Читать книгу Чуча - Интигам Акперов - Страница 1

Ч У Ч А.

–

Уже несколько дней с моря дул сильный ветер. Казалось, что он не останавливался ни на секунду и даже вдали от берега стоял устойчивый запах морской соли. Огромные волны, разбиваясь об квадратные бетонные волнорезы, иногда всё – же достигали широкой гранитной набережной и, отступая, оставляли за собой кучу морского хлама. В такую погоду корабли не рисковали войти в бухту, они долго оставались на рейде и с берега напоминали кем-то оставленные впопыхах маленькие, сиротливо покачивающиеся игрушечные кораблики.

Эдуард Поздняков шёл с работы домой. Этой дорогой он шёл уже почти двадцать лет. Работал он в музее, совсем недалеко от дома. Музей находился в старом двухэтажном здании, построенном в конце 19 века удачливым нуворишем. Когда в городе образовалась советская власть, дом забрали под рабочую библиотеку. Потом некоторое время там заседал местный реввоенсовет, а после большой войны разместили фонды исторического музея, да так их там и оставили. В шестидесятых годах особняк основательно почистили, привели в божеский вид и уже официально назвали это здание краеведческим музеем. Музей был так себе, его экспозиции большого исторического значения не имели, но худо-бедно здесь кормились человек двадцать сотрудников, постоянно толкались школьники и иногда случайно заблудившиеся туристы. Конец двадцатого века ознаменовался огромными изменениями в общественно-политической жизни страны под названием «перестройка», и вдруг оказалось, что этот чертов музей никому не нужен. Забрав всё, что представляло хоть какую-то ценность, исчез в небытие бывший директор музея. В Управлении культуры почесали затылки, подали на исчезнувшего директора в розыск, и от безысходности назначили директором Позднякова. То ли по причине его старшинства по возрасту, то ли от того, что он жил ближе всех. Эдуард Николаевич тогда подходил по всем статья, хоть и работал до этого рядовым сотрудником. Он был бывшим военным моряком – офицером, вышедшим в досрочную отставку по состоянию здоровья, получал какую-то пенсию и поэтому в городском Управлении культуры сочли, что в большой зарплате он не нуждается. Там даже и мысли не допускали, что кто-то может любить этот старый музей. Но Поздняков, как это ни странно, его любил. Он любил подолгу рассматривать пожелтевшие страницы архивов, старые фотографии, а модели кораблей, которые рассыпались на глазах он тщательно и без устали реставрировал. Сотрудники смеялись над ним и даже не думали скрывать это. Они называли его «чудиком», но Поздняков не обижался. Так же, как и всегда, он приходил раньше всех и уходил из музея позже всех. Когда, вследствие финансового кризиса, музей лишился почти половины сотрудников, в том числе и уборщиков, убирать пришлось ему самому. Больше никого не удалось уговорить. Он ухитрился провести полную инвентаризацию, которую никто и никогда не делал. В управлении культуры долго рассматривали толстую опись, а потом пожали плечами. «Зачем это вам?». Он даже не знал, что им ответить.

Одно время он даже ухитрился организовать при музее лекторий. Поздняков написал в близлежащие школы и в управление образования письма, в которых приглашал школьников на лекции по истории города. Единственным лектором был он сам, потому что читать лекции просто так, без денег не хотел никто. За лекции он объявил самую мизерную оплату, разве что спички можно было купить за эти деньги. Однако ему никто не ответил и тогда он объявил, что лекции будут бесплатными, как и вход для слушателей. Что произошло после этого, описать без дрожащих рук невозможно. На музей словно спустили всех собак в округе. Толпы школьников с учителями, словно саранча, осадили музей со всех сторон. Может быть, кто-то и приходил послушать лекции по истории города, но большинство тинэйджеров шаталось по всему музея без определённой цели, оставляя за собой следы от жвачек, бумажные обёртки и прочую гадость. Смотрители, которые уследить за ними были не в состоянии, стали увольняться и, дабы спасти музей от окончательного разорения, Поздняков отменил лекторий.

Вот и шёл в этот вечер директор краеведческого музея к себе домой. А жил он, как вы уже знаете, совсем рядом и дорога от дома на работу и обратно никогда не занимала более четверти часа пешком в любую погоду. Дом, в котором жил директор краеведческого музея был таким же старым, как и сам музей. Тоже ветеран градостроительства, на который смотреть можно было не иначе, как со слезами на глазах. Музей хоть иногда ремонтировали, а этот дом на его памяти никогда. Как он стоит и на чём держится, можно было только гадать. Но факт остаётся фактом – дом стоял!

Жил Эдуард Николаевич один. В этом доме когда-то жили его родители. Сюда он вернулся после окончания военного морского училища. В советское время в порту базировались вспомогательные суда черноморской эскадры. Здесь он начинал службу, потом женился. Ему говорили о некоторых своеобразных чертах характера тогда ещё его невесты, но у любви, как известно, нет ушей, одно сплошное сердце. Потом она его бросила, прихватив всё, что можно было прихватить и, оставив ему на память пятилетнего сына. Ходили упорные слухи, что она ушла к его старому другу – капитану миноносца. Встретив его, Поздняков не выдержал и устроил драку прямо на палубе. На глазах у всех, он выкинул его за борт. Досрочная отставка по состоянию здоровья – результат того дебоша. Морской офицерский кодекс чести негласно поддержал Позднякова, но кроме этого, существовали ещё и писаные законы, которые было принято выполнять. Командование быстро замяло эту историю, и Поздняков ещё хорошо отделался. Но его списали. Эдуард Николаевич понимал, что по-другому быть не может и не сопротивлялся.

Сын рос и, отучившись кое-как на последние сбережения отца и основательно потрепав его нервную систему, он последовал примеру своей матери и отбыл в неизвестном направлении пару лет тому назад. Иногда звонил. Сначала рассказывал, как он ищет себя, потом просил денег. Поздняков посылал. Несколько лет тому назад в город вернулась его бывшая благоверная. Пришла к нему в музей и закатила истерику, доказывая, что она ни в чём не виновата. Он чувствовал, что ей некуда прислониться, и она ищет стоянку на старости лет. Но он не пошёл ей навстречу, после нескольких безуспешных попыток она от него отстала. Несколько лет тому назад в его дверь раздался поздний звонок. Эдуард Николаевич не пользовался зрачком, но открыв дверь, удивление скрыл с большим трудом. С низко опущенной головой стоял его «обидчик» и бывший старый приятель – капитан того самого миноносца. Из кармана тёплого кителя торчало горлышко стеклянной бутылки. Поздняков простил старого друга, они выпили, но это была их последняя встреча. Больше они не виделись.

Так и стал Эдуард Поздняков – пятидесятилетний житель приморского портового города жить один в своей тёмной, почти полуподвальной или, как её ещё называли – цокольной квартире старого толстостенного дома.

А сегодня он ещё остался и без работы. Хотя он и предполагал, что рано или поздно это всё равно случится. Время наступило такое, когда было не до музеев. Старожилы рассказывали, что музей функционировал даже во время войны. А теперь оказался не нужен. И музей, и он сам – директор этого музея. К сожалению, его даже не пожалели, не дали отработать до пенсии. А это было уже большой проблемой. Новые времена, новые веяния, новые, естественно, и люди. Здание музея решили втихомолку продать, к нему уже давно присматривались влиятельные люди. Старое здание находилось в самом центре городе, и это был лакомый кусочек. И вот сегодня прислали чиновника из Управления культуры, которому предстояло подготовить заключение о нецелесообразности размещения музейных экспозиций в этом здании. С этого всегда начинают.

Чиновник долго ходил по музею, молча и насупившись, словно экспонаты чем-то обидели его. Видно было, что он озабочен выпавшей на него ролью. Чиновник был немолодой, толстый и абсолютно лысый, он всё время вытирал запотевшую гладкую голову кусочком бумажной салфетки. Правда, при более близком рассмотрении можно было заметить, что это неровно оторванная полоска туалетной бумаги. Потом он долго разглядывал канцелярские книги, описи коллекций и ещё очень внимательно изучал папки с личными делами сотрудников. В конце дня он уже сидел в кабинете Позднякова, также молча, насупившись, и от его физиономии ничем обнадёживающим не веяло. В сотый раз он протёр голову неровно оторванной серой полоской туалетной бумаги, тяжело вздохнул, захлопнув очередную папку, и наконец, выдохнул.

– Скорее всего,– медленно начал он выдавливать из себя слова, ощутимо расставляя знаки препинания, – вас придётся ликвидировать…

– Меня? – удивлённо спросил Эдуард Николаевич. – За что?!

– Ну, не вас, – крякнул чиновник, попытавшись улыбнуться, – не в этом смысле. Ваш краеведческий музей придётся ликвидировать, то есть, закрыть.

– А-а-а, – горестно протянул Поздняков. – Спасибо и на этом.

– Имя у вас…– продолжал насупившийся чиновник, – какое-то странное. Эдуард.

– Что ж тут странного? Имя, как имя, – не понял его Поздняков.

– Ну как же?! Живём мы всё-таки в России, а не в каком-нибудь Китае.

– Положим, в Китае Эдуардов точно нет, – пробурчал тихо Поздняков, зажатый рамками субординации, но всё – равно не выдержал и обиженно спросил:

– А вас как зовут?

– Меня? – сначала удивился чиновник, а потом недовольно продолжил, – Я же вам представлялся, когда приходил. Память у вас, девичья.

– Какая есть. Я забыл, простите, – несмотря ни на что, вежливость и учтивость не покидали Позднякова. – Память, знаете ли, с возрастом немного поистрепалась и девицы тут не причём.

– Меня зовут Василий Иванович, – торжественно отозвался чиновник.

– Чапаев? – не удержался Поздняков от иронии, но толстяк, кажется, ничего не заподозрил. Или сделал вид, что до него не дошло. Или он не знал, кто такой Чапаев, что было вполне возможным.

– Нет. Моя фамилия – Шалаев. Утром я вам представлялся, – недовольно повторил он, – запоминать надо фамилии руководящих чиновников. Это вам мой совет на будущее. Пригодится.

– Насколько я понимаю, мне это уже не понадобится, – обречённо ответил ему Поздняков, изобразив на лице вымученную дежурную улыбку.

– Эти папки я возьму с собой,– чиновник прихватил под мышку кучу отобранных документов, пропустив мимо ушей последнюю реплику Позднякова, – думаю, что расписка вам уже не нужна. Но людей мы так не оставим, позаботимся, раскидаем по другим музеям.

– По каким? К вашему сведению, музеев больше в городе нет, кажется…

– По другим, – упрямо повторил «Чапаев». – Найдём где-нибудь.

– А я? – всё-таки не хотелось Позднякову терять надежду.– Что будет со мной?

– А вот вам, Эдуард Николаевич, придётся самому искать место для дальнейшей трудовой деятельности. По гражданской профессии вы – портовой инженер, специалист по технике безопасности. Вы же морской офицер, правда, бывший. Какое вы имеете отношение к этому музею? Как вы здесь проработали столько лет – непонятно? Без профильного культурного образования, без соответствующего диплома.

– Двадцать лет, к вашему сведению и последние десять директором. Ни одного нарушения за все эти годы. Даже финансовый план умудрялись выполнять. Когда никто не хотел занимать этот пост, меня слёзно уговаривали в вашем Управлении культуры. Обещали памятник поставить, нерукотворный. Что же случилось сейчас? Я стал не нужен местной культуре и музейному сообществу..

– К сожалению, – почти радостно сказал Шалаев, – ничем помочь не могу. Времена, видите ли, немного изменились. Вы хоть иногда на улицу выходите из этого кабинета?

– Но мне осталось совсем немного до пенсии, неужели нельзя, как-нибудь? – всё-таки сделал ещё попытку Поздняков.– Я офицер военно-морского флота, просто на флоте не сложилось по личным причинам, и я вышел в отставку досрочно. Неужели трудно пойти мне навстречу и позволить поработать до пенсии.

– До пенсии, дорогой вы мой Эдуард Николаевич, надо ещё дожить, – философски подытожил Шалаев – Чапаев. – А вы напишите письмо командующему флотом, может быть, он вас и поддержит. Море кишит авианосцами, глядишь, и найдут вам местечко на каком-нибудь. А мы – сугубо гражданская организация. У нас нет ресурсов.

– Спасибо за поддержку и понимание, – поблагодарил Поздняков. – И за ресурсы тоже. А насчёт авианосца, я подумаю.

– Сами напишите бумажку или предоставите эту честь нам? – поставил точку Шалаев.

– Сам, – по – военному чётко ответил ему Поздняков.

Эдуард Николаевич Поздняков завернул в большую и тёмную арку. Теперь до двери его квартиры оставалось ровно 73 шага. Когда-то, от нечего делать он замерил шагами это расстояние и предложил это сделать жене и сыну. У жены получилось 98 шагов, а у сына показатель постоянно менялся в зависимости от возраста от 150 до 65. Подворотня была холодной и длинной. Ветер хозяйничал тут как в аэродинамической трубе и постоянно забивал её городским мусором. Вечно над головой кружились куски оберточных пакетов, обрывки газет и прочая ерунда. В голове автоматически затикал счётчик, отбивая шаги, раз, два, три… Он уже прошёл тридцать шагов, как заметил у стены что-то бесформенное, расплывшееся, мокрое, грязное, как большой кусок прогнившего фруктового желе. Эдуард Петрович брезгливо поморщился, конечно же, это была мёртвая крыса. Рядом с ней лежал кусок более чем вполовину красного кирпича. Вероятно, кто-то метнул ей вслед наугад и попал. Попал прямо в голову. Крысы в этом портовом городе были хозяевами подвалов, подворотен, мусорных баков и люди постоянно, безжалостно и безрезультатно воевали с ними. Кирпич попал ей прямо в голову, почти пригвоздив её к стене. Её чёрная шкура слилась с цветом грязной стены, и только блеск розовых лапок выдал её. Бок кирпича весь почернел. Наверное, от крови, подумал про себя Поздняков и ускорил шаг. Он уже подошёл к старой и скрипучей двери своего подъезда, но тут услышал какой-то писк. Остановился и повернул голову назад. Писк раздался сильнее, он вернулся к мёртвой крысе. Несомненно, писк раздавался оттуда. Он подошёл немного поближе и наклонился над ней. Писк прекратился, она была мертва. Было очень темно, но он вдруг увидел, что она открыла один глаз. Он был готов дать голову на отсечение, но ему показалось, что она посмотрела именно на него и словно просила о чём-то. Он нервно съёжился и наклонился ещё ближе над ней, но тут она резко дёрнула хвостом. Поздняков испугался и отскочил в сторону. Крыса судорожно дёрнулась ещё пару раз и её розовые лапки бессильно опустились вниз. На этот раз, кажется, навсегда.

Чёрт, выругался про себя Поздняков, чувство жалости полоснуло в груди. Уж слишком близка была смерть. Ему захотелось выпить водки. Он вернулся к своему подъезду, но тут снова раздался этот писк. Не может быть! Надо же, какая живучая! Он быстро пошёл обратно, но писк уже прекратился, а крыса была явно мертва. Поздняков огляделся по сторонам, нашёл небольшую жердь и тихо коснулся кончиком до головы крысы. Та не шелохнулась. Он облегчённо вздохнул и швырнул палку в сторону. Но тут писк раздался снова. Чёрт бы тебя побрал, опять выругался Поздняков, подобрал ту же палку и немного отодвинул труп крысы от стены. Прямо под толстым брюхом мёртвой матери лежал, почти не шевелясь, маленький с детский кулачок крысёнок. Он был розовым, шерсть едва-едва начинала покрывать его тельце, а острая его мордочка словно приклеилась к соску матери. Не повезло тебе, малыш, грустно рассудил Поздняков и теперь уже окончательно пошёл домой. Писк ещё витал в подворотне и бил его в затылок. Но он захлопнул за собой тяжёлую дверь парадного подъезда, оставив писк позади себя на улице.

Эдуард Николаевич зашёл в свою квартиру. Не раздеваясь, прошёл на кухню и с нетерпением дёрнул на себя ручку холодильника. Желание выпить усилилось после этой истории с крысой, да и после общения с лысым «Чапаевым». В конце-концов, весело подумал Поздняков, надо же отметить, что получил новый жизненный статус и стал безработным.

Отлично! Непочатая бутылка водки одиноко томилась среди полупустых консервных банок и сомнительных картонных коробок. Он ловко открыл её и сделал пару больших глотков прямо из бутылки. Даже не сморщился! Сразу полегчало и на душе стало светлее. Поздняков подошёл к окну с бутылкой в руке и открыл форточку. Знакомый писк ворвался к нему на кухню сквозь старые рамы вместе с большой порцией свежего воздуха. Он раздражённо захлопнул форточку. Глотнул ещё водки и поставил бутылку на стол. Какие-то дурацкие мысли крутились в начинающей пьянеть голове. Музей, Чапаев, увольнение…крыса, чёрт знает что! В окне он увидел огромную мусорную машину. Мусорный ритуал, так называл вечерний спектакль вывоза мусора его сын. Каждый день, в одно и то же время, около семи вечера мусорная машина загромождала собой весь проезд и проход именно в то время, когда всем надо было или въехать или выехать. Не было ни одного дня, чтобы обошлось без скандала. Сейчас опять начнётся, ещё пару минут, и огромный оранжевый катафалк въедет в эту тёмную арку. Заодно уберут и мёртвую крысу с крысёнком…живым крысёнком…

Поздняков сделал ещё глоток, в голове закрутились какие-то непонятные мысли и он принял неожиданное решение. Одной смерти на сегодня было достаточно. Суматошно он принялся искать хоть какую-то коробку. Потом вспомнил, что покупал недавно туфли и кинулся в антресоли. Вытащил пустую, пыльную коробку, схватил первую попавшую в руки тряпку, выскочил из квартиры и бросился в арку. Писк он слышал, но его почти заглушил звук мотора подъезжающего огромного мусоровоза. Эдуард Николаевич бросился к мёртвой крысе, отодвинул её той же палкой и осторожно взял в тряпочку крысёнка. Тот вроде был ещё жив и пищал, не переставая. Поздняков положил его в коробку и вернулся домой. Он снова сел на кухне. Коробку с крысёнком положил под стол, на пол. Крысёнок, кажется, уснул. Тогда Поздняков поел кое-как, допил водку до конца и тоже лёг спать. Во сне Поздняков видел Чапаева на скачущем коне, он матерился в адрес белогвардейцев и грозил им кулаком. Через плечо у него была переброшена связка рулонов туалетной бумаги, и он лихо размахивал шашкой.

Утром проснувшись, первым делом Поздняков вспомнил, что его уволили. В этом всё же был хоть какой-то позитив. Значит, спешить было некуда. Правда, потом следом он вспомнил, что его будет ждать в музее «Чапаев», ну не его, а собственноручно написанное им заявление об отставке по собственному желанию. Голова немного болела от выпитого накануне, и он решил, что никуда сегодня не пойдет, и ничего никому не будет писать. Надоело! Пусть Василий Иванович Чапаев подождёт. Немного. Сегодня он, Поздняков, будет отдыхать. А пока надо приготовить хороший и плотный завтрак, похмелиться и начать размышления о будущем. Это в пятьдесят лет!

И тут что-то забарабанило в мозгах и он вспомнил! Крысёнок! Он чуть не забыл о нём. Поздняков вскочил с постели и бросился на кухню. Крысёнок также лежал на своей тряпочке в большой обувной коробочке. Он не двигался и Эдуард Николаевич подумал, что он умер или…сдох? В голове закрутилось, сдох или умер, умер или сдох? Почему люди умирают, а твари сдыхают? В чём разница? Поздняков пошевелил рукой коробку, хвост крысёнка смешно задвигался и тот открыл глаза. И как показалось Позднякову, зрачки его округлились, и он пристально посмотрел на своего спасителя. Сейчас Эдуарду Николаевичу удалось разглядеть его более внимательно. Крысёнок был не таким уж и маленьким. Он только – только начинал покрываться шерстью, в некоторых местах ещё был виден розовый цвет кожицы. Шерсть в основном у него была тёмно-серого цвета, но уже с головы шёл новый чёрный покров, точно как у матери. У него были смешные, почти прозрачные ушки и розовые лапки. Хвост его был огромным, почти в два раза длиннее всего тела. И был он, кстати, не таким уж уродцем. Он словно почувствовал, что его разглядывают, пошевелился и с бочка перекатился на лапки. Потом смешно задвигал носом и запищал. Было понятно, что он просит есть. Поздняков вытащил из холодильника кусочек жёлтого сыра, быстро раскрошил его на тёрке и выложил всё это кучкой прямо перед ним в коробочке. Крысёнок дёрнулся от руки, но уже через минуту, снова смешно задвигав носом, приблизился к сырной горке.

– Ешь, ешь, не бойся, – подбодрил его Поздняков. – Смелее. Мамки твоей уже нет, мусорщики уже увезли её, так что, старина, рассчитывать тебе больше не на кого. Слушай, а может дать тебе молочка? Кажется, у меня есть молоко в холодильнике.

Но крысёнок уже смело разбирался с сыром, засунув в жёлтую кучку свою мордочку.

– Молодец, – весело похвалил его Поздняков, – далеко пойдёшь, не потеряешься. Поживи у меня немного, а подрастёшь, я тебя и отпущу на все четыре стороны. Хорошо? Родни твоей здесь полным – полно, не пропадёшь. Есть же у тебя тут какие-нибудь тёти или дяди? Не знаешь? А как тебя зовут, а? Как мне тебя называть? Ну, чего уставился, дурачок? Как? Крыса? Имени у тебя нет? Вот я,– Эдуард Николаевич. Можно – Эдуард, для тебя, вообще, просто Эдик. Мы же живём в одном доме, почти родственники. Конечно, я старше тебя лет, этак, на пятьдесят. Но меня же никто не называет – Человек. Представь себе, идёшь ты по улице, а я тебе навстречу, ты же не скажешь мне, здравствуйте, Человек. Ты скажешь, здравствуйте, Эдуард Николаевич и это будет правильно. И чего это Чапаеву имя моё не понравилось? Человечков много и все они разные, некоторые, такие как этот лысый Чапаева с туалетной бумагой, хуже ваших крыс. Не веришь?! Двадцать лет я проработал в этом дурацком музее и представляешь, до пенсии меньше пяти лет и всё равно не дали доработать. Сволочи! Ладно, чёрт с ними, не будем о грустном. Так как же всё-таки мне тебя называть? Какие-то общепринятые имена есть у крыс, а? Как вы там друг друга называете? Ну, что ты смотришь на меня? Я непонятно изъясняюсь? Собак как называют, я имею в виду, в общем,…Тузики, Шарики, разные там Полканы. Котов Васьками, Мурками или, как там ещё, Кисками. Нет, ты, конечно, можешь мне возразить, что есть, конечно, и другие предпочтения. Предположим, собака по имени Бетховен или там Лесси, но это киношники придумывают, а за ними все повторяют. Но это же неправильно! Не могу же я называть тебя, предположим, Моцарт!? Или там, Римский – Корсаков. С какой стати? Имя Моцарт надо заслужить, есть имена, которые надо давать вообще после смерти. Понял? Вот то-то и оно! Представь себе, что я назову тебя – Чайковский. Не обижайся, конечно, но меня могут просто не понять. Могут даже обвинить, так сказать, в попрании устоев национальной культуры. Понимаешь, старина? Вот такие дела, дорогой мой сосед.

Тут Поздняков понял, что окончательно запутался. Винные пары крутились у него в голове, он замолчал и уставился на крысёнка. Надо было срочно похмелиться. Но сначала всё-таки дать ему имя. Или похмелиться, или дать имя. В голове завертелась какая-то старая джазовая мелодия, тара-та-та…там, па-ра-ра …что-то приятное, он закачал ритмично головой, вспоминая своё увлечение джазом в молодости.

– Всё, решено! Я назову тебя Чуча! Нравится? Хорошее имя! Я – Эдуард, а ты – Чуча. Фамилия тебе не нужна, всё равно никто тебе не даст паспорт, а отчество захочешь, то, так и быть, можешь взять моё имя. Будешь Чуча Эдуардович. Вот и всё. Мы с тобой и познакомились. В этом доме, кроме меня никто не живёт. Регистрация тебе не нужна, так что, не бойся, тебя никто не обидит. И денег я с тебя брать не буду. Живи, как будто ты мой родственник, дальний. Только смотри у меня, не пьянствовать, и девок сюда не водить. Жил здесь один, сыночек, на тебя немного похож. Замучил своими выходками. Понял? А теперь, я пошёл по делам. Ты сиди тихо в своей коробочке и не балуйся. Я скоро приду и принесу тебе что-нибудь вкусное. Охраняй дом, Чуча, сыр отрабатывать надо.

Как это ни странно, но вынужденная свобода от жены, потом от сына, а теперь вот и от работы, положительно повлияли на состояние Позднякова. По характеру он был спокойным человеком, хорошо переносил одиночество, легко и достаточно стойко переносил неудачи. Конечно, не хотелось бы, чтобы их было так много. Но, пока что военная пенсия позволяла как-то жить.

По утрам он пристрастился к прогулкам на берегу моря, почти перестал пить кофе. Питательный рацион свёл к практическому полезному минимуму и по утрам с удовольствием готовил себе овсяную кашу. После утренней прогулки, шесть-семь часов проводил за письменным столом, приводил в порядок свой архив. Эдуард Николаевич уже давно собирал документы по истории местного морского пароходства. В сущности, именно поэтому он когда-то, почти двадцать лет тому назад и попал в музей. В торговый порт он попал после досрочной отставки по состоянию здоровья и того неприятного инцендента. И когда для руководства потребовались какие-то исторические справки, то за ними отправили в музей именно Позднякова. Историю Эдуард Николаевич любил с детства и в музее ему очень понравилось. Там было интереснее, чем в порту. Старый директор музея не мог не заметить этого и предложил Позднякову занять освободившуюся вакансию. Небольшая военная пенсия позволяла Позднякову смириться с маленькой зарплатой в музее. Он долго не думал тогда и стал научным сотрудником музея. Так он и дослужился до директора, а потом пришёл этот «Чапаев». Ну, а остальное вы знаете. Даже упрекнули непрофильным образованием. Двадцать лет не замечали, а теперь вот, заметили.

За эти годы у него собралось много материала об истории порта, города, морского пароходства. Он никогда не ленился делать копии текстов, переписывать карты, копировать старинные иллюстрации. Он понимал, что материала достаточно на хорошую, основательную книгу и всегда мечтал издать её. Постоянно не хватало времени, и он мечтал о том, что выйдет на пенсию и займётся своей книгой. Получается, что чиновники местной культуры приблизили его мечту, вытолкнув его с работы до пенсионного возраста. Если бы только не необходимость зарабатывать деньги. Всё-таки неправильно господь бог создал человека. Не жизнь, а сплошные проблемы. Надо что-то есть, что-то пить, одевать, отдыхать, и на всё это нужны денежки. А к богу и государство пристроилось, за свет, за газ, за жилплощадь, …короче, весёлая жизнь. Работы нет, до пенсии дожить надо. Хотя и пенсия – не спасение.

Эдуард Николаевич был не из тех, кто по любому случаю распускает нюни и опускает руки. Задача поставлена конкретная – выжить, и надо было её выполнять. Оставшихся средств должно было хватить где-то на полгода, при разумной экономии и на все восемь – девять месяцев. Значит, необходимо создать продукт, который можно продать. Надо написать книгу о пароходстве и предложить её издателям. Ничего другого делать он не мог. Вот этим и решил заняться Эдуард Поздняков.

А Чуча между тем подрастал и подрастал довольно-таки быстро. Не прошло и месяца, как обувная коробка стала ему мала, и он облюбовал себе новое место для ночлега. На этот раз это были старые тапочки Эдуарда Николаевича. Днём Чуча ни на шаг не отходил от хозяина. Когда Поздняков работал на компьютере или просто за письменным столом, он пристраивался под стол. Когда Эдуард Николаевич отдыхал на диване, он перебирался куда-то рядом. Но больше всего Чуча любил, когда хозяин шёл на кухню, он уже почти бежал за ним и останавливался у холодильника, весело и смешно подёргивая мордочкой. Он знал, что именно в этом большом белом, железном ящике хранится самая большая ценность этого дома – жёлтый сыр!

Через полгода это уже был не тот маленький и сиротливый Чуча. Он стал большим, почти как котёнок, чёрным – пречёрным, с огромными усами и длинным жёстким хвостом. Иногда он куда-то исчезал на пару дней, но потом появлялся вновь. Когда Поздняков обнаружил дыру на кухне, то он отругал его и заделал её цементом. Но Чуча загрустил, и Поздняков опять расковырял стену, пусть бегает. И каждый раз думал, что тот уже не придёт, но Чуча снова и снова возвращался. Он возвращался к себе домой и радовался, когда видел Позднякова.

Однажды днём Поздняков услышал крики и возню во дворе. Он выглянул в окно, так и есть, санэпидемстанция травила крыс. Вонь стояла невыносимая от их химикатов. Чучи не было три дня. Эдуард Николаевич не спускал глаз с дыры на кухне. На четвёртый день, услышав знакомый шорох, буквально рванулся на кухню. Чуча еле вполз, он сильно похудел и казалось, что силы совсем оставили его.

– Чуча! Что с тобой, родной?

Эдуард Николаевич положил его на мягкий капроновый коврик, принёс в тазике тёплой воды и осторожно губкой помыл его. Тот почти не подавал признаков жизни, но дышал. Ран не было, Поздняков предположил, что бедняга стал жертвой химической атаки санитаров.

– Говорил я тебе, дураку, сто раз говорил – сиди дома! Нет! Вечно ты где-то шатаешься, что – то вынюхиваешь. Ну, кто тебя просил гулять по всему двору, я же тебе объяснял, что люди разные. Понимаешь, дурень? Ты – враг, понимаешь? Ты – чужой и ты никогда не станешь родным людям! Усвой это раз и навсегда. Ты – крыса! Вредное и хищное животное! Понял!? Я – совсем другое дело, я – это исключение, но ты никогда не должен попадаться на глаза людям. Они тебя убьют, Чуча, так же как и твою мать. Надо же, приучил на свою голову. Давай, Чуча, попей молочка. Попей и тебе легче станет, давай, сынок…

Заботами Позднякова Чуча выжил и уже через неделю так же, как и раньше сидел под столом работающего хозяина. Он быстро набрал прежнюю форму, но из квартиры не выходил, разве что совсем ненадолго, по природной нужде.

А Эдуард Николаевич тем временем заканчивал свою книгу. По вечерам он читал готовые страницы вслух сам себе, потом стал читать Чуче. Тому очень нравилось слушать повествование хозяина, иногда он одобрительно двигал хвостом. А Поздняков даже стал советовался с Чучей.

– Чуча, как лучше написать? Весь город целый год или целый год весь город…не знаешь, вот и я сомневаюсь. А, что ты вообще знаешь? И ни черта не умеешь, только сидишь весь день и сыр жрёшь. Ну, какая от тебя польза? Писать ты не умеешь, печатать тоже, ты даже в компьютерах не разбираешься, какой от тебя толк? Только и следи за тобой, чтобы ты провода не перегрыз. Зубы, вон какие, как у крокодила. Только и ждёшь, когда я к холодильнику пойду. А, услышал родное слово и ушки навострил? Нет уж, брат, потерпи немного, едят в день три раза, а не тридцать три, вот так вот. Вчера я купил триста граммов голландского сыра, ты его умял за милую душу, даже мне не оставил. Ты что, слон, что ли? Триста граммов! Ты знаешь, сколько сейчас стоит голландский сыр? Надо же понемножку, хорошо ещё я рядом был, не дал сожрать до конца. Да ты скоро сам в холодильник лазить будешь, а я уже тебе буду не нужен. Никому я не нужен, как я погляжу. Нет, нет, Чуча, даже не спорь со мной. Никто меня не любит. Ну, может быть ты немножко и то – только за сыр. А как купишь свой холодильник, то и ты меня забудешь…

Так и прошло ещё почти полгода, весна, лето и наступила дождливая приморская осень. Наконец-то вооружившись зонтом, положив в портфель экземпляр рукописи и электронную версию своей книги об истории порта, Эдуард Поздняков начал обход предполагаемых издателей. Но прошло совсем немного времени, и он с горечью осознал, что легче всего написать книгу, а как издать её, не имея собственных средств, он даже не мог себе представить. Везде вежливо выслушивали, просили оставить копию и обещали позвонить. Прошло немало времени, но никто не звонил, да и идти больше было некуда, город, так себе – не Одесса и не Москва, конечно.

Но звонок всё-таки прозвенел. Старый домашний аппарат выдавал такую трель, что даже Чуча пугался. Вежливый женский голос, назвавшись секретарём незнакомого ему господина Слайковского, предлагала встречу со своим шефом по поводу его рукописи.

– Ваша рукопись очень заинтересовала Ивана Ивановича, и он просит о встрече. Отель « Хайят Рейнджерс», пусть вас это не смущает, никого парада. Иван Иванович очень демократичный человек, он приглашает вас на чай. Вам удобно завтра в четыре часа? Назовите адрес, я пришлю за вами машину. До встречи, господин Поздняков.

Заинтригованный появлением этого таинственного Ивана Ивановича, Поздняков не спал всю ночь. На следующий день ровно в 15.45 у злополучной арки его ждала большая чёрная машина. Он только остановился около неё, не зная, что делать дальше, как передняя дверца открылась, и высокий молодой мужчина вежливо спросил у него:

– Господин Поздняков? Эдуард Николаевич?

– Да. Это я.

– Прошу вас.

Он открыл перед ним заднюю дверь, дождался, пока он усядется и бесшумно закрыл её. Убедившись, что Поздняков устроился, он тронулся с места.

Пока они ехали и потом, когда проходили по шикарному холлу нового, с иголочки отеля, Эдуард Николаевич, конечно, думал о том, зачем этому господину его рукопись? Какая-то история, какого-то ничем не примечательного порта. Это не привлекло даже руководителей порта, а тут такой человек. Может быть, какой-нибудь мизантроп, филантроп, меценат,…что там ещё есть. Чёрт с ним, вдруг удастся получить хоть какие-то деньги, а то он совсем уже на мели.

Уже перед самой дверью офиса Слайковского, в одном из многочисленных зеркал отеля промелькнуло знакомое лицо. Поздняков постарался напрячь память, но сначала ничего не получалось. Но когда он усаживался в кресло по приглашению хозяина кабинета, он вспомнил того человека. Это был Чапаев или Шалаев Василий Иванович – ликвидатор его музея. И это не могло быть простым совпадением. Такие люди, как он сам – Поздняков и Чапаев просто так по «Хайят Рейджерсам» не гуляют.