Читать книгу Хроники ворона. Книга первая - Илья Юдачёв - Страница 1

В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.

ТО, ЧТО ДОЛЖНО

Над Трезной сгущались тучи, но это его нисколько не волновало: он парил над этим городом подобно крохотному осколку грозового облака, самого черного, какое только можно представить. Или, что еще более верно, подобно демону, жадному и цепкому. Ищущему ослабшего духом человека. Жертву, к чьему горю можно присосаться. В каком-то смысле так оно и было.

Облетев центральные улицы и не найдя там ничего, а точнее никого, стоящего внимания, он, хлопая крыльями, устремился дальше, в окраины, в рабочие кварталы замызганного городишки.

В какой-то момент он осознал, что набрал слишком большую высоту и уже не может разглядеть людей. Поняв это, бросился вниз как выпущенная стрела – нацелено и бесповоротно. Он соревновался в скорости с каплями дождя, падающими с неба, и, кажется, опережал их.

Сегодня он выбрал своей целью этот город. Сегодня чья-то горькая исповедь будет выслушана и передана хозяевам. А на чьей-то жестокой, очерненной душе будет поставлена печать.

Печать смерти.

***

Анжелика вздрогнула, когда на перила ее балкона, где она стояла в преисполненном отчаяния одиночестве, что-то упало. Обернувшись, женщина поняла, что не упало, а приземлилось. Ворон. Но не обычный чернокрылый падальщик, коих летало полным-полно здесь, в центральной полосе, а куда более редкий и даже вымирающий, по мнению многих ученых мужей, афрейский ворон – полумифическая птица и персонаж многочисленных суеверий. Редкий гость с горы Афрей, что на севере, зачем-то явился сюда, к несчастной Анжелике. И полностью завладел ее вниманием.

«Он почти такой же, каким я его и запомнила по иллюстрациям в книгах».

Женщина невольно отвлеклась от своих переживаний, уставившись на птицу. Не мудрено – она видела ее всего лишь второй раз в жизни. И это, если считать побледневший рисунок с данным вороном на пожелтевших страницах одной сомнительной книжонки, которую Анжелика читала в юности.

«По правде говоря, мне всегда казалось, что вы больше. Но глаза действительно умные. Будто не птичьи вовсе».

Летающие хищники, один из которых с взаимным любопытством разглядывал Анжелику, действительно не выделялись своими габаритами: они были, безусловно, меньше своих собратьев, других представителей семейства вороньих. Повадками, впрочем, они тоже отличались от последних: питались исключительно добычей, пойманной и убитой лично. Ни в коем случае не падалью. А еще афрейские вороны абсолютно не боялись людей. Напротив – они любили находиться с ними рядом. Будто им нравилось слушать их разговоры.

Вдруг Анжелика почувствовала, что ее кто-то дергает за рукав.

– Матушка, а папа точно скоро вернется? – обратился к ней ее сын, Мартин, прерывая тем самым размышления о птичках. И возвращая в горькую реальность.

– Да, сынок. Скоро. – солгала она о своем муже.

Мартин не заметил, как голос матери дрогнул на этих словах и продолжил:

– К моему дню рождения?

– Я думаю, чуть позже, мой хороший.

– Я волнуюсь за него. С ним точно ничего не случится?

Анжелика не смогла ответить сразу, пыталась сдержать требующий выхода плач. И он комом встал в горле.

– Мама?

Она заглянула мальчику в глаза. Голубые и ясные, как морская гладь в солнечную погоду. Такие же голубые и ясные, как глаза его отца.

Анжелика знала, что ложь во благо все равно остается ложью. Знала, что рано или поздно тяжелый разговор с сыном должен будет состояться. Но только не сейчас – время не подходящее.

Впрочем, для тяжелых разговоров оно никогда не бывает подходящим. И, тем не менее, Анжелика решила: не сегодня.

«Будь я проклята, если из его глаз прольется хотя бы слезинка».

– Не волнуйся, сын. – она попыталась изобразить максимальную беспечность, на какую только была способна. – А теперь беги мыть руки. Сейчас будем ужинать.

Мартин послушался. Глядя ему вслед, Анжелика заметила – он подрос. Подрос – значит, повзрослел. Повзрослел – значит, стал чуть сильнее, чуть умнее и чуть более чутким, чем был. Чуть более чутким…

Пугающая мысль пронзила сознание Анжелики: Мартин скоро станет настолько взрослым, что ему и не понадобится никаких разговоров, чтобы распознать ложь в ее словах. И тогда открывшаяся истина породит горе в его молодой душе. Вместе с горем появится обида, а затем взрастет и ненависть.

Он будет ненавидеть ее за то, что она лгала, и это станет еще одной каплей боли на и без того исстрадавшейся душе Анжелики. И все же она тянула с тяжелым разговором. Была слишком слаба для него.

Уверившись, что сын ее не услышит, она разрыдалась, закрыв лицо руками.

А ворон не улетал. Проплакав несколько минут, Анжелика обнаружила его по-прежнему стоящим на перилах балкона. Отчего-то ее это разозлило:

– Брысь отсюда, пернатая дрянь! – выпалила она сквозь плач и махнула рукой в сторону ворона, пытаясь его спугнуть. Но тот оказался упрямым и даже не думал улетать. Он лишь потоптался немного, сместившись при этом едва ли больше, чем на сантиметр, и уставился на Анжелику своими черными как деготь глазами.

Как-никак ворон – это всего лишь птица. Даже, если он прилетел с загадочной горы Афрей. Так думала Анжелика до того, как поймала его взгляд.

В нем была глубина. И вкрадчивое понимание.

«Наверное, я схожу с ума».

Она попыталась отвести взор, но не смогла: два черных вороньих глаза будто поглотили ее разум. Их притяжение было сильным, и Анжелике вдруг стало казаться, что она смотрит и не в глаза вовсе, а в черные дыры. В те самые, о которых так любят рассказывать астрономы.

Но страха не было. Неведомо как Анжелика чувствовала: птица ее понимает. Ощущает ее отчаяние, ее боль и ее ненависть.

Особенно ненависть.

Поговаривали, что афрейские вороны неспроста склонны слушать людскую болтовню: они, якобы, способны исполнять желания. Но не все, однако, а лишь мольбы о мести. О смерти. Мрачные, полные горечи и злобы просьбы тех, кто лишился всего. Тех, кого сильные мира во все времена предпочитали загонять в угол. Пережевывать и выплевывать. А затем топтать. Таких же, как Анжелика.

Сторонники здравого смысла скажут: «брехня». А суеверные отмахнутся от них и продолжат искать в обросших легендами чернокрылых хищниках последнюю надежду на заслуженное возмездие. Искать и просить. Молиться воронам с горы Афрей как ожившим идолам.

Как раз такая мольба и норовила сорваться с языка Анжелики. И на то у женщины была веская причина. И имя ей – барон Друнвельд фон Рерик. Тот, в чьем дворце Анжелика работала служанкой. Хозяин местных земель. Мэр города Трезна. Венец дворянского благородства, как он сам себя называл.

Ублюдок, сломавший не одну человеческую судьбу.

Того, чью судьбу оплакивала именно Анжелика, звали Хуго, и жители Трезны почитали его как лучшего в городе кузнеца. Для маленького Мартина он был заботливым и, когда это нужно, строгим отцом, а для самой Анжелики – любящим мужем. Любящим и отчаянно любимым ею в ответ.

Но его отняли у нее. Арестовали под благочестивым предлогом: виновен в неуплате налога на проживание в Трезне. Того самого налога, который с приходом барона Друнвельда фон Рерика к власти стал непосильным для рабочего класса и превратил жизнь ремесленников в каторгу.

Виновен – получи, казалось бы. Поначалу и Анжелика кое-как разделяла такое мнение. Пройдет всего лишь год и Хуго вернется. И все будет как раньше: он, она и их маленький сын Мартин. Общие заботы и общие радости – все ровно так, как и должно быть в пусть не богатой, но очень дружной семье. Они будут работать больше и усердней, чтобы справляться с уплатой налогов и все будет хорошо. Когда Хуго вернется.

Но Хуго не вернулся. И вовсе не потому, что не хотел этого…

Просто не возвращаться – вполне нормально для мертвых.

«Хуго сбежал из темницы», – сухо и цинично сообщили ей как-то стражники. Но к тому времени она уже знала, что случилось на самом деле, хоть виду, конечно же, не подала.

Все тайное рано или поздно становится явным. Особенно, когда разговариваешь громче, чем требует твоя тайна. Недаром Анжелика работала служанкой во дворце барона Друнвельда фон Рерика. И недаром у нее был прекрасный слух.

Которым она и воспользовалась однажды, когда в очередное раннее утро пришла убираться во дворец барона.

***

То утро поначалу ничем не отличалось от всех предыдущих. Она приступила к своей работе также рано, как и всегда.

На часах едва стукнуло четыре, а Анжелика уже вовсю носилась по коридорам с тряпкой и веником. Она всегда делала уборку засветло, так как резиденция Друнвельда была огромной, с большим количеством пышных комнат, которые к первым лучам солнца должны быть чистыми. К тому же, сделав уборку быстро, Анжелика получала возможность реже попадаться достопочтенному мэру на глаза днем и не слышать в свой адрес похотливые реплики этого толстого и извращенного представителя рода фон Рериков.

Когда Анжелика проходила мимо обеденного зала, она услышала доносившиеся из него голоса двух мужчин. Они принадлежали начальнику местного дознания, Линару Соренсену и, собственно, барону. По какой-то причине эти двое решили позавтракать раньше, чем полагается уважающим себя высокопоставленным персонам, и это было подозрительно.

В лучшие времена она просто прошла бы мимо, ведь ее работа – собирать пыль на подоконниках, а не сплетни господ. В худшие же времена интуиция порой обостряется, и Анжелика словно нутром почувствовала, что разговор мэра и начальника дознания каким-то образом связан с ее арестованным мужем.

И ее сердце едва не остановилось, когда она поняла, что не ошиблась.

Друнвельд сидел на стуле, своей величиной напоминавшем скорее трон, во главе огромного стола, выполненного из черного дерева, а по правую руку от него, на стуле куда более скромном, уселся начальник дознания Трезны, Линар Соренсен. Оба они были с ног до головы грязными, как будто только что вернулись с пешей прогулки. Довольно странное занятие для четырех утра и весьма неприятное из-за того слякотного месива, в котором утопали улицы после минувшего ливня.

Больше в столовой никого не было.

Друнвельд отхлебнул вина из большого, украшенного изумрудами кубка, пролив при этом часть темно-красной жидкости себе на бороду, после чего руками поднял с подноса свиное ребрышко, с сочным и жирным куском мяса на нем. Барон откусил здоровенный кусок, абсолютно не оставив свободного места в полости своего рта, и принялся жевать. Своими манерами градоначальник напоминал скорее крестьянина, чем дворянина, но, несмотря на это, считал себя достойнейшим представителем знати. Внешность же барона полностью гармонировала с его сутью лентяя и обжоры: большой, упитанный и бородатый, с массивными, но мягкими ладонями на толстых запястьях.

Одетый в алого цвета мантию барон Друнвельд облизал жирные после ребрышек пальцы и заговорил своим басом с Линаром Соренсеном:

– Ответь-ка мне на один простой вопрос Линар. – в голосе звучал укор.

– Я весь внимание, мой господин. – учтиво произнес худощавый и изрядно полысевший начальник дознания, хитрые глаза которого напоминали две маленькие точки.

– Я мало тебе плачу?

– Более чем достаточно, барон.

– Тогда какого черта ты исполняешь свои обязанности из рук вон плохо? Может быть, ты хочешь кормить свою жену и многочисленных детей, которых вы плодите с ней быстрее саранчи, на одно лишь жалование?! – заорал мэр города.

– Я… нет… конечно я не хочу.

– Тогда будь добр, объясни мне, какого, мать твою дьявола, мы доставили этому прохвосту Элаясу всего пять! Пять вшивых заключенных!

Линар дрожащей от волнения рукой вытер вспотевшую лысину рукавом камзола и принялся за объяснения:

– Аресты в городе продолжаются, барон. Но стражникам все сложнее становится находить жителей, не заплативших налоги. Все из кожи вон лезут, чтобы их заплатить. Люди замечают, что арестованные все реже возвращаются домой. Скоро народ перестанет верить нашим рассказам о побегах.

– Да мне плевать, во что там верят эти гребаные голодранцы! Слушай меня внимательно, ищейка. Трезна достаточно велика и многолюдна, и я настоятельно, слышишь меня, настоятельно рекомендую тебе к следующей встрече с Элаясом предоставить не меньше десяти заключенных! Не меньше десяти, ты понял?! И поверь мне, для тебя будет гораздо лучше, если их будет больше.

– Я понял, мой господин. Сделаю все, чтобы вы остались довольны.

– Да уж, будь добр. И еще одно, чуть не забыл: постарайся, чтобы впредь среди заключенных было как можно меньше коренных жителей города. Как мудрый правитель я все-таки должен проявлять к ним некоторую заботу. Заполняй тюрьмы кем хочешь: эльфами, гномами, северянами с Пепельных Островов, но только в крайнем случае – коренными жителями.

– Понял, мой господин.

– Это хорошо, что ты понял. А то всякий раз, как мы встречаемся с Элаясом, я вижу среди арестантов знакомую рожу. Взять хотя бы сегодня. Как там зовут этого кузнеца, мужа одной из моих служанок, Анжелики?

– Хуго, мой господин.

– Да, точно, Хуго.

Друнвельд сделал глоток вина и после некоторой паузы продолжил:

– Хорошая баба, знаешь ли, эта Анжелика. Мне ее даже немного жалко. И утешить-то некому теперь ее будет. Муженька-то своего она уж точно теперь не увидит. Ну ничего, найдет себе другого такого же Хьюго, хе-хе.

– Хуго, мой господин.

– Ну да, Хуго, кого ж еще.

***

Анжелика догадывалась, о каком Элаясе шла речь в ту ночь. Элаяс Лисий Хвост, известный на всю округу разбойник, по слухам занимающийся поставкой рабов в южные королевства. И теперь Анжелика знала, откуда он этих рабов берет.

Но от этого знания лучше ей не становилось. Ведь поделать с ним она не могла ровным счетом ничего.

От афрейского ворона Анжелику отвлекла сцена, в которой участвовали ее соседи и местная стража. Сцена, так похожая на ту, в которой она и сама участвовала не так давно вместе со своим Хуго. В точно такой же прохладный весенний вечер. В точно такую же первую пятницу месяца – день уплаты налогов.

– Ну войдите в положение, господа стражники, нету у нас трехсот пятидесяти крон, ну нет! Я смог заработать только двести тридцать, работая при этом день и ночь! Смилуйтесь, прошу вас. Возьмите пока то, что я успел заработать, а в следующем месяце я отдам больше. Отдам и положенные триста пятьдесят и те сто двадцать, которые задолжал.

– Я тебе еще раз повторяю! Не можем мы войти в твое положение! Служба у нас! А теперь собирайся и топай с нами!

– Смилуйтесь, благородные господа, видит Бог, не виноват я, что упал спрос на мои изделия! Не забирайте меня, прошу!

– Так, все, мне надоело! Глэм! Иствуд! Хватайте его и марш в комнату дознания! – проорал старший из троицы стражников.

«Благородные господа», как выразился ремесленник, проворно повалили его на землю и быстрыми, отработанными движениями связали ему руки, после чего под отчаянные крики и плач его супруги повели злостного неплательщика налогов в направлении здания службы дознания.

Анжелика наблюдала за этим, и воспоминания о собственном горе накатили на нее с новой силой, а в глазах опять появился блеск. Но уже не слезы.

То были огоньки злобы. Пусть и бессильной пока что.

А ворон все не улетал, с любопытством наблюдая за реакцией служанки на происходящее.

Она снова посмотрела ему в глаза, и от этого ей стало вдруг немного легче. По телу растеклось тепло странной, неведомой уверенности, и Анжелика ощутила нечто доселе чуждое – ей начало казаться, будто она способна на что-то повлиять. Способна, если и не вернуть того, кого у нее отняли, то хотя бы забрать что-то взамен…

Что-то вполне конкретное. И равноценное ее потере.

Ей вспомнилось, как мама читала ей в детстве книгу под названием «Мифы Ригерхейма». В памяти навсегда отпечаталась одна пугающая легенда, настолько удивительная и переполненная мраком, что некоторые выдержки из нее Анжелика запомнила дословно, будто те дожидались своего часа.

«Они придут. Только позови их. Проси о мести, если слаб. Проси, если можешь дать что-то взамен, и каждый получит по заслугам. Они неизбежны. Они неотвратимы. Они сделают то, что должно. Верь».

И Анжелика поверила. И Анжелика начала просить.

Какому-то любопытному прохожему, засмотревшемуся на дом служанки, показалось, что она с уж больно серьезным видом, словно человеку, объясняет что-то севшей на перила ее балкона неказистой черной птице. Но слов было не разобрать.

– Вот дура. – шепнул прохожий себе под нос.

Афрейский ворон резко взмыл вверх, через минуту став небольшим черным пятном, летящим куда-то на север, еще через несколько минут – черной точкой на горизонте, а затем и вовсе исчезнув из виду. Анжелика провожала его взглядом.

И во взгляде этом была надежда.

***

Прошел ровно месяц с момента последней встречи Друневльда фон Рерика с работорговцами, на которой он выдал Элаясу Лисьему Хвосту «всего пять» своих заключенных, среди которых был и муж Анжелики.

На улице темнело. Друнвельд сидел на лавочке в своем саду и уплетал яблоки, размышляя над тем, как хорошо, но утомительно быть мэром города. Его душу переполняла гордость за предоставленную честь управлять целым городом, а также удовлетворение от осознания того, какие плоды ему приносит его непосильный труд.

«Какой странный вкус сегодня у яблок».

Барон швырнул огрызок в кусты и закрыл глаза, вдыхая наполненный жизнью весенний воздух.

«Так бы и не уходил из этого сада. Никогда».

Но Друнвельда ждали дела. Вернее – досуг. Он очень хотел почитать подаренный ему недавно одним из дворян роман модного писателя Генри Шувеля, а после, дабы организовать себе постельные утехи, отправить начальника дознания Линара Соренсена за несколькими наиболее симпатичными эльфийками, незаконные аресты которых в последнее время набрали чудовищные обороты.

«Так. Кролика фаршировать я повару приказал. За Линаром пошлю позже. На завтра дел у меня немного, значит, могу поспать подольше. Пойду, почитаю немного».

Зная барона, трудно было поверить, что книги являются его слабостью. Он поднялся с лавочки и направился во дворец.

***

Одетый в черный плащ довольно высокий мужчина с капюшоном на голове бесшумно, словно крадущийся кот, повернул в огромный коридор и направился в сторону лестницы, как вдруг путь ему перегородил усатый маленький господин в поварской одежде, несший в руках поднос с кроликом.

– Кто вы? – испуганно вытаращил глаза повар.

Мужчина в плаще явно был здесь непрошеным гостем. Он молниеносным и незаметным для повара движением достал из потайного кармана тонкую цепочку из какого-то темного металла, на которой был закреплен амулет в виде двух пересеченных крест-накрест черных крыльев. Взяв цепочку в руку, незнакомец пристально посмотрел на кулинара колдовски-зелеными глазами и начал слева направо раскачивать амулет подобно маятнику прямо перед лицом повара, при этом произнеся:

– Я новая служанка. – голос был довольно низким, и едва ли его можно было назвать приятным.

Повар следил за движением амулета и был, казалось, загипнотизирован. Он отозвался не сразу:

– Да… новая служанка. – и с пустым взглядом пошел прочь от странного человека.

Одетый в черное незнакомец беспрепятственно поднялся по лестнице на второй этаж и оказался возле громадной двери. Тихонько дернул ручку – не заперто. Проскользнул в образовавшийся проход и оказался внутри кабинета. Затем медленно, стараясь оставаться беззвучным черным пятном, подошел к окну, которое, как ему было известно, выходило в сад. На улице, тем временем, уже почти стемнело, а вместе с тем тьма завладела и комнатой.

«Идет».

Загадочный пришелец в капюшоне отошел от окна и встал в углу, около входной двери так, чтобы вошедшему в кабинет человеку невозможно было его увидеть. Скрестив руки на груди, он с равнодушным видом замер в уже абсолютно темном помещении и начал его разглядывать. Глаза быстро привыкли к темноте, и вскоре незнакомец убедился, что находится в воистину достойном дворянина кабинете: вся мебель была выполнена из черного дерева, включая кресло, огромный стол, посередине которого лежала, словно дожидаясь прочтения, книга, и полностью забитые различной литературой шкафы, что стояли слева от входной двери. Справа же от входа, на стене, висели различные образцы холодного оружия: мечи, кинжалы, сабли. Даже для секиры нашлось там место. Однако, трудно было определить, готово ли всё это к применению в бою, или же орудия выполняют всего лишь функцию украшений.

Слившийся с тьмой кабинета незваный гость услышал доносившиеся с лестницы звуки тяжёлых шагов.

В кабинет, как-то уж слишком тихо подкашливая, неспешным шагом вошел грузный бородатый мужчина в алой мантии. Не заметив незнакомца, он прошел к столу, сел в кресло, после чего зажег свечи и открыл первую страницу лежавшего перед ним романа популярного писателя Генри Шувеля под безвкусным названием «Месть угнетенного».

Вдруг мужчина в алой мантии услышал низкий голос:

– Здравствуй, Друнвельд.

Подняв глаза, барон раскрыл рот от удивления и легкого испуга, но почему-то не смог вымолвить ни слова. Отчего удивился и испугался еще пуще.

– Яблочки вкусные были, барон?

Мэр Трезны всмотрелся в тот угол кабинета, со стороны которого доносились обращенные к нему слова. И от увиденного его будто заморозило. Там, в темноте, как будто не укрывшись в ней, а являясь ее источником, стоял не то человек в плаще, не то крылатый демон: этого Друнвельду было не разобрать – у страха глаза велики.

Вдруг он заметил, что на поясе незнакомца закреплены длинные ножны, и понял: тот все-таки является человеком. Но это знание отчего-то не утешило. Зато заставило сердце биться чаще, а лицо мгновенно побелеть.

Градоначальник беззвучно зашевелил губами, тщетно пытаясь произнести хоть слово. А похожий на огромную хищную птицу мужчина продолжил:

– Молчишь. Как кролик, которого тебе фаршируют сейчас. Гроза ремесленников и служанок. – тон был спокойным, но пугающим.

Теперь Друнвельд разглядел говорившего хорошенько. Воистину, лучше бы перед ним стоял демон. С ним, у мэра Трезны был бы хоть какой-то шанс договориться. С тем же, кто завладел кабинетом, договориться было нельзя. Нельзя было от него и убежать.

Друнвельд, как и Анжелика, читал когда-то легенду о Воронах. И ему хватило мозгов догадаться, кто перед ним стоит.

Бледный как молоко барон сполз со стула и начал скрести стену в попытках подняться на ноги.

«Если они решили прийти за тобой, то ты обречен. Они будут стоять всего в метре от тебя, но ты заметишь их, когда будет уже поздно».

Друнвельду уже не суждено было прочесть «Месть угнетенного». Но суждено было ее отведать.

– Я скажу тебе, почему ты молчишь. Мои коллеги по цеху обычно начиняют пищу жертвы смертельными ядами. Я же использую вещества, которые парализуют лишь язык и голосовые связки. Люблю, когда человек перед смертью говорит не ртом, а глазами.

Похожий на гигантского черного ворона человек сделал шаг вперед и извлек из ножен меч.

– Защищаться будешь, Друнвельд? Или сдохнешь на коленях?

Мэр Трезны, охваченный первобытным ужасом, все-таки поднялся и дрожащими руками попытался снять с прикрепленной к стене стойки меч, но вместо этого лишь неуклюже уронил его на пол. На этом, однако, его жалкие потуги не закончились: упав на колени, Друнвельд начал ползать, стараясь ухватиться за рукоятку. И в итоге ему это удалось. Он вновь поднялся, нервно дыша, и кое-как принял боевую стойку.

Рослый незнакомец, слегка скривив рот в дьявольской улыбке, подскочил к барону быстрее молнии так, что тот даже шевельнуться не успел. Первым стремительным ударом своего клинка он выбил слабо сжатый Друнвельдом меч. Вторым отрубил мэру города Трезна, барону из рода фон Рериков, голову.

***

Анжелику мучала бессонница, когда ей показалось, что в дверь кто-то постучал. Она не поспешила ее открывать, так как приняла звук за игру своего воображения. Однако тихий стук повторился, все же заставив ее покинуть свою кровать. И она направилась к входной двери, чтобы выяснить, кого к ней принесло в столь поздний час.

Она открыла дверь и увидела перед собой опасного вида человека, одетого во все черное. Голова его почти полностью скрывалась под капюшоном, и лишь нижнюю часть лица можно было хоть как-то разглядеть: твердый, угловатый подбородок и слегка опущенные уголки рта, выдающие угрюмый нрав. Кожа незнакомца была бледной. Анжелика вздрогнула, испугавшись. Новоявленный гость вселял страх.

Внезапно он заговорил. С едва уловимым северным акцентом. Разборчиво, но довольно тихо. Ровно настолько, чтобы его могла слышать только она:

– Друнвельд мертв, Анжелика.

Та застыла в изумлении и не смогла сразу найти слов, чтобы ответить загадочному гостю.

– Ворон передал послание. Я сделал то, что должно. Ваш муж отмщен. – продолжил низким голосом убийца.

Анжелика не могла поверить своим ушам. Но незнакомец, очевидно, не лгал, так как никто не мог слышать того, что она говорила птице на балконе.

– Спасибо… – растерянно вымолвила она. – Зайдите, а то нас заметят. Я…я сейчас.

Незнакомец вошел в дом в ожидании Анжелики, которая зачем-то удалилась в другую комнату.

Через некоторое время она вернулась, сжимая в руке кинжал, судя по украшенной драгоценными камнями рукоятке которого, можно было сделать вывод, что он очень дорогой.

– Как вас зовут? – спросила Анжелика.

– Зоран.

– Держите, мастер Зоран, вот то, что я обещала. Спасибо вам.

Зоран взял кинжал в руки, быстро окинул взглядом камни на рукоятке и, видимо уверившись, что они настоящие, спрятал оружие в одеждах.

– Он стоит больших денег. Продав его, вы предотвратили бы много своих проблем. Так почему же не сделали этого?

– Это семейная реликвия. Она была дорога мне… до того как Хуго аресто… похитили. Да и не купил бы у меня его ни один торговец. Глядя на меня, никто не поверит, что я его не украла.

– Прощайте, Анжелика. – Зоран развернулся спиной к служанке, намереваясь уйти. Но едва он открыл дверь, рассчитывая сделать шаг на улицу, как Анжелика заговорила снова. Зоран этого ожидал.

«Только не это».

– Зоран, постойте. Вы… для вас, кажется, нет ничего невозможного. Помогите мне еще раз, прошу. Найдите моего мужа. Живого или мертвого. Я добуду деньги. Не знаю как, но добуду. Я заплачу вам столько, сколько будет нужно.

– Я не занимаюсь подобными вещами. – отрезал он, не оборачиваясь.

Воссоединять семьи – не его работа. Как бы ему не хотелось, чтобы было иначе.

Зоран вышел из дома Анжелики, оставив лишившуюся последней надежды женщину наедине с пустошью, которая синем пламенем выжжена на ее душе. С пустошью, на которой не взрастет уже ничто и никогда.

Через несколько минут он скрылся в темных переулках рабочего квартала Трезны. А через полчаса его уже вовсе не было в освобожденном от власти работорговца городе.

Наемный убийца знал, что он показался несчастной служанке бессердечным, холодным чудовищем и как всегда в таких случаях испытывал из-за этого горечь.

Ведь быть и казаться – это редко одно и то же.

КРЕПОСТЬ

Расположенное на севере материка предгорье Афрея по праву считалось одним из самых живописных мест в королевстве Ригерхейм. За несколько десятков миль до начала восхождения на саму гору перед взором забредшего в эти края путешественника представали поражающие высотой деревьев сосновые и еловые леса, наполняющие легкие вступившего в них успокаивающим ароматом хвои, бесчисленные озера, гладь каждого из которых своей девственной чистотой напоминала слезы богов, а также бурные реки, своим ритмичным течением от одного крутого порога к другому заставляющие думать, что у этого места есть сердце. А сами реки являются его венами.

Флора этой части страны поражала своим изобилием: леса были полны различного вида кустарников, на болотах росли лишайники и мхи, а для того чтобы сосчитать все видовое многообразие ягод человеку не хватило бы пальцев обеих рук и ног. Здесь с одинаковым успехом росли красная и черная смородина, черника, земляника, брусника, клюква и, конечно же, кисло-сладкая принцесса болот морошка.

Но все свое несравненное очарование природа этих мест открывала лишь дважды в сутки: на рассвете и на закате. В эти времена суток игра солнца на глади здешних озер создавала невероятное буйство красок, отчего все вокруг начинало казаться сказочным и даже сюрреалистичным.

При этом, любителю живописи редко доводилось увидеть в музеях или приобрести на аукционах картины с пейзажами предгорья Афрея. Их попросту было очень мало, потому что редкий художник осмеливался приходить сюда, чтобы увидеть воочию и перенести здешние красоты на полотно. Ибо в этом краю путника на каждом шагу поджидала смерть.

И лишь на меньшую часть причиной этому стал тот факт, что сама природа позаботилась о своем покое от наблюдателей бесчисленным множеством опасных зверей: от хитрых лисиц и свирепых рысей до умных волков и могучих медведей.

Основная причина является куда менее земной. Предгорье Афрея – территория древней магии. Беспечному путнику данный факт сулит в лучшем случае смерть от голода и истощения, ведь ступив сюда, в кажущийся таким безопасным хвойный лес и, пройдя достаточно глубоко, он уже никогда не сможет найти из него выход. В худшем же случае он умрет от остановки сердца, так как местная магия насылает на путешественников жуткие, ужасающие галлюцинации. А существует она здесь лишь потому, что обывателям нельзя знать некоторые вещи.

Им нельзя знать того, что на горе Афрей, породнившись с ее серыми склонами и будто притворившись частью ландшафта, расположилась крепость, название которой на древнеригерхеймском звучит как Кун Румунн. Скала Воронов.

Место, где учат убивать.

***

– На! Получай, слабак! – прокричал крепкий мальчишка лет одиннадцати на вид, после чего в победном жесте поднял над головой деревянный тренировочный меч. Похожее на поросячью морду лицо юного фехтовальщика при этом озарила довольная улыбка.

Его оппоненту, другому мальчику, выглядевшему на несколько лет моложе, крепко от него досталось. Все его детское тело было покрыто синяками и ссадинами, а мгновение назад он пропустил мощнейший удар деревянным мечом в область печени. Теперь он, согнувшись, лежал на полу, держался за правый бок и, подобно выброшенной на берег рыбе, пытался поймать ртом воздух.

Дети бывают жестоки.

– Слабак! Слабак! Слабак! – свиноподобный мальчуган начал сопровождать каждое слово пинком по поверженному и не способному защищаться противнику.

Но он не долго глумился. От неожиданного удара по затылку ему показалось, что глаза лишь чудом не вылетели из орбит.

– Ай! – мальчик обернулся.

Перед ним стоял ровесник, но куда более высокий и мускулистый. Он заговорил:

– Магистр запретил нам драться без его присмотра.

Свиноподобный посмотрел на него со смесью страха и восхищения. Он явно был из той породы детворы, что признают лишь силу.

– Конрат, мы же просто играем! Зоран, ну скажи!

Лежащий на полу мальчик что-то прохрипел. А заступившийся за него здоровяк ответил свиноподобному:

– Ты врешь! Вы не играете! Ты просто задираешь его, потому что он младше и слабее!

– Не правда! Мы играем! Я не вру, Конрат! – оправдывался задира.

– Тогда давай я с тобой поиграю, Бирг!

Конрат ударил Бирга кулаком по лицу, и тот лишь чудом удержал равновесие и не упал. Одной рукой он схватился за нос, из которого уже текла кровь, а другую, трясущуюся от страха, но все же продолжавшую сжимать рукоять деревянного меча, выставил вперед, в надежде не подпустить к себе Конрата. И попятился.

– Конрат, не надо! Отстань!

– Я играю!

Конрат рывком попытался сократить дистанцию до позволяющей нанести удар кулаком, но Бирг отбежал и снова выставил меч вперед.

– Я больше не буду! Отстань!

Вдруг в зале для тренировок раздался громовой голос:

– Это что тут, черт подери, происходит?! Проклятая мелюзга! Вы что, совсем страх потеряли?!

Кровь в жилах ребят застыла. Они мигом прекратили свои детские разборки, а Зоран попытался подняться, хоть это и было адски тяжело. Но когда в помещение входил магистр, все те, кто почему-то лежит или сидит, обязаны были встать.

Это был одетый в черное, высокий, седой и жилистый мужчина, с короткой стрижкой и обезображенным шрамами лицом. Скрестив руки за спиной, он подошел вплотную к уже выстроившимся в шеренгу драчунам. Его движения были легкими и угрожающими, в них ощущалась сила, уверенность и отвага. Разгневанно посмотрев на своих учеников, наставник снова заговорил, делая ударение на каждом слове:

– Что тут творится?! – голос разъяренного медведя, не иначе.

Мальчики переглянулись. Бирг выглядел напуганным. Страх Зорана, напротив, улетучился, уступив место угрюмости. Конрат же, сверля Бирга глазами, выглядел откровенно злым.

– Мы отрабатывали фехтование, магистр Андерс. – произнес Конрат настолько виновато, насколько мог.

– Чего вы делали? Фехтовали? Да вы едва меч держать научились! Фехтовальщики чертовы! Что я вам строго-настрого запретил?! Не смейте, не смейте фехтовать без меня! Вы только ошибки закрепите!

Воспитанники пристыженно склонили головы.

– Простите, магистр Андерс. – почти что хором произнесли они.

– Видимо, вам мало шести часов тренировок в день. Отлично. Выносливые значит. Ну-ну. В наказание всю сегодняшнюю ночь вы вместо сна будете бегать по полосе препятствий. Начиная с этой минуты. Бегом марш на полосу!

И они побежали. Зоран едва успевал за Конратом, который, похоже, не сильно ускорялся, а Бирг, не желая опять ловить на себе гневные взгляды последнего, оторвался от своих товарищей по наказанию.

– Конрат. – произнес Зоран с одышкой.

– Что?

– Спасибо.

Конрат в ответ кивнул и слегка улыбнулся. В те времена он был Зорану почти что другом. В те времена он казался Зорану довольно хорошим человеком по меркам их ордена. Но казаться и быть – это, как правило, не одно и то же.

С тех пор многое изменилось.

***

Облокотившись на огромные каменные перила и вглядываясь вдаль в ожидании заката, на чрезвычайно просторном балконе крепости одиноко стоял мужчина около тридцати с небольшим лет с длинными черными волосами. Это был значительно выше среднего роста человек, атлетически сложенный, с узкой талией, широкими плечами и весьма, даже немного чересчур, мускулистый. Он был одет в темно-серый походный камзол и черные узкие штаны, заправленные в довольно высокие сапоги того же цвета. Черты лица его были резкими и довольно грубыми, однако в них присутствовало некое северное благородство. Взгляд зеленых глаз был жестким и задумчивым, но при этом слегка печальным.

Он повернул голову, когда чья-то небольшая крепкая ладонь легла ему на плечо. Это оказался Креспий. Самый младший из Ордена. И единственный из братьев, в ком он еще мог разглядеть остатки человечности.

– Красиво здесь. – начал Креспий. Это был невысокий, легкий и подвижный парень одетый примерно также как Зоран, к которому он только что присоединился.

– Да уж. Афрей красив. – Зоран тяжело вздохнул. – Им можно восхищаться бесконечно, если …

– Не знать сколько людей погубили его леса. – закончил мысль Зорана Креспий.

– Да.

Они некоторое время молчали, смотря на бесконечно прекрасные пейзажи северного Ригерхейма. Прервал молчание Зоран:

– Многие сейчас на контрактах?

– Никого. Наши птицы давно не приносили ничего стоящего. Твой контракт на мэра Трезны был последним.

– Я ушел за Друнвельдом почти полтора года назад и только сейчас вернулся. Хочешь сказать, за это время птицы не принесли совсем ничего?

– Нет. А где ты, кстати, пропадал так долго? Почему не возвращался?

– Я хотел немного отдохнуть от ароматов хвои.

– Понятно. И где же ты отдыхал от них?

Зоран задумался:

– Хм. Много где. На юге страны, в основном.

– А в Ланте был? Всю жизнь хотел там оказаться! Я слышал о ежегодном карнавале в этом городе. Говорят, что праздника более помпезного не сыскать во всем Ригерхейме! Ты побывал на нем?

– Да.

– И как?

– Помпезно. – угрюмо ответил Зоран.

Креспий почувствовал, что Зорану отчего-то не хочется говорить о Ланте.

– Конрат говорил сегодня, что контрактов скоро прибавится. – сменил он тему.

– Значит Конрат – ясновидящий. Впрочем, ему видней, он же все-таки магистр.

– Я давно не видел его таким радостным.

– Он всегда радуется, когда нужно кого-то убить.

Лицо Креспия сделалось грустным:

– А мне, если честно, не хотелось бы, чтобы их стало больше.

– Я знаю, Креспий, знаю. Хотя, помнится мне, когда-то ты так и рвался в бой.

– Да уж. Раньше мне действительно казалось, что я смогу сделать мир лучше. Но теперь я понимаю, что навряд ли справлюсь с этим, потому что всех мерзавцев убить невозможно. Даже целому ордену. Их просто слишком много.

Зоран ухмыльнулся.

– Не поэтому, Креспий. Далеко не поэтому ты не сможешь сделать этот мир лучше.

– А почему тогда?

Зоран в течение нескольких секунд обдумывал ответ, после чего произнес:

– Что ты обычно делаешь, после того как выполнил контракт?

Креспий ненадолго задумался и ответил:

– Иду за платой к нанимателю.

– А что ты делаешь, когда получил плату?

– Иду в бордель.

Зоран рассмеялся.

– Ну хорошо. А что ты делаешь после того как обошел все бордели, таверны и казино в городе?

– Возвращаюсь в крепость, Зоран. Я не понимаю, к чему ты это спрашиваешь.

Зоран продолжал:

– А где и, самое главное, с чем остается тот, чью жажду мести ты утолял? Твой наниматель.

Креспий задумчиво сдвинул брови.

– Чаще всего дома. И… ни с чем.

– Верно! Ни с чем. Ты не возвращаешь ему убитых родственников. Ты лишь убиваешь другого убийцу. Ты не исцеляешь от наркозависимости какого-нибудь сына какой-нибудь несчастной матери. Вместо этого ты просто убиваешь наркоторговца, а потом еще и забираешь у женщины последние крохи. Скольких бы сукиных сынов ты не убил, Креспий, запомни: добра ты этим не сделал. Мы оставляем в душах людей только выжженную пустошь. Мы даже жажду мести в них уничтожаем, а она для многих из них – последний смысл жизни.

Зоран откашлялся и продолжил:

– Но это лишь одна сторона медали, Креспий. Та, что касается нанимателей.

Молодой убийца внимательно слушал каждое слово Зорана. Из всего Ордена он был для Креспия самым большим авторитетом, даже большим, чем сам Конрат.

– Расскажи про вторую. – попросил он.

– Что ж, хорошо. Вторая сторона касается тех, кого ты убиваешь. Видишь ли, Креспий, порой случается так, что из-за смерти всего лишь одного мерзавца страдает сразу много хороших людей. Запомни: у подонков тоже есть семьи. И их тоже может кто-то любить и оплакивать. Их дети, их жены, их братья, которые за свою жизнь, может, и мухи-то не обидели.

– Я… я вообще тогда ничего не понимаю. Мне никто еще подобного не говорил.

– А тебе и не нужно ничего понимать, Креспий. Выбора у тебя в любом случае нет. Продолжай делать то, что должно, но просто не думай теперь, что тем самым приносишь кому-то добро. И, уж тем более, меняешь мир в лучшую сторону.

Зоран похлопал молодого убийцу по плечу и, оставив того наедине с собственными мыслями, молча направился в свою комнату.

***

Обитатели Скалы Воронов обычно не являлись кровными родственниками, но, все же, следуя обычаям Ордена, называли друг друга братьями. При этом, взаимоотношения между ними далеко не всегда были теплыми.

Когда Зоран оказался в коридоре и увидел, как ему навстречу шагает один из братьев, очень крепко сложенный, но невысокий, на его лице появилась жестокая улыбка.

Они поравнялись, и Зоран напряг левое плечо, после чего с силой врезался им в правое плечо идущего на встречу.

– Поаккуратней! – заорал тот, гневно посмотрев на обидчика похожими на поросячьи глазами.

Зоран только этого и ждал.

Он резко повернулся лицом к кричащему, схватил его за горло одной правой рукой и мощным движением впечатал в стену затылком.

– По-моему это тебе стоит быть аккуратней, Бирг. – спокойным голосом произнес он.

Биргу показалось, что от удара о стену у него посыпались искры из глаз. Но эта была лишь меньшая из проблем. Большая же, заключалась в том, что стальная ладонь продолжала сжимать его горло, так и норовя раздробить кадык.

– Ты же подвинешься в следующий раз, так ведь? – подсказал Зоран решение этой проблемы.

Бирг, собрав волю в кулак, промолчал. Не хотел подчиняться. Зоран сжал его горло сильнее.

– Да… Да… Подвинусь… – все-таки сдавшись, прокряхтел Бирг.

Могучая ладонь разжалась, и он с облегчением выдохнул.

– Вот и хорошо. – издевательски улыбнувшись, подметил Зоран.

***

Он уже больше часа ворочался на кровати, но никак не мог уснуть. Жуткие воспоминания тревожили его ум, заставляя мысленно возвращаться во времена своего далекого прошлого. Во времена, когда он был намного моложе, чем сейчас, и еще верил в идеалы своего ордена. Как и юный Креспий он когда-то действительно считал, что убийствами может сделать мир лучше. Думал, что очищает его.

Но даже для этой некогда твердой веры, для этой не поддающейся никакой критики морали, Зоран порой бывал слишком жесток к тем, за кем приходил. И даже для нее масштабы резни, которую он учинял, превышали зачастую всякие рамки.

И, как бы странно это не звучало, лишь отчасти в том была вина самого Зорана. Хотя он, кончено, привык осуждать только лишь себя самого. И если в юности раскаяние улетучивается также быстро, как и приходит, то по прошествии лет, оно поедает душу уже беспрерывно, кусок за куском, смакуя каждый из них словно деликатес.

«Зачем ты убиваешь?» – слышал Зоран в голове голос своего старого знакомого.

– Зачем я убиваю? – шепотом спросил Зоран сам себя, вспомнив маленькую деревушку Ярру, мысли о которой неспроста преследовали его уже многие годы.

Он до сих пор наивно полагал, что тем далеким летом мог поступить по-другому.

СТАРИК

Маленькая деревушка Ярра находилась в самом центре Ригерхейма. Земли здесь были плодородные и ежегодно давали хороший урожай, в многочисленных реках водилось большое количество рыбы, а в лесах – дичи. Настоящий рай для представителей сразу трех профессий: для земледельцев, для рыболовов и для охотников.

Наряду с хорошими природными условиями, местоположение Ярры было выигрышным еще и благодаря удаленности от крупных городов: несмотря на расположение в центре королевства, деревня считалась глухой. Городские стражники приезжали сюда лишь раз в квартал за продовольствием, которым жители обеспечивали ближайший город – столицу страны Хикон, вместо уплаты налогов. Порядок здесь обеспечивали дружинники – местные мужики, которые частично освобождались от работы в полях и огородах, но вместо этого внимательно охраняли деревню днем и ночью.

Жители Ярры, можно сказать, были одной большой семьей, стать членом которой, можно было, лишь в ней родившись. И чужаков в Ярре, мягко говоря, не очень любили.

Была середина лета. И в один из ясных теплых полдней, столь редких в вечно пасмурном Ригерхейме, в местную корчму вошел длинноволосый молодой мужчина в темной походной одежде и плаще. Он сразу направился к стойке.

– Здравствуй, корчмарь. Милая деревня у вас. – проговорил гость низким, слегка хриплым голосом, но весьма приветливо.

Хозяин заведения недовольно смерил взглядом неожиданного посетителя. У того явно было хорошее настроение. Это раздражало.

– И тебе не хворать. – сухо ответил корчмарь, смотря исподлобья.

– Чем кормишь сегодня? Я голоден как чертов волк.

– Перловка.

– А кроме перловки?

Он оказался не просто непрошеным гостем. А непрошеным гостем с запросами. Это раздражало вдвойне.

– А кроме перловки можешь травки на улице пощипать. А то весь порог сорняками оброс.

Хамоватый корчмарь всего-навсего хотел, чтобы гость убрался туда, откуда пришел. Он считал, что имеет полное право требовать этого. И совершенно точно, эта история имела бы совершенно другой конец, гораздо более счастливый, если бы гость прислушался.

Но тот оказался не робкого десятка.

Услышав грубость в свой адрес, чужак изменился в лице, выражение которого теперь стало мрачным и излучающим угрозу. Он тяжелым взглядом посмотрел в глаза корчмарю так, словно вместо предложенных сорняков может съесть его душу, и произнес все так же низко и спокойно, но уже далеко не приветливо:

– Я спрошу тебя еще только один раз, поварешка. И если я не получу ответа на свой вопрос, или твой тон мне не понравится, то к сорнякам отправишься уже ты. Вместо удобрения.

В голосе чужака было нечто, что давало понять: он не лжет насчет своих намерений.

Корчмарь сглотнул. Он все понял.

– Итак, я вижу, ты внимательно слушал. Спрашиваю тебя еще раз. Чем вы кормите, кроме перловки?

Хозяин заведения затараторил:

– Супы есть: гороховый, рисовый, окрошку тоже могу состряпать. Рагу овощное есть, пюре картофельное, жаркое из свинины. Из каш кроме перловки есть гречневая и овсяная. Из питья могу подать компот из сухофруктов, квас или пиво. Что будете, господин?

– Подай мне овощное рагу, жаркое, гороховый суп и пиво.

– Сейчас я все приготовлю. – без тени былой агрессии, но с нотками заискивания произнес испуганный корчмарь.

– Я буду ждать за дальним столиком.

– Садитесь где угодно, господин, все столики свободны.

Гость уселся и со скучающим видом принялся ожидать, когда ему принесут еду.

Вдруг в корчму вошли двое крупных упитанных мужчин, одетых по-крестьянски, на поясе обоих было закреплено по ржавому короткому мечу.

– Валдис! – пророкотал один из них. – Валдис, мать твою!

– Иду, иду! – донесся из кухни крик корчмаря.

Валдис вышел к двум посетителям, которые, судя по их виду, были деревенскими дружинниками, после чего они втроем начали о чем-то разговаривать. Сидящий за дальним от входа столиком гость заметил, что во время этой беседы корчмарь кивком головы указал вооруженным крестьянам на него. Дружинники сразу повернули головы и злобно уставились на посетителя, после чего, обменявшись еще парой коротких фраз, двинулись в его сторону.

– Добрый день, господин. – совсем не по-доброму начал один из них, когда подошел. – Я Хемет, а это Рух, мы здесь дружинники. За порядком следим, стало быть. А вы кто будете? Часом, не разбойник?

Гость беглым равнодушным взглядом оценил заговоривших с ним мужчин, после чего ответил:

– Зоран из Норэграда. Странствующий детектив. Стало быть.

– Детектив, значиться. Странствующий при том. Так грамота у вас, стало быть, имеется об этом?

– Имеется. – Зоран достал из одежды длинный сверток и положил на стол.

– Нам, стало быть, ознакомиться нужно.

– Так бери, раз нужно.

«Как будто ты читать умеешь».

Тот дружинник, который звался Хеметом, взял грамоту, развернул и принялся с серьезным видом ее разглядывать.

– Грамота у вас, значиться, с печатями. Настоящая, стало быть.

– Само собой, она настоящая. – солгал Зоран.

– Так-то оно так, конечно. Но только вот в Ярре не дозволено гостям корчмарю угрожать. Будь ты хоть детектив, хоть рыцарь, хоть еще кто. Проследуем, значит, с тобой к старосте. Для беседы. Он и грамоту твою повнимательней посмотрит и про вежливость напомнить, стало быть, не забудет.

Зоран зевнул.

– Ну пойдем, поговорим с твоим старостой о вежливости.

«И гостеприимстве».

Пока они шли по деревне к ничем не примечательному маленькому домику, Зоран разглядывал местных жителей и с каждым шагом все больше убеждался, что во всем селении не было ни одного человека, который рад был чужаку. Даже попросту равнодушных не нашлось. Все прохожие смотрели на него с выраженной неприязнью. Зоран никогда не понимал этой черты жителей глухих деревень и старался избегать подобных селений во время своих странствий. Но в этот раз он настолько проголодался в пути, что просто не смог отказать себе в походе до корчмы, а находящаяся в Ярре являлась ближайшей в округе. Теперь он жалел о принятом решении, которое обернулось ему не утолением голода, а лишь потерей времени.

Дверь сильно скрипнула, и они вошли в дом, который оказался не жилым помещением, а чем-то вроде кабинета, только весьма скромно обставленного: деревянный прямоугольный стол и два стула друг напротив друга, а также скамейка, примыкающая к противоположной входу стене.

– Меч и остальные вещи, стало быть, на лавку надобно положить. – сказал Хемет.

Зоран недовольно усмехнулся над принятыми стражникам мерами предосторожности, но все же сложил свои вещи на скамейку: покоящийся в ножнах меч, засапожный нож, амулет в виде скрещенных черных крыльев, небольшой мешочек с монетами и грамоту странствующего детектива.

– Я схожу за старостой. – впервые за все это время заговорил Рух.

Однако за спинами повернутой лицом к скамейке троицы уже кто-то стоял. И этот кто-то заговорил также неожиданно, как и появился:

– Уже не надо. Просто оставьте нас с детективом наедине. – голос был довольно странным. Он почему-то напоминал игру скрипки в неумелых руках.

Зоран задумчиво сдвинул брови. Не мог взять в толк, как умудрился прослушать приход незнакомца. Который, очевидно, и был старостой деревушки.

Троица развернулась на голос.

Внешность старика оказалась причудливой и пугающей. Он был низкого роста, бледным, худым и очень горбатым мужчиной, одетым в черную свободную одежду, похожую на монашескую робу, длинные рукава которой полностью скрывали его руки. Волосы его были длинными и седыми, а грязные непричёсанные локоны ниспадали на лицо. Глаза старика были большими, причем черные как бездна зрачки занимали большую их часть. Но особенно своими размерами поражал его рот: он был невероятно длинным и казался на фоне острых подбородка и носа, а также впалых щек абсолютно неуместным.

Зорану на секунду показалось, что глаза дружинников сделались пустыми, когда они посмотрели на старосту так, словно не узнают его.

Но почти сразу они опомнились. Хемет произнес:

– Ну мы, значится, пошли.

Дверь снова издала дикий скрежет, когда они, уходя, закрыли ее за собой.

– Мое имя Гастрод. Я – староста.

– Зоран. Странствующий детектив.

Гастрод улыбнулся неприятной длинной улыбкой, которая заняла чуть ли не половину его бледного лица.

– Почему вы здесь, Зоран? – голос его был не просто неприятным. Он был таким же раздражающим как металлический скрежет и таким же навязчивым как жужжание самого настырного комара возле уха.

– Меня пригласили сюда непонятно зачем любезные Хемет и Рух. А им, в свою очередь, порекомендовал меня ваш гостеприимный корчмарь Валдис.

Гастрод все улыбался. При этом его похожие на огромные черные жемчужины глаза были неподвижны и абсолютно непроницаемы. Зоран заметил, что он еще ни разу не моргнул.

– Вы здесь, потому что я очень хотел вас видеть. Я заметил вас, когда вы подходили к Ярре и сразу понял, что такой человек как вы… а точнее именно вы можете мне помочь.

Зоран насторожился. Было ощущение, что старик говорит с издевкой.

– И чем же может быть полезен скромный странствующий детектив в глухой деревне, где все проблемы решаются жителями самостоятельно?

– Странствующий детектив – ничем.

Зоран насторожился еще сильнее. Гастрод продолжил, посмотрев в сторону лежащего на лавочке амулета:

– Ведь если я правильно понимаю, в Кун Румунне еще не открыли факультет по подготовке детективов?

Услышав последнюю фразу, наемный убийца вплотную подошел к старику и, нависнув над ним словно черный монумент, посмотрел снизу вверх, после чего сквозь зубы проговорил:

– Откуда ты знаешь?

– Я прожил долгую жизнь, мастер Зоран. Мне известно очень многое об очень многих вещах. И уж историю Ригерхейма я знаю достаточно хорошо. Подлинную историю, а не ту, что пишут в учебниках.

– Кто ты? – во взгляде Зорана одновременно читались угроза и задумчивость. Он будто взвешивал: стоит сворачивать болтливому старику шею или не стоит. Но это не произвело на Гастрода никакого эффекта. Он продолжал улыбаться.

– Я просто староста, мастер Зоран. И мне просто нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты отомстил кое-кому. Иначе моя бедная старая душа не обретет покоя. И, кстати, не переживай: я никому не скажу, кто ты на самом деле.

– С чего ты взял, что я буду тебе помогать?

– Я же сказал, мастер Зоран. Я стар. И мудр. Я вижу, какой ты человек. Ты верен своим принципам. Ты считаешь, что все слабые и затравленные должны быть отмщены. И в Ярре есть такие люди. Это я. Это другие жители деревни. Все мы. Нашего хорошего друга, местного лесника Йохана убили. Просто так. Его убил жестокий бессердечный выродок. Он разорвал бедного Йохана на куски и с тех пор изгнан из деревни. Он в лесу. Он сильный. Все в деревне его боятся. Потому что он будет убивать снова. Отомсти за Йохана. Предотврати дальнейшие смерти. И получишь золота в два раза больше, чем в твоем мешочке.

Гастрод достал из кармана увесистый мешок с монетами и слегка подкинул его вверх, после чего тот, бряцнув, тяжело упал в его костлявую ладонь.

В те времена Зорана не приходилось долго упрашивать. В те времена он был образцом истинного убийцы Скалы Воронов и действительно верил, что за кровь можно расплатиться лишь кровью.

А еще, звонкая монета никогда не бывает лишней.

– Ты сказал, что мерзавец изгнан, значит, он жил здесь. Как его зовут?

– Граф Рудольф фон Пацифор.

От удивления Зоран поднял брови.

– Граф? В этом захолустье жил граф?

– Да жил. В усадьбе на окраине деревни. Не удивляйся, мастер Зоран. Рудольфу запретили жить в крупных городах из-за его редкой болезни, ликантропии.

Брови самозваного детектива поднялись еще выше. Оборотней ему убивать не доводилось.

– Так он чертов верфольф?

– Он не просто верфольф. Он душегуб. Дело в том, что Рудольфа не казнили в Хиконе, где он жил раньше, по одной простой причине. Форма ликантропии, которой он страдает, весьма… специфична. Он может контролировать свои превращения, а также свое сознание во время этих превращений. В обличье волка он сохраняет человеческий рассудок и нападает только тогда, когда сам этого хочет, а не по зову инстинктов. Признав опасным только лишь потенциально, власти депортировали его из Хикона, сохранив за ним титул, и предоставили право жить в ранее заброшенной усадьбе здесь, в Ярре.

– И он стал нападать? Обозлился на мир из-за изгнания? Поэтому дал волю зверю внутри себя?

– Он и раньше давал. Иначе бы о его болезни не узнали. Но продажные власти закрыли глаза на несколько убийств за щедрые взятки и решили, что графа Рудольфа достаточно оградить от цивилизованного общества, дав возможность наводить ужас на никому не нужных крестьян вдали от городских стен.

– Его болезнь точно контролируемая? Есть ли вероятность, что он не владеет собой?

– Совершенно точно его болезнь контролируемая. Он даже разговаривать может в волчьем облике. Как я уже сказал, он просто садист. Ему нравится убивать. Он разорвал на куски Йохана. Крестьяне каждый день в опасности. Войти в лес попросту невозможно, ибо там – смерть.

– Как вам удалось изгнать его?

– Собрались всей деревней: взяли топоры, вилы, у кого-то нашлись мечи. Подошли к его усадьбе толпой и потребовали, чтобы он убрался. Со всей деревней разом ему не совладать. Вот он и послушался. Но с тех пор одинокому путнику в лес лучше не соваться. Ибо граф отомстит.

– Другие жители знают о твоей затее?

– О да! Конечно знают! Именно они и попросили меня найти наемников для убийства Рудольфа! Но я-то знаю, что ты справишься лучше! Однако не бойся, я никому не выдам твою тайну.

Зоран полминуты обдумывал услышанное. Гастрод не нравился ему. Он чувствовал, что в этом человеке было что-то ужасное. Внутренний голос говорил ему не браться за эту работу, но наемный убийца отказывался его слышать. Потому что месть была его профессией. Его долгом. Он поклялся приносить её тем, кто причиняет другим боль.

Приносить по просьбе всякого, кто готов платить.

– Я займусь Рудольфом. – решил Зоран.

Зловещая улыбка старосты стала еще шире, чем была до этого. Теперь она напоминала дугообразную рваную рану от уха до уха. Зоран заметил, что по-другому этот человек улыбаться совершенно не умеет.

– Отлично, Зоран, отлично! Вы очень обрадовали несчастного старика! Вы не пожалеете, что согласились! Вам надолго запомнится Ярра счастливыми лицами ее благодарных жителей! Подлый Рудольф обретет покой! Поверьте мне, вы справитесь даже лучше, чем можете себе представить! Я чувствую это! – радостно вопил ужасный старик, так и не моргнув ни разу за весь разговор.

Зоран промолчал.

***

Он зашел уже довольно глубоко в лес, так и не найдя на земле ни одного следа ни ступни человека, ни лапы оборотня, ни даже лапы обычного волка.

«И как мне отыскать графа в этой лесной глуши»?

Перед тем, как Зоран отправился выполнять контракт на убийство Рудольфа, Гастрод всячески заверял его в том, что граф прячется именно где-то в чаще. Кроме доводов старосты, какой-либо информации, подтверждающей нахождение бывшего дворянина именно в лесу, у Зорана не было. Однако ему нужно было с чего-то начинать.

Он покопался в памяти, мысленно воспроизводя немногочисленные лекции магистра Андерса, посвященные чудовищам.

«По-моему, он как-то рассказывал, что если оборотень сбегает в лес и остается в нем, то, как правило, становится вожаком для всех обитающих в лесу волков. Они становятся его стаей, его опорой и защитой. А он, в свою очередь, тоже никому не даст их в обиду».

– Только как мне этим воспользоваться? – тихо пробормотал Зоран себе под нос.

Размышления продлились недолго, и вскоре Зоран просиял. Ему в голову пришел безумный и крайне опасный план. Для его реализации необходимо было найти в лесу отбившегося от стаи волка. И Зоран принялся его искать.

***

Темнело. В попытках не наступать на опавшие ветки наемный убийца шел почти беззвучно и, благодаря окутавшей лес тьме, абсолютно незримо, как вдруг увидел нечто, отчего ему пришлось остановиться и задержать дыхание.

Отбившийся от стаи волк.

«Только бы не спугнуть».

Но зверь был слишком увлечен поеданием убитого им кролика и совершенно не подозревал, что Зоран уже неумолимо крадется к нему, в одной руке сжимая свой покрытый рунами меч, а в другой увесистый камень.

С расстояния в метр трудно было промахнуться. Булыжник прилетел хищнику точно в висок, отчего лапы его подкосились, и он завалился на бок – оглушенный, но еще живой. Зоран подскочил к волку и вонзил ему свой меч в область ребер, достаточно глубоко, чтобы лишить животное возможности сопротивляться, но недостаточно для того, чтобы убить. На это и был расчет.

Едва живой волк продолжал лежать и жалобно скулил, когда Зоран, не вынимая лезвия из его тела, поставил обутую в черный сапог ногу ему на голову и пророкотал на весь лес:

– Рудольф фон Пацифор! Я пришел сюда за тобой, и никто другой мне не нужен! Выйди ко мне немедленно, иначе я убью этого волка и отправлюсь за следующим! И я не успокоюсь, пока не вырежу всю твою паскудную стаю! Рудольф фон Пацифор! Выходи!

Зоран кричал, бесстрашно призывая Рудольфа показаться, пока через несколько минут сердце его не охватил леденящий ужас. Наемный убийца осознал, что со словами «вырежу всю стаю» он довольно сильно погорячился.

На него из темноты, буквально со всех сторон, почти одновременно стали глядеть десятки пар глаз: желтых, зеленых, оранжево-красных. Это была стая. Та самая, которую Зоран поклялся вырезать. Десятки волков, а может и целая сотня. Они были повсюду, скалились и яростно рычали, взяв Зорана в широкое кольцо. И не было ни единого выхода из этого ужасного кольца, если, конечно, отбросить возможность покинуть его в многочисленных желудках.

Тем не менее, волки почему-то не спешили атаковать, и ранивший их товарища Зоран решил этим воспользоваться. Он медленно попятился в сторону находящегося у него за спиной дерева, в надежде быстрее какой-нибудь хваленой белки забраться на него после приближения.

Но не тут-то было.

Несколько находящихся напротив Зорана волков расступились, и на него из образовавшегося промежутка быстрее ветра помчался огромный, размером скорее с небольшого медведя, чем с волка, хищник. Однако он определенно относился к волчьей породе, о чем говорила его морда. Все его тело было покрыто серой шерстью и напоминало симбиоз человека и волка. Этот хищник бежал к Зорану на четырех лапах, но при желании мог, казалось, встать только на задние.

Оцепеневший от ужаса Зоран даже если бы попытался уклониться не сумел бы этого сделать, несмотря на всю свою невероятную реакцию и ловкость. Волкоподобный зверь не бежал. Он как будто летел подобно выпущенной стреле, разрезая при этом воздух. Приблизившись к Зорану на расстояние трех-четырех метров, он оттолкнулся от земли задними лапами и с силой бодающегося быка влетел в наемного убийцу, отчего тот впечатался спиной и затылком в ствол того дерева, к которому отступал.

В глазах Зорана мгновенно потемнело, и он перестал что-либо чувствовать, так как потерял сознание.

***

Ближе к полудню он очнулся, обнаружив себя на полу какого-то небольшого помещения, напоминавшего очень скромное и давно заброшенное жилище.

Например, лесную хижину.

Вся мебель, стены и потолки были покрыты пылью и паутиной. К одной из стен прилегала кровать, к другой – пустой шкаф. Посередине комнаты располагался деревянный стол, с одним единственным стулом, где восседал высокий, богато одетый мужчина благородной наружности, с черными длинными волосами и довольно густой, но ухоженной бородой, подчеркивающей волевой подбородок. Взгляд его был твердым, но при этом довольно добрым. Мужчина вопросительно смотрел на Зорана своими голубыми глазами.

Зоран посмотрел на свои ножны и заметил, что меч находится в них. Мужчина заговорил:

– Я не стал забирать у тебя оружие, потому что в бою со мной оно тебе все равно не поможет. Ты даже вынуть его не успеешь, как я уже превращусь. Другое дело, что убивать тебя я совершенно не хочу. Но отчего ты решил сделать это со мной, мне абсолютно не ясно. Мы же даже не знакомы. Хотя род твоей деятельности мне примерно понятен, потому как от тебя за милю несет кровью.

Зоран приподнялся и сел на пол, уперевшись спиной в стену. Ребра его жутко болели, а голова раскалывалась и немного кружилась. Но все же он не собирался отказываться от нападения на графа, однако решил дождаться более удобного момента. А пока можно и обменяться парой фраз:

– Да, мы не знакомы. Вернее ты меня не знаешь. Но зато мне хорошо известно, кто ты такой. Тебя зовут граф Рудольф фон Пацифор. Известный в этих краях выродок и убийца.

Рудольф поднял брови и посмотрел на Зорана с выраженным удивлением.

– Похоже, ты знаешь меня лишь наполовину. Тебе известно, как меня зовут. Я действительно граф Рудольф фон Пацифор, оборотень. Но я никакой не убийца, а напротив, пацифист и исключительно миролюбивый чело… исключительно миролюбивый ликантроп. Ума не приложу, кто сочиняет байки о моей кровожадности, ведь мои когти и зубы до сих пор не забрали ни одной жизни. Во всем Ригерхейме у меня не найдется ни одного врага, и посылать за мной убийцу вряд ли кто-то захотел бы. Из этого я делаю вывод, что ты пришел сюда по собственной инициативе. Но ради чего? Ради славы? Впрочем, я думаю, ты сам меня просветишь. Так может, представишься для начала?

– Зоран из Норэграда. Можешь считать, что я наемник. Только очень избирательный. Сражаюсь с теми, кто приносит слабым боль и страдания. С такими, как ты.

– Хм. Рыцарь, значит?

– Нет. Наемник.

Рудольф грустно ухмыльнулся.

– Пока ты еще не собрался с силами, чтобы напасть на меня, я тебе кое-что расскажу. Историю, противоположную той лжи, в которую ты поверил с большой охотой, как я вижу. Моя болезнь начала проявлять себя, когда мне было ровно тридцать. Но проявлялась она не так, как у большинства тех, кто ей страдает. Спонтанно в вервольфа я превратился лишь однажды: это был мой самый первый раз, но даже это превращение отличалось от превращений других больных. Обычно, когда ликантроп впервые превращается в хищника, он буквально сходит с ума от нахлынувшей ярости и жажды крови. Он выбегает на улицу и разрывает на куски всякого, кто попадется ему под руку. Но со мной все было иначе. Я проснулся однажды ночью от того, что почувствовал, как чешу себя за ухом…ногой. Я вскочил и подошел к зеркалу какой-то странной походкой: мне было неудобно идти и хотелось встать на четвереньки. В зеркале я увидел чудовище. Но никакой жажды крови я не испытывал. Я был просто человеком в теле зверя. Превращение обратно произошло тоже спонтанно. После него я мигом отправился в медицинскую библиотеку и набрал кучу книг о ликантропии. Изучив их, я узнал, что моя болезнь называется «контролируемая ликантропия», очень редкая разновидность, при которой человек меняет лишь свою оболочку, но разум остается нетронутым. Изучая книги дальше, я научился контролировать не только свой рассудок во время превращений, но и сами превращения: теперь я мог превращаться в волка, когда и где мне вздумается. Но я не пользовался своей способностью, потому что находил ее ужасной и отвратительной. Более того, будучи человеком чести, я сообщил о своем недуге властям. Вот тут-то и начались все мои беды. По городу разошелся слух о моей болезни и люди начали бояться. Тогда власти решили устроить по мне ряд экспертиз, чтобы убедиться, что я не опасен. Во время них я сотни раз превращался из человека в волка и обратно, ни разу не проявив при этом агрессии, а напротив, демонстрируя способность к мышлению даже в обличье зверя. Но власти это впечатлило лишь частично: они не стали применять в отношение меня крайние меры вроде казни, сохранили мой титул, но признали потенциально опасным и депортировали из Хикона в Ярру. В этой деревне я продолжил мирно жить с людьми и пытаться наладить с ними хорошие отношения. Я даже дарил некоторым из них драгоценности из своей бесчисленной коллекции, когда они по очереди убирались в моей усадьбе. Мне казалось, что в Ярре меня со временем приняли, и был благодарен крестьянам за это. Но не тут то было. Йохана загрыз волк. И жители решили сначала, что это я. Они пришли ко мне с вилами и топорами, грозясь убить, если не уйду. Я стал объяснять им, что лесника порвал не я, а волки, которыми я, кстати, еще не командовал тогда. Я даже превратился в зверя у них на глазах и в таком виде принялся доказывать, что мои клыки и когти намного больше волчьих, и раны на теле Йохана явно нанесены не мной. И знаешь, Зоран, я видел, что крестьяне верят мне. Верят, но не признаются в этом. Потому что уже всё решили. Точно так же, как в свое время это сделали жители Хикона. Решили, что без чудовища, пусть и неопасного, им будет спокойней. И думаю, это правильно. Действительно правильно. Инстинкт самосохранения присущ всему живому, это нужно принимать как данность: без обиды и без злобы. Я понял крестьян и ушел, поклявшись перед уходом, что ни один волк в этом лесу их больше не тронет. И держу свое слово до сих пор. И меня удивляет тот факт, что ты пришел сюда за мной. Я безобиден, Зоран, и не представляю угрозы ни для жителей Ярры, о чем те прекрасно знают, ни для горожан, ни для кого-либо еще. Добавлю также в защиту себя, что я мог с легкостью убить тебя в лесу и до сих пор могу это сделать. Но не хочу этого ни капли. И никогда так не поступлю, ибо убивать людей нельзя. И волков, кстати, тоже. – Рудольф с укором посмотрел на Зорана. – Надеюсь, я хоть немного изменил твое мнение обо мне?

Зоран оказался шокирован услышанным. Потому что доводы графа показались ему более чем убедительными. Так, как рассказывает Рудольф, действительно могло быть, а если бы было по-другому, то тело Зорана уже переваривалось бы в многочисленных желудках волков из стаи. Но он еще дышал.

– Да, Рудольф. Изменил.

Граф улыбнулся. У него оказалась приятная и доброжелательная улыбка. Он снова заговорил:

– А теперь ответь мне на вопрос, Зоран, потому как ты кажешься мне порядочным человеком, и от этого запах крови от тебя вводит меня в недоумение. Зачем ты убиваешь?

Зоран задумался, но довольно быстро нашел, что ответить:

– Видишь ли, граф, быть пацифистом вроде тебя, конечно хорошо. Это избавляет тебя от выбора. Ты можешь пройти мимо несчастной матери, сына которой подсадил на наркотики какой-нибудь барыга, и не избавить мир от этого подонка, прикрываясь пацифизмом. Ты можешь пройти мимо невинного работяги, который остался без нескольких пальцев и не способен теперь зарабатывать на жизнь после пыток какого-нибудь дознавателя-садиста, желающего «повесить» на него преступление, которое тот не совершал. И ты ничего не сделаешь этому дознавателю из-за своего равнодушного миролюбия. Ты можешь проходить мимо зажравшихся банкиров, которые за крохотные задолженности обманом и угрозами отнимают у людей целые дома. И ты пальцем не тронешь этих банкиров, ведь ты – пацифист. Нейтралитет – это худшая отговорка из всех, что я слышал. Кровь всегда требует крови, граф.

Рудольф грустно улыбнулся так, словно знает что-то такое, что Зорану только предстоит постигнуть, и ответил:

– Не знаю, кто внушил тебе такие представления о справедливости, Зоран, но при всем уважении, их даже искаженными не назовешь… Они больные, Зоран. Уродливые. Неужели, ты сам этого не понимаешь?

– Я понимаю лишь то, что уродливое мировоззрение далеко не всегда является неправильным. Оно просто слишком неудобное, потому что переполнено правдой. А правда очень редко бывает завернута в красивую обертку, граф.

– И как же твоя правда поможет вернуть тому работяге пальцы, Зоран?

– Никак. Но она и не преследует такую цель.

– А дом банковскому должнику?

– Не поможет, но и не в этом смысл.

– А тот наркоман, о котором ты говорил. Ты можешь вылечить его своей правдой?

– Нет, не могу.

– Тогда в чем же польза твоей правды? Зачем ты тогда убиваешь, если это не несет никакой пользы тем, ради кого ты это делаешь? Жестокость ради жестокости?

Зоран задумался. Он абсолютно не был согласен с Рудольфом, но подобрать весомые аргументы для дальнейшего спора с эти умным собеседником не мог. Да и не хотел никого ни в чем убеждать. Его миссия – это только его дело, и никого больше она не касается. Зоран сказал:

– Я избавлен от выбора. Закончим дискуссию.

Рудольф посмотрел на Зорана как на глупого ребенка и, покачав головой произнес:

– Когда-нибудь ты сам все поймешь.

Несколько минут они оба молчали, погруженные каждый в свои мысли. Зоран прервал тишину:

– Рудольф.

– Да?

– Ты, наверное, хочешь знать, кто тебя заказал.

– Буду признателен, если ты все-таки приоткроешь завесу этой тайны.

– Меня наняли крестьяне из Ярры.

Граф явно не ожидал услышать подобного.

– Не может быть… Почему?

– Я думаю, в глубине души ты и сам знаешь ответ на этот вопрос. Просто не хочешь этого признавать.

Рудольф поник. Он открыл было рот, чтобы ответить что-то, но промолчал. Видя его растерянность, Зоран продолжил, дабы избежать неловкой паузы:

– Вопреки твоим заверениям о том, что они просто искали повод тебя прогнать из-за страха перед редким недугом, могу авторитетно заявить, что они до сих пор заблуждаются на счет твой причастности к смерти Йохана.

Граф все молчал, но было видно, что каждое сказанное Зораном слово бьет его гораздо больнее, чем кнут бьет попавшегося на кражи вора. Еще бы. Крестьяне, которых он так полюбил и с которыми был добр, искренен и щедр, действительно считали его убийцей. Люди, о которых он заботился даже после того, как они его изгнали, в ужасе послали за ним наемника, чтобы защитить себя от нападений, которых и так никогда бы больше не случилось.

Как жители Ярры могли так о нем подумать?

Зоран чувствовал, что нужно найти какие-то слова:

– Убивать тебя я не стану, но твое изгнание оставить без внимания не могу. Ты должен жить там, где тебе место – среди себе подобных. Ты можешь вернуться к людям, Рудольф. Можешь и обязан. Они примут тебя, вот увидишь. Вместе мы сможем донести до них то, что ты в одиночку смог донести до меня: ты – не монстр. И ты скажешь нужные слова. Правильные слова. Я знаю это. А я, в свою очередь, подпишусь под каждым из них. Я хочу сделать это для тебя в награду за твое благородство и…просто так. И я не приму отказа.

– Ты думаешь, шанс еще есть?

В глазах графа загорелась искорка надежды. Осталось только раздуть ее, чтобы появилось еще и пламя решимости.

– Сейчас самый подходящий момент, чтобы все исправить, граф. Другого такого может не представиться. Я скоро покину эти края, и больше некому будет подтвердить истинность твоих слов.

Трудно сказать, что заставило Рудольфа фон Пацифора прислушаться к Зорану из Норэграда. Может быть, доводы показались ему убедительными. Может быть, настрой наемного убийцы вселил в графа веру в успех этой затеи.

Но, скорее всего, он просто был наивным мечтателем. А, таких, как правило, жизнь бьет больнее всего.

Подумав недолго, Рудольф, наконец, произнес фразу, за которую в последующем будет проклинать себя всю оставшуюся жизнь:

– Тогда не будем терять времени, мастер Зоран, и пойдем, пока светло.

Зоран обрадовался такому решению. Он действительно хотел сделать как лучше.

– Пойдем, граф.

– Только пообещай мне одну вещь.

– Конечно.

– Как бы не сложился разговор, как бы не отреагировали на нас крестьяне, ты никого из них не тронешь.

– Обещаю.

Рудольф фон Пацифор с признательным видом кивнул Зорану, и они отправились в деревню.

***

Начало смеркаться, когда вокруг них, в самом сердце селения собрались почти все его жители. Весть о возвращении графа быстро разнеслась по Ярре, и, выходя на улицу, кто-то брал с собой дубину, кто-то вилы, кто-то нож. Дружинники также находились в толпе, вооруженные своими ржавыми мечами.

Рудольф заговорил:

– Жители Ярры! Друзья! Я вернулся сюда, чтобы отстоять свою невиновность! Чтобы отстоять свое право называться человеком! Вы подослали ко мне убийцу, и он не даст соврать, что у меня была ни одна возможность его прикончить! Но я не сделал этого! Как и не трогал Йохана! Вы приняли меня, когда другие от меня отказались! Я был благодарен вам тогда и благодарен до сих пор и никогда не трону никого из вас! Я не держу зла из-за решения избавиться от меня! Но, видит Бог, оно неверное! Примите меня назад, и я стократно отплачу вам добром за добро!

Зоран видел по глазам жителей, что они и так знают правду. Но лица их все же были недоброжелательны. Неужели Рудольф оказался прав, и крестьяне просто искали повод избавиться от него?

Какой-то крестьянин, стоящий в первых рядах толпы, заговорил:

– Мы, граф, заверениям твоим не верим. Йохана ты убил. И видеть тебя мы здесь не хотим. Не надобно нам это. Убийц мы к тебе не подсылали и подсылать не собираемся, но видеть тебя не хотим. Уходите по-доброму. Ты и этот твой убийца. А не уйдете, так прямо здесь мы вас и закопаем.

Зоран недовольно фыркнул.

«Даже признаться не могут, что наняли меня».

Вдруг Рудольф начал с особым вниманием рассматривать стоящую перед ними толпу. Он переводил пристальный взгляд с одного крестьянина на другого и, в конце концов, после минуты таких наблюдений разочарованно и даже слегка презрительно улыбнулся, будто внезапно узнал о жителях деревни что-то отвратительное. А потом произнес:

– Пойдем, Зоран. Они все и так знают. Им просто были нужны мои драгоценности. Я не дарил им столько, сколько на них надето.

Зоран оглядел толпу точно так же, как до этого граф, и поразился увиденному: почти каждый крестьянин носил какое-нибудь изысканное ювелирное украшение, которое явно было ему не по карману.

Теперь все встало на свои места. И истинная причина изгнания Рудольфа фон Пацифора оказалась простой и до омерзения циничной.

Крестьяне не винили его в смерти Йохана. И они совершенно точно не боялись его болезни.

Они просто нашли способ его ограбить.

Наемный убийца смотрел на толпу испепеляющим взглядом.

– Зоран, пойдем. Тебе и мне тут не место.

Но Зоран отказывался подчиниться:

– Подожди.

Он подошел к тому человеку из толпы, который с ними заговорил, и с нескрываемой ненавистью произнес:

– Так вот в чем дело. Вы просто воры. Ради пары бесполезных для вас, олухов, побрякушек, вы готовы уничтожить жизнь человека, который был к вам добр. Человека, чьего мизинца на ноге не стоит ни один из вас. Будьте вы прокляты.

К Зорану, когда он, едва сдерживая гнев, уже собрался уходить, вплотную приблизились два дружинника. Рух и Хемет. Последний заговорил:

– Советую убираться отсюда. А то и тебе придется здесь кое-что оставить.

Закончив фразу, Хемет лоб в лоб боднул наемного убийцу, продемонстрировав, что не потерпит возражений.

– Не влезай! – крикнул Рудольф Зорану. – Пойдем отсюда!

И Зоран хотел прислушаться к нему, но…

«Продолжай». – шепнул кто-то в его голове. Кто-то, чей голос был еще омерзительней, чем игра на скрипке в неумелых руках. Некто незнакомый.

Или знакомый с недавних пор…

Некто, кому по неведомой причине нельзя было не подчиниться.

Зоран почувствовал, как внутри него что-то изменилось.

Ярость. Та, которую он так старательно подавлял, загремела подобно снежной лавине, засидевшейся на склонах гор слишком долго. Она хлынула ему прямо в лицо, будто освежающий дождь. Она радугой зацвела на душе и принялась зазывать кровожадную улыбку на физиономию.

Зоран лбом стукнул Хемета прямо в нос, после чего молниеносно вынул меч из ножен. Затем увидел, как для удара коротким ржавым мечом замахнулся Рух.

– Нет! – крикнул Рудольф Зорану. – Остановись!

Но тот уже ничего не слышал, кроме музыки гнева, которая играла в его душе. Предвкушение расправы растеклось по венам, наполнив их холодом и мощью. Сердце неистово забилось – бешеный зверь, запертый в клетку. И погнало кровь к жаждущим боя мышцам.

Он отскочил от удара Руха на расстояние, не позволяющее короткому клинку дружинника до него дотянуться, развернулся при этом вокруг своей оси, после чего размашисто рубанул Руха по горлу. Горячая, темно-красная жидкость брызнула Зорану на лицо, на котором уже играла улыбка.

Дьявольская улыбка психопата. Жуткая и кривая как забрызганный кровью частокол.

Следующим пал оправившийся от удара Хемет. Острое как бритва лезвие клинка Зорана прорубило ему левую ключицу, после чего, прорезая плоть, добралось до самого сердца.

Он просто делает свою работу – очищает мир от гнилого налета. Ничуть не хуже работы мясника, насаживающего туши животных на крючья, и куда как полезней. А уж насколько приятней…

Лезвие чьего-то топора блеснуло сверху, над головой. Затем оно устремилось прямо к голове Зорана, но едва ли у него был шанс прикоснуться к ней. Наемный убийца коротким отскоком ушел с линии атаки и отточенным движением начертил в воздухе еще одну смертельную линию. Та диагональю пересекла голову очередной жертвы, раскроив ее ровно на две половины. И новый труп, уже третий по счету, свалился на землю. Это был тот, кто говорил с Рудольфом от лица крестьян.

Погост возле Ярры был совсем крохотным, и Зоран об этом знал. Этот погост срочно нужно было пополнять свежими трупами. А лучше всего – мертвыми ворами.

И он продолжал бойню.

Женщины и дети, вопя от страха, бежали. Мужчины же твердо намеревались отправить Зорана к праотцам. Единодушные, свирепые, но неумелые, дико крича, они кидались на него с вилами, дубинами и топорами, но наемный убийца был неуловим как вихрь и беспощаден как палач.

Нет. Он и был палачом.

Один за другим нападавшие падали замертво, даже не умудрившись коснуться Зорана, и рядом с ними падали их отрубленные конечности. А одетый в черное потрошитель всё отпрыгивал лягушкой, всё уклонялся извивающимся змеем и всё крутился юлой. И бил. Бил. Снова бил.

«Кто я? Я – Зоран из Норэграда! Я – справедливость! Я – смерть»!

Еще пятерых кое-как вооруженных человек удалось убить Зорану, до того как он споткнулся о чей-то труп и выронил меч, который кто-то из врагов тут же пнул подальше. У крестьян появился шанс. И они не растерялись.

Четверо деревенских мужиков окружили упавшего на землю убийцу, и один из них замахнулся вилами для решающего удара.

Он мог бы стать для Зорана последним. Он должен был стать последним для него. И когда все закончится, один ставший изгоем граф возненавидит себя за то, что не позволил этому случиться.

Вилы прошли только половину расстояния до груди Зорана, когда, бешено рыча, на крестьян налетел волкоподобный, колоссального размера монстр.

Крики ужаса. Звуки вгрызающихся в плоть зубов и когтей. Еще четыре изуродованных трупа меньше, чем за полминуты.

Драться было уже не с кем.

Зоран встал и, вытерев рукавом кровь с лица, огляделся по сторонам: повсюду были отделенные от тел конечности, кровь и застывшие на обезображенных мертвых лицах гримасы боли и страха.

С трудом приходя в себя после дикой вспышки ярости, словно очнувшись в холодном поту после ночного кошмара, он стоял посреди последствий учиненной им мясорубки, не способный поверить что они – его рук дело.

«Вам надолго запомнится Ярра счастливыми лицами ее благодарных жителей».

Затем он встретился глазами с огромным, на две головы выше него, стоящим на задних лапах почти как обезьяна, зверем. Тот из-за особенностей полости рта скорее прорычал Зорану, чем проговорил:

– Ты – чудовище. Мясник. Убирайся из Ярры и никогда больше сюда не приходи. – и хоть это и было больше рычанием, чем речью, в нем все равно чувствовалось горе. Обида. И подавленный плач.

Зверь встал на все четыре лапы и убежал в сторону леса.

«Подлый Рудольф обретет покой».

Зоран продолжил с ужасом смотреть на плоды своего гнева. Когда он принял контракт на Рудольфа, он и представить не мог, что это приведет к такому исходу. Зачем Гастрод попросил убить графа, ведь другие жители, оказывается, этого не хотели?

Вдруг Зоран увидел, как на кучу трупов уставился оцепеневший от страха мальчишка.

Зоран спросил его:

– Где староста?

Мальчик отстраненно ответил:

– Юлиан? Вот он. – мальчик пальцем показал на труп крестьянина, который говорил от лица деревни.

Наемный убийца недоуменно посмотрел на ребенка:

– Нет. Гастрод.

Мальчик все также отстраненно ответил:

– С таким именем у нас никого нет.

Диалог продолжить не удалось. Хохот зазвучал неожиданно и словно разрезал пространство.

Зоран услышал доносящийся наполовину из его головы, а наполовину где-то за спиной, со стороны большой дороги, сумасшедший, пугающий, демонический смех. Он узнал его. Это был смех Гастрода.

Вопль безумца, пробирающий до самых костей подобно северной зиме.

Потустороннее улюлюканье, высасывающее из разума ощущение реальности.

Злобная радость того, из-за кого и произошла эта дрянная история.

Зоран быстро подобрал меч с земли, после чего с гримасой ненависти побежал в направлении, откуда доносился смех.

Когда большая дорога, пролегающая между рядами деревьев, свернула и оставленная им позади деревня скрылась из виду, Зоран сразу увидел впереди себя, метрах примерно в пятнадцати, силуэт. Это, определенно, был Гастрод. Но он выглядел далеко не таким, каким Зоран его запомнил.

Это был уже не маленький старый мужчина. Это было демоноподобное существо, тело которого было в высоту с двух взрослых человек и напоминало черное сгоревшее дерево. Монашеская одежда по-прежнему была на него надета и из рукавов ее торчали огромные, белые как мел ладони, пальцы на которых напоминали невообразимой длинны сухие ветки.

Улыбка того, кто называл себя Гастродом, представляла собой огромную открытую пасть, из которой торчали редкие, но громадные зубы, напоминающие по форме кинжалы.

Глаза по-прежнему были черны и безжизненны как два камня, а седые развивающиеся на ветру волосы стали намного длинней: примерно в половину роста этой твари.

И он хохотал.

Зоран остановился. В глазах его не было страха. Лишь ненависть. Он заговорил:

– Ты знал, что так случится?

– Конечно зналль. Я же старр. И муддр – Гастрод коверкал слова своим скрипучим голосом так, словно человеческий язык вдруг стал неудобен ему для произношения. При этом он абсолютно не шевелил губами, и рот при каждом звуке не менял принятой ранее формы уродливой улыбки.

– Кто ты? Дух? Демон?

– Я пррост-то старрик.

– Это ведь ты скомандовал продолжать? Когда Рудольф пытался меня остановить.

– О да! Я не хоч-чу, чтоббы ты подавляял себьбя!Я прост-то открылл то, что в тьеббе дреммалло! Открылл навек-ки! От отц-ца к сыну, Зорран, от отц-ца к сыну… Ты ж-жэ поммнешь свойего отц-ца?

Вспомнив о покойном отце, наемный убийца нахмурился еще больше, хотя это казалось невозможным. И побледнел словно покойник.

– Зачем ты это сделал? – прохрипел он.

– Такк нуужно. Нашщи суддьбы связонны. Тыы фсё уснайежь. Поззжэ.

– Я убью тебя.

Зоран побежал в сторону Гастрода, преисполненный самонадеянным желанием прикончить его. Но у него почему-то никак не получалось преодолеть разделяющие их расстояние: сколько бы он не бежал, оно не сокращалось. Зоран в бессильной ярости рычал и продолжал перебирать ногами. Гастрод нечеловечески хохотал и через какое-то время спокойно произнес, махнув при этом своей костлявой, похожей на ветку высохшего дерева рукой:

– Спи.

Сразу после этого слова невероятная усталость лавиной накрыла Зорана, и шаги его поначалу замедлились, а затем и вовсе прекратились: засыпая, он неуклюже рухнул на землю.

Проснулся он буквально через несколько минут. Но от Гастрода за это время не осталось даже следа.

А издалека, из самой глубины леса доносился одинокий волчий вой.

И, возможно, в те минуты не было на свете ничего тоскливее этого воя.

ПОРУЧЕНИЕ

Зоран сидел за столиком в своей просторной, обставленной со вкусом, но без излишеств комнате, пил вино и время от времени поглядывал в окно, как вдруг его одиночество, бесцеремонно зайдя без стука, кто-то прервал.

Зоран и сам был довольно крупным мужчиной: внушительного роста и при том угрожающе мускулистым, но на фоне зашедшего к нему в комнату человека он своими размерами напоминал разве что подростка. Гость был настоящим гигантом, и при первом взгляде казалось, надвигался на сидящего за столиком Зорана подобно громадному, угловатому куску горной породы: такой же большой и твердый, такой же способный раздавить, если вдруг обрушиться на что-нибудь живое. Однако при всей своей массивности, он выглядел очень атлетичным, а его движения, если уже внимательно присмотреться, выглядели далеко не неуклюжими: они были плавными, ловкими и тихими, похожими чем-то на движения пантеры.

Почти все черты гладко выбритого лица этого мужчины выдавали в нем человека властного, храброго, очень хитрого и эгоистичного. Волосы на крупной, подстать телу, но идеально пропорциональной голове были светлыми и коротко стриженными.

Одет мужчина был в точности так же, как принято в Ордене, где он был магистром: во все черное.

Подойдя к столику, за которым сидел Зоран, он приземлился на свободный стул, доброжелательно улыбнулся и заговорил:

– Как ты, Зоран? – его голос был глубоким и чрезвычайно гулким.

– Бессонница замучила. – Зоран встрече не обрадовался. Он был хмур, так как всю ночь вспоминал Ярру, убитых в ней много лет назад крестьян и несчастного Рудольфа фон Пацифора. А еще, ненавистного Гастрода. Этот таинственный демон был самым мутным образом, самым нечетким и сомнительным воспоминанием о том дне, и Зоран сомневался даже, что Гастрод вообще существовал. Скорее всего, Зоран просто его придумал, чтобы найти себе хоть какое-то оправдание. И, само собой, он никому о нем не рассказывал.

– И ты решил найти утешение на дне бутылки?

– Нет, просто она хороший собеседник. Умеет слушать и не задает вопросы.

– Раз ты ищешь благодарного слушателя, значит тебе, полагаю, есть что рассказать. Можешь поделиться со мной, если хочешь.

– Нет, Конрат, не хочу.

Конрата, однако, не сильно это расстроило, и он просто подметил:

– Ты изменился, брат мой.

– Мы все изменились.

– Нальешь мне вина?

– Да, кончено.

Зоран налил вина в пустой кубок и протянул его Конрату. Тот, после того как взял сосуд в руку, повращал его несколько секунд, наблюдая при этом за тем, как движется внутри алая жидкость. Затем Конрат произнес:

– Выпьем за встречу, брат.

– Да. – услышал он короткий ответ.

Мужчины выпили, после чего Конрат заговорил снова:

– Как прошел контракт на Друнвельда?

– Ты прекрасно знаешь как: барон мертв.

– Хотелось бы услышать от моего брата подробности. А то я уже начинаю забывать, насколько ты можешь быть красноречив.

– Ничего нового. Подлец как всегда дрожал от страха перед смертью, а наниматель как всегда понял в конце, что не обрел ничего, кроме пустоты и отчаяния.

– Тебе не нужно об этом переживать, ты избавил мир от очередного подонка. Исполнил свой долг. Да, у нас не простая миссия, но надо признать, она окупается.

– Да уж. Окупается. Потому что люди не стесняются отдавать последнее.

– Это их выбор, Зоран. В отличие от нас, он у них хотя бы есть.

Они замолчали. Зоран за несколько глотков почти осушил свой кубок, Конрат же с видом профессионального дегустатора отпил совсем немного, после чего снова заговорил:

– Тебя довольно долго не было.

– Мне нужно было отдохнуть… от всего этого.

– И правильно сделал, что отдохнул. За это время все равно ничего интересного не произошло. Но ты вовремя вернулся. Скоро у нас будет много контрактов.

Зоран усмехнулся:

– Откуда ты можешь это знать?

– В Ригерхейме не спокойно, Зоран. А неспокойные времена всегда сулят таким как мы много работы.

– Ты рад этому?

– Да.

Зоран нахмурил брови и немного сердито усмехнулся, после чего спросил:

– Знаешь, Конрат, я прекрасно осознаю то, что выбора мы лишены, и лучше других понимаю, что мы всегда делали, делаем и будем делать то, что, черт подери, должно. Несмотря на то, хочется нам этого или нет. Наш путь был выбран за нас другими, еще когда мы были детьми, и свернуть с него мы не можем. Но скажи мне, Конрат, неужели тебе нравится то, чем ты занимаешься? Неужели ты до сих пор здесь не только из-за неизбежности?

Конрат ответил почти сразу, задумавшись перед этим лишь на короткий миг:

– Видишь ли, брат мой. Я чувствую, что нахожусь… на своем месте. Я считаю правым наше с тобой дело. И, думаю, будь у меня выбор, я бы все равно остался здесь.

Зоран неодобрительно покачал головой. Чем старше они с Конратом становились, тем сильнее проявлялось то, насколько они разные, и тем дальше становились друзья детства друг от друга.

Зоран опять налил себе вина и принялся его пить. Вид у него был недовольный, а смотреть он старался в основном в окно, так как разговор с Конратом ему уже хотелось прекратить. Зоран разглядывал открывающиеся в окно виды предгорья Афрея и с горечью осознавал, как хочет снова оказаться где угодно, но только не в крепости. Кроме того, за время полуторагодового отсутствия, в его жизни появились некоторые новые краски, и произошли события, которые навсегда оставили след на его окровавленной душе. Отметину из воспоминаний о всего лишь нескольких счастливых днях – тоненькой нити на полотне из многих лет, прожитых в роли наемного убийцы.

Конрат несколько минут внимательно смотрел на Зорана, который, казалось, окунулся в воспоминания. Затем магистр произнес:

– Я вижу, Зоран, тебе душно в этих стенах, хоть ты и вернулся всего сутки назад. Я хочу поручить тебе кое-что, способное избавить от необходимости находиться в крепости.

– Если это контракт, то поручи его кому-нибудь еще. Остальные братья простаивают дольше меня.

– Это не контракт, Зоран. Это просто письмо, которое нужно передать одному человеку.

Зоран чуть не подавился вином.

– Письмо? Мы что, теперь ведем переписку с окружающим миром?

Конрат усмехнулся и продолжил:

– Нет, Боже упаси. Это касается моего последнего контракта. Некоторые благодарственные слова моему нанимателю.

Зоран помнил, что последний контракт Конрата на какого-то герцога принес ему весьма солидную сумму денег.

– Почему сам не отвезешь?

– Нужно заниматься делами в крепости. Да и ты, вижу, нуждаешься в том, чтобы еще немного отдохнуть.

– Да, пожалуй, нуждаюсь.

– Значит, ты согласен?

Хоть Зоран и доверял Конрату, который, несмотря, на разницу во взглядах, никогда его не подводил, просьба показалось ему странной. Однако нахождение в стенах Кун Румунна вынести он больше не мог. Зорану даже наедине с самим собой оставаться порой было тошно, а уж в обществе целого ордена убийц и подавно. К тому же, за пределами крепости, у Зорана было несколько друзей, которых он считал намного лучше себя и которых уже очень давно не видел. Поэтому он утвердительно ответил:

– Да, Конрат. Я отвезу твое письмо.

«Что бы это не означало».

ЦИРКАЧИ

Труппа возвращалась в Ригерхейм на довольно большой шхуне, нанятой циркачами на деньги, вырученные с концертного тура по королевству Кадилия – государства, являющегося вассалом Ригерхейма и целиком занимавшего небольшой материк к юго-востоку от него.

Большая часть пути уже была преодолена, и до прибытия в порт города Гредис оставалось чуть более суток.

Погода была замечательная, практически идеальная для морских путешествий: ясная и в меру ветреная. В паруса шхуны «Сердце куртизанки» врезались потоки воздуха, и она плавно раскачивалась на волнах, неумолимо приближая артистов труппы «Цюрильон» к берегам своей родины.

Был полдень, и собравшиеся на палубе циркачи, сбившись в небольшие группы, болтали о пустяках, смеялись, гримасничали и обсуждали прекрасно прошедший тур по Кадилии, в каждом городе которой они собрали огромную аудиторию, бурные овации и солидную прибыль. Труппа «Цюрильон» – дружная и небольшая, но одна из самых талантливых во всем Ригерхейме и заслуженно известная.

И лишь хромой жонглер Динкель не хотел присоединяться к всеобщему веселью. Он был единственным на судне, кому было грустно. Он стоял в стороне от остальных и наблюдал за самой большой группой артистов, занявших центральную часть палубы. Они были веселы, шутили и кривлялись. Общение с ними могло поднять настроение всякому, кто присоединиться к их радостному разговору. Кому угодно, но только не хромому Динкелю. Ему они могли причинить лишь боль, несмотря на то, что почти все из них были ему друзьями.

А причина этому проста. Там стояла Флави. И она была не его.

Невысокая рыжая девушка со спортивной фигурой излучала жизнерадостность. Динкель слышал ее игривый смех, и он доставлял ему удовольствие, но лишь тогда, когда хромой жонглер закрывал глаза. А когда они были открытыми, он ощущал лишь страдания. Потому что видел, как Флави обнимает за талию Эмиль. Высокий, смазливый, мускулистый акробат, одна из главных звезд труппы. Он и Динкель ненавидели друг друга.

«Почему? Почему она выбрала его, а не меня? Я ведь чувствовал, что нравлюсь ей. Неужели это из-за моей хромоты и шрамов? Неужели красивые всегда должны быть с красивыми, а страшные…одни»?

При беглом взгляде на Динкеля действительно могло показаться, что он не слишком красив. Но даже так было понятно, что он при этом вовсе не олицетворение уродства. Да, он был не очень высок – рост его был абсолютно средним, да, он хромал на левую ногу из-за травмы бедра, да, его физиономия была испещрена шрамами, а длинные волосы, хоть и были всегда чистыми, никогда не причесывались. Но все же, при уже внимательном рассмотрении, бросалось в глаза то, насколько правильными когда-то были черты его лица, а также то, насколько красивой без хромоты раньше было его фигура, нынче лишенная изящества, но сохранившая стальную мускулатуру, только теперь в изломанном обрамлении.

Война ни для кого не проходит бесследно, и Динкель знал это как никто другой.

Троица артистов, среди которых были Флави и Эмиль, подошла к краю палубы, остановившись в паре метрах от Динкеля.

– Я никогда не видел, чтобы зрители так тепло принимали клоунов! Они реагировали так, будто видели их впервые! Воистину, дикари, а не люди живут в этой Кадии!

– Ну хватит ворчать, Эмиль! Тебе все равно досталось больше всех оваций!

– Я и не ворчу, Жак! Просто подмечаю, что в Кадии живут дикари!

– Это Кадилия, а не Кадия! Эх, когда ты уже перестанешь нарочно коверкать это название?

– Да какая разница? Кадилия – дебилия, Кадия – шмадия! Какая разница? Платят везде одинаково.

Флави вдруг рассмеялась, найдя, по всей видимости, забавным ворчание своего мужчины. А затем подключилась к разговору:

– Ты неисправимый циник. – подметила она.

– Но с тобой-то я не такой. – Эмиль изобразил заигрывающую улыбку.

– Со мной просто невозможно быть циничным, только поэтому со мной ты не такой.

Флави любила ходить с распущенными волосами, но на это раз взяла с собой на палубу изящную черную заколку в виде бабочки, на случай если ветер усилится и начнет трепать ее локоны.

Но вдруг, рассмеявшись из-за какой-то рассказанной Жаком шутки, Флави потеряла концентрацию и выронила свою заколку из рук, и та упала прямо в морскую воду.

– Ах! Это моя любимая заколка! – Флави выглядела очень расстроенной.

– Не огорчайся Флави, мы купим тебе новую. – равнодушно посмотрев на волны, ответил Эмиль.

– Это был подарок моего отца. Жалко, очень-очень жалко.

– Пойдемте обедать, друзья. Морской воздух жутко разжигает аппетит. – произнес Жак.

– Да, пойдем Жак. Я голоден как зверь. – согласился Эмиль.

Опечаленная Флави, понурив голову, промолчала.

Троица направилась в каюты. И никто из них не услышал, как в воду упало что-то еще. Что-то куда более крупное, чем заколка.

***

Флави быстро поела и пошла на палубу уже одна. Эмиль и Жак все еще обедали и как всегда о чем-то спорили, а ей невыносимо хотелось еще посмотреть на море. Через сутки они уже будут на суше, и никто не знает, когда теперь им доведется отправиться в подобное этому путешествие. Флави ценила каждый миг, проведенный на палубе, да и в целом каждый миг своей жизни. Искренняя и веселая девушка, она умела радоваться малому, удивляться вещам вполне обычным, получать наслаждение от развлечений земных и не изощренных, а также вселять оптимизм в каждого человека, который имел счастье с ней общаться. Даже в самого побитого жизнью.

Когда Флави снова оказалась на палубе и направилась к ее краю, путь ей преградил другой артист из их труппы.

Перед ней такой же угрюмый, как и всегда, стоял хромой жонглер Динкель, которого за спиной постоянно оскорблял ее парень Эмиль. И за которого она постоянно заступалась, ибо чувствовала к нему странную симпатию. Флави знала о чувствах Динкеля по отношению к ней, так как он уже намекал ей на их присутствие. Но она его побаивалась, потому что он отличался от всех людей, которых она знала. Тем необъяснимей казалась ей собственная симпатия к этому человеку, хромому, изрезанному и часто мрачному. А теперь еще и мокрому.

Динкель протянул Флави ладонь. В ней была заколка в виде бабочки, столь дорогой для Флави подарок ее отца, который она так неловко умудрилась уронить в воду.

– Возьми, Флави. Не теряй ее больше.

Она раскрыла рот от изумления и взяла заколку. Рассмотрела еще раз. Глаза ее не обманули – это действительно была та самая заколка.

В то время как Флави рассматривала заколку, Динкель, не дождавшись от нее хоть какого-нибудь слова, обошел эту рыжую девушку и отправился в свою каюту, хлюпая намокшими сапогами.

Очнувшаяся от удивления Флави, не найдя слов, способных выразить всю ее признательность, смотрела уходящему жонглеру вслед со смесью благодарности и все той же необъяснимой симпатии. Но было в этом взгляде что-то еще. Что-то еще…

«Она все еще с Эмилем. Она будет с ним всегда. Хоть он и не прыгнул ради нее за борт».

***

Труппа остановилась в двадцати милях к юго-востоку от города Навия, что являлся их домом. Был ранний вечер и циркачи тратили его на посиделки у костра, пьянство, карты и пение песен. Беззаботная и веселая жизнь, скажет кто-то. И будет отчасти прав.

В те немногие минуты, когда Динкель не думал о Флави, он становился веселым и жизнерадостным человеком – настоящей душой любой компании. В труппе почти все обожали его и всегда собирались у костра, когда он начинал играть на своей лютне, напевая при этом самые различные песни, коих он знал великое множество: от тонкой любовной лирики до героических баллад, от глубокомысленных поэм до кабацких матерных напевов.

И что бы ни играл одаренный абсолютным музыкальным слухом и невероятно ловкими пальцами Динкель, все собравшиеся вокруг него люди, всегда завороженно слушали его песни, предаваясь воспоминаниям, и восторженно подмечали способность прикасаться мелодией и голосом к струнам души, словно она тоже была инструментом в его руках.

В этот раз была любовная лирика:

«По улицам кривым и одиноким,

Сроднившись с тьмой и душу в ней укрыв,

Он шел своей неправильной походкой

И грустной песни вспоминал мотив…

А ночь полна зловещих приключений,

Полна случайных, судьбоносных встреч,

И в переулках может ждать погибель,

А может кто-то за собой увлечь…

И странно было той холодной ночью

В них встретить деву краше, чем заря,

Но подойти к ней было все ж опасно,

Такая может душу сжечь до тла…

Он подошел неправильной походкой:

«Вы заблудились, проводить нельзя»?

В ответ увидел милую улыбку:

«Я заблудилась, видимо, не зря».

Уже давно тот вечер канул в лету,

Но лужи помнят все же их шаги,

И помнят они каждую слезинку,

И каждый вздох – дыхание любви…»

Растроганные циркачи аплодировали своему хромому товарищу, в то время как за их посиделками у костра чуть поодаль наблюдал одетый в черную походную одежду господин, который явно был не из труппы. Дождавшись, когда основная масса артистов, слегка хмельных и подшучивающих друг над другом, разойдется, оставив взявшего передышку жонглера наедине со своим инструментом, он подошел к бревну, на котором тот сидел и приземлился рядом, уставившись на пламя костра. Динкель, задумавшийся о чем-то своем, даже не обратил на гостя никакого внимания, пока последний вдруг не заговорил:

– Всегда поражался тому, насколько разносторонний ты человек, Динкель. Красивая песня.

Динкель повернул лицо и сначала удивленно, а потом радостно уставился на неожиданного собеседника:

– Зоран! Зоран из Норэграда! Ты ли это, или глаза мне врут?

– Это я, мой друг.

Динкель сердечно и довольно крепко пожал протянутую ему ладонь, а затем заговорил:

– Какими судьбами, Зоран? Как обычно, мимо проходил, хе-хе? Черт подери, я не видел тебя тысячу лет! Будь проклят Ригерхейм с его просторами, на которых так трудно найтись двум старым друзьям!

– Да уж, давно мы с тобой не пропускали по стаканчику за партией в холдем. И ты прав, я действительно проходил мимо. Я держу курс на Хикон и по пути заглянул в Навию. Обычно, в это время года ваша труппа не гастролирует, и я хотел с тобой увидеться, но в городе мне сказали, что вы еще не вернулись из тура по Кадилии. Тогда я отправился по делам дальше, но по пути все-таки наткнулся на вас. Как ты, Динкель?

– Да по-старому, Зоран. От концерта к концерту. Бедро ноет все меньше, а в остальном все как прежде.

– Ты все жонглируешь? Или сменил цирковую профессию?

– Да какой там. С моими-то травмами.

– Жалко. Но, знаешь, я все равно почему-то не теряю надежды, что когда-нибудь ты уйдешь из цирка и снова начнешь заниматься тем же, чем до войны с Южным Альянсом.

Динкель рассмеялся.

– Ты что, Зоран, действительно считаешь, что я смогу снова стать матадором? Ничего не скажешь, рассмешил, так рассмешил. Да с моей ногой мне не выжить против любого быка, даже старого и больного, потому что он от меня и мокрого места не оставит, а просто потопчется по мне как по старому ненужному ковру и оставит мой корявый труп посреди арены, на радость публике. Хе-хе.

– Ты когда-то хвастался, что перед тобой не устоит не один бык, даже если у тебя не останется обеих ног. И, должен признать, даже с твоей травмой ты очень ловок и подвижен. По крайней мере, ты мог бы попытаться. Кстати, я видел неподалеку пастбище, и там, по-моему, были быки…

Динкель перестал смеяться и недовольно покачал головой с таким видом, будто Зоран сказал какую– то глупость, после чего ответил:

– Ты хоть понимаешь, что ты говоришь? Зоран, ты, может, угробить меня хочешь?

– Я просто верю в тебя, Динкель. И если бы, я хоть немного сомневался, что ты справишься, то не уговаривал бы тебя вернуться к тому поприщу, в котором тебе когда-то не было равных.

Циркач тяжело вздохнул, вспоминая, как когда-то ликовала толпа, выкрикивая имя бесстрашного матадора Динкеля, как содрогалось от ее рева само основание арены, и как он стоял в самом центре желтого круга, склоняясь над телом поверженного им быка. Динкель был настоящим богом арены. Динкель «Песчаный шторм», так его называли. А теперь он – Динкель хромой жонглер.

– Нет, Зоран. Матадором мне уже никогда не быть. Для этого все-таки нужны две ноги. Две нормальных, здоровых ноги, Зоран, а не нога и обрубок. Да и к тому же не хочу я возвращаться туда, где родился.

– Это из-за Флави?

Динкель снова погрустнел.

– Да. Из-за Флави. Она все еще с этим чертовым Эмилем, представляешь? С этим напыщенным смазливым щенком! И из-за чего – не пойму! Сколько бы я для нее не делал, сколько раз не намекал бы на свои чувства, она все равно остается ко мне холодной. Взять хотя бы наше последнее морское путешествие! Представляешь, Зоран, стоит она такая с Жаком и этим своим Эмилем, хохочет и случайно роняет в море свою заколку, подарок папы. Расстроилась вся, чуть ли не плачет, а Эмилю хоть бы что! Знаешь, как он отреагировал? Он просто пошел есть! Флави, значит, стоит перед ним на слезах, места себе на находит, а он просто есть пошел! И она все равно с ним! А хочешь узнать самое интересное? Я нырнул за этой чертовой заколкой и отдал Флави! И знаешь, что она мне на это сказала? Ничего! Ничего! Она просто взяла заколку и все! Просто, черт побери, молча взяла заколку и все!

Зоран поймал взгляд стоящей неподалеку от них Флави. Он разбирался в женщинах и умел читать кое-что по глазам. Циркачка смотрела, чуть приоткрыв рот, на Динкеля и казалось, забыла обо все на свете. Вдруг к ней подошел Эмиль и обнял за талию, но она, вроде бы, даже этого не заметила.

– Куда ты смотришь, Флави?

Та, немного растерялась:

– А? Что? Нет, никуда. Пойдем, Эмиль.

Зоран посмотрел на Динкеля с загадочной улыбкой так, словно знает какой-то секрет:

– Знаешь, Динкель, мне кажется, Флави ты не безразличен. Просто ей нужно время.

Жонглер отмахнулся:

– Посмотрим. Будь что будет.

– И то верно.

Они замолчали, глядя на костер и слушая его успокаивающий треск. Динкель нарушил тишину первым:

– Что мы все обо мне, да обо мне, Зоран? Ты-то как? Все помогаешь нашему нерадивому дознанию преступления раскрывать?

– Да, Динкель. Кому как не мне.

– А с женщинами как у тебя? Все по борделям бегаешь или нашел кого?

Зоран вздохнул.

– Сам не знаю, Динкель. Вроде бы и нашел, а вроде бы и тут же потерял. Как там в твоей песне? «А ночь полна зловещих приключений, полна случайных судьбоносных встреч»…

Динкель заулыбался:

– Звучит интересно. Она красивая?

– Красивая.

– И где же вы с ней познакомились?

– В Ланте, Динкель. Мы познакомились на карнавале.

СНИМАЯ МАСКИ

Во всем пышном великолепии карнавала, среди множества одинаковых в своей помпезности нарядов, Зоран, даже пристально вглядываясь в маски, носимые гостями, не мог угадать под ними ни одного знакомого ему лица. Хотя таковых под масками скрывалось совсем не много.

Ежегодный карнавал в городе Лант был событием особым для сурового и страдающего дефицитом праздников Ригерхейма. В самый южный город государства со всех его уголков приезжали самые знатные и уважаемые люди: потомственные дворяне, выдающиеся деятели науки и искусства, банкиры и чародеи. Каждый из приехавших на карнавал был одет по последнему писку карнавальный моды и пышностью одежд с лёгкостью мог сойти за члена королевской семьи.

Карнавал был отличным мероприятием для знатных гостей в плане открывающихся для них возможностей заводить новые, выгодные знакомства. Нередко на этом празднике жизни представители торговых гильдий заключали между собой партнёрские отношения, а пожилые главы дворянских семей, гонясь за процветанием своего рода, заключали кровные союзы, договариваясь связать узами брака своих детей.

Оставшееся от деловых переговоров время, гости, пестря остроумием, тратили на непринужденные беседы, созерцание великолепных по красоте фейерверков, поедание деликатесов, азартные игры, обильные возлияния и танцы. А когда концентрация алкоголя в крови гостей достигала максимума, многие из них придавались утехам куда более низменным. И оргии на данном карнавале были далеко не диковинкой, хотя это, само собой, не афишировалось.

Однако до победы похоти над воспитанием празднующими было выпито ещё недостаточно. И хотя Зоран был далеко не прочь с головой окунуться в омут разврата, он пока что был вынужден с тоской бродить по карнавальной площади, протискиваясь между группами людей, беззаботных и хохочущих, и, как казалось Зорану, никогда не видавших в своей жизни ни проблем, ни забот, ни горя.

«Праздные, размалеванные индюки».

– Наконец-то я нашел тебя! Как ты умудряешься так легко теряться в толпе?

«Меня учили быть незаметным»

– В такой толпе сложно не затеряться.

– Как тебе карнавал, нравится? Не зря я тебя пригласил, а?

– Я чувствую себя павлином, обернутым в фольгу.

– Ха-ха-ха! Павлином! Мне всегда нравилось твое угрюмое остроумие! Однако выше голову! Начинай уже веселиться!

– Да я веселюсь вроде бы.

В подтверждение своих слов Зоран сделал несколько глотков янтарного цвета вина и тем самым полностью осушил серебряный кубок, который он сжимал в руке.

Собеседник, на лицо которого была надета маска обезьяны, вдруг отвлекся от Зорана и начал всматриваться в толпу, находившеюся у Зорана за спиной, с таким видом, как будто узнал кого-то.

– Пойдём, Зоран, я тебя кое с кем познакомлю.

– Ну пойдем, Франц.

Супружеская пара среднего возраста в масках льва и львицы, высокий худощавый молодой человек в маске барсука, а также странной наружности, вероятно молодая девушка в маске лисы, которую парень так старательно пытался развеселить своими плоскими шутками. Так выглядела со стороны компания людей, к которым так поспешно Франц повел Зорана.

Подойдя к ним, Франц поприветствовал их низким поклоном. Зоран сделал то же самое.

– Барон Юлпэн фон Грейси, его очаровательная супруга баронесса Рика фон Грейси. Мое почтение и сердечная благодарность за чудесно организованный праздник. С каждым годом он все лучше и ярче.

Чита фон Грейси ответила поклоном куда менее низким чем Франц и Зоран, но все же достаточным для того, чтобы не упрекнуть их в отсутствии этикета.

– Рад видеть вас, Франц, на нашем карнавале. Труд моей семьи и подданных воздается, виноградники растут, а сельское хозяйство процветает. И мы готовы поделиться результатом этого один раз в год. Но беседа наша не может быть полноценной, пока не все друг другу представлены. Рядом со мной в маске барсука мой племянник, маркиз Малли фон Кройс, родом из Вринны, а рядом с ним в маске белой лисицы Адела Морелли, чародейка из Хайгерфорта.

– Мое почтенье маркиз. Мое почтение госпожа Морелли. Позвольте представить вам моего большого друга, и как видите по маске большого любителя хищных птиц, мастера Зорана, странствующего детектива родом из Норэграда.

С того самого момента, как Франц и Зоран приблизились к вышеописанной четверке, Адела Морелли начала со старательно скрываемым, но все же заметным для внимательного человека любопытством рассматривать Зорана.

Впрочем он делал тоже самое. Но скрывал свое любопытство куда хуже. Ибо несомненно Адела притягивала взгляд. Ее волосы были почти полностью белыми, с едва заметными оттенками золота, присущими волосам блондинок. Эти длинные и прямые, спускающиеся намного ниже плеч волосы можно было перепутать с седыми но таковыми они не были. Адела была одета в рубинового цвета длинное обтягивающее платье, подчеркивающее великолепную фигуру, не худую, но и далеко-далеко не толстую. От чарующих бедер ее было трудно оторвать взгляд. Как и от бюста, и конечно же не благодаря стараниям огромного круглого рубина, висящего на цепочке из белого золота. Руки и часть спины Аделы были обнаженными, а молочно-белая кожа казалось нежной и гладкой, отчего Зорану безумно хотелось ее потрогать. А еще ему безумно хотелось увидеть лицо, скрывающееся под маской.

– Почему же именно маска ворона? – спросила она. Голос ее был красивым, несмотря на твердость, и немного низким для женщины. – Мрачновато для карнавала.

Зоран почувствовал на себе оценивающие взгляды. Ему это не сильно понравилось.

– Как уже сказал Франц, я просто в восторге от хищных птиц. – прохрипел он.

– О, мой друг жуткий консерватор и никогда не изменяет своим предпочтениям, особенно в одежде. При выборе ее предпочитает всегда темные тона. Однако надо признать, они ему идут.

– А в чем заключается ваша профессия? – подключился к разговору маркиз фон Кройс. Зорану его тон показался слегка презрительным.

– Я странствующий детектив. По-моему это название говорит само за себя.

Супругам фон Грейси явно не понравился короткий ответ Зорана и отсутствие в его голосе столь привычных заискивающих ноток. Было заметно как неприкрытые маской губы Юлпэна сжались. Франц слегка покраснел, но промолчал, мысленно ругая себя за не первую в его жизни проваленную попытку познакомить Зорана со светскими людьми. Адела же едва заметно улыбнулась своими рубиновыми губами.

«Красивая улыбка. Но хотелось бы посмотреть не только на нее».

Малли фон Кройс продолжил:

– Поймите меня правильно, Зоран, людям нашего круга редко доводится общаться со странствующими детективами. Даже странствующие рыцари редко бывают вхожи в наше общество. Поэтому нам было бы интересно узнать подробнее чем живут…такие как вы. – последние слова прозвучали максимально презрительно. И мягкий баритон фон Кройса, граничащий с фальцетом начал уже откровенно раздражать Зорана.

– Я весьма польщен вниманием к своей скромной персоне, маркиз. Я путешествую по городам и помогаю органам дознания раскрывать преступления, разумеется за вознаграждение. От подробностей я все же вас избавлю, в них слишком много человеческих трагедий и загубленных судеб, историями о которых я не хотел бы омрачать атмосферу праздника.

«Вечного праздника, которым является твоя жизнь, сладкая сволочь».

– Поверьте мне, детектив, судьбы людей – это то, что ежеминутно занимает умы дворянства, куда больше, чем вы, очевидно, думаете. Но все же заставлять вас рассказывать о себе я не собираюсь. Не так уж вы и интересны. А вы как считаете, Адела, много ли пользы обществу приносит частный сыск?

Адела похоже даже не слышала вопрос фон Кройса:

– И давно вы этим занимаетесь? – спросила она с едва уловимой усмешкой.

– Всю свою жизнь.

Малли фон Кройс похоже заметил насмешку в словах Аделы и был заметно доволен наличием подобных интонаций по отношению к Зорану с ее стороны. Адела явно нравилась ему.

Но даже в жизни таких беззаботных людей как он бывают огорчения. И усмешка Аделы, как это часто бывает с настоящими женщинами, означала вовсе не презрение, как это могло показаться.

А на площади тем временем зазвучала музыка какого-то очень известного и талантливого композитора. Медленная и романтичная, она заманивала пары на танец. И невозможно было ей противиться. Уж больно красивыми и чувственными были ее мелодии. Слишком убедительными для человеческих сердец.

– Может, потанцуем, Зоран? – неожиданно для всех произнесла Адела.

Зоран был удивлен не меньше остальных и куда более приятно, чем Малли фон Кройс. После некоторого замешательства он ответил:

– С удо…– Адела не дала ему закончить фразу и, бесцеремонно взяв за руку, повела в сторону специально отведенной для танцев площадки. – вольствием, Адела.

«Властные, наглые и своенравные. Так мне говорили о чародейках».

Они танцевали молча, и Зоран, который всю жизнь терпеть не мог это занятие, к своему удивлению, получал от него какое-то странное удовольствие. Мало того, что его партнерша прекрасно двигалась и, казалось, стала одним целым с мелодией, демонстрируя неподражаемую грациозность и глубоко спрятанную страстность, так еще и ее духи, похоже, обладали магическим эффектом. Это был холодный запах – сандал и мускус, но было в нем что-то еще, нечто необъяснимое, одновременно пьянящее и тонизирующее, нечто такое, отчего Зорану казалось, что его реакция стала лучше прежней, а мир вокруг замедлился и размылся. Единственной же четкой картинкой была Адела, и Зоран ей наслаждался. Он почти не сводил глаз с ее чарующей, похожей на полумесяц улыбки, лишь изредка, стараясь сделать это незаметно, переводя взгляд на бюст. Однако Зоран чувствовал, что Адела замечает абсолютно все.

Внезапно Зоран словно проснулся.

– Пойдем. – сказала Адела.

«Танец уже закончился»?

Зоран следовал за ней в направление уединенной беседки. По пути он на секунду остановился возле слуги с подносом и взял у того два наполненных вином кубка. Кроме того, убедившись, что идущая впереди Адела не слышит его, он сорвал с одной из клумб свежую алую розу.

Выполненная из мрамора беседка, в которую вошли Зоран и Адела, была небольшой и довольно удаленной от основной толпы гостей. Рядом с беседкой росла чересчур крупная яблоня, на фоне которой, если смотреть издалека, сама беседка могла легко затеряться.

Зоран сел на скамью справа от Аделы.

– Вина?

– Не откажусь. – Адела взяла в свою белоснежную ладонь один из кубков.

– Первый раз пью с чародейкой.

– Я знаю. Ты плохо скрываешь удивление.

– Обычно мне это легко дается. Но удивлять – это же твоя специальность. В твоих духах не только сандал и мускус, верно?

– Я сразу поняла, что ты наглый.

– На это есть очень избитая поговорка: наглость – второе счастье. Понять бы только что тогда первое.

Адела снова улыбнулась своей неподражаемой улыбкой, столь гармонирующей с носимой ею маской лисы. Зоран тоже улыбнулся. Но из-за того что делал он это редко и привык к мимике другого рода, улыбка его напоминала оскал. Но Аделу это нисколько не смущало.

– Гармония. – сказала она. – Истинное счастье – это гармония. С собой и с окружающим миром.

– Пожалуй. – после некоторого раздумья согласился Зоран.

– Тебе-то откуда это знать? Странствующим детективам, таким как ты, – тон Аделы стал подозрительно ироничным. – гармония неведома.

– С чего это ты так решила?

– Нельзя обрести гармонию, день за днем пропуская через себя, как ты выразился, человеческие трагедии. Постоянно видя смерти и чужую боль.

«А еще сея их лично».

– Тем не менее, я сама гармония.

– Значит ты еще и само счастье? Это так?

Зоран чувствовал испытующий взгляд Аделы. И в эту минуту ему нравился такой взгляд. Ему вообще нравились женщины, которые с ним спорят.

– Нет, счастливым я себя не назову.

– Как это? Ты же пару секунд назад сказал, что являешься воплощением гармонии. А минуту назад согласился, что гармония и есть истинное счастье.

Зоран рассмеялся.

– Ты – спорщица!

– Я просто очень умная.

– Скромность, очевидно, тоже одна из твоих добродетелей.

– Не похвалишь себя сама – забудешь вовсе как звучат комплименты.

Зоран услышал нотки укора в словах Аделы.

– По-моему, Малли очень старательно напоминал тебе, как они звучат.

– Старательно, но неумело. Впрочем, он куда галантней некоторых.

Зоран достал ранее сорванную им с клумбы и спрятанную розу, после чего протянул её Аделе.

– Интересно, кого?

Адела, кокетливо улыбаясь, обхватила своими пальчиками стебель и поднесла бутон ближе к носу, после чего вдохнула аромат.

– Ммм… точно не тебя.

– Выпьем за знакомство, Адела?

– Да. Пока оно весьма приятное.

Некоторое время они сидели молча. Адела смотрела куда-то вдаль, а Зоран все время смотрел на нее. Он рассматривал каждый сантиметр ее тела. Но чаще всего взгляд его падал на лицо Аделы. Спрятанная под маской загадка терзала Зорана. Нет, он не сомневался, что у этой девушки с божественной фигурой, приятным, хоть и слегка необычным голосом, и восхитительно милой улыбкой красивое лицо, но ему безумно хотелось узнать какое именно.

– Адела.

– Да, Зоран?

– Знаешь, если бы ты была цветком, то роза, которую ты держишь, была бы на твоем фоне страшненькой подругой.

Адела довольно громко и искренне рассмеялась. И сквозь смех сказала:

– Какой…какой нелепый комплимент.

Зоран немного склонил голову. Он редко чувствовал себя неловко и порой даже не мог вспомнить какого это. Но тут вдруг вспомнил. А Адела продолжила тоном уже более серьезным, благодарным и даже симпатизирующим:

– Но очень, очень приятный. Спасибо тебе, Зоран.

Чародейка сняла маску и пристально посмотрела на Зорана оказавшимися голубыми глазами. У нее были нордические черты лица: прямые, твердые и слегка угловатые, но при этом весьма правильные и женственные. Сочетание несочетаемого – всегда то, что привлекает мужчин в женщинах. И женщин в мужчинах.

– А ты снимешь свою?

Зоран снял маску. Адела с бесстрастным и оценивающим видом посмотрела на его лицо.

– Неплохо. Немного хуже, чем я ожидала, но все же неплохо.

Зоран почувствовал себя сделанным руками ученика глиняным горшком, который оценивает мастер-гончар. Чародейка продолжала рассматривать его физиономию.

– Хотя нет. Лучше. Намного лучше.

Зоран решил ее поцеловать. Но не успел он даже начать движение головой, чтобы сократить дистанцию между своими губами и ее, как Адела вдруг произнесла:

– Как там Андерс поживает? Он все такой же нервный зануда?

Зоран уставился на Аделу расширенными от удивления глазами и чуть не подавился собственной слюной.

«Она что, знает кто я»?

Единственный раз, когда кто-то раскрыл личность Зорана, кончился весьма плачевно. Повторения пройденного он хотел меньше всего.

А Адела, посмотрев на него, вновь улыбнулась своей улыбкой – полумесяцем.

– Ну ты же не думал, что такая очевидная вещь, как твоя принадлежность к Воронам, может от меня укрыться?

– Вообще-то думал.

– Не переживай, детектив Зоран, я не собираюсь выдавать твоих секретов. Поверь, я знаю насколько дороги тайны таким как ты. Потому что таким как я они тоже дороги.

– Надеюсь. – ответил ей сбитый с толку наемный убийца.

Они помолчали какое-то время. Зоран прокручивал услышанное в своем мозгу, уставившись в землю и не обращая ни на что внимание, как не обращала его ни на что Адела, когда смотрела вдаль некоторое время назад. Сама она при этом с неподдельным интересом рассматривала своего собеседника.

– Зоран.

– Да.

– У чародеек завтра шабаш на лысой горе. В полночь. Я бы хотела, чтобы ты был моим спутником на этом празднике. Заодно завтра ты сможешь меня о многом расспросить.

Молчание.

– Зоран, ты пойдешь со мной на шабаш?

– Да. Пойду, Адела. – ответил Зоран, по-прежнему рассматривая землю у себя под ногами.

– Отлично, я рада. Тогда завтра за час до полуночи встречаемся у городских ворот. А сейчас я вынуждена тебя покинуть.

Чародейка встала.

– До свидания, Зоран.

– До свидания, Адела.

«Что-то явно не так с моей конспирацией, черт бы ее побрал».

***

Облик чародейки вновь наполняли темно-красные тона в украшениях и одежде, однако платье она надела уже более короткое, чуть ниже колен, и свободное – полная противоположность носимому ей на карнавале, несмотря на схожий цвет. Освещенное лунным светом лицо выглядело загадочным и прекрасным, а сочетание завораживающих голубых глаз, бледной кожи и слегка хитрой улыбки рубиновых губ придавало облику Аделы Морелли схожесть с каким-то ослепительно красивым, но коварным ангелом. Белые волосы ее были распущены.

Зоран, одетый в черный камзол поверх темно-серой рубашки, поприветствовал опоздавшую на четверть часа чародейку:

– Здравствуй, Адела.

– Здравствуй, Зоран. Не просветишь, зачем тебе меч? – Адела кивком указала на длинные ножны, закрепленные у ее спутника на поясе. – Мы на праздник идем, а не на войну. Или ты возомнил себя членом давно канувшей в лету инквизиции и решил разом расправиться со всеми чародейками?

– Меч для меня – это нечто вроде нижнего белья. Никогда не забываю ни то, ни другое.

– Хм… интересное сравнение. Что ж, я рада, что ты не пришел сюда голым. Пойдем на шабаш.

– Пойдем.

Когда необычная пара отошла подальше от городских ворот и свернула с большака на узкую лесную тропу, Зораном овладело желание о многом расспросить загадочную женщину, тем более она сама дала для этого повод на карнавале.

– Откуда ты знаешь Андерса?

– Я помогала ему с восстановлением иссякшей со временем магии в Афрейских лесах. Иллюзии в какой-то момент стали редкими и слабыми.

– Почему именно ты?

– Так вышло. Услуга за услугу.

– А подробнее?

– Что ж, хорошо. Как ты, возможно, знаешь, а возможно и нет, магические силы чародеев развиваются путем долгих лет практик и изучения теории. Ты даже не представляешь какое количество наук необходимо знать в совершенстве, чтобы овладеть хотя бы азами магического искусства. Но в конечном итоге, при должном усердии и прилежании, постигающий это самое искусство человек, становится чародеем – одним из самых достойных и ключевых представителей нашего общества, наделенным силами, которые простым смертным и не снились. Но на этом развитие чародея не заканчивается. В дальнейшем, чтобы увеличить свою силу, чародей занимается поиском артефактов древности – времени, когда магия зарождалась, и когда наш мир населяли существа куда более могущественные и мудрые, чем мы. В некоторых мифологиях их называют титанами, чародеи же называют их просто – древние. Так вот артефакты – это личные вещи древних, в них сокрыта огромная мощь. Зачастую – чистая магия, а иногда – души демонов. В любом случае, благодаря артефактам чародеи становятся сильнее.

– Как это вообще может быть связано с Андерсом? – недоуменно спросил Зоран.

– Однажды Андерс, в качестве платы за контракт, сам того не зная, получил в награду артефакт. Это был огромного размера изумруд, казалось бы – обычная драгоценность. Но когда-то эта драгоценность принадлежала одному из древних, а любой из чародеев за милю чувствует магию, сокрытую в подобных, ничем не примечательных на первый взгляд, вещах. Я почувствовала, что Андерс таскает с собой эту бесполезную для него вещь, и завела с ним разговор, после которого он согласился отдать мне артефакт, но только в случае если я помогу ему восстановить иллюзии в Афрейских лесах.

– Понятно. – ответил Зоран, нахмурившись. Разговоры о магии всегда тяжело ему давались. – Андерс уверял всех нас, что не имел опыта общения с чародейками. И предостерегал от него. Старый лгун.

«Старый мертвый лгун».

Адела рассмеялась.

– Кстати ты так и не ответил мне на карнавале, как он поживает. – вспомнила она.

– Он умер, Адела.

Лицо чародейки сделалось серьезным и искренне сочувствующим. До этого момента Зорану казалось, что эта женщина не умеет сопереживать. Она посмотрела на своего спутника и произнесла:

– Сочувствую твоей утрате, Зоран. Я знаю, Андерс был хорошим учителем и верным другом многим из вас.

– Да уж.

Воцарилась тишина. Первой ее нарушила сова, которая вдруг заухала где-то неподалеку. А через несколько минут, когда убийца и чародейка зашли уже глубоко в лес, вновь заговорила Адела:

– Как это случилось? – спросила она.

– Скоропостижно. И неожиданно, ведь для старика Андерс был довольно бодрым. Жаль, что я не смог толком с ним проститься.

– Не смог? Почему?

– Потому что был на контракте, когда Андерса не стало. А когда я вернулся, то прощался уже с гробовой плитой.

– Так значит ты теперь магистр?

– Нет, с чего ты взяла? – Зоран состроил удивленную мину.

– Андерс рассказывал мне о вас. В частности, о тебе он отзывался наиболее лестно. Рассуждал, что из тебя получится достойный преемник.

– Хм. Мне он говорил несколько другое.

– Что же именно?

Зоран тепло улыбнулся, когда в его голове зазвенели воспоминания обо всех матах, всех нравоучениях и гневных речах, коих не жалел для него учитель, когда был жив.

– Много чего. Он ругал меня чаще и яростней других, а иногда даже голос срывал от усилий. Не представляю, что могло толкнуть его на мысль сделать меня следующим магистром. Разве что маразм.

– Он гордился тобой. – с серьезностью в голосе начала Адела. – А ворчал на тебя из-за твоих вечных сомнений и вопросов. Из-за вопросов, которые он боялся задать даже сам себе хотя бы мысленно, потому что не знал ответов. А ты не боялся произносить эти вопросы вслух. Поэтому он тебя ругал и поэтому злился. Но именно поэтому он тобой и гордился.

Зоран задумался.

– Да, Андерса особенно злило, когда… когда мне хотелось узнать некоторые вещи. Он всегда орал мне: «делай то, что должно, и не умничай»! На этом вся моя тяга к непонятному пресекалась… но все же я ценил его.

– И он тебя, можешь быть уверен. А кто же тогда теперь магистр?

– Конрат. По старшинству.

– Хм. Понятно. – по лицу чародейки было заметно, что она не ожидала услышать такой ответ.

Некоторое время они шли молча. Затем Зоран вновь заговорил:

– Почему Андерс так много тебе рассказывал?

– Для таких как вы и таких как я общение с подходящим собеседником – редкая роскошь и ее надо ценить. Когда встречаются два человека, которые знают цену тайнам, они могут откровенно поговорить друг с другом, потому что не выдадут узнанные секреты. Если конечно они уверены, что их интересы не сталкиваются лбами. Наши с Андерсом не сталкивались.

Зорану нравилось не только слушать, как она говорит, но и смотреть.

«Лучше бы наши интересы столкнулись губами».

Адела уловила его взгляд и кокетливо улыбнулась в ответ.

***

«Это какое-то безумие».

Зоран догадывался, что шабаш – это нечто, мягко говоря, необычное для человеческого восприятия. Но он не думал, что настолько.

Как и на карнавале в городе Лант, здесь, на лысой горе, тоже текли реки вина и играла почти непрерывно музыка. Но это были уже далеко не медленные наполненные романтикой мелодии, под ласковые звуки которых разодетые по последней моде дамы и кавалеры плавно кружились подобно падающим с неба снежинкам в безветренную зимнюю пору. Мелодии, которые овладели лысой горой, были в буквальном смысле дьявольскими – необъяснимо веселыми и наркотически пьянящими. Зоран догадался, что играл здесь далеко не один инструмент, но главным из них, очевидно, была скрипка. Только вот игравших на ней исполнителей, Зоран, как ни старался, разглядеть в толпе не смог. Складывалось ощущение, что музыкантов здесь просто нет, а мелодии каким-то неведомым образом обволокли празднующих подобно воздуху, как будто и сами являются природным явлением, прекрасно гармонирующим с царящей в этом месте вакханалией.

Под игравшую на шабаше музыку находившиеся на лысой горе гости с обезумившими от дьявольского наслаждения глазами танцевали абсолютно дикие, бешеные и хаотичные танцы, и даже присутствующие здесь знатные господа совершенно не сдерживали себя во время этой ненормальной пляски.

Публика здесь была весьма и весьма разношерстная: приличные с виду люди здесь прибывали в гармонии с сомнительными типами, похожими на разбойников, а эльфы с гномами. И это далеко не вся часть приглашенных на шабаш. Это лишь человеческая часть. Картина, представшая перед Зораном, не смотря на любые потуги, не была бы столь безумной без присутствующей на празднике нечисти, представители которой расхаживали здесь наравне со всеми и чувствовали себя вполне вольготно, совершенно не боясь быть пойманными и убитыми какой-нибудь группой странствующих рыцарей. В последние столетия нечисти в мире и без них сильно поубавилось и за всю свою жизнь Зоран мог вспомнить от силы два или три случая, когда ему доводилось столкнуться с чудовищем. Но на шабаше таких возможностей предоставлялась масса: суккубы здесь, куда не глянь, соблазняли красивых мужчин, сирены пели свои гипнотизирующие песни, а гарпии выпивали с разбойниками. Огромные тролли же, будучи совершенно неприспособленными для веселья, охраняли лысую гору от непрошеных гостей.

– Нам туда. – Адела повела своего открывшего рот от изумления спутника в сторону какого-то огромного круглого стола, размещенного немного в стороне от большей части празднующих и слегка на возвышении.

– Угу. – ответил Зоран.

Подойдя к данному столу, он заметил, что за ним уже сидят люди. Они общались, смеялись и выпивали. Двенадцать человек: шесть пар женщин и мужчин. Зоран догадался, что это были чародейки и их спутники. Лишь два стула были свободны, за них и уселись Адела и Зоран. Седьмая пара.

– Ада, здравствуй, дорогая, мы тебя заждались. – радостно произнесла черноволосая чародейка, сидевшая по левую сторону.

– Здравствуй, Тэя, здравствуйте сестры. Я безумно рада видеть всех вас.

Зоран взял графин и налил вина в кубки себе и Аделе, которая, заметив это, довольно громко сказала:

– Сестры! Предлагаю выпить за встречу!

Собравшиеся поддержали Аделу одобрительными жестами и словами, после чего каждая чародейка и гость отхлебнули необычайно вкусного и сладкого, с нотками изюма, вина из своих кубков.

Затем одна из чародеек, на противоположном конце стола, с короткими, каштанового цвета волосами обратилась ко всем сидящим:

– Сестры! Наконец-то мы все в сборе! Ждать больше некого! А раз так, то не пора ли нам представить своих спутников?

Другие чародейки, в том числе Адела, поддержали свою короткостриженую сестру, разглагольствуя о нормах этикета. Тем временем, Зоран оглядел приглашенных ими мужчин, четверо из которых, по его мнению, были из знати: они выглядели одинаково важными, сытыми и напыщенно-высокомерными. Двое других отличались от этой группы: один был мускулистым и чрезмерно загорелым, что выдавало в нем путешественника. Второй, был напротив бледным и худым, а сочетание его скромных одежд с внимательным взглядом излучающих интеллект глаз выдавал в нем одного из людей искусства, которые во все времена отличались небрежностью по отношению к себе на фоне выдающегося таланта.

Представление началось с Тэи. Она встала из-за стола вместе со своим спутником и заговорила:

– Мои дорогие сестры и достопочтенные спутники. Сегодня, в эту волшебную ночь, я рада представить вам господина, который к моему величайшему удовольствию согласился составить мне компанию на нашем с вами празднике и вкусить вместе со мной все его чудесные удовольствия. Перед вами герцог Руперт фон Амильон из Кемары. Прославленный землевладелец и филантроп.

Руперт фон Амильон – усатый мужчина лет сорока пяти, поклонился, после чего пара заняла свои места за столом.

Своих спутников аналогичным образом представили и остальные чародейки. Зоран заметил, что все эти женщины необычайно красивы, но каждая по-своему.

– Клем Валетудо, полковник личной королевской гвардии, командир дивизии, герой многочисленных войн с южными королевствами!

– Аскельт Целони, художник–авангардист, прославившийся на весь Ригерхейм и далеко за его пределами. Автор таких картин как «Белые всадники» и «Круг».

– Мерелис Тод, верховный судья города Трезна. Именно благодаря ему этот чудный город стал самым безопасным в нашем королевстве, истинным образцом законности и правопорядка.

Зоран тихо усмехнулся.

«Да уж, Друнвельд фон Рерик не даст соврать».

– Граф Йоэль фон Браф, глава аукционного дома «Йоэль и Луис». Под его началом было организовано большинство современных археологических экспедиций и обнаружены бесценные находки. Вклад Йоэля в историю нашей страны трудно переоценить.

– Третис из Гредиса, мореплаватель и торговец. Нет на земле материка и острова, где не побывал этот храбрый путешественник.

Настала очередь Аделы представить своего спутника. Они с Зораном встали.

– Представляю вам человека, недавнему знакомству с которым я безмерно рада, ибо нахожу его более чем интересной личностью. Зоран из Норэграда. Странствующий детектив. Профессия его темна и опасна, а ее роль в людских судьбах чрезвычайно велика, но сокрыта от чужих глаз.

Чародейки смотрели на него с любопытством, мореплаватель Третис – с одобрением, художник Аскельт – равнодушно, а остальные – надменно.

Мнимый детектив поклонился, и они с Аделой снова сели за стол.

На протяжении следующего часа собравшиеся за столом вели оживленные беседы. Зоран, будучи не очень словоохотливым человеком, общался, по большей части только с Аделой, которая почти все время разговаривала с другими чародейками, лишь изредка от них отвлекаясь.

Зоран обратил внимание, что Адела и сидящая напротив чародейка с каштановыми волосами, которую, как оказалось, зовут Кинаэль, периодически бросают друг на друга полные ненависти взгляды, однако, не смотря на это, приветливые улыбки с их красивых лиц упрямо не сходят.

«Змеиное логово».

Спутником Кинаэль был Мерелис Тод, верховный судья из знакомой Зорану и далеко не освобожденной от преступности Трезны.

Сам Мерелис при этом пышными речами убеждал всех в обратном, приводя статистические данные:

– Без ложной скромности заявляю, что за время моего нахождения в должности уличная преступность в Трезне снизилась на пятьдесят шесть процентов! А соблюдение налогового законодательства и вовсе находится на особом контроле!

– А что стало с вашим градоначальником? С бароном Друнвельдом фон Рериком? – поинтересовалась Тэя.

Зоран заметил, как Мерелис слегка побледнел и замешкался.

– Эээ… он скончался… скоропостижно. Проказа, знаете ли. Смерть Друнвельда – воистину черная страница в истории нашего города. Вся Трезна оплакивала его. Он был весьма известен тем, что одинаково заботился как о знати, так и о простых крестьянах и ремесленниках.

Зоран не сдержал смех, но быстро заставил себя успокоиться. Это заметили почти все чародейки и их спутники, в том числе Кинаэль, которая тот час злобно посмотрела на самозваного детектива, но промолчала, увидев как в ответ на нее бросила столь же ненавидящий взгляд Адела.

– Но кого же назначили на пост мэра вместо него? – продолжила интересоваться судьбой Трезны черноволосая чародейка.

– Пока что никого. – отозвался Мерелис.

Беззаботные и полные лжи разговоры продолжались еще около получаса, после этого Тэя громко произнесла:

– Сестры, пора начинать!

«Начинать что»?

Вдруг чародейки практически синхронно хлопнули в ладоши, и свет тотчас куда-то пропал, будто его стерли из этого мира, и стало совсем темно. Зоран огляделся по сторонам и посмотрел вверх, в надежде увидеть полное звезд небо. Но вокруг было лишь черное полотно. Абсолютная, непролазная тьма. И тишина – музыка также перестала играть, а голоса умолкли. Зоран не чувствовал рядом с собой Аделу, но все еще чувствовал под собой стул, что давало понять – он все там же, на лысой горе. Но где тогда Адела? Почему он перестал видеть и слышать? Он ослеп и оглох? Нет, он чувствовал, что это не так. А еще он чувствовал какое-то странное, неведомо откуда взявшееся спокойствие на душе. Кроме того, мышцы перестали ему подчиняться, и он не мог заставить их поднять свое тело со стула, также как не мог ничего вымолвить. Не мог и почему-то не хотел.

Зорану еще не приходилось иметь дело с магией, но сомнений не было – это была именно она.

«Чертово волшебство».

Вдруг он услышал голос. Он не принадлежал какой-то одной из чародеек. Это был голос всех их сразу и нотки Аделы тоже в нем присутствовали. Не хор, а один голос, слитый воедино из семи других. Семикратно властный, семикратно звонкий, семикратно сильный и необычайно прекрасный, но при этом довольно пугающий и доносившийся будто из другого мира.

– Говорите. Правду. – повелевающе сказал голос.

И вдруг Зоран почувствовал, что вновь обрел способность говорить. Остальные мышцы все еще его не слушались, но язык так и рвался в бой. Причем Зорана одолевало жуткое желание говорить все, что требует его душа. Только правду. Но он пока что держался и молчал. Остальные спутники чародеек оказались слабее и начали свою невольную, но самую искреннюю исповедь.

– Если честно, – начал полководец Клем Валетудо. – я не думал, что мне придется сидеть здесь со всяким отребьем, вроде этого Третиса и Зорана. Это же просто два безродных болвана, портящих праздник своим видом.

– Если честно, Клем, – парировал его Третис. – мне тоже противно находиться здесь с тобой, псевдогероем. Вместо басен о своих подвигах и «гуманного отношения к пленным» рассказал бы лучше, как ты насиловал женщин в разграбленных тобой деревнях и сдирал кожу с их мужей, если они сопротивлялись.

– Это война! Там нет правил и законов! – огрызнулся Клем.

– А еще мог бы рассказать, как ты, олух, бездарно проигрывая битвы из-за упрямого нежелания слушать своих советников, пытался незаметно сбежать из лагеря, боясь быть убитым или захваченным в плен! Тоже мне вожак! Оставляешь своих людей на произвол судьбы, а сам бежишь как крыса! Только твоим советникам с трудом удавалось тебя остановить, дабы не посеять панику в армии! Да и вообще, кого из них наградили за войну с Южным Альянсом? Никого! А ведь это они ее выиграли! Они, а не ты!

– Я должен был бежать! Должен был! Когда умирают простые солдаты – это одно, они должны умирать, это их долг! Моя жизнь важнее и я должен беречь ее! Я командую дивизией и…и… да откуда ты вообще знаешь все это, мать твою!

– Просто я никакой не торговец, старый ты олух. Я всю жизнь воюю. И тогда воевал, только как наемник, в составе твоей армии. И поражался тому, какой ты осел. Сейчас же я воюю как пират, на море, под началом бесстрашного капитана Скерра Рыжей Ярости. И мы тоже грабим и убиваем, знаешь ли, прямо как ты. Но даже у нас есть некоторые принципы. И мы хотя бы не прикрываемся званиями и медалями. Убийца женщин и детей – значит убийца женщин и детей. Ничто не оправдывает его действий. Даже война. Да, я не благороден. Но и тебе я не позволю называть себя таковым. Ты еще хуже, чем я.

Зоран все еще молчал.

– Я… я просто художник… чего вы от меня хотите? Отпустите меня… – взмолился Аскельт Целони.

«Сразу видно, чистая душа».

– Отпустите, прошу…

– Да заткнись ты, наконец, чертов слюнтяй! – пророкотал археолог Йоэль фон Браф. – мне не нравишься не ты, ни твоя дурацкая мазня!

– Просто авангардизм придуман не для таких узколобых людей как ты, Йоэль. – заступился за художника филантроп Руперт фон Амильон.

– Да что ты! Ну куда мне, простому археологу, до такого широко мыслящего филантропа как ты! Ведь если бы я был таким же умным, то, наверное, тоже насоздавал бы кучу различных фондов «в поддержку детей-инвалидов», «в поддержку вымирающих видов животных» и других! И точно также как и ты ни одной кроны не отдавал бы ни детям-инвалидам, ни еще кому! А как бы я делал, Йоэль? Правильно, все деньги, уготованные для тех, кто в них нуждается, я бы с большим удовольствием оставлял бы в своем кошельке! Так ведь, а филантропишка?

– Я хотя бы не убиваю собственных работников, чтобы не платить им за их труд, как это делаешь ты.

– Те раскопки оказались неожиданно затратными! Я не мог позволить себе обанкротиться!

Зоран едва сдерживался, чтобы не присоединиться к нескончаемому гомону признаний и разоблачений, как вдруг услышал голос верховного судьи Трезны Мерелиса Тода:

– Знаете, – обратился он ко всем сразу. – наиболее сомнительной из всех здесь присутствующих мне представляется фигура мастера детектива. Вы ведь на самом деле никакой не детектив, а мастер Зоран? Вы похожи на какую-то смесь шпиона и разбойника, но это – вещи несовместимые. Стало быть, вы одно из двух. Так кто же вы?

«Да уж проницательный тип. И в сравнении с остальными воспитанный».

Мерелис Тод, похоже, смог заинтересовать своей догадкой всех сидящих за столом мужчин. Они прекратили свои споры и замолчали в ожидании ответа Зорана. Они знали, что он неизбежно последует, так как чувствовали – самозваный детектив испытывает тоже, что и они. Непреодолимое желание говорить правду.

И Зоран заговорил:

– Да, Мерелис, ты прав. Я – не странствующий детектив. Настолько не странствующий детектив, насколько твоя Трезна – не образец законности и правопорядка. Как ты там сказал про смерть Друнвельда? Скоропостижная? Нет. Мгновенная. Я отрубил ему башку своим мечом, и это заняло меньше секунды. Я сделал это, потому что он торговал людьми, заключенными в его тюрьму за надуманные обвинения. А родным этих людей он говорил, что они сбежали. Все эти люди были из простых. Ремесленники, в основном. Это к слову о том, как он о них заботился. И плакали люди после его смерти скорее от счастья, а не от горя. Хочешь узнать, как я осмелился его убить? Все просто: убивать для меня скорее неприятно, чем страшно. Я умею это делать лучше, чем кто-либо, так как это моя работа. Убить и остаться незамеченным для меня проще простого. Напомню тебе, как меня зовут. Я – Зоран из Норэграда. И я – ворон с горы Афрей. Орден, который все вы считаете лишь страшной легендой, существует, и я тому подтверждение. А теперь ответь мне, Мерелис, чтобы я знал, стоит ли мне прийти в Трезну еще раз, но уже за тобой, или нет, знал ли ты о том, что Друнвельд фон Рерик – работорговец?

Напряженная тишина повисла в воздухе. Было слышно, как судья Мерелис громко сглотнул слюну из-за страха. Но уйти от ответа он не мог – ему не позволяла магия, которая развязала им всем языки.

– Да…да, я знал. Друнвельд платил мне, чтобы я закрывал на все глаза.

– Жди меня, Мерелис. Я приду за тобой.

Верховный судья Трезны тяжело охнул. Больше никто не заговорил.

Семь женщин хлопнули в ладоши почти одновременно, и свет появился вновь. И звуки музыки. И все вдруг стало как прежде, как было до того, как все исчезло. Только сидевшие за столом мужчины изменились: они выглядели уже не праздными и беззаботными, а встревоженными и обеспокоенными. Глядя друг на друга, побледневшие и испуганные, они не понимали, что с ними только что произошло. Мерелис побледнел при этом больше всех. Один Зоран сохранял внешнее спокойствие. Когда он повернул голову на Аделу, ему показалось, что она смотрит на него с восхищением.

– Сестры! – провозгласила Тэя. – Думаю, никто не станет спорить, что победительницей в этом году становится Адела.

«Победительницей»?

Когда аплодисменты чародеек утихли, Адела встала:

– Благодарю вас, сестры, за замечательную ночь. Мы все в равной степени победили, потому что праздник удался на славу! А теперь, когда он подходит к концу, мы с Зораном вынуждены удалиться.

Чародейки попрощались с ними, после чего Адела и ее спутник ушли.

***

Назад они шли той же тропой. Зоран злился.

– Что это, черт подери, было? – спросил он.

– Ничего, просто конкурс.

– Да? И в чем же он заключался?

– Побеждает та, чей спутник понравится чародейкам больше всех. В награду она получает артефакт и сможет тем самым увеличить свои магические силы.

– А что же получает спутник? Разоблачение?

– Не переживай по этому поводу, мои сестры сотрут своим спутникам память о вашем откровенном разговоре. Но я тебе не буду.

Зоран немного успокоился. Несколько минут они молчали. Разговор возобновила Адела:

– Ты убьешь Мерелиса?

– Нет. Мне его никто не заказывал. А просто так я убийств не совершаю.

Они опять замолчали. И теперь уже Зоран прервал тишину:

– Ты меня использовала.

«А я, оказывается, ранимый».

– Женщины меркантильны.

Зоран нахмурился. Адела продолжила:

– Но знаешь, даже если бы мне не нужен был спутник для конкурса, я все равно захотела бы с тобой познакомиться. И была бы чрезвычайно рада тому, что сделала это. По поводу твоей тайны, повторюсь, не переживай. Она в безопасности. Чародейки ее не выдадут, а твои новые знакомые не смогут этого сделать из-за стертых воспоминаний.

Он почему-то ей верил.

– Хорошо. Если так, то хорошо.

Они снова замолчали. Зоран ощущал нечто странное: он не мог долго злиться на Аделу. И очень не хотел вскоре с ней прощаться.

– Я хочу поблагодарить тебя, Зоран.

Адела протянула ему какой-то голубой драгоценный камень квадратной формы, похожий на небольшого размера топаз и висящий на тонкой серебряной цепочке.

– Это артефакт, который может оказаться для тебя очень полезным. Если потереть камень рукой, то на время станешь невидимым, что очень необходимо для твоей профессии. Только запомни одну небольшую предосторожность. Этот камень имеет душу. И она верна мне. И она будет раскаиваться, что служит не мне, а другому хозяину. Если мы с тобой еще хоть раз увидимся, то камень пожелает загладить передо мной вину, считая, что предал меня, и убьет тебя. Остерегайся меня, а я в свою очередь позабочусь о том, чтобы между нами не произошла случайная встреча.

Слова Аделы огорчили наемного убийцу.

– Я не приму это, Ада.

– Почему это ты его не примешь? Я настаиваю.

– Ты же сама сказала. Если я его приму, мы больше не встретимся.

Адела выглядела тронутой, когда посмотрела на него полными симпатии глазами, и молча убрала камень. Зоран вдруг обратил внимание, что рядом с тропой, по которой они шли, стоит небольшой домик. Когда они шли на шабаш, он его не заметил, хотя всегда очень внимателен к деталям.

– Пойдем туда. – Адела указала в сторону дома и взяла Зорана за руку.

– Пойдем. – подчинился он.

Чародейка толкнула дверь, и они вошли внутрь.

– Это же не твой дом, Ада.

Адела загадочно улыбнулась:

– С чего ты так решил? – чародейка щелкнула пальцами, и в помещении загорелся свет.

Комната, в которой они оказались, была богато украшенной. Роскошные шкафы, зеркала и огромная белая кровать посередине – все выглядело так, будто стоило целое состояние, и максимально несовместимо со скромной и ничем не примечательной отделкой домика, которая обращала на себя внимание при взгляде на него снаружи.

Но особенно поражали размеры комнаты: она была чрезвычайно широкой и просторной, с высоченным потолком, и совершенно не ясно, каким чудом уместилась в крохотный с виду дом.

– Хорошая кровать. – заметил Зоран.

– Она нам очень подойдет. – согласилась Адела и толкнула наемного убийцу в грудь, отчего тот рухнул на огромное белое ложе.

«Никогда не встречал таких властных женщин. И никогда прежде не нервничал перед сексом».

***

Он все еще чувствовал аромат ее духов, когда проснулся. Но чародейки в комнате не было, Зоран обнимал одеяло. Он встал, чтобы одеться и найти Аделу, но когда поднялся с кровати, заметил на тумбочке возле нее письмо. А на письме – серебряную цепочку с голубым топазом. Драгоценность, которую чародейка хотела подарить Зорану. Артефакт, суливший им вечную разлуку.

Встревоженный любовник взял письмо в руки письмо и принялся его читать.

«Я бесконечно рада нашему знакомству. Это была поистине волшебная ночь. Ты подарил мне ее, и я благодарна тебе за это. Но это была наша последняя встреча, ибо вместе нам быть не суждено. Судьбы некоторых людей должны пересекаться лишь единожды, когда-нибудь ты это поймешь. Я ушла, потому что ты бы так не поступил. Я сделала это в значительной степени для тебя, но в еще большей – для себя. Возьми камень, я дарю его тебе от всего сердца. Он не раз спасет тебе жизнь. Прощай, Зоран из Норэграда».

Он взял в руки артефакт и яростно сжал его в своей ладони. Комната начала растворяться в воздухе, и Зоран уже мог рассмотреть очертания леса. Дом, в котором он провел ночь с Аделой, был иллюзией. Но то, что происходило внутри него между убийцей и чародейкой, было настоящим. Когда дом растворился полностью, Зоран обратил внимание, что его одежда лежит на земле, а сам он голый мокнет под проливным дождем, сжимая в руке письмо и драгоценность. Ему было больно.

Зоран с яростным криком швырнул в чащу леса артефакт настолько далеко, насколько мог.

«Никогда не думал, что могу чувствовать подобное».

Зоран оделся и опечаленный направился прочь из леса.

– Я найду тебя, чего бы мне это не стоило. – проворчал он.

А пока он шел, чья-то огромная, костлявая, похожая на ветку высохшего дерева ладонь подобрала с намокшей от дождя земли небольшой, прикрепленный к серебряной цепочке топаз.

СЕРДЦЕ МАТАДОРА

Когда это случилось? И как это вообще могло с ней произойти? Нет, мама, конечно, говорила ей в детстве: «Флави, вечно тебя тянет на какую-то экзотику», но сама себе она в этом никак признаться не могла. И почему именно этот хромой Динкель, когда рядом с ней главный красавец труппы и первая ее звезда Эмиль? На эти вопросы Флави никак не могла найти ответ, как не пыталась. Но она точно знала: от Эмиля она никуда уходить не собирается. Все будет как всегда, так же, как было в ее детстве, когда она украшала свою комнату цветами: она походит вокруг какого-нибудь необычного вида заморского растения, полюбуется на него, но привыкнув к его причудливой формы лепесткам и окрасу, вернется к прилавку с орхидеями и купит себе одну из них, после чего та навсегда останется на ее подоконнике.

Не удивительно, что Динкель ее заинтересовал. Он был необычайно, всесторонне талантливым человеком и с первого дня, как появился в «Цюрильоне» покорил этим всех других артистов: безупречный жонглер на сцене вне ее был еще и безупречной душой компании, когда волновал сердца своими напевами или под остроумные шутки оставлял без штанов всякого, кто рискнет сесть с ним за карточный стол. Кроме того, те артисты, которые знали Динкеля лучше других, говорили, что когда-то у себя на родине он был великим матадором. Но Флави никогда не верила этой смешной утке.

А еще наблюдательная Флави знала: хромой жонглер был красив. Но далеко не той ухоженной, чистой и смазливой красотой, которой славился Эмиль. Это была суровая и понятная немногим красота побывавшего в десятках морских сражений, однако все равно остающегося на плаву судна: корпус его был в пробоинах, но при этом обращал на себя внимание тем, что некогда был построен талантливым корабелом из какой-то особенно благородной древесины.

Кроме того, Динкель ее любил, и она это чувствовала. Настоящей, отзывчивой любовью. И во имя этой любви был готов пойти на все.

Флави проснулась рано, когда Эмиль еще спал. Ее мучала бессонница. Она лежала на боку и сверлила глазами свою любимую заколку в виде бабочки, которая лежала рядом.

«Я должна была поблагодарить его тогда. Теперь мне этого уже не сделать, иначе это даст ему надежду. Жаль».

Флави развернулась и посмотрела на Эмиля, который спал как младенец, с умиротворенным и блаженным видом. Дыхание его было абсолютно чистым, никакого намека на храп.

«Я все еще с ним. Я всегда буду с ним. Хоть он и не прыгнул ради меня за борт».

***

Старый пастух Гремио говорил своему хозяину, что нельзя оставлять быка на пастбище вместе с коровами. Но тот был непреклонен.

«Нет у него, видите ли, денег на постройку отдельного пастбища. На самих быков у него деньги есть, а на то чтобы вбить в землю несколько досок – нет. Правильно, не ему же их ловить».