями скачут вокруг как воробьи.

Я будто в трансе. Кажется, что наступила в грязь по самое колено, и теперь придется долго отмываться. Или что сделала нечто незаконное, и теперь придется скрываться, чтобы избежать наказания. В любом случае, произошло что-то такое, от чего нельзя просто взять и отмахнуться. Надо что-то делать.

– Ты как? – спрашивает Багров.

Он вышел за мной на улицу прямо в спортивных шортах и майке. Лицо все еще распарено от бега, изо рта вырываются жидкие клубы пара.

– Мы должны найти эту Анжелику, – говорю.

– Зачем?

– Затем, что она что-то знает. Она нам поможет.

– Нам разве нужна помощь?

Вскрикиваю:

– Ты что, не понял, что сейчас произошло?

Младшеклассники-воробьи тут же на меня оглядываются.

– Не понял, – говорит Макс. – А что произошло?

– Откуда мне знать, я тоже не поняла. Но это из-за нас! Это какая-то… Сила, которая за нами ходит.

Он хлопает черными ресницами. Ничего не понимает.

– Сегодня это мяч в спортзале и сломанный пол, а завтра неизвестно, что будет, – говорю. – Надо разобраться.

***

Местное телевидение располагается в старом одноэтажном здании на задворках города. Серые потрескавшиеся стены и окна с заклеенными скотчем трещинами. Сразу видно – дела у канала не ахти. Если бы не блеклая вывеска над входом, то и не догадаешься, что тут вообще есть жизнь. Оно и понятно: в городе, где ничего не происходит, средствам массовой информации питаться нечем.

Внутри несколько столов с компьютерами, почти все пустые, только за двумя уныло клацают по клавиатурам худенькие бледные девушки. Обе удивленно поднимают головы, когда мы заходим.

– Здрасьте, – говорю. – А Анжелика тут работает?

Молча переглядываются.

– Рыжая такая, – продолжаю. – Худая, в пальто.

Глядят большими недоумевающими глазами, как огромные ночные совы. Макс неловко мнется у меня за спиной.

– Она точно с телевидения, – говорю, будто убеждая саму себя. – Брала у меня интервью.

– Вы те пропавшие подростки, да? – наконец подает голос та, что сидит ближе. Мелкие русые кудряшки пружинят и подскакивают, когда она крутит головой.

– Да, они, – киваю.

– Хотите сделать какое-нибудь заявление?

Другая тут же напрягается, как хищная кошка перед прыжком. Интересно, если предложить сенсацию, они подерутся за право взять интервью первой?

– Ничего мы не хотим, – отвечаю. – Только поговорить с Анжеликой.

– Можете сказать все мне, – говорит первая.

– Или лучше мне, – добавляет вторая.

Гневно переглядываются, по воздуху разве что электрические разряды не проскакивают.

– Нам просто надо поговорить с Анжеликой. Она… Ээ… Мне денег должна.

Первая хмыкает:

– Нашла кому одолжить.

– Так она тут работает?

– Больничный взяла вчера, дома сидит, – говорит вторая, не сводя с меня подозрительного взгляда. – Она вообще какая-то странная стала после вашего исчезновения. Это она вам помогла все устроить?

Первая тут же утыкается в монитор, пальцы бешено стучат по клавишам, перламутрово блестят розовые ногти. Вторая бросает на нее озлобленный взгляд.

Вздыхаю:

– Можно ее адрес узнать?

– Нет, – отвечают хором.

Беспомощно оглядываюсь на Багрова. Он выступает вперед:

– А мы вам что-то скажем.

Первая отрывает листок-наклейку, строчит на нем ручкой со скоростью молнии. Вторая закатывает глаза.

– Вот, – говорит кудрявая, поднимая зажатый между пальцами листок на уровне глаз. – Так что там вы хотите сказать?

Не такой уж Макс и глупый.

Подхожу ближе, роняя по слову на каждом шагу:

– Это. Все. Инопланетяне.

Осторожно вытягиваю розовый листик из пальцев с розовыми ногтями ошарашенной Кудряшки. Наклонившись, шепчу ей в самое ухо:

– А мы не настоящие. Настоящих съели.

На выходе Макс оборачивается и добавляет:

– Анжелика у них главная, так что будьте осторожны.

На улице снова моросит дождь. Небо как будто стало в три раза мрачнее за те пятнадцать минут, что мы провели в здании. Птицы проносятся мелкой россыпью над шумными оранжевыми кронами.

– Если они поверили, то накатают такие заголовки, что у нас жизнь еще веселее сделается, – бубню, хмуро разглядывая записку с неровными буквами.

Макс накидывает мне на голову капюшон.

– Зато главное узнали, – говорит.

– Главное – все еще секрет.

***

Анжелика открывает после третьего звонка. Всклокоченная рыжая шевелюра осторожно высовывается на лестничную клетку, глаза окидывают нас подозрительным взглядом.

– Вы как меня нашли? – спрашивает.

– На работе адрес взяли, – говорю. – Мы же в прошлый раз не договорили.

– Договорили, – бурчит Анжелика, но дверь не закрывает.

– Нам нужна помощь, – отвечаю. – А помогать никто не хочет.

Снисходительно щурится:

– Это взрослая жизнь, девочка. То ли еще будет.

Соседняя дверь приоткрывается, в проеме мельтешит любопытный глаз и морщинистая щека.

– Ладно, заходите, – тут же сдается Анжелика. – Поживее!

В прихожей душно и сумрачно. На вешалке знакомое бежевое пальто, а под ногами несколько пар небрежно сброшенных туфель. По стене сонно ползет большой паук. Одетая в домашний халат Анжелика поспешно машет руками:

– Постойте тут пока, не двигайтесь!

Когда она исчезает в спальне, мы с Максом растерянно переглядываемся.

– Ты кому-нибудь сказал, куда мы пошли? – спрашиваю.

– Неа, – говорит. – Думаешь, мы с ней не справимся? Ну, если что?

Анжелика возвращается с простыней и, прежде чем у меня возникает хоть один вопрос, накидывает ее на большое зеркало в коридоре. Оглядывается на нас с опаской:

– Пока не заходите, я остальные не завешала!

Скрывается в недрах квартиры, слышно шум, звуки шагов и негромкий бубнеж под нос. Покосившись на Багрова, я бесшумно подхожу к зеркалу, дрожащие пальцы отворачивают край простыни.

Серебристая поцарапанная гладь отражает мою бледную физиономию и растрепавшиеся волосы. Прямо над плечом нависла голова, сотканная из черного тумана – тоже смотрит в зеркало, будто подражая мне. Бездонные провалы глаз буравят бездонные провалы глаз из зазеркалья. Едва сдержав вскрик, я отшатываюсь, нога цепляется за одну из разбросанных туфель. Макс ловит меня почти у самого пола, помогает подняться.

– Что там? – шепчет.

Ответить не успеваю – Анжелика снова в прихожей, улыбается как ни в чем не бывало:

– Вроде все. Чаю?

Мы следуем за ней в кухню. Пока закипает старенький электрический чайник с треснувшим носиком, Анжелика закуривает сигарету. Тонкая длинная палочка дымится меж тонких длинных пальцев.

– Чего пришли-то?

– Хотим узнать больше, – говорю.

Еле сдерживаюсь, чтобы не оглянуться в сторону прихожей – кажется, это лицо все еще висит в зеркале, закрытое простыней.

– Все хотят знать больше, – отвечает Анжелика. – Понимают, что в знаниях только боль, но все равно хотят знать.

По спине ползут мурашки – оно ведь не в зеркале, это лицо. Оно у меня прямо за спиной, вот только если обернуться, ничего не увидишь.

– Мы не хотим знать так много, чтобы было больно, – говорит Багров. – Только то, что нас касается.

Чайник щелкает, Анжелика разливает кипяток по кружкам. К запаху курева примешивается запах апельсина и мяты.

– Вы садитесь, – кивает на свободные стулья. – Я расскажу.

Когда усаживаемся, она наклоняется над столом. Сигаретный дым вьется кольцами вокруг лица, путается в растрепанных рыжих прядях волос. Сейчас, когда нет макияжа, можно разглядеть глубокие морщинки-паутинки в уголках глаз и рта. Кожа желтая и тонкая, как пергамент.

– Это было ровно двадцать лет назад, – говорят потрескавшиеся губы. – Точно такой же дождливой осенью. Точнее, она стала дождливой сразу после того случая.

Миша тоже считает, что погода испортилась после нашего возвращения.

– Ученики старших классов пропали без следа среди бела дня. Их искали всем городом по закоулкам, оврагам и лесам. Во всех газетах только объявления о пропаже с фотографиями. Любимые дети, хорошие мальчики. Шумиха поднялась страшная. Только без толку – никого так и не нашли.

– Пока сами не вернулись? – спрашиваю.

– Именно, ровно через три дня. Они были удивлены всеобщему вниманию. Думали, все их разыгрывают, потому что никуда они не исчезали. Сказали, для них эти три дня не существовали, просто прошли и все. Им никто не поверил.

Переглядываемся с Максом.

– Вы там были? – спрашиваю. – Сами все видели?

Анжелика кивает:

– Один из пропавших был моим одноклассником. Все происходило на расстоянии вытянутой руки. Я успевала выслушать все сплетни и слухи, что рождались ежеминутно.

– А какие слухи рождались? – спрашиваю.

– Почти все были уверены, что они просто решили привлечь к себе внимание. Развлекались.

Снова переглядываемся с Максом.

– Но это только поначалу, – продолжает Анжелика. Сигарета истлела почти до фильтра, дым теперь пахнет паленым пластиком. – Пока не началось все это мракобесие.

– Какое? – шепчу.

Тонкие пальцы расплющивают сигарету о пепельницу, крохотные искры летят во все стороны. В кухне тихо, только Макс осторожно прихлебывает горячий чай, рассматривая обои с цветами, пожелтевшие от никотина. За окном – бесконечная серая мгла.

– Ну, погода, – говорит Анжелика. – Дождь моросил без конца и края. Хорошо хоть не ливни, а то бы весь город затопило.

– Это совпадение, – возражаю. – Нельзя же обвинять детей в плохой погоде.

– Нельзя. Вот только все были уверены, что это из-за них. А в последний день, ну, в тот самый, разразилась настоящая гроза. Тучи черные, ветер, кромешный мрак. И знаете, что?

– Что? – спрашиваю осторожно.

– Ровно в ту минуту, когда все спрыгнули с моста, когда упали в реку, гроза сошла на нет. Еще минут пять – и прояснилось. Солнце, небо синее, как будто ничего такого и не было.

Здесь возразить нечего. Я молча разглядываю сухое лицо Анжелики, когда Багров находит под столом мою ступню своей, чтобы ободряюще погладить.

– Вы там были? – спрашиваю. – Ну, когда они прыгали?

Мрачно усмехается:

– Там почти вся школа была. Они просто встретились посреди урока на уличной спортивной площадке и направились к мосту под дождем. Конечно, мы все пошли за ними. Посмотреть, что будет.

– Почему не остановили?

– Ты смутно представляешь, что там творилось. Вокруг них разве что пламя не плясало.

– В смысле? – хмурится Макс.

Анжелика вздыхает:

– Трудно объяснить… Это все было как торнадо, ураган какой-то. Вокруг них все рушилось и ломалось, подойти невозможно. В тот момент все точно поняли, что это какие-то сверхъестественные способности. Или что-то вроде того. Если честно, я и сама толком мало помню – перепугалась до чертиков, ревела и закрывала глаза.

Макс прихлебывает чай, я крепко сжимаю кружку, не сводя глаз с Анжелики. Она достает новую сигарету из пачки, задумчиво вертит в пальцах, потом убирает обратно.

– Страшнее всего то, что все про это забыли буквально лет через пять, – говорит. – Кроме родителей и близких, конечно. Я думала, это будет переходить из поколения в поколение, как страшная легенда, но ничего подобного. Сейчас, когда история повторяется, мало кто расскажет, что двадцать лет назад было точно то же самое.

Я холодею:

– Вы уверены, что повторяется? И что мы тоже с моста… ну…

– Не знаю. Но все слишком уж похоже.

Она снова вытаскивает сигарету. Чиркает колесико зажигалки, тонкая струйка белесого дыма плывет к потолку. Макс прихлебывает чай.

– Почему зеркала закрыли? – спрашиваю.

Анжелика опасливо косится в сторону прихожей, будто боится, что простыня соскользнула. Тем временем стеклянная дверца шкафчика прямо над ее головой отражает что-то темное и едва различимое, что парит за нашими с Багровым спинами.

– Нельзя смотреть в зеркало, если рядом кто-то из тех, кто исчез, – негромко говорит Анжелика.

– Почему? Что там можно увидеть?

Подозрительно щурится:

– Ты прекрасно знаешь, что. Ты ведь что-то увидела в моем зеркальце тогда, на мосту?

– Возможно. Просто хотелось, чтобы вы описали это своими словами.

– Понятия не имею, что там.

Чай в кружке остыл, и я отнимаю ладони, чтобы спрятать их в карманы. Неожиданный озноб прошибает тело, хочется залезть под одеяло, прижать колени к груди и заснуть.

– Если не имеете, то почему так боитесь? – спрашиваю.

– Тогда, в прошлый раз, каждый, кто видел, очень пугался, – отвечает Анжелика. – Они видели там что-то такое, чего не могли описать.

Я молчу. Она выдыхает дым и спрашивает:

– А что там? В зеркале?

– Тени, – тяну задумчиво. – Чужие тени.

Чай в кружке идет рябью, когда Анжелика нервно давит сигарету об пепельницу.

– Простые тени так не напугают, – говорит. – Там что-то намного страшнее.

– Наверное, – киваю. – Как нам выяснить, что именно ходит за нами?

– Не представляю. Я хотела начать расследование сразу после вашего возвращения, но информации и зацепок слишком мало. Их вообще нет, честно говоря. Просто случилась какая-то неведомая чертовщина на ровном месте.

– На ровном месте ничего никогда не бывает, – возражаю. – У всего должны быть причины.

– Ты просто хочешь себя успокоить. Хочешь поверить, что есть шанс спастись.

– Вы так говорите, будто мы уже пошли с моста прыгать, – бросаю раздраженно. – Я так делать не собираюсь!

– Думаешь, они собирались? – криво ухмыляется Анжелика. – Ни один нормальный человек так не сделает. У них могло быть большое будущее во взрослой жизни. Если бы уехали отсюда, конечно.

Скрестив тощие руки на груди, она поворачивается к окну, где все та же бесконечная серость. Взгляд затуманивается, Анжелика словно покинула кухню. Я растерянно смотрю на Макса, и он задумчиво спрашивает:

– А вы почему не уехали?

Анжелика по-прежнему в прострации. Макс продолжает:

– В вашем возрасте уже пора быть замужем да своего ребенка воспитывать.

Пожалуй, напрасно я корила себя за излишнюю бестактность, когда расспрашивала Сажина про его семейные проблемы. Я просто образец деликатности по сравнению с Багровым.

Анжелика тут же приходит в себя, ноздри раздуваются от ярости, твердый ясный взгляд прижимает Макса к спинке стула.

– Ребенка? Кто сказал, что я должна воспитывать ребенка? Это все дурацкие стереотипы: повзрослей, выйди замуж, роди ребенка, блаблабла, и тогда будешь счастлива! Родители вдалбливают это детям, потому что их собственные родители вдолбили им то же самое. Размножайтесь, как животные. Выполняйте главную цель – плодитесь. А потом на нормальных людей, которые просто живут для себя, все косятся с осуждением. Эти несчастные мамочки с колясками на улицах тычут пальцами у тебя за спиной, потому что они выкинули свою молодость в мусорку, заведя спиногрыза, а ты тут ходишь свободная и радостная! Они-то все сделали правильно, а ты нет, вот только счастлива почему-то ты, а не они!

Голос ее становится все громче и истеричнее. Я отодвигаю кружку подальше и выдавливаю улыбку:

– Нам пора, засиделись что-то.

Анжелика не слышит. Огонек зажигалки подкуривает третью сигарету.

– А потом ты не можешь заснуть по ночам, потому что чье-то отродье орет на весь подъезд, проголодавшись. Эти правильные мамочки подскакивают с постели и бегут к кроватке заткнуть маленький орущий рот соской, и вот тогда они тебе завидуют! Но, конечно, никогда в этом не признаются. Ведь они все сделали, как их учили, и должны быть счастливы. Они заняли свою нишу в социуме, а ты болтаешься где-то снаружи, никому не нужная, вот и все.

Мы с Максом киваем как болванчики, не рискуя даже переглянуться. Раскрасневшаяся Анжелика гасит недокуренную сигарету, хоронит ее в сером пепле вместе с остальными, а потом резко поднимается на ноги.

– Вам и правда пора, – выдыхает. – Не нужно было приходить.

В своем словаре я бы использовала слово «Анжелика» как антоним к «гостеприимность».

Когда мы зашнуровываем кроссовки в прихожей, она вдруг выдает:

– Вернувшись, они сказали, что исчезли, когда были в старом музее. Хвастались, что видели там что-то такое, о чем никому не расскажут. Я уже была там, на следующий день после вашего возвращения. Но ничего не нашла.

В этот момент она случайно задевает локтем простыню на зеркале, и та плавно опадает вниз на манер театрального занавеса. Мгновенно прикрыв глаза рукой, Анжелика шипит:

– Уходите уже! Скорее!

***

У каждого есть изъяны. Даже если найти самого красивого человека в мире и просто присмотреться – увидишь морщинки, прыщики, пигментные пятна или вообще волосатые родинки. Красота – понятие цельного, не разобранного на детали, потому что каждая деталь чего-то целого не может быть красивой. Где-нибудь обязательно найдется шероховатость.

Мы на скамейке в парке. Я сижу, а Макс разлегся, забросив ноги на спинку, взъерошенная голова лежит на моих коленях. Я запускаю пальцы в черные густые вихры, каждый волос толстый и жесткий как проволока. Взгляд не отрывается от лица Багрова, от ровного носа, от зеленых глаз, где плещется отраженное небо цвета крысиного брюха.

Так вот – у Макса нет изъянов. Кожа будто шелк, ни единой расширенной поры, не говоря уже об угрях или родинках. Когда губы размыкаются, видно крепкие зубы, так и сияющие естественной белизной. Это странно, если вспомнить, как много Багров курит.

– Вечно бы так лежал, – щурится как сытый кот. – И зачем тебе вся эта беготня по музеям?

Незаметно провожу языком по верхнему коренному зубу справа. Года два назад из-за чрезмерной любви к сладкому стоматологу пришлось его сверлить и ставить пломбу. Она встала так хорошо, что я и думать про нее забыла.

– Анжелика точно какая-то дурная, – говорит Макс. – Ты же не приняла ее всерьез, да?

Да, конечно – пломбы нет. Исчезла, как шрам на пояснице. Зуб целехонький, будто никакого кариеса никогда и не было.

– Слышишь? – Голова Макса ворочается на коленях, обеспокоенный зеленоглазый взгляд перебегает с неба на меня. – Что опять случилось?

– Ты болел чем-нибудь? – спрашиваю. – Ну, до исчезновения?

– Простудой иногда болею. Ветрянка была, но это в детстве, давным-давно, а еще…

– Нет, – перебиваю. – Прям вот во время исчезновения ничего такого не было?

– Не было, – тянет неуверенно.

– А шрамы есть какие-нибудь?

Его смуглые руки невольно проводят по куртке от груди к низу живота и там замирают.

– От аппендицита есть, – говорит. – Три года назад операция была.

– Покажи.

Макс смотрит на меня растерянно:

– Ты что, шрамов не видела?

– Не видела, – отвечаю. – Или ты меня стесняешься?

Наглая улыбка тут же расцветает на скуластом лице:

– Да смотри где захочешь.

Багров неторопливо расстегивает куртку и задирает футболку. Со сбившимся дыханием я рассматриваю смуглые кубики пресса и тонкую дорожку волос, убегающую от пупка под ремень джинсов.

– Вот тут, – говорит Макс, приспуская штаны.

Там только широкая резинка фиолетовых трусов с выглядывающими из-под нее короткими жесткими волосками. Плоский живот поднимается и опускается в такт дыханию. Я уже не помню, для чего мы все это затеяли, когда Макс негромко удивляется:

– Прикинь, пропал.

– Пропал? – повторяю отстраненно.

– Пропал. Нет шрама, видишь?

Да, точно, шрам от аппендицита. Нет у Багрова никакого шрама от аппендицита.

– Зажил, наверное, – тянет Максим.

– Такие шрамы не заживают, – отвечаю. – Некоторые даже татуировками их перекрывают, лишь бы не видеть.

– Куда тогда он пропал?

Зеленые глаза переполнены искренним недоумением.

– После этого ты на самом деле не хочешь верить, что произошло что-то странное? – спрашиваю.

Зеленые глаза закатываются:

– Ой, ты все на свете готова теперь связать с исчезновением!

– По-моему, все на свете с ним и связано.

Багров поднимается, чтобы усесться поудобнее, сильная рука приобнимает меня за плечо.

– Почему ты так об этом всем беспокоишься? – спрашивает.

– Потому что произойдет что-то плохое, – отвечаю. – Можно, наверное, постараться забыть обо всем, но оно про нас не забудет.

Он слушает внимательно, но не слышит.

– Что-то следует за нами по пятам, – продолжаю. – Даже прямо сейчас. И я не знаю, во что это может вылиться. Вдруг во что-то страшное?

– Спрыгнем с моста, например? – улыбается.

Провожу ладонью по наждаку его щетины на подбородке.

– Например да, – вздыхаю.

– Если спрыгнешь – я тебя поймаю и вытащу на берег.

Его теплые губы накрывают мои, дыхание влажное, пахнет табаком. Я таю в поцелуе, попутно задумываясь, что с Багровым эту тему больше обсуждать не нужно. Это просто бессмысленно.

Глава 5

Утром школа оживлена. Когда я захожу в вестибюль, здесь, кажется, собрались все младшие классы. Малышня любопытно глазеет и ковыряет в носу, все эти девочки с тоненькими косичками и мальчики с рюкзаками, которые больше их самих. Шум и гам стоит такой, что собственных мыслей не слышно. Какая-то учительница машет руками, изображая мельницу, чтобы призвать всех к спокойствию. Очки подпрыгивают на переносице, в стеклах мельтешат блики ламп.

Оглядевшись, различаю в толпе немолодого мужчину с камерой, а напротив, прямо перед объективом, та самая Кудряшка с телевидения, что дала нам вчера адрес Анжелики. Тараторит что-то в микрофон, завитые пряди покачиваются на каждом слове. Белоснежная блузка и брючная юбка обтягивают изгибы тела так плотно, что, кажется, вот-вот порвутся. Это так сейчас привлекают зрителей к телевидению.

Осторожно ступаю вдоль стены, опустив голову. Кудряшка точно явилась по мою душу, готовит какую-нибудь сенсацию – лучше не попадаться ей на глаза. Надо найти Сажина и увести отсюда, чтобы сходить в музей. Остальное пока неважно.

– Вон она! – кричит Кудряшка, и я невольно вздрагиваю, поднимая взгляд, чтобы увидеть, как тонкий пальчик с наманикюренным ногтем указывает точно на меня.

Все оборачиваются – малышня, учительница, старшеклассники. Десятки пар пытливых глаз сверлят меня насквозь, просвечивают будто рентгеновскими лучами. Такое чувство, будто я совсем голая. Такое чувство, будто каждый видит, как я обеспокоена музеем и своей влюбленностью в Максима Багрова.

Кудряшка настойчиво машет рукой:

– Подойди!

Все расступаются, давая дорогу, и я шагаю будто во сне, пока стеклянная линза камеры не упирается прямо в лицо.

– Диана Белова, – представляет Кудряшка будущим зрителям. От нее пахнет помадой и дешевым дезодорантом. – Одна из пропавших подростков.

Все смотрят так, будто я вышла на сцену и вот-вот дам лучший рок-концерт в истории.

– Девочка призналась, что ее похитили инопланетяне! Прямо сейчас мы узнаем подробности! Возможно, существование внеземных цивилизаций наконец обретет реальные доказательства!

Воцаряется такая тишина, что слышно, как на втором этаже уборщица отчитывает кого-то за разбитый цветочный горшок. У меня ком в горле размером с небольшую необитаемую планету. Кто ж мог подумать, что невинная шутка может обернуться таким представлением?

– Ты помнишь момент похищения, Диана? – спрашивает Кудряшка.

Микрофон прямо у моих губ, можно даже различить крохотный волосок, приставший к металлической сетке.

– Я… – выдавливаю.

Тут Кудряшка замечает в толпе Мишу Сажина и прямо подпрыгивает от восторга:

– Там второй! Ведите его сюда!

Малышня подталкивает Мишу ко мне, и вот уже мы двое стоим перед камерой с одинаково растерянными физиономиями.

– В смысле инопланетяне? – шепчет Миша, а я только виновато пожимаю плечами.

– Расскажите все, что произошло на прошлой неделе! – хорошо поставленным голосом требует Кудряшка, глядя то в объектив, то на нас по очереди. – Вы уже все вспомнили? Кто еще причастен к похищению?

Она наклоняется к камере и доверительно добавляет:

– Есть информация, что тут замешаны другие жители города. Кое-кто из нас помогает пришельцам похищать детей!

Не знаю, что более невыносимо – второклассники с широко открытыми ртами или абсолютно ошарашенный взгляд Сажина на моем лице.

Тяжело сглотнув, я хриплю в микрофон:

– Все не так, на самом деле…

– Вот именно! – подхватывает Кудряшка. – Все совсем не так, как мы думали! Прямо сейчас Диана Белова даст ответ на главный вопрос, мучающий весь город!

Боже, пусть она просто заткнется.

Кто-то большой возникает на горизонте – это Макс расталкивает толпу, чтобы подойти ко мне.

– Расскажи нам правду! – не унимается Кудряшка.

От Багрова до меня не больше двух метров, когда весь бетонный пол вестибюля вздрагивает, будто на него обрушилась огромная гиря. Макс делает еще шаг, и линза камеры с громким щелчком дает трещину. Тонкая, будто леска, она делит стеклышко на две почти равные части. Я оборачиваюсь на Мишу, пытаясь выговорить хотя бы один из тех вопросов, что крутятся в голове.

Макс рядом, хватает меня за руку для поддержки, и в этот момент камера начинает дымить. Серое облако поднимается вверх, запах паленого пластика бьет по ноздрям. Оператор вскрикивает, отдергивает руки, и камера с грохотом валится на пол, разлетаясь мелкими осколками пластика, стекла и микросхем. Теперь нас не покажут по телевизору.

Я успеваю заметить, как малышня разбегается в разные стороны, Кудряшка с ужасом прижимает ладони ко рту, выпущенный микрофон падает на пол вслед за камерой. Оставшиеся ученики пятятся, глядя на меня широко распахнутыми глазами, а пытавшаяся всех успокоить учительница, белее мела, сползает по стенке. Все здание мелко дрожит как замерзший котенок. По известке на потолке расползаются трещины, штукатурка осыпает мои плечи, пыль забивается в горло.

Поворачиваюсь к Сажину:

– Что происходит?

А он, поправив рюкзак на плече, молча удирает в сторону выхода. Стоит ему отдалиться, все приходит в норму – землетрясение тут же сходит на нет, трещины на потолке замирают, будто кто-то поставил их на паузу.

Макс прижимает меня к себе, чтобы уберечь от чего-то неведомого, словно вся эта толпа напуганных школьников может броситься на нас, чтобы растерзать.

– Ты понял? – спрашиваю.

– Что понял? – Багров действительно ничего не понял.

– Какая-то сила рушит все вокруг! Совсем как Анжелика рассказывала!

Кудряшка вся напрягается, прислушиваясь. Будто не она сейчас была при смерти от страха. Оператор растерянно собирает осколки камеры обожженными ладонями. Остальные так и замерли с раскрытыми ртами.

– Я догоню Мишу, – говорю.

– Зачем? – спрашивает Макс.

– Он точно что-то знает. Он должен все рассказать.

– Тогда я с тобой.

– Ты что, не видел, что сейчас было? Нам нельзя собираться вместе.

Высвобождаюсь из крепкой Максовой хватки:

– Я позвоню, когда все узнаю.

***

Мишу догоняю только у выхода с территории школы. Нервно оглядывается, когда дергаю его за рукав.

– Ты одна? – спрашивает.

– Одна.

Он мгновенно расслабляется, пальцы деловито поправляют очки на переносице.

– Что происходит? – спрашиваю.

– Это лучше ты мне расскажи. Какие еще инопланетяне?

Пытаюсь изобразить беззаботную улыбку, но она, наверное, больше похожа на паралитический оскал:

– Не думала, что так выйдет. Мне нужно было только узнать адрес Анжелики.

– Какой еще Анжелики?

Пока я рассказываю, Миша то и дело осматривается. Небо сегодня такое же серое, как вчера, даже еще гуще налилось сталью. Ветер, сильный и ленивый, то и дело накатывает на высокие кроны, чтобы сбросить горсти ржавой листвы.

– Она так и сказала, музей? – спрашивает Миша, когда я заканчиваю. – Ты знаешь про Колю Морковина?

Все знают про Колю Морковина. Это тринадцатилетний мальчик из другой школы. Года три назад он поспорил с друзьями, что переночует в заброшенном музее и ничего с ним не случится. Так и сгинул Коля Морковин, никто его с тех пор не видел. Помню, были панические поиски, совсем такие же, какие, по рассказам, устроили для нас. Но все без толку. В самых запустелых уголках города до сих пор еще висят выцветшие объявления с фотографией Коли.

– У нас нет ничего другого, – говорю. – Мы должны сходить и посмотреть.

– Твоя Анжелика сказала, что ничего там не нашла, – отвечает Миша. Кажется, он напуган не меньше тех, кто остался сейчас в школьном вестибюле. – Думаешь, мы сможем увидеть что-то, чего не увидел опытный журналист?

– Хочешь просто сидеть и ждать? Посмотреть, что будет дальше?

Миша снова поправляет очки. Дыхание вырывается паром изо рта и оседает крошечными мутными капельками на редких усиках.

– И вообще, – щурюсь, – ты точно что-то знаешь! Не поделишься?

– Ничего я не знаю. Только то, что нам нельзя всем собираться вместе. Эта… Эта энергия скапливается. Те, кто за нами, становятся так сильнее. Кажется, у них какие-то недобрые намерения.

– Значит, ты тоже их видел?

Миша осторожно кивает:

– Только в зеркале.

Он снова оглядывается. Прыщавый лоб собирается складками – мерзкая иллюстрация к слову «тревога».

– Нам надо туда сходить, – говорю. – Это все, что сейчас есть.

***

Старый музей стоит на самой окраине. Высокая деревянная ограда покосилась и поросла мхом, ворота висят на одной проржавевшей петле поперек входа, поэтому приходится их перешагивать, чтобы попасть внутрь. Деревья кругом разрослись так, что из-за листвы почти не видно почерневшего крыльца. Везде пожухлая трава и унылые кусты смородины с застывшими на оранжевых листьях отблескивающими каплями влаги. Мы отводим ветки от лиц, и брызги летят во все стороны.