Читать книгу Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл - Игорь Юрьевич Додонов - Страница 1

ОТ АВТОРА

Светлый и радостный май 1945 года… При его упоминании по сей день начинает учащённо биться сердце каждого советского человека – Победа! Да, наша общая, «одна на всех» Победа в самой страшной в мировой истории войне, на кону противостояния в которой была не просто независимость нашей Родины, но и самоё физическое существование населяющих её народов.

Но Победа досталась нам дорогой ценой. И на пути к ней был и другой май – «чёрный» и горький май 1942 года…

1942 год Советская страна, её народ, армия, политическое руководство встретили, с оптимизмом глядя в будущее. Победа под Москвой окрылила и фронт, и тыл. Казалось, что повторяется ситуация Отечественной войны 1812 года: врагу «сломали хребет» в подмосковных снегах. Теперь оставалось гнать его на запад, стремясь нанести ему окончательное поражение. К концу 1941 года войска фронтов, действовавших на Западном стратегическом направлении, освободили значительные территории, ликвидировали непосредственную угрозу столице. Крупные успехи были достигнуты на Северо-Западном и Юго-Западном направлениях, а в Крыму проведена успешная Керченско-Феодосийская десантная операция.

5 января 1942 года на совместном заседании Ставки Верховного Главнокомандования и Политбюро ЦК ВКП(б) Сталин заявил:

«Немцы в растерянности от поражения под Москвой, они плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление. Враг рассчитывает задержать наше наступление до весны, чтобы весной, собрав силы, вновь перейти к активным действиям. Он хочет выиграть время и получить передышку.

Наша задача состоит в том… чтобы не дать немцам этой передышки… заставить их израсходовать резервы ещё до весны, когда у нас будут новые большие резервы, а у немцев не будет больше резервов, и обеспечить, таким образом, полный разгром гитлеровских войск в 1942 году» [5; 8], [3; 41-42].

Не надо упрекать Верховного Главнокомандующего в прожектёрстве и отрыве от реальности, в которых его упрекают с хрущёвских времён.

Документы однозначно свидетельствуют, что подобный оптимистический настрой разделялся в тот момент и Генштабом, и командующими фронтами: они считали необходимым наступать, усиливать натиск на противника [5; 7-8]. С уверенностью можно говорить, что оптимизм военных оказал на Сталина большое влияние.

На том же совместном заседании Ставки ВГК и Политбюро ЦК ВКП(б) 5 января 1942 года начальник Генерального штаба маршал Б.М. Шапошников, проинформировав о положении дел на фронте, изложил проект плана общего наступления фронтов. На ближайшие месяцы перед Красной Армией ставились решительные цели: ликвидировать угрозу Ленинграду, Москве и Кавказу и, удерживая стратегическую инициативу в своих руках, разгромить вермахт и армии союзников Германии, чтобы создать условия для завершения войны в 1942 году [5; 8].

Главный удар планировалось нанести на Центральном (Западном) направлении силами Западного и Калининского фронтов во взаимодействии с войсками левого крыла Северо-Западного фронта с целью завершения разгрома группы армий «Центр». Войска Ленинградского, Волховского и правого крыла Северо-Западного фронтов должны были разгромить группу армий «Север». Им же ставилась задача деблокировать Ленинград. Войскам Юго-Западного и Южного фронтов предстояло разбить главные силы группы армий «Юг» и освободить Донбасс. Армиям Кавказского фронта при содействии Черноморского флота надлежало завершить освобождение Крыма [5; 9].

В целом фронтам предстояло окружить и уничтожить главные силы трёх групп немецких армий и к весне 1942 года продвинуться на глубину 300-400 километров [5; 9].

Современный российский историк А. Исаев назвал данный план наступления «наступлением Б.М. Шапошникова» [4; 244-245]. Его появление, по мнению А. Исаева, было вполне оправданным. Не использовать преимущество, которое Красная Армия получила над вермахтом в результате поражения последнего под Москвой, «со стороны Б.М. Шапошникова было бы большой глупостью» [4; 14]. С другой стороны, считает российский историк, «такой подход со стороны Б.М. Шапошникова можно понять и объяснить» ещё и тем, что «каждый лишний год войны означал большие человеческие жертвы, причём вне зависимости от того, успешно или неуспешно велись боевые действия. Длительная победоносная война тоже может серьёзно обескровить страну. Пример этого даёт нам победитель войны 1914-1918 годов – Франция» [4; 244].

Итак, на зимние месяцы перед РККА ставились значительные наступательные задачи.

В немалой степени оптимистическому настрою высших советских военных и принятию Ставкой ВГК «плана Шапошникова» способствовали те данные о состоянии противника, в частности, о его потерях, которые предоставляла разведка. Так, считалось, что с начала войны и по ноябрь 1941 года немцы потеряли 4,5 млн. человек [5; 8]. Естественно, что декабрьские события должны были ещё более увеличить потери германских войск. Во всяком случае, наш Генштаб считал, что к 1 марта 1942 года потери противника составили уже 6,5 млн. человек [5; 8]. В действительности, потери вермахта были значительно меньше. В «Военных дневниках» Гальдера фигурируют цифры: к середине ноября – 709,6 тыс. человек; к середине марта – несколько более 1 млн. человек [7; 334, 430]. Получается, что советские данные о немецких потерях были завышены примерно в 6 раз. У нас есть все основания сомневаться в полноте и достоверности цифр Гальдера, но несомненно то, что потери немцев были в несколько раз ниже тех оценок, которыми руководствовалось командование Красной Армии.

В то же время план широкомасштабных наступательных операций по всему фронту не в полной мере учитывал и состояние советских войск, наличие резервов. Например, к началу января более половины дивизий действующей армии имели примерно 50% штатного состава [5; 9]. Далека от штатной была и их оснащённость вооружением и боевой техникой. Скажем, Западный и Калининский фронты к началу января 1942 года были обеспечены: по винтовкам – на 67%, по пистолетам-пулемётам – на 35%, по станковым пулемётам – на 36%, по орудиям полевой артиллерии – на 66%, по миномётам – на 45%, а по танкам и того меньше [5; 9]. Недаром на том же заседании 5 января 1942 года Н.А. Вознесенский заявил, что «мы сейчас ещё не располагаем материальными возможностями, достаточными для одновременного наступления всех фронтов» [3; 42], [5; 9].

В общем, никакого решающего преимущества в силах к началу 1942 года у Красной Армии над вермахтом и его союзниками не было. Имеющиеся сегодня достоверные данные свидетельствуют, что в то время советские войска насчитывали около 4,2 млн. человек, 28 тыс. орудий и миномётов, 1780 танков, из них 506 тяжёлых и средних. Этим силам противостояли войска Германии и её союзников численностью около 4 млн. человек, имевшие на вооружении около 35 тыс. орудий и миномётов, 1500 танков. Как видим, соотношение по людям – 1,05:1 в пользу РККА, по танкам – 1,18:1 в пользу РККА. По орудиям и миномётам превосходство было уже на германской стороне. Советские фронты ни на одном из направлений не имели ни количественного, ни качественного превосходства над противником [5; 9-10].

Кроме того, надо учитывать, что советское командование ещё не имело достаточного опыта в проведении крупных наступательных операций.

«В сущности, у РККА не было опыта противостояния обороне совершенной для того времени армии… сложности с прорывом тактической обороны противника и устойчивость окружённых дивизий и корпусов вермахта были во многом неожиданностью для советского верховного командования…», – пишет А. Исаев [4; 250, 252]. И он совершенно прав. В директивном письме Ставки ВГК № 03 Военным советам фронтов и армий «О действиях ударными группами и организации артиллерийского наступления» от 10 января 1942 года читаем:

«…необходимо, чтобы наши войска научились взламывать оборону противника, научились организовывать прорыв обороны противника на всю её глубину и тем открыли дорогу для продвижения нашей пехоты, наших танков, нашей кавалерии…

Можно ли сказать, что наши войска уже научились взламывать и прорывать оборонительную линию противника?

К сожалению, нельзя сказать этого с полным основанием. Во всяком случае, далеко ещё не все наши армии научились прорывать оборонительную линию противника» [5; 33].

Учиться пришлось в очень жёстких условиях. И, увы, плоды этой учёбы проявили себя не сразу.

Если к указанным обстоятельствам прибавить то, что наступательные операции зимы 1942 года готовились в спешке, недостаточно тщательно, то станет ясно, почему они были не очень удачными. Наши войска повсеместно встретили упорное сопротивление врага, понесли ощутимые потери и нигде полностью не выполнили поставленных им задач. Накопленные с огромным трудом резервы оказались израсходованными.

Вермахт, ещё обладавший значительными силами, опираясь на воинское искусство своих военачальников и мужество своих солдат и офицеров, сумел организовать на пути советского наступления оборону, прорыв которой дорого стоил нашим войскам. Уже 16 декабря 1941 года директива немецкого верховного командования № 442182/41 ставила группам армий оборонительные задачи. Группа армий «Север» должна была оборонять фронт «до последнего солдата, не отступать больше ни на шаг и тем самым продолжать осуществление блокады Ленинграда» [4; 86]. Группе армий «Юг» ставилась задача: «Удерживать весь свой фронт» [4; 86]. Затем, в конце декабря 1941 года и в январе-марте 1942 года, последовала целая серия приказов, в которых Гитлер требовал от германских войск упорно сопротивляться на занимаемых рубежах, удерживать позиции любой ценой, сражаться всеми средствами до конца. Например, в приказе от 3 января говорилось:

«…цепляться за каждый населённый пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты» [5; 10].

В послевоенное время фюрера за подобные приказы сами же немецкие военачальники стали упрекать в военной безграмотности. Между тем, совершенно очевидно, какую цель преследовал Гитлер, издавая их: удержать фронт в течение зимы, не дать ему развалиться, выиграть время для сосредоточения новых сил. Что ни говори, но зимнее советское контрнаступление сделало военную катастрофу немецкой армии вполне реальной.

Но, несмотря на все трудности, ощутимые потери, немцам удалось «перезимовать».

Итоги зимнего наступления заставили советское командование подумать о переходе Красной Армии к стратегической обороне. Обо всех перипетиях планирования весенне-летней кампании нашим военным руководством будет рассказано ниже, в очерке «Харьковский “котёл”».

Немецкая же сторона в преддверии завершения зимней кампании приступила к планированию большой наступательной операции в Южном секторе советско-германского фронта, преследующей самые решительные цели (операция «Блау»).

Задачи германским войскам на весенне-летнюю кампанию ставились директивой ОКВ № 41, подписанной Гитлером 5 апреля 1942 года. В ней, в частности, говорилось:

«Зимняя кампания в России приближается к концу. Благодаря выдающейся храбрости и готовности солдат Восточного фронта к самопожертвованию оборона наших позиций увенчалась большим успехом немецкого оружия.

Противник понёс огромные потери в людях и технике. Стремясь использовать мнимый первоначальный успех, он израсходовал этой зимой большинство резервов, предназначенных для дальнейших операций.

Учитывая превосходство немецкого командования и немецких войск, мы должны снова овладеть инициативой и навязать свою волю противнику, как только это позволят условия погоды и местности.

Цель заключается в том, чтобы окончательно уничтожить оставшиеся в распоряжении Советов силы и лишить их по мере возможности важнейших военно-экономических центров» [1; 382].

Главная задача, согласно директиве № 41, заключалась в том, «чтобы, сохраняя положение на центральном участке, на севере взять Ленинград и установить связь на суше с финнами, а на южном фланге фронта осуществить прорыв на Кавказ» [1; 383].

Но поскольку за время войны с Советским Союзом рейх понёс значительные людские и материальные потери, то провести, как летом-осенью 1941 года, широкомасштабное наступление сразу на трёх стратегических направлениях германская армия не могла. Уже из процитированного выше фрагмента директивы № 41 видно, что центральный участок фронта с Советами должен был обороняться. Наступательные задачи получали только войска Северо-Восточного и Юго-Восточного стратегических направлений. Но и в этом случае наступление не должно было быть одновременным, приоритетными объявлялись действия на юге, т.к. для одновременных ударов сил не было:

«Эта задача может быть выполнена только путём расчленения её на несколько этапов, так как необходимо учитывать обстановку, создавшуюся после окончания зимней кампании, наличие сил и средств, а также транспортные возможности.

Поэтому в первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожения противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет.

Окончательное окружение Ленинграда и захват Ингерманландии откладываются до тех пор, пока изменение обстановки в районе окружения или высвобождение других достаточных для этого сил не создадут соответствующие возможности» [1; 383].

Однако до начала проведения главной наступательной операции немцы планировали проведение наступательных операций «с ограниченной целью», которые были необходимы для стабилизации и укрепления «всего Восточного фронта», придания ему выгодной для немецких войск конфигурации [1; 383].

В ряду этих операций первыми значились операция по новому захвату Керченского полуострова, овладение Севастополем и уничтожение советских войск в Барвенковском выступе юго-восточнее Харькова [1; 383-384].

В мае 1942 года немцы начали реализацию своего плана – один за другим последовали удары по советским войскам на Керченском полуострове и под Харьковом. Последствия этих ударов для нашей стороны были тяжелы. В обоих случаях дело закончилось поражением Красной Армии. В Крыму советские армии понесли большие потери и вынуждены были вновь оставить Керченский полуостров. Под Харьковом в окружении оказались войска двух армий и одной армейской группы. Прорвать кольцо окружения им не удалось.

В итоге май 1942 года стал месяцем перехода стратегической инициативы к немецко-фашистским войскам. Успехи в Крыму и под Харьковом стали первым шагом немцев к Сталинграду и Кавказу.

Данная книга посвящена рассмотрению этих трагических событий. Почему май 42-го стал для нашей страны «чёрным» и горьким? Почему произошло крушение надежд на то, что в войне с гитлеровцами нам больше отступать не придётся? В работе, представляющей собой сборник из двух достаточно самостоятельных очерков, делается попытка объективно (без «реверансов» в сторону тех или иных правителей, политических и идеологических уклонов) ответить на эти вопросы.

ОЧЕРК ПЕРВЫЙ

РАЗГРОМ КРЫМСКОГО ФРОНТА

ГЛАВА I

«УДАВШИЙСЯ КОНЦЕРТ».

КЕРЧЕНСКО-ФЕОДОСИЙСКАЯ ДЕСАНТНАЯ

ОПЕРАЦИЯ

(26 ДЕКАБРЯ 1941 г. – 2 ЯНВАРЯ 1942 г.)

По нашему глубокому убеждению, разговор о трагедии мая 1942 года в Крыму надо начинать именно с изложения предшествующих событий, ибо в них, как в зеркале, отражаются практически все причины майского поражения советских войск.

Впрочем, словосочетания «причины поражения» и «Керченско-Феодосийская десантная операция» трудно совместимы, потому что крупнейшая за всю Великую Отечественную войну десантная операция была успешна. Именно в результате её проведения советским войскам удалось вернуть Керченский полуостров, оставленный в ноябре 1941 года. Теперь, помимо Севастопольского оборонительного района, немцам в Крыму противостояли войска нового советского фронта – Крымского (первоначально – Закавказского и Кавказского).

Но обо всём по порядку.

Для начала надо пояснить, откуда взялась такая странная первая часть названия главы – «”Удавшийся концерт”…». Она тоже связана с событиями 1942 года в Крыму. «Мы закатим немцам большую музыку», – заявил прибывший 20 января 1942 года на Керченский полуостров в качестве представителя Ставки ВГК начальник Главного политического управления РККА армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис. Увы, обещанный Л.З. Мехлисом «концерт» не удался. Зато предшествовавшая ему десантная операция «вышла на славу». Отсюда и первая часть названия главы.

К 16 ноября 1941 года немцы (11-я армия под командованием генерала от инфантерии Эриха фон Манштейна) оккупировали весь Крым, за исключением Севастополя.

Но оборонявшая Крым осенью 1941 года 51-я армия провела эвакуацию через Керченский пролив на Таманский полуостров организованно, сохранила значительную часть своего боевого потенциала и вполне могла быть использована в скором времени для новых боевых действий.

Поэтому не приходится удивляться, что уже 26 ноября 1941 года командование Закавказского фронта предоставило в Ставку ВГК доклад с предложением провести в Крыму десантную операцию. Предложение вызвало интерес, и 30 ноября в Ставку был направлен развёрнутый доклад, детализировавший план десантной операции и содержавший расчёт необходимых для этого войск [11; 72].

Директивой Ставки ВГК № 005471 от 7 декабря 1941 года данный план был утверждён [17; 180], [11; 72]. Фронт приступил к его реализации.

Но то, что предлагалось командованием Закавказского фронта, отличалось от той операции, которая состоялась в реальности. Первоначально высадка предполагалась только со стороны Азовского моря и прилегавшей к нему части Керченского пролива. Феодосия в качестве места десантирования в плане не фигурировала [11; 72].

Феодосия появились уже в изменённом варианте плана, и произошло это «с подачи» командования Черноморского флота. Его привлечение к разработке операции было вполне естественным, уж коли обеспечивать перевозку десантирующихся войск должны были корабли Черноморского флота и Азовской флотилии.

Ознакомившись с планом операции в начале декабря, командующий ЧФ вице-адмирал Ф.С. Октябрьский уже 6 декабря 1941 года подал в Ставку ВГК свой доклад, в котором возражал против того варианта плана, который разработало командование Закавказского фронта. Прежде всего адмирал указывал на сложность ледовой обстановки в Азовском море в это время года. В зависимости от направления ветра могла сложиться такая ситуация, что весь Керченский пролив будет забит торосами, и это сделает абсолютно невозможным плавание по нему любых судов. Далее Ф.С. Октябрьский предложил высадку сразу в двух крупных портах – Керчи и Феодосии. Это, по его мнению, могло обеспечить нормальное снабжение высадившихся войск. На подготовку операции командующий ЧФ потребовал не менее 15 дней [11; 72].

Окончательный вариант плана десантной операции, учитывающий требования флота, был подготовлен к 13 декабря 1941 года. Высадку десантов намечалось осуществить на широком 250-километровом фронте побережья Керченского полуострова, что должно было рассредоточить внимание и усилия обороняющегося противника. Главный удар намечалось нанести на феодосийском направлении. Здесь высаживалась 44-я армия. Десантирование и поддержку осуществляли корабли Черноморского флота. В районе Керчи, севернее и южнее города, десантировалась 51-я армия. Высадку войск армии и поддержку их действий с моря производили корабли Азовской военной флотилии и Керченской военно-морской базы (эвакуированной на Тамань, но сохранившей своё название) [11; 72-74].

Овладев Керчью, войска 51-й армии должны были развивать дальнейшее наступление на Турецкий вал и Владиславовку. 44-я армия, захватив Феодосию и обеспечив её прочную оборону, осуществляла быстрое продвижение на Ак-Монайский (Парпачский) перешеек, а частью сил наступала на Марфовку с задачей во взаимодействии с 51-й армией уничтожить группировку противника на Керченском полуострове [11; 74-75].

Подготовку операции намечалось закончить к 19 декабря, а высадку начать 21 декабря. Однако из-за событий под Севастополем (обострение обстановки, вызванное очередным немецким наступлением) начало десантной операции пришлось перенести, т.к. на защиту Севастопольского оборонительного района пришлось перебросить предназначенные для высадки в Феодосии 345-ю стрелковую дивизию и 79-ю бригаду морской пехоты. Естественно, их надо было заменить другими частями или соединениями. Кроме того, переброска войск в Севастополь отвлекла боевые и транспортные корабли, предназначавшиеся для десантной операции. В итоге высадка 51-й армии была перенесена на 26 декабря, а 44-й – на 29 декабря 1941 года [17; 181-182], [25; 24], [11; 74-75].

Непосредственно перед высадкой в состав 44-й армии входили 157, 236, 404-я стрелковые дивизии, 9-я и 63-я горнострелковые дивизии, дивизион лёгкого артполка, 1-й дивизион 239-го артполка, 547-й гаубичный артиллерийский полк, 61-й инженерный батальон [25; 24], [11; 73], [12; 44]. Командовал армией генерал-майор А.М. Первушин.

Перед началом десантной операции в 51-ю армию входили: 224, 302, 390, 396-я стрелковые дивизии, 12-я стрелковая бригада, 83-я бригада морской пехоты, батальон морской пехоты Азовской военной флотилии, 25, 265, 456, 457-й корпусные артиллерийские полки, 1-й дивизион 7-го гвардейского миномётного полка («катюши»), 7-я огнемётная рота, 75, 132, 205-й инженерные батальоны, 6-й и 54-й мотопонтонные батальоны Азовской военной флотилии [25; 24], [11; 73], [12; 44]. Армией командовал генерал-лейтенант В.Н. Львов.

Таким образом, в составе десантируемых армий было 7 стрелковых дивизий, 2 горнострелковые дивизии, 1 стрелковая бригада, 1 бригада и 1 батальон морской пехоты и значительное количество частей усиления.

Кроме того, в резерве командующего Закавказским фронтом находились 3 стрелковые дивизии (156, 398, 400-я), 1 кавалерийская дивизия (72-я) и 126-й отдельный танковый батальон. Танки последнего были приданы отдельными подразделениями десантирующимся войскам [25; 24], [11; 73].

Поддержку десантной операции с воздуха должны были осуществлять военно-воздушные силы Закавказского фронта, которые на 20 декабря насчитывали около 500 самолётов (367-й бомбардировочный полк СБ, 792-й полк пикирующих бомбардировщиков Пе-2, 9 истребительно-авиационных полков), авиация Черноморского флота, имевшая в своём составе около 200 машин, а также 2 авиадивизии дальнего действия (132-я и 134-я) [25; 25], [11; 73]. Конечно, надо иметь в виду, что не вся авиация Черноморского флота была задействована в Керченско-Феодосийской десантной операции. Как раз наоборот – как во время десантирования, так и в последующем большая её часть продолжала обеспечивать оборону Севастополя. Да и оперативно ВВС ЧФ не были подчинены командованию Закавказского (Кавказского, Крымского) фронта. Поэтому активное участие в действиях на Керченском полуострове они принимали только от случая к случаю [25; 25].

По подсчётам И. Мощанского, советская сторона для обеспечения операции обладала 661 самолётом [25; 26].

Но сразу же необходимо сказать о факторах, которые снижали эффективность авиационной поддержки наших войск. Прежде всего, на вооружении советских ВВС, привлечённых к операции, состояли в основном устаревшие типы самолётов (ТБ, СБ, И-153, И-16). Скоростных истребителей и бомбардировщиков было не более 15%. При этом часть из них находилась в тылу, на аэродромах дивизий дальнего действия, входя органически в состав последних, и самостоятельного участия в операциях не принимала [25; 25]. Лётный состав 792-го полка пикирующих бомбардировщиков не был обучен бомбометанию с пикирования. Поэтому великолепные бомбардировщики Пе-2, которыми был укомплектован полк, использовались для горизонтального бомбометания, а в основном – для разведки [25; 25]. Аэродромная сеть Краснодарской области была абсолютно не подготовлена к приёму большого количества самолётов. Прибывшее на этот театр командование ВВС Закавказского фронта плохо знало местные условия. Вследствие плохой организации и тяжёлых метеорологических условий перебазирование сопровождалось большим количеством аварий и вынужденных посадок. В итоге – в начальной стадии операции смогли принять участие не более 50% отряженных для неё авиачастей [25; 25]. Т.е. можно вести речь о, примерно, 300-350 самолётах с советской стороны. Примечательно, что даже для воздушного десанта в районе Владиславовки, предусмотренного планом, транспортных самолётов не оказалось. Воздушный десант был высажен только 31 декабря в районе Арабат (вместо Владиславовки) и, в силу своей малочисленности (всего один парашютный батальон), значительного влияния на ход боевых действий не оказал [25; 25], [11; 83].

Все эти недостатки привели к тому, что с самого начала событий на Керченском полуострове никаким превосходством в воздухе советские войска не обладали. Напротив, воспоминания непосредственных участников событий говорят о том, что даже до майского наступления немцев их самолёты практически господствовали в крымском небе.

И тем не менее силы для десантной операции выделялись значительные. Их внушительность кажется ещё больше при сравнении с противостоявшими им силами противника.

В Крыму к концу декабря 1941 года располагалась всё та же 11-я полевая армия под командованием Э. фон Манштейна. Она состояла из трёх армейских корпусов.

ХХХ ак – 72, 170-я пехотные дивизии и 1-я румынская горная бригада.

LIV ак – 22, 24, 50, 132-я пехотные дивизии и 5-я румынская моторизованная бригада.

XLII ак – 46-я пехотная дивизия [19; 233].

На тот момент на Керченском полуострове (в районе Феодосии) находилась также часть усиленного пехотного полка 73-й пехотной дивизии (подробнее об этой дивизии и этом полку немного ниже) [19; 245]. А кроме того, в Крыму располагались ещё два румынских соединения: 4-я горная бригада и 8-я кавалерийская бригада [19; 233], [25; 21].

Танков у немцев на тот момент в Крыму не было. Э. Манштейн ничуть не искажает действительности, когда пишет о данном факте в своих воспоминаниях [19; 254]. Но немцы располагали дивизионами штурмовых орудий. Эти-то самоходки, очевидно, и были теми «танками» противника, о которых сообщают донесения Крымфронта в январе-феврале 1942 года.

Была у немцев и авиация. Э. Манштейн «скромно» умалчивает о находившихся в его распоряжении самолётах, ограничиваясь констатацией того, что «поддержка авиации стояла под вопросом из-за нелётной погоды» [19; 254]. По данным, приводимым И. Мощанским, к концу декабря действия 11-й армии немцев поддерживались, примерно, сотней самолётов [25; 26]. Что же касается нелётной погоды, то немецкие асы, как свидетельствует К.М. Симонов, умудрялись «обрабатывать» наши войска, несмотря на неё (но об этом немного ниже) [34; 65].

В общем, на 10 наших расчётных (эквивалентных) дивизий (14 с резервом фронта) у Манштейна было 9 расчётных дивизий. Учитывая, что численность немецкой пехотной дивизии была больше, чем численность советской стрелковой дивизии, то о превосходстве десантирующихся армий в людях над немцами и румынами, пожалуй, говорить не приходится.

Не было и никакого серьёзного превосходства в танках на начальной стадии операции: 43 наших десантированных боевых машины (9 в ходе Керченского, 34 – Феодосийского десанта; все танки старых конструкций – Т-26 и Т-37/381) вполне уравновешивались немецкими дивизионами штурмовых орудий [25; 26], [11; 76, 80].

Однако приведённый нами выше расчёт не учитывает двух существенных вещей.

Первое. Наличие в Крыму Севастопольского оборонительного района и обороняющей его Приморской армии.

Второе. Конкретного расположения немецких и румынских войск.

Так вот. Основные силы были сконцентрированы Манштейном как раз под Севастополем. Из перечисленных нами соединений немцев и румын там находились: LIV ак (22, 24, 50, 132-я пехотные дивизии и 5-я румынская моторизованная бригада) и ХХХ ак (72, 170-я пехотные дивизии, 1-я румынская горная бригада), т.е. большинство действовавших в Крыму немецких соединений.

4-я горная бригада румын действовала в горах Яйлы, там она боролась с советскими партизанами [19; 241].

На Керченском же полуострове у Манштейна оставался XLII армейский корпус, в котором на тот момент была всего одна пехотная дивизия – 46-я. Охрана побережья полуострова обеспечивалась 8-й румынской кавбригадой. Кроме того, в районе Феодосии, как уже отмечалось, находилась часть (видимо, большая) 213-го усиленного пехотного полка 73-й пехотной дивизии немцев [19; 245].

Ситуация с 73-й пехотной дивизией требует разъяснения. Приходится признать, что вопрос этот несколько запутан как самим Манштейном, так и некоторыми историками.

Осенью 1941 года, в ходе боевых действий в Крыму, до начала осады Севастополя, эта дивизия входила в состав ХLII армейского корпуса [19; 233]. Для штурма Севастополя Манштейн забрал эту дивизию (вместе со 170-й пехотной дивизией) у ХLII армейского корпуса и передал в LIV армейский корпус, атаковавший Севастополь с севера (170-я пд была передана в ХХХ ак, наступавший на Севастополь с юга) [19; 241].

Однако в декабре из-за обострившегося положения под Ростовом командование группы армий «Юг» приказало перебросить туда из Крыма 73-ю и 170-ю пехотные дивизии. Манштейну удалось отстоять 170-ю пд, но с 73-й всё-таки пришлось расстаться [19; 242]. Так пишет Манштейн в одном месте своих воспоминаний, немного ниже сетуя (при изложении событий второго штурма Севастополя):

«…73-ю пд мы должны были отдать, а заменить её не могло даже и самое энергичное сосредоточение усилий наступающих дивизий на направлении главного удара» [19; 243].

Германский военачальник и словом не обмолвился при этом, что часть дивизии ему всё-таки оставили. Этой частью был 213-й усиленный пехотный полк, располагавшийся к концу декабря у Феодосии [19; 245]. Правда, какая-то часть полка была в то время в Геническе, каковой, собственно, находится уже не в Крыму, но чрезвычайно близко к нему (к Арабатской стрелке). Манштейн представляет дело так, что полк этот просто не успели вывести под Ростов:

«Одновременно туда (на Керченский полуостров, в помощь 46-й пд – И.Д.) был направлен из-под Геническа и Феодосии последний из полков отводимой из Крыма (выделено нами – И.Д.) 73-й пд» [19; 245].

Надо заметить, что это весьма странное «поспешное» выведение полка под Ростов – по состоянию на конец декабря часть его «торчит» в Феодосии, а часть – в Геническе. Да и сам путь его выведения через Феодосию какой-то кружной. Даже если предположить, что полк этот хотели в полном составе вывести через Арабатскую стрелку, то всё равно его «заворот» в Феодосию никак необъясним. Зачем было задавать такого «кругаля»?

Скорее всего, командование группы армий «Юг», в конечном итоге, оставило полк в распоряжении Манштейна. Последний же держал его под Феодосией для прикрытия данного участка Керченского полуострова. В своих «Утерянных победах» он об этом, правда, ни словом не обмолвился. Но это – манера немецких мемуаристов: для возвеличения своих побед над русскими рисовать себя как можно более слабыми (вот, мол, нас было так мало, а русских «во-о-о» как много, но мы их (со мной во главе, конечно) разбили в «пух и прах»). И били немцы русских так до мая 1945 года включительно, когда война неожиданно для немцев закончилась почему-то в Берлине.

Манштейну, на наш взгляд, была присуща некоторая авантюристичность, но отнюдь не беспечность. Он не мог не понимать, что «оголение» Крыма, предпринятое им с целью концентрации сил под Севастополем, весьма опасно. Оно могло обойтись без последствий только в случае, если с Севастополем удастся «разделаться» довольно быстро (но этого, как известно, не получилось). В мемуарах Манштейн прямо излагает «резоны» своих действий:

«Для того чтобы достичь решительного успеха, 11-я армия должна была, таким образом, подтянуть все силы, которые окажется возможным использовать. Но, с другой стороны, было также ясно, что противник, безраздельно господствовавший на море, мог предпринять высадку в любой момент и на любом облюбованном им для этой цели участке побережья, если побережье не будет обеспечено достаточной охраной. Таким образом, командование стояло перед выбором – или пойти на большой риск, оголив территорию Крыма и в особенности Керченский полуостров, или же заранее поставить под вопрос успех предполагаемого штурма, выделив для него заведомо недостаточно сил. Выбор пал в пользу штурма.

…Но этот риск казался оправданным, если наступление на Севастополь начнётся достаточно скоро, раньше, чем противник успеет на Кубани или на Кавказе сформировать новые силы для высадки с моря» [19; 241].

Поскольку дело с Севастополем оказалось долгим, то, как представляется, Манштейн и решил использовать оставшийся в его распоряжении полк 73-й пд для «подстраховки» в районе Феодосии (раз уж всё равно его «выдернули» из-под Севастополя).

Забегая вперёд, скажем, что та часть 213-го пп, которая находилась в Геническе, очень быстро была переброшена к Феодосии, и весь полк вместе с войсками 46, 132, и 170-й немецких пехотных дивизий принял участие сначала в обороне позиций по линии Киет – Новая Покровка – Коктебель, а затем в контрнаступлении на Феодосию. Сам Манштейн оценивал силы этого усиленного полка в ½ дивизии [19; 254].

Наши историки (светские, современные российские) так оценивают силы немцев на Керченском полуострове к концу декабря: «свыше двух дивизий» [6; 102], две пехотные дивизии и одна конная бригада [25; 26]. Ясно, что конная бригада – это 8-я румынская конная бригада. О ней же идёт речь там, где говорится о «свыше двух дивизий».

Однако, наверное, мы должны упрекнуть отечественных историков в неточности. Говорить всё-таки приходится о 1½ пехотных дивизий немцев и одной конной румынской бригаде либо, употребляя понятие «расчётные дивизии», о примерно двух расчётных дивизиях противника на Керченском полуострове к концу декабря 1941 года.

И. Мощанский отмечает, что переброска частей 73-й пехотной дивизии на Керченский полуостров была произведена в период с 11 по 13 декабря. В этот же период сюда были переброшены дивизионы штурмовых орудий [25; 24].

Количество людей в составе немецко-румынских войск на Керченском полуострове И. Мощанским определяется в 25 тысяч человек [25; 26].

Если подсчитать численность советских войск, привлечённых к операции, то она равняется 82 500 человек [6; 102], [31; 277], [11; 83]. При этом на долю войск Закавказского (Кавказского) фронта приходится 62 000 человек, а Черноморского флота и Азовской военной флотилии – 20 500 человек [6; 102], [31; 277], [11; 83].

Превосходство в людях советской стороны в 3,3 раза.

Но из 20 500 военнослужащих ЧФ и АВФ, принимавших участие в десантной операции, большинство составляли экипажи кораблей и лишь меньшую часть – непосредственно высаживавшиеся на берег морские пехотинцы. Кроме того, наступление посредством высадки с моря – это не удар войск на суше. Просто нет физической возможности вложить в первый удар все силы войсковых объединений (соединений). Поэтому, как верно замечает И. Мощанский, «при определении соотношения сил в десантной операции следовало бы исходить из того, сколько войск позволяют высадить переправочные средства в первом эшелоне» [25; 26]. Так вот, с учётом двух вышеозначенных обстоятельств, силы десантирующихся советских войск составляют 41 900 человек [25; 26]. Советское преимущество падает до 1:1,7.

Конечно, можно сказать, что германо-румынские войска были разбросаны по побережью и вообще всей территории Керченского полуострова. Но ведь и наши силы высаживались не в одном месте, а в нескольких местах. Об этом сейчас и пойдёт речь.

В ночь на 25 декабря 1941 года была произведена посадка войск 224-й стрелковой дивизии и 83-й бригады морской пехоты 51-й армии в Темрюке и Кучугурах. Эти силы были разделены на пять десантных отрядов:

1-й отряд – 1340 человек, высадка у мыса Казантип.

2-й отряд – 2 900 человек, высадка у мыса Зюк.

3-й отряд – 400 человек, высадка у мыса Тархан.

4-й отряд – 1876 человек, высадка у мыса Хрони.

5-й отряд – 1000 человек, высадка у мыса Еникале [25; 26], [11; 76].

Всего намечалось высадить в составе этих отрядов 7 516 человек, 14 орудий, 9 миномётов калибра 120-мм и 6 танков Т-26 [25; 26].

Во второй половине дня 25 декабря корабли с десантными отрядами начали движение по заданным курсам с расчётом прибыть в назначенные для высадки пункты за два часа до рассвета 26 декабря.

Удачной оказалась только высадка 2-го и 4-го отрядов. В районе мыса Зюк (2-й отряд) высадилось и закрепилось около 1000 человек, в районе мыса Хрони (4-й отряд) – около 1500 [25; 28], [11; 76], [17; 182].

Остальные отряды из-за сильного шторма, максимально осложнявшего высадку, и противодействия противника десантироваться не смогли и вернулись в Темрюк [11; 76].

Погодные условия сделали невозможным продолжение высадки войск 27-29 декабря. Десантирование возобновилось только 30-го числа, а 31-го было особенно массовым. Всего с 26 по 31 декабря Азовская военная флотилия высадила 6 000 человек, 9 танков Т-26, 10 орудий (37- и 76-мм калибра), 28 миномётов и 204 тонны боеприпасов [11; 76], [25; 28].

Высадка десанта южнее Керчи (в районах маяка Нижне-Бурунский, стан-

НА ДАННОЙ СТРАНИЦЕ БУДЕТ РАСПОЛАГАТЬСЯ КАРТА № 1

(КЕРЧЕНСКО-ФЕОДОСИЙСКАЯ ДЕСАНТНАЯ ОПЕРАЦИЯ).

ции Карантин, Камыш-Буруна, Эльтигена и коммуны «Инициатива») возлагалась на Керченскую военно-морскую базу. Предполагалось высадить в первом эшелоне три десантных отряда (10 групп) общей численностью 3 327 человек при 29 орудиях и 3 миномётах из состава 302-й стрелковой дивизии 51-й армии [25; 27].

26 декабря наши войска десантировались в районах Эльтигена и Камыш-Буруна. В состав первого броска входило 1300 человек [25; 27]. 27 декабря высадка не производилась, вследствие сильного шторма (7–8 баллов). Её возобновление стало возможным только 28-го числа. По 30 декабря включительно, несмотря на тяжёлую штормовую обстановку, корабли КВМБ перевезли и высадили под Камыш-Буруном, Эльтигеном и Старым Карантином 13 225 человек, 47 орудий и 198 миномётов [25; 28], [11; 76-77].

Теперь мы хотели бы немного остановиться в изложении событий. И вот с какой целью. В «перестроечные» и «постперестроечные» годы, когда прилавки книжных магазинов захлестнула «волна» книг немецких авторов о войне (в основном, конечно, мемуаров), в нашей стране в среде интересующихся данной тематикой стало модно считать взгляд «с той стороны линии фронта» более правильным, правдивым. И эта тенденция коснулась не только любителей, но и, чего «греха таить», некоторого числа профессионалов. Поэтому ничего удивительного, что в трудах современных российских историков можно увидеть ссылки на немецких авторов как на истину в последней инстанции. Если об этом и не говорится прямо, то уж точно подразумевается, судя по общему смыслу написанного.

Насколько подобный подход правомерен? Не вдаваясь в отвлечённые рассуждения, нам бы хотелось ответить на этот вопрос, сопоставив действительные события десантирования на Керченском полуострове войск 51-й армии с их изложением в мемуарах Э. фон Манштейна «Утерянные победы».

Итак, вот что пишет командующий 11-й немецкой армией:

«26 декабря противник, переправив две дивизии (выделено нами – И.Д.) через Керченский пролив, высадил десанты по обе стороны от города Керчи. Затем последовала высадка более мелких десантов на северном побережье полуострова (выделено нами – И.Д.).

Командование 42 ак (генерал граф Шпонек), имевшее в своём распоряжении для обороны полуострова только одну 46 пд, оказалось, конечно, в незавидном положении. Граф Шпонек поэтому запросил у командования армии разрешение на оставление Керченского полуострова, имея в виду запереть выходы из него у Парпачского перешейка. Но командование армии не разделяло его мнения. Если бы противнику удалось укрепиться в районе Керчи, то на полуострове возник бы ещё один участок фронта, и обстановка для армии, пока не был ещё взят Севастополь, стала бы чрезвычайно опасной. Поэтому командование армии приказало 42 ак, используя слабость (выделено нами – И.Д.) только что высадившегося противника, сбросить его в море.

…Одновременно туда был направлен из-под Геническа и Феодосии последний из полков отводимой из Крыма 73 пд (усиленный 213 пп).

46 пд действительно удалось к 28 декабря ликвидировать плацдармы противника севернее и южнее Керчи (выделено нами – И.Д.), за исключением небольшой полосы земли на северном побережье. Тем не менее, граф Шпонек вторично запросил разрешения оставить Керченский полуостров. Командование армии решительно возражало против этого…» [19; 245-246].

Забегая вперёд, скажем, что генерал Шпонек после высадки советского десанта в Феодосии пренебрёг запретами Манштейна и спешно очистил Керченский полуостров. Причём, немцы так торопились, что побросали все орудия и технику на обледенелых крымских дорогах. За всё это Шпонек был снят с должности, вызван в Берлин, где приговорён судом военного трибунала к расстрелу. Смертную казнь, однако, заменили на тюремное заключение. Но после покушения на Гитлера 20 июля 1944 года Шпонека всё же расстреляли.

Попробуем «половить» Манштейна «за руку» и поглядеть, как всё же воевали эти немецкие «чудо-рыцари», которые, судя по книгам немецких мемуаристов, «семерых наших одним махом бобивахом».

Две дивизии русских, по Манштейну, высадившиеся севернее и южнее Керчи, – это «зацепившиеся» за Керченский берег в районах мыса Зюк и мыса Хрони бойцы 2-го и 4-го десантных отрядов, высаженных АВФ (севернее Керчи) и от 1300 до 3000 человек, высаженных кораблями КВМБ под Камыш-Буруном и Эльтигеном (южнее Керчи). Итого, севернее Керчи – 2500 человек на разных участках побережья (одна дивизия, согласно мемуарам командующего 11-й немецкой армией), южнее Керчи – не более 3000 человек (более точными данными мы не располагаем), также разбросанных между двумя точками десантирования (вторая дивизия, по мнению Манштейна). А потом ведь были ещё, по утверждению германского генерала, и мелкие десанты на северном побережье полуострова. Правда, чуть позже Манштейн всё-таки проговаривается, повествуя о своих директивах Шпонеку, что силы высадившихся советских войск первоначально были малы, но либо не замечает этого, либо рассчитывает, что на это не обратят внимание его читатели.

Далее, в полном соответствии со своим изначальным положением о превосходстве десантировавшихся русских, мемуарист пишет, что две советские дивизии и мелкие десанты атакует всего одна, а чуть позже – полторы немецких дивизии (напомним, что сам Манштейн оценивает 213-й усиленный пехотный полк в половину дивизии) и почти сбрасывают их в море, за исключением какого-то клочка земли к северу от Керчи. Вот уж, действительно, настоящие орлы немцы! Только, правда, совсем не ясно, почему же Шпонек, позбрасывав в море «несметные русские рати» за 26 и 27 декабря, 28-го числа опять запросил разрешения на отход к Парпачскому (Ак-Монайскому) перешейку.

В действительности же получается, что севернее Керчи дрались два изолированных советских отряда, не получавшие в течение четырёх дней из-за погодных условий никакой помощи. Численность их (1000 и 1500 человек) была в 9-14 раз меньше штатной численности советской стрелковой дивизии (около 14 тысяч человек на тот момент). И с ними-то немецкие «герои» не смогли ничего поделать.

При сопоставлении реальных событий южнее Керчи с мемуарами Манштейна обнаруживаются не менее «интересные вещи». Тут, как мы уже видели, количество высадившихся 26 декабря десантников было немногим больше, если не меньше, чем к северу от города. 27 декабря они также не получили никакой помощи. И здесь, по утверждению командующего 11-й армией, их полностью скинули в море. Но вот парадокс – уже 28-го числа в районах Камыш-Буруна и Эльтигена2 возобновляется десантирование советских войск. Выходит, Манштейн искажает реальность, когда говорит о том, что к югу от Керчи побережье полуострова было полностью очищено от русских.

Вот и верь после этого мемуарам германских военачальников!

Однако вернёмся к событиям десантной операции.

29 декабря настал черёд «послушать русскую музыку» для немцев в Феодосии.

Для высадки в Феодосии Черноморским флотом была создана так называемая группа «А». Из боевых кораблей в её состав вошли крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эскадренные миноносцы «Незаможник», «Шаумян» и «Железняков». Кроме того, в состав группы «А» вошли два отряда транспортов (1-й отряд – 8 кораблей, 2-й отряд – 7 кораблей) [11; 78], [25; 27-28].

Посадка войск первого эшелона 44-й армии на корабли была произведена в Новороссийске днём 28 декабря.

На боевые корабли были погружены три полка из состава 9-й горнострелковой и 157-й стрелковой дивизий (5 419 человек, 15 орудий, 6 миномётов, 30 автомашин и 100 тонн боеприпасов). 1-й отряд транспортов перевозил 236-ю стрелковую дивизию (11 270 человек, 572 лошади, 51 орудие калибром от 45- до 120-мм, 199 автомашин, 20 танков Т-37/38, 18 тракторов и 313 тонн боеприпасов). На 2-й отряд транспортов погрузилась 63-я горно-стрелковая дивизия (без 246-го горнострелкового полка) [11; 79], [25; 27-28].

Предполагалось высадку трёх дивизий (157, 236 сд и 63 гсд) в районе Феодосии осуществить в течение двух суток [25; 28].

То, что феодосийский десант проводился на трое суток позже керченского, было верным шагом. Расчёт нашего командования на оттягивание из-под Феодосии Манштейном значительных сил для борьбы с десантами севернее и южнее Керчи оправдался. Мы уже знаем, что командующий 11-й немецкой армией перебросил из Феодосии 213-й усиленный пехотный полк в помощь 46-й пехотной дивизии, дравшейся с советскими десантами под Керчью. Правда, Манштейн подстраховался: он приказал выдвинуться из района Симферополя к Феодосии 4-й румынской горной бригаде [19; 245]. Однако бригада к моменту начала советской высадки в город прибыть не успела, и силы немцев в нём ограничивались одним сапёрным батальоном, противотанковым дивизионом и несколькими береговыми батареями [11; 79].

В 3.00 часа 29 декабря отряд боевых кораблей подошёл к Феодосии. Ориентировку ночью для входа в порт давали огни подводных лодок Щ–201 и М–51, заранее выдвинутых в этот район. В 3.50 отряд начал 15-минутную артиллерийскую подготовку. Под прикрытием огня корабельной артиллерии специально выделенные катера («малые охотники» МО–0131 и МО–013) ворвались в Феодосийскую гавань и высадили на защитный мол штурмовой отряд, захвативший маяк. Затем в порт вошли остальные катера, также высадившие штурмовые группы [11; 79].

В 4.40 в порт вошёл эсминец «Шаумян», за которым вскоре последовали «Незаможник» и «Железняков». Миноносцы высадили отряды численностью 330, 289 и 287 человек соответственно [11; 79], [17; 182].

В 4.45 начал высадку десанта с помощью шлюпок, «малых охотников» и тральщика «Щит» крейсер «Красный Крым».

Крейсер «Красный Кавказ», несмотря на сильный отжимной ветер и артогонь опомнившегося противника, отшвартовался с внешней стороны мола и высаживал десант прямо на него [11; 80], [17; 182]. В 8.15, когда совсем рассвело, «Красный Кавказ» отошёл от мола. В 8.20 его место занял теплоход «Кубань» [11; 80].

В 9.30 в порту закончили высадку десантов эсминцы и крейсер «Красный Крым». После этого они заняли огневую позицию на внешнем рейде Феодосии [11; 80].

В 11.30 закончивший высадку десантников теплоход «Кубань» был сменён у внешней стенки мола пароходом «Фабрициус». К этому моменту на берегу находилось уже 4 500 советских солдат, матросов и командиров [11; 80].

Уже к утру 30 декабря Феодосия, несмотря на прибытие к городу румынских частей, была полностью освобождена от противника [11; 80].

Писатель и фронтовой корреспондент Константин Симонов, побывавший в Феодосии в начале января 1942 года, в своих военных дневниках зафиксировал рассказ комиссара одного из первых высаживавшихся в Феодосийском порту отрядов Н.Ф. Пономарёва:

«“Бросок семи катеров. За землю зацепились, а там – отдай Феодосию! О чём тут ещё говорить? Погибли смертью храбрых Магометов, Ципулиндра, Шалахов, Замураев. Из трёхсот человек погибло восемьдесят два и ранено тридцать шесть. Наше дело было взять порт и ближайшие две улицы. Мы взяли стенку, а потом видим, что паника. Ну, что же, стоять, что ли? Давай вперёд! И полгорода взяли… В порту мы взяли 225 винтовок, 25 пулемётов, в городе, скромно говоря, 800 гружёных машин. Высадились в четвёртом часу ночи. Тут же взяли стенку, потом пошли по улицам. Пехота подошла часов в шесть, в семь. К вечеру тридцатого прочесала город до конца. А внутри шла борьба за каждый дом. Моряки тут были первой властью. Тем более курортный городок… Люди тут всегда будут ездить и чтить память”» [34; 25].

В этом немного сумбурном повествовании советского моряка хорошо видно, как неожиданная и смелая атака десантных сил вызвала панику немецкого гарнизона, которая позволила первым группам, высадившимся на берег, захватить не только порт, но и значительную часть города. Эти группы не обладали никаким численным перевесом над немцами, но, как говорится, «смелость города берёт».

В период с 29 по 31 декабря были перевезены и высажены в районе Феодосии 23 тыс. человек, 1550 лошадей, 34 танка, 109 орудий, 24 миномёта, 334 автомашины и трактора, 734 тонны боеприпасов и 250 тонн других грузов [11; 80-81].

К исходу 31 декабря высадившиеся в Феодосии войска 44-й армии продвинулись на 10-15 км от города и захватили Владиславовку [11; 81]. Большему продвижению воспрепятствовали румыны, которые хоть и не смогли выбить из Феодосии десант, но оказались способны весьма сильно затормозить продвижение войск 44-й армии, боеспособность которых вряд ли можно считать на тот момент высокой. Сказывались и постепенность высадки и выгрузки войск, вооружения, боевой техники и боеприпасов, и определённая неразбериха, вызванная срывами планомерности высадки и выгрузки из-за погодных условий и воздействия немецкой авиации, и уже имевшие место довольно значительные потери.

Кстати, о действиях немецкой авиации. В военных дневниках Константина Симонова, прибывшего в Феодосию 4 января, есть описания этих действий. Приведём их.

Вот раннее утро 4 января:

«С началом светлого времени началась бомбёжка. Наши зенитные орудия беспомощно стояли на площадях и перекрёстках Феодосии. Их было переправлено уже довольно много, но вся беда заключалась в том, что немцы вчера потопили транспорт, который шёл сюда со снарядами для зениток. Зенитчики, как полагалось по долгу службы, находились возле своих орудий, но стрелять не могли. Всё вместе взятое было достаточно драматично.

Немцы налетали на Феодосию не особенно большими группами, по девять, по шесть, а иногда по три и даже по два самолёта. Но зато почти непрерывно, как по конвейеру. Каждые пять минут то в одном, то в другом конце города слышались взрывы. Проходя по улице, а потом возвращаясь через полчаса обратно тем же путём, мы встречали на дороге новые воронки, которых не было, когда мы шли в ту сторону» [34; 17].

День 4 января:

«В комендатуре я несколько часов разговаривал с командиром отряда Айдиновым, с комиссаром Пономарёвым и с несколькими бойцами. В этих людях ещё не остыл весёлый задор после удачного десанта, но в то время они очень устали за эти дни и были обозлены бомбёжкой, которая всё не прекращалась и, казалось, никогда не прекратится. Думаю, не преувеличу, сказав, что из-за этой злости и беспомощности перед лицом непрекращающейся бомбёжки у людей в городе было в тот день нервное настроение» [34; 25].

Вечер 4 января и ночь с 4-го на 5-е:

«Мы дошли до пристаней; недалеко, словно два маяка, продолжали гореть два разбитых бомбами парохода. Правее вдали виднелись ещё два зарева повыше – это были зажжённые бомбами дома. Феодосийская гавань была как бы в полукольце этих маяков, ориентируясь на которые немцы беспрерывно бомбили.

…Немцы налетали по одному, но каждый самолёт, сбросив бомбы, потом ещё долго жужжал в воздухе, пока на смену ему не приходил следующий. Бомбы падали на город с интервалом в десять-пятнадцать минут.

…А что до торговых моряков, с которыми я говорил в тот день, то это были храбрые ребята, но… на их глазах только что рядом с ними, в Феодосийской гавани, потопили два парохода. А… их самих целых два часа подряд бомбили, пока они шли без всякого прикрытия в Феодосию» [34; 27, 28, 30].

Перед нами яркая иллюстрация того, как трудно было в конце декабря 1941 – начале января 1942 года обеспечить достаточную для мощного и решительного наступления боеспособность 44-й армии.

Не приходится поэтому удивляться, что 1 января наши войска продвинуться вперёд не смогли, а 2-го числа, выйдя на линию Киет – Новая Покровка – Изюмовка – Коктебель и встретив там организованное и упорное сопротивление румынских и подтянувшихся в эти районы немецких частей, остановились [11; 81], [39; 1].

Собственно, на этом можно считать десантную операцию законченной.

Но хотелось бы сказать ещё несколько слов о ней.

Прежде всего о том, что вторая её фаза, т.е. высадка наших войск в Феодосии, в глубоком тылу XLII армейского корпуса немцев, привела к тому, что у его командира генерала фон Шпонека сдали нервы. И, вопреки приказам Манштейна, он оставил Керченский полуостров. Выше мы уже говорили об этом отступлении, более напоминавшем бегство с оставлением орудий и техники.

Далее. Керченско-Феодосийская десантная операция сорвала второй штурм Севастополя. Манштейн, перебросивший в помощь своим войскам на Керченский полуостров из-под Севастополя две дивизии (132-ю и 170-ю пехотные), очень быстро понял бесперспективность продолжения штурма оставшимися силами.

Успешной высадкой десанта в Крыму был завершён процесс захвата советскими войсками стратегической инициативы. На всём протяжении фронта, от Ладоги до Чёрного моря, вермахт перешёл к обороне.

И ещё. Уже на стадии десантной операции выявился недостаток, сыгравший в дальнейшем роковую роль в судьбе Крымфронта, – «неповоротливость» нашей авиации, что приводило к господству немцев в воздухе.

ГЛАВА II

ПЛАНЫ, НЕ СТАВШИЕ ФАКТОМ.

БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ НА КЕРЧЕНСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ

В ЯНВАРЕ – АПРЕЛЕ 1942 ГОДА

«1. Докладываю, что части Кавказского фронта в период 2–3.1. 1942 г. закончат Керченскую операцию и полностью освободят Керченский полуостров от немецких оккупантов.

2. Дальнейшая цель действий, согласно вашей директиве, – освободить Крым» [32; 481].

Такими словами начинался доклад в Ставку ВГК от 1 января 1942 года командующего Кавказским фронтом (Закавказский фронт 30 декабря 1941 года был переименован в Кавказский) генерала Д.Т. Козлова.

Этот доклад открыл «крымскую эпопею» зимы-весны 1942 года, закончившуюся для советской стороны, увы, плачевно. Однако это будет позже, в мае. Поданный же Д.Т. Козловым в первый день нового, 1942, года в Ставку доклад был весьма оптимистичен и толков.

«3. Идея операции: ударом подвижной мотомехгруппы, – далее говорилось в документе, – в направлении Перекопа полностью окружить и изолировать части противника от Таврии в Крыму при одновременном наступлении на Симферополь и вдоль побережья Чёрного моря.

Высадкой морских десантов в районах Евпатории, Алушты содействовать общей задаче – уничтожению всех сил [противника] в Крыму.

Частям Приморской армии (оборонявшей Севастополь – И.Д.) активными действиями содействовать выполнению общей задачи» [32; 481].

Таков был общий план действий.

В состав мехгруппы, которая должна была отрезать немцев «от материка», согласно докладу, включались две танковые бригады, один танковый полк, один мотострелковый полк, одна кавалерийская дивизия, один артиллерийский полк РГК [32; 481].

Задачей 51-й армии было развитие наступления вслед за мехгруппой. В дальнейшем она занимала оборону в районе Чонгар – Перекоп и не допускала подхода свежих сил противника в Крым, в то время как мехгруппа, развернувшись на юг, занимается уничтожением крымской группировки немцев. Состав сил 51-й армии: четыре стрелковых дивизии, две стрелковые бригады, два полка артиллерии РГК, два инженерных батальона, один понтонный батальон [32; 481].

44-я армия «в составе трёх сд, усиленной одним ап АРГК, одним инжбатальоном, ударом в направлении Владиславовка, Симферополь» не должна была «допустить отхода крымской группировки противника на север от Севастополя» [32; 481].

Отдельно, вдоль побережья Чёрного моря, наступал 9-й стрелковый корпус, состоявший из двух горнострелковых дивизий. Этим наступлением корпус обеспечивал ударное крыло фронта [32; 481].

Приморская армия, активизировав под Севастополем свои действия, сковывала противника в этом районе [32; 481].

Помимо выброски морских десантов в Евпатории, Алуште и Геническе, предусматривалось проведение парашютного десанта на Перекопе до подхода туда сил мехгруппы [32; 481-482].

Операцию предполагалось начать в период с 8 по 12 января 1942 года [32; 482].

Своей директивой № 170005 от 2 января 1942 года Ставка ВГК утвердила предложенный генералом Д.Т. Козловым план. Командующему Кавказским фронтом предписывалось «всемерно ускорить сроки окончания сосредоточения и начала перехода в общее наступление…» и разрешалось для усиления действовавших в Крыму войск фронта перебросить туда «с материка» «управление 47-й армии, 77-ю и 138-ю горнострелковые дивизии» [32; 26]. Особое внимание обращалось на скорейшее перебазирование «на Керченский полуостров, а в дальнейшем и в Крым, фронтовой, и, прежде всего, истребительной, авиации» [32; 27].

Однако подготовка наступления десантировавшихся армий отличается от подготовки наступления армий, находящихся в обычных условиях сухопутного фронта. В последнем случае командование сначала составляет планы наступления, затем собирает необходимый для него наряд сил и только после этого наносит удар. Противник, конечно, может разгадать планы наступления, принять контрмеры. Но может и не разгадать. Независимо от этого, при правильном подходе к вопросу, подготовка планирующей наступать стороны проводится максимально тщательно, первый удар очень силён и всё готово для обеспечения его развития. В первом же случае высадившиеся на берег передовые эшелоны атакующей стороны не представляют собой большей и сильнейшей части её войск. Планы широкомасштабного наступления начинают составляться по результатам десантной операции. При этом противник уже «потревожен», результаты десанта ему прекрасно известны, и он может чуть ли не со стопроцентной вероятностью прогнозировать дальнейшие действия атакующих. Если к этому прибавить, что обороняющаяся сторона имеет в своём распоряжении сухопутные коммуникации, а снабжение и пополнение наступающей армии идёт по морю, то станет ясно, каким сложным делом является сосредоточение для нанесения удара десантированных сил (в частности, как сильна зависимость от погодных условий) и насколько сложно обеспечить успешность этого удара.

«Крымский фронт хлебнул полную чашу наступления в мало подходящее для активных действий время года», – очень верно заметил современный российский историк А. Исаев [11; 242].

Уже с первых шагов в Крыму погодные условия сильно начали влиять на действия наших войск.

Со 2 по 5 января на Чёрном и Азовском морях свирепствовал жесточайший шторм, из-за которого транспорты не могли выходить из Новороссийска и входить в Феодосийский порт. Только 5 января суда пошли нормально. Но уже 6 января морозы и снегопад в Крыму сменились оттепелью, и пошли дожди. Дороги Крымского полуострова раскисли, и перестала существовать действовавшая около недели переправа через Керченский пролив по льду. Дело в том, что в самом конце декабря пролив замёрз. Это довольно редкое явление позволило организовать ледовую переправу людей, лошадей и лёгкой техники. Но всему этому с началом оттепели пришёл конец. Однако на море продолжался шторм. Кроме того, не хватало транспортных кораблей. В итоге подвоз пополнений, боеприпасов, горючего и продовольствия почти прекратился. Сосредоточение войск для запланированного наступления срывалось.

Поэтому в ходе телеграфных переговоров с И.В. Сталиным и А.М. Василевским 5 января 1942 года Д.Т. Козлов заговорил о переносе наступления на период между 13 и 16 января 1942 года [32; 29].

Ниже приводятся выдержки из текста переговоров, характеризующие состояние советских войск, которые с 8 по 12 января должны были начать решительное наступление:

«КОЗЛОВ. …2) 44-я армия в районе Феодосии имеет 157 сд без тылов и одного дивизиона артиллерии, 236-ю дивизию без тылов, 63-ю горнострелковую дивизию, подошедшую из Керчи, без тылов и артиллерии. Техническое оснащение указанного состава, включая полковую артиллерию: орудий – 127, танков – 35 и, как я уже доложил, части не имеют тылов для подвозки боеприпасов и других видов снабжения.

…51-я армия никак не может переправиться на Керченский полуостров. Из её частей переправились только 302-я дивизия, которая в районе Феодосии передана мной в состав 44-й армии, и 224-я – в половинном составе, один полк 390-й дивизии, которые оставлены на Ак-Монайских позициях» [32; 28-29].

Если вернуться немного выше по нашему тексту и сравнить описанное состояние 44-й и 51-й армий с тем, что предполагалось иметь для наступления, то станет ясно, почему Д.Т. Козлов не мог не заговорить о переносе сроков его начала. Правда, он оговорился, что до начала общей наступательной операции предполагал бы провести наличными силами «частное наступление… чтобы прощупать как следует противника и постараться навязать ему свою инициативу» [32; 29].

И.В. Сталин и А.М. Василевский не согласились на перенос сроков наступления, настаивали на его начале не позже 12-го числа, указывая, что «в противном случае будет поздно, так как обстановка в Крыму будет ухудшаться для наших армий» [32; 29].

«Как в воду глядели».

Трудности сосредоточения привели к тому, что Кавказский фронт не начал наступление ни 12-го, ни 13-го, ни 14-го числа, а уже 15-го начали своё контрнаступление немцы.

11-я немецкая армия выиграла «гонку на сосредоточение» у советских войск. За две недели Э. фон Манштейну удалось подтянуть на Керченский полуостров две пехотные дивизии, снятые с периметра осады Севастополя, – 170-ю и 132-ю. Теперь по линии Киет – Новая Покровка – Коктебель у Манштейна были сосредоточены три немецкие пехотные дивизии (46, 132 и 170-я), усиленный 213-й пехотный полк 73-й пехотной дивизии, 4-я румынская горная бригада и 8-я румынская кавалерийская бригада.

Опираясь на эти силы, Манштейн 15 января повёл наступление на позиции советских войск.

Как явствует из переговоров по прямому проводу генерала Д.Т. Козлова с генералом А.М. Василевским, состоявшихся 17 января 1942 года, к моменту удара германских войск 44-я и 51-я армии были далеки от состояния полной боеготовности. Так, Д.Т. Козлов докладывал:

«Вам известно, в каком состоянии были дивизии: 224-я – не полностью и без артиллерии, 390-я – около двух полков, 396-я дивизия – тоже не полностью, 398-я – один полк, и только части Первушина (т.е. 44-я армия; 157, 236, 404-я стрелковые и 63-я горнострелковая дивизии – И.Д.) были полностью, за исключением танков и обозов» [32; 47].

Ещё одной проблемой советских войск была их растянутость по фронту. Им нужно было перекрывать фронт от Азовского моря до Феодосии. С учётом того, что значительная часть соединений была не в полном составе, сильный удар по любому участку фронта мог привести к катастрофическим последствиям.

Вот подобный удар и нанесла 11-я армия.

Судя по уже упоминавшимся телеграфным переговорам командования Кавказского фронта с заместителем начальника Генштаба генералом А.М. Василевским, главные усилия немцев были направлены не только на овладение Феодосией, но и на расчленение войск 44-й и 51-й армий [32; 46-47].

Подобная перспектива не на шутку обеспокоила Д.Т. Козлова. Поэтому ещё вечером 16 января он доложил в Ставку ВГК о своём намерении отвести войска на Ак-Монайские позиции (на Парпачский перешеек), оставив Феодосию. В дальнейшем Д.Т. Козлов полагал на Ак-Монайских позициях «подтянуться и измотать противника, а затем уже добить» [32; 47].

Ставка тем же вечером, 16-го числа, дала согласие на это решение. Правда, в ходе телеграфных переговоров 17 января последовало уточнение А.М. Василевским обстановки на Керченском полуострове. При этом заместителем начальника Генштаба от имени Сталина были высказаны сомнения в обоснованности отвода войск на Парпачский перешеек. Но, в конечном итоге, Д.Т. Козлову было дозволено «поступать в отношении Феодосийского района так, как этого потребует обстановка», и командующий Кавказским фронтом начал оттягивать войска на Ак-Монайские позиции [32; 46-48].

Этот отвод сопровождался ожесточёнными боями, и надо сказать, что проведён он был всё-таки довольно организованно. Никакого беспорядочного отхода и тем более бегства не было. То, что немцы, заняв 18 января Феодосию, захватили, согласно их реляциям, 10 тыс. пленных, 177 орудий и 85 танков, объясняется, скорее всего, тем, что 18-го числа 44-я армия оказалась обезглавленной. Её штаб попал под бомбёжку и был, в сущности, уничтожен. Тяжёлые ранения получили командующий армией генерал А.Н. Первушин и член Военного совета А.Г Комиссаров, начальник штаба полковник С.Е. Рождественский был контужен. Впоследствии от полученных ранений А.Г. Комиссаров скончался [19; 254], [11; 234-235], [34; 26].

Германские соединения «выдавили» советские войска на Парпачский перешеек, но сами были при этом основательно измотаны. Дойдя до Ак-Монайских позиций, где спешно закреплялись наши части, немцы остановились.

Как свидетельствует сам Манштейн, первоначальные его замыслы были гораздо более амбициозны – он рассчитывал в ходе наступления полностью очистить от противника Керченский полуостров. По поводу отказа от этих намерений Манштейн в своих мемуарах пишет следующее:

«После успеха у Феодосии, естественно, встал вопрос, окажется ли возможным немедленно использовать этот успех с целью окончательного освобождения Керченского полуострова от советских армий. Хотя это было и весьма желательно, командование армии после зрелого размышления всё же должно было прийти к выводу, что достижение указанной цели имевшимися в то время силами невозможно…

Таким образом, командование армии оказалось вынужденным отказаться от полного использования успеха и ограничиться тем, чтобы отбросить противника к Парпачскому перешейку. Здесь армия могла отсечь Керченский полуостров в его самом узком месте между Чёрным и Азовским морями. Конечно, не робость руководила нами, когда мы решили, таким образом, ограничить свою цель. Мы понимали, что после всего того, что нам пришлось потребовать от войск, новые несоразмерные требования могли бы привести к тягчайшим неудачам» [19; 254-255].

Манштейн – мастер искусных формулировок. Такими вот словами сказана простая в общем-то вещь: успех достался войскам довольно дорогой ценой, сил для наступления вглубь Керченского полуострова не имелось.

Как бы там ни было, но после успеха десантной операции советское командование получило первый «ушат холодной воды». План командования Кавказского фронта от 1 января 1942 года можно было «списывать в архив», ибо ничем другим, кроме «памятника оперативной мысли», он уже не являлся. Был потерян важный плацдарм в районе Феодосии, а с ним и столь нужный для снабжения войск в Крыму порт.

И хотя немцев остановили на Парпачском перешейке, Ставка ВГК очень резко отреагировала на сдачу Феодосии, хотя сама же её фактически санкционировала 17 января (см. выше). Видимо, подобная реакция Ставки объясняется обстоятельствами, при которых Феодосия была сдана. Мы уже упоминали о гибели штаба 44-й армии. Командовать армией был назначен командир 9-го стрелкового корпуса генерал-майор И.Ф. Дашичев. Однако последний, вместо того, чтобы вступить в свои новые обязанности, попросту удрал в тыл. Последовавшая за этим сдача города обезглавленной 44-й армией сопровождалась большими потерями. Очевидно, немцы в победных реляциях не очень приукрасили свои успехи (хотя и имели постоянную склонность к приукрашиванию). Это и вызвало раздражение Сталина.

Уже в самом начале дня 19 января (начались в 00 часов 20 минут, закончились в 1 час 10 минут) состоялись переговоры по прямому проводу между Д.Т. Козловым и А.М. Василевским:

«…ВАСИЛЕВСКИЙ. Согласно личным указаниям тов. Сталина, передаю Вам директиву Ставки:

«По прямому проводу. Лично. Командующему Кавказским фронтом. 19 января 1942 г. 0.20.

Ставка возмущена Вашим поведением и поведением командования 44-й армии и приказывает:

1. Вам лично с оперативной группой штаба фронта немедленно переехать в Керчь.

2. За проявленную в боях 16 января трусость, за оставление поля боя, в результате чего 44-я армия оказалась без управления, немедленно арестовать исполняющего обязанности командующего 44-й армией генерал-майора Дашичева и направить его в Москву.

3. Сейчас же принять все меры к тому, чтобы немедленно привести войска 44-й армии в полный порядок, остановить дальнейшее наступление противника и удержать городок Феодосию за собой, для чего также привлечь авиацию фронта и корабли Черноморского флота для поддержания действий наших войск в районе Феодосии огнём судовой артиллерии с моря.

4. Ставка разрешает Вам использовать 143-ю стрелковую бригаду с переброской её из Баку на фронт.

5. Ваше решение по пункту третьему донести шифром немедленно, а также донести об исполнении и остальных указаний директивы»» [32; 50].

Пункт третий этой жёсткой директивы требует некоторого пояснения. Дело в том, что «городок Феодосия» к моменту её появления уже был оставлен. Почему же в ней идёт речь об его удержании? Как явствует из дальнейшего текста переговоров по прямому проводу, под удержанием подразумевалось возвращение города посредством комбинированного удара войск 44-й армии с суши и морского десанта:

«Одновременно тов. Сталин приказал выяснить у Вас, не считаете ли Вы возможным и целесообразным:

1. Усилить дополнительным десантом высаженный в Судаке и успешно действующий в направлении Отузы 226-й горнострелковый полк. 2. Для совместных действий с войсками 44-й армии высадить в Феодосии морской десант» [32; 51].

Видимо, генерал Д.Т. Козлов «признал» предложение Сталина «возможным и целесообразным» и «по горячим следам» своего поражения принялся готовить операцию по возвращению Феодосии, потому что спустя сутки, в 00 часов 50 минут 20 января, из Ставки ему ушла директива следующего содержания:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказала:

1. Морской десант в Феодосию продолжать готовить, но не отправлять до прибытия тов. Мехлиса.

О готовности войск фронта к переходу в наступление донести не позднее 22 часов 20.01.1942 г.

По поручению Ставки

Верховного Главнокомандования

Заместитель начальника

Генерального Штаба

ВАСИЛЕВСКИЙ»

[32; 55].

Можно сказать, что с приездом в Крым армейского комиссара 1-го ранга Л. З. Мехлиса открылась новая страница в истории Кавказского (Крымского) фронта. Хотя страница эта оказалась, увы, трагической. Роль Л.З. Мехлиса в судьбе фронта была, безусловно, очень велика. И в нашей (советской, а ныне российской) историографии её принято показывать, как правило, абсолютно негативной. Но так ли это? Подобный вопрос требует познакомиться с личностью Л.З. Мехлиса поближе, не ограничиваясь общепринятыми штампами её восприятия.

* * *

Лев Захарович Мехлис родился в 1889 году в Одессе в семье мелкого служащего. Окончив 6 классов еврейской школы, какое-то время работал конторщиком. В 1907 году вступил в сионистскую партию «Паолей Цион» («Рабочие Сиона»), близкую по идеологии к «Союзу Бунда». Однако, очевидно, националистический уклон в программе и деятельности партии не устраивал Мехлиса, потому что он довольно скоро из неё вышел [26; 296], [41; 1].

В 1911 году Мехлис был призван в царскую армию. Службу проходил во 2-й гренадёрской артиллерийской бригаде. К 1918 году Лев Захарович имел чин взводного фейерверкера (это был максимальный унтер-офицерский чин в артиллерии царской армии) [26; 296].

В январе 1918 года Мехлис демобилизовался из армии. Тогда же он вступает в большевистскую партию. Не приходится сомневаться, что этот шаг был сделан им не вдруг, что ещё во время службы Мехлис сделался сторонником большевиков.

В 1919 году партия направляет Мехлиса комиссаром в Красную Армию.

«После ухода в Красную Армию его карьера идёт на взлёт: комиссар бригады, дивизии, Правобережной группы войск на Украине. В должности комиссара 46-й стрелковой дивизии в 1920 г. впервые попадает в Крым. Его замечают и выдвигают на руководящие посты в политические структуры», – так выглядит краткое описание службы Мехлиса в Красной Армии в годы гражданской войны в статье С. Ченныка под весьма хлёстким названием «Лев Мехлис. Инквизитор Красной Армии» [41; 1]. И вроде бы не солгал С. Ченнык. Верно изложил последовательность событий биографии Льва Захаровича. Но недаром говорят, что краткость в изложении, недосказанность могут оказаться хуже прямой лжи. Во лжи можно усомниться, проверить факты и в итоге отбросить её. А вот что делать с такой «сокращённой правдой»? Автор статьи не искажает ничего, но после прочтения его статьи возникает перед мысленным взором образ партийного функционера, чинуши, вся деятельность которого в войсках сводилась к «перебору бумажек» и «деланью» собственной карьеры. Между тем это ничуть не соответствует действительности. Что же стоит за ступенями армейской карьеры Мехлиса, какие события?

Лев Захарович в Красной Армии начинает обращать на себя внимание своим бесстрашием. Оно-то и явилось «движущей пружиной» его воинской «карьеры».

Сначала он был комиссаром запасной бригады, расквартированной в Екатеринославе. 10 мая 1919 года город был внезапно захвачен бандами атамана Григорьева. Мехлис с двумя десятками бойцов пробивается из города, встречает идущее к красным подкрепление, возглавляет его и два дня дерётся с григорьевцами, несмотря на полученную контузию. В конечном итоге его отряд выбивает бандитов из города [26; 296-297].

После екатеринославских событий бесстрашного комиссара назначают во 2-й интернациональный полк 14-й армии красных. И полк отличается в боях с деникинцами. При этом Мехлиса постоянно видят на передовой – в окопах под огнём противника, в атакующих цепях, в разведке. Он вдохновляет бойцов своим примером [26; 297].

Успехи 2-го интернационального полка предопределили назначение Мехлиса в 46-ю дивизию. Повышение по службе? Формально – да. Но что представляла собой эта дивизия?! Существовали в то время в Красной Армии части и соединения, которые назвать регулярными даже с очень большой натяжкой было нельзя. Возникшие стихийно, как реакция народных масс на «возвращение господ», они, даже влившись в Красную Армию, продолжали оставаться чем-то вроде казачьей вольницы; другими словами, царили в них партизанщина и анархия. Такой была и 46-я дивизия 14-й армии. В ней опасно было даже называть себя коммунистом. Что за порядки царили в соединении, видно из следующего описания, которое историк Ю. Рубцов делает на основе документов:

«В 406-м полку орудовала «шайка бандитов» во главе с комбатом С. Тот убил командира полка и занял его место. Вмешательство комбрига результата не дало» [26; 297].

Вновь назначенный комиссар приехал в полк. «В халупе у С. он обнаружил настоящий бандитский притон – пьянка, разгул, полуобнажённые женщины… Не терпящим возражения голосом предложив всем покинуть помещение, политком остался с глазу на глаза с С. и потребовал назвать сообщника по преступлению. Стрельбы не было, за оружие, конечно, хватались, друг другу угрожали. Отдадим должное Льву Захаровичу: прояви он слабость – головы бы ему не сносить. А так С., отступив перед волевым напором комиссара, сдался и даже без конвоя был препровождён в штаб, где его и арестовали» [26; 297].

Вот так Мехлис наводил в дивизии порядок. Даже отъявленные бандиты отступали перед его храбростью. Комиссар безжалостно «вычистил» из дивизии всех командиров и политработников, которые запятнали себя своим поведением. Им были укреплены политотдел, особый отдел и ревтрибунал соединения. Дивизия на глазах наращивала боеспособность.

В этот период командование 14-й армии дало Л.З. Мехлису такую характеристику (просим читателя обратить на неё особое внимание, очень интересный образ «чинуши» и «партийного «бумажного» функционера» она рисует):

«Мехлис – человек храбрый, способный во время боя внести воодушевление, стремится в опасные места фронта. Но как политком не имеет политического такта и не знает своих прав и обязанностей.

…Тов. Мехлис прежде всего боевой солдат и энергичный работник. Отсутствие такта и упрямство значительно уменьшают его достоинства как комиссара, ввиду чего работать с ним тяжело. Политического, «комиссарского» опыта, необходимого комиссару дивизии, у него нет, почему в работе его наблюдаются некоторые ненормальности (культ шомпольной расправы самих красноармейцев над провинившимися товарищами (выделено нами – И.Д.)). Тем не менее, при всех своих недостатках можно сказать, что Мехлис… удовлетворителен благодаря общему уровню своего развития, энергии и знанию военного дела…» [26; 298].

Вот вам и «карьерист и чинуша»: храбр, жизни своей не жалеет, чем и заработал свой авторитет. В то же время «не имеет политического такта» и командованию с ним тяжело работается. Другими словами, «в рот начальству» Мехлис «не заглядывает» и «спинку перед ним не прогибает». Что до «шомпольной расправы» над провинившимися, то, заметьте, осуществляет её не Мехлис со своими «инквизиторами» (политработниками и особистами), а делают это сами красноармейцы, Мехлис же не препятствует такому положению вещей. Очевидно, навести порядок в анархической дивизии по-другому и нельзя было.

К концу 1919 года 46-ю дивизию передали в 13-ю армию, т.к. последняя была сильно ослаблена в боях. Задача же перед ней стояла чрезвычайно важная – не допустить отход белогвардейских войск в Крым. Однако выполнить её армия оказалась не в состоянии: корпус белого генерала Я.А. Слащёва успел выйти на Перекоп и занять на нём позиции. Единственным соединением красных, которое подтянулось к Перекопу сразу же за корпусом Слащёва, оказалась 46-я дивизия. Здесь она в течение довольно продолжительного времени вела «дуэль» с белым корпусом, даже захватывала Перекоп и Армянск, но, уступая противнику в силах, в конечном счёте была отброшена. В феврале 1943 года служивший в войсках Волховского фронта капитан И. Бахтин, сослуживец Мехлиса по 46-й дивизии, написал последнему, бывшему тогда членом Военного совета Волховского фронта, письмо:

«Помните ли Вы, дорогой генерал, такой же тающий февраль между Юшунем и Армянским базаром в 1920 году и наши две одинокие фигуры, ведущие огонь по слащёвской коннице, пока наши отступавшие части не опомнились и не залегли в цепь вместе с нами?» [26; 299].

Очень ценные для нас строки. Они не только ещё раз свидетельствуют о храбрости Мехлиса, но и показывают, каково было отношение к нему со стороны писавшего их. Строевой капитан не только не побоялся написать письмо генералу, члену Военного совета, но и называет его в письме «дорогой генерал», что, безусловно, говорит о глубочайшем уважении автора письма к Мехлису, уважении, зародившемся во время гражданской войны и никуда не «испарившемся» за межвоенный период и годы Великой Отечественной. Значит, было за что уважать. И капитан Бахтин в этом своём отношении не единственен. Есть множество свидетельств уважительного отношения ко Льву Захаровичу как фронтовиков Отечественной, так и людей, работавших с ним в мирное время.

Но всё это будет позже, а тогда, в 1920 году, подтянувшаяся к Перекопу 13-я армия в марте предприняла ещё ряд попыток пробиться в Крым. Несмотря на то, что однажды красным удалось прорвать оборону на Перекопе, они всё-таки были отброшены. В апреле же уже белые, накопившие силы, перешли в наступление. 14 апреля южнее Мелитополя, в районе деревни Кирилловки, с моря был высажен десант – Алексеевский пехотный полк и Корниловская артбатарея. Противник стремился перерезать железную дорогу Мелитополь – Большой Утлюк, по которой шло снабжение всей 13-й армии. Район высадки десанта был тыловым как раз для 46-й дивизии. Её части и провели уничтожение высадившихся белогвардейцев. В четырёхдневных боях комиссар дивизии вновь отличился. Первоначально сформированный Мехлисом сводный отряд из частей мелитопольского гарнизона и городских рабочих до подхода 409-го полка дивизии смог остановить белых десантников, а затем, с прибытием подкрепления, даже перейти в контрнаступление и отрезать белогвардейцам пути отхода. Части десанта удалось вырваться и вдоль морского побережья уйти к Геническу. По дороге остатки белых ударили по тылам 411-го полка красных. Неожиданный удар вызвал панику и беспорядочное отступление полка. Прибывший в этот момент в полк Мехлис быстро навёл в нём порядок. Под руководством комиссара остатки белого десанта были уничтожены в боях на улицах Геническа [26; 299-300].

Как докладывал командованию армии начдив Ю.В. Саблин, комиссар дивизии «всё время находился в передовых цепях, увлекая вперёд в атаку красноармейцев своим личным примером» [26; 300].

В ходе боя за Геническ Мехлис был довольно сильно ранен в левое плечо (сквозное ранение ружейной пулей со значительным раздроблением кости), но из боя не вышел вплоть до его окончания.

За ликвидацию Мелитопольского десанта Ю.В. Саблин и Л.З. Мехлис были представлены к орденам Красного Знамени [26; 300].

После недолгой службы членом реввоенсовета Юго-Западного фронта Мехлис был назначен политкомиссаром в так называемую Ударную группу Правобережной Украины. Именно её силы, переправившись через Днепр в ночь на 7 августа 1920 года, захватили знаменитый Каховский плацдарм. Есть свидетельства, что передовой отряд группы возглавлялся Мехлисом [26; 301]. Все попытки врангелевцев скинуть красных в Днепр успехом не увенчались. Каховский плацдарм стал символом мужества, стойкости и героизма Красной Армии. И, как всегда, Мехлис был в передовых рядах бойцов. Так, в ходе боя 5 сентября он лично, будучи артиллеристом, возглавил батарею, на участке которой врангелевцы особо яростно атаковали [26; 301-302].

После войны Мехлис, карьера которого на политическом поприще в РККА была обеспечена, как ни странно, уходит из армии. Он занимает должность совершенно незаметную – возглавляет канцелярию Совнаркома, которая к тому времени, погрязнув в бюрократизме и волоките, была крайне неэффективным органом. И Мехлис занялся рутинной бумажной работой. Налаживая контроль за прохождением документации, наказывая разгильдяев и бюрократов, он очень быстро добился того, что канцелярия Совнаркома заработала, «как часы» [26; 304].

Осенью 1921 года его направляют налаживать работу Рабоче-крестьянской инспекции, а через год, по инициативе Сталина, переводят из Рабкрина на должность главы аппарата ЦК РКП(б). Мехлис справляется и с этой работой [26; 303-304].

Надо отметить, что какую бы должность Мехлис не занимал, он целиком отдавался работе. Требовательность к другим у него сочеталась с ещё большей требовательностью к себе. Без всякой иронии можно сказать, что человек буквально «горел на посту». Сохранилась записка И.В. Сталина к А.И. Рыкову, тогдашнему главе Совнаркома, и В.М. Молотову от 17 июля 1925 года:

«Прошу вас обоих устроить Мехлиса в Мухалатку или другой благоустроенный санаторий, не обращайте внимания на протесты Мехлиса, он меня не слушает, он должен послушать вас, жду ответа» [26; 304].

В 1926-1929 годах Мехлис учится в Институте красной профессуры. Причём его способности обращают на себя внимание преподавателей. Его работы публикуются в теоретическом журнале коммунистов «Большевик».

После окончания института Мехлиса направляют на работу в редакцию «Правды». Сначала он занимает там должность ответственного секретаря, а вскоре становится главным редактором. И на этом посту Лев Захарович трудится с полной самоотдачей: он работает без отпусков и выходных, не обращая внимания на состояние своего здоровья. Был случай, когда его, тяжело заболевшего, прямо из кабинета увезли в больницу, а после выписки он первым делом отправился на своё рабочее место, а не домой [26; 304-305].

В конце 1937 года Мехлис вернулся на политическую работу в армию – его назначили начальником Главного политического управления РККА (Главпура).

Занимая эту должность, Мехлис принял активное участие в чистке армии, за что и подвергается с «перестроечной» эпохи сильнейшим нападкам. «Яркий и зловещий представитель 1937 года», «инквизитор Красной Армии», – такими вот прозвищами «наградили» Мехлиса историки [25; 60], [41; 1]. Однако в наши дни уже довольно много написано о том, что и масштабы репрессий в армии сильно преувеличены «демократическими» авторами, и чистка армии и впрямь была нужна, ибо того требовал и моральный облик многих «вычищенных», и политическая их благонадёжность, и их профессиональный уровень. Словом, совсем не всё, сделанное Мехлисом при чистке рядов армии, было злом. Однако разговор о чистках армии – вопрос обширнейший и к нашей теме отношения не имеет.

Сейчас же нам бы хотелось обратить внимание читателей на одну деталь, которая, на наш взгляд, добавляет положительный штрих в характеристику Мехлиса. Историк В. Абрамов, с 70-х годов прошлого столетия занимающийся изучением керченских событий 1942 года, сбором материалов о них, в своё время встречался с работниками Главпура, служившими при Мехлисе. Как говорит В. Абрамов, все они хорошо отзывались о своём начальнике [1; 7-8]. И это после разоблачения «культа личности» и хрущёвской «оттепели». Кстати, и сам Н.С. Хрущёв сказал о Мехлисе следующее:

«Это был воистину честнейший человек, но кое в чём сумасшедший» [26; 306], [22; 4]. Под сумасшествием «кое в чём» Н.С. Хрущёв, очевидно, понимал фанатичную преданность коммунистической идее и стране, свойственную Льву Захаровичу. Подчеркнём, именно делу коммунизма и Советской стране был предан Мехлис, а не Сталину, как принято у нас о нём писать.

Став «главным комиссаром страны», Мехлис не стал кабинетным работником и «парадным генералом» (звание армейского комиссара 1-го ранга, которое носил Мехлис, соответствует, примерно, званию генерала армии; хотя можно говорить и о его примерном соответствии маршальскому званию), не сосредоточился только на вопросах политработы в войсках. Как и в гражданскую, он, прежде всего, остался солдатом.

Это очень ярко показали события советско-финской войны.

Зимняя война, как её называют в Финляндии, оказалась короткой (ноябрь 1939 г. – март 1940 г.), но по ряду причин тяжёлой для нашей армии. И Л.З. Мехлис не «пересидел» её в своём московском кабинете, а, как истинный комиссар, был в войсках, в передовых частях. Он, генерал, начальник Главпура, совсем немолодой уже человек (ему тогда был 51 год), ходил во главе солдатских цепей в атаки [26; 308]. Писатель Д. Ортенберг, будущий главный редактор «Красной Звезды», редактировавший во время «финской» газету 11-й армии «Героический поход», рассказывал, как, будучи вместе с начальником Главпура в одной из дивизий, попали в окружение. Мехлис посадил работников редакции на грузовичок, дал для охраны несколько бойцов и отправил их из дивизии по льду озера (этим путём ещё можно было выскочить из окружения). Ортенберг и работники редакции, действительно, проскочили. Лев Захарович же остался в дивизии. Вместе с командиром он возглавил её выход из окружения [26; 308].

Но и о политико-воспитательной работе в войсках Л.З. Мехлис не забывал. Вот какие любопытные выводы сделал он по этому вопросу после советско-финской войны, озвучив их на совещании по военной идеологии:

«Армию, безусловно, необходимо воспитывать, чтобы она была уверена в своих силах. Армии надо прививать дух уверенности в свою мощь. Но это как небо от земли отличается от хвастовства о непобедимости Красной Армии.

…Не популяризируются лучшие традиции русской армии, и всё, относящееся к ней, огульно охаивается… В оценке действий царской армии процветает шаблон упрощенчества. Всех русских генералов до недавнего времени скопом зачисляли в тупицы и казнокрады. Забыты русские полководцы – Суворов, Кутузов, Багратион и другие, их военное искусство не показано в литературе и остаётся неизвестным командному составу» [26; 311].

И это оголтелый коммунист-фанатик, ничего не знающий и не желающий признавать, кроме своей коммунистической идеи? На официальном уровне советское руководство обратилось к традициям русской воинской славы, начало их пропагандировать после начала Великой Отечественной войны. Мехлис более чем за год до начала войны говорил о недопустимости игнорирования богатой военной истории России для воспитания бойцов и командиров Красной Армии. Подчёркивая необходимость воспитания боевого духа в войсках, Мехлис в то же время был далёк от разного рода «шапкозакидательских» настроений, которые так «дружно» приписываются ему историками.

В августе 1940 года институт военных комиссаров в РККА был упразднён, и Мехлис был назначен на пост народного комиссара Наркомата государственного контроля. Меньше года занимал этот пост Лев Захарович. Но за дело он взялся со свойственной ему энергией, напористостью и принципиальностью. Только за первую половину 1941 года им было организовано свыше 400 ревизий [26; 310]. Чуждый корысти и различных групповых интересов, Мехлис «дал по рукам» многим расхитителям социалистической собственности и просто разгильдяям, не умевшим и не хотевшим беречь «народную копейку».

21 июня 1941 года Лев Захарович вновь был назначен начальником Главного политуправления Красной Армии.

С началом Великой Отечественной войны Мехлис становится заместителем Верховного Главнокомандующего, одновременно продолжая возглавлять Главное политическое управление РККА.

И, как и ранее, он стремится на передовую.

В качестве представителя Верховного командования в июне-июле Мехлис находится на Западном фронте, в августе – на Центральном, в сентябре – октябре – на Северо-Западном, в ноябре – в 30-й армии Западного фронта, в декабре 1941 г. – январе 1942 г. – на Волховском фронте [26; 310].

«Демократические» авторы склонны описывать деятельность Мехлиса на фронтах как деятельность палача, только «децимациями» водворявшего в войсках дисциплину.

Сама постановка вопроса выглядит для «не демократически» мыслящего человека несколько странно: должны или не должны войска сражаться с наступающим противником? Должна ли существовать в них твёрдая дисциплина? Нужно ли пресекать в них панику и наказывать трусов, независимо от их званий и должностей?

Ответ на данные вопросы у «записных» «демократов» будет, конечно же, отрицательным: всего этого делать не стоит.

Но Мехлис «демократом» не был, а был коммунистом и верным сыном Отечества. Поэтому он считал, что защита Родины – священный долг любого её гражданина, тем более, если этот гражданин – мужчина и носит военную форму. Трусов надо заставлять сражаться, быть смелыми. Наиболее же отъявленные из них должны жестоко наказываться, вплоть до расстрела. Но культа из «шомпольной расправы» и «децимаций» Мехлис не делал. Ярых хулителей комиссара должны очень поразить такие слова из его записной книжки:

«…Чем более дисциплина расшатана, тем к большим деспотичным мерам приходится прибегать для её насаждения… которые не всегда дают положительные результаты… Командира… надо обучать быть требовательным к подчинённым, быть властным. Тряпка-командир дисциплины держать не будет… Но командир… должен быть справедливым отцом бойца. Не допускать незаконных репрессий, самосуда и сплошного мата… Подчинять людей, не унижая их (выделено нами – И.Д.)» [26; 312].

И надо сказать, что у Мехлиса слова с делом не расходились. Сам он следовал именно такой линии поведения. Будучи беспощаден к шкурникам, трусам и паникёрам, он всегда с большим уважением относился к честным бойцам и командирам, много внимания уделял бытовым потребностям воинов, строго следил за тем, чтобы в работе интендантов не было злоупотреблений. За хищения жёстко карал. Быстро и эффективно реагировал на жалобы раненых и больных в госпиталях. Не приходится удивляться, что авторитет комиссара среди солдат, низшего и среднего звена командиров был очень велик, о чём мы уже говорили. В. Абрамов рассказывает, что в одном из послевоенных солдатских воспоминаний встретил такие слова: «Крымский фронт имени товарища Мехлиса» [1; 15]. И это о фронте, главным виновником катастрофы которого, по утверждению многих историков, был он, Мехлис. Видимо, солдаты этого фронта так не считали.

Что до «умопомрачающей» жестокости Мехлиса, то вот примеры её проявления. В июне 1941 года по требованию Мехлиса был расстрелян полковой комиссар А.Б. Шленский, сбежавший с фронта в Прибалтике.

В сентябре 1941 года, будучи представителем Ставки ВГК на Северо-Западном фронте, Мехлис даже без суда военного трибунала расстрелял генерал-майора Гончарова, командующего артиллерией 34-й армии, а немногим позже по его настоянию был осуждён и расстрелян и сам командующий 34-й армией генерал-майор Качанов. За что? По мнению современных «демократов», абсолютно ни за что, всего лишь за оставление в критический момент боя вверенных войск и бегство в тыл, утрату всей армейской артиллерии.

Выдержка из приказа о расстреле генерал-майора Гончарова:

«…За проявленную трусость и личный уход с поля боя в тыл, за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в прямом невыполнении приказа фронта о выходе на помощь наступающим с запада частям, за непринятие мер для спасения материальной части артиллерии, за потерю воинского облика и двухдневное пьянство в период боёв армии…» [26; 314].

Мало, чтобы поставить такого командира «к стенке»? По мнению командиров штаба 34-й армии, перед строем которых расстреляли Гончарова, вполне достаточно. Сохранилось донесение начальника особого отдела Северо-Западного фронта на имя Мехлиса, в котором сообщалось, что большинство работников штаба одобрили расстрел Гончарова. Против же высказался всего один человек, который характеризуется сослуживцами как трус [26; 315].

Подобные «жестокости» проявлял на фронте армейский комиссар 1-го ранга. Не знаем, как у читателей, а у нас эти «жестокости» вызвали ещё большую к нему симпатию.

С другой стороны, есть примеры (и их немало) совсем иного отношения Мехлиса к людям, людям честным и достойным.

На Волховском фронте Лев Захарович вступился за командира полка Колесова, безосновательно привлечённого к партийной ответственности.

По ходатайству главного хирурга фронта профессора А.А. Вишневского добился ордена для майора медслужбы Берковского, которого незаслуженно обходили наградами.

На Западном фронте он активно способствовал восстановлению в прежней должности заместителя командира 91-й гвардейской стрелковой дивизии по тылу подполковника интендантской службы И.В. Щукина [26; 322].

Последним местом службы Л.З. Мехлиса перед назначением представителем Ставки на Кавказский (Крымский) фронт был Волховский фронт (образован 17 декабря 1941 года; командующий генерал армии К.А. Мерецков). Ещё до образования этого фронта вошедшие в него 4-я и 52-я отдельные армии при содействии 54-й армии Ленинградского фронта и Новгородской армейской группы вели ожесточённые бои под Тихвином, препятствуя гитлеровцам замкнуть кольцо полной блокады Ленинграда. С 10 ноября по 30 декабря 1941 года наши войска здесь провели успешную контрнаступательную операцию, сорвавшую немецкие замыслы [6; 96-97], [31; 274]. Л.З. Мехлис был представителем Ставки на этом участке фронта как в период оборонительных, так и наступательных боёв.

События под Тихвином разворачивались параллельно с оборонительной и наступательной операциями под Москвой. Поэтому достаточных сил на помощь действующим под Ленинградом войскам Верховное командование выделить не могло. Даже винтовок не хватало. Рассчитывать приходилось в основном на «внутренние резервы». И Мехлис провёл большую работу по мобилизации этих «резервов». За счёт тыловых частей были пополнены четыре дивизии, понёсшие в боях большие потери. Из тылов было изъято 5 024 винтовки, 98 ручных и станковых пулемётов, один миномёт, два автомата ППД [26; 324-325].

Словом, с начала войны и до конца 1941 года Мехлис неоднократно доказывал, что его деятельность как представителя Ставки ВГК на фронтах весьма эффективна. Не приходится удивляться поэтому, что когда в ходе боёв 15-18 января наши войска потеряли недавно отбитую у немцев Феодосию, то обеспокоенный положением дел в Крыму Верховный Главнокомандующий направил туда именно Мехлиса. Любопытная деталь: сделал он это, несмотря на просьбы К.А. Мерецкова, который просил оставить Льва Захаровича на Волховском фронте [26; 325, 327]. Это ранее репрессированный К.А. Мерецков, который, казалось бы, должен был возносить молитвы всем богам на свете, чтобы от него поскорее убрали «твердолобого палача» Мехлиса, просит оставить его представителем Ставки на своём фронте?! Воистину удивительная вещь! Но удивительная, если оценивать комиссара с тех позиций, с которых его принято оценивать в нашей историографии. Сам же Мерецков, послуживший с Мехлисом и ещё один раз (в 1943 году), отмечал такие качества Льва Захаровича, как смелость, честность, работоспособность, хотя и о недостатках не умолчал (склонность к подозрительности и грубость) [21; 320].

Вот такой человек прибыл в качестве представителя Ставки ВГК на Керченский полуостров 20 января 1942 года. И что же он там увидел?

* * *

«Прилетели в Керчь 20.01.42 г. … Застали самую неприглядную картину организации управления войсками…

Комфронта Козлов не знает положения частей на фронте, их состояния, а также группировки противника. Ни по одной дивизии нет данных о численном составе людей, наличии артиллерии и миномётов. Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира. Никто из руководящих работников фронта с момента занятия Керченского полуострова в войсках не был…» – такую телеграмму отправил в Ставку ВГК Мехлис 22 января 1942 года [20; 5], [25; 30], [26; 327].

Наши историки почему-то говорят об этой телеграмме, как о свидетельстве самонадеянности и неумного служебного рвения (этакий туповатый и рьяный пёс Фицко) армейского комиссара. Мол, всего «двух дней хватило» Мехлису во всём разобраться («ха-ха!» за кадром) [25; 30]. Так ведь если быть непосредственно в войсках, а не сидеть в Краснодаре и Тбилиси, то многих недель для понимания положения войск и не надо. Общее положение проясняется довольно быстро. И никто из историков не будет спорить, что было оно у наших сил на Керченском полуострове к 20 января 1942 года далеко не блестящим. Другой вопрос – причины такого неутешительного состояния Кавказского фронта, причины его январских неудач. Так, И. Мощанский всё сводит к «объективным причинам»:

«Если подходить к анализу неудач Красной Армии объективно, то недостаточная подготовленность частей в ходе проведения десантной операции не зависела от отдельных личностей. Она заключалась в объективных упущениях подготовки и организации управления войск, наиболее ярко проявившихся в боях на Керченском полуострове. Так, перед войной в теории и практике обучения армии и флота десанты не превышали одной дивизии. Таким образом, ни теоретически, ни практически войска не были подготовлены к высадке такого крупного десанта. Не обладая специальными десантными судами и высадочными средствами, флот не был готов к подобному десанту и в техническом отношении.

Командование фронта не имело полноценного штаба в ходе планирования и управления десантной операцией, так как основной состав штаба оставался в Тбилиси, а в Краснодаре находилась лишь его оперативная группа.

Штабы флота и фронта недооценили проблему сбора транспортных (плавучих) средств и их подготовки к операции. Не было даже ориентировочного плана перевозки войск, техники и снабжения в Севастополь, Керчь, Феодосию и между портами Кавказа. В связи с общим недостатком морского транспорта было принято решение перевозить дивизии на плацдарм в уменьшенном составе, оставляя на кавказском побережье тяжёлые орудия, танки и, как тогда говорили, обозы. Это обстоятельство главным образом и определило малый оперативный успех войск 51-й и 44-й армий после их высадки в Крыму» [25; 30].

Такая вот, по мнению И. Мощанского, «объективность». Но позволено будет спросить: «А всё ли в этой «объективности» объективно?»

Да, опыта, теоретической и практической подготовки в проведении такого масштаба десантной операции наши армия и флот не имели.

Да, операция готовилась в ускоренном темпе, и многие огрехи в её проведении можно списать именно на эту «ускоренность».

Да, Черноморский флот и Азовская военная флотилия (как, впрочем, весь ВМФ СССР) не имели специальных десантных кораблей. Не хватало транспортов для переброски с «большой земли» живой силы, боевой техники, вооружения, боеприпасов, продовольствия и снаряжения. В силу всего этого тяжёлая техника и вооружение, тылы частей и соединений изначально не десантировались, долгое время оставаясь на Тамани или в Кавказских портах.

Сюда можно (и нужно!) ещё добавить крайне неблагоприятные погодные условия, которые срывали сосредоточение войск Кавказского фронта на Керченском полуострове. Тут и будь у командования фронта и флота самые точные графики переброски сил на полуостров, то они обязательно оказались бы сорванными.

Всё вышеприведённое можно и впрямь занести в разряд объективных причин нашей неудачи в Крыму в январе 1942 года.

Но как занести в разряд объективных обстоятельств то, что «командование фронта не имело полноценного штаба… т.к. основной состав штаба оставался в Тбилиси, а в Краснодаре находилась лишь его оперативная группа», мы, право же, не знаем. Да даже находись и весь штаб в Краснодаре? Далековато Краснодар от Керченского полуострова. Т.е. вдумайся, читатель: сидит командующий Кавказским фронтом в Краснодаре, а его войска воюют под Феодосией. Такое положение было понятно, когда проводилась десантная операция. Но она завершилась в самом начале января (причём, завершилась вопреки всему успешно), проходит две недели (начало немецкого контрнаступления 15 января), а штаб по-прежнему в Тбилиси, а его оперативная группа во главе с самим командующим по-прежнему в Краснодаре.

Проходит ещё пять дней. «На дворе» 20-е число. Судя по всему, идея отправить Мехлиса в Крым родилась у Сталина в течение дня 19 января (см. документы выше). И представитель Ставки уже 20-го оказывается в Керчи, прибыв туда даже не прямо из Москвы, а с Волховского фронта (наверняка, через Москву). А вот командующий фронтом Д.Т. Козлов к этому моменту из Краснодара на полуостров прибыть не соизволил, даже после «грозного окрика» из Ставки 19 января.

В общем, И. Мощанскому правильнее и даже честнее было бы написать, что командование Кавказского фронта никакого штаба на Керченском полуострове не имело вообще. Не бывали на передовой своих войск ни Д.Т. Козлов, ни его начальник штаба Ф.И. Толбухин и никто из руководящих работников штаба фронта. Как при этом можно составить чёткое представление о состоянии войск фронта, о противнике? Как можно организовать нормальное управление своими силами? Никак. Об этом и телеграфировал Мехлис в Ставку 22 января. То, о чём сообщал Лев Захарович, полностью соответствовало действительности. А посему рассматривать его телеграмму как свидетельство какой-то неумности, подозрительности и самонадеянности абсолютно недопустимо.

Уже 23 января 1942 года командование фронта издало приказ № 12, анализировавший причины неудачных боёв 15-18 января. В основу приказа легли положения отправленной Мехлисом накануне в Ставку телеграммы. Копия приказа также была отправлена Сталину. Документ подписали командующий фронтом Д.Т. Козлов, член Военного совета фронта Ф.Л. Шаманин и представители Ставки ВГК Л.З. Мехлис и П.П. Вечный. Кстати, заметим, что, подписав приказ, Д.Т. Козлов признал правильность доклада Мехлиса от 22 января.

Приказ констатировал, что были допущены «крупнейшие недочёты в организации боя и в управлении войсками» [25; 30]. Так, после успешного завершения десантной операции в районе Феодосии и выхода частей 44-й и 51-й армий на реку Чурук-Су войска не закрепились на занятом рубеже, не организовали соответствующей системы огня, бдительного боевого охранения, непрерывной разведки и наблюдения. В период боёв командование этих армий не сумело организовать взаимодействие пехоты с авиацией. Командиры дивизий не использовали всей мощи огня артиллерии, мелкими группами бросали лёгкие танки Т-38 и Т-26 на неподавленную противотанковую оборону. При контратаках пехота за танками не шла, артиллерия её не поддерживала. Плохо было организовано управление войсками от штаба армии и ниже. Штаб фронта не знал истинного положения дел в районе Феодосии [26; 336], [25; 30-31].

В приказе отмечались факты «позорного бегства в тыл» и потери управления войсками старшими и высшими командирами: командиром 9-го стрелкового корпуса генерал-майором И.Ф. Дашичевым, к тому времени уже арестованным по приказу Ставки, командиром и военным комиссаром 236-й стрелковой дивизии комбригом Морозом и батальонным комиссаром Кондрашовым, командиром 63-й горнострелковой дивизии подполковником Цендзиевским и некоторыми другими. При этом, как говорилось в приказе, в отношении трусов, дезертиров и паникёров репрессивные меры, предусмотренные приказом Ставки ВГК № 270 от 16.08.1941г., не применяются, а в войсковом и армейском тылу до сих пор отсутствует должный порядок [25; 31], [26; 336].

Как видим, помимо объективных, были и чисто субъективные причины нашей неудачи под Феодосией, и связаны они были именно с отсутствием должного порядка в управлении войсками. Порядок этот надо было срочно наводить. Поэтому приказ № 12 требовал:

«1. Командованию армий, дивизий, полков учесть опыт боёв 15-18.01.42, немедленно навести порядок в частях… Полковую артиллерию и артиллерию ПТО иметь в боевых порядках пехоты…

2. Паникёров и дезертиров расстреливать на месте как предателей. Уличённых в умышленном ранении самострелов-леворучников расстреливать перед строем.

3. В трёхдневный срок навести полный порядок в тылах. Организовать бесперебойное питание в любых условиях (выделено нами – И.Д.)» [25; 31], [20; 6].

К этому следует добавить, что Мехлис особо тщательно проверил состояние ВВС, артиллерии фронта и войсковой разведки. Оказалось, что из-за плохого материально-технического обеспечения на Керченском полуострове скопилось 110 неисправных самолётов, вследствие чего в день производилось менее одного самолётовылета. Боеготовность артиллерии оказалась на низком уровне. Неудовлетворительно была налажена и разведка [20; 6], [11; 237].

Со свойственной ему энергией, Л.З. Мехлис взялся за исправление ситуации. Причём он прекрасно понимал, что не всё сводится к вине отдельных личностей, есть и объективные причины того положения, в котором оказались войска Кавказского фронта в Крыму (сложности транспортировки и снабжения войск). Но и с этими обстоятельствами надо было бороться.

Мехлис много сделал для выделения Кавказскому (Крымскому) фронту дополнительных сил. Уже 23 января Ставка удовлетворила его просьбу и отдала распоряжение направить в войска на Керченском полуострове 450 ручных пулемётов, 3 тысячи автоматов ППШ, 50 миномётов калибра 120-мм и 50 миномётов калибра 82-мм, два дивизиона реактивных миномётов М-8. Были обещаны также танки Т-34 и КВ, противотанковые ружья и другое вооружение и техника [11; 236-237], [20; 6], [25; 31].

В ходе телеграфных переговоров с заместителем начальника Генштаба А.М. Василевским 24 января Л.З. Мехлис узнал о направлении в распоряжение Кавказского фронта на Керченском полуострове пяти огнемётных рот (хотя сам представитель Ставки запрашивал три таких роты) и о назначении, опять же по своему запросу, нового командующего ВВС фронта (им стал генерал-майор Е.М. Николаенко) [32; 60-61].

В ходе этих же переговоров Л.З. Мехлис поставил перед Ставкой вопрос о насыщении фронта самолётами новых типов («…дадут ли нам штурмовики и бомбардировочную авиацию? Учтите, что бомбардировщиков у нас очень мало и они большей частью старые» [32; 61]), о присылке на полуостров генералов инженерных войск Хренова и Галицкого, а также об освобождении командования фронта «от забот по Закавказью» [32; 61].

Первоначально получить новые штурмовики и бомбардировщики не удалось. Зато были присланы авиаремонтные бригады и запасные части для организации ремонта самолётов на месте [25; 31-32].

Уже 28 января Ставка ВГК издаёт директиву № 170070 о реорганизации войск Кавказского фронта. «В целях удобства управления и более успешного выполнения задания по освобождению Крыма» Кавказский фронт разделялся на Крымский фронт и Закавказский военный округ [32; 73]. В состав Крымского фронта вошли «войска бывшего Кавказского фронта, расположенные на Керченском полуострове, на Таманском полуострове и в районе Краснодара (44, 51 и 47-я армии)» [32; 73]. Фронту подчинялись войска Севастопольского оборонительного района, Черноморский флот, Азовская военная флотилия и Керченская военно-морская база. Командующим Крымским фронтом назначался генерал-лейтенант Д.Т. Козлов. Штаб фронта должен был размещаться в Керчи [32; 73].

Решались и кадровые вопросы, которые ставил Л.З. Мехлис перед Ставкой ВГК. В качестве нового заместителя командующего фронтом на Керченский полуостров прибыл генерал-майор инженерных войск А.Ф. Хренов, несколько позже бригадный комиссар С.С. Емельянов был назначен новым начальником политуправления фронта. Уже в феврале новым командующим 47-й армией стал генерал-майор К.С. Колганов, бывший до этого заместителем командующего 10-й армии Западного фронта3, а новым начальником штаба 51-й армии – полковник К.П. Котов (командир 163-й стрелковой дивизии) [20; 6], [11; 237], [32; 100].

Кстати, о политсоставе. Сам будучи комиссаром, Мехлис придавал большое значение насыщению войск фронта кадрами политработников различного уровня. Только по состоянию на 10 февраля в войска Крымского фронта по запросам Мехлиса были направлены 2 комиссара дивизий, 15 комиссаров полков, 45 комиссаров батальонов, 23 военкома артдивизионов и батарей, 15 инструкторов по пропаганде, 7 политработников для работы в дивизиях, сформированных из выходцев из закавказских республик, 4 специалиста по пропаганде среди немцев, 300 политруков, 225 замполитруков и 1688 политбойцов [20; 6-7], [25; 32-33].

Но внимание Мехлиса не ограничивалось комиссарскими кадрами и кадрами высших и старших командиров фронта и его армий. Оценив при проверке боеспособность нашей артиллерии довольно низко, он не только «выбивает» для фронта новые орудия и миномёты, но и настоятельно просит начальника Главного артиллерийского управления РККА генерал-полковника Н.Н. Воронова командировать в Крым 30 командиров батарей полковой и дивизионной артиллерии, 60 командиров миномётных рот [25; 32].

Большое внимание Мехлиса к кадровым вопросам специалисты-историки считают даже излишним, полагают, что кадровая «чехарда», которую устроил на Крымфронте представитель Ставки ВГК, никак не содействовала повышению его боеспособности, а как раз, наоборот, понижала её. К данному вопросу мы ещё будем обращаться в дальнейшем.

На Керченский полуостров не только поступало новое вооружение, но и прибывали новые соединения, а также пополнение для уже имеющихся. Для усиления Крымского фронта были использованы войска, высвободившиеся 29 января 1942 года в результате подписания договора между СССР, Великобританией и Ираном. Советские и английские войска были введены в Иран в августе 1941 года для свержения пронемецкого правительства. После подписания договора напряжённость в регионе спала, и часть войск из Ирана была направлена на Керченский полуостров.

Одной из первых в состав Крымского фронта вошла 55-я танковая бригада. Затем прибыли 39-я и 40-я танковые бригады. Эти две последние были переброшены в Крым в сокращённом составе и не имели пехоты, артиллерии и некоторых тыловых структур. Пехота и артиллерия им были приданы уже на Крымфронте (распоряжением Мехлиса каждой из них придавалось по усиленной пехотной роте и по три противотанковых орудия). Наконец, в состав фронта вошли 56-я танковая бригада, 229-й отдельный танковый батальон и 24-й танковый полк [11; 237], [25; 32].

Уже в конце января – начале февраля на Керченский полуостров начали перебрасывать 138-ю горнострелковую дивизию (по состоянию на 20 февраля она находилась на полуострове без одного полка) [32; 102, 493].

Мехлис добился согласия на отправку в Крым 15 тысяч человек пополнения из бойцов славянских национальностей (русских, украинцев и белорусов). «Здесь пополнение прибывает исключительно закавказских национальностей. Такой смешанный национальный состав дивизий создаёт огромные трудности», – пояснял Мехлис в телеграфных переговорах [25; 32], [26; 329-330].

В самом деле языковой барьер в «закавказских» дивизиях был самой настоящей проблемой. Например, 390-я стрелковая дивизия С.Г. Закияна прибыла на фронт, насчитывая 553 русских, 10 185 армян, азербайджанцев и грузин. 7 603 человека в дивизии плохо или совсем не владели русским языком [11; 238]. В связи с этим требования Льва Захаровича о присылке славянского пополнения вполне понятны. В итоге дивизии с Кавказа были переформированы в «национальные» [11; 238]. Хотя в тот момент Красная Армия уходила от национальных формирований, но в Крыму командование пошло на «обратные» меры, т.к. другого выхода в той ситуации просто не было.

Уже 25 января 1942 года у командования Кавказского фронта был готов новый план наступательной операции – приказ командующего войсками Кавказского фронта № 0255 командующим 51, 44 и 47-й армиями, Черноморским флотом о задачах в разгроме феодосийской группировки противника.

Приказ довольно точно определил противостоящую фронту группировку противника:

«Его основная группировка силою до четырёх пд, одной пех. бригады, одной кавбригады, полка СС действует в районе Феодосия, Владиславовка, Дальн[ие] Камыши» [32; 493].

Фронту ставилась задача переходом в наступление и ударом в направлении Корпечь, Владиславовка, Старый Крым окружить и уничтожить феодосийскую группировку противника [32; 493].

Для этого силам фронта ставились следующие задачи:

«…4. 51А (224, 390, 396 сд, 302 и 138 гсд, 105 гсп, 12 сбр, 83 мор. сбр, 39, 40 тбр и батальон 55 тбр, 25 кап, 547 гап) ударом силою не менее четырёх сд при поддержке 170 орудий с фронта отм. 22,6, ст. Ак-Монай в направлении отм. 30,3, Тулумчак, Владиславовка, Ст[арый] Крым – во взаимодействии с 44А окружить и уничтожить феодосийскую группировку противника.

Одновременно наступлением на Ислам-Терек силою одной сд обеспечить действия ударной группы армии.

…5. 44А (157, 404, 398 сд, 63 гсд, 126 отб, 1/7 гмп, 457 кап) ударом силою не менее трёх сд при поддержке 62 орудий с фронта (иск.) Парпач, отм. 63,8, Кош (1 км южн. отм. 63,8) в направлении отм. 66,3, 56,5, Аджигал, Дальн[яя] Байбуга, Насыпной, во взаимодействии с 51А и ЧФ уничтожить феодосийскую группировку противника.

…7. 47А – 400 сд, 77 гсд, 143 сбр, 72 кд с группой Шаповалова и 13 мсп, 229 отб – сосредоточиться в районе Ташлыяр, Чалтемир, Марфовка, Палапан. К утру 2-го дня операции выйти на Ак-Монайские позиции на участке 51-й армии в готовности к наступлению в направлении Ислам-Терека.

Подвижной группой (72 кд, группа Шаповалова, 229 отб) быть в готовности к действию в направлениях: Ислам-Терек, ст. Грамматикове» [32; 493-494].

Помимо этого предусматривались действия десантных сил: так называемой группы Селихова (226-й и 554-й горнострелковые полки, высаженные ранее в районе Судака и действовавшие в направлении Отузы и Насыпной) и десанта в Феодосийском порту [32; 51, 493-494].

Приморская армия активными действиями должна была сковать силы противника под Севастополем и воспрепятствовать переброске части их на Керченский полуостров [32; 493].

Черноморский флот, кроме высадки десантов и перевозки войск и грузов, огнём поддерживал действия приморского фланга 44-й армии [32; 493-494].

Датой готовности к наступлению определялось 31 января [32; 494].

Таким образом, войска Кавказского фронта нацеливались на окружение феодосийской группировки немцев.

В появлении этого плана историки «обвиняют» (иного слова и не подберёшь) Л.З. Мехлиса. Вот, например, что пишет И. Мощанский:

«Он постоянно торопил командующего фронтом с началом активных действий и уже 25 января добился издания приказа по фронту на проведение частной наступательной операции с целью освобождения Феодосии» [25; 33].

В данном случае налицо то, что в просторечье называется «притягиванием фактов за уши» и «свешиванием всех собак». В самом деле Ставка ВГК ещё 19 января потребовала вернуть Феодосию (см. документ выше), и Д.Т. Козлов, очертя голову, без всякого плана, готов был этот приказ исполнить, сидя при этом в Краснодаре и не очень представляя себе, в каком состоянии находятся его войска. Ставка при этом проявила большую осторожность, чем генерал Д.Т. Козлов, и в директиве № 170036 от 20 января 1942 года приказала наступление на Феодосию до прибытия представителя Ставки ВГК Мехлиса не начинать, но быть к нему готовым (см. документ выше).

Заметим, что данный приказ Ставка не отменяла, и ни Д.Т. Козлов, ни Л.З. Мехлис не могли попросту об этом приказе «забыть». Поэтому появление плана наступления от 25 января вполне закономерно – приказ Ставки вернуть Феодосию действовал.

Однако присмотримся к последовательности событий: 20 января Л.З. Мехлис появляется в Керчи; 22 января он отправляет доклад-телеграмму в Ставку с описанием неприглядного положения войск Кавказского фронта в Крыму; 23 января выходит (с отправлением копии в Ставку) приказ по Кавказскому фронту, где вскрываются причины неудачи под Феодосией в январе и оглашаются меры по приведению войск фронта в состояние удовлетворительной боевой готовности; 22-24 января Мехлис ведёт по «Бодо» ряд переговоров с членами Ставки и работниками Генштаба, в ходе которых запрашивает пополнение людьми и вооружением, настаивает на ряде кадровых перестановок. Все эти мероприятия могут дать эффект не за несколько часов и не за пару-тройку дней. И армейский комиссар ведь не мог этого не понимать. А тут… бах! – 25 января – план новой наступательной операции! Так что, Мехлис и впрямь идиотом был и «выжимал» из «бедного» Д.Т. Козлова план, не учитывая реальной обстановки? Историки так и пытаются представить дело, впихивая все факты в «прокрустово ложе» принятой шаблонной схемы – «Мехлис был фанатик, безграмотный в военном деле человек и «верный пёс» Сталина».

На самом деле Лев Захарович был умным человеком, в военном деле кое-что понимал (не первую войну «ломал»), а главное – был человеком военным. И не мог не знать «золотого» армейского принципа: «В армии приказы выполняются». У Мехлиса был приказ проверить состояние дел в войсках Кавказского фронта в Крыму. А у фронта был приказ наступать и вернуть Феодосию. Вот Мехлис и выполнил оба приказа: сначала направил в Москву доклад о плачевном состоянии наших войск на Керченском полуострове, «огласил» список мероприятий по нормализации этого состояния, а затем предоставил в Ставку план скорого наступления, дав возможность Верховному Главнокомандующему и Генштабу решать, может ли фронт в таком состоянии наступать.

И, конечно же, Ставка решила, что 31 января фронт начать наступление не сможет. Вечером 28 января 1942 года в адрес командующего уже Крымского фронта и представителей Ставки ВГК (Л.З. Мехлиса и П.П. Вечного) ушла директива № 170071 о переработке плана операции по окружению и разгрому феодосийской группировки противника. В документе говорилось:

«Вами дана армиям фронта и Черноморскому флоту директива по плану дальнейших действий, и лишь одновременно с этим вы обратились в Ставку с просьбой утверждения этого плана.

Ставка, осуждая подобный образ ваших действий (что верно, то верно – «телега была поставлена впереди лошади» – И.Д.), требует в дальнейшем предварительного предоставления соображений Военного совета по плану предстоящей операции, и лишь после рассмотрения их Ставкой давать соответствующие указания войскам.

Рассмотрев вашу директиву за № 0255, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Срок начала операции пересмотреть. Операцию начать лишь по прибытии на Керченский полуостров направленных в ваше распоряжение Ставкой двух танковых бригад и отдельного батальона танков КВ, а также пополнения дивизий русскими и украинцами, как это было указано Ставкой.

2. Основной задачей предстоящей операции иметь помощь войскам Севастопольского укреплённого района, для чего главный удар основной группировкой фронта направить на Карасубазар и выходом в этот район создать угрозу войскам противника, блокирующим Севастополь.

3. Не допускать общего наступления войск Севастопольского оборонительного района, поставив перед ними основной задачей прочную оборону Севастополя на занимаемых позициях. Для наступления с демонстративной целью привлечь лишь незначительные, передовые части оборонительного района.

4. Отказаться от попыток высадить предусмотренные вашими соображениями маломощные морские десанты в Феодосийском порту и в Евпатории и, наоборот, резко усилить десант в районе Судака. Усиление этого десанта начать в ближайшие дни.

5. Предусмотренную в резерв 47-ю армию к началу операции подвести к Ак-Монайским позициям, за стык 44-й и 51-й армий, с целью: а) прочно обеспечить Ак-Монайские позиции на случай контратак противника и б) при прорыве обороны противника армиями первого эшелона немедленно ввести в прорыв вслед за прорвавшимися частями и развить успех.

6. Выделением и соответствующим расположением фронтового резерва предусмотреть планом операции обеспечение правого фланга фронта и особенно со стороны Арабатской стрелки, а в дальнейшем – и со стороны Джанкоя.

9.4 На основе перечисленных выше указаний командующему фронтом переработать план операции и внести соответствующие изменения в директиву, переданную армиям и флоту.

Переработанный план операции представить на утверждение в Ставку. Т.т. Мехлису и Вечному одновременно предоставить свои соображения по нему.

10. Получение подтвердить.

Ставка Верховного Главнокомандования

И. Сталин

Б. Шапошников»

[32; 74].

Итак, второй наступательный план войск Кавказского (в момент отклонения Ставкой – уже Крымского) фронта остался только на бумаге.

В отношении директивы Ставки ВГК, этот план не утвердившей, хотелось бы сделать пару замечаний.

Прежде всего, Ставка отказалась от идеи нового морского десанта в Феодосии, ей же самой предложенной. Далее, 47-я армия, бывшая, согласно плану Кавказского фронта, фактически резервной (в район Ак-Монайских позиций она выходила только на второй день наступательной операции, в случае её успешного развития, и активных наступательных задач не получала), придвигалась непосредственно к стыку 44-й и 51-й армий ещё до начала операции, становясь дополнительной гарантией от прорыва немцев на участке этого стыка и в то же время играя роль эшелона развития успеха, который был должен тут же вводиться в бой при успешном прорыве обороны противника. И наконец, директива Ставки уделяла особое внимание правому флангу расположения войск фронта. Последние два положения директивы были вполне логичны, но нельзя не заметить, что именно с них берёт начало то построение войск Крымского фронта, с которым он подошёл к трагическим событиям мая 1942 года.

1 февраля в Ставку Верховного Главнокомандования поступил переработанный с учётом её замечаний план наступления войск Крымского фронта (донесение № 0312/ ОП). Задачами фронта были разгром феодосийской группировки с последующим выходом на рубеж реки Биюк-Карасу с целью оказания помощи войскам Севастопольского оборонительного района [32; 498].

Достигалось это совместными действиями 51-й (наступала на Ак-Монай, Ислам-Терек, Карасубазар), 44-й (наступала на Старый Крым) армий, судакского десанта и партизанских отрядов (действовали на Большие Салы и в районе дороги Карасубазар – Старый Крым) [32; 498].

47-я армия, составлявшая второй эшелон фронта, не только обеспечивала Ак-Монайские позиции и развивала наступление 51-й армии для полного окружения и уничтожения феодосийской группировки немцев, как того требовала Ставка в своей директиве № 170071 от 28 января 1942 года, но и при благоприятной обстановке разворачивала наступление на Джанкой с целью «отрезать пути отхода крымской группировки противника» [32; 498]. В этом последнем положении мы видим возрождение элемента наступательного плана командования Кавказского фронта от 1 января 1942 года.

Группировка сил фронта предусматривалась следующая:

«а) 51-я армия – три сд, две гсд, две сбр, три танкбригады (55, 39 и 40 тбр), один тб КВ, три гап РГК (111 орудий), один гмп…

Рубеж развёртывания – Ак-Монайские позиции, главный удар – с фронта отметка 22,6, станция Ак-Монай. Поддерживают 190 орудий и двести танков.

б) 44-я армия – три сд, одна гсд, два танкбата, один дивизион гмп, один кап (36 орудий)… рубеж развёртывания – Ак-Монайские позиции, главный удар – (иск.) Парпач, Кош (один километр южнее [отм.] 63,8). При поддержке 92 орудий и тридцати шести танков.

в) 47-я армия – одна сд, одна гсд, одна стрелковая бригада, одна кд, одна тбр (56), группа Шаповалова (56 мсп, 13-й мотоциклетный полк, 24 тп)… сосредотачивается в первый день операции за стыком 51-й и 44-й армий…

г) Черноморский флот: Приморская армия прочно удерживает занимаемую позицию и частью сил передовых частей оборонительного района наступает с демонстративной целью на Бахчисарай.

Флот – с началом операции огнём корабельной артиллерии поддерживает действия 44-й армии, одновременно продолжает перевозку войск и грузов на Керченский полуостров.

д) ВВС фронта – две аддд, пять иад (всего самолётов на 30 января: ДБ-3 – 67, СБ – 31, Пе-2 – 5, истребителей – 126)…

е) Резерв фронта – одна сд с задачей занятия северной части Ак-Монайских позиций и обеспечения правого фланга фронта со стороны Арабатской Стрелки. В последующем вывести из состава 51-й армии одну сд для усиления обеспечения со стороны Джанкоя» [32; 498-499].

Операция предусматривала три этапа:

Первый – подготовка и организация наступления. Она предполагалась длительностью примерно 10 суток (с окончанием 9-12 февраля) [32; 498, 499].

«Второй этап – прорыв обороны противника с выходом на [рубеж] река Индол, Феодосия, выход армии второго эшелона в район северо-западнее Ислам-Терека. Длительность – 3–5 суток.

Цель – уничтожение владиславовской группировки противника и создание условий для уничтожения феодосийской группировки.

Третий этап – развитие наступления и ввод армии второго эшелона с выходом на реку Биюк-Карасу, Карасубазар, Коктебель. Длительность – трое суток.

Цель – разгром феодосийской группировки противника и выходом в район Карасубазар создание угрозы войскам противника, блокирующим Севастополь.

Темп операции – 8-12 километров в сутки» [32; 499-500].

Документ был подписан командующим фронтом генералом Д.Т. Козловым, членом Военного совета фронта дивизионным комиссаром Ф.А. Шаманиным и начальником штаба фронта Ф.И. Толбухиным.

2 февраля Ставка утвердила предоставленный командованием Крымского фронта план наступательной операции (директива № 170076), определив датой готовности фронта к наступлению 13 февраля 1942 года. При этом конкретная дата начала наступления не устанавливалась и должна была быть названа дополнительно [32; 81].

О процессе подготовки этого наступления мы уже говорили выше. Делалось много, но много было и сложностей, связанных прежде всего с отрезанностью Керченского полуострова от «большой земли» и тяжёлыми погодными условиями, крайне затруднявшими доставку на полуостров войск и вооружения, а то и элементарное их передвижение по территории полуострова.

15 февраля Л.З. Мехлис и П.П. Вечный были срочно вызваны к Сталину для доклада о степени готовности войск Крымского фронта к наступлению. У Верховного и впрямь была причина пригласить представителей Ставки в Москву – на дворе стояло 15-е число, а фронт ещё не «отрапортовал» о готовности к проведению наступательной операции, хотя, согласно директиве № 170076 от 2 февраля 1942 года, должен был сделать это ещё 13 февраля.

И вот тут происходит событие, которое «вешающие всех собак» на Мехлиса историки объяснить не в состоянии, а потому либо вовсе молчат про него, либо излагают его в искажённом виде. А произошло вот что: Мехлис потребовал дополнительного времени для подготовки фронта к наступлению! Сталин был недоволен Мехлисом, но аргументы Льва Захаровича подействовали, и Сталин, в конечном итоге, с ним согласился [20; 7]. «Впихнуть» этот факт в схему «Мехлис был слепой исполнитель воли Сталина, стремился ему во всём угодить, а потому просто-таки гнал неподготовленные войска Крымфронта на убой», ну, никак не получается. В самом деле, как объяснить, что Мехлис рискует, вызывает недовольство Сталина, но настаивает на сдвиге срока начала наступательной операции? Как объяснить, что армейский комиссар 1-го ранга, стремившийся начать, по утверждению этих историков, неподготовленное наступление ещё в конце января 1942 года, истратив на подготовку к наступлению более двух недель, вдруг «взбрыкивает» и, как «истеричная барышня», начинает заявлять, что к наступлению фронт не готов? С позиций исследователей, видящих в Мехлисе «тупую машину» и главного виновника неудач Крымфронта, ответить вразумительно на данные вопросы возможности не представляется. Но тогда приходится признать, что схема, которой эти исследователи руководствуются, неверна. Да как же это возможно?!! А потому событие в изложении историков приобретает другой вид.

«Очевидно, – пишет И. Мощанский, – Верховный оказался не в полной мере удовлетворён им (докладом о состоянии готовности войск Крымского фронта – И.Д.), поскольку приказал немедленно перебросить из СКВО (Северо-Кавказского военного округа) на усиление Крымфронта 271, 276 и 320-ю стрелковые дивизии. Характерно, что в разговоре с командующим СКВО генералом В.Н. Курдюмовым 16 февраля Л.З. Мехлис потребовал «очистить» дивизии от «кавказцев» и заменить их военнослужащими русской национальности» [25; 34].

В изложении Ю. Рубцова, автора книги «Мехлис. Тень вождя», события выглядят так:

«Верховный был неудовлетворён докладом и разрешил (выделено нами – И.Д.) сроки наступления отодвинуть. Лев Захарович, пользуясь случаем, затребовал из СКВО на усиление фронта 271, 276 и 320-ю стрелковые дивизии. Характерно, что в разговоре с командующим войсками СКВО генералом В.Н. Курдюмовым 16 февраля он потребовал очистить дивизии от «кавказцев» (термин Мехлиса – Ю.Р.) и заменить их военнослужащими русской национальности» [26; 330].

Смотришь на подобные изложения фактов, и возникает полное ощущение, что приходится работать с древними летописями: определять в них более древние и менее древние части текста, «вылавливать» позднейшие вставки, находить логические противоречия вставок с основным текстом. Словом, погружаешься в атмосферу работы историков античности или медиевистов. Читатель и сам может убедиться, что говорим мы это без всякой иронии и преувеличения.

Вот перед нами одно и то же событие, описанное двумя известными современными историками. Описания вроде бы схожи, но одновременно имеют значительные нюансы, которые даже заставляют по-разному оценивать и трактовать описанное событие.

Абсолютно совпадает у И. Мощанского и Ю. Рубцова только рассказ о требовании Л.З. Мехлиса «очистить» 271, 276 и 320-ю стрелковые дивизии от «кавказцев» (за исключением политкорректного замечания Ю. Рубцова, что «кавказцы» – термин Мехлиса). А вот дальше начинаются расхождения. У Ю. Рубцова Верховный был недоволен докладом Мехлиса и разрешил сдвинуть сроки наступления. Раз разрешил, то, значит, Лев Захарович об этом в своём докладе сам и просил. Собственно, для Ю. Рубцова проще бы, как нам кажется, было так и написать: мол, Мехлис просил сроки перенести, и Сталин, хоть и был недоволен, но пошёл на этот шаг. Однако историк почему-то предпочёл (впрочем, очень даже можно предположить – почему) сей факт изложить в завуалированном виде.

И. Мощанский эту «завуалированность» превращает в иное изложение обстоятельств дела: у него уже сам Сталин, недовольный докладом Мехлиса, приказывает перебросить в Крым три новые дивизии. Заметим, И. Мощанский не пишет прямо, что Сталин по своей инициативе, а не по просьбе Мехлиса, приказал перенести сроки наступления. Но поскольку о просьбе армейского комиссара он вообще ничего не говорит, а Сталин настаивает на переброске в состав Крымского фронта новых соединений, то становится ясно, что именно Верховный Главнокомандующий отложил на более поздний срок наступательную операцию фронта. Другого вывода из подобного изложения сделать нельзя. И. Мощанский полностью подогнал факты, «передёрнув» их, под шаблонную схему о виноватом во всём Мехлисе.

Ю. Рубцов же то ли схему хотел разрушить, да побоялся сделать это открыто, давая читателю «пищу для размышления», то ли, наоборот, схемы разрушать не хотел, но, излагая события, так увлёкся, что «проговорился». И про «разрешил» проговорился, и про три стрелковых дивизии из СКВО, которые, в изложении Ю. Рубцова, «выбивает» для Крымского фронта именно Лев Захарович.

Кстати, об этих трёх дивизиях. В изложении истории с ними не прав как И. Мощанский, так и Ю. Рубцов. Неправы оба. Дело в том, что вопрос об отправке 271, 276 и 320-й стрелковых дивизий на Крымский фронт был решён за две недели до доклада Мехлиса Сталину 15 февраля 1942 года. И на то есть документальные подтверждения, за которыми «ходить далеко не надо», ибо таковыми являются уже упоминавшиеся нами донесение командующего войсками Крымского фронта в Ставку ВГК № 0312/ОП от 1 февраля 1942 года (тот самый план наступления от 1 февраля) и директива Ставки ВГК № 170076 от 2 февраля, утверждавшая план наступательной операции, предложенный командованием Крымфронта.

Донесение № 0312/ОП от 01.02.1942 г.:

«…8. Прошу: а) для дальнейшей операции по очищению Крыма возвратить фронту выведенные из состава 51-й армии для укомплектования 271, 276 и 320 сд СКВО…» [32; 500].

Директива Ставки ВГК № 170076 от 02.02.1942 г.:

«…2. С 7 февраля в ваше распоряжение будут направлены 271, 276 и 320-я стр[елковые] дивизии, которые к этому времени должны закончить доукомплектование и довооружение» [32; 81].

Так что, как видим, 15 февраля ни Л.З. Мехлису не надо было требовать из СКВО данные дивизии, ни Сталину, по своей инициативе, отдавать приказ об их переброске в Крым.

Другое дело, что 15 февраля 1942 года вопрос об этих дивизиях мог быть поднят Мехлисом, т.к. к 15-му числу на Крымфронт ни одна из них не прибыла. И, конечно же, совершенно в духе своих требований о присылке на Керченский полуостров пополнений из бойцов славянских национальностей Лев Захарович 16 февраля требовал от генерала Курдюмова «очистить» дивизии от «кавказцев». Чуть ниже мы приведём один интересный документ, который очень ярко показывает все проблемы, с которыми сталкивался Крымский фронт при подготовке февральского наступления, в частности, вновь в нём пойдёт речь о 271, 276 и 320-й стрелковых дивизиях. Также характеризует документ и позицию Л.З. Мехлиса в вопросе подготовки наступления.

Сейчас же ещё несколько слов об описании доклада Мехлиса в Ставке ВГК 15 февраля в работах Ю. Рубцова и И. Мощанского. Уж если мы прибегли к аналогии с древними летописями, то и вывод сделаем в том же духе. Изложение «летописца» Ю. Рубцова вуалирует действительный ход событий, но по нему ещё можно этот ход определить. В изложении «летописца» И. Мощанского контур события сохраняется, но наполняется другим смыслом. Словом, будь перед нами, и впрямь, древние летописи, то мы бы сказали, что «более ранний летописец» Ю. Рубцов, фиксируя отстоявшие довольно далеко от него события по сохранившимся отрывочным сведениям, всё-таки сумел изложить события близко к их действительному ходу, а вот «более поздний летописец» И. Мощанский, включив «летопись» Ю. Рубцова в свой «летописный свод», так подкорректировал её (для летописцев древности – дело обычное), что событие предстаёт в совсем ином свете.

Ну, а теперь обещанный читателям документ. Это запись переговоров по прямому проводу члена Ставки ВГК Г.М. Маленкова с представителем Ставки ВГК на Крымском фронте Л.З. Мехлисом, состоявшихся 20 февраля 1942 года:

«МАЛЕНКОВ. У аппарата Маленков. Здравствуй.

МЕХЛИС. Здравствуй. Слушаю.

МАЛЕНКОВ. Тов. Сталин спрашивает, когда же вы будете готовы к выполнению задания? Жду ответа.

МЕХЛИС. Докладываю. Полк М-13 прибыл в Керчь и на его сосредоточение в связи с состоянием дорог потребуется 2-3 дня. Три полка УСВ прибыли, но без амуниции и без передков, полагаю, что они могут быть дня через 3-4. К 120-мм миномётам прицелы сюда ещё не подошли. Ждём со дня на день. Большие трудности с продовольствием. «Кубань» наскочил на мину и возвращён с пути обратно в Новороссийск. Корабли «Суук-Су», «Димитров» сели на мель. Все эти корабли были с продовольствием. В результате этого в 51-й армии, откуда мы вернулись сегодня утром, положение с продовольствием прямо нетерпимое, бойцы систематически не доедают. Предупредил сегодня на рассвете начальника тыла Мордвинова (до сих пор он не заменён), что арестую его, если в течение двух дней не выправит положение. Серьёзно нажимаем, чтобы подкормить людей и достать фураж. На это потребуется три-четыре дня. Дороги несколько лучше, чем мы прежде докладывали, но для автотранспорта непроходимы. С учётом всего этого докладываю, что к выполнению задачи будем готовы к 25-му. Полагаю, что к этому времени и дороги подсохнут и станут проходимыми для автотранспорта. Всё.

МАЛЕНКОВ. Раньше никак не выйдет?

МЕХЛИС. Боюсь, что амуниция и передки к УСВ не подоспеют, ибо они на днях были на станции Миллерово. Может быть, удастся сократить на один день. Главное всё же в дорогах.

МАЛЕНКОВ. Все дивизии находятся там, где им надлежит быть?

МЕХЛИС. Докладываю: один полк 138 сд ещё не прибыл. Далее, в связи с состоянием дорог все части расположены в обороне и перегруппировка для выполнения задачи не произведена.

МАЛЕНКОВ. Этот полк от какой дивизии?

МЕХЛИС. Я сказал относительно полка 138-й горнострелковой дивизии. Перегруппировка по фронту потребует двое суток.

МАЛЕНКОВ. Когда ожидаешь прибытия 320, 276 и 271-й стрелковых дивизий?

МЕХЛИС. Первый эшелон 320 сд должен выступит сегодня. В укомплектовании этих трёх дивизий были трудности. Я потребовал укомплектовать их русским составом, а они были созданы…5

МАЛЕНКОВ. Когда ожидаешь их прибытия?

МЕХЛИС. Если дивизии бесперебойно будут обеспечены вагонами, то перевозка их в Новороссийск займёт 9-10 дней. По мере прихода эшелонов, они будут перебрасываться в Керчь и далее, но перевозка морским транспортом срок может удлинить до 12-13 дней, считая с момента выхода из СКВО. Всё.

МАЛЕНКОВ. В ваших планах учитываются именно эти сроки?

МЕХЛИС. Нет. Эти дивизии в оперативных расчётах прямо не учитываются, а мы их рассматриваем как оперативный резерв для решения задач в ходе операции.

МАЛЕНКОВ. Тов. Сталин сказал, чтоб 25 готовность была обязательно. У меня всё.

МЕХЛИС. Будет исполнено. До свидания.

МАЛЕНКОВ. До свидания. Желаю тебе успеха» [32; 102-103].

Итак, из документа видны сложности сосредоточения войск Крымфронта: ряд артполков без амуниции и передков, батареи 120-мм миномётов без прицелов, 138 гсд, на которую расчёт делали ещё в наступательном плане от 25 января 1942 года, по состоянию на 20 февраля находится на Керченском полуострове в неполном составе (без одного полка), «знаменитые» 271, 276 и 320-я сд, разрешение на переброску которых на Крымфронт получено ещё 2 февраля (а переброска должна была начаться с 7-го числа), к 20 февраля ещё даже не отправлялись из СКВО, погодные условия и дороги Керченского полуострова крайне затрудняют передвижение войск и их снабжение, в результате чего даже ударную группировку для наступления создать – проблема.

Показывает документ и твёрдую позицию Мехлиса в отношении подготовки наступления, его серьёзное отношение к этому. Видно, что представитель Ставки ВГК вовсе не уповал на «мощь коммунистической идеологии» и не «страдал» «шапкозакидательскими» настроениями. Понимая суть проблем фронта, Лев Захарович очень тщательно готовил наступательную операцию. И даже просьба-вопрос ссылавшегося на Сталина Маленкова о более раннем, чем 25 февраля, сроке готовности фронта к выполнению задачи натолкнулась на решительное «невозможно» Мехлиса.

Пока готовился к наступлению Крымский фронт, немцы тоже времени зря не теряли, совершенствуя свою оборону. К 27 февраля 1942 года, дате начала советского наступления, немецкие войска в Крыму были усилены двумя румынскими пехотными дивизиями – 10-й и 18-й. 10-я была использована Манштейном для охраны западного побережья Крыма, особенно в районе Евпатории, а 18-я переброшена на позиции немцев на Парпачском перешейке, где заняла северный их участок.

«Мы рассчитывали,– пишет в своих «Утерянных победах» Манштейн, – что, упираясь флангом в Азовское море, она сможет удержать свою позицию, тем более что болотистая местность перед её фронтом делала маловероятным использование противником крупных сил» [19; 256].

Характерно, что, несмотря на всю серьёзность положения 11-й армии на Крымском полуострове, собственно германских войск для её усиления командование вермахта послать не смогло – положение на других участках советско-германского фронта не позволяло это сделать.

Таким образом, к 27 февраля немецкая группировка на Парпачском перешейке состояла из четырёх пехотных дивизий – 170, 132-й (входили в состав ХХХ армейского корпуса), 46, 18-й румынской (входили в состав ХLII армейского корпуса), 213-го усиленного пехотного полка (который сам Манштейн оценивает в ½ дивизии), 4-й румынской горной бригады и 8-й румынской кавалерийской бригады. Танков немцы не имели вообще. Однако в их распоряжении имелись дивизионы штурмовых орудий. О конкретном количестве «самоходок» у немцев к 27 февраля нам ничего не известно. Действия немцев поддерживали около сотни самолётов и не менее 300 орудий и миномётов [11; 238], [19; 256], [25; 26].

В состав 51-й советской армии, выполнявшей при наступлении главную задачу, входило три стрелковых дивизии (224, 390 и 396-я), две горнострелковых дивизии (302 и 138-я), две стрелковых бригады (12-я и 83-я морской пехоты), три танковых бригады (39, 40 и 55-я), один отдельный танковый батальон (229-й). Количество танков в бригадах по состоянию на 27 февраля 1942 года было следующим:

39 тбр – 45 танков (10 КВ, 10 Т-34, 25 Т-60);

40 тбр – 45 танков (10 КВ, 10 Т-34, 25 Т-60);

55 тбр – 93 танка (66 Т-26, 27 ХТ).

Итого в бригадах – 183 танка.

В 229-м отдельном танковом батальоне было 16 танков КВ [11; 237], [25; 32-33].

Общее количество танков в 51-й армии – 199 машин. Причём, обратим внимание на качественный состав – около 50% (96 из 199) составляют танки новых моделей (Т-34, КВ и Т-60).

Наступление армии поддерживалось 190 орудиями [32; 499].

44-я армия включала три стрелковых дивизии (157, 404 и 398-ю), одну горнострелковую дивизию (63-ю). Действия армии поддерживали 36 танков Т-26 (124-й и 126-й отдельные танковые батальоны), 92 орудия и дивизион «катюш» [32; 493, 499].

Находившаяся во втором эшелоне 47-я армия состояла из одной стрелковой дивизии (400-й), одной горнострелковой дивизии (77-й), одной стрелковой бригады (143-й), так называемой группы Шаповалова (56-й мотострелковый полк, 13-й мотоциклетный полк, 24-й танковый полк), одной танковой бригады (56-й) и одной кавалерийской дивизии (72-й) [32; 499].

Танковые формирования армии насчитывали:

24-й танковый полк – 46 танков (все Т-26);

56-я танковая бригада – 93 танка (66 Т-26 и 27 ХТ) [11; 237], [25; 33].

Всего – 139 танков.

Таким образом, общий танковый потенциал войск Крымского фронта составлял 374 боевые машины, из которых 96 (около 25%) были новых моделей (Т-34, КВ и Т-60). Правда, все новые танки находились в танковых формированиях 51-й армии, на которую в предстоящем наступлении возлагалась основная задача.

Авиационные силы фронта насчитывали 103 бомбардировщика и 126 истребителей. Всего – 229 самолётов [32; 499].

Если сравнивать силы советской и германской сторон, то видно значительное превосходство первой: абсолютное превосходство в танках, более чем двукратное в боевых самолётах, более чем двукратное в количестве расчётных дивизий (5,5 немецко-румынских против 14 советских) и только в орудиях и миномётах приблизительный паритет. Казалось бы, у Крымского фронта были все шансы на успех в предстоящем наступлении.

Наступление началось 27 февраля 1942 года.

На направлении главного удара (полоса наступления 51-й армии) удалось достичь ширины фронта атаки в 5 км на соединение и плотности 34 танка на 1 км. Советские войска двигались тремя эшелонами. Танковым бригадам и 229-му отдельному танковому батальону придали по роте сапёров, которые предполагалось везти за танками на специальных волокушах (металлических или деревянных), но в связи с размоканием грунта от волокуш пришлось отказаться и посадить сапёров на танки первого эшелона с задачей разминировать проходы для техники и личного состава советских войск. Несмотря на все эти мероприятия, 7 танков подорвались на минах [25; 34]. Во втором эшелоне двигались танки, буксирующие противотанковые пушки. На броню этих машин были посажены десантники-автоматчики. Танки командования двигались впереди второго эшелона. В третьем эшелоне шли пехотные соединения [25; 34].

Но столь тщательно подготавливаемое советское наступление потерпело неудачу. Причин тому было несколько.

Во-первых, узкий Парпачский перешеек благоприятствовал оборонительным действиям немцев. Возможности манёвра, обходов и охватов были крайне ограничены. На сравнительно нешироком обороняемом фронте немцы могли создать за более чем месячный срок прочную оборону, насыщенную противотанковыми средствами, которую приходилось брать в лоб, ибо фланги немецких позиций упирались в Чёрное и Азовское моря.

Во-вторых, надо прямо сказать, что командование Крымского фронта, как и всё командование Красной Армии, не имело должного опыта по взламыванию прочной, эшелонированной обороны противника. Этот недостаток не могло компенсировать наше танковое превосходство.

И, наконец, в-третьих. Буквально в начале наступления вновь испортилась погода. Пошёл сильный дождь, вследствие чего размокли и раскисли дороги, местность же вокруг дорог стала и вовсе непроходимой. Не только снабжение наступающих войск прекратилось, но и танки не могли двигаться. Кроме того, советская авиация из-за нелётной погоды не смогла поддержать наше наступление.

В первый день наступления 51-й армии удалось продвинуться на 1,5-2 км, сбив с позиций 18-ю румынскую пехотную дивизию. Манштейну пришлось «латать» эту дыру, перебрасывая сюда всё, что только возможно. Вот как он сам описывает это в своих мемуарах:

«Немецкие дивизии сумели отбить атаки противника, но 18 румынская пд не устояла. При этом мы потеряли и 2 немецких артиллерийских дивизиона, действовавших в её полосе. Нам не оставалось ничего другого, как бросить в бой наш резерв, 213 пп, и снять с южного фланга этого фронта штаб 170 пд и 105 пп, чтобы ликвидировать прорыв противника на севере. Однако эти части со своим тяжёлым вооружением настолько медленно продвигались из-за глубокой грязи, что противнику удалось прорваться на запад до Киета, чем он практически обеспечил себе возможность выйти через Парпачский перешеек на север. Румынская дивизия была выведена из боя.

Тяжёлые бои продолжались с неослабевающим напряжением… до 3 марта. Но потом наступила пауза, вызванная утомлением обеих сторон. На парпачском участке всё же удалось преградить путь прорвавшемуся на север противнику, используя преимущества болотистой местности. Противник был настолько потеснён, что удалось опять создать сплошной фронт, хотя и отклонявшийся на севере дугой далеко на запад» [19; 256-257].

Действительно, достигнутые в первый день советскими войсками успехи были в значительной степени утрачены. В частности, противник 28 февраля отбил населённый пункт Кой-Асан, бывший его главным узлом обороны. Все попытки советской стороны вновь занять Кой-Асан в последующие дни потерпели неудачу. Однако на севере линия фронта всё-таки довольно сильно стала вдаваться в немецкую сторону – так и не ликвидированные Манштейном последствия отступления румын.

Яркую картину того, что представляло из себя наступление 27 февраля – 2 марта, рисуют свидетельства двух человек, его непосредственных участников.

Первый из них – Иван Степанович Началов, бывший в ту пору бойцом 826-го стрелкового полка 398-й стрелковой дивизии, входившей в 44-ю армию. Он рассказывает, что с утра в день наступления светило солнце, степь за несколько дней до того подсохла. Войска пошли в половине восьмого. Причём, как вспоминает И.С. Началов, никакой артподготовки на их участке не было: «Я вообще не слышал ни одного орудийного выстрела, не видел ни одного нашего самолёта» [35; 1]. В атаке войска сопровождал всего один танк. К полудню начался проливной дождь. И танк вскоре «забуксовал». Рота И.С. Началова попала под шквальный огонь противника. Пулемётное отделение, где он служил, под гибельным огнём проскочило в «мёртвое» пространство. Туда же прорвался и остальной взвод, но сил взять позиции врага не было. Залегли, кто где, в грязи. С наступлением темноты вернулись на свои позиции. От роты в живых осталось шестеро, да ещё чуть позже приползли несколько раненых [35; 1-2].

Второй – писатель и военный корреспондент Константин Михайлович Симонов. В его фронтовых дневниках сохранились записи о посещении в дни наступления 27 февраля – 2 марта 1942 года 51-й армии генерала Львова, т.е. армии, наносившей главный удар. Приведём некоторые из них:

«Дальнейшее, виденное на протяжении всего этого дня, говорило о том, что наступление явно не удаётся, и Львов, как мне казалось, прекрасно понимал это сам.

Всё вязло в грязи, танки не шли, пушки застряли где-то сзади, машины тоже, снаряды подносили на руках. Людей на передовой было бессмысленно много. Ни раньше, ни позже я не видел такого большого количества людей, убитых не в бою, не в атаке, а при систематических артналётах. На каждом десятке метров обязательно находился подвергшийся этой опасности человек. Люди топтались и не знали, что делать. Кругом не было ни окопов, ни щелей – ничего. Всё происходило на голом, грязном, абсолютно открытом со всех сторон поле. Трупы утопали в грязи, и смерть здесь, на этом поле, почему-то казалась особенно ужасной» [34; 64].

«Части дивизии наступали. Справа виднелись лиманы Азовского моря. Впереди был виден узкий язык какой-то воды – не то лимана, не то речки. Наступающие цепи переходили сейчас эту речку или лиман вброд, поднимались на ту сторону по отлогой возвышенности, на гребне которой были румыны, Отсюда, с холма, с наблюдательного пункта было хорошо видно, как в одних местах атакующие толпились гуще, в других растягивались в редкую цепочку, как они шли вперёд в одном месте медленнее, в другом быстрее, как рвались кругом мины, и люди то залегали, то вновь вставали и шли.

Через наши головы били наши пушки. Немцы и румыны тоже били из орудий. Несмотря на то, что там впереди в каких-то местах ещё продолжалась продвижение вперёд, во всём вместе взятом, в воздухе ощущалось потеря надежды на успех. И чувствовалось это даже в тех приказаниях и нагоняях, которые давал Львов, какими бы они суровыми ни казались.

С правого фланга поехали на левый. По дороге снова увидели танки, застрявшие в грязи и двигавшиеся со скоростью не больше километра в час и поэтому заведомо безнадёжно не поспевавшие в эту распутицу за пехотой, оказавшиеся сегодня уже не в состоянии помочь ей, но продолжавшие двигаться вперёд в силу приказа» [34; 65].

«Повторялась почти в тех же самых подробностях позавчерашняя поездка со Львовым. Сначала мы ехали мимо застрявших в грязи машин, которые засосало за сутки ещё глубже в землю, мимо завязших в грязи тракторов и танков, мимо минного поля с трупами… Дорога вела нас в ту же, что и вчера, дивизию…

…Кстати сказать, открывшаяся с холма картина была та же самая, что и вчера. Это больше всего и поразило меня своей безрадостностью. Так же виднелся впереди переходивший в речку лиман, так же через этот лиман на лежавшую за ним высоту шла пехота, не выполнившая вчера поставленной перед ней задачи и пытавшаяся сделать то, что не вышло вчера» [34; 70-71].

«Командир бригады Петрунин, обросший, с трёхдневной щетиною, в помятой каске, в ватнике, перепоясанном обтрёпанными ремнями, весь заляпанный грязью, потный, потому что он только что прошагал по грязи из батальона, который водил в атаку – неудачную, как и всё, что происходило в этот день, – показался мне хорошим командиром, влипшим в неудачное дело.

Он был очень расстроен и, не стесняясь присутствием начальства, ругался и сетовал, со слезами в голосе говорил о том, что всего два дня назад у него была бригада, а теперь только остатки от неё и ему обидно, что пришлось положить столько людей, чтобы продвинуться всего на каких-то паршивых три километра. Он уже имел приказ согласно ранее намеченному плану атаковать ещё раз лежавшее впереди селение, предполагалось, что его можно будет с ходу захватить в лоб, потому что наши танки к этому времени уже обойдут его с двух сторон. И танки – мы их видели по дороге – действительно уже начинали выползать недалеко отсюда на равнину, но двигались они по грязи так медленно, что было абсолютно ясно – до темноты они никак не поспеют обойти это селение, которое должна атаковать бригада Петрунина.

А между тем Петрунину нужно было начинать новую атаку…

Мы долго стояли и смотрели, как двигаются танки. Было ясно, что из этого ничего не выйдет, что они не успеют… Но они не могли пойти быстрее и не шли, и ничего не улаживалось. И когда настало назначенное время, Петрунин, с остервенением махнув рукой, дал по телефону приказание своему батальону атаковать это селение одному, без танков. А ещё через сорок минут, как и следовало ожидать, атака захлебнулась» [34; 73-74].

От себя добавим, что нетрудно представить себе и судьбу танков, которые, выйдя, наконец, на исходные позиции, будучи абсолютно неманевренны и лишены всякой поддержки пехоты, начнут атаку селения. Немцы и румыны просто-напросто устроят их методичный отстрел из всех противотанковых средств (орудия, противотанковые ружья).

Любопытны свидетельства К.М. Симонова о действиях немецкой авиации:

«День был не только дождливый, но и туманный. Туман висел, казалось, всего в ста метрах над головой… Погода была нелётная, но немцы на этот раз с погодой, очевидно, решили не считаться и всё-таки летали. В первый и пока единственный раз за всю войну я видел эту необычную, непохожую на другие бомбёжку. Облака и туман висели над полем. При этом продолжал идти дождь. Но немецкие «юнкерсы», как большие рыбы, выныривали из тумана почти на бреющем, били из пулемётов и, сориентировавшись, снова исчезнув в тумане, уже оттуда, откуда-то сверху, невидимые, сбрасывали бомбы. Должно быть, они делали так потому, что вырывались из тумана слишком низко, бомбить с этой высоты было бы опасно для них самих» [34; 65].

«Львов провёл здесь полчаса, разговаривая с командиром дивизии и с командирами артиллерийских полков. Сзади, несмотря на темноту, «юнкерсы» продолжали сбрасывать бомбы через облака» [34; 66].

«Только день был хотя и дождливый, но не такой туманный, как вчера, и немцы, пользуясь лучшей погодой, систематически бомбили дороги.

…Девятка «юнкерсов», вываливаясь из гораздо более высоко, чем вчера, стоявших облаков, в несколько заходов бомбила всё кругом…» [34; 70].

«Утром следующего дня наши зенитки подбили над самым Ленинским немецкий «юнкерс» (в посёлке Ленинском размещался штаб Крымского фронта – И.Д.)…

Во второй половине дня мы с нашим корреспондентом по Крымскому фронту Бейлинсоном влезли на попутный грузовик и поехали в Керчь. Уже подъезжали к ней, когда начался воздушный налёт: рвались бомбы, со всех сторон лупила наша зенитная артиллерия, в воздухе перекрещивались пулемётные трассы… Всю дорогу до Керчи сыпал снег пополам с дождём…» [34; 75].

Обратите внимание, в каких условиях действует немецкая авиация: дождь, снег, туман. Но она действует. И как ни старались мы, но не смогли найти у К.М. Симонова хотя бы пару слов о действиях нашей авиации. В лучшем случае, немецким самолётам противодействуют наши зенитчики, но ни разу наши авиаторы.

Читатель должен нас извинить за столь пространное цитирование известного советского писателя. На наш взгляд, в приведённых описаниях хорошо видны все причины неудачи наступления Крымского фронта 27 февраля – 2 марта 1942 года: тут и прочная оборона немцев, и неповоротливость советского командования, которое ещё не научилось взламывать прочную оборону противника и не проявило никакой реакции на изменения, внесённые в условия наступления погодой, и сама эта погода («Наступление Крымского фронта буквально утонуло в грязи», – пишет современный историк А. Исаев [11; 241]), и господство в воздухе немецкой авиации.

И, отчасти забегая вперёд, всё же ещё раз предоставим слово Константину Симонову. Этими словами писатель и фронтовой корреспондент подтверждает нашу мысль, что истоки майской катастрофы Крымского фронта проявились значительно ранее, их было видно уже в ходе февральско-мартовского наступления фронта:

«Катастрофа произошла через два месяца после того, как я уехал отсюда, из Керчи. И теперь, после неё, задним числом, мне можно и не поверить, но тогда, когда я возвратился из армии сначала в Керчь, а потом в Москву после зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанной со всем эти бестолковщины, которую я видел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжёлое предчувствие, что здесь может случиться что-то очень плохое.

Войск было повсюду вблизи передовой так много, что само их количество как-то ослабляло чувство бдительности. Никто не укреплялся, никто не рыл окопов. Не только на передовой, на линии фронта, но и в тылу ничего не предпринималось на случай возможных активных действий противника.

Здесь, на Крымском фронте, тогда, в феврале, был в ходу лозунг: «Всех вперёд, вперёд и вперёд!» Могло показаться, что доблесть заключается только в том, чтобы все топтались как можно ближе к фронту, к передовой, чтобы, не дай бог, какие-нибудь части не оказались в тылу, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не оказался вне пределов артиллерийского обстрела противника… Какая-то непонятная и страшная мания, с которой мне не приходилось сталкиваться ни до, ни после.

А как только вы отъезжали на десять километров в тыл, вам уже не попадалось на глаза ничего – ни войск, ни узлов противотанковой обороны, ни окопов, ни артиллерийских позиций.

От фронта до Керчи тянулось почти пустое пространство. Даже на линии знаменитых Акмонайских позиций не было вырыто ни одного нового окопа, а старые, остававшиеся от прежней обороны, были изуродованы…

Нет, я не лгу, говоря, что тяжёлые предчувствия у меня возникали в душе уже тогда, в феврале и марте» [34; 79-80].

Ко 2 марта советские войска были очень сильно вымотаны. У нас нет данных о численности людских потерь конкретно в наступлении 27 февраля – 2 марта 1942 года, но, безусловно, они были значительны. Зато известно, что было потеряно 113 танков – это свыше 30% танкового потенциала фронта. Теперь в его танковых соединениях и частях насчитывалось:

39-я танковая бригада – 19 танков (2 КВ, 6 Т-34 и 11 Т-60) (потери – 26 машин).

40-я танковая бригада – 30 танков (2 КВ, 7 Т-34 и 21 Т-60) (потери – 15 машин).

55-я танковая бригада – 53 танка Т-26 (потери – 40 машин).

229-й отдельный танковый батальон – 4 танка КВ (потери – 12 машин) [11; 239], [25; 35-36].

И даже входившие в армию второго эшелона, 47-ю, 24-й танковый полк и 56-я танковая бригада понесли потери (видимо, от воздушных бомбардировок). Ко 2 марта в них насчитывалось:

24-й танковый полк – 29 танков Т-26 (потери – 17 машин).

56-я танковая бригада – 90 танков Т-26 и ХТ (потери – 3 машины) [11; 239], [25; 35-36].

2 марта генерал Д.Т. Козлов принял решение приостановить наступление. В своём донесении № 151/ОП, посланном в Ставку ВГК в этот день, он, в частности, докладывал:

«…6. Состояние дорог: в течение дня 2.3. 1942 г. моросящий дождь, дорога и почва раскисли, непроходимы для всех видов транспорта, артиллерии и танков.

7. Решил, вследствие непроходимости дорог, невозможности действовать танками и пехотой вне дорог, временно закрепиться на достигнутых рубежах, в готовности по установлении проходимости почвы перейти в решительное наступление» [32; 503].

3 марта (в 03 часа 20 минут) Ставка ВГК утвердила решение Д.Т. Козлова о приостановлении наступления (директива № 170131). При этом указывалось, что «при малейшем изменении в благоприятную сторону условий погоды и состояния грунта немедленно, со всей энергией, не ожидая особых указаний» необходимо возобновить выполнение поставленной фронту задачи [32; 116].

Однако ещё до выхода директивы Ставки, утверждающей решение генерала Д.Т. Козлова, состоялись переговоры по прямому проводу между Д.Т. Козловым и А.М. Василевским. В ходе этих переговоров командующий Крымфронтом озвучил причины неудачи наступления войск фронта, главной из которых была названа погода (с чем, в принципе, трудно не согласиться). А.М. Василевский указал и ещё на две причины:

«Тов. Сталин приказал мне передать Вам, что, по его мнению, основной причиной неуспеха в наступлении армий фронта является неумелое использование в армиях средств усиления, а именно: РСов, миномётов, артиллерии, танков и авиации» [32; 115].

Сам А.М. Василевский поставил под сомнение тактику лобовых ударов по немецким узлам сопротивления, которая применялась в ходе наступления Крымского фронта [32; 115].

Д.Т. Козлов согласился с обоими замечаниями [32; 115].

Высказанная А.М. Василевским мысль о нанесении основного удара в обход опорных пунктов немцев Кой-Асан и Корпеч легла в основу следующего плана наступательной операции Крымского фронта. Он был представлен в Ставку уже 4 марта 1942 года (доклад № 571/ОП).

«Идея операции: ударом двух армий, эшелонированных в глубину, в направлении Тулумчак, Аппак-Джанкой, Шейх-Эли, Стар[ый] Крым, – говорилось в докладе, – обойти систему инженерных сооружений с севера и во взаимодействии с армией, наступающей в направлении Кой-Асан русск[ий], отм. 56,5, гора Орта-Егет, разгромить феодосийскую группировку противника и выйти на фронт р. Мокр[ый] Индол» [32; 504].

Как и в предыдущем плане, основной удар наносила 51-я армия. Именно она обходила «систему инженерных сооружений с севера». Вспомогательный удар на Кой-Асан наносила 44-я армия. 47-я армия, составляя второй эшелон, обеспечивая оборону Ак-Монайских позиций в случае контратак противника, при успешном развитии наступления усиливала удар 51-й армии и в то же время выбрасывала подвижную группу в район Киета для полного уничтожения отходящих от Феодосии частей противника [32; 504-505].

План предполагал усиление 44-й армии: ей должна была быть передана одна стрелковая дивизия и 229-й танковый батальон из 51-й армии и 24-й танковый полк из 47-й армии [32; 504].

5 марта Ставка ВГК утвердила предложенный план с рядом поправок (директива № 170133). Прежде всего, передача стрелковой дивизии и танкового батальона из 51-й в 44-ю армию отменялись [32; 117-118].

Далее. 44-я армия должна была наносить свой главный удар «не в лоб Кой-Асанскому опорному пункту, а в обход его с юга» [32; 118].

Несколько ограничивались задачи 47-й армии: её стрелковые соединения останавливались на рубеже Шубино, Байгоджа, Ислам-Терек. Предлагавшееся командованием Крымского фронта дальнейшее продвижение войск армии на Салы не утверждалось. Точнее, их предполагалось использовать в зависимости от обстановки [32; 118, 505]. Т.е. Ставка видела необходимость до поры до времени оставлять эту армию именно во втором эшелоне. Действия подвижной группы армии на Киет были утверждены [32; 118].

В директиве Ставки, утверждавшей очередной план наступления Крымфронта, особо подчёркивалось следующее:

«…6. Основной задачей большей части армейской и фронтовой авиации…» должны являться «…систематические боевые действия её по боевым порядкам противника и по его опорным пунктам и, прежде всего, на переднем крае в полосах нанесения главного удара армий.

…7. Не допускать не подготовленных массированным огнём миномётов, эресов и артиллерии пехотных и танковых атак опорных пунктов и узлов сопротивления обороны противника и тем самым исключить попадания нашей пехоты и танков в огневые мешки противника» [32; 118].

Сделал определённые выводы из неудачного наступления и представитель Ставки ВГК на Крымском фронте Л.З. Мехлис. Поскольку Лев Захарович не имел привычку отсиживаться в штабе, а лично посещал войска, то у него сложилось вполне конкретное впечатление о причинах наших неудач и способах преодоления этих причин. Так, Ю. Рубцов и И. Мощанский приводят следующие сохранившиеся в архивах записи армейского комиссара: «Скорость танков плохая. Ползут как черепахи» (о действиях танковых бригад) [26; 330]. «398 с.д. Не было боевых порядков, стадом идут» [26; 330]. «Здесь нужен не приказ, а практическая работа. Надо сократить также заградительный батальон человек на 60-75, сократить всякого рода команды, комендантские… Изъять из тылов всё лучшее, зажать сопротивляющихся тыловых бюрократов так, чтобы они и пищать не смели…» [25; 35].

Даже очень критически настроенный к Мехлису И. Мощанский вынужден признать, что «рекомендации армейского комиссара 1-го ранга не лишены трезвой оценки положения дел…» [25; 35].

Справедливо полагая, что одними приказами дела не решить, Л.З. Мехлис продолжал считать, что в войсках должна укрепляться сознательная дисциплина. Достигнуть же этого можно, усиливая партийно-политическую работу в частях. Поэтому он продолжал требовать от Главного политуправления РККА присылки на Крымский фронт новых кадров политработников. В марте сюда прибыло: 2 военкома дивизий, 1 военком танковой бригады, 9 военкомов полков, 25 военкомов батальонов, 15 военкомов танковых рот, 500 политруков, 750 замполитруков и 2 307 политбойцов [25; 35].

Не обошёл вниманием Л.З. Мехлис и вопросы командных кадров. Как мы помним, представитель Ставки ВГК с самого начала своего пребывания на Крымском (Кавказском) фронте был «не в восторге» от его высшего командования. Неудача столь основательно подготавливаемого наступления никак не могла улучшить отношения Л.З. Мехлиса ни к комфронта Д.Т. Козлову, ни к начальнику штаба фронта Ф.И. Толбухину.

В официальной историографии принято считать, что Л.З. Мехлис сделал Д.Т. Козлова и Ф.И. Толбухина попросту «козлами отпущения», ибо всеми неудачами фронт, на самом деле, обязан ему, Л.З. Мехлису. Так, И. Мощанский пишет:

«Тщательную подготовку наступления (выучку штабов и войск, материальное и боевое обеспечение, разведку и т.п.) подменяли нажим, голый приказ, репрессии, массовая перетасовка командных и политических кадров.

Неудача с наступлением фронта не на шутку ударила по самолюбию заместителя наркома обороны, представителя Ставки. Л.З. Мехлис не мог не понимать, что его кредит доверия у Сталина не может быть вечным.

Думать об этом Мехлису не хотелось. Он давно привык не рефлексировать, а действовать. Руководствовался армейский комиссар привычной для себя логикой: если при всей его активности случилась неудача, значит, надо работать ещё больше, выявлять пустозвонов, лодырей, не умеющих провести отданный приказ в жизнь. А то – и скрытых врагов. Объектом пристального внимания Л.З. Мехлиса стал руководящий состав фронта, в первую очередь, его командующий» [25; 36-37].

Или С. Ченнык в своей статье под «красочным» названием «Лев Мехлис. Инквизитор Красной Армии» (кстати, в подразделах статьи с не менее «красочными» названиями: «Патология жестокости» и «“Мы должны быть прокляты”») утверждает следующее:

«Неудачи казались ему (Мехлису – И.Д.) временными. Он отмечал «слабую подготовку нашей пехоты», но не понимал, что лично содействовал подмене боевой подготовки бесконечными партийными и политическими мероприятиями.

…Обвинения льются потоком на всех командующих.

…Создав такую обстановку, в которой каждый из командиров больше думал о том, как защитить себя от сталинского любимца, чем о положении на фронте, представитель Ставки фактически обеспечил все условия для провала наступления» [41; 3-5].

Вот так, ни больше ни меньше. Кажется, мы уже вполне убедительно показали, что Л.З. Мехлис вовсе не подменял боевую подготовку войск и их материальное обеспечение партийно-политическими мероприятиями, хотя и последним уделял большое внимание, видя в них средство воспитания духа войск, их моральной подготовки. И попробуйте сказать, что это был неверный подход! Ещё древние говорили: «Не столько воин силён оружием, сколько оружие – воином», – тем самым отмечая важность наличия сильного боевого духа у воинов. Чем укрепляется этот дух, какими идеями, представлениями и учениями, – другой вопрос. Для Л.З. Мехлиса таковой идеей была идея коммунистическая, очень тесно связанная с идеей русского патриотизма. Но сейчас, собственно, не об этом, а о кадровых вопросах.

9 марта Л.З. Мехлис отправил в Ставку ВГК телеграмму, в которой просил сменить начальника штаба фронта генерал-майора Ф.И. Толбухина [32; 123], [26; 342-343], [20; 7], [1; 8].

В отношении этой телеграммы нам бы хотелось высказать ряд своих соображений.

Во-первых, принято почему-то считать, что в ней Мехлис просил снять не только Толбухина, но и Козлова [26; 342-343], [25; 37], [20; 7].

На наш взгляд, это ошибка, порождённая неверной трактовкой следующих слов телеграммы:

«…Вследствие того, что и сам командующий Козлов – человек невысокой военной и общей культуры, отягощать себя работой не любит, исходящие от командования документы редакционно неряшливы, расплывчаты, а иногда искажают смысл. Во избежание неприятностей их приходится часто задерживать для исправления…» [25; 37].

Просьбы о снятии Д.Т. Козлова эти слова не содержали, чему подтверждением и переговоры по прямому проводу Л.З. Мехлиса с А.М. Василевским, состоявшиеся в первом часу ночи 10 марта 1942 года, и доклад Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК от 29 марта 1942 года, в котором представитель Ставки на Крымфронте действительно настаивал на смене командующего фронтом.

В разговоре по «Бодо» заместитель начальника Генштаба, в частности, сказал:

«…по Вашей шифровке о тов. Толбухине (выделено нами – И.Д.) тов. Сталин принял решение освободить его от обязанностей начальника штаба фронта и временно, до назначения нового начальника, исполнение обязанностей начальника штаба фронта возложить на генерала Вечного» [32; 123].

Заметьте, ни слова о Д.Т. Козлове и просьбе о его снятии. Молчит о ней А.М. Василевский, молчит в дальнейшем разговоре и Л.З. Мехлис [32; 123]. Согласитесь, странное молчание, если такая просьба всё-таки была.

А вот строки из доклада Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК от 29 марта:

«Товарищу Сталину.

Я долго колебался докладывать Вам о необходимости сменить командующего фронтом Козлова (выделено нами – И.Д.), зная наши трудности в командирах такого масштаба. Сейчас я всё же решил поставить перед Ставкой вопрос о необходимости снять Козлова (выделено нами – И.Д.)» [25; 37].

Выделенные слова ясно показывают, что предложение о снятии Д.Т. Козлова было высказано Л.З. Мехлисом впервые.

Зачем авторам, клеймящим Льва Захаровича, показывать многократность его просьб о снятии Д.Т. Козлова – понятно: тем самым демонстрируется «разрушительная» деятельность представителя Ставки на Крымском фронте.

По иным причинам это делают авторы, пытающиеся «обелить» Л.З. Мехлиса: для них это – яркий пример борьбы Мехлиса с генералами-«бездельниками».

В общем же, заблуждаются и те, и другие (не берёмся судить, кто намеренно, а кто случайно).

Во-вторых, на наш взгляд, ошибочно напрямую увязывать телеграмму от 9 марта с неудачей наступления 27 февраля – 2 марта, как это делают все исследователи. Конечно, как уже отмечалось, срыв наступления не улучшил отношение Мехлиса к командованию Крымского фронта. Но позволим предположить, что если бы непосредственно он послужил причиной просьбы в Ставку о снятии Ф.И. Толбухина, то Лев Захарович не ждал бы неделю, чтобы эту просьбу «озвучить». Думается, «последней каплей» были обстоятельства, связанные с подготовкой нового наступления. Недаром Л.З. Мехлис в телеграмме поднял вопрос о «недоброкачественности» документов командования Крымского фронта (см. выше).

И, наконец, в-третьих. Сомневаемся, что почтенных учёных мужей, «свешивающих» на Л.З. Мехлиса «всех собак», удивит факт, о котором пойдёт речь ниже. Они, безусловно, его знали. Только не упоминали о нём, дабы не нарушать «стройность» своей схемы «Мехлис во всём виноват». Но читатель, наверное, будет этим фактом удивлён (раз уж ему ничего о нём не рассказывали). Так вот, снятия Ф.И. Толбухина добивался сам Д.Т. Козлов, о чём выходил с просьбами на представителя Ставки ВГК.

Ниже приводятся выдержки из переговоров по прямому проводу между А.М. Василевским и Д.Т. Козловым, проходивших с 23.30 9 марта 1942 года до 00.15 10 марта. Заметим, что эти переговоры закончились за пять часов до того, как начались переговоры А.М. Василевского с Л.З. Мехлисом, о которых мы уже упоминали чуть выше (обстоятельство, на которое следует обратить внимание).

«ВАСИЛЕВСКИЙ. …2. Тов. Сталин считает целесообразным заменить начальника штаба фронта тов. Толбухина и впредь до назначения нового начальника штаба временно допустить к исполнению обязанностей начальника штаба фронта генерала Вечного.

[…]

КОЗЛОВ. …Решение в отношении тов. Толбухина считаем весьма целесообразным, об этом ставили вопрос перед тов. Мехлисом (выделено нами – И.Д.). Желательно оставить его, если он не будет возражать, на должности помощника по укомплектованию и формированию войск фронта или заместителем командующего 47-й армией. Просим как можно скорее назначить человека вместо Толбухина. Не лучше ли будет исполнение обязанностей возложить на полковника Разуваева, так как генерал Вечный является представителем Ставки и, следовательно, пользуется правами несколько выше, чем я. Будет ли удобно с точки зрения взаимоотношений в управлении войсками?

ВАСИЛЕВСКИЙ. Вечный – сугубо военный человек и, получив приказ Ставки о временном назначении, думаю, будет неплохим начальником штаба и Вашим помощником, так что Ваши опасения абсолютно напрасны. Ваши соображения в отношении тов. Толбухина, да и в отношении тов. Разуваева доложу…» [32; 122-123].

Предполагаем, что «Мехлисовы обличители» заявят на это, что «бедный», «запуганный» Мехлисом, слабовольный генерал Д.Т. Козлов говорил так, чтобы поперёк Мехлиса не идти или Сталину не противоречить.

Что сказать на подобные аргументы?

Мы неспроста обратили внимание на время переговоров командующего Крымфронта с заместителем начальника Генштаба – они состоялись до переговоров последнего с Л.З. Мехлисом. При этом Мехлис отправлял свои соображения относительно Ф.И. Толбухина шифровкой, содержание которой он вряд ли докладывал Д.Т. Козлову6. Недаром А.М. Василевский разговаривал с Д.Т. Козловым и Л.З. Мехлисом не одновременно. Потому можно быть стопроцентно уверенным, что «положительная реакция» командующего Крымским фронтом на снятие его начальника штаба не была обусловлена телеграммой представителя Ставки ВГК, в которой он предлагал сменить Ф.И. Толбухина. С другой стороны, вряд ли Д.Т. Козлов был столь пуглив, что одна ссылка на мнение Сталина абсолютно парализовывала его волю и заставляла плести небылицы про его просьбы к Мехлису о снятии Ф.И. Толбухина и изображать удовлетворённость по поводу состоявшегося решения Ставки. Во всяком случае, в отношении назначения на должность начальника штаба генерала Вечного Д.Т. Козлов не побоялся выразить своё несогласие и предложить кандидатуру полковника Разуваева.

Ну, а если мы ошибаемся, а наши оппоненты правы, и Д.Т. Козлов и Мехлиса боялся, и Сталина до «дрожи в коленях», да так, что начинал выдумывать на ходу небылицы, только чтобы им угодить, то тем хуже для наших оппонентов. Что это за командующий фронтом?! Лжив, труслив. Выходит, прав был Мехлис в его оценках? И, воля ваша, господа оппоненты, гнать таких командующих надо с их должностей взашей.

Хотелось бы рассмотреть и ещё пару документов, характеризующих, прежде всего, Л.З. Мехлиса, а затем – поливающих его грязью историков (в смысле используемых ими методов «протаскивания» своих построений).

Одного документа мы уже касались – это запись переговоров А.М. Василевского с Л.З. Мехлисом от 10 марта 1942 года. Продолжим его цитирование (документ невелик):

«ВАСИЛЕВСКИЙ. …Военный совет фронта поставил вопрос об оставлении тов. Толбухина во фронте на должности помощника командующего [войсками] фронта по укомплектованию и формированию или же на должности заместителя командующего 47-й армией. Тов. Сталин к тому и другому предложению отнёсся отрицательно, точно так же и к просьбе Военного совета временно допустить к исполнению обязанностей начальника штаба фронта полковника Разуваева. У меня всё. Какие будут от Вас указания мне?

МЕХЛИС. Я считаю, что Толбухина не следует здесь оставлять, и целиком согласен с мнением тов. Сталина. Что касается Разуваева, то это честный командир, работоспособный, но начальником штаба, и к тому же при отсутствии начальника оперативного отдела, ему будет очень трудно (выделено нами – И.Д.). …Правильно будет до подыскания кандидата временно вступить в исполнение обязанностей тов. Вечному. У меня всё.

ВАСИЛЕВСКИЙ. Слушаюсь. Сейчас будет оформлено приказом. До свидания» [32; 123].

Обратим внимание на чрезвычайно положительную характеристику, которую даёт Л.З. Мехлис полковнику Разуваеву, предложенному Д.Т. Козловым на должность начштаба. Единственная причина отклонения его кандидатуры – недостаток опыта для выполнения обязанностей, связанных с этой должностью. Т.е., другими словами, – польза дела. То, что кандидатура предложена Д.Т. Козловым, на мнение Л.З. Мехлиса влияния не оказывает. Очень яркий штрих для характеристики Льва Захаровича.

Второй документ – директива Ставки № 170139 командующему войсками Крымского фронта о назначении заместителя командующего 51-й армией от 9 марта 1942 года:

«Ставка Верховного Главнокомандования не возражает против назначения генерал-майора Баронова заместителем командующего 51-й армией.

По поручению Ставки Верховного

Главнокомандования

Начальник Генерального

штаба Шапошников»

[32; 122].

Чуть более чем за месяц до того (7 февраля 1942 года) Ставка ВГК сняла генерал-майора Баронова с должности командующего 47-й армией [32; 122]. Снят он был по настоянию именно Л.З. Мехлиса. Генерал-майор показался ему человеком ненадёжным, причём первоначально, видимо, речь шла всё-таки о профессиональных и человеческих качествах К.Ф. Баронова, а не о его службе офицером в царской армии, как стараются представить дело «объективные» историки. Почему мы так считаем? Да дело в том, что бывшим царским офицером (штабс-капитаном) был, например, и командарм-51 генерал Львов. Однако Л.З. Мехлис не только не преследовал его за этот факт биографии, но даже чрезвычайно симпатизировал ему (предлагал его на должность командующего фронтом вместо Д.Т. Козлова). С Бароновым же получилось «с точностью до наоборот» – он настолько не понравился Льву Захаровичу, что тот запросил на него данные в особом отделе Крымского фронта. И получил такую информацию: Баронов К.Ф., 1890 года рождения, служил в царской армии, член ВКП(б) с 1918 года, утерял партбилет. В 1934 году «за белогвардейские замашки»