Читать книгу Гиперпанк Безза… Книга третья - Игорь Сотников - Страница 1

Проект

Когда в каком-нибудь месте, а в частности в закрытом помещении, необязательно сильно просторном, но также немаловажно, что оно было не слишком тесным, а то тогда оно будет вызывать нехорошие ассоциации с тем, что всех людей здесь собравшихся, не по своей воле тут поместили и будут сейчас под каким-нибудь предлогом унижать и саботировать их право на личное мнение, а рассматриваемое сейчас помещение было во всём относительным в плане своей размерности, чего нельзя сказать о его внутренней обстановке и отдельно подчёркнутой специализации и направленности в милитаристскую сторону, – на центральной стене, у которой находился овальный стол, висела подробная карата некой местности со знаковыми для вот таких милитаристских рассмотрений подробностями в виде стрелок, значков и флажков, а у стены прилегающей справа к этой стене имелась зарешёченная ниша, в которой расположилась комната не типа оружейной, а точно это была оружейная, – собираются люди всё грубого и серьёзного вида и значимости такой суровой, то тут не пройдёшь мимо вот такой мысли – их видимо что-то немедленно и очень серьёзное здесь собрало.

А вот что, то так как вот такие собрания или сборища, как правило проводятся в тайне не только от противников всех этих собравшихся людей и вот таких их сборищ(!), но и от всех остальных людей, кого, в общем-то, не касается, каким образом и способом их защищают и охраняют их мир и спокойствие те, кто по роду своей деятельности это делать должен и способен, то это, конечно, секрет за семью печатями и стальными дверьми, которые ограждают эти все секреты и вот такие помещения с такими суровыми людьми в них. И если что и удаётся узнать о такого рода собраниях, то лишь самые поверхностные и часто домысливаемые подробности, от которых всё равно нет сил отказаться, когда так хочется знать, как идёт борьба за мир в твоей душе и во всём мире, если говорить несколько эпично.

– А теперь внимание, слушаем поставленную перед нашим отделением задачу. – Берёт слово центральное лицо этой группы людей, человек грубого в себе исполнения, физически неуравновешенного в стороны своей широкоплечности, и по нему сразу видно и это определяется, что он человек слова и притом одного, за которым для непонятливых мгновенно следует их умиротворение в разумную сторону хуком снизу. Что же касается людей собравшихся, стоя вокруг стола (здесь доверяют своим ногам и не доверяют задним мыслям, вот и их подход к рассмотрению чего-то строится на вот таких позициях), на который была помещена карта с доски, занимавшей место на центральной стене этого помещения, то они перевели свои взгляды с карты на Аидыча, так звали центральное лицо этой группы, кто по совместительству являлся командиром их отдела ликвидации несвобод, и принялись быть к нему более внимательными.

Аидыч же рукой остановил покачивающуюся потолочную лампу-светильник, свисающую прямо над столом, в крайней близости от их голов, взявшись за её за обвод, затем поочерёдно направил свет лампы на каждого из стоящих здесь, за столом, людей из своего отделения, и убедившись, что все здесь, и даже новичок не попытался внести дисбаланса в его нервы (из чего, конечно, ничего бы не вышло, у Аидыча только с его слов нервы ни к чёрту, а так-то они у него стальные), направил свет лампы как было на стол и на карту на нём, и приступил к очерчиванию того, что их всех ожидало на этой карте, обрисовывающей местоположение тех пунктов назначения, которые им предстоит преодолеть, согласно поставленной перед ними задачи.

– Перед нами ставится следующая задача: доставить из пункта «А», – берёт слово Аидыч, упирая свой палец в одну точку на карте, которая, судя по всему, собой отмечает вот это их место нахождения. На что всем интересно посмотреть, вот все и пытаются заглянуть под огромный по среднестатистическим размерам палец Аидыча, которым он сейчас не только закрыл эту точку на карте, а он этим пальцем их всех сейчас накрыл. Но времени на философское обмозговывание этого факта своего накрытия пальцем руки Аидыча у людей с вот такой подробностей в себе нет, так как Аидыч извилистым очень путём и явно не зря уже ведёт свой палец по карте, за чем прослеживают взгляды всех тут людей, и в итоге он останавливается на одном перекрестии дорог, названным им не так как на карте было написано, а как это отвечало его задачам в вести в курс предстоящего задания своё отделение. – В точку «Б», – называет вот так конечный пункт назначения Аидыч, заканчивая своё предложение подробным уточнением объекта их доставки, – это гражданское лицо.

И на этих словах для людей из отделения Аидыча, собравшихся здесь, становится, наконец-то, ясным, что это за тип уместился на отдельном диванчике, стоящим на другой стороне кабинета Аидыча. И хотя у многих уже были некоторые догадки по поводу его здесь нахождения, – этот тип явно не просто так здесь находится, – всё же сейчас многое прояснилось насчёт присутствия здесь постороннего лица. И остаётся только выяснить, что всё-таки в пункт «Б» доставляем, этого типа или же то, что он несёт в своём кейсе, закрепленного с помощью блокиратора действительности к запястью его руки.

И здесь мысли на этого типа разделились у людей из отделения Аидыча.

– Если бы этот тип не был важен, то нам бы поручили доставить один лишь кейс. – Вполне резонно рассудил человек из этой группы по имени Крименций, отличающийся от всех остальных своим живительным нервом, который ему не даёт быть ко всему спокойным, что и приводит к тому, что он всегда находится на переднем фланге событий. Что несколько не сочетается с его крепкой и выразительной на большую физическую массу природой. Хотя благодушия в нём не меньше, чем предвзятости к миру.

А вот у одного женского и милого лица этой группы, с подобающем для неё и для установившихся в этом отделении уровня дружеских отношений с именем Вишенка, на счёт этого скромно и непритязательно на какое-то выделение себя во внешние контуры выглядящего человека имеются другого рода воззрения. – Он всё же не лишнее лицо. Он либо знает кодовые ключи для той информации, которая несётся в этом кейсе, либо является определителем этой информации. – С вот такой разумностью смотрела Вишенка на этого человека с кейсом.

Правда, был и третий взгляд на этого человека. И этот взгляд на него разделял с самим собой отстранённо от всех даже за этим столом стоящий человек, по всё той же дружеской внутренней инициативе этого обособленного сообщества людей по своему специальному интересу и необходимости зовущимся Молчуном. – Ну, посмотрим, что ты из себя стоишь и чем ценен. – Вот так критично посмотрел на человека с кейсом Молчун.

– Он должен быть доставлен в любом виде? – задаётся вопросом к Аидычу ещё одна, пока что неупомянутая личность этого отделения, Пруф, судя по его лёгкости общения и выговора, то он представлял собой ту часть коллектива, которая отвечает за его психологическую устойчивость. Простыми словами сказать, он не даёт отделению унывать и впадать в пессимизм, всегда находя что-нибудь воодушевляющее, когда уже, казалось бы, хуже быть не может.

А Аидыч сразу и не понял, что хотел сказать Пруф, его спрашивая.

– Да, так именно. – Говорит Аидыч, не сводя своего серьёзного взгляда с Пруфа. А тот, гад, лыбится чему-то, и Аидыч теперь понимает, что хотел сказать Пруф. И он делает знаковое уточнение. – Живым и целым. Ты меня понял, Пруф.

Ну а Пруф, конечно, не полностью понял и у него есть ещё вопросы возможно провокационного характера. – Так чем так ценен наш груз ответственности? – спрашивает Пруф. – Что он несёт такого, чего никто другой не может донести?

Аидыч вновь берёт за края светильника лампы, направляет его свет на Пруфа, чью непонятливость сейчас хочется изучить Аидычу. После чего Аидыч, высветив в Пруфе все его глупости и недостатки, которые он пытался зажмуривать в себе под ярким светом лампы, переводит свет лампы в сторону человека с кейсом, задерживает на этом моменте общее внимание, и вернув лампу на место, обращается к Пруфу.

– Скажем так, он несёт с собой частичку истины. – Говорит Аидыч, на этом делает важную для всех и своего запоминания сказанного паузу, после чего делает знаковое, в чём-то эпическое добавление. – А донести до людей правду, всегда было первоочередной задачей для нас. – Здесь опять Аидычем делается прочувственная пауза, чтобы все усвоили в раз и навсегда то, о чём никогда забывать не нужно, а затем он делает своё уточнение для Пруфа. – А если тебе, Пруф, нужна какая-то конкретика, то доставлять ты будешь единицу истины, реал. Это название наиболее точно отражает понятийность истины.

– Ну тогда ладно. – Даёт ответ Пруф, как и все вокруг несколько удивлённый такой философской диалектикой представления себя Аидычем, человека грубого и прямого отношения с действительностью, а тут такие мягкости с его стороны.

– Теперь по обстановке. – Говорит Аидыч, переводя всё внимание людей из его отделения на карту перед ними. К которой они вслед за Аидычем немного наклоняются и начинают сперва следить за направлением взгляда Аидыча, принявшегося окидывать своим вниманием лежащую на поверхности этой карты рельефность. А там, как и на всякой карте, было на что посмотреть и для себя зафиксировать, даже с отсутствием в себе особого воображения, которое всегда даёт большие пространства для манёвра своей мысли, тем более тогда, когда всё так компактно масштабировано. Где в каждом сантиметре этой области реальности на карте, сконцентрировано показана не только рельефность этого участка мировой системы взаимоотношений и физики тела местного ореола природы, а тут столько всего есть, что нужно каждый свой шаг с миллиметр просчитывать, чтобы не внести непоправимые поправки в масштабированный мир этой реальности на карте.

И таким образом тоже объясняется вся эта концентрация внимательности людей вокруг к обстановке на этой карте, фиксирующей собой данность событий в этом времени на этой части реальности.

Аидыч же между тем отследил своим взглядом всё то, что вызывало у него вопросы и может быть неприятие того, что есть и так сложилось, а им значит, всё это принимай и ищи выходы для обхода без потерь всех этим препятствий природного и искусственного характера, где первые не так сложны уже тем, что вторые всегда предполагают собой защиту их устроителей от внешнего вмешательства, которое и будет представлять его отделение, и начал озвучивать вводные данные и промежуточные цели их задания.

– Первый промежуточный пункт доставки нашего кейса, это редакторская площадка «Платформа». – Сказал Аидыч, указывая пальцем схематично изображённое на карте здание, подчёркнуто-важно выделенное ядовито зелёным цветом, сразу же бросившимся в глаза всем тут людям, для кого была приготовлена эта карта для наглядной обрисовки сложившейся ситуации на так называемых фронтах, в которые они по мере своих возможностей будут вносить корректировки и изменения, а сам при этом смотря в первую очередь на новичка, названного Умником по давней традиции, бытующей среди вот таких сплочённых товарищески и одной идеей коллективов. Где твоя изнанка ни от кого не укроется и в раз вылезет наружу и приметится кем-то особо зорким на что-то в тебе необычное из коллектива.

И этим особо одарённым по мнению многих из этого сплочённого не только на общей выживаемости коллектива, а здесь есть место и другому характеру отношений, сплачивающих как бетон, этих, таких неоднозначных людей разных мнений и точек зрений хотя бы на тебя дёрнутый и вечно раздражённый Крименций, – кто бы говорил, Ангела стерва, – мог бы быть запросто Пруф. Кто всегда и в основном чаще всех из этого коллектива находит в людях их такие необычные и особенные достоинства, – привык он мыслить позитивно и оптимистично насчёт посторонних людей, чего не скажешь о нём самом, – но на этот раз на пути этому лидерству Пруф встал Аидыч, согласно своим должностным обязанностям раньше всех встретивший и имевший ознакомительную беседу с новичком. И как результат этой встречи, новичок был представлен всему коллективу как большой умник. Чего уже никто оспорить не мог, да и не хотелось. Вот и всем пришлось принять новичка под этим для себя именем – Умник.

Ну а почему Аидыч при ознакомлении своего отделения с поставленными задачей перед их отделением так особо выделил новичка, то всё логично и объяснимо хотя бы тем, что новичкам по причине отсутствия у них практики в такого рода делах, необходимо оказывать больше разъяснительного внимания. Тогда как люди потёртые бывалостью и обшарканные разного рода опытом, и без такого зрительного сопровождения в свою сторону Аидыча с полуслова поймут, что от них требуется и какие перед ним ставятся задачи.

А вот на кого в последнюю очередь в таком случае посмотрит Аидыч, исключая промежуточных лиц, то это без вариантов, бой-баба Ангела Степановна неотделимо от неё и по местному утрированию фигурально. Кто буквально кулаком при случае, и если ей захотца, такая бой-баба однозначно, и по своим последствиям такой встречи с собой штабелями сногсшибательна и зашибись. Ну и как тут без фигурального замеса, где она всей и само собой противопоставляет и противостоит различным штампам и стереотипам, которые возвели в свою напраслину в редких случаях, а так-то в идеологему по противодействию их мягкой силе идеологи концепции мужского шовинистического индивидуализма, как традиционного, так и либерального толка. Где с последними у Ангелины Степановны особые счёты и бл*ь ты такая, лучше не попадайся ей на глаза в своих колготах в сеточку и в короткой шотландской типа юбке. И у Ангелины есть все исторические права и возможности на эту юбку и тьфу, как после такой разношерстности надевать эти колготы ни с какими не клеточками, а с окнами в новый, до чего паскудный и мерзопакостный мир, где женоподобные мужики себе такое позволяют, вытанцовывая.

– Это ж надо на такое сподобиться, чтобы женский пол окончательно дискредитировать. – Нет буквально сил собственного сдерживания на разумные и размеренные поступки у Ангелы Степановны в ответ на ход конём её идеологического противника – либералистического ширпотреба, как она называет эту интеллектуальную прокладку индустриального человечества, вон что опять тут надумавшего ради подчёркивания собственного значения за счёт лиц женского пола: женщиной года признан мужик социального конструктивизма в своём выражении и мировоззрении.

Что ставит под полный пересмотр всех ближайших планов на будущее Ангелины Степановны, решившей непременно найти эту бабу года и по-женски, с глазу на глаз, поговорить с этой бабой по душам. И только после этого разговора можно будет строить Ангелине Степановне планы на будущее. А вот этой бабе года, как там её? А! Пулитцер. Даже Ангелина Степановна пока что не знает, какие стоит или не стоит вообще строить планы на будущее, когда в её или его жизни так много запущено и столько неопределённости.

– Есть вопросы? – обращается с вопросом к новичку Аидыч. И хотя у новичка априори есть вопросы, раз для него здесь всё в новинку, он пока что не готов их задавать, не зная с чего начинать. А показывать перед всеми свою полную неготовность он точно не станет, и его ответ Аидычу предполагаем. – Нет.

Аидыч переводит свой взгляд на стоящих рядом с новичком людей, здесь не просматривает какую-нибудь с их стороны недомысленность и возвращается снова к карте. Которая так прямо и притягивает к себе любой взгляд, стоит только на неё посмотреть. А всё потому, что тот же Аидыч тактико-стратегически мыслит, глядя на неё и на то, что она схематично в себе несёт и изображает. И он на месте тех же обрисовывающих и закрепляющих собой эту объективность линий в масштабе много метров к одному сантиметров, а может быть даже и дюймов, если Аидычу и его команде будет противостоять противник с изощрённым и не как у них мировоззрением и взглядами на обыкновенные вещи, – этот до чего гадкий и не весть какой неприятель нам точно не партнёр, под кого он вечно рядится, и он не как нормальный человек жизнь и мир вокруг себя аршином мерит, а ему подавай только ему понимаемые шкалы измерений, где он так и пытается всех под одну гребёнку ровнять и стричь, – видит не просто какой-нибудь объект фиксированного значения типа здания искусств, а он смотрит на всё это жизненного обустройство представленной для его рассмотрение округи куда как шире.

Зона ответственности и активности доктора философии и прогрессивного права, Сен-Бернара Леви.

И он сперва обозначает для себя функциональную направленность того объекта, с которым его команде придётся работать.

– Значит, это представительство искусств, культуры и науки. Хм. – Глядя на схему представленного на карте здания, Аидыч сразу принимался к анализу значений и представлений того, что в себе может нести и определять это здание. – И как это у них удалось всё это соединить под одной крышей? – критически на всё это посмотрев, Аидыч через этот вопрос сразу сумел наткнуться на специфику особенностей этого объекта чьей-то интеллектуальной собственности.

– Такие вещи по плечу провернуть только людям с гениальным умственным потенциалом. Основанием которого является их кейс либерализма. – Всё с точностью для себя прояснил Аидыч. И теперь, когда скелет проблемы обозначен, выработать методы работы с проблемой дело техники.

– Работаем под прикрытием докторов философии обязательно иноземной кибернетики права, прогресса и сознания, к кому такую страсть и идолопоклонство в себе наблюдают все эти деятели искусств на рациональных началах, которые хошь того или не хошь, определяют бюджеты выделенных грантов на это ваше искусство, которое живёт в парадигме тех правил и законов, по которым определяется эти области сознания человеческого я и что есть хорошо и плохо. Что щедро оплачивается, то хорошо однозначно, а что ведёт к отрицательному сальдо, то неприемлемо и нехорошо. – Вот и первые выкладки пошли со стороны Аидыча, насчёт того, как действовать в этом открытом информационном поле.

И хотя сложившаяся на фронтах ситуация более-менее обрисована и инструментарий по взлому рубежей противника намечен и обозначен, всё же практика – это нечто другое нежели теория. И тому же Аидычу нужно как следует постараться, чтобы быть признанным противной стороной тем же доктором философии и либерального права, на кого он не только внешне нисколько не похож, – Аидыч скорее наоборот, полная противоположность этим людям широкого ума и взглядов, он не как они сухостои в очках и при хлипких бородках, а он физически здоров и жив в своём взгляде вокруг и главное на людей, на кого он с оптимизмом смотрит в отличие от унылых и скушных взглядов этих философов, – а он и внутренне не имеет не единой зацепки с такой интеллектуальной основательностью такого рода людей.

И по этой в том числе причине, – то, что Аидыч испытывает крайнюю ярость и жестокость нетерпения в сторону этих теоретиков бессмысленности и демагогов своей низости, как он их называл, оставится на потом, – Аидычу приходится брать кого-нибудь в напарники для компенсации такой его цинично-философской позиции на вот такие реалии мира. И в напарники Аидыча, а если точнее, в групповую связку с ним, – быть на равных с Аидычем никому не по силам, – почти что всегда берётся самим Аидычем Вишенка. Кто единственная из их отдела может как-то повлиять на Аидыча, человека бесцеремонного на чужое мнение и его переубедить в своём мнении невозможно, а это бывает так, что надо. И вот для компенсации всего этого и берётся в напарники к Аидычу Вишенка, перво-наперво берущаяся на формирование внешнего образа Аидыча, как человека либеральных взглядов и доктора философии.

И тут Аидычу противопоставить напору Вишенки нечем, и ему приходиться мириться с тем, что себе позволяет с его внешним видом вытворять Вишенка, странными маслами фиксирующую его причёску в какую-то зализанность, затем она с помощью подручных ножниц и щипчиков удаляет в нём всё в сторону торчащее и лишнее, заставляет его взяться за бритву, за которую он время от времени только берётся, когда ему скушно, и как промежуточный итог, надевает на его нос очки, как она говорит, чтобы придать выразительности вашему взгляду.

А Аидычу, всё это паскудство на своём лице терпеливо сдерживающему, и надо признать, что ни единым словом не попрекнувшему Вишенку, – сжимающиеся кулаки от своего бессилия не в счёт, – удивительно такое в свой адрес слышать. – Какой ещё на хрен выразительности?!

А Вишенка, стоящая напротив Аидыча и удерживающая в пределах нормы и себя ярость Аидыча своей непосредственной простодушностью, явно умеет читать его мысли, и она делает столь необходимые для Аидыча пояснения. – Доктора философии, особенно либерального толка, – а вы ведь под одного из них будете рядиться, – смотрят на мир особенным взглядом, скажем так, отчасти познаваемым и в другой отчасти не принимаемым, а так-то они отлично видят, что мир погряз в своей гнусности, физиологичен и его ничего хорошего впереди не ждёт. Так что с ним можно особенно не церемониться и применять в его сторону любого рода экспериментальный инструментарий по его освоению своими теориями. Где все философские теории зиждутся на одной основе – на законе Архимеда, по академически звучащим следующим образом: «Объем вытесненной воды должен быть равен объему погружаемого предмета», а в философской натуре он означает, что от уровня проникновения системообразующих идей в интеллектуальную составляющую человека и общества, зависит его развитие и тому следующее.

– Значит, вот каким гадом я должен быть, и сейчас, наверное, уже выгляжу. – Аидыч делает интересные выводы из сказанного Вишенкой, отодвигая её рукой и заглядывая на стоящее на рядом находящемся журнальном столике зеркало. И как Аидыч видит и убеждается в зеркало, то он один в один похож на тех гадов, кого он терпеть не мог за их трусливую позицию и в тоже время гонор, которые они проявляют в сторону тех людей, кто не они. И при встрече такого типажа людей, у Аидыча невольно сжимались руки в желание схватить за хлипкую бородку одного из таких философски плюющих на тебя сверху патрициев интерлоджи, и в один резкий рывок вырвать у них все позиции из подбородка и заодно склонить их к тому, чтобы посмотреть на человека снизу вверх.

– Ну и сволочь же ты из меня сделала. – Переводя свой взгляд от зеркала на Вишенку, с холодностью в лице говорит Аидыч.

А Вишенке хоть бы хны, и она даже рада вот такой реакции Аидыча, считая её комплиментом для себя. И Вишенка на этом не останавливается, а она продолжает Аидыча продавливать на своё отторжение. – Не просто сволочь, а самую отъявленную. – А вот этого сейчас не понял Аидыч. Это про кого и на что намекает Вишенка. Что он и выказывает недоумённым видом.

– Будете у нас Сен-Бернаром Леви. – Говорит Вишенка. – Странствующим паломником по местам своих будущих свершений по форматированию в свою философскую наполненность безыдейных пространств в виде стран на географических картах, которые получают для себя только тогда значимость, когда начинают прорисовываться на политической карте мира.

– Ни хрена не понял, кроме того, что этот Сен-Бернар мир под себя комплексует, – говорит Аидыч, – но я готов эту сволочь на лопатки под себя положить, и лучше при встрече с ним один на один.

– Один на один не получится, – отвечает Вишенка, – но нам это сейчас и не надо. А сейчас нам нужно дополнить ваш образ, приодев вас. – И опять Вишенка смотрит на Аидыча заставляющим его нервничать взглядом неприятия всего того, что он собой представляет, в частности то, что он на себе носит и с этим можно сказать вжился. Ну а куда эти взгляды Вишенки на Аидыча обоих их приводят, то Аидычу прямо там хочется расплеваться и стыдоба-то какая для него – он взрослый мужик, при своём уме и лёгкой седине, оказывается не просто в торговом помещении по обретению себя в новом качестве, как это место объяснил и описал один из местных типов, типа конферансье, – какое, бл*ь, себя?, сразу охренел Аидыч, – а в окружении странных и что-то с ними не так людей, точно в обыденной жизни такие не живут. И Аидыч уже приготовился от них отбиваться стальными ударами своих кулаков, если бы не всё та же Вишенка, вставшая на разделительной полосе между Аидычем и этими типажами из гротескной реальности, и объяснившая Аидычу, что ему ради успеха будущего дела придётся немного потерпеть и возможно даже пойти на некоторые моральные издержки.

– Это ещё какие? – нервно не сдержался Аидыч, держа под контролем ближе к нему стоящего типа точно другой человеческой конфигурации. Он вроде с виду мужского пола, но это не так, как внутренне чувствует Аидыча, обнаруживая в нём и его поведении противопоставления всему тому, что Аидыч считал за мужское. – Да на хрен кто он такой?!

– Ваш костюм. – Удручающе так посмотрела на Аидыча Вишенка и с той же выразительностью это сказала. А Аидыч понять не может, что с его костюмом не так. – Да ему сносу нет. – Пока что про себя возмущается Аидыч. – Я из него уже лет семь не вылезаю. В нём можно и в футбол играть и в гости к кому-нибудь за полночь нагрянуть. Везде он будет к месту.

– Что не так с моим костюмом? – задаётся вопросом Аидыч, подтягивая свои трикотажные штаны, только слегка вытянувшиеся в коленках.

Ну а Вишенка, видя, как Аидыч дорожит своим спортивным костюмом, дипломатично подходит к решению вопроса с костюмом. – Он не походит под стоящие перед нами задачи. – Говорит Вишенка.

– Поясни. – Следует ответ Аидыча, до конца не сдающегося.

– Он не отражает философскую природу представляемого вами человека. – Пускается в пояснения Вишенка. – Ваш костюм, как бы это сказать, уже определился и стоит на одной идеологической платформе – не быть притязательным к окружающему, быть с ним ближе и принимать мир такой какой он есть.

– Разве это плохо? – задаётся вопросом Аидыч, видно так и не уразумев, что есть по своей сути философ. Что ему сейчас и объяснит Вишенка.

– Это не по-философски. – Говорит Вишенка. – Человек с философским взглядом на мир всегда по отношению к нему критичен и неустойчив на одной мысли. Для него мир вокруг не статичен, а он находится в концептах идей, в конструкторских разработках. – И, хотя Вишенка была сейчас не проста на слова, Аидыч её понял. Что он и сказал.

– Я тебя понял. – Так и говорит Аидыч, переводя свой взгляд на типа, стоящего за спиной Вишенки. – Я с философской невозмутимостью посмотрю на всё это, – кивая на всё того же типа, говорит Аидыч, – и на то, во что вы меня преобразуете.

– Вот и ладно. – Удовлетворённо реагирует на слова Аидыча Вишенка, вслед за ним переводя всё своё внимание на всего лишь концептуального двигателя торговой индустрии, простыми словами не сказать, не обидев его, так что ими говорить не будем, а вслед за Вишенкой, всё же не предавшей своё природное я и не отклонившейся в иные сферы своего осознания, мы выберем нечто среднее, раз язык не поворачивается выговорить всё то, что и с чем он гламургеновый тип себя позиционирует – Велианджело-Пиеро, вот какая бл* и блиевотина.

– Велианджело-Пиеро, – обращается к этому типу Вишенка, – у вас уже наметилось, что нам предложить?

А по этой паскудной физиономии Велианджело-Пиеро, как бы на неё не было противно и искушаемо кулакам смотреть Аидычу, сразу было видно, что она, бл*ь, такая, для себя не только чего-то паскудного наметила насчёт него, Аидыча, а она его всего приценила, – тьфу, какой неприиятний типаж маскулистности, бе, – проанализировала, – такого только в переработку, – и что тут поделать, раз яво так просят и корпоративные правила здесь такие – клиент имеет право первого слова, то он так уж и быть обслужит энтого клиента. Но за конечный результат он не питает иллюзий и не ручается.

– Только Бруно Банани может спасти вас. – Писклявым голосом делает это заявление этот гнусный тип, Велианджело-Пиеро. Кого Аидыч понимать итак не собирался и с чего бы. И это ещё не значит, что он собирался терпеть с его стороны этот писклявый голос, в его сторону какую-то там претензию выражающий.

– Это как ещё понять, спасти? – с нескрываемой агрессией задался вопросом Аидыч, заставляя Вишенку загородить собой побледневшего Велианджело-Пиеро.

Здесь Аидыч хотел было довести до сведения этого Велианджело-Пиеро, что прятаться за баб это, конечно, для него нормально, но это её (Пиеро) всё равно не спасёт от его кулака возмездия. Но эта Вишенка, с такой требовательностью к его дисциплине на Аидыча посмотрела, что он решил сдержаться и не называть Вишенку бабой пока что. Вот лет эдак через адцать, если Вишенка найдёт себя в мучном и сладком, то это за всегда можно.

А этот Велианджело-Пиеро, почувствовав себя в относительной безопасности, сразу расправил крылья, да и посмел Аидычу громко и дерзко ответить. – От вашей грубой культуры себя.

На что Аидыч уже точно хотел не сдержаться, но опять эта Вишенка перебила его на полуслове.

– Тогда может не будем тратить время на не нужные споры, а пройдём в примерочную с вашими предложениями. – Предлагает Вишенка, и с этим вроде как все соглашаются, выдвигаясь в сторону примерочной. Где уже самому Аидычу приходиться брать себя и эти вещи в свои руки, затем горя от стыда при виде всего того, во что его тут решили рядить.

Ну а во что Аидыча тут рядили по его же словам, а по мнению всё того же паскудного Велианджело-Пиеро, чьё мнение постольку-поскольку будет учитываться только Вишенкой, а Аидыч его не в счёт не ставит хотя бы потому, что он этого Велианджело-Пиеро хрен за кого считает, а тот ему платит той же монетой, как лицо заинтересованное в том, чтобы поднять Аидыча на смех или на крайний случай, его унизить, такую гнусность подкладывая ему в место нормальной одежды, то это пояснялось эмоциональными выкриками Аидыча, глазам своим не верящий и сейчас в создателя не верующий при виде всего того, что он видел теперя в зеркало. – Убью я когда-нибудь этого реформатора одежды! – каждый раз такое в себе прорабатывал и проговаривал Аидыч, берясь за новый принесённый костюм.

– Да они что, вообще охренели! – ничего кроме насмехательства над собой понять не может Аидыч, глядя на эту странную композицию себя в зеркало. А вот заглянувшей в примерочную Вишенке, всё же слегка испугавшейся за Аидыча, так не воздержанно отреагировавшего на себя по новому приодетого, не всё так удручающе виделось.

– А по мне так не плохо. – Однозначно чтобы поддержать Аидыча, вот так смазывает острые углы Вишенка. И оттого Аидыч не так с ней груб, с недоверием спрашивая. – Ты так думаешь?

После же того, как Вишенка это подтверждает, они в общем, приходят к решению другой костюм примерить Аидычу.

– А ну на хрен. – И опять точно такая же реакция со стороны Аидыча на это нечто новое на себе. Правда на этот раз он тихо так охеревает. Что позволяет ему без вмешательства Вишенки отложить этот костюм и сменить его на другой, всё равно такой же дурной и нелепый, хотя не настолько, что тебе так и хочется набить морду тому типу в зеркало, кто на тебя так дерзко и противно в него смотрит.

А так как Аидыч уже столько времени не проявляет своего раздражения, то Вишенка, запаниковав немного в его сторону, с той же бесцеремонностью заглядывает в примерочную, и вау, отпад. – Это то, что нам нужно. – Говорит Вишенка, и на этом выбор костюма закончен, как думал Аидыч, собравшийся было его снимать. Но у Вишенки на этот счёт были другие планы.

– Вы что собрались делать? – вдруг вопрошает Вишенка, глядя на то, как Аидыч собрался расстёгивать пиджак.

– Снять его, а что же ещё. – Ничего не поймёт Аидыч.

– Нет, так не пойдёт. – Говорит Вишенка. – Вы должны в нём выйти и оценится людьми со стороны.

– Этим Велианджело, что ли? – раздражённо вопрошает Аидыч.

– Именно им. – Заявляет Вишенка. А Аидыч посмотрел за спину Вишенки, и что за удивительная трансформация его лица, он как будто испугался. В чём он никогда не признается, но признаки для такого его понимания все есть. – В этом костюме? – вопрошает Вишенку Аидыч, раскрывая перед Вишенкой свои неизвестные области я.

– Придётся. – Понимающе говорит Вишенка.

– Ну если надо, так надо. – Обречённо говорит Аидыч, глядя на Вишенку. Вишенка же выдержала небольшую паузу и отошла в сторону, чтобы освободить проход для выхода Аидыча. Ну а Аидыч сплюнул, да и выдвинулся на выход из примерочной. Правда ему по своему выходу представилось, что он вышел из-за кулис на арену цирка, где он с непривычки не сразу смог отчётливо увидеть окружающую его обстановку и зрителей. И только тогда, когда со стороны зрителей донеслось своё «брависсимо», Аидыч немного с ориентировался в пространстве. Но и только. А вот как ему отнестись к этому «Брависсимо» восторженного зрителя Велианджело-Пиеро, не скрывающего совершенно никак того, что он крайне удивлён тому, что у него всё-таки вышло и сумелось в человека переделать то, что и человеком назвать не поворачивалось назвать, то Аидыч лучше не будет никак относиться. И всем будет от этого лучше.

– Ну, теперь мы готовы. – Делает вывод Вишенка. Ну а что дальше, то дело техники и артистизма Аидыча, воплотившегося в образ человека-философа и структурного прогрессиста, Сен-Бернара…как его там? А, Леви, и его переводчицы госпожи Пеппер, за которую себя выдаёт Вишенка, прибывшие в этом дом культуры и быта для культурного обмена.

Правда, как вскоре выясняется, то они ещё не полностью готовы, и месье Сен-Бернару Леви, человеку космополиту, прогрессисту и херопуталу по отдельному мстительному мнению Аидыча, нужно ещё время, чтобы обтереться в этом костюме и в этом новом для себя образе человека большого ума от большого ума, как опять же считает Аидыч, человек действий, а не слов, как этот Сен-Бернар, херопутала, по причине чего в Аидыче идёт повсеместное отторжение этого интеллектуала и прогрессиста, являющегося полной противоположностью ему, и Аидычу нужно придумать какое-нибудь средство, чтобы хотя бы не тошнить внутренним собой, и в лице тоже. Хотя тошнотворность в лице и эта смертельная скука в скулах, как считает Вишенка, точь-в-точь отражает внутреннюю суть и философию жизни этих прогрессистов.

И Аидыч в костюме и внешнем виде месье Сен-Бернара, – зовут же прямо как какую-то собаку, недоумевает Аидыч, – под напором внутреннего профессионализма идёт вместе с мадам Пеппер в один из заморских ресторанов, судя по его франшизному названию : «Бл* буду заграница», чтобы там с собой новым освоиться и пообтереться.

Ну а так как внутри философа и прогрессиста Сен-Бернара находится собственной персоной Аидыч, тот человек, кто с логикой дружит и на веру принимает лишь то, что на ощупь проверит, то он не питает особых иллюзий насчёт местных предложений в этом ресторане. И он только зашёл в фойе ресторана, так сразу озадачил находящегося на входе администратора своим принципиальным взглядом на него и на всё здесь творящееся и предлагающееся.

– Ты, мурло, давай мне тут без балды говори, чем твоя забегаловка будет для меня интересна и что здеся взаправду. – Ухватив за верхнюю пуговицу униформы этого метрдотеля от слова с метр рожа, Аидыч внутри Сен-Бернара сразу себя обозначил, как очень образованного и привередливого клиента, кого на хер не обманешь и лучше этого даже не пытаться делать.

А метрдотель, надо отдать должное его смекалке и выучке, сумел сообразить, как выкрутиться из этого не такого уж и необычного положения, в перспективе избитого недовольным и поделом мне клиентом, кто всегда прав за щедрые чаевые.

– Для того чтобы не попасть впросак, – на одном дыхании всё это говорит метрдотель, – и быть точным с нашими предложениями в вашем случае, не могли бы пойти нам навстречу и представиться.

Ну а когда к Сен-Бернару относятся со всем уважением и со своей долей низкопоклонства как к белому господину при пробковом шлеме, то в нём ностальгически всё напряжение отпускает, и он готов снизойти до разговора с этой челядью и пылью. И Сен-Бернар отпускает метрдотеля, оставляя в своих руках пуговицу от его униформы в качестве залога (а то он без этой пуговицы не запомнит того, на кого он может здесь рассчитывать; люди это вещи по разумению Сен-Бернара и его философии), смотрит вначале на пуговицу, затем делает сравнительный анализ метрдотеля и оставшись при своих мыслях, обращается к метрдотелю:

– Что ж, я опускаю твою не слишком высокую квалификацию и не способность с первого взгляда определить качественность вашего клиента, – с расстановкой слов и акцентов берётся за разъяснение своей позиции Сен-Бернар, с кислым выражением лица и брезгливостью поглядывая сверху вниз на метрдотеля, – и так уж и быть, чтобы и самому не оказаться стороной потерпевшей от вашей заносчивости, – именно так я квалифицирую вашу нерасторопность в плане вот такой на мой счёт неразборчивости, – я представлюсь. Как хотя бы из этих моих слов вы, если не дурак последний, должны были догадаться, что я человек самой прогрессивной специализации, а именно, я прогрессист-философ. – Сен-Бернар здесь делает специальную паузу, чтобы дать возможность этому недалёкому на ум метрдотелю вникнуть в смысл слов им сказанного. Что, конечно, безуспешная и в чём-то глупая затея, но только не для Сен-Бернара, никогда не исключающего в человеке ещё большую глупость в сравнении с тем, что в нём есть. Где эта большая глупость, войдя в сопряжение с общим его минусом, может иногда выдать и нечто здравое.

Правда, сейчас не тот случай, и Сен-Бернар, кто между прочим и если того не заметил метрдотель, то его за то ждёт неминуемая расплата, пришёл сюда не один, а за его спиной, чисто фигурально, конечно, а так-то всегда наравне и рядом стоит прекрасная леди, кто в отличие от него, человека с философским, то есть размеренным взглядом на жизнь, не ожидая от жизни подарков, ждать тут ничего не собирается, тем более от того, от кого априори ничего хорошего никогда не ожидается.

И Сен-Бернар, как человек сейчас отвечающий за не одно душевное спокойствие, а он взял на себя ответственность оберегать внутренний покой у этой леди, кого можно потревожить только в одном случае – связанной с сердечными чувствами интригой с собой, дабы больше не рассусоливать, представляется метрдотелю так, как это пишется на главных заголовках информационных лент. – Можете начать нервничать и воображать себе, чего в вас нет, я Сен-Бернар Леви, философ-прогрессист, идейный вдохновитель нового порядка. – И Сен-Бернар после своего представления ожидает от метрдотеля пришибленности в ногах, расстройства личности и повышение сердечного ритма от своего нахождения в такой близости от исторического персонажа, кто собой творит историю.

И метрдотель почти что соответствовал всем этим налагаемым на него дисциплиной разума этой ситуации обстоятельствам, но только внешне. А вот внутри у этого гада и оппортуниста возникли совершенно неприемлемые для Сен-Бернара, но только не для Аидыча мысли. – Так вот благодаря кому меня супруга считает половой тряпкой. Это он гад вложил в её голову все эти дикие мысли о верховенстве её права над моим правом быть главой семьи и по выходным лежать на диване, а в руки скалку, с помощью которой она уже сама начала вбивать в мою голову все эти мысли. Нет уж, я из принципа буду против. И я стану для вас новым Гаврилой Принципом. – Сжав что есть силы номерок с указанием стола, Гаврила Принцип, кем себя сейчас осознал метрдотель, всё уже приготовил для того, чтобы сделать последние минуты жизни Сен-Бернара острее и горше.

А вслух он сказал следующее. – Тогда вас ждёт столик под номером восемь.

А вот это решение метрдотеля пришлось по душе Сен-Бернару. – Понимаю, знак бесконечности. – Говорит Сен-Бернар, ещё не зная расположение столиков в зале, и где находится столик под номером восемь. Но у Сен-Бернара есть уверенность, что интуиция его не подведёт, и столик под номером восемь будет находиться в самом лучшем месте этого ресторана.

– Кстати, – обращается вдруг к мадам Пеппер Сен-Бернар, заходя в зал ресторана, – а почему ты выбрала именно этот ресторан?

– Если вы задались этим вопросом, то вы уже и сами догадались почему. – Даёт ответ мадам Пеппер.

А Сен-Бернар и вправду догадался, насколько чертовски хитра мадам Пеппер, выбрав этот дорогущий ресторан, чтобы покрасоваться в новых платьях перед всякой сволочью, которая без всякого исключения и является основной клиентурой вот такого рода заведений с огромными ценниками в меню.

– Я вот не пойму, какого хрена мне надо учиться вести себя за обеденным столом, и поди что ещё и есть так, как здесь принято. – Раздражённо говорит Сен-Бернар, с помощью намётанного глаза Аидыча сразу приметившего, что здесь не так и какие его здесь ожидают неожиданности и сложности – люди здесь так удивительно ведут себя за своими столиками, что создаётся такое невероятное жизнеощущение, что они сюда в последнюю очередь перекусить пришли, а основной целью их прихода сюда было их желание и внутренняя необходимость выделить себя тут из всех и показать, какая он или она непревзойдённая индивидуальность и исключительная одарённость, и вам всем тут нужно не сводить своего восторженного взгляда с него (неё) и запоминать всё, что он или это оно демонстрирует в себе.

Ну а то, что Сен-Бернару до невыносимости приторно и нервно на всё это смотреть, то это потому, что для него недостижимо всё это, вот он и бесится, от бессильной злобы сжимая в кулаки свои руки, с готовностью при первом же поводе пустить стакан в голову кому-нибудь из этой публики.

А Вишенка, то есть мадам Пеппер, всё-таки не зря находится рядом с Сен-Бернаром, в ком так и рвётся во вне его ещё неусмирённая внутренняя несознательность в лице Аидыча, и она держит под контролем все его попытки внести хаос в эту системность.

– Посмотрите на это всё с философской точки зрения. – Говорит мадам Пеппер. – На то вы и философ.

– Вот же бл*, никогда бы не подумал, что философом быть такое трудное, местами безнадёжное и кровавое дело. – Сен-Бернар вынужден-таки признать за этим Сен-Бернаром Леви не простоту его дела. И теперь то он понимает откуда в нём столько человеконенавистничества. Он видит внутреннюю изнанку человека. И как приверженец кардинальных и циничных решений, в своих взглядах на человечество и его будущее взял для себя за основу тёмную сторону человека. Что по мнению Аидыча халтура и движение по самому лёгкому пути. Чего и следовало ожидать от теоретика капиталистических отношений, строящихся по формуле исключения посредника между сторонами этих отношений. А вот Сен-Бернар Аидыч не ищет лёгких путей, и он готов бороться за человека, как бы не был долог путь к его созиданию.

– Что ж, будем пробовать прожёвывать пищу как они. – Аидыч в лице Сен-Бернара подтвердил для мадам Пеппер свою готовность сразу никого тут, как минимум, не вгонять в оторопь и поделом им в свои основы сиденья, штаны или платья, а по максимуму не убивать на месте их культуру речи и своего выражения, своим ни под каким видом не вписывающимся в местные правила и устои поведением за столом. Где он, к примеру, заметит одной гражданке с выпученными и уже несколько вымученными глазами и глубоким декольте, проходя мимо стола с этой гражданкой в одном декольте и на ней больше ничего неприметно, что вам, гражданка с глубоким декольте, не помешало бы ослабить корсет, который из глубин декольте выпирает и тогда вы, быть может, не так вытаращено будете смотреть на весь белый свет.

На что у этой гражданки в одном глубоком декольте ясен перец слов здоровых и выдержанных нет, как впрочем, и другого свойства, и она, принявшись хватать воздух своими толстенными губами, явно находящихся в своей симметрии с тем, что находится в её глубоком декольте, естественно, не надышится в сторону этого столь хамоватого, но при этом харизматичного человека, кем ей представился таким образом Сен-Бернар. Что в итоге и то только по причине того, что эта гражданка здесь была не одна, а собой составляла компанию одному важному лицу из министерства пропаганды и труда, заставляет её обратиться настырным взглядом за помощью к этому высокопоставленному лицу. Мол, чего ты, гад, за меня не впрягаешься, когда меня так имеют на твоих бесстыжих глазах.

А это высокопоставленное лицо из министерства и само не понимает, что тут происходит и ему совершенно невдомёк, как такое может быть. Вот оно это лицо и сидит, насупивши брови и пытается уразуметь, что всё это значит и как ему с этим всем быть. Что невероятно сложно сделать, когда ты находишься на столь высоком посту и не знаешь, чем значимо то или иное лицо, особенно то, кто не стелиться перед тобой, а чуть ли не задирает. – У него однозначно для этого есть все основания. Он сам не менее чем я высокопоставленное лицо. – Вот как на всё это дело смотрит это высокопоставленное лицо, и оттого оно придерживается нейтральной позиции до выяснения того, кто этот задиристый тип.

Ну а Сен-Бернар, а точнее Аидыч, ожидал не такой реакции на свою лёгкую задиристость в сторону этого глубокого декольте. Он как это сказать помягче, хотел взбодрить всю эту публику и дать повод проявить спутнику глубокого декольте свою отвагу и храбрость, так способствующие аппетиту.

А тут такая скушная реакция и Сен-Бернар в лице Аидыча начинает понимать другого Сен-Бернара, явно не спроста и не на ровном месте ставшим философом и кровавым гением прогресса.

– Человек измельчал в конец, в самую конечную субстанцию: начальный рефлекс и инстинкт. А всё по одной причине. Он посчитал, что он вершина пищевой цепочки, а если академическими терминами сказать, то эволюции. И на нём пришёл конец истории развития мира природы и для новых революций нет никаких предпосылок. Что и привело человека к самоедству и саморазрушению. И моей задачей, и целью является – разрушить эту самоубийственную установку человечества. И для этого нужен управляемый хаос, в который и нужно будет погрузить человечество. Которое, оказавшись на грани выживаемости, вновь мобилизует в себе утраченные было силы и обновившись в этой борьбе, станет только сильнее. – Сен-Бернар Аидыч в один взгляд на всю эту публику создал концептуальную модель своей философской платформы.

И по этой в первую очередь причине, Сен-Бернар Аидыч, заглядывая за горизонты этой предапокалиптической реальности, всадником которой он стать намерен, а так же глядя в сквозь пространство, измеряемое этой действительностью, останавливается у первого свободного стула, и не видя ничего перед собой такого, что бы ему помешало занять этот стул, – мадам Пеппер, что и говорить, сплоховала, выдвинувшись вперёд, а люди за этим столом были застаны врасплох этим неожиданным типом, кем был Аидыч, – как ни в чём не бывало и здесь его место занимает его.

А так как Сен-Бернар Аидыч пребывает сам себе на уме и в своих размышлениях, то он не спешит представиться людям, сидящим за этим столом, и принявшихся охеревать, глядя на этого, невозможно понять, что за типа, в один момент занявшего стул, как только он освободился сэром Болинброком, вышедшим выкурить сигару с послом Макронезии после недавних политических событий и так сталось и утром всталось её демократу Демокриту, верховному правителю, Берталуччи.

Ну а Сен-Бернар Аидыч с витающим в облаках видом сидит, развалившись на этом стуле, как будто так и должно быть, и даже не думает всем людям сидящим за этим столом пояснять, кто он такой и что он тут делает. Что вносит невозможно сложную интригу в его восприятие всеми этими людьми за столом, кто никогда не думал и ещё с минуту назад и не подумал бы, что с ними случится вот такое нечто такое, которое они не точно понять не могут, и они вообще не представляют себе, как всё это объяснить.

А этот тип всё сидит и не думает себя пояснять. И тогда все взгляды людей за этим столом, – а здесь всё собралась самая избранная публика, большие чиновники, капиталисты и политики со своими и не всегда со своими жёнами, – переводятся на супругу сэра Болинброка, сидящую на соседнем стуле с этим типом.

– Леди Болинброк, вы сегодня приглашающая сторона, так что с вас и спрос. – Очень цинично, но при этом справедливо так будет, обратились взглядами на супругу сэра Болинброка люди предпринимательского дела. Для кого время деньги и для них всякая неопределённость волатильностью отдаётся в их умах.

– Уж и не ожидали от вас, милочка, что вы всех нас так удивите. И что же значит этот ваш обещанный сюрприз? – С вот такой живостью во взглядах на леди Болинброк смотрит одна часть гостей за столом.

– Давайте уж начистоту, леди Болинброк. Всё-таки вы решились нам представить того человека, с помощью услуг которого вы наставляете рога своему супругу. – А вот взгляды женской части людей за столом на леди Болинброк и на этого неизвестного, куда как интересней и тоньше духовно и сердечно.

Ну и леди Болинброк ничего другого не остаётся делать, как обратиться с вопросом к этому незнакомцу, кто в себе демонстрирует крайнюю смелость и дерзость, и в тоже время чистое хамство.

– Вы кто? – повернувшись в пол-оборота к незнакомцу, чтобы не дать ему о себе много возомнить о том, что его тут принимают в серьёз, обращается с этим вопросом к нему леди Болинброк немножко осевшим голосом.

А этот незнакомец, кто только нам известен под именем Сен-Бернар Аидыч, под этим вопросом к себе одёргивается, как будто его разбудили от спячки. И вот с него сходит пелена его заворожения и он с познавательным интересом смотрит на леди Болинброк, кого он видит в первый раз и она ему кажется настолько интересной, что он прямо впитывает в себя её дыхание и внешнюю красоту, которой она была награждена от природы и не от природы тоже. И видимо по этой больше причине, искренней простоты своего выражения в сторону леди Болинброк незнакомца, леди Болинброк не смогла быть сейчас как прежде самоуверенной и самостоятельной в своих действиях. И она замерла в ответном взгляде на незнакомца и принялась ждать от него его решения на свой собственный счёт.

А незнакомец, в нашей известной транскрипции Сен-Бернар Аидыч, посмотрел-посмотрел на леди Болинброк, да и перевёл свой удивлённый немного взгляд на стол и людей за ним сидящих, кто собой занимает позицию общественного мнения и авторитета в этой экосистеме, и раз так здесь функционирует, то он им всем ответит.

– А разве это имеет значение для того, чтобы занять это место? – задаётся до чего же странным вопросом незнакомец. К внутренней нервности и неожиданности людей за столом заставив их напрячься и начать волноваться насчёт себя и вокруг всего этого, до чего же странного происшествия. И тут как не прийти в голову этим людям искомых насчёт этой личности незнакомца вопросов и восклицаний.

– Да кто он, собственно, такой!! – так звучало восклицание в головах этих людей, а вот так вопрос: «Да кто он, собственно, такой?». – А идентичность их восклицания и вопросительного возмущения говорила лишь об одном – все эти люди за столом находятся сейчас в большом затруднении насчёт этого типа, и они не знают, как им быть.

А незнакомец, то есть Сен-Бернар, так сказать, продолжает неистовствовать за столом, загружая по полной эти людские головы.

– Из чего я вынужден прямо так вами сделать вывод о том, что вы люди той избирательной категории и качества, для кого имеет значение кто перед вами. И для вас имеют право на жизнь лишь отдельные категории людей. – Незнакомец, что и говорить, а умеет разить людей прямо в сердца их своей колкой правдой и политикой. И люди за столом начали себя не только неловко чувствовать, так им было стыдно за себя, и они все покрылись жаром и бледностью, а они нервно похватались за сердца, бормоча себе под нос одно и тоже. – Неужели они и до нас добрались. А ведь было обещано, что не доберутся. Сука, кинули.

Ну а что всё это может для них всех значить, то видимо они прекрасно знают, принявшись отсвечивать пожалей уж нас улыбками, и вы господин хороший, не так нас поняли. А эту дуру, леди Болинброк, ты уж не слушай и не принимай всерьёз, она дура.

– Я правильно всё за вас понял, или у вас на этот счёт есть какие-то ещё мысли? – задался вопросом незнакомец. И, конечно, на этот вопрос отвечать леди Болинброк, раз она такая дура, не обеспечившая крепкий тыл своему супругу, сэру Болинброку, и позволившая всех тут людей за столом расстроить и поставить в неудобное положение этим явлением так до сих пор и непонятно кого.

А леди Болинброк, что за невероятная претенциозность и самонадеянность, ещё пытается сделать вид, что всё это не только одну её касается, и она рассчитывает на помощь с их стороны. Нет уж, леди Болинброк, вы тут создали всю эту ситуацию, умоляющую ваших гостей в самое ничто, так что сами и выкручивайтесь из неё. И леди Болинброк ничего не остаётся делать, как начать ещё интересней выглядеть в этой своей растерянности и бледности лица.

На что смотреть ни одному Сен-Бернару Аидычу приятно и заманчиво чем-то, и он бы смотрел на всю эту её растерянность в свою сторону подольше, но Аидыч не какой-нибудь изверг и он готов пойти навстречу расстроившейся по его поводу леди.

– Как я понимаю, то этот стул не является вашей частной собственностью, этим священным для вас правом определения и систематизации общественных отношений. – Делает дельное замечание Сен-Бернар, взбодрившее людей за столом, для кого частная собственность была их базисом мировоззрения и тем накопительным инструментарием, с помощью которого они себя так успешно обозначали.

– И тогда на каком праве, – лизинг, как я понимаю, тут не причём, – основываются ваши претензии на право мне указывать, что я занимаю не по праву это место на стуле? – задаётся новым вопросом незнакомец, уже требовательно смотря на леди Болинброк.

А вот сейчас леди Болинброк находит что сказать, правда лучше бы она помалкивала. – Но сэр Болинброк раньше вашего на него сел. – Вот такую несусветную глупость и чушь заявляет леди Болинброк, покоробив этой своей доказательной базой рассудки её гостей, людей с юридическим образованием и хваткой. Где они не смогли сдержаться от откровенности в её сторону, и зло так, со значением посмотрели в её сторону. – Ну и дура же вы, леди Болинброк.

А незнакомец, Сен-Бернар Аидыч, ожидаемо подловил леди Болинброк на этой её недалёкости. – Значит, вы определяете право собственности, исходя из временных принципов, типа кто первым заявил о своём праве на что-то, тот и собственник. Что ж, если всё так, то сейчас я занял эту поляну и давайте посмотрим у кого хватит духа оспорить у меня это место. – Делает до чего же удивительное заявление незнакомец и давай с агрессией во взгляде смотреть на людей за столом, определённо выискивая среди них того, кому не сидится спокойно на своём стуле и кому захочется лезть на рожон с этим страшным и никакого о нём нет понятия типом. Нет уж, здесь таких дураков нет.

Ну а раз так, и это прекрасно видит незнакомец, то он будет продолжать наглеть и над всеми тута издеваться. – И знаете, мои оба задних полушария, которые собой определяют мои житейские проблемы и быт, и они если честно, то всегда мягко стелют, и то на этот раз подсказывают мне, что именно этот вопрос не обсуждается. Хотя чисто из любопытства, мы можем послушать ваши аргументы. – Вот такую невероятно оскорбительную и резонансную для этого общества даже не вещь, а вызов кидает всем этим господам, и может быть даже дамам, этот первостепенный хам и наглец. Где он в качестве демонстрации полного неуважения к людям за этим столом сидящим и к их уму, берёт и начинает с одного полушария своего заднего мозга, как он говорит, перекатываться на другое. Вгоняя таким образом в оцепенение воображение дам и в оторопь холодный расчёт господ за столом, и не знающих как быть и что делать в ответ на такое пренебрежение их правом на свою эстетическую самоидентичность и независимость мышления, когда его тут так жестоко попирают.

А этот тип продолжает бесчинствовать на этом, только по его заверениям, своём месте и стуле.

– Вы ведь все до единого крепки задним умом. – Вот такое заявляет этот тип. – Так что давайте, противопоставляйте свои аргументы вопреки всему тому, что мой задний ум утверждает. – И опять этот негодяй своим перекатыванием с одной области своего сидения на другую чуть ли не сводит с ума всех тут дам за столом, впавших в умственный ступор при виде того, что он здесь себе позволяет.

Что же насчёт имеющихся тут в наличие господ, то они ещё не растеряли в себе чувство собственного достоинства, мораль и этикет, и они, следуя правилам хорошего тона, не замечают публично этому типу на то, на чём он хотел бы сконцентрировать их общее внимание. Ведь как только он этого сумеет тут добиться, то он тем самым поставит всех этих господ, занимающих несравнимо выше с ним общественную позицию, на один уровень с собой, безнравственного и аморального типа. А этого они не допустят, и не с тем, вы, гражданин подлейшей конструкции, связались.

– Так всё-таки чем обоснуете ваши претензии на это место на стуле? – снова задаётся вопросом этот неимоверной наглости человек. – Всё той же причиной. На нём кто-то из вас раньше моёного сидел. – Усмехается незнакомец. – На пять, десять, а может и того больше, на целых десять минут. А если я приведу в качестве доказательства то, что я на нём вчерась сидел, когда тут выпивал с одной из здесь присутствующих дам, то, что тогдась? – Незнакомец на этом месте так стрельнул из себя своим искромётным взглядом в сторону имевших в наличие за столом дам, что вместе с ними и господа одёрнулись назад от испуга. А вот чего все тут испугались, то тут всё, естественно: своего оговора и ложных поклёпов, которые обязательно постарается нагородить на них этот тип, – я именно с вашей, лысый тип, супругой выпивал и за ней затем крепко ухаживал, – чтобы внести в их единство раскол и на этом попытаться вообще всех разругать между собой и расстроить до дикого фанатизма.

И незнакомцу уже отчасти удалось внести сумятицу и хаос в умы всех этих людей, итак не слишком доверяющих друг другу, ну а когда для этого есть повод и намёки, то тут сам того не хочешь, а захочешь выяснить мотивацию этого типа, кто на ровном месте не будет так за свою шкуру рисковать.

– И даже вот оставил на стуле зарубку ногтем руки на всякий случай. И как видно сейчас, то не зря. – И ещё вот такое заявляет незнакомец, открыто указывая на то, что он нанёс порчу материального имущества ресторану. И он об этом не боится признаться, для него закон не писан, если это требует справедливость по только, конечно, его рассуждению. И это ещё не всё, и незнакомец продолжает искушать всю эту публику на своё бегство отсюда.

– Ну так чем ваши аргументы крепче моих? – задаётся этим вопросом незнакомец, окидывает взглядом всех этих людей за столом, и тьфу на вас брезгливо, делает итоговый вывод. – А я скажу так. Кто способен удержать под собой занятую территорию, тот и прав. И ваш главный аргумент – историческая память на это указывает, как я понимаю фактор времени, разбивается об одну суровую правду жизни. Историю пишут победители. А кто тут победитель, то это очевидно. – Ну и чтобы побеждённые, как следует насладились горькой участью побеждённого, победитель-незнакомец сделал небольшую паузу для их осознания всего этого.

Когда же время для этой паузы выдержано, он вновь берётся за старое, за нервирование всей этой публики. – Никак всё не можете уразуметь для себя, кто я есть. – Усмехается незнакомец, закидывая ногу на ногу, чем задевает ещё сильнее местную публику, не позволяющую между собой такой фамильярности и нахрапистости поведения, быть на одной ноге типа со всеми. А незнакомцу на всё это плевать со своего стула, который тут никто оспорить не смеет потому, что кишка тонка, по его разумению, а не потому, как все тут считают, что они люди благовоспитанные и чуть ли не интеллигенты, и если даже будут плевать в их физиономии, то они только подотрутся, заметив этому брызгающему в их сторону так крепко эмоциями господину, что так вести себя в приличном обществе не заведено и не культурно. А заявлять на всё это: «А мне всё это до одного места», не характеризует вас как приличного человека.

Что, в своей особенности демонстрирует и незнакомец, приплетя тут тех классиков литературы, коих уже никто знать не знает по той хотя бы причине, что они оправдывают собой и своими произведениями те самые ценности, кои сейчас неактуальны и находятся в комиссии по пересмотру. И для этих классиков литературы будет ещё большой удачей, если их не переосмыслят и не пересмотрят, заморозив их художественные архивы, а так-то многих их ждёт отмена, как не тот рецепт для подрастающего поколения, который создаёт основы для их воспитания ума и разума.

– Наверное, про себя не можете определиться, кто же всё-таки этот чудной человек, кто так стремительно вошёл в вашу жизнь и всё в ней перевернул с ног на голову. – Покачивая своей задранной ногой, принялся ещё сильней наглеть и над всеми тут надсмехаться своими заявками на нечто большее в себе незнакомец. – «Я ли тот человек, которого нужно задержать и схватить как неблагонамеренного, или же я такой человек, который может сам схватить и задержать вас всех как неблагонамеренных». – Делает вот такое заявление незнакомец и давай через прищур своих глаз высматривать среди людей за столом этих самых неблагонамеренных.

А люди за столом отчего-то испугались до самого предела и принялись на глазах и под взглядом этого направленного со стороны незнакомца прищура сильно расстраиваться, чуть ли не проваливаясь под себя, сползая со стульев под стол. И какая удивительная и мгновенная метаморфоза за этим столом сейчас происходит. Люди за столом в один момент стали ближе друг к другу и ниже не только к столу.

А Сен-Бернар Аидыч, как сейчас выясняется, для всех приготовил новый фокус.

– А знаете, – говорит Сен-Бернар Аидыч, – я для себя выбираю третью сторону, и для вас всех я буду инкогнито до своей поры до времени. – Вот какую интригу вносит в умы всех тут людей этот странный человек. – Это куда интересней и увлекательней. – И только это сказал незнакомец, как со стороны его спины звучит недовольный и чем-то удивлённый голос. – Позвольте, как это всё понимать?

Что заставляет Сен-Бернара Аидыча повести себя в более высокой степени неделикатно к своим собеседникам за столом, повернувшись к ним спиной. Но для такого его поведения были все основания и уважительные подробности в лице подошедшего к Сен-Бернару Аидычу сэра Болинброка. С чуть ли не с изумлением смотревшего на всё тут происходящее и главное на этого типа, так вальяжно рассевшегося на его стуле. Вот он и не может вести себя сдержанно, прорываясь на не дипломатическую невоздержанность.

А этот дерзкий тип, сидящий сейчас на его стуле, даже и виду не подаёт, что он себя чувствует неловко и невнятно. А всё потому, что нет в нём той воспитанности и благонравия, которое прививается с самых пеленок людям благородного духа, сердца и наследственности, к которым относятся все сэры, и в частности сэр Болинброк. И этот тип и не думает тушеваться, и на него посмотришь даже требовательно, как сэр Болинброк, то всё равно не обнаружишь в нём никакой испуганности и желания всё исправить. А там стоит одна наглота, дерзость и чуть ли не насмешка над глупостью сэра Болинброка, кому ещё и объяснять надо то, что с первого взгляда итак видно – вы, сэр Болинброк, просрали своё место. И как понимаете, не только на этом стуле, но и… – А вот что это ещё за намёки, то сэр Болинброк, подверженный нервному тику и нездоровому цвету лица, когда он начинает нервничать, не сразу понять может, глядя на зардевшуюся леди Болинброк, никогда ранее не выражающую так открыто для всех свои чувства на своих щеках, горящих сейчас яркой краснотой.

И сэр Болинброк, для кого честь не пустое слово, терпеть не намерен всех этих намёков и не пойми на что, и он требует объясниться этого типа, в ответ на его первые слова заявившего. – А разве вам ещё нужно что-то объяснять.

– Кто он такой? – с истинной джентльменской непоколебимостью и хладнокровностью не бросается на этого негодяя на своём стуле сэр Болинброк с кулаками или при помощи посла Макронезии, а он требовательно спрашивает с леди Болинброк её объяснений по этому поводу.

А леди Болинброк, кто всегда отвечает своим благосостоянием за душевный покой и репутацию сэра Болинброка, на этот раз к поражению сэра Болинброка не так уверенно за всё им ей вверенное отвечает. Она более чем растерянна и на удивление сэра Болинброка не так покорно и хладнокровно выглядит. В чём сэр Болинброк, имеющий намётанный глаз на всякое вероломство и преступление против своей личности, сразу нашёл причины для своего большого беспокойства.

– Леди Болинброк, определённо от меня что-то скрывает. – В момент вот такое решилось в голове сэра Болинброка, с неприятием и злостью посмотревшего на леди Болинброк. На которую одно загляденье смотреть тогда, когда она тебе послушна и покорна. А сейчас она строптива и в чём-то противна сэру Болинброку, и он догадывается, кто перешёл его взглядам на леди Болинброк дорогу. Это этот тип перед ним. На кого сэр Болинброк переводит свой испепеляющий взгляд и бл*ь, нарывается на холодный душ с его стороны.

– Вы всё, надеюсь, увидели. – Делает вот такое жестокое и много в себе предполагающее заявление незнакомец. И если сэр Болинброк не дурак, то он всё поймёт, и чтобы не быть в глазах этой достопочтимой публики посмешищем, сейчас же пойдёт отседова вон.

А сэр Болинброк может и не дурак, как он считает, но он при всём при этом не готов к таким резким изменениям в своей обустроенной на комфорт жизни. И для него сейчас уйти, не отобедавши, хуже репутационной смерти. В общем, сэр Болинброк растерян и не знает, как с собой обездоленным быть.

И тут на помощь к сэру Болинброку и всем, всем, всем людям за этим столом приходит неожиданно и откуда они уже ничего и не ждали – со стороны мадам Пеппер. Которая, как метеор влетает в гущу этих событий, и со словами: «Извините, этот сюрприз не для вас», хватает Сен-Бернара Аидыча и уводит за собой, не оставив здесь камня на камне от прежних мыслей и их основ.

– М-да. Человека не переделать. – Глядя на Сен-Бернара Аидыча, у мадам Пеппер рождаются вот такие философские мысли. Что по мнению Аиыдыча так, и этот устоявшийся факт нужно будет им использовать.

Да, кстати. Сен-Бернар не сразу ушёл отсюда, а он на прощание задал для всех вопрос на засыпку. – Да, кстати. Никто не находил мой пробковый шлем? Он где-то под вашим столом завалился. – И на этом всё, за столом создаётся интрига, с внутренними позывами заглянуть под стол, когда ногами уже начинаешь тревожится за то, что тебя там оттопчут.

Департамент права, наук и другой физкультуры ума.

– Рассмотрим ещё раз наш объект внедрения, департамент культуры, права и наук. – Возвращаясь к схематичному плану местности в виде макета, говорит Аидыч, оглядывая с высоты масштабированного птичьего полёта этот централизованный объект стоящих перед ним задач. Который разложен на свои внутренние контуры, и его внутренняя обстановка легко визуально прослеживается, как на схематичном плане.

– Здание департамента представляет из себя классический, без новаторств тип резиденций. Оно включает в себя центральную часть, а также западное и восточное крыло. Центральную часть здания департамента занимают различные службы приёма людского потока, так сказать, это представительная часть департамента. Тогда как то, что нас интересует и является системообразующими пружинами этого кодекса права, находится по сторонам от этого центрального холла. Так восточное крыло департамента отведено под науку, правовой инструментарий институции реальности. Ну а в западном крыле расположился мозговой центр департамента права – его культурный центр. Во главе которого, на данный момент стоит господин Отменен. Как понимаешь, – обращается с этим пояснением к Вишенке Аидыч, – это не настоящее имя главы аппарата вашей ответственности. Оно отображает собой перемену времён, на основе которых приступает к своим обязанностям новый глава департамента, чья должность выборная и находится в прямом взаимодействии с требованиями времени. И если глава перестаёт устраивает требования времени, быть актуализированным, то он пересматривается и отменяется, если нынешнее время требует новых имён. Ну а сейчас видно пришло время для людей отменных, кто будет отменять всё ненужное и отсталое. А как только он выполнит поставленные временем перед ним задачи, то он уже сам может быть отменён. Как видишь, только одна буква отделяет его от одного до другого агрегатного состояния. А это мы и возьмём себе на заметку.

Аидыч на этом месте делает небольшую паузу, чтобы осмыслить более подробно собой же сказанное, после чего обращается к Вишенке с новым блоком пояснений. – Так, в преддверии нашего прибытия в департамент, мы отправим на адрес господина Отменного приветственное письмо с правительственным штампом. Пусть готовятся к встрече. – На этом месте Аидыч вновь замолчал. И на этот раз не из необходимости прочистить горло кашлем, а специально для того, чтобы Вишенка задалась к нему вопросом. Что она и сделала. – И что это за письмо?

– А просто письмо. В котором будет говорится, что к ним в департамент права, для культурного и информационного обмена прибывает делегация из одного университета западного полушария мозга и одновременно планеты, состоящей из их коллег по культурному и научному профилю и своей специализации. Так сказать, назрела необходимость найти общие точки соприкосновения, этого требует устойчивость развития мира, для которого застой это путь в никуда. Ну а так как западное полушарие всегда было склонно выделять в себе рациональность и логику, а правое полушарие отвечало за чувства, эмоции и всё то, что ближе к сердцу, то всем нам есть о чём поговорить, чтобы сблизить свои позиции на развитие мира. Ну и главный посыл этого письма заключается в следующем. – Резюмирует себя Аидыч. – Для нашего мыслителя, уж такой выходит конфликт интересов, любое лицо с иноземной проекцией себя является аудитом, цензором, ревизором, и в конце концов инквизитором. Ну а мы этим и воспользуемся. – И на этом ставится точка с запятой, до дальнейших распоряжений. Которые не заставляют себя ждать, и в час «Д», на ступени мраморной лестницы департамента права, культуры и наук вступает каблук туфли, надетой на ногу после, а сперва получившей для себя принадлежность носительницей этих туфель. Как можно однозначно предположить, имеющих в наличие на обеих ногах этой гражданки в деловом костюме, и к ней не придерёшься по любым основаниям не только потому, что таких оснований априори не возникнет при взгляде на неё, а хотя бы по потому, что она вся из себя представляет и предполагает аудит твоего права на свою самостоятельность.

И эта представительница прежде всего своей личности, своего я и всего того, что она в себе несёт и подразумевает, так на вас, встречное лицо, посмотрит взглядом своей активности вас вывести на свою чистоту откровенности, что вы в себе тут же теряетесь, уж и не зная как опровергнуть всё то ею увиденное в вас, что подлежит обструкции и отмене компетентными органами без предварительных обсуждений.

Вот, наверное, почему, этой современнице с активной гражданской позицией и с частично исключительным правом за вас решать, что вам будет лучше для себя, никто на пути не попадается, а все люди из далека, заметив это её направленное в их сторону целеустремление сделать их мир лучше и спокойней, в волнении и с беспокойством сворачивают в сторону и напрочь идут отсюда.

Но эту независимую, уверенную в себе и высокого интеллекта современницу не беспокоит особенно такая страсть человека в себя и людям им добра желающим не верить. Она по опыту жизни знает, что никуда они от предначертанного им судьбой и комиссией права на счастье, особым сотрудников которой она является, не денутся.

– Что скажите, господин Леви. – Остановившись на первой ступеньке, обращается с этим вопросом к сопровождающему себя лицу эта современница, знакомая всем своим знакомым под именем мадмуазель Пеппер. И если насчёт её имени ни у кого нет вопросов, оно точно отражает её суть, то вот что значит эта форма требовательного к себе обращения из причуд отсталого прошлого – мадмуазель, никто не понимает из тех людей, кому не выпало счастья избежать этой встречи и знакомства с мадемуазель Пеппер. Правда, никто с этим вопросом к ней не обращается, вдруг в один момент понимая, для чего она так себя называет. – Поймать меня хочет, гадина, на неуважении к её праву как хошь называться. А если я на этом моменте пробуксую, то она в любой момент может меня обвинить в пассивной поддержке навязываемых непрогрессивных прошлым ярлыков на независимую …Скажем на неё. – И от таких мыслей рот сам прямо затыкается, а глаза собеседника мадмуазель Пеппер сразу уходят в пол, от своего преступления подальше.

– Вы это про что? – интересуется у своей спутницы мадмуазель Пеппер, не менее чем она легендарная и одиозная личность, доктор философских наук, Сен-Бернар Леви, снимая с носа очки, чтобы утереть нос реальности, протерев их тряпочкой и тем самым выразить не полное почтение тому, что он не собирается видеть без своего фокусирования через лупы этих очков.

– Вызывает у меня беспокойство эта лестница. А если точно, то ступени лестницы. – Говорит мадмуазель Пеппер, своими замечанием заставляя своего спутника перевести своё внимание себе под ноги. И, конечно, только после того, как он водрузит на нос свои очки.

– Что с ними не так, дорогая. – Более чем сейчас нужно позволяет себе в обращении к мадмуазель Пеппер господин Леви. Правда, сейчас это не критично, хоть даже и указывает на некие не касающиеся всех остальных обстоятельства отношений этих людей.

– Скользко здесь. Но не это самое главное. Высота ступенек вызывает у меня беспокойство. – Говорит мадмуазель Пеппер, ставя подошву своей туфли так, что конец туфли ставится ею на следующую по ходу ступеньку, а пятка остаётся на прежней.

Господин Леви наклоняет голову, смотрит на то, на что указывает так претенциозно нога мадмуазель Пеппер, поднимает голову, смотрит в лицо мадмуазель Пеппер и вот какие интересные у него есть на этот счёт мысли. – А вы делайте для себя насечки насчёт вот таких характерных деталей местности. Они вам не дадут в будущем заблудиться. Сами же знаете, что лабиринты и буреломы мысли всегда делаются из рафинированных материалов, без своих отступлений на какую-нибудь единицу человеческой погрешности. А раз здесь присутствует человеческая ошибка, огрех, то мы можем быть уверены хотя бы в том, что эта часть мирового сознания подчинена не одному точно уму и она действительно реальна.

– А если проще. – Перебивает все эти философские умничанья Леви мадмуазель Пеппер, человек деятельный и когда это касается напрямую её, то тут нет места для философии и ты давай поспешай подавать факты и инструменты реализации того, что интересует мадмуазель Пеппер.

– По таким приложениям человеческого ума, отклонениям от рафинированного единства самоцели быть цельным миром, и определяется реальность мира. Действительный мир именно таков. Не прилизан, груб и угловат. Это только мир виртуальной плоскости, иллюзии, под тебя весь подстраивается и ты, пребывая в нём, не встречаешь с его стороны никакого сопротивления и противодействия. Вот по таким углам мы и будем ориентироваться в этом пространстве смешения пространств ирреальности, аллегории и реальности, территорий сознания и осмыслений. – На этом Сен-Бернар Леви всё сказал и выдвинулся вверх по лестнице.

Что же касается мадмуазель Пеппер, то она ещё разок окинула взглядом ступеньку, да и сама выдвинулась вперёд, на подъём. Где Сен-Бернар идёт на пару шагов впереди, а мадмуазель Пеппер только сперва думает, догнать его или нет. После чего решает догнать его вопросом.

– А что тогда значит такая неповоротливость в плане нашей не встречи стороны принимающей? – задаётся вопросом мадмуазель Пеппер.

Господин Сен-Бернар Леви останавливает на месте, поджидая мадмуазель Пеппер, и когда она к нему приближается, озвучивает свои мысли на этот счёт. – Я думаю, что это обычное разгильдяйство, а не глюк, на который люди от этой альтернативы реальности будут ссылаться в своё оправдание. Мол, в программе был сбой и наше время вашей встречи не стало совпадать со временем вашего прибытия. В общем, такова местная реальность.

– И как мне это учесть? – спрашивает мадмуазель Пеппер.

– Запиши в ячейку психологического оружия. – Говорит Сен-Бернар, выдвигаясь вновь вперёд. И на этот раз мадмуазель Пеппер не вставляет палки в колёса хода Леви. Что позволяет им за достаточно непродолжительное время подняться на лестничную площадку, предваряющую собой подход к массивным дверям, ограждающим свой вход в это здания департамента прежде всего права, а уж только затем на правах своего права на свободу своего волеизъявления всё остальное существует.

Ну а пока Леви и Пеппер стоят в своём отдалении от этих дверей, то у мадмуазель Пеппер, как у человека прежде всего интересующегося, а не как ко всему критично относящегося, для кого реальность видится не так схематично, как она смотрелась на макете при подготовке к этой вылазке, есть свои вопросы к Леви.

– Эта дверь своей массивностью исполнения вызывает у меня вопросы. – Говорит мадмуазель Пеппер.

– И какие? – интересуется Сен-Бернар.

– Она не предназначена для частого открытия. – Делает вот такое замечание мадмуазель Пеппер.

– Пожалуй, соглашусь. – Бросив изучающий взгляд на дверь, согласился с мадмуазель Пеппер Сен-Бернар.

– И тогда, что это может значить? – а вот и сам вопрос мадмуазель Пеппер.

– Что? – делает вид Сен-Бернар, что он такой недалёкий, или же здесь есть ещё что-то ещё.

Пусть будет что-то ещё, решает мадмуазель Пеппер, воспользовавшись данной Леви возможностью продемонстрировать своё умение логически мыслить. – Эта дверь иллюзорна. А такое её исполнение связано с необходимостью монументальностью приукрасить это здание права. – Вот какие насчёт всего этого есть мысли у мадмуазель Пеппер. Здесь у Сен-Бернара должен был возникнуть логично возникающий из сказанного Пеппер вопрос: «А на хрена всё это?», но он им не задался, так как мадмуазель Пеппер перебила его своим пояснением:

– Оцифровать виртуальной картинкой реальность будет дешевле.

– Это да. – Вновь соглашается Сен-Бернар. – Вот только экономить на праве, я бы никому не рекомендовал.

– Здесь, всего вероятней, вопрос так не ставится. – Поправляет Леви Пеппер. – Финансирование права всегда идёт по остаточному принципу, – все считают отчего-то, что право для себя всегда дорогу найдёт, – и у монтажёров этой реальности просто выхода другого не было, как отвиртуалить реальность.

– Что ж, тогда дело осталось за пустяком. – Говорит Сен-Бернар. – Пойти и открыть двери. – И на этих словах Леви с такой странной настойчивостью и побуждением на активизацию своих действий смотрит на мадмуазель Пеппер, что ей становится слегка волнительно и непонятно то, что всё это может значить.

А Сен-Бернар готов ей всегда пояснить, что значат те или иные его взгляды на поступки и действия, а хуже бездействие людей. – Мы, чтобы для себя прояснить значимость стоящей перед нами теоретической основы реальности, которая может быть чем угодно на практике, должны быть полностью объективными, откинув от себя весь налёт субъективности. А что есть наша объективная очевидность, как не отождествление её реалиям мира, строгое следование временному циклу. И если я сейчас на себя возьму ответственность за исследование этой перед нами неочевидности, в общем, выдвинусь туда первым, то это не будет отражать настоящие реалии и инициативы нынешнего времени. А вот если ты возьмёшься за это дело, то это будет так похоже на то всё, чем себе голову забивают современницы, все сплошь самостоятельные и социально активные.

– Ладно, убедил. – Чего-то не слишком радостно и убедительно соглашается с Сен-Бернаром Пеппер, про себя ещё не то бормочущая. – Вот же умеет гад, всё перевернуть в свою сторону.

И вот мадмуазель Пеппер подходит к этим массивным дверям, окидывает их снизу доверху взглядом, и затем берётся за ручку дверей и начинает тянуть их на себя. И к её некоторому удивлению, двери достаточно легко поддаются её усилиям.

И мадмуазель Пеппер, держа открытыми двери, с удовлетворённым лицом смотрит на Сен-Бернара, как бы ожидая от него реакции на открытие ею двери. И она, в общем, следует.

– Значит, легко поддалась? – как бы спрашивает Сен-Бернар.

– Легко. – Соглашается Пеппер.

– Тогда принимаем за основу второй вариант. Дверь является цифровой картинкой. – Говорит Сен-Бернар, проходя мимо Пеппер в двери. Куда вслед за ним ныряет и Пеппер.

Дальше они оказываются в просторном холле, выполненном в гостеприимном стиле дворцового этикета в виде мраморной облицовки пола, колонн и ведущей на второй этаж лестницы. На что посмотреть не только приятно, но и информативно для людей в первый раз здесь оказавшихся, и для кого дальнейший путь здесь не отчётлив и мало известен. И чтобы куда-то дальше пройти, нужно, либо ознакомиться с гидом на цифровой панели, вывешенной на одной из стен, либо же выбрать для себя второй вариант – обратиться к стойке охраны и вызвать то лицо, кто будет отвечать за ваше здесь присутствие.

И видимо Сен-Бернар склонялся ко второму варианту взаимодействия с местной обстановкой, направив свой взгляд в сторону охранного поста, но его тут опередили на полпути к этому месту.

Ну а кто встал на этом его пути, то это лицо с виду вообще незнакомое и в первый раз увиденное, как мадмуазель Пеппер, так и самим Сен-Бернаром, но в нём при этом что-то неуловимо присутствует такое, – может эта слащавая улыбочка или странное для человека ни разу не виденного заискивание в глазах, – что это не даёт ни малейшего сомнения у Сен-Бернара в его личностной идентификации – это тот самый глава департамент местного права, господин Отменен. Кто так кроток, обволакивающе мягок и чуть ли не косноязычен от своего стеснения, что даже у Сен-Бернара, человека без сомнения в себе, возникают сомнения насчёт верной идентификации господина Отменного, как он слышал о нём, человека деспотичного, грозы для всякого непорядка и безжалостного обличителя людских пороков, коих только у него нет.

И как следствие такого сомнения Сен-Бернара, вот такой его вопрос и обращение к этому нелепому лицу. – И кто вы таков есть, милостивый государь?

А этому милостивому государю, к кому так снисходительно обратился Сен-Бернар, кому простительна такая словесная нелепость и посыл к устаревшим эпитетам прошлого, – нынче нет, ни грознейших, ни милостивейших государей, они отменились или пошли в расход с помощью кардинального решения комитета свобод, – и хочется побыть в таком качестве, и невозможно это сделать по причине его облечения и другой властью – властью над умами. А это куда перспективней и интересней, чем какая-то всего лишь автономия права над горской людей, объединённых территориальным признаком.

– Стоит ли моё ничтожное имя того, чтобы быть хотя бы названным рядом с вами. – Начинает византийствовать этот скользкий человек.

– Раз ты стоишь уже здеся, то стоит. – Несколько грубо отвечает Сен-Бернар.

– Глава департамента права, Отменен. – Представляется этот Отменен, внимательно ожидая решения от великого Сен-Бернара. И он его получает, но не в той мере, какой ожидал.

– И что ты хотел бы, чтобы это имя мне говорило? – по истине верен слухам о себе и своему культурному коду господин Сен-Бернара, ни для кого с первого взгляда непознаваемый человек.

И поэтому тоже господин Отменен вынужден задумать над своим ответом тому легендарному, и я не верю до сих пор, что он здесь, человеку. И при этом всё это очень быстро нужно сделать, чтобы не быть заподозренным в том, что ты слишком долго, а значит много о себе думаешь, и тебе следует убавить свой апломб и пыл. – Мы получили от вашей пресс-службы письмо о том, что вы к нам прибудете. – Говорит господин Отменен, и он, пожалуй, справился с первой для себя сложностью встречи столь важных гостей. Кто к большому изумлению господина Отменного, не испытывал сложности его понимания, говоря с ним на одном, его родном языке.

– А ещё говорят, что все иностранцы страшные снобы. – Уже себе заметил господин Отменен, как реальность непохожа на то, что о ней говорят. И иностранцы, хоть люди другого ума-воспитания, и для них всё дико, что находится за границами их государственного права и внутреннего комфорта, тем не менее, готовы понимать эту диковизну, лежащую в пределах иного авторского права.

– Они не так страшны, как их рисует вся эта пропаганда национального права на собственного преимущество перед иноземщиной. И не такие снобы, раз не поставили выше всех своё право говорить и понимать только на своём языке. А они допускают до себя и другое развитие природы, давшей человеку возможность и право называть вещи своими именами на своём языке, как они их понимают. Что не всегда правильно и верно, и по этой в том числе причине, – облагородить интеллектуальное сознание этого, всё-таки дикого народа, – они и прибыли сюда. – Сумел сообразить господин Отменен настоящую причину прибытия этих легендарных личностей, появление которых всегда ознаменует собой слом эпох и времён, с переформатированием реальности под новые вызовы времени.

– Это только для внешнего употребления. – С прежней строгостью и суровостью говорит Сен-Бернар. – Что же до настоящей цели нашего прибытия… – на этом месте Сен-Бернар делает многозначительную паузу, изучающе смотря на Отменного, – то, как понимаете, это знание касается лишь тех, кто достоин нашего доверия. И как вы считаете, кто это может быть? – а вот к чему эти вопросы, господин Отменен, крайне благодарный за такой свой выбор, всё равно не шибко разумеет. Даже не собираясь себе ломать сейчас голову в попытке понять, на какую падлу этот Сен-Бернар намекает. Впрочем, он всё же не так наивен и понимает, какова основная цель этого вопроса. Он должен будет прошерстить ряды своих сотрудников для выявления среди них неблагонадёжных. Ведь какая-то падла сочла себя не менее его достойным быть в глазах Сен-Бернара. А такого рода политическая конкуренция недопустима под сводами права, которое не допускает разных для себя трактовок.

– Выясним. – Делает заявление Отменен.

– Что ж, когда выясните, то надеюсь, ни одного себя порадуете. – Говорит Сен-Бернар. – А сейчас бы я хотел перейти к тому самому делу, которое нас и привело сюда. – Добавляет Сен-Бернар, на этом месте оглядывается по сторонам и поясняет Отменному, почему он не сразу собирается перейти к тому самому делу. – Но, кажется, здесь не будет для этого слишком удобно.

А господин Отменен сразу хотел предложить Сен-Бернару и его спутнице пройти к себе в кабинет, чтобы им всем там было удобно, и только его растерянность перед лицом столь выдающихся личностей, не позволило ему быть столь расторопным. Так что он благодарнейше просит пройти в его кабинет, и там уже приступить к тому, для чего они сюда прибыли.

И вот Сен-Бернар с Пеппер сопровождаются Отменным до его кабинета, там усаживаются по своим креслам с дальнейшим предложением попробовать с дорожки всё то, чем рады и расставлено на журнальном столике. Но месье Сен-Бернар человек производительной мысли, и для него сперва существует дело, а уж только затем отдых от работы.

– Причина нашего прибытия к вам, под своды этого храма диалектики и права, следующие. – Обращается с этим к Отменному Сен-Бернар, поднимаясь из кресла, в которое он только что был усажен через приглашение, и видно ему там не заделось, а может быть поднимаемая им тема разговора была для него столь значимой, что он не счёл для себя уважительным сидеть при разговоре о таких знаковых вещах. Глядя на Сен-Бернара, не смог усидеть на своём кресле и господин Отменный, для кого гостеприимство не пустое слово. Вот он и сам не может усидеть на месте, когда видит стоящих на ногах своих гостей, хоть и не званых и пропадом пропади они, –иногда и в господине Отменном прорываются вот такие кощунственные мысли, когда он наступает на свою нелюбимую и одновременно любимую мозоль – быть терпимым только к самому себе.

И он бы метлой баба-яги и близкими к человеческому естеству тряпками гнал бы всю эту иноземную нечисть, невероятную на изобретательства своей необходимости и нужности для зажиточного человечества, если бы и сам не поддался корыстным в себе чувствам и не нашёл бы для себе иноземный гешефт от такого их вмешательства в правоустановления своего права на установления своего права. Вот такой тут выходит тавтологический винегрет.

А между тем и за между прочим также, месье Сен-Бернар, по чём тёмный свет и само собой безбожно, как на него и его идеологический нерв это похоже, клянущий того самого Бернара, кто сделал такой собачьей его жизнь, – а он ведь обожает кошек, – приступает к пояснению той цели, ради которой они вначале собрались, затем с помощью различного транспорта: пароходов, поездов и самолётов (здесь он, конечно, слегка преувеличил) добрались до этой, как там будет по-вашему, сьентетик, и уж в итоге пешим драпом (правильно я изъясняюсь по вашему) дошли до ручки…– Сен-Бернар на этих словах в совещательных целях посмотрел на мадам Пеппер, и поправленный ею, сделал пояснение, – вашей двери. – В общем, месье Сен-Бернар своей педантичностью изложения всего того, что предшествовало этой встрече, уже вывел из себя благонадёжного и очень терпеливого к толерантности господина Отменного. Кто хоть и был тёртым калачом, но только относительно людей одного с ним морального и интеллектуального уровня. А как только он столкнулся с нравственно и по дворянской родословной выше даже не с противником, а с оппонентом, то он сразу же и поплыл.

Что и говорить, а есть за что пребывать в восхищении перед людьми не как мы тут лапотники инструктированными передовыми и прорывными идеями. Которые хоть и непонятны нисколько поначалу, а также и все разы и дальше, но когда ты раскрываешь свой рот и проговариваешь за ними все эти с невозможностью и для себя понять понятия, то ты хоть не таким дурнем, как всегда для всех выглядишь и полагаешь сам, когда все энти тобой сказанные слова всех тут магнетизируют без остатку, вгоняя людей в обструкцию себя. Ну а что ещё для счастья нужно.

Вот отчего и тащатся, и приемлют для себя все эти идеи все самые передовые люди уже не лапотники, а в туфлях от того же Николы Кардэни. Для кого, как бальзам на душу звучат все окультуренные прогрессивными проектами трудно выговариваемые и запоминаемые туда же словечки-формулы вашего успеха.

Ну а как грамотно их подаёт месье Сен-Бернар, что его господин Отменен готов принимать таким как он есть, месье. Что крайне немаловажно, учитывая какую страсть испытывал и учитывал в себе к джентльменам, первым соперниками и врагам месье, господин Отменен. И господин Отменен, как только получил то самое письмо со штампом, даже сперва был готов засомневаться в значении этого Сен-Бернара, послав по тайным каналам депешу куда надо, чтобы ему там разъяснили, как ему быть и что дальше делать с этим Сен-Бернаром, вызывающим в нём жгучий когнитивный диссонанс. Он вроде и того поля ягода, но в тоже время она волчья, и не всегда съедобна для вкусившего её едока.

Но в тех компетентных органах, куда направил по тайным каналам свою депешу господин Отменен, без которых не может никак осуществлять свои функции любое право на своё волеизъявление человек дремучий, очень твёрдо и лаконично уведомили Отменного о том, чтобы он своим свиным рылом не лез туда, куда не просят без соответствующего уведомления. – Сиди и не рыпайся. – Вот таким макаром и оглушили сознание и волю господина Отменного, чуть было себя тут же не отменившего в нуль, когда он с горя напился до скотского состояния.

– И нашей конечной целью является проверка того, как в ваших институциях права работают рефлексы и инстинкты выживания в виде стереотипов мышления, клише и штампов. – А вот что сейчас сказал и что имел в виду месте Сен-Бернар, то этого никак не может сообразить господин Отменный. Только и могущий сейчас в ответ продемонстрировать то, как он рад тому, что эта тема так заинтересовала его гостей. И он, конечно, все силы приложит для того, чтобы решить эту давно перезревшую проблему.

На что месье Сен-Бернал, к лёгкому раздражению господина Отменного смотрит с некоторым недоумением и вопросительно. – Что вы на это скажите? – задаётся вопросом месте Сен-Бернар.

А что может сказать господин Отменный, кроме как сказать, что он готов любым начинанием месье Сен-Бернара содействовать. Из чего эта падла лягушачья, как про себя прозревает в случаях своего раздражения господин Отменный, делает удивительные и до чего же странные выводы. – Что ж, я не удивлён. И ваш пример первое тому подтверждение.

– Чему, позвольте поинтересоваться? – задаётся вопросом господин Отменный, склоняясь перед необходимостью быть гостеприимным, а не как это могло показаться иноземному гостью, у кого на родине поступки людей не всегда также трактуются, как это принято у людей с другой нормой жизни и интеллектуальным началом, перед внутренним желанием угождать и пресмыкаться перед всякой дурью и иноземной природой этой дури.

Ну а месье Сен-Бернар, явно оправдывает в себе всё то, что господин Отменный себе сгоряча и не в полном здравии своего нетрезвого духа о нём и о таких как он сатрапах думал, касаясь своим иносказательным и картавым языком той части духовной жизни местного жителя, которая хоть и не всегда доступна для его умственного понимания, но он своим нутром чувствует, что это моё хотя бы потому, что всё это плоть от плоти наше. В общем, эта иноземная гадина имеет мысль коснуться и возможно затем или потом у себя на иноземщине осудить феномен ценности для всего мирового человечества, писателя Достоевского. К кому он, применяя установившиеся у них порядки, всё ставить под сомнение и переосмысливать, снося с пьедесталов прежних авторитетов, ставя на их место лидеров общественного мнения, ЛОМов, решил, – как очень на таких как он похоже, – к нему придраться, не опасаясь нисколько того, что может о него со всего маху пятернёй получить по своей мерзкой физиономии.

Впрочем, месье Сен-Бернар со всех сторон подстраховался, обратившись по адресу с этим критически важным для нового прогрессивного поколения, отвергающего всё традиционное прошлое, вопросом. А именно к специалисту по эффективности внедрения нового конструкта мировоззрения в людские массы, господину Отменному, чьи взгляды на мир фокусированы через гранды самых передовых и прогрессивных общественных организаций.

И как нутром господина Отменного начинает пониматься и просыпаться страх за себя и за своё добротное будущее, то этот вопрос месье Сен-Бернара относится прежде всего к нему. – Это, бл*ь, моя проверка на благонадёжность. И если я её не пройду, они меня, нет, не отменят, а они меня сотрут в порошок стиральный. Чтобы хоть так окупить затраты на меня. Так вот что это за порошок был, который они мне вручили при занятии мной должности. И эти их слова, сказанные ироничным тоном: «Надеемся, что вы на вашем новом посту отстираете все грязные пятна, допущенные в управлении вашим бывшим предшественником», теперь понятно, что значат. – Ахнул про себя Отменный, заёрзавший внутри своего костюма, в котором ему стало до отторжения находиться неприятно (он был постиран тем самым порошком).

– Тому, что инстинкты самосохранения в вас работают отменно. – Сен-Бернар в ответ вот такую синонимальную каверзу заявляет. И господин Отменный и ничего возразить в ответ не может, так он поражён и изумлён умением этих стратегов мысли чужой юрисдикции права всё перекручивать, с ног на голову ставить и делать вот такие завихрения ума. Где Сен-Бернар с помощью всего лишь склонения его имени в свою характерную ассоциативность, которая является прямым отражением его внешнего и внутреннего я, поставил его в безвыходную ситуацию – ему нельзя ничего говорить против и противоречить, раз это не будет разумно и для себя прискорбно.

Но как буквально сейчас же выясняется всё тем же господином Отменным, то это всё были только цветочки, и месье Сен-Бернара насчёт господина Отменного имеет сверхбольшие исследовательские планы по его изучению. А вот для чего всё это, то может быть господин Отменный в чём-то и был прав, рассуждая, что всё это есть план по его аттестации для проверки его благонадёжности с последующими перспективами его выдвижения на более ответственную и руководящую должность (на все значимые должности назначаются после собеседования с западными кураторами; что поделать, вот такая географически ориентированная модель принята в департаментах права на исследования лучших и разумных людей), а вполне может быть и так, что господину Отменному предложат и нечто более интересное. Работать под прикрытием, против врагов демократии и осциллографической ритмике сердца, слишком равнодушничающей и не переживающей за успех конечного дела.

А это сулит не только различные почести и награды, в том числе докторскую степень по философии, коя присуждается в последнее время только пламенным борцам с эксклюзивным правом на авторитарность некоторых недружественных режимов для одного светоча самопровозглашённой демократии и либерализма, а этот путь героя позволяет в тебе раскрыться всему ранее затаённому и скрываемому по зависимым от тебя только причинам. И всё это без осуждения и без укора со стороны мирового сообщества, когда надо закрывающего глаза и понимающего палачей и тиранов, кто не только для себя старается, а своим местами жестоким примером показывает людям ещё сомневающимся в том, что, как мировое сообщество решило, то так оно и будет, и что не нужно злить того, кто с вами ещё либеральничает. А им следует сразу принять как должное, что тут ими предлагается.

И как говорится в таких случаях, когда уже ожидаешь нового удара под дых или ножом в спину, как раз тебе бьют туда, куда ты вообще не ожидал. В данном случае с господином Отменным, ему между ног так врезали, что у него одновременно ноги отдавились, голова потяжелела от удара по затылку и во всём теле стало очень грустно. А что в буквальном виде послужило катализатором для всего этого случившегося с господином Отменным, то это цитирование Сен-Бернаром самого ненавидимого людьми со своей просвещённой программой и конкретикой в голове, писателя Достоевского.

– «Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить», – Сен-Бернар, всё же в нём много от сволочи и подонка, на память, без использования записей на бумажке или хотя бы с экрана смартфона, с того информационного ресурса, кто ещё себе позволяет выпады в сторону прогрессивного человечества, озвучивает вслух эту, бл*ь, цитату сами ви, ситуаен Отменный, знаете кого. Говорит Сен-Бернар с вот таким намерением убедить самого Отменного в том, что он, как лицо уполномоченное, должен знать всех врагов цивилизационного человечества. Он ведь работает в префектуре культуры, а нынче первой задачей культуры и его базового элемента, культурного человека, является выявление всего того, что мешает культуре развиваться в новую самобытность, своим отсталым и непрогрессивным отождествлением вставляя палки в окультуривание масс.

И как только гражданская личность, олицетворяющая собой культуру, обнаруживает нечто не вписывающиеся в квалификационную модель того, что отныне называется цивилизационность, просвещённость и интеллектуальность, собой определяющие, характеризующие и объясняющие что есть, бл*ь, твоя культура разума, то есть очаги безысходности и без культурности, то первой задачей всякого ответственного и неравнодушного к будущему гражданского лица является, уничтожение всеми подручными средствами этого рассадника ложного восприятия идей.

А между тем ситуаен Отменный, названный Сен-Бернаром сейчас в первый раз так и явно не просто так, а с какой-то тайной целью, пребывает в крайней сложной для себя ситуации, которая была создана Сен-Бернаром, озвучившего эту цитату, принадлежащую… А вот отвечать на этот вопрос ситуаен Отменный пока что никак не знает как. Хотя он и знает, кому принадлежит эта цитата. Ну а сложность признания принадлежности этой цитаты за кем-то, состоит в том, что ситуаен Отменный, как человек имеющий право на свои взгляды на своё и чужое мнение, в данном случае прослыв образованным человеком и значит признающим наличие вот таких склочных людей и их мнения на в том числе и на себя, получается так, что как будто прислушивается и учитывает мнение тех людей, кого он всей душой ненавидит и терпеть не может.

С другой стороны, сложность для него заключается в том, что этот месье Сен-Бернар как-то уж очень на него странно смотрит через призму своих мало чистоплотных …неужели сапог. И тут в голове ситуаена Отменного, сам собой, возникает вопрос: «Это, бл*ь, на что он тут намекает?». И что самое для ситуаена Отменного прискорбное, так это то, что он примерно знает ответ на этот и ранее возникший у него вопрос насчёт того, что заставило месте Сен-Бернара так дружески похлопать его плечу, признав его чуть ли не за своего, ситуаена.

– Он, сука, на психическом уровне меня решил под себя подмять. – Очень верно рассудил для себя Отменный. – И откуда у тебя такая уверенность, что я поддамся на твои уговоры и почищу твои сапоги. – Недоумевает над такой самонадеянностью Сен-Бернара ситуаен Отменный, замечая за ним, что он хоть и человек самого благовоспитанного и блестящего качества, а сапоги то у него и впрямь не чищены. – Не порядок. – Почему-то восприняв близко к сердцу вот такую опрометчивость в плане своего костюма, то есть неряшливость, месье Сен-Бернара, ситуаен Отменный, сам того не заметив, полез в карман своего пиджака за платком. – Весь портрет портит, внося в него сумбур и неясность. – Стерев пыльную условность с сапога месье Сен-Бернара, ситуаен Отменный поднимает взгляд на месье Сен-Бернара, и получив от него одобрение в виде кивка, ждёт от него дальнейших указаний.

– Ви, ситуаен Отменный, очень предупредительный малый. – Говорит Сен-Бернар, вдруг надумавший занять своё прежнее место на кресле. Что заставляет и ситуаена Отменного поспешать до своего места, чтобы не разочаровать месье Сен-Бернара, считающего его очень поспешным и предупредительным малым, но с большой буквы человеком, естественно.

И только Сен-Бернар приступил к изложению второго своего предложения, как ситуаен Отменный уже сидит в своём кресле и весь внимает Сен-Бернару.

– Значит, мыслите локально. – А вот к чему это сказал месье Сен-Бернар, и исходя из каких знаний ситуаена Отменного он сделал такие удивительные выводы, то ситуаену Отменному это никак непонятно. Что он, и не скрывая, показывает Сен-Бернару, выпучив в его сторону глаза. Что, конечно, несколько поспешное и необдуманное решение со стороны Отменного, явно не учитывающего суть и боль на него мировоззрения граждан мира, к которым себя причисляет и месье Сен-Бернар.

Где он, видя такое выдавленное через вылупленность в глазах внутреннее мироустройство ситуаена Отменного, ещё возьмёт и себе решит, что ситуаена Отменного переполняют не все те чувства восхищения и трепета, кои должны в нём всплыть и воспылать одновременно при общении с таким легендарным человеком, кем он без должной скромности является, а его так вспучил изнутри его собственных эгоизм, взращённый на местных бобовых кормах, кои не так полезны и уникальны по своему минеральному составу, как фасоль. Без которой своего завтрака не предполагают активисты зелёного и экологического движения, к кому себя также причисляет и Сен-Бернар Леви. Считающий, что без хищников мир станет добрее и зеленее, а что насчёт поддержания природного баланса, – кто-то смеет научно гипотизировать о том, что хищник тоже нужен, а то кролики станут самой преобладающей животной силой, и под их тяжестью планета сойдёт с прежней орбиты, улетев затем в свои тартарары, – то он об этом позаботится.

А сейчас месье Сен-Бернара нечего на эту крольчачью тему отвлекать и у него есть ещё что сказать насчёт того, что он по следам своего ознакомления с господином Отменным надумал.

– Точечно отменяя тот или иной агрегатор позитива своего времени, творческую единицу, бывшей когда-то ориентиром мысли и направления движения народа, вы добьётесь только временного успеха. – Пустился в свою этимологию Сен-Бернар. – Когда границы открыты, то всегда будет существовать возможность, если не опротестовать все эти ваши решения, то, как минимум, негативно влиять на вас. Ну и единственное решение, как всего этого не допустить – это оградить информационным куполом территорию ваших интересов. Что вполне реализуемо, но нас ведь интересует не одна конкретно территория. Мы мыслим глобально. Транс-глобальное сознание предполагает делать акцент на поглощение и широчайший охват аудитории, где безразличие на различие и разнообразие, и есть наш объективный фактор значений транспарентных идеологем, наша платформа ясности ума и умиротворения. А для этого нужен другой инструментарий и охват. И здесь у меня имеются некоторые наброски-размышления. – На этом момент Сен-Бернар фиксирует общее внимание, чуть наклоняется в сторону Отменного, и глядя на него в упор, заговорщицким тоном голоса озвучивает то, что он может поведать только самым доверенным людям. И как должен понять ситуаен Отменный, то он один из этих людей, кто при случае должен быть готов отдать свою жизнь во благо этого цивилизационного процесса, ещё называемого вехой истории.

А вот согласен ли ситуаен Отменный и всё ли его устраивает, то разве его об этом спрашивают, и кому это интересно, когда выбор пал на ситуаена Отменного, кому уже никуда не спрыгнуть и попробуй только он взбрыкнуть, люди специальной конфигурации из профильного комитета чистки человеческих свобод, мигом его возьмёт в разработку, чтобы очистить его от всех этих его предубеждений на свой собственный счёт. Думал он, что сможет так просто от них отделаться и спрыгнуть. Нет уж, ничего у вас, ситуаен Отменный не получится. Раньше вы будете отменены в историю, чем вычеркнуты из списков людей должников.

– Мы должны подвести мир к общему знаменателю, на практике этим знаменателем будут человеческие ориентиры и ценности. А начнём мы с малого. К сведению в одну измерительную таблицу, мер и весов. Где мы, как акт нашей самоотверженности, пойдём навстречу, приняв за основы иные единицы измерения физического мира человека для начала, а уж затем и до духовности настанет своё время откровений. Для чего понадобится создать свои ревизионные комиссии по формированию новых усреднённых единиц отмера мира. А там мы посмотрим, чьи мили или метры будут ближе к человеческому нутру. Наша первейшая задача состоит в том, чтобы не окультуривать массы, а культивировать их. И эта смена акцентов даже и не была замечена. – Сен-Бернар на этом месте сделал паузу и задал-таки главный вопрос:

– Вы готовы возглавить такую комиссию?