Читать книгу Ватутин против Манштейна. Дуэль полководцев. Книга первая. До столкновения - Владимир Владимирович Едапин, Владимир Владимирович Кожухарь, Владимир Владимирович Блохин - Страница 1

…Судьба войны столкнёт Ватутина и Манштейна

на полях сражений под Псковом и Сталинградом,

на Курской дуге и в Левобережной Украине, на Днепре

и в Правобережной Украине. На главных стратегических

направлениях борьбы будут действовать молодой

советский генерал, заместитель начальника Генерального

Штаба Советской Армии, и заместитель начальника

генштаба германской армии,.. начавший службу в генштабе

за 22 года до того, как её начал Ватутин.

М.Г. Брагин

«Ватутин. Путь генерала. 1901 – 1944».

ОТ АВТОРОВ

Слова советского писателя М.Г. Брагина, взятые эпиграфом к данной работе, очень точно отмечают то обстоятельство, что Николаю Фёдоровичу Ватутину, одному из лучших советских военачальников периода Великой Отечественной войны, и Эриху фон Манштейну, носящему ныне чуть ли не официальный титул лучшего стратега Третьего рейха, пришлось противостоять друг другу на решающих участках битвы, которую вела наша страна с фашистской Германией.

Кроме того, любопытные совпадения есть в послужных списках двух военачальников. Как будто та самая судьба, которая столкнёт их на поле боя, первоначально присматривалась к этим людям, определяя их «весовые категории» и степень остроты грядущего противоборства.

Надо заметить, что, по мнению авторов книги, которую читатель сейчас держит в руках, Николай Фёдорович Ватутин действовал весьма успешно в большинстве полководческих дуэлей с Манштейном. М.Г. Брагиным верно обозначены этапы противостояния, в которых Н.Ф. Ватутин брал верх над Манштейном: Ленинградское направление в июле 1941 года, Сталинград, наступательные операции на Среднем Дону («Малый Сатурн») и в междуречье Дона и Северского Донца (Миллерово-Ворошиловградская операция) в конце 1942 – начале 1943 года, Курская дуга, освобождение Левобережной Украины, форсирование Днепра и освобождение Киева и, наконец, успешное проведение Житомирско-Бердичевской и Корсунь-Шевченковской наступательных операций в конце 1943 – начале 1944 года (последняя во взаимодействии с войсками 2-го Украинского фронта под командованием И.С. Конева), которые явились важными этапами в освобождении от гитлеровских захватчиков Правобережной Украины. И недаром в штабе Манштейна Н.Ф. Ватутина прозвали Гроссмейстером [12; 1], [82; 1.

Конечно, были у Н.Ф. Ватутина неудачи и промахи. Собственно проигранной Манштейну явилась только одна операция – операция «Скачок» в феврале 1943 года. Во многом именно вследствие этой неудачи войск Юго-Западного фронта, которым командовал Н.Ф. Ватутин, его соседу справа, Воронежскому фронту, пришлось вновь сдать немцам Харьков и Белгород и отступить.

Безусловно, можно найти какие-то недочёты и промахи в действиях генерала и в последующих операциях. Во всяком случае, некоторые современные российские исследователи старательно эти недочёты и промахи Н.Ф. Ватутина выискивают. Но тут хотелось бы заметить следующее. Во-первых, как говорится в поэме Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Т.е. судить со стороны да ещё по прошествии множества лет всегда легче, чем принимать решения и действовать, находясь непосредственно в эпицентре событий. Словом, легко быть умным задним умом. Во-вторых, множество тех промахов, которые приписывают Н.Ф. Ватутину сейчас и даже приписывали тогда, в годы Великой Отечественной войны, при ближайшем рассмотрении либо промахами не являются, либо являются следствием объективных причин, к которым, в частности, зачастую надо относить и действия противника (причём, противника очень сильного, каковым были и немцы вообще, и конкретно визави Н.Ф. Ватутина Манштейн). В-третьих, всё-таки в подавляющем большинстве столкновений с Манштейном генерал Н.Ф. Ватутин вышел победителем.

Учитывая последнее обстоятельство, тенденция к безудержной (и, на наш взгляд, даже иногда абсолютно некорректной критике) советского военачальника при одновременном признании чуть ли не гениальности Манштейна, как лучшего стратега Третьего рейха (у ряда авторов), выглядит более чем странно.

Скажем, в трудах довольно известных (и, отметим, вполне заслуженно известных) современных российских исследователей можно прочесть такие вот пассажи в адрес Николая Фёдоровича:

«Честно говоря, есть ощущение, что сам командующий фронтом (речь идёт о Н.Ф. Ватутине – И.Д., В.С.) отдавал этот приказ без всякого напряжения, во всяком случае, умственного (выделено нами – И.Д., В.С.). Совершенно непонятно, как можно одновременно прочно занимать оборону, окапывая и маскируя танки, и готовиться к переходу в контрнаступление. Причём, окапываться нужно было ночью с тем, чтобы перейти в наступление утром. Бред какой-то (выделено нами – И.Д., В.С.)» [5; 271 – 272].

«Командующий же Воронежского фронта (т.е. Н.Ф. Ватутин – И.Д., В.С), пренебрегая страшными уроками обеих предшествующих Харьковских операций 1942 и 1943 годов, готовился наступать, поэтому к созданию оборонительных рубежей отнёсся формально… Именно формальным отношением Ватутина к вопросу обороны объясняется и плохая организация столь шумно разрекламированной им артиллерийской подготовки, когда огонь вёлся не по целям, а по площадям (выделено нами – И.Д., В.С.) [45; 170 – 171].

Оба процитированных автора упрекают генерала Н.Ф. Ватутина немного-немало в непрофессионализме. И мозги-то он «не включал», отдавая приказы, и уроки прежних операций не учитывал, и оборону готовил формально и плохо, и даже артподготовку не мог толком провести. Вот какой, оказывается, Н.Ф. Ватутин был недоучка. А если мы учтём, что оба процитированных отрывка касаются роли Н.Ф. Ватутина в Курской битве, одной из решающих битв Великой Отечественной, то, как говорится, увы и ах для Ватутина. Прочтёт такое современный молодой человек, который в советской школе не учился, книг советской эпохи не читал и фильмов не смотрел, и вынесет он о Николае Фёдоровиче вполне определённое и однозначное представление.

Хотелось бы всё-таки напомнить коллегам-историкам об объективности, историзме и ответственности. Уважаемые коллеги, от вашего слова многое зависит. Не надо забывать про это. Поливать грязью советскую страну, армию, советский народ, советских военачальников, право, много кому есть (резунам, бешановым, солонинным, верёвкиным нынче несть числа). Если уж и вы, настоящие исследователи, опускаетесь в своей критике до огульности, то остаётся только руки развести («О времена, о нравы!»).

Ну, а коли взглянуть на дело объективно и непредвзято, то можно задаться вопросом: если раньше (в советскую эпоху) Н.Ф. Ватутина хвалили, то, очевидно, какие-то основания к этому были. И не за красивые же глаза получал он звания, награды и должности. При Сталине такое не практиковалось (уж, во всяком случае, во время войны – точно). Очевидно, получал Н.Ф. Ватутин всё это за конкретные дела и заслуги. Тогда к чему это огульное и пренебрежительное охаивание? Почему в нашей стране, если уж возносят, то в заоблачные высоты (и поют дифирамбы и «Славься, славься…)? Но если у вознесённого таким образом человека (а зачастую к подобному «вознесению» человек и руки-то не приложил; скажем, тот же Николай Фёдорович Ватутин при жизни был очень скромен, а поскольку погиб во время войны, то и мемуаров не оставил, в которых задним числом мог как-то повосславлять себя, любимого) нашли какие-то ошибки, то с небес его свергают сразу в грязь и топчут в неё, и поливают ей столь же основательно, как раньше возносили ввысь.

Почему не знаем мы золотой середины? Говоря другими, более научными, словами, почему не умеем мы объективно подходить к оценке деятельности того или иного исторического лица? От излишней это нашей эмоциональности, что ли?

Ну, вот, собственно, отталкиваясь от данных вопросов и определили мы задачи, которые будут решаться в нашей работе.

Книга не будет апологией Н.Ф. Ватутина или его панегириком. Она не будет и его биографией. Биографических книг об этом прославленном советском военачальнике написано достаточно. Уж тем более работа не явится биографией Манштейна и критическим разбором его деятельности. Само собой разумеется, что ни восхвалять немецкого фельдмаршала, ни защищать его авторы не собираются по вполне понятным каждому нашему нормальному гражданину соображениям (о ненормальных, в моральном, а не психическом аспекте, говорить, естественно, не берёмся).

И всё же понемногу от всего этого (не исключая и объективной оценки высоких профессиональных качеств Манштейна) в книге будет.

Её главным героем (если уместно применение такого термина, когда речь идёт о научно-популярном, а не художественном произведении) является советский генерал Николай Фёдорович Ватутин. Именно безудержная критика в его адрес, раздающаяся в последнее время, побудила нас взяться за эту работу. Не будем скрывать, что желание защитить Н.Ф. Ватутина огромно. Но в освещении его деятельности постараемся быть, как и положено историкам, максимально добросовестными и объективными. Не уходя от рассказа об ошибках полководца, его неудачах, всё же не будем забывать его успехов и побед. Как говорится, факты вещь упрямая. Они-то и позволят нам сделать вывод – кем же был Н.Ф. Ватутин: действительно одним из лучших советских военачальников, каковым называли его в советскую эпоху, или весьма посредственным, а то и попросту бездарным военным на высоких командных должностях, как рисуют его некоторые авторы «демократической» поры?

В конце концов, факты будут изложены (добросовестно и объективно), а читатель может сделать и свои выводы, если не устроят его наши.

Однако вполне закономерен вопрос: ну, а Манштейн-то тут при чём? Зачем было выносить его имя в заглавие книги?

Собственно, немного выше, в начальных строках авторского вступления, об этом уже говорилось: Н.Ф. Ватутин столкнулся именно с Манштейном в крупнейших и решающих битвах Великой Отечественной. И именно в этих битвах были одержаны им те победы, за которые его раньше хвалили, и допущены те ошибки, за которые его теперь ругают. Словом, Манштейн явился своеобразным оселком для полководческих способностей Н.Ф. Ватутина, его профессиональных умений и навыков.

Приступая к работе над книгой, мы задавались вопросом, каким образом изложить материал. Самым очевидным и простым вариантом казалось рассмотрение конкретно тех операций, в которых Н.Ф. Ватутин и Манштейн «дуэлировали» друг с другом. Выбор данного способа подачи материала заставил бы написать ряд глав или даже очерков, посвящённых тем или иным операциям. В таком случае «за боротом» остались бы многие факты из жизни советского и германского военачальников. И в этом не было бы ничего страшного, если бы писалась сугубо профессиональная вещь, посвящённая разбору военно-исторических проблем. Но в том-то и дело, что жанр научно-популярной литературы требует более широкого подхода к рассматриваемым вопросам. Во-первых, потому, что массового читателя будут интересовать и биографические подробности, и исторические условия, в которых проходило профессиональное становление военачальников, и протекала их деятельность (как до момента встречи на поле боя, так и во время последней). Во-вторых, по той причине, что факты биографии и исторические условия могут кое-что прояснить и в вопросах, относящихся непосредственно к моменту противостояния двух полководцев.

Посему нам пришлось всё-таки остановится на хронологическом изложении фактов жизни Н.Ф. Ватутина и Э. фон Манштейна. Однако при этом уделено значительное внимание и рассмотрению некоторых проблем, связанных с теми глобальными историческими событиями, участниками которых явились советский и немецкий военачальники.

Можно сказать, что книга носит как биографический, так и хроно-тематический характер. О результатах такого подхода судить читателю.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВАТУТИН. ПУТЬ ОТ КРЕСЬЯНИНА ДО ГЕНЕРАЛА

ГЛАВА I

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Жизненный путь Николая Фёдоровича Ватутина является очень яркой иллюстрацией того, каким благом для русского и других народов бывшей Российской империи явилась Великая Октябрьская Социалистическая революция, какие она открыла основной массе представителей этих народов перспективы, какие дала возможности, сколько талантливых людей из простых трудящихся получили благодаря ей путёвку в жизнь, настоящую жизнь, полную больших дел, свершений и надежд. Только за эту новую светлую жизнь пришлось побороться и пострадать. Но уж таков закон: «В борьбе обретёшь ты право своё…»

Николай Фёдорович Ватутин родился 16 декабря 1901 года в селе Чепухино Валуйского уезда, входившего тогда в Воронежскую губернию (ныне это село Ватутино Белгородской области).

У Фёдора Григорьевич, отца будущего полководца, и Веры Ефимовны, его матери, было ещё четыре сына и четыре дочери. Это большая семья долгое время входила составной частью в ещё большее семейство Григория Дмитриевича Ватутина, насчитывавшее около тридцати человек и включавшее семьи братьев и сестёр Фёдора Григорьевича. Подобные большие семьи, состоявшие из двух, а то и трёх поколений родственников, были в то время в русских деревнях довольно частым явлением1.

Дед Николая Григорий Дмитриевич был человеком строгим, немногословным, но уважаемым в селе. Внешняя замкнутость и суровость сочетались в нём со справедливостью и отзывчивостью. Не было такого случая, чтобы он не помог человеку, попавшему в беду.

В своё время дед Григорий отслужил долгих восемнадцать лет в русской армии, в кавалерии. Принимал участие в русско-турецкой войне 1877 – 1878 годов. Словом, был бывалым солдатом. И кто знает, не рассказы ли деда, к которому Николай Фёдорович всегда относился с огромным уважением и любовью, заронили в его сердце тягу к военному делу.

Большая семья Ватутиных не бедствовала, но и жила небогато, была по существовавшей тогда градации середняцкой. Однако чтобы удержаться в положении середняков, поддерживать весьма скромный достаток, Ватутиным приходилось очень много и тяжело трудиться. Работали все, включая и малых внучат. Так что, каков он, крестьянский труд, Николай Фёдорович узнал с самых ранних лет.

Нелёгкой была доля крестьян во всей дореволюционной России. И Ватутины в этом смысле не составляли какого-то исключения. Лучшие земли после освобождения от крепостного права в Чепухино, так же как и повсеместно, остались за помещиками. Крестьянские наделы располагались чересполосно, ежегодно перемерялись и переделялись, чтобы соблюсти справедливость и всем членам общины предоставить столь немногочисленные плодородные участки. в основном же почва крестьянских наделов была худородной («неудобь» называли её крестьяне) – камень, мел, пески. Белгородчина вообще не отличается плодородием земель. В такой земле застревали сохи (плуг в крестьянских хозяйствах был редкостью). Тянувшие сохи лошади надрывались, рвалась сбруя, выбивались из сил работавшие на пахоте люди. И, кроме того, располагались крестьянские наделы довольно далеко от села – в 10 – 12 километрах. Очевидно, по всем этим причинам урочища, где находились поля Ватутиных и их односельчан, носили столь характерные названия: Мелки, Гнилуши, Дальние [8; 4].

Прокормить с подобных наделов большое семейство Ватутиных было очень трудно. Поэтому Григорий Дмитриевич арендовал за высокую плату участки более плодородной помещичьей земли.

В Чепухино была начальная школа, так называемое земское одноклассное училище с четырёхлетним сроком обучения. Обучение в нём было бесплатным. Учителем в школе работал замечательный педагог Николай Иванович Попов. Настоящий подвижник, каких среди сельских учителей было в России в то время немало, он вкладывал душу в своё дело, был для своих учеников не только учителем, но и воспитателем. Именно он разглядел в Коле Ватутине большие задатки, сочетавшиеся у мальчика с жаждой знаний, настойчивостью и упорством.

Сельскую школу Николай закончил первым учеником. Но дальнейшее образование, которое надо было продолжать в Валуйках, в двухклассном земском училище, было платным, а эту плату отец Николая, выделившийся к тому времени из общей семьи, обеспечить не мог. Как не хотелось Фёдору Григорьевичу, чтобы сын продолжал учёбу, но позволить этого семья себе не могла.

На помощь пришли сельский учитель и дед Григорий. Их скромные сбережения ушли на оплату обучения Коли Ватутина в земском училище в Валуйках.

Им не пришлось краснеть за ученика и внука. Коля и это обучение закончил с отличием.

Николаю Ивановичу Попову удалось выхлопотать для своего тёзки стипендию у земства для обучения в коммерческом училище города Уразово, поступив в которое, Николай Ватутин продолжил своё образование.

Но, несмотря на успехи в учёбе и явные способности, закончить училище Николаю не удалось – через четыре года выплату стипендии прекратили. Видимо, судьбе не угодно было, чтобы Н.Ф. Ватутин пошёл по коммерческой линии.

Вернувшись в родное село, Николай работал в отцовском хозяйстве, обучал своих младших братьев и сестёр, упорно занимался самообразованием.

Как человеку грамотному, ему удалось устроиться писарем в волостное правление. Какое-то продвижение по службе в правлении – это, пожалуй, вся карьера, на которую мог тогда рассчитывать способный крестьянский парень Николай Ватутин.

Но грянула Октябрьская революция, круто изменившая судьбу Николая Фёдоровича, как и жизнь миллионов людей в России.

В Чепухино была установлена Советская власть. Крестьяне получили возможность поделить между собой плодородные помещичьи земли. Николай Ватутин, как самый грамотный в селе и, несмотря на свою молодость, уважаемый односельчанами человек, был выдвинут ими для обмера участков. казалось, сбылась вековая мечта крестьян – свободно жить и работать на хорошей, плодородной земле, иметь достаточные земельные наделы.

Однако в стране началась гражданская война. А в Чепухино пришли оккупировавшие близлежащую Украину немцы. После ухода последних здесь появились войска националистических украинских правительств (сначала гетманского, а затем петлюровской директории). Затем их вышибли отсюда войска белогвардейцев Деникина. И всё это время Валуйский уезд был одним из районов действий банд батьки Махно.

Вдоволь за два с лишним года насмотрелся молодой Николай Ватутин на бесчинства и насилие, творимые под разными флагами (кайзеровским, жёвто-блайкитным, российским триколором, чёрным анархическим). Поэтому когда в Чепухино была восстановлена Советская власть, вопроса о выборе пути у него не возникало – весной 1920 года восемнадцатилетний Н.Ф. Ватутин вступает в ряды Красной Армии, навсегда связав с ней свою судьбу.

ГЛАВА II

КОМАНДИР КРАСНОЙ АРМИИ.

ЭТАПЫ СЛУЖБЫ (1921 – 1939 ГОДЫ)

Первоначально Н.Ф. Ватутин был зачислен красноармейцем в 3-й запасный полк, а затем переведён в 11-й запасный батальон, базировавшийся в Луганске.

С первых шагов в армии красноармеец Ватутин зарекомендовал себя как дисциплинированный, трудолюбивый, а главное – смелый в бою солдат. Принять боевое крещение ему пришлось очень скоро – уже весной 1920 года он участвовал в боях с махновскими бандами в районе Луганска и Старобельска.

Когда в апреле 1920 года началась война Советской России с панской Польшей, Николай Ватутин подал один за другим три раппорта об отправке его на польский фронт. Но во всех трёх случаях ему было отказано. Вместо фронта осенью 1920 года молодого красноармейца отправили учиться в Полтавскую пехотную школу.

Впрочем, и здесь Н.Ф. Ватутину, как и его товарищам, приходилось не только учиться – красные курсанты принимали активное участие в борьбе с махновскими бандами. Так что теория обучения самым непосредственным образом сочеталась с практикой.

Во время обучения в Полтавской пехотной школе, в 1921 году, Н.Ф. Ватутин вступил в ряды РКП(б).

В этом же году начался сильный голод в Поволжье, на Украине и в ряде соседствующих с ней районов. Причиной его стала мощнейшая засуха, которая, наложившись на разорение, царившее в стране после нескольких лет мировой войны, гражданской войны и интервенции, привела к страшной катастрофе.

Не обошёл голод и белгородчину, родное село Н.Ф. Ватутина Чепухино. От голода скончался младший брат Николая, двенадцатилетний Егор, отец Фёдор Григорьевич, вернувшийся с гражданской войны, и дед, Григорий Дмитриевич [8; 19].

Курсанты Полтавской пехотной школы, сами сидевшие на весьма скудном пайке, иногда не ели по нескольку дней, потому что отдавали весь свой паёк голодающим людям, отсылали по домам родным. Так же поступал и Николай Фёдорович, но это, увы, не уберегло от голодной смерти его родных.

Учившиеся вместе с Н.Ф. Ватутиным курсанты вспоминали впоследствии, что поначалу он был незаметен, так как отличался необычайной скромностью. Но Николай очень скоро, так же как и во время службы в действующей армии, обратил на себя внимание своими делами: смелый в бою, исключительно дисциплинированный, любознательный, трудолюбивый, он показывал отличные результаты в учёбе и боевой подготовке, любил огневое дело и строевые занятия [8; 14]. Поэтому вполне закономерно, что после отлично законченного первого курса обучения Николай Ватутин был назначен сначала командиром отделения курсантов, а затем и помощником командира взвода [8; 14]. Так начался его командирский путь.

Частым гостем в Полтавской пехотной школе был Михаил Васильевич Фрунзе, возглавлявший на тот момент вооружённые силы Украины и Крыма. И именно этот прославленный красный военачальник, старый большевик вручил 1 октября 1922 года на историческом поле Полтавской битвы Н.Ф. Ватутину удостоверение командира Красной Армии. По свидетельству генерала К.В. Крайнюкова, бывшего членом Военного совета 1-го Украинского фронта, которым в годы войны командовал Н.Ф. Ватутин, Николай Фёдорович спустя много лет с гордостью вспоминал об этом обстоятельстве своей жизни, а книга избранных произведений М.В. Фрунзе была его настольной книгой, с которой он не расставался даже на фронте [43; 3].

Окончивший с отличием Полтавскую пехотную школу Н.Ф. Ватутин был назначен командиром взвода 67-го стрелкового полка 23-й стрелковой дивизии Украинского военного округа [8; 21, 27].

Перед тем, как явиться к месту прохождения службы, в город Чугуев, новоиспечённый краском, получив отпуск, приехал в родное село. Уезжал он из него с молодой женой, давно приглянувшейся ему Таней Ивановой, ставшей ему верной спутницей на всю жизнь.

Взвод, который получил под свою команду краском Н.Ф. Ватутин, целиком состоял из новобранцев. Но отдававший всего себя делу службы, бывший солдатам не только строгим, взыскательным командиром, но и воспитателем, и старшим товарищем, Николай Фёдорович сделал из своего взвода образцовое подразделение, крепко спаянное, верившее в своего молодого командира и любившее его.

Успех Н.Ф. Ватутина на должности командира взвода были замечены командованием. Не ускользнули от внимания командиров и явные способности Николая Фёдоровича в военном деле. Поэтому уже в январе 1924 года, через год с небольшим после того, как Н.Ф. Ватутин прибыл на службу в полк, его направляют на учёбу в Киевскую высшую объединённую военную школу командного состава [8; 31], [50; 109].

Киевская высшая объединённая военная школа имела годичный срок обучения и предназначалась для совершенствования командиров, получивших, подобно Ватутину, среднее военное образование, а также для командиров, имевших опыт гражданской войны, требующий систематизации [8; 32].

Успешно закончив, Киевскую военную школу, Н.Ф. Ватутин вернулся в свой 67-й стрелковый полк, где вскоре был назначен помощником командира роты полковой школы, а затем и командиром одной из рот полка.

Сам Н.Ф. Ватутин считал период командования ротой одним из важнейших в своём становлении как командира. Много лет спустя, организуя общевойсковой бой соединений и объединений, он вспоминал, что именно вроте он впервые понял элементы общевойскового боя. По его мнению, командиры, не прошедшие школу службы в низовых подразделениях, прибыв на поле боя, обращаются скорее к карте, к полевой книжке, чем к солдату, к местности, к оценке противника, которого они видят перед собой [8; 37]. И надо заметить, что сам Н.Ф. Ватутин, имея богатейший опыт работы в штабах различных уровней, в том числе и в Генштабе, командуя армейской группой и фронтами, никогда не был кабинетным командующим, часто выезжая в войска и на передний край, предпочитая, по возможности, лично наюлюдать и подготовку вверенных ему войсковых контингентов к операциям, и боевую обстановку на том или ином участке фронта. Забегая вперёд, процитируем отрывок из воспоминаний бойца взвода охраны генерала Н.Ф. Ватутина Мусы Гайсина, который очень ярко характеризует стиль командной работы Николая Фёдоровича. М. Гайсин проходил службу во взводе охраны с октября 1943 года по конец января 1944 года. К этому периоду и относятся его воспоминания:

«…Штаб фронта размещался в просторной сельской хате в селе Требухово Броварского района. Этот дом сохранился до нашего времени. Но в нём Ватутин разве что ночевал. А по утрам выезжал на “виллисе”– вездеходе в полевое управление, которое находилось в Ново-Петровцах. И мы, адъютант майор Семиков, водитель джипа Кабанов и два автоматчика – ефрейтор Сидоренко и я, находились рядом с Ватутиным, считай, всё время… А как блестяще Николай Фёдорович умел ориентироваться на местности! Однажды мы – Ватутин, водитель Кабанов, адъютант майор Семиков, охранники ефрейтор Сидоренко и я – заблудились на “виллисе”, кружили по незнакомым дорогам и никак не могли попасть в пункт следования. Ватутин взял карту, внимательно посмотрел, ткнул пальцем в какую-то дорогу, велел повернуть туда-то, и вскоре мы были на месте.

Одно время командующий повадился ходить в атаку. Мы приезжали на передовую. Ватутин доставал из-под сиденья ППШ и, вскинув его, быстрым шагом шёл за наступающими солдатами и офицерами. Мы все шли, естественно, за ним. Над головой шипели снаряды, бывало жутковато. Но Ватутин не кланялся им» [57; 7 – 8].

Однако вернёмся в середину 20-х годов.

Приняв под командование роту, Н.Ф. Ватутин скоро вывел её на первое место в полку по всем показателям боевой и политической подготовки. В его аттестации этого периода сказано: «Сила воли развита в высшей степени. Энергичный. Авторитетный. Служит примером для комсостава полка. Здоров. Вынослив. В обстановке разбирается хорошо. Оценивает правильно. Твёрдо знает своё дело. К себе и подчинённым требователен. Хороший стрелок. Методист стрелкового дела. Любит военную службу» [8; 40], [31; 6].

Прослужив шесть лет в рядах РККА, занимая командирские должности, окончив два военных учебных заведения, Н.Ф. Ватутин обрёл право на поступление в военную академию. Однако поступление в академию – дело серьёзное, требующее значительной дополнительной подготовки. И Николай Фёдорович немногое свободное время, остающееся от службы, практически полностью посвятил занятиям. Его супруга, Татьяна Романовна, позже вспоминала о той поре: «Как много он тогда работал! Самостоятельно пришлось осваивать химию и физику. Ни никаких репетиторов не признавал, всегда занимался сам» [31; 6 – 7].

Воля Н.Ф. Ватутина, проявившиеся ещё в детстве настойчивость и тяга к знаниям, любовь к военному делу дали свой положительный результат – в 1926 году он выдерживает строгие и сложные экзамены в Военную академию им. Фрунзе и становится её слушателем.

Здесь Николай Фёдорович остался верен себе. «Работает, как вол», – говорят о таких людях. И это действительно так. Учебный (рабочий) день молодого краском-«академика» Н.Ф. Ватутина начинался в 7.00 утра и заканчивался в 2 – 3 часа ночи. Засиживаясь в Академии допоздна, Николай Фёдорович, возвратившись домой, и здесь продолжал вои «штудии». Он не ограничивался программой (обширной и сложной), а старался самостоятельно осваивать многие вопросы военного искусства. Именно поэтому вступил в военно-научное общество, разрабатывал теоретические проблемы [8; 41].

Академия им. Фрунзе, которая на тот момент, по существу, выполняла роль Академии Генштаба (она и была-то организована на базе старой, ещё императорской, Академии Генерального штаба), очень основательно готовила своих слушателей, воспитывая из них командиров высшего звена и штабных работников. Именно в Академии Н.Ф. Ватутин полюбил штабную работу, в которой и впоследствии, уже командуя войсковыми объединениями, он выказывал не менее умения, знаний и навыков, чем любой из его начальников штаба.

Надо сказать, что, полностью отдаваясь учёбе, Н.Ф. Ватутин не отрывался от жизни. В его партийной характеристике по окончании Академии записано: «В партийной, политической жизни активен» [8; 49]. В самом деле, он был членом партийного бюро третьего курса академии, вёл активную работу среди беспартийных, боролся «с правым уклоном и примиренчеством», деятельно способствовал «ликвидации троцкистского болота и выкорчёвыванию остатков троцкизма» [8; 47]. Процитированные в последнем предложении слова – это слова самого Н.Ф. Ватутина. Так он писал в 1929 году в своей статье «Из опыта партийной работы третьего основного курса», размещённой в журнале «Рупор» [8; 47].

Не менее ярко как коммуниста-ленинца, твёрдо отстаивающего курс партии, характеризует Н.Ф. Ватутина то обстоятельство, что, уже находясь вскоре после окончания Академии в войсках, получив из дома известия от родных о том, что в Чепухино дело организации колхоза идёт очень трудно, он взял отпуск и активно содействовал колхозному строительству в родном селе. Уважавшие Николая Фёдоровича с его юных лет сельчане, пошли за ним, молодым красным командиром, поверили ему. [8; 46 – 47].

Но Н.Ф. Ватутин не был «сухим солдафоном» и «зашоренным партийцем». С юности отдавая много сил самообразованию, будучи человеком больших знаний и широкого кругозора, он старался своё пребывание в Москве, этом центре культурной жизни страны, использовать с максимальной пользой. Как вспоминала Татьяна Романовна Ватутина, несмотря на очень напряжённый график учёбы, они с Николаем Фёдоровичем пересмотрели спектакли почти всех московских театров, побывали в большинстве московских музеев и даже выезжали на экскурсии в Ленинград [8; 41].

Закончив в мае 1929 года с отличием Военную академию им. Фрунзе, Н.Ф. Ватутин получает назначение в штаб 7-й стрелковой дивизии, располагавшейся в Чернигове, на должность помощника начальника 1-й части штаба. На этой должности он зарекомендовал себя с наилучшей стороны, показав не только отменную теоретическую подготовку, способность к штабной работе, но и великолепные организаторские способности [8; 50], [31; 7], [82; 1]. Поэтому его вскоре переводят в штаб Северо-Кавказского военного округа на должность помощника начальника одного из основных отделов штаба [8; 50 – 51], [31; 7]. Это было не только повышение по должности. Работа в штабе более высокого уровня давала Н.Ф. Ватутину возможность профессионально совершенствоваться. Ведь в штабе округа сосредоточивался опыт многих соединений, и Н.Ф. Ватутин теперь мог оценивать свою работу в штабе дивизии как бы сверху. А кроме того, окружной штаб предоставлял значительно более широкое поле для применения на практике теоретических знаний, полученных в военной академии. И Николай Фёдорович в полной мере использовал открывающиеся возможности для профессионального роста. Изучая на уровне округа действия различных родов войск, он всегда стремился искать и внедрять что-то новое, распространять лучший опыт в частях и соединениях. Поэтому не приходится удивляться таким вот приказам, периодически отдаваемым по штабу Северо-Кавказского военного округа:

«Помощнику начальника отдела штаба товарищу Ватутину за добросовестное и вдумчивое инспектирование войск и за ряд ценных предложений объявляется благодарность» [8; 51].

«…Проведённые под руководством Ватутина опытные учения дали богатый материал по организации управления войсками» [8; 51].

После полуторагодичной службы в штабе Северо-Кавказского военного округа, в конце 1931 года, Н.Ф. Ватутина назначают начальником штаба 28-й горнострелковой дивизии того же округа [8; 51], [31; 7].

Для него эта работа стала важнейшим этапом профессионального роста – впервые он оказался на самостоятельной должности такого уровня. Совершенствуя навыки командира-штабиста, получая много нового ценного опыта, который давала служба в горных районах, он в то же время всегда оставался на уровне военной науки своего времени, сочетая работу с учёбой. Причём, речь идёт не только о самообразовании. Уже в ноябре 1933 года Н.Ф. Ватутин вновь становится слушателем военной Академии им. Фрунзе, на сей раз – курсов усовершенствования комсостава при оперативном факультете этой Академии. Желание Н.Ф. Ватутина повышать свой образовательный и профессиональный уровень абсолютно совпадало с требованиями времени и потребностями Красной Армии. Дело в том, что бурное развитие боевой техники приводило и к появлению нового типа соединений (моторизованных и механизированных), и к разработке новых принципов ведения операций, которые основывались именно на использовании этих мобильных соединений, и, как следствие указанных обстоятельств, к возникновению новых требований к искусству вождения войск. И не случайно однокурсниками Н.Ф. Ватутина окажутся перспективные молодые командиры, которые в будущем станут прославленными советскими полководцами, – И.Ф. Конев, Ф.И. Толбухин, А.И. Антонов и ряд других [8; 54].

Понятно, что выделиться на таком фоне было совсем не простым делом. Но, как всегда сдержанный, скромный, абсолютно неброский внешне, Н.Ф. Ватутин обратил на себя внимание и преподавателей, и возглавлявшего в тот период Академию им. Фрунзе Б.М. Шапошникова. Они, дав отличную оценку успехам Н.Ф. Ватутина, особо отметили, что он «по всем вопросам имеет своё самостоятельное суждение» [8; 54].

Обучение на курсах было очень интенсивным, но по срокам довольно кратким. Окончив с отличием курсы, Николай Фёдорович возвращается в свою 28-ю горнострелковую дивизию, где ещё около трёх лет служит в должности начальника штаба.

В 1936 году на базе оперативного факультета Военной академии им. Фрунзе создаётся Академия Генерального штаба. «Создание этого высшего военно-учебного заведения было велением времени, – пишет С.М. Штеменко, знаменитый советский генштабист, сам окончивший эту Академию. – Красная Армия, во всех отношения вполне современная, не имела ещё в необходимом количестве кадров с высокой оперативно-стратегической подготовкой. Вплоть до 1936 года командный состав оперативного звена готовился на одногодичном факультете Академии имени М.В. Фрунзе (курсы при котором как раз и окончил Н.Ф. Ватутин – И.Д., В.С.). До поры до времени это было хорошо. Но во второй половине тридцатых годов жизнь настоятельно потребовала наладить более массовую и глубокую подготовку руководящих кадров. К тому же надо было развивать теорию оперативного искусства, чем Академия имени М.В. Фрунзе из-за своего профиля в должных размерах заниматься не могла» [86; 5 – 6].

Любопытно, что, написавший в своих воспоминаниях данные строки, обосновывающие необходимость создания Академии Генштаба РККА, Сергей Матвеевич Штеменко первоначально идти учиться в эту самую Академию как раз не хотел, желая остаться на практической работе в войсках (к тому времени он уже окончил Академию моторизации и механизации РККА). Но командование рассудило иначе, направив его туда в приказном порядке [86; 4 – 5].

Примерно то же самое произошло и с Николаем Фёдоровичем Ватутиным. Только двумя годами ранее. В 1936 году его направили учиться во вновь открытую Академию Генштаба. При всей своей любви к учёбе Николай Фёдорович на сей раз возражал, не желая оставлять работу непосредственно в войсках. Однако приказы в армии не обсуждаются, а выполняются, и Н.Ф. Ватутин становится слушателем Академии Генштаба.

В Академии был собран весь цвет тогдашних теоретиков военного дела. Преподавателями в ней работали В.А. Медиков, Д.М. Карбышев, Н.Н. Шварц, А.И. Готовцев, Г.С. Иссерсон, А.В. Кирпичников, Н.А. Левицкий, Н.И. Трубецкой, Е.А. Шиловский, Ф.П. Шафалович, П.П. Ионов и ряд других [86; 6].

Большим практическим опытом, немалым теоретическим багажом обладали в основной своей массе и слушатели новой Академии.

В общем, это высшее военное учебное заведение весьма успешно выполняло поставленные перед ним задачи, систематизируя то новое, что появилось в военном деле, занимаясь разработкой теоретических вопросов оперативного искусства, готовя командные кадры РККА в соответствии с требованиями времени.

Н.Ф. Ватутин остался верен себе – скромный и трудолюбивый слушатель, он успешно закончил первый курс Академии, был переведён на второй. Но закончить Академию Генштаба ему так и не пришлось2. Уехав летом 1937 года в отпуск с семьёй на курорт, Николай Фёдорович был отозван из отпуска телеграммой в Москву. Кстати, это был последний год, когда Н.Ф. Ватутин использовал (хоть и частично) свой отпуск. С тех пор в его личном деле постоянно фигурировала запись: «Очередным отпуском не пользовался» [8; 56 – 57].

Явившись в Наркомат обороны, Н.Ф. Ватутин получил направление к новому месту службы – он назначался заместителем начальника штаба Киевского военного округа. А уже в конце 1938 года он становится и начальником штаба этого округа3 [8; 55 – 57], [31; 7], [50; 109], [82; 1].

Киевский Особый военный округ, как пограничный, был одним из важнейших для обороны страны. Отсюда ясно, какая ответственность лежала на командовании округа, в том числе и на начальнике его штаба. Войска КОВО должны были быть готовы в любой момент встать на защиту СССР. Поэтому к их боеготовности предъявлялись особые требования. И Н.Ф. Ватутин много сил приложил к повышению этой боеготовности. Он сам готовил учения, вникал во все детали подготовки и жизни войск. В войсках округа знали, что если учения будет проводить Н.Ф. Ватутин, то условия будут максимально приближены к боевым, на учениях надо будет ждать всяческих новшеств, от командиров и штабов соединений потребуют оригинальных, нестандартных решений. Сам Н.Ф. Ватутин уже тогда показал себя сторонником решительных, смелых, глубоких и внезапных ударов. Данная тенденция в решении боевых задач будет сохранена им и впоследствии, в том числе в годы Великой Отечественной войны. Стремление навязать противнику свою волю или противодействовать его активным действиям своими активными действиями – эти принципы проходят красной нитью через всю его деятельность как начальника штабов различных уровней и как командующего различными войсковыми объединениями (армейскими (оперативными) группами, фронтами). И недаром Николая Фёдоровича во время Великой Отечественной войны в войсках называли уважительно «Генерал Молния».

Будучи начальником штаба КОВО, Н.Ф. Ватутин, естественно, уделял особое внимание работе штабов соединений и частей округа. Начштаба округа неоднократно поднимал штабы различных уровней по тревоге, выводил их в поле, лично проверял готовность штабных работников к действиям в полевых условиях, в быстроменяющейся обстановке [8; 57].

В то же время Николай Фёдорович не терпел и тени бюрократизма как в своём штабе, так и в подчинённых штабах. Так называемый «бумажный стиль руководства» был ему абсолютно чужд. Бумагами и должностью он от сослуживцев не отгораживался. Любой вопрос, с которым к нему обращались штабы войск, получал быстрое и чёткое решение. Требуя максимальной отдачи от подчинённых, Н.Ф. Ватутин и сам работал много, вдумчиво и эффективно. При этом он всегда сохранял спокойствие и корректность в отношениях с людьми, не позволял себе грубости и хамства. Корректное и уважительное отношение к людям, которые ниже его по должности и званию, Николай Фёдорович сохранит и впоследствии. Это была одна из характерных черт деятельности Н.Ф. Ватутина как военачальника.

В аттестации Н.Ф. Ватутина тех лет записано:

«Всесторонне развит, с большим кругозором, прекрасно работал по руководству отделами штаба (КОВО – И.Д., В.С.), проявил большую оперативность и способность руководить войсковыми соединениями.

…В период освобождения единокровных братьев-украинцев Западной Украины из-под ига польских панов, капиталистов как начальник штаба округа показал способность, выносливость и умение руководить крупной операцией (выделено нами – И.Д., В.С.)» [8; 57 – 58], [43; 4].

ГЛАВА III

ОСВОБОДИТЕЛЬНЫЙ ПОХОД.

НАЧАЛЬНИК ШТАБА УКРАИНСКОГО ФРОНТА

Действительно, во время освободительного похода Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину Н.Ф. Ватутину впервые пришлось руководить крупной войсковой операцией в реальных боевых условиях4. И как может судить читатель по строкам процитированной выше аттестации, справился Николай Фёдорович с этой задачей вполне успешно.

На данных событиях хотелось бы остановиться подробней.

1 сентября 1939 года нацистская Германия напала на Польшу. Это событие явилось началом Второй мировой войны. Но «война начиналась не сразу». К ней привела та политика попустительства Гитлеру, которую с 1933 года – момента прихода нацистов в Германии к власти, проводили ведущие Западные державы – Великобритания, Франция и США. Именно эта политика позволила Третьему рейху, отбросив версальские ограничения, усилившись в военном отношении, приступить к реализации своих агрессивных устремлений. Именно эта политика привела к провалу всех попыток Советского Союза создать систему коллективной безопасности в Европе. При этом Западными демократиями руководила отнюдь не любовь к миру. Весь их пацифизм объяснялся желанием направить германскую агрессию на восток – против страны Советов. Поэтому английские, французские и американские лидеры сквозь пальцы смотрели на военное усиление Германии, на нарушения ею положений Версальского договора, на первые территориальные захваты нацистов, поэтому так бессовестно предавали своих союзников, обрекая их либо на немецкую оккупацию, либо на вхождение в сферу влияния Германии.

Этапы реализации Гитлером своих агрессивных намерений хорошо известны: в марте 1936 года вермахт вступил в Рейнскую демилитаризованную зону; летом 1936 года Германия совместно с Италией вмешалась в гражданскую войну в Испании на стороне Франко, послав туда свои воинские контингенты; в марте 1938 года Германией была аншлюсирована Австрия; в конце сентября Рейх отторг от Чехословакии, преданной в Мюнхене своими союзниками Англией и Францией, Судетскую область; в марте 1939 года немецкие войска оккупировали всю остальную Чехословакию; в марте же 1939 года Рейх занял Мемельскую (Клайпедскую) область Литвы.

Следующей жертвой германской агрессии стала Польша.

Сейчас в российской исторической литературе существует точка зрения, что агрессия Гитлера против Польши стала возможна благодаря Советскому Союзу, который, заключив с Германией 23 августа 1939 года пакт о ненападении (так называемый пакт Молотова – Риббентропа), развязал агрессору руки. Мол, не будь этого пакта, перед Гитлером маячила перспектива войны на два фронта, а на это он бы не пошёл. Отстаивают эту точку зрения авторы «демократического» направления, для которых Советский Союз – это империя зла, а всё советское – автоматически плохое. Естественно, что первооткрывателями подобной «истины» они не являются. По своему обыкновению, доморощенные «демократические» искатели «исторической правды» позаимствовали «истину» на столь любимом ими Западе. (Эта их патологическая любовь общеизвестна.) В западной же историографии точка зрения, согласно которой советско-германский пакт о ненападении способствовал началу Второй мировой войны, является господствующей. Оно и понятно – Запад, чтобы выглядеть «белым и пушистым», перекладывает всё с больной головы на здоровую.

Тематика данной книги не позволяет здесь досконально и аргументировано разобрать вопрос о виновности или невиновности СССР в развязывании Второй мировой войны. Работ по этой проблеме сейчас издано много. Интересующихся отсылаем, в частности, и к нашей работе «”Чёрная мифология”. К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн» (Усть-Каменогорск, 2011 год).

Сейчас же ограничимся утверждением, что советско-германский пакт о ненападении от 23 августа 1939 года, конечно, в какой-то мере развязал Гитлеру руки на востоке, избавив от теоретической опасности воевать на два фронта (т.е. одновременно с Советской Россией и Англией и Францией)5, действительно создал для него «более комфортные условия» ведения Польской кампании, но он не был не только условием, без выполнения которого Гитлер не начал бы войну против Польши, но даже и непосредственным детонатором этой войны.

Решение о нападении на Польшу было принято уде в апреле 1939 года. Так, 3 апреля Верховное командование вермахта (ОКВ) издаёт директиву, которая положила начало приготовлениям к войне с Польшей. В ней, в частности, приводились такие слова Гитлера: «Приготовления нужно осуществить таким образом, чтобы операция могла быть произведена в любое время, начиная с 1 сентября» [28; 48], [84; 40].

Т.е., фактически, даже и дата вторжения была определена.

После появления этой директивы ОКВ маховик подготовки к войне с поляками начал набирать обороты и уже никогда не останавливался до самого начала кампании.

Ну, а о том, как в действительности Гитлер боялся войны на два фронта, говорят следующие его слова (произнесённые 23 мая 1939 года на закрытом совещании с генералитетом вермахта; зафиксированы протоколом, который вёлся личным адъютантом фюрера и имел единственный экземпляр):

«Дальнейшие успехи не могут быть достигнуты без пролития крови… Если судьба ведёт нас к столкновению с Западом, бесценным является обладание большими территориями на Востоке. В военное время мы не сможем более рассчитывать на рекордные урожаи… Не может быть вопроса о том, чтобы упустить Польшу, и нам остаётся один выход: атаковать её при первой возможности… Не совсем ясно, приведёт ли германо-польский конфликт к войне с Западом, когда мы будем сражаться против Англии и Франции. Если же будет создан союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии, я буду вынужден нанести по Англии и Франции несколько уничтожающих ударов…» [28; 49], [84; 47 – 48].

Вот он, Гитлер. Образно говоря, как на ладони в этой речи: война с Польшей – вещь решённая, столкновения с Западными демократиями из-за этого Гитлер не боится, и даже тройственный союз Англии, Франции и СССР его не пугает, т.е. он готов к войне на два фронта.

Ну, и ещё один небольшой, но очень характерный штрих (как говорится, «дьявол кроется в мелочах»). Генерал Гальдер, начальник Генерального штаба Сухопутных сил вермахта (ОКХ), 17 августа 1939 года упомянул в своём дневнике о готовности «150 комплектов польского обмундирования и вооружения» для Верхней Силезии [23; 49]. Речь шла об операции «Гиммлер» – имитации захвата поляками радиостанции в приграничном немецком городе Гляйвиц, должной послужить casus belli – поводом для нападения на Польшу. 17 августа, когда между СССР и Рейхом не было подписано даже торговое соглашение, в Москве продолжались переговоры англо-французской военной миссии с советскими военными (17 августа эти переговоры были приостановлены, но не прекращены официально), и заключение политического соглашения между Советским Союзом и Германией было не более чем весьма туманной перспективой, у немцев к войне с Польшей готово всё, вплоть до деталей предстоящей провокации. Неужто это всё делалось в расчёте на возможное подписание советско-германского пакта? Нет, конечно.

В условиях внешнеполитической и военной неопределённости, в которой находился Советский Союз в августе 1939 года, когда все его попытки создать систему коллективной безопасности в Европе закончились неудачей по вине Англии и Франции (первой – в большей степени), заключение пакта о ненападении с Третьим рейхом было мерой вынужденной. Кто-то из современных исследователей трактует его даже как внешнеполитический успех Сталина. Что ж? Учитывая и объективно рассматривая последующие события (с сентября 1939 года по 22 июня 1941 года), можно принять эту точку зрения с полным основанием6. Абсолютно несомненно, что, подписав пакт с Германией, Советский Союз на какое-то время обезопасил себя от вторжения с Запада и получил возможность остаться в стороне от начавшейся войны. И это время было использовано СССР весьма эффективно.

Одним из моментов этой эффективности явилось то обстоятельство, что, обретя определённую свободу действий в Восточной Европе, СССР вернул себе ряд территорий, утраченных Советской Россией в результате гражданской войны и иностранной военной интервенции в конце 10-х – начале 20-х годов ХХ столетия. Речь идёт о Западных Украине и Белоруссии, захваченных Польшей, Бессарабии, захваченной Румынией, и трёх Прибалтийских республиках (Латвии, Литве и Эстонии), которые были потеряны в результате оккупации этих территорий германскими войсками на завершающем этапе участия России в Первой мировой войне, а затем получили независимость из рук Антанты.

Здесь мы не будем вдаваться в дискуссии о праве Советской России на возвращение указанных территорий. Скажем кратко: было возвращено своё. Так что, с позиций морали и исторической справедливости – всё нормально (как бы не старались вывернуть суть событий наизнанку на современном Западе, и как бы усиленно не помогали Западу в этом доморощенные «правдолюбцы»). А кроме того, присоединения Западных Украины и Белоруссии, Бессарабии и Северной Буковины, Латвии, Литвы и Эстонии требовали военно-стратегические интересы СССР. Собственно, выбор здесь был небогат: либо эти территории входят в состав нашей страны, либо оккупируются Германией или остаются под контролем её сателлитов, весьма недружественно к нам настроенных. Советское руководство, как всякое нормальное руководство всякого нормального государства, предпочло первый вариант для укрепления безопасности страны7.

* * *

Красная Армия вступила на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины в 5 часов утра 17 сентября 1939 года.

Этому вступлению предшествовала официальная процедура вручения ноты советского правительства польскому послу В. Гжибовскому, состоявшаяся в 3.15 утра 17 сентября. В ноте говорилось, что «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили своё действие договоры, заключённые между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи до селе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам», а также к беззащитному положению украинского и белорусского населения. «Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии» [28; 139], [56; 297 – 298], [81; 118 – 119].

Конечно, текст этой ноты носил и пропагандистский характер. Все изложенные в ней аргументы будут потом фигурировать в заявлениях советского правительства, призванных обосновать действия СССР как перед лицом международной общественности, других государств, так и перед своим собственным населением. Однако «липой», фальшивкой, излагающей надуманные факты, нота не была. Всё в ней изложенное, и впрямь, имело место. Польское государство, фактически, перестало существовать под ударами немецких войск. Правительство, если и сидело ещё на польской территории – в Кутах или Залещиках, у самой румынской границы8, то уже свыше десяти дней, покинув Варшаву и почти ежедневно меняя место своего пребывания, реально никем и ничем не управляло. Любопытно и весьма показательно, что польский посол В. Гжибовский при вручении ему ноты отказывался её принять (вопреки всем дипломатическим нормам) и при этом не мог даже назвать, где в данный момент находится его правительство. Отсутствие реальной государственной власти в стране и есть первый признак развала государства. Польская армия, также около десяти дней лишённая централизованного командования ( с момента бегства маршала Рыдз-Смиглы из Варшавы в ночь с 6 на 7 сентября), к 17 сентября была практически разгромлена вермахтом. Те её силы, которые не сидели в немецких «котлах», разрозненно пробивались к румынской границе, представляя собой отдельные соединения, части, подразделения, а то и просто сборные группы, действующие на свой страх и риск. Германские войска находились в 100 – 150 километрах от советской границы, т.е. прошли почти всю Польшу насквозь.

Была ли подобная ситуация на западных рубежах Советского Союза чревата для него всякими неблагоприятными неожиданностями политического и военного плана? Да, конечно. Разве не нуждалось братское белорусское и украинское население, которое, по сути, стало для разбитых и деморализованных польских войск, не подчинявшихся уже никакой верховной военной и гражданской власти, козлом отпущения, в защите? Безусловно, нуждалось. А разве лучше было отдать это население под власть немецких оккупантов? Очень сомневаемся.

Так что, советская нота ничуть, ни в малой степени не лгала.

Разумеется, ввод войск РККА в восточные районы Польши не был импровизацией. Как говорится, такие серьёзные дела с бухты-барахты не делаются.

Советский Союз не собирался безучастно взирать на развитие событий в соседнем государстве. Уже в секретном протоколе к пакту о ненападении восточные районы Польши были названы сферой советских интересов [28; 59 – 60], [59; 111], [60; 48 – 49], [73; 16 – 17]. Это было политическое обеспечение ввода советских войск на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины.

Что же касается военной стороны вопроса, то и тут советская подготовка была весьма основательной. Уже с 20 часов 2 сентября в связи с началом германо-польской войны на советско-польской границе был введён режим усиленной охраны. В дополнение к этому начальник пограничных войск Белорусского пограничного округа своим указанием № 1720 привёл все подчинённые ему погранотряды в боевую походную готовность. 3 сентября нарком обороны просил ЦК ВКП(б) и СНК СССР утвердить задержку увольнения красноармейцев и младших командиров на один месяц в войсках Ленинградского (ЛВО), Московского (МВО), Калининского (КалВО), Белорусского Особого (БОВО), Киевского Особого (КОВО) и Харьковского (ХВО) военных округов (всего 310 632 человека) и призыв на учёбные сборы приписного состава частей ПВО в ЛВО, КалВО, БОВО и КОВО (всего 26 014 человек). Получив согласие правительства, нарком обороны 4 сентября 1939 года отдал соответствующий приказ [56; 283].

6 сентября около 23 – 24 часов в семи военных округах (ЛВО, БОВО, КОВО, КалВО, МВО, ХВО, ОрВО (Орловский военный округ)) была получена директива наркома обороны о проведении в этих округах Больших учебных сборов (БУС). В РККА термином «БУС» обозначалась скрытая мобилизация [56; 283].

БУС начались с утра 7 сентября. Всего в них приняли участие управления 22 стрелковых, 5 кавалерийских и 3 танковых корпусов, 98 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 28 танковых, 3 моторизованные стрелково-пулемётные и 1 воздушно-десантная бригада. Было призвано 2 610 136 резервистов, которые Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 сентября 1939 года и приказом народного комиссара обороны № 177 от 23 сентября 1939 года были объявлены мобилизованными «до особого распоряжения» [56; 284 – 286].

Из указанного количества призванных резервистов на БОВО и КОВО, войска которых и должны были действовать в восточных районах Польши, пришлось 1 036 438 человек (380 067 и 656 371 человек соответственно), т.е. около 40%.

Что же касается войсковых соединений, принявших участие в БУС, т.е. отмобилизованных, то здесь на БОВО и КОВО приходится:

корпусов – 18 (9 и 9 соответсвенно) из 30, т.е. 60%;

дивизий – 54 (24 и 30) из 112, т.е. свыше 48%;

бригад – 18 (9 и 11) из 32, т.е. свыше 56% [56; 285].

Надо также учесть, что в СССР с 5 сентября 1939 года для Дальнего Востока и с 15 сентября для всех остальных округов начался призыв на действительную военную службу. Кроме того, 1 сентября был принят новый Закон о всеобщей воинской обязанности, согласно которому на 1 год был продлён срок службы 190 тысяч призывников 1937 года. В результате всех этих мероприятий списочная численность Красной Армии возросла в сентябре практически в 2,8 раза по сравнению с началом 1939 года (на 21 февраля – 1 910 477 человек, на 20 сентября – 5 289 400 человек) [56; 286].

Конечно, подобное увеличение численности армии объясняется не только подготовкой к походу в восточные районы Польши. Советское руководство совершенно обоснованно считало, что германо-польская война может послужить прологом к новой мировой войне, вступление в которую Советского Союза очень и очень вероятно. В таких условиях укрепление обороноспособности страны было настоятельной потребностью.

События в Польше развивались стремительно. Уже 8 сентября германские войска подошли к Варшаве. Стало совершенно очевидно, что поляки не просто проигрывают войну, а терпят сокрушительное поражение. Это вынудило советское политическое руководство и военное командование ускорить подготовку к вступлению в восточные регионы Польши.

Уже 9 сентября нарком обороны маршал К.В. Ворошилов и начальник Генштаба ПККА командарм 1-го ранга Б.М. Шапошников подписали приказы № 16 633 Военному совету БОВО и № 16 634 Военному совету КОВО, согласно которым следовало к исходу 11 сентября 1939 года скрытно сосредоточить войска «и быть готовым к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника» [56; 287].

11 сентября на базе БОВО было развёрнуто управление Белорусского фронта (командующий фронтом – командарм 2-го ранга М.П. Ковалёв, начальник штаба фронта – комкор М.А. Пуркаев). В этот же день на базе КОВО развёртывалось управление Украинского фронта (командующий фронтом – командарм 1-го ранга С.К. Тимошенко, начальник штаба фронта – комдив Н.Ф. Ватутин) [56; 286].

К 17 сентября в состав Белорусского фронта входили (севера на юг): 3-я, 11-я, 10-я армии, конно-механизированная группа (КМГ), 4-я армия и 23-й отдельный стрелковый корпус. Общая численность войск фронта составляла 378 610 человек. Группировка фронта включала 5 стрелковых, 2 кавалерийских и 1 танковый корпуса. В войсках насчитывалось 3 167 орудий и миномётов, 2 406 танков [36; 246], [56; 286, 299 – 300].

В состав Украинского фронта к 17 сентября входили не армии, а так называемые армейские группы (АГ), которые были преобразованы в армии уже в ходе освободительного похода. С севера на юг: Северная АГ (с 28 сентября стала 5-й армией), Волочинская АГ (с 28 сентября – 6-я армия), Кавалерийская АГ (с 24 сентября – 12-я армия; с 28 сентября разделена на 12-ю армию и Кавалерийскую АГ) [36; 246], [56; 287].

Исключительно для удобства восприятия в дальнейшем объединения Киевского фронта будем обозначать именно как армии с соответствующими номерами, употребляя данное обозначение при изложении событий, предшествующих реальному переименованию армейских групп в армии.

Общая численность войск Украинского фронта к моменту начала освободительного похода составляла 238 978 человек. Объединения фронта включали 4 стрелковых, 3 кавалерийских и 1 танковый корпуса. Фронт располагал 1 792 орудиями и миномётами, 2 330 танками [56; 299 – 300].

Общие силы советской группировки, предназначенной для действий в Польше, составляли 8 стрелковых, 5 кавалерийских, 2 танковых корпусов, 21 стрелковую, 13 кавалерийских дивизий, 16 танковых, 2 моторизованные бригады, Днепровскую военную флотилию (оперативно была подчинена командованию БФ), 617 588 человек9, 4 959 орудий и миномётов, 4 736 танков. Действия наземных сил советских фронтов поддерживала мощная авиационная группировка, насчитывавшая 3 298 самолётов различных типов [56; 298].

Несколько слов о силах польской армии в восточных районах страны. Никаких крупных войсковых контингентов непосредственно на советско-польской границе у поляков не было. Причина этого вполне ясна – основная масса польских войск была задействована в боевых действиях с немцами. Разумеется, граница охранялась войсками пограничной стражи (так называемой КОП – Корпус охраны пограничной). Общая их численность на советско-польской границе составляла около 12 тысяч человек (25 батальонов и 7 эскадронов) [56; 298 – 299]. В ряде городов были гарнизоны.

Малочисленность и слабость польских войск в приграничных районах на востоке страны была хорошо известна советской разведке. Так, разведка 4-й армии докладывала армейскому командованию:

«…Погранполоса до р. Щара полевыми войсками не занята, а батальоны КОП по своей боевой выучке и боеспособности слабы…Серьёзного сопротивления со стороны польской армии до р. Щара ожидать от поляков мало вероятно»10 [56; 299].

Однако разведчики Белорусского фронта не зря писали только о территории до реки Щара. Дело в том, что при движении на запад количество польских войск должно было значительно увеличиться хотя бы в силу того, что многие их части и соединения отступали под ударами вермахта именно в восточные районы страны. В данной связи весьма характерно, что в плену Красной Армии оказалось больше польских военнослужащих, чем в плену у немцев (454 700 человек против 420 000 человек) [56; 404].

К вечеру 16 сентября войска Белорусского и Украинского фронтов были развёрнуты в исходных районах для наступления.

Перед войсками Белорусского фронта ставились следующие задачи. 3-я армия наносит удар на Свинцяны, овладев которыми, движется на Вильно. 11-я армия наступает на Лида, Ошмяны, после взятия которых выделяет часть сил для движения на Вильно. Конно-механизированная группа овладевает Новогрудком, Слонимом и продолжает наступление в направлении Волковыска. 4-й армии следовало действовать в направлении на Барановичи, обеспечивая левый фланг конно-механизированной группы, а затем развивать наступление на Кобрин. 10-я армия должна была двигаться во втором эшелоне Белорусского фронта, за конно-механизированной группой, продвигаясь на фронт Новогрудок, Городище, а затем – на Дворец [56; 287 – 288; 313].

Директива, полученная войсками Украинского фронта, предусматривала, что 5-я армия будет наступать на Ровно, Луцк и к исходу второго дня наступления овладеет Луцком. 6-я армия нацеливалась на Тарнополь, Львов и к исходу 18 сентября занимала Буск, Перемышляны, то есть вплотную подходила к Львову. 12-й армии предстояло двигаться на Чертков и на второй день операции овладеть Станиславом [56; 288 – 289], [86; 9].

Глубина действий войск Белорусского и Украинского фронтов устанавливалась по линии латвийской, литовской и германской границ, далее по рекам Писса, Нарев, Висла и Сан (т.е. по границе сферы советского влияния, определённой секретным протоколом к советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 года), по венгерской и румынской границам [28; 59 – 60], [56; 288 – 289], [81; 82].

Советские войска получили приказ не применять оружие против польских военнослужащих, если последние не будут оказывать сопротивления [86; 9]. Но, как отмечает С.М. Штеменко, непосредственный участник событий, «готовились, однако, к худшему» [86; 9], т.е. на лёгкую увеселительную прогулку никто не рассчитывал. Хотя о слабости польских войск в восточных районах страны командованию РККА было известно, но возможности ожесточённого сопротивления с их стороны никто не исключал. поэтому предписывалось не «ввязываться во фронтальные бои на укреплённых позициях противника, а, оставляя заслоны с фронта, обходить фланги и заходить в тыл, продолжая выполнять поставленную задачу» [56; 288].

Для обеспечения высоких темпов продвижения советских войск командование обоих фронтов создало ещё до начала операции в составе каждой из наступающих армий подвижные группы и отряды из танковых и кавалерийских частей и соединений. Так, в 3-й армии БФ в подвижную группу входили 24-я кавалерийская дивизия и 22-я танковая бригада. Подвижный отряд 6-й армии УФ включал 2-й кавкорпус и 24-ю танковую бригаду. А 12-я армия УФ представляла собой, по сути, фронтовую подвижную группу, так как имела в своём составе 2 кавалерийских корпуса (4-й и 5-й), 1 танковый корпус (25-й) и 2 отдельные танковые бригады (23-ю и 26-ю) [36; 248], [56; 299].

Итак, в 5.00 17 сентября 1939 года советские войска пересекли польскую границу. Переход границы практически на всех направлениях прошёл спокойно – части КОП в большинстве своём, не оказывая сопротивления, отходили в западном направлении. Хотя где-то они попытались преградить дорогу советским войскам. Так, например, было в районах Подволочиска, Гусятина и Залуче, где действовала 6-я армия Украинского фронта, или на участке наступления 3-й армии Белорусского фронта. Однако сопротивление польских пограничников было быстро сломлено [56; 300, 303]. Проходившие на границе бои не были упорными и ожесточёнными. Скажем, подвижные части 3-й армии, продвинувшиеся к вечеру 17 сентября на польскую территорию до населённых пунктов Глубокое и Дуниловичи, чем выполнили задачу дня, понесли следующие потери: 3 человека убитыми при боестолкновениях с бойцами КОП, 12 утонувших при переправах через реки и 24 раненых. При этом со стороны польских пограничников потери составили 21 человек убитыми и 102 пленными [56; 303]. Т.е. можно сделать вывод, что наши части несли безвозвратные потери в большей степени от плохой организации переправ через водные преграды, чем от действий польских войск.

Последние же на участках наступления обоих советских фронтов часто находились в дезорганизованном состоянии, не оказывая подходящим частям РККА совсем никакого сопротивления. И причиной этой дезорганизации было поведение наших военных. Позже начальник штаба польского Главного командования генерал Стахевич запишет, отразив тем самым общую существовавшую в те дни тенденцию: «Польские войска дезориентированы поведением большевиков, потому что они в основном избегают открывать огонь» [65; 1]. Но уже 17 сентября около 14.00 в штабе Главного командования Войска Польского была получена телеграмма от командира гарнизона в Луцке (полоса наступления 5-й армии Украинского фронта) генерала бригады Скуратовича, в которой говорилось: «Сегодня в 6 часов границу перешли советские колонны – одна бронетанковая под Корцем, другая бронетанковая под Острогом, третья кавалерии с артиллерией под Дедеркалами. Большевики идут с открытыми люками танков, улыбаются и машут шлемами. Около 10 часов первая колонна достигла Гощи. Спрашиваю, как мы должны поступить (выделено нами – И.Д., В.С)?» [56; 301].

Советские войска исполняли полученный приказ – по польским войскам первыми огня не открывать. Наши солдаты и командиры относились к польским военнослужащим с демонстративной доброжелательностью, угощали папиросами, говорили, что пришли на помощь против немцев [56; 301]. Что в таких условиях говорить о рядовых польских солдатах, если даже польские генералы на местах, как мы видели, не знали, что им делать.

На местах ждали распоряжений главнокомандующего – маршала Рыдз-Смиглы. Последний, находясь на самой румынской границе, в Кутах11, очевидно, тоже не мог определиться, как реагировать на русское вторжение с такой «манерой поведения» вторгшихся, ибо только в 23.40 17 сентября в войска по радио был передан его приказ следующего содержания: «Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию кратчайшими путями. С Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей. Задача для Варшавы и Модлина, которые должны защищаться от немцев, без изменений. Части, к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию» [56; 301 – 302]. Продолжать сопротивление было приказано лишь частям КОП, отступавшим от Збруча к Днестру, и частям, прикрывавшим «румынское предмостье» [56; 302].

После отдачи этого приказа Рыдз-Смиглы «героически» пересёк румынскую границу, а польские войска на русском фронте стали действовать так же, как на германском, где лишённые центрального командования уже 6 – 7 сентября они поступали на свой страх и риск в каждом конкретном случае.

Преимущественно польские регулярные части добровольно складывали оружие перед войсками Красной Армии. Порой они сами просили наших командиров взять их в плен. Подобный курьёз случился, например, на стражнице Михайловка (участок наступления войск Белорусского фронта). Находившийся там польский батальон сопротивления советским войскам не оказал и трижды обращался к командованию проходивших мимо частей РККА с просьбой взять его в плен [65; 1]. Случай не стал чем-то исключительным и повторялся затем неоднократно.

Какие-то польские части и соединения, выполняя приказ Рыдз-Смиглы, пытались продвинуться к румынской, венгерской и литовской границам (последнее, кстати, приказом польского главкома не предусматривалось, но уж больно далеко польским войскам, находившимся на северо-востоке страны, было до Румынии и Венгрии). При встрече с нашими войсками они, как правило, предпочитали сдаться.

Однако триумфальным шествием без единого выстрела освободительный поход Красной Армии всё же не стал. Были и бои, иногда чрезвычайно ожесточённые. Причём, наиболее упорно сопротивлялись отряды польской жандармерии, пограничников и добровольцев из мирного населения.

В полосе Белорусского фронта около суток защищались отдельные польские отряды в Вильно (с вечера 18 до вечера 19 сентября). Штурмовавшие город подвижные отряды 3-й и 11-й армий фронта понесли, впрочем, незначительные потери (около 20 человек убитыми и около 30 ранеными). Характерно, что регулярные польские части преимущественно ушли из города (около 10 тысяч человек польских военнослужащих сдались в районе Вильно в плен советским войскам), а палили на улицах города в основном жандармы и отряды, составленные из студенческой молодёжи [56; 305 – 308].

Наступавшая от Лиды на Гродно моторизованная группа 16-го стрелкового корпуса 11-й армии под командованием комбрига Розанова 20 сентября столкнулась у населённого пункта Скидель с польским карательным отрядом численностью около 200 человек, подавлявшим антипольское выступление местного белорусского населения. Группа Розанова атаковала карателей и разбила их, потеряв при этом 1 бойца раненым, 1 бронемашину подбитой и 1 танк повреждённым [56; 308 – 309].

Затем, с 21 сентября, группа Розанова стала участницей боёв за Гродно, которые с 20 сентября вели части и соединения конно-механизированной группы Белорусского фронта. Первыми к городу вышли танки 27-й танковой бригады 15-го танкового корпуса. Заняв к вечеру 20 сентября южную окраину города, танкисты попытались по мосту через Неман прорваться в центр города. Нескольким машинам это удалось, но, не имея поддержки пехоты, танкисты вынуждены были отступить [56; 310 – 311].

Вечером 20 сентября в бои за Гродно с советской стороны включился 119-й стрелковый полк 5-го стрелкового корпуса КМГ, а 21 сентября – 101-й стрелковый полк этого же корпуса, 20-я мотобригада 15-го танкового корпуса КМГ и подвижная группа Розанова. Бои закончились в ночь на 22 сентября, когда польский гарнизон, состоявший не только из регулярных частей, но и из отрядов полиции, жандармерии и ополченцев, покинул город [56; 313].

Бои за Гродно стоили частям РККА 57 убитых, 159 раненых, 19 подбитых танков и 4 бронемашин. Поляки потеряли убитыми 644 человека, 1 543 военнослужащих были взяты в плен [56; 313].

Вечером 22 сентября 1939 года передовой отряд 6-го кавалерийского корпуса КМГ вступил в Белосток. Здесь столкновений с польскими войсками не было, так как город уже с 15 сентября был занят немцами [52; 267]. Вот как описывает вступление в город командир передового отряда Исса Плиев (в будущем – дважды Герой Советского Союза, генерал армии):

«Когда наши казаки прибыли в город, тысячи горожан высыпали на безлюдные доселе улицы и устроили красноармейцам восторженную овацию. Немецкое командование наблюдало эту картину с нескрываемым раздражением: контраст со встречей вермахта был разительный. Немецкие части поспешили покинуть Белосток» [65; 1].

Здесь надо отметить, что занятие Белостока частями 6-го кавкорпуса и отход из него немцев происходили не вдруг. Поскольку советские части и соединения повсеместно стали входить в соприкосновение с немецкими, то 21 сентября в Москве был подписан советско-германский протокол, устанавливавший демаркационную линию между войсками РККА и вермахта [28; 151 – 153], [56; 330 – 332]. Эта демаркационная линия в целом соответствовала границе сфер влияния в Польше, установленной секретным протоколом к пакту Молотова – Риббентропа. Белосток оказывался в советской зоне. Поэтому немцам и пришлось уходить оттуда. Причём, процедура отвода немецких частей из Белостока 21 сентября была согласована на переговорах в Волковыске между командованием XXI армейского корпуса немцев, части которого находились в Белостоке, и командованием нашего 6-го кавалерийского корпуса [56; 267, 336].

Войска 4-й армии Белорусского фронта наступали на фронте Снов, Жиличи с задачей достигнуть этой линии уже 17 сентября. В 22 часа 29-я танковая бригада заняла Барановичи. Первым в город вошёл танковый батальон под командованием И.Д. Черняховского, будущего командарма и комфронта во время Великой Отечественной. В районе Барановичей в плен было взято до 5 тысяч польских солдат. Уже 18 сентября 29-я и 32-я тбр 4-й армии вышли на реку Щара, ту самую, с рубежа которой ожидалось возрастание сопротивления польских войск. Однако более-менее серьёзные боестолкновения с поляками произошли только 21 сентября, а до этого войска армии 19 сентября заняли Пружаны (29-я тбр), 20 сентября – Кобрин (32-я тбр). На следующий день 32-я тбр вела бой с отрядом поляков численностью до 300 человек за обладание Городцом. Поляки были разбиты, Городец взят, танковая бригада потеряла при этом 6 человек убитыми, 2 ранеными и 3 танка. Один из танков, производя разведку в сторону населенного пункта Антонополь, вступил в бой с польским отрядом. У машины была разбита гусеница. На предложение поляков сдаться экипаж (Мухин, Ефимов, Лаговской) ответил отказом и вёл огонь по противнику до последней возможности. Поляки обложили танк хворостом, облили бензином и подожгли. Героический экипаж погиб [56; 313 – 315].

Остававшаяся в Пружанах до 22 сентября 29-я танковая бригада (командир – комбриг С.М. Кривошеин), выслав разведку в сторону Бреста, уже 20 сентября установила контакт с немцами у Видомиля. Именно эта бригада чуть позже займёт Брест, и именно она, якобы, будет участвовать в совместном с немцами параде в этом городе. Более подробно на вопросе так называемого взаимодействия РККА и вермахта в Польше мы остановимся несколько ниже.

23-й отдельный стрелковый корпус Белорусского фронта, развёрнутый в Полесье, получил приказ перейти границу только в 16.25 18 сентября. Уже 19 сентября части корпуса вели бой с польскими частями КОП в районе Кожан Городка. Продолжая наступление, корпус в течение вечера 20 сентября, последующей ночи и утра 21 сентября вёл неинтенсивный бой за овладение Пинском. Общие потери корпуса за 18 – 21 сентября составили 7 человек убитыми и 9 ранеными. 22 сентября корпус, уже будучи включён в состав 4-й армии (21 сентября), продвинулся и занял Ясново [56; 315 – 316].

В целом, в период с 22 по 29 сентября войска Белорусского фронта выходили на демаркационную линию, определённую советско-германским протоколом от 21 сентября. Каких-то серьёзных боестолкновений с польскими войсками части и соединения фронта не имели. На данном этапе было, пожалуй, куда важней и сложней контактировать и взаимодействовать12 с войсками вермахта, чем сражаться с отдельными разрозненными отрядами поляков. Так, оперативная сводка Генштаба РККА за 27 сентября все боевые действия с польскими войсками, произошедшие к исходу дня 27 сентября на участках обоих советских фронтов, характеризует весьма лаконично как продолжающиеся «операции по очищению Западной Белоруссии и Западной Украины от остатков польских войск…» [81; 128]. Собственно, 28-го числа с капитуляцией остатков остатков польских войск, располагавшихся в августовской пуще, боевые действия Белорусского фронта прекратились [56; 348 – 349], [65; 1 – 2]. Исключением стал крайний южный участок фронта, по сути, даже тылы фронта на южном участке, где войска 4-й армии вели бои с частью польской оперативной группы «Полесье». Бои эти длились до 30 сентября включительно. Однако главная роль в нанесении поражения ОГ «Полесье» принадлежит Украинскому фронту см. ниже).

К 29 сентября войска Белорусского фронта находились на линии Щучин – Стависки – Ломжа – Замбрув – Цехановец – Косув – Ляцки – Сокулув-Подляцки – Седльце – Лукув – Вохынь. За 12 суток похода фронт потерял 316 человек убитыми и умершими, 3 человека пропали без вести, 642 были ранены [56; 340], [65; 2].

Войска Украинского фронта также 17 сентября перешли польскую границу и стали продвигаться вглубь страны. Общая тенденция в полосе наступления фронта была та же, что и у его северного соседа – Белорусского фронта – польские регулярные части в большинстве своём сопротивление Красной Армии не оказывали и либо старались уйти к румынской и венгерской границам, либо сдавались в плен. Однако надо отметить, что всё-таки войскам УФ пришлось повоевать с поляками в большей степени, чем войскам БФ. И, кроме того, в полосе фронта чаще имели место инциденты с войсками вермахта.

Наступавшая на северном фланге Украинского фронта 5-я армия, сломив в ряде приграничных боёв слабое сопротивление польских пограничников, продвигалась на запад походным порядком, практически не имея столкновений с противником. Уже около 18.00 17 сентября передовой отряд 45-й стрелковой дивизии 15-го стрелкового корпуса занял Ровно, разоружив в городе ряд польских частей, сдавшихся без боя.

18 сентября также без сопротивления со стороны поляков войска 5-й армии овладели Дубно (36-я тбр 8-го ск армии), где в плен было взято 6 тысяч польских военнослужащих, Рогачувом (36-я тбр; в плен взято 200 польских солдат и офицеров), Луцком (36-я тбр и разведбат 45-й сд), в районе которого были разоружены и пленены 9 тысяч поляков [56; 318].

С 19 сентября сопротивление польских войск на фронте 5-й армии усилилось. 60-я стрелковая дивизия 15-го стрелкового корпуса завязала бои за овладение Сарненским укреплённым районом. В ходе боёв 19 – 20 сентября советские войска прорвали УР на фронте Тынне – Князь – Село и 21 сентября вступили в Сарны. Польские части отступили в Полесье [56; 317].

87-я стрелковая дивизия этого же корпуса 19 сентября в районе Костополя вступила в бой с противником силой до двух пехотных полков с артиллерией. В ходе боя польский отряд был разбит и 1,5 тысяч его солдат попали в советский плен. Трофеями наших войск стали 25 орудий. 21 – 22 сентября части этой же дивизии на рубеже Навуз, Боровичи вели бои с укрепившимися польскими частями. Поляки были разбиты и отступили. Советской стороне бои под Навузом и Боровичами стоили 99 убитых и 137 раненых. Поляки убитыми и ранеными потеряли 260 человек, 120 польских военнослужащих попали в плен [56; 317].

В ночь с 19 на 20 сентября 36-я танковая бригада 8-го стрелкового корпуса завязала бой за Владимир-Волынский, который закончился 20 сентября капитуляцией польского гарнизона города [56; 318].

В течение 19 – 21 сентября ряд городов и населённых пунктов были заняты войсками 5-й армии без боя, в частности – Ковель (занят 21 сентября частями 45-й сд 15-го ск), Торчин (занят 19 сентября 36-й тбр 8-го ск), Верба и ряд других [56; 316 – 319].

К исходу 22 сентября войска 5-й армии вышли на рубеж Ковель – Рожице – Владимир-Волынский – Иваничи [56; 319].

По схожему сценарию развивались события и на фронте действующей южнее 6-й армии, в задачу которой входило овладение Тарнополем, Езерной, Козовым с последующим движением на Лбвов. После довольно быстрого слома сопротивления польской погранстражи силы армии около 8.00 свернулись в походные колонны и двинулись на запад. Сопротивление со стороны польских войск 17 – 18 сентября они практически не встречали, не считая незначительных боестолкновений с отдельными польскими частями и разрозненными группами. Так, в ходе перестрелок в Тарнополе, занятом советскими войсками, в общем, без боя, 5-я кавалерийская дивизия потеряла 3 человека убитыми и 37 ранеными. Эти потери дивизия понесла при очистке города от групп польских жандармов и офицеров, которые вели стрельбу по нашим бойцам с чердаков, крыш, из-за угла. В целом же, гарнизон Тарнополя капитулировал без сопротивления [56; 319 – 320].

Войска 6-й армии уже утром 17 сентября овладели Доброводами, к утру 18 сентября под их контролем был Тарнополь, в этот же день – Сасув (после незначительного сопротивления в городе и его окрестностях бойцам 14-й кавдивизии сдались свыше 13 тысяч польских военнослужащих), 19 сентября – Злочув, 20 сентября – Ярычев, Барщевище, Шляхецкая. последний населённый пункт находился всего в 8 километрах от Львова. Однако сводный мотоотряд 2-го кавкорпуса и 24-й танковой бригады, в составе которого насчитывалось 35 танков, подошёл непосредственно к Львову уже 19-го числа.

Здесь мотоотряд был встречен огнём польской артиллерии, но всё-таки ворвался на восточные окраины города, а его передовые танки дошли даже до центра Львова. Из центра Львова советские войска отступили по приказу командования, оставив за собой контроль за восточной частью города. Приказ этот был отдан по причине того, что командование польского гарнизона Львова выразило готовность капитулировать. Капитуляция гарнизона была желательна не только во избежание кровопролития, но и вследствие нахождения под Львовом немецких войск, которые в период с 12 по 18 сентября охватили город с севера, запада и юга. Это был весьма осложняющий дело фактор.

В конечном итоге, после определённых перипетий польский гарнизон сложил оружие 22 сентября перед нашими войсками, которые заняли Львов. Не будет преувеличением сказать, что присутствие немцев в районе Львова доставило советским войскам больше хлопот, чем его польские защитники.

На южном фланге Украинского фронта наступала 12-я армия. Так же, как и другие армии фронта, она перешла в наступление в 5.00 утра 17 сентября. Наибольшее сопротивление на границе встретил 4-й кавалерийский корпус армии, который вёл бой с частями КОП в приграничной полосе в течение двух часов. Остальные соединения армии двигались значительно быстрее. Уже 18 сентября была занята Коломыя, 19 сентября – Станиславов и Галич. В ходе овладения Галичем части 25-го танкового корпуса сломили сопротивление частей 26-й и 28-й дивизий поляков и взяли в плен 20 тысяч человек. При занятии Калуша 13-й стрелковый корпус пленил 11 тысяч польских военнослужащих. Затем корпус был подчинён командующему пограничными войсками НКВД Киевского военного округа, и к 21 сентября основные его силы развернулись вдоль границы с Румынией и Венгрией, выполняя приказ Военного совета Украинского фронта о немедленном закрытии границ. Действующие севернее войска 12-й армии, продвигаясь на линию Николаев – Стрый, около 17.00 20 сентября вошли в соприкосновение с немецкими войсками и были остановлены. По условиям подписанного 21 сентября в Москве советско-германского протокола, Стрый был 22 сентября передан немцами войскам РККА [56; 324 – 325].

Основная масса войск Украинского фронта возобновила своё продвижение, в соответствии с достигнутым с немцами соглашением, 23 сентября.

При этом войскам 5-й армии фронта пришлось вести 24 сентября двухчасовой бой за город Грубешув (8-й ск), а 25-го – за город Холм (36-я тбр). В результате последнего боя в советском плену оказались около 8 тысяч польских военнослужащих. Дальнейшее продвижение армии сколько-нибудь серьёзного сопротивления со стороны польских войск не встречало. К 29 сентября войска 5-й армии стояли по линии Влодава – Пугачув – Пяски (под Люблином) – Ольшанка – Кщонов – Тарновка – Закржев [56; 340 – 342].

На территории, по которой должны были пройти на запад соединения 6-й армии УФ в период с 21 по 24 сентября немецкие войска (VII и VIII армейские корпуса 14-й германской армии) вели напряжённые бои с группой польских войск под командованием генерала Домб-Бернацкого. Поэтому 6-я армия возобновила своё продвижение только 25 сентября. Крупных группировок польских войск войска армии в районах своего продвижения не встречали. Не столкнулись они и с каким-либо серьёзным сопротивлением со стороны поляков. 2-й кавалерийский корпус армии вместе с 24-й танковой бригадой уже 25 сентября занял Жолкев, 26 сентября – Раву-Русскую, Немиров и Магеров. К 28 сентября войска 2-го кавкорпуса достигли Томашува и Замосця (здесь 14-я кд 2-го кк была передана в сотав 5-й армии УФ) и реки Сан в районах населённых пунктов Буковина, Добча, Дзикув, а 24-я тбр вошла в Ценашув. Части 99-й стрелковой дивизии 17-го стрелкового корпуса в 9 часов 29 сентября вступили в Перемышль и начали его приём у германского командования. В целом, войска 6-й армии к 29 сентября вышли на среднее течение реки Сан от Билгорая до Перемышля [56; 342 – 343].

23 сентября возобновили продвижение и войска 12-й армии Украинского фронта. 24 сентября они заняли Дорогобыч и Борислав, приняв их у немецких войск. 4-й кавкорпус армии, пройдя через Дорогобыч, 26 сентября достиг района Сутковице, Висковице, Лановице, Вережница. Здесь на следующий день 34-я кавдивизия, 26-я танковая бригада и 18-й танковый полк 32-й кавдивизии корпуса были атакованы польской кавалерийской группой под командованием генерала Андерса. Это было одно из самых крупных боестолкновений с польскими войсками за период освободительного похода. В ходе трёхчасового боя 27 сентября все атаки поляков были отбиты, и они отступили, потеряв 300 человек убитыми и 200 пленными. На следующий день наши кавалеристы довершили разгром группы Андерса. Сам генерал скрылся (в плен к советским войскам он попал только 30 сентября). С вечера 28 сентября 4-й кавкорпус приступил к охране границы от Перемышля до Мшанец [56; 342 – 344].

Действовавший южнее 5-й кавалерийский корпус 12-й армии с 24 сентября наряду с продвижением на запад начал прочёсывание предгорий Карпат. В 17 часов 26 сентября 16-я кавалерийская дивизия корпуса заняла Турку, а её 9-й кавполк прибыл на станцию Бескид, занятую 23 сентября венгерскими войсками, перешедшими польскую границу13. Попытка контакта с венграми вызвала с их стороны обстрел из ручного оружия. Церемониться с венгерскими захватчиками командир 9-го кавполка не стал и дал приказ ответить на обстрел со стороны венгров артиллерийским огнём. После такого ответа те быстро ретировались к государственной границе. Ситуацию на венгерской границе окончательно удалось нормализовать только после переговоров. 28 сентября 5-й кавалерийский корпус 12-й армии занимал позиции по верховьям реки Сан и на границе с Венгрией [56; 343 – 344].

Таким образом, войска Украинского фронта к исходу 29 сентября находились на линии Пугачув – Пяски – Пиотркув – Кржемень – Билгорай – Перемышль – верховья реки Сан [56; 343 – 344].

Войскам Украинского фронта пришлось вести самые ожесточённые бои с польскими войсками за весь период освободительного похода. Причём, бои эти начались в тот момент, когда силы фронта практически вышли на указанные выше рубежи. Дальше уже стояли немцы, и освободительный поход можно было считать оконченным

Но события развернулись в тылах Украинского фронта. Вполне, казалось бы, естественно, что в тылу ушедших вперед частей и соединений Красной Армии оставались отдельные небольшие группы польских военных. И, собственно, последние больших проблем не могли создать. Постепенно территорию от них очистили бы. Но дело в том, что в Полесье у поляков располагались вовсе не разрозненные части и остатки разбитых немцами соединений. Хоть и наспех, но польскому командованию удалось сколотить там оперативную группу, которая имела в своём составе около 18 тысяч человек. Это были пограничники, жандармы, солдаты мелких гарнизонов, моряки Пинской флотилии. Состав, конечно, был довольно пёстрым, но войсковые контингенты находились под единым командованием. Оперативная группа получила название «Полесье». Во главе её встал генерал Клеэберг.

Первое боестолкновение с войсками оперативной группы «Полесье» произошло вечером 27 сентября – на подступах к Влодаве был обстрелян 28-й отдельный сапёрный батальон 52-й стрелковой дивизии14, части которой в этот день заняли Шацк. Потеряв несколько красноармейцев ранеными, батальон отступил к Шацку [56; 344].

Утром 28 сентября в дефиле озёр Люцимер и Круглое войска ОГ «Полесье» атаковали 411-й танковый батальон. Батальон оказался под сильным артиллерийским огнём, потерял 7 человек и, не имея возможности развернуться для боя, начал отход. В этот же день 58-й стрелковый полк 52-й стрелковой дивизии в районе озера Пулемёцкое попал под удар крупных сил противника, имевших на вооружении большое количество станковых и ручных пулемётов. В бою был ранен командир дивизии. Узнав об этом, призванные по мобилизации солдаты стали разбегаться. Дело могло кончиться для советской стороны совсем плохо, если бы командир полка с сотней солдат-кадровиков при поддержке артиллеристов не остановил наступление поляков [56; 344 – 345].

Ситуация усугублялась тем, что штабные колонны 52-й сд находились на марше и устойчивой связи с частями дивизии не имели. В итоге, части вели бои с поляками на свой страх и риск.

Все эти события повели к тому, что войскам ОГ «Полесье» в ночь с 28 на 29 сентября удалось отбить у наших частей Шацк. Правда, в эту же ночь 112-й полк дивизии окружил в районе Мельников до полутора батальонов поляков и к утру заставил их сдаться. Но общее положение 52-й стрелковой дивизии на тот момент было весьма тяжёлым. Во многих частях и подразделениях, не имевших связи с вышестоящими командирами и командованием дивизии, царила неразбериха и даже паника. Части и подразделения, находясь в лесисто-болотистой местности, зачастую не имели связи и друг с другом, а потому действовали обособленно, ничего не зная о действиях и судьбе своих соседей.

Относительный порядок в подчинённых войсках командованию дивизии удалось навести только к 9 часам утра 29 сентября. Однако попытка 411-го танкового батальона отбить у поляков Шацк закончилась неудачей – батальон попал под сильный огонь польской противотанковой артиллерии, потерял 7 танков, 2 трактора, 3 противотанковых орудия. Погиб командир батальона капитан Насенюк [56; 344 – 345].

В результате боёв 28 – утра 29 сентября 52-я сд потеряла 81 человека убитыми, 184 ранеными (среди которых был и командир дивизии полковник И. Руссиянов). Правда, поляки в столкновении с дивизией потеряли значительно больше – только на полях боёв ими было оставлено 524 трупа, а 1 100 польских военнослужащих было взято в плен. Трофеями войск дивизии стали 500 винтовок, 34 пулемёта, 60 тысяч патронов, 4 вагона снарядов и 23 ящика взрывчатки. Но острая ситуация, в которой оказалась дивизия, ясно показала, что она не была готова к такому ожесточённому сопротивлению поляков, привыкнув к относительно спокойному продвижению. Выявилась и нестойкость значительного количества солдат, и огрехи командования.

Бои в районе Шацка продолжались до вечера 30 сентября. В 16.30 поляки отступили, переправившись через Западный Буг [56; 345].

Для оказания помощи 52-й сд командир 15-го ск выслал вечером 30 сентября 253-й стрелковый полк и подвижный отряд 45-й сд. Однако эта группа сама ранним утором 10 октября вступила в бой с польской группировкой в районе Вытычино, Старый Майдан. Бой с этой частью опергруппы «Полесье» продолжался практически до вечера 1 октября. Об ожесточённости боя говорит тот факт, что дело доходило до штыковых атак и рукопашных схваток. Комкор-15, видя, что отправившийся на помощь 52-й сд отряд сам ведёт ожесточённый бой, выслал помощь уже этому отряду – 16-й стрелковый полк 87-й стрелковой дивизии. Последний по дороге в районе Сухава, Колаче, Козаки пленил крупную группу польских военнослужащих (500 человек, среди которых было 150 офицеров). Данная группа сопротивления не оказала (то ли от неожиданности появления 16-го сп, то ли от того, что отступала уже изрядно потрёпанная 253-м сп). После 18.00 1 октября 16-й сп установил связь с 253-м сп. Правда, к тому моменту поляки перед фронтом 253-го сп были уже разгромлены. Потери наших войск в указанном бою составили 31 человека убитыми, 101 ранеными, выведен из строя один плавающий танк Т-37. Потери противника: убито – 380 человек, попало в плен около 1 тысячи человек (это не считая тех 500, которые сдались 16-му сп). Трофеями советских войск стало 400 винтовок, 8 пулемётов и 4 орудия [56; 345 – 348].

Южнее, в районах Кржеменя и Билгорая бои с войсками оперативной группы «Полесье» вели соединения 6-й армии Украинского фронта.

Вечером 30 сентября под Кржеменем противником были обстреляны и атакованы части 140-й стрелковой дивизии (на тот момент дивизия входила в состав 5-й армии, но уже в ходе боёв с ОГ «Полесье» её передали в 6-ю армию). Поляки здесь были разбиты в течение ночи на 1 октября. Советские части потеряли 3 человека убитыми и 5 ранеными [56; 349 – 350].

С 1 по 5 октября 140-я стрелковая дивизия и 14-я кавалерийская дивизия 2-го кавалерийского корпуса 6-й армии в лесах под Билгораем разгромили кавгруппу полковника Зеленевского. В плен к нашим войскам попали 12 408 польских солдат и офицеров [56; 349 – 350].

Необходимо заметить, что 29 – 30 сентября в районе Рудня, Радче, Яблона бои с отдельными отрядами оперативной группы «Полесье» вели части 143-й стрелковой дивизии 4-й армии Белорусского фронта. Советские потери в этих боях составили 36 человек убитыми, 41 ранеными, 9 пленными, 3 танка, 3 автомашины, 4 пулемёта и 1 орудие. Поляки же оставили в местах боёв 20 трупов, 189 польских военнослужащих были пленены. Трофеи 143-й сд были более чем скромны – 14 винтовок, 4 лошади и 1 полевая кухня [56; 348 – 349], [85; 4]. Подобный неблагоприятный для советской стороны баланс потерь и трофеев объясняется тем, что в ходе боёв вечера 29 сентября и дня 30 сентября поляки в полосе действия войск 143-й сд 4-й армии БФ использовали преимущественно партизанскую тактику неожиданных налётов на советские части и неожиданных обстрелов их, уклоняясь от прямых лобовых столкновений. Так, боевые действия с силами ОГ «Полесье» 143-я сд начала с того, что вечером 29 сентября под Яблонью попал в засаду и был обстрелян чуть не в упор пулемётным и артиллерийским огнём разведбатальон дивизии, а на следующий день точно в таком же положении на опушке леса южнее Копин оказался 2-й батальон 487-го стрелкового полка дивизии [56; 348 – 349]. Безусловно, подобные факты явились не только свидетельством воинского мастерства польских военных, но и показателем неудовлетворительной организации дозорной и разведывательной службы в 143-й стрелковой дивизии, что, конечно же, в свою очередь, было следствием определённой расслабленности после двенадцати дней относительно спокойного продвижения по территории Западной Белоруссии. В ночь на 1 октября силы ОГ «Полесье», действовавшие на участке 143-й сд 4-й армии Белорусского фронта, отошли в юго-западном направлении, в полосу 5-й армии Украинского фронта.

В целом, против войск Белорусского фронта действовала незначительная часть опергруппы «Полесье», да и та, в конечном итоге, отступила южнее, в полосу Украинского фронта. Последнему пришлось нести основную тяжесть борьбы с этой, оказавшейся наиболее дееспособной, группой Войска Польского на Востоке страны.

5 октября бои с оперативной группой «Полесье» были завершены [66; 6].

* * *

28 сентября 1939 года в Москве между СССР и Германией был подписан договор о дружбе и границе. В нём по инициативе советского правительства оговаривалось прохождение западной границы СССР примерно по так называемой «линии Керзона», предлагавшейся странами Антанты как граница между Советской Россией и Польшей ещё в 1919 году [28; 80 – 81], [62; 176 – 178], [70; 185], [81; 129 – 132]. «Линия Керзона» учитывала этническую картину региона. Её принятие в качестве границы обеспечивало вхождение в состав Польской Республики областей с преимущественно польским населением. К БССР и УССР отходили территории, населённые белорусами и украинцами. Советско-польская война 1920 – 1921 годов, в которой РСФСР потерпела поражение, сдвинуло советско-польскую границу на восток. Теперь, в 1939 году, западная граница СССР снова прошла с учётом этнического принципа.

Однако секретный протокол к советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 года и подписанный в соответствии с ним 21 сентября в Москве протокол о демаркационной линии между войсками РККА и вермахта в Польше устанавливали вхождение в советскую зону влияния территорий западнее принятой и закреплённой в договоре от 28 сентябре госграницы СССР. И в ходе освободительного похода войска Белорусского и Украинского фронтов вышли на эти территории. Теперь требовался отвод войск назад, на восток, к новой демаркационной линии, которая должна была стать государственной границей между СССР и Третьим рейхом. К немцам отходили Люблинское и часть Варшавского воеводства. Взамен Москва получала в сферу своего влияния Литву, которая, как мы знаем, в 1940 году вошла в состав СССР [28; 84 – 85], [62; 178], [81; 131 – 132].

Новая советско-германская договорённость была доведена до советских войск, действовавших в Польше, в 8.00 29 сентября – штабы Белорусского и Украинского фронтов получили приказы об остановке подчиненных войск на достигнутых рубежах не позднее 18.00 этого же дня [56; 358].

2 октября в Москве был подписан протокол о новой демаркационной линии между РККА и вермахтом на территории Польши [28; 164 – 165], [56; 359 –361]. Отвод советских войск на эту линию проходил с 5 по 12 октября [56; 368 –369].

В результате освободительного похода Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину в Советский Союз вошли территории общей площадью в 196 тысяч квадратных километров, с населением около 13 миллионов человек. Западная граница СССР была отодвинута на 250 – 300 километров к западу [36; 249], [64; 7 – 8], [70; 185].

Освободительный поход не явился для РККА увеселительной прогулкой. Конечно, боевые действия, которые пришлось вести нашим войскам с поляками, были значительно менее масштабны и ожесточённы, чем те, которые вёл с Войском Польским вермахт. Но, тем не менее, бои имели место. Как заметил один из современных авторов, «история присоединения Западной Беларуси15 в сентябре 1939 года» не была «чем-то вроде крупномасштабных военных манёвров, закончившихся победой и цветами. На самом деле Красной Армии пришлось участвовать в военных действиях с применением танков и авиации» [85; 1]. И потери, которые понесла Красная Армия, были довольно ощутимы (если учитывать масштаб, характер и сроки боевых действий). РККА потеряла:

Людей:

безвозвратно – 1 475 человек,

из них

убитыми и умершими от ран – 1 173 человека;

пропавшими без вести – 302 человека;

ранеными – 2 002 человека;

заболевшими – 302 человека.

Техники – 65 единиц,

из них

орудий и миномётов – 6;

танков – 17;

самолётов – 6;

автомашин – 36 [56; 404], [70; 187].

Потери польской стороны при этом были всё-таки значительно больше (убитыми – 3 500 человек, ранеными – 20 000 человек, 900 орудий и миномётов, 300 самолётов) [46; 42], [56; 404]. Эти цифры, безусловно, говорят о более высоком боевом мастерстве советских войск. Но в то же время явились данные цифры и следствием их численного и технического превосходства над воинскими контингентами польской армии, располагавшимися на востоке Польши.

Длившаяся чуть более двух недель кампания вскрыла и определённые недостатки в организации советских войск, их тактической подготовке, работе службы тыла. Например, выяснилось, что танковые корпуса, которые рассматривались как главный инструмент мобильной войны, являются громоздкими и трудноуправляемыми (танковый корпус состоял из трёх бригад – двух танковых (точнее, легкотанковых) и одной мотострелковой; имел на вооружении 560 танков). Поэтому в ноябре 1939 года танковые корпуса расформировали [3; 217], [17; 367], [28; 546 – 547], [48; 373]. На наш взгляд, здесь надо говорить не столько о громоздкости танкового корпуса, сколько о неумении управлять им, т.е. недостаточности подготовки наших командных кадров в этом вопросе. Все эти недостатки в гораздо более острой форме проявятся в Финскую кампанию РККА. Более того, они не будут полностью ликвидированы и к началу Великой Отечественной. Окончательно изживали их уже ценой большой крови в большой войне.

* * *

Особо хотелось бы затронуть вопрос взаимодействия Красной Армии и вермахта на территории Польши в сентябре – октябре 1939 года. Это взаимодействие в определённой степени имело место. Однако далеко не в такой, чтобы говорить о том, что СССР и Германия вместе воевали против Польши, т.е. были союзниками. Тем не менее, современные «демократические» историки заявляют о союзнических отношениях СССР и Германии, о настоящем боевом взаимодействии двух армий в ходе войны против Польши. Так, авторы исследования «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939 – 1941», называя Советский Союз и Третий рейх «новоиспечёнными союзниками» [22; 102], делают следующие утверждения:

«17 сентября начался третий и последний этап военной кампании против Польши, продолжавшийся до 5 октября и завершившийся ликвидацией её самостоятельного государственного существования и подавлением последних очагов сопротивления польских войск. Отличительной чертой данного этапа стало непосредственное участие в этой кампании и советских войск, практическое взаимодействие между ними и вермахтом, основанное на германо-советских договорённостях, достигнутых в августе 1939 года (выделено нами – И.Д., В.С.)» [22; 93].

«Общим было их (СССР и Германии – И.Д., В.С.) стремление к реализации августовских договорённостей, нацеленных на агрессию в отношении польского государства и раздела его территории» [22; 94].

«Весьма тесным и разносторонним было и сотрудничество между вермахтом, силы которого вели боевые действия против польской армии, и советскими войсками, которые в 5 часов утра 17 сентября перешли границу и стали почти беспрепятственно продвигаться на запад, делая по 50 – 70 километров в день (выделено нами – И.Д., В.С.)» [22; 98].

То есть авторы исследования «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939 – 1941» считают, что:

1) Действия вермахта и Красной Армии в Польше представляли, по сути, одну кампанию, которая напрямую вытекала из августовских договорённостей и была направлена на ликвидацию польской государственности.

2) Взаимодействие между РККА и вермахтом началось чуть ли не с первых минут перехода Красной Армией польской границы.

Таким образом, Москва и Берлин в сентябре 1939 года в Польше были полноценными союзниками, выступали против польских войск единым фронтом.

В данной работе нет возможности приводить развёрнутую аргументацию, доказывающую, что августовские договорённости между СССР и Германией не означали автоматической ликвидации польской государственности, что они не говорят не только о стремлении СССР к этому, но даже о стремлении к этому Третьего рейха (интересующихся вопросом более подробно вновь отсылаем к нашей работе «”Чёрная мифология”. К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн»). Приведём лишь один пункт из секретного дополнительного протокола к Договору о ненападении между Советским Союзом и Германией от 23 августа 1939 года:

«2. В случае территориального политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства, и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития (выделено нами – И.Д., В.С.).

Во всяком случае, оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия» [28; 60], [59; 111], [60; 48 – 49], [73; 17], [81; 82].

Итак, из этого пункта секретного дополнительного протокола ясно видно, что Польша, как государство, вполне могла и сохраниться. Во всяком случае, об этом недвусмысленно говорит второй абзац пункта. И воюй поляки лучше, не постигни их военная катастрофа, не будь успехи вермахта в кампании столь головокружительны и стремительны, вполне возможно некое «усечённое» Польское государство могло остаться на политической карте Европы.

Излишне говорить, что понятия «зона влияния», «сфера интересов» в применении к тому или иному государству вовсе не означают ввода войск этого государства на территории сферы интересов, их захват, оккупацию, аннексию.

Второй пункт секретного дополнительного протокола к советско-германскому пакту о ненападении является единственным в августовских договорённостях (сам договор плюс секретный протокол к нему), который вообще что-то говорит о Польше. Так что, авторы «Восточной Европы…» попросту лгут, что они (эти договорённости) предопределили боевое взаимодействие РККА и вермахта. Ими не было предопределено не только это взаимодействие, но даже ввод сил РККА в Западную Белоруссию и Западную Украину. Пересечь польскую границу советские войска вынудила та катастрофа, которая постигла польскую армию. К 17 сентября 1939 года немцы не просто вступили в советскую зону влияния, определённую протоколом к пакту о ненападении, но на ряде участков стояли всего в 100 километрах от границы СССР. Подобное развитие событий было абсолютно не в интересах нашей страны.

Весьма показательными в данном отношении являются следующие факты. Во-первых, германское правительство дважды (3 и 9 сентября) проводило зондаж относительно военных намерений советской стороны в Польше (т.е. даже 9-го числа у немцев не было никакой уверенности, что РККА вообще вступит на польскую территорию) [56; 278, 287]. Во-вторых, офицер связи Главного командования Сухопутных сил (ОКХ) при главной квартире фюрера Николаус фон Форман приводит информацию об экстренном совещании в ставке Гитлера с участием высших политических и военных деятелей ранним утором 17 сентября, когда в Берлине было получено известие о скором переходе РККА польской границы. На этом совещании рассматривались возможные варианты действий германских войск в возникшей ситуации, и начало боевых действий против Красной Армии было признано нецелесообразным [64; 6]. Вывод из данного факта вполне очевиден: Германия не только не считала СССР союзником, не только не оговаривала с ним какое-то военное взаимодействие в Польше, но даже не имела каких-то предварительных планов, что вообще делать в том случае, если СССР всё-таки введёт свои войска на территории, являющиеся его сферой интересов. Кстати, многочисленные осложнения, которые возникали между РККА и вермахтом при встрече в Польше (о чём подробнее немного ниже) подтверждают подобный вывод.

Спустя какое-то время после вступления сил РККА на польскую территорию некое взаимодействие с вермахтом действительно имело место. Оно явилось следствием того, что войска Красной Армии и вермахта вошли в соприкосновение. Ну, а поскольку они не воевали друг с другом, то чтобы урегулировать отношения между ними какое-то взаимодействие наладить было надо. И оно свелось преимущественно к согласованию графиков выхода на демаркационные линии, определённые пактом Молотова – Риббентропа и Договором о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года. Было подписано два соответствующих протокола в Москве (21 сентября и 2 октября). Выше о них упоминалось. Определяемое ими взаимодействие двух армий на польской территории никак нельзя назвать боевым. Вряд ли таковым является оговариваемая пунктом 4. протокола от 21 сентября охрана вермахтом населённых пунктов и важных объектов (мостов, складов, электростанций и т.п.) до подхода частей РККА в районы, отходящие к советской стороне, и аналогичная охрана войсками РККА населённых пунктов и важных объектов до подхода частей вермахта в районы, отходящие германской стороне, оговариваемая пунктом 4. протокола от 2 октября [28; 151 – 153, 164 – 165], [56; 330 – 332, 359 – 361].

Единственным пунктом, в котором можно усмотреть соглашение о боевом взаимодействии сторон, является пункт 5. протокола от 21 сентября, в котором говорится дословно следующее:

«П.5. При обращении германских представителей к Командованию Красной Армии об оказании помощи в деле уничтожения польских частей, или банд, стоящих на пути движения мелких частей германских войск (выделено нами – И.Д., В.С.), Командование Красной Армии (начальники колонн), в случае необходимости, выделяют необходимые силы, обеспечивающие уничтожение препятствий, лежащих на пути движения» [28; 152], [56; 331].

О чём, собственно, речь? Немецкие подразделения, осуществляющие до подхода войск РККА в населённые пункты их охрану и охрану важных объектов, согласно пункту 4. протокола, после подхода частей РККА отходят к своим войскам. На территории, по которой эти мелким частям немцев пришлось бы двигаться, находилось множество разрозненных групп польской армии, которые вполне могли нападать на небольшие группы немецких военных. Вот в таком-то случае наши военные и должны были помочь немцам преодолеть препятствия, лежащие «на пути движения» [28; 152], [56; 331]. Что ж? Вполне, так сказать, по-джентельменски: они для нас охраняют, чтобы бравые польские жолнеры, болтавшиеся по лесам, не навзрывали мирные народохозяйственные объекты и не поубивали мирных украинских и белорусских жителей (таких случаев, кстати, было хоть отбавляй), а мы их, в случае надобности, «провожаем» потом «до дома». Спору нет – это боевое взаимодействие. Только ведь чёрным по белому в протоколе записано о мелких немецких частях. Согласитесь, трудно в такой ситуации говорить о каких-то крупномасштабных совместных боевых операциях. Кроме того, неплохо бы ещё задаться вопросом: а часто ли подобным образом взаимодействовали РККА м вермахт? Оказывается, зафиксировано всего два случая.

Вот первый из них. 26 сентября 1939 года в полосе действия Белорусского фронта в районе Чижева немецкий арьергардный отряд был обстрелян поляками и, потеряв 1 человека убитым и 4 ранеными, вернулся в Цехановец, в расположение советских частей, оказавших немцам медицинскую помощь [56; 337]. Тут обращает на себя внимание то обстоятельство, что содействие немцам со стороны РККА выразилось лишь в принятии к себе немецкого арьергардного отряда и оказании раненым медпомощи. Наши военные не бросились догонять и громить поляков. Да, видимо, в этом и не было необходимости, так как поляки ретировались сами.

Второй случай произошёл в ночь с 27 на 28 сентября примерно в том же районе (северо-восточнее Костельныя, что недалеко от Чижева). Польский кавалерийский отряд напал на отходящие германские части. Понеся потери, немцы обратились за поддержкой к советским частям, и разведбатальон 13-й стрелковой дивизии прикрыл отход немцев на запад. Масштаб этого нападения поляков на немцев не стоит преувеличивать: численность польского отряда была всего 50 человек [56; 337]. Приходится полагать, что подвергшиеся его нападению германские части были совсем невелики численно (наверное, никак не больше роты суммарно). С этим «летучим» отрядом вскоре совершенно самостоятельно (без немцев) покончил ещё один советский разведбатальон в районе села Модерка [56; 337]. Опять обратим внимание: советская поддержка немцев весьма пассивна (прикрыли немецкий отход на запад), нет никакого стремления вместе с немцами взять да и прихлопнуть польский отряд. Такое впечатление, что наши военные вполне сознательно избегают совместных с германскими войсками боевых действий.

Весьма показательно и то обстоятельство, что в протоколе от 2 октября 1939 года, который регламентировал порядок установления новой демаркационной линии между советскими и германскими войсками, подобный пункт в «зеркальном отражении» отсутствовал. Т.е. пункт 4. в «зеркальном отражении» был – советские войска охраняют населённые пункты и важные объекты до подхода частей вермахта, как это делали немцы, согласно протоколу от 21 сентября. А вот о помощи отходящим после осуществления подобной охраны нашим мелким частям со стороны войск вермахта, в случае если на эти наши мелкие части нападут польские формирования и банды, – ни слова. Не сомневаемся, что соответствующий пункт не включили в протокол от 20 октября не по забывчивости сторон. Просто советские военные сознательно избегали какого-то боевого взаимодействия с немцами. Также можно быть уверенным, что в протоколе от 21 сентября подобный пункт оказался по настоянию немцев. И, как сами понимаете, отказаться от его принятия советская сторона не могла – в конце-то концов, он был абсолютно логичен и справедлив (учитывая положения пункта 4.).

Вести какие-то серьёзные разговоры о «совместном параде» в Бресте 22 сентября 1939 года и подавать это как пример взаимодействия Красной Армии и германских войск возможным не представляется. Прежде всего, потому, что совместный парад – это не совместные боевые действия, а всего лишь совместное торжественное прохождение войск. А во-вторых, и совместного парада никакого не было. Вот как это выглядело на самом деле (по воспоминаниям С.М. Кривошеина, тогда комбрига и командира 29-й танковой бригады, которая и занимала Брест, из которого уходил ХIХ моторизованный корпус вермахта, под командованием Г. Гудериана):

«В 16 часов части вашего (т.е. Гудериана – И.Д., В.С.) корпуса в походной колонне, со штандартами впереди, покидают город, мои части (т.е. 29-я тбр С.М. Кривошеина – И.Д., В.С.), также в походной колонне, вступают в город, останавливаются на улицах, где проходят немецкие полки, и своими знамёнами салютуют проходящим частям. Оркестры исполняют военные марши» [56; 337], [69; 183].

Гудериан согласился на предложенную советским комбригом процедуру (хотя первоначально настаивал на полноценном совместном параде), но, как вспоминал С.М. Кривошеин, «оговорив, однако, что он вместе со мной будет стоять на трибуне и приветствовать проходящие части» [56; 337 – 338].

Можно, конечно, заподозрить С.М. Кривошеина, что в послевоенных воспоминаниях он несколько подретушировал события, чтобы факт совместного парада с будущим смертельным врагом не вызывал у читателей некоторого, мягко говоря, недоумения. Но вот что пишет по поводу событий в Бресте 22 сентября 1939 года Гудериан в своих мемуарах (так сказать, «поверим» Кривошеина Гудерианом):

«В день передачи Бреста русским в город прибыл комбриг Кривошеин, танкист, владеющий французским языком; поэтому я смог легко с ним объясниться. Все вопросы, оставшиеся неразрешёнными в положениях министерства иностранных дел, были удовлетворительно для обеих сторон разрешены непосредственно с русскими. Мы смогли забрать всё, кроме захваченных у поляков запасов, которые оставались русским, поскольку их невозможно было эвакуировать за столь короткое время. Наше пребывание в Бресте закончилось прощальным парадом и церемонией с обменом флагами в присутствии комбрига Кривошеина (выделено и подчёркнуто нами – И.Д., В.С.» [25; 113].

Как видим, парад был, но он не был совместным. В нём участвовали только немецкие войска. От советских войск на нём присутствовал только комбриг С.М. Кривошеин, о чём недвусмысленно говорит Гудериан. Никакого противоречия с тем, что пишет С. М. Кривошеин, в воспоминаниях Гудериана нет. О событиях 22 сентября в Бресте немецкий генерал повествует весьма кратко. Советский генерал описал их несколько подробнее. Процедура, про которую рассказывает С.М. Кривошеин (с отсалютованием друг другу знамёнами при встрече советских и немецких войсковых колонн на улицах Бреста), могла иметь место как до парада немецких войск, так и после него.

Кстати, если мы взглянем на получившую широкую известность, перекочёвывающую из издания в издание фотографию этого парада, то увидим стоящих на трибуне Гудериана и С.М. Кривошеина. Но вот что любопытно: не видно больше ни одного советского военного, вокруг одни немцы. То есть, никакой советской делегации на параде, фактически, нет. Во всяком случае, если она и была, то предпочла стоять в стороне и не лезть в кадр. Данный факт, как и нежелание нашего комбрига проводить полноценный совместный парад, очень ярко характеризуют отношение советских военных ко всему этому действу, представлявшему собой, по сути, всего лишь торжественный вывод германских войск из города.

Предложения германской стороны о проведении крупных совместных боевых операций против польских войск советским командованием были отклонены. Таковых предложений было два. В обоих случаях действовать против поляков согласованно с немцами должны были войска Украинского фронта.

20 сентября 1939 года германская сторона на высшем уровне (через своего военного атташе в Москве) предлагала совместный штурм Львова, под которым на тот момент находились и части Красной Армии, и соединения вермахта, подошедшие туда раньше, но не смогшие взять город. Советское военное и политическое руководство настояло, однако, на отводе немецких войск, и город, как мы помним, брался исключительно нашими войсками.

С 21 по 24 сентября части VII и VIII армейских корпусов 14-й германской армии вели напряжённые бои с группировкой польских войск под командованием генерала Домб-Бернацкого в районе города Томашув. Поляки атаковали от города Грубешув на Томашув и первоначально даже несколько потеснили немцев. Но, в конечном итоге, германские войска отбили все атаки поляков и, контратаковав, оттеснили их к востоку, в районы, через которые должны были пройти к демаркационной линии, определённой московским протоколом от 21 сентября, войска 6-й армии Украинского фронта. 23 сентября к командованию 6-й армии явились немецкие делегаты и предложили поучаствовать в разгроме польской группировки, которая оказалась как раз перед фронтом нашего объединения. Но командарм-6 комкор Ф.И. Голиков не имел полномочий для решения подобных вопросов, ибо московский протокол не предусматривал проведения совместных с немцами масштабных боевых действий. Он перенаправил её немецкую просьбу в штаб Укрфронта. Командующий фронтом командарм 1-го ранга С.К. Тимошенко, в свою очередь, переадресовал предложение германских военных в Генштаб. И поскольку ни 23, ни 24 сентября войска 6-й армии и шагу вперёд не ступили, то легко догадаться, как в Генеральном штабе отнеслись к немецкому предложению – оно было оставлено без внимания. Армия комкора Ф.И. Голикова возобновила своё продвижение к линии демаркации только 25 сентября и уже не встречала на пути своего следования каких-то крупных польских сил. Их разгромили и рассеяли немцы и, сделав это, сами отступили на запад, к намеченной демаркационной линии.

Любопытно, что связанные с этими событиями документы штаба Украинского фронта некоторые историки «демократического» толка используют для «доказательства» участия советских войск в разгроме группы генерала Домб-Бернацкого. Т.е. они попросту занимаются прямой фальсификацией фактов. Так, авторы уже упоминавшейся нами работы «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939 – 1941» сначала пытаются создать у читателя впечатление о благожелательном отношении командующего Украинским фронтом С.К. Тимошенко к просьбе немецких военных об участии советских войск в разгроме группы Домб-Бернацкого. Для этого используется его резолюция на докладе о визите германских представителей с предложением поучаствовать в разгроме польских сил в районе Грубешув, Томашув. «На документе, – пишут авторы «Восточной Европы…», – резолюция Тимошенко: “Глубокое измышление. Подобное для разговоров в большом штабе, но не для меня”» [22; 102].

«Видимо, – продолжают они, – в “большом штабе” идея германского командования о совместной операции против поляков нашла благожелательный отклик» [22; 102].

Т.е. сомнения С.К. Тимошенко в значительности польской группировки (слова «глубокое измышление») авторы «Восточной Европы…» пытаются представить как глубокое размышление комфронта о полезности совместной с немцами операции, что, мол, являлось своеобразной рекомендацией идеи подобной операции для Генштаба. При этом господ историков не смущает то обстоятельство, что слова «измышление» и «размышление» в русском языке вовсе не синонимы, хотя и однокоренные и различаются только приставкой. А чтобы у читателя не возникло сомнений в подобной трактовке резолюции С.К. Тимошенко господа историки тут же, без всякой красной строки, приводят и ещё один документ штаба Украинского фронта. Автором его был не кто иной, как начальник штаба фронта Николай Федорович Ватутин. 24 сентября он информировал командира 60-й стрелковой дивизии:

«Части 8-го стрелкового корпуса на восточном берегу р. Буг у Грубешув и Крылув утром 24 форсировали р. Буг и захватили Грубешув. Группа продолжает наступление к установленной с немцами демаркационной линии по р. Висле, уничтожая и пленяя по пути польские части» [22; 102 – 103].

Речь в документе идёт, собственно, о движении к линии демаркации с немцами. Комдив-60 информируется штабом фронта, как обстоит положение дел у его соседа – 8-го стрелкового корпуса. Ни о какой совместной операции в документе и близко не упоминается, ясно указывается, что наши войска движутся к демаркационной линии, куда уже отошли немцы. То, что по пути ими пленяются или, в случае сопротивления, уничтожаются какие-то мелкие группы польских войск, – вполне естественно. Это было повсеместное явление в полосах движения обоих советских фронтов – Украинского и Белорусского. Но авторам «Восточной Европы…» важно показать обратное, т.е., что советские войска помогают немецким уничтожать войска польские. И начинают горе-историки нагромождение номеров советских соединений (для правдоподобия своей лжи):

«Против грубешовской группировки поляков были брошены также советский 2-й конный корпус с 24-й танковой бригадой, которой было приказано “занять район Туринка, Добросин, Жулкев, имея передовые отряды на ст. Линник, Магерув, Вишинка, Велька…При обнаружении значительных сил противника перед фронтом 8-го с[трелкового] к[орпуса] атаковать и пленить их. Не допустить также попыток противника прорваться из указанных районов на Львов, Каменка”» [22; 102 – 103].

И не смущает авторов то обстоятельство, что 8-й стрелковый корпус и 60-я стрелковая дивизия, входившая первоначально в 15-й стрелковый корпус, а затем действовавшая самостоятельно, – это вовсе не 6-я армия, помощи которой добивались под Томашувом немцы, а её северный сосед – 5-я армия. Что наступали соединения последней по территории, с которой основные силы группы Домб-Бернацкого ушли ещё 21 сентября на юг, к Томашуву. Что польскую группировку немцы оттеснили не обратно на север, а на восток, а потому и добивались помощи не 5-й, а 6-й армии Укрфронта. Что 24-я танковая бригада и 2-й кавкорпус, действительно входившие в 6-ю армию, выполняли со своим северным соседом – 8-м стрелковым корпусом 5-й армии разные задачи, а потому нельзя цитировать приказ штаба Укфронта, выпуская участки его текста таким образом, чтобы у читателя сложилось впечатление, что эти соединения решают одну задачу. А то, что эта задача – разгром группы Домб-Бернацкого, читателю должно быть ясно из всего предыдущего изложения авторов «Восточной Европы…».

Если боевое взаимодействие частей РККА и вермахта в Польше практически не имело места и в большей степени является мифом, созданным «демократическими» мифотворцами (каким образом создавался этот миф, чуть выше было показано; подобные способы трудно назвать приемлемыми в науке, другое дело – в агитации и прпаганде), то боевые столкновения наших и германских войск в Польше были вполне реальны. Так, уже 17 сентября части XXI армейского корпуса немцев подверглись восточнее Белостока бомбардировке советской авиацией и понесли потери. В свою очередь, вечером 18 сентября у местечка Вишневец (85 километров от Минска) немецкая бронетехника обстреляла расположение 6-й советской стрелковой дивизии, погибло 4 красноармейца [65; 1]. 19 сентября под Львовом немцами был обстрелян мотоотряд 24-й танковой бригады 6-й армии. Наши бойцы были вынуждены открыть ответный огонь. В ходе боестолкновения немцы потеряли 3 человека убитыми, 9 ранеными и 3 противотанковых орудия. С нашей стороны потери составили 3 человека убитыми, 4 ранеными, 2 бронемашины и 1 танк оказались подбиты. Только после боя немцы прислали своих представителей, и конфликт был урегулирован [28; 147], [56; 321]. 23 сентября у Видомля немцами были обстреляны части 8-й стрелковой дивизии 4-й армии Белорусского фронта – 2 красноармейца были убиты, 2 ранены. Наши бойцы открыли ответный огонь, в результате которого был разбит 1 немецкий танк, и погиб его экипаж, после чего немцы поспешили урегулировать конфликт. 30 сентября около местечка Вохынь 3 немецкие бронемашины открыли огонь по сапёрному батальону 143-й сд 4-й армии Белфронта. Наши войска вновь были вынуждены отвечать огнём, и вновь только после ответного огня немцы выслали своих парламентёров. В этот же день в 42 километрах юго-восточнее Люблина немецкий самолёт обстрелял расположение 1-го батальона 146-го стрелкового полка и 179-го гаубичного артполка 44-й стрелковой дивизии 15-го стрелкового корпуса 5-й армии Украинского фронта. Были ранены 8 советских военнослужащих [56; 338 – 341].

И если действия советской авиации 17 сентября были явной ошибкой, то действия наземных немецких войск, с завидной периодичностью обстреливавших наши части, очень похожи на преднамеренные. Конечно, вступать в серьёзные боевые действия с большевиками немцы тогда не собирались, но насолить им были, судя по всему, готовы. Правда, в большинстве случаев им это выходило боком.

В таких условиях не приходится удивляться, что войска Красной Армии получали от своего командования директивы при встрече с немецкими войсками «действовать решительно и продвигаться быстро», ни в коем случае «не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией» [65; 1]. Вот какой приказ отдал своим частям в ночь с 27 на 28 сентября командир 23-го стрелкового корпуса Белорусского фронта: «Высланные представители должны в корректной форме потребовать от представителей немецкой армии освободить 29.9 города Седлец, Луков и предупредить, что Красная Армия эти пункты 29.9 займёт, если даже они не будут полностью освобождены частями немецкой армии. Конфликтов с немецкой армией избегать, но требовать увода немецких войск настойчиво и с полным достоинством, как подобает представителям Великой Непобедимой Рабоче-Крестьянской Красной Армии» [56; 339]. Ещё более показательным является приказ командующего 4-й армией Белорусского фронта комдива В.И. Чуйкова, отданный им подчинённым соединениям 1 октября 1939 года: «…При передовых отрядах иметь по одному командиру штаба и политотдела для ведения переговоров с немецкими войсками. При ведении переговоров от немецких войск требовать: до 5.10 линию Соколов, Седлец, Луков, Вогынь не переходить. Причину нашей задержки на этом рубеже объяснять: 1. Наших войск много перешло на западный берег р. Буг. 2. Мосты через р. Буг очень плохие, разбитые германской авиацией и разрушены поляками, что задерживает отход наших частей. О всех переговорах срочно доносить в штарм. Без разрешения Военного совета с линии Соколов, Седлец, Луков, Вогынь не уходить. В случае угрозы немцев приводить части в боевой порядок и доносить мне. Командиру 29-й тбр произвести разведку путей от Бреста до линии передовых отрядов и быть в полной боевой готовности для поддержки стрелковых и кавалерийских частей» [56; 340]. Т.е. пока в Москве на высшем уровне обсуждается новая демаркационная линия между РККА и вермахтом в Польше, командарм-4 морально вполне готов к серьёзным боестолкновениям с немецкими войсками на том рубеже, где остановились его соединения. Упрекать В.И. Чуйкова в какой-то агрессивности или непонимании момента вряд ли возможно, ведь это именно части 4-й армии Белорусского фронта в течение недели, предшествующей появлению приказа командарма, дважды вступали в бой с немцами (23 и 30 сентября, см. выше).

Все изложенные факты – ярчайшая иллюстрация уровня советско-германского «союзнического взаимодействия» в Польше в сентябре 1939 года. Как говорится, имеючи такого «союзника», и врага не надо.

Но историкам «демократического» направления очень хочется доказать, что взаимодействие было всё-таки самым настоящим союзническим. И вот уже фантастическими подробностями обрастает передвижение советских и немецких войск к демаркационной линии, определённой Договором о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года и советско-германским протоколом от 2 октября 1939 года (раз уж не удалось доказать, что согласовано воевали вместе, то двигались уж точно согласованно, как союзники). Так, С.З. Случ в большом очерке «Советско-германские отношения в сентябре – декабре 1939 года и вопрос о вступлении СССР во Вторую мировую войну» пишет:

«Вопрос о передислокации войск из Польши на Запад тревожил германское командование уже в начале Польской кампании. Тем более актуальным он стал после её завершения. Для ускорения переброски высвободившихся дивизий германское командование обратилось к командованию РККА с просьбой о пропуске частей вермахта в Германию через советскую территорию. Такое разрешение было им дано с утра 6 октября 1939 года. В течение двух недель, вплоть до 20 октября, немецкие войска сокращённым путём направлялись в Германию, чтобы как можно скорее отправиться на Запад, где пока ещё продолжалась “странная война”.

При подобном уровне взаимодействия и взаимопонимания (выделено нами – И.Д., В.С.) считались как бы совершенно естественными такие мелкие “любезности” с советской стороны, как забота о немецких военнослужащих, взятых в плен полчками. Согласно распоряжению Ворошилова, их следовало немедленно освобождать и брать на учёт вплоть до распоряжения об их передаче представителям вермахта. Имеющиеся документы свидетельствуют, что этот приказ неукоснительно и без всяких проволочек выполнялся войсками» [75; 8 – 9].

Абзац о немецких военнопленных процитирован нами по причине того, что начальные его слова по смыслу относятся к предыдущему абзацу, рассказывающему о перемещении немецких войск по советской территории. В этих словах содержится оценка подобного перемещения: вот, мол, какой был уровень взаимодействия! Читатель сам может убедиться, что палку, таким образом, мы не перегибаем, когда упрекаем «демократических» историков в «розыгрыше карты» взаимных перемещений советских и германских войск в Польше в октябре 1939 года для доказательства утверждений о союзническом взаимодействии СССР и Германии. Однако всё же не можем удержаться и от того, чтобы не сказать несколько слов о немецких военнопленных. С.З. Случ, по сути, упрекает советскую сторону в том, что она передавала освобождённых из польского плена немецких военнослужащих германской стороне. Вообще, подобный упрёк из ряда вон! Хотелось бы узнать, а что, по мнению С.З. Случа, наши военные должны были делать с немцами, которых они освободили из польского плена? Расстреливать на месте? Или уничтожать каким-либо иным способом? Напомним, что так с пленными германскими солдатами и офицерами советские военные не поступали даже в годы Великой Отечественной войны (за исключением тех случаев, когда к ним в руки попадали каратели). Или отправлять в сибирские лагеря лес валить? Весь вопрос в том, на каком основании советская сторона должна была так поступать? Ведь с Германией СССР в тот момент не воевал. Более того, 23 августа он подписал с ней Договор о ненападении, который представлял собой, в сущности, договор о дружественном нейтралитете. С другой стороны, разве передача освобождённых из польского плена немецких военнослужащих – это свидетельство союзнических отношений? Это лишь свидетельство мирных отношений между странами, не более того. Но пассаж с военнопленными очень характерен. Он ярко показывает уровень аргументации, используемой как С.З. Случем, так и другими «демократическими» исследователями для доказательства своих утверждений о союзническом взаимодействии между Советским Союзом и Третьим рейхом.

Из того же разряда и утверждение о движении немецких войск по советской территории в октябре 1939 года с целью более быстрого перемещения их на Запад. По поводу данного утверждения С.З. Случа известный современный российский военный историк М.И. Мельтюхов иронично замечает: «Интересно, где же это находились германские войска, что им было быстрее попасть в Германию через советскую территорию? Уж не в Индии ли? Любой знающий географию Восточной Европы скажет, что там такое физически невозможно» [56; 369].

Для нас вопрос тем более интересен, что события, которым С.З. Случ даёт подобную трактовку, происходили в полосе Украинского фронта, т.е. фронта, начальником штаба которого был Н.Ф. Ватутин, и именно документы штаба Укрфронта с полной убедительностью показывают несостоятельность версии С.З. Случа.

Однако этот исследователь, формулируя своё утверждение, также сослался на архивный документ – распоряжение народного комиссара обороны командующему войсками Украинского фронта от 6 октября 1939 года (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 21, л. 410 – 413) [75; 8, 30]. Правда. процитирован этот документ им не был, ни полностью, ни хотя бы частично.

Вообще же, документов по данному вопросу в архиве имеется несколько. Вот и рассмотрим их.

Действительно, уже в 23.10 5 октября начальник Генштаба Шапошников и военком Генштаба Гусев направили командующему войсками Украинского фронта распоряжение:

«Ввиду просьбы германского главного командования нарком обороны приказал разрешить с утра 6 октября продвижение германских частей по шоссе и железной дороге через Сенява в северо-восточном направлении через госграницу на германскую территорию и по шоссе Ярослав, Олешица, Цешанов также не германскую территорию. Через местных делегатов урегулировать все вопросы, связанные с эти с эти передвижением, наблюсти… и соблюсти, чтобы не было перекрещивания колонн с нашими войсками. Получение и исполнение подтвердить» (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 31) [56; 370, 454].

Очевидно, распоряжение народного комиссара обороны, на которое ссылается С.З. Случ, было в письменном виде оформлено позже распоряжения начальника Генштаба, и к моменту, когда Б.М. Шапошников телеграфировал С.К. Тимошенко своё распоряжение, было отдано лишь в устной форме. Во всяком случае, штаб Укрфронта начал отдачу своих приказов по соответствующему вопросу, отталкиваясь именно от распоряжения начальника Генерального штаба РККА.

Уже в 1.30 6 октября начальник штаба Украинского фронта комдив Н.Ф. Ватутин приказал командующим 5-й и 6-й армий:

«Ввиду просьбы германского командования нарком обороны приказал разрешить с утра 6 октября продвижение германским войскам через Сенява по шоссе в северо-восточном направлении на Тарноград и по шоссе Ярослав, Олешницы [Олешица], Цешанув на германскую территорию. Командарму-6 через своих делегатов урегулировать все вопросы, связанные с эти передвижением, чтобы не получилось перекрещивания колонн. Поставить германскому командованию условие к исходу 8.10 не продвигаться далее рубежа Цешанув, Юзефов, Шебрешин. Командарму-5 отход 140-й СД спланировать так, чтобы к исходу 8.10 она отошла на линию границы на участке Любича, Любачув» (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 42 – 42 об.) [56; 370, 454].

Вскоре после отдачи Н.В. Ватутиным процитированного выше приказа состоялся его разговор по прямому проводу с неназванным представителем командования 6-й армии (скорее всего, с командующим армией комкором Ф.И. Голиковым):

«Прошу доложить комбригу (так в тексте документа – И.Д., В.С.) Ватутину, правильно ли я понял передачу приказа наркома полковником Даниловым, что завтра германские войска будут проходить по расположению 96-й и 97-й дивизий из Синява (так в документе – И.Д., В.С.) на Тарноград, из Ярослава на Олежище [Олешица]. Докладываю: такое движение их нам не выгодно. Прошу разрешить им завтра, 6.10, двигаться только из Синява на Тарноград и после того, [как] 96-я СД будет отведена на государственную границу Олежище [Олешица], Молодыча, 7.10 дать им двигаться из Ярослава на Олежище [Олешица]. Тогда 96-я СД будет отведена в свой район Краковец. Прошу должить лично тов. Ватутину и мне сообщить результат.

– У аппарата комдив Ватутин.

– Тов. комдив, прошу прочитать то, что передал на ленте, и дать мне указание. Жду.

– Приказ наркома Вы поняли правильно. Нарком обороны разрешил пропустить немцев 6.10. Если вы сможете договориться с немцами о движении их из Ярослава только 7.10, то против этого возражений нет. Если же немцы будут настаивать на движении 6.10, то на это необходимо пойти. принять меры к тому, чтобы не было перекрещивания колонн, и освободить районы, выяснит места остановок немцев и не допускать перемешивания их с нашими частями. Всё.

– Тов. комдив, я вас понял и выполню точно всё.

– Примите меры, чтобы немедленно передать распоряжение войскам. Проконтролируйте выполнение и установите более тесную связь с представителями немецкого командования. Всё.

– От нас будут командированы 2 штабных командира для урегулирования с немцами. Поедут полковник Гусев и майор Шишов. Всё.

– Хорошо. До свидания» (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 96 – 97) [56; 370 – 371].

И последний документ. В 9.00 9 октября оперативный дежурный Генштаба РККА майор Гунеев запрашивал штаб Украинского фронта:

«Сообщите, проходили ли немецкие войска 8.10 по нашей территории с направлением от Ярослав на северо-восток. Жду оперсводку у аппарата» (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 43) [56; 371].

Таким образом, имеющиеся документы не подтверждают версию С.З. Случа. Конечно же, если и говорить о какой-то советской территории, по которой в октябре 1939 года проходили германские войска (а говорить о ней надо очень аккуратно, вглядываясь в карту), то речь пойдёт, безусловно, о вновь присоединённых землях Западной Украины, а никак не о территориях, находящихся за старой границей. Далее. В документах ясно говорится о движении немецких войск в северо-восточном направлении. Возникает естественный вопрос к г-ну С.З. Случу: как можно попасть на Западный фронт, двигаясь по территории Польши на северо-восток? Уж на Западный ли фронт немецкие войска направлялись? С совершенной очевидностью из процитированных документов следует, что советское командование было готово пропустить германские части в направлении р. Западный Буг уже 6 октября, то есть сразу же вслед за отходящими на юго-восток и восток соединениями Красной Армии. Недаром и в директиве Генштаба командованию Украинского фронта, и в приказе Н.Ф. Ватутина командующим 5-й и 6-й армиями, и в телеграфном разговоре командарма-6 со штабом Укрфронта речь идёт об избегании перекрещивания движущихся колонн немецких и советских войск. Германское командование своей просьбой нарушало процедуру и график движения войск двух армий, установленные московским протоколом от 2 октября. Потому-то и потребовалось особое согласование советской стороны на то прохождение частей вермахта, о котором идёт речь в процитированных документах. Но вполне определённо надо заявить, что большая часть территории, по которой должны были немцы, закреплялась за Германией в соответствии с договором от 28 сентября 1939 года. Вся проблема заключалась только в том, что немцы появлялись там раньше согласованного графика. Единственной советской территорией являлся выступающий на запад район между рекой Сан и Цешанув [56; 371]. Чтобы не обходить этот, вдающийся на запад «клюв», командование германских войск и обратилось к командованию РККА с просьбой разрешить «срезать» путь по участку советской территории16. Судя по запросу майора Гунеева, продвижение вермахта в этом районе было отложено до 8 октября. Однако проходили ли там германские войска вообще, доподлинно не известно – вышеприведённые документы не дают ответа на этот вопрос.

И главное – никакого отношения к переброске германских войск на Западный фронт это их передвижение всё-таки не имело. Немцы просто выходили на демаркационную линию с советскими войсками. Переброска же войск вермахта на Запад началась задолго до 6 октября: в ограниченном масштабе – ещё с 10 сентября, полным ходом – с 20 сентября [56; 372], [59; 115]. К 16 октября туда уже прибыло 3 штаба армейских корпусов, 11 пехотных, 2 горно-пехотные и 1 моторизованная дивизии, штабы 4-й и 10-й армий (29 сентября и 5 октября соответственно), штаб группы армий «Север» (5 октября) [56; 372].

* * *

Итак, во время Польской кампании Красной Армии Николай Фёдорович Ватутин зарекомендовал себя с наилучшей стороны. 14 ноября 1939 года приказом народного комиссара обороны Украинский и Белорусский фронты были вновь преобразованы в военные округа – Киевский и Белорусский Особые соответственно [70; 186]. Н.Ф. Ватутин продолжал службу на своём прежнем посту – начальника штаба округа. С 4 ноября 1939 года он носит звание комкора [12; 12].

30 ноября 1939 года началась советско-финская война. Длилась она сравнительно недолго – до 12 марта 1940 года (105 дней). Окончилась победой Советского Союза, но была для него довольно тяжёлой. Красная Армия понесла большие потери: безвозвратные (убитые, умершие от ран на этапах санитарной эвакуации, умершие в госпиталях, пропавшие без вести) составили 95 348 человек, санитарные (раненые, контуженые, обмороженные, заболевшие) – 232 169 человек [70; 195 – 197]17. Объяснялось это и зимним временем, и условиями местности, весьма благоприятной для обороны и сложной для наступления (а войска РККА наступали), и великолепной подготовкой финских войск, в частности хорошим оборудованием оборонительных рубежей (линия Маннергейма), и мужеством финских солдат, и довольно умелым командованием с финской стороны. Но в том, что Финская кампания стоила нам довольно большой крови, повинны и недостатки в самой РККА – в её боевой выучке, организации и командовании. «Надо прямо сказать, – пишет С.М. Штеменко, – что в то время наши войска оказались малоприспособленными вести войну в условиях Финского театра. Леса и озёра, бездорожье и снега были для них серьёзным препятствием» [86; 12].

В апреле 1940 года в Кремле состоялось расширенное заседание Главного военного совета, посвящённое подведению итогов зимней кампании Красной Армии. Выявленные в ходе войны с Финляндией крупные недостатки в боевой подготовке РККА стали предметом серьёзнейшего обсуждения. В работе совета приняли участие руководители партии и правительства, руководящие работники Наркомата обороны и Генштаба, командующие войсками, члены Военных советов и начальники штабов военных округов и армий, командиры корпусов и дивизий, побывавших на фронте, руководители высших военно-учебных заведений.

На совещании был выработан ряд важных решений, направленных на усиление обороноспособности и боеготовности Красной Армии. Особое внимание обращалось на подготовку войск к действиям в сложных условиях, на штабную подготовку командиров частей и соединений, работников штабов. Увеличивалось число учений. Была намечена реорганизация всех видов вооружённых сил и родов войск, перевооружение армии, насыщение её боевой техникой и вооружением новых образцов. Довести до конца весь комплекс намеченных мероприятий до начала Великой Отечественной войны не удалось.

Привело тяжёлое течение войны с Финляндией, выявленные в ходе неё серьёзные недостатки в РККА и к кадровым перестановкам в руководящих органах армии – Народном комиссариате обороны и Генеральном штабе. В мае 1940 года маршал К.Е Ворошилов был снят с поста народного комиссара обороны (с назначением главой Комитета обороны при Совнаркоме СССР). Наркомом обороны стал С.К. Тимошенко, получивший вместе с этим постом и звание Маршала Советского Союза. Безусловно, главной причиной, по которой политическое руководство страны остановило свой выбор на кандидатуре С.К. Тимошенко, было успешно осуществлённое им командование войсками Северо-Западного фронта, прорвавшими линию Маннергейма и, фактически, поставившими точку в советско-финской войне. При этом комфронта была проделана огромная работа – от разработки оперативного плана до решения вопросов снабжения войск нормальным зимним обмундированием. В итоге, созданный 7 января 1940 года фронт уже 11 февраля перешёл в наступление и прорвал оборону противника.

В назначении С.К. Тимошенко на пост наркома обороны сыграло роль и то, что в период освободительного похода в Западную Украину войска Украинского фронта, которыми он командовал, весьма успешно справились с поставленными перед ними задачами.

Не приходится сомневаться, что данное назначение С.К. Тимошенко сыграло роль и в переводе на работу в Москву Николая Фёдоровича Ватутина. 26 июля 1940 года он был назначен начальником Оперативного управления Генерального штаба РККА [12; 5]. Однако не следует усматривать в этом факте пустое протежировние и простую расстановку С.К. Тимошенко «своих» людей на важные посты в высших органах управления армией. Конечно, маршал С.К. Тимошенко за время совместной службы в Киевском Особом военном округе, включая и период освободительного похода, хорошо узнал своего начальника штаба. И, прежде всего, он смог по достоинству оценить и его профессиональные, и его человеческие качества. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он содействовал переводу Н.Ф. Ватутина на работу в Генштаб. Но надо заметить, что задолго до маршала С. К. Тимошенко (в 1932 году) Высшая аттестационная комиссия при Реввоенсовете занесла в протокол такой вывод относительно Н.Ф. Ватутина: «Считать целесообразным использовать Ватутина Н.Ф. в Генеральном Штабе РККА» [8; 58]. В общем, назначение Николая Фёдоровича на такую высокую и ответственную должность было им заслужено, вполне отвечало уровню его профессиональной подготовки (и теоретической, и практической) и, что немаловажно для работы, соответствовало профессиональным предпочтениям самого Н.Ф. Ватутина, ведь, как вспоминают знавшие его, учившиеся или служившие с ним люди, оперативная работа была подлинной страстью Николая Фёдоровича, его стихией.

ГЛАВА IV

РАБОТА В ГЕНЕРАЛЬНОМ ШТАБЕ РККА.

СОВЕТСКОЕ ВОЕННОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ

(ИЮЛЬ 1940 – ИЮНЬ 1941 гг.)

С первых шагов своей работы в Генштабе генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин (это звание ему было присвоено 4 июня 1940 года, т.е. незадолго до перевода в Москву [12; 12]) принял активное участие в работе над «Соображениями об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза» – такой заголовок носили советские военные планы 1940 – 1941 годов. Тот план, в работу над которым «с ходу» включился Н.Ф. Ватутин, разрабатывался в период, когда во главе Генштаба стоял Маршал Советского Союза (с 7 мая 1940 года; до этого – командарм 1-го ранга) Борис Михайлович Шапошников. Вот как вспоминает о совместной с Н.Ф. Ватутиным работе над «доведением» «Соображений…» Александр Михайлович Василевский, будущий начальник Генштаба, а тогда – работник его Оперативного управления:

«В мае 1940 года действовавший при Совнаркоме СССР Комитет обороны возглавил К.Е. Ворошилов, а наркомом обороны стал Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко. …Меня примерно тогда же назначили первым заместителем начальника Оперативного управления Генштаба, присвоив мне звание комдив. С середины апреля 1940 года я включился в ответственную работу Генерального штаба – работу над планом по отражению возможной агрессии. Справедливость требует отметить, что главное к тому времени было уже выполнено. В течение всех последних лет подготовкой плана непосредственно руководил Б.М. Шапошников, и Генштаб к тому времени завершал его разработку для представления на утверждение в ЦК партии. …Над проектом доклада мы работали вместе с Н.Ф. Ватутиным и Г.К. Маландиным (Г.К. Маландин – заместитель Н.Ф. Ватутина в штабе КОВО, а затем в Оперативном управлении Генштаба – И.Д., В.С.).

Генерал-лейтенант Николай Фёдорович Ватутин, один из видных полководцев Великой Отечественной войны, уже в то время был хорошо известен руководящему составу РККА,.. имел прекрасную теоретическую подготовку.

[…]

Работали мы очень дружно и напряжённо. Оперплан занимал в те месяцы все наши мысли.

[…]

Этот проект и план стратегического развёртывания войск Красной Армии докладывались непосредственно И.В. Сталину в сентябре 1940 года в присутствии некоторых членов Политбюро ЦК партии. От Наркомата обороны план представляли нарком С.К. Тимошенко, начальник Генерального штаба К.А. Мерецков и его первый заместитель Н.Ф. Ватутин18» [11; 100 – 101].

Таким образом, Николай Фёдорович принял участие в разработке уже первого плана стратегического развёртывания РККА на случай войны с Германией из целой серии таковых, появившихся на свет в 1940 – 1941 годах.

Эти первые «Соображения…» датированы 19 августа 1940 года. Как раз в августе на пост начальника Генштаба вместо Бориса Михайловича Шапошникова, ставшего заместителем наркома обороны, был назначен Кирилл Афанасьевич Мерецков. Именно он и представлял «Соображения…» государственному и партийному руководству в сентябре 1940 года. Однако, поскольку разработка их велась под руководством Б.М. Шапошникова, и в основу их было положено именно его видение грядущей войны с Германией, то есть все основания называть их планом Шапошникова.

Как начальник Оперативного управления Генерального штаба, а затем первый заместитель начальника Генерального штаба, Н.Ф. Ватутин самым активным образом участвовал и в разработке последующих планов стратегического развёртывания РККА на случай войны с Германией – «Соображений…» от 18 сентября 1940 года (плана Мерецкова), «Уточнённого плана…» от 11 марта 1941 года (плана Жукова) и, надо полагать, «Соображений…» от 15 мая 1941 года, ставших наиболее «знаменитыми»19.

Однако оперативные планы не были единственной задачей, над решением которой приходилось трудиться Генштабу. «Генеральный штаб выполнял громаднейшую оперативную, организационную и мобилизационную работу, являясь основным аппаратом наркома обороны», – лаконично замечает в своих мемуарах возглавивший Генштаб в январе 1941 года Г.К. Жуков [29; 212].

Служивший вместе с Н.Ф. Ватутиным в годы войны генерал К.В. Крайнюков дополняет: «В последние предвоенные месяцы работникам высших штабов, в первую очередь Генерального штаба, нередко приходилось трудиться с колоссальной нагрузкой. Напряжение нарастало с каждым днём. В приграничных военных округах развернулись огромные по своим масштабам работы по оборудованию театров военных действий, созданию сети аэродромов, возведению оборонительных сооружений и т.д. Весной 1941 года в армию было призвано из запаса около 800 тысяч военнообученных на учебные сборы, из внутренних округов в приграничные началось выдвижение нескольких армий.

В общем в Генеральном штабе и суток для работы не хватало» [43; 4].

В самом деле, оперативное планирование, дело само по себе масштабное, требующее обобщения большого количества информации и решения множества сопутствующих задач, не было единственным видом планирования, которым занимался Генштаб. Можно образно сказать, что это была лишь «верхушка айсберга».

А вот основой этого «айсберга» являлись мобилизационные планы.

Мобплан – это план перевода вооружённых сил в состояние, обеспечивающее выполнение задач, определённых планом стратегического развёртывания, а экономики страны – на рельсы военного времени. Он включает мероприятия по мобилизации: подаче и приёму призывного контингента, автотракторной техники и лошадей из народного хозяйства, развёртыванию военных училищ и переводу их на ускоренны срок обучения, переходу предприятий народного хозяйства на производство военной продукции и т.п. Без мобилизационного плана невозможно обеспечить полную боевую готовность войск. Самые умные и глубоко продуманные оперативно-стратегические планы могут оказаться бесплодными, если не будут подкреплены людскими и материально-техническими ресурсами.

Планы мобилизации зависят от мобилизационных возможностей страны, которые, меняясь, в свою очередь, оказывают влияние на планы стратегического развёртывания вооружённых сил.

К началу Второй мировой войны Красная Армия руководствовалась мобилизационным планом на 1938 – 1939 годы, так называемым МП-22, утверждённым Комитетом обороны 29 ноября 1937 года.

Мобилизационные возможности СССР в МП-22 определялись, исходя из достигнутого во второй пятилетке, и ходом выполнения третьего пятилетнего плана (1938 – 1942 годы). Согласно ему, численность РККА мирного времени к 1 января 1939 года доводилась до 1 665 790 человек, а в случае войны должна была достичь 6 503 500 бойцов. В ходе мобилизации предусматривалось развернуть 170 стрелковых и 29 кавалерийских дивизий, 31 танковую бригаду, 155 авиабригад, а также 100 артиллерийских полков, из которых 57 были корпусными, а остальные – Резерва Главного Командования (РГК). На вооружении планировалось иметь 15 613 танков, 12 518 орудий и 305 780 автомобилей. Кроме того, предусматривалось формирование ещё 30 стрелковых дивизий, 4 артполков РГК и 80 авиабригад второй очереди [48; 371].

По этому плану была проведена частичная мобилизация 7 округов в сентябре 1939 года. На его основе были развёрнуты войска действующей армии и во время войны с Финляндией. Но большие изменения в составе и дислокации войск округов, а также реорганизация военных комиссариатов, причиной которых были присоединение к СССР новых территорий (Западные Украина и Белоруссия) и принятие 1 сентября 1939 года «Закона о всеобщей воинской обязанности», требовали немедленного пересмотра мобилизационного плана. Насколько эта работа сложной и объёмной говорит тот факт, что, несмотря на то, что она интенсивно велась, ни к маю 1940 года (моменту смены наркома обороны), ни даже к августу этого года (моменту смены начальника Генштаба) нового мобплана у Красной Армии не было. Тут надо учесть, что к августу 1940 года в состав СССР вошли ещё и Прибалтийские республики, Бессарабия и Северная Буковина. Всё это требовало пересмотра уже проведённых наработок по новому мобилизационному плану, что, естественно, затягивало работу над ним.

Тем не менее, то, что было сделано, позволило новому руководству Наркомата обороны и Генштаба уже в сентябре 1940 года подготовить для рассмотрения политическим руководством страны новый мобилизационный план. Он был увязан с «Соображениями об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и Востоке» от 18 сентября 1940 года (планом Мерецкова). Утверждён этот мобплан был с указанными «Соображениями…», после внесения в последние изменений, касающихся распределения войск по направлениям, 14 октября 1940 года и получил наименование МП-40.

Согласно МП-40, после мобилизации численность Красной Армии должна была достичь 8 678 135 человек. К концу первого года войны армия должна была иметь 80 стрелковых и 10 механизированных корпусов, а всего 292 различные дивизии сухопутных войск [48; 374 – 375].

Но утверждение мобплана не остановило работу над ним. Нарком обороны С.К. Тимошенко и начальник Генерального штаба К.А. Мерецков уже в октябре 1940 года предоставили в Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР предложения о создании новых частей и соединений (в том числе 1 мехкорпуса, 20 пулемётно-артиллерийских бригад, 20 отдельных танковых бригад непосредственной поддержки пехоты) [48; 375].

Новый вариант МП-40 был предоставлен на рассмотрение руководству страны 23 января 1941 года. Согласно этому варианту, численность РККА по штатам военного времени предполагалось увеличить до 10 058 791 человека, число стрелковых дивизий довести до 209 (увеличение на 42 по сравнению с утверждённым в октябре 1940 года вариантом), мехкорпусов – до 9 (увеличение на 1 мк), авиадивизий – до 79 (рост на 24 ад) [48; 376]. Количество боевой техники тоже соответственно увеличивалось.

Но данный вариант плана не получил официального утверждения. Видимо, главная причина этого заключалась в том, что уже с августа 1940 года, по решению Главного военного совета РККА, в Генштабе параллельно с работой над МП-40 велась разработка мобилизационного плана на 1941 год. Срок его готовности был намечен на 1 мая 1941 года [48; 376].

Новый глава Генштаба генерал армии Г.К. Жуков, назначенный на этот пост в январе 1941 года, но фактически приступивший к выполнению своих обязанностей только 1 февраля, уже 12 февраля представил советскому руководству новую схему мобилизационного развёртывания Красной Армии на 1941 год. Согласно ей, численность личного состава РККА после мобилизации, по сравнению с предыдущим планом, увеличивалась незначительно (с 8 678 135 до 8 682 827 человек), зато общее количество дивизий превысило 300, а количество мехкорпусов стало равно 30. Войска должны были иметь 61 223 орудия, 45 576 миномётов, 36 879 танков, 10 679 бронеавтомобилей, 32 628 самолётов (из них 22 171 боевых), 90 847 тракторов, 595 021 автомобилей, 49 940 бензо-масло-и водозаправщиков, 6 487 бензоприцепов, 65 955 мотоциклов, 1 136 948 лошадей (из них: верховых – 288 732 артиллерийских – 274 921, обозных – 573 295) [38; 8], [48; 379 – 380].

Представленная Г.К. Жуковым была утверждена Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР в этот же день, т.е. 12 февраля 1941 года.

Однако хочется особо отметить, что утверждена была именно схема, общие контуры МП-41. Сам же план к тому моменту находился ещё в стадии разработки.

«Хотя в основу принятого в феврале 1941 года мобилизационного плана МП-41 и был положен принцип реальности, – отмечают современные российские исследователи К.А. Калашников и В.И. Феськов, – но времени для его качественной отработки в войсках оказалось явно недостаточно» [38; 8].

К началу Великой Отечественной войны МП-41 окончательно разработан не был.

Ещё одной основой, на которой базировалось оперативно-стратегическое планирование, были планы прикрытия государственной границы. По сути, последние представляли собой часть планов стратегического развёртывания Вооружённых Сил СССР. Именно в них определялось, какими средствами враг будет сдерживаться на границе, пока основные силы Красной Армии будут осуществлять отмобилизование, сосредоточение и развёртывание для первой операции. Но в реальности положения по прикрытию госграницы составными частями в планы стратегического развёртывания не входили.

Поскольку прикрытие мобилизации, сосредоточения и развёртывания РККА возлагалось на армии первого оперативного эшелона приграничных округов, постольку командованию каждого из этих округов было поручено самостоятельно и по-своему решать данную задачу. Подобная постановка вопроса привела к тому, что к маю 1940 года, т.е. к моменту смены руководства Наркомата обороны, в Генеральном штабе фактически не знали, что представляют из себя окружные планы прикрытия госграницы. «Генштаб не имеет данных о состоянии прикрытия границ. Решения Военных советов округов, армий и фронта по этому вопросу Генштабу неизвестны», – констатировал майский Акт приёма и сдачи Народного комиссариата обороны [48; 407].

Со сменой руководства НКО данное положение стало меняться – Генштаб подключился к разработке окружных планов прикрытия. После ознакомления с ними, учитывая произведённые Советским Союзом приращения территории, с февраля 1941 года Генштаб стал принимать меры по корректировке окружных планов прикрытия. В мае 1941 года генеральным штабом был разработан план обороны государственной границы. Тогда же в войска ушли директивы по составлению (корректировке) окружных планов для приведения их в соответствие с разработками Генштаба [28; 344], [48; 408]. Сроки, которые давались округам для этого, оказались нереальными – директивы предусматривали окончание работ в округах к 20 – 30 мая [28; 344], [48; 408 – 409]. В действительности окружные планы прикрытия поступили в Генштаб только к 20 июня. Естественно, что к началу войны никакого утверждения общего плана прикрытия госграницы не получилось [38; 8]. Кроме того, качество разработки окружных планов оставляло желать лучшего: они слабо отражали действительную ситуацию и размещение своих войск и войск противника, были громоздкими, сроки занятия оборонительных рубежей частями и соединениями в них указывались непроверенные (т.е. фактически не соответствующие реальным возможностям частей и соединений) [38; 8], [53; 121].

Причиной задержки и низкого качества окружного планирования были не только значительные передислокации войск, но и, как отмечают К.А. Калашников и В.И. Феськов, «чрезмерная централизация и резкое ограничение круга допущенных к разработке планов лиц, когда вышестоящие штабы определяли задачи войскам на 2 – 3 ступени ниже, испытывая недоверие к нижестоящим штабам» [38; 8]. Соглашаясь с российскими исследователями в том, что жёсткая централизация планирования мероприятий по прикрытию госграницы имела место, хотелось бы отметить, что причиной её было не простое недоверие к нижестоящим штабам, а стремление обеспечить сохранение режима секретности в отношении проводимых наработок. Подобное стремление вполне логично и объяснимо.

К началу войны готовыми оказались только армейские планы по прикрытию участков государственной границы. Вот их-то и пытались привести в действие 22 июня 1941 года [38; 8].

В общем, несмотря на все усилия Генерального штаба, на большую работу по созданию централизованного плана прикрытия госграницы, ликвидировать пробелы, имевшиеся в этом вопросе, к началу войны не удалось.

Г.К. Жуков в своих мемуарах вполне самокритично отмечает, что в работе Генштаба в последние предвоенные месяцы имелись недостатки [29; 212]. Конечно, основной причиной этого был тот, поистине громадный, объём работы, которую приходилось выполнять его работникам. Как говорится, до всего просто руки не доходили или доходили далеко не в должной степени. Ведь помимо оперативного и мобилизационного планирования Генштабу приходилось уделять большое внимание оборонному строительству (о его масштабах говорит тот факт, что с начала 1940 года было начато возведение линии укреплённых районов по новой западной границе страны; а ведь строились не только УРы, но и военные аэродромы, полевые укрепления, фронтовые командные пункты), вопросам вооружения армии новыми образцами оружия и боевой техники, руководить масштабной передислокацией войсковых соединений по территории страны, которая шла с осени 1939 года.

Становившаяся всё более явной угроза нападения со стороны Германии заставляла советское правительство и командование РККА увеличивать количество войск в западных областях страны. 13 мая началось выдвижение на запад 4 армий из внутренних военных округов: 22-й армии с Урала (в район Великих Лук), 21-й армии из Приволжского военного округа (в район Гомеля), 19-й армии из Северо-Кавказского военного округа (на Украину, в район Белой Церкви), 16-й армии из Забайкалья (на Украину, в район Шепетовки). Кроме того, их Харьковского военного округа на рубеж Западной Двины выдвигался 25-й стрелковый корпус [11; 114], [29; 222]. В мае – начале июня 1941 года на учебные сборы было призвано из запаса около 800 тысяч человек, все они были направлены на пополнение войск пограничных военных округов и их укреплённых районов.

Естественно, что подобные перемещения столь крупных войсковых масс проводилось по плану, разработанному в Генштабе, и находились под его постоянным контролем.

От Генерального штаба непосредственное руководство указанной передислокацией войск осуществлялось первым заместителем начальника Генштаба генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным. Поэтому нет ничего удивительного, что последний документ советского военного планирования предвоенных месяцев – «Справка о развёртывании Вооружённых Сил СССР на случай войны на Западе» от 13 июня 1941 года, был составлен именно им. В «Справке…» показан наряд сил, который предназначался для развёртывания в западных районах страны на случай войны с Германией. Сразу подчеркнём, что по состоянию на 13 июня 1941 года этот наряд был не фактическим, а плановым. Более того, в определённой части он остался таковым и к 22 июня 1941 года.

Какие же цифры приводит Н.Ф. Ватутин в «Справке…»? Документ очень любопытный, поэтому рассмотрим его подробнее:

«СПРАВКА О РАЗВЁРТЫВАНИИ ВООРУЖЁННЫХ СИЛ СССР НА СЛУЧАЙ ВОЙНЫ НА ЗАПАДЕ.

б/н

13 июня 1941г.

I. Сухопутные войска.

Всего в СССР имеется 303 дивизии: сд – 198, тд – 61, мд – 13, кд – 13, кап – 94, ап РГК – 74, ВДК – 5, пртбр – 1020.

Для развёртывания на западных границах.

В составе фронтов (без соединений, находящихся в Крыму) – 186 дивизий, из них: сд – 120, тд – 40, мд – 20, кд – 6, ап РГК – 53, ВДК – 5, пртбр – 10.

Северный фронт – 22 дивизии, из них: сд – 16, тд – 4, мд – 2 и осбр – 1.

Северо-Западный фронт – 23 дивизии, из них: сд – 17, тд – 4, мд – 2 и осбр – 1.

Западный фронт – 44 дивизии, из них: сд – 24, тд – 12, мд – 6, кд – 2.

Юго-Западный фронт – 97 дивизий, из них: сд – 63, тд – 20, мд – 10, кд – 4 (без соединений, находящихся в Крыму).

В состав Юго-Западного фронта включаются:

– КОВО – 58 дивизий, из них: сд – 32, тд – 16, мд – 8, кд – 2;

– ОДВО (без соединений, находящихся в Крыму) – 19 дивизий, из них: сд – 11, тд – 4, мд – 2, кд – 2;

– ПриВО – сд – 7;

– ХВО – сд – 7;

– ОрВО – сд – 6.

Армии Резерва Главного Командования.

22А (УрВО) – за Западным фронтом. Всего 9 дивизий, из них: сд – 6, тд – 2, мд – 1. В состав 22А включаются все шесть сд УрВО и 21-й мк МВО.

16А (ЗабВО) – за Юго-Западным фронтом. Всего 12 дивизий, из них: сд – 8, тд – 3, мд – 1. В состав армии включаются:

– 6 дивизий из ЗабВО, тд – 3, мд – 1, сд – 2;

– 1 сд из ОрВО (217-я сд);

– 5 дивизий из МВО (41-й СК – 118, 235, 144-я сд; 20-й СК – 160, 137-я сд).

19А (СКВО) – за Юго-Западным фронтом. Всего 11 дивизий, из них: сд – 8, тд – 2, мд – 1. В состав армии включаются:

– пять сд из СКВО;

– сд – 3, тд – 2 и мд – 1 их ХВО.

Всего на западной границе 218 дивизий, из них: сд – 142, тд – 47, мд – 23, кд – 6, ВДК – 5, пртбр – 10.

Центральные армии Резерва Главного Командования.

28А (из АрхВО) – северо-западнее Москвы. всего 8 дивизий, из них: сд – 5, тд – 2, мд – 1. В состав армии включаются:

– три сд из МВО (69-й СК – 73, 229, 233-я сд);

– 7-й МК из МВО (14-я и 18-я тд, 1-я мд);

– одна сд из ЛенВО (177-я сд);

– одна сд из АрхВо (111-я сд);

24А (управление из СибВО) – юго-западнее Москвы. Всего 11 дивизий, из них: сд – 8, тд – 2, мд – 1. В состав армии включаются:

– все шесть сд из СибВО;

– две сд из МВО (62-й СК – 110, 172-я сд);

– 23-й МК из ОрВО (48, 51-я тд, 220-я мд).

Всего в двух центральных армиях РГК 19 дивизий, из них: сд – 13, тд – 4, мд – 2.

Всего на Западе с центральными армиями РГК 237 дивизий, из них: сд – 155, тд – 51, мд – 25, кд – 6, ВДК – 5, пртбр – 10, ап РГК– 55, осбр – 2.

На остальных (второстепенных) участках госграницы (т.е. не на западной границе СССР – И.Д., В.С.).

Всего 66 дивизий, из них: сд – 43, тд – 10, мд – 6, кд – 7 и осбр – 1, мсбр – 1.

[…] (далее в документе описывается распределение сил во внутренних военных округах – И.Д., В.С.).

При таком распределении сил необходимо дополнительно запланировать перевозки по железной дороге:

из СибВО в район Сухиничи, Брянск – сд – 6, управление СК – 2, ап РГК – 2, армейских управление – 1;

из МВО в район КОВО – сд – 5, управлений СК – 2;

из ОрВО в КОВО – сд – 7, управлений СК – 2 и армейских управлений – 1;

из ХВО в КОВО – сд – 7, управлений СК – 2, армейских управлений – 1;

из ХВО в район Белая Церковь – один МК, тд – 2, мд – 1;

из ОдВО в КОВО – сд – 4, управлений СК – 1;

из АрхВО в район Ржев – сд – 1, армейских управлений – 1.

Всего 33 дивизии, из них: сд – 30, тд – 2, мд – 1, управлений СК – 9, армейских управлений – 4, что составит около 1 300 эшелонов плюс тылы и части управления около 400 эшелонов, а всего 1 700 эшелонов. Для перевозки потребуются около 13 дней из расчёта 130 эшелонов в сутки. Боевые части могут быть перевезены за 10 дней.

II. Военно-воздушные силы

Всего боеспособных авиаполков 218, из них: иап – 97, ббп – 75, шап – 11, дбп – 29, тбап – 6.

Эти силы распределяются следующим образом.

Главные силы в составе 159 авиаполков иметь на Западе. Из них:

Северный фронт – 18;

Северо-Западный фронт – 13;

Западный фронт – 21;

Юго-Западный фронт – 85;

в Резерве Главного Командования – 29.

Остальные 59 авиаполков иметь на других участках, из них: АрхВО – 2, ЗакВО – 13, САВО – 5, ДВФ – 26, ЗабВО – 7, для прикрытия Москвы – 6.

III. Распределение сил по армиям на Западном и Юго-Западном фронтах.

Западный фронт:

3А – 8 дивизий, из них: сд – 5, тд – 2, мд – 1;

10А – сд – 5;

13А – 11 дивизий, из них: сд – 6, тд – 2, мд – 1, кд – 2;

4А – 12 дивизий, из них: сд – 6, тд – 4, мд – 2;

резерв фронта – 8 дивизий, из них: сд – 2, тд – 4, мд – 2.

Юго-Западный фронт:

5А – 15 дивизий, из них: сд – 9, тд – 4, мд – 2;

20А – сд – 7;

6А – 16 дивизий, из них: сд – 10, тд – 4, мд – 2;

26А – 15 дивизий, из них: сд – 9, тд – 4, мд – 2;

21А – 13 дивизий, из них: сд – 8, тд – 2, мд – 1, кд – 2;

12А – сд – 4;

18А – 8 дивизий, из них: сд – 5, тд – 2, мд – 1;

9А – 12 дивизий, из них: сд – 7, тд – 2, мд – 1, кд – 2;

резерв фронта – 7 дивизий, из них: сд – 4, тд – 2, мд – 1.

При благоприятной обстановке на Запад может быть дополнительно выделено 17 дивизий (сд – 7, тд – 7, мд – 3); СКВО – 5 дивизий (сд – 2, тд – 2, мд – 1); ЗакВО – 5 5 дивизий (сд – 2, тд – 2, мд – 1); САВО – 5 дивизий (сд – 2, тд – 2, мд – 1); ЛенВО – 2 дивизий (сд – 1; мд – 1). На перевозку этих дивизий нужно 600 эшелонов.

Заместитель начальника

Генерального штаба

Н. Ватутин».

[71; 472 – 475], [80; 1 – 4].

Этот документ требует некоторых комментариев.

Прежде всего, читатель может воочию оценить всю сложность и масштабность процесса перемещения крупных войсковых масс, который проходил в последние предвоенные месяцы и недели.

Далее. Хорошо видно, что сосредоточение сил в западных районах СССР к 13 июня 1941 года ещё не закончено. Н.Ф. Ватутин указывает на необходимость переброски 33 дивизий, для перевозки которых с тылами и частями усиления нужно 1 700 эшелонов и 13 дней.

Наконец, неплохо бы взглянуть, насколько план стал фактом к 22 июня. Так вот, цифры здесь следующие (все они относятся к войскам западных приграничных округов, т.е. так называемому Первому стратегическому эшелону, в котором, согласно «Справке…» Н.Ф. Ватутина, должно быть сосредоточено 186 дивизий):

ЛенВО – 22,5 эквивалентных дивизии21;

ПрибОВО – 27,5 эквивалентных дивизии;

ЗапОВО – 45 эквивалентных дивизий;

КОВО и ОдВО – 75 эквивалентных дивизий;

Всего в западных приграничных округах – 170 дивизий [48; 411, 706 – 707].

Северным фронтом должен был во время войны стать Ленинградский военный округ, Северо-Западным – Прибалтийский Особый военный округ, Западным – Западный Особый военный округ, Юго-Западным – Киевский Особый и Одесский военные округа.

Прекрасно видно, что наряд сил в ЛенВО, ПрибОВО и ЗапОВО был, собственно, уже собран (был даже некоторый переизбыток). Где сил явно не хватало, так это в КОВО и ОдВО. К фактически имевшимся в данных округах 75 дивизиям необходимо было добавить 20 – 22 дивизии. И Н.Ф. Ватутин указывает в документе, откуда эти силы будут переброшены в КОВО: из МВО – 5 стрелковых дивизий, из ОрВО – 7 стрелковых дивизий, из ХВО – 7 стрелковых дивизий [80; 3].

К началу войны в составе ЮЗФ не было 20, 21 и 18-й армий – они не только не успели подойти в назначенные приграничные районы, т.е. занять место в первом оперативном эшелоне КОВО (а затем – ЮЗФ), но и вообще выйти на территории, нахождение на которых позволило бы уже 22 июня включить их в состав Юго-Западного фронта (его второго оперативного эшелона или хотя бы фронтового резерва) – 18-я армия ещё только начинала формирование в Харьковском военном округе, а 20-я и 21-я армии не достигли рубежа Днепра. 13-я армия находилась на территории Западного Особого военного округа, но, отнюдь, не на границе, между 10-й и 4-й армиями, где ей, согласно «Справке…» Н.Ф. Ватутина, надлежало быть, а за сотни километров от границы, в районе Могилёва, где ещё продолжала формирование.

Примечателен тот факт, что средняя оперативная плотность22 войск Красной Армии в приграничных округах (с учётом вторых оперативных эшелонов и окружных резервов) составляла около 20 километров на одну дивизию (3 470 километров – протяжённость западной границы; на 22 июня 1941 года на границе – около 170 дивизий). Это примерно в 5 раз больше, чем положено при наступлении. Фактически войска Красной Армии были вытянуты вдоль границы в тонкую нитку. Это ясный показатель того, что Советский Союз не только не собирался нападать на Германию летом 1941 года (как сейчас утверждают Резун и его последователи – резунисты), но и не смог сформировать достаточной для обороны группировки23.

Последняя констатация будет совершенно не лишней при беглом рассмотрении оперативно-стратегических планов предвоенного периода, в работе над которыми непосредственно участвовал Николай Фёдорович Ватутин, сначала как начальник Оперативного управления Генерального штаба, а затем – как первый заместитель начальника Генерального штаба.

* * *

Выше мы уже упомянули, что оперативно-стратегических планов было четыре. Вот они:

1) «Соображения об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил СССР на Западе и Востоке на 1940 и 1941 годы» от 19 августа 1940 года. План разрабатывался под руководством начальника Генштаба командарма 1-го ранга, а затем – Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова. Поэтому будем условно именовать его планом Шапошникова.

2) «Соображения об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и Востоке в 1940 – 1941 гг.» от 18 сентября 1940 года. План разрабатывался под руководством начальника Генштаба генерала армии К.А. Мерецкова. Поэтому будем условно именовать его планом Мерецкова.

3) «Уточнённый план стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и Востоке» от 11 марта 1941 года. План разрабатывался под руководством начальника Генерального штаба генерала армии Г.К. Жукова. Поэтому будем условно именовать его планом Жукова.

4) «Соображения по плану стратегического развёртывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками» от мая 1941 года24.

Сразу оговоримся, что столь частая смена оперативно-стратегических планов РККА не была вызвана их эволюцией от оборонительных к агрессивным. На агрессивности всего советского военного планирования настаивает Резун и его сторонники. Правда, первый не ссылается при этом на какой-то конкретный из известных документов этого планирования, предпочитая говорить о некоем выдуманном им самим плане «Гроза». Вторые, учитывая данный недочёт своего «учителя», пытаются (впрочем, весьма неумело) сослаться на «Соображения…» от 15 мая 1941 года.

На эволюции военного планирования РККА 1940 – 1941 годов от оборонительных планов к планам нападению на Германию настаивает и известный российский военный историк М.И. Мельтюхов со своими сторонниками. Правда, нападение это они считают превентивным, т.е. упреждающим нападение Германии, в чём радикально расходятся с резунистами, которые считают, что СССР готовился к «чистой воды» агрессии против «бедненького» Третьего рейха, и превентивный удар нанёс как раз Гитлер. М.И. Мельтюхов полагает, что планом нападения на Германию стал уже «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года. И уж тем более таковыми являлись майские «Соображения…».

Оставляя в стороне (пока) «Соображения…» от 15 мая 1941 года, о которых, действительно, нужно вести отдельный разговор, в отношении трёх других планов стратегического развёртывания РККА надо однозначно заявить, что они не были планами нападения на Германию (ни превентивного, ни, тем более, агрессивного). Достаточно прочесть эти документы, чтобы в этом убедиться.

В «Соображениях…» от 19 августа 1940 года читаем:

«Считая, что основной удар немцев будет направлен к северу от устья р. Сан, необходимо и главные силы Красной Армии иметь развёрнутыми к северу от Полесья.

На Юге – активной обороной должны быть прикрыты Западная Украина и Бессарабия и скована возможно большая часть германской армии.

Основной задачей наших войск является – нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы; вспомогательным ударом нанести поражение группировке противника в районе Ивангород, Люблин, Грубешов, Томашев» [28; 271 – 272], [33; 37 – 38], [34; 317 – 318].

Прекрасно видно, что «Соображения…» в варианте августа 1940 года предполагают начало боевых действий Красной Армии только в ответ на германское нападение.

Раздел I «Наши вероятные противники» «Соображений…» от 18 сентября 1940 года начинается словами:

«Сложившаяся политическая ситуация в Европе создаёт вероятность вооружённого столкновения на наших западных границах.

Это вооружённое столкновение может ограничиться только нашими западными границами, но не исключена вероятность и атаки со стороны Японии наших дальневосточных границ» [79; 1].

В разделе III «Вероятные оперативные планы противников» говорится:

«На Западе:

…Германия, вероятнее всего, развернёт свои главные силы к северу от устья р. Сан с тем, чтобы из Восточной Пруссии через Литовскую ССР нанести и развить главный удар в направлениях на Ригу, на Ковно и далее на Двинск – Полоцк, или на Ковно – Вильно и далее на Минск.

Одновременно необходимо ожидать вспомогательных концентрических ударов со стороны Ломжи и Бреста, с последующим развитием их в направлении Барановичи, Минск.

[…]

Вполне вероятен также, одновременно с главным ударом немцев из восточной Пруссии, их удар с фронта Холм, Грубешов, Томашев, Ярослав на Дубно, Броды с целью выхода в тыл нашей Львовской группировки и овладения Западной Украиной.

Если Финляндия выступит на стороне Германии, то не исключена поддержка её армии германскими дивизиями для атаки Ленинграда с северо-запада.

На Юге – возможно ожидать одновременного с германской армией перехода в наступление из районов северной Румынии в общем направлении на Жмеринку румынской армии, поддержанной германскими дивизиями.

[…]

Не исключена возможность, что немцы захвата Украины сосредоточат свои главные силы на юге, в районе Седлец, Люблин, для нанесения главного удара в общем направлении на Киев.

Этот удар, по-видимому, будет сопровождаться вспомогательным ударом на севере из Восточной Пруссии, как указывалось выше.

[…]

Основным, наиболее политически выгодным для Германии, а, следовательно, и наиболее вероятным является 1-ый вариант её действий, т.е. с развёртыванием главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан» [79; 2 – 3].

Не менее, а даже более показательны начальные формулировки (раздел I «Наши вероятные противники») «Уточнённого плана…» от 11 марта 1941 года:

«Сложившаяся политическая обстановка в Европе заставляет обратить исключительное внимание на оборону наших западных границ.

Возможное вооружённое столкновение может ограничиться только нашими западными границами, но не исключена вероятность атаки и со стороны Японии наших дальневосточных границ.

Вооружённое нападение Германии на СССР может вовлечь в военный конфликт с нами Финляндию, Румынию, Венгрию и других союзников Германии» [14; 1 – 2].

Вероятные планы противника так же, как и в «Соображениях…» от 18 сентября 1940 года, изложены в разделе III документа:

«…На Западе.

Германия вероятнее всего развернёт свои главные силы на юго-востоке от Седлец до Венгрии, с тем, чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину.

Этот удар, по-видимому, будет сопровождаться вспомогательным ударом на севере из Восточной Пруссии на Двинск и Ригу или концентрическими ударами со стороны Сувалки и Бреста на Волковыск, Барановичи.

При выступлении Финляндии на стороне Германии не исключена поддержка её армии германскими дивизиями (8 – 10) для атаки Ленинграда с северо-запада.

На юге возможно ожидать одновременного с германской армией перехода в наступление в общем направлении на Жмеринку румынской армии, поддержанной германскими дивизиями.

[…]

Не исключена возможность, что немцы сосредоточат свои главные силы в Восточной Пруссии и на варшавском направлении, с том, чтобы через Литовскую ССР нанести и развернуть главный удар в направлении на Ригу или на Ковно, Двинск.

Одновременно необходимо ожидать вспомогательных концентрических ударов со стороны Ломжа и Брест с последующим развитием их в направлении Барановичи, Минск» [14; 3].

Приведённые обширные отрывки из трёх планов стратегического развёртывания РККА очень ярко показывают, какой войне готовился СССР – войне, в которой ему придётся отражать нападение Германии и её союзников.

Не удивительно, что Резун и его сторонники помалкивают и о «Соображениях…» от 19 августа 1940 года, и о «Соображениях…» от 18 сентября 1940 года, и об «Уточнённом плане…» от 11 марта 1941 года, предпочитая вольно фантазировать на тему мифического плана «Гроза», коснись они этих планов, сразу станет очевидна вся лживость и надуманность их построений.

Может удивлять позиция М.И. Мельтюхова и его последователей, которые пытаются «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года представить как результат эволюции взглядов советского политического и военного руководства от идеи обороны к идее превентивного удара по Германии. Забегая вперёд, кратко скажем (подробнее об этом мы поговорим чуть ниже), что к такому выводу М.И. Мельтюхова подвиг не сам текст плана, как это не удивительно звучит.

Процитированные участки текстов трёх советских военных планов 1940 – 1941 годов указывают не только на то, что СССР ждал нападения и не собирался сам нападать первым, но и на главную причину, по которой одни планы заменялись другими. Планы действительно эволюционировали, но не из-за стремления политического руководства СССР и командования РККА нанести удар по Германскому рейху первыми (агрессивный ли, превентивный ли – в данном контексте не важно), а из-за того, что менялись представления о главном театре грядущей войны. Безусловно, сверх указанного изменялись и оценки сил противника и, как следствие, количество советских войск, которые должны быть отряжены для борьбы с этим противником. Но главная причина, повторяем, именно первая из названных.

«Соображения…» Б.М. Шапошникова предполагали, что основные события в ходе войны с Германией развернутся к северу от Полесья. Именно там немцы нанесут свой наиболее мощный удар, а Красная Армия развернёт главное наступление с целью разгрома немецких группировок в районе Варшавы и Восточной Пруссии. На Юге планом предусматривалась активная оборона Западной Украины и Бессарабии.

Как вспоминает в своих мемуарах А.М. Василевский, в сентябре 1940 года бывший в составе группы работников Наркомата обороны и Генерального штаба, представлявшей этот оперативно-стратегический план политическому руководству страны25, «при его рассмотрении И.В. Сталин, касаясь наиболее вероятного направления главного удара потенциального противника, высказал свою точку зрения. По его мнению, Германия постарается направить в случае войны основные усилия не в центре того фронта, который тогда возникнет по линии советско-германской границы, а на юго-западе, с тем, чтобы прежде всего захватить у нас наиболее богатые промышленные, сырьевые и сельскохозяйственные районы. В соответствии с эти Генштабу было поручено переработать план, предусмотрев сосредоточение главной группировки наших войск на Юго-Западном направлении» [11; 106].

Данная мысль Сталина и положила начало той эволюции планирования, которая привела к появлению сначала «Соображений…» К.А. Мерецкова, а затем «Уточнённого плана…» Г.К. Жукова.

План, предложенный К.А. Мерецковым, однако, оказался дуалистичным. Он предполагал, как уже мог убедиться читатель, что немцы могут действовать по двум вариантам. Согласно первому из них, главные их силы будут развёрнуты к севру от устья реки Сан. Согласно второму, – основные силы германской армии будут сосредоточены южнее Полесья с целью захвата Украины [79; 2]. Предполагая первый вариант действий вермахта, К. А. Мерецков фактически воспроизводил наработки Б.М. Шапошникова, тем более, что этот первый вариант считался им основным и более вероятным [79; 3]. Соответственно два варианта действий (назовём их условно «южный» и «северный») предполагались для Красной Армии. Вот что говорится в разделе V «Основы нашего стратегического развёртывания на Западе» «Соображений…» от 18 сентября 1940 года:

«Главные силы Красной Армии на Западе, в зависимости от обстановки, могут быть развёрнуты или к югу от Брест-Литовска с тем, чтобы мощным ударом в направлениях Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав) в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить её важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне; или к северу от Брест-Литовска, с задачей нанести поражение главным силам германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней.

Окончательное решение на развёртывание будет зависеть от той политической обстановки, которая сложится к началу войны, в условиях же мирного времени считаю необходимым иметь разработанными оба варианта» [28; 272 – 273], [34; 318 – 319], [53; 104 – 106], [79; 4].

Последний из процитированных абзацев документа ещё раз ясно указывают на то, что Советский Союз готовился не к нападению, а к обороне (каким образом будет осуществляться эта оборона – другой вопрос; о нём мы поговорим немного ниже). В самом деле, если выбор варианта действий РККА зависит от «политической обстановки» (читай – варианта агрессивных действий Германии), то РККА делает свой ход второй, а не первой, т.е. отвечает на нападение, а не нападает сама.

Но, тем не менее, «южный» вариант считался более предпочтительным и основным. Почему? Авторы «Соображений…» поясняют:

«Удар наших сил в направлении Краков, Братислав, отрезая Германию от Балканских стран, приобретает исключительное значение.

Кроме того, удар в этом направлении будет проходить по слабо ещё подготовленной в оборонном отношении территории бывшей Польши.

При развёртывании Вооружённых Сил СССР по этому – основному варианту, предлагается следующая группировка…» [79; 5].

Итак, «резоны» «южного» варианта действий РККА ясны – третий рейх отрезается от своих балканских союзников (Румынии, Венгрии, Болгарии), и тогда последние, может быть, даже не вступят в войну или быстро из неё выйдут; наступать Красной Армии гораздо удобнее по пока плохо оборудованной в оборонном отношении местности южнее устья реки Сан.

«Северный» вариант развёртывания РККА считался гораздо менее предпочтительным и вынужденным – в «Соображениях…» так и пишется: «…при неизбежности (выделено нами – И.Д., В.С.) развёртывания наших Вооружённых Сил по этому варианту…» [79; 8], т.е. лучше бы данного варианта избежать.

Причины такого отношения вполне чётко сформулированы в документе:

«Второй вариант – развёртывание к северу от Брест-Литовска.

Основами этого варианта должно быть:

1. Прочное прикрытие направлений на Минск и Псков в период сосредоточения войск.

2. Нанесение решительного поражения главным силам германской армии, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии, и захват последней.

[…]

При решении этой задачи необходимо учитывать:

1. Сильное сопротивление, с вводом значительных сил, которое во всех случаях, безусловно, будет оказано Германией в борьбе за Восточную Пруссию.

2. Сложные природные условия Восточной Пруссии, крайне затрудняющие ведение наступательных операций.

3. Исключительную подготовленность этого театра для обороны и особенно в инженерном и дорожном отношениях.

Как вывод – возникают опасения, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям, свяжет наши главные силы и не даст нужного и быстрого эффекта, что в свою очередь сделает неизбежным и ускорит вступление Балканских стран в войну против нас» [79; 7 – 8].

Словом, ожидаемый от «северного» варианта эффект диаметрально противоположен эффекту, ожидаемому от «южного» варианта.

В случае действий по «южному» варианту «Соображений…» К.А. Мерецкова основная роль отводилась наступательным действиям Юго-Западного фронта. Действия Западного и Северо-Западного фронтов носили вспомогательный характер (4-я армия Западного фронта взаимодействовала в наступлении с войсками Юго-Западного фронта, нанося удар на Люблин; остальные силы Западного и Северо-Западного фронтов наносили сковывающие удары по немцам в Северной Польше и Восточной Пруссии) [79; 4 – 7].

По «северному» варианту развёртывания и действий РККА, наоборот, основная роль отводилась наступательным действиям Западного и Северо-Западного фронтов, главной целью которых было овладение Восточной Пруссией. При этом войска Юго-Западного фронта, надёжно прикрывая Западную Украину и Бессарабию, должны были нанести поражение ивангородско-люблинской группировке немцев [79; 7 – 9].

5 октября 1940 года у И.В. Сталина состоялось совещание, на котором присутствовали К.Е. Ворошилов, С.К. Тимошенко, В.М. Молотов и К.А. Мерецков. На совещании обсуждался оперативно-стратегический план, представленный К.А. Мерецковым. В ходе обсуждения Генеральному штабу было поручено доработать план с учётом развёртывания ещё более сильной группировки в составе Юго-Западного фронта, что и было выполнено. В доработанном виде «Соображения…» К.А. Мерецкова были утверждены 14 октября 1940 года. «Южный» вариант плана стал однозначно основным. Тем не менее, работу над «северным» вариантом решено было также продолжать. Доведение обоих вариантов плана на местах планировалось закончить к 1 мая 1941 года [1; 13], [32; 52], [34; 320]. Однако, как верно замечает российский военный историк А.В. Исаев, «интерес к мучительному “прогрызанию” укреплений в Восточной Пруссии явно пошёл на убыль» [34; 320].

Дальнейшим этапом в эволюции советского военного планирования, заключающейся в смещении центра тяжести развёртывания войск Красной Армии на юг, стал «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года. Пожалуй, можно сказать, что план Г.К. Жукова окончательно закреплял приоритет театра военных действий к югу от Полесья. Но всё-таки будет неверным утверждать, как это делает М.И. Мельтюхов, а также и мы в своей совместной с В.В. Смирновым работе26, что оперативно-стратегический план от 11 марта 1941 года окончательно закрепил отказ от «северного» варианта [28; 623], [53; 112].

В самом деле, выше читатель уже мог убедиться по процитированным отрывкам из «Уточнённого плана…», что хотя авторы этого документа и считали, что «Германия вероятнее всего развернёт свои главные силы» на Южном театре военных действий (ТВД) (от Седлец до Венгрии) для того, чтобы захватить Украину, важную для СССР в экономическом (промышленном и сельскохозяйственном) отношении, но «северного» варианта развёртывания главных сил вермахта (в Восточной Пруссии и на варшавском направлении) они тоже не исключали [14; 3]. Да, конечно, раздел V «Основы нашего стратегического развёртывания на Западе» содержит слова, на которые в своём утверждении от окончательном отказе в «Уточнённом плане…» от «северного» варианта развёртывания РККА ссылается М.И. Мельтюхов:

«Развёртывание главных сил Красной Армии на Западе с группировкой главных сил против Восточной Пруссии и на варшавском направлении вызывает серьёзные опасения в том, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям» [14; 5], [53; 112].

Но, во-первых, подобная констатация в «Уточнённом плане…» мало отличается от таковой же в «Соображениях…» К.А. Мерецкова (некоторое отличие в формулировке при абсолютном сохранении смысла).

А, во-вторых, нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что план Г.К. Жукова всё-таки говорит о возможности главного удара немцев на Севере. А раз так, то субъективные предпочтения командования РККА и советского политического руководства – как говорится. «дело десятое». На действия немцев надо отвечать по «северному» варианту развёртывания сил РККА, хоть он для нас и менее предпочтителен.

И если уж говорить об окончательном отказе от «северного» варианта, то он наблюдается в чистом виде только в «Соображениях…» от 15 мая 1941 года. В них указывается, что «вероятнее всего главные силы немецкой армии… будут развёрнуты к югу от линии Брест – Демблин для нанесения удара в направлении – Ковель, Ровно, Киев», т.е. для захвата Украины [28; 283], [71; 465]. Удары на Северном ТВД («…из Восточной Пруссии на Вильно и Ригу, а также… со стороны Сувалки и Бреста на Волковыск и Барановичи…» [28; 283], [71; 465]) мыслятся исключительно как вспомогательные. Ни о какой возможности главного удара немцев на Севере в майских «Соображениях…» речи уже не идёт. Т.е. Южный ТВД однозначно считается главным, и «южный» вариант развёртывания Красной Армии, следовательно, становится единственным.

Читатель по процитированным участкам текстов трёх указанных советских военных планов наверняка уже заметил, что говорят они о наступлении Красной Армии. Удивлять это не должно. Наступление советских войск во всех этих разработках – это ответ на агрессию. Другими словами, будущая война с Германским рейхом должна была стать оборонительной по сути (ибо СССР подвергается нападению), но наступательной по способу её ведения. Лозунг предвоенных лет «Бить врага на его территории!» не был чисто пропагандистским. Из него исходило и советское военное планирование. Оборона (да и то активная) предусматривалась на границе в период сосредоточения советских войск для первой операции, т.е. для нанесения мощного удара по агрессору. Также она использовалась на флангах основного ТВД в период проведения наступления главной ударной группировки Красной Армии. Данная схема во всех трёх рассмотренных нами планах была схожа (варьировалось только понимание главного и второстепенного ТВД и, в соответствии с этим, главные и второстепенные группировки РККА). Вот как, например, формулируются основы развёртывания наших войск по первому, «южному», варианту в «Соображениях…» от 18 сентября 1940 года:

«Первый вариант – развёртывание к югу от Брест-Литовска.

Основами этого развёртывания должны быть:

1. активной обороной прочно прикрывать наши границы в период сосредоточения войск.

2. Во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта силами Юго-Западного фронта нанести решительное поражение Люблин-Сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в общем направлении на Кельце, Краков и выйти на р. Тилица и верхнее течение р. Одер.

3. Активными действиями Север-Западного и Западного фронтов сковать большую часть сил немцев к северу от Брест-Литовска и в Восточной Пруссии, прочно прикрывая при этом Минское и Псковское направления» [79; 4].

Итак, никакая стратегическая оборона советским командованием не планировалась. Никто не собирался, понарыв окопов и понастроив укрепрайонов аж до самой Москвы, сидеть в них в случае нападения Германии на СССР и только тем и заниматься, что отражать вражеские атаки. Стремление Резуна и его сторонников доказать, что отсутствие подготовки к такому способу ведения оборонительной войны означает, что СССР готовился к агрессии, выглядит смешным, наивным, глупым, по-иезуитски хитрым – каким угодно, только не серьёзным и не состоятельным с научной точки зрения. Да, Советский Союз собирался в ответ на агрессию наступать, отбив удар противника, но он не собирался первым начинать войну (тем более – агрессивную войну). И «Соображения…» от 19 августа 1940 года, и «Соображения…» от 18 сентября 1940 года, и «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года об этом убедительно свидетельствуют. И если их читать да ещё делать это внимательно и непредвзято, то относиться серьёзно к построениям Резуна и «иже с ним» просто нельзя. Скажем так, серьёзно относиться к его экзерсисам могут только несерьёзные люди. Концепция Резуна вообще не из научной области, она из области политической пропаганды.

А вот гипотеза М.И. Мельтюхова о подготовке СССР в 1941 году к превентивной войне уже вполне научна, ибо имеет под собой определённые основания. Правда, признать достаточными основания, на которых М.И. Мельтюхов уже «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года пытается объявить планом превентивного удара по Третьему рейху, явно нельзя. Но на чём всё-таки базируется исследователь в этой своей попытке? Ведь текст плана, казалось бы, ни о чём подобном и близко не говорит. Дадим слово самому историку. Так, в одной из своих работ он отмечает:

«Насколько можно судить по доступным документам, впервые точная дата возможного удара по Германии появилась в оперативном плане от 11 марта 1941 года…» [54; 66].

По мнению М.И. Мельтюхова, этой датой является 12 июня 1941 года [54; 66].

В другой своей работе исследователь ещё более категоричен:

«Версия о том, что “ в основу документа («Уточнённого плана…» – И.Д., В.С.) была положена оборонительная стратегия”, не имеет никакого основания. Дело в том, что в нём было чётко указано: “Наступление начать 12.6” (выделено автором – И.Д., В.С.). Точный срок начала наступления, как известно, определяется стороной, которая планирует располагать инициативой начала боевых действий» [53; 114].

Итак, дело, оказывается, в дате (12 июня; заметим, без указания года). Неужели она действительно фигурирует в «Уточнённом плане…»? И да, и нет. Поясним.

Дело в том, что в опубликованном варианте мартовского плана этой даты нет. Но, по утверждению генерала армии М.А. Гареева, дата эта есть в тексте плана, хранящемся в архиве. Однако, как говорит М.А. Гареев, фраза «Наступление начать 12.6» вписана Н.Ф. Ватутиным карандашом в основной текст плана (в раздел, посвящённый задачам Юго-Западного фронта), собственноручно выполненный чернилами А.М. Василевским [48; 543].

Именно на свидетельство М.А. Гареева ссылается в своих работах М.И. Мельтюхов [53; 114, 154 – 155], [54; 66, 84]. Сомневаться в этом свидетельстве не приходится, ибо им М.А. Гареев, в сущности, «играет» против себя. Генерал является последовательным противником любой из версий начала Великой Отечественной войны, отличающейся от «классической», т.е. официальной советской. И уж если он сказал, что подобные слова в текст плана вписаны, то так оно и есть.

М. Солонин, также, очевидно, лично познакомившийся в архиве с оригиналом плана Г.К. Жукова, уточняет, что фраза о наступлении 12.6 вписана «на оборотной стороне 27-й страницы (выделено нами – И.Д., В.С.) тонким карандашом, аккуратным “бисерным” почерком (предположительно рукой… Н.Ф. Ватутина)…» [76; 73 – 74].

Вряд ли можно согласиться с М.И. Мельтюховым, что наличие в тексте «Уточнённого плана…» данной карандашной вставки поставило «на твёрдую почву фактов» вопрос об определении даты советского превентивного нападения на Германию [54; 66]. Не только определение данной даты на фактическую почву не поставлено, но и сам вопрос: а планировалось ли подобное нападение?

В самом деле, насколько текст мартовского плана известен, данная фраза о наступлении противоречит его характеру, т.к. в основе плана лежала идея ответного удара, если угодно, стратегия активной обороны (в этом читатель уже сам мог убедиться по процитированным выше участкам текста этого документа).

Строго говоря, абсолютно не ясно, как на основе карандашной вставки в текст плана (да ещё выпадающей из его контекста) можно строить какие-то теории? Да ещё такие глобальные, как теория о наличии советских планов превентивного удара по Германскому рейху.

К тому же вспомним, что и года-то эта хронологическая вставка не содержит – просто число и месяц. И 12 июня 1941 года Советский Союз никакого удара по Германии в реальной жизни не нанёс.

С учётом вышесказанного ватутинскую карандашную вставку можно рассматривать как след неких размышлений генштабиста. Почему бы и нет?

Вот, пожалуйста, одна из версий подобных размышлений. Приводит её М. Солонин:

«Внимательный анализ документа не даёт оснований предположить, что фраза “наступление начать 12 июня” относится к 12 июня 1941 года. логика рассуждений здесь очень простая – большая часть механизированных (танковых) соединений, упомянутых в мартовском (1941 года) плане, просто не существовала в реальности.

[…]

В целом, развёрнутая в феврале 1941-го программа создания гигантских бронетанковых сил, предусматривающая формирование 30 мехкорпусов по тысяче танков в каждом и вооружение этой чудовищной бронетанковой орды “танками новых типов” (КВ и Т-34), не могла быть завершена ранее конца 1942 года (если не позже). Ни один разумный человек – а Сталин, без сомнения, был человеком чрезвычайно осторожным – не стал бы затевать такой “грандиозный капитальный ремонт” за несколько месяцев до начала Большой Войны. Можно предположить, что в марте 1941-го этот момент был отнесён им к концу лета (“12 июня”) (именно так в тексте: «к концу лета» – И.Д., В.С.) 1942-го или даже 1943 года…» [76; 75].

Чем не версия? Тут даже превентивный удар по Германии присутствует. И на ударе этом, как и у М.И. Мельтюхова, настаивает, конечно же, Сталин (а уж Ватутин потом штабными разработками только конкретизирует дату удара [53; 114]. Да только год этого удара вообще не 1941-й! А может, и не 1942-й!

А вот ещё одна версия размышлений Н.Ф. Ватутина, которая начисто отрицает и построения М.И. Мельтюхова, и версию М. Солонина:

«Скорее всего, эта дата послужила разработчикам мобплана МП-41 точкой обратного отсчёта для определения сроков календарного плана осуществления основных его мероприятий, – пишут российские историки Л.Н. Лопуховский и Б.К. Кавалерчик. – Ватутин употребил слова “Наступление начать 12.6”, чтобы подчеркнуть, что к этому сроку должны быть практически завершены все мероприятия по приведению войск в боевую готовность, включая их сосредоточение и отмобилизование. Поэтому срок готовности МП-41, как всегда, первоначально назначили с запасом – на 1 мая» [48; 545].

Таким образом, полагают эти исследователи, никакое нападение на Германию (ни превентивное, ни агрессивное) мартовским оперативным планом не предусматривалось [48; 545].

Со своей стороны заметим, что данная версия объяснений фразы «Наступление начать 12.6» выглядит очень и очень убедительно.

О чём всё это говорит? Да о том, что, встав на «твёрдую почву» карандашной вставки в основной текст плана, мы целиком и полностью вступаем в область гипотез. И гадать, что хотел сказать Н.Ф. Ватутин фразой о наступлении, которое нужно начать 12 июня (неизвестно какого года), можно сколько угодно27.

И ещё. Если «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года на самом деле является планом превентивного удара по Третьему рейху, то не совсем ясно появление майских «Соображений…». Если уж этот план содержал, как полагает М.И. Мельтюхов, квинтэссенцию «”общепринятых взглядов” советского руководства на начало войны», то почему же он, по выражению того же М.И. Мельтюхова, «не был итоговым», почему «процесс разработки советского оперативного плана продолжался» [53; 114]? Зачем понадобилось «плодить» планы, вместо того, чтобы доводить до ума уже имеющийся и проводить по нему подготовку к войне?

Мы плавно подошли к «Соображениям…» от 15 мая 1941 года. Этот документ, действительно, позволяет говорить, что в нём содержится идея превентивного удара по германской армии, расположившейся у советских границ и готовящейся к нападению. Именно поэтому майские «Соображения…» стоят особняком в советском военном планировании предвоенного периода28.

Что представляют из себя майские «Соображения…»?

Сейчас они известны только в черновом варианте докладной записки, направленной Сталину С.К. Тимошенко и Г.К. Жуковым, т.е. наркомом обороны и начальником Генштаба РККА. По утверждениям Д. Волкогонова и В. Карпова, документ изначально находился в личном деле Г.К. Жукова, хранящемся в Министерстве обороны [84; 183].

«Соображения…» написаны рукой А.М. Василевского, на тот момент – заместителя начальника Оперативного управления Генерального штаба. В тексте имеется редакторская правка рукой Н.Ф. Ватутина (напомним, тогда он был первым заместителем начальника Генштаба). Хотя в конце обозначены фамилии С.К. Тимошенко и Г.К. Жукова, их подписей нет. В тексте есть ссылки на прилагаемые карты, но карты отсутствуют [9; 314, 341], [71; 464 – 472].

Можно предположить с большой долей вероятности, что чистовой с картами, подписанный наркомом обороны и начальником Генштаба, был предоставлен Сталину и впоследствии затерялся в архивах или был уничтожен. Впрочем, заместитель начальника Генерального штаба Вооружённых Сил СССР в 1991 году генерал-полковник А. Клеймёнов утверждал, что данный документ не был подписан и никогда не обсуждался [84; 183]. Наверное, у генерала были основания так заявлять. С ним согласен современный российский историк О.В. Вишлёв. Более того, этот исследователь полагает, что «документ (т.е. «Соображения…» от 15 мая 1941 года – И.Д., В.С.) никогда не выходил из стен Генштаба. Он так и остался черновым рабочим документом» [18; 15], [19; 36]. Своё мнение О.В. Вишлёв основывает на том, что нет ни прямых, ни косвенных документальных подтверждений не только того, что план был утверждён и подписан Сталиным, но и того, что он вообще направлялся ему на рассмотрение. Нет также свидетельств подписания его С.К. Тимошенко и Г.К. Жуковым. С полной уверенностью можно утверждать, что его, с учётом своих правок, одобрил Н.Ф. Ватутин (хотя подпись его на документе также отсутствует) [18; 15], [19; 36]. Наконец, как считает О.В. Вишлёв, «заслуживает внимания… и тот факт, что этот документ долгое время (до 1948 года) хранился в личном сейфе Василевского – не в бумагах Сталина, Тимошенко, Жукова либо… Н.Ф. Ватутина, где ему, казалось бы, надлежало находиться, если бы он был утверждён или хотя бы рассмотрен, и именно из сейфа Василевского перекочевал в архив» [18; 15], [19; 36].

Нельзя не отметить, что документов, которые противоречили бы мнению А. Клеймёнова и О.В. Вишлёва действительно пока не известно. Но вот свидетельство, ему противоречащее, есть. Можно считать, что это два свидетельства, хотя принадлежат они одному и тому же лицу. Причина подобной «двойственности» в том, что детали дела, изложенные этим лицом дважды, довольно сильно отличаются в первом и втором случае. Речь идёт о свидетельствах Георгия Константиновича Жукова, в осведомлённости которого в рассматриваемом вопросе вряд ли приходится сомневаться. Маршал два раза рассказывал о майских «Соображениях…» советским историкам: в 1965 году В.А. Анфилову, в 1966 году Н.А. Светлишину.

В.А. Анфилову Г.К. Жуков поведал следующее:

«Идея превентивного нападения на Германию появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий, в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом. Это выступление в обстановке, когда враг сосредоточивал силы у наших границ, убедило нас в необходимости разработать директиву, предусматривающую предупредительный удар. Конкретная задача была поставлена А.М. Василевскому. 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне. Однако мы этот документ не подписали, решили предварительно доложить его Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав о предупредительном ударе по немецким войскам. “Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?” – раздражённо бросил Сталин. Мы сослались на складывающуюся у границ СССР обстановку, на идеи, содержащиеся в его выступлении 5 мая… “Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а о непобедимости немецкой армии, о чём трубят газеты всего мира”, – прорычал Сталин. Так была похоронена идея о предупредительном ударе…» [48; 533 – 534]. По словам Жукова, «…разговор закончился угрозой Сталина» [48; 533 – 534], [53; 91 – 92].

А вот вариант истории, рассказанный Н.А. Светлишину:

«…Свою докладную я передал Сталину через его личного секретаря Поскрёбышева. Мне до сих пор не известны ни дальнейшая судьба этой записки, ни принятое по ней решение Сталина. А преподанный по этому поводу мне урок запомнился навсегда. На следующий день Н.А. Поскрёбышев, встретивший меня в приёмной Сталина, сообщил его реакцию на мою записку. Он сказал, что Сталин был разгневан моей докладной и поручил ему передать мне, чтобы я впредь таких записок для “прокурора” больше не писал, что председатель Совнаркома больше осведомлён о перспективах наших взаимоотношений с Германией, чем начальник Генштаба, что Советский Союз имеет ещё достаточно времени для подготовки решительной схватки с фашизмом. А реализация моих предложений была бы только на руку врагам Советской власти» [48; 534], [53; 92].

Оставляя в стороне странное расхождение в деталях этих двух рассказов Г.К. Жукова об одном и том же (хотя между двумя беседами с историками был всего лишь примерно год (как говорится, плюс-минус)), явные штампы времён хрущёвской «оттепели», присутствующие в обоих повествованиях, можно, пожалуй, сказать, что в том или ином виде «Соображения…» от 15 мая 1941 года Сталину всё же докладывались. Скорее всего, они были представлены ему в виде некоего тезисного доклада. Сталин доклад «зарезал». Идея превентивного удара по Германии его одобрения не получила. Посему А. Клеймёнов и В.О. Вишлёв правы – сами «Соображения…», представлявшие собой довольно объёмный документ, стен Генштаба могли не покидать, их не обсуждали на правительственном уровне, коллегиально (Сталин отверг их с ходу единолично), их не подписывали ни нарком обороны, ни начальник Генштаба (о чём, кстати, Г.К. Жуков прямо говорил В.А. Анфилову), и, вполне возможно, они даже не имели чистового варианта.

Майские «Соображения…», как было отмечено, – довольно объёмный документ – 15 листов, с четырьмя приложениями. Три приложения содержали в общей сложности семь карт. Одно приложение («Схема соотношения сил») карт не имело [71; 464 – 472], [77; 199].

Приведём выдержки из данных «Соображений…», которые позволили бы читателю увидеть, что этот оперативный план действительно диссонировал со всеми предыдущим советским военным планированием:

«I. […]

Всего Германия с союзниками может развернуть против СССР до 240 дивизий.

Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развёрнутыми тылами, она имеет возможность предупредить (подчёркнуто в тексте документа – И.Д., В.С.) нас в развёртывании и нанести внезапный удар.

Чтобы предотвратить это (выделено нами – И.Д., В.С.), считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому Командованию, упредить (подчёркнуто в тексте документа – И.Д., В.С.) противника в развёртывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развёртывания и не успеет ещё организовать фронт и взаимодействие войск.

[…]

IV. …Для того, чтобы обеспечить выполнение изложенного выше замысла, необходимо заблаговременно провести следующие мероприятия, без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику, как с воздуха, так и на земле:

1. Провести скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса;