Читать книгу Сумма биомеханики - Илья Некрасов - Страница 1

На твоих глазах черная повязка. Ничего не видно, и до разума доносится лишь эхо чьих-то шагов. Неизвестно – выстрелит конвоир или… Он уже сделал это?! Что, если… ты не идешь по тоннелям подземного Кенигсберга, а лежишь на грязном полу с простреленной головой, и движение подгибающихся ног – только судорога? Что, если эти неясные шаги – не твои, а палача, который выполнил свой долг? В прошлом Калининграда, прямо под его улицами, в так и не взятой крепости, война никогда не заканчивалась. Мрачный лабиринт из плит фортификационного бетона до сих пор живет апрелем 1945-го, безумием нацистов и их верой в обретение абсолютной власти.

«Она как ангел», – подумал организатор конференции, впервые взглянув на Елену.

Стройная синеглазая девушка двадцати пяти лет в белом деловом костюме уверенно прошла мимо президиума и встала за трибуной. Легким движением руки поправила светлые волосы и, приноровившись к софитам, посмотрела в зал – он был заполнен солидного вида мужчинами. Почти все преклонного, мягко говоря, возраста.

«Сотни человек. Клиенты, инвесторы. Важный момент для фирмы. И для тебя лично», – семидесятилетний организатор заметил, как она коснулась чего-то на груди, скорее всего, бейджика. Мужчина смотрел на нее сбоку и чуть сзади, прищурившись и стараясь сосредоточиться на приоткрытых губах, с которых еще не сорвалось ни слова.

Краем глаза он заметил, как на большом экране появился логотип крионической[1] фирмы «Сны Морфея» на фоне голубого неба с проплывающими облаками. На слайде пульсировал рекламный слоган, заимствованный из творчества группы Queen: «Вечность – это наше сегодня». Видимо, маркетолог, решивший использовать строки из песни «Кому нужна вечная жизнь», находился под чересчур сильным впечатлением от собственного чувства юмора. По крайней мере, здесь и в такой форме слоган был явно неуместен, хотя отражал суть дела. «Миссию бизнеса». Впрочем, никто не усмехнулся, даже организатор, заметивший неоднозначность фразы.

Слайд произвел на него странное впечатление, совершенно неожиданно напомнив об одном месте в Вене.

Он заезжал туда по пути на Международный биотехнологический конгресс. Стояла поздняя европейская осень – с опавшей листвой, запахом недавнего дождя и ощущением едва заметного, но вездесущего холодка. Организатор завороженно смотрел в пронзительно-высокое голубое небо, и те редкие белоснежные облака так же проплывали по нему. Правда… они уходили не за нарисованный горизонт, как на презентации «Морфея», а скрывались за вполне реальным каменным обелиском[2].

Тогда ему удалось договориться с собственным графиком и посетить того, кто заложил фундамент нового понимания мира – великого Больцмана, упокоенного прямо под символом хаоса. И та формула, вырезанная на надгробии в Венском городе мертвых, утверждала, что повсюду лишь многоликая смерть и даже люди – ее часть[3].

«Вы не получите от биомеханики ничего, кроме мертвой воды». Понимают ли это собравшиеся? Зачем они смотрят на слоган, из которого следует, что они…

Он вовремя остановился, иначе пришлось бы задавать неудобные вопросы себе. Оставалось вновь сосредоточиться на фигурке девушки, чье выступление, если верить предчувствию, обещало стать интересным.

– Дамы и господа, – начала она мягким и в то же время глубоким голосом настоящей женщины.

«Нет, только не это. Не здесь», – успел подумать мужчина. Ее можно было просто слушать, закрыв глаза.

Так он и сделал. Зал, заполненный бледными иссушенными телами, исчез. Их впалые бесцветные глаза пропали. Остался голос, вызывающий из темноты забытья неожиданно теплые и живые образы. Что-то из далекого детства.

– Прежде всего, хочу поблагодарить… – он на мгновение отрешился от всего, даже от логического смысла слов, сосредоточившись только на тональности, – организаторов конференции.

«Стоп… Обо мне?» – приглушенно ударил какой-то проснувшийся колокольчик в мозгу, и мужчина очнулся.

Пришлось встать. Что поделаешь – почетная обязанность.

Худощавое тело повиновалось не сразу. Должно быть, подгибающиеся ноги, пораженные артритом и целым рядом других недугов, посылали сейчас волны острейшей боли. Но новая чудо-таблетка сделала свое дело. Обманутый мозг не заметил страданий старой уставшей плоти.

Он оперся о стол и поднялся, сверкнув золотыми запонками и безумно дорогими наручными часами. Сделал небольшой поклон, чуть более глубокий, чем следовало ожидать от человека его возраста и положения.

Елена повернулась к организатору и стала аплодировать, заводя аудиторию, до сих пор находившуюся словно в полудреме. Постепенно все участники конференции последовали примеру, и удовлетворенный мужчина занял свое место – он успел заглянуть в лучистые глаза девушки, которые показались единственно живыми в этом зале. Он не сразу понял, что совершил ошибку: сердца коснулось что-то острое, и жутко захотелось курить.

Такое случалось всегда, когда он встречал женщин, напоминавших мать и первую жену, потерянную очень давно семью. Самых близких людей, ушедших в небытие, в пустоту и забвение. Однако сейчас к тем вернувшимся чувствам примешивалось кое-что еще.

Ехидный голосок в голове не уставал напоминать, что попытка остаться здесь означает предательство. Защититься от его колкостей не получалось. Оставалось лишь признать: ты всего лишь человек, слабый и сомневающийся раб, ты сломался и шансов выиграть у самого себя не было изначально. Теперь даже он, сделавший имя на исследовании механизмов сознания и генерации личности, стал клиентом «Морфея».

Организатор следил за изменением собственного статуса в программе, до конца не веря в нее. Жизнь, точнее, ее остаток, из ожидания неизбежной смерти превратилась в ожидание крионирования[4]. Вместо леденящей неизвестности пришла более-менее твердая гарантия в виде пятидесяти страниц формата А4. Стандартный контракт на сорок девять лет с автоматической пролонгацией в случае, если критические технологии не будут надежно реализованы.

Интегральный показатель здоровья уже полгода катился по наклонной и месяц назад зашел в красную зону определенности. Вариант естественного исхода и последующей заморозки вдвое снижал шансы на полноценное пробуждение. Поэтому он и поставил галочку напротив пункта «предварительное крионирование». Выбора не было. Человеческая природа не оставила иного исхода. Он, преуспевший в разработках био– и психотехнологий, устал быть заложником собственной плоти, такой несовершенной и порочной в своей основе. Означала ли та галочка попытку отречения от человечности? Слабости, сомнений и неточности? «Морфей», этот неуловимый дьявол, поманил возможностью забыться в фирменных снах и затем… затем… очнуться в новом сильном теле. Будущее покажет, возможно ли подобное. И кто-то другой узнает ответ. Не я, а разум, что вспыхнет в данном теле через полвека.

Хотя тот человек может и не узнать, что вопрос был вообще задан когда-то – сознание погасает каждым вечером и загорается следующим утром. Оно мерцает, как неисправная лампа, висящая в темноте…

Теперь оставалось дождаться звонка, а затем впустить в свой дом группу «КР» – крионимации. Закрыть глаза, когда они скажут, и надеяться на лучшее, постараться побороть сомнения. Датчики, вживленные под кожу, – он потер запястье – делали всю работу, отправляли в ситуационный центр информацию о динамике жизненной функции. О регрессе.

Он много раз пытался представить, как это случится.

Медленно открывается дверь. За ней люди в белых халатах. Все знающие и понимающие. Почти ангелы, несущие в одной руке надежду, а в другой полусмерть. Их глаза… Какими они будут?

Он не знал этого. В контракте, перечитанном много раз, говорилось о другом. В каждой строчке разъяснялись процедуры. И ни слова о том, что к делу отношения не имеет. Коммерция, деньги, законы и правила. Формулы и условности, за которыми читаются истошный иррациональный вопль и мольба о помощи: «Я хочу жить! Мне страшно! Скажите, что я не умру! Это так, да?!»

Имущество. Треть давно отдана на благотворительность, и треть пожертвована в фонд этих чернокнижников. Он все рассчитал. Хотя бы один из двоих – христианский Бог или сумма биомеханики – должен пустить в свой рай. Ставки сделаны, и жертвы принесены[5].

Сам организатор считал второй вариант более вероятным. Поверить в существование «Морфея» оказалось проще. По крайней мере, подпись неуловимого «божка» и печать на договоре выглядели вполне реальными. Значит, его гарантии тверже. Именно они имели значение, а не какой-то там «Морфей» или молва о нем.

«И все-таки странная фирма. Слишком много слухов, а их на пустом месте не бывает. Хотя в девчонке ничего настораживающего. Ну, давай, что там у тебя дальше?»

Он вновь вспомнил о сигаретах, с тоской повертел в руках «Паркер» и даже поднес его ко рту, но вовремя спохватился.

– Мой босс полагает, – Елена немного склонила голову, и организатору показалось, что она поцеловала микрофон, – что уже не осталось людей, которые не знают о нашем криобанке.

Девушка замолчала и демонстративно обвела аудиторию взглядом.

«Нет, как сонные мухи… Не понимаю, они вообще хотят жить на самом деле? Или их желания – только инерция? Воспоминания о том, что хотелось когда-то. Чего они должны хотеть».

– Похоже, он не сильно ошибся. В этот раз.

По залу прошел еле заметный слабый смех. В пожилых толстосумов потихоньку возвращалась жизнь, их немигающие глаза, уставившиеся на Елену, постепенно наполнялись чем-то блестящим. Впрочем, печальная в целом картина поменялась мало. Признаки жизни на лицах едва шевелившихся манекенов показались чем-то мимолетным, неправильным.

Первые ряды держались чуть лучше остальных, хотя это могло быть только впечатлением. Те, кто сидел дальше, терялись в затененном пространстве, как и раньше.

«Неужели я выгляжу так же?»

– Итак, – продолжила девушка, – все мы знаем, что в Калининграде открылся филиал «Снов Морфея». Уникальные технологии пришли в город, чтобы подарить нам… свободу. И давайте начистоту, мы всегда были ее достойны.

Несколько мужчин с первых рядов синхронно кивнули, среагировав на последнюю фразу.

«Видели бы себя со стороны. Как куклы. Марионетки», – организатор взглянул на часы, прикидывая, когда же начнется перерыв. Когда, наконец, можно будет покурить. Он опять забыл, что завязал очень давно.

Елена сидела в кресле небольшого зала пресс-конференций.

Напротив нее расположилась журналистка, молодая женщина, крашенная под блондинку и немного похожая на свою собеседницу. Интервью снимал оператор, мужчина средних лет, лица которого не удавалось разглядеть из-за видеокамеры.

– Мы предоставляем услуги, – Елена приветливо смотрела в черную линзу объектива, – по сохранению тела и, главное, сознания с помощью инновационной технологии криостазиса. Она позволяет предотвратить распад личности клиента. Ни одна другая фирма не гарантирует сохранения личности в течение, – она щелкнула пальцами, – хотя бы пятидесяти лет.

Журналистка вела себя предельно профессионально, стараясь «раскрыть» собеседницу, тихонько кивала практически через каждое слово. Ее жесты и поза – все говорило о том, что она крепкий орешек.

Она знала, за чем пришла.

Сидящая напротив «Елена» носила это в себе. Где-то за синевой ее глаз, внутри ее мозга скрывалось сокровище: ключи от забуксовавшей карьеры в пирамиде информационного агентства. И охотница хотела достать его изящно и красиво, без шансов.

– В двух словах, – вновь кивнула журналистка.

– Мышление клиентов периодически активируется, и возрожденное сознание проводится по цифровой симуляции мира. Чаще всего используются компьютерные игры. Конечно, сильно измененные и доработанные. У каждого свои вкусы. Кому-то по душе больше насилия или эмоций, а кто-то этого не переносит. У нас гибкий подход. Возможны любые варианты.

– После презентации вам задали… на первый взгляд, несерьезный вопрос о влиянии оператора имитации на «выбор» клиента…

– Еще ни один из них не жаловался, – улыбнулась Елена.

– Понятно, ста лет не прошло. На самом деле в представленных материалах скрыта серьезная претензия…

Возникла небольшая пауза. «Что скажешь, куколка?»

Не дождавшись ответа на провокацию, журналистка продолжила мысль:

– На «вечную жизнь».

– Заметьте, это не я сказала.

– Тогда ваша версия?

– В каком-то виде… мы просто сохраняем тело и личность до лучших времен… Получается…

Елена усмехнулась и на секунду закрыла глаза.

– Подготовка к вечной жизни… эм-м… – она старалась подбирать слова. – Все эти люди многого достигли, но перед лицом смерти «достижения» рассыпаются в прах… Меняем ли мы порядок вещей?.. По крайней мере, технологии освобождают от страха.

– Перед неизбежным?

– Перед… временем, – во взгляде Елены, кажется, в первый раз мелькнуло сомнение.

Журналистка отметила колебания девушки и, посмаковав их, задала следующий вопрос.

– Признайтесь, как часто вы или… – она хитро прищурилась, – ваш босс чувствует себя богом?.. Божком?

Уголки рта оператора едва заметно дрогнули.

Мужчина давно дожидался чего-то подобного.

Он понимал, что коллега рано или поздно расколет очередную жертву своего цепкого разума. Еще никто не уходил от нее, не получив характерных «ранений»: не начав сомневаться в собственных методах, целях и идеалах. Даже в навыках общения и стиле одежды. Умственных способностях. Обычно она щелкала их как орешки, но эта, кажется, продержалась чуть дольше. Хотя…

Уловив настрой женщин, оператор понял одно: пленных сегодня не будет. Тем интереснее. К барьеру, дамы.

Елена откинулась в кресле и отвернулась от камеры. Посмотрела куда-то в окно.

Там, в свете полуденного летнего солнца, виднелись кровли «игрушечных» домов Калининграда старинной немецкой постройки. Среди них можно было заметить шпили католического храма.

– Он считает, что все получится, – сказала она на камеру, но получилось не очень уверенно.

– Что именно?

– Вы думаете, – не сдержавшись, ответила Елена, – мы желаем им зла? Что у нас проводятся черные мессы?.. Поменьше читайте, что пишут в сетях.

Девушка моргнула и, похоже, взяла себя в руки.

– Мы заботимся о тех, кто поверил в фирму.

Ее противница молчала, провоцируя продолжение, и оно последовало.

– Поймите, большинство клиентов переживали моменты, когда они чудом избегали смерти. Это сильнейшая психологическая травма, ломающая образ жизни. А мы помогаем им, и они продолжают жить дальше, ощущая поддержку… гарантию. Разве это не благородно? Разве в этом нет сострадания?

– Вы так эмоционально говорите… – осторожно сказала журналистка. – Будто сами попадали в подобную ситуацию.

– Нет. К счастью, – девушка было вспыхнула, но тут же успокоилась, когда неожиданно отметила, что в глазах оппонентки проявилось… нечто, похожее на сопереживание.

– Э-мм… – журналистка смогла подавить некстати зародившуюся эмпатию. – Один интересный момент не был затронут на презентации. Есть ли точные данные о том, как ощущают себя полностью спящие? Пока их не ведут по игре-имитации? Или нам можно только догадываться? Понимаете ли вы, с чем…

Журналистка не успела подобрать нужные слова, и заминку сразу использовала Елена, ответив на первый вопрос:

– Мозг приучен видеть себя в окружении привычных вещей и динамических образов…

– Простите, «динамических образов»?

Елена решила не обращать внимания на уточнение:

– Имитация выполняет в том числе функцию социальной адаптации. Является способом напоминать, какими должны быть предметы и другие явления реальности. Именно это сохраняет личность в неизменном виде.

«Думаешь, увернулась?»

– Или в почти неизменном?

– Мы считаем, они живут в своих снах, которые напоминают действительность того вида, какой был на момент их…

– Ухода.

– Либо дело в последней увиденной локации. Но это не главное, я уже говорила…

– То есть вы не понимаете?

– Идет обучение. Адаптация. Повышая активность до уровня полусна, мы показываем новые формы общественных отношений, технологии, возникающие после крионирования человека, их развитие… Таким образом, шока от полного пробуждения в изменившемся мире не будет. Спавший присоединится к цивилизации спустя пятьдесят лет, словно никогда не покидал ее и всегда был с нами.

Елена перевела взгляд на оператора.

«Помощь зала? Вряд ли».

– Кажется, вы просили визитку, – она улыбнулась, сделав «ход конем».

Оторвавшись от камеры – будто внезапно вспомнив что-то, – оператор дрогнувшей на полпути рукой потянулся за карточкой. Девушка сделала встречное движение, передавая контакты «Морфея», и одарила мужчину благодарным взглядом. Непредвиденным образом он помог ей выиграть даже не раунд, а весь бой.

– Для родственника?

– Да, – виновато, начиная осознавать случившееся, отвечал оператор. – Несчастный случай.

– При внезапной смерти шансов не так много, – участливо кивнула Елена. – Сожалею.

– Мы постарались быстрее обложить тело льдом. Через час приехала группа из… – он не договорил.

– А-а, понимаю, наши конкуренты.

– Просто они были ближе в тот момент. Мы заключили контракт на месячное хранение.

– Большего у них никогда не получалось.

– Время подходит. Скажите… У вас получится?

– Конечно. Мы позаботимся обо всем.

Журналистка тихо отругала себя за мгновение слабости и потерю контроля. Не выдержала и метнула колючий взгляд в мужчину, который предпочел опустить глаза. Оператор поспешил вновь укрыться за камерой, интервью его больше не интересовало.

Криохранилище «Снов Морфея» представляло собой прямоугольный в плане зал, на три четверти заполненный ровными рядами с капсулами. В них покоились тела спящих. Другая часть зала, свободная от биотехнических коконов, странным образом напоминала алтарь католического храма – из-за характерного расположения электронных устройств, голопроекций и экранов. В центре этой же четверти помещения на возвышении располагалось рабочее место супервайзера. На профессиональном сленге – «хранителя» или «ангела» сна. Оно пока пустовало.

Цилиндрические капсулы лежали в горизонтальном положении на небольших постаментах, выступавших из пола. Верхняя часть цилиндра была выполнена из прозрачного стекла, а внутреннее пространство заполнено туманом, сквозь который просматривались тела.

Большая часть клиентов – пожилые люди. В ушах каждого микронаушники, на глазах очки искусственной реальности. В одной из капсул лежал темноволосый худощавый мужчина лет тридцати. Олег.

Сотрудник криобанка, оператор, в обязанности которого входит контроль за действиями клиента в полусне – Имитации. Сейчас шла его смена. Мускулы на лице подрагивали, он как раз вел полупробужденного по активному отрезку цифрового мира.

В зале появилась Елена, в том же костюме, в котором вела презентацию, и с маленькой белой сумочкой. Она проследовала на место «хранителя», сняла бейждик и положила его на панель управления системой. Там же оказалась и сумочка.

Осмотрела зал, затем экраны у своего места и опустилась в кресло. Перед ней лежал журнал приема смен, девушка привычно открыла его и расписалась в табличке на последней странице.

Крышка одной из капсул в длинном ряду поднялась. Туман в ее внутреннем пространстве рассеялся. Из саркофага поднялся Олег. Дрожащими руками стащил очки замещенной реальности и снял наушники. Протер глаза и первым делом осмотрел себя.

Абсолютно белый рабочий халат.

Его цвет больно резанул по глазам. Вмиг потяжелевшие веки сомкнулись, но рассудок погрузился не в темноту. Это были… картинки. Наслаивающиеся одна на другую. Взаимно проникающие образы. Живое и неодушевленное, далекое и не очень прошлое. Люди и предметы. Машины. И что-то совсем непонятное. Совершенно чужое.

В сознании происходила упорная борьба, с которой ему, как профессионалу, пришлось свыкнуться. Один массив мыслеобразов замещал остальные – поглощая их. Так было всегда, когда оператор засыпал или пробуждался в своей криобанке. Посреди малопонятного месива, мелькавшего перед закрытыми глазами, попадались, в том числе, и собственные воспоминания. Настолько мимолетные и зашумленные, что их удавалось различить только по возникновению едва уловимого чувства дежавю. За пятилетний курс работы Олег научился распознавать всего два личных видения, никак не забывавшиеся отрезки жизни, мертвой хваткой вцепившиеся в память: случай из детства и войну.

Дома же кошмары никогда не посещали его. По крайней мере, он не мог припомнить такого. Видимо, психика научилась блокировать то, что лучше предать забвению. Защита не выдерживала лишь атаки аэрозольного релаксанта – он действовал подобно консервному ножу, вскрывая подсознательное и блокированные массивы информации, выворачивая мозг наизнанку. Превращая личность в открытый файл, доступный для обработки цифровыми машинами.

Один-ноль. Один-ноль. Предельно просто и понятно. Двоичная система. Как жизнь и смерть. Счастье и боль. Даже этика, и та поддается матанализу. Компьютеры, симуляторы… создают потрясающие, изумительные вещи. Целые миры…

Олег нащупал очки на краю капсулы и надел их. Они немного запотели, мужчина протер стекла, и те помогли организму приспособиться к вернувшейся близорукости.

Размытые картинки действительности вновь проникли в сознание. Постепенно мозг переварил полутона и очертания, сумев более-менее упорядочить хаос вокруг по пространству и времени.

Елена проверила оборудование и приготовилась к долгой смене. Достала из сумочки маленькую книгу…

Олег, все еще щурясь, посмотрел на лежащего в соседней капсуле справа престарелого мужчину, почти мумию с конвульсивно дрожащими мышцами на лице, изрезанном глубокими морщинами. Привычно отметил, что спящий также одет во что-то белое.

«Это не пауза. Он до сих пор там. Значит, не мой клиент. Его ведет кто-то другой».

Затем оператор перевел взгляд на криобанку слева. Там лежал одетый во что-то белое молодой мужчина брутального вида, из-под очков выступал уродливый шрам, тянувшийся дугой от области глаз к вискам. По лицу проходила судорога, и дергались желваки. Он тоже что-то видел, тоже чем-то жил. Было ему, максимум, лет… двадцать пять.

Олег попытался вспомнить его и не смог. Если мужчина и сотрудник фирмы, то кто-то новенький. Хотя вряд ли.

Тем временем, Елена перевернула страницу. Она читала свои любимые стихи, Николая Гумилева.

Оставаясь в капсуле, Олег посмотрел вдаль, в сторону хранителя, однако увидел лишь размытый силуэт.

Елена на мгновение оторвалась от книги и провела ладонью над поверхностью панели управления. И тут же в объеме пространства, разделяющем капсулы и хранителя, возникла голограмма: причудливая сеть золотистых линий, отразившая расположение капсул, структуру видений, связи между снами и системным реестром.

Лучи вспыхнули не в пустом пространстве: хранитель и саркофаги были отделены друг от друга прочным стеклом. Тройным оптически прозрачным пакетом полимеров.

Зевнув, оператор еще раз посмотрел на хранителя и, когда зрачки справились со сменой фокусного расстояния, понял, что это Елена. Зевота вмиг прошла.

Сознанием завладел образ. Не тот, который отражался на сетчатке глаз. Вспыхнувшее ослепительными красками стекло вызвало к жизни яркое видение, знакомое с детства. Икона или… изображение ангела, как на картинах эпохи Ренессанса. Он увидел молодую женщину, в объятиях золотых линий, склонившую голову чуть набок в тихой и прекрасной печали. Он увидел… святую?

Еще несколько секунд оператор завороженно любовался ею, но затем словно спохватился. Разум пронзило острое внезапное беспокойство, лицо мгновенно побелело, а к горлу подступил комок. Он быстро перевел взгляд на край саркофага в поисках какого-то предмета и через секунду отыскал…

Иглу.

Шип, торчащий из края капсулы. В следующее мгновение немного подрагивающий указательный палец коснулся острия.

«Да», – на лице застыло странное выражение, сочетающее страдание и… искреннее наслаждение. Боль переполняла заблестевшие глаза, однако он бы сошел с ума, если б не обнаружил иглы.

Капля темно-красной крови скатилась по стали и замерла на горизонтальной пластиковой поверхности. Прямо на темно-коричневом пятне, которое въелось в материал.

«Боль. Только в ней нельзя сомневаться», – он надавил на иглу еще раз, другим пальцем.

Ощутив новый укол, Олег расслабленно выдохнул, снял очки и положил их на край капсулы – стекла тут же запотели. Закрыл глаза и лег в капсулу. Надел микронаушники и визор замещенной реальности.

Небольшой отдых завершился. Пора вновь браться за клиента, который, должно быть, лежал где-то рядом. Их ждет придуманный мир, в котором люди современности попытались отразить безумное напряжение Второй мировой. Застывшая в цифровом виде эпоха, где народы и идеи до сих пор перемалывают друг друга. Где белые и черные нити времени переплетены так тесно, что неотделимы друг от друга.

Крышка опустилась, и внутреннее пространство криобанки заполнилось туманом пьянящего релаксанта. Олег оказался в одном ряду с другими спящими вокруг. Справа и слева. Везде. Он словно слился с ними, растворился в ровных шеренгах людей, что блуждают в чужих грезах.

На повисшей в воздухе голограмме вспыхнула еще одна золотая точка: кто-то новый встал в очередь за сном, и спустя миллисекунду его желание было выполнено автоматизированной системой.

Елена, не поднимая головы, бросила взгляд в сторону закрывшейся капсулы и вернулась к книге.

Ее взгляд касался страниц, но хранитель не видела букв и слов – перед глазами стояли кроны странных незнакомых деревьев, стебельки нездешних трав и небо с ослепительным солнечным диском. Будто она смотрела вверх, лежа в траве. И в какой-то миг Елене показалось, что она слышит… пение птиц. Шелест листьев на ветру. Что лица касается чье-то теплое дыхание.

Кенигсберг, апрель 1945.

Этой ночью в келье при католическом храме молится человек.

Слабый и сомневающийся раб.

Невольник Божий.

На сером каменном полу лежит тело священника: перед распятием, на животе, раскинув руки в стороны.

Отец Хеллиг.

Темноволосый мужчина в возрасте, плотного сложения. Глаза закрыты, а губы шепчут молитву на немецком.

За окном льет дождь. Слышатся раскаты грома, от которых содрогается воздух той холодной весны – так не похожей на… весну. Совсем рядом раздается удар молнии – и если бы кто-то посторонний присутствовал в келье, ему могло бы показаться, что в глазах рябит.

– Отец… почему ты не говоришь со мной? Услышь своего раба… молю, дай знак.

Точно из ниоткуда появляется молодая женщина в плаще с накинутым на голову капюшоном, с которого стекает вода. Из-под него видны светлые локоны.

Айрин.

– Отец, – она осторожно подает голос.

Священник не слышит и продолжает молиться:

– Скажи, позволено ли искупить…

– Отец Хеллиг, – чуть громче повторяет девушка.

Мужчина открывает глаза. Кроткие и грустные серо-голубые глаза. Обычно очень мягкие и добрые. Но сейчас в его взгляде нарастает тревога. Предчувствие.

«Внимание! Опасность!» – подсказывает напряженный внутренний голос, и тут же гремит гром. Небо за окном разрезает молния. Его охватывает необъяснимое ощущение надвигающейся беды.

Она была повсюду и пропитала даже камни. Такое время. Одиннадцать лет беспросветной тирании, власти нацистов.

Надежда? Недавно священник усомнился, что одной ее… достаточно. И начиная с того момента многое изменилось. Внутренний голос мало говорил о вере, а все больше о человеческой слабости. Безысходности.

Крышка капсулы поднялась, не издав ни звука. Очнувшийся мужчина снял аппаратуру, приподнялся из туманного аэрозоля и вынырнул из его рассеивающегося дурмана. Щурясь от света, посмотрел на Елену, которая сидела на своем месте, читая книгу.

– Лена… Лена, – осипшим, точно не своим голосом, произнес оператор.

Он смог нащупать очки, привычно протянув руку туда, где те обычно лежали, и нечаянно укололся об иглу. Острие будто поджидало запястье. Едва не вскрикнув от неожиданности, оператор выругался про себя.

Девушка все равно бы не услышала, поскольку была поглощена чтением стихов. Голубые глаза скользили по строчкам, которые уводили очень далеко отсюда.

Дальше и дальше.

– Ты слышишь меня? – прокашлявшись, произнес мужчина.

Елена встрепенулась, оторвалась от книги и перевела взгляд на проснувшегося.

– Да, Олег… извини. Отвлеклась.

Она вопросительно посмотрела на мужчину, а тот все молчал и молчал. Пауза затянулась настолько, что это осознал сам Олег.

Он наконец понял, что смотрит на красавицу Елену обычным для такого случая восхищенным взглядом, чуть приоткрыв рот.

– Мне тут надо… – он сглотнул, – отойти на часок, – кряхтя, вылез из капсулы и напялил очки.

– Это против правил. Смена только началась.

– Ну, пожалуйста, – Олег неуклюже направился к девушке, шатаясь из стороны в сторону. – Раньше ничего не случалось. Никто не отдал концы и не спятил.

– Если употреблять именно эти формулировки, то да. Таких случаев я тоже не помню.

Он остановился у стекла, отделяющего зону капсул от рабочего места «хранителя», и демонстративно сложил ладони вместе, словно собираясь молиться. При этом он слегка покачивался, продолжая привыкать к настоящему трехмерному миру и тем самым напоминая алкоголика.

– Ладно, оператор, ты вечный должник, – поддалась девушка, вздохнула и потянулась к системной панели. – Передаю контроль… Твой планшет… 84/19.

Олег картинно расшаркался. Получилось довольно неловко.

– И не смотри на меня так, – Елена делала вид, что возится с управлением, хотя на самом деле необходимые операции уже были выполнены.

– Но ты знаешь, как выглядишь отсюда… Тебя невозможно воспринимать по-другому, – он почти решился сказать то, что думал на самом деле.

На мгновение закрыв глаза, Елена улыбнулась. Конечно, она знала, и отчасти именно это тянуло ее сюда снова и снова.

В глубине души она понимала, что для людей, оказавшихся в саркофагах из-за увечий и травм, она действительно ангел. Никто другой. Беспомощные и обреченные еще полгода назад, они собрались со всего мира, не в силах сопротивляться шепоту надежды. Однако то, что им здесь дали, оказалось даже бόльшим. Им подарили целую жизнь. Не одну, а множество. Пусть те и повторялись время от времени – из-за ограниченного набора базовых схем. Но пройденное надежно забывалось, и люди почти жили, даже не открывая собственных глаз, покоясь в тумане саркофагов. Елена была хранителем ключей от врат в этот аттракцион биомеханики.

– Пожалуйста, не начинай снова, – в ее интонации сквозил упрек. – Мы все выяснили…

«Вот так, да?»

– … лучше протри стекла, – короткий взгляд и натуженная улыбка. – Как ты вообще видишь сквозь них?

Елена отвернулась от него, и перед глазами девушки возникла глухая белая стена. Олег снял очки и увидел, что те, оказывается, вновь сильно запотели.

«Черт, не заметил. Как я дошел сюда?»

Поняв, что разговор окончен, оператор вышел из зала. Опустил голову. Глядел под ноги. Тело постепенно вспоминало, как нужно двигаться в настоящем мире. Шаги были неловкими и немного резкими. Словно у алкоголика или наркомана, долгое время сидящего на химической дряни.

Внезапная волна слабости охватила Олега, и ему показалось, что в коридоре на миг потемнело. Пришлось остановиться и опереться о стену, покрытую белым холодным кафелем. В голове тут же мелькнула ставшая привычной мысль: «Эта работа съедает тебя». Затем вернулись не менее знакомые сомнения: «Что ты делаешь? Зачем приходишь сюда? Очнись!»

Как обычно, крамольные мысли были отосланы куда подальше, и постепенно серая полупрозрачная пелена, наполнявшая операционный коридор, исчезла. Нога сделала первый шаг. Потом другая. Еще и еще. Он осторожно пошел вперед, время от времени придерживаясь за стену.

«Жалкое зрелище. Хорошо, что меня никто не видит», – думал он, ощущая, как тело медленно, но все же приходит в норму после адаптационной волны. Искривленная улыбка застыла на губах – больше похожая на гримасу страдальца, который только что освободился от части болезненных ощущений. На лбу выступил пот, и проявились морщины. Однако его взгляд, скользивший по напольной плитке и с каждой секундой наполнявшийся жизнью, резко контрастировал с довольно жалкой фигурой.

«Зачем ты делаешь это?» – уже не так напористо спрашивало сомнение. «Почему приходишь сюда снова и снова, как конченый наркоман?»

Релаксант вызывал привыкание, и время от времени доза увеличивалась. И в те моменты, раз за разом, как всегда, впервые растворяясь в более плотном тумане, он распознавал третий сон, блокированный психикой сильнее остальных. Сон, в котором они…

Еще вместе. Где они не куклы, механически соблюдающие приличия, а люди, верящие, понимающие друг друга без слов и показных жестов, способные общаться на единственном языке, не терпящем лжи: на языке эмоций. Однако в действительности те мгновения далеко позади. Они возвращались лишь при повышении дозы, которое подавляло механизмы психики, когда разум с его сомнениями отступал. Их яд растворялся в релаксанте и больше не отравлял счастья… какое-то время. Его никогда не хватало, ведь приходилось подчиняться командам и погружаться в чужие сымитированные сны.

Приходилось просыпаться, в конце концов.

Приходилось просыпаться…

В голове вертелась назойливая мысль. В глубине души он завидовал спящим, и зависть рождалась из странного сочетания недоверия и понимания. Доподлинно известно, что видит клиент во время игры. Только то, что его заставляют видеть, симулируя среду, которую полупробужденный разум способен упорядочить в привычных категориях пространства и времени. Однако что происходит между сеансами? Когда они свободны от внешних ограничений и собственных сомнений? В общих чертах установлено одно: к ним возвращаются другие воспоминания, иначе бы личность восстанавливалась не полностью… Тогда получается, у спящих есть все шансы на пусть и ненастоящую, недолгую, но собственную жизнь. Без диктата и подавления. На свой маленький рай. Или ад. Мы точно не знаем… Надо признать, мы и не пытались узнать большего. Как коммерческую организацию, криобанк волнуют только практичные вещи. На малопонятные странности – те же блуждающие токи, чуть выше уровня шума – приказано не обращать внимания. А между тем это отдельная тема. Чем они вызваны? Может, наши подопечные мертвецы общаются? Неужели за запретом скрывается попытка защитить ноу-хау и так называемое конкурентное преимущество «Морфея», в котором, вероятно, клиенты не нуждаются? Что, если мы им только мешаем, силой заталкивая в дешевые повторяющиеся имитации?

Человек, приходящий сюда, сталкивался с ненормальным положением вещей, с не полностью живущими людьми, не до конца умершими покойниками и фальшивыми жизнями, с месивом воспоминаний и вымысла. Все эти странности рождают вопросы, которые помогают взглянуть на себя со стороны…

Кого я люблю на самом деле? Ее или ту икону, что живет где-то внутри моего мозга, блокированную рассудком, кричащим, что она неправда, что ее давно нет? Означает ли это, что мумии в намертво прикованных к полу саркофагах живут более настоящей жизнью, чем я – имеющий свободу передвигаться по миру, который мне не нужен? Которому я не нужен.

Елена. Она сама говорила, что ей давно предлагался перевод с повышением. Тогда что она здесь делает? Ну зачем ей смотреть на эти трупы, на их растянувшуюся смерть? На кладбище, где хоронят прошлое нашей цивилизации, человечность?.. Они купили билет на аттракцион бессмертия, однако это не было результатом праведной жизни. Скорее, наоборот. Они договорились не с Богом, а с кем-то другим. Кто он?

Гардероб сменного персонала представлял собой небольшой зал, где переодевались заступавшие на дежурство.

Команда состояла из четырех человек, хранителя и трех операторов. Стандартная смена в восемь часов – треть суток и продолжительность нормального сна человека. Конечно, операторам никогда не хватало типового времени отдыха, напротив, после восьми часов чужих видений им самим не удавалось выспаться. Большинство после дежурства сразу ехали домой и буквально падали в кровать. Забытье продолжалось гораздо дольше нормы обычных людей. На личное время оставалось совсем чуть-чуть. Сходить в магазин, заплатить за квартиру, перекусить. Впрочем, для многих, состоявших в сложных отношениях с городской действительностью, это не представлялось главной проблемой.

Работа оператора была не столько выматывающей, сколько «небезопасной». В определенной мере. Не реже одного раза в три-четыре месяца кто-то попадал в корпоративный центр психокоррекции, так называемую «психушку Морфея», отделения которой имелись при каждом филиале. Редко кто не наблюдался у штатного психолога, который напрямую подчинялся директору филиала и даже сидел в соседнем с ним кабинете.

Общаться с прессой без специального разрешения строго запрещалось, дабы не давать шанс конкурентам и недоброжелателям лишний раз уколоть фирму. Да и зарплата с соцпакетом заставляли держаться за место. Все понимали, что надо помалкивать. И сотрудники молчали – как рыбы в аквариуме. Кроме того, у многих были свои причины. Никто вслух не признавался, но, в принципе, было известно, что многие пытаются заработать на личный контракт по сохранению собственного тела. В этом подозревались самые отчаянные трудоголики, имеющие проблемы в обычной человеческой жизни.

Причинами недоверия к фирме являлись распускаемые конкурентами слухи. Конечно, они имели под собой некоторые основания. Одно из них: судьба первых добровольцев-испытателей системы. Официальная версия состоит в том, что после контрольного цикла они получили миллионы и теперь разъезжают по миру в свое удовольствие… Но возможен и другой вариант: им так только кажется, а на самом деле тела до сих пор лежат в неприметных морозильных банках подальше от глаз и центрального офиса…

Может, в нашем зале. Где-нибудь сбоку. Кто знает, что с ними сейчас? Логика здесь есть. Если это финансовая пирамида, припудренная биомеханикой, то мошенничество вскроется только через полвека.

Поскольку источник неофициальной версии (по слухам) находился внутри фирмы, то она могла быть правдивой. Другая причина претензий к «Морфею» заключалась в основном методе работы. В пределах территории банка принято считать, что «предварительное крионирование», совершаемое незадолго до естественного варианта, – не убийство. Ты просто закрываешь глаза и засыпаешь. Еще не остывшее тело кладут в капсулу, кокон, который будет жить и дышать за тебя, подобно органической плоти. Биомеханическая оболочка рассчитана на обычный человеческий срок, от пятидесяти до ста лет. Затем капсула потеряет функциональность, и волей-неволей придется проснуться… Одна неизбежность замещается другой. Насколько это меняет порядок вещей?

Обязанности хранителя – как правило, ими были женщины – подразумевали огромную ответственность и необходимость поддерживать высокий уровень внимания на протяжении смены. Хотя возможности полностью автоматизированной системы считались безграничными, ее ошибка могла стоить очень дорого. За нею приходилось наблюдать и поправлять, когда нужно (за всю историю фирмы такое случалось считанное количество раз). Практика показала, что женщины гораздо лучше справляются с работой такого рода.

Операторами же, наоборот, являлись только мужчины, поскольку воображаемые миры по ряду причин (в основном, из соображения экономии) создавались на основе популярных игр, а их зачастую переполняло насилие…

Олег повесил белый халат и брюки в шкафчик. Достал оттуда джинсы и футболку, надел их.

Внутри шкафчика на дальней стенке висел старый постер. «Бегущий по лезвию». Олег подмигнул изображениям Рика и Рейчел, остальным репликантам «Нексус-6». Поправил нательный крестик и закрыл дверцы. Прихватив под мышку планшетный компьютер, направился к выходу из раздевалки.

Прямо на двери висело неофициальное руководство, отпечатанное на листе А4 крупным шрифтом: «Помни: святая обязанность оператора – занимать мозг полупробужденных клиентов. Если нужно отлучиться, бери планшет, но не выноси с территории. Криоконденсат не пить!»

Сразу под текстом красовалось изображение пятерни. Выходя, Олег приложил к ней ладонь. На удачу – такова местная традиция.

Улица Калининграда встретила его солнечными лучами и светом девичьих глаз: студентки расположенного неподалеку Университета имени Канта спешили на лекции.

Олег подошел к краю проезжей части и принялся голосовать. Почти сразу удалось остановить маршрутку.

В салоне двадцатиместного мерседеса не оказалось ни одного пассажира. Олег нырнул внутрь, порылся в кармане и вытащил горсть монет. Заплатил за проезд, сел на место. Включил планшет.

На экране сразу возникло изображение: застывший фрагмент той прерванной игры. Келья священника и надпись «пауза».

Палец оператора коснулся самого центра слова.

Конечно, полного погружения в игровой мир при использовании удаленной связи не было, но опыт показывал, что клиенты от этого совершенно не страдают. Даже наоборот (еще один вопрос к ноу-хау «Морфея»). Энтропия сигналов в системе снижалась наполовину. Возможно, спящие чувствовали себя свободнее, когда их не заставляли осознавать варианты выбора. В такие моменты возникало ощущение, что оператор просто не нужен.

Кенигсберг, апрель 1945.

Хеллиг поднимается с пола и оборачивается к Айрин.

Когда он пытается сосредоточиться на лице девушки, гремит гром. Ночное небо за окном разрезает молния, и сознание мужчины погружается в воспоминания…

По коридорам управления РСХА Кенигсберга идет Хеллиг, в своей обычной сутане католического священника. Его сопровождает молодой офицер СС со следами ранения на шее. Они приближаются к широкой мраморной лестнице и поднимаются на следующий этаж.

Очередной коридор, завешанный нацистскими флагами и портерами лидера Рейха. Повсюду снуют люди, в форме и без, так или иначе связанные со службами безопасности.

Проходя дальше, мужчины слышат душераздирающий вопль с мольбами о помощи, раздавшийся из кабинета неподалеку – на чистом немецком языке. Хеллиг вздрагивает, но следует дальше, шепотом произнося молитву.

Наконец они подходят к дубовым дверям кабинета, у которых стоят двое часовых. Офицер пропускает священника внутрь.

За массивным столом оказался родной брат Хеллига, внешне мало похожий на него, но примерно того же возраста. Старший офицер СС в звании оберфюрера, сцепивший в замок крючковатые пальцы. Над его седеющей головой портрет вождя нации, а на столе маленький бронзовый бюст.

– Здравствуй. Сам бы ты не пришел, – высокий худощавый брат поднимается из-за стола и пристально смотрит на священника. – Что ты там встал? Проходи.

Два острых кристалла, один из синего льда и другой из чего-то темно-коричневого, почти черного, вонзаются в область между бровей и принимаются вгрызаться глубже и глубже, куда-то внутрь, пытаясь достать до самой души. Мало кто мог справиться с таким натиском. И Хеллиг не из их числа. Оказавшись под этим острием, привыкшим раскалывать людей за считанные секунды, он предпочел защититься завесой безразличия…

Замерший у двери священник смотрит сквозь фашиста, пытаясь скрыться за пеленой расфокусированного взгляда и продолжая молиться про себя.

– Советы уже в тридцати километрах, – нацист отворачивается и подходит к окну, по-военному заложив руки за спину, и смотрит куда-то вдаль. – Если… я все еще рассчитываю на твою помощь, – и вот он вновь впивается в Хеллига, – как брата.

– Ты знаешь, я откажусь, – закрывая глаза, повторяет он то, что говорил не раз; из памяти всплывает крик о помощи, услышанный в коридоре.

Хеллиг не хочет смотреть на нациста, убившего настоящего брата. Проглотившего его без остатка. Зараженный ненавистью, он давно не может существовать по-другому. Она для него как топливо, которого нужно больше и больше. Она питает чудовище.

Когда-то у них было одно и то же прошлое. Далекое и смутно припоминаемое. Однако именно из него выросло настоящее. Почему оно стало именно таким? Могло ли получиться иначе? В попытке ответить на ум приходили невинные, в общем-то, образы. Оберегаемые родителями братья почти не знали боли и несчастий, проводя большую часть времени в домашнем мирке, отгороженном от городской жизни. Любимой их забавой была поимка насекомого в саду – паука или муравья. С тех пор они изменились. Хеллиг поклялся больше не причинять никому боли, а брат, лишившись компании, просто забыл о своем увлечении. Детство прошло. Нацисты неудержимо продвигались к победе, и место терзаемых насекомых заняли люди. Но даже не так давно, в самом начале утверждения дьявольской власти, его можно было простить. Когда еще казалось, что вокруг наваждение, что люди не способны быть настолько жестокими, а человечность не угаснет.

– Только не сейчас, – усмехается фашист. – На этот раз женщины. – Эсэсовец заходит священнику за спину.

Хеллиг открывает глаза шире и шире, в них явно читается набирающий силу испуг. Похоже, он перестает дышать на какое-то время.

– Пленные. Они сами попросили об обряде… Я же говорил, не сейчас.

Положив руку на плечо священника, оберфюрер наслаждается его реакцией – тот сразу напрягается всем телом, однако остается на месте. Совершенно неожиданно ему вспоминается насекомое с оторванными лапками и собственные эмоции, когда он впервые испытал настоящее, неподдельное сопереживание. Чувствует ли брат что-то подобное? Что, если он смотрит на меня, а видит того же самого паука?

– Ты не в силах отказать обреченным, – растягивая слова, оглашает «приговор» эсэсовец. – Слабым… страдающим. Потому что сам такой. Но тогда что ты способен дать им, кроме еще большей слабости и более глубокого страдания?

Хеллиг тяжело вздыхает, а довольный брат обнажает белоснежный оскал.

– Надо торопиться. Скоро налет, – произносит он изменившимся голосом, наполненным горечью, и поворачивается к окну.

Черный мерседес везет их по улицам Кенигсберга, который лихорадочно готовится к штурму.

Повсюду баррикады и патрули. Военная техника. Вермахт и СС.

Народное ополчение, похожее на толпу военнопленных, неровным шагом бредет в парк неподалеку. Учения по стрельбе из фаустпатронов…

Безоткатные орудия затаскиваются на верхние этажи зданий. В подвалах оборудуются позиции огнеметов, на чердаках – бронированные щиты для снайперских винтовок.

Вездесущие старики и старушки – со впалыми глазами и поразительно поседевшие за последнюю военную зиму, все на одно лицо – закладывают окна кирпичами, готовя бойницы.

На стенах домов блестят пропагандистские лозунги, накануне нанесенные фанатиками, активистами «гитлерюгенда».

Эти люди готовы принести себя в жертву. Причем в их внешности читается нечто общее, характерное для всех и каждого. Точно какая-то печать. Проклятие.

«Они… как бы умерли для себя», – внезапно понимает Хеллиг.

Смирились со своей кончиной, посчитав, что все равно умрут, что они уже мертвы. Сделала ли такая смерть их сильнее? Или слабее?.. Нет, вопрос не имеет смысла. Попытка ответа ни к чему не приводит. Проблема в другом. Знают ли они, с чем борются? Что борется с ними? Вокруг город мертвых. Кладбище.

Еще шевелятся, хотя никто не живет на самом деле. Все те одиннадцать лет, что нацисты у власти, я наблюдаю кукол. Маски. Пустые оболочки… но здесь наша общая вина. Целая страна решила наложить на себя руки, вернуться в прошлое, умершее тысячи лет назад вместе с «легендарными» предками. Смерть началась с ненависти к будущему, к человечности, которую они назвали слабостью.

Двигаются как машины, по инерции.

Хеллиг морщится – помимо мыслей его посетило знакомое ощущение… холодок, будто он на погосте. И уже давно. Оно приходило к нему по крайней мере несколько лет. После того как начались погромы, в которых он сам, пытаясь защитить невинных, едва не погиб. Тогда его спасло лишь чудо. Кто-то сжалился над священником, лежащим с пробитой головой на холодной мостовой. Когда бесновавшаяся толпа исчезла, чьи-то руки притянули его и понесли прочь, в спасительную темноту переулков. Очнулся он только в больнице. Затем вернулся в храм.

Он так и не узнал спасителя. Возможно, им был прихожанин церкви. Неужели среди нас остались настоящие люди? Хотя бы один человек? Или он тоже сгинул в мясорубке нашего времени?

«Лица идущих по улицам… взгляды пусты. Недавно их наполняла ярость. Но теперь… ничего. Она выжгла их изнутри. Все обречены».

Брат достает черную повязку и завязывает священнику глаза.

Они идут по сырым и мрачным тоннелям подземной части крепости Кенигсберг. На глазах Хеллига черная ткань, и кто-то ведет его под руки.

Сознание вынуждено мириться с тем, что привычный мир цветных и объемных образов сжался до неясных шорохов, эха шагов и судорожного дыхания, перемешанного со страхом и сомнениями.

«Господи, где я?.. Под землей?»

«Что, если я не вернусь? Туда, наверх… в свой дом, где я жил? В Твой храм?»

«Боже, помоги мне».

Священник продолжает молиться, двигаясь вслепую.

Внезапно рука конвоира соскальзывает с плеча, но Хеллиг силится идти дальше… чуть замедлив шаг – ноги по инерции толкали куда-то. Вперед или еще глубже, под землю.

В его растерявшийся разум внезапно вонзается острая и холодная – как осколок льда – мысль: «А если выстрелит?!»

Затем следует мгновение безумной давящей тишины, которую сменяет гораздо более жуткое: «Или он уже выстрелил?.. Может, я давно лежу на бетонном полу, а эти шаги – тех, кто осматривает труп… И дыхание – не мое. Оно… чужое?!»

Ужасающая ирреальность ситуации окончательно сбила его с толку. Человек оказался не готов. Совершенно не готов. И сейчас ему страшно.

«Меня могли убить еще там, в машине, когда завязывали глаза… Господи, как узнать, жив я или нет?! Мне страшно! Помоги мне!»

Он пытается ущипнуть себя, но онемевшие в холодном тоннеле пальцы едва чувствуют друг друга… ни да, ни нет.

Ответ вновь ускользает. Остается что-то неполноценное: «И да и нет?»

Тревога. Мерзкая и липкая. Разящая неизбежностью и тлением. Омерзительное ощущение слабости и безысходности.

«Стоп! Разве тревога может быть та… Это настоящий запах?! Как на кладбище!» – сознание мечется в темноте. Он слеп, хотя и имеет «глаза». Но они ничего не видят.

Все, за что можно уцепиться, – только сомнения и страх. Большего не дано.

«Как узнать, жив ли я?», – думает он, отчаявшись и начав смиряться с бессилием, продолжая идти куда-то вперед и совершенно не чувствуя мира вокруг себя. Не узнавая его.

Страшные мысли, порожденные вакуумом мрака. Окружающей пустотой.

Может, все-таки был выстрел? Щелчок затвора?.. И тут же в сознание проникает тот самый звук.

Ты уже слышал его?