Читать книгу Сказки для маленьких и взрослых - Игорь Рыжков - Страница 1

Однажды ты станешь настолько взрослым,

что снова начнешь читать сказки.

Клайв С. Льюис

Мама не будет ругаться

Дед…. А дед…. Ну де-е-еда…. – Егор ткнулся лобастой головой мне в грудь.

– Чего тебе, сорванец?

– А ты сказку обещал…

– Сказку? Разве? – Я скорчил удивленно-лукавую гримасу.

– Обещал! Обещал! Обещал! Ы-ы-ы-ы-ы…. А я все маме расскажу! Вот!

– Ну, раз такое дело…. – Я задумался. Устроился удобнее. – Это ведь, братец, не простое дело сказку сочинять.

– Ну, ты же умеешь….– Егор моргнул заискивающе и улыбнулся хитро.

– Ты же можешь! Ты же деда! А разве может, что-то деда не мочь? Не может!!!

– Деда? Это конечно…. Деда все может…. И сказку тоже…. Хм…. А знаешь, что? А давай вместе сказку сочинять. Так оно будет гораздо интереснее.

У Егора глаза стали совершенно круглыми. – Он вдруг улыбнулся восхищенно и подпрыгнул на месте он удивления и неуемной жажды активной деятельности.

– Давай! Давай! Давай! Да-ва-ай!!! С чего начинают сказки сочинять? – Я придвинулся ближе и притянул его к себе.

– Сказки начинают сочинять со слов – в тридевятом царстве в тридесятом королевстве.

– Не правда! – Егор попытался вырваться. – Не правда! Сказки не с этого начинаются! Вернее не все сказки так начинаются! Я хочу страшную и грустную сказку! А ты опять мне хорошую сказку сочинишь!

– Вот так-так…– Я отодвинул болтуна от себя. Для того чтобы рассмотреть его целиком. – А зачем тебе грустная сказка? – Егорка нахмурился.

– Веселые сказки они не настоящие. Они не про жизнь. Они про… Они про сказку! Вот… Грустные сказки не так начинаются. И кончаются не так…

– Хорошо. – Я отпустил Егора, и он, воодушевленный, уселся напротив.

– Я сам тебе сказку расскажу! Сам!

– Хорошо…. Но, ты позволишь мне тебе помогать? – Егорка серьезно кивнул. Нахохлился и заговорил.

– Я тебе сказку про драконов расскажу, вот!

– Жили – были… Драконы. Были они разные. Совсем разные. Одни были большие и сильные. Другие маленькие и злобные.

– У кого было большое сердце, те были большие и сильные. У кого было маленькое сердце, те были маленькие и злые.

– Большие и сильные драконы спасали маленьких и злых. Помогали им во всем. Старались, чтобы им было лучше. Им ничего было не надо, потому что их большое сердце не позволяло им поступать как-то по-другому. А маленькие и злые драконы принимали их помощь и ничего не давали взамен. Потому что их маленькое сердце было маленьким, и туда не умещалась любовь.

– Она ведь большая. Во-о-о-такая…. – Егор, улыбаясь, показал, какая может быть большая любовь и снова стал серьезным.

– А потом маленькие и злобные драконы подумали – А почему это большие драконы такие сильные? Разве им маленьким и злым нельзя быть большими и сильными? Они так подумали и решили стать сильнее. Но у них не получилось. Не получилось, потому что у них маленькое сердце и в него не влезла любовь. Тогда маленькие и злобные драконы взяли палку и заострили ее с одного конца.

– Вот она сила! Сказали они и воткнули эту палку в сердце большого и сильного дракона…. Воткнули одному и другому. А потом воткнули всем. И все большие и сильные драконы умерли, потому что имели большое сердце, в котором жила любовь.

– Они не хотели обижать маленьких и злых драконов. Но маленькие и злые драконы тоже умерли потому, что нельзя жить без любви, а в их маленькое сердце она никак не помещалась.

– Они думали что смогут, а получилось так, что большие и сильные драконы любили вместо них. Они сильно мучились, но умерли потом все. И никого на земле не осталось.

– Никого? – Переспросил я.

– Совсем – Грустно ответил Егор. – Только мы – люди.

– Красивая сказка. – Кивнул я. – Очень красивая. Красивая и грустная. У тебя получилось сочинить красивую и грустную сказку. Я тебе совсем не помогал.

– Правда? – Егор выпятил грудь.

– Правда. – Я снова кивнул и посмотрел в небо.

Солнце огромное, кроваво красное, зацепилось за горизонт, предвещая правильный ветер.

– Эх, не опоздать бы – Пробормотал я, пошевеливая плечами.

– Не опоздать куда? – Встрепенулся Егор.

– Как куда? Домой…

– Давай, настраивайся. Опоздаем – мама ругаться будет. Ты же не хочешь огорчать маму? Тем более что она тоже хочет послушать твою сказку…

Егор подошел к самому краю крыши обросшего лианами небоскреба. Развернул кожистые крылья и подставил их ветру. Неловко переступил когтистыми лапами.

– Мама не будет ругаться – По – взрослому произнес он, и глубоко вдохнув, продолжил – Потому что мы не опоздаем…

– Не опоздаем. – Отозвался я. – И спихнул его с крыши. Егор кувырнулся через парапет и через секунду взмыл в синее небо, заложив крутой вираж.

Блеснул в лучах закатного солнца начинающей набирать бронзовый оттенок чешуей.

– Деда-а-а-а – Проорал он весело. – Это ты опоздаешь. Это ты опоздаешь, потому что я быстрей тебя летаю.

– Ну-ну… – Улыбнулся я, и толкнул вниз землю.

Самая красивая Роза

Давно наступила ночь, и Луна с любопытством заглядывала через стекло. На кухне чистой и прибранной, на столе в красивых тарелках стояло приготовленное жаркое.

Исходил дымным парком гарнир. На столе уютно устроилась бутылка красного вина. Рядом лежал унылый штопор потому, что про него все забыли. Два бокала, вычищенные до практической невидимости стояли у каждой из тарелок. С края стола лежал молчащий мобильный телефон. На кухонном стуле сидела, подперев подбородок красивая девушка.

Она гадала – придет ее любимый сегодня на свидание или не придет. Опять у него какие-то дела. Проекты. Работа. Все как обычно.

Но вдруг раздался звонок в дверь, и она радостно побежала ее открывать. Девушку звали Таня, и Таня специально не давала ключи своему молодому человеку, для того, чтобы слышать, как звонят в дверь. Потому, что лучше ждать звонка в дверь, чем слышать скрежет замка.

Вошел высокий парень. Поцеловал Таню в щеку.

– Прости, Много работы. – Таня согласно кивнула. У Антона всегда было много работы. Он вынул из-под полы пальто шикарную чайную розу и подал Тане.

Тане очень понравился цветок. Она любила розы, и их уже накопился целый пакет. Тех, что он приносил раньше. Сухих и ломких. Антон всегда приносил розы. Каждый раз – одну, самую красивую, какую только можно было найти в городе.

С огромным бутоном, бархатными лепестками и глубоким бордовым цветом. С длинным стеблем, зелеными листочками и всего парой колючек.

Роза, вдруг испугалась, что поранит Таню колючками и спрятала их совсем.

– Нельзя, чтобы Тане в эту ночь было плохо – Думала Роза. – На самом деле нельзя, у них же свидание, и она – Роза, наверное, самое важное, что у них было. Она охраняла их любовь. Если бы Антон позабыл принести ее – Таня бы обиделась, и они с Антоном перестали бы целоваться.

– Когда не целуются – это совсем плохо подумала Роза – и стойко терпела, пока Таня обрывала лишние листочки, отрезала слишком длинный стебель, вырвала два лепестка из бутона для того, чтобы он был ровнее, и ставила ее в высокую вазу на подоконнике.

– Привет – Сказала розе Луна из-за окна.

– Привет – Ответила Роза, и посмотрела на влюбленную пару. Они включили негромкую музыку и увлеченно рассказывали друг – другу о том, как прошел день.

Им было хорошо вдвоем.

– А у тебя капельки на лепестках сказала Луна – Давай я их подсвечу, и они засверкают как жемчужины. Тогда ты станешь еще красивее.

– Они придут смотреть на звезды и посмотрят на тебя. Наверное, им будет приятно, что ты такая красивая.

– Давай – Сказала Роза, и Луна подсветила капельки на лепестках. Капельки засверкали как настоящие бриллианты.

Когда Таня и Антон поужинали, они налили по бокалу вина и подошли к окну смотреть на луну и звезды.

– Смотри – Сказала Таня. – У Розы капельки на лепестках, и Луна в них отражается. Они совсем как драгоценные камни. Так красиво!

– Прости – Сказал, Антон – Я долго искал Розу и попал под дождь. Это дождинки. Дождь закончился, вот теперь Луна в них и светится.

– Хорошо. – Ответила Таня. – Пусть дождинки. Но, они все равно как бриллианты. Так, ведь? – Антон кивнул. Они чокнулись бокалами. Те издали радостно чистый звон, и позволили отпить из себя по глотку хорошего красного вина.

Таня и Антон, обнявшись, смотрели через стекло на Луну и звезды. Им было хорошо вместе.

Всем было хорошо.

И Луне – потому, что на нее смотрят.

И вину – потому, что его пьют.

И бокалам – потому, что их вымыли

И даже гуляшу с гарниром – потому, что их съели, и они оказались очень вкусными.

И только Розе было плохо. Плохо, потому, что бриллианты на ее лепестках не были дождинками. Все хвалили их и Луна и Таня и Антон, а Роза, все-таки заплакала, когда ей отрезали шипы, отрывали лепестки и листики, подрезали стебель.

Этими сверкающими драгоценными камнями были ее слезы, и никто этого не понял, потому, что только ей, среди всей этой замечательной и радостной компании быть самой красивой было очень и очень больно.

Пешком до радуги

– Гоша! Гоша! Гооооооош! Выходи. Я здесь на качелях!

Я с трудом оторвал голову от подушки, немного влажной, потому, что было жарко, мятая простынь валялась на полу. В комнате пахло летом и по стенам бегали, гоняясь друг за другом, веселые солнечные зайчики.

Я встал, добрался до ванной и засунул голову под кран с холодной водой.

В ней все еще оставались осколки тревожных снов. Снов моих, важных для меня тогда, но не особо важных теперь.

Я бился на луне с кавалеристами красного цвета. Надо же. На луне. С кавалеристами. Да, среди черных зарослей колючих кустов. Хотя, почему – нет? Вчера я стал настоящим мужчиной. Был горд, и может быть, поэтому мне снились кавалеристы с саблями.

У Тохи вчера за самодельный лук со стрелами я выменял настоящий перочинный нож. Рогатка у меня была давно. Но вот нож – это серьезно. Он давал право на многое. Был пропуском и приравнивался к медали «За отвагу».

С ножом пускали в команду для того, чтобы поиграть в «Землю». Ножом можно было остругивать палки. Да, мало ли, что можно было делать ножом. Что угодно было можно делать ножом.

Я подошел к своему столу, с огромным ящиком для всяких мальчуковых штук, открыл и вытащил его наружу. Да. Он мне нравился, не смотря на то, что часть перламутра с ручки давно облезла, а лезвие гнулось серпом, потому, что нож был старый и его давно, при заточке съело точильным камнем. Но, нож был острым, и это было самым важным.

Я достал с веревки, на которой болтались выстиранные майки бельевую прищепку, и попытался снять с нее стружку. Получилось. Лезвие мягко отделило завитушку, и она упала на пол.

– Хорошо. – Я положил прищепку в ящик. Мама все равно не заметит, что одна из прищепок пропала, а мне очень был нужен самострел для пластилиновых солдатиков, который стрелял использованными спичками. У одного из пластилиновых подразделений как раз не хватало тяжелого вооружения.

Я натянул парусиновые штаны, и протопал босиком к открытому настежь окну. Настоящую мальчуковую паузу я выдержал, и теперь можно было ответить привычное

– Ну, чего тебе? – Ответить Ленке, рыжей как солнце, которое щурилось в небе. С конопухами все лицо, с пока, еще половинкой коренного зуба вместо выпавшего молочного. Коленками, заляпанным зеленкой и голубыми глазами, размером блюдечко и вечной улыбкой от уха до уха.

Я никогда не видел Ленку плачущей, хотя за девочками это водилось. Они могли плакать по любому поводу. Без разницы – нужно это или нет.

Я плакать права не имел, поэтому, часто хмурил брови и делал лицо суровей, потому, что очень хотелось казаться взрослым. Очень. Ну, например, как дядя Валера, который плавал на больших кораблях, носил фуражку на голове, а на поясе у него был настоящий военный кортик. Кортик – это серьезно – подумал я. Кортик – это очень серьезно, но додумывать не стал. Ленке нужно было, что-то отвечать.

Я перегнулся через подоконник.

– Ну, чего тебе? – Ленка стояла внизу под самым окном, и, задрав голову вверх, так, чтобы видеть мое окно на третьем этаже – ждала.

– Как чего? – Ее глаза стали еще больше. – Ты, что дурак? – На ленкиного «дурака» я не обижался. Вот, если бы Юрка, который уже вторую неделю ездил на новеньком синем велосипеде назвал меня дураком – я бы обиделся.

Велосипед был мечтой пока несбыточной. А если, тот, у кого твоя мечта называет тебя дураком, то можно и обидеться.

– Радуга же! – Ленка протянула руку и указала на голубое небо, где то совсем далеко. Да. Там была радуга. Дождь только, что прошел. Залил дворовые ямы большими лужами и высветил радугу. Не обычную. Их было сразу три. Они уложились полукольцами одна в одной. Это было серьезно. Такую радугу надо было смотреть.

Я подошел к дверям. Натянул резиновые сапоги, и гулко топая по лестнице, вышел во двор.

Ленка радостно запрыгала на одной ножке. Обута она была в сандалии на босу ногу и ничуть не смущалась того, что они давно промокли. Дождь бы теплым, «Грибным» как называла такой дождь мама. После таких дождей должны были расти грибы и радуги. Всякие. Только, такую радугу я видел в первый раз.

Ленка взяла меня за руку и потащила к деревянной скамейке, стоявшей как раз напротив длинной-предлинной лужи, уходящей, куда-то совсем-совсем далеко.

У Ленки было такое же сокровище, как мой ножик, только девчуковое.

Целый карман цветных стеклышек, от бутылок. Через них можно было смотреть все, что угодно. Не только радуги. Через них можно было смотреть Мухтара. Старого умного черного пса и он становился малиновым. Можно было смотреть на деревья с только, что распустившимися листьями, и они становились синими. Можно было смотреть на Ленку, и она становилась смешной. Когда через свои стеклышки смотрела Ленка, я тоже был смешным. Когда она смотрела на меня через желтое стеклышко, то хохотала до слез.

– Ну, Гоша! Ты и смешной! – На это я тоже не обижался. Я вообще на нее не обижался. С Ленкой было хорошо. Она достала пригоршню солнечных искорок из кармана, расчетливо поделила напополам и отдала мне мои – синие, желтые и зеленые. У нее были тоже синие, желтые и зеленые. Мы всегда договаривались, через какие стеклышки и кого мы будем смотреть, потому, что то, что мы видели – должно было быть одинаковым.

Если то, что мы смотрели, было бы разным, то смеяться, улыбаться и вздыхать было бы неодинаково. Если она смеется, а я вздыхаю, то – как нам дружить? Правильно – никак.

Мы сверили стеклышки, взяли каждый синее и стали смотреть радуги.

Ленка болтала ногами, улыбалась, щурилась, а я просто смотрел. Моя радуга потеряла несколько из своих цветов, те, что были зелеными стали желтыми, а те, что были синими – пропали совсем.

– Мне не нравится. – Вздохнул я. Ленка вздохнула тоже.

– И мне не нравится. – Если нам обоим не нравилось – значит, мы правильно смотрели радугу.

– А если через желтые посмотреть? – Она взяла из ладошки свое стеклышко. Я взял свое. Радуга пропала совсем. Остался только один цвет – зеленый. Я снова вздохнул. Ленка вздохнула тоже.

– Через стеклышки радуга неправильная, Гош. – Я согласно кивнул. – Ее надо глазами смотреть. А вообще… – Она посмотрела на меня каким-то особенным взглядом, а, давай мы ее в ведра наберем, и домой принесем. – Ты ее на своем окне поставишь одним концом, а я на своем, и у нас будет радуга. Из моего окна в твое окошко. Так ее можно будет смотреть даже без всякого дождика. Давай?

Предложение было серьезным. Радуга дома из моего окна до ее окна – это было круто. Даже круче синего велосипеда.

– Давай! А как? – Ленка, снова сделала удивленные глаза. – Ты, что дурак? Это же просто! Ведра у меня в песочнице. – Она быстро добежала до кучи песка, в которой, она пекла куличики и кормила пупса одуванчиками. Вытряхнула из них остатки и принесла к скамейке. Протянула одно мне.

– Только разуться надо. – Она стащила свои сандалии и пошевелила розовыми пальчиками на ступнях. – И ты сапоги снимай. – Я удивленно пожал плечами.

– А сапоги то зачем снимать? Грязно ведь. – Ленка показала рукой на облака в луже.

– Гоша! Ну, ты чего? Совсем? – Она покрутила пальцем у виска. – Правильно! Грязно! Мы же по облакам пойдем, а они смотри какие белые. Чистые. Мы же их запачкаем. – Она засунула ногу в лужу и попробовала ступить на облако.

У нее получилось.

Я тоже стащил сапоги. Аккуратно поставил их у скамейки.

Когда мы вернемся с радугой в ведрах обратно, сапоги нужно было не забыть надеть снова.

– Ну, что? – Я взял свое ведро, жестко, так, чтобы топая по облакам его не выронить.

– Пошли, если такое дело.

До радуги мы дошли. Набрали полные ведра и вернулись. Радуги хватило надолго.

Она годы стояла из моего окна в окно Ленки, и нам не нужен был дождик и цветные стеклышки, для того, чтобы ее смотреть.

Потом радуге стало скучно, и она улетела в небо. Улетела далеко и надолго.

Наверное, навсегда, хотя от нее все – таки остался кусочек, на который можно было смотреть без цветных стеклышек.

Он остался на старом осколке поломанного компакт-диска, со свадебным маршем Мендельсона.

Пластиковые стаканчики

Я с трудом открыл тяжелую дверь в лабораторию. Она была старой, обитой древним линолеумом и кисло пахла. Тем более пружина. Как я ненавидел эту пружину, и, собственно, почему пружина? Старая и ржавая пружина. В прочем, как всегда. Старая и ржавая.

В центре продымленной всякими опытами насквозь небольшой комнатки стоял огромный стол, заставленный пластиковыми стаканчиками из – под мороженого.

Теперь Серж просил приносить именно мороженое и именно с малиновым наполнителем.

Я бросил спортивную сумку с очередными стаканчиками, рядом с диваном, на котором возлежал Серж.

– На! – Я присел. Серж не реагировал. Он убивал прыщавого монстра на своем планшете, и похоже ему было плевать на то, что у меня промокли ботинки, и на то, что я тащил его мороженое на стратосферный этаж.

Лифты работали сами по себе, и я постоянно их путал, поэтому тысячу ступеней, мне пришлось оттарабанить пешком.

– У тебя кофе есть? – Серж перевернулся на другой бок и неопределенно махнул рукой куда-то в угол.

– Ты мне хоть спасибо скажешь? – Я пихнул завлаба в плечо кулаком.

– Нет. Не скажу. – Серж уткнулся в свой планшет и молотил кого-то с крыльями  огромной палкой утыканной железными гвоздями.

– Чего так? – Я, стащил пальто, повесил его на деревянную вешалку. Смотал с шеи шарф и протиснулся между столом и тумбочкой к кофемашине.

После целой серии стратегических ударов пальцами в разноцветные кнопки, она недовольно хрюкнула и выплюнула еще один пластиковый стаканчик на подставку. Потом вязко шикнула на меня и запенила его до краев горячим пахучим кофе. Я, обжигая пальцы, с наслаждением выпил содержимое и почувствовал себя немного легче. Повертел в руках стаканчик.

– Он тебе нужен? – Серж повернул голову через плечо. Старый свитер, явно указал не его тонкой шее артерию.

– Неа. Те, что для кофе я уже давно отработал. – Он повернулся к планшету снова и замолчал.

– У тебя выходной? – Я выбросил стаканчик в огромный мусорный бак, почти до краев, заполненный самыми разными стаканчиками. Большими маленькими, для кофе, пастилы, йогурта, сока… Я даже не помню, каких в этом бачке не было. По-моему, я перетаскал с земли все, какие были.

– Да! – Серж это почти прокричал. Я попытался не реагировать на интонацию. Поежился, потому, что у Сержа было не слишком тепло.

Зачем нас загнали в стратосферу, я не понимал до сих пор. Что там внизу не сиделось? Хотя, да. Оттуда стаканчиков не видно – это факт. Может попросить другой этаж? Скажем на геостационарной орбите? А. Мне тоже плевать.

– День? – Я достал записную книжку и приготовился сместить график экспериментов.

– Век! – Огрызнулся Серж, и продолжал колотить монстра палкой.

Я прислушался к ощущениям. Голова болела по-прежнему, как и пятки.

Пошарил в кармане, достал таблетку аспирина и разжевал ее в сухую.

Пролезать к кофемашине снова мне не хотелось. В век мы не укладывались. Просто никак. По любому. Графики – есть графики. Светлое будущее, где то уже давно затерялось в допсметах и согласованиях.

Сроки не просто горели, а уже «пылали, синим пламенем». Я представил себя голого на раскаленной сковородке Люцифера, и мне это очень не понравилось. Серега – просто завлаб. Ему то, что? Век так век. Я – главный инженер проекта, и на ковер к Боссу потащат меня.

– И что хотят теперь? – Серега оживился. Поставил бой на паузу и, выпрямившись, сел.

– Свободы, Гоша, сво-бо-ды. – Я поежился. Они хотели свободы сто лет назад. Серега тогда еще брился. Теперь зарос щетиной по уши. Не убиваемый симптом очередной вселенской катастрофы.

– Ты их из стаканчиков выпускал? – Серега скорчил обиженную гримасу.

– Я тебе кто, Гош? Херувим детсадовский? – Я замечание проигнорировал. Серега был первоклассным специалистом по пластиковым стаканчикам, и я его берег от любых нападок и порицаний насколько хватало сил, возможностей и связей.

– И что? – Сергей достал жевательную резинку и принялся шевелить челюстями. Если Серега жевал в присутствии шефа, значит, со стаканчиками у него по-настоящему не ладилось.

– Залезают обратно… – Я тяжело вздохнул. Скинул ботинки. Ноги гудели от пройденных тысячи ступеней.

– Ну, а есть то они там, что будут? Мороженое же в зеленом стаканчике.

Серега уныло пожал плечами.

– Они там жалуются.

– На, что?

– Ну, на то, что в их стаканчике больше нет мороженого.

– И на кого жалуются? – Серега вытянул  мою сторону палец. Я залился пунцовой краской. Серега, ни в чем не виноват, но зачем так жестко? Я же с благими намерениями все-таки. Построение гармоничной разумной цивилизации и все такое.

– А, ты пробовал им мороженого добавлять? – Серега кивнул.

– И? – Меня уже начало потряхивать.

– Жалуются, что липкое.

– Но говорили же, что не сладкое. У меня в протоколе эксперимента записано.

– Ну, говорили. Надоело говорить, что не сладкое. Теперь говорят, что липкое.

– Я есть липкое уже никак? – Серега пожал плечами снова. Хотел выключить диалог и включить свой боевик на планшете. Я отобрал планшет и выбросил в ящик со стаканчиками. Он, мстительно посмотрел в мои глаза.

Взгляд я выдержал, но над нашими головами уже начало клубиться жутковатое облачко очередного вселенского апокалипсиса.

– Я не дам тебе выходной, Серега. Не Дам! У нас сроки сгорели все уже. У меня штаны дымятся! А я очень не люблю, когда у меня дымятся штаны. Еще сто лет! Ты совсем? – Я покрутил у виска пальцем.

– Они говорят, что то, которое было раньше вкуснее. – Во! –  Я туго закашлялся, приподнялся и с трудом выплюнул часть легких в мусорный бак. Их ковид я все-таки зацепил, покупая в Ашане малиновое мороженое.

– Но жаловались, что несладкое!!! – Мое лицо побагровело. Серега зло оскалился.

– Сладкое, мороженное в красном стаканчике! Они, что не знают?

– Знают, но, хотят, чтобы оно было в другом стаканчике.

– В каком? – Серега загрустил.

– В том, в котором они песни поют.

– Какие песни?

– Разные. Про деревеньку там, рогатых коров, траву нескошенную.

Я пошарил в сумке со стаканчиками и вытащил протокол эксперимента.

Протоколы я вел на древней бумаге и мне это нравилось. Бумага все еще пахла делом, но в последние десятилетия этот запах все больше напоминал запах серы.

– Так, сладкое, не липкое из красного стаканчика в стаканчик с коровами, которые поют песни. Записал. – Серега осклабился.

– Нестыковка, начальник. Коровы песни не поют. – Я тяжело вздохнул.

– Хорошо. Но, они хотя бы не липкие?

– Кто?

– Ну, коровы эти.

– Коровы не липкие. – Назидательно проговорил Сергей. – Но, они не уважают. – Он вытащил из моих рук исчерканные листы и отправил вслед за своим планшетом.

– Ты, это… – Я даже не нашелся, что ему сказать. Хотелось его повесить, расстрелять и лишить сразу десяти премий одновременно. Но, где я найду второго такого знатока пластиковых стаканчиков? Я сделал два глубоких вдоха и с трудом подавил в себе желание его задушить. Серега просто так себе выходных не выпрашивал. У него должна быть какая-то светлая мысль.

– А, Причем здесь коровы, Сережа?

– Ну, те, что в полосатом стаканчике хотят, чтобы их уважали. – Я передернул плечами.

– И, что для этого делают?

– Дерутся… – Я с тоской посмотрел на листы в мусорном баке, и вытащил из сумки чистую пачку линованных листов. Почему Серега выпрашивал сто лет стрелялок на планшете я уже начал понимать. Серега, меня спасал, и я это уже чувствовал.

– С кем?

– Со всеми…

– Они хотят, чтобы их уважали не липкие коровы, которые песни поют? – Серега в отчаянии развел руки в стороны.

– А себя уважать не пробовали? Работать, там. Думать, Анализировать. Ну, то, что мы в прогноз эксперимента закладывали?

– Пробовали. – Я с несбыточной тоскливой надеждой посмотрел Сереге в глаза.