Читать книгу «Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн - Владимир Владимирович Едапин, Владимир Владимирович Кожухарь, Владимир Владимирович Блохин - Страница 1

Павшим и выжившим.

Всем, отстоявшим нашу Советскую Родину

в годы Великой Отечественной войны,

посвящается.

РОЖДЕНИЕ «ЧЁРНОЙ МИФОЛОГИИ»

(ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ)

С началом того периода в истории Советского Союза, который весьма романтично именовали «Перестройкой», но который по своим ужасающе разрушительным результатам вполне заслужил наименование «периода большого Развала», в отечественной исторической науке был провозглашён лозунг борьбы за правдивое изложение истории и объективную трактовку исторических событий. Если говорить более точно, первоначально лозунг был выкинут «пишущей братией», журналистами и публицистами, затем его весьма дружно подхватила антисоветская (по своей сущности) советская творческая интеллигенция. Но, как известно, «спрос рождает предложение», поэтому и за «правдолюбцами» от цеха историков дело не стало.

И начали пересматривать всё, дотошно выискивая «историческую истину». Естественно, в самом начале досталось лежащим, так сказать, на поверхности темам – Сталин, сталинизм, сталинские репрессии. Осветили и негативную роль «вождя народов» в Великой Отечественной войне.

Но «лиха беда – начало». От Сталина стали подбираться к Октябрьской революции, её вождям и гражданской войне. И вот под несущиеся с телеэкранов белогвардейские «страдания» о пылающих четвёртые сутки станицах и проезжающих через Бухарест тоскующих по родине русских «заскакали» по газетным, журнальным, а позже и книжным строкам архиблагородные поручики Голицыны и корнеты Оболенские во главе бравых спасителей Отечества – казаков. А красные медленно, но верно превращались из героев в бандитов, быдло и восставших хамов.

Что и говорить, что вскоре добрались и до нашей «святая-святых», до Великой Отечественной войны. Благо и начало было положено: Сталин-то свой «отрицательный» вклад уже внёс. И его, т.е. вклад, подробно «исследовали» и все точки над «i» уже расставили, и заклеймили, кого надо.

Конечно, следует признать, что тема Великой Отечественной войны в советской исторической науке была тщательно «прилизана» и «прилакирована» (как, собственно, изложение всей истории советского периода). Существовали штампы-клише, отступать от которых было нежелательно. Они считались аксиомами. А аксиомы, как известно, доказывать не надо, а уж опровергать… Например, непреложной истиной считалось положение, по которому гитлеровская Германия имела в начале войны с СССР подавляющее превосходство в боевой технике. Или нельзя было подвергать сомнению утверждение, что ТТХ (тактико-технические характеристики) немецких танков и самолётов превосходили ТТХ советских боевых машин в начальный период войны. Нет, в советских войсках были образцы техники более совершенной или не уступающей немецкой (танки Т-34, КВ-1 и КВ-2, самолёты МиГ-3, ЛаГГ-3, Як-1, Пе-2, Ил-2), но было их слишком мало. Устаревшие же образцы советских боевых машин не могли противостоять германским аналогам.

Одним словом, в советское время вокруг темы Великой Отечественной войны сложился набор мифов, основанных на полуправде и недосказанности. Развенчание подобных мифов было, безусловно, делом благородным и с научной точки зрения необходимым. Поэтому с конца 1980-х гг. в тогда ещё советской историографии развернулись оживлённые дискуссии по ряду вопросов, связанных с войной. Но историческая наука – дисциплина, очень тесно связанная с политическими веяниями. И очень скоро под флагом поиска исторической правды стали делаться совсем другие дела, с поисками правды ничего общего не имеющие. Конечно, кто-то просто-напросто использовал шанс и на «жареных» фактах попытался сделать имя в науке. Но тон задавали не они, а те, для которых тема Второй мировой и Великой Отечественной войн стала средством идеологической борьбы против Советского государства. Эти деятели, любители демократического Запада, агенты его влияния в нашей стране, приложили много усилий, чтобы опорочить СССР, извратить его роль в той Великой войне, преуменьшить подвиг советского народа.

Подобные стремления понятны: решающая роль Советского Союза в победе над фашизмом была серьёзным препятствием на пути объявления его «мировой империей зла». Кроме того, убей у народа чувство гордости за свою историю, заставь его стыдиться её, и вот это уже не народ, а толпа, которую можно вести на какие угодно «демократические» преобразования.

После распада СССР и окончательного падения Советской власти вышеописанная «вакханалия» в отношении тематики Второй мировой и Великой Отечественной войн продолжалась в ещё более широких масштабах: добивали побеждённых, вытравливали из голов людей остатки памяти и гордости.

С 1992 г. в «демократической» России стали печататься книги господина В. Резуна, известного под литературным псевдонимом «Суворов» (увы, «демократия» испохабила и эту славную русскую фамилию). Бывший советский разведчик, предавший свою страну и своих товарищей и перешедший на сторону врага, неспроста обратился к истории Второй мировой. Прежде всего, объектом его внимания стала роль СССР в этих трагических событиях. Его книги («Ледокол», «День-М», «Последняя республика» и ряд других), чего «греха таить», написанные талантливо с литературной точки зрения и отличающиеся довольно внушительным подбором исторических фактов, весьма сильно воздействовали на умы россиян (причём, не только неподготовленные). Тем самым Резун внёс большой вклад в идеологическую войну, ведущуюся теперь уже не с Советской страной, а советской идеологией и, как это не покажется странным, с Россией вообще. Честно отработал перебежчик доверие новых хозяев. По-видимому, и в своих глазах себя оправдывал: мол, да, предал. Но кого предал? Империю зла – вот кого. А это уже и не так страшно, ибо во имя торжества демократии.

Не последняя роль принадлежит Резуну-Суворову и в утверждении новой мифологии Великой Отечественной войны, мифологии, построенной на очернительстве, полуправде и лжи.

Современные средства массовой информации растиражировали новые мифы. И сейчас у многих обычных людей, и особенно современного молодого поколения, сложилось мнение, что 1941 г. – год повального бегства Красной Армии; что воевал советский солдат без всякого патриотического порыва, с оглядкой на «особистов» и «энкэвэдэшников»; что войну выиграли уголовники из штрафбатов; что войска НКВД только и делали, что «работали» заградителями и гнали в бой солдат армейских частей пулемётными очередями; что Красная Армия использовала детей-диверсантов; что «фашистский меч ковался в СССР» и т.д. и т.п.

Каждый из этих мифов заслуживает отдельного разговора и подробного рассмотрения. Факты – вещь упрямая, и именно они развенчивают всю эту «чернуху».

Однако данная работа посвящена другим мифам, можно сказать, более глобальным и получившим «международное признание».

Миф 1-ый. Советский Союз несёт равную ответственность с Германией за развязывание Второй мировой войны.

Миф 2-ой. Летом 1941 года СССР готовился напасть на Германию. Гитлеровская агрессия представляла собой лишь превентивный удар Германии, чуть ли не защищавшейся.

МИФ 1-й

О РАВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

ГЛАВА I

АГРЕССОР «ПОДНИМАЕТ ГОЛОВУ»

Положение о том, что СССР и Германия равноответственны за развязывание Второй мировой не новы для западной историографии. В этом ключе стали высказываться западные историки и советологи уже вскоре после окончания войны, когда СССР и его союзники по антигитлеровской коалиции стали противниками в новой войне – «холодной». Но одно дело выводы учёных мужей и неофициальные речи политиков, а другое – официальное принятое решение лидеров ведущих стран, закреплённое документально и именно в качестве такового распространённое через СМИ в мировом масштабе. Именно такое решение и было принято летом 2009 г. сессией Евросоюза. Теперь официально СССР объявлен виновником Второй мировой бойни. Реакция России на такой шаг была обоснованно резкой. Отповедь и российскими политиками, и российскими учёными была дана.

Итак, равенство вины СССР и Германии.

Вторая Мировая война началась 1 сентября 1939 г. с нападения Германии на Польшу. Факт общеизвестный. Правда, Резун-Суворов и его оспорил. В своём «Дне-М: когда началась Вторая мировая война?» он заявляет:

«…Точный день, когда Сталин начал Вторую мировую, – это 19 августа 1939 г.» [80; 566].

Но почему? Господин Резун поясняет:

«… Начало тайной мобилизации было фактическим вступлением во Вторую мировую войну. Сталин это понимал и сознательно отдал приказ о тайной мобилизации 19 августа 1939 г. С этого дня при любом развитии событий войну остановить уже было нельзя» [80;566].

Всерьёз подобный пассаж мы принимать не будем. Во-первых, объявление мобилизации начало войны никогда не означало. Всегда в истории война начиналась либо с её официального объявления одной стороной другой, либо с нападения одной стороны на другую. За мобилизацией же может последовать и демобилизация, и война может не начаться. Во-вторых, совершенно не ясно, почему мобилизация, объявленная в СССР, стала, по мнению Резуна, началом войны, а не аналогичные действия других стран? Та же Германия начала мобилизационные мероприятия раньше Советского Союза: 16 августа 1939 г. была объявлена тайная мобилизация в Восточной Пруссии, а 18 августа предмобилизационные мероприятия охватили всю страну, вылившись 25 августа во всеобщую тайную мобилизацию. С 24 августа 1939 г. проводила скрытые частичные мобилизации и Франция. И, наконец, в-третьих: никакого приказа о тайной мобилизации в СССР 19 августа не отдавалось. Подобное утверждение – не более, чем ложь Резуна, либо, в лучшем случае, его ошибка (не смог автор разобраться в фактах и документах, увы) [51; 58-59].

В общем, никуда не уйти от того факта, что именно нападение Германии на Польшу положило начало Второй мировой войне. Агрессор – Германия. При чём же тут СССР?

Очевидно, выводы западных политиков и историков, Резуна, а также их последователей в России о виновности Советского Союза в возникновении этой войны базируются не на самом факте германского нападения на Польшу, а на том, что, благодаря действиям СССР в Европе, была создана такая ситуация, при которой война делалась возможной в принципе. Другими словами, именно деятельность СССР привела к взращиванию агрессора и обеспечила агрессору условия наибольшего благоприятствования для реализации его замыслов.

Что ж? Посмотрим, так ли это.

Принято считать, что истоки Второй мировой войны надо искать в итогах Первой мировой. И это совершенно верно. Версальско-Вашингтонская система договоров, утвердившая послевоенный мировой порядок, прочной не была. Две европейские державы, так или иначе, стали жертвами этой системы: Германия и Советская Россия. Германия была её объектом, а СССР (первоначально – РСФСР) вообще находился вне её рамок. Вполне естественно, что оба государства стали противниками этой системы отношений, пошли на сближение друг с другом (Рапалльский договор).

Но даже при наличии двух стран изгоев мировой порядок, установившийся после Первой мировой, мог быть более прочным, обладай страны-победительницы, т.е. создатели и гаранты этого порядка, единством интересов, и осуществляй они во имя достижения данных интересов согласованные действия.

Однако ни о чём таком говорить не приходилось. Ещё во время Версальской и Вашингтонской мирных конференций стало вполне очевидно, что интересы у стран-победительниц далеко не совпадают. И в дальнейшем разность интересов только увеличивалась.

Об этом мало говорят, но не последнюю роль в экономическом усилении Германии сыграли англо-американские экономические противоречия. После Первой мировой войны экономическая роль и влияние США резко возросли, английские же позиции ослабли. Подобное положение англичан не устраивало. Поэтому они в определённой степени были заинтересованы в усилении Германии, стремясь к созданию политико-экономического блока европейских государств, способного противостоять экономической экспансии США. В свою очередь, и США были не прочь усилить Германию, сориентировав её на себя, для того, чтобы иметь в её лице противовес английской политике (в том числе, и в экономической сфере). Понятно, что англо-американское соперничество усилилось в период мирового экономического кризиса 1929-1933 гг.

Поэтому не должны удивлять попеременные «реверансы» англичан и американцев в сторону Германии. Так, в 1929 году по инициативе США и Великобритании была выработана новая система выплаты репараций в иностранной валюте при одновременном уменьшении ежегодных взносов и окончании выплат в 1988 году (план Юнга). Кстати, принятие этого плана Германией привело к выводу оккупационных войск из Рейнской области в июне 1930 г. В условиях мирового валютного кризиса был введён мораторий на взаимные расчёты, и выплата репараций была прекращена. В ходе Лозаннской конференции (16 июня -9 июля 1932 г.) прежде всего именно благожелательные позиции Англии и США способствовали тому, что германские репарации были сокращены до 3 млрд. марок, которые должны были быть выплачены в течение 15 лет [51; 29-30].

В конце 1936 года Вашингтон предложил создать европейский консорциум для эксплуатации бассейна реки Конго и предоставить средства для стабилизации экономики Германии. Англия способствовала срыву этого американского плана. И не потому, что «не любила» Германию, а потому, что «недолюбливала» США. Уже с начала 1937 года она сама всячески стремится достичь экономического соглашения с Германией (в том числе, Англия усиливает политику умиротворения) [51;14].

США «в долгу» не остаются. В январе 1937 г. они предложили провести конференцию для выработки мер по обеспечению равноправного доступа к сырьевым ресурсам в духе политики «открытых дверей». Конечно, это вызвало негативную реакцию Британии, которая в очередной раз сделала всё, чтобы заблокировать американские предложения. В ответ США и Германия провели в ноябре 1937 г. в Сан-Франциско переговоры о разделе мировых рынков. Конкретных договорённостей тогда достигнуто не было, ибо Англия, со своей стороны, манила Германию более чем щедрыми предложениями о возможности пересмотра границ в Европе [51; 14-15].

В конечном итоге, 15-16 марта 1939 г. в Дюссельдорфе было заключено англо-германское картельное соглашение, которое давало возможность изменить картельную структуру мира в пользу англо-германских монополий [4; 15].

Достойно внимания, что многие из этих «шахер-махеров» Англия и США выделывали уже с нацистской Германией, более того, – Германией, не только обозначившей свои агрессивные замыслы, но и начавшей усиленно претворять их в жизнь. Как-то не очень это вяжется с современными представлениями о Великобритании и США, как о «светочах» мировой демократии и пацифизма.

В итоге, как справедливо отмечается рядом исследователей, Германия, используя англо-американские противоречия, смогла не только значительно усилить свою экономику (наряду с США и Англией, она стала наиболее экономически развитой державой, оттеснив Францию), но и проводить самостоятельную политику [51; 13, 16-17].

Способствуя усилению Германии, Англия, по сути, «всаживала нож в спину» своему ближайшему союзнику – Франции. Последняя как раз была заинтересована в том, чтобы подобного усиления не происходило. Будучи сильнейшей континентальной европейской державой после победы над силами Четверного союза, Франция, тем не менее, боялась своего соседа, и происходящее буквально на глазах возрождение германской мощи приводило французов в ужас. Но трагедия Франции заключалась в том, что она в 30-х годах практически безоговорочно пошла в кильватере английской внешней политики. Убитый в 1934 году хорватскими усташами французский министр иностранных дел Луи Барту был, пожалуй, последним политиком во Франции, который был готов настойчиво проводить в жизнь линию обуздания «поднимавшего голову» агрессора. Англичане же стремились усилить Германию не только по причине соперничества с США, но и вследствие нежелания иметь Францию в качестве единственной крупнейшей силы в Европе, без противовеса (давний принцип английской внешней политики – не допускать чрезмерного усиления какой-то одной континентальной европейской державы). Что и сказать, было это по отношению к французам совсем не по союзнически. За близорукость, бесхребетность своих лидеров Франции дорого пришлось заплатить.

Италия на роль лидера в Европе не претендовала. Зато она хотела усилить своё положение в Средиземноморье, и в частности, на Балканах. Подобные устремления и Англия, и Франция могли терпеть до поры-до времени. Они были заинтересованы в Италии, как в союзнике. Потому шли на уступки итальянцам. Так, 11-14 апреля 1935 года был создан англо-франко-итальянский «фронт Стрезы», призванный сдержать Германию, продемонстрировать ей решимость ведущих европейских держав не допустить ревизии положений Версальского договора. Однако чтобы Италия пошла на этот шаг, её пришлось «поманить» признанием итальянских интересов в Эфиопии. Но когда Муссолини в октябре этого же года, реализуя итальянские интересы на практике, напал на Эфиопию, реакция Англии и Франции была резкой. Лига Наций по настоянию Англии ввела экономические санкции против Италии (которые, правда, никто не соблюдал), а сама Англия даже сосредоточила в Средиземном море свой флот [51; 32-35]. С этого момента начался отход дуче от своих прежних союзников и сближение его с Германией. Совместные действия Италии и Германии в Испании окончательно сблизили Гитлера и Муссолини. В итоге 26 октября 1936 г. возникает ось «Берлин-Рим», а 6 ноября 1937 г. Италия вошла в Антикоминтерновский пакт, заключённый годом ранее между Германией и Японией.

Япония усиливала свои позиции на Дальнем Востоке. Рано или поздно этот процесс должен был начать ущемлять интересы Великобритании и США в данном регионе. Очень хорошо это продемонстрировали события 1931-1933 годов в Китае. В 1931 г. Япония вторглась в Маньчжурию и оккупировала её. Обращение Китая в Лигу Наций показало, что ни Англия, ни Франция не заинтересованы в решении этой проблемы, и никаких препятствий японцам чинить не собираются. США также посоветовали Китаю лучше уделять больше внимания борьбе с китайскими коммунистами [51; 27]. И такие реакции западных стран ясны: Маньчжурия не была сферой их интересов. Япония могла там хозяйничать, заодно создавая угрозу советским границам. Но вот нападение Японии на Шанхай в январе 1932 года сразу же обострило её отношения с США, Англией и Францией, которые даже предприняли военную демонстрацию, чтобы остановить японцев [51; 28]. Итогом событий явилось урегулирование ситуации вокруг Шанхая, перемирие между Японией и Китаем и выход Японии из Лиги Наций в марте 1933 года. Порядок, установленный Вашингтонским договором на Дальнем Востоке, дал трещину. В ноябре 1936 г. Япония подписала Антикоминтерновский пакт с Германией.

Таким образом, именно противоречия между державами-победительницами позволили Германии, в конечном итоге, усилиться экономически, военно, освободиться от пут версальских установлений и начать новую борьбу за господство в Европе и мире.

Помимо внутренних противоречий Версальско-Вашингтонской системы, усилению Германии способствовал и антисоветизм западных демократий. Идейное неприятие Советского государства, цивилизационное противостояние по линии Россия-Запад, страх перед экспортом русской революции – всё это вместе взятое заставляло западные демократии видеть в СССР – врага. Германию же рассматривать как ударную силу, которую можно направить на «русского медведя».

Из западных демократий наиболее резко антисоветская направленность прорисовывалась в политики Британии. Видимо, британские лидеры читали «Майн Кампф» и поняли, что из Германии можно сделать хорошего цепного пса и натравить его на Советскую Россию. Но читали всё-таки не достаточно внимательно, ибо упустили тот момент, что жизненное пространство на Востоке – жизненным пространством на Востоке, но, прежде всего, Германия будет добиваться гегемонии в Европе (в союзе с Англией, что очень для немцев желательно, или без неё). Короче, цепной пёс взбесился и покусал вскормившую его руку.

Вкратце рассмотрим события (ибо они хорошо известны), ставшие вехами на пути возрождения военной мощи Германии и реализации её новых агрессивных устремлений. Заодно и глянем, какую роль в этих событиях играл СССР.

11 декабря 1932 г. на конференции по разоружению Англия, Франция, Италия и США признали за Германией равные права в деле развития вооружённых сил. Конечно, Германия ещё не была нацистской, но Гитлер был очень близок к власти. Поборники мира и демократии могли бы и поостеречься.

В октябре 1933 г. Германия, не добившись удовлетворения на конференции по разоружению своих требований о довооружении, покинула конференцию и 14 октября вышла из Лиги Наций.

В начале 1934 г. в Германии были утверждены планы мобилизации 240 тыс. предприятий на производство продукции военного назначения, а 1 октября 1934 г. Гитлер отдал приказ увеличить рейхсвер со 100 тыс. до 300 тыс. человек [88; 9].

Любопытно, что ещё в мае 1934 г. министр иностранных дел Великобритании сэр Джон Саймон предложил применить к Германии принцип равенства вооружений. 3 февраля 1935 г. Англия и Франция предложили Германии переговоры о вооружениях и пакте взаимопомощи в Восточной Европе (интересно, взаимопомощи против кого?). Германия уклонилась от этих предложений [51;.32], [88; 9]. Данные шаги Англии и Франции можно, конечно, рассматривать и как попытки вернуть Германию в Лигу Наций. Но немцы возвращаться туда не собирались, а страны-победительницы почему-то не возражали, что Саар 1 марта 1935 г. по итогам плебисцита был передан под юрисдикцию Германии, что значительно усилило её экономически [51; 32].

Видимо, в «знак признательности» за Саар 10 марта 1935 г. Берлин объявил о создании ВВС, а 16 марта – о введении всеобщей воинской повинности и создании в мирное время армии из 36 дивизий (это более полумиллиона человек) [51; 32], [88; 9-10]. Фактически, можно считать, что на этом версальская глава в истории была закончена. Германия отбросила военные ограничения, наложенные на неё данным договором. Никакого противодействия со стороны стран-победительниц не последовало.

Более того, 18 июня 1935 г. англичане подписали с немцами военно-морское соглашение. При этом Лондон не то что не заручился согласием Парижа и Рима, но даже не провёл с ними консультаций по вопросу предпринимаемого им шага. Англия сама нарушила пункты Версальского договора, а заодно и «похоронила» созданный только в апреле 1935 года «фронт Стрезы».

Соглашение разрешало иметь Германии флот в 35% тоннажа от британского, в части подводных лодок – 45%. Причём, иллюзий питать не надо – соглашение не ограничивало, а поощряло Германию. Её верфи были заполнены заказами на 10 лет вперёд. Очень скоро она перекрыла установленный лимит, а в 1938 г. сравнялась с Англией по тоннажу подводного флота. Как ненужную уже бумажку Гитлер денонсировал этот договор в апреле 1939 года [70; 158]. И ещё один нюанс касательно англо-германского военно-морского соглашения: оно буквально подталкивало Германию к агрессии против СССР. В официальных английских комментариях подчёркивалось, что норма в 35 % должна обеспечить Германии полное господство в Балтийском море [70; 95-96]. Как говорится, «смысл шит белыми нитками».

7 марта 1936 г. германские войска вступили в Рейнскую область. Отпора со стороны Франции они не встретили. Лига Наций констатировала нарушение Германией Версальского и Локарнского договоров, что дало Франции формальный повод требовать помощи от Англии и Италии. Но Италия отказалась от содействия до снятия с неё экономических санкций и до признания оккупации ею Эфиопии. Англия же сослалась на отсутствие угрозы французской территории. Выступить одна против Германии Франция испугалась. Испугалась, имея подавляющее превосходство (100 французских дивизий против 36 германских, формирование и комплектация которых были далеки от завершения; во много раз превосходили германские французские авиация и флот). Как вспоминал переводчик Гитлера П. Шмидт, если бы французы двинулись в Рейнскую область, «мы должны были бы отступить, поджав хвост, поскольку военные ресурсы, имевшиеся в нашем распоряжении, были абсолютно недостаточны даже для слабого сопротивления» [88; 11].

Последствия такого поведения Англии и Франции не замедлили сказаться: Европа увидела, что обе эти страны не готовы дать отпор нарушителю Версальского договора. Польша ещё больше стала искать сближения с Германией. Бельгия объявила о своём нейтралитете, что разрушало всю стратегию «линии Мажино». Гитлер укрепил своё положение внутри Германии и понял, что в реализации своих устремлений может действовать решительно и смело [88; 12-13].

Уже летом 1936 г. Германия и Италия вмешались в испанский конфликт на стороне Франко. Англия и Франция сразу повели в отношении Испании политику невмешательства. 17 сентября 1936 г. был создан Международный комитет по невмешательству в гражданскую войну в Испании в составе 27 стран, включая СССР. Комитет запретил поставки в Испанию оружия и военных материалов и участие в войне войск иностранных государств. Однако и немцы, и итальянцы попросту проигнорировали запреты комитета, продолжая наращивать военную помощь Франко. Все резолюции комитета по невмешательству остались только на бумаге. Никакого реального давления на Германию и Италию Англия и Франция оказывать не собирались. Вот как оценил англо-французскую позицию германский представитель в комитете (свои выводы он доложил в Берлин в первый же день работы сего почтенного собрания): ни Англия, ни Франция не будут настаивать на немедленных активных действиях, их цель – успокоить оппозицию в своих странах, требующую вмешательства в испанские события на стороне демократического правительства [70; 99-101].

В ноябре 1937 г. состоялись переговоры Англии и США с Германией, где англичане и американцы дали понять немцам, что они не станут вмешиваться в случае присоединения Австрии, Судет и Данцига к Германии, если эти изменения не приведут к войне в Европе [51; 41]. Причём, Англия высказалась и за своего французского союзника! Да Франция и не возражала. На англо-французских переговорах 29-30 ноября 1937 г. стороны договорились, что их интересы в Восточной Европе не имеют принципиального характера и не требуют проведения антигерманских акций [51; 41]. Обратите внимание: уже осенью 1937 г. была фактически решена судьба Австрии и Чехословакии, Англия и Франция уже «сдали» их Гитлеру. Германию старательно толкали на Восток. Против кого?! Правда, справедливости ради, надо заметить, что когда Гитлер начал в 1938 году практическую реализацию своих устремлений в Восточной Европе, французы проявили некоторую рефлексию, как-то пытались действиям немцев что-то противопоставить. Но делали это чрезвычайно робко (иного слова и не подберёшь), так как позиции их крупнейших союзников – англичан и поляков, лишали их всякой поддержки в противостоянии Германии.

12-13 марта 1938 г. Австрия, не нашедшая защиты у англичан, французов и чехов была аннексирована Германией.

Чехи расплатились очень быстро. Уже в апреле 1938 г. Гитлер стал требовать передачи Германии Судетской области Чехословакии, населённой в основном немцами, что вылилось в так называемый майский кризис 1938 г., в ходе которого Англия и Франция вроде бы очнулись: они заявили, что в случае германской агрессии против Чехословакии они безучастными не останутся. Этот демарш (21 мая 1938 г.) заставил Гитлера на время отступить. Но вместо того, чтобы поддержать Чехословакию, правительства Англии и Франции стали оказывать на чехословацкое руководство давление, убеждая его пойти на уступки и передать Германии пограничные районы (т.е. Судетскую область) [51; 42].

Говорят, что подобное поведение Англии было вызвано не только её желанием направить Гитлера на Восток, против СССР, но и стремлением предотвратить германо-американское сближение [51; 42]. Пожалуй, что это верно. Американцы были не прочь сблизиться с немцами и ради такого дела пожертвовать «какой-то Чехословакией». 20 июля 1938 г. американский посол в Берлине официально заявил, что в случае сотрудничества между США и Германией Вашингтон поддержал бы германские требования к Англии или сделал бы всё для удовлетворения германских требований к Чехословакии [51; 42].

Одним словом, западные демократии «дружно» предали Чехословакию. Итог известен: Мюнхенский сговор (конференция в Мюнхене 29-30 сентября 1938 г., в ходе которой было принято решение о передаче Германии Судет в обмен на декларации о ненападении).

Напрасно лидеры Англии и Франции «сотрясали воздух», громогласно заявляя, что установили прочный мир в Европе, что у Гитлера нет более никаких территориальных претензий. Уже в середине марта 1939 г. Германия прекратила существование Чехословацкой республики: при германской поддержке Словакия объявила независимость, став зависимым от Германии государством с марионеточным правительством, чехословацкая Карпатская Украина была, с согласия немцев, оккупирована Венгрией, а собственно Чехия – Германией (на её месте был образован протекторат Богемии и Моравии).

Любопытна реакция союзников Чехословакии на такое наглое нарушение Гитлером мюнхенских договорённостей. Разумеется, за Чехословакию никто не заступился. Более того, англичане и французы, кажется, были даже довольны, что ситуация разрешилась таким образом. Премьер-министр Англии Чемберлен заявил в Палате общин, что Чехословакия сама виновата в своей кончине:

«…Словацкий парламент объявил Словакию самостоятельной. Эта декларация кладёт конец внутреннему распаду государства, границы которого мы намеревались гарантировать, и правительство Его Величества не может поэтому считать себя связанным этим обстоятельством» [70; 126-127].

Министр иностранных дел Великобритании Галифакс в беседе с французским послом откровенно был доволен, что Чехословакии больше нет – дескать, этим она освободила Запад от необходимости о ней заботиться [70; 127]. Французский посол не возражал.

Да, трудно назвать этих политиков дальновидными. Как можно было не видеть всех последствий захвата Чехии Гитлером, остаётся только удивляться. Германия получила в свои руки большие валютные ресурсы Чехословакии (около 50 млн. долларов; по тем временам огромная сумма), столько оружия и техники, что смогла экипировать сразу же 40(!) новых дивизий, оружейные заводы «Шкода» (каждый третий танк в годы Второй мировой войны выпускался на этих заводах; а сколько другого вооружения было произведено ими для рейха?!), значительные резервы рабочей силы (только в Германию были перевезены 40 тысяч квалифицированных чешских рабочих, а всего на рейх стало работать 3 млн. чешских рабочих). Ресурсы Чехии позволили улучшить продовольственное снабжение Германии. И, наконец, стратегическое положение Германии также улучшилось – ушёл в небытие такой опасный противник, как Чехословакия с её сильной армией; рейх граничил теперь в этом районе с Силезией, что сокращало протяжённость границы и, следовательно, уменьшало количество войск на её прикрытие; кроме того, плато Богемии и Моравии было чрезвычайно удобно для развёртывания бомбардировочной авиации, радиус действия которой значительно увеличивался (отсюда она могла легко достигать Балкан, не говоря о Польше) [70; 124-126], [88; 35].

Стоп. Остановимся в преддверии польского кризиса (о нём разговор будет особый) и посмотрим, для сравнения, что «поделывал» все эти годы Советский Союз.

С начала 30-х годов происходит относительное улучшение отношений СССР с капиталистическими странами. С одной стороны, последние уже были вынуждены признать не только сам факт существования страны Советов, но и то, что с СССР лучше строить нормальные дипломатические отношения. С другой стороны, и советское руководство к 30-м годам отошло во внешнеполитических делах от своей революционной риторики (в духе известного стишка: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем»), столь нервировавшей Запад, умерило пропаганду коммунистических идей за рубежом, ведшуюся через дипломатические миссии и торговые представительства. Одним словом, советские лидеры продемонстрировали на деле, что готовы нормализовать отношения с соседями и западными державами [70; 86-89]. Некоторые исследователи подобный поворот со стороны Советского Союза даже именуют «сталинским курсом» [70; 86].

В 1932 году Советский Союз подписал целый пакет договоров о ненападении – с Прибалтийскими странами, Финляндией, Польшей и, что было особенно важно, с Францией. В 1933 году были восстановлены дипломатические отношения с США, подписан договор о дружбе, ненападении и нейтралитете с Италией. 1934 год ознаменовался вступлением СССР в Лигу Наций, продлением ранее подписанных договоров о ненападении, восстановлением дипломатических отношений с рядом европейских государств (Венгрией, Румынией, Болгарией, Чехословакией) [70; 93], [51; 30, 32].

В мае 1935 г. Советский Союз заключил договоры о взаимной помощи с Францией и Чехословакией (2-го и 16-го мая соответственно). Это был большой шаг к созданию системы коллективной безопасности в Европе. Страны обязывались помогать друг другу в случае нападения на них какой-либо третьей страны. Но договоры эти не были дополнены военными конвенциями, что снижало их практическую значимость, а советско-чехословацкий договор, к тому же, содержал пункт, обуславливавший помощь друг другу только при наличии помощи со стороны Франции (подобная ориентация на Францию впоследствии имела для чехов роковую роль) [70; 94-95], [51; 33].

В 1936 году СССР принял активное участие в работе Международного комитета по невмешательству в гражданскую войну в Испании. Да, Советский Союз оказывал законному правительству Испании помощь, но в любой момент был готов прекратить её, если Германия и Италия прекратят поддержку франкистов. Не будем так же забывать, что СССР помогал законному демократическому правительству, и помощь его была гораздо меньше по масштабам, чем германская и итальянская помощь мятежникам. Все советские предложения по прекращению вмешательства в испанские дела были погребены в бюрократических проволочках. Западные демократии не хотели принимать реальные меры против Германии и Италии, ограничившись лишь формальным осуждением их действий. Заодно осудили и СССР (как-никак он тоже вмешивался в испанские дела) [70; 99-101].

Запад, в общем, спокойно отреагировал на аннексию Германией Австрии в марте 1938 года. СССР был единственной страной, предложившей созвать по этому поводу конференцию, на которой были бы обсуждены меры по предотвращению дальнейшей агрессии Германии [88; 24]. Излишне говорить, что советское предложение осталось без ответа.

В одиночестве остался Советский Союз и осенью 1938 г., когда готов был прийти на помощь Чехословакии. 19 сентября 1938 г. президент Бенеш официально запросил правительство СССР, окажет ли СССР немедленную и действенную помощь Чехословакии, согласно имеющемуся между странами договору [70; 108]. 20 сентября Советская сторона подтвердила свои обязательства по договору. 21 сентября наркоминдел М. М. Литвинов заявил об этом с трибуны Лиги Наций. В этот же день СССР начал выдвижение к государственной границе предназначенных для помощи чехословакам крупных группировок войск [70; 108-109]. Но Чехословакия была предана Западом. Франция не выполнила свои обязательства по пакту. Обратиться же напрямую за помощью к Советскому Союзу чешское правительство не рискнуло. Советов оно боялось больше, чем нацистской Германии, и всякие отношения с СССР считало второстепенными по значимости. Это не пустое утверждение. Увы, это действительная позиция чехословацкого руководства. Вот что говорил президент Бенеш в беседе с послом Великобритании Ньютоном ещё в мае 1938 года:

«… Отношения Чехословакии с Россией всегда имели и будут иметь второстепенное значение, они будут зависеть от отношений Франции и Великобритании. Только наличие франко-русского союза сделало возможным современный союз Чехословакии с Россией. Если же, однако, Западная Европа отвернётся от России, Чехословакия также от неё отвернётся» [70; 112].

А вот текст донесения полпреда СССР в Чехословакии С.С. Александровского в Народный комиссариат иностранных дел от 1 октября 1938 года (Мюнхенский сговор уже стал свершившемся фактом):

«Гусарек (генерал чехословацкой армии и член правительства) сообщил мне дополнительно, что на заседании совета министров было ясно и точно сформулировано также такое утверждение: в Мюнхене Гитлеру удалось убедить Чемберлена и Даладье, что в данной ситуации большую опасность для мира в Европе представляет не он, а СССР, который объективно является большевистским форпостом и может сыграть роковую роль поджигателя новой войны. Следовательно, это убеждение явилось не формальным, а фактическим основанием для создания блока четырёх против СССР. Если Чехословакия сегодня будет сопротивляться, и из-за этого начнётся война, то она сразу превратится в войну СССР со всей Европой. Возможно, что СССР и победит, но Чехословакия, так или иначе, будет вычеркнута с карты Европы. Эти утверждения сыграли прямую роль в деле принятия правительством прямого решения…» [70; 110].

Что ж? «Горе тебе земля, если царь твой – слепец».

События середины марта 1939 года, т.е. прекращение Германией существования Чехословакии как таковой, события, опять не вызвавшие практически никакой отрицательной реакции Запада, почему-то задели «за живое» именно СССР, хотя ему-то, казалось бы, чего вмешиваться? Ему никто не угрожает, Чехословакии он уже ничего не должен. Но Советская страна выступает против действий Германии и опять оказывается в «гордом одиночестве». Правительство СССР официально заявляет в своей ноте:

«[…]4. При отсутствии какого бы то ни было волеизъявления чешского народа, оккупация Чехии германскими войсками и последующие действия германского правительства не могут не быть признаны произвольными, насильственными и агрессивными.

5. Вышеприведённые замечания относятся целиком и к изменению статута Словакии в духе подчинения последней Германской империи, не оправданному каким-либо волеизъявлением словацкого народа.

6. Действия германского правительства послужили сигналом к грубому вторжению венгерских войск в Карпатскую Русь и к нарушению элементарных прав её населения.

7. Ввиду изложенного Советское правительство не может признать включение в состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также и Словакии, правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости или принципу самоопределения народов.

8. По мнению Советского правительства, действия германского правительства не только не устраняют какой-либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы ещё ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар чувству безопасности народов» [70; 129-130].

В чем же мы можем упрекнуть до сего момента Советский Союз? Разве он создавал условия, при которых агрессор «поднял голову» и набрался сил? Разве он «сквозь пальцы» смотрел и бездействовал, когда агрессор совершал свои первые захваты и наглел прямо-таки на глазах? Разве он фактически развалил уже создававшуюся в Европе систему коллективной безопасности?

Тут, пожалуй, и предвзятые западные историки никаких обвинений СССР выдвинуть не могут. Зато их эпигоны «местного разлива», наши «ура-демократы», переплюнули своих «учителей». Оказывается, о, господи, кошмар какой, в СССР «ковался фашистский меч»! Не больше – не меньше. Под таким хлестким названием вышла в 1992 году книга-разоблачение Ю.Л.Дьякова и Т.С.Бушуевой. Подобная «сенсация» в то время прошла спокойно, без возражений. Право же, мелочь, когда тут пакт Молотова-Риббентропа, агрессивные замыслы СССР, энкэвэдешники в заградотрядах и уголовники – победители немцев.

Скажем так, тема интересная и серьезная, достойная отдельного исследования. Шаги в этом направлении уже делаются (см., например, работу А.Байкова «Военно-промышленное сотрудничество СССР и Германии – кто ковал советский меч?»). Здесь мы дадим лишь небольшой очерк по данному вопросу.

Под «выковкой фашистского меча» в СССР подразумевается военно-техническое сотрудничество Советского Союза и Германии в 20-х – начале 30-х годов.

Планы этого сотрудничества, начавшегося уже в конце 1920 года, первоначально, действительно, были очень внушительными. Поскольку единого советско-германского договора по вопросам военного сотрудничества, скорее всего, никогда не существовало, то возможно лишь с большой долей вероятия догадываться, что планировалось германским и советским руководством в этой сфере. Анализируя воплощенные в жизнь и оставшиеся нереализованными соглашения, можно прийти к выводу, что изначально немцы планировали почти полностью перенести промышленные мощности, производящие запрещенную Версальским договором продукцию, на территорию Советской России. Тем самым достигались одновременно две цели – перевооружение РККА в соответствии с последними европейскими достижениями и создание тайного арсенала для рейхсвера. Произведенное оружие предполагалось хранить на советской территории и пустить в ход в случае, если возникнет необходимость, и новая война станет неизбежной [4; 236-237].

Что же получилось в реальности?

1) 

Проект «второго арсенала» Германии потерпел неудачу. От стадии переговоров до запуска производственных мощностей довели только два проекта: авиазавод Юнкерса в Филях и химический завод Штольценберга в Самарской области. Но даже запущенные предприятия не удовлетворяли требованиям советской стороны. В итоге, обе эти концессии были свернуты, а в 1926 году Германия и СССР договорились о прекращении дальнейших проектов военно-промышленных концессий

[4; 241, 243-278].

2) 

Основной упор был сделан на закупку вооружений и лицензий на

их

производство. Разумеется, продавала

лицензии

Германия Советской России, а не наоборот [4; 241]

. Например, СССР в 20-е годы закупал самолеты «Фоккер», «Хенкель», «Дорнье», различные артиллеристские системы, приобрел лицензию на производство истребителя «Хенкель-37», который выпускался в Союзе под маркой И-7 до 1934 года

[4; 279-299].

3) 

Использовалась такая форма сотрудничества, как создание совместных советско-германских конструкторских бюро. Точнее сказать, такое бюро было создано на практике всего одно: в 1930 году, совместно с германской фирмой «Рейнметалл», так называемое «КБ-2». Занималось оно разработкой для Советского Союза (!) артсистем

[4

; 295-299

]

.

4) 

Наиболее приоритетным вариантом взаимодействия РККА и рейхсвера стали программы военного обучения, в ходе которых на советской территории были созданы секретные военно-учебные центры рейхсвер

а

: Казанская танковая школа «Кама»,

Л

ипецкая авиашкола, полигон химической войны «Томка». Программы военного обучения включали в себя и обмен группами офицеров для прохождения курсов в военно-учебных заведениях и участия в маневрах, а также посылку групп советских военных инженеров для стажировки на германских военных предприятиях [4; 235-236, 239-242]. Тут надо также заметить, что стажироваться и обучаться в высших военно-учебных заведениях ездили наши военные в Германию, немцы же приезжали к нам в основном на манёвры, учения и в краткосрочные командировки по обмену опытом.

Если верить «правдолюбцам», в частности Дьякову и Бушуевой, то получается другая картина: будущие полководцы Третьего рейха ездили в наши академии на учёбу, буквально, целыми табунами. Утверждается, что в Москве обучались Модель, Горн, Крузе, Файге, Браухич, Кейтель, Манштейн, Кречмер и ряд других видных немецких военных [63; 42].

Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что все эти офицеры рейхсвера были у нас не на учёбе, а в краткосрочных командировках. Так, майор Модель две недели находился в 9-й стрелковой дивизии в Ростове, капитан Горн – две недели в 10-й кавдивизии в Прохладной, капитан Крузе – 10 дней в 7-м артиллерийском корпусе в Павлограде, полковник Файге – 6 дней на манёврах Московского военного округа, полковник Браухич, подполковник Кейтель и капитан Кречмер – 4 дня на манёврах Белорусского военного округа [63; 42-43].

Вот, собственно и все. Пожалуй, можно даже сказать, что это Германия приложила руку к отковке «советского меча». Советская Россия из-за своей промышленной и военно-технической отсталости была заинтересована в получении германской техники и вооружения, германских капиталов для создания своего ВПК, в использовании опыта немецких военных для подготовки своих командных кадров. Кое-что СССР в этих направлениях все-таки получил.

Что же получила Германия? Самым ценным ее приобретением, в итоге, явились как раз три вышеуказанных секретных центра подготовки (танковая школа «Кама» под Казанью, Липецкая авиашкола и химический полигон «Томка»). Вот именно наличие этих центров и служит для сторонников «выковки фашистского меча» в СССР главным аргументом. Как же! В «Каме» обучался сам Гудериан! А в Липецкой авиашколе сам Геринг [4;. 242], [63; 33-34]!

Но позволено будет заметить, что если и считать наличие трех данных центров «выковкой» чего-либо, то уж явно не всего «меча», а лишь «рукоятки» от него, да и то – частично.

В самом деле, обучались у нас немецкие танкисты, военные летчики и химики. Но, напомним, что «спецаки» в этих трех сферах – это еще не вся армия. Тут было бы неплохо и технику саму иметь, и штабы, и солдатиков побольше. И то, что Германия все это, в конечном итоге, заимела, как мы уже видели выше, не вина СССР, а вина кое-кого другого.

Далее. С приходом к власти в Германии нацистов, все программы военного обучения, как и все военно-техническое сотрудничество вообще, были быстро свернуты. Пик программ пришелся на 20-е годы. Но уровень танковой и авиационной техники 20-х годов, да даже начала 30-х годов, сильно отличался от ее уровня конца 30-х годов. Достаточно сказать, например, что если в небе Испании наши истребители марки «И» в 1936-1937 годах на равных конкурировали с немецкими истребителями, то к 40-му году они уже от них значительно отставали по своим тактико-техническим характеристикам. Чего уж тут говорить про уровень 20-х – начала 30-х годов? Поэтому, конечно, первичную подготовку некоторые немецкие танкисты и летчики получили в СССР, но совершенствовались они, овладевали более совершенной техникой у себя дома. А вот то, что у них дома эта возможность появилась, не вина СССР, а вина кое-кого другого.

Про военных химиков вообще, в принципе, не стоило бы говорить: химическое оружие во Второй мировой войне не применялось.

Да и немецких военных моряков наши, советские, моряки не готовили, а корабли совместно строить и не планировали. И то, что у немцев и военных моряков, и кораблей оказалось достаточно, не вина СССР, а вина кое-кого другого.

Задумаемся еще и над такими вещами: а почему, собственно, Советский Союз не должен был сотрудничать с Германией в военной сфере? И почему, собственно, он виноват в «выковке фашистского меча» (пусть в какой-то мере), если сотрудничал-то он не с фашистской, а с демократической Германией?

Послевоенное мироустройство (Версальско-Вашингтонская система) сделали и СССР, и Германию государствами-изгоями. Уже одно это сближало эти две страны, создавало определенную общность политических интересов и целей. И если Германия в ходе сотрудничества нарушала пункты Версальского договора, то СССР, не включенный в Версальско-Вашингтонскую систему, не нарушал вообще ничего. Советский Союз справедливо видел угрозу своему существованию со стороны Большой и Малой Антанты, сильных блоков капиталистических стран, а не со стороны слабой Германии, которая видела угрозу в этих же блоках. Почему двум слабым не объединиться, чтобы стать сильнее? И с позиции совести, или уж, можно сказать, идеологии, у советского руководства было все чисто в данном вопросе: в Германии долгое время у власти стояли демократы-социалисты, а вовсе не кровавые «наци». А то, что потом «наци» пришли к власти, и немецкие военные, обучавшиеся в СССР, стали усиленно проводить в жизнь их программу расширения жизненного пространства германской нации, так кто ж это мог предвидеть? С таким же успехом можно обвинить и русского царя Александра I, что воевал в союзе с Пруссией против Наполеона, освобождал Пруссию от французов. В конечном итоге, этот царь, не сумевший проникнуть взглядом сквозь толщу времен, породил своими действиями Гитлера! Смешно!

Но всё это соображения общего порядка. Однако небезынтересно узнать и некоторые конкретные факты деятельности секретных учебных центров по подготовке немецких военных, действовавших на территории СССР, коль скоро этой деятельности «демократические» авторы придают столь большое значение.

Липецкая авиашкола. Соглашение об её создании было подписано в Москве 15 апреля 1925 года, а уже летом школа была открыта для подготовки лётного состава [63; 23].

Главой школы был немецкий офицер, преподавателями и инструкторами – также немцы. С советской стороны в школе имелся помощник руководителя и 20 человек аэродромной обслуги. При этом, как было оговорено в соглашении, расходы по их содержанию брали на себя немцы [63; 23-24].

В соответствии с соглашением, мы предоставляли для школы аэродром в Липецке, находящийся там же бывший завод для использования в качестве помещения для хранения самолётов и авиационных принадлежностей. И то, и другое – бесплатно. Кроме того, мы должны были выполнить работы по постройке помещений для школы, складов, квартир для персонала. Эта работа оплачивалась германской стороной [63; 25].

Самолёты, авиационные принадлежности, а также и другой необходимый для устройства аэродрома и складов материал предоставляла германская сторона за свой счёт. Она же оплачивала и все транспортные расходы, в том числе и по советской территории [63; 25].

Основу парка учебных машин школы составляли новейшие на тот момент истребители «Фоккер D-XIII». К концу 1929 года их было 43 единицы. К той же дате в школе имелось 2 «Фоккера D-VII», 6 «Хенкелей НD-17» (двухместный самолёт-разведчик), 6 «Альбатросов L-76», 6 «Альбатросов L-78», 1 «Хенкель HD-21», 1 «Юнкерс А-20», 1 «Юнкерс F-13» [63; 26-28].

Вооружение и боеприпасы также привозили с собою немцы. Горючим школу обеспечивала советская сторона. Но немцы оплачивали его по себестоимости [63; 29].

В целом объект в Липецке обходился рейхсверу в 2-3 млн. марок ежегодно. Расходы советской стороны были гораздо меньше [63; 29-30].

Обучение лётчиков велось исключительно по германским программам [63; 24].

Но обучались в школе не только немецкие, но и наши пилоты. Причём, плату за их обучение немцы не брали. Кроме того, на практике приобретали ценные знания и опыт наши механики, уровень технической культуры которых, прямо скажем, был невысок. Советский лётный и технический состав получил возможность узнавать о новейших технических усовершенствованиях, применяемых в военной авиации [63; 30-32].

Каковы же были результаты деятельности Липецкой авиашколы применительно к немецкой стороне? За всё время её существования (1925-1933гг) в ней было обучено или переподготовлено 220 германских лётчиков, из них – 120 лётчиков-истребителей и 100 лётчиков-наблюдателей [63; 33]. Для сравнения: к 1932 году Германия сумела подготовить в тайных лётных школах на своей территории (в Брауншвейге и Рехлине) около 2 000 пилотов [63; 33]. Т.е. практически в десять раз больше, чем в Липецкой авиашколе. Отсюда можно, кажется, сделать вывод, что последняя для немцев носила всё-таки вспомогательный характер.

Попутно скажем о том, учился ли в Липецке Геринг? Увы, «демократическим правдоискателям» – это не более, чем маленький «демократический» миф. Он не только не обучался в Липецке, но, судя по всему, никогда и не бывал в Советской России. Специально изучавшие этот вопрос историки В. Петров и Ю. Тихонов однозначно заявили об этом, изучив множество архивных документов, в том числе и хранящихся в архивах ФСБ [63; 42]. Если знать биографию рейхсмаршала и немного вдуматься, то обучение военного лётчика Геринга в Липецкой авиашколе не было возможно, в принципе. Во-первых, Геринг не служил в армии Веймарской республики (не вступил в неё по идейным соображениям). Во-вторых, он был активным участником знаменитого «пивного путча» 1923 года, после подавления которого бежал за границу, был заочно осуждён германским судом и объявлен государственным преступником [63; 33].

Танковая школа в Казани (школа «Кама»). Интересный факт: подобное название школы вовсе не связано с рекой Камой, как может показаться на первый взгляд. Название образовано от названия города, в котором школа размещалась (т.е. Казани), и фамилии первого начальника этого учебного центра – подполковника рейхсвера В. Мальбрандта (КА+МА) [63; 39]. Очень показательно, между прочим.

Договор об организации танковой школы был подписан между СССР и Германией в декабре 1926 года [63; 34].

Принципиальные условия, на которых создавалась Казанская школа, были аналогичны липецким.

Немецкий персонал включал руководство школы, преподавательский состав, заведующего производством, мастера и врача [63; 34-35].

Советская сторона была представлена вспомогательным техническим (слесари, шофёры, маляры, паяльщики и т.п.), хозяйственным (курьер, экономка, кухарка) и охранным (семь человек охраны) персоналом [63; 35].

При немецком руководителе школы был также один советский помощник, который являлся, вместе с тем, представителем РККА [63;35].

Наш персонал, так же как и в Липецке, полностью оплачивался немцами [63; 35-36].

Размещалась танковая школа в бывших казармах 5-го Каргопольского драгунского полка, где ей были выделены три конюшни и жилые помещения. Кроме того, она получила право пользоваться (совместно с частями РККА) учебным полем и стрельбищем, а также полигоном, находившимся в 7 км юго-восточнее казарм [63; 36].

Согласно договору, все расходы по содержанию танковой школы несла немецкая сторона. А они были немалые – в среднем свыше миллиона марок в год [63; 40]. Работы по ремонту и перестройке объектов школы, выполняемые советской стороной, оплачивались немцами по себестоимости [63; 36].

Учебные танки предоставлялись немцами. Первоначально их должно было быть три штуки, но весной 1929 года (время начала практических занятий в школе) из Германии прибыли десять танков [63; 37-38].

Обучение велось по германским программам [63;35].

Открытие Казанской школы было назначено на июль 1927 года. Планировалось, что к этому времени будут закончены все строительные работы, и доставлено имущество для практических занятий. Однако этот срок оказался нереальным. Строительные работы были завершены лишь к лету 1928 года. Потратив около 2 млн. марок, немцы отстроили школьное помещение, мастерские, оборудовали учебное поле [63; 37-38].

Практические занятия в школе начались, как было отмечено, только весной 1929 года. Сначала в течение 4 месяцев был обучен преподавательский состав, после чего началась подготовка курсантов. Наряду с немецкими, в школе обучались и советские танкисты. За само обучение немцы денег не брали. Наша сторона оплачивала только содержание и расквартирование в школе своих курсантов, а также большие повреждения, нанесённые ими учебной технике [63; 37,38].

Деятельность школы была свёрнута в 1933 году. С 1929 по 1933 год было сделано три выпуска немецких слушателей: в 1929/30 гг. – 10 человек, в 1931/32гг. – 11 человек, в 1932/33гг. – 9 человек [63; 38]. Итого – 30 человек. Причём, надо учесть, что столь малое количество германских слушателей в каждом учебном году не случайно: договором о создании школы изначально оговаривалось, что единовременное количество слушателей со стороны рейхсвера не должно превышать 16 человек [16; 35].

За этот же период в школе прошли обучение 65 советских курсантов, т.е. более чем в 2 раза больше, нежели немецких. Большинство из них были строевыми командирами и преподавателями бронетанковых вузов, меньшая часть представляла инженерный состав [63; 39].

А теперь о Гудериане, который, якобы, проходил обучение в танковой школе «Кама». Мы вновь вынуждены разочаровать «демократических» любителей «жареных» фактов: Гудериан в Казани не учился. Но, в отличие от Геринга, в Советской России он всё-таки бывал. Однажды. И даже в Казани. И даже в таковой школе «Кама». Летом 1932 года он приезжал в этот учебный центр с инспекцией [63; 42].

Химический полигон «Томка». Договор о проведении совместных аэрохимических испытаний был подписан 21 августа 1926 года [63; 43].

Советская сторона предоставляла полигон и должна была обеспечить необходимые условия работы. Немцы брали на себя обучение в течение опытов советских специалистов. Однако если в авиационном и танковом проектах упор делался на подготовку кадров, то в области военной химии советско-германское сотрудничество преследовало в основном исследовательские задачи, а подготовка кадров была целью второстепенной [63; 43].

Обе стороны могли получать образцы всех применявшихся и разработанных при проведении совместных испытаний приборов и чертежей. Кроме того, договором предусматривалось, что все протоколы испытаний, чертежи, фотоснимки будут выполняться в двойном количестве и равномерно распределяться между сторонами [63; 44].

Техническое руководство опытами осуществляли немцы, административное – советская сторона [63; 44].

Предусматривалось, что все расходы по подготовке полигона и проведению испытаний будут оплачиваться на паритетных началах. В реальности советские затраты были значительно меньше германских. Так, за три с небольшим месяца 1926 года наша сторона, по сообщению И.С. Уншлихта, заместителя председателя РВС СССР, курировавшего совместные советско-германские проекты в военной сфере, затратила на проведение совместных испытаний на химическом полигоне всего около 20 тысяч рублей, в то время как немецкие расходы составили несколько сот тысяч рублей (более точной цифры И.С. Уншлихт не приводит) [63; 45]. А в 1929 году нами было потрачено 257 тысяч рублей, а немцами – 780 тысяч марок [63; 46].

Практическая деятельность по проведению испытаний началась в конце сентября 1926 года. Первоначально испытания проводились под Москвой на полигоне «Подосинки» [63; 44]. В 1927 году были проведены необходимые строительные работы на химическом полигоне «Томка» около станции Причернявская неподалёку от города Вольска Саратовской области, после чего совместные испытания были перенесены туда [63; 45]. Отрабатывались различные способы химической атаки, испытывались новые прицельные приспособления, созданные немецкой стороной, проверялась надёжность средств химической защиты, определялись наиболее эффективные способы дегазации местности [63; 45].

После прихода нацистов к власти в 1933 году совместные работы на химическом полигоне были свёрнуты.

Было ли сотрудничество в области боевой химии выгодно и полезно для Красной Армии? Безусловно. Ведь нам пришлось начинать практически с нуля, поскольку имевшиеся в СССР заводы по выпуску боевых химических средств безнадёжно устарели, а оставшиеся после Первой мировой войны 400 тысяч химических снарядов пришли в негодность [63; 46]. Благодаря сотрудничеству с немцами, наша страна сумела в кратчайшие сроки встать в области химических вооружений вровень с армиями ведущих мировых держав. Менее чем за десять лет были созданы химические войска, налажено производство средств химического нападения и защиты, появилась целая плеяда талантливых военных химиков [63; 46-47].

Что же касается повышения квалификации немецких офицеров, то она, в значительной степени, проходила не в СССР, а в других странах. И, как это не покажется странным, это были страны-создательницы Версальско-Вашингтонской системы послевоенного устройства мира. Так, скажем, доподлинно известно, что немецкие офицеры-химики изучали постановку химического дела в армии Соединённых Штатов [63; 48]. Есть сведения о техническом сотрудничестве рейхсвера с армиями Великобритании и Чехословакии (и не только в вопросах военной химии, но и в танковой, и авиационной сфере тоже) [63; 48].

Таким образом, ознакомившись с фактами деятельности тайных учебных центров германской армии на территории СССР, мы можем ещё раз повторить вывод: не Советский Союз «ковал фашистский меч», а Германия сделала многое для «отковки советского меча». Все «охи-вздохи» «правдоискателей» вокруг деятельности Липецкой авиашколы, Казанской танковой школы и совместного химполигона – не более, чем «демократическая истерика». Ничего общего с реальностью эти «охи-вздохи» не имеют.

ГЛАВА II

ПОЛЬСКИЙ КРИЗИС И

ПОДПИСАНИЕ ПАКТА МОЛОТОВА – РИББЕНТРОПА

События, связанные с польским кризисом, события, в ходе которых и началась Вторая мировая война, дают максимально обильную пищу обвинителям СССР: дело в том, что в ходе этого кризиса был подписан 23 августа 1939 года советско-германский договор о ненападении, получивший название пакта Молотова–Риббентропа. Обвинители СССР полагают, что этот пакт способствовал началу Второй мировой войны. Подобная точка зрения, отстаиваемая западной историографией и подхваченная доморощенными искателями «исторической правды», основывается на позиции английского руководства, сформулированной ещё 30 августа 1939 года:

«Судьба войны и мира находится сейчас в руках СССР» [51;50].

В советской исторической науке существовала другая точка зрения: пакт не оказал никакого влияния на начало германо-польской войны, переросшей во вторую Вторую мировую, поскольку она была запланирована Гитлером ещё в апреле 1939 года. На такой же позиции стоят и многие современные российские историки [51; 50].

Точки зрения, как видим, взаимоисключающие. Какая из них верна? Посмотрим.

После захвата немцами Чехии Польша оказалась с трёх сторон окружённой Германией. Поляки очень скоро почувствовали себя неуютно.

Франция была обеспокоена не на шутку (своей судьбой, а не судьбой Польши, конечно).

А Англия… Что же Англия? Как ни крути, английская позиция была ключевой в тот критический момент. На Британию смотрела Франция, а вслед за Францией и Польша.

Ещё 18 марта 1939 года М.М. Литвинов выдвинул предложение о созыве в Бухаресте конференции шести держав (СССР, Великобритании, Франции, Польши, Румынии и Турции) по вопросу противодействия агрессии. Это предложение отверг, прежде всего, Чемберлен, заявив о его преждевременности [88; 37-38], [70; 131-139].

Но уже 21 марта 1939 года через своего посла в СССР Сидса английское правительство предложило Советскому Союзу подписать некую декларацию с Англией, Францией и Польшей, выразив уверенность, что Гитлер стремится на Восток. При этом заявлялось, что декларация будет свободна для присоединения к ней других стран [70; 141]. На словах Сидс передал М.М. Литвинову, что если Польша не захочет подписывать, то, мол, можно подписать и без неё [70; 141]. Англия так и манила Советский Союз созданием системы коллективной безопасности.

Что за игры вёл Лондон?

Дело в том, что 21 марта Гитлер выдвигает Польше свои требования: Данциг (Гданьск) должен быть передан Германии (Данциг не принадлежал Польше, а был вольным городом под эгидой Лиги Наций; но, фактически, поляки его контролировали и считали своим), между Германией и Восточной Пруссией строятся экстерриториальные железная дорога и шоссе, а Польша должна вступить в Антикоминтерновский пакт [70; 146]. События очень напоминали «чехословацкий сценарий». И даже Чемберлен (этот антисоветчик и пацифист за чужой счёт) понял, что просто пятиться перед Германией Англия больше не может, ещё шажок-другой, и она, условно говоря, «вылетит за линию Европы». Вот тем-то и объясняется «порыв» Чемберлена в сторону СССР. Но был ли этот «порыв» искренним? Да нет, конечно. Уже 23 марта в палате общин английский премьер-министр выступил против создания в Европе «противостоящих друг другу блоков» [88; 38]. А в одном частном письме 26 марта он написал:

«Я должен признаться в самом глубоком недоверии к России. Я не верю, что она способна к эффективному выступлению, даже если бы она хотела этого. Я не верю и её мотивам» [88; 38].

Потому и не могут вызывать удивления дальнейшие британские шаги.

Польша наотрез отказалась вступать с СССР в какие бы то ни было коалиции. Её позиция не изменилась и позже, несмотря на то, что 28 апреля 1939 г. Гитлер разорвал подписанный с Польшей в январе 1934г. пакт о ненападении и денонсировал британо-германский договор о военно-морском флоте. 30 марта британский посол в Польше Кеннард официально предложил польскому правительству заключить тройственный союз – Англия, Франция, Польша – без участия СССР. 31 марта Чемберлен гарантировал границы Польши.

14 апреля 1939 г. считается датой начала англо-франко-советских переговоров. В этот день англичане предложили, чтоб СССР в одностороннем порядке дал гарантии Польше и Румынии, а в перспективе – и другим лимитрофам. Т.е. если Германия нападёт на Польшу и Румынию, то Советский Союз обязан оказывать им помощь. В случае же нападения Германии на СССР, ни лимитрофы, ни Англия, ни Франция ничего не должны. Сами французы оказались порядочней: они в своём предложении хотя бы гарантировали СССР свою помощь [70, 149-150].

Советский Союз дал ответ 17 апреля. Приведём его полностью, ибо вокруг него, дополняя и уточняя его положения, «вертелись» потом все англо-франко-советские переговоры весны-лета 1939 года:

«1. Англия, Франция, СССР заключают между собой соглашение сроком на 5-10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств.

2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Чёрным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств.

3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение пунктов 1 и 2.

4. Английское правительство разъясняет, что обещанная им Польше помощь имеет в виду агрессию исключительно со стороны Германии.

5. Существующий между Польшей и Румынией союзный договор объявляется действующим при всякой агрессии против Польши и Румынии либо же вовсе отменяется как направленный против СССР (по этому договору, Польша и Румыния обязывались оказывать друг другу помощь в случае агрессии против них с востока; с кем граничили эти страны на востоке, пояснять не надо – И.Д., В.С.).

6. Англия, Франция и СССР обязуются, после открытия военных действий, не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессором отдельно друг от друга и без общего всех трёх держав согласия.

7. Соответственное соглашение подписывается одновременно с конвенцией, имеющей быть выработанной в силу пункта 3.

8. Признать необходимым для Англии, Франции и СССР вступить совместно в переговоры с Турцией об особом соглашении о взаимной помощи» [70; 150-151].

В дальнейшем дискуссии велись по списку гарантируемых стран, определению косвенной агрессии и единовременности подписания политического соглашения и военной конвенции [70; 179].

С трудом согласовали список стран, границы которых Англия, Франция и СССР гарантировали. Он стал включать 10 государств: Эстония, Финляндия, Латвия (на них особо настаивал СССР, ибо граничил с ними; Англия и Франция долго не хотели давать им гарантии), Польша, Румыния (против них СССР не возражал изначально, добиваясь лишь взаимности гарантий с ними), Греция, Турция, Бельгия, Нидерланды, Швейцария (на добавлении этих стран в список настояли французы и англичане в обмен на своё согласие на включение в список трёх Прибалтийских государств).

Советский Союз предложил ввести в договор понятие косвенной агрессии 3 июля (в ответ на англо-французские предложения от 1 июля). Что такое косвенная агрессия? Вот советская формулировка:

«…Выражение «косвенная агрессия» относится к действию, на которое какое-либо из указанных выше государств (имелись в виду гарантируемые страны – И.Д., В.С.) соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечёт за собой использование территорий и сил данного государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон, – следовательно, влечёт за собой утрату этим государством его независимости или нарушения его нейтралитета» [70;178].

Ясно, зачем СССР понадобилось введение в договор понятия косвенной агрессии – тем самым достигалась невозможность повторения с любой из гарантируемых стран чехословацкого варианта событий. СССР, конечно, больше заботили граничащие с ним страны (Польша, Румыния, Эстония, Латвия, Финляндия). Будь определение косвенной агрессии введено в договор, то в отношении подзащитных стран стало бы невозможно не только прямое вторжение, но и принуждение их в той или иной форме к тем или иным действиям (скажем, к пропуску войск агрессора через свою территорию, размещению войск агрессора на своей территории и даже формально добровольному присоединению к агрессору (формулировка «… или без такой угрозы»)).

На включение в договор понятия косвенной агрессии Франция и Англия так и не согласились. Не то, чтобы они, в принципе, не могли на него согласиться. Если приглядеться к этому определению, то его принятие, например, Франции было выгодно не менее, чем СССР, учитывая существование у неё «мягкого подбрюшья», не защищённого линией Мажино (граница с нейтральной Бельгией). Но не Франция играла в переговорах «первую скрипку» со стороны Запада. Ну, а Британия – вопрос особый.

Что беспокоило англичан и французов в определении косвенной агрессии, предложенном СССР? То ли то, что оно в определённой степени ущемляло суверенитет подзащитных стран (да, Чехословакия могла бы сказать им спасибо за заботу о суверенитетах гарантируемых государств, если бы… существовала к тому моменту как государство), то ли то, что оно лишало их свободы манёвра? Принимая во внимание всю совокупность событий, мы склоняемся ко второму.

Наконец, единовременность подписания политического соглашения и военной конвенции нужна была Советскому Союзу для того, чтобы договор не был простой политической декларацией, а был конкретным документом, на основании которого договорившиеся стороны могли осуществлять вполне определённые действия в необходимый момент. Англичане, а вслед за ними и французы, не шли на это. Почему? Ответ очевиден: чтобы не связывать себя конкретными обязательствами. Только 25 июля 1939 г. англичане и французы согласились послать в Москву военную миссию. Причем, в тот момент, когда счёт, можно сказать, начал идти не на дни, а на часы, ибо ситуация вокруг Польши обострялась каждодневно, и начала военных действий можно было ожидать в любой момент, англичане заявляют, как ни в чём не бывало, что военная миссия «сможет выехать в Москву примерно через 7-10 дней (выделено нами – И.Д., В.С.)»!

К переговорам советской стороны с английской и французской военными миссиями мы ещё вернёмся. Сейчас же обратим внимание на следующие нюансы.

К 25 июля переговоры шли уже три с лишним месяца месяц. Результаты их не впечатляли. Советский Союз вполне обоснованно добивался отношения к себе, как к равноправному партнёру, и учёта своих интересов в вырабатываемом соглашении. Англия же на это шла с трудом и постоянно затягивала переговоры. Если СССР занимал довольно гибкую позицию и готов был идти на определённые уступки даже в ущерб своим интересам (так, уже в мае он в интересах Польши, но себе во вред, исключил из проекта соглашения пункты 4 и 5 (см. выше), ибо Польша не желала явно антигерманской направленности соглашения и не хотела менять антисоветские формулировки польско-румынского договора 1926 года), то Англия никакой гибкости не хотела проявить и явно вела дело таким образом, что переговоры всё время «буксовали». Именно она устроила чехарду со списком подзащитных стран. Сначала СССР предлагалось гарантировать границы Польши и Румынии. Затем в список добавили ещё три страны: Бельгию, Грецию и Турцию. При этом советское предложение о включении в список подзащитных стран трёх Прибалтийских государств не принималось. Наконец, когда его приняли, то англичане стали настаивать на добавлении в список ещё трёх стран: Нидерландов, Швейцарии и Люксембурга. А СССР с двумя первыми странами даже дипломатических отношений не имел, но в итоге на Нидерланды и Швейцарию согласился. Но можно ли назвать британскую позицию конструктивной? Вряд ли.

В конечном итоге, даже французы возмутились. Вот выдержки из двух документов.

Телеграмма министра иностранных дел Франции Ж. Бонне послу Франции в Великобритании Ш. Корбену (19 июля 1939 года):

«Сегодня британское правительство своими колебаниями накануне решающей фазы переговоров рискует подорвать не только судьбу соглашения, но и саму консолидацию нашей дипломатической и стратегической позиции в Центральной Европе. Последствия провала, вызванного чрезмерно категоричной позицией в последний момент, были бы таковы, что французское правительство не может испытывать колебания в необходимости в самом срочном порядке обратить на них внимание английского правительства, с тем, чтобы оно взвесило всю ответственность, которую мы взяли бы на себя, подвергаясь риску разрыва или длительной приостановки переговоров…» [70; 180-181].

Письмо министра иностранных дел Франции Ж. Бонне министру иностранных дел Великобритании Э. Галифаксу (19 июля 1939 года):

«Я хочу направить Вам этот личный призыв, с тем чтобы просить Вас вновь изучить формулы, переданные вам Корбеном по статье 1 проекта англо-франко-советского соглашения… Мы вступаем в решающий момент, когда, как нам кажется, нельзя ничем пренебречь, чтобы достичь успеха. Не следует скрывать губительные последствия не только для наших двух стран, но и для сохранения мира, которые повлечёт за собой провал ведущихся переговоров. Я даже опасаюсь, как бы это не стало сигналом для акции Германии в отношении Данцига…

Эти переговоры идут уже более четырёх месяцев (счёт ведётся от мартовских обменов предложениями – И.Д., В.С.)…

Председатель совета и я считаем, что в этих условиях чрезвычайно важно прийти к завершению переговоров, успех которых представляется нам сегодня одним из основных условий сохранения мира» [70; 183-184].

Пока военные миссии собирались и добирались в Москву, произошло три события, которые современный российский историк О. Рубецкий не по-научному и не совсем дипломатично, но весьма точно назвал «три английских гадости» [70;184].

Первое. Стало известно об англо-германских неофициальных (т.е. тайных) переговорах, прошедших в Лондоне, на которых англичане предложили немцам подписать договор, включавший положения об оборонительном соглашении сроком на 25 лет, разграничении экономических сфер влияния (при этом Англия признавала специфическую сферу Германии на континенте!), о предоставлении займов [70; 184-185]. Очень интересен пункт шестой проекта этого договора:

« В качестве ответного шага Гитлер должен обязаться не предпринимать никаких акций в Европе, которые бы привели к войне, за исключением таких, на которые он бы получил полное согласие со стороны Англии (выделено нами – И.Д., В.С.)» [70; 185].

Любопытно было бы узнать, что это за война, против которой Британия не возражала бы? Кажется, мы догадываемся.

Советский полпред в Великобритании И.М. Майский в это же время сообщал, что, по информации Ллойд Джорджа, Чемберлен «делает сейчас отчаянную попытку ускользнуть от выполнения взятых на себя весной обязательств по гарантии Польше и одновременно оживить свою прежнюю политику умиротворения. В этих целях английское правительство продолжает усиленно давить на польское правительство, рекомендуя ему «умеренность» в вопросе о Данциге…» [70; 186-187].

Второе. Англия заключила соглашение с Японией, по которому Англия признавала за Японией право свободы действий в Китае. И это в то время, когда СССР был втянут в военный конфликт с японцами на Халхин-Голе [70; 189], [51; 40].

Третье. В политической части многострадального соглашения стороны не смогли пока договориться только по одному вопросу – определению косвенной агрессии. Однако Молотов дал понять английскому и французскому послам, что для советского правительства, по сути, остался лишь один принципиальный вопрос, – не мешкая договориться по военной части, параллельно продолжая оттачивать формулировку по косвенной агрессии. Более того, Молотов прямо дал понять, что если военные миссии найдут общий язык, то вопрос о косвенной агрессии вообще будет снят Советским Союзом (всё это информация к размышлению о гибкости советской позиции) [70;189].

И вот после этого, как гром среди ясного неба, 31 июля прозвучали в английском парламенте заявления парламентского заместителя министра иностранных дел Великобритании Батлера и самого Чемберлена, из которых следовало, что советская трактовка понятия «косвенная агрессия» содержит в себе угрозу независимости третьих стран, и это и является причиной затяжки переговоров. В результате последовало опровержение ТАСС:

«…ТАСС уполномочен заявить, что если г-н Батлер действительно сказал вышеупомянутое, то он допустил искажение позиции Советского правительства…» [70;189-190].

И снова своё неодобрение по поводу английского поведения высказали французы. Правда, на сей раз французские дипломаты ограничились обменом мнениями друг с другом и не стали пенять своим «не очень порядочным» союзникам. Из письма посла Франции в СССР Наджиара министру иностранных дел Франции Ж. Бонне:

«Ничто не могло быть более несвоевременно, чем высказывания премьер-министра по этому вопросу. Подчеркивая, что русская формула наносит ущерб независимости третьих стран, Чемберлен только спровоцировал англо-русскую полемику, проявлением которой является сообщение ТАСС. Он придал большой размах расхождениям во взглядах, которые советское правительство хотело смягчить…» [70;191].

Что после подобных шагов английского правительства должно было думать о его позиции правительство СССР? Любой искренний человек, а не «завзятый демократ» скажет, что вряд ли советские лидеры могли доверять Англии.

И вот в такой-то обстановке в Москву прибывают английская и французская военные миссии. Историки уже давно обратили внимание на следующие факты: уровень западных делегаций не соответствовал уровню решаемых задач (французскую миссию возглавлял генерал Думенк, а английскую – адмирал Дракс, оба далеко не первые лица в военных ведомствах своих стран); собирались и ехали они специально очень медленно (Дракс вообще плыл на старом пароходе; видимо, адмирал боялся летать самолётами); англичане напутствовали своих переговорщиков определенным образом – затянуть переговоры как можно дольше (из инструкций Драксу: «Продвигаться в военных переговорах медленно, соразмеряя их с политическими» [88; 54]); несмотря на долгие (четыре месяца) политические переговоры, на долгую подготовку миссий к отъезду и долгую дорогу, не были решены очевидные вопросы с союзниками Англии и Франции, т.е. с Польшей и Румынией, о их согласии на пропуск через свою территорию советских войск; и полномочий у английской и французской военных миссий реальных не имелось; и планов конкретных не наблюдалось. Историки правы – так оно и было в действительности. Хотелось бы только оговориться, что французы всё-таки были настроены более конструктивно, чем англичане. Но одного настроя для таких дел явно недостаточно.

Первый (и фактически, последний) раунд военных переговоров проводился с 12 по 17 августа. Кстати, политические переговоры со 2 августа были приостановлены. Молотов объявил, что возобновление политических переговоров последуют только вслед за прогрессом в переговорах военных [88;54]. Уже в ходе переговоров Думенк телеграфировал в Париж:

«СССР желает заключения военного пакта…Он не желает подписывать простой листок бумаги…» [88;55].

Думенк это понял, французы это поняли. Неужто не понимали этого англичане? Как вообще можно было давать Драксу инструкцию перед отъездом (5 августа) о соразмерении хода политических и военных переговоров, если политические переговоры со 2-го числа не ведутся?! Получается, что ничего серьёзного и на военных переговорах говорить не следует. Так, слегка поболтать.

Итак, 12 августа переговоры советских, французских и английских военных начались. Советское представительство, в отличие от западного, было самым высоким: нарком обороны (К. Е.Ворошилов), начальник Генерального штаба (Б. М. Шапошников), командующие военно-воздушными и военно-морскими силами.

Два дня ушло на изложение планов обороны Франции и Англии. Казалось бы, тут проблем и не должно возникнуть. Но без казусов не обошлось. Думенк заявил, что линия Мажино простирается от швейцарской границы до моря [88; 54]. Какого мнения был француз о советских военных, раз делал такие заявления? Не лучше оказался и Дракс, «ляпнув», что Англия выставит «на ранней стадии войны» до шестнадцати дивизий [88; 54]. Незадолго до переговоров англичане сообщили французам, что войск у них в четыре раза меньше. Судя по всему, советские военные примерно так и оценивали возможности Британии, потому что выразили сомнения в словах Дракса. В конечном итоге, адмиралу пришлось признаться советской стороне, что он «несколько» завысил британские возможности [88; 54]. Очевидно, главы французской и английской военных миссий после таких недоразумений поняли, что советские коллеги весьма компетентны, и разговор с ними надо вести серьёзно. «А что подумал Кролик, никто не узнал, потому что он был очень воспитанный и ничего никому не сказал», – эти слова из знаменитой сказки сами собой напрашиваются для описания неловкого положения, в которое угодили западные военные. Да, советская сторона вслух ничего не сказала, но что она подумала? «Советская делегация лучше, чем прежде, поняла огромную слабость Британской империи», – записал один из членов французской военной миссии [88; 54]. От себя добавим, что доверия к партнёрам по переговорам у наших военных явно не прибавилось.

Также выяснилось, что англичане и французы не имеют никаких представлений о планах Польши в случае войны (а ведь всего месяц назад в Варшаве вёл переговоры начальник британского Генерального штаба Айронсайд) [88; 54].

В конце второго дня работы К.Е. Ворошилов поднял «польско-румынский вопрос»:

«Советский Союз, как известно, не имеет общей границы ни с Англией, ни с Францией. Поэтому наше участие в войне возможно только на территории соседних с нами государств, в частности Польши и Румынии…»[70; 195].

Обсуждение этого вопроса было назначено на 14 августа. К.Е. Ворошилов задал три конкретных вопроса:

1) «Предполагают ли Генеральные штабы Великобритании и Франции, что советские сухопутные войска будут пропущены на польскую территорию, для того чтобы непосредственно соприкоснуться с противником, если он нападет на Польшу?» [70; 196].

2) «Предполагается ли, что наши вооруженные силы будут пропущены через польскую территорию для соприкосновения с противником на юге Польши – через Галицию?» [70; 196].

3) «Имеется ли в виду пропуск советских войск через румынскую территорию, если агрессор нападет на Румынию?» [70; 196].

Нарком обороны особо подчеркнул, что если не осуществить выход советских войск на польскую территорию, то немцы быстро оккупируют Польшу и окажутся у границ СССР [88; 54].

«Мы просим прямого ответа на эти вопросы… – заявил К.Е.Ворошилов. – Без четкого, прямого ответа на них продолжать эти военные переговоры бесполезно» [88; 54].

Но ответа на эти вопросы у англо-французов не было. Всё, что они смогли придумать, – это то, что Польша должна попросить помощи у СССР, потому что ей ничего другого не остаётся [70; 196]. То есть у них не было никакой предварительной договоренности с Польшей и Румынией, не было никаких планов на то, как должны действовать советские войска, как взаимодействовать с потенциальными союзниками.

То, что посылая военные миссии, правительства Англии и Франции не дали им указаний относительно Польши и Румынии, значило, что они не имели договоренностей с поляками и румынами на начало августа. За четыре месяца переговоров Запад не удосужился решить со своими союзниками таких важных вопросов!

Но, может быть, Советский Союз выдвинул свои требования по «польско-румынскому вопросу» внезапно? Да нет. Советские дипломаты говорили о нем своим коллегам постоянно, на всем протяжении переговоров. И западные коллеги сообщали своим правительствам об этом. Но с Польшей и Румынией данную проблему даже не обсуждали. Вот и 14 августа Думенк и Дракс бросились к телеграфным аппаратам докладывать в Париж и Лондон о том, что русские «подняли фундаментальную проблему, от которой зависит успех или неудача переговоров…» [88; 54-55], а французский посол в Москве Наджиар сообщал министру иностранных дел Франции Ж. Бонне:

«Как и предвиделось в моей последней телеграмме № 867, русские говорили, по существу, о польских и румынских проблемах, первостепенная важность которых была отмечена во многих моих телеграммах…

Очевидно, что с самого начала трехсторонних переговоров от французского и английского правительств не ускользнула первостепенная важность румынского и польского факторов (выделено нами – И.Д., В.С)» [70; 197].

Но Ж. Бонне только через два дня обратился к председателю совета министров Франции Даладье:

«Предоставляя Польше гарантии, мы должны были поставить условием этой гарантии советскую поддержку, которую мы считаем необходимой… Во всяком случае, по мнению нашего посла в Москве, необходимо, чтобы поляки поняли сейчас, пока еще не слишком поздно, необходимость занятия менее отрицательной позиции» [70; 197].

«Золотые» слова. Но почему Бонне потерял два дня? Размышлял? Консультировался с англичанами?

Как бы там ни было, но убеждать польского министра иностранных дел Бека английский и французский послы в Варшаве явились только 18 августа! Бек на все уговоры ответил официальным отказом и добавил, что не хочет ничего больше слышать о сотрудничестве с СССР [88; 55]. 19 августа англичане и французы повторили свою попытку, но результат оказался тем же [88; 55], [53; 193-194]. Бонне был близок к отчаянию:

«Было бы ужасным, если бы в результате польского отказа переговоры с русским потерпели крах» [88; 55].

Когда французский министр иностранных дел говорил эти слова, он еще не знал, что переговоры крах уже потерпели. Произошедшая 17 августа приостановка их на деле оказалась их окончательным прекращением. Сталин уже бросил свою знаменитую фразу, обращаясь к Ворошилову и имея в виду переговоры военных миссий: «Клим, кончай эту комедию».

Уж как «потрепали» эту фразу Сталина «борцы за историческую правду»: мол, смотрите, для Сталина все это с самого начала было комедией, фарсом. Все переговоры с англичанами и французами были для него ширмой, за которой велись «шашни» с немцами. Англичанам и французам с самого начала ставились неприемлемые для них условия. И всё для того, чтобы переговоры с ними сорвать, но обвинить в срыве их. Короче, сделать «хорошую мину при плохой игре».

На фактах мы попытались показать, что подобные утверждения «правдолюбцев» не имеют под собой реальной основы. Слова же Сталина трактуются совсем просто: переговоры с западными военными миссиями, имевшими такие полномочия и такие планы (т.е. их не имевшими), считать чем-то другим, кроме комедии, попросту невозможно.

Но факт остаётся фактом: к 19 августа Сталин повернулся к Гитлеру. В ночь с 23 на 24 августа был подписан советско-германский пакт о ненападении.

* * *

Вопрос времени возникновения политических контактов с немцами, приведших к подписанию пакта Молотова-Риббентропа – вопрос немаловажный. В самом деле, наличие интенсивных сношений может говорить за то, что Сталин стремился к договору с Гитлером, а переговоры с Англией и Францией были всего лишь камуфляжем (хотя камуфляж был чрезвычайно убедительным).

Вот факты. До 15 августа 1939 СССР не предпринимал реальных шагов не только по заключению с Германией каких бы то ни было политических соглашений, но и не обсуждал даже предварительных условий, которые могли бы привести к таким соглашениям. Правда, с 15 числа события развивались стремительно.

К вечеру 15 августа Молотов получил указание Сталина воспользоваться готовностью немцев к диалогу.

Вечером 15 августа¹ советский нарком иностранных дел пригласил для встречи посла Германии в СССР Шуленбурга. Тот зачитал телеграмму

____________________________

¹ Обратите внимание, счет, в прямом смысле слова, пошел на часы. А министр иностранных дел Франции Ж.Бонне позволил себе роскошь двое суток не докладывать своему правительству о ситуации на советско-французско-английских военных переговорах.

Риббентропа (министра иностранных дел рейха), в которой выдвигались предложения по нормализации советско-германских отношений. Как докладывал в Берлин Шуленбург, Молотов выслушал его «с величайшим интересом» и «тепло приветствовал германское намерение улучшить отношения с Советским Союзом» [88; 57-58]. Предметом обсуждения стала возможность подписания пакта о ненападении и оказание Германией влияния на Японию с целью улучшения советско-японских отношений. Молотов запросил мнение германского правительства о совместных гарантиях Прибалтийским странам. Кроме того, речь шла о заключении широкого хозяйственного соглашения [88; 58], [70; 199-200].

Уже к полудню 16 августа немцы дали положительный ответ на все обсуждавшиеся накануне вечером вопросы. Риббентроп сообщил, что готов прибыть в Москву в любое время после 18 августа [88; 58].

Но Советы не спешат. Молотов назначил встречу Шуленбургу только в 8 часов вечера 17 августа. На этой встрече он высказывается за поэтапное движение: сначала заключение торгово-кредитного соглашения, потом – обсуждение пакта о ненападении. Предложение Риббентропа о визите в Москву Молотов воспринял положительно, но сказал, что объявлять официально об этом пока рановато. Шуленбург даже передал наркоминделу текст соглашения, но Молотов не был впечатлен [88; 58].

18 августа Молотов заговорил об отсрочке визита Риббентропа в Москву. Шуленбург был в отчаянии: кажется, подписание пакта с СССР срывалось. Но в 5 часов вечера германского посла вызвал к себе Молотов: СССР был готов немедленно подписать торговый договор, что в этот же день и было сделано [88; 58-59].

Утром 19 августа советская сторона дала согласие на приезд Риббентропа в Москву 26 или 28 августа, и Молотов вручил Шуленбургу советский вариант пакта о ненападении [88; 59].

Для Гитлера неделя – долгий срок, и он лично обратился с письмом к Сталину, прося его принять Риббентропа не позже 23 августа, ссылаясь на напряженность отношений с Польшей и на то, что конфликт может разразиться в любой момент [88; 59].

Сталин дает ответ 21 августа вечером: Риббентроп может прибыть в Москву 23 августа [88; 59].

Кстати, 21 августа Германия предложила Лондону принять для переговоров Геринга. Англичане согласились! Гитлер отменил визит Геринга в Лондон 22 августа: фюрер отдал предпочтение соглашению с Россией.

Итак, перед нами два ряда событий. Первый связан с советско-франко-английскими отношениями, второй – с советско-германскими. Попытаемся совместить два этих ряда.

До 14-15 августа советская сторона относится к переговорам с англичанами и французами вполне серьезно (несмотря на четырехмесячное мотание нервов и проволочки, несмотря на явное затягивание в отправке военных миссий, несмотря на низкий уровень военных делегаций англо-французов и даже несмотря на казусы первых двух дней переговоров (см. выше)). Но вот 14 числа выясняется, что никакими реальными планами и полномочиями английская и французская миссии не обладают, что западные политики и военные не урегулировали вопросы с Польшей и Румынией. После 14-го числа Сталин надеется, что это урегулирование будет проводиться сей момент: пока английские и французские военные сидят здесь, в Москве, английское и французское правительство надавят на поляков и румын. Но 15 августа ничего не изменяется. Сталину становится ясно, что то, что сейчас происходит в Москве, и впрямь, более походит на комедию. К вечеру 15-го числа он дает указание Молотову двинуться навстречу немцам. Последние еще с начала 1939 года начали зондаж возможности заключения с Советским Союзом политического соглашения. И Сталин, принимая во внимание неудачный опыт создания системы коллективной безопасности, опасаясь оказаться один на один с сильным агрессором, которого западные демократии явно подталкивали на Восток, стал держать в уме возможность политического урегулирования с немцами. Но, повторяем, до 15 августа 1939 года Советский Союз никаких реальных шагов в этом направлении не предпринимал. Все отношения с немцами сводились только к торговым связям.

Но и после 15 августа советское правительство не покидает надежда, что вопрос с поляками может быть урегулирован. Военные переговоры еще ведутся, а Молотов 16, 17 и 18 августа буквально изводит Шуленбурга своими благожелательными разговорами, из которых не вытекает ничего, кроме возможности подписания с СССР торгово-кредитного соглашения. Остальное – пока неопределенно.

И только 19 августа, когда стало известно о срыве попытки французов и англичан убедить поляков 18 августа, Сталин «дает зеленый свет» началу политических переговоров с немцами.

Но опять: «А чего нам спешить, господа? Давайте подождем недельку или даже подолее». Чего ждут Советы? Уж не урегулирования ли вопроса с Польшей?

Гитлер близок к коллапсу (это не наше преувеличение, так свидетельствовали люди из окружения фюрера [88; 59]). Он лично пишет Сталину письмо. Одновременно Сталину становится известно о готовящемся визите Геринга в Лондон, о том, что англичане согласны его принять. О чем англичане и немцы будут говорить? О чем договорятся? И замаячил перед советским лидером призрак Англии-предательницы, «сдавшей» немцам чехов, постоянно плюющей на интересы своих союзников-французов. Англии, еще месяц назад ведшей секретные переговоры с немцами. Англии, которая и поляков может «сдать», как сдала чехов. Ведь она по сей день не заключила с Польшей не то, что военной конвенции, но даже договора о взаимопомощи, хотя еще в марте гарантировала ее границы. А Бек-дурак вновь 19 августа не поддался на уговоры французов и англичан (впрочем, последние не очень-то старались в уговорах). А Гитлер пишет, что война с Польшей может начаться в любой момент, и, вполне вероятно, жить тогда Польше останется считанные дни. И вот он Гитлер, у границ СССР. И до чего еще там договорится Геринг? Все. Сталин принял решение: Риббентропа ждали в Москве 23 августа.

* * *

Наконец, остается разобрать вопрос: а был ли советско-германский пакт о ненападении непосредственным детонатором немецко-польской и, следовательно, Второй мировой войны.

Не будем оригинальными и снова обратимся к фактам, потому что они, как известно, – вещь упрямая, и против них «не попрёшь».

3 апреля 1939 года верховное командование вермахта издало директиву в отношении Польши. В директиве приводились слова Гитлера:

«Приготовления нужно осуществить таким образом, чтобы операция могла быть произведена в любое время, начиная с 1 сентября» [88; 40].

То есть уже в начале апреля 1939 года Гитлер сделал ставку на войну с Польшей. Его не смущали данные 31 марта полякам англичанами гарантии. Излишне говорить, что ни о каком пакте с СССР и речи тогда не было. Кстати, подписанные в Берлине военные планы предполагали выставление против Польши 98 дивизий. Немцы готовились к этой войне вполне серьезно и основательно (для информации: поляки могли противопоставить немцам 30 дивизий и 12 кавбригад) [88; 41].

А вот еще слова из этой директивы, которые дают четкое представление, к каким целям стремился тогда Гитлер, и на что он рассчитывал в их достижении:

«Цель – уничтожение польской военной мощи и создание на Востоке ситуации, которая удовлетворяет требованиям национальной обороны… Задачей является изоляция Польши. Развитие внутреннего кризиса во Франции и, как результат, осмотрительность англичан могут создать такую ситуацию в недалеком будущем. Вмешательства России едва ли следует ждать. Позиция Италии определена осью Рим-Берлин…Войну следует начать неожиданными мощными ударами, добиваясь быстрого успеха» [88; 46].

Итак, Польша должна быть разбита и выведена из игры, Англия, Франция и Россия не вмешаются – вот, собственно, планы Гитлера.

28 апреля 1939 года Германия разрывает с Польшей договор о ненападении.

23 мая 1939 года состоялось совещание Гитлера с высшим генералитетом рейха. Здесь, на этом закрытом совещании (вёлся всего один протокол личным адъютантом Гитлера), фюрер в словах не стеснялся и свои планы излагал предельно прямо и откровенно. Предоставим фюреру слово:

«Дальнейшие успехи не могут быть достигнуты без пролития крови… Если судьба ведет нас к столкновению с Западом, бесценным является обладание большими территориями на Востоке. В военное время мы не сможем более рассчитывать на рекордные урожаи… Не может быть вопроса о том, чтобы упустить Польшу, и нам оставлен один выход: атаковать ее при первой возможности… Не совсем ясно, приведет ли германо-польский конфликт к войне с Западом, когда мы будем сражаться против Англии и Франции. Если же будет создан союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии, я буду вынужден нанести по Англии и Франции несколько уничтожающих ударов…» [88; 47-48].

Вот он, Гитлер, как на ладони в этой речи: на Польшу Германия нападает при малейшей удобной возможности, война с Англией, Францией Гитлера не пугает. И даже их союз с Россией – не беда. Гитлер готов воевать и против этого тройственного союза. Кстати, в речи Гитлер однозначно указал, что и Бельгия с Голландией будут Германией оккупированы (ну, что с того, что они нейтральные страны и воевать ни с кем не собираются) [88; 47-48]. И земли на Востоке Гитлеру нужны, и рабочая сила на этих землях. Так что Польша – только первая цель. А дальше… Нетрудно догадаться, кто был дальше на восток. Так что заступись Россия за Польшу, не заступись, войди она в союз с Англией и Францией, не войди – значения не имеет. Всё равно рано или поздно пришел бы и ее черед. Одним словом, «Фантомас разбушевался», и остановить его уже было невозможно.

Кажется, можно было бы уже и остановиться: ясно же, что советско-германский пакт никоим образом не повлиял на возникновение германо-польской и Второй мировой войн. Но все-таки продолжим для убедительности.

14 августа на совещании в Оберзальцбурге фюрер заявил: «Великая драма приближается» [88; 57]. По его мнению, Англия и Франция воевать за Польшу не станут. Но даже если французы вмешаются, то всё, что они смогут предпринять – это наступление в Бельгии, а оно поляков не спасет. Польша, оставленная один на один с Германией, погибнет через неделю [88; 57]. Высказался Гитлер и по поводу имеющихся контактов с Москвой. Уверенно заявил, что они вскоре закончатся переговорами [88; 57]. Мы видели выше, что прежде, чем переговоры начались, Гитлеру пришлось изрядно понервничать, начнутся ли они вообще. Так что, 14 августа подобные слова фюрера были явно преждевременны. То, что Советы не отвергали периодические немецкие зондажи и сами порой, с начала 1939 года, зондировали немцев на предмет политического урегулирования между странами, вовсе не говорило о том, что они однозначно готовы подписать с немцами какое-то политическое соглашение. Фюрер неверно оценил ситуацию: Москва готовила запасные пути, но еще не собиралась по ним ехать.

С середины августа 1939 года немецкие железные дороги начали работать в мобилизационном режиме. Завершилась подготовка перевода штаба сухопутных войск в Цоссен (поближе к польской границе). Адмирал Редер доложил о готовности подводных лодок выйти в Атлантику. И даже вот такая деталь: генерал Гальдер 17 августа упомянул о «150 польских униформах с аксессуарами для Верхней Силезии» [88; 57]. Речь шла об операции «Гиммлер» – имитации захвата поляками радиостанции в приграничном немецком городе Гляйвиц, должной послужить предлогом, «переполнившим чашу терпения» германского народа. 17 августа, когда с СССР не подписано даже торговое соглашение, и Шуленбург в Москве изнывает в неведении о следующем шаге Молотова, когда еще не прекращены переговоры военных миссий, у немцев подготовлено для нападения на Польшу всё до мелочей, вплоть до деталей будущей провокации. Неужто все это готовилось только в расчете на подписание пакта с Советским Союзом? Нет, конечно.

Очень любопытны события, развернувшиеся в 20-х числах августа, уже после того, как советско-германский пакт стал реальностью. Когда 23 августа Риббентроп еще летел в Москву, но было уже ясно, что подписание договора состоится, Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу в 4.30 утра 26 августа. Но 25 августа англичане, наконец-то, подписали с поляками соглашение о взаимопомощи (без военной конвенции). Вечером того же дня об этом стало известно в Берлине, и Гитлер пошел на попятную и отменил нападение. Как? Почему? Ведь пакт с СССР уже существует. Значит, пакт не был определяющим. Но и англичан Гитлер тоже не боялся, в принципе. Ответ оказывается прост: «взбрыкнула» Италия. Англичан боялась она. Муссолини и ранее высказывавший Гитлеру опасения по поводу возникновения новой мировой войны, сейчас прямо заявил, что Италия участвовать войне не будет [51; 52-53].

Гитлеру пришлось «успокаивать» своего нерешительного союзника. Да в это время англичане стали вновь «манить» фюрера «широким соглашением между Германией и Англией» при условии мирного урегулирования польской проблемы [51; 53-54]. Немцам давалось понять, что вопрос Данцига может быть решен в положительном для них смысле [51; 54]. При этом англичане усиленно давили на поляков, убеждая их сесть с немцами за стол переговоров и прислушаться к немецким требованиям [51; 53-55]. Если бы Англия проявила столько же энергии, уговаривая Польшу принять советскую помощь…

29 августа 1939 года Гитлер дал согласие на переговоры с Польшей: Германия будет требовать на этих переговорах присоединения Данцига, прохода через польский коридор и референдума (подобного проведенному в Саарской области) – таково было решение фюрера. При этом еще 28 августа нападение на Польшу было назначено ориентировочно на 1 сентября. Видимо, какое-то время Гитлеру казалось возможным повторить мюнхенский сценарий. Он любил ходить напролом. Но в то же время для своего движения был не прочь выбрать более легкий путь. Однако в данном случае фюрер, видимо, решил, что подобная «тягомотина» ему не интересна: сил у Германии было достаточно, чтобы вступить в крупномасштабный конфликт и достичь сразу гораздо большего, чем Данциг. Поэтому, когда днем 31 августа поляки дали согласие на переговоры с Берлином, окончательная дата нападения на Польшу уже была определена: 1-го сентября в 4.45 утра. Гитлер подписал Директиву №1, где определялся этот срок, рано утром 31 августа.

Как видим, не только события до подписания советско-германского пакта, но и после такового неоспоримо свидетельствуют, что непосредственным детонатором польско-немецкой войны пакт не был.

Совершенно прав современный российский историк О. Рубецкий, который считает, что «пакт с СССР Гитлером до начала августа вообще не рассматривался как какое-то важное условие, не говоря о том, что необходимое. А к началу августа военные приготовления уже были в заключительной фазе. Гитлер решил напасть на Польшу в любом случае – даже в случае образования англо-франко-советского союза» [70; 207].

Тот, кто утверждает обратное, либо не знает фактов, либо кривит душой. Более того, мы считаем, что он в определенной степени «ставит всё с ног на голову». Не наличие советско-германского пакта сделало возможным нападение на Польшу, а, наоборот, приготовления рейха к войне с поляками, приготовления, о которых было прекрасно всем известно, подтолкнули Сталина к подписанию пакта. У Сталина были все основания полагать, что Гитлер, быстро разбив Польшу, может устремиться и дальше, на СССР. Советско-франко-английские переговоры зашли в тупик. Сталин явно не хотел остаться с Гитлером один на один у советских границ. Он уходил от столкновения. Как справедливо пишет У. Манчестер:

«Британия и Франция не могли гарантировать Сталину мира – а Гитлер мог. Нацистско-советский пакт о ненападении означал бы мир для России, которая предпочитала остаться нейтральной…» [88; 55].

ГЛАВА III

23 АВГУСТА 1939 г. – 22 ИЮНЯ 1941 г.:

СУЩЕСТВОВАЛ ЛИ ВОЕННО–ПОЛИТИЧЕСКИЙ СОЮЗ

МЕЖДУ ГЕРМАНИЕЙ И СССР?

Читателей, воспитанных в духе советской исторической науки, вопрос, вынесенный в название главы, может озадачить и даже возмутить (союз между нами и фашистами!). Те же, кто в достаточной мере «впитал» «демократические опусы», вполне возможно, дадут утвердительный ответ: «Да, существовал».

Не только в демократической публицистике, но и в исследованиях историков, стоящих на антисоветских позициях, положение о союзе между Гитлером и Сталиным после подписания пакта Молотова – Риббентропа стало аксиомой, которая в доказательствах не нуждается. Вот что пишет в своей книге «1941, 22 июня» бывший советский, а впоследствии американский историк А. М. Некрич:

« В первый период войны (Второй мировой – И. Д., В. С.) Советский Союз имел с Германией как бы незавершённый военно-политический союз. Его следует считать незавершённым, поскольку не было заключено формального военного союза» [63; 158-159].

Резун говорит о союзе с Гитлером уже без употребления слова «незавершённый», то есть, по мнению Резуна, союз был самым что ни наесть оформившемся [80; 374]. Ему вторит российский исследователь Е. Л. Валева, объявившая Советский Союз союзником Третьего рейха [51; 57]. Рассматривая не только пакт Молотова – Риббентропа, но и советско-германский договор о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г., А. Д. Богатуров и М. И. Семиряга также полагают, что СССР вступил в военно-политический союз с Германией и что «союз между Москвой и Берлином был оформлен полномасштабным межгосударственным договором» [51; 57].

Скажем сразу, что подобные утверждения столь же смелы, сколь и бездоказательны. Какие аргументы приводят указанные и другие согласные с ними авторы для доказательства своей гипотезы? Оказывается, «в первый период Второй мировой войны СССР выступал рука об руку с Германией в изменении существовавшего порядка в Европе на пограничных с ним территориях военными средствами» [63;160]. Другими словами, СССР фактически воевал на стороне Германии. Следовательно, если Советский Союз и не содействовал усилению нацистской Германии, не создавал таких условий в Европе, при которых агрессор смог начать воплощать свои агрессивные замыслы, не спровоцировал подписанием пакта с немцами начало Второй мировой войны, то, безусловно, указанными выше действиями способствовал разрастанию войны, превращению её действительно в мировою. И в этой связи он виновен в войне наравне с Германией.

«Советский Союз вступил во Вторую мировую войну уже 17 сентября 1939 г., а не 22 июня 1941 года, как это принято считать…», – вот излюбленный тезис «правдолюбцев» [63; 159].

Что ж? Попробуем ответить на их доводы.

О союзе между двумя государствами можно говорить в двух случаях. Первый – когда имеется соответствующее соглашение (договор) между ними. Конечно, в этом соглашении не написано большими красными буквами поперёк страницы: «Мы – союзники!». Нет. Просто соглашение фиксирует общность интересов подписавших его государств в той или иной сфере. Оно декларирует единство действий для достижения общих целей. В нём же или в дополняющих его договорах оговариваются конкретные способы действий стран-союзниц по достижению указанных целей. При наличии подобного (подобных) соглашения (соглашений) возможно говорить о союзе, оформленном в полной мере, де-юре.

Однако не исключена другая ситуация. Соответствующих развёрнутых договоров между государствами не подписано, но общность интересов приводит на практике к согласованным действиям по реализации этих интересов. То есть страны являются союзниками де-факто, так сказать «без бумажки».

Как видим, «демократические» авторы дают отношениям между СССР и Германией с августа 1939 года по июнь 1941 года оба определения: и «полноценный, оформленный юридически союз», и «союз незавершённый», т.к. формально союзнического соглашения заключено не было, но действовали СССР и Германия как союзники.

Давайте и мы рассмотрим вопрос с двух позиций:

1) Был ли оформлен союз де-юре?

2) Существовал ли союз де-факто, т.е. незавершённый?

Между Советским Союзом и Третьим рейхом было подписано два политических соглашения: 23 августа 1939 года – пакт о ненападении (известный как пакт Молотова-Риббентропа); 28 сентября 1939 года – договор о дружбе и границе. К обоим соглашениям существовали секретные протоколы.

Начнём, как говориться, с начала. Ниже приводится полный текст договора (пакта) о ненападении между Германией и Советским Союзом:

« Правительство СССР и Правительство Германии, руководимые желанием укрепления дела мира между СССР и Германией и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключённого между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению:

Статья I. Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.

Статья II. В случае если одна из Договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу.

Статья III. Правительства обеих Договаривающихся сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих общие интересы.

Статья IV. Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой Стороны.

Статья V. В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путём в порядке дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путём создания комиссий по урегулированию конфликта.

Статья VI. Настоящий договор заключается сроком на десять лет, с тем что, поскольку одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продлённым на следующие пять лет.

Статья VII. Настоящий договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Договор вступает в силу немедленно после его подписания.

Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках, в Москве 23 августа 1939 года

По уполномочию За правительство

Правительства СССР Германии

В. Молотов И. Риббентроп.»

[59; 44-45], [58; 104-105].

Этот договор был ратифицирован Верховным Советом СССР и рейхстагом Германии 31 августа 1939 г. [58; 105], [59; 45].

Перед нами типичный договор о дружественном нейтралитете. Даже ссылка на договор о нейтралитете между СССР и Германией от 1926 года имеется. Ни о каком союзе речь в пакте не идёт.

Критике «демократами» он подвергается больше с моральных позиций: мол, как же это можно было такое заключать с нацистами и агрессорами. Так же СССР обвиняется в том, что заключив с Германией договор о ненападении, он способствовал развязыванию Второй мировой войны. При этом «бросающиеся» такими утверждениями авторы явно используют систему двойных стандартов при оценке действий Советского Союза и Западных демократий. Напомним, что подобными договорами Третий рейх был связан с Польшей (дата заключения 1934 год; в апреле 1939 года Гитлер денонсировал этот договор), с Англией и Францией (даты заключения – 1938 год), с Литвой, Латвией, Эстонией (даты заключения – 1939 год). То есть, по существу, советско-германский договор лишь пополнил довольно обширный список аналогичных соглашений. Тут бы «демократам» и замолчать. Ан, нет. Полюбуйтесь, например, что пишет «перековавшийся» из коммунистов, а потому, видимо, как всякий неофит, особенно рьяный, М. И. Семиряга:

«Однако подобное сравнение неправомерно по ряду причин. Во-первых, общая военно-политическая обстановка осенью 1939 года несопоставима с тем же периодом предыдущего года. Во-вторых, правительства Англии и Франции договорились с Германией о развитии добрососедских отношений, признавали отсутствие каких-либо территориальных споров и установили, что существующие границы между ними являются окончательными. Можно ли эту договорённость считать предосудительной? Почему она должна была вести к дестабилизации обстановки и вызывать какую-либо подозрительность советского правительства? В – третьих (и это представляется особенно важным), декларации имели открытый характер и не содержали секретных протоколов, направленных против интересов третьих стран. Наконец, в-четвёртых, это были декларации, которые, как известно, отличаются от других договорных документов тем, что представляют собой заявление двух и более государств, устанавливающее их взгляды по определённым крупным проблемам и излагающие общие принципы отношений между этими странами. Поэтому они ни в правовом, ни в политическом отношении не имели характера договоров о ненападении. Декларации соответствовали принципам международного права и не могли быть источником международной напряжённости, чего нельзя сказать о советско-германских договорах, подписанных в 1939-1940 гг.» [73;29].

Читаешь такое, и поневоле приходит в голову присказка: «Такому – хоть грязь в глаза, а всё – божья роса». И пишет подобное не безграмотный журналист, а исследователь-профессионал, много лет посвятивший изучению соответствующего периода европейской и советской истории. Видимо, для профессиональной пригодности важны не только деловые, но и человеческие качества (например, порядочность). Чтобы читателю было яснее, почему утверждение М. И. Семиряги не может не вызывать, мягко говоря, удивления, уточним, что сей почтенный историк ведёт речь об англо-германской декларации, подписанной 30 сентября 1938 года, перед отъездом Чемберлена из Мюнхена, и франко-германской декларации от 6 декабря 1938 года.

Подписание деклараций состоялось после мюнхенского сговора, когда от суверенной Чехословакии, даже не спросив её согласия и не пригласив её в Мюнхен на переговоры, отторгли Судетскую область. Это к словам М. И. Семиряги об неущемлении интересов третьих стран.

Что же до того, что англо- и франко-германские договора не дестабилизировали обстановку и не могли вызвать беспокойство Советского Союза, то и данное утверждение критики не выдерживает. В конце сентября 1938 года мир точно так же, как и в конце лета 1939 года, стоял на пороге войны. Если бы чехословацкое правительство проявило политическую волю и желание отстаивать независимость своей страны в союзе с СССР, то конфликт мог разгореться нешуточный. Правда, вопрос – на чьей стороне оказались бы в этом конфликте Англия и Франция. В предыдущей главе говорилось, что есть все основания полагать, что англичане и французы могли выступить совсем не на стороне Чехословакии и СССР. И если 6 декабря, когда Франция подписала свой договор о ненападении с Германией, было ясно, что никакой войны, по крайне мере, в данный момент, не будет, то 30 сентября, когда своё соглашение с Гитлером подписывал Чемберлен, никакой уверенности в мирном исходе дела не существовало. Советские войска концентрировались у границ, а советское руководство было полно решимости выполнить обязательства перед чехословаками.

И вряд ли продвижение Гитлера на Восток, продвижение, для которого Англия и Франция отдавали на «заклание» своего союзника, не могло не беспокоить Советский Союз.

Международная напряжённость, как в сентябре 1938 г., так и в августе 1939 года, имела место. Когда она была сильнее? Градусником её никто не мерил. Однако ситуации были чрезвычайно схожи. От некой европейской страны Гитлер, «играя мускулами», требовал определённых уступок (в сентябре 1938 – от Чехословакии; в августе 1939 г.– от Польши). У этой страны были союзники (Англия и Франция), которые должны были вступиться за неё. И был Советский Союз, который данной европейской стране, в принципе, был ничего не должен (напомним, что с Польшей никакого договора о взаимопомощи не было подписано (по вине поляков), а помощь Чехословакии (по её инициативе) обуславливалась помощью ей Франции, т.е. не начни действовать последняя, и СССР мог не беспокоиться оказанием помощи чехословакам), но который был готов прийти ей на помощь, если на то будет её согласие. В сентябре 1938 года мир стоял на пороге войны, но шага к ней не сделал. 1 сентября 1939 года война началась. Какую принципиальную несопоставимость военно-политических обстановок начала осени 1938 и конца лета 1939 года узрел М. И. Семиряга, мы понять не можем. Единственно, в чём обстановка схожей не была, так это в потенциале рейха. Преданная Англией и Францией Чехословакия чрезвычайно усилила Германию в военном, промышленном, финансовом плане (см. главу I). Да, к сентябрю 1939 года Гитлер был значительно сильнее, чем в сентябре 1938 года. Но не Советскому Союзу надо это вменять в вину, а Англии и Франции, чего М. И. Семиряга, естественно, не делает.

Одним словом, всяческие «моралите» М. И. Семиряги и прочих «демократов» по поводу советско-германского договора о ненападении выглядят натянуто и неубедительно. То, что этот договор не спровоцировал нападение Германии на Польшу, было показано во II-ой главе данной книги.

Не более чем пропагандистским жупелом, выглядят утверждения, подобные приведённому ниже:

« Сталин и Молотов пошли на переговоры, заведомо зная, что их партнёром является потенциальный агрессор, которому они обязались содействовать. Разве это не даёт основания квалифицировать данный документ как союзнический договор?» [73; 22].

В том-то и дело, что текст пакта никаких оснований к этому не даёт. И говоря так, обличители «преступлений сталинского режима» имеют в виду в большей степени секретный протокол к пакту. По утверждению того же М. И. Семиряги, «суть договора содержится не столько в его опубликованных статьях, сколько в…дополнительном секретном протоколе». [73; 16]. Самое время ознакомиться с тем текстом секретного протокола, который сейчас считается абсолютно подлинным документом. Однако скажем, есть все основания сомневаться в его аутентичности. Но не будем забегать вперёд. Итак:

« Секретный дополнительный протокол

к Договору о ненападении между Германией и Советским Союзом.

При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:

1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению к Виленской области признаются обеими сторонами.

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства, и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае, оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчёркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о её полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.

Москва, 23 августа 1939 года.

По уполномочию За Правительство

Правительства СССР Германии

В. Молотов И. Риббентроп»

[58; 111], [59; 48-49], [73; 16-17].

Используя текст протокола, «демократические» авторы «порезвились» на славу, обвиняя Сталина и в союзе с Гитлером, и в насильственной перекройке карты Европы, и в нарушении норм международного права, и в имперской, захватнической внешней политике.

Придётся вновь огорчить «идеалистов-мечтателей» (или злостных и злонамеренных лгунов?..), постоянно твердящих нам о Западе, где все права всех и вся всегда и везде соблюдались, и внутри Западных демократий, и в международных отношениях. Политики этих стран, проснувшись утром, первым делом бросались узнать, не попраны ли где в мире права человека, гражданские свободы и не нарушены ли где нормы международного права. И завтракать они не садились до тех пор, пока не узнавали, что в этом отношении всё везде в порядке. А если что где было не в порядке, то оставались демократические лидеры «незамтракамши», потому что тут же, в домашних халатах и туфлях, бросались наводить порядок и восстанавливать справедливость. Увы, всё это не более чем красивая сказка. Никогда такого Запада не существовало. Нет его и сейчас. Живёт он только в воспалённых мозгах наших доморощенных «западников».

Упрекающие Советский Союз в том, что он, подписав с Германией тайный протокол к договору о ненападении, нарушил все нормы международного права, как бы невзначай (или специально?), забывают сказать, что ничего экстраординарного с точки зрения политической практики и морали того времени советско-германские договорённости по территориальным вопросам не представляли. 30-е годы были чрезвычайно обильны на подобного рода соглашения, которые Западные демократии заключали и друг с другом, и с тоталитарными режимами. Так, например, в 1935 году были подписаны франко-итальянское и англо-итальянское соглашения о разграничении сфер интересов в Африке. А чем было мюнхенское соглашение между Германией, Великобританией, Францией и Италией? Неужто оно не касалось территориальных вопросов? Причём, территориальные вопросы решались за счёт суверенного европейского государства без согласия последнего. 24 июля 1939 года было подписано англо-японское соглашение по Китаю, согласно которому Япония получала в Китае свободу действий (действий по территориальным захватам; излишне говорить, что мнения Китая никто при этом не спрашивал). О разграничении сфер влияния шла речь и на секретных англо-германских переговорах летом 1939 года, шедших одновременно с официальными англо-франко-советскими переговорами (см. главу II). Можно с уверенностью утверждать, что то, что секретные переговоры между Британией и Германией не завершились какой-либо сделкой, во многом является результатом внешнеполитического хода советского правительства. Мы имеем в виду начавшиеся с середины августа интенсивные контакты между СССР и Германией, результатом которых было подписание договора о ненападении.

Словом, ради обеспечения собственной безопасности и собственных интересов западные державы всегда были готовы пожертвовать (и жертвовали) суверенитетами других стран. Можно сказать, что СССР поступил лишь в духе того времени. Но…

Вот именно, что «но». Принцип историзма требует, чтобы исследователь основывал свои исторические выводы не на современных ему, исследователю, условиях, правилах, законах, а исходя из условий, правил и законов того времени, которые он изучает. Что заставило СССР пойти на разграничение сфер влияния с Германией, шаг, который и впрямь можно рассматривать как ущемляющий суверенитет третьих стран? Если Лондон или Париж оговаривали с Римом или Токио сферы интересов в Африке или Китае, то это вряд ли касалось непосредственной безопасности Англии и Франции. Да, об имперских интересах и амбициях речь, безусловно, шла. Но на безопасности самих метрополий, не экономической, а самой что ни на есть обычной, «шкурной», подобные дележи никак не отражались. Не стоял враг у границ, не ощущалось непосредственно на рубежах дыхание войны. СССР начал с Германией делёжку сфер влияния непосредственно перед лицом грозящей ему войны. И коснулась эта делёжка сопредельных с ним государств. Никаких островов в Индийском океане и «лакомых кусочков» в Африке Советский Союз себе не выговаривал. Подписанием секретного протокола к договору о ненападении советское правительство пыталось не допустить включения в орбиту агрессивной политики Германии ряда сопредельных с СССР государств и территорий. Их невовлечение в войну в складывающейся обстановке имело для СССР исключительно важное значение. Можно даже сказать, что советское правительство достигло заключением договора с Германией примерно того, чего оно добивалось, ведя переговоры с Англией и Францией в апреле-августе 1939 года. Напомним, что во время последних Советский Союз долго убеждал английскую и французскую стороны дать гарантии приграничным с ним государствам для обеспечения пояса безопасности вдоль своих западных границ. Пояс этот и был создан (правда, другим путём), когда состоялось подписание секретного протокола к пакту Молотова-Риббентропа.

«Нельзя не отметить также, что речь шла об обеспечении безопасности областей, входивших ранее в состав Российского государства и отторгнутых от него в 1918-1920 гг.. Советское правительство никогда не скрывало, что имеет особый интерес к обеспечению безопасности этих областей, а также чувствует моральную ответственность за их судьбу и в кризисной ситуации не останется равнодушным зрителем попыток открытого или замаскированного посягательства на них со стороны третьих стран». [15; 7]. Говоря современным языком, это исторически была сфера жизненных интересов России. Ну, а кризисный момент в 1939 году настал, «кризисней» уже и некуда.

То есть не только основным текстом договора о ненападении, но и секретным протоколом к нему Сталин не союз с Гитлером заключал, а всего лишь обеспечивал безопасность СССР перед лицом надвигающейся войны. То, что Польша в ходе войны с Германией, в случае схватки один на один, будет быстро разбита, вряд ли у кого вызывало особые сомнения. А вот поведение польских союзников, англичан и французов, напротив, было под вопросом. В своё время Чехословакию они «успешно сдали» Германии. Будут ли они вообще помогать Польше? Да, ещё 31 марта 1939 г. Чемберлен гарантировал границы Польши, 13 апреля это же сделал Даладье. Но жизнь показала, что и подписание с Великобританией соглашения о взаимопомощи (состоялось 25 августа 1939 года1) не обеспечило Польше в ходе войны реальной поддержки англичан и французов. Что и говорить, что в условиях, когда англо-польского соглашения о взаимопомощи ещё не существовало, советскому правительству рисовалась вполне реальная картина: выход сил вермахта на советско-польскую границу. И как поведёт себя Гитлер дальше, было неизвестно.

Но возможен был и другой вариант, по крайне       мере, в то время так вполне могли думать и советские, и польские, и английские, и французские лидеры. Это сейчас мы знаем, что Гитлер ещё в апреле 1939 года решил воевать с Польшей, что его не пугали при этом ни вмешательство Британии и Франции в конфликт, ни даже советская помощь антигерманской коалиции. Тем не менее, определённые колебания у фюрера были, что нам сейчас тоже известно. Тогда же, в 1939 году ничто не мешало предполагать, что Гитлер испугается союза Польши и Западных демократий и на Польшу не нападёт, а нападёт сразу на того, на кого обещал в «Майн кампф», т.е. на Советскую Россию. При этом остаются у него два пути: 1) Прибалтийские страны; 2) Румыния. Возможно и их сочетание. Правда, англичане и французы дали Румынии гарантии в апреле 1939 года, но последнее обстоятельство могло и не сыграть никакой роли, если бы Румыния пошла на сближение с рейхом (что в конечном счёте и случилось). «Негарантированные» англо-французами Прибалтийские страны (Литва, Латвия, Эстония, Финляндия) ещё легче могли попасть в сферу влияния Германии. Финляндия – вообще разговор особый. Антирусская направленность была одной из доминант финской внешней политики в 20-30-е гг. Первый премьер-министр Финляндии Пер Эвинд Свинхувуд сформулировал следующий принцип: «Любой враг России должен всегда быть другом Финляндии» [63; 214]. Придерживаясь этого нехитрого правила, финское руководство было готово вступить в союз с кем угодно. Так что финны с удовольствием сами могли «запрыгнуть» в германскую сферу влияния. Прибалтийские «малыши» (Литва, Латвия, Эстония) противостоять Германии самостоятельно никак не могли. Стоило последней только «прицыкнуть» на них, как они выполнили бы все её требования. Очень показателен в этом отношении «клайпедский инцидент» марта 1939 года. 20-го числа немцы приказали (именно приказали!) литовцам очистить Клайпедскую область Литвы (бывшую Мемельскую область Германии, подаренную Литве Антантой) в трёхдневный срок. В противном случае пригрозили, что оккупируют всю Литву. И литовцам пришлось подчиниться. А Западные демократии и слова в их защиту не сказали (впрочем, как и в защиту оккупированной немцами в этом же месяце Чехии).

Поэтому теоретически наступление немцев на СССР через Румынию и Прибалтийские страны было вполне возможно. Данный вариант Советскому Союзу тоже ничего хорошего не сулил. К тому же в случае первых успехов вермахта, вне всякого сомнения, к немцам присоединилась бы и Польша, которая отнюдь не была «невинной и безобидной девочкой», как стараются её нам усиленно представить «демократы», зверски «изнасилованной» двумя «громилами».

С каких позиций не посмотри, секретный протокол к советско-германскому договору о ненападении обеспечивал безопасность западных границ СССР. В этом и было его назначение. Все же разговоры о некоем советско-германском союзе (завершённом или незавершённом), оформленном пактом и секретным протоколом к нему, – не более, чем безответственная болтовня.

* * *

Обличители «преступлений сталинского режима» с особой силой упирают на то, что секретный протокол предусматривал именно захват тех территорий, которые определены в нём, как сферы германского и советского влияния. Из чего это следует? Уж точно не из текста протокола. Подобные утверждения – фантазии «правдоискателей». И нафантазировали «правдоискатели» это на основании событий, развернувшихся после подписания пакта Молотова – Риббентропа. Как известно, в ходе данных событий в состав СССР были включены Западная Белоруссия, Западная Украина (обе входили в состав Польши), Латвия, Литва, Эстония, Бессарабия, Северная Буковина (две последних входили в состав Румынии), а также в ходе Зимней войны 1939-1940 гг. отторгнуты ряд территорий у Финляндии.

Однако подобные ретроспективные умозаключения грешат даже против элементарной логики (ибо «после того» ещё не значит «вследствие того»), не говоря уже о фактах.

Упомянув о фактах, обратимся, прежде всего, к самому тексту секретного протокола (даже в том сомнительном виде, который считается сейчас подлинным). Его 1-й пункт говорит о том, что обе стороны признают «интересы Литвы по отношению к Виленской области» [58; 111]. Согласитесь, весьма странная формулировка, если учесть, что Германия и СССР «хотели скушать» и Польшу (в составе которой Виленская область в тот момент находилась), и Литву. Чего ради тогда оговаривать интересы Литвы по отношению к Виленской области? Так можно говорить, если речь идёт о суверенном государстве.

Абзац 2-й пункта 2 протокола гласит:

«Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства, и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития» [58;111].

А в 1-м абзаце этого пункта Польша полностью делится на сферы советского и германского влияния, граница которых проходит по рекам Нарев, Висла и Сан.

Получается, Польша на сферы влияния интересов Германии и СССР поделена, а Польское государство при этом может быть и сохранено.

Как нельзя лучше данные формулировки показывают, что включение той или иной территории в сферу интересов ещё не означало её захват. Это совсем не одно и то же.

В принципе, уже самого текста секретного протокола достаточно, чтобы показать несостоятельность утверждений «демократов» о том, что в нём оговаривались территориальные захваты Третьего рейха и СССР.

Однако не менее показательны и имевшие место после подписания пакта события.

По протоколу, Литва вошла в сферу германских интересов. Оно и понятно: границы с СССР Литва не имела (вследствие чего советское правительство интересовалось Литвой в меньшей степени, чем Латвией и Эстонией), зато граничила с Восточной Пруссией.

Ничто не мешало немцам оккупировать Литву уже в ходе войны с Польшей. Сил для этого у Гитлера было предостаточно: немцы уже с 10 сентября начали выводить войска из Польши на Западный фронт. Армия Литвы была чрезвычайно мала и слаба. Она состояла из 3 дивизий и 8 эскадрилий самолётов и насчитывала 17 900 человек [58; 114]. Каких-то военных осложнений, таким образом, Гитлер мог не опасаться. Естественно, что и никакая реакция международного сообщества его в тот момент уже не заботила. Какая уж тут реакция, если и так с Великобританией и Францией состояние войны? С другой стороны, какой-то помощи Литве со стороны последних ожидать не приходилось. Они и полякам-то, связанным с ними договором, помогали чисто формально, а уж какой-то Литве… Да и пожелай англо-французы оказать Литве какую-то реальную военную помощь – не успели бы: одна немецкая танковая дивизия была в состоянии разметать всю литовскую рать за пару суток (если не меньше).

Тем не менее, Гитлер Литву, находящуюся в его сфере интересов, не оккупировал. Зато немцы стали весьма настойчиво требовать от литовцев заключения военного соглашения сразу после подписания с СССР пакта. При этом Литве была даже сообщена дата нападения на Польшу. Литовцы «замялись», «поглядывая» на СССР. Немцы угрожали, но, опять-таки, угрозы в исполнение не привели. Литва так и проколебалась всю быстротечную польско-германскую войну и договора с немцами не заключила, хотя объективно сделала для немцем полезное дело (с началом войны литовцы отмобилизовали свою армию и двинули её к польской границе; полякам пришлось держать против трёх литовских дивизий на границе две своих, т.е. эти польские дивизии в войне с немцами участия не приняли) [58; 115].

Посмотрите, Германия ведёт себя с Литвой как с суверенным государством: старается заключить с ней союз, ни о каком вводе войск на литовскую территорию речь не идёт. Конечно, Литва – маленькое и слабое государство, попавшее в сферу влияния Германии. Поэтому особо с ней немцы не церемонились (требовали, угрожали), но суверенитет всё-таки не нарушили.

Далее. Уже 7 сентября поляки предложили немцам перемирие. Надо сказать, что к этому моменту отступление польской армии на всех фронтах приобрело катастрофический характер2. Однако немцы, всё ещё считая Польшу достойным противником, с одной стороны, а с другой – не будучи уверенными в силах собственной армии (как-никак это была первая кампания вермахта) на переговоры согласились. И вот какая деталь – поляки уже вовсю драпают, а немцы в условиях, на которых они готовы заключить перемирие, речи о ликвидации Польского государства и близко не ведут. Вот что об этих условиях записал в своём дневнике начальник штаба Сухопутных войск Германии Гальдер:

«Поляки предлагают начать переговоры. Мы к ним готовы на следующих условиях: разрыв Польши с Англией и Францией; остаток Польши будет сохранён; районы от Нарева с Варшавой – Польше; промышленный район – нам; Краков – Польше; северная окраина Бескидов – нам; области (Западной) Украины – самостоятельны» [59; 60-61].

Прежде всего, как видите, Польша, как государство, сохраняется. В весьма «урезанном» виде, но сохраняется. То есть Гитлер даже к 7 сентября не предполагал ликвидации Польши. И даже Краков немцы готовы были полякам вернуть, хотя к 7 сентября уже заняли его. При этом территории восточнее Нарева остаются за поляками, за исключением Западной Украины, которая становится независимой. Но позвольте… Ведь всё это – советская сфера интересов. Как нас убеждают разного рода обличители, Советский Союз и Германский рейх ещё 23 августа договорились о том, что СССР захватит данные территории. Тогда почему Гитлер, нимало не заботясь о том, что СССР денонсирует договор о ненападении, начинает хозяйничать в советской сфере интересов: оговаривает независимость Западной Украины и хочет сохранить именно в советской сфере влияния Польское государство, которого, следуя логике обличителей, вообще не должно было сохраниться? Ответ на данный вопрос прост: протокол к пакту занятие СССР этих территорий не предусматривал, и у СССР не было поводов для претензий к Германии.

У читателей уже может возникнуть «крамольная» мысль: «Да что же это за «филькина грамота», этот самый секретный протокол? Как по нему вообще можно «работать»? Ни черта же в нём конкретно не сказано». И подобная мысль, отнюдь, некрамольная. Правильная мысль. Но наберитесь терпения, уважаемые читатели. Чуть-чуть позже мы покажем, что «филькиной грамотой» является тот протокол, который усиленно стараются выдать за настоящий, но который таковым не является. Подлинный же протокол вполне конкретен и никаких двусмысленностей в трактовке не допускает.

Когда 22 июня 1941 года Германия напала на СССР, советскому правительству была вручена нота, в которой нацисты обосновывали причину, по которой они пошли на данный шаг. Скажем сразу, лейтмотивом этой ноты было обвинение Советского Союза в нарушении августовских и сентябрьских 1939 года договорённостей, т.е. договора о ненападении и договора о дружбе и границе. В этой ноте Гитлер полностью раскрыл содержание секретного протокола к пакту Молотова – Риббентропа. Лгать немцам в той части ноты, где речь шла об условиях советско-германских договорённостей, смысла не было, ибо нота представляла собой, прежде всего, пропагандистское заявление. И наври Гитлер в ней «с три короба», Советский Союз очень легко мог использовать её текст для контрпропаганды.

Читателям придётся набрать терпения, ибо ниже приводится значительная часть текста ноты. Но столь длинная цитата просто необходима, так как нота содержит много полезной для нас информации. Итак:

«…Таким образом, 23 августа1939 г. был подписан Пакт о ненападении, а 28 сентября 1939 г. – Договор о дружбе и границах между обоими государствами.

Суть этих договоров состояла в следующем:

1) в обоюдном обязательстве государств не нападать друг на друга и состоять в отношениях добрососедства;

2) в разграничении сфер интересов путём отказа германского рейха от любого влияния в Финляндии, Латвии, Эстонии, Литве и Бессарабии, в то время как территория бывшего Польского государства до линии Нарев-Буг-Сан по желанию Советской России оставалось за ней.3

Действительно, правительство рейха, заключив с Россией пакт о ненападении, СУЩЕСТВЕННО ИЗМЕНИЛО СВОЮ ПОЛИТИКУ ПО ОТНОШЕНИЮ К СССР4 и с этого дня заняло дружественную позицию по отношению к Советскому Союзу. Оно строго следовало букве и духу подписанных с Советским Союзом договоров.Более того, усмирило Польшу, а это значит, ценою немецкой крови способствовало достижению Советским Союзом наибольшего внешне-политического успеха за время его существования…

Если пропагандистская подрывная деятельность СССР в Германии и в Европе вообще не оставляет никакого сомнения в его позиции по отношению к Германии, то ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ И ВОЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Советского правительства после заключения германо-русских договоров носит ещё ярче выраженный характер. В Москве во время разграничения сфер влияния правительство Советской России заявило министру иностранных дел рейха, что оно не намеревается занимать, большевизировать или аннексировать входящие в сферу его влияния государства (выделено нами – И. Д., В. С.), за исключением находящихся в состоянии разложения областей бывшего польского государства5. В действительности же, как показал ход событий, политика Советского Союза направлена исключительно на одно, а именно: В ПРОСТРАНСТВЕ ОТ ЛЕДОВИТОГО ОКЕАНА ДО ЧЁРНОГО МОРЯ ВЕЗДЕ, ГДЕ ТОЛЬКО ВОЗМОЖНО, ВЫДВИНУТЬ ВООРУЖЁННЫЕ СИЛЫ МОСКВЫ НА ЗАПАД И РАСПРОСТРАНИТЬ БОЛЬШЕВИЗАЦИЮ ДАЛЬШЕ В ГЛУБЬ ЕВРОПЫ.

Развитие этой политики характеризуется следующими этапами:

1. Началом развития этой политики явилось заключение так называемых договоров о взаимопомощи с ЭСТОНИЕЙ, ЛАТВИЕЙ и ЛИТВОЙ в октябре и ноябре 1939 года и возведение военных баз в этих странах.

2. Следующий ход Советской России был сделан по отношению к ФИНЛЯНДИИ. Когда требования Советской России, принятие которых грозило бы потерей суверенитета свободному финскому государству, были отклонены финским правительством, Советское правительство распорядилось о создании коммунистического псевдоправительства Куусинена. И когда финский народ отказался от этого правительства, Финляндии был предъявлен ультиматум, и в ноябре 1939 года Красная Армия вошла на территорию Финляндии. В результате «заключённого» в марте финско-русского мира Финляндия вынуждена была уступить часть своих юго-восточных провинций, которые сразу подверглись большевизации.

3. Спустя несколько месяцев, а именно в июле 1940 года, Советский Союз начал принимать меры против ПРИБАЛТИЙСКИХ ГОСУДАРСТВ. Согласно первому Московскому договору (т.е. пакту Молотова- Риббентропа – И. Д., В. С.) Литва относилась к сфере германских интересов.

В интересах сохранения мира, хотя и скрепя сердцем, правительство рейха во втором договоре (имеется в виду договор о дружбе и границе – И. Д., В. С.) по просьбе Советского союза отказались от большей части территории этой страны, оставив часть её в сфере интересов Германии. После предъявления ультиматума от 15 июня Советский Союз, не уведомив об этом правительство рейха, занял всю Литву, т.е. и находившуюся в сфере влияния Германии часть Литвы, подойдя, таким образом, непосредственно к границе Восточной Пруссии. Позднее последовало обращение к Германии по этому вопросу, и после трудных переговоров, пойдя ещё на одну дружественную уступку, правительство рейха отдало Советскому Союзу и эту часть Литвы6. Затем таким же способом, в нарушение заключённых с этими государствами договоров о помощи, были оккупированы Латвия и Эстония. Таким образом, вся Прибалтика, вопреки категорическим заверениям Москвы, была большевизирована и спустя несколько недель после оккупации сразу аннексирована. Одновременно с аннексией последовало сосредоточение первых крупных сил Красной Армии во всём северном секторе плацдарма Советской России против Европы.

Между прочим, Советское правительство в одностороннем порядке расторгло экономические соглашения Германии с этими государствами, хотя по Московским договорённостям этим соглашениям не должен был бы наноситься ущерб.

4. По вопросу о разграничении сфер влияния на территории бывшего Польского государства Московскими договорами было ясно согласовано, что в границах сфер влияния не будет вестись никакая политическая агитация, а деятельность обеих оккупационных властей ограничится исключительно лишь вопросами мирного строительства на этих территориях. У правительства рейха имеются неопровержимые доказательства того, что, несмотря на эти соглашения, Советский Союз сразу же после занятия этой территории не только разрешил антигерманскую агитацию в польском генерал-губернаторстве, но и одновременно поддержал её большевистской пропагандой в губернаторстве. Сразу же после оккупации и на эти территории были переброшены крупные русские гарнизоны.

5. В то время как германская армия на Западе вела боевые действия против Франции и Англии, последовал удар Советского Союза на БАЛКАНАХ. Тогда как на московских переговорах Советское правительство заявило, что никогда в одностороннем порядке не будет решать бессарабский вопрос, правительство рейха 24 июня 1940 года получило сообщение Советского правительства о том, что оно полно решимости силой решить бессарабский вопрос. Одновременно сообщалось, что советские притязания распространяются и на Буковину, то есть на территорию, которая была старой австрийской коронной землёй, никогда России не принадлежала и о которой в своё время в Москве вообще не говорилось. Германский посол в Москве заявил Советскому правительству, что его решение является для правительства рейха совершенно неожиданным и сильно ущемляет германские экономические интересы в Румынии, а также приведёт к нарушению жизни крупной местной немецкой колонии и нанесёт ущерб немецкой нации в Буковине. На это господин Молотов ответил, что дело исключительной срочности, и что Советский Союз в течение 24 часов ожидает ответ правительства рейха. И на этот раз правительство Германии во имя сохранения мира и дружбы с Советским Союзом решило вопрос в его пользу.

…Оккупация и большевизация Советским правительством территории Восточной Европы и Балкан, переданных Советскому Союзу правительством рейха в Москве в качестве сферы влияния, полностью ПРОТИВОРЕЧАТ МОСКОВСКИМ ДОГОВОРЁННОСТЯМ» [58; 118-121], [59; 54-58].

Последняя фраза выделена в тексте ноты самими немцами, но мы со своей стороны также готовы выделить её очень жирным шрифтом. И вот почему. Как нас убеждают на протяжении уже более двух десятков лет «правдолюбивые» историки, публицисты, журналисты и политики, пакт Молотова-Риббентропа – это сговор о разделе мира и оккупации суверенных стран. Именно такую трактовку термина «сфера интересов» дают «правдолюбцы». Однако, как мы видели, сам предлагаемый нам в качестве подлинного текст секретного протокола ни о чём таком не говорит. А содержащиеся в германской ноте обвинения в адрес СССР приводят к абсолютно противоположным выводам. В секретном протоколе к пакту речь не идёт не только об оккупации входящих в сферу влияния территорий полностью, но даже частично (как в случае с Финляндией). Более того, не предполагалось и военное присутствие договаривающихся сторон на данных территориях (т.е. создания на них военных баз).

Возмущение германцев вызывала и большевизация входящих в сферу советских интересов районов. Другими словами, секретный протокол не предполагал и насаждение в зоне сфер влияния родственных идеологически политических режимов. Что же тогда надо понимать под сферой интересов? Из германской ноты можно сделать вывод, что этот термин выполнял, если так можно выразиться, прежде всего, запретительную функцию. Одна договаривающаяся сторона не имела права военного присутствия в зоне интересов другой договаривающейся стороны, а также не могла вести в ней агитационно-пропагандистскую деятельность против другой стороны. Очевидно также, что речь могла идти и о некоторых преимуществах в торговле в сфере своего влияния.

Теперь мы вплотную подходим к вопросу: « А что же предлагается нашему вниманию вместо подлинного секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении, где все вышеуказанные нюансы нормально оговаривались бы?» Мы отвечаем однозначно: «Нам предлагается фальшивка!»

*       * *

Авторы данной книги не являются пионерами такого взгляда на находящийся в историческом обороте текст секретного протокола к пакту Молотова – Риббентропа. Впервые с подобной точкой зрения выступил российский исследователь Ю.И. Мухин. В аналогичном ключе высказался вслед за ним и известный обществовед С.Г. Кара-Мурза. На какие же признаки фальшивки указывает Ю.И. Мухин?

Прежде всего, весьма сомнительны обстоятельства ввода текста секретного протокола в научный оборот. Подлинный текст самого договора о ненападении хранился в архиве внешней политики (АВП). Но когда господа Горбачев и Яковлев явили второму Съезду народных депутатов СССР, а вместе с ним и всему миру, в 1989 году секретный протокол к договору, то было заявлено, что подлинника протокола в АВП нет, а есть только его машинописная копия. Причём, эта копия имеет вверху листа надпись рукой Молотова: «Тов. Сталину (подпись Молотова)» [58; 108].

И сразу возникают вопросы. Во всяком случае, они должны были возникнуть у всякого здравомыслящего человека. У тех же депутатов в 1989 году, которые проголосовали чуть ли не единогласно за постановление «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года» [73; 27]. У тех же историков, которые безоговорочно сочли этот документ подлинным и начали строчить, опираясь на него, свои гневные обличительные труды. А вопросы-то, элементарные.

Прежде всего, почему не сохранилось подлинника секретного протокола? Допустим, «преступный сталинский режим» заметал следы одного из своих «преступлений» и подлинник протокола уничтожил. Но тогда зачем была сохранена копия? Затем, не ясно местонахождение этой копии. Копия, адресованная Сталину, очевидно, должна была к нему и попасть, а не остаться лежать в НКИДе (МИДе). А раз она попала к Сталину, то местом её последующего хранения должен был стать Архив Политбюро ЦК КПСС (ныне Архив Президента России (АП)). Каким образом копия снова оказалась в Архиве внешней политики?

Но это еще не всё. Сталин до буквы знал текст протокола. Можно не сомневаться, что он принял самое непосредственное участие в создании его текста. В присутствии Сталина Молотов и Риббентроп протокол подписывали. Вопрос в том, зачем тогда Сталину вообще понадобилась копия протокола? Кроме того, снимать копии с секретных документов вообще-то не принято (на то они и секретные). Тем, кто имеет право их читать, обычно дают читать подлинники.

На этом странности ввода в научный оборот секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении не заканчиваются. До 1993 года во всех сборниках документов текст секретного протокола фигурировал как «машинописная копия» [58; 108]. А вот в сборнике документов по Катынскому делу «Катынь. Хроника необъявленной войны», составленном коллективом авторов во главе с Н.С. Лебедевой, этот протокол значится уже как подлинник со ссылкой на Архив Президента и на «…Документы внешней политики. 1939 г.». Т. ХХII. Кн.1, с. 632 [58; 108-109].

Что касается второго источника, то в нем подлинник так и не был опубликован, поскольку в примечании к тексту сообщается: «Печат. По сохранившейся машинописной копии АВП РФ, ф. 06, оп. 1, п. 8, д. 77, л. 1-2» [58; 109]. Получается, коллектив авторов во главе с Н.С. Лебедевой, делая вторую ссылку, просто-напросто откровенно лжёт. Ссылка же на Архив Президента просто поражает своей наглостью. Во-первых, нигде и никогда не говорилось, что подлинник протокола там обнаружен. Можно не сомневаться, произойди такое в действительности, «демократические правдоискатели» раструбили бы об этом по всему миру. Во-вторых, совершенно непонятно, как подлинник протокола оказался в Архиве Президента, когда ему самое место там, где содержится подлинник договора о ненападении, т.е. в Архиве внешней политики. Приходится предполагать, что в Советском Союзе с архивным делом творится полный базар, даже на самом высшем уровне. Однако, как известно, это было далеко не так. Документы попадали в архивы «по подведомственности», как положено. И уж если полагалось в архиве НКИД (МИД) храниться подлинникам договоров, то можно не сомневаться, что они там и хранились со всеми приложениями (в том числе и секретными протоколами).

Как верно замечает Ю.И. Мухин, «от изделий Горбачева-Яковлева фальшивками воняет за версту» [5; 109].

Остается понять, для чего тогдашнему руководству СССР понадобилась фабрикация данной фальшивки? Ответ прост. Это была часть кампании по идеологической дискредитации Советской власти. Пришедшим на смену последним «коммунистам» (точнее, будет назвать их псевдокоммунистами) «демократам» очернять Советское государство было не менее выгодно. Если псевдокоммунисты разрушали Советский строй, то «демократы» столкнулись с проблемой легитимации собственной власти. Очернить существовавшие до «демократов» порядки – один из способов оправдания тех порядков, которые воцарились в России с наступлением «демократической» эпохи. А потому ложь была наложена на ложь. Ложь стала многослойной.

Теперь перейдем к анализу самого текста протокола. На такую странность, как размывчатость и неопределенность формулировок в нем, мы уже обращали внимание. Правда этой странности «демократические» историки нашли свое объяснение:

«Секретный протокол, оформлявшийся в обстановке спешки, во многом носил на себе черты импровизации, далеко не полной ясности относительно того, каким будет ход событий в ближайшее время» [18; 40].

Подобное объяснение нас не удовлетворяет. Спешкой, импровизацией и неясностью дальнейшего хода событий, отсутствие какой-либо определенности во всем тексте протокола не объяснишь. Гитлер и Сталин – не Горбачев. Этот последний мог договариваться о консенсусе, не очень сам понимая, в чем, собственно, этот консенсус заключается. А Гитлер и Сталин были политиками весьма конкретными, и какую-то размытость формулировок могли терпеть, если только это было не во вред интересам их стран. Вот и посмотрим, не вредила ли расплывчатость формулировок секретного протокола интересам Германии и СССР.

Первый же пункт протокола должен был поставить внимательного читателя в тупик:

1. «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению к Виленской области признаются обеими сторонами…» [58; 111], [59; 48], [73; 16-17].

Скажите, пожалуйста, в чью сферу интересов входит при такой формулировке Литва, а в чью Латвия, Эстония и Финляндия? Кто из них оказывается в советской, а кто в германской сфере влияния? Можете вразумительно ответить? Нет? Вот и мы не можем, потому, что вразумительного ответа при такой формулировке и не существует.

Далее. Предположим, что территориально-политическое переустройство Польши и Прибалтики, о чем говорится в пп. 1 и 2 протокола, случилось. Где тогда проходит граница сферы интересов в промежутке от угла северной границы Литвы в месте поворота её на юг и до истоков реки Нарев? Данный промежуток составляет 500 км. «Ерунда», – могут сказать «правдолюбцы». Да нет, господа, не ерунда. Особенно если встать на ваши позиции. Ведь это вы утверждаете, что сфера интересов предполагала оккупацию входящих в нее территорий. Тогда где в этом пятисоткилометровом промежутке пройдет советско-германская граница?

То, что подобная неопределенность не была для Сталина и Гитлера в тот момент ерундой, то, что они не подписывали, сломя голову, бумажку с расплывчатыми формулировками, свидетельствует следующий факт. Советской и немецкой сторонами при подготовке и подписании протокола была совершена одна ошибка, можно сказать, географического плана. Не было учтено, что истоки реки Нарев находятся в Польше, а не в Восточной Пруссии. Таким образом, в определённой границе сфер влияния образовывался разрыв в 30 км. Всего в 30 км, а не в 500! И уже через пять дней после подписания пакта и секретного протокола к нему, т.е. 28 августа 1939 года, Молотов и германский посол в Москве Шуленбург встретились и подписали «Разъяснение» к протоколу, в котором этот разрыв закрыли:

«В целях уточнения первого абзаца п.2 секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 года настоящим разъясняется, что этот абзац следует читать в следующей окончательной редакции, а именно:

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Писсы, Наревы, Вислы и Сана. Москва, 28 августа 1939 года» [58; 11]), [59; 50-51].

Писса тогда текла из Восточной Пруссии и впадала в Нарев.

Получается, что 30 км Сталин и Гитлер поторопились закрыть, а 500 км так и оставили? Да нет, конечно. Спешность составления протокола в августе 1939 г. привела к ошибке в 30 км. Её быстро исправили. А вот спешность изготовления фальшивки в 1989 году так и не позволила фальсификаторам понять, что они совершили ошибку гораздо «большую по протяжённости», чем 30 «сталинско-гитлеровских» километров. Фальсификаторы, взяв за основу подлинный секретный протокол, так «обкорнали» его первый пункт, что не только «образовался» указанный пятисоткилометровый разрыв в сферах влияния, но и вообще из пункта стало непонятно, какие государства в чью сферу влияния входят.

Мы присоединяемся к российскому историку Ю. И. Мухину, который даёт такую приблизительную реконструкцию первого пункта секретного протокола:

«В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР, с вхождением суверенного Литовского государства в сферу интересов Германии. При этом интересы Литвы по отношению к Виленской области признаются обеими сторонами» [58; 111], [59; 51]. Выделенные слова фальсификаторы из текста изъяли, видимо, по той причине, что речь в них шла о сохранении суверенитета Литвы. А это никак не вписывалось в ту трактовку протокола, которую они пытались навязать, а именно, что протокол предусматривал территориальные захваты в сферах влияния договаривающихся сторон. Но, изъяв указанные слова, фальсификаторы превратили весь пункт в абстрактную глупость.

С поправкой Ю. И. Мухина «всё становится на свои места, и граница сфер интересов идёт непрерывно: от Балтийского моря по северной границе Литвы, затем по восточной границе Виленской области (тогда ещё удерживаемой Польшей), далее по границе Восточной Пруссии до реки Писса, по ней до впадения её в Нарев, по нему до впадения его в Буг, который через несколько десятков километров впадает в Вислу, по ней до впадения в неё Сана, а по нему до его истоков – до Словакии» [58; 113-114].

Кстати, при подобной реконструкции первого пункта секретного протокола как бы «повисающее в воздухе» его последнее предложение (о признании интересов Литвы по отношению к Виленской области) вполне вписывается в контекст пункта и перестаёт выглядеть противоречащим остальному тексту (подобное противоречие особенно бросается в глаза , если исходить из того, что включение тех или иных территорий в сферу интересов означает их захват).

Теперь попробуем выяснить, что означает в протоколе понятие «сфера интересов». Понять этого из текста протокола как раз невозможно. Потому-то на основании того протокола, который выдаётся сейчас за подлинный, «правдолюбцы», зная последующие события, смело утверждают, что речь в нём шла о непосредственном захвате территорий.

Но мы видели, что немцы в своих претензиях к Советскому Союзу, изложенных в ноте об объявлении войны, вменяли ему в вину данные захваты. И не только их, но и создание в зонах интересов военных баз, и большевизацию указанных регионов. При этом немецкие обвинения основывались на том, что СССР подобными своими действиями нарушает московские договорённости, т.е. секретный протокол от 23 августа 1939 года в том числе.

Если немцы столь смело делали такие утверждения, то, значит, расшифровка понятия «сфера интересов» в протоколе была. В самом деле, без соответствующих разъяснений слова «сфера интересов» смысла под собой не имеют.

Представим себе, что некие стороны заключают между собой хозяйственный договор. В основном тексте они оговаривают, что, согласно договору, продаётся-покупается какой-то «Товар». При этом ни конкретное наименование товара, ни его количество, ни цена не указываются. Могут ли стороны в таком случае работать нормально? Конечно, нет. Поэтому подобные «абстрактные» контракты предполагают подписание спецификаций к ним, где расшифровывается, что за товар продаётся-покупается, в каких количествах и по какой цене. Так неужто в международных договорах дело обстоит иначе? Похоже, что «состряпавшие» фальшивку под наименованием «Секретный протокол к советско-германскому договору о ненападении» полагали, что иначе, и в международных договорах абстракциям самое место. Они «вычистили» из протокола все пояснения относительно содержания понятия «сфера интересов», потому что эти пояснения явно мешали их цели, заключавшейся в доказательстве злостных агрессивных намерений сталинского режима в отношении суверенных стран.

Выше, рассматривая содержание германской ноты, мы уже говорили, на какие действия в сферах своего влияния имели право СССР и Германия.

Теперь, взглянув на секретный протокол, так сказать, свежим взглядом, т.е. с учётом выброшенных «кремлёвскими творцами» участков его текста, ещё раз зададимся вопросом: « Возможна ли его трактовка как союзного соглашения между Третьим рейхом и Советским Союзом?» Конечно же, нет. Этим протоколом советское правительство клало предел германской экспансии на Восток. Таким образом, его назначение – обеспечение безопасности СССР, но никак не союз с немцами для удовлетворения экспансионистских амбиций Сталина.

* * *

Следующим договором СССР с Германией, который «демократические» авторы клеймят чуть ли не большим позором, чем пакт Молотова – Риббентропа с секретным протоколом к нему, является договор о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года. Вот что пишет о нём М. И. Семиряга:

«Среди них (советско-германских договорённостей – И. Д., В. С.) своей особой одиозностью, о чём свидетельствует даже его название, выделяется договор о дружбе и границе между СССР и Германией…» [73; 17].

Разумеется, слово «дружба» в приложении к нацистской Германии не может не покоробить истинного поборника «общечеловеческих ценностей». Но если отвлечься от эмоций, связанных с названием договора, то в чём же всё-таки заключается его одиозность?

Итак, разгром Польши стал реальностью. О событиях, связанных с освободительным походом7 Красной Армии в Западную Украину и в Западную Белоруссию, речь ещё будет вестись. Здесь же необходимо сказать, что, так или иначе, но Советский Союз и Третий рейх стали соседями. Вопрос о границе между двумя державами надо было решать. Собственно, это обстоятельство и явилось главным побудительным мотивом к заключению нового советско-германского договора. Поскольку с момента подписания договора о ненападении СССР и Германия по отношению друг к другу были дружественно-нейтральными странами, то ничего из ряда вон выходящего в употреблении слова «дружба» в наименовании нового договора не было. Это была всего лишь дипломатическая риторика, не более того. Тогда данное обстоятельство прекрасно понимали все: и немцы, и русские. Очень прискорбно, что туго с пониманием стало у части современных авторов, которые в самом названии очередного советско-германского договора усматривают, буквально, эпохальную одиозность.

Переговоры, окончившиеся подписанием договора о дружбе и границе, начались в Москве по германской инициативе. О желании немецкой стороны их провести Риббентроп сообщил Молотову 23 сентября 1939 года. Ниже приводится текст договора:

«Германо–Советский договор о дружбе и границе

между СССР и Германией.

Правительство СССР и Германское правительство после распада бывшего Польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории и обеспечить народам, живущим там, мирное существование, соответствующие их национальным особенностям. С этой целью они пришли к соглашению в следующем:

Статья I.

Правительство СССР и Германское правительство устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сём карту и далее подробно будет описана в дополнительном протоколе.

Статья II.

Обе стороны признают установленную в статье I границу обоюдных государственных интересов окончательной и устранят всякое вмешательство третьих держав в это решение.

Статья III.

Необходимое государственное переустройство на территории западнее указанной в статье линии производит Германское правительство, на территории восточнее этой линии – Правительство СССР.

Статья IV .

Правительство СССР и германское правительство рассматривают вышеприведённое переустройство как надёжный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами.

Статья V.

Этот договор подлежит ратификации. Обмен ратификационными грамотами должен произойти возможно скорее в Берлине.

Договор вступает в силу с момента его подписания.

Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках.

Москва, 28 сентября 1939 года.

По уполномочию За Правительство

Правительства СССР Германии

В. Молотов И. Риббентроп» [60; 176].

Главное содержание договора – установление границ между Германией и СССР на территориях бывшего Польского государства. Вряд ли приходится сомневаться в том, что сделать это было необходимо. Содержащаяся в тексте договора «дружеская» риторика, так же как и в названии, была не более, чем данью дипломатическим формальностям, и никакого союза между Германией и СССР не создавала. Утверждение о том, что к территориальному размежеванию между СССР и Германией не будут допущены третьи страны, также союзной декларацией не является. В самом деле, две суверенные страны не хотят вмешательства третьих стран в определение границ между ними, выражают общую позицию в данном вопросе. Это ещё не союз.

Максимально, в чём Советский Союз может быть обвинён, так это в нарушении неких моральных норм. Ещё в 1989 году в тезисах комиссии учёных СССР и ПНР «Канун и начало Второй мировой войны» отмечалось, что заключение подобного договора «фактически обеляло фашизм, деформировало классовые установки в общественном и индивидуальном сознании, имело тяжёлые последствия для Польши и СССР…» [73; 17]. Это и подобные ему утверждения мы относим в разряд перестроечного и «демократического» словоблудия. Никто в Советском Союзе, имевший голову на плечах, никогда фашистскую Германию другом не считал. Все прекрасно поняли, что договоры с Германией – мера вынужденная, дающая СССР время лучше подготовиться к схватке со страшным врагом. А то, что эта схватка будет, никто не сомневался. Учёные, бросающиеся фразами про всякие там деформации сознания советских людей того времени, сами, по–видимому, страдают некой деформацией не только ума, но и совести.

И уж тем более не было введено в заблуждение московскими договорённостями советское руководство и ни на какие тёплые, дружественные чувства со стороны нацистов не рассчитывало, да и само к последним их не испытывало. Вот весьма характерные эпизоды. Как свидетельствует участник августовских переговоров в Москве, руководитель юридического департамента МИД Германии Фридрих Гаусс, Риббентроп хотел начать переговоры с заранее подготовленной пространной выспренной речи о том, что «дух братства, который связывал русский и немецкий народы…» Однако Молотов его тут же оборвал: «Между нами не может быть братства. Если хотите, поговорим о деле». [58; 106]. В своём докладе Гитлеру сам Риббентроп писал, что Сталин заявил: «Не может быть нейтралитета с нашей стороны, пока вы сами не перестанете строить агрессивные планы в отношении СССР. Мы не забываем, что вашей конечной целью является нападение на нас». [58; 106]. Такое советские лидеры заявляли в лицо нацистам при подписании пакта о ненападении. Вряд ли они за месяц кардинально изменили свои взгляды.

Теперь разберёмся с той частью вывода наших учёных, работавших в 1989 году, где говорится о неком вреде договора о дружбе и границе для СССР и Польши.

В чём был вред для СССР? К нему были присоединены области, отторгнутые Польшей у Советской России по Рижскому договору 1921 года. То есть СССР вернул свои земли. Как выразился в своё время Карамзин по поводу возмущения тогдашней «международной общественности» разделом Польши: «Пусть иноземцы осуждают раздел Польши: мы взяли своё». [51; 63]. Данное высказывание можно полностью отнести к ситуации сентября 1939 года.

«…Советскому Союзу вновь удалось совместить политическую и геополитическую границы между «Западной» и «Российской» цивилизациями, как это уже имело место в конце XVIII века. Совершенно очевидно, что это был большой успех советской внешней политики (выделено автором – И. Д., В. С.)», – таково мнение известного современного российского историка М. Мельтюхова [51; 63].

Итак, с моральной точки зрения для СССР всё в порядке (возвращаются свои земли). С внешнеполитической точки зрения – успех. А как с военной? Да тоже – выигрыш. Присоединяй Советский Союз земли Западных Белоруссии и Украины, не присоединяй – вермахт, так или иначе, стоял бы у советских границ. Но в результате освободительного похода РККА советская граница оказалась отодвинутой на 200-300 км. к западу. В том, что это для обороны страны было выгодно, по крайне мере, чисто теоретически, сомневаться не приходится.8

О каком вреде для СССР идёт речь? Мы, честно говоря, не понимаем. Конечно, не очень приятно якшаться с нацистами. Но надо ведь мыслить исторически. Советский Союз оказался (не по своей вине) в подобных условиях. И в этих условиях внешнеполитические шаги Советского Союза были чрезвычайно успешны.

В чём вред для Польши? Ответ очевиден: она перестала существовать как государство. Но, честно говоря, ни на кого, кроме себя, поляки за это пенять не имеют права. Они должны сказать «огромное спасибо» своим политическим лидерам – за их тупое упрямство и политическую близорукость; своему военному командованию – за его бездарность и трусость; да и самим себе – за своё неумение сражаться. Разговор об освободительном походе сентября-октября 1939 года у нас ещё будет. Но уже сейчас необходимо сказать, что обвинять Советский Союз в каком-то ударе в спину Польша не может. Польская армия к 17 сентября (дата ввода советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию) фактически перестала существовать, представляя из себя разрозненные части и соединения, которые в основной своей массе стремились попасть в Румынию, где их судьбой было бы интернирование. Во второй половине сентября 1939 года Красная Армия спасала от немецкой оккупации земли единокровных нам белорусов и украинцев. Добивание остатков польской армии немцы спокойно осуществили бы и без нас.

Однако мы несколько отвлеклись от самого договора о дружбе и границе. К этому договору сторонами было подписано целых три протокола: один, так называемый, конфиденциальный и два секретных дополнительных протокола. Так может быть в этих трёх дополнительных протоколах, которые не предназначались для всеобщего ознакомления, содержаться статьи, оформлявшие юридически советско-германский союз? Посмотрим.

«Конфиденциальный протокол

Правительство СССР не будет создавать никаких препятствий на пути имперских граждан и других лиц германского происхождения, проживающих на территориях, находящихся в сфере его интересов, если они пожелают переселиться в Германию или на территории, находящиеся в германской сфере интересов. Оно согласно с тем, что подобные перемещения будут производиться уполномоченными Правительства империи в сотрудничестве с компетентными местными властями, и что права собственности эмигрантов будут защищены.

Аналогичные обязательства принимаются Правительством Германии в отношении лиц украинского или белорусского происхождения, проживающих на территориях, находящихся под его юрисдикцией.

Москва, 28 сентября 1939 года.

За Правительство По уполномочию

Германии Правительства СССР

И. Риббентроп В. Молотов» [60; 177]

«Секретный дополнительный протокол

(о поправках к протоколу от 23 августа 1939 года)

Нижеподписавшиеся полномочные представители заявляют о соглашении Правительства Германии и Правительства СССР в следующем:

Секретный дополнительный протокол, подписанный 23 августа 1939 года, должен быть исправлен в пункте I, отражая тот факт, что территория Литовского государства отошла в сферу интересов СССР, в то время, когда, с другой стороны, Люблинское воеводство и часть Варшавского воеводства отошли в сферу интересов Германии (см. карту, приложенную к договору о дружбе и границе, подписанному сегодня). Как только Правительство СССР примет специальные меры на литовской территории для защиты своих интересов, настоящая германо-литовская граница, с целью установления естественного и простого пограничного описания, должна быть исправлена таким образом, чтобы литовская территория, расположенная к юго-западу от линии, обозначенной на приложенной карте, отошла к Германии.

Далее заявляется, что ныне действующее экономическое соглашение между Германией и Литвой не будет затронуто указанными выше мероприятиями Советского Союза.

Москва, 28 сентября 1939 года.

За Правительство По уполномочию

Германии Правительства СССР

И. Риббентроп В. Молотов»

[60; 178].

«Секретный дополнительный протокол

(о недопущении польской агитации)

Нижеподписавшиеся полномочные представители, по заключению германо-русского договора о дружбе и границе, заявляют о своём согласии в следующем:

Обе Стороны не будут допускать на своих территориях никакой польской агитации, затрагивающей территорию другой стороны. Они будут подавлять на своих территориях все источники подобной агитации и информировать друг друга о мерах, принимаемых с этой целью.

Москва, 28 сентября 1939 года.

За правительство По уполномочию

Германии Правительства СССР

И. Риббентроп В. Молотов».

[60; 178-179].

Как видим, конфиденциальный и оба секретных протокола посвящены, собственно, территориальному размежеванию СССР и Германии и так или иначе связанным с ним вопросам (некоторому перераспределению сфер интересов, подавлению польской агитации на своих территориях, переселению граждан немецкой, украинской и белорусской национальностей с территорий, подконтрольных Германии на территории, подконтрольные СССР, и наоборот). Словом, стороны «утрясают» вопросы, появившиеся в связи с возникновением соседского положения между ними. О каком же союзе здесь речь? Ни политический союз не заключается, ни тем более – военный. Согласованность действий в подавлении польской агитации вполне естественна, поскольку обе стороны были заинтересованы в максимальной стабилизации обстановки на вновь присоединённых землях. Да, общность интересов в данном случае породила соглашение о действиях, которые отвечали бы интересам другой договаривающейся стороны. Но на союз это, согласитесь, никак не тянет.

Подробнее хотелось бы остановиться на первом из секретных дополнительных протоколов к договору о дружбе и границе. В отличие от секретного дополнительного протокола к пакту о ненападении, который из самого пакта не вытекал, представляя, по сути, самостоятельное соглашение, первый секретный протокол к договору от 28 сентября 1939 года был необходимым логическим продолжением основного текста договора.

Совершенно очевидно, что граница сфер влияния СССР и Германии, очерченная секретным протоколом к пакту, не соответствовала демаркационной линии между Красной Армией и вермахтом, проходя значительно восточнее. Следовательно, немцы должны были отвести свои войска западнее. Но Советский Союз почему-то выказал незаинтересованность в чисто польских районах своей сферы влияния. Почему? Хапать – так хапать. Но нет. Объяснить это тем, что немцы попросту «проскочили» установленную границу сфер влияния, а Сталин побоялся их попросить отойти назад, нельзя. Немцы ведь отводили войска на линию разграничения сфер интересов, установленную секретным протоколом к договору о ненападении. Советская сторона не стала «скромничать» и «попросила» их об этом. При этом к СССР отошли полностью как раз земли Западных Белоруссии и Украины, отторгнутые от Советской России поляками в 1921 году. Германо-советская граница пошла примерно по так называемой «линии Керзона», где должна была проходить русско-польская граница, если бы поляки не аннексировали часть нашей территории. Сейчас принято объяснять данную умеренность Сталина, прежде всего, нежеланием «иметь внутри СССР «польский вопрос»» [18; 40], а также его стремлениям «прибрать к рукам» всю Прибалтику, включая Литву. Нельзя сказать, что подобные объяснения неверны: и «польский вопрос» для России был всегда «не очень приятной темой», так что, как говорится, избави от него бог; и Литву отдавать немцам было совершенно непредусмотрительно. Но, будучи верными, эти объяснения, всё же, неполные. Более полное описание причин «обмена» Люблинского и части Варшавского воеводства на большую часть Литвы мы дадим позже, ибо так требует логика изложения.

Из текста протокола хорошо видно, что переход основной части Литвы в советскую зону влияния не означал присоединение этих территорий к СССР. Литва сохранялась как суверенное государство, должно было действовать её экономическое соглашение с Германией. Но сохраняться, как государство, Литва должна была в несколько «урезанном» состоянии. И «урезать» её собиралась Германия. Та часть Литвы, которая оставалась в зоне немецкого влияния, должна была быть присоединена к рейху, войти в состав Восточной Пруссии. Текст протокола прямо на это указывает, говоря об исправлении германо-литовкой границы. Немцы уже второй раз собирались территориально «пощипать» Литву (в марте 1939 года они, как уже отмечалось, отторгли от неё Клайпедскую область). Согласившись с этим «на бумаге», Советский Союз не допустил подобного развития событий «на деле»: в июне 1940 года вся территория Литвы вошла в состав СССР. Немецкая зона влияния, которой, как явствует из протокола, отводилось место в составе рейха, была выкуплена советским правительством у немцев за 7,5 млн. золотых долларов (или 31,5 млн. золотых германских марок).

Первый секретный дополнительный протокол к договору о дружбе и границе между СССР и Германией ещё раз убедительно свидетельствует в пользу того, что понятие «сфера интересов» в советско-германских соглашениях ни в коем случае не означало автоматической оккупации территорий, в сферы влияния сторон входящих. Там, где захват земель предполагался, об этом говорилось прямо. Конечно, слова «захват», «оккупация» при этом не употреблялись, а использовался «дипломатический лексикон» («…германо-литовская граница, с целью установления естественного и простого пограничного описания, должна быть исправлена…»), но сути дела это не меняет.

Подытожим. Советско-германский договор о дружбе и границе между СССР и Германией не был союзным договором. Первая задача, которой он отвечал – территориальное размежевание между СССР и рейхом, ставшими соседями. Вторая – некоторое перераспределение сфер влияния, определённых секретным дополнительным протоколом к пакту Молотова – Риббентропа. Обе эти задачи лежат, так сказать, на поверхности, явствуют из текста договора и протоколов к нему. Но Советский Союз решал этим договором и третью задачу: останавливал продвижение Германского рейха на Восток. То есть договор от 28 сентября 1939 года был, своего рода, продолжением секретного протокола к договору о ненападении, подписанным в изменившихся международных условиях (Польша перестала существовать, как государство; шла Вторая мировая война). Также как и августовские соглашения с Германией, сентябрьские договорённости были большим внешнеполитическим успехом советской дипломатии, ибо полностью отвечали интересам СССР на том историческом этапе.

Итак, формального, завершённого союза между Советским Союзом и нацистской Германией не существовало. О каком «полномасштабном межгосударственном договоре, оформлявшем союзные отношения между двумя государствами» [51; 57], трактуют «демократические» историки, публицисты и журналисты – вопрос.

* * *

Так быть может, СССР и рейх были союзниками, потому что действовали согласованно? Уже упоминавшийся А. М. Некрич пишет следующее:

«Таким образом, в первый период Второй мировой войны (до 22 июня 1941 года – И. Д., В. С.) СССР выступал рука об руку с Германией в изменении существующего порядка на пограничных с ним территориях военными средствами» [63; 160].

Этапами этих «совместных выступлений» А. М. Некрич считает:

1) Освободительный поход Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину;

2) Советско-финскую войну ноября 1939-марта 1940 года;

3) Поглощение Советским Союзом Прибалтики, а также занятие им Бессарабии и Северной Буковины в 1939-1940 годах [63; 159-160].

Правда, в отношении Северной Буковины А. М. Некрич вынужден оговориться, что «её оккупация не была предусмотрена соглашением с Германией». [63; 160]

Мы уже успели убедиться, что не только занятие Северной Буковины, но и прочие из перечисленных Некричем акций советско-германскими договорённостями не предусматривались. Об этом говорят и сами тексты августовских и сентябрьских договоров и протоколов к ним, и немецкая нота советскому правительству от 22 июня 1941 года. Кажущимся исключением представляется военная акция СССР против Польши во второй половине сентября-октябре 1939 года. Нередко в современных работах можно встретить такую вот формулировку: «Германо-советское взаимодействие в ликвидации польского государства». [18; 91]. С этого «взаимодействия» мы и начнём.

Но прежде, чем перейти к рассмотрению событий сентября-октября 1939 года, хотелось бы поговорить о том, что представляла собой межвоенная Польша. По ней, так же, как и по Финляндии, «демократы» периодически устраивают «плачи», как «по невинно убиенным». «Несчастная Польша – жертва Сталина и Гитлера», – так можно резюмировать все эти «демократические подвывания». В принципе, «поют» наши «демократы» не сами по себе, а «подпевают», ибо подобная трактовка присуща значительной части западной историографии и всей постсоциалистической польской литературе по данному вопросу [18; 91].

Между тем, нам на память при этих «плачах» приходит фраза из романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»: «Молодая была немолода», – потому что «жертва» была не столь уж «невинна».

Суверенной соседкой СССР (первоначально РСФСР) Польша стала в результате Первой мировой войны. До неё поляки жили на территориях трёх империй: Германской, Австро-Венгерской и Российской. Первые две проиграли войну, а Советская Россия стала вообще мировым изгоем. Поэтому наделяла землёй поляков под их государство Антанта. Понятно, что ни с Россией, ни с Германией, ни с Австрией, ни с Венгрией никто в тот момент не советовался. Границы Польши проводились так, чтобы районы с преобладанием польского населения включались в Польшу, а те, где поляков меньшинство, – оставались в составе соседних с ней стран. Восточная граница Польши (так называемая «линия Керзона») проходила примерно там, где она существует и ныне.

Однако польская правящая элита того времени была достойной наследницей «шляхетских доблестей», главной из которых является наглость. Послевоенная слабость соседей, раздираемых к тому же гражданскими войнами и конфликтами, породила в головах польских лидеров идею создания «Великой Польши от моря до моря» (т.е. от Балтийского моря до Чёрного). Во исполнение этой идеи Польша начала «отхватывать» у соседей территории за границами, определёнными Антантой. «Отхватила» практически у всех, никого не забыла. К примеру, у буржуазной Литвы захватила Виленскую область вместе со столицей Литвы Вильнюсом. А когда Антанта потребовала эту область вернуть Литве, то поляки заявили, что польские войска, захватившие Виленскую область, взбунтовались и не хотят уходить, а польское правительство с этими войсками ничего поделать не в состоянии. Целый год польское правительство препиралось с Антантой, ссылаясь на «нехорошее поведение» своих войск в Виленской области (мол, это всё они, а мы тут и ни при чём). И Антанта в 1923 году согласилась с этим захватом. Ничего удивительного, что Литва после указанных событий дипломатических отношений с Польшей не устанавливала. [58; 23].

«Отхватила» Польша и кусок территории, отписанной Антантой Чехословакии, «отхватила» не полагавшиеся ей территории Германии. Но особенно поживилась за счёт раздираемой гражданской войной РСФСР. Украину и Белоруссию «обкорнала» чуть ли не наполовину (до заключения в 1932 года пакта о ненападении между СССР и Польшей Украина даже столицу свою перенесла в Харьков, так как Киев был, фактически, приграничным городом). За своё поведение в международной ситуации 1938-1939 годов Польша заслужила имя «гиены» (У. Черчилль) или «гиены поля боя» (германские дипломаты). Но, как видим, и действия Польши в конце 10-х-начале 20-х годов ХХ века вполне отвечали подобному наименованию.

Ясно, что Cоветскому Cоюзу, впрочем, как и другим соседям, особо любить Польшу было не за что. Тем не менее, наша страна стремилась нормализовать свои отношения с Польшей. Но создаётся такое впечатление, что главными мотивами действий польской правящей элиты по отношению к СССР были ярый антикоммунизм и махровая русофобия.9 Они настолько засели в мозгах её представителей, что лишали возможности здраво мыслить.

Судите сами. С 1921 года, сразу же после заключения Рижского мирного договора, Советская Россия стала добиваться, чтобы Польша заключила с ней торговый договор. Нашей стороной при этом применялись даже не очень корректные методы. Например, РСФСР (позже СССР) должна была платить Польше репарации, как страна, проигравшая в войне. СССР намеренно срывал выплаты, мотивируя это тем, что репарации – это деньги, а деньги можно получить только торговлей, а Польша с ним торговать не хочет. Поляки терпели, но договор не заключали. Более того, они даже транзиту советских товаров через свою территорию препятствовали [58; 39-40]. «Смилостивились» они и заключили торговый договор с СССР только…в январе 1939 года! Подумать только, с Советами тогда торговали и «сверхдемократичные» США и Англия, и фашистская Италия, и даже, хоть и по минимуму, нацистская Германия (и это при том, что Гитлер не скрывал, что война с Россией является его заветной целью). И только Польша до 1939 года торгового договора с нами не имела. Так, может быть, ей это было экономически выгодно? Отнюдь. Польша была преимущественно сельскохозяйственной страной. Именно продукцию сельского хозяйства (свинину, лён, кожи и т.п.) она в основном и могла предложить своим соседям. И Советский Союз готов был это у поляков покупать. А вот другие соседи не очень. Из Прибалтийских стран с Польшей граничили Латвия и Литва. И той, и другой особо торговать вообще было не чем, с Польшей в частности. Страны были бедные и аграрные. Они и сами могли предложить полякам то, что поляки могли предложить им (т.е. продукты сельского хозяйства). К тому же Литва, как уже отмечалось, с начала 20-х годов знаться с Польшей не хотела.

Немцы до прихода Гитлера к власти из-за польских захватов попросту выкидывали поляков со своего рынка.

Торговля с Румынией не могла быть крупномасштабной по тем же причинам, что и с Латвией.

Вот с Чехословакией торговать было можно. Чехословакия, будучи в промышленном отношении значительно более развитой, чем Польша. Вполне могла экспортировать полякам промышленную продукцию, а закупать продукцию сельскохозяйственную. Да вот беда: отношения с чехами тоже были «не на высоте». Поляки и с ними изрядно «повздорили» из-за территорий в начале 20-х годов. А посему и торговые связи оставляли желать много лучшего.

В таких условиях советский рынок был просто необходим полякам. И тем не менее, они до 1939 года слышать о торговом договоре с СССР ничего не хотели. Умно? Нам кажется, что нет.

С 1926 года Советский Союз неоднократно предлагал полякам заключить пакт о ненападении. Поляки «снизошли» до нас только в 1932 году и заключили пакт на целых три года. В 1934 году они продлили его действие ещё на десять лет. Скажите, это нормальный подход к отношениям с соседним государством? Причём, польская верхушка должна бы была понимать, что СССР – не Литва. Иметь хотя бы сносные отношения с таким соседом – вопрос жизненно важный. Но до 1932 года, судя по всему, не очень понимала. И более того, имела некоторые виды на определённые советские территории (Украину). При таком подходе пакт о ненападении с СССР, и впрямь, зачем был нужен Польше?

В течение 1932 года в Женеве шла конференция по разоружению, которая в итоге свелась к поиску формулы, позволявшей Германии получить равные права на вооружение. В ходе конференции Польша старалась добиться гарантий своих границ с Германией, но эта цель так и не была достигнута. В то же время в Германии существовала реальная угроза прихода к власти Гитлера, который своей воинственной риторикой внушал польским лидерам немалые опасения за свои западные рубежи. Всё это заставило их несколько пересмотреть свои позиции. Они решили подстраховаться и обезопасить себя с Востока. Поэтому в 1932 году поляки пошли на подписание пакта с СССР [53; 130], [58; 24].

В июле 1933 года Польша после долгих препирательств подписала предложенную СССР региональную конвенцию об определении агрессии [53; 132]10. Но на этом желание улучшать отношения с СССР у поляков, фактически, и закончились. Не то, что бы они собирались их ухудшать, но и улучшать точно не собирались.

1 сентября 1933 года польский политик князь Сапега в публичной лекции о международном положении критиковал подписанную с СССР конвенцию об определении агрессии и утверждал, что главной целью польской внешней политик должно стать германо-польское сближение. По его мнению, для Польши выгоден аншлюс, поскольку это снимет давление германского национализма на польские границы [53; 133]. «Перед нами встал вопрос, – вещал Сапега, – будем ли мы форпостом Европы, расширяющейся в восточном направлении, или мы будем барьером, преграждающим путь европейской экспансии на Восток. Господа, история уничтожит этот барьер, и наша страна превратится в поле битвы, на котором будет вестись борьба между Востоком и Западом. Поэтому мы должны стать форпостом Европы, и наша внешнеполитическая задача заключается в том, чтобы подготовиться к этой роли и всячески содействовать европейской солидарности и европейской экспансии…» [53; 133].

История иногда выкидывает интереснейшие шутки: ровно через шесть лет после этой речи Сапеги, день в день, поляки «на своей шкуре» ощутили, каково это быть на практике «форпостом…европейской экспансии». Но пока «на дворе» год 1933-й. И то, что сказал Сапега, отнюдь не было мнением частного лица. Озвученные князем идеи вполне разделялись польской правящей элитой.

В ноябре 1933 года польский представитель, сообщавший советской стороне о нормализации отношений с Германией, заявил, что отношения с СССР завершены подписанием договора о ненападении, а с Германией только начинают развиваться [53; 134].

Вопрос о германо-польских отношениях в период от прихода Гитлера к власти до начала польского кризиса в 1939 году и о поведении Польши в это время на международной арене чрезвычайно интересен. Если в советское время его хоть в какой-то мере освещали, мы бы сказали – «аккуратненько», ибо боялись обидеть поляков, которые тогда были «типа друзья», то с приходом «демократии», когда везде и всюду вдруг стал виноват Советский Союз, разговоры на эту тему «правдолюбцами» были прекращены. Оно и понятно: из СССР усиленно делали «злодея», а из Польши, уже в силу первого обстоятельства, стали лепить «агнца». Да только на деле у «агнца» «зубки были волчьи», а «душонка была продажной».

Примечательно, что отношения Польши с демократической Веймарской республикой были гораздо хуже, чем первоначально складывались с рейхом: «догитлеровские» немцы не признали и не простили захвата поляками своих земель. А вот Гитлер первоначально, казалось, позабыл об этом захвате.

В сентябре 1933 года начались германо-польские переговоры о прекращении таможенной войны, шедшей с конца 1931 года [53; 129, 133].

16 ноября было опубликовано германо-польское коммюнике, в котором обе стороны обязались не «прибегать к насилию для разрешения существовавших между ними споров» [53; 134].

14 декабря 1933 года советское правительство в связи с агрессивными планами Германии в отношении Прибалтики предложило польскому правительству опубликовать совместную советско-польскую декларацию (Балтийская декларация), в которой указывалось бы, что обе страны заявляют о твёрдой решимости защищать мир в Восточной Европе, и что в случае угрозы Прибалтийским странам они обсудят создавшееся положение. Опубликование этой декларации могло иметь существенное значение в деле сохранения мира в Прибалтике [58; 25].

19 декабря 1933 года польское правительство, с одной стороны, сообщало, что оно в принципе принимает советское предложение, но, с другой стороны, вело переговоры с Германией, закончившиеся подписанием 26 января 1934 года польско-германской декларации о мирном разрешении споров и неприменении силы. Стороны объявили о мире и дружбе (вот тут бы господину М. И. Семиряге и прочим «иже с ним» «покричать» об одиозности формулировок; ан, нет, молчат почему-то), была свёрнута таможенная война и взаимная критика в прессе. Германии удалось добиться того, что вопрос о границе был обойдён молчанием [58; 25], [ 53; 135].

Здесь надо остановиться и вернуться немного назад, чтобы ответить на вопрос: «А чего это вдруг Гитлер «воспылал» такой дружбой к полякам?»

19 октября 1933 года Германия вышла из Лиги Наций, но при этом заявила о готовности подписать пакты о ненападении со всеми желающими [53; 133]. Демонстрируя, несмотря на выход из Лиги Наций, подобным заявлением своё миролюбие, немцы преследовали им и более прагматичную цель: заключение соглашения с Польшей нанесло бы удар по системе французских союзов в Восточной Европе. То есть немцами двигал холодный политический расчёт, что вполне естественно. Но надо отметить и следующее: судя по всему, первоначально Гитлер склонен был рассматривать поляков как будущих союзников в осуществлении своей «Восточной программы» (разумеется, союзников младших, подчинённых), а не «убаюкивал» их видимостью хорошего отношения, как удав кролика. Вот что писал в своём дневнике Геббельс в 1935-36 годах (выделения произведены самим Геббельсом):

«18 августа 1935 года…Фюрер счастлив. Рассказал мне о своих внешнеполитических планах: вечный союз с Англией. Хорошее отношение с Польшей. Зато расширение на Восток…

29 декабря 1935 года. Воспоминания Пилсудского. Жизнь бойца! Что за время, в котором живут такие люди! Я прямо горд, что я современник этого великого человека…

9 июня 1936 года. Фюрер предвидит конфликт на Дальнем Востоке. Япония разгромит Россию. Этот колосс рухнет. Тогда настанет и наш великий час. Тогда мы запасёмся землёй на сто лет вперёд» [58; 87].

Ясно, что личный дневник Геббельса не предназначался для целей пропаганды и дезинформации. Потому можно не сомневаться в том, что там написано. Видно, какое отношение к Польше царило тогда в руководстве рейхом: отношения с Польшей мыслятся, как хорошие. Но при этом от агрессии против Советского Союза никто не отказывается. Однако, как Германия могла осуществить эту агрессию, если Польша должна была существовать как суверенное государство? Пути три: 1) через Прибалтику; 2) через Румынию; 3) через Польшу. Польша в последнем случае – союзник Германии. Собственно, к третьему варианту Гитлер и вёл дело ещё в начале 1939 года (ниже мы это увидим).

Поляки, заключая договор о ненападении с Германией, не могли не понимать, что это исключает Польшу из любых систем коллективной безопасности. Также они наносили удар и по своему союзнику Франции, система союзов которой в Восточной Европе, направленная против Германии, давала трещину. Справедливости ради надо заметить, что подобный «некрасивый» шаг Польши в отношении Франции имел некоторые оправдания. Дело в том, что французы сами повели себя по отношению к своему союзнику не очень порядочно: в 1932 году они на конференции в Женеве согласились с равноправием Германии в сфере вооружения, несмотря на то, что поляки не получили от немцев гарантий своих западных границ; а в июле 1933 года подписали совместно с Англией, Италией и Германией пакт согласия и сотрудничества (так называемый «Пакт четырёх»), несмотря на возражения не только Польши, но и других восточноевропейских союзников Франции (стран Малой Антанты) [53; 130-131].

Тем не менее, дружба с Германией воспринималась польскими лидерами не только как средство обеспечения безопасности страны. Как верно отмечает М. И. Мельтюхов, Варшава в ней видела хорошее средство для «интенсификации великодержавных устремлений». [53; 135]. Поляки это быстро начали доказывать.

Прежде всего, ещё в 1933 году у них существовали иные пути укрепления безопасности своей страны. Во-первых, это сближение с СССР, который всячески демонстрировал Польше своё желание такового (СССР высказывался против стремления Германии к ревизии границ на Востоке, отрицательно относился к «Пакту четырёх») [53; 132]. Во-вторых, вхождение Польши в Малую Антанту. За это высказалась ведущая страна данной коалиции – Чехословакия. [53; 131]. Однако, ни сближение с СССР, ни сближение с Чехословакией Варшаву не устраивало. Почему? Ответ один: сближение с ними не давало возможности удовлетворения польских великодержавных амбиций, а вот сближение с Германией давало, причём, и за счёт СССР (Украина), и за счёт Чехословакии (Тешинская область).

Посему не приходится удивляться, что Польша, в конечном итоге, отказалась и от подписания с СССР декларации по Прибалтике, и от подписания регионального соглашения о взаимной защите от агрессии со стороны Германии (Восточного пакта), в котором, по мысли СССР, должны были участвовать вместе с Советским Союзом и Польшей также Франция, Чехословакия, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия и Бельгия [53; 135], [58;25]11.

В дальнейшем польско-германские отношения развивались по начертанному князем Сапегой сценарию: поляки всеми силами стремились укреплять дружбу с западным соседом. Делали они это чрезвычайно добросовестно. Польская дипломатия добровольно взяла на себя защиту интересов гитлеровской Германии в Лиге Наций, которую Германия, как уже отмечалось, в 1933 году покинула. С трибуны Лиги Наций польские дипломаты оправдывали наглые нарушения Гитлером Версальского и Локарнского договоров: введение в Германии всеобщей воинской повинности, отмену военных ограничений, вступление гитлеровских войск в Рейнскую демилитаризованную зону в 1936 году [58; 26]. Польское правительство занимало благоприятную по отношению к агрессивным государствам позицию во всех крупных международных конфликтах в предвоенный период, будь то захват Италией Эфиопии, гражданская война в Испании, нападение Японии на Китай [58; 26], [63; 123].

Себя поляки, впрочем, тоже не забывали. Периодически правящие круги Польши выступали с требованиями о предоставлении колоний. И требования эти находили поддержку у немцев [58; 26].

Но со всей очевидностью и польско-германское взаимодействие, и экспансионистские устремления Польши проявились в ходе событий, связанных с аншлюсом Австрии и чехословацким кризисом.

Как мы помним, Гитлер 12 марта 1938 года ввёл войска в Австрию. Ни Англия, ни Франция на это не отреагировали. Но если Англия не реагировала «принципиально», то с Францией дело обстояло сложнее: она побоялась отреагировать.

И вот почему. 10 марта на польско-литовской границе кем-то был убит польский солдат. Польша отклонила попытки Литвы создать совместную комиссию для расследования инцидента, тут же выдвинула ей ультиматум, развернула в прессе кампанию с призывом похода на Каунас (тогдашнюю литовскую столицу) и начала готовиться к захвату Литвы. Германия дала согласие Польше на захват Литвы и лишь заявила, что её в Литве интересует только Клайпеда [58; 77].

Французов усиление Германии за счёт Австрии пугало. Но англичане заявили о своей незаинтересованности в этом вопросе. Франция начала зондировать позицию СССР. Принципиально СССР был готов прийти на помощь Франции в случае конфликта с Гитлером. Но здесь как нельзя кстати «на сцене появились» поляки со своими угрозами Литве. Первым следствием этого явилось отвлечение внимания Советского Союза от австрийской проблемы. 16 и 18 марта 1938 года нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов вызывал польского посла и заявлял, что в случае нападения Польши на Литву СССР безучастным не останется, что хотя у СССР и нет военного договора с Литвой, но он ведь может и появиться уже в ходе войны [58; 77].

Польша «охланула», но дала Франции понять, что и речи не может быть о пропуске советских войск через польскую территорию [58; 78]. То есть мало того, что поляки оставили свою союзницу Францию без поддержки, они ещё и исключили всякую возможность активного советского вмешательства в австрийскую проблему. СССР ограничился заявлением, осуждающим аншлюс.

Один на один французы на конфликт с Гитлером не пошли. Все попытки французов образумить Варшаву в марте 1938 года потерпели неудачи.

Хотя сами поляки, вследствие позиции СССР, остались, «не солоно хлебавши», и Литва «им улыбнулась», но на руку Германии они сыграли на все сто процентов. Хотим ещё раз подчеркнуть, что именно защита нашей страны спасла тогда Литву от польской агрессии. На позицию Франции, пытавшейся подвинуть Польшу к урегулированию конфликта с Литвой, польские лидеры попросту наплевали (звучит грубо, но зато верно). Мало того, наглость поляков была такова, что они ещё и отчитали французов за их действия. Вот строки из доклада польского посла в Париже Лукасевича о беседе с министром иностранных дел Франции Боннэ, состоявшейся 26 мая 1938 года:

«Я заметил, что в польском обществе ещё живы досадные воспоминания о недоброжелательном отношении к нам всей французской прессы в момент больших трудностей, которые испытывала Польша во время инцидента с Литвой. Я помню неслыханное поведение французской дипломатии при разрешении столь важной и жизненной для Польши проблемы. У нас хорошо сохранилось в памяти впечатление о том, что в тот важный для Польши момент Франция не только не была рядом с нами, а наоборот, пренебрегая нашими интересами, она была поглощена вопросом о возможном проходе советских войск через чужие территории в случае войны с Германией. В этих условиях какие-либо новые атаки французской прессы были бы более чем нежелательны.

В этом месте беседы министр Боннэ попытался меня уверить, что Франция, однако же, советовала Литве примириться с нами, на что я ответил, что я не желал бы начинать дискуссию на эту тему, потому что это было бы слишком тяжело, и я хотел бы иметь возможность забыть об этом деле» [58; 78].

Поляки пособничали Гитлеру и в ходе чехословацкого кризиса. Причём, пособничество это не было случайным или спонтанным. Ещё 14 января 1938 года Гитлер принял министра иностранных дел Польши Ю. Бека. «Чешское государство в его нынешнем виде невозможно сохранить, ибо оно представляет собой в результате гибельной политики чехов в Средней Европе небезопасное место – коммунистический очаг», – сказал на встрече фюрер [63; 135]. Как сказано в официальном польском отчёте о встрече, «пан Бек горячо поддержал фюрера» [63; 135]. Эта аудиенция положила начало польско-германским консультациям по поводу Чехословакии [63; 135]. Не приходится сомневаться, что в ходе этих консультаций действия Польши и Германии были вполне согласованы, и поляки заняли такую позицию, которая сыграла не последнюю роль в подталкивании Франции к подписанию Мюнхенского соглашения. Когда в 1938 году германия предъявила претензии чехам, в интересах Франции было, чтобы Польша и Чехословакия заключили между собой военный союз. Но Польша категорически воспротивилась этому. Дело дошло до того, что Франция попыталась воздействовать на поляков, чтобы они убрали с поста министра иностранных дел Ю. Бека, который руководил международными связями Польши. Поляки не убрали Бека и военного союза с чехами не заключили. Более того, они заявили, что не объявят войну Германии, если французы, выполняя свой союзнический долг перед чехами, вступят в столкновение с немцами, напавшими на Чехословакию. Не объявят потому, что в этом случае не Германия нападёт на Францию, а Франция на Германию. Естественно, поляки отказались пропускать и советские войска через свою территорию. Теперь СССР, чтобы прийти на помощь чехам, должен был силой пройти через территорию Польши, а это означало для него войну не только с Польшей, но и Румынией, которая была связана с поляками военным союзом, направленным против СССР. Впрочем, Советский Союз готов был и к такому развитию событий. Причём, даже в том случае, если бы чехам отказались помогать и французы, т.е. наша страна готова была воевать за Чехословакию в союзе только с самой Чехословакией. Чехи испугались. Но до них испугались французы. Отказ поляков помочь им обескуражил и обезоружил французов, и Франция «поплелась в хвосте» англичан, ведших дело к «сдаче» Чехословакии Гитлеру [58; 79-80].

Однако этим негативная роль Польши в чехословацком кризисе не исчерпывается. Её поведение в ходе этого кризиса была, и впрямь, подобно поведению гиены. Недаром У. Черчилль записал по этому поводу, что Польша «с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении чехословацкого государства» [63; 139].

29 сентября 1938 года главы Германии, Италии, Франции и Великобритании подписали в Мюнхене соглашение, по которому Судеты отторгались от Чехословакии. Но ещё до этого, 21 сентября, Польша предъявила Чехословакии ультиматум о «возвращении» ей Тешинской области12. 27 сентября последовало повторное требование. В стране нагнеталась античешская истерия. От имени так называемого «Союза силезских повстанцев» в Варшаве была совершенно открыто развёрнута вербовка в «Тешинский добровольческий корпус». Формируемые отряды «добровольцев» отправлялись к чехословацкой границе, где устраивали вооружённые провокации и диверсии. Весь конец сентября на польско-чешской границе фактически велись боевые действия. Российский историк Ю. И. Мухин называет подобные действия Польши нападением на Чехословакию [58; 82]. С ним можно согласиться.

Одновременно польские дипломаты в Лондоне и Париже настаивали на равном подходе к решению судетской и тешинской проблем, а польские и немецкие военные договорились о линии демаркации войск в случае вторжения в Чехословакию [63; 137].

Даже заявление советского правительства, последовавшее 23 сентября 1938 года о том, что если поляки вступят в Чехословакию, СССР денонсирует советско-польский договор о ненападении, на сей раз горячие польские головы не остудило («гиена» почувствовала добычу и уже не боялась, находясь под защитой стаи «львов» – Англии, Германии и Франции). Более того, поляки «поиграли мускулами» перед Советами, устроив на польско-советской границе крупнейшие в своей новейшей истории маневры [63; 137-138].

Однако случилась некоторая неувязка. «Большая четвёрка», решившая в Мюнхене судьбу Чехословакии, ничего не разрешила «отхватить» от последней полякам и венграм (Венгрия требовала себе Карпатскую Украину, находившуюся тогда в составе Чехословацкой республики). Их требования внесли в четвёртое, последнее дополнение к Мюнхенскому соглашению:

«Главы правительств четырёх держав заявляют, что если в течение ближайших трёх месяцев проблема польского и венгерского национальных меньшинств в Чехословакии не будет урегулирована между заинтересованными правительствами путём соглашения, то эта проблема станет предметом дальнейшего обсуждения следующего совещания глав правительств четырёх держав, присутствующих здесь» [58; 82].

После такого решения венгры «утихомирились» и терпеливо подождали событий марта 1939 года. Когда Чехословакия перестала существовать, Венгрия получила «в подарок» от немцев столь желанную Карпатскую Украину.

Но не таковы были поляки. Они не собирались ждать три месяца или о чём-то договариваться с чехами по-хорошему. Уже 30 сентября Варшава под грохот боестолкновений, проходивших на польско-чешской границе, предъявила Праге новый ультиматум, требуя немедленного удовлетворения своих требований. Надо полагать, что чехословацкое правительство было в конец деморализовано мюнхенскими событиями: оно не только согласилось на отторжение Судет, но и уступило полякам Тешин уже 1 октября 1938 года [63; 138]. В результате к Польше отошла область, где на тот момент проживало 80 тыс. поляков и 120 тыс. чехов [63; 138] (по другим данным – 77 тыс. поляков и 156 тыс. чехов [58; 82]). Кроме того, в Тешинской области был сосредоточен значительный промышленный потенциал. Достаточно сказать, что предприятия области давали 41 % выплавляемого в Польше чугуна и почти 47% стали (данные на конец 1938 года) [63; 138-139].

Но вот что любопытно: поляки, выдвигая ультиматум 30 сентября, наглели при полной поддержке немцев. 1 октября 1938 года польский посол в Берлине сообщил в Варшаву о своих встречах с руководством рейха (Риббентропом и Герингом):

«Затем он (Риббентроп – И. Д., В. С.) изложил позицию правительства рейха… он заявляет следующее:

1. В случае польско-чешского вооружённого конфликта правительство Германии сохранит по отношению к Польше доброжелательную позицию.

2. В случае польско-советского конфликта правительство Германии займёт по отношению к Польше позицию более чем доброжелательную. При этом он дал ясно понять, что правительство Германии оказало бы помощь.

Затем я был приглашён к генерал-фельдмаршалу Герингу… он особо подчеркнул, в случае советско-польского конфликта польское правительство могло бы рассчитывать на помощь со стороны германского правительства. Совершенно невероятно, чтобы рейх мог не помочь Польше в её борьбе с Советами.

…Во второй половине дня Риббентроп сообщил мне, что канцлер сегодня во время завтрака в своём окружении дал высокую оценку политики Польши.

Я должен отметить, что наш шаг был признан здесь как выражение большой силы и самостоятельных действий, что является верной гарантией наших хороших отношений с правительством рейха (выделено нами – И. Д., В. С.)» [58; 87-88].

В Польше присоединение Тешинской области рассматривалось как национальный триумф. Ю. Бек был награждён орденом Белого орла. Благодарная польская интеллигенция поднесла ему звание почётного доктора Варшавского и Львовского университетов [63; 140-141]. Пресса «захлёбывалась» от восторга. Вот что писала, например, в эти дни «Газета Польска»: «… открытая перед нами дорога к державной, руководящей роли в нашей части Европы требует в ближайшее время огромных усилий и разрешения неимоверно трудных задач» [63; 141].

Очень показательные слова. Присоединение Тешина – не просто реванш. Это важная веха на пути к руководящей роли в Восточной Европе. Вот к чему стремилась в тот момент Польша.

Поэтому не приходится удивляться, что на «достигнутом» поляки не успокоились. Когда в середине марта 1939 года немцы оккупировали оставшуюся часть Чехословакии, они вынуждены были принять против поляков кое-какие шаги, потому что те вознамерились «хапнуть» ещё и металлургические предприятия в Моравско-Остравском выступе. Как вспоминал фельдмаршал Кейтель:

«Ещё вечером 14 марта личный полк СС Гитлера вторгся в Моравско-Остравский выступ, чтобы заранее обезопасить витковицкие металлургические заводы от захвата поляками»[58; 83].

Операцию по оккупации Чехословакии немцы вообще-то начали 15 марта. Но в указанном регионе стали действовать ещё 14-го числа по причине польских «больших аппетитов». Кстати, немцы передали полякам, по их настоянию, город Богумин, находившийся в Тешинской области, но остававшийся после её отторжения поляками в Чехословакии [58; 83].

Теперь посмотрите, Польша и Германия не имели никаких явных официальных союзных договоров. Но как согласованно они действовали. В пору бы поговорить о наличии незавершённого германо-польского военно-политического союза. Но почему-то полякам в вину этого никто не ставит. Как же! Ведь Польша – «несчастная жертва».

1939 год, который ознаменовался нападением немцев на Польшу, начинался для Варшавы вполне успешно. Столь выгодная «трогательная» дружба с Гитлером продолжалась. Вот запись бесед Риббентропа с Беком, происходивших в январе 1939 года. Записи сделаны самим Риббентропом:

«6 января 1939 года. Мюнхен.

…Я заверил Бека в том, что мы заинтересованы в Советской Украине лишь постольку, поскольку мы всюду, где только можем, чиним русским ущерб, так же как и они нам, поэтому, естественно, мы поддерживаем постоянные контакты с русской Украиной. Никогда мы не имели никаких дел с польскими украинцами, напротив, это строжайше избегалось. Фюрер ведь уже изложил нашу отрицательную позицию в отношении Великой Украины. Всё зло, как мне кажется, в том, что антирусская агитация на Украине всегда оказывает, разумеется, некоторое обратное воздействие на польские нацменьшинства и украинцев в Карпатской Руси. Но это, по моему мнению, можно изменить только при условии, если Польша и мы будем во всех отношениях сотрудничать в украинском вопросе. Сказал Беку, что, как мне кажется, при общем широком урегулировании всех проблем между Польшей и нами можно было бы вполне договориться, чтобы рассматривать украинский вопрос как привилегию Польши и всячески поддерживать её при рассмотрении этого вопроса. Это опять-таки имеет предпосылкой всё более явную антирусскую позицию Польши, иначе – вряд ли могут быть общие интересы.

В этой связи сказал Беку, не намерен ли он в один прекрасный день присоединиться к Антикоминтерновскому пакту.

Бек разъяснил, что сейчас это невозможно, деятельность Коминтерна подвергается в Польше судебному преследованию, и эти вопросы всегда строго разделяли от государственных отношений с Россией. Польша, по словам Бека, делает всё, чтобы сотрудничать с нами против Коминтерна в области полицейских мер, но если она заключит по этому вопросу политический договор с Германией, то она не сможет поддерживать мирные добрососедские отношения с Россией, необходимые Польше для её спокойствия. Тем не менее, Бек пообещал, что польская политика в будущем, пожалуй, сможет развиваться в этом отношении в желаемом нами направлении (выделено нами – И. Д., В. С.).

Я спросил Бека, не отказались ли они от честолюбивых устремлений маршала Пилсудского в этом направлении, то есть от претензий на Украину (выделено нами – И. Д., В. С.). На это он, улыбаясь, ответил мне, что они уже были в самом Киеве, и что эти устремления, несомненно, всё ещё живы и сегодня (выделено нами – И. Д., В. С.).

Затем я поблагодарил господина Бека за его приглашение посетить Варшаву. Дату ещё не установили. Договорились, что господин Бек и я ещё раз тщательно продумаем весь комплекс возможного договора между Польшей и нами» [58; 88-89].

«26 января 1939 г. Варшава.

…Затем я ещё раз говорил с г. Беком о политике Польши и Германии по отношению к Советскому Союзу и в этой связи также по вопросу о Великой Украине; я снова предложил сотрудничество между Польшей и Германией в этой области.

Г-н Бек не скрывал, что Польша претендует на Советскую Украину и на выход к Чёрному морю (выделено нами – И.Д., В. С.), он тут же указал на якобы существующие опасности, которые, по мнению польской стороны, повлечёт за собою для Польши договор с Германией, направленный против Советского Союза. Впрочем, он, говоря о будущем Советского Союза, высказал мнение, что Советский Союз либо развалится вследствие внутреннего распада, либо, чтобы избежать этой участи, заранее соберёт в кулак все свои силы и нанесёт удар.

Я указал г. Беку на пассивный характер его позиции и заявил, что было бы целесообразней предупредить развитие, которое он предсказывает, и выступить против Советского Союза в пропагандистском плане. По моему мнению, сказал я, присоединение Польши к антикоминтерновским державам ничем бы ей не грозило, напротив, безопасность Польши только выиграла бы от того, что Польша оказалась бы с нами в одной лодке.

Г-н Бек сказал, что и этот вопрос он серьёзно продумает» [58; 90].

По поводу этих двух встреч Бека и Риббентропа «демократические» авторы с пафосом пишут, что польский министр иностранных дел дважды отвергал предложения немцев о сотрудничестве против СССР [58; 88]. Записи бесед во время встреч они, конечно же, не приводят. И Польша у них предстаёт в ореоле «благородной мученицы» за правое дело. Безусловно, формально отказ он и есть отказ. Но только какие мотивы двигали отказывающейся стороной? Это ведь немаловажно.

Мы видели, что поляки в данном случае руководствовались, отнюдь, не идеей сохранения мира и не желанием быть порядочным по отношению к СССР. Пред нами – типичная гиена. Она аж трясётся от жадности, но кинуться в драку боится, там ведь могут и бока намять, и морду начистить, и хвост отдавить. Гиена подходит к жертве, прикрываясь львом. Пусть он рискует во время охоты. Она придёт и дожрёт остатки добычи, не рискуя своей шкурой. Полякам просто «до зарезу» нужна Советская Украина. Бек дважды поднимает этот вопрос перед Риббентропом13. И тот дважды манит Украиной поляка: мол, вы вступаете в Антикоминтерновский блок официально, и, на здоровье – Советская Украина ваша. Но Бек боится присоединиться к Антикоминтерновскому пакту открыто: как же, в случае заварухи СССР вот он, под носом. А СССР – не Литва и даже не Чехословакия. Может и «врезать» хорошенько. Так что Бек юлит в надежде, что, как и в случае с Чехословакией, удастся загрести жар чужими руками. Таковы мотивы отказа поляков от заключения с немцами официального антисоветского договора. И нет в данных мотивах ни благородства, ни жертвенности, ни пацифизма. Утверждающие обратное «правдалюбцы» в очередной раз попросту лгут.

В январе 1939 года встречались министры иностранных дел ещё дружественных государств. Но уже из записей их бесед можно увидеть, что между «друзьями» пробежал какой-то холодок. И причиной этого стало желание Гитлера видеть в лице поляков полноценных младших союзников. Отсюда и настойчивые требования присоединиться к Антикоминтерновскому пакту. Кроме того, начиная с 24 октября 1938 года, Германия несколько раз предлагала Польше урегулировать проблемы Данцига и «польского коридора» (Польша не должна была возражать против присоединения вольного города Данцига к рейху, а также разрешить постройку через свою территорию экстерриториальных шоссейной и железной дорог, которые бы связали Восточную Пруссию с основной территорией Германии) [63; 122, 124].

Но поляки совершенно неадекватно оценивали свои силы и возможности. Польским лидерам была вполне присуща и такая черта шляхты, как заносчивость. Они уже воображали Польшу великой державой и никоим образом не хотели становиться младшими партнёрами Германии. Если страх перед СССР обусловил их отказ официально присоединиться к странам «Оси», то требования немцев относительно Данцига и «коридора» они сочли попросту оскорбительным для Польши.

26 марта 1939 года Польша окончательно отказалась удовлетворить германские претензии [63; 124].

О дальнейших событиях, в частности, об абсолютно деструктивной позиции Польши в отношении военного союза с СССР, обусловившей провал англо-франко-советских переговоров, уже говорилось во II-ой главе данной работы.

Поляки «раздружились» с немцами и снова начали «жаться» к французам и, главное, англичанам. Но поляки – во все времена поляки. 25 августа 1939 года, когда до войны оставалась всего неделя, в Лондоне состоялось подписание соглашения о взаимопомощи между Великобританией и Польшей. С английской стороны его подписал министр иностранных дел Великобритании лорд Галифакс, с польской – посол Польши в Лондоне граф Рачинский.

Казалось бы, что тут такого: в преддверии войны с Германией две страны подписывают соглашение о взаимопомощи? Но посмотреть этот документ стоит подробнее:

« Статья 1. Если одна из Договаривающихся Сторон окажется вовлечённой в военные действия с европейской державой в результате агрессии последней против этой Договаривающейся Стороны, то другая Договаривающаяся Сторона немедленно окажет Договаривающейся Стороне, вовлечённой в военные действия, всю поддержку и помощь, которая в её силах» [58; 127-128].

Разъяснение этой статьи последовало в секретном протоколе к соглашению (вот ведь как оказывается – демократическая Англия и «благородная» Польша тоже подписывали секретные протоколы к договорам):

«Польское правительство и правительство Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии согласились со следующим понимаем соглашения о взаимопомощи, подписанного сегодня, как единственно правильным и имеющим обязательный характер:

а) Под выражением «европейская держава», используемым в соглашении, понимается Германия.

в) В случае, если будут иметь место действия, соответствующие смыслу статей 1 и 2, со стороны европейской державы, иной, нежели Германия, Договаривающаяся Стороны вместе обсудят меры, которые будут совместно приняты» [58; 128].

Статья 2 была «двойной»:

«Статья 2.1. Положение статьи 1 будут применяться также в случае любого действия европейской державы, которое явно ставит под угрозу, прямо или косвенно, независимость одной из Договаривающихся Сторон и имеет такой характер, что сторона, которой это касается, сочтёт жизненно важным оказать сопротивление своими вооружёнными силами.

2.2. Если одна из Договаривающихся Сторон окажется вовлечённой в военные действия с европейской державой в результате действия этой державы, которое ставит под угрозу независимость или нейтралитет другого европейского государства таким образом, что это представляет явную угрозу безопасности этой Договаривающейся Стороны, то положения статьи 1 будут применяться, не нанося, однако ущерба правам другого европейского государства, которого это касается» [58; 129].

Статья два в части обоих своих пунктов весьма обтекаема, ибо никакие конкретные страны в ней, как впрочем, и в статье один, не называются. Поэтому, естественно, что для её разъяснения нужен был дополнительный протокол, который договаривающиеся стороны сделали секретным (интересно, почему секретным?). Но уже и предназначенные для широкой публики формулировки могут насторожить. Обратите внимание, что Польша и Великобритания атакуют «европейскую державу» не после того, как она совершит агрессию против них, а по своему усмотрению, когда либо Великобритания, либо Польша сочтут это «жизненно важным» или сочтут, что «это представляет угрозу безопасности этой Договаривающейся Стороны». Это не раздел сфер интересов, как в пакте Молотова – Риббентропа, это прямое соглашение о возможном совместном нападении. Причём, англичане ещё в том же августе здорово тормозили англо-франко-советские переговоры из-за советской формулировки косвенной агрессии, заявляя, что она попирает суверенитет третьих стран. А сейчас ничего, спокойно договариваются с поляками о том, что действия некой «европейской державы», ответом на которые может быть удар по ней, могут представлять не только прямую, но и косвенную угрозу независимости Польши или Великобритании. Поляков столь широкая трактовка тоже не смутила.

Но всё-таки понять, о чём конкретно идёт речь в статье два соглашения, не могла не только широкая публика, но и, пожалуй, сами договаривающиеся стороны. Поэтому в секретном протоколе появились такие пункты:

« а) Два правительства будут время от времени определять по взаимному соглашению гипотетические случаи действий Германии, подпадающих под действия статьи 2 соглашения.

в) До тех пор, пока два правительства не решат пересмотреть следующие положения этого параграфа, они будут считать: что случай, предусмотренный параграфом 1 статьи 2 соглашения, относится к вольному городу Данцигу; что случаи, предусмотренные параграфами 2, относятся к Бельгии, Голландии, Литве.

с) Латвия и Эстония будут рассматриваться двумя правительствами, как включённые в список стран, предусмотренных параграфом 2 статьи 2, начиная с момента, когда вступит в силу договорённость о взаимопомощи между Соединённым Королевством и третьим государством, которая распространяется на два названных государства.

d) Что касается Румынии, правительство Соединённого Королевства ссылается на гарантию, которое оно предоставило этой стране; а польское правительство ссылается на взаимные обязательства по румыно-польскому союзу, которые Польша никогда не рассматривала как несовместимые с его традиционной дружбой с Венгрией» [58; 130].

Эти пункты требуют разъяснения. Пред нами явное попрание суверенитета третьих стран. Англичане с поляками преспокойно подписывают условия, которые, в сущности, ничем не отличаются от определения косвенной агрессии, предложенного Советским Союзом. Далее. Польша и Великобритания собрались наносить удар по Германии в случае каких-либо действий немцев в отношении Данцига, которые бы не устроили, надо полагать, поляков.

Напомним, что когда после Первой мировой войны определяли границы Польши, то ей отрезали от Германии «коридор» – полосу земли к Балтийскому морю. Но на побережье этого «коридора» не было порта, и поэтому от Германии отрезали ещё кусок – дельту Вислы с портом и городом Данциг. Но Польше его не передавали! Это было, фактически, суверенное государство – вольный город, имевший свою валюту (гульден) и своё самоуправление. Из 400 тыс. жителей Данцига 95% были немцами. У Польши с Данцигом был таможенный союз. Внешние дела Данциг вёл через министерство иностранных дел Польши (СССР имел с Данцигом дипломатические отношения с 1924 года). Вольный город находился под защитой Лиги Наций, и в нём был Верховный комиссар Лиги Наций для решения споров между ним и Польшей [58; 130-131].

Польша привыкла считать Данциг своей собственностью, имела в городе свою военную базу. До 1928 года Данциг, в принципе, устраивало такое положение вещей, поскольку через него шёл весь морской экспорт и импорт Польши, на чём город заметно богател. Но с 1928 года Польша начала направлять свой экспорт-импорт через вновь построенный порт Гдыню. Экономика Данцига начала задыхаться, вольный город лишился основного источника своих доходов. Лига Наций заставила Польшу выделить Данцигу квоту в товарообороте. Но Польша получила возможность в любой момент удушить Данциг экономически. Возникал и вопрос: если у Польши уже был свой порт, то зачем тогда держать Данциг в состоянии вольного города? Не логичней ли его вернуть Германии?

Начиная с конца октября 1938 года, Германия несколько раз приводила Польше данный логический аргумент. Не стали исключением и встречи Бека с Риббентропом 6 и 26 января 1939 года. Соглашаясь с убедительностью доводов своего германского коллеги, Бек, тем не менее, заявлял, что вхождение Данцига в состав рейха на данном этапе невозможно из-за сильного сопротивления этому политических сил внутри Польши. Поражает в этом случае однотипность рассуждений Бека и Риббентропа. Ни того, ни другого в принципе не волнует, что Данциг всё-таки суверенное государство, находящееся под опекой Лиги Наций. Немцам подавай Данциг, а поляки не хотят его подавать и всё тут. Как говорится, «баш на баш». И если немцы с 1933 года не состояли в Лиге Наций, то поляки-то всё ещё являлись её членами. Но им не менее чем немцам наплевать на всяческие международные установления. Впрочем, отношение Англии к последним тоже, на поверку, было не более трепетным.

Не мудрено, что Галифакс и Рачинский «спрятали» Данциг в секретный протокол. Как воспринял бы мир известие, что Польша и Великобритания готовы развязать мировую войну из-за того, что им не принадлежит, – из-за Данцига. Причём, для этого не обязателен даже захват вольного города немцами. Достаточно неких действий с их стороны, которые не только прямо, но и косвенно заденут интересы Британии или (и) Польши (в большей степени, разумеется, речь идёт о польских интересах).

Оставим Великобритании Голландию и Бельгию и рассмотрим попавшую в протокол Литву. Литве, конечно, любить Германию было не за что, но поляков Литва просто ненавидела (за отторжение Вильно, за постоянное «клацание зубами» в свою сторону (последний раз не далее, как в марте 1938 года)).

И вот теперь Польша, согласно статье 2 соглашения с Великобританией, тайно взялась защищать независимость Литвы без её согласия на это, да ещё и не ту независимость, которую хочет Литва, а ту, которую хочет Польша.

Ещё раз прочтите пункт 2 статьи 2. Ведь он вовсе не означает, что Польша автоматически вступится за Литву, если на неё нападёт Германия. Польша может спокойно наблюдать, как Гитлер захватит Литву. Нападёт с её территории через Латвию на Советскую Россию. Но затем, когда рейх и СССР ослабят друг друга в войне, потребовать у Германии «восстановить независимость Литвы», угрожая войной с собой и Англией. Под чьим контролем в таком случае окажется «независимая» Литва, сомневаться не приходится.

Что касается желания Великобритании якобы вскоре заключить военный союз с Латвией и Эстонией, отмеченного в секретном протоколе к соглашению, то это неприкрытая провокация с целью дать Германии повод оккупировать или подчинить себе эти государства, ибо как Галифакс собирался без участия СССР оказывать помощь этим странам – вопрос. Напомним, что советские предложения о союзе, которые включали и положения о помощи Прибалтийским странам, англичане немногим ранее отвергли.

Очень любопытен пункт секретного протокола, касающийся Румынии. Поляки в нём ссылаются на румыно-польский союзный договор. Но последний имел исключительно антисоветскую направленность. Ещё во время англо-франко-советских переговоров поляки категорически отказались трансформировать договор так, чтобы он был направлен против всякого агрессора. Как же поляки могут ссылаться на него, когда речь идёт о помощи Румынии против Германии? Кроме того, Германия с Румынией не граничила. Нанести по ней удар она могла через Венгрию, которая уже была союзницей Германии по Антикоминтерновскому пакту. А поляки заявляют в секретном протоколе, что обязательства перед Румынией никогда не рассматривались ими как противоречащие дружбе с Венгрией. Получается ахинея. Как же поляки могут помогать румынам против действий Германии, исходящих с венгерской территории, если с венграми при этом они ссориться не собираются? Ответ на два вышеозначенных вопроса прост. Поляки и не собирались помогать румынам против немцев. Они «сдали» их немцам. Совместно с англичанами они «приглашали» немцев в Румынию также, как приглашали их в Прибалтику. Зачем? Да затем, чтобы через территории этих стран Гитлер вторгся в СССР.

Итак, для чего же подписывали англичане и поляки пакт Галифакса-Рачинского (так метко назвал данное соглашение Ю.И. Мухин)?

Они не договаривались о конкретных действиях против Германии. Они еще надеялись, что Гитлер не нападет на Польшу, испугавшись англо-франко-польского союза. И чтобы уменьшить вероятность нападения немцев на Польшу в договоре очертили пути возможного их движения на Восток: через Румынию и Прибалтику в СССР. Вероятно, соответствующие статьи секретного протокола постарались довести до немцев, допустив утечку.

Похлопотали поляки в соглашении и о новых территориальных приобретениях: Данциг, Литва. Ах, эта тяга к великодержавности! Да «не по Стеньке шапка». И главное – как не вовремя.

Что после этого скажешь? «Я выдумал множество красивых слов и определений, которые будут жить и после моей смерти и которые заносят польский народ в разряд идиотов» [58: 21]. Не мы сказали. Сказал в 1927 году на съезде легионеров в Калише… основатель довоенной Польши маршал Юзеф Пилсудский.

* * *

Говоря о Польше 20-х – 30-х годов ХХ столетия нельзя не затронуть и такой вопрос, как национальные отношения в этом государстве. Без данного рассмотрения четко невозможно уяснить, действительно ли было вступление Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию в сентябре 1939 года освободительным походом.

Для начала предоставим слово польскому историку и публицисту Збигневу Залусскому:

«Польша была создана … как единое польское государство, государство польского народа, с которым были формально полностью интегрированы восточные окраины, без каких-либо несбыточных мечтаний о полусамостоятельности, автономии, самоуправлении или других правах и особенностях.

Польша формально единая, а по существу многонациональная. Владение восточными землями стало фактором постепенного регресса Польши.

Польша Пилсудского во внутренней политике руководствовалась националистическими канонами Дмовского. Вначале созванный генералом Желиговским сейм Центральной Литвы отверг все концепции самостоятельности или автономии литовско-белорусских земель и потребовал полной интеграции Вильно с Варшавой. Позднее тех, кто в принадлежащей до этого России части Польши записался как «местные», окрестили поляками. Еще позже некогда униатские, а более ста лет православные церкви на Волыни были превращены в католические костелы и целые деревни стали польскими. Только на Волыни в 1938 году были превращены в костелы 139 церквей и уничтожено 189, остались лишь 151.

Итак, в бывшей Восточной Галиции шаг за шагом ликвидировались украинские культурные и экономические организации, закрывались школы. Опять же на Волыни – в деревне, где 80 процентов населения составляли украинские крестьяне – из 2000 начальных школ было только 8 украинских.

Но результаты колонизации этих земель были ничтожными. За 18 лет польского правления численность польского населения на Волыни выросла с 7,5 до 15 процентов, с учетом наплыва служащих, железнодорожников и сотрудников государственного и административного аппарата. Похожая ситуация была и в других восточных воеводствах.

Не увенчалась успехом попытка полонизации «местных элементов». Под влиянием давления на них ширился и углублялся процесс национального самосознания, особенно в деревне. Войско «усмиряло» неспокойные украинские деревни в Тернопольском воеводстве, расстреливало крестьянские демонстрации на Волыни. В тюрьмах в Березе Картузской (концентрационный лагерь в Польше тех времен – И.Д, В.С) полиция издевалась над арестованными украинцами, в ответ гибли от пуль террористов и министр санационного правительства, и школьный куратор, и невинные простые люди. Росли напряженность и враждебность. Презрение правящих рождает ненависть угнетаемых.

Никогда межвоенная Польша не была, по существу, интегрированной страной. Всегда в ней была Польша А и Польша Б…

18 лет использования созданных Рижским договором условий для реализации инкорпорационной концепции не принесли результатов. В экономическом смысле Польша Б не стала золотым прииском. Крестьянская нищета отрицательно сказывалась на экономическом балансе страны. Колонизация этих земель не удалась, и они не способствовали ликвидации земельного голода в масштабах страны. Более того, эти земли – чужие, бунтарские – требовали больших инвестиций, чем коренные польские. Жители восточных окраин оказались в худшей ситуации, чем поляки в период разделов Польши под чужим господством.

Вопреки надеждам Дмовского, Польша оказалась неспособной привлечь на свою сторону и ассимилировать национальные меньшинства на Востоке – ни в национальном, ни в культурном, ни в экономическом смысле. В то же время своей политикой, своим присутствием она способствовала развитию националистических извращений в освободительном движении этих народов, взаимной ненависти» [58: 28-30].

К этой зарисовке З. Залусского остается добавить, что процент национальных меньшинств в Польше был чрезвычайно высок. Сами поляки составляли всего 60 процентов населения страны.

40 % распределялись следующим образом:

Украинцы – 21 %

Евреи – 9 %

Белорусы – 6%

Немцы – 3 %

Прочие – 1% [58: 41].

Т.е. украинцы с белорусами составляли более четверти населения страны. И с ними в стране не считались. Поразительно. Мало того – Польша претендовала на Советскую Украину. Это при том, что и то, что ей досталось в 1921 году, она «переварить» не смогла.

Не приходится удивляться, что мобилизованные перед войной или в её начале в польскую армию украинские и белорусские крестьяне сражаться за Польшу не хотели. В их среде в то время получила распространение такая частушка:

Вы ня думайце, палякі,

Вас ня будзем бараніць,

Мы засядзем у акопах

І гарэлку будзем піць [63; 177].

Приход же Красной Армии подавляющая часть населения Западной Белоруссии и Западной Украины встретило как приход освободителей. «Демократические» «правдолюбцы» изо всех сил пытаются доказать, что никакой восторженной встречи советских войск в западно-белорусских и западно-украинских землях не было, что это не более, чем пропагандистская ложь сталинского режима. Но в доказательство своих утверждений эти господа ничего не приводят, отделываясь общими фразами-штампами. Между тем, существует масса свидетельств, говорящих против инсинуаций «правдолюбцев»: донесения наступающих частей и соединений РККА, донесения работников НКВД, воспоминания польских офицеров (вот уж кого, а этих в симпатиях к Советской власти и Советской России заподозрить нельзя). Приведем некоторые из этих свидетельств (уж больно они красноречивые).

Донесение 87-й стрелковой дивизии (действовала в полосе Украинского фронта):

«Во всех населенных пунктах, где проходили части нашей дивизии, трудящееся население встречало их с великой радостью, как подлинных освободителей от гнета польских панов и капиталистов, как избавителей от нищеты и голода» [53: 364].

То же самое мы видим и в материалах 45-й стрелковой дивизии:

«Население везде радо и встречает Красную Армию как освободительницу. Крестьянин села Острожец Сидоренко заявил: «Скорее бы установилась Советская власть, а то 20 лет польские паны сидели на наших шеях, высасывали из нас последнюю кровь, а теперь, наконец, пришло время, когда нас Красная Армия освободила. Спасибо тов. Сталину за освобождение от кабалы польских помещиков и капиталистов»» [53: 364].

На митинге в селе Молотьково 50-летний крестьянин говорил:

«Мы жили 20 лет под гнетом польских панов, но мы никогда не переставали думать о том, что наши братья-украинцы, живущие в великой Советской стране, придут и освободят нас от польского панского ига. И вот, это освобождение принесла нам Красная Армия 17 сентября с.г. Спасибо командующему Красной Армией т. Ворошилову. Спасибо Советскому правительству, всему советскому народу за наше освобождение» [53: 364].

Выступавший там же сельский учитель сказал:

«Мы 20 лет учили детей буржуазному польскому дурману. Хотя нам и запрещалось слушать радио из Советского Союза, но мы его слушали и знали, что делается в великой Советской стране, как живут трудящиеся, как учат там детей. Мы надеялись, что придет время, и наши дети и наш народ будут жить так же счастливо и радостно, как они живут в великой Советской стране. Да здравствует великий непобедимый Советский Союз!» [53; 364].

На митинге в Новой Вилейке 70-летний рабочий Беккер сказал:

«Мы двадцать лет ожидали Красную Армию. Мы все время смотрели на Восток и ждали, когда придут наши товарищи и помогут нам освободиться от жестокого гнета. Сегодня мы этого дождались» [53; 364-365].

В деревне Плитаницы крестьянка Корнилова заявила:

«Я рада до слез, что к нам пришли товарищи. Пропадом пропадите паны! Мы тоже хотим жить как люди» [53: 365].

24 сентября священник (!) Дмитрий Павелко из села Городно Любомльского повята написал стихотворение «Захидна Украина до Великой Советской России»:

До тебе ридная Россия

Я простягаю руки

Бо ты сестра моя и надия

Спаси мене от муки.

Ты що позбулася недоли

Шо скинула кайданы

Ратуй мене верны з неволи

Ликуй смертельны раны.

Прийми мене до своего дому

Дай в себе хоч куточек

Я не заваджу там никому

Бо я – малый шматочек.

Прийми и диток моих маленьких

Воны не мають дому.

Я их не дам таких дрибненьких

У наймити никому.

Хай и воны зазнают доли

Шо людям засвитила

Хай не клянут мене в неволи

Шо я их породила.

А як приймеш ты нас до себе

Як здийснится надия

Тоди и на смерть пийдем за тебе

Прими же нас Россия [53: 365].

Такие же настроения наблюдались и в полосе действия Белорусского фронта, где местное население заявляло:

«Не ожидали мы такого освобождения, если бы не Советский Союз, нам бы так бы и пришлось помереть, не увидев свободы» [53: 365-366].

На митинге в Глубоком 76-летняя местная жительница заявила:

«Спасибо, дорогие товарищи, спасибо товарищу Сталину. Мы вас ждали 20 лет и вот теперь дождались долгожданных гостей. Теперь мы вместе с вами будем уничтожать поработителей. Спасибо товарищи» [53: 366].

Более радушно встречали советские войска жители самых восточных районов Польши. По мере продвижения на запад политорганы войск отмечали более спокойные настроения, но и там трудящиеся были рады приходу Красной Армии [53: 366].

Те из «правдолюбцев», которые объявляют все вышеуказанные и подобные им советские свидетельства (которых множество) «изделиями» сталинского агитпропа могут обратиться к свидетельствам польским. Так, пленный польский офицер Генрих Гожеховский, вспоминая свое пленение нашими солдатами в сентябре 1939, повествует:

«… потом нас погнали пешком в Ровно. Как сейчас помню: когда мы проходили по городу, во многих местах, в основном на еврейских лавчонках, висели узкие красные флаги. Было ясно видно, что это польские флаги, от которых оторвана верхняя часть. Еврейки и украинки выплескивали на нас нечистоты, крича: «Конец вашему польскому государству»» [58: 41].

Очень красноречивое свидетельство, не так ли? Впрочем, помои на голову – это меньшее, чем могли «наградить» украинцы и белорусы «бравое» польское офицерство. Дело могло принять и более серьезный для последнего оборот. Так, в своем донесении Сталину от 20 сентября 1939 года начальник Политуправления РККА Л.З. Мехлис отмечал:

«Польские офицеры, кроме отдельных групп, потеряв армию и перспективу убежать в Румынию, стараются сдаться нам по двум мотивам: 1) Они опасаются попасть в плен к немцам и 2) Как огня боятся украинских крестьян и населения, которые активизировались с приходом Красной Армии и расправляются с польскими офицерами. Дошло до того, что в Бурштыне польские офицеры, отправленные корпусом в школу и охраняемые незначительным караулом, просили увеличить число охраняющих их, как пленных, бойцов, чтобы избежать возможной расправы с ними населения» [58: 41-42], [63: 188].

Т.е. польские офицеры в плену у противника спасались от собственных граждан! Каково же было отношение этих граждан к ним? Очевидно, подобное отношение они заслужили.

Еще до вступления советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию их население стихийно начало организовывать вооруженные отряды, которые боролись с поляками. Из донесения НКВД Белорусской ССР НКВД СССР от 12 сентября 1939 года об обстановке на сопредельной территории:

«В пограничных уездах Виленского воеводства, в Докшицкой, Парафиевской волостях отмечаем попытки организации партизанских групп с намерением разгрома имений, кулаков, учреждений… В м. Глубокое, Лутки имели место поджоги, порча телеграфных, телефонных проводов» [63: 188-189].

С вступлением Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину повстанческие отряды активизировались. Они оказывали поддержку подходящим красноармейским частям в боях с поляками, разоружении польских военных. В помощь нашим войскам на освобожденных территориях создавались отряды народной милиции и рабочей гвардии, которые сыграли большую роль в борьбе с укрывшимися в лесах бандами, состоявшими из польских офицеров, жандармов и помещиков [53: 380-381].

Убедительнейшим доказательством восприятия основной массой западных белорусов и украинцев прихода Красной Армии как освобождения являются события, связанные с отводом советских войск на восток, к демаркационной линии, определенной германо-советским договором о дружбе и границе. Население не только выражало свое сожаление в связи с этим отводом, но и в массовом порядке изъявляло желание эвакуироваться в СССР [53: 366].

2 октября Политуправление Украинского фронта издало директиву об организации эвакуации населения через местные временные управления. 3 октября Политуправление Белорусского и Украинского фронтов получили директиву Политуправления РККА № 0271, в которой сообщалось, что нарком обороны дал указание пропустить через определенные пункты на территорию СССР желающих эвакуироваться. Беженцев следовало размещать в селах и городах, эвакуацию провести так, чтобы она не мешала движению войск [53: 366].

При этом в директиве содержался вот такой пункт:

«Никакой агитации за уход населения с освобождаемой нами и занимаемой немцами территории не допускать» [53: 366].

3 октября приказ, касающийся эвакуации населения с оставляемых Красной Армией территорий, отдал нарком обороны. Он в основном повторял положения директивы Политуправления РККА и был адресован командующим Белорусским и Украинским фронтами [53: 366-367]. В первоочередном порядке подлежали эвакуации лица, оказывавшие активную помощь Красной Армии и советским властным структурам на местах: члены временных правлений, народные милиционеры, активисты. Разумеется, с ними эвакуировались и их семьи [53: 367].

Однако желающих уехать в СССР было много больше, и они сами двинулись на восток. Многие ехали с родственниками и знакомыми на своих подводах, трофейных и войсковых автомашинах. Только за 6-7 октября во временных управлениях на территории восточнее Западного Буга зарегистрировалось свыше 7 тыс. семей (около 20 тыс. человек) [53: 367]. Для них были организованы специальные пункты приема эвакуированных с питанием и медицинским обслуживанием. Размещение крестьян в селах проходило легко, тогда как с размещение горожан возникали проблемы. Только в полосе действий 5-й и 6-й армий было эвакуировано до 12 октября свыше 42 тысяч человек [53: 367].

Надо отметить, что советское правительство предвидело такой вариант развития событий. А потому в договор от 28 сентября 1939 года был внесен не только пункт о предоставлении возможности выезда с контролируемых СССР территорий на территории, контролируемые рейхом, лицам немецкой национальности, но и пункт о предоставлении выезда украинцам и белорусам с территорий, контролируемых Германией, на земли, отошедшие к Советскому Союзу. Т.е. после того, как 12 октября 1939 года советские войска были отведены на установленную линию демаркации, ставшую новой государственной границей СССР, возможность переселиться в СССР не была утрачена украинским и белорусским населением.

Наконец, нельзя не сказать и о выборах в Народные собрания Западной Белоруссии и Западной Украины. Эти собрания должны были: «1) Утвердить передачу помещичьих земель крестьянским комитетам; 2) Решить вопрос о характере создаваемой власти, т.е. должна ли быть эта власть советская или буржуазная; 3) Решить вопрос о вхождении в состав СССР, т.е. о вхождении украинских областей в состав УССР, о вхождении белорусских областей в состав БССР; 4) Решить вопрос о национализации банков и крупной промышленности» [58: 31], [53: 381].

Выборы проводились на основе всеобщего, прямого и равного избирательного права. Правом выбора в Народное собрание обладали все граждане, достигшие 18 лет. Никаких цензов предусмотрено не было. Один депутат выбирался от 5 тысяч избирателей [53: 381].

На выборы депутатов, которые должны были положительно ответить на вышеуказанные вопросы, из 7 538 586 избирателей пришло 94,8 %. Из пришедших «за» предложенных кандидатов проголосовало 90,8 %, «против» – 9,2 % [53: 383-384], [58: 31].

Если брать раздельные цифры по Западной Украине и Западной Белоруссии, то они выглядят так:

Западная Украина:

Явилось – 92,83 % избирателей

Из явившихся проголосовало «за» – 90,93 % [63: 189].

Западная Белоруссия:

Явилось – 96,71 % избирателей

Из явившихся проголосовало «за» – 90,67 % [63: 189].

22 октября 1939 года Народные собрания были избраны.

27 октября 1939 года Народное собрание Западной Украины единогласно приняло декларации об установлении Советской власти и вхождении в состав СССР.

29 октября аналогичные решения приняло Народное собрание Западной Белоруссии.

Рассмотрев эти просьбы, 5-я внеочередная сессия Верховного Совета СССР 1-го ноября приняла постановление о включении Западной Украины в состав Украинской ССР, а 2-го ноября – о включении Западной Белоруссии в состав Белорусской ССР.

Имея в виду результаты выборов, даже М.И. Семиряга был вынужден признать:

«Итоги выборов показали, что подавляющее большинство населения этих регионов согласились с установлением Советской власти и присоединением к Советскому Союзу» [73: 54].

М.И. Смиряга – профессиональный историк и понимает, несмотря на свои новые политические убеждения, что исторический факт есть исторический факт, и опровергать его бессмысленно. Но находятся такие «ретивые ребята», которые и результаты выборов, прошедших в октябре 1939 года в Западной Украине и Западной Белоруссии, объявляют недостоверными. Ссылаются они при этом на репрессии со стороны НКВД, которые якобы и обеспечили столь благоприятные для Советского Союза результаты голосования [58: 31].

Хорошую отповедь подобным «обличителям» дал Ю.И. Мухин:

«Для того чтобы силой заставить население определенным образом проголосовать, нужно репрессиями запугать народ, что при тайном голосовании вообще-то нереально, или нужно во все избиркомы (а их была масса – избирался один депутат на 5000 населения, т.е. около 1500 депутатов) подобрать своих людей для подтасовки выборов, а всех кандидатов соответственно обработать. А вот для этого нужно время даже НКВД, поскольку его работникам нужно сначала создать агентурную сеть, выявить противников, арестовать их, выявить покладистых, рекомендовать их в избирательные комиссии, заставить собрания за них проголосовать, подобрать нужных депутатов, обеспечить их выдвижение и т.д. и т.п. Такое теоретически возможно, но для этого, повторяю, нужно очень много времени. К примеру, в СССР, проститутки были не в почете, и их высылали в отдаленные области СССР, избавляясь от специалисток ненужной профессии. И проститутки из западных областей УССР и БССР тоже были высланы, но только через 7 месяцев после присоединения. Оцените, сколько времени потребовалось НКВД, чтобы выявить проституток и составить список этих особ, действовавших легально.

А с присоединением западных областей дело происходило в таком темпе: 17 сентября 1939 года Красная Армия с небольшими боями стала входить в эти области, беря в плен польские армию, полицию и жандармов, 1 октября СССР перед народом этих областей поставил перечисленные выше вопросы, а 22 октября этого же 1939 года избиратели голосовали. Ну как за 3 недели в стране, в которой по лесам ещё слонялись неразоружённые войска Польши, НКВД мог организовать и провести работу по запугиванию населения?

Теперь о реальных репрессиях по запугиванию избирателей. За три с половиной месяца (сентябрь – декабрь 1939 года) НКВД арестовал 19 832 человека, из которых 72,1 % были арестованы за уголовные преступления и за нелегальный переход границы. Но положим, что все они были арестованы до 22 октября и с целью – запугать население перед выборами. Много это или мало? Из расчета 7,5 млн избирателей это один арестованный на 375 человек. А в нынешней России в тюрьмах сидит более миллиона заключенных при, примерно, 100 млн. избирателей, а это один репрессированный на 100 человек. И никто не боится, и все считают нынешнюю Россию самой демократической страной в её истории» [58; 31-32].

Те, кто при описании событий сентября-октября 1939 года, связанных с действиями в Западных Украине и Белоруссии Красной Армии, словосочетание «освободительный поход» берут в кавычки, намекая, что никаким освободительным этот поход не был, либо не знают всех обстоятельств дела, либо (что более вероятно) свои идеологические убеждения ставят выше фактов (ничего не поделаешь, подобный подход – главный принцип исторических изысканий «демократических» авторов).

* * *

Мы намеренно сделали столь обширное отступление от действий РККА на польской территории в 1939 году, чтобы дать читателям представление, что являло собой Польское государство в 20-30-е годы прошлого столетия. Межвоенная Польша – государство малосимпатичное. Обвиняющие Советский Союз в том, что он вводом своих войск в западные области Украины и Белоруссии попрал все нормы международного права, должны иметь ввиду, что Польша сама данные нормы ни во что не ставила, неоднократно их нарушая. Это во внешнеполитической деятельности. Что до внутригосударственной жизни, то скажите, разве можно назвать нормальным государство, в котором 40% населения фактически считаются гражданами второго сорта, потому что они не принадлежат к титульной, как сейчас говорят, нации?

По отношению к Советскому Союзу Польша в 20-30-е годы была настроена враждебно. Антикоммунизм и русофобия были основными принципами внешнеполитической деятельности польской правящей элиты.

Советскому Союзу любить Польшу было не за что.

Сталин имел все основания заявить на встрече с руководством Коминтерна, состоявшейся 7 сентября 1939 года, что Польша – это фашистское государство, угнетающее другие народности, «что уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше!» [53; 279]. Далее Сталин продолжил: «Что плохого было бы, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории и население» [53; 279].

Вот, казалось бы, прямое указание и на агрессивные замыслы вождя, и на германо-советское взаимодействие в уничтожении Польского государства.

Но не будем торопиться. Во-первых, эти слова не надо вырывать из контекста всей речи Сталина, в которой он, в частности, сказал (и слова эти предшествовали словам о польском фашистском государстве):

«Война идёт между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т.д.) за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, что бы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент – подталкивать другую сторону» [53; 278], [63; 154].

«Польский вопрос» поднят в речи, как частный. Польша – лишь одно из капиталистических государств, которые будут в ходе новой мировой войны ослаблены, что будет содействовать победе социализма. Ясно видно, что Сталин стремиться к тому, чтобы СССР оказался в этой войне в позиции «третьего смеющегося». Как определил действия Советского Союза в ходе германо-польской войны У. Черчилль: «Россия проводит холодную политику собственных интересов» [63; 187]. То есть ни о каком союзе с Германией Сталин речи не ведёт, в том числе и в «польском вопросе». Вопреки первому впечатлению Сталин вовсе не говорит, что Польша перестанет существовать как государство. Он говорит лишь о том, что, возможно, перестанет существовать «буржуазная фашистская» Польша. В речи нет указания на желание оккупировать часть польской территории. Указывается лишь на стремление советизировать области, попавшие по пакту Молотова – Риббентропа в советскую сферу интересов. Это не означает автоматической оккупации. У нас есть основания утверждать, что первоначальным намерением Сталина было сохранение польского государства восточнее Писсы, Нарева, Вислы и Сана. Разумеется, находясь в советской сфере интересов, это государство должно было стать не просто дружественным СССР, а рано или поздно социалистическим. Другими словами, воспроизведение в меньшем масштабе панской Польши нам было не нужно. За такую трактовку говорят события, развернувшиеся в конце августа – начале сентября 1939 года.

29 августа, за три дня до войны, посол Германии в СССР Шуленбург попросил В. М. Молотова его принять. Стенографистки зафиксировали повод для встречи:

«Шуленбург сообщил, что сегодня ночью и утром ему лично позвонил Риббентроп и просил передать следующее.

В последнее время в нескольких газетах появились слухи о том, что якобы Советское правительство отводит свои войска с западной границы. Такого рода слухи, служащие агитационным целям, неприятны германскому правительству. Поэтому Риббентроп по поручению Гитлера просит Советское правительство опровергнуть эти слухи в форме, которую оно сочтёт удобной. Лучше, если бы это опровержение было сделано в положительной форме, т.е. что Советское правительство не отводит своих войск с границы, а, наоборот, усиливает военные силы на границе. Или желательна такая форма опровержения, в которой было бы указано, что об отводе войск с границы не может быть и речи, так как в такое тревожное время всякое правительство не уменьшает войск на границе, а усиливает их.

Молотов спрашивает, верит ли этим сообщениям германское правительство.

Шуленбург отвечает отрицательно.

Молотов говорит, что он посоветуется, как это сделать, и подчёркивает серьёзность, с которой мы относимся к заключённому нами пакту с Германией. Уже один факт появления такого рода слухов показывает серьёзность нашего отношения к пакту» [58; 125-126], [53; 277].

Тут требуется пояснение. Что так взволновало Риббентропа, что он посередь ночи кинулся поднимать с постели посла в Советском Союзе, да ещё и утром сделал «контрольный звонок»? Отвод советских войск от восточной границы Польши означал, что Польша может снимать с неё войска и перебрасывать на запад – навстречу немцам. И немцы поняли эту угрозу, начав просить, чтобы СССР объявил, что он, наоборот, подтягивает к польской границе войска. Хорош же «союзничек» Советский Союз. Можно утверждать, что СССР преследовал собственные интересы, позволяя полякам перебрасывать войска на запад. Можно заявлять, что независимо от своих намерений, от своего отношения к Польше, он создавал условия, при которых она могла оказать Германии максимально сильное сопротивление. Нельзя только сказать, что Советский Союз выполнял союзнические обязательства перед рейхом.

Впрочем, В. М. Молотов сдержал слово, данное Шуленбургу: 30 августа в советской прессе появилось опровержение, но какое? ТАСС сообщал, что «ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР» [53; 277], [58; 127].

Но ведь гарнизоны – это не полевые войска. Они главную ударную силу наступления никогда не составляют и используются, как правило, только для обороны. Формально Советский Союз выполнил обещанное немцам, по существу же, сигнализировал полякам: «Продолжайте перебрасывать войска на запад и сражайтесь на здоровье». Разумеется, немцы были не дураки и тоже это поняли, но тут, как говориться, придраться было не к чему.

Возникает вопрос: зачем же Советский Союз, так не любя Польшу, так стремился ей помочь? Ответ прост: гораздо удобнее и дешевле, чтобы участок твоей границы от главного противника был прикрыт другим государством. А уж если есть возможность сделать это последнее тебе дружественным, то и подавно: в любой момент мы сможем защитить свою границу на дальних к ней подступах. Всегда предпочтительнее для страны, чтобы боевые действия на её территории не велись.

3 сентября 1939 года германское посольство в Москве получило задание министра иностранных дел И. Риббентропа прощупать намерения СССР относительно возможного вступления Красной Армии в Польшу. На этот вопрос В. М. Молотов только 5 сентября дал ответ, что советское правительство согласно, что ему в подходящее время «обязательно придётся…начать конкретные действия. Но мы считаем, что этот момент пока ещё не назрел», а «торопливостью можно испортить дело и облегчить сплочение противников» [53; 278].

«Демократические» авторы трактуют эти слова буквально: мол, Советский Союз выжидал всего лишь удобного момента, чтобы ударить по Польше. Однако на тот момент никакого решения об ударе по Польше советское руководство ещё не приняло. Мы полагаем, что оно ещё рассчитывало на более или менее долгое и упорное сопротивление польской армии, при котором непосредственное вмешательство Красной Армии не понадобится.

Ясно видно, что в первых числах сентября между советскими и германскими дипломатами шёл диалог отнюдь не союзников. Немцы зондируют советскую сторону, не намерена ли она вводить войска в Польшу. То есть никаких определённых обязательств перед Германией на этот счёт советский Союз не имел, и немецкая сторона совсем не была уверена в его действиях.

Однако «обвальное» развитие событий в Польше заставило советское правительство принять решение о вступлении Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию.

Но обо всём по порядку. Прежде всего, надо отметить, что польская правящая элита с началом войны, почуяв, что дело «пахнет жареным», во всей полноте проявила ещё пару черт, исторически присущих польской шляхте: безответственность и трусость. Уже в первый день войны из Варшавы скрылся президент Польши Мостицкий, а 5-го удрало и всё правительство. Но этому предшествовала директива, которую дал польской армии сменивший на посту диктатора Польши Пилсудского маршал Рыдз-Смиглы, главнокомандующий польской армией. 3 сентября он приказал Главному штабу:

«В связи со сложившийся обстановкой и комплексом проблем, которые поставил ход событий в порядок дня, следует ориентировать ось отхода наших вооружённых сил не просто на восток, в сторону России, связанной пактом с немцами, а на юго-восток, в сторону союзной Румынии и благоприятно относящейся к Польше Венгрии…» [58; 149], [53; 235].

Шёл третий день войны, а в приказе говорится не об уничтожении прорвавшихся немецких колонн и даже не об отводе войск на рубеж Нарев-Висла-Сан, а просто о бегстве. Возможность организовать оборону на линии рек Нарев, Висла и Сан у поляков была. Эти реки представляли собой сильную естественную преграду. Кроме того, бывшие русские укрепления, хотя и устарели, но могли служить хорошими опорными пунктами. Ещё цари укрепили указанную линию для защиты от немцев крепостями Вильно, Гродно, Осовец, Ломжа, Остроленка, Рожаны, Пултуск, Загреж, Новогеоргиевск (Модлин), Варшава, Ивангород (Демблин) [58; 125]. То, что поляки перенесут оборону на рубеж Нарев-Висла-Сан, полагали французы, полагали немцы (и этого они очень опасались, уже с первого дня войны высылали авиаразведку в тревоге, не ведутся ли окопные работы на данном рубеже), полагал и Сталин (в секретном протоколе к пакту Молотова–Риббентропа недаром границей советской сферы влияния служили эти реки) [58; 124-125; 150].

Ошиблись французы, ошиблись немцы, ошиблись русские. Никому из них не дано было проникнуть в потаённые глубины души и сознания польского шляхтича. Маршал Рыдз-Смиглы плюнул на оборону страны уже в третий день войны и отдал приказ войскам драпать в Румынию.

Можно, конечно, попытаться оправдать бравого маршала: мол, удара в спину от Советов он боялся, а у границ дружественной Румынии хотел организовать оборону. Увы, тезис критики не выдерживает. Напомним, Советский Союз демонстрировал полякам, что предоставляет им возможность спокойно сражаться с немцами, спокойно перебрасывать войска на запад. Дураком Рыдз- Смиглы не был и этот сигнал хорошо понял, потому что на восточных рубежах Польши оставил минимум войск. Далее. Отведя основные силы польской армии на рубеж Нарев-Висла-Сан, он вполне мог часть их них переориентировать на оборону против войск Советов, если бы возникла угроза их вторжения и удара в спину польской армии. На войне, как на войне. И даже ударь с тыла по полякам Красная Армия, когда те обороняли от немцев линию по Нареву, Висле и Сану, даже сложи под двойным ударом (немцев и русских) Войско Польское свою голову в неравной борьбе, и вместе с ним погибни его храбрый главнокомандующий Рыдз-Смиглы (поднимая ли солдат в отчаянную контратаку, как это позже делали наши комкор Петровский и маршал Ворошилов, пустив ли себе пулю в лоб, когда всё будет кончено, как это сделал в Первую мировую наш генерал Самсонов), никто и никогда не осудил бы Рыдз-Смиглы и его солдат, ибо они сделали всё что могли, до последней возможности обороняя свою страну. И честь им, и слава!

А какие возможности имела польская армия, отходя к румынской границе? «Закуток» (а иного слова и не подберёшь) территории Польши, граничащий с Румынией, был шириной едва ли 120 км и не имел ни естественных, ни искусственных рубежей обороны. Какую Польшу могла защищать там армия? И как она могла это там сделать? Кроме того, союзной Румыния была для Польши против СССР, а не против Германии. Рыдз-Смиглы не мог этого не знать. Что же получается? Загоняя свою армию к румынской границе, Рыдз-Смиглы думал не об обороне страны, а об уходе армии в Румынию. Но там она неизбежно была бы интернирована. Вот такой «гениальный» полководческий ход.

Впрочем, как не думал главнокомандующий о Польше, так не думал и о польской армии. Не её он спасал, а свою шкуру. Он не мог не понимать, что единственно верным со стратегической точки зрения решением является организация обороны по рубежу Нарев – Висла – Сан. Но в случае чего, бежать оттуда ему, Рыдз-Смиглы, было затруднительно, ибо в Советской Союз не побежишь, а до Румынии при идущих боевых действиях добраться будет сложно, если вообще возможно. Потому к румынской границе надо было переместиться заблаговременно. Но самому поехать к польско-румынской границе, а армию направить сражаться на рубеж Нарева, Вислы и Сана – это, право же, даже по-польски было слишком. Достоинство шляхтича требует, чтобы даже при плохой игре мина была хорошей. Другими словами, какое свинство не совершай, но внешне всё должно быть прилично. Вот Рыдз-Смиглы и соблюл внешние приличия: сначала армию отправил к румынской границе (при этом его не смущало, что польские дивизии из западных районов страны, отступая на юго-восток, должны были двигаться вдоль фронта наступающих немцев, а те дивизии поляков, которые отходили от границ Восточной Пруссии, шли прямо навстречу немцам [58; 149-150]), а потом и сам туда удрал.

Из Варшавы Рыдз-Смиглы убежал в ночь на 7 сентября (для сравнения: советское посольство отправило своих женщин и детей из польской столицы 5 сентября, само продолжая работать) [58; 153]. Можно «гордиться» «смелостью» маршала: он на сутки с лишним «пересидел» в Варшаве детей советских дипломатов.

Рыдз-Смиглы отправился в Брест, оставив в Варшаве начальника Главного штаба генерала Стахевича. Последний сносился с главнокомандующим посредством курьеров (Брест находился в 180 км от Варшавы), т.к. связи ни с польскими армиями, ни даже с Варшавой Брестская крепость не имела. При такой постановке дела беспорядок в управлении сражавшейся польской армией ещё более возрос (особого порядка и ранее не наблюдалось).

10 сентября Рыдз-Смиглы покинул и Брест и через Владимир-Волынский и Млынов прибыл к польско-румынской границе (в Куты). Границу пересёк 17 сентября.

Причём, удирая из Варшавы, Рыдз-Смиглы отдал приказ об отводе к Бресту истребительной авиабригады и значительной части артиллерии ПВО. Теперь они должны были защищать в Бресте ценную персону маршала, а не готовящуюся к обороне столицу страны. В итоге немцы бомбили Варшаву практически беспрепятственно, основная масса варшавян погибла в результате именно бомбовых ударов с воздуха (всего погибло во время обороны Варшавы 20 тыс. жителей столицы) [ 58; 154].

Фактически с 5 сентября Польша осталась без правительства, ибо какое реальное управление страной могут осуществлять министры, которые только тем и заняты, что бегают по стране. Судите сами: покинув Варшаву, правительство направилось в Люблин. Уже 9-го числа оно отправилось из Люблина в Кременец, а 13-го – из Кременца в Залещики (это на самой румынской границе) [58; 155]. По официальной версии, на румынскую сторону оно перешло 17 сентября. Впрочем, Ю. И. Мухин полагает, что его в Польше не было уже 16-го [58; 160]. Ну, как при таком темпе передвижения можно реально чем-то управлять? Остаётся согласиться с Ю. И. Мухиным:

«Польское государство окончилось не тогда, когда «гнуснейшие из гнусных» (выражение, употреблённое У. Черчиллем по отношению к польской правящей элите – И. Д., В. С.) перебежали мост на румынской границе в Залещиках, а тогда, когда они бросили Варшаву» [58; 145].

С ночи с 6 на 7 сентября нормального централизованного командования была лишена польская армия. Можно ли назвать нормальным такой вот способ получения донесений Рыдз-Смиглы в Бресте и отдачи оттуда распоряжений по управлению войсками: генерал Стахевич в Варшаве получал от войск донесения и с помощью мотоциклиста по забитым беженцами дорогам отправлял их в Брест. Здесь Рыдз-Смиглы принимал решения, эти решения отправлялись в штаб Бугской военной флотилии, в котором была радиостанция (собственная радиостанция маршала сначала бездействовала, потому что впопыхах забыли (!) захватить в Варшаве шифры и коды, а затем радиостанция вышла из строя в результате немецкой бомбёжки [58; 154]). С помощью радиостанции флотилии распоряжения главнокомандующего передавались в штаб Военно-морского флота в Варшаве, оттуда доставлялись Стахевичу, а он передавал их в войска [58; 154]. Нетрудно понять, что к моменту получения в войсках «мудрых» приказов Рыдз-Смиглы нужны они были там как «корове седло» или «рыбе зонтик».

Вот как охарактеризовал положение в Бресте заместитель начальника Главного штаба Яклич:

«У нас целый день постоянные поиски войск и высылка офицеров для восстановления связи… С внутренней организацией в крепости Брест большой балаган (выделено нами – И. Д., В. С.), который я должен сам ликвидировать. Постоянные налёты авиации. В Бресте бегство во все стороны» [53; 254].

Но и «брестская идиллия» закончилась 10 сентября, т.к. Рыдз-Смиглы в этот день покинул Брест и двинулся к румынской границе, совсем потеряв управление войсками. Французский представитель при польском генштабе генерал Арманго в этот день докладывал в Париж:

«Здесь царит полнейший хаос. Главное польское командование почти не имеет связи с воющими армиями и крупными частями… Не имеет ровно никакой информации о продвижении неприятеля и даже о положении собственных войск информировано очень не полно или вовсе не информировано. Генеральный штаб распался на две части… Польская армия собственно была разгромлена в первые же дни» [53; 263].

Практически в каждой работе, повествующей о событиях сентября 1939 года в Польше, можно встретить текст последней директивы Рыдз-Смиглы, отданной в связи с переходом границы советскими войсками:

«Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию кратчайшими путями. С Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей. Задача для Варшавы и Модлина, которые должны защищаться от немцев, без изменений. Части, к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию» [53; 301-302].

Неизвестно, какие части, соединения и гарнизоны Войска Польского на востоке страны данную директиву получили. Во всяком случае, у нас сложилось впечатление, что польские командиры оказывали или не оказывали Красной Армии сопротивление на свой страх и риск.

Не удивительно, что при таком положении дел немцы уже 8 сентября заявили о взятии Варшавы. Это было ошибкой [53; 287]. Бои за город только начинались. Но ошибка выглядела весьма правдоподобно.

Из Берлина в Москву был вызван советский военный атташе комкор М. А. Пуркаев для доклада о положении в Польше. [53; 287]. 9 сентября Риббентроп послал Шуленбургу указание возобновить беседы «с Молотовым относительно военных намерений советского правительства» в Польше [53; 287]. В тот же день Молотов ответил на зондаж Шуленбурга, что «советские военные действия начнутся в течение ближайших дней» [53; 287].

8-9 сентября немецкие группировки стали выходить к Нареву, Висле, Бугу, стремительно двигались к Сану. То есть вступали в советскую сферу влияния. Создавалось впечатление, что польский фронт попросту разваливается на куски (впечатление во многом верное), и немцы вскоре могут оказаться и у советских границ.

В этих условиях 9 сентября нарком обороны маршал К.Е. Ворошилов и начальник Генштаба командарм 1-го ранга Б. М. Шапошников подписали приказы № 16633 Военному совету Белорусского Особого военного округа и № 16634 Военному совету Киевского Особого военного округа, согласно которым следовало «к исходу 11 сентября 1939 года скрытно сосредоточить и быть готовым к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника» [53; 287].

Однако эти приказы не были переданы в округа, поскольку в тот же день выяснилось, что Варшава не занята немцами. В этой ситуации в 16 часов 10 сентября Молотов пригласил к себе Шуленбурга и заявил, что Красная Армия застигнута врасплох быстрыми успехами вермахта в Польше и ещё не готова к действиям [53; 287]. Далее В. М. Молотов заявил, что «советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски, и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия. Этот предлог представит интервенцию Советского Союза благовидной в глазах масс и даст Советскому Союзу возможность не выглядеть агрессором» [53; 289]. Сославшись на сообщение германского агенства ДНБ, из которого можно было сделать вывод о возможном германо-польском перемирии, В. М. Молотов сказал, что последнее, безусловно, закрывает дорогу для советских действий [53; 289]. Шуленбург пообещал сделать запрос относительно возможности перемирия и уверил Молотова, что действия Красной Армии очень важны в данной ситуации.

Диалог очень интересный. Как правило, исследователи слова нашего наркоминдела трактуют прямо, не усматривая в них никакой дипломатической игры. Мы же призываем взглянуть на них именно с этих позиций. Узнав, что Варшава не пала, и польская армия ещё дерётся, что у неё ещё есть возможность закрепиться на рубеже Вислы, Советский Союз тут же отложил своё вторжение. При том объёме информации, которым владело советское правительство, вполне могло показаться, что события развернутся по сценарию, первоначально и прогнозируемому Москвой: поляки «упираются» восточнее Вислы, союзники разворачивают боевые действия на Западном фронте (французы как раз 9 сентября начали продвижение к линии Зигфрида [53; 246, 289]). В такой ситуации вмешательство Советского Союза было не нужно. Всё и так шло в нужном ему направлении.

Хотелось бы затронуть и такой момент. На запрос Шуленбурга о возможности перемирия с поляками Риббентроп ответил 13 сентября. Смысл ответа был таков: вопрос о перемирии не ставился. Однако мы уже знаем, что это не так. Этот вопрос стоял ещё 7 сентября. Более того, судя по дневниковым записям Гальдера, вопрос о «независимом украинском государстве» поднимался у главнокомандующего 9 и даже 10 сентября [58; 140-141] Приходится думать, что при обсуждении этого вопроса предполагалось заключение перемирия с польским правительством. Увы (для поляков), польское правительство слишком быстро бегало. Немцам вести переговоры было просто не с кем. Ну, а потом стало ясно, что и договариваться уже не надо: Польша проигрывает войну, причём, с треском. Недаром того же 10-го числа в дневнике Гальдера появилась запись о «баснословных» успехах вермахта [58; 140].

Таким образом, советское правительство сделало из сообщения агенства ДНБ совершенно правильный вывод. Риббентроп же дал опровержение якобы слухам только 13 сентября, когда вопрос о перемирии уже был снят с повестки дня. А раз речь о перемирии всё же шла, то вполне естественно, что лезть в «польскую заваруху» нам было не к чему.

В очередной раз видно, что Советский Союз преследует исключительно собственные интересы, которые заключаются в том, чтобы максимально обезопасить свои восточные рубежи. Нет никакого оголтелого стремления к захватам территорий. И уж тем более нет взаимодействия с немцами, ни союзного, ни «полусоюзного», в смысле, «незавершённого».

К середине сентября, однако, стало ясно, что Польшу всё-таки постигла военная катастрофа.

Союзники на Западе активных действий не предпринимали. Ещё 12 сентября они пришли к выводу, что Польше ничем уже помочь нельзя, и Высший военный совет союзников принял решение о приостановлении наступления против линии Зигфрида [53; 246-247], [58; 151].14

Немцы стремительно продвигались вперёд. 14 сентября они заняли Брест (бои за крепость продолжались до 17 сентября) [53; 268]. С 15 сентября соединения 4-ой немецкой армии начали продвижение с целью достичь линий Волковыск – Гродно (это 150 км от советской границы) и Барановичи – Слоним (это 50 км от советской границы) [53; 268-269].

Южнее, на Висле, немцы заняли плацдармы у Демблина и Пулав. Правофланговый 4-й армейский корпус форсировал Вислу и двинулся к Люблину. 7-й армейский корпус занял Сандомир, преодолел Вислу и Сан и двинулся на восток. Подвижные дивизии 22-го моторизованного корпуса заняли 13 сентября Томашув-Любельский и двинулись к Владимиру-Волынскому, который был занят 16 сентября [53; 269].

Уже 12 сентября части 4-й лёгкопехотной дивизии подошли к Львову со стороны Самбора и 13 сентября завязали бои в городе. Полякам удалось к 15 сентября выбить немцев из города, но Львов был блокирован немцами с севера, юга и запада [53; 269].

К 16 сентября наступавшие с севера и юга войска соответственно 4-й и 14-й немецких армий вышли на линию Осовец – Белосток – Бельск – Каменец-Литовск – Брест-Литовск – Влодава – Владимир-Волынский – Замосць – Львов – Самбор, а войска 10-й армии, форсировав Вислу, подходили с юго-запада к Люблину [53; 270]. Эта линия находилась глубоко в сфере советских интересов, определённой секретным протоколом к пакту Молотова-Риббентропа. Её удалённость от советской границы – 150-200 км [53; 270]. Германское командование не собиралось останавливать продвижение войск, тем более что перед ними не существовало организованного польского фронта. «Так как темп продвижения немецких танковых и моторизованных группировок достигал в это время 25-30 км в сутки, то занять всю Восточную Польшу (Западную Украину и Западную Белоруссию) они могли в течение 4-8 суток, то есть к 21-25 сентября» [53; 270].

В таких условиях бездействовать для советского правительства было крайне опрометчиво. Поэтому 14 сентября советские войска получили приказ о наступлении [53; 289]. В этот же день Молотов пригласил к себе Шуленбурга и заявил, что «Красная Армия достигла состояния готовности скорее, чем ожидалось. Советские действия поэтому могут начаться раньше указанного им во время последней беседы срока» [53; 292].

Итак, советская сторона отреагировала на быстрое продвижение немцев. Но вот что характерно – ни о каком взаимодействии Красной Армии и вермахта речь не шла. Более того, немцы не были уверены в военном вмешательстве СССР, поэтому продолжали действовать по собственным планам, о чём шла речь немного выше.

Вообще, надо сказать, что в дни, непосредственно предшествующие вводу Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию, немцы предпринимали большие усилия, чтобы ускорить этот ввод. 15 сентября Риббентроп в телеграмме в Москву сообщал, что падение Варшавы – вопрос времени, ещё раз подтвердил нерушимость разграничительной линии в Польше, одобрял планируемое вступление советских войск в Польшу, что, по его мнению, освобождало вермахт от необходимости преследования поляков до советской границы, просил сообщить день и час перехода границы Красной Армией, для координации действий войск предлагал провести встречу советских и германских офицеров в Белостоке и предложил совместное коммюнике:

«Ввиду полного распада существовавшей ранее в Польше формы правления, имперское правительство и правительство СССР сочли необходимым положить конец нетерпимому далее политическому и экономическому положению, существующему на польских территориях. Они считают своей общей обязанностью восстановление на этих территориях, представляющих для них естественный интерес, мира и спокойствия и установление там нового порядка путём начертания естественных границ и создания жизнеспособных экономических институтов» [53; 296-297].

Попытка Москвы объяснить своё вмешательство германской угрозой белорусскому и украинскому населению вызвала резко негативную реакцию Берлина [53; 297].

В то же время, стремясь подтолкнуть советское правительство к вводу войск в Польшу, Риббентроп дал задание Шуленбургу указать Молотову, что «если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создастся ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум», создав «условия для формирования новых государств» [53; 297].

Конечно, подобное заявление было дипломатическим ходом, долженствующим побудить СССР к более активным действиям. Однако вспомним, что вопрос о создании независимой Украины в германском руководстве обсуждался. Если первоначально предполагалось выдвинуть это требование к польскому правительству во время переговоров о перемирии, то в последствии немцы рассматривали такую возможность, уже ни о каком перемирии с поляками не помышляя [53; 292].

Для Советского Союза получить на своих границах государство, находящееся под германским влиянием (попросту сказать – марионеточное), настроенное враждебно к СССР, было, пожалуй, не лучше, чем увидеть у своих восточных рубежей сам рейх. И это вместо предполагаемого Польского государства под советским влиянием. Вместо буфера между СССР и Германией – плацдарм для вторжения в нашу страну.

Мы не знаем, какими соображениями руководствуются критики Сталина, когда осуждают его за ввод войск в западно-белорусские и западно-украинские области. Точнее, мы знаем, но не понимаем, понимают ли сами критики тот бред, который несут про международные правовые нормы и морально-этические соображения. О каких нормах международного права могла идти речь, когда Польша, как государство, практически не существовала? На её территории шла война, стремительно приближавшаяся к границам Советского Союза. Не может быть аморальным и стремление обеспечить безопасность своих границ в виду полной дестабилизации обстановки на сопредельных территориях, тем более, если эти территории были захвачены у тебя же два десятилетия назад. Если современные «демократы» полагают, что получить в качестве соседа Украинское государство, управляемое ОУНовцами, было для СССР приемлемо, то мы бы посоветовали им приглядеться к совсем недавней истории российско-украинских отношений, когда независимая Украина, во главе которой стояли, фактически, те же ОУНовцы, наделала демократическо-капиталистической (а не коммунистической) России много проблем. Иметь подобную марионетку на западных рубежах в то время, когда угроза войны с Германией была вполне реальной, спокойно взирать, как эта марионетка предоставляет в распоряжение Гитлера людские, продовольственные и прочие ресурсы – пойти на это советское правительство попросту не могло.

Поэтому данный аргумент Риббентропа, в принципе, представляется весьма действенным, хотя и без него ввод Красной Армии в Западные Украину и Белоруссию был делом решённым. Точнее сказать, и без Риббентропа советское правительство наверняка просчитывало и такой вариант развития событий, и он мог быть одним из доводов в пользу военного вмешательства СССР в польскую проблему.

Вечером 16 сентября Молотов сообщил Шуленбургу, что советское правительство решило вмешаться в польские дела завтра или послезавтра. Молотов отклонил предложение о публикации предложенного германской стороной совместного коммюнике, которое представляло советскую сторону прямым союзником Германии, и сообщил вкратце мотивировку действий СССР, которая будет указана в прессе: «Польское государство распалось и более не существует, поэтому аннулируются все соглашения, заключённые с Польшей; третьи державы могут попытаться извлечь выгоду из создавшегося хаоса; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно» [53; 297].

В 2 часа ночи 17 сентября Шуленбурга принял Сталин и сообщил, что Красная Армия в 6 часов утра перейдёт границу с Польшей, а совместное советско-германское коммюнике не может быть опубликовано ранее, чем через 2-3 дня [53; 297]. Немецкому послу было также сообщено содержание ноты, предназначенной для вручения польскому послу [53; 297].

В 3.15 утра 17 сентября это вручение состоялось. В ноте говорилось, что «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили своё действие договоры, заключённые между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи до селе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам», а также к беззащитному положению украинского и белорусского населения. «Виду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии» [53; 297-298].

Нота совершенно верно отражала положение дел в Польше к 17 сентября. Разве Польша не превратилась в арену всяческих неожиданностей, носящих неблагоприятный для СССР характер? Безусловно, превратилась. Разве украинское и белорусское население не нуждалось в защите Красной Армии? Конечно, нуждалось, о чём шла речь выше. Разве Польша не перестала существовать, как государство, лишившись своего правительства? Практически, перестала. Тем не менее «демократические» авторы постоянно клеймят ноту, как насквозь лживую, противоречащую реальному положению дел, призванную оправдать вероломные действия Советского Союза [58; 55, 69]. При этом главный упор они делают на тот факт, что утром 17 сентября польское правительство было ещё на польской территории и покинуло её только в ночь с 17-го на 18-ое число [58; 55, 69].

Позволено будет спросить у господ «демократических» авторов: «А что присутствие правительства, сидящего на польской территории у самой румынской границы, меняло?» Мол, с юридической точки зрения это значит… Да ничего это не значит. Правительство уже более десятка дней ничем и никем не управляло. Советская нота указала на суть событий, а юридические «крючки» ничего, по существу, не меняют.

То, что правительство Польши не было к 17 сентября ничем иным, как кучкой трусливых типов, выжидающих момента, чтобы «смазать пятки» в Румынию, показывают обстоятельства вручения советской ноты польскому послу В. Гжибовскому. Последний отказался её принять, заявив вручавшему её заместителю наркома иностранных дел В. П. Потёмкину следующее:

«Ни один из аргументов, использованных для оправдания превращения польско-советских договоров в пустые бумажки, не выдерживает критики. По моей информации, глава государства, правительство находятся на польской территории. Суверенность государства существует, пока солдаты регулярной армии сражаются» [58; 158].

Просим обратить внимание на два выделенных в словах В. Гжибовского фрагмента. Указанные фрагменты, как правило, выбрасываются «правдолюбцами» от демократии при передаче речи посла в своих писаниях. Снова столь излюбленные ими многоточия (а то выбрасывают и без многоточий). Зачем? В первом случае выбрасывание фразы делает утверждение посла более убедительным: то ли «по моей информации» (а если информация ошибочна?), то ли «правительство на польской территории» и точка (всё однозначно, сомнений нет). Во втором случае выброшенные слова превращали утверждение В. Гжибовкого в пустопорожнюю болтовню (мол, есть суверенитет, пока армия дерётся). Какой суверенитет, когда довоевались до того, что немцы стоят в 100-150 км от советской границы, т.е. прошли почти всю Польшу насквозь? Слова убрали. Речь получается более весомой: мол, мы ведь ещё сражаемся. Но сейчас не об этих искажениях. Читатели уже должны были к подобным делам «честных» историков, обличающих советскую «ложь», привыкнуть. Сейчас о том, как В. Гжибовский отказывался от ноты. В. П. Потёмкин сообщил:

«Я возразил Гжибовскому, что он не может отказываться принять вручаемую ему ноту. Этот документ, исходящий от Правительства СССР, содержит заявления чрезвычайной важности, которые посол обязан немедленно довести до своего правительства. Слишком тяжёлая ответственность легла бы на посла перед страной, если бы он уклонился от выполнения этой первейшей своей обязанности. Решается вопрос о судьбе Польши. Посол не имеет права скрыть от своей страны сообщения, содержащиеся в ноте Советского правительства, обращённой к правительству Польской республики.

Гжибовский явно не находился, что возразить против приводимых доводов. Он попробовал было ссылаться на то, что нашу ноту следовало бы вручить польскому правительству через наше полпредство. На это я ответил, что нашего полпредства в Польше уже нет. Весь его персонал, за исключением, быть может, незначительного числа чисто технических сотрудников, уже находится в СССР. Тогда Гжибовкий заявил, что он не имеет регулярной телеграфной связи с Польшей. Два дня тому назад ему было предложено сноситься с правительством через Бухарест. Сейчас посол не уверен, что и этот путь может быть им использован.

Я осведомился у посла, где находится польский министр иностранных дел. Получив ответ, что, по-видимому, в Кременце, я предложил послу, если он пожелает, обеспечить ему немедленную передачу его телеграфных сообщений по нашим линиям до Кременца.

Гжибовский снова затвердил, что не может принять ноту, ибо это было бы несовместимо с достоинством польского правительства» [58; 159].

Обратите внимание, польский посол понятия не имеет, где находится его правительство. Он и ноту-то не берёт в действительности не из-за того, что она несовместима «с достоинством польского правительства», а из-за того, что не знает, куда её после этого деть, ибо, где правительство, и как с ним связаться, он не представляет. Попытка соврать, что Бек-де в Кременце, немедленно провалилась после предложения Потёмкина связаться с этим городом. В итоге ноту передали в польское посольство, пока В. Гжибовский находился в НКИД и препирался с В. П. Потёмкиным.

В пять часов утра 17 сентября 1939 года войска Красной Армии пересекли польскую границу.

Сразу после вступления Красной Армии в Польшу в Москве начался новый тур дипломатических переговоров с Германией. Уже вечером 18 сентября в беседе с Шуленбургом Сталин неожиданно заявил, что «у советской стороны есть определённые сомнения относительно того, будет ли германское верховное командование придерживаться московского соглашения в соответствующее время и вернётся ли на линию, которая была определена в Москве» [53; 326[. Шуленбург ответил, что «Германия, конечно же, твёрдо намерена выполнять условия московских соглашений» [53; 327].

19 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что обоим правительствам пора окончательно определить структуру польских территорий. Если раньше советское правительство предполагало сохранить существование остатков Польши, то теперь оно готово разделить Польшу по линии четырёх рек. «Советское правительство желает немедленно начать переговоры по этому вопросу и провести их в Москве…» [53; 327].

Эти две беседы, во-первых, показывают первоначальные намерения СССР в отношении Польши (СССР не предполагал вторжения и оккупацию части территории Польской республики, рассчитывал на сохранение Польского государства восточнее Вислы), во-вторых, говорят о причинах, которые побудили советское правительство к военному вмешательству в польские дела (глубокое проникновение немцев на территории, являющиеся сферой советских интересов).

В ожидании визита Риббентропа в Москву Сталин и Молотов передали Шуленбургу предложение обсудить на будущих переговорах передачу в советскую сферу интересов Литвы взамен передачи в германскую части Варшавского и Люблинского воеводств до реки Буг. Как известно, стороны договорились об этом обмене, что и было зафиксировано в договоре о дружбе и границе.

Теперь, учитывая все вышеизложенные факты, можно сказать, что не только нежелание иметь у себя в стране «польский вопрос» заставило Сталина сдвинуть к востоку линию разграничения советских и германских интересов, ставшую границей между СССР и рейхом. Оговаривая советскую зону интересов до Вислы, наше правительство изначально не предполагало включение этих территорий в состав СССР. На них должно было действовать буферное Польское государство, которое предполагалось сделать дружественным по отношению к Советскому Союзу. Однако Польское государство развалилось под ударами немцев, правительство Польши позорно бежало из страны, бросив народ и армию. Немцы подошли очень близко к советским рубежам. О какой-то консолидации политических сил внутри обезглавленной Польши, которая бы позволила создать новое правительство, и речи не было. Польша и впрямь превратилась в арену всяческих неожиданностей, неблагоприятных для СССР. В такой ситуации включение в состав нашей страны принадлежавших ей ранее Западных Украины и Белоруссии было оптимальным вариантом действий во всех отношениях. А вот территории польские не только в государственном, но и в этническом смысле, Советскому Союзу были не нужны. Они ничего не могли ему дать, кроме очага напряженности. Поэтому-то Сталин и оговорил их передачу немцам в обмен на включение в советскую сферу интересов Литвы. Действия вполне здравые, призванные в тех напряжённых условиях максимально обеспечить безопасность страны, к тому же восстанавливающие историческую справедливость.

Теперь поговорим о взаимодействии войск Красной Армии и вермахта в ходе боевых операций в Польше. Именно они дают «демократическим» авторам обильный материал для обвинения СССР в союзе с гитлеровской Германией. Так, авторы работы «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939-1941», называя Советский Союз и Третий рейх «новоиспечёнными союзниками» [18; 102], делают следующие утверждения:

«17 сентября начался третий и последний этап военной кампании против Польши, продолжавшийся до 5 октября и завершившийся ликвидацией её самостоятельного государственного существования и подавлением последних очагов сопротивления польских войск. Отличительной чертой данного этапа стало непосредственное участие в этой кампании и советских войск, практическое взаимодействие между ними и вермахтом, основанное на германо-советских договорённостях, достигнутых в августе 1939 года». (выделено нами – И. Д., В. С.)» [18; 93].

«Общим было их (СССР и Германии – И. Д., В. С.) стремление к реализации августовских договорённостей, нацеленных на агрессию в отношении польского государства и раздел его территории» [ 18; 94].

«Весьма тесным и разносторонним было и сотрудничество между вермахтом, силы которого вели боевые действия против польской армии, и советскими войсками, которые в 5 часов утра 17 сентября перешли границу и стали почти беспрепятственно продвигаться на запад, делая по 50-70 км в день (выделено нами – И. Д., В. С.)» [18; 98].

То есть авторы исследования «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939-1941» считают, что:

1) Действия вермахта и Красной Армии в Польше представляли, по сути, одну кампанию, которая напрямую вытекала из августовских договорённостей и была направлена на ликвидацию польской государственности.

2) Взаимодействие между РККА и вермахтом началось чуть ли не с первых минут перехода Красной Армией польской границы.

Таким образом, действительно, СССР и Германия были полноценными союзниками.

Эксперты Главной военной прокуратуры РФ, проводившие в 1993 году расследование дела о расстреле пленных польских офицеров в Катыни, работавшие с привлечением профессиональных историков, в исследовательской части своего заключения пишут:

«Германские и польские войска трактовались в приказах (по частям, соединениям и объединениям РККА – И. Д., В. С.) различно. В боевом приказе штаба Белорусского фронта от 15 сентября в директивах авиации подчёркивалось: «С авиацией германской армии в бой не вступать». В отношении польской армии рекомендовалось: «Действия авиации направлять на уничтожение живой силы, технических средств и авиации противника»… В приказе № 05 Белорусского фронта от 22 сентября 1939 года говорилось: «Во избежание возможных провокаций от польских банд, Германское командование принимает необходимые меры в городах и местечках, которые переходят к частям Красной Армии, к их сохранности». В этом же приказе, как и приказах командующего Белорусским фронтом БП №1 от 15 сентября 1939 года и 04 от 20 сентября 1939 года, речь идёт о выдвижении «к разграничительной (демаркационной) линии между войсками» к определённым датам. Этим подтверждается совместный характер действий Германии и СССР, согласно секретному дополнительному протоколу» [58; 56].

Здесь мы также видим указание на прямую связь секретного дополнительного протокола к советско-германскому договору о ненападении и действий РККА и вермахта в Польше, действия эти объявляются совместными.

В общем, именно в таком ключе строятся обвинения всех «правдоискателей».

Мы, однако, уже показали, что августовские договорённости между Германией и СССР совсем не означали ввод советских войск в советскую сферу влияния, что решение об этом было принято под давлением обстоятельств (вследствие постигшей Польшу военной катастрофы, приведшей к развалу государства), что если немцы и рассчитывали на военную акцию со стороны СССР против Польши изначально, то СССР первое время строил свои расчёты на сохранении Польского государства восточнее Вислы.

А вот об уровне и времени возникновения взаимодействия между РККА и германской армией разговор пойдёт сейчас.

В утверждении экспертов ГВП РФ сразу могут насторожить два момента. Первый – если взаимодействие двух армий в Польше было предрешено ещё в августе, то почему 15 сентября в приказе авиации Белорусского фронта появляется фраза о том, что с немецкими лётчиками наши лётчики в бой вступать не должны. Весьма странное союзное взаимодействие получается. Представьте себе ситуацию, что в конце апреля 1945 года перед встречей с союзниками на Эльбе советские военные получают примерно такой приказ: «В боевые столкновения с английскими и американскими войсками не вступать». Абсурдно звучит. Правильно, потому что англо-американцы были нашими союзниками в войне. Немцы же в то время, когда Красная Армия развернула в Польше свои действия, никаким союзником нам не были, никаких инструкций в отношении взаимодействия с ними войска не получали. Потому и пришлось наставлять «сталинских соколов», мол, встретишь в небе немца – ты не бей его, с ним мы не воюем.

Второй настораживающий в утверждении экспертов ГВП момент – почему приказ о взаимодействии с немцами появляется только 22 сентября, да и то касается только вопросов отвода немецких войск с территорий, которые должны быть заняты советскими войсками. Взаимодействие-то есть, но какое-то оно странное. Ни планирования совместных операций, ни хотя бы каких-то координаций боевых действий против общего противника – поляков.

Вступив в Польшу 17 сентября, Красная Армия действовала абсолютно самостоятельно, не только не строя свои расчёты на взаимодействии с «новоиспечённым союзником», но даже не зная, что с ним, собственно, делать, когда его встретишь. Отданные 14 сентября 1939 года наркомом обороны и начальником Генштаба приказы Военным советам Белорусского и Украинского фронтов, на основании которых командование данных фронтов 15 сентября и 16 сентября издало собственные боевые приказы, ничего об этом не говорили [53; 287-290].

В результате, вот как описывает командир 29-й танковой бригады, входившей в состав 4-й армии, комбриг С. М. Кривошеин первую встречу своей бригады с немцами у Видомиля:

«Разведка, высланная вперёд под командованием Владимира Юлиановича Боровицкого, секретаря партийной комиссии бригады, вскоре возвратилась с десятком солдат и офицеров немецкого моторизованного корпуса генерала Гудериана, который успел занять город Брест. Не имея точных указаний, как обращаться с немцами, я попросил начальника штаба связаться с командармом (Чуйковым, будущим героем Сталинградской обороны – И. Д., В. С.), а сам с комиссаром занялся ни к чему не обязывающей беседой с ними. Разговор происходил в ленинской палатке, где на складывающихся портативных стендах, наряду с показателями боевой подготовки и роста промышленного могущества нашей страны, висели плакаты, призывающие к уничтожению фашизма. У многих немцев были фотоаппараты. Осмотревшись, они попросили разрешения сфотографировать палатку и присутствующих в ней. Один из них снял на фоне антифашистского плаката нас с комиссаром в группе немецких офицеров…

Накормив немцев наваристым русским борщом и шашлыком по-карски (всё это гости уплели с завидным усердием), мы отправили их восвояси, наказав передать «горячий привет» генералу Гудериану» [53; 314].

Борщом и шашлыком в этот день и ограничился вклад 29-й танковой бригады в «союзное взаимодействие» с немцами.

В полосе Украинского фронта первая встреча советских и немецких войск не носила столь «идиллического» характера, ибо между ними произошло боестолкновение на окраинах Львова. События, связанные со Львовом, достойны того, чтобы осветить их подробнее, так как они очень ярко демонстрируют, какой уровень «союзных» отношений существовал между Германией и Советским Союзом.

19 сентября сводный мотоотряд 2-го кавкорпуса и 24-й танковой бригады подошёл к Львову. При подходе он был обстрелян польской артиллерией. Тем не менее, отряд, преодолевая сопротивление поляков, ворвался в город и закрепился на его восточной окраине. После этого продвижение отряда было остановлено приказом вышестоящего штаба.

Немцы уже неделю находились под Львовом, два дня вели бои в городе, были выбиты оттуда и с того момента, блокировав Львов с севера, запада и юга, предпринимали безуспешные попытки овладеть городом.

Закрепившиеся в восточной части Львова советские войска, вступив в контакт с командованием польского гарнизона, потребовали сдачи города. Полякам было дано два часа на размышление.

В 8.30 утра 19 сентября немцы предприняли атаки на южную и западную части города. При этом под огонь немцев попал разведбатальон сводного мотоотряда. Возглавлявший мотоотряд командир 24-й танковой бригады полковник П. С. Фотченков выслал с куском нижней рубахи на палке бронемашину к немцам. Танки и бронемашины мотоотряда выбрасывали красные и белые флажки, но огонь по ним не прекращался. Стреляли по нашим и поляки. Тогда из бронемашин и танков был открыт по противнику ответный огонь. При этом подбито у немцев 3 противотанковых орудия, убиты 3 офицера, ранено 9 солдат. У нас было подбито 2 бронемашины и один танк, убито 3 человека и четверо ранено [53; 321].

Видимо, ответный огонь советских танков и бронемашин «отрезвил» немцев, они прекратили стрельбу и прислали к командиру мотоотряда своего делегата (полковника фон Шляммера). Конфликт был урегулирован.

19 и 20 сентября между командирами советских и немецких войск, расположившихся в районе Львова, велись неоднократные переговоры о прекращении боевых действий и ликвидации возникших конфликтов. Как докладывало командование 24-й танковой бригады, отношения с немцами нормализовались [53; 322].

Тем не менее, от города немцы не отходили. Переговоры, которые по этому поводу вело с немецким командованием командование Украинского фронта, успеха не приносили: обе стороны стояли на своём, требуя друг от друга отвести войска от города и не мешать штурму [53; 322].

Только к вечеру 20 сентября германские войска получили вышестоящий приказ отойти от Львова. Но исполнить его не поспешили, потребовав от поляков сдать город не позднее 10 часов 21 сентября. При этом полякам было заявлено: «Если сдадите Львов нам – останетесь в Европе, если сдадите большевикам – станете навсегда Азией» [53; 322]. Видимо, приказ был передан вторично, ибо в ночь на 21 сентября германские войска начали всё-таки отходить от города. Их позиции занимались советскими войсками, которые готовились с утра начать штурм, т.к. переговоры с командованием гарнизона результатов не давали.

В 9.00 21 сентября штурм был начат, но приостановлен – поляки пожелали возобновить переговоры. К вечеру этого же дня польский гарнизон согласился на капитуляцию. На следующий день он сложил оружие. Советские войска вступили в город [53; 322-323].

Так выглядели львовские события на уровне войск, штурмовавших город, на уровне командования Украинским фронтом и германской группой армий «Юг». А вот как они выглядели на уровне высшего военного и политического руководства двух стран. С ночи 20 сентября 1939 года германский военный атташе в Москве генерал-лейтенант Э. Кестринг пытался урегулировать ситуацию под Львовом. В 00.30. Кестринг по телефону сообщил:

«1. Восточнее Львова советские танки столкнулись с немецкими войсками. Есть жертвы. Идёт спор о том, кто должен занять Львов. Наши войска не могут отходить, пока не уничтожены польские войска. 2. Германское командование просит: а) Принять меры к урегулированию этого вопроса путём посылки туда делегата; б) Иметь на танках какие-то отличительные знаки; в) С осторожностью подходить к демаркационной линии» [53; 328].

В 10.20 Кестринг вновь по телефону сообщил советскому командованию:

«Я получил сообщение из Берлина, что командование танковых советских войск отдало приказ наступать на Львов. Часть наших (немецких) войск находится во Львове. Главное командование германской армии просит командование советских войск, и я прошу маршала, отменить наступление танковых советских войск, так как для нас невыгодно, ибо справа и слева от нас находятся ещё польские части. Если нужно выслать делегатов для переговоров, то главное командование германских войск это сделает немедленно и пошлёт на самолётах в любой пункт своих представителей по указанию советского командования. Прошу немедленно об этом довести до сведения маршала и срочно сообщить мне его решение» [53; 328].

В 11.20. Кестринг передал по телефону предложение германского командования взять город совместным штурмом с Красной Армией, а затем передать его советской стороне [53; 328]. Москва категорически отказалась. Тогда германское руководство приняло решение, что «немецкие войска очистят Львов» [53; 328]. Командование сухопутных войск вермахта восприняло это решение как «день позора немецкого политического руководства» [53; 328].

В 11.40 Кестринг по телефону сообщил, что «Гитлер отдал приказ о немедленном отводе немецких войск на 10 км западнее Львова и передаче Львова русским» [53; 328].

В 12.45 Кестринг прибыл к Ворошилову и заверил, что по личному приказу Гитлера вермахт будет отведён на 10 км западнее Львова. На замечание Ворошилова, «чем вызваны такие недоразумения, доходящие до отдельных стычек со стороны германских войск, в то время, как нашим войскам даны чёткие и твёрдые указания о линии поведения при встрече с германскими войсками, Кестринг сказал, что это был, к сожалению, местный инцидент и что приняты все меры к неповторению подобных случаев в будущем» [53; 328-329].

Итак, «на самом верху» львовский инцидент был урегулирован. Во всей этой истории в глаза бросается не только несогласованность действий войск вермахта и РККА, но и твёрдое нежелание советской стороны вести с немцами совместные боевые действия против поляков.

Только в ходе вышеописанного разговора Ворошилова с Кестрингом было принято решение о встрече немецких и советских военных, но, отнюдь, не для обсуждения каких-то совместных боевых операций, а для проработки вопроса рубежей и сроков отхода германской армии с территорий, входящих по августовским московским договорённостям в сферу интересов СССР.

Здесь мы вынуждены опять упрекнуть «правдоискателей» в искажении фактов (уж не знаем, намеренном или нет). Авторы упоминавшегося труда «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939-1941» пишут, что решение о координации действий двух армий было принято ещё до начало вторжения РККА в Польшу, во время ночной беседы с 16 на 17 сентября Сталина с Шуленбургом [18; 96]. Утверждается следующее:

«Было намечено, что в Белосток будут направлены советские представители для участия в советско-германской комиссии, призванной координировать действия двух армий» [18; 96].

Между тем, мы уже знаем, что предложение о создании координационной комиссии прозвучало в телеграмме Риббентропа от 15 сентября, было осталено без ответа во время вечерней беседы 16 сентября Молотова с Шуленбургом и ночной беседы (в ночь на 17-ое) с Шуленбургом Сталина [53; 296-297]. Никакая комиссия в Белостоке не собиралась ни 17-го, ни 18-го, ни 19-го числа. А собралась она 20 сентября в Москве после того, как об этом договорились Ворошилов и Кестринг этого же 20-го числа.

Мотивы, по которым авторы «Восточной Европы…» «не разобрались» в «хитросплетении» фактов, в общем, ясны: если Красная Армия вступает в Польшу даже без попытки согласовать свои действия с вермахтом, то какой же это союз? Где хоть какая-то согласованность действий союзников? Факты для указанных авторов, прямо скажем, «неудобоваримые». Не случайно в своём труде они ни словом не упоминают о львовском инциденте и о том, каким образом он был преодолён.

Итак. 20 сентября 1939 года в 16.20 начались переговоры К. Е. Ворошилова и Б. М. Шапошникова (тогда начальника Генштаба РККА) с представителями германского военного командования в лице военного атташе Германии в Москве генерал-лейтенанта Э. Кестринга, его заместителя подполковника Г. Кребса и военно-воздушного атташе полковника Г. Ашенбреннера15 о порядке отвода германских войск и продвижения советских войск на демаркационную линию. Первоначально предполагалось, что движение Красной Армии на запад начнётся с утра 23 сентября, войска должны будут двигаться с 25-км интервалом, и к вечеру 3 октября германские войска отойдут за окончательную демаркационную линию [53; 330].

В ходе следующего раунда переговоров, с 2 до 4 часов утра 21 сентября, уточнялись сроки выхода на демаркационную линию, и был подписан советско-германский протокол:

«Параграф 1. Части Красной Армии остаются на линии, достигнутой ими к 20 часам 20 сентября 1939 года, и продолжают вновь своё движение на запад с рассветом 23 сентября 1939 года.

Параграф 2. Части Германской армии, начиная с 22 сентября, отводятся с таким расчётом, чтобы, делая каждый день переход, примерно, в 20 км, закончить свой отход на западный берег р. Вислы у Варшавы к вечеру 3 октября и у Демблина к вечеру 2 октября; на западный берег р. Писса к вечеру 27 сентября; р. Нарев, у Остроленка, к вечеру 29 сентября и у Пултуска к вечеру 1 октября; на западный берег р. Сан, у Перемышля, к вечеру 26 сентября и на западный берег р. Сан, у Санок и южнее, к вечеру 28 сентября.

Параграф 3. Движение войск обеих армий должно быть организовано с таким расчётом, чтобы имелась дистанция между передовыми частями колонн Красной Армии и хвостом колонн Германской армии, в среднем до 25 км.

Обе стороны организуют своё движение с таким расчётом, что части Красной Армии выходят к вечеру 28 сентября на восточный берег р. Писса; к вечеру 30 сентября на восточный берег р. Нарев у Остроленка и к вечеру 2 октября у Пултуска; на восточный берег р. Висла у Варшавы к вечеру 4 октября и у Демблина к вечеру 3 октября; на восточный берег р. Сан у Перемышля к вечеру 27 сентября и на восточный берег р. Сан у Санок и южнее к вечеру 29 сентября.

Параграф 4. Все вопросы, могущие возникнуть при передаче Германской армией и приёме Красной Армией районов, пунктов, городов и т.п., разрешаются представителями обеих сторон на месте, для чего на каждой основной магистрали движения обеих армий командованием выделяются специальные делегаты.

Во избежание возможных провокаций, диверсий от польских банд и т.п., Германское командование принимает необходимые меры в городах и местах, которые переходят к частям Красной Армии, к их сохранности, и обращается особое внимание на то, чтобы города, местечки и важные военные оборонительные и хозяйственные сооружения (мосты, аэродромы, казармы, склады, телефон, железнодорожные узлы, вокзалы, телеграф, телефон, электростанции, подвижной железнодорожный состав и т.п.), как в них, так и по дороге к ним, были бы сохранены от порчи и уничтожения до передачи их представителям Красной Армии.

Параграф 5. При обращении германских представителей к командованию Красной Армии об оказании помощи в деле уничтожения польских частей, или банд, стоящих на пути движения мелких частей германских войск