Читать книгу Забава Путятична и змей Горыныч - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова - Страница 1

Забава Путятична и змей Горыныч

Пролог

То что свято, то и клято.

А у нас бока намяты

при любых наших словах —

на то царский был указ.

Во стольном граде, сто раз оболганном, в Московии далёкой, за церквями белокаменными да за крепостями красными оборонными, жил да правил, на троне восседал царь-государь Николай Хоробрый, самодур великий (в общем, со своей, так сказать, изюминкой), но дюже добрый: народу поблажку давал, а на родных детях отрывался. И была у царя супружница, молода царица свет Забава Путятична, красоты неписаной, роду княжеского, а с каких краёв – никто не помнил (а может и помнить было не велено).

Глава 1. О том, как Забава Путятична долеталась

И пошёл слух по всей земле великой

о красоте такой дикой:

то ли птица Забавушка, то ли дева?

Но видели мы, как летела

она над златыми церквями

да махала руками-крылами.

Мы царю челобитную били:

– Голубушку чуть не прибили;

приструни, Николаша, бабу;

над церквами летать не надо!

Государь отвечал на это:

Наложил на полёты б я вето,

да как же бабе прикажешь?

Осерчает, потом не ляжешь

с ней в супружеско ложе —

она же тебя и сгложет.

Вот так и текли нескладно

дела в государстве. Ладно

было только за морем,

Но и там брехали: – Мы в горе!

Впрочем, и у нас всё налаживалась.

Забава летать отваживалась

не над златыми церквями,

а близёхонькими лесами:

обернётся в лебедя белого

и кружит, и кружит… «Ух смелая! —

дивились на пашне крестьяне. —

Мы б так хотели и сами.»

Но самим летать бояре запрещали,

розгами, плетью стращали

и говорили строго:

– Побойтесь, холопы, бога!

А мы бога привычны бояться,

он не давал нам браться:

ни за топор, ни за палку.

Вот и ходи, не алкай,

да спину гни всё и ниже:

не нами, то бишь, насижен

род купеческий, барский,

княжий род и конечно, царский.

Нет, оно то оно – оно!

Но если есть в светлице окно,

то баба и сиганёт, как кошка:

полетает ведьмой немножко,

да домой непременно вернётся.

А что делать то остаётся

мужикам старым? Ждать

и в супружеском ложе вздыхать.

Но вот и забрезжил рассвет,

а её проклятой всё нет;

кряхтит Николай, одевается,

на царски дела собирается

да поругивает жену:

«Не пущу её боле одну!»

Ну, пущу, не пущу – на то царская воля.

А наша мужицкая доля:

по горкам бегать -

царевну брехать.

А она, проклятая, не даётся.

Поди, ведьмой над нами смеётся,

сидя где-нибудь под кусточком?

Оббегали мы все кочки,

но не сыскали девку.

Царь зовёт мужиков на спевку

да спрашивает каждого строго:

– Где моя недотрога?

– Никак нет, – говорим. – Не знаем.

Чёрта послали, шукает.

Пир затеяли: пьём, ждём чёрта.

Через год тот пришёл: «До чёрта

там ёлок колючих и елей!»

Мы выпили с горя, поели

и песни запели протяжные.

Посол грамоту пишет бумажную

на заставушку богатырскую:

«Так и так, мол, силу Добрынскую

нам испытать бы надо;

пропала царская отрада —

Забава Путятична легкомысленна

(отлеталась птичка, видимо);

приходи, Добрынюшка, до Москвы-реки

да деву-лебедь ты ищи, свищи;

/точка, подпись стоит Николашина,/

а хто писарь – не спрашивай!»

Свистнули голубка могучего самого,

на хвост повесили грамотку сальную

и до Киева-града спровадили.

Чёрт хмельной говорит: «Не надо бы!»

Но дело сделано, сотоварищи.

Пока голубь летал до градищи,

мы по болотам рыскали,

русалок за титьки тискали,

допрашивали их строго:

– Где царская недотрога?

Результат, однако, был отрицательный:

русалки плодились. А богоматери,

на иконках не помогали.

Малыши русалочьи подрастали

и шли дружиной на огороды:

«Хотим здесь обустроить болото!»

Мужики от вестей таких заскучали:

пили, ели, Добрынюшку ждали,

и отцовство признавать не хотели:

дескать, зачатие ни в постели.

Николай хотел было рехнуться,

но квасу выпил, в молодого обернулся

да издал такой указ:

«На русалок, мужик, не лазь;

к водяному не стоит соваться;

а с детьми родными грех драться.

Посему, дружину ту вяжем

(войско царское обяжем),

на корабелы чёрные сажаем

да по рекам могучим сплавляем

до самого синего океана,

там в пучину морскую окунаем —

и пущай живут на дне, как челядь.»

Делать нечего, оковушки надели

на дядек водяных да дев русалок,

в трюмы несчастных затолкали,

и спустили по Москве-реке и далее.

А куда? Да больше не видали мы

ни корабелы наши чёрны,

ни русалок, водяных, ни чёрта.

Корабельщиков до дому ждать устали,

а потом рукой махнули и слагали

былины да сказки об этом.

Глава 2. Добрыня Никитич едёт на поиски царицы

А 1113-ым летом

к нам Добрыня пришёл, не запылился,

пыль столбом стояла, матерился:

– Так говорите, вы тут бабу потеряли,

Забаву свет Путятичну? Слыхали.

Князь Владимир да во Киеве гневится;

племянница она ему, а вам – царица.

Ну да ладно, горе ваше я поправлю:

найду ту ведьму иль навью,

которая украла лебедь-птицу.

Нам ли с нечистью ни биться!

И после пира почёстного

(не отправлять же Добрыню голодного),

опосля застолий могучих,

пошёл богатырь, как туча,

на леса, на поля, на болота:

– Ну держись этот кто-то,

вор, разбойник, паскуда!

Я еду покуда…

А покуда былинник ехал,

ворон чёрный не брехал,

а наблюдал с вершины сосны:

в какую сторону ноги шли

богатырские. И взмахнув крылом,

полетел не к себе в дом,

а на Сорочинску` гору`,

что стоит в чужом бору.

Там в глубокой пещере

за каменной дверью

сидит змей о семи головах,

о семи жар во ртах,

два волшебных крыла и лапы —

дев красных хапать!

Как нахапается дев,

так и тянет их во чрев:

переварит и опять на охоту.

На земле было б больше народу,

если бы не этот змей.

А сколько он сжёг кораблей!

Ну это история долгая.

Царица Забава невольная

в подземелье у змея томится.

Горыныч добычей гордится,

обхаживает Путятичну:

замуж зовёт, поглаживает,

кормит яблочками наливными

да булочками заварными,

а где их ворует – не сказывает.

Забавушка животине отказывает —

замуж идти не хочет.

Тот судьбу плохую пророчит

(за отказ) на всю Русь могучую:

«Спалю славну дотла! Получше ты

подумай, девица, да крепко.

Зачем тебе надо это:

ни детей, ни изб, ни пехоты,

ни рыбалки жирной, ни охоты,

а пустое выжженное поле

От татара вам мало горя?»

А пока Забава раздумывала,

ворон чёрный клюнул его,

дракона лесного за ухо:

«На тебя нашлась, то бишь, проруха —

удалой Добрынюшка едет,

буйной головушкой бредит:

– Зарублю ту ведьму или навью,

что украла племянницу княжью!»

Сощурился Горыныч, усмехнулся,

в бабу Ягу обернулся:

«Ну раз хочет Никитич бабку,

значит, с Ягушкой поладит.» —

и юркнул в тёмны леса.

А Добрыню кобыла несла

да говорила: «Чую, хозяин, я силу

нечистую, вон в том лесочке.»

– Но, пошла! – богатырь уже по кочкам

в сторонку прёт совсем другую,

не на гору Сорочинску, а в гнилую

прямо в сахалинскую долину

/где я, как писатель, сгину

и никто меня не найдёт/

вот туда-то конь Добрыню и несёт.

Глава 3. Змей Горыныч заманивает Добрыню на Сахалин

Ай леса в той долине тёмные;

ай звери по ней ходят гордые,

непокорные, на народ не похожие —

с очень гадкими рожами:

если медведь, то обязательно людоедище;

если козёл, то вреднище;

а ежели заяц с белкой,

то вред от них самый мелкий —

всю траву да орехи сожрали.

Лес голый стоит, в печали.

В эти степи богатырь и въехал.

На ветке ворон не брехал.

Народ в деревнях не баловался,

а у моря сидел и каялся:

они рыбу сетями всю вытягали,

есть стало нечего; выли теперь

и старые времена вспоминал,

о том как по морю гуляли

киты могучие, да из-за тучи

бог выглядывал робко.

– БОГатырь это! – Нет, холоп то!

– Какой такой богатырь, как наши?

– Наши то краше:

деревенски мужики

и сильны, да и умны!

– Не, тот повыше,

чуть поболее крыши!

– Врёшь, он как гора,

я видел сам богатыря!

– Да за что вы БОГАтыря ругаете?

Сами, поди, не знаете:

шеломом он достаёт до солнца могучего,

головой расшибает тучу за тучею,

ногами стоит на обоих китах,

а хвост третьего держит в руках!

Вот на третьем то киту

я с вами, братья, и плыву!

Тёрли, тёрли рыбаки

свои шапки: – Мужики,

уж больно мудрёно,

то ли врёшь нескладёно;

наш кит, получается, самый большой?

Почему ж не виден БОГатырешка твой!

– Потому БОГатырь и не виден,

народ его сильно обидел:

сидят люди на китах,

ловят рыбу всю подряд.

А тем уже кушать нечего.

Вот так с байками и предтечами

сахалинцы наши рыбачили,

но они ни ведали и ни бачили,

как история начиналась другая

про огромную рыбу-карась.

– Вот это про нас!

Но как бы мужик ни баил,

а Добрыня по небушку вдарил,

и на остров-рыбу опустился.

Народ в ужасе: – Бог воротился!

– Да не бог я, а богатырь!

– Вот мы о том и говорим:

хотим, БОГатырешка, рыбки,

а мы сами яки хилы да хлипки.

Сколько неводы наши ни бились,

они лишь тиной умылись.

Ты б пошёл, взлохматил море синее —

к брегу рыбу и прибило бы.

Вздохнул богатырь, но сделал

всё что мужланы хотели:

взбаламутил море синее,

шторм поднял, да сильно так!

Затопила волна долину:

дома затопило, овины,

медведей, белок да зайцев,

и жителей местных нанайцев.

А как волна схлынула,

так долина гнилая и вымерла,

стоит чёрная да пустая.

Никитич что делать – не знает.

Ни людей, ни рыбы, ни леса.

– Да куды ж это влез я? —

стоит, чешет «репу».

– Вляпался ты крепко! —

голос слышен с болота.

– Кому тут ещё охота?

Выходит баба Яга

(хороша иль не хороша):

– Одна я в тундре осталась;

ведь я, мужичок, не якшалась

ни людьми, ни с зверьём, ни с лесом.

А какой у тебя интерес тут?

– Я, бабулечка, тоже не сдался:

с чертями могучими дрался,

народу погубил, ой немерено!

Как жить теперя мне?

А ищу я Забаву Путятичну —

жену царскую. «Пасечник»

нашёлся на нашу «пчёлку»:

уволок её куда-то за ёлку.

Ничего ты о том не слыхала?

– А знаешь, рыцарь… да, прилетала

дева-лебедь, сидит в Озёрском,

плавает в водах холодных

моря Охотского, стонет:

то слезу, то перо уронит.

Говорит, что летать не может —

изнутри её черви гложут.

Помутнело в глазах у Добрыни:

– Ну бабка, – промолвил былинный

и бегом к Охотскому морю. —

Горе какое, горе!

Глава 4. Горыныч кидает Добрыню в море

А бабка вдруг стала змеем

полетела ещё быстрее,

села на камни прибрежные,

морду сменила на вежливую

и обернулась девушкой-птицей.

Ну как в таку не влюбиться?

Тут Никитич к брегу подходит,

глядит на деву да смотрит,

и почти зовёт её замуж:

– Ты бы это… до дому пошла бы уж,

Николаша тя ждёт, не дождётся! —

а у самого сердечечко так и бьётся.

Опустила очи дивчина:

– Ох ты, воин милый,

не люб мне боле муж любимый,

я сгораю по Добрыне!

А Добрыня, он парень честный,

но растаял при виде невесты:

губу толстую отвесил,

грех велик на чаше взвесил,

и полез с объятиями жаркими

на Забавушку. А та из жалкой

превратилась вмиг в дракона

жаром дышит, со рта вони!

– Ну, пришла, былинничек, твоя кончина! —

когтями цап и волочёт в пучину

добра молодца на свет не поглядевшего,

удалого храбреца бездетного.

И кидает змей Добрыню в море синее.

Тонет богатырь. Картина дивная

пред глазами вдруг ему открылась —

это царство подводное просилось

прямо в лёгкие богатырские,

а вокруг всё зелёное, склизкое:

чудные водоросли и рыбы,

караси-иваси, как грибы,

по дну пешеходят хвостами.

Вот они то Добрыню и подобрали

да вынесли на поверхность.

Но до брега далеко. Ай, ехал

мимо рыба-кит великан.

Взял он воеводушку, поднял,

да на спину свою забросил.

А как забросил, так загундосил:

«Гой еси, Добрынюшка победоносный,

ты избавь меня от отбросов:

на спине моей народец поселился

нехороший, дюже он расплодился,

сеет, жнёт да пашет —