Читать книгу Прощай, Бобров - Интигам Лятифович Акперов - Страница 1

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В молодые годы жизнь иногда кажется нескончаемой. Особенно, если судьба была благосклонна к Вам, когда мимо пролетали житейские бури, не задевая Вас, и Вы росли, как любимый цветочек в райском саду, освещённый благодатным и щедрым солнцем. Вас лелеяли, а мир вокруг был полон заботы и нежности. Возраст и надежды правили Вашей жизнью, а завтрашний день казался ещё более радужным, чем сегодняшний. Но так, к сожалению, было не всегда и с течением времени всё очень сильно меняется.

      Годы идут, меняются приоритеты и судьба начинает преподносить Вам сюрпризы, потому что Ваша жизнь всё чаще и чаще сталкивается с жизнью других людей. Вспоминая прошлое, мы ведь не вспоминаем о том, что мы ели, что мы одевали, на чём мы спали. Мы вспоминаем людей, с которыми столкнула нас жизнь, мы вспоминаем события, которые постоянно меняли её. Глубину мыслей человека определяют не только знания, но и возраст. Наступает мгновение, и Вы начинаете понимать, что пророчества всех пророков кажутся неизбежными только потому, что они, действительно, неизбежны в силу своих биологических, если хотите, причин. Это, то же самое, что предрекать человеку смерть рано или поздно. Также можно предугадать, что человек когда-нибудь заболеет, женится, увидит море, посадит дерево. История человечества в целом и индивида, в частности, – это нескончаемая вереница одних и тех же повторяющихся событий и ничего не стоит любое событие подогнать под любое предсказание. Это, как предсказание цыганки на вокзале о дальней дороге, о долгожданной встрече, о безутешной любви. В конце – концов, и дальняя дорога, и долгожданная встреча, и безутешная любовь случаются в жизни каждого человека хотя бы раз.

      Жизнь человека очень хрупка и никто не сможет с полной уверенностью сказать, что его ждёт завтра. Долгие годы жизни ещё называют мудростью, ведь мы никогда не называем мудрым молодого или даже зрелого человека. Мы его называем умным, целеустремленным, даже опытным, но не мудрым. Это потому, что мудрость – это не только знания, но и жизненный опыт или как сказал об этом поэт «сын ошибок трудных». В зрелые годы, ближе к старости, Вы уже начинаете чувствовать невероятную скоротечность времени. И, когда Вы это почувствовали, то знайте, что это первый признак неизбежного заката Вашей жизни, предтеча агонии. Но и правда в том, что и весь этот мир держится на скоротечности жизни. Ведь из всех живых существ на этой земле, только человек осознает свой неминуемый конец. А разве это не даёт нам пищу для грустных раздумий о бессмысленности бытия? Не хватает одной жизни для истинного познания. Детство, юность, молодость проходят в учёбе и развлечениях, зрелость в поисках стабильности и надёжной опоры, а наступающая старость вся в борьбе с неизбежным концом, закатом жизни и её верными спутниками – старческими болячками. Кажется, что когда уже человек начинает подбираться к истине, то тут наступает агония, слабеют руки, слепнут глаза, а мысли в голове уже мало чем отличаются от мыслей новорожденного. И поэтому весь путь человеческой цивилизации – это борьба со старостью, борьба со смертью. Нет идеологий, нет революций, нет истории, есть жизнь и смерть. Все начинания человека кажутся бессмысленными, когда появляется смерть. Поэтому именно бессмертие и есть самая недосягаемая мечта человека. Бессмертием человек наделил своё самое выдающееся создание – Бога. В поисках бессмертия и с мечтой о нём, человек прошёл все пути развития цивилизации, но, несмотря на все свои достижения, он так и не приблизился к этому. И поэтому, жизнь человека практически не меняется тысячелетиями, не считая, конечно, внешних атрибутов. Машины и моторы облегчили жизнь человека, стали удобными дома и дороги, более доступными питание и одежда, а старость и соответствующее ей состояние отодвинуто лет на тридцать вперёд. Многое изменилось, но только не человеческие страсти, люди всё также любят и ненавидят, добро чередуют со злом и они всё также не перестают воевать друг с другом.

      В этой большой истории, которая открывается перед Вами, много людей и много судеб. Они все переплетены между собой, как большая старая плетеная корзина, собранная из разных кусков виноградной лозы. В этой истории нет ни одного выдуманного героя, в той или иной степени я знал их всех, кого-то лично, о ком-то слышал. Может быть, немного изменил их слова, имена, судьбы. Мне немало лет и так получилось в моей жизни, что я много ездил. Но это нельзя было назвать путешествием, дорога была одним из элементов моей профессии. Я – профессиональный художник, почти пятьдесят лет занимался монументальной росписью общественных зданий, ресторанов, частных интерьеров и выполнял заказы по всей огромной стране. Из Минска ездил в Красноярск, из Новосибирска в Душанбе, из Баку в Мурманск, из Москвы в Хабаровск, из Казани в Норильск и так далее. Придорожные кафе и вокзальные рестораны, отели разных категорий и случайные квартиры, залы ожидания аэропортов, плацкарты и купе поездов долгие годы были неотъемлемой частью моей жизни. Я никогда не уставал от дороги, наверное, ещё и потому, что по сути своей я и сам был бродягой. Я узнал много новых городов, больших и не очень, любовался природой, памятниками старины, обычаями разных народов. Но ещё больше я узнавал людей, потому что не бывает дороги без попутчиков. И не важно, знаешь ты их или нет, они всегда рядом с тобой. И они все бывают разные, молодые и старые, умные и глупые, красивые и не очень. Есть что-то мистическое в дорожных знакомствах. Иногда люди, просто сидящие рядом на скамье в зале ожидания аэровокзала, вдруг начинают рассказывать друг другу свои истории. Поговорив, они могут легко встать и уйти, даже не познакомившись, а просто кивнув на прощание головой. Уверяю вас, если вы случайно встретитесь через некоторое время, то вы просто пройдёте рядом, словно никогда и не виделись. Или ночное купе, рюмка водки с нехитрой закуской, бокал вина, стакан сладкого чая с дребезжащей ложечкой и долгая история о чужой жизни. Не уставал поражаться тому, что с каким нетерпением и даже с явным воодушевлением многие вываливают наружу своё состояние совершенно незнакомому человеку. И не покидала мысль, что люди редко делятся хорошим, предпочитая рассказывать незнакомому собеседнику грустные истории. С возрастом, конечно, я стал понимать, что многим людям просто необходимо было высказаться и, скорее всего, в привычной для них среде им трудно было найти слушателя. И они радовались своему случайному попутчику, возможности облегчить свою душу. Тем более, если этот попутчик умел их слушать. И в этих историях не так уж много было разнообразия. В основном, это всегда любовь или ненависть, социальная несправедливость или милосердие, благородство или предательство. Одно слово рождает другое, одна история – продолжение другой, так всё это и остаётся в памяти надолго. А память человека сильнее смерти, она помогает человеку предугадывать события.

      Старость приводит человека к мудрости, а мудрость приоткрывает перед ним истину. Но в тот момент, когда уже, кажется, что человек познал истинную сущность своего бытия, приходит его неизбежный конец – смерть. И тогда уже другой человек возвращается в Ваше детство, проживает Вашу юность и зрелость, чтобы снова переживать те же самые страсти, чтобы снова совершать те же самые ошибки, до тех пор, пока не достигнет апогея своей жизни – мудрости. Вот такой вот круговорот нашей жизни.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Телефонный звонок раздался, едва она вставила ключ в замочную скважину. От неожиданности она слишком резко дернула ключом, да так, что он чуть не сломался. Замок не поддавался, телефон же в доме заливался, не переставая. Она вытащила ключ и, снова вставив его на место, попыталась медленнее провернуть его. Но и на этот раз ничего у неё не получилось.

Какого чёрта, уже нельзя попасть в собственный дом, раздражённо подумала она про себя и снова нервно задёргала ключом. Но мощная стальная дверь не подавала признаков жизни. Она остановила свои безуспешные попытки. Устало вздохнула, опустила на землю сумочку, сняла перчатки и, вытащив ключ из замочной скважины, внимательно осмотрела его. Ей показалось, что его подменили, но она улыбнулась своим подозрениям. Настойчивость и непрекращающаяся мелодия телефонного звонка казались ей неудачным аккомпанементом её неуклюжих действий. Ей даже показалось, что звонивший человек откуда-то следит за ней. И, что он знает, что она вот-вот войдёт в дом.

– Ну, давай же, открывайся,– прошептала она и, прижав двумя руками плотно ключ, медленно провернула его. Замок наконец-то щёлкнул. Она, облегчённо вздохнув, ещё раз быстро провернула его. Было обидно сейчас не успеть к трезвонившему телефону, хотя тот, видимо, и не думал умолкать. Почти бросив сумку у двери, она вбежала в дом, позабыв закрыть дверь, и схватила трубку.

– Алло…– нетерпеливо сказала она.

– Привет. А я уже подумал, что тебя нет дома. Надеюсь, что ты узнала меня?

Она немного помолчала, словно собиралась с мыслями, словно прислушивалась.

– Алло, алло…Мария…

Только один человек так произносил её имя, очень мягко, почти не выговаривая последнюю букву. Она узнала бы этот голос, даже если бы он звонил последний раз сто лет тому назад.

– Алло, алло, Мария, – снова нетерпеливо повторил он. – Почему ты молчишь?

– О, господи, только не ты! – наконец-то отозвалась она, почувствовав неожиданную слабость в ногах. Совсем немного помолчав, спросила ещё раз:

– Это ж не ты, Сева?

– Это я, Мария. Здравствуй. Ты очень долго не подходила к телефону.– Он говорил так просто и непринуждённо, так обыденно, словно они расстались только вчера, и между ними ничего и никогда не было. – Может быть, ты спала? Я не разбудил тебя?

– Нет. Я не спала. Я только что вошла, – начала, не зная почему, почти оправдываться она, – я даже не успела снять пальто. И потом, что-то случилось с замком, мне пришлось повозиться. Поэтому я так долго не подходила к телефону. Что-то случилось с замком.

Она снова замолчала, а потом медленно и очень чётко спросила ещё раз:

– Это ты, Бобров? Мне не послышалось?

– Да я это, я. Ты что, уже не узнаёшь мой голос? Мне кажется, что он не мог так сильно измениться за эти годы. Я искал тебя, Мария. Я был в Покровке и вот, приехал к тебе. Я был у Александры Николаевны, видел Сафоновых…

– Зачем ты приехал?– неожиданно резко перебила она его. – Что тебе нужно, Сева?

– Мария…– начал было он, но она снова не дала ему договорить.

– Как ты нашёл меня? Я ведь просила, никому не давать мой новый адрес. Ты проездом или по делам?– осторожно спросила она.

– Нет, Мария. Я не проездом и не по делам. Какие у меня могут быть дела в этом вашем городке. Я приехал специально к тебе. Я искал тебя. Вот, нашёл, как видишь.

– Подожди, подожди, Бобров, – она попыталась хоть немного сосредоточиться, но ей это никак не удавалось, – я уже хочу повесить трубку. Я не могу с тобой говорить, я не ждала этого звонка. Я всё забыла, Бобров, понимаешь, забыла окончательно. И потом, я не пряталась, у меня просто изменилась жизнь. Надеюсь, что ты понимаешь это.

– Не вешай трубку, Мария, выслушай меня. Я всё       равно позвоню ещё раз. Ты же знаешь меня. Нам надо просто встретиться и поговорить. Просто поговорить. Какой смысл сейчас искать виноватых. И у меня совершенно нет желания устраивать разбирательства. И потом, зачем это делать по телефону. В любом случае, мы должны поговорить. Ты не можешь мне отказать в этом. Я приеду?

– Нет, Сева, нет, подожди, дай мне собраться с мыслями. Это так неожиданно, я имею в виду этот твой звонок и я не уверена, нужно ли нам видеться. Прошло много времени, у меня всё изменилось и мне сейчас хорошо и я не хочу ничего менять. Я не хочу перемен, понимаешь? Нам не стоит встречаться. Каждый твой приезд переворачивает мою жизнь. Оставь меня, Сева, у меня всё это прошло. Мы уже не дети и я больше ничего не хочу. Я не держу зла на тебя, но всё, действительно, в прошлом. Господи, да я уже надеялась, что ты забыл меня. Откуда ты снова появился? Как всегда, лишь только моя жизнь налаживается, то ты появляешься снова и снова. Но мне уже не восемнадцать лет и даже не тридцать. Что тебе надо от меня? Впрочем, можешь не отвечать. Мне это не нужно.

Некоторая неуверенность всё же ощущалась в её голосе и, словно уловив эту интонацию, он решительно произнёс:

– Ты прекрасно знаешь, что я никогда не смогу забыть тебя. Я приеду, Мария. Я приеду и всё тебе объясню. Я уже здесь, совсем рядом.

– Господи, Бобров, зачем ты приехал!? Мне не надо ничего объяснять. Я уже давно не одна, я замужем и мне не хочется неприятных ощущений, ты понимаешь меня? Ты был в Покровке и неужели никто тебе ничего обо мне не рассказал? Ведь ты был у мамы, ты видел Настю? Никаких новостей про меня? Мне не хочется больше никаких экспериментов, Сева. Мне не нужны твои объяснения. Ты меня понимаешь?

– Конечно. Я всё понимаю. Я всё знаю. Я знаю, что ты замужем, мне говорила твоя мама об этом, но для меня…прости, но это не имеет никакого значения. Почему мы не можем просто встретиться? Мы поговорим, и я тебе всё объясню.

– Ах, так! – почти обидевшись, сказала она. – Для тебя не имеет значения?! Так это для тебя, Бобров! Для тебя, может быть, это и не имеет никакого значения, а для меня, представь себе, имеет! И я не хочу, слышишь, не хочу ничего менять. Господи, да ты не меняешься, Бобров, ты всё такой же.

– Успокойся, Мария. Всё это мы можем обсудить при встрече. Я знаю, что я неправ, но теперь я приехал окончательно. Теперь я никуда не уеду без тебя. Я не мог приехать, и ты знаешь почему. Ты же понимала, что это было связано со смертью Александра Ивановича и уголовного дела, которое могли завести против него. Я работал с ним, у нас были общие дела и общая ответственность. Тебе было бы легче, если бы меня посадили в тюрьму? Ты даже не даёшь мне шанс оправдаться. Ради бога, не бросай трубку, не перебивай меня и просто выслушай. Я приехал за тобой, Мария. Теперь уже нет никаких препятствий. Я приехал, чтобы забрать тебя отсюда. Я понимаю, что проспал всё на свете, но на то были свои веские причины. Мне так нужно увидеть тебя, Мария.

– Нет, нет, Бобров, уж не думаешь ли ты, что обрадовал меня? – Она почувствовала себя увереннее и это её ободрило. – Не говори глупостей и не начинай эту канитель, прошу тебя. Я уже не могу говорить, я не хочу показаться тебе невежливой, но сейчас я, кажется, действительно, положу трубку. Я не хочу никаких воспоминаний, я всё забыла.

Он не ответил, и Мария подумала, что она немного перегнула палку. Она тихо позвала его:

– Эй, Бобров?

– Что? – обиженно отозвался он.

– Ты ещё там?– мягко спросила она. – Не обижайся. Это я должна обижаться на тебя.

– Я знаю. Но всё же, я приехал издалека, мы давно не виделись. Простая вежливость, ведь её ещё никто не отменял. Ты просто вычеркнула меня из своей жизни. Зачем?

– С тех пор, как ты в последний раз бросил меня, очень многое изменилось, Сева.

– Ты знаешь, почему я не смог приехать тогда, – повторил он. – Прости, но я, действительно, не мог. Всё равно я должен увидеть тебя, Мария. Я тебе всё объясню.

– Мне не нужны твои объяснения, они и тебе уже не нужны. Ты просто действуешь по – инерции. Ты всегда действовал по инерции. Воспоминания ничего не вернут, ни для тебя, ни для меня. Ты думаешь, что мы будем сидеть, взявшись за руки и говорить о наших школьных годах? Ты для этого приехал? Мог бы просто полистать школьный альбом, думаю, что этого было бы достаточно. Всё изменилось, Бобров. И на этот раз окончательно. Теперь, надеюсь, тебе ничего не грозит?

– Теперь уже нет. Я приеду, Мария. Или, если хочешь, если тебе неудобно, то мы можем встретиться где-нибудь. Поужинать вместе, например.

Она молчала, но он терпеливо ждал, и было слышно его ровное дыхание.

– Нет! – категорически отрезала она. – Нет! Никаких где-нибудь! Ладно. Приезжай к нам, домой. Я думаю, что ты адрес знаешь? Ты ведь всегда всё знаешь.

– Да. Я наводил справки, как ты понимаешь. Прости.

– Часа через два, – немного подумав, сказала она, – да, через два часа мы будем готовы принять тебя. Как моего старого школьного друга. Ты меня понял, Бобров? Как моего старого школьного друга, – повторила она. – Приезжай к нам на ужин. Только предупреждаю тебя, мы живём достаточно скромно и не в таком дворце, как ты.

– Да, я понимаю,– покорно ответил он, боясь, что она передумает, и торопливо спросил, – Мария? А он знает про меня?

– Да, конечно. Я ему рассказала немного об этом, чтобы оправдаться, почему так долго не выходила замуж. Ведь я уже тогда становилась старой девой, ожидая тебя. Надеюсь, ты понял, что это шутка.

– Конечно, я так и понял. Тогда, до встречи?

– Да. До встречи.

Мария медленно положила трубку, и устало окинула взглядом большую прихожую своего дома, посмотрела на старые напольные часы. Они показывали без малого шесть. И тут она почти почувствовала, что боится этой встречи. Она боялась не его. Она, действительно, не хотела ничего менять.

После того, как они расстались в последний раз, Мария сотни раз представляла себе, как они встретятся когда – нибудь ещё. Ей хотелось обвинить его в предательстве, в подлости или, по – крайней мере, постараться быть абсолютно безразличной к нему. Но и теперь, через много лет, только услышав его голос, она вдруг почувствовала, что, как и всегда, он не безразличен ей. Слишком много места занимал Бобров в её жизни.

Щёлкнув кнопкой настенного светильника, Мария подошла к большому зеркалу. Она сбросила пальто на пол и принялась пристально рассматривать себя. То, что она увидела, не совсем разочаровало её. Ей вдруг показалось, что она не слишком изменилась за эти почти десять лет с той последней встречи. Вот только морщинки в уголках глаз и эта проклятая, едва заметная полоска на лбу. Как сабельный удар, как упрямое предупреждение о приближающейся старости. Она стала ожесточённо растирать её, но морщинка и не думала сдаваться. Мария махнула на это бесполезное занятие и, соединив руки под бюстом, начала медленно поворачиваться в пол-оборота то в одну, то в другую сторону. Вдруг захотелось что-то изменить в причёске, в макияже. Почти минуту она думала об этом, но тут глухой и неожиданно раздавшийся перезвон часов прервал её мысли и она решила оставить всё, как есть, ничего не меняя. Она остановилась и показала язык своему отображению в зеркале. Потом, вздохнув, подняла пальто с пола и медленно пошла в комнату.

Бобров повесил трубку телефона и посмотрел на часы. Было почти шесть часов вечера, городок уже уверенно окунулся в ранние зимние сумерки. Сюда, в этот небольшой районный центр он приехал специально за Марией.

Всеволоду Боброву или просто Севе, или просто Бобу, как иногда называли его когда-то школьные друзья, исполнилось сорок пять лет. Возраст, когда романтические призраки молодости исчезают окончательно, уступая место утвердившимся наконец-то реальностям. Конечно, в его случае, казалось, что все наивные и не очень юношеские мечты сбылись. У него было крепкое, стабильное дело за рубежом, приносящее ему хороший доход. Он совсем недавно построил добротный загородный дом, великолепно обставил его. Сотрудники относились к нему с большим почтением, компаньоны доверяли самые сложные дела. Правда, последние годы прошли в страшной суматохе. Вечно не ладилась личная жизнь, пока, наконец, он окончательно не убедился в том, что ему нужна только Мария.

Мария Боголюбова и Всеволод Бобров познакомились ещё в школе. В маленьком провинциальном городке центральной части России все были на виду друг у друга, все друг друга знали и почти все были или друзьями или дальними родственниками. Их дружба ни для кого не была секретом, они её и не скрывали. Их неудержимо тянуло друг к другу, высокого, темноволосого, шумного Севу Боброва и тихую, аккуратную отличницу Марию Боголюбову. Ему нравилось покровительствовать ей. Все годы учёбы в школе, а затем и в институте Бобров всегда был признанным, незаменимым лидером. И ей нравилось его опекунство, с ним она чувствовала себя спокойно и уверенно. Постепенно их отношения крепли и ещё многого, не понимая в жизни, одно они знали точно, что жить друг без друга они не смогут. Так им тогда казалось.

После окончания института, получив диплом экономиста – международника, Бобров некоторое время проработал в системе министерства внешних экономических связей. И хотя больших дивидендов эта работа не приносила, но связи предоставляла исключительные. Сева Бобров был тогда молод, легок на подъём, транспортабелен, коммуникабелен и с ним с удовольствием сотрудничали. За несколько лет он исколесил почти всю страну, объездил с делегациями пол – мира, заключая договора, расторгая их, заседая в экспертных комиссиях. Через некоторое время его усилия стали приносить плоды, к нему относились весьма благосклонно в министерстве. Когда неожиданно появилась возможность поработать за границей, он понял, что судьба и удача улыбаются ему и он собирался этим воспользоваться.

Мария же, после окончания института вернулась в их родной городок, где и стала работать учительницей английского языка. В той же самой школе, где они когда-то вместе учились. Об их отношениях знали все. Знали, что к осени Сева вернётся в отпуск и они сыграют свадьбу. В маленьком городке все готовились, готовились родители, друзья.

– Здесь стоянка запрещена.

– Что? – недоумённо, словно спросонья спросил Бобров, с удивлением разглядывая полицейского офицера. Он стоял у машины, как – будто не понимая, что хочет от него этот человек в форме.

– Стоянка здесь запрещена, – чётко и членораздельно, почти по слогам повторил инспектор, раскачивая жезл в руках и показывая на знак.

– А-а, стоянка! Простите, инспектор, я не заметил указатель. Мне нужно было позвонить и узнать адрес, – Бобров кивнул головой в сторону здания почтамта. – Простите, – ещё раз повторил он. – Мне надо заплатить штраф?

– Не надо, на первый раз отделаемся устным предупреждением. Проезжайте, за поворотом есть удобная парковка, – дружелюбно ответил инспектор и ещё раз махнул жезлом, с неподдельным интересом разглядывая машину Боброва, великолепный тёмно-синий «Мерседес» последней модели.

Бобров же быстро сел в машину и, открыв боковое окошко, спросил у инспектора:

– Мне нужна гостиница, инспектор. Здесь есть гостиница, где-нибудь рядом?

– Конечно. Прямо до конца проспекта, у самой набережной пятиэтажное здание, там обычно останавливаются иностранцы. Как вы понимаете, выбор у нас невелик, но говорят, что там достаточный уровень сервиса. В любом случае – это всё, что есть у нас.

Дорожный инспектор был очень вежлив, но в конце, не удержавшись от любопытства, указал жезлом на номера машины и спросил:

– Дипломатическая? Редкий зверь для нашего леса. Откуда, если не секрет?

– Не секрет. Франция. Торговое представительство в Москве.

– Неужели наш маленький городок засветился, попал в орбиту экономических интересов Европейского Союза, – засмеялся инспектор. – Нам светят инвестиции?

– Пока нет, к сожалению,– улыбнулся ему в ответ Бобров. – Я здесь по личным делам.

– В таком случае, удачи, – пожелал инспектор, козырнув ему на прощанье.

– Спасибо, инспектор.

Бобров тронулся с места в направлении указанном инспектором. Сначала он хотел снять номер в гостинице, но по дороге передумал, решив, что это может занять много времени и он опоздает на встречу. Сбоку засветилась яркая вывеска бара, и он почувствовал жажду. Развернувшись, подъехал к почти пустой парковке. Вышел из машины и кивнул головой охраннику, давая понять, что не он намерен здесь долго задерживаться. Было уже совсем темно и лёгкие пушинки мокрого снега бесследно исчезали, едва – едва не долетая до земли.

Он пробыл в баре недолго и уже скоро остановил машину у стоявшего особняком большого двухэтажного дома. Тусклая лампа уличного фонаря высвечивала адресный указатель. Убедившись, что это тот самый дом, который он ищет, Бобров подъехал вплотную к железному решетчатому забору и вышел из машины.

Небольшое пространство перед домом занимал аккуратный сад. Калитка была открыта. Медленным и немного грузным шагом он направился к дому. Цветы и подарки, которые он привёз для Марии, после некоторого раздумья, он оставил пока в машине.

Так я буду похож на жениха, подумал он про себя, и эта мысль немного развеселила его. По дороге он механически поправил галстук, прошёлся ладонью по плечам дорогого пальто. Его приезд незамеченным не остался. Дверь дома стала медленно открываться.

На пороге стояла Мария. Именно такой и думал увидеть её Бобров, именно такой он всегда вспоминал её. Она не любила носить драгоценности и чёрное платье с небольшим разрезом на груди, великолепно оттеняло почти молочный цвет её кожи. Сноп света, разливающийся за ней из дома, делал фигуру в дверном проёме похожей на изваяние святой. Он шёл ей навстречу и не понимал, как он мог остаться без неё. Это была его любимая женщина, вся его жизнь была связана только с ней. Он должен был забрать её отсюда, во что бы то ни стало. Время было бессильно перед её красотой и его чувством.

– Здравствуй, Мария. Вот я и приехал.

– Здравствуй, Сева.

Частыми и беспорядочными каплями летний дождь наигрывал незатейливую мелодию, глупо барабаня по старым жестяным крышам. Мария ещё раз посмотрела на огромный циферблат часов здания института и глубоко вздохнула. Она ждала уже больше получаса. Двери института постоянно распахивались, то впуская, то выпуская оживлённо беседующих на ходу студентов. Но её Боброва не было, и она продолжала терпеливо ждать. Шло заседание распределительной комиссии. Практически решалась его дальнейшая судьба. Сама же Мария уже получила свободное распределение, и твердо решила вернуться домой, к родителям. Но вот Бобров? Как его вернуть в провинцию? Сейчас, после пяти лет жизни в столице это ей казалось почти невозможным. Все годы учёбы в Москве они осторожно обходили эту тему. Она боялась говорить об этом. В его чувствах она никогда не сомневалась. И она любила его и после стольких лет дружбы свадьба их предполагалась, как само собой разумеющееся. Другой вариант они и не рассматривали.

Мария хорошо знала характер Боброва. Конечно, он был сильной и целеустремлённой личностью, иногда она сама поражалась, как легко он шёл на жертвы ради достижения своих целей. В школе он большими способностями к учёбе в младших классах не обладал, но когда начал осознавать, что хорошая учёба может дать ему шанс в жизни, то он в кратчайшие сроки выбился в группу лидеров школы. Он был дружелюбен к окружающим, находчив, щедр, остроумен и умел расположить к себе любого. Бобров был лёгок, спортивен, приятной наружности и нравился не только ей. Мария знала, конечно, что отбоя от поклонниц у него не было все годы учёбы в Москве, и ревность иногда буквально разъедала её. Всеми силами она старалась не выдавать себя, всеми силами хотела затушить ревность, но чаще всего ей это не удавалось. Всё время она боялась, что он оставит её. Ей казалось, что это будет концом света, в такие минуты её охватывал тяжёлый душевный кризис и протекал он исключительно тяжело. Она становилась подавленной и угрюмой, но появлялся её Бобров, и всё снова становилось на свои места.

В первые дни учёбы в Москве они иногда вместе ходили на вечеринки к новым друзьям, но он сразу почувствовал, что внимание, которое ему уделяют, раздражает Марию и постепенно они отдали предпочтение прогулкам вдвоём.

Мария жила у тёти – родной сестры своего отца, которая давно переехала в Москву и была рада приютить свою единственную племянницу. Сева Бобров же жил в общежитии института и, познакомившись с родственниками Марии, так расположил их к себе, что они сразу же приняли его как близкого человека. Тем более, что об отношениях между Севой и Марией их уже известила провинциальная родня.

О будущем, а если быть точнее, о свадьбе они не говорили, старались не говорить. Лидером в их отношениях был Сева и обычно он задавал тон. Ещё в самом начале учёбы в институте он сказал ей, что они всё решат, как только получат дипломы. Естественно, предполагалось, что решать будут не в смысле жениться или не жениться, а так…организационные вопросы – время, место, гости и тому подобная мелочь. В этом их поддержали и родители.

Теперь дипломы были у них на руках, и она с тревогой и нетерпением ждала, когда же он, наконец, сделает ей официальное предложение. Как положено, ведь в её сердце не было места для другого мужчины. Только Бобров! Её Бобров! Это был её друг, они вместе с детских лет, они любят друг друга. Но всё равно что-то постоянно беспокоило её, проклятое предчувствие измучило её. Жизнь с её непростыми и постоянно меняющимися реальностями бесцеремонно вторгалась в их судьбы и несла с собой много неожиданностей. Будущее казалось таким непонятным и загадочным, а иногда даже страшным. И эти мысли не давали ей покоя, ведь всего одно его слово могло полностью изменить её судьбу, успокоить её. Она стеснялась говорить ему об этом, но он упорно не замечал её беспокойства.

Больше всего на свете Мария Боголюбова хотела стать женой Севы Боброва. Она знала все его привычки, она и себя приучила просыпаться рано утром, научилась жарить картошку крупными кусками – это было его любимое блюдо. Она уже знала, что он не носит маек, а надевает рубашку на голое тело, любит бельё чёрного цвета, а в одежде отдаёт предпочтение спортивному стилю. Втайне от него Мария готовилась стать его женой. Она уже знала, что говорить с ним о чём бы то ни было, если он голоден бесполезно и в силу своих возможностей старалась, чтобы он был сыт, иногда раздражая его своими пирожками и ватрушками. Внешне он сопротивлялся такой заботе. Но она всё же чувствовала, что ему это нравится. Ему это приятно и что он в этом нуждается. И она была счастлива, чувствуя себя необходимой.

Как-то раз, когда они ещё только учились на первом курсе, он пришёл к ней. Было ещё не очень поздно, тётушки и её мужа дома ещё не было. Бобров никогда не оставался у них ночевать, хоть тётя несколько раз и предлагала ему, когда он задерживался допоздна. Обычно, после занятий он провожал её, они немного гуляли и он возвращался в своё общежитие.

В тот день у него в институте проходила спортивная встреча по волейболу, Сева был в команде лидером и пришёл заметно уставший, но довольный победой. Он почти плюхнулся в кресло и незаметно для себя задремал в тёплой и приятной обстановке.

– Бобров, Бобров…– сначала она хотела разбудить его, чтобы покормить.

– Что, Мария…– почти сквозь сон, лениво протянул он – Я сейчас, я немного посплю, хорошо…ноги гудят, устал…

– Спи, – она передумала будить его и укрыла клетчатым тётушкиным пледом.

Потом, немного подумав, прошла в ванную комнату, набрала тазик тёплой водой и вернулась в комнату. Села у его ног и стала медленно расшнуровывать его кроссовки.

– Эй, ты что делаешь? – дёрнулся вмиг проснувшийся Сева, уставившись на неё удивлёнными глазами.

– Положи ноги в тёплую воду, так всё пройдёт очень быстро. Усталость как рукой снимет, вот увидишь. Мама всегда так делала.

– Да я не об этом. Оставь, Мария, тебе, что делать больше нечего,– было видно, что её действия его стесняют. – Я же весь день на ногах, оставь…сейчас я немного отдохну и сам помою ноги.

– Ничего, Боб, сиди и не суетись. Мне же это не трудно.

И он ей сдался. Она сняла с его ног кроссовки, потом влажные от пота носки, закатала ему брюки и пододвинула таз с водой прямо под ноги. От наслажденья он почти замурлыкал, а она осторожными и мягкими движениями стала массировать ему ноги.

– Ты прямо, как мама, – неожиданно отозвался он.

Она остановилась и очень тихо, почти шёпотом сказала ему

– А я не хочу быть как твоя мама, Сева. Я хочу быть твоей женой.

– Разве может быть по-другому, глупышка, – сонно отозвался он и заснул окончательно. Она положила голову ему на колени и так расслабилась, что и сама потихоньку заснула.

– Маша, Машенька, – сквозь сон услышала она мягкий и добрый голос своей тётушки и с неохотой приоткрыла глаза. Так не хотелось просыпаться.

– А…это ты, тётушка…– сказала она, потом вдруг, словно что-то вспомнив, вскочила и посмотрела по сторонам.– А где Бобров?

– Сева? – тётушке не нравилось, что она часто называет его по фамилии. – Не знаю. Я пришла, а его уже не было. Открывай глаза, соня, кто спать будет ночью вместо тебя. Просыпайся, просыпайся.

Мария ещё раз огляделась по сторонам, посмотрела на часы и чуть не вскрикнула. Надо же, она проспала почти три часа. И вот так всегда, Бобров действовал на неё, как снотворное, усыпляющее. Она стала поправлять волосы и улыбнулась. Он ушёл и спрятал её заколку.

Наконец и он появился в дверном проёме, в окружении друзей. Она хотела выскочить ему навстречу, но потом передумала и дожидалась, когда он останется один. По его радостному и возбуждённому поведению было понятно, что он, наконец, получил, то о чём мечтал. О чём мечтал он – Сева Бобров, но не она. В её планы это не входило. Ей вдруг стало страшно, впервые она смутно поняла, что может его потерять. Она ещё ничего не знала, но ей вдруг захотелось заплакать. Радость Боброва не сулила ей ничего хорошего. Она явственно чувствовала, что им предстоит разлука и не представляла себе, как она её выдержит. Десять лет в школе и пять лет в институте они были вместе. Почти каждый день! Она не знала и не хотела знать никого, кроме Боба. Иногда он казался ей ближе матери, ближе отца.

Мария Боголюбова безумно любила своего Боброва. Она чувствовала, что и он любит её. Она знала, что он предан ей, что он чувствует перед ней ответственность. Но всё это было, когда они были рядом, вместе. И она не могла не чувствовать, что он всё же может предать её, изменить ей, если её не будет рядом. Пять лет жизни в огромном городе, полным соблазнов и искушений, измучили её. Всё это время она терзалась сомнениями, и всё это время она мечтала только об одном – закончить учёбу и уехать обратно. Вместе с ним. Так и он ей обещал. Так и думали все их родственники и друзья. Дома потихоньку готовились к свадьбе. Но не молва её беспокоила. Просто она любила своего, как ей уже давно казалось, Севу и сходила с ума от мысли, что может остаться без него. Сердце её было заполнено им полностью и окончательно.

Она-то и в Москву приехала учиться только для того, чтобы быть с ним рядом. Она знала, она чувствовала, что не может бороться за него. Мария просто не знала, как это делать. Она всегда верила ему. В душе она всегда упрекала себя за слабость, ей хотелось немного измениться, стать такой же современной, свободной, как многие из тех, кто окружал её любимого Боброва. Но у неё ничего не получалось. Она оставалась такой же стеснительной, замкнутой и неуверенной в себе, но она ничего не могла с этим поделать. Ей оставалось только уповать на его благородство и любовь. Она не сомневалась в том, что была любима, но иногда она боялась, что он просто привыкает к ней, как к сестре, как к очень хорошему другу. Всё – таки столько лет вместе!

Хоть он и целовал её, но в остальном…он был не очень настойчив. Когда они приехали в Москву, он стал приходить в дом к её тётке. Они нередко оставались дома одни, он делал попытки ласкать её больше, чем обычно. Мария чувствовала его желание, она и сама хотела его любви окончательно, целиком,…но что-то сдерживало её. Она категорически сопротивлялась. Ей нравились его ласки, но она не могла допустить лишнего. Ей казалось, что она покажется ему слишком свободной, доступной…и потом он её бросит. После нескольких попыток он смирился с ожиданием свадьбы и больше не настаивал, чем сильно огорчал её, но она не могла ему в этом признаться.

Бобров любил её, но он становился слишком свободным, слишком современным и она не могла чувствовать, что такие понятия как «верность» или «постоянство» для него были несколько условными. Один раз он, шутя, назвал её «осколком прошлого века». Правда, потом улыбнувшись, добавил – «великолепным осколком».

Всё чаще и чаще тогда она стала замечать изменения в нём, она была к нему сверхчувствительной. Он целовал её или обнимал, она чувствовала в его движениях что-то новое, интересное. Но эти ласки казались ей приобретёнными, не душевными. Значит, он был с другой? Вызвать скандал ей не удалось, видимость причин не было, а чувства. Кому до них дело, до её чувств!? К тому же её природная застенчивость не позволяла ей спросить у него об этом напрямую. Мария боялась показывать ему свою ревность.

Она успокаивала себя тем, что парни гуляют со свободными, раскрепощёнными женщинами, а жениться предпочитают на скромных девушках. Но это было самоуспокоение, не более того. Сокурсницы завидовали ей, они даже не скрывали этого. Когда Сева впервые пришёл за ней в институт, то его появление в чисто «девичьем лягушатнике», как называли их педагогический факультет института иностранных языков, произвёл настоящий фурор. «Это твой брат, Маша?», был самый распространённый вопрос среди её подруг. С недоверием и удивлением они выслушивали ответ «Нет, это мой друг».

Никто в это не верил, уж слишком они были не похожи. Мария стеснялась признаться, что иногда в душе она хотела видеть его таким…некрасивым что ли, неуверенным, немного даже жалким. Ей казалось, что тогда бы он точно никому не был бы нужен. Ей казалось, что вот если бы он был бы чем-то болен,…но потом она с ужасом отбрасывала эти мысли. Ведь, в конце – концов, она полюбила весёлого, шумного, жизнерадостного и красивого Севу Боброва, именно таким был её друг.

Они учились уже на третьем курсе, когда как-то почтальон принёс телеграмму. Тогда ещё люди писали друг другу письма и посылали телеграммы. Телеграмма была для Боба, вся его корреспонденция приходила на московский адрес тёти. Об этом её просил сам Бобров, справедливо полагая, что в общежитии письма могут затеряться. Мария читала письма от его матери, сама же ей, в основном, и отвечала.

Это был день первомайского праздника. Все студенты-сокурсники Боброва собрались в то утро у станции метро «Кропоткинская», чтобы оттуда торжественной колонной направиться на демонстрацию. Вечером же Боб должен был зайти за ней, и они собирались погулять по празднично украшенной вечерней Москве.

Телеграмма оказалась срочной, поэтому почтальон и принёс её рано утром. Мама Боба сообщала, что днём на Курский вокзал проездом через Москву прибудет её брат – дядя Севы, которого он очень любил, просила встретить его и провести с ним пару часов.

Сначала Мария хотела позвонить в общежитие, но несколько неудачных попыток дозвониться озадачили её, и она решила поехать к десяти часам утра на место сбора институтской группы Боба. На метро это было совсем недалеко, всего три остановки. Она прождала Боба почти до начала демонстрации, но он так и не появился. Встревоженная его отсутствием, она решила съездить в общежитие.

Студенческое общежитие, в котором обитал Бобров, находилось на самой окраине тогдашней Москвы, в Медведково. Не желая терять время, Мария устремилась туда, не заезжая домой. Ей очень хотелось оказать услугу Бобу, она знала, что он любит своего дядю и будет рад увидеть его. Но ещё больше ей самой хотелось увидеть Севу и почувствовать его благодарность.

В общежитии было тихо. Мария только раз была здесь, в самом начале их жизни в столице. Она как-то раз привезла ему чистые вещи. После этого, когда она хотела приехать ещё раз, но он попросил не делать этого. Мария, решив, что ему это неприятно, больше не огорчала его. Но сейчас был экстренный случай.

– Ты куда?– окликнула её старушка – вахтёр.

– Мне к Боброву, он здесь живёт, на втором этаже. Сева Бобров.

– Нет никого, ни на втором, ни на первом, ни на каком. На демонстрацию пошли, нет никого, – безразлично отозвалась она и косо посмотрела на Марию. – А ты кто?

– Землячка. Вот, смотрите, бабушка, я ему телеграмму из дома принесла, – она протянула старушке листок бумаги. – Телеграмму мне прислали.

– Помер кто? Спаси господи! – старушка начала креститься, да так, что Мария чуть не шарахнулась в сторону.

– Почему сразу помер!? Что, телеграммы только при смерти посылают? – почти обиделась Мария.

– Ну, значит тогда свадьба, считай, что на счастье перекрестилась, – весело изловчилась старуха, но сразу же сурово продолжила, – нет твоего Боброва. А телеграмму оставь, я передам. Видать, ты забыла, что сегодня первое мая. Все на демонстрации.

– Не забудете, бабушка? – обеспокоено спросила Мария. – Телеграмма срочная.

– Не знаю. Может быть, и забуду, а ты к нему в ячейку положи, он сам и возьмёт.

– Тётя Варя, тётя Варя!– кто-то издали окликнул вахтёршу.

– Иду-у-у… – отозвалась она и повернулась к Марии. – А ты иди, девочка, гуляй. Нет твоего Боброва, как придёт, так я ему и отдам твою бумажку. Сегодня ж праздник, – в который раз повторила она, – они все на праздничной демонстрации. Давай, давай, ступай!

Мария отступила на пару шагов к выходу, но увидев уходящую старушку, передумала и остановилась. Улучив момент, она незаметно проскользнула через турникет и лёгкими, неслышными шагами побежала к лестнице. Она хотела положить телеграмму прямо под дверь, решив, что так будет надёжнее. В общежитии действительно было пусто. Яркий, праздничный и тёплый день выгнал всех на улицу. В коридоре было темно. Она тихо подошла к двери его комнаты и, свернув вдвое лист телеграммы, протолкнула его внутрь. И тут, совсем случайно, она почти почувствовала, что дверь не заперта. Так и есть, Мария слегка толкнула её и дверь медленно и бесшумно открылась. Она огляделась по сторонам и вошла.

Студенческое общежитие, где жил Сева Бобров, состояло из множества небольших жилых секций. В каждой из них было по две небольших комнат и маленькая душевая. Жили в каждой такой секции два студента, а то и трое, даже четверо. Непритязательная, почти спартанская обстановка.

Мария вошла в столовую комнату. Она подошла к круглому, накрытому белой, несвежей скатертью столу, на котором были видны следы недавнего пиршества. Ей это очень не понравилось, но ещё хуже, что вдруг она себя почувствовала почти воровкой. Ей захотелось сразу же уйти, как вдруг взгляд упал на листочек бумаги, прижатый к столу пустой бутылкой из-под вина. Виновато оглянувшись, она всё же взяла листок и прочитала.

«Не хотел тебя будить, Бобёр, уж слишком сладко вы спите. Я пошёл на демонстрацию. Внизу скажу, что ты ушёл рано утром. Не забудь захлопнуть дверь».

Она, конечно, догадалась, что записку писал Игорь Разумовский – сосед и сокурсник Севы. А Бобёр – это, конечно, сам Сева Бобров.

Её словно током ударило. Ей вдруг сразу стало и жарко и холодно одновременно. Она бросила бумажку на стол и тупо уставилась на дверь, ведущую в спальню. Она уже не сомневалась, что Сева здесь, рядом и он сладко спит, но в записке ясно указано множественное число, – вы спите. Ей захотелось убежать, она боялась подойти к этой проклятой двери, но что-то толкало её вперед. Вытянув руку, она пошла словно в темноте, почти на ощупь, как слепая. Рука ощутила шероховатость старой краски, ещё ничего до конца не понимая, она еле-еле двинула рукой вперёд и толкнула дверь. Странно, но старая дверь открылась легко, почти бесшумно.

Лучше бы она её не открывалась! На узкой кровати тихо и мирно посапывал её Бобров, а рядом, обхватив его руками, безмятежно спала какая-то длинноволосая брюнетка. Мария уже не могла больше двигаться, она вдруг испугалась, что они проснуться и увидят её. От стыда краска залила ей всё лицо, ей показалось, что она окаменела. Она дёрнула рукой, чтобы убедиться, что она всё ещё жива и также тихо и беззвучно вышла из комнаты.

Внизу, на вахте она отыскала почтовую ячейку с его номером и оставила там телеграмму. Как она доехала до дому, Мария уже не помнила.

Дома она бросилась в свою комнату и, накрывшись одеялом, вдоволь нарыдалась. Так, незаметно для себя, она и заснула прямо в одежде. Проснувшись, она посмотрела на часы. Было ровно пять часов вечера. И как только она подумала о том, что он сейчас должен придти, сразу же раздался стук в дверь. Её добрая и очень тактичная тётушка никогда не входила без стука.

– Машенька, ты уже не спишь? – спросила она.

– Я сейчас, тётушка, – торопливо сказала она, сползая с кровати.

– Сева уже пришёл. Собирайся, он ждёт тебя. И что это вдруг тебя на сон потянуло, посереди белого дня. Ты весь день проспала, забыла про праздник.

Но он уже входил в её комнату. Прямо с порога, с обворожительной улыбкой, как ни в чём ни бывало, вошёл Сева Бобров.

– Привет, Мария. А зачем ты спишь? Представляешь, демонстрация затянулась, нам с Игорем пришлось собирать флаги и лозунги. Я поздно приехал в общежитие и опоздал на вокзал. Это ты принесла телеграмму вахтёру?

Она просто кивнула головой, старалась отвести глаза. Говорить что-либо сил у неё не было, она почти выдавливала слова

– Старушка сказала,…она сказала, что тебя нет, что ты на демонстрации, я телеграмму оставила ей…оставила. А ты где был, Бобров?

– Кто? Я? Тебе же старушка сказала. На демонстрации, где же ещё?

Сначала он что-то почувствовал, но сразу успокоился, но мешки у неё под глазами снова привели его в смущение.

– Мария, ты что, плакала? – настороженно спросил он. – Зачем? Что случилось?

– Нет. Я не плакала, – Мария постаралась отвести взгляд. – Просто, я спала.

– Что же случилось? Зачем ты обижаешься? Мне самому не по себе, что я не смог встретить дядю Борю. Но откуда я мог знать, что ему именно сегодня взбредёт в голову посетить столицу. Именно первого мая. А демонстрация? Ты же знаешь, как у нас в институте строго с этим. Я с семи утра на ногах, мы с Разумовским помчались сначала в институт за лозунгами, а оттуда на «Кропоткинскую».

Она села на кровать, обхватила голову руками и очень тихо сказала:

– Помолчи, Боб, прошу тебя. Я была на «Кропоткинской», тебя там не было.

– Когда ты там была?! – не сдавался Бобров, но сомнения вновь овладели им. – Я был там, – решительно доказывал он ей, – я никак не мог там не быть, мы с тобой просто разминулись, что ты делаешь из этого трагедию? Мы же с тобой не договаривались встретиться, Мария. Просто я немного опоздал, я же говорил тебе про лозунги, хочешь, спроси у Разумовского. Ладно, Мария, давай оставим это. Мы же хотели пойти погулять, посмотри какая погода. Вставай, собирайся. Идём, Маша…

Он пригнулся к ней и попытался взять её за руку, но она резко одёрнула её и демонстративно отодвинулась в сторону. Немного помолчала, но потом решительно сказала:

– Иди один, Боб. Я с тобой больше никуда не пойду. Ты не был на демонстрации. Когда я принесла тебе телеграмму в общежитие, я не оставила её на вахте. Решила оставить её в твоей комнате, чтобы она ненароком не пропала, хотела подсунуть её под дверь. Вахтёрша не заметила меня, я проскользнула мимо неё. Твой друг Разумовский не закрыл дверь. В общем, я была у тебя в комнате, когда ты…спал, сладко спал. И не один. Может быть, ты это называешь демонстрацией? Ты обманул меня, Бобров.

– Мария, послушай,– он притупил взор от стыда, щёки покрылись багрянцем, и он тщетно искал слова оправдания, – я всё же должен тебе объяснить, что всё было не совсем так или совсем не так…как ты думаешь…

– Уходи, Боб,– словно заклинание повторила она, с большим трудом выдавливая из себя эти слова, – я не хочу тебя больше видеть.

– Но, Мария…– он всё же сделал попытку хоть как-то объясниться, но она его резко перебила, и он понял, что шансов у него не много.

– Уходи, уходи! А то у меня сейчас начнётся истерика. Умоляю тебя, уходи!

– Хорошо, Мария. Только я прошу тебя, не принимай скоропалительных решений, ты должна мне дать возможность объясниться.

Бобров стремглав выскочил из её комнаты, низко опустив голову и, стараясь, чтобы его не заметили хозяева, выбежал вон. Но не получилось. Они его заметили.

– Сева, а обед!? Праздник ведь…– только и успела удивлённо крикнуть ему вслед растерянная тётя. Ничего не понимая, сконфузившись, вошла в комнату Марии.

– Машенька, детка, что у вас происходит? Что с тобой?

– Тётя Ада, мы расстались…навсегда…

– Расстались? Навсегда? Не нагнетай, Машенька. Почему, что случилось?

– Не спрашивайте, тётя. Мне стыдно. Я видела его,…я его видела с другой девушкой, – не сумев сдержаться, заревела Мария.

– Хорошо, хорошо, успокойся, Машенька, не плачь. Слава богу, не конец света! Может быть, ничего и не случилось, ничего серьёзного, а? С другой! Мало ли что, мало ли с кем ты могла его увидеть, не в пустыне живём, в конце – концов.

– Что случилось? Ада? Маша? А где Сева?

В комнату вошёл муж тёти Ады – Степан Васильевич.

– Представляешь, Стёпа, они поссорились, – развела руками тётушка.

– Кто? – словно не расслышал дядя Стёпа.

– Господи, Стёпа, ты что оглох? – сорвалась на муже тётушка. – Мария и Сева поссорились. Она говорит, что видела его с другой девушкой.

– Маша, дорогая моя, ну разве стоит этому придавать такое значение. Сева, в конце -концов, видный парень, он любит тебя и если ты его с кем-то увидела, то я не думаю, что это так уж серьёзно.

– Вот и я говорю, – поддержала мужа тётушка. – Мало ли с кем она могла его увидеть.

– Степан Васильевич, тётя Ада,– не выдержав, почти крикнула Мария – я его видела с другой девушкой…в постели!

– Боже мой! – воскликнула тётя Ада – В постели?! В какой постели? Где?

– В постели? – повторил за женой Степан Васильевич. – Они что, делали всё это при тебе? Как ты могла там очутиться?

– Стёпа! Ты с ума сошёл!– крикнула тётя Ада. – Она ещё ребёнок, не смущай её.

– Нет, это было случайно, в общежитии, – поспешила оправдаться Мария, – я случайно зашла, а они спали…вдвоём, дверь была не запертой. Забыли закрыть.

– Не придавай значения этим пустякам, Мария. Может быть, они действительно, просто спали. А так, ты посоветуй ему всё-таки закрываться.

– Степан,– строго перебила его супруга, – никто не просит тебя делиться своим богатым опытом. И вообще, оставь нас, пожалуйста.

– Да, да…конечно,– засуетился Степан Васильевич. – Прошу прощения. Но надеюсь, что эта маленькая, так сказать, трагедия не отразится на нашем праздничном обеде, или уже почти ужине. Мы и так сегодня задержались, пора бы за стол.

– Степан, ты эгоист! Ничего, кроме обеда тебя не интересует!

– Зачем же ты так, дорогая? Есть ещё хоккей, футбол, – продолжал шутить Степан Васильевич. – Машенька, не забывай, что я твой дядя и очень люблю тебя. Ты вступаешь во взрослую жизнь и поэтому привыкай к её некоторым, так сказать, особенностям. К сожалению, это всё, чем я могу тебя сейчас утешить.

– Спасибо, Степан Васильевич. Извините меня.

Но уже через день Мария поняла, что она не может жить без Боба. Он звонил ей, но она не подходила к телефону. После нескольких звонков он перестал делать попытки объясниться. Мария же почувствовала себя неважно и по совету тётушки на несколько дней прервала занятия в институте. Целыми днями она молча сидела на диване и с ужасом представляла, как она будет жить без него. Без него ничего не получалось, слишком много места занимал он в её жизни. Её жизнь становилась совсем другой.

Тётушка, как могла, успокаивала её. Говорила, что у неё всё ещё впереди, что она ещё совсем молода и красива. Что обязательно найдётся человек, хороший человек, и он будет любить и уважать её. Но Мария не хотела этого обязательного и хорошего человека, она хотела только своего Севу Боброва, своего Боба. Она согласно кивала головой тётушке, но понимала, что уже давно простила его. Мария знала, что ей придётся научиться бороться за него, но как это делать, она даже не представляла себе. Боб ей был предназначен судьбой. Ведь он тоже любит её, ещё немного и она уже в душе стала оправдывать его.

Словно опомнившись после двух-трёх тёплых дней и давая понять, что всё-таки ещё не лето, небеса опрокинули на землю водяной поток. Дождь лил с утра, не переставая, делая иногда незначительные паузы, всё вокруг моментально посерело и почернело.

Размолвка молодых не могла не сказаться и на общем ритме московской семьи. В доме уже несколько дней царила небывалая и гнетущая, напряжённая тишина. Мария молчала почти всё время, на все попытки растормошить её отвечала коротко, неохотно.

Вечером, поужинав, семья в тишине сидела у телевизора. За окном сильный и порывистый ветер зло разбрасывал водные капли по почти дрожащим стёклам. Вдруг Мария, словно что-то почувствовав, резко оторвалась от телевизора и посмотрела в сторону большого окна в гостиной.

– Маша? Что случилось? – тётя не могла не заметить изменение в её поведении. В последние дни она внимательно наблюдала за ней. – Это дождь, Маша, всего-навсего дождь. И просто очень сильный ветер. Ты не бойся, так бывает иногда, когда весна уходит и наступает лето.

– Да, дождь…– думая о чём-то своём сказала Мария, – очень холодный дождь.

– Это ненадолго,– продолжала давать прогноз тётя Ада, – ещё парочку дней и тепло окончательно придёт. Маша?

Поведение племянницы не могло не взволновать тётю Аду.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Маша? – ещё раз спросила она.

Тут за окном ударила молния, потом подряд ещё и ещё раз, дождь полил изо всех сил. Знаменитые московские грозы. Мария испуганно вскочила с кресла и остановилась. Потом повела головой в разные стороны, словно кто-то искал её, словно кто-то звал её на помощь, но она не могла найти его. Тётушка тоже беспокойно встала, подошла к ней, ласково обняла и тихо сказала:

– Маша? Может быть, тебе полежать немного, постараться заснуть.

– Нет, тётушка, я сейчас…подождите. Я сейчас.

Мария высвободилась из её объятий, подбежала к окну и резко рванула в стороны тяжёлые гардины, да так, что слышно было, как затрещал карниз. Из-за дождя ничего не было видно сквозь мокрые стекла, она нетерпеливым движением распахнула большое окно.

Высунувшись и вглядываясь в темноту, она громко крикнула:

– Бобров! Бобров!

Новые раскаты грома заглушили её голос, но как только гром утих, она снова крикнула в бушующее и мокрое пространство:

– Сева!

Не дождавшись ответа из темноты, она бросилась к дверям.

– Ты куда, Маша,– тетя бросилась следом за ней, – его там нет, не делай глупостей, детка. Там такой ливень, ты вся промокнешь.

– Пустите меня, тётя, пустите, прошу вас. Он там, я это чувствую. Он весь мокрый, он может простудиться, я сейчас, я быстро.

– Ада, отпусти её, – Степан Васильевич даже не встал со своего места, поражая супругу своим необыкновенным спокойствием. – Пусть идёт.

– Да вы что?! – она развела руками. – Вы все с ума посходили! Куда её отпустить? Ночью? В такой ливень?! Там же нет никого, ей просто мерещится, она больна. Маша, стой! Оставь всё это, тебе надо лечь в постель, я кому говорю, Маша! Стёпа, да оторвись ты от своего телевизора, почему ты ничего не делаешь!? Останови её хотя бы ты, может быть, она тебя послушается.

В негодовании она обрушилась на мужа, но Маша уже выбежала на лестничную площадку и дверь за ней захлопнулась.

– Оставь её, Ада, – позвал её муж. – Он там уже третий день стоит.

– Кто стоит и где? – удивлённо спросила она.

– Сева стоит под грибком детской площадки. Приходит после занятий и стоит. Надеюсь, что грибок не протекает или я ему не завидую. Ты бы им не мешала, пусть сами выясняют свои отношения.

– Я поражаюсь твоему спокойствию. Маша нам, как родная, а он же изменил ей.

– Ада! Умоляю тебя! Не начинай! Пусть они сами во всём разберутся. Она его любит, разве ты не видишь? Изменил,…откуда ты знаешь, изменил или нет? Может быть, всё было не так,– рассудительно попытался поставить точку в разговоре Степан Васильевич. Однако его супруга не унималась.

– А как? Она сама мне говорила, что видела его с другой девушкой, ты же сам слышал…в постели, между прочим.

– Я ничего не слышал. Может быть, они действительно просто спали…вместе…

– Стёпа, ты недооцениваешь ситуацию или ты просто иронизируешь?

– Ирония? Причём тут ирония, Ада? Просто нам с тобой не надо ничего понимать, не надо ничего оценивать, потому что это просто не наше дело. Это дело Маши и Севы. Как они решат – так и будет! Всё!

Подавленная железной логикой своего мужа, она прошла в комнату и села рядом. Немного помолчала, а потом тихо добавила:

– Конечно. Это их дело. Я всё-таки вынесу ей курточку, она же в одном платье, Стёпа.

– Успокойся, Ада и не волнуйся. Она не замёрзнет, я видел его в куртке и думаю, что она уже на её плечах. Кстати, а ужинать мы сегодня будем?

– Ужинать? – рассеянно переспросила она, но до неё быстро дошло.– О, господи, Степан! Как ты предсказуем! Мир перевернётся, а у тебя одно на уме.

– Ты ошибаешься, дорогая. Вот если ты меня хорошо покормишь, то я расскажу, что у меня на уме. Любовь, между прочим, иногда проходит, а ужин – никогда.

– Дурачок! – засмеялась она. – У тебя слишком приземленная философия.

Мария выбежала на улицу и устремилась к беседке детского городка. Обычно здесь он всегда ждал её. Промокла она почти сразу, но не замечала этого. У беседки было темно. И она тихо позвала:

– Бобров?

Он вышел из темноты, и они вплотную приблизились друг к другу.

– Ты зачем здесь, Бобров? – почти дрожа, спросила она его.

– Я искал тебя, был у тебя в институте. Мне сказали, что там тебя нет уже три дня, на звонки ты не отвечаешь, я подумал, что может быть, с тобой что-нибудь случилось.

– Я заболела, Сева. Скажи, что ты мне больше не изменишь, Бобров?

– Никогда больше.

– Поклянись.

– Клянусь! Там всё было по-другому, понимаешь, там всё было немного не так, как ты думаешь, в тот вечер, тот праздник. Мы отмечали его, откуда она появилась, я даже не знаю, мы все немного выпили, – судорожно попытался объясниться он, но Мария его остановила.

– Замолчи! Ты что, хочешь мне рассказать обо всём этом? – возмутилась она.

– Ты простила меня? – неуверенно спросил он. – Но я этого не заслужил.

– Боже мой, Бобров! Я? Простила тебя? А что мне делать!? Я ведь не могу жить без тебя, как ты меня измучил! Разве я могу не простить тебя.

Не выдержав напряжения, она уже плакала вовсю.

– Прости меня, Мария. Я даже не знаю, как мне оправдаться перед тобой.

– Ты весь промок, Боб. Ты можешь заболеть, – немного неуверенно она пододвинулась к нему поближе, и он молча обнял её. – Я не смогу без тебя жить,– как заклинание повторяла она, – я так люблю тебя.

– И я люблю тебя, Мария. Я чуть не умер без тебя, я испугался, что ты меня бросишь.

– Молчи, Бобров,…молчи. Давай вот так постоим, дождь такой сильный и ты весь такой мокрый…

Они ещё долго стояли и молчали, обнявшись.

– Послушай, Боб, – вдруг неожиданно, словно что-то вспомнив, начала, запинаясь говорить Мария, – я думала все эти дни…об этом, ты ведь понимаешь меня? Я о том, что видела, если хочешь,…ну, если это так тебе необходимо, ну вот это, что я видела. Боб, ты можешь это делать со мной. Только ты мне больше не изменяй. Я не переживу. Хорошо, Сева?

Наконец-то в дверном проёме появился и он в окружении своих друзей. Она хотела выбежать ему навстречу, но потом передумала и с нетерпением ждала, пока он останется один. Но он уже крутил головой по сторонам и, увидев её, улыбаясь, шёл ей навстречу.

– Всё написано на твоём лице, Бобров. Ты можешь даже не рассказывать мне, чем закончилась твоя распределительная комиссия. Я и так всё вижу.

– А почему так грустно, Мария? – не смог он скрыть своего недовольства её интонацией. – Мы оба ждали результатов этой комиссии.

– Не знаю, но прости, что не разделяю твоей радости, – она пожала плечами и отвернулась. – Не переживай, это быстро пройдёт. А теперь, давай, рассказывай.

– Я получил единственное место в отдел внешнеэкономических отношений министерства. Я думал, что ты будешь рада.

– И, конечно, тебе помог Прокофьев? – догадливо и зло спросила она.

– Да, может быть, не обошлось без него. Ну и что? – также зло огрызнулся Бобров.

– А ничего! Боб, ты не самый, прости меня, выдающийся студент своего факультета. И вдруг тебе, именно тебе, выпадает самое хорошее, самое заветное место. Место, из-за которого рвут когти не самые слабые люди столицы. У тебя же никого нет, откуда он – такой блат? Как они могли дать тебе это место?

– Остановись, Мария. Так ты считаешь меня заурядным идиотом, простым глупцом, ты думаешь, что я не мог заслужить это место своим упорством в учёбе, ты думаешь, что я не справлюсь с этим назначением?! Ну, знаешь, этого я от тебя точно не ожидал!

– А что ты ожидал от меня, Бобров?! – почти крикнула она.– Что? Поклянись мне, что здесь никто не замешан, поклянись! Посмотри мне в глаза!

Она пристально посмотрела ему в глаза и он, не выдержав, отвёл взгляд

– Это глупо, Мария. Очень глупо. Устраивать из-за этого скандал. Прокофьев, к твоему сведению, – мой преподаватель. Такой же, как и десятки других. Что плохого в том, что он отметил мои способности и моё трудолюбие? Ты этого не предполагаешь? В конце – концов, это назначение позволит мне сделать успешную карьеру, обеспечить наше с тобой будущее.

– Твоё будущее! И без меня! Не уходи от разговора, Боб! Поклянись! – почти требовала она. – Поклянись мне, что здесь никто не замешан!

– Не знаю… – честно признался он, желая уйти от этого разговора.

– А я знаю! – она продолжала кричать, перебивая его.

– Что ты знаешь?! – огрызнулся он ей, но сразу же постарался взять себя в руки, испугавшись, что спор может перерасти в серьёзную ссору. На них стали обращать внимания прохожие, он взял её под руку и увёл в дальний уголок сквера.

– Мария, даже если ты захочешь со мной поссориться, то всё равно у тебя ничего не выйдет. Мы же с тобой обо всём договорились. Через неделю я выхожу на стажировку в министерство, потом год армии. Осталось потерпеть совсем немного. Потом мы поженимся, и будем жить в Москве. И тогда, я надеюсь, ты перестанешь со мной ругаться.

– Я с тобой не ругаюсь,– зло буркнула Мария, – я не хочу жить в Москве.

– И я не хочу, но в нашей провинции нет внешнеэкономических отношений, а я не хочу протирать штаны товароведом на какой-нибудь овощной базе в районном центре.

– Всё равно ты не ответил мне, Бобров,– упорствовала Мария, – ты говоришь о чём угодно, только не о том, о чём я тебя спрашиваю. Ты просто увиливаешь от ответа.

– Тогда я просто не понимаю, что тебе нужно. Мария? Мы не в первый раз обсуждаем этот вопрос. Для меня здесь нет никаких проблем. Ты любишь меня, а я люблю тебя. Мы оба закончили учёбу и через год, после окончания практики поженимся. Так? Так мы договаривались? Так! Всё! Это моя позиция и мы об этом говорили уже сто раз. Ну что?

Вопросы ещё есть?

– Да, – решительно ответила она. – Кто такая Наталья Прокофьева?

Бобров молчал, сделав возмущённый вид. Он несколько раз обошёл Марию кругом, а потом остановился и схватился за голову.

– Да откуда в тебе это?! Мария? Какая Наталья? Зачем она тебе?

– Прокофьева мне не нужна! Но это дочка того самого Прокофьева, который устроил тебе это место в министерстве. Та самая Прокофьева, которая училась в вашем институте на технологическом факультете. Потом, она бегала к тебе в общежитие и тебя с ней часто видели на дискотеке. Ты думаешь, я забыла ту длинноволосую брюнетку, с которой ты спал во время первомайской демонстрации и про которую ты мне сказал, что это совсем не то, что я думаю. Так кто же она тебе? Сокурсница? Подружка? А может быть, это она – твоя невеста? И почему её папаша – влиятельный и богатый человек, председатель распределительной комиссии, профессор, отдаёт единственное и самое престижное место распределения какому-то Севе Боброву – простому провинциальному пареньку из ярославской глубинки. Так, что ты мне на это скажешь?

– Я уже говорил тебе, Маша, что она мне безразлична, – процедил он недовольно сквозь зубы. – Я уже говорил тебе об этом. Много раз.

– Но не ты ей! Это я тебе точно говорю. Она опутывает тебя. Это аванс, Бобров. И тебе придётся расплачиваться за мой счёт. За мой счёт!

– Я и не предполагал, что ты можешь быть такой злюкой. Мы же договорились, что больше не будем вспоминать о том случае. У всех бывают необдуманные, случайные проступки, но всё это уже в прошлом.

– Нет, Бобров, не у всех! У меня их не было, потому что я люблю тебя, и все свои поступки я определяла только с этой позиции. Я никогда не старалась причинять тебе огорчений, зато ты преуспел.

– Ладно, Мария, хватит! – миролюбиво, но достаточно решительно остановил он её. – Ну, хватит, я устал от твоих нравоучений. Почему бы нам не воспользоваться свалившейся манной небесной, а? У них могут быть свои планы, а у нас свои. Я не хочу с тобой ссориться. Ну, в чём я виноват? Я же не жил, как ты, в тихой и мирной обстановке, среди любимых, родных и заботящихся о тебе людей. Общежитие есть общежитие. Там свои правила, свои законы, пойми меня, всё это уже позади. Ну, не мог же я закрыться от всех и жить как монах – отшельник в скиту. Там бы этого не поняли. Представь себе, что было бы, если бы и ты жила в общежитии…

Конечно, он оговорился и сразу понял, что сказал глупость и испугался, что она его именно так и поймёт.

– Прости, Мария, я не так выразился, ты меня не так поняла.

Но было поздно. Она побледнела, и это было очень заметно.

– Именно так я тебя и поняла, – едва слышно сказала она. – Спасибо.

– Мария…

– Здравствуй, Мария. Вот я и приехал.

– Здравствуй, Сева. Проходи в дом. Пальто можешь повесить вот сюда, пошарь там вешалку, – она показала рукой на угловой стенной шкаф и ещё раз вежливо пригласила в дом. – Проходи. Прости, но прислугу не держим.

Он заметно улыбнулся её последней фразе, но ничего не ответил. Из аккуратной прихожей он прошёл в очень большую и тёплую гостиную. И чистота и консервативность обстановки были под стать характеру Марии.

Боброва удивило отсутствие её мужа. Он хотел спросить, но промолчал и, проигнорировав приглашение сесть за стол, уселся молча в углу комнаты, на край большого и уютного дивана.

Проводив его взглядом, Мария села за стол, покрытый очень красивой накрахмаленной белой скатертью. Они немного помолчали. Первой заговорила Мария:

– Ты был у нас? В Покровке?

– Да, Мария, – обрадовано ответил он. Она заговорила об общем, и это ему показалось хорошим признаком. – Твоя мама сказала, что ты живёшь здесь, что ты замужем, но она не знала твой точный адрес. Так она сказала. Наверное, не хотела мне его давать.

– Как она? – спросила Мария, пропустив мимо ушей последнюю реплику. – Как она себя чувствует? Как ты нашёл её? Я не видела её с лета.

– Она здорова. Я рад за неё. Она почти не изменилась. Просила кланяться. Мы были на кладбище, помянули твоего папу, мою маму. Я в Покровке был не долго, переночевал у Аркадия. Утром посмотрел его комбинат, потом заехал к Насте в Ярославль, посмотрел, как она живёт, видел её очаровательных детишек. Вот и всё.

– Всех увидел, молодец. Ты давно приехал?

– Сюда? Сегодня утром, я был по твоему старому адресу, мне дали твой телефон.

– Я сюда переехала совсем недавно, и еще даже не успела сообщить маме свой новый адрес. Как ты понимаешь, она не хочет переезжать к нам.

– Да, я догадался. Она мне говорила об этом и я её понимаю. Твой отец был прекрасным человеком, и я представляю, как его ей не хватает.

– Не только ей, – грустно сказала Мария. – Мне тоже не хватает папы.

– Конечно. Я не так выразился, всем нам его не хватает. Он много сделал для меня, когда мы учились в школе. Ты же помнишь об этом. Если бы не твой отец, скорее всего, я стал бы этаким заурядным бандитом. А их сейчас и без меня хватает, кажется.

– Не греши на себя, Бобров, – успокоила она его. – А на чём ты приехал?

– Я на машине. В Москве сейчас много французских представительств, у меня там много друзей и мне даже не пришлось брать машину на прокат. Просто взял на время.

– Хорошо. Тогда я, пожалуй, оставлю тебя ненадолго одного. Скоро будем ужинать, Сергей уже едет, подождём его немного. Сергей – это мой муж.

– Я догадался, Мария.

Она встала из-за стола, прошла через всю комнату и остановилась перед дверью, ведущей на кухню.

– Не скучай, Бобров, я ненадолго.

Всеволод Бобров остался один. Он встал со своего места и медленно пошёл по комнате, разглядывая обстановку. Долго рассматривал фотографии в разных рамках, ими было увешано полстены над диваном. С удовольствием рассматривал некоторые знакомые с детских лет лица. Очень понравились ему большие напольные часы в тяжёлом и красивом ореховом футляре. Нижняя часть футляра под маятником была основательно забита старой, почти уже серой ватой. Вероятно, подумал Бобров, бой часов уж слишком утомлял хозяев, и вата была единственным спасением.

Комната была со вкусом обставлена старинной, иногда даже антикварной мебелью. Даже обои на стенах, классические, серебром по серому и зелени, выдавали консервативный характер владельцев дома.

Бобров не любил такой стиль, ему казалось, что все эти «ампиры», «рококо», «барокко» только тормозят развитие человеческой личности. Все эти резные карнизы, тяжёлая дворцовая лепка на потолках и стенах, узорчатая мебель цепляет человека за самое его слабое место – за память и не даёт рвануться вперёд. Ему не нравились тяжёлые хрустальные люстры, огромные и цветастые восточные ковры, золотистые рамы, обрамляющие дурацкие картины старинных художников. Особенно Бобров ненавидел абажуры с кистями. На абажуры с кистями у Боброва была аллергия.

Тяжёлый и глухой бой часов прервал его размышления и подтвердил догадку о применении серой ваты. Он бросил рассматривать фотографии и подошёл к часам. Малая стрелка уже почти дотягивалась до римской цифры девять, а громоздкий маятник медленно, но уверенно тащился из стороны в сторону.

Под циферблатом было укреплено медное изображение двуглавого орла – герба Российской империи. Два глаза гордой птицы словно моргали ему, так казалось из-за блестящей ножки болтающегося маятника. Внизу, под гербом была какая-то полустёртая временем надпись. Бобров уже хотел вытащить очки, чтобы внимательно разобраться в ней, как сзади послышался шорох. Он резко обернулся.

То, что он увидел, чуть не повергло его в шоковое состояние, хотя и было самым обыденным явлением. Перед ним стояла маленькая девочка с очень серьёзным лицом. Она была аккуратно одета и причёсана. Серьёзность её лица не могли скрыть её миловидности. Она словно ждала, когда же он, наконец, полностью сконцентрирует на ней своё внимание и, дождавшись, вежливо поздоровалась с ним:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил ей Бобров, улыбаясь и вежливо кивнув головой.

Ребёнок у Марии? Бобров не знал об этом, вернее, он знал, что у неё нет детей. Её мать ни словом не обмолвилась, что у неё есть внучка. Ребёнок не вписывался в планы Боброва, он мог всё разрушить. Как же так? Неужели? Он даже не мог предположить, что у неё могут быть дети от этого брака. Вернее, он знал точно, что у неё нет детей.

– А меня зовут Аня, и я здесь живу. А вас как зовут? – продолжала девочка.

– Меня зовут Всеволод Константинович Бобров. Если хочешь, то ты можешь меня называть просто – дядя Сева. Я приехал к вам в гости.

– Очень приятно,– весело ответила Аня. – Но мне кажется, что вы не в гости приехали.

– Почему? – недоумённо спросил Бобров.– Почему я приехал не в гости?

– А потому что, когда приезжают в гости, то обязательно привозят подарки, – улыбаясь, ответила девочка.

– Ах, вот оно что! – облегчённо вздохнул Бобров. – Конечно же, ты права и я тебе сейчас всё объясню. Я приехал очень поздно и не думал, что увижу тебя, думал, что ты уже спишь. И поэтому, твой подарок я оставил в гостинице. Но завтра, рано утром обязательно привезу. Он не заставит себя долго ждать.

– Не забудете, дядя Сева, – обрадовано, но немного строго спросила Аня.

– Никогда! – пообещал Бобров. – Я умею держать своё слово.

– А хотите, я вам принесу нашего кота. Вам же надо и с ним познакомиться. Я сейчас.

Аня побежала за котом, и Бобров ненадолго остался один. Но зачем Мария скрывает от родных, что у неё есть ребёнок. Скрывает? Но это невероятно, они бы знали. Ему никто ничего не сказал. Не может быть, чтобы они не знали об этом.

Мозг лихорадочно заработал, просчитывая варианты. Ребёнок не вписывался ни в один из них, это было почти непреодолимое препятствие. Ребёнка она никогда не оставит. Ни ребёнка, ни отца ребёнка. Зная характер Марии, он понимал, что у него может ничего не выйти именно из-за этого прелестного существа. На вид девочке было лет семь-восемь. Последний раз они виделись давно, нет, он него не скрыли бы, он бы всё равно узнал, он бы почувствовал, в конце – концов. Наверное, это дочь её мужа, да, конечно, как же это он сразу не догадался. Надо расспросить девочку про папу, так, осторожно…

– Вот, знакомьтесь. Это наш кот. Правда, он очень красивый? – радостно сказала она, почти с трудом удерживая на руках огромного толстого чёрного кота, лениво свернувшегося в клубок.

– Очень красивый кот, – постарался оторваться от своих мыслей Бобров и погладил его, – ну и как же его зовут? Васька?

– Нет, что вы! Васьками называют простых уличных котов. А наш котик – породистый, персидский. Его мама, папа, братья и сёстры и остальные родственники живут в Персии, а он переехал к нам. А зовут его – Боб!

– Как? – чуть не вскликнул от неожиданности Бобров. – Как его зовут?

– Боб! – ещё раз с гордостью за своего любимца сказала Аня и кот, словно почувствовав, что разговор зашёл о нём, лениво приоткрыл один глаз и недружелюбно посмотрел на Боброва. Потом широко и сладко зевнул, да так раскрыл свою пасть, что Бобров сразу же поверил, что это тигры произошли от котов, а не наоборот.

Он хотел было погладить тёзку, но потом передумал, и тут в дверях появилась Мария.

– Я вижу, что вы уже познакомились. Ну и хорошо. А теперь, Анечка, попрощайся с дядей Севой и тебе пора спать.

– Ну-у-у,…я вас прошу, Мария Александровна…– затянула жалостно девчонка.

– Мария Александровна? – тихо повторил вслед за Аней Бобров и обрадовано улыбнулся. Он был рад, что его догадки оправдались.

– Я вас прошу, – продолжала хныкать девчонка – у нас ведь гости и папа сейчас приедет. Можно, я хотя бы папу дождусь, я его и так не часто вижу.

– Ну, хорошо, тогда займи пока дядю Севу,– ласково отозвалась Мария. – Папа скоро приедет, а у меня дела на кухне.

– Какие дела? Вкусные? – не отставала от неё Аня.

– Очень. Ты не голоден? – она посмотрела на Боброва. – Я могу сделать бутерброды.

– Нет, – он сделал отрицательный жест рукой – лучше подождём. Я обедал, – почему-то соврал он, – не очень давно.

– Ладно, – Мария продолжала улыбаться и хотела ещё что-то сказать, как раздался звонок в дверь. Она посмотрела на девочку. – Кто к нам пришёл?

– Папа! – радостно крикнула Аня и, бросив своего любимца на диван, кинулась к дверям. Кот даже не шелохнулся, словно большая меховая игрушка он распластался на диване. Мария посмотрела ей вслед и сняла фартук.

– Что ж, вот и муж приехал. Сейчас будем ужинать.

– Бобров, я с кем разговариваю? Встань, Бобров, – грозно приказала классный руководитель 8 «а» класса Юлия Петровна. – Итак, Бобров, с сегодняшнего дня ты больше не будешь сидеть за последней партой. Хватит! Бери свой портфель и садись рядом с Боголюбовой. Теперь ты на всех уроках будешь сидеть рядом с Боголюбовой…– в классе захихикали, – разговорчики в классе! Что это за цирк!? – моментально прервала веселье Юлия Петровна. – Итак, Бобров, я жду. Ты что стоишь, как памятник? Пересаживайся.

– Не буду я сидеть с Боголюбовой. Не хочу, – упрямо огрызнулся Сева Бобров.

– Это почему же, Бобров? – строго спросила Юлия Петровна. – Смотри на меня!

– Не хочу! – вновь пробурчал Бобров, упрямо отводя свой взгляд куда-то в сторону.

– Ладно, Бобров, тогда вызовем мать, исключим тебя из школы. Ты же комсомолец, Бобров, а разводишь анархию! Хочу – не хочу! Что это за фокусы? Ишь ты, – не хочу! Здесь я даю указания, Бобров! Скоро ты скатишься на сплошные двойки и тройки. Так, я считаю до трёх. Или ты, Бобров, идёшь и садишься рядом с Боголюбовой или берёшь свой портфель и вон из школы. А завтра с матерью, на педсовет! Всё понятно? Раз…Бобров, два Бобров, три…

Сева Бобров вытащил портфель из-под парты, небрежно бросил в него учебные принадлежности со стола и медленно, вразвалочку пошёл вперёд. Около парты Боголюбовой он остановился и закатил глаза к потолку. Маша Боголюбова, даже не посмотрев на него, вся покраснела и потихоньку отодвинулась на самый край парты.

Бобров небрежно уселся рядом, бросил на пол свой портфель и демонстративно повернулся спиной к соседке.

– Бобров! – не отставала от него классный руководитель.– Так не сидят за партой. Сядь, как положено, Бобров, я с тобой не шучу. Не отнимай наше время. Повторяю, теперь ты всегда будешь сидеть за этой партой, рядом с Машей Боголюбовой. Теперь ты понял? Повтори, что я сказала.

– Теперь я всю жизнь буду сидеть рядом с Боголюбовой…

Класс вновь заметно активизировался, раздался дружный смех.

– Всю жизнь не надо, Бобров. Повтори, что я сказала, дословно и не выдумывай.

– Теперь я должен на всех уроках сидеть за этой партой. С Боголюбовой.

– Правильно, Бобров. Молодец! Теперь ты можешь сесть. И запомни, что с учителем не спорят. А если ты думаешь по-другому, то я вызову твою мать в школу. Итак, Бобров, ты думаешь по-другому?

Юлия Петровна знала слабое место своего ученика. Он не любил огорчать свою мать и этим выгодно отличался от многих своих сверстников.

– Нет, – тихо произнёс он.

– Громче, Бобров, я ничего не слышу.

– Нет. Я не думаю по – другому, – окончательно смирившись, почти крикнул Бобров.

– Не кричи. Не глухие. Ну вот, – удовлетворившись своей нелёгкой победой, Юлия Петровна немного подобрела, – видишь, какой ты молодец. А теперь, начнём урок, – она обвела класс своим пристальным взором и снова остановилась на Боброве. – Бобров, на чём мы остановились в прошлый раз? Надеюсь, ты помнишь, о чём мы говорили?

Сева тяжело встал из-за парты. Он понимал, что он жертва сегодняшнего урока. Опять закатив глаза к потолку, он постарался сделать вид думающего человека.

– Ну-с, о чём же мы говорили? Класс, без подсказок, – торопила его Юлия Петровна.

– О боге,…о том, что бога нет. Про религию и религиозные войны.

– Правильно, Бобров. Бога нет, хорошо, ну…а теперь расскажи нам о нём, расскажи…

– О ком мне рассказывать? – удивлённо спросил Бобров.

– О боге!

– А что о нём рассказывать, если его нет, – философски заметил Бобров, простодушно уставившись на Юлию Петровну. Одноклассники снова весело отреагировали на его выходку. В душе Юлия Петровна не могла не оценить железную логику своего ученика, но она не поддалась этому и мудро заключила:

– И всё же, Бобров, я чувствую, что мне всё равно придётся поговорить с твоей матерью. Садись, Бобров.

– Зачем?– обиженно протянул Бобров.– Из-за бога, что ли?

– Из-за бога тоже, – Юлия Петровна хлопнула ему указкой по плечу. – Садись на место. Ладно, откройте свои тетради, приготовьте свои письменные принадлежности. Будем готовиться к большой и важной теме истории нашей великой страны – «Отечественная война русского народа 1812 года».

Юлия Петровна пошла вдоль парт, проверяя наличие ручек и тетрадей. Сева начал рыться в сумке, бросился шарить по карманам в поисках ручки, но когда понял, что куда-то её дел, обречённо опустил голову.

– Да, Бобров,– злорадно улыбаясь, словно решив доконать его окончательно, Юлия Петровна медленно и торжественно подходила к нему, – где же твоя ручка? Ну? Чем ты собираешься писать? Пальцем? Носом?

– Не знаю, – почти безразлично буркнул уставший от её придирок Сева.

– Значит так, Бобров. Сегодня я тебе ставлю двойку за срыв урока, а завтра придёшь в школу с матерью. Весь класс должен знать, что я не потерплю разгильдяйства на своих уроках, весь класс должен знать…

– Юлия Петровна, Юлия Петровна, можно мне, – приподняв локоть, очень тихо, но уверенно раздался голос соседки Боброва, – можно мне сказать?

– Тебе чего, Боголюбова? – раздражённо ответила классный руководитель, недоумённо уставившись на тихоню – отличницу.

– Ручка, – Мария держала в руках маленькую шариковую ручку, – это его ручка, она закатилась под парту, когда он пересаживался.

– Ты что, Боголюбова – его адвокат? – она подозрительно рассматривала ее и ручку.

– Нет, Юлия Петровна, но его ручка упала и закатилась под парту, – не моргнув глазом, ответила Мария, – честное слово…

– Хорошо,– недовольно пробормотала Юлия Петровна, – бери свою ручку, Бобров. А ты, Боголюбова, прежде чем давать честное слово, думай. «Честное слово» – от слова «честь», поняла? Не разбрасывайся честью – пригодится. Итак, пишите…

Вопрос о вызове матери в школу и о двойке отпал сам по себе, чему Бобров был несказанно рад. Он немного полюбовался незнакомой ему ручкой и почти прошептал:

– Спасибо.

Всеволод Бобров или как его называли одноклассники – Бобёр был непререкаемым лидером в классе. С ним считались и старшеклассники, особенно, когда он прочно занял место центрового игрока в школьной сборной по волейболу. Он был высокого роста, тёмно-русые непослушные волосы красиво обрамляли правильную и приятную форму лица, а слегка раскосые, почти чёрные глаза заставляли вздрагивать не одно девичье сердце. Вся его фигура, его ровные и спокойные движения говорили о полной уверенности в себе, характер у него был не жесткий и доброжелательный. Учился он ровно, никогда не высовывался, считался стабильным середнячком и внешне не напрягался, не стремился к высоким результатам в учёбе. Несмотря на то, что он был чаще всего организатором всех проделок в классе, учителя его любили. Он не был злым и мстительным, а несправедливость воспринимал очень болезненно. Классная руководительница Юлия Петровна не без оснований полагала, что он способен на большее и была весьма требовательна к нему, она считала его легкомысленным и немного ленивым.

Городок в Ярославской области, где они жили, был небольшим, даже маленьким и все обо всех знали всё. Городок уютно расположился на берегу полноводной и красивой Волги. Большой старинный православный собор в центре, с десяток крепких купеческих хором прошлого века с претензией на имперскую роскошь и длинные, почти сельские улицы с одноэтажными аккуратными домами, которые лучами разбегались от центра в разные стороны. По утрам и по вечерам кое-где ещё гоняли по улицам коров, а козы, куры и утки всё ещё оставались главной достопримечательностью местной фауны. Особенно красив городок был весной, когда цветущие фруктовые деревья наполняли его удивительным ароматом, закрывая всё вокруг новой, только что родившейся изумрудной зеленью. И имя у городка было старинное, красивое – Покровка.

На окраинах уже было потеснее, построенная ещё в начале прошлого века небольшая пилорама стала огромным деревообрабатывающим комбинатом. Комбинат всё увеличивался за свои почти сто лет существования и превратился в непонятного промышленного монстра, без какого-либо намёка на архитектуру. Почти друг за дружкой следом по побережью портили воду хлебный и молочный заводы, всевозможные мелкие мастерские – заводики и совсем маленькая кондитерская фабрика.

Особняком пыхтел трудяга – порт, а за ним прятался небольшой судоремонтный завод. В двадцати – двадцати пяти минутной лёгкой прогулки от центра раскинулись кирпичные пятиэтажные коробки жилого микрорайона с тяжёлым кубическим зданием клуба в центре, с тремя школами и десятком детских садов, маленьким, почти игрушечным стадионом и кинотеатром. Ни железнодорожного вокзала, ни, тем более, аэропорта, в Покровке не было, была маленькая проходящая станция недалеко от города. Бешено развивающиеся коммуникационные революции благополучно обходили её стороной. До больших городов добирались или рекой весной – летом, а зимой автобусом через новый мост, перекинутый недавно на другую сторону реки.

Другая сторона реки издавна называлась татарской и, хотя всё давно перемешалось, но название за противоположным берегом сохранилось. Здесь, на самой окраине, за которой уже раскинулись лесные просторы, находилось самое таинственное и загадочное место городка – холм Кочубея, большая земляная насыпь высотой в шести – семиэтажный дом. Старики из татарских деревень часто приезжали сюда и говорили, что это старинная братская могила татарских воинов.

Ну, а дальше уже начинался лес, сначала редкий, напоминавший из-за своей ухоженности городской парк, а потом большие и крупные деревья всё чаще и чаще создавали местами почти таёжный пейзаж. Эти места были очень красивыми, особенно сюда любили приезжать художники. Поговаривали, что в давние времена сюда часто приезжал на этюды сам Шишкин. Летом население городка увеличивалось почти втрое, уставшие от асфальта москвичи с удовольствием отдыхали здесь целыми семьями. Свежее молоко, овощи и фрукты, хорошая рыбалка и грибные места, доброжелательное население и недорогие цены временного жилья выгодно дополняли романтические пейзажи.

В центре городка, в старинном трёхэтажном здании располагалась центральная городская больница. Впрочем, она была единственной в городке, а центральной её прозвали, наверное, потому, что она была в центре. В этой больнице главным врачом работал Александр Николаевич Боголюбов – человек с очень добрым характером. Он был среднего роста, носил аккуратную клинообразную бородку, большие очки и знал, что его за спиной часто называют «Айболит». Он был старомоден, очень вежлив, своих пациентов называл не иначе, как «сударыня» или «батенька».

– Ну-с, что у нас болит, «батенька» – так он обычно приветствовал очередного больного и в выражение « у нас» искренне вкладывал своё, не скрываемое соучастие. Он любил людей, они отвечали ему тем же. Здесь же, в больнице работала его супруга, тоже врач и её тоже звали Александра Николаевна. И они оба души не чаяли в своём единственном ребёнке – дочери Марии.

Жили они в новом и очень красивом доме. В нём была большая гостиная с изразцовым камином и три спальни на втором этаже. Самую светлую и удобную комнату родители отдали дочери, маленькая спальня досталась им самим, а последняя комната предназначалась для гостей, но чаще всего она использовалась хозяином дома под рабочий кабинет.

Утром, после завтрака, все вместе они выходили из дома, родители отвозили дочь в школу на тёмно-синей аккуратной и ухоженной «Ладе», а потом и сами отправлялись на службу. Все вечера маленькая семья обычно проводила вместе, родители были большими домоседами и с удовольствием наслаждались обществом своей, так быстро и незаметно повзрослевшей дочери.

Сева Бобров с мамой жили в кирпичной пятиэтажке, в маленькой однокомнатной квартирке. Отец Севы и муж Алины Михайловны – так звали маму Севы, получил эту квартиру от государства, работая пожарником, почти перед самой своей трагической смертью. Он погиб от ожогов и удушья при тушении пожара на торфяниках. Сева тогда был маленьким, ему исполнилось всего три года. Отца он не помнил. Алина Михайловна, не имея никакого образования, устроилась на работу санитаркой в центральную больницу. Чтобы как-то выжить и прокормить маленького, но быстрорастущего сына ей приходилось брать бельё в стирку, убираться по вечерам в конторских помещениях. Потеряв мужа, она жалела о том, что в своё время не продолжила учёбу и не получила никакой стоящей профессии. Очень трудно было сводить концы с концами, но оставалась надежда на скорое благополучие, надежда реальная и оправданная – подрастал сын, превращался в настоящего мужчину. Сева хлопот матери не причинял, был послушным и уважительным ребёнком. Мать с затаённой гордостью любовалась своим рослым и красивым сыном. Она стеснялась своего положения, бедность было трудно скрыть в небольшом городке и ей казалось, что это может сказаться на будущем сына. Она была привлекательной женщиной и вполне могла составить счастье для любого мужчины. Но она боялась, она не знала, как это отразится на сыне. Хоть и был выбор, но она решительно и окончательно поставила крест на своей личной жизни.

Сева помогал матери, как мог, он любил её и принимал посильное участие в её хлопотах. Он разносил чистое бельё по адресам клиентов, встречал мать с ночной смены, и часто по выходным дням помогал ей убираться в больнице. Всё шло привычно, ровно и спокойно, как-то само по себе и Алина Михайловна больше всего боялась каких-либо изменений. Когда Сева увлёкся спортом, она облегчённо вздохнула, слава богу, у него появилось занятие, и она всячески благоприятствовала этому, хотя дополнительных расходов было не избежать.

– Мама, а нас с Сафоновой пересадили, – весело сообщила Мария школьную новость только севшим ужинать родителям.

– Да? – желая показать заинтересованность и не обидеть дочь, устало ответила Александра Николаевна и последовательно спросила: – Ну и зачем?

– Юлия Петровна говорит, что отличники не должны сидеть вместе, что класс – это единый и дружный коллектив и отличники должны помогать отстающим.

– Она правильно говорит. И кто же сейчас твоя соседка? Отстающая?

– Нет, мама, никогда не догадаешься, не соседка и не совсем отстающая, – так же весело ответила Мария. – Ко мне посадили Боброва.

– Боброва? Это, какого Боброва? – уже с интересом спросил отец.

– Севу Боброва, папа. Всеволода…

– Послушай, Шурик, – немного задумавшись, обратилась Александра Николаевна к мужу, – это какой Бобров? Кажется, это его мать работает санитаркой в хирургическом отделении? Её зовут Алина Боброва. Ты ведь знаешь её?

– Возможно. Да, кажется, это её сын. Я видел этого парня несколько раз в больнице.

– Сын?– действительно заинтересовавшись, она почти отложила ужин и задумалась. – Но почему его посадили именно с тобой, Маша? Юлия Петровна не объяснила?

– Я не знаю, мама. Но Сева неплохо учится, у него и троек немного. И потом, он известный в школе спортсмен, недавно они ездили в Ярославль на областную межшкольную спартакиаду и взяли там третье место.

– Оставь, Маша, причём тут твоя спартакиада,– перебила Александра Николаевна дочь и снова обратилась к мужу: – Шурик, зачем его посадили с Машей? Не могу понять.

– Послушай, Саша, – поняв по интонации жены, что предстоит основательный разговор, он взял салфетку и принялся старательно вытирать уголки рта, – я не понимаю, что тебя так взволновало и почему ты об этом спрашиваешь у меня? Не я же их пересадил. И вообще, я не думаю, что нам следует вмешиваться в дела Юлии Петровны. Она опытный педагог. Класс, как сказала наша дочь – это единый и дружный коллектив и я не понимаю, что тебя не устраивает?

– Меня!? – достаточно обиженно ответила Александра Николаевна.– Меня!? Мне непонятно, почему Маша, которая сидела за партой с Анастасией Сафоновой целых три года, теперь будет сидеть с Бобровым. Это может отразиться на её учёбе. Что здесь непонятного!?

– Мама! – не выдержала Мария, чуть не плача от обиды.

– Не перебивай старших! – категорически отрезала Александра Николаевна. – Я завтра же пойду в школу и поговорю об этом с Юлией Петровной.

– Этого нельзя делать, Саша, – спокойно ответил ей доктор.

– Почему? – недовольно спросила Александра Николаевна, не скрывая своего раздражения на спокойную, как ей казалось, реакцию мужа.

– Ты поставишь Марию в неловкое положение. И потом, объясни мне, чем тебя не устраивает Бобров? Может быть, он не устраивает тебя, Маша? – отец обратился к дочери, желая как можно скорее закрыть эту тему, понимая, что ей неприятен этот разговор.

– Меня он устраивает, – чётко и почти членораздельно произнесла Мария, – меня не устраивает то, что вы этому придаёте такое большое значение. А с Сафоновой я сидела не три года, а два, и терпеть её не могла всё это время. Как и она меня, кстати…

– Это что за тон, Маша!? Видишь, Шура, уже началось. Сафоновы, Маша, – это друзья нашей семьи и её отец, отец Насти…

– Я знаю, мама. Отец Насти Сафоновой – директор домостроительного комбината, а мама Севы Боброва – санитарка в больнице. Тебя ведь только это не устраивает? – сама того не ожидая, почти сорвалась Мария.

– Мария! – крикнула ей мать.– Мне не нравится, как ты разговариваешь со мной! Это что за тон?! И что это за выдумки?

– Шура! Маша! Немедленно прекратите! – попытался разрядить обстановку доктор.

– Подождите. Во-первых, Мария, так нельзя разговаривать с матерью. А во-вторых, давайте закончим с ужином, а потом в спокойной обстановке обсудим эту тему, если вам этого так хочется. Семейные скандалы отрицательно влияют на пищеварение.

– Нет! – не сдавалась Александра Николаевна.– Мы должны это решить сейчас и окончательно! Я постоянно иду вам обоим на уступки. Ты посмотри, как она ведёт себя! Маша, выйди к себе, нам с отцом надо поговорить, – строго потребовала мать. – Маша!

Мария бросила умоляющий взгляд на отца, резко встала и почти побежала по лестнице к себе. Александра Николаевна проводила её недовольным взглядом и, дождавшись, когда захлопнулась дверь её комнаты, повернулась к мужу и свой недовольный взгляд перевела на него.

– Шурик! Мне не нравится то, что этот парень будет сидеть с нашей дочерью! – как заклинание повторила она.– Тебе это понятно или ты притворяешься, что ничего не произошло? Вероятно, ты не понимаешь, что я имею в виду не только школьные отметки.

– Нет,– спокойно отреагировал доктор, – мне это не понятно. Это же светская школа, Саша, а не закрытая девичья гимназия. Наши дети взрослеют, и у них появляется право выбора. Да! Они начинают сами решать, кого они могут терпеть, а кого нет! И почему ей не сидеть с этим парнем? Я его, кстати, видел, он часто приходит к матери и помогает ей убираться. Любовь к своим матерям всегда была отличительной чертой всех талантливых и гениальных людей. Этот Бобров производит очень приятное впечатление, он симпатичный парень, наверное, нравится и Маше. И потом, он же не сватается к нам, он будет просто сидеть с ней за одной партой. И чем он хуже Насти Сафоновой, не понимаю.

– Слава богу! – шумно выдохнула Александра Николаевна. – Вот и договорились. А я не понимаю, Шура, откуда такое безразличие к её школьным делам. Сидя за одной партой они могут подружиться, а это повлияет на Машу, на её психику.

– Они могут подружиться, даже не сидя за одной партой,– резонно заметил доктор, – прости меня, Саша, но я думаю, что ты, действительно придаёшь этому событию большое, я бы даже сказал, ненужное значение. Откуда это в тебе?! Ты забыла о своём детстве? Ведь ты выросла в небогатой, даже бедной семье. С большим трудом и упорством ты получила прекрасное образование, выбилась, как ты сама говоришь, в люди и вдруг…

Ну почему, объясни мне, сын санитарки не может сидеть за одной партой с дочерью врача!? Что здесь такого? Ведь тебя, кажется, именно это не устраивает. Я думаю, что не ошибаюсь. Побойся бога, завтра ты начнёшь интересоваться вероисповеданием друзей своей дочери, потом их национальностью. Это же чушь! Это позор! Всё решают только личные качества человека, всё остальное – расизм и дискриминация!

– Куда ты загнул! – обиженно произнесла она. – Надо же, я уже и расистка.

– Вот именно, с этого всё и начинается. Мы даже не хотим считаться с мнением нашей дочери, мы решаем, нравиться ей или нет! А она уже не ребёнок, она ученица восьмого класса, мы даже не выслушали её, а прогнали её из-за стола. Разве так можно?! Любовь к своим детям – это не только еда и одежда, поцелуи на ночь и карманные деньги. Надо учиться слушать их, пора понять, наконец, что они становятся такими же, как и мы. Со своим собственным мироощущением, если хочешь, со своей философией. Именно так!

Этот Бобров не обидел и не оскорбил нашу дочь. Его просто пересадили с другой парты. Вероятно, у педагога есть какие-то свои, профессиональные задачи, свои соображения. Разве можно с этим не считаться? Она же не лезет в нашу работу. Представь себе положение нашей дочери в классе, когда завтра Юлия Петровна её пересадит после нашего протеста. Ты понимаешь, что у современных детей совершенно другая философия.

– Нет! – не выдержав его доводов, всё же прервала доктора Александра Николаевна.– Ты говоришь совсем о другом! О чём угодно, только не о том! Я завтра же переговорю с Юлией Петровной. Как ты не понимаешь, что Сафоновы – наши друзья, они здесь постоянно, у нас в доме, что я им завтра скажу? Почему Настю с Машей рассадили, они ещё могут подумать, что мы это одобряем. Леонид Аркадьевич Сафонов помог нам построить этот дом, чтобы мы делали без него,…наши дочери дружат, их сын старше Маши всего на один год, и ты не можешь не знать насчёт их планов по поводу его дальнейшей судьбы. Они считают, что это будет прекрасная пара – Мария и Аркадий. Потом, всё-таки мы люди другого круга общения, да, Шурик, другого! И не надо вспоминать моё детство. Это всё в прошлом. А если этот парень начнёт бывать у нас, это может просто не понравиться Сафоновым, понимаешь? Шурик! Я бы этого не хотела.

– Тебя не волнуют сплетни, когда к нам приходит Аркадий Сафонов? – перебил её вопросом доктор. – Ты хочешь сама решать, кто будет приходить к нашей дочери?

– Да, во всяком случае, пока. А Аркадий – хороший мальчик и его отец, да, Шурик, его отец…– но она всё равно замолчала, заметив изменение в выражении его лица.

– Ну, договаривай, чего уж там! Помог построить дом, что он директор, чёрт знает чего, что его жена здоровается с тобой в магазине. Что же ты замолчала?

– А что я такого сказала?! Ведь это, действительно, так! Он очень помог нам, почему бы нам не быть ему благодарным. И с ней я часто вижусь, иногда мы болтаем.

– Я сожалею об этом. Это была твоя идея, принять его помощь. К сожалению, я тогда проявил бесхарактерность и до сих пор чувствую угрызения совести. Мне надо было проявить характер, ничего бы не случилось, если бы мы построили этот дом на год позже.

– Вообще-то, я устала от этого ненужного спора. Я завтра же переговорю с Юлией Петровной, – снова повторила она и, встав из-за стола, чуть не отшвырнула стул в сторону. Не глядя на мужа, она устремилась в спальню.

– Саша! – позвал её доктор, но она не остановилась. – Саша! – позвал он ещё раз. Но на этот раз она остановилась, потому что хорошо разбиралась в интонациях его голоса. Она обиженно стояла спиной к нему и не поворачивалась, но чувствовала, как он встал из-за стола и подходит к ней. Она обернулась и не могла не удивиться резкой перемене выражения его лица. Никогда, она даже не предполагала, что оно может быть таким жестким, и она сразу почувствовала себя очень слабой.

– Я не хочу, чтобы ты завтра шла в школу и разговаривала с Юлией Петровной. Это может сильно обидеть Марию. Я не хочу, чтобы она затаила на тебя обиду. Твои отношения с дочерью могут испортиться и надолго. – Он немного подумал и добавил: – Наши с тобой, кстати, тоже. Подумай об этом. Нам нужно принять её решение.

Никогда прежде он не говорил с ней так. Она ещё попробовала сделать шаг по лестнице вверх, но не смогла. Он терпеливо ждал её реакции, почти минуту оба не проронили ни слова.

– Может быть, допьём чай? – тихо предложил он.– Поговорим об этом потом, в более спокойной обстановке. Оставим эмоции в стороне и поговорим об этом позже.

– Хорошо, – смущённо ответила она, и, немного подумав, пошла обратно к столу.

– Что же, вот и муж пришёл. Сейчас мы будем ужинать.

Мария оставила Боброва одного в комнате, а сама вышла навстречу мужу в прихожую, где маленькая Анна уже вовсю рассказывала отцу новости о госте.

Через мгновенье Мария уже снова входила в комнату, а следом вошёл высокий блондин сорока-сорока пяти лет, крепкого телосложения, с приятным, открытым, но немного усталым лицом. Он виновато улыбнулся и протянул Боброву руку. Молча, они обменялись рукопожатием.

– Сергей, – наконец-то выдавил из себя хозяин дома, но, немного помолчав, добавил – Северцев. Добро пожаловать к нам.

– Всеволод, – используя его метод, представился гость и тоже, немного помолчав, добавил, – Бобров. Можно просто Сева. Спасибо.

– Маша говорила мне, что у нас будет гость, но…простите за опоздание, служба…

Хозяин дома чувствовал неловкость, он явно не знал как вести себя с неожиданным гостём, но Бобров пришёл ему на помощь.

– Служба есть служба, не стоит извиняться. Я не так долго ждал и к тому же, ваша дочь прекрасно выполняла функции хозяйки дома. Знакомила меня с домочадцами,– он кивнул в сторону дремлющего кота, – показывала ваш дом. Он очень красивый.

– Да,– чувствовалась благодарность хозяина за инициативу, – он очень старый, этот дом, тёплый. Я получил его в наследство от родителей. Сейчас уже не строят таких домов, изменились технологии, нет тех строителей. Времена меняются, меняются и люди. Знаете, после смерти папы, мой брат построил новый дом для всей семьи. Я чуть было туда не переехал. В последний момент, решил остаться здесь и привести этот дом в порядок. Результат перед вами. Кстати, это ваша машина у ворот?

– Да, если это «Мерседес», – ответил Бобров.

– Его можно завести во двор, – предложил Северцев.

– А что, так оставлять опасно? – своеобразно отреагировал Бобров.

– Нет,– улыбнулся Северцев, – тем более у ворот моего дома. Просто я подумал, что если вам всё – равно придётся это сделать, то почему этого не сделать сейчас, до ужина. Вдруг придётся немного выпить, и вы могли бы остановиться у нас.

– Нет, нет, – понял его Бобров, – это исключено. Я остановился в гостинице, не создавайте себе проблем из-за меня.

– Какие же это проблемы, – не отставал Северцев, – вы наш гость, друг Марии. Дом у нас большой, даже очень большой и вы можете располагаться. У нас есть комната для гостей со всеми удобствами,– он кивнул головой вверх, на второй этаж, – вы нам не создадите никаких проблем…

В комнату вошла Мария, следом за ней Аня с хлебницей в руках, на которой башенкой аккуратно были сложены кусочки белого и чёрного хлеба.

– Я предложил Всеволоду Константиновичу остановиться у нас, Маша, – обратился к жене Северцев, – дом у нас большой и он нас не стеснит, не так ли?

Он назвал меня по отчеству, значит, Мария рассказала ему про меня, подумал про себя Бобров и вслух решительно сказал:

– Я очень благодарен за гостеприимство, но поверьте, я стесню не вас, а себя. К тому же, я не думаю, что я задержусь здесь. День, два, не больше. Давайте оставим это, я много ездил и привык к гостиничному уюту и даже иногда мне его не хватает.

– Ладно, – не стал надоедать Северцев и указал гостю рукой на стол, – но на ужин с вами мы можем рассчитывать?

– На ужин да,– не почувствовав иронии в голосе, довольно ответил Бобров, – это как раз то, что нам сейчас действительно необходимо. От домашнего ужина я не откажусь.

Мужчины, словно радуясь тому, что ненужная тема исчерпана, с удовольствием сели за стол, который уже был сервирован на четыре персоны, по всем традициям русского гостевого этикета.

Красивые белые тарелки с синей и золотой каймой и высокие хрустальные фужеры, весело играли своими гранями. Их самодовольно подпирали толстенькие и пузатые водочные рюмки.

Только что Бобров почувствовал, что он, действительно, проголодался. Ему вдруг очень сильно захотелось выпить. Вошла Мария, толкая перед собой блестящую хромированную тележку, верх которой был заставлен полными салатницами, а внизу спорили разноцветными этикетками водочные и винные бутылки.

– Так, а кто у нас четвёртый? – весело спросил Северцев, разглядывая приборы.

– Анна Сергеевна, – посмотрев на помогавшую ей девочку, сказала Мария.

– А разве ей не пора уже спать? Скоро уже десять часов и детское время давно закончилось, – словно не замечая её, продолжал говорить с женой хозяин дома.

– Ну,– поддержала игру Мария, – во-первых, она очень просила, во-вторых, она пообещала все уроки сделать завтра. Завтра же воскресенье и не надо идти в школу, а потом она уже совсем большая. Это она мне сама сказала.

– Раз она уже большая,– продолжал отец, – тогда и я не против, в принципе. Но вот только, как на это посмотрит наш гость?

– Гость на это хорошо посмотрит, – выдал окончательное заключение Бобров, и девочка бросилась отодвигать стул, чинно усаживаясь, гордая своей причастностью к важному церемониалу.

Мария закончила накрывать на стол, поставив на середину большое блюдо с аппетитными соломками хорошо прожаренного картофеля, покрытого кусочками жареной телятины, казавшимися стеклянными из-за щедро политого кипящего масла.

Она села за стол напротив Боброва, приветливо развела руками и сказала:

– Как говорится, чем богаты…

Для мужчин это стало, словно сигналом и Северцев начал откупоривать запотевшую бутылку водки. Он торопился выпить, словно надеясь, что водка поможет ему справиться с некоторой, как ему казалось, окаменелостью.

– Водки? – спросил он у Боброва, уже открыв бутылку, и тот согласно, почти нетерпеливо кивнул головой. Казалось, нетерпеливость хозяина передалась и гостю. Северцев наполнил его рюмку и посмотрел на Марию. Она легко мотнула головой из стороны в сторону. Тогда он налил себе и протянул руку с рюмкой к Боброву.

– Ну что, как говорят у нас, с приездом!? – предложил он, улыбаясь.

– С приездом, – согласился Бобров, и они чокнулись. Едва опустевшие рюмки коснулись скатерти, как Сергей вновь наполнил их.

– За знакомство!? – Северцев словно совершал ритуал, по окончании которого он должен был, как можно скорее и во что бы то ни стало оказаться под столом.

– За знакомство, – снова безропотно согласился Бобров, и они опять чокнулись.

Ели сосредоточенно и почти молча. Заморив червячка, мужчины, словно сговорившись, отложили вилки и как по – команде посмотрели на пустые рюмки.

Хозяин снова моментально наполнил их, но теперь уже вместо тоста просто по-свойски приподнял свою рюмку и сказал:

– Будем здоровы?

– Будем, – ответил ему Бобров, ни на мгновение, не собираясь сдаваться, и залпом опрокинул свою рюмку.

Кажется, водка начинала действовать довольно – таки положительно. Северцев немного раскрепостился, стал более энергично работать вилкой, пока, наконец, полностью не овладел ситуацией и не взял инициативу в свои руки.

– Маша мне иногда рассказывала о вас, то есть не совсем так, лучше сказать о вашем городке, о детстве, юности…

Интересно, что она ему могла рассказывать о нашем детстве и юности, подумал про себя Бобров, не переставая внимательно слушать.

– вы ведь с Машей вместе учились, в одном классе, даже кажется, сидели за одной партой?

– Да, мы вместе учились, в одном классе. И даже сидели за одной партой, это правда.

– Эй, Бобёр! – Сева услышал, как кто-то позвал его из темноты и остановился. Тренировка, с которой он возвращался, закончилась как обычно, но сегодня была его очередь убирать зал, поэтому пришлось задержаться. Но голос показался незнакомым и, повернувшись, он увидел в проёме арочного пустынного двора три тёмные фигуры. Было уже достаточно темно, единственная лампочка, сиротливо висящая под самым потолком арки, едва-едва освещала пространство вокруг.

Сева сделал несколько шагов навстречу и сразу же узнал звавшего его. Это был Аркадий Сафонов, брат Насти Сафоновой – его одноклассницы. Сафонов учился на год старше Севы, остальные двое тоже были из их школы, но он их знал только в лицо.

– Тебе чего, Сафонов? – достаточно грубо и раздражённо спросил Сева, не понимая, что ему нужно от него. Никаких общих дел, конфликтов у них не было. Бобров их не боялся, в конце – концов, он был не из тех, с кем было принято не считаться.

– Да ничего! – ухмыляясь, Сафонов подошёл поближе. – Просто решил с тобой познакомиться. Проходили рядом, увидели и вот, решили позвать.

– Время ты выбрал немного неудачное, особенно для знакомств, да я и не барышня, чтобы со мной вот так вот знакомиться, на улице.

Сафонова не любили в школе, он был высокомерным, считал себя «крутым» и беззастенчиво пользовался авторитетом своего отца – директора градообразующего деревообрабатывающего комбината и председателя школьного попечительского совета.

– Гордый ты какой-то, Бобёр, не дружелюбный …– начал было Сафонов.

– Какой есть. Ты говори, что надо и я пойду. – Сева перебил его и спустил свою спортивную сумку с плеча на землю, решив на всякий случай освободить свою правую руку.

– Слушай, Бобров, давай подружимся, а? – не унимался Сафонов, пропуская мимо ушей несколько пренебрежительный тон Боброва – Не хочешь к нам в компанию?

– Говори что надо, Сафонов, – повторил Бобров. – Я тороплюсь.

– Пошли на дискотеку, хочешь? Можем пойти в бар, деньги есть, ты не волнуйся, – Сафонов похлопал себя по карману и выпустил на него полную струю дыма ароматной сигареты.

– Поищи кого-нибудь другого, Сафонов, я же сказал тебе, что мне некогда. – Бобров благоразумно решил не обращать внимания на мелкие придирки Сафонова и просто отмахнулся от дыма.

– Что, пора бельишко разносить? – вся троица дружно рассмеялась.

– Заткнись! – угрожающе отозвался Бобров и схватил Сафонова за ворот рубашки. От неожиданности тот чуть было не проглотил сигарету и сильно поперхнулся. Но подскочивших моментально дружков он сразу остановил.

– Ладно. Чёрт с тобой, не хочешь дружить – не надо. Тогда слушай сюда, Бобёр. Ты ведь сидишь за одной партой с Мэри?

– Кто это такая? – спросил Сева, хотя прекрасно понимал о ком идёт речь.

– Это Мария Боголюбова – сквозь зубы процедил Сафонов.

– Как будто ты не знаешь, с кем я сижу, спроси у своей сестры.

– Настю не тронь, она тут не причём и не строй из себя умника. И не таких видали. Так вот, Бобров, ты от Марии Боголюбовой держись подальше. Понял? Это мой совет.

– Слушай, Сафонов. Ты можешь угрожать кому угодно, но только не мне. Я тебя не боюсь и мне всё равно с кем я сижу за партой, или это Мэри, как ты её назвал или кто ещё. А если мне будет не всё равно, так это будет не твоё дело.

– Хорошо, Бобёр, замётано. Грубоватый ты какой-то, злой, ну да ладно. Все слышали?

Он повернулся удовлетворённый к своим дружкам.

– Ты неплохой парень, Бобёр, но я тебя предупредил, чтобы ты держался от неё подальше. Это на всякий случай, чтобы ты потом не говорил, что не знал.

Бобров понял, что разговор окончен, поднял сумку, бросил ремень на плечо и, ни разу не оглянувшись, быстрым шагом пошёл домой.

– А он не слабак, этот твой Бобёр, – сказал один из дружков Сафонова, когда силуэт Боброва окончательно растворился в темноте.

– Он такой же мой, как и твой. Я его знать не знал до сегодняшнего вечера, – раздражённо ответил Сафонов, – это точно, что тебе рассказали про Мэри?

– Да, и сестра твоя знает, ты бы у неё спросил, что ли. Девчата все в классе говорят, что твоя Машка сохнет за этим вот, Бобровым, чуть ли не с первого класса.

– Ничего, не засохнет, – обиженно протянул Аркадий. – Ладно, чёрт с ним. Будет мешать, накостылять всегда успеем. Он же сам сказал, что ему всё равно, чего суетиться раньше времени.

Сева пришёл домой позже обычного. Его встретила встревоженная мать.

– Что-нибудь случилось, сынок? – с волнением спросила она.

– Нет, мама, всё нормально, прости, что забыл предупредить. Я сегодня дежурил по спортзалу, пришлось убираться, – успокоил он её. – И не заметил, как время пролетело.

– Ужин почти остыл, сейчас я его разогрею, – поспешила на кухню Алина Михайловна. – Я ждала тебя, ждала. Несколько раз разогревала.

– Я не хочу есть, мама, – остановил её Сева. – Не беспокойся, а если захочу, разогрею сам. Иди, ложись спать. Я же просил, не ждать меня, если я иногда опаздываю.

– Может быть, всё-таки поешь, сынок? – попросила мать. – Мне это не трудно.

– Нет,– решительно отозвался Сева, – я пойду спать. Устал, ноги гудят.

– Хорошо, хорошо, – засуетилась мать, – конечно. Пойду и застелю тебе постель.

– Мама,– тихо попросил её Сева, – а можно я не буду носить чистое бельё в центр.

– Конечно, сынок, конечно. Я и сама давно хотела тебе это сказать…сама, мне не трудно. И вообще, скоро я брошу стирку, говорят, что скоро санитаркам зарплату повысят, дай-то бог. Я сама хотела тебе сказать.

– Мам, а Боголюбов хороший человек? – неожиданно для себя спросил у матери Сева.

– Доктор? Да. Он очень вежливый и сердечный человек. А почему ты об этом спрашиваешь, сынок?

– Не знаю…так…– Сева смутился и поспешил, – хорошо, мама, спокойной ночи.

Почти два года Бобров сидел за одной партой с Машей Боголюбовой, но никогда не придавал этому какого-либо значения. Мало ли кто с кем сидит за одной партой. Но сейчас, после этой встречи с Аркадием Сафоновым, он словно что-то почувствовал и, пожалуй, он поспешил сказать, что ему безразлично с кем сидеть. Он ещё не понимал своих ощущений, но ему стало вдруг приятно думать о ней и почему-то ему показалось, что у неё очень красивое имя. Мария!

Но в то утро, придя в школу, он не мог не заметить резкого изменения отношения к нему. Всегда доброжелательная и отзывчивая соседка, она вдруг сделалась явно неприветливой и сторонилась его. Очень большими друзьями они и раньше не были, но именно сейчас это ему стало неприятно, хотя он постарался не придавать этому значения. Хихиканье девчонок в классе и косые взгляды в его адрес немного насторожили его.

Учебный год подходил к концу, тёплый майский день выгнал всех школьников в большую перемену на школьный двор. Малыши гонялись друг за другом по всему двору, старшеклассники оживлённо обсуждали приближающиеся экзамены.

Сева Бобров стоял в окружении своих одноклассников, безразлично слушая школьные сплетни. Он даже не заметил, как к нему подошла Боголюбова.

– Бобров, можно тебя на минуту, – позвала она его и сама отошла в сторону. Он пошёл за ней следом и, пройдя несколько шагов, они остановились.

– Тебе чего, Боголюбова? Ты что, не могла в классе спросить?

Она не ответила на это и смущённо спросила:

– Послушай, Бобров, ты говорил Аркадию Сафонову, что тебе наплевать на меня? – она смотрела прямо ему в глаза. – Только честно, Бобров. Говорил или нет?

– Нет, – спокойно отреагировал он. – Так я не говорил.

– Но ведь ты говорил ему, что я тебе безразлична, говорил? – допытывалась она.

– Говорил,– честно признался он и поспешно добавил, – но это было совсем не так, Мария. Вернее, я так не говорил. Это было совсем по-другому.

– Но ведь ты говорил ему, ему и его дружкам, что я для тебя пустое место? – чуть не плача, не унималась она.– Говорил?

– Я говорил совсем не то, всё было не так, всё было по-другому.

– Ты просто его испугался, Бобров! Ты – трус! – бросила она ему в лицо. – Никто не давал тебе право оскорблять меня!

– Я его не испугался, выслушай меня, и я всё тебе объясню. Я не оскорблял тебя.

Но было уже поздно. Она уже бежала со двора, а весь школьный двор замер, наблюдая за ними, явно ожидая дальнейшего развития ситуации.

Бобров стоял посередине двора в смущении, он просто не знал, что делать. Не заслуженные обвинения оскорбили его, он не был трусом, и все знали об этом. Он покраснел, ему вдруг стало жарко, и он почувствовал, что его бросило в пот. И тут он услышал смех и очень знакомый голос. Он повернулся и увидел Сафонова в окружении весёлой компании, они явно обсуждали только что происшедшее и не собирались скрывать это. Тот дружелюбно издали помахал ему рукой, как ни в чём ни бывало.

Кровь ударила в голову, ещё до конца ничего не осознавая и ни на минуту не задумываясь, Бобров пошёл прямо к нему. Подойдя вплотную, он громко и чётко произнёс:

– Ты подонок, Сафонов, – и сильным ударом кулака в челюсть свалил его наземь. Это было так неожиданно, что Сафонов даже не попытался защищаться. Он попробовал встать, но удар был слишком силён и он остался лежать на земле, прикрыв голову руками.

– Бобров! – раздался железный голос директора. Бобров повернулся и увидел его фигуру. Да, Боброву не повезло, директор всё видел сам. – Немедленно ко мне, Бобров! Всем разойтись! Всем разойтись по классам!

Последствием этого могло быть только одно – исключение из школы. В этом Сева Бобров был уверен.

Так и случилось. Всеволода Боброва отстранили от занятий в школе вплоть до решения педагогического совета, комитета комсомола и совета школьных старост. Однако разбор этого поступка и решение по нему должно было приниматься на общем собрании. Так объяснил директор школы матери Боброва, вызванной в этот же день в школу.

Что происходило в школе без него, Сева знал, друзья не оставляли его в неведении. Школу раздирали споры и противоречия, она буквально раскололась на две почти равные части. Многие учителя и старшеклассники встали на сторону Боброва, особенно усердствовали преподаватель физической культуры, он же тренер волейбольной сборной и Юлия Петровна – классный руководитель. Некоторая часть комитета комсомола и совета школьных старост поддержали его, не было единства и в педсовете, который никак не мог принять предварительного решения и поэтому всё время откладывался. Педагогический совет школы находился под полным влиянием директора, а школа и её директор были в долгу перед отцом Сафонова. Директор домостроительного комбината был председателем попечительского совета школы и, конечно, он не мог не знать об этом происшествии.

В маленькой квартире Бобровых царило напряжённое ожидание. Сева весь день валялся на диване, перелистывая страницы книги. Мать не осуждала его, не надоедала, она видела, как переживает случившееся её сын и старалась не усугублять обстановку. Она не предпринимала никаких действий, она просто ждала, как развернутся дальнейшие события. Она несколько раз попыталась завести разговор с сыном о его будущем, но не знала, как это сделать. Конечно, она его очень жалела, потому что в том, что он будет исключён, они оба уже не сомневались. Если бы конфликт Боброва был бы с кем-нибудь другим, то ещё можно было бы на что-нибудь рассчитывать, на какое-то снисхождение дирекции. Но Сафонова ему не простят. И если в первый день отстранения от занятий ещё теплилась какая-то надежда, то после двух-трёх дней активной деятельности администрации школы стало ясно – Боброва исключат! Это был показательный случай.

Вечером в дверь квартиры Бобровых позвонили. Сева был в комнате и слышал тихий голос матери. Она с кем-то говорила.

– Это к тебе, Сева, – позвала она его погромче, – со школы, с твоего класса.

– Я иду, мама…сейчас…– он встал с дивана и медленно пошёл к дверям.

В маленькой и тесной прихожей стояла Мария Боголюбова.

– Боголюбова? Тебе чего надо? – не совсем вежливо спросил Сева.

– Нам надо поговорить, Бобров, – явно смущаясь, переводя взгляд с него на стоящую рядом Алину Михайловну, еле-еле выдавила она из себя.

– О чём? – словно не понимая, и внешне безразлично отозвался он.

– Я чувствую себя виноватой. Я имею в виду то утро, в тот день…

– Брось, Боголюбова, ты тут не причём. Ладно, – он посторонился, – проходи в дом, что в дверях стоять. Мама, познакомься. Это Маша Боголюбова, мы с ней сидим за одной партой…

– А где Маша? – спросил вечером доктор Боголюбов, удивлённый отсутствием дочери. – Странно, что её здесь нет. Ты её куда-нибудь отсылала?

Его супруга выдержала паузу, словно желая насладиться торжественностью выдачи важной информации. Молчала она почти минуту, а потом раздражённо ответила мужу:

– Никуда я её не отсылала. Она у себя в комнате. Как пришла со школы, так и сидит взаперти. У них в школе настоящая драма, мне Настя Сафонова всё рассказала. Она только что ушла. Да и по телефону звонят, рассказывают. В кино можно не ходить.

– Да? Ну и что же там случилось?

Доктор поудобнее расположился перед телевизором и развернул вечернюю газету.

– Куда там Шекспиру, не школа, а чёрт знает что…– его поведение раздражало её, она не выдержала и злобно бросила, – но тебе это не интересно, скорее всего. Тебя, вообще, ещё что-нибудь интересует, кроме твоих больных и телевизионных новостей!?

Она недовольно замолчала. Но доктор, прекрасно разбираясь в оттенках её характера, не настаивал на продолжении, делая вид, что его интересует только происходящее на экране телевизора. Он привык не спорить, а ждать. Так случилось и на этот раз. Помолчав с минуту, Александра Николаевна начала рассказывать:

– Ты всё всегда узнаёшь в последнюю очередь. Завтра в школе общее собрание. Педсовет, отдел народного образования, попечительский совет…кто там ещё есть, развели демократию. Этого парня, Боброва, будут исключать из школы за хулиганство.

– Боброва? – переспросил доктор.– Это, какого Боброва? Не того ли, который с Машей сидит?

– Наконец – то, вспомнил. Да, его. Который сидит рядом с нашей дочерью!

– За что? – это известие действительно заинтересовало доктора, потому что он сразу почувствовал, что здесь замешана его дочь.

– Он при всех, при всей школе, во время большой перемены,– словно смакуя каждое слово, рассказывала Александра Николаевна, – избил,…зверски избил Аркадия Сафонова. Сбил его с ног ударом кулака как заправский боксёр. Бедный мальчик, никакого спасения нет от хулиганов. На улице от них проходу нет, уже и в школе достали. В общем, Леонид Аркадьевич взбешён. И он, как председатель попечительского совета школы заявил, что ноги этого бандита больше в школе не будет. И если будет нужно, то он до самого министра образования дойдёт. Распустились до невозможности.

– Нехорошие новости, – согласился доктор – но неужели он так вот, взял и избил? Зверски, просто так, во время перемены?

– Да, представь себе! Вот так! Сафонов гулял во дворе, готовился к уроку во время большой перемены, а Бобров подошёл к нему и избил. Да, зверски избил. Ты, я вижу, даже сейчас собираешься его защищать?

– Защищать? Кого? Боброва? С какой стати, успокойся и не приписывай мне функций миротворца. Просто я думаю, что молодёжь сама могла бы решать свои проблемы.

– Она и решает, таким вот методом, при полном попустительстве педагогов. Завтра в ход пойдут ножи, кастеты, пистолеты,…что там ещё у них бывает?

– Да, с тобой трудно не согласиться. А причём тут Леонид Аркадьевич, я лично сомневаюсь в наличии у него педагогических способностей. Да и в попечительском совете он не один, если мне не изменяет память там ещё девять человек и один из членов этого совета сидит, кстати, прямо перед тобой. И такие вопросы, такие серьёзные вопросы, как мне известно, решаются всем составом попечительского совета.

– Я тебя не понимаю!? – Александра Николаевна не скрывала своего возмущения позицией супруга.– Этот Бобров настоящий бандит, я тебе давно это говорила. Помнишь, когда его только пересадили к Маше год тому назад. Забыл? Ты меня отговаривал идти к Юлии Петровне. Теперь видишь, чем всё это кончилось.

– Немедленно прекрати! Мне не нравится это слово. Нельзя называть пятнадцатилетнего парня бандитом, тем более, не имея никаких оснований. Насколько я понимаю, собрание и собирают для того, чтобы разобраться. Если бы Бобров зверски, как ты говоришь, избил бы сыночка Леонида Аркадьевича, то, наверное, он сейчас бы дожидался не решения общего школьного собрания, а сидел бы в милиции и давал показания следователю из отдела для несовершеннолетних.

– Ты всегда его защищал! Ты, твоя дочь и твоя Юлия Петровна! Вот вы и доигрались! И я не удивлюсь, если его попрут из школы, а через некоторое время он окажется там, где и должен быть. В детской исправительной колонии! Там кулаками не размашешься!

– Хорошо, успокойся. Спорить с тобой я не намерен. Меня только интересует, что в этой истории связано с Машей? Так…ну раз она не выходит из комнаты, а ты так раздражена, значит, мальчишки подрались из-за неё. Я тебя поздравляю, Шура. Наша дочь стала взрослой.

– Ты необычайно проницателен, наконец-то и ты это заметил. Она закрылась у себя в комнате и льёт слёзы по этому хулигану

– Может быть, я поговорю с ней, как ты думаешь? Может быть, ей нужна моя помощь? Просто, боюсь показаться навязчивым.

– Не знаю, Шурик. Со мной говорить она не захотела, – раздражительно бросила ему Александра Николаевна. – Попробуй, может быть с тобой захочет. Впрочем, с тобой поговорить, она, конечно, захочет.

– Смотря, о чём ты хотела с ней говорить и как. Ладно, успокойся. Я сейчас, Шура.

Он поднялся к комнате дочери, тихо постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, медленно приоткрыл её. В комнате было темно.

– Маша? Ты не спишь? – спросил он.

– Нет, папа, – тихо ответила дочь.

– Тогда я войду?

– Конечно. Я сейчас встану.– Она легко вскочила с дивана и включила свет.– Прости, папа, я немного задремала.

– А почему ты такая грустная? Ты ничего мне не расскажешь? Я люблю тебя и всегда готов помочь. Ну, давай выкладывай, что там у вас случилось.

Маша не выдержала, села на стул, тихо заплакала и сквозь слёзы сказала:

– Из-за меня…из-за меня, Севу Боброва выгонят со школы…

– Ну, ну…не плачь, вытри слёзы и рассказывай. Ещё не вечер.

– Бобров! Бобров! – Сева давно уже слышал, как надрывался бежавший за ним его сокурсник Игорь Разумовский. Но он даже не подавал виду, что слышит.

– Бобров! Ты что, оглох?! – Разумовский обогнал его и выскочил навстречу.– Ты что, не слышишь, как я надрываюсь!? Пожалел бы меня, что ли. Ноги отваливаются.

– Нет, я не оглох. Именно поэтому я бы не рекомендовал тебе орать на весь институт. Ну, говори, ясный сокол, что случилось? Ты чуть было не взлетел от такого разбега.

Сева остановился, посмотрел на часы, давая понять другу, что опаздывает.

– Ладно, Бобров, спишем твою невежливость на крестьянское происхождение. Ты куда собрался? На тренировку?

– Ты невероятно догадлив, – Сева тряхнул спортивной сумкой. – А куда ещё с этим.

– Ладно, не дуйся – лопнешь. А у меня сюрприз. Ты часам к восьми освободишься?

– Предположим, я освобожусь к половине восьмого. Если повезёт, конечно.

– Да хватит тебе, предположим, не рекомендовал бы. Уймись, Бобров и будь проще. А то я сам обижусь и перестану тебя уговаривать, потом будешь локти кусать.

– Слушай, Игорь, ты бы без предисловий. Я действительно тороплюсь на тренировку.

– У меня к тебе потрясающее предложение по поводу сегодняшнего вечера. Меня сегодня пригласили на вечеринку. С едой, выпивкой, танцами и прочими кусочками счастья.

– Примите мои поздравления и прочая и прочая, только, причём тут я?! Я бы тебя в жизни никуда не пригласил! Ты толком можешь объяснить, Разумовский?

– Начинаю немного объяснять для особо тупых. Ты Наталью Прокофьеву знаешь?

– Она, что ли, тебя пригласила? – недоверчиво усмехнулся Бобров. – С какой стати? Тебя? Никогда бы не поверил. Она же живёт на небесах, а ты где? В конуре.

– В конуре с тобой вместе. Но шутки в сторону. Меня пригласили на её день рождения, понимаешь. И по очень большому секрету, который я никогда никому не раскрою, мне дали понять, что только потому, что мы с тобой, Бобров, большие друзья. И предупредили, что без тебя я там могу не появляться, так сказать, не утруждать себя. Ты понял, Бобров? Как замысловато действуют наши девчонки, целый шпионский сериал.

– Ничего не понял. Они могли бы просто пригласить меня без тебя. Так было бы проще. Зачем им так усложнять ситуацию. Я бы пошёл без тебя с удовольствием.

– Скотина же ты, Бобров, а ещё комсомолец, спортсмен, а о друзьях не думаешь. Выручай, будь человеком, Сева. Сейчас всё зависит от тебя, мне кажется, что Прокофьева на тебя глаз положила. Моя судьба в твоих руках, задумайся об этом, друг.

– Ну, а тебе-то что от этого?! – продолжал издеваться над другом Бобров. – Ты что там будешь делать? Глаз – то на меня положили, а не на тебя.

– Как что?! – возмутился Разумовский. – А дружба, солидарность с голодающими студентами? А пожрать по-человечески разных разностей, а выпить без ограничения, не наша общага всё-таки. Разве можно только о себе думать? Ну и жлоб же ты, Бобров! Я был о тебе лучшего мнения, где же твоё плечо друга, о котором песни поют.

Наталья Прокофьева была самой видной девушкой на факультете, да и во всём институте. Её броская красота мало кого могла оставить равнодушной. Она была невероятно красивой, изысканно красивой. В её утончённом, аристократическом облике чувствовалась порода. Странное ощущение теплоты появлялось при виде этой девушки. Она была среднего роста, огромная охапка роскошных разбросанных в сторону смолянисто-чёрных волос чётко гармонировали с белизной её бархатной кожи, а удачно посаженные зелёные глаза делали её похожей на хищницу.

Славой и положением своего отца – известного организатора науки, члена-корреспондента Академии Наук, бывшего ректора их института, видного правительственного эксперта в системе внешнеэкономических отношений она принципиально не пользовалась, старалась быть независимой. Она была умна и чертовски деловита. Весь актив студенческого движения держался только благодаря её неустанной деятельности. Все мероприятия, которые она организовывала, приносили успех и положительные результаты. Любое же дело, в котором она не участвовала, было заранее обречено на провал. Она была феминисткой, ярой защитницей прав женщин, спортивна, легка на подъём, без комплексов. Среди студентов она пользовалась абсолютным авторитетом, профессорско-преподавательский состав относился к ней с подчёркнутым уважением. Она всюду успевала, всегда была в центре внимания и в постоянном окружении друзей и поклонников. Наталье Прокофьевой исполнилось девятнадцать лет, она училась на третьем курсе экономического факультета.

Севу Боброва она впервые заметила на студенческих спортивных играх. Он ей сразу понравился, приятной внешностью и хорошими манерами он выгодно выделялся на остальном фоне. Почувствовав к нему особое предрасположение, она попросила подружку навести о нём справки. Всё складывалось весьма удачно и как всегда она незамедлительно начала действовать. Приближался день её рождения, и она сочла это хорошим поводом для знакомства.

– Ну что, Бобров, так я зайду за тобой после тренировки? – не отставал Разумовский.

– Слушай, Игорь, – неуверенно начал Бобров, – ты же знаешь, что у меня есть девушка. Ты же знаешь Машу, как я понимаю, что меня пригласили без неё? Так?

Бобров попробовал сопротивляться, но почти сразу наткнулся на очевидное недоумение. Разумовский отступил на шаг назад и развёл руками.

– Ты – пятикантроп, Бобров! Неандерталец! Ты что, сошёл с ума?! Тебя же не сватать ведут, простая вечеринка, где бедным студентам дадут возможность вкусно пожрать и выпить и всё это, учти – бесплатно! Это же шанс! Зачем всё так осложнять? И причём тут твоя Маша? Тебя просто пригласили на день рождения. Что здесь такого? Здесь даже нет почвы для морально – нравственных угрызений совести. Ты несёшь такую ерунду, что мне самому уже не хочется идти. И вообще, зачем об этом должна знать Мария? А?

– А что я ей скажу?– упорствовал смущённый Бобров. – Разве я не должен ей сказать.

– Ничего! Просто задержался на тренировке, помогал перейти дорогу старенькой бабушке, спасал пионера из Москвы-реки, выносил из горящего дома котёнка…да, мало ли чего можно придумать. Насчёт этого самого «придумать» я всегда могу помочь.

– Не хотелось бы огорчать её, может быть, ты всё-таки обойдёшься без меня?

– Ты плохой друг, Бобров. Думаешь только о себе. Я же тебе объясняю, что без тебя меня не пустят. Посмотри на меня внимательно, друг. Я забыл, как пахнет колбаса. Я забыл, какого цвета помидоры. А недавно я узнал, что водка должна быть прозрачной, а не туманного серого цвета, как то, что мы пьём. Пожалей меня, друг, прошу тебя.

– Ладно, клоун, не плачь. Помидоры бывают красными, я подарю тебе один на день рождения. Про колбасу я тоже хорошо не помню, а про водку – не знаю.

Впрочем, Разумовский мог уже не уговаривать, его доводы подействовали и Бобров в душе уже согласился. Для самоуспокоения он ещё немного покапризничал, потом повёл плечами и коротко бросил:

– Хорошо. А подарок? Как же мы пойдём на день рождения без подарка? К девушке?

– Это другое дело, – обрадовался Разумовский. – Это я беру на себя, краснеть не придётся. Я уже присмотрел клумбу в парке, там как раз распустились красивые розы. Не волнуйся, дружище. Лучший подарок московской девушке – это московские розы с московских клумб. Как говорят в рекламе – три в одном!

– Ладно, Игорь. Тогда ты зайди за мной, тренировка окончится к восьми часам.

Как ни старались Бобров с Разумовским, но в назначенный срок они всё равно не успели. Только затемно им удалось добраться из захолустья, где находилась спортбаза в самый центр города. Всю дорогу Игорь Разумовский ворчал на Боброва, не скрывая своего недовольства. В руках он держал большой букет городских чайных роз. Увидев такой роскошный букет, Бобров даже выпрямился от гордости.

На метро они доехали до большого сталинского дома с остроконечной башней на самом берегу Москва – реки. Это был самый престижный район столицы, вход в огромный дом с толстыми стенами круглосуточно охранялся нарядом милиции.

– Долго добирались, – усмехнулся охранник, догадавшись, куда они идут. Он поднял трубку телефона и хотел позвонить, но передумал и положил трубку на место. – Ладно, идите, там уже раз пять звонили, спрашивали. Чётвёртый этаж.

Они поднялись пешком по широкой мраморной лестнице, уже на втором этаже были слышны характерные звуки весёлого застолья. На большой лестничной клетке четвёртого этажа была одна-единственная дверь. Стоящий в углу одинокий приземистый фикус напоминал сиротливого, позабытого всеми большого ежа.

Разумовский протянул руку к кнопке звонка и неуверенно нажал на неё один раз. Дверь долго не открывали, он растерянно посмотрел на Боброва.

– Звони настойчивее, не бойся. Они же ни черта не слышат из-за этой музыки, – успокоил его Сева. – Боюсь, что мы успели только к чаю. Мясом уже не пахнет.

– Не может быть! Как же без мяса? Чай я мог бы и дома попить! – разозлился Разумовский, принюхиваясь к двери и уже не убирая руку со звонка. Он продолжал звонить, даже когда открыли дверь.

Высокого роста, с гривой красивых светлых волос, благообразный мужчина, улыбаясь, посторонился в сторону.

– Опаздываете, дорогие гости…– он сделал попытку отчитать их, но в прихожую ворвалась сама именинница и прервала отца.

– Кто там, папа? – ещё на ходу спросила она и, увидев прижавшихся к дверям смущённых Боброва с Разумовским, весело сказала: – Попробую разобраться сама. Это, кажется, Игорь Разумовский, а вы, – она остановилась прямо напротив Севы и посмотрела ему прямо в глаза, – Бобров Всеволод, я не ошиблась?

– Не может быть! – радостно и удивлённо перебил её отец.– Надо же! И тезка, и однофамилец великого спортсмена! Ты хоть знаешь об этом? – обратился к нему её отец и дружески хлопнул Боброва по плечу. – Надеюсь, стремишься стать таким же знаменитым?

– Я постараюсь, – ответил ему Бобров и протянул имениннице букет роз с главной клумбы Парка имени Горького. – Мы немного опоздали, простите нас.

– Наша деревня очень далеко отсюда,– смиренно опустив глаза, жалобно проблеял Игорь Разумовский, – добирались оказией, на перекладных. Везде жандармы на дорогах.

– Примите наши поздравления и прочая, прочая, прочая…– подыграл другу Бобров.

– Ну, клоуны, – засмеялась Наталья, – спасибо за роскошный букет. Проходите, ребята. Папа, кажется, вы уже познакомились. Это Игорь, это Сева,…а это мой папа – Александр Иванович Прокофьев.

– Рад знакомству, – дружелюбно улыбнулся Прокофьев и широким жестом хозяина указал на дверь шумной гостиной. – А теперь пора за стол, пора, пора…там уже ждут опоздавших гостей. Вас ждут штрафные санкции, ребята.

Компания была в самом разгаре. Появление Боброва с Разумовским было встречено бурными и немного пьяными овациями. Не привыкший к застольям такого рода, Сева быстро захмелел. Не прошло и получаса, как и он, вместе со всеми распевал застольные песенки, смеялся над анекдотами и даже лихо отплясывал каблуками. И как-то само по себе получалось, что именинница почти всегда была рядом с ним. Она тщательно ухаживала за ним, подкладывала в тарелку самые лакомые куски, следила, чтоб не пустел бокал. Совсем скоро ему уже казалось, что они уже давно знакомы и хорошо знают друг друга. Они обмывали косточки общим преподавателям, знакомым сокурсникам, делились студенческими байками.

К полуночи, когда старшие уже давно оставили веселье, молодёжь, растаскав по краям огромной комнаты столы и стулья, устроили в гостиной самую настоящую дискотеку.

Бобров выскочил на балкон. Он с удовольствием глотнул огромную порцию ночного воздуха. Он расстегнул почти до последней пуговицы рубашку и с наслаждением подставил своё разгорячённое потное тело под свежий, ночной и прохладный ветерок.

Вино вскружило ему голову, впереди до невообразимой дали горизонта в тёмно – сиреневой дымке плыла Москва. Огромная и жёлтая луна, похожая на сырный круг с дырочками лениво распласталась над спящим городом и бесчисленные звёзды своим мерцанием словно спорили с рубиновым отблеском соперниц на башнях Кремля. Так хотелось жить! Жить именно так, как живут хозяева этого дома, жить в таком роскошном доме и занимать такое престижное положение. Бобров, конечно, понимал, что эта роскошь для него практически недоступна. Но кто сказал, что нельзя стремиться к этому и пока у него был только единственный путь – хорошая учёба. Учёба – это свобода!

– Тебе нравится у нас? – неожиданно он услышал голос за спиной. Обернувшись, он увидел Наталью и принялся торопливо застёгивать рубашку. Немного помолчав, ответил невпопад:

– Жарко…немного…

– Да, скоро лето. Оставь…– она решительно засунула свою руку в распахнутую рубашку, почти сразу он ощутил лёгкий электрический шок от её прохладного и приятного прикосновения.

– Ну что, Сева Бобров, ведь я сегодня именинница. Ты не забыл? Ты будешь меня поздравлять или нет?

Свободной рукой она обила ему шею и, пригнув голову, крепко впилась в него губами.

Школьный актовый зал был забит до отказа. Дело об исключении Боброва вызвало необыкновенный ажиотаж. Времена менялись на глазах, дирекция уже не могла принять единоличного решения, без учёта мнения педагогического совета, без учёта мнения школьного совета. Дирекция была категорична – исключить! В назидании остальным! Это надо же, так распускать руки, взять и при всех ударить товарища, просто так, без каких-либо объяснений и причин. После нескольких совещаний дирекции всё же удалось склонить на свою сторону большую часть педагогического совета. Скрепя сердцем, но педсовет всё-таки пообещал поддержать на общем школьном собрании решение администрации. Но неожиданно встал на дыбы Совет школьных старост. Обычно инертный и флегматичный, чаще всего ничего не решающий орган, на сей раз встал на защиту Боброва и именно благодаря школьному совету, и проводилось общее школьное собрание. Но положение Боброва всё равно было шатким. Администрация школы вместе с попечительским советом была полна решимости настоять на своём – исключить! Парочка переговоров с активом школьного совета и всё стало на свои места. Кому-то нужна была золотая медаль, кому-то направление на учёбу, кому-то просто хорошая отметка. Некому было встать на защиту Боброва, и чёрная перспектива исключения нависла над Севой Бобровым вполне реально.

Директор упорно добивался от Боброва выяснения истинных причин его проступка. Он даже попытался предложить компромисс. Бобров рассказывает на собрании, почему он ударил Сафонова, приносит ему свои извинения, а директор берётся лично уговорить Сафоновых, и младшего, и старшего пойти на мировую. Дело, к тому времени приобретало нешуточный резонанс.

Отец Аркадия Сафонова – влиятельный, известный в городе человек, – один из отцов города, требовал принять самые строгие меры

Однако Бобров не принял предложения директора и отказался сообщить о причинах драки и тем более приносить извинения Сафонову.

И тогда был назначен день общего школьного собрания. Помимо членов педагогического совета и совета школьных старост на собрание были приглашены члены попечительского совета школы, в который входил и отец Сафонова – Леонид Аркадьевич и отец Маши Боголюбовой – Александр Николаевич. Были приглашены представители старших классов, в полном составе школьный комитет ВЛКСМ. Отдельно пригласили и мать Боброва.

Школьный актовый зал был забит битком, не было свободных мест, пришлось ставить стулья в проходах. Огромный длинный стол, покрытый красным сукном, занимал почти всю сцену.

«Аутодафе» – вспомнив урок истории, подумал про себя Бобров, когда его пригласили на сцену. Сначала подержали с минуту на всеобщем обозрении, заполняя какие-то бумажки, а потом предложили сесть за отдельно стоящий на самом краю сцены стул. Дождавшись тишины, директор школы с чувством необычайной важности происходящего, грузным шагом вышел к трибуне.

– Уважаемые члены попечительского совета,– начал он, – уважаемые члены педагогического совета и члены совета старост. Уважаемые коллеги и друзья! То, что произошло совсем недавно в школе и чему были свидетелями многие из присутствующих, иначе как беспределом, не назовёшь. Среди белого, я бы даже сказал, ясного дня, безо всякого основания ученик девятого класса «А» Всеволод Бобров ударил кулаком ученика десятого класса «Б» Аркадия Сафонова. И только похвальная выдержка Сафонова и случайное присутствие вашего покорного слуги не дало развиться этому конфликту в крупномасштабную драку. Бобров ударил Сафонова так, словно он находился не в школе, а на профессиональном ринге. И я лично оказался свидетелем этого прискорбного случая.

Когда мы говорим о школе, мы имеем в виду не только сумму полученных или получаемых знаний. Мы имеем в виду весь комплекс воспитания подрастающего поколения. Что же нам показало это происшествие!? А то, что в воспитательном процессе мы ещё имеем огромные пробелы. Но и воспитание держится не только на пропаганде нравоучений, на личном примере педагогов, но и на неизбежности наказания за безнравственные поступки. В течение этих трёх дней я так и не смог добиться ясности от Боброва в объяснении причин, побудивших его на этот проступок. Он мне сказал, что он это сделал просто так. Вы представляете себе – просто так! Просто так – взять и ударить товарища по школе, потом просто так – оскорбить женщину, старика, потом – просто так предать Родину, убить человека. Просто так, кулаком по лицу Бобров взял и ударил Сафонова. Ему захотелось, и он ударил. Завтра он ещё кого-нибудь ударит, послезавтра…

Итак, Бобров, может быть ты, хотя бы сейчас, перед этой многоуважаемой аудиторией, объяснишь нам причины своего возмутительного поступка. А? Молчишь, Бобров! Кажется, ты ещё до конца не осознал всю шаткость своего положения. Как хочешь!

А теперь, многоуважаемая аудитория, от имени администрации я выношу на ваш суд предложение об исключении из школы ученика девятого «А» класса Боброва Всеволода. Пока у меня всё. Напоминаю регламент. По одному обязательному выступлению по обсуждению предложения администрации от педагогического совета, попечительского совета и совета школьных старост. Выступление от имени комитета ВЛКСМ приветствуется, свободные выступления по записи не более трёх минут, официальные лица не более пяти минут. Всё, товарищи. А теперь, разрешите предоставить слово представителю педагогического совета Изюмову Николаю Петровичу. Прошу вас, Николай Петрович.

Кивком головы директор указал на трибуну следующему оратору-завучу школы и важно проследовал на своё председательское место. Всё это время он не сводил гневного взгляда с Боброва. Более всего его, вероятно, раздражало то, что Бобров внешне, во – всяком случае, был абсолютно спокоен.

– Педагогический совет…– откашлявшись, начал завуч, – пользуясь своими полномочиями и по представлению администрации школы, вчера вечером рассмотрел произошедший инцендент и принял решение.– Он замолчал и, словно наслаждаясь таинственностью и значимостью этого решения, обвёл взглядом аудиторию и, остановив его на Боброве, снова закашлял и продолжил. – Педагогический совет считает, что поступок учащегося девятого «А» класса Всеволода Боброва несовместим с моральными нормами и требованиями, предъявляемыми к учащимся нашей школы. Бобров сознательно пошёл на нарушение этих норм и своим поведением не только пренебрёг требованиями общества, но откровенно и осознанно оскорбил это же общество, не желая раскрывать истинную причину своего поступка. Исходя из этого, педагогический совет принял решение удовлетворить представление администрации школы об исключении Боброва Всеволода – ученика девятого «А» класса из нашей школы и рекомендовать отделу народного образования перевести его в заочную школу рабочей молодёжи.

Начавшийся было недовольный гул задних рядов, где сидели старшеклассники, директор школы пресек в зародыше. Он моментально вскочил и обвёл аудиторию гневным взглядом. Казалось, что сейчас из его глаз вылетят молнии.

– Попрошу тишины! Это вам не дискотека! Ведите себя достойно.

Он уже хотел сесть, как вдруг заметил вставшую из-за стола президиума Юлию Петровну.

– Вы хотите что-то сказать? Впрочем, вам, наверное, есть, что рассказать о своём подопечном, ведь вы его классный руководитель, не так ли? Но предупреждаю вас, что решение педагогического совета уже принято и запротоколировано. Поздно защищать Боброва, надо было больше уделять времени его воспитанию.

Но Юлия Петровна, не обращая внимания на почти оскорбительный тон директора, медленно подошла к трибуне и, закашляв, неловко схватилась за чёрную головку микрофона.

– Я просто должна высказать своё мнение, надеюсь, что имею на это право. Я сочла своим долгом педагога заявить, что не согласна с решением администрации и педагогического совета. И думаю, впрочем, я уверена, что на педагогический совет было оказано давление со стороны администрации школы и некоторых членов попечительского совета. Я не думаю, что решение педагогического совета является правильным, в данном случае педсовет не воспользовался своими функциями воспитателя и проявил себя как инквизиция, даже не сделав попытки, разобраться в произошедшем. Конечно, я осуждаю поступок моего, как выразился товарищ директор, подопечного. Поступок Боброва возмутительный, но и решение педагогического совета не выдерживает никакой критики. Педагогический совет школы пошёл на поводу у администрации, а если называть вещи своими именами, на поводу у директора школы и решение об отчислении Всеволода Боброва из школы – это неприемлемый карательный акт.

– Юлия Петровна, по регламенту я мог бы не предоставлять вам слово, вы весьма и весьма нетактично воспользовались нашим уважением к вам, – достаточно грубо прервал её красный от возмущения директор. – Это не карательный акт, а справедливое наказание!

– Это всё, что я хотела сказать, – даже не посмотрев в его сторону, Юлия Петровна вернулась на своё место.

Зал опять загудел, но директор и не собирался упускать инициативу из своих рук. Пока ему это удавалось, и он благоразумно решил не развивать тему выступления Юлии Петровны, а побыстрее закончить собрание.

– Думаю, что не стоит отнимать время у наших уважаемых членов попечительского совета. Я получил заверения в полном доверии к действиям администрации и педагогического совета. Мы с должным уважением относимся к частному мнению некоторых наших педагогов, но, на то оно и частное, товарищи.

Он развёл руками и улыбнулся. Проницательным взглядом ещё раз уверенно осмотрел зал собрания. Он даже ухмыльнулся про себя, нет худа без добра. Выступление Юлии Петровны может оказаться вполне уместным, никто не сможет в дальнейшем упрекнуть его в зажиме демократии.

– Что ж, как видно, что все уже высказались и выступлений больше не будет. Правильно, товарищи, здесь и так всё ясно.

Его деспотический взгляд словно приковывал к месту. Мать Боброва, еле сдерживая слёзы, уже без надежды смотрела только на Юлию Петровну – единственного возможного защитника её сына. А та сидела, опустив голову, словно провинившаяся школьница.

Её выступление не нашло поддержки, не вызвало бурю и в душе она уже нетерпеливо ожидала окончания этого фарса. Она чувствовала, что Бобров обречён, что он стал жертвой не столько своего поступка, сколько сложившихся не в его пользу обстоятельств. Юлия Петровна ещё пыталась хотя бы взглядом устыдить своих коллег, но те отводили глаза и нетерпеливо смотрели на часы. Никто не хотел ссориться с директором.

– Итак, – над актовым залом продолжал победоносно греметь голос директора – я объявляю окончательное решение нашего собрания. Вот протокол,– он потряс в воздухе бумагой, – подписанный представителями администрации, педагогического совета, попечительского совета и совета школьных старост. Он отправляется для ознакомления и дальнейшего утверждения в городской отдел народного образования, и я надеюсь, что это суровое, но справедливое решение…

– Простите,– неожиданно поднялся с места член попечительского совета Александр Николаевич Боголюбов, – я могу задать вам вопрос?

– Да, конечно, Александр Николаевич,– явно недовольный, что его перебили, но вынужденный скрывать это за кисловатой улыбкой, ответил директор. – Я слушаю вас.

– Вы говорили, что помимо выступления членов педагогического совета выступят и члены попечительского совета и совета школьных старост. Однако, кроме выступления завуча школы и, насколько я понял, не предусмотренного выступления Юлии Петровны говорите только вы. А где же остальные?

– Я вас прекрасно понимаю, уважаемый Александр Николаевич. И от попечительского совета и от школьного получены письменные протоколы одобрения решения администрации. Если вы пожелаете, то можете ознакомиться с ними в любое время удобное для вас. Вот, пожалуйста…

Директор уже собирался выйти из-за стола, чтобы лично предъявить эти протоколы доктору,

– Нет, нет, не утруждайте себя, у меня нет сомнений, что это действительно протоколы, но ведь я – член попечительского совета и я лично никаких бумаг не подписывал. Я практически только что узнал про эту ситуацию.

В зале нарастало недовольство, теперь и не только среди школьников. Среди членов попечительского совета начался обмен мнениями, многие его члены особенно внимательно стали относиться к происходящему после отчаянного заявления Юлии Петровны. И справедливая реплика доктора не прошла незамеченной.

– Общее мнение попечительского совета выразил,– не унимался директор школы, решивший пустить тяжёлую артиллерию, он снова потянулся к папке с протоколами, – подписал председатель попечительского совета школы Леонид Аркадьевич Сафонов. – Я думал, что вам это известно.

Директор с подобострастным выражением лица осторожно уставился на Сафонова – старшего и тот незамедлительно пришёл ему на выручку. Он встал, и зал сразу затих. Дело принимало нешуточный оборот.

– Я думаю, уважаемый доктор, что я выразил общее мнение. Надеюсь, что вы не собираетесь защищать бандитов?

– Нет. Бандитов я защищать не намерен, да я их здесь и не вижу. Но, насколько мне известно, дорогой Леонид Аркадьевич, в попечительском совете пятнадцать человек и администрации школы и вам, как председателю, стоило бы отнестись и к остальным членам совета с должным уважением и поинтересоваться их мнением.

– Я не думал, дорогой доктор, что вы мне не доверяете, – не скрывая обиды, явно раздражённо выпалил Сафонов – старший. – В этом деле всё просто и ясно.

– Я доверяю вам, дорогой Леонид Аркадьевич, но простите, вы не можете быть предельно объективным. Ведь одна из сторон конфликта – ваш сын. И это вдвойне важно, ибо вы пользуетесь своим положением, своим авторитетом, чтобы оказать давление на школу, вернее, на её директора. Но это…простите, но это похоже на месть. В таком случае, у этого парня просто изначально нет никаких шансов. Если вы всё подписали, если вы всё решили, тогда зачем это собрание, зачем весь этот фарс с демократией!?

– Я ни на кого не оказывал давления! Я даже ни разу никому не позвонил по этому поводу! Никому! Ни разу! – почти срывался Сафонов – старший.

– Да вам и не надо никому звонить,– спокойно отреагировал доктор, – некоторые, вон и без звонков всё на лету схватывают.

– Может быть, нам перенести на другое время эти ненужные споры, – попробовал осторожно разрядить обстановку директор школы.

– Может быть,– сказал доктор, – но в любом случае я должен высказать своё мнение перед аудиторией.

– Александр Николаевич, послушайте меня,– почти шепотом вслед примирительно промолвил Сафонов – старший, – вы ничего не знаете. Если вы собираетесь защищать этого хулигана, то знайте, что это не в ваших интересах.

– Я ничего не хочу знать, я просто хочу выступить, просто воспользоваться правом члена попечительского совета. Имею я на это право или нет?! Это школа или закрытый военный объект?!

– Конечно, конечно, доктор. Прошу вас…– директор школы одним из первых почувствовал смену настроений и поспешил переменить тон.

Сафонов – старший, поражённый неожиданным поведением доктора, встал во весь свой огромный рост и громко бросил в спину Александра Николаевича:

– Нет, вы всё-таки меня послушайте. Вы тоже не можете быть объективным, вы тоже заинтересованное лицо. И если мой сын – жертва этого конфликта, то ваша дочь – его причина. Посмотрим, что вы сейчас скажете.

Зал мгновенно притих. Новость, брошенная Сафоновым, изменила ситуацию. Значит, причина всё же была. Директор школы встал. Вежливо улыбнувшись доктору, он дал понять ему, что снова берёт инициативу на себя. Он перевёл взгляд на Боброва и уже собирался обратиться к нему, но доктор решительно не дал ему это сделать.

– Наши дети, уважаемый Леонид Аркадьевич, уже взрослые люди и я думаю, что они в состоянии сами решить свои личные проблемы, без вмешательства родителей, а тем более администрации школы. Я не собираюсь выносить на обсуждение аудитории поведение Боброва, Сафонова Аркадия или даже, как вы сказали, моей дочери. Я предоставляю им это право, – постараться самим разрешить конфликт. А хочу я сказать совсем о другом. Здесь только что прозвучали слова о Родине, об ответственности, о нравственности. Хорошие слова, но, к сожалению, мы их часто слышим, и по делу, и без дела. Беспокоит меня совсем другое. Я не удивлён решением администрации. Администрация есть администрация, в конце – концов, жесткость или даже жестокость свойственны этому бюрократическому органу в любых сферах деятельности общества. Меня даже не поразило, за единичным и практически отчаянно безнадёжным исключением, решение педагогического совета, как видно полностью находящегося под давлением администрации школы. Попечительский совет дал письменное заверение о своём согласии с решением администрации так легко, словно речь идёт о приобретении спортинвентаря или ещё какой-нибудь ерунды. Но и это меня сильно не удивило. Отягчённые постоянными жизненными проблемами, взрослые иногда становятся бездушными даже к судьбам детей.

Поразило меня совершенно другое. Отношение к происходящему учеников школы. И мне кажется, что сейчас это – самое главное. Ваше абсолютное безразличие к судьбе своего товарища. Сначала вы безразлично наблюдали, как Бобров ударил Сафонова, теперь также цинично наблюдаете, как бьют Боброва. Я не говорю о его вине. Он, конечно же, виноват. Никому не дозволено поднимать руку на человека и каждый, кто это сделает, достоин осуждения.

В медицине есть такое понятие – консилиум. Вы, конечно, слышали об этом. Когда в сложных и спорных случаях собираются врачи, чтобы поставить общий диагноз. Обычно консилиумы проходят долго, нудно и очень жарко. А как же! Ведь решается жизнь человека! И сейчас, вот здесь, прямо на ваших глазах решается судьба этого парня. И неужели нет ни одного человека, я ещё раз напомню об отчаянной попытке классного руководителя, ни одного человека, который подал бы свой голос в защиту этого парня. Откуда в вас такое безразличие?! Такое равнодушие, переходящее в цинизм и я бы даже сказал, в нахальство. Зачем вам такой школьный совет, который безропотно подмахивает бумажки администрации? Чему же нам ещё удивляться?! Молчаливые, безразличные пастыри – молчаливое, безразличное, прошу прощения, стадо!

Я бы даже сказал, что решается не только участь Боброва, не мешало бы и всем вам подумать о своём будущем. Холодная и безразличная молодёжь! Наверное, я вам покажусь немного нудным, старомодным, но, что же делать…и читать нравоучения я вам не собираюсь, для этого у вас есть и дирекция, и педагогический совет, и совет школьных старост, и даже попечительский совет. Но, если позволите, мне хотелось бы рассказать вам одну небольшую историю из совсем недавнего прошлого. Мне рассказал об этом один мой пациент.

Случилось это, как я уже говорил, совсем недавно. Тогда наша страна выполняла, так называемый интернациональный долг, в соседней южной стране. Я не собираюсь сейчас выносить на ваше обсуждение политические мотивы этой авантюры тогдашнего руководства. Бог с ними, история и время всё поставит на свои места. Жаль только тысяч ни в чём не повинных людей. Так вот, тогда совсем ещё молодой лейтенант медицинской службы, едва получив, вместе с институтским дипломом и погоны офицера, был отправлен в действующую армию. Чужая страна, чужие люди, чужие обычаи…там всё было по-другому. В первый же день его прикомандировали к медсанчасти одного батальона, и он тронулся туда с оказией – неполным взводом отдемобилизованных солдат во главе с сержантом. Их было семеро, все они были солдаты – срочники. У них уже закончился срок срочной службы и последнее задание, которое они получили – это сдать оружие в штабе полка, получить документы, деньги и сесть в самолёт, чтобы отправиться на нём домой. Накануне они все переоделись в парадную форму, надели ордена, знаки отличия – это были опытные и сильные солдаты. Лейтенант был у них восьмым. Они даже не знали, как зовут их случайного попутчика.

В предгорье, под нещадным солнцем молодой и неопытный офицер забыл обо всех инструкциях и предосторожностях. Он даже не успел прослужить целый день. Новые и тяжёлые ботинки натёрли ноги, и он остановился в тенёчке, отстав от группы, чтобы хотя бы немного отдохнуть. Сначала он подумал, что это был солнечный удар. Но когда он пришёл в себя через некоторое время, он почувствовал, что у него связаны руки за спиной, а во рту грязная тряпка. Тяжело болел затылок и он понял, что попал в плен.

Огромные, загорелые дочерна мужики в длинных до земли халатах ходили вокруг него, брошенного как связанного барана. Они даже не обращали на него внимания, что-то говорили на непонятном языке, кто-то злобно поглядывал в его сторону, кто-то просто ухмылялся. Лейтенант стал их добычей. Одно он понял сразу, что ничего хорошего в этой ситуации ждать не придётся. Чертовски обидно было попасть в плен в первый же день службы. Он был молод и даже война ему раньше казалась немного романтическим предприятием, но действительность оказалась такой простой и до смешного глупой. Обиднее всего было ощущать, что тебя бросили свои же, ему даже казалось, что горцы иронизируют, надсмехаются именно по этому поводу. На груди у лейтенанта висел на обычном шелковом шнурке маленький золотой крестик – подарок бабушки. Лейтенант очень дорожил им. Природный отблеск металла привлёк внимание, и длинная волосатая рука бесцеремонно потянулась к распахнутой груди. Лейтенант сделал отчаянную попытку спасти свой крест, прижавшись к нему подбородком, но получил сильный удар в челюсть. Потом он почувствовал, как за шнурок сильно дёрнули и вдруг услышал на чистом русском языке:

– Что, офицер, боишься без креста остаться? Не бойся, будет тебе крест.

Говоривший с ним усмехнулся, а два здоровяка схватили лейтенанта под руки и поставили на ноги. Тогда тот, кто говорил с ним, подошёл к нему поближе, почти вплотную. Правую руку он держал за спиной и вдруг левой, свободной рукой, он резко рванул гимнастёрку на груди лейтенанта.

– Получай свой крест, этот у тебя никто и никогда не отберёт.

Это было последнее, что он услышал. От сильной боли он потерял сознание и запах горелого мяса после этого долго не покидал его. Пришёл он в себя только ночью, от холода. В горах ночи очень холодные. Медленно он ощущал на своей груди крест неправильной формы, вернее волдыри от ожогов. Боль потихоньку проходила, но другая боль, более тяжёлая не покидала его всё это время, она пронизывала его насквозь, она заставляла его плакать. Мысль о том, что он брошен своими, что он оказался никому не нужным, не давала ему покоя. Сердце было переполнено обидой, стыдно было перед противником, а те, словно читали его мысли, весело переговариваясь между собой.

Утром ему развязали руки, поставили перед ним котелок с какой-то полупрозрачной жидкостью, положили лепёшку. Есть он не мог, и тогда, минуту подождав, лепёшку у него отобрали, а жидкость выплеснули прямо под ноги. Опять связали руки, но теперь уже спереди, привязали конец верёвки к седлу, и на рассвете отряд тронулся в горы. Лейтенант был пленником, но тогда он не знал, что горцы пленников не убивают, они относятся к ним как к своей добыче. Убивать офицеров было не выгодно, выгоднее было их обменять на своих пленников или на что-нибудь нужное в хозяйстве.

Александр Николаевич вдруг замолчал, на какое-то мгновенье ему стало трудно говорить. Аудитория терпеливо ждала, в аудитории стояла абсолютная тишина. Доктор немного закашлял, кто-то догадался и быстро поставил перед ним стакан воды. Он поблагодарил кивком головы, отпил пару глотков и ещё раз оглядел аудиторию. Тишина стояла неимоверная, никто не шелохнулся, аудитория продолжала терпеливо и вежливо ждать.

– Теперь о самом главном. Те семеро не бросили его, всё это время они шли следом, выжидая удобный случай, чтобы отбить своего лейтенанта. Своего, хотя они не знали даже его имени. Они не оставили его, потому что он был свой! Свой! У них была одна родина, одна армия. Они не бросили его и погибли все, все семеро, в живых остался только тот молодой и глупый лейтенант. Их последним заданием было сесть в самолёт и отправиться домой, к своим матерям, к своим любимым. Но они не смогли выполнить это задание, потому что они защищали друг друга. Подумайте об этом…

Наше общество находится на переломном этапе, наша страна в кризисе. Но это не кризис экономики, его можно пережить. Это человеческий кризис. Стало обычным делом предать друга, бросить его в беде, оставить на произвол судьбы старых и беспомощных родителей, бросить только что родившегося ребёнка. Я уже не говорю об алкоголизме, наркомании, проституции…общество не имеет механизмов осуждения бесчеловечности, мы стали слишком холодными, слишком расчётливыми, слишком беспринципными.

В данном конкретном случае меня покоробило ваше отношение к судьбе своего одноклассника. Я сомневаюсь, что вы станете спасать друг друга в тяжёлых ситуациях в будущем. Вы также бросите друга – вот цена вашего сегодняшнего безразличия. Я не обсуждаю поступок Боброва, но я готов осудить его, если он виновен. Но только – если он виновен! А вы? Что делаете вы!? Вы, не задумываясь, ставите свои подписи, ломая судьбу не противника, не врага, а своего одноклассника. Подумайте об этом. Пожалуй, это всё, что я хотел сказать вам. А теперь, прошу прощения, но я должен быть на рабочем месте.

Медленно, в абсолютной тишине доктор спустился с подиума, вежливо кивнул головой президиуму собрания и уверенно пошёл к выходу. Ещё некоторое время после его ухода длилось молчание в зале собрания. И после некоторого перешёптывания в среде педагогов поднялась с места Капитолина Ивановна – старейший учитель школы.

– Мы только, что посоветовались после выступления доктора и решили. Педагогический совет, обсудив сложившуюся ситуацию, считает, что на него было оказано давление со стороны дирекции. Нам кажется, что педагогический совет проявил беспринципность и безразличие к судьбе школьника и мы настаиваем перед администрацией об отзыве своего поспешного и непродуманного решения. Педагогический совет рекомендует администрации допустить к занятиям Боброва Всеволода и провести дополнительное, более тщательное расследование создавшейся ситуации. По поводу самого конфликта педагогический совет считает, что он раздут искусственно. Администрация и, в частности, директор школы использовал его для удовлетворения своих амбиций. Это всё.

Выступивший следом председатель совета школьных старост заявил, что совет готов сам разобраться в этом конфликте без привлечения администрации и к удовлетворению всех заинтересованных сторон. Он также заявил, что считает отстранение Боброва от учёбы действием, превышающим полномочия администрации. Собрание длилось ещё долго и превратилось, в конце – концов, в напряжённое выяснение отношений между школьными общественными советами и администрацией.

Леонид Аркадьевич Сафонов, не скрывая своей обиды на директора, покинул собрание сразу же после выступления доктора, ни с кем не попрощавшись.

Домой Александр Николаевич Боголюбов вернулся поздно. После школы он заехал в больницу и еще немного времени провёл там.

Он сидел в одиночестве на кухне и пил чай. Не заметил, как тихо вошла дочь. Она прислонилась к стене и, улыбаясь, смотрела на отца.

– Папа, а Боброва вернули в школу. Правда, пока временно, будут разбираться.

– Да!? Вот так новость! Ну что же. Поздравляю. Надеюсь, справедливость восторжествовала? Я рад за вас.

Он допил чай, отодвинул чашку в сторону и устало поднялся со стула.

– Этот парень…Бобров, он твой друг? – спросил он у дочери.

– Да, папа, – смущённо ответила дочь.

– Надо сказать, он держался молодцом. И ещё, чтобы ты не подумала лишнего, вчера вечером в больнице у меня была его мать, она просила помощи, и я не мог ей отказать. У него нет отца. Его отец погиб на государственной службе. Жаль, что про это не помнит администрация школы.

– Да, папа. Я знаю. Спасибо. Ты много работал сегодня, наверное, тебе нужно отдохнуть.

– Я пойду к себе. Я, действительно, сегодня устал. Спокойной ночи, Маша.

– Спокойной ночи, папа.

Она подошла к отцу и поцеловала его. Он уже уходил, когда она вслед почти прошептала:

– Ты никогда нам не рассказывал про этот крест, папа. Я…я теперь знаю, откуда он у тебя на груди.

Александр Николаевич повернулся к дочери, улыбнулся и сказал:

– Иди спать, Машенька. Уже поздно.

Северцев проводил Боброва и быстро вернулся в дом. Мария сидела в комнате, у окна, спиной к нему.

– Я проводил Всеволода Константиновича, Маша. Он сказал, что позвонит, как только доберётся до гостиницы.

Она не ответила и даже не повернулась. Северцев немного замешкался, неловко закашлял и тихо спросил:

– Это он, Маша?

– Да, Сергей.

– Я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя. Лучше тебя нет никого на свете. Я помню наш уговор, все, что я тебе обещал, остаётся в силе. Я приму любое твоё решение. Наверное, ты хочешь побыть одна…– не дожидаясь ответа, он быстро добавил, – спокойной ночи.

Как-то раз, Мария Александровна Боголюбова – преподаватель английского языка в старших классах средней школы задержалась дольше обычного. Бросив случайный взгляд на настенные часы в учительской, она начала торопливо собираться. Было около пяти часов вечера, но за окном уже наступали зимние сумерки. Она спустилась по лестнице к выходу и подошла к гардеробной. Гардеробщица, приветливо улыбаясь, протянула ей пальто.

– Задержались сегодня, Мария Александровна. Уже поздно и на улице совсем холодно. Вы так долго не задерживайтесь, вам же далеко добираться.

– Ничего. Я на машине, доберусь быстро, – сказала ей Мария, собираясь у зеркала.

– Ах да, я и забыла. Но всё равно будьте осторожны, улицы скользкие, как на катке. Да и темно уже совсем. В добрый час, Мария Александровна.

Мария благодарно улыбнулась, закивала головой и тут случайно увидела в зеркале чьё-то отображение. Она внимательно посмотрела. На неё пристально смотрело милое детское личико. Девочка улыбнулась ей, засмущалась и опустила глазки. Мария тоже улыбнулась ей, а потом медленно обернулась. Там, в глубине гардероба сидела девочка на мягком стуле и держала перед собой раскрытую книжку. Увидев, что Мария Александровна заметила её, она вежливо привстала и посмотрела ей прямо в глаза. Тогда Мария удивлённо спросила у гардеробщицы:

– А кто эта девочка и почему она в школе в такое позднее время?

– Это Анечка Северцева, – отозвалась сердобольная гардеробщица, – из первого класса. Она ждёт своего папу. К сожалению, ей часто приходится это делать.

– Ты ждёшь папу? – только сейчас Мария решила обратиться к девочке непосредственно.

– Да, – тихо ответила девочка, не отводя пристального взгляда.

– Хорошо. А где твоя мама? – продолжила Мария.

– А у нас нет мамы, – просто и легко начала рассказывать Аня – она уехала жить в другой город.

– Прости. Я не знала. Ну, а папа тогда где?

– На работе. Он всегда опаздывает. Папа у меня полицейский. Он бандитов ловит, – гордо ответила она и вдруг неожиданно спросила: – А вы учительница?

Ответить Мария не успела, она даже не заметила, как тихо подошла директриса.

– Добрый вечер, Мария Александровна,– директриса приветливо ей улыбнулась – не рекомендую так долго задерживаться, а то завтра утром будете трудно просыпаться. Привет, Анечка. Ну что, милая, опять твой папа опаздывает?

Она обняла девочку и принялась поправлять ей бант. Аня не по-детски вздохнула.

– Опять, Майя Григорьевна. Только вы его не ругайте, а то он вас уже боится. Я его подожду, ничего…он вот-вот придёт.

Женщины улыбнулись. И тут директрису словно осенило.

– Мария Александровна, вы ведь на машине? Не в службу, а в дружбу, отвезите, пожалуйста, девочку домой. Я ведь только из-за этого и спустилась, у меня там бумаг невпроворот. Это совсем недалеко отсюда.

– Конечно, Майя Григорьевна. Что, Анечка, поедешь со мной?

– Ага, – весело кивнула головой девочка, схватив ранец и пальто под мышки, побежала к выходу.

– Спасибо, Мария Александровна. Сто раз я просила Северцева не опаздывать, забирать девочку вовремя. Верите, я уже устала. Вот и сейчас, куда не звоню, его нигде нет. Анечка,– она бросила вслед бегущей девочке, – накинь пальто, простудишься. Мария Александровна отвезёт тебя домой, а папе передай, что я им недовольна, очень. Скажешь, Марии Александровне свой адрес, ты его не забыла?

– Нет, нет, – на ходу закричала девочка и, накинув пальто, выбежала на улицу. Марии оставалось только поспешить за ней.

Аня уже усаживалась на переднее сиденье. Пока прогревался двигатель, она успела потрогать все ручки, пройтись по панели управления, по замшевой обивке салона и разрисовать запотевшие стёкла.

– Всё, Анечка, поехали. Так, а теперь называй адрес.

– Даниловский проезд, дом номер четырнадцать, – выпалила Аня.

– Молодец, а номер квартиры помнишь?

– А там только одна квартира, наша. Там наш дом.

– Понятно. Так…Даниловский, Даниловский,…а это где, Анечка? Я ведь, к твоему сведению, человек в этом городе новый, я же не местная. Что-то знакомое, так подожди, а ориентиры там есть какие-нибудь?

– А что такое ориентиры?

– Ну, что-нибудь известное, какой-нибудь знак, памятник или театр, крупный общественный центр или универмаг…– начала объяснять Мария Александровна.

– Я поняла, прямо недалеко от нас есть женский монастырь и церковь, очень старая и красивая. И ещё, прямо около нашего дома большой и красивый парк. Там есть памятник трём солдатам.

– Вот видишь как хорошо, вот и нашли мы кучу ориентиров. Теперь я знаю, куда нам надо ехать. Анечка, а тебе нравится учиться в школе?

– Не очень…– медленно протянула Аня. – Но только вы никому не говорите, хорошо.

– Не очень!? – удивлённо повторила Мария.– Что ж, во – всяком случае, ты сказала честно. А какие у тебя отметки?

Аня вздохнула и Мария поняла, что этот разговор ей неприятен.

– У меня есть тройки, Мария Александровна. И наша учительница Валерия Николаевна всегда из-за этого ругается с папой, как будто это папа их получает. Но я обязательно их исправлю…потом, папа очень сильно расстраивается, ругается, нервничает…

– Папа? Он что, тебя ругает? – осторожно спросила Мария.

– Папа?! Меня?! Да вы что, Мария Александровна, он меня никогда не ругает. Он меня очень любит, и я его люблю. Папа у меня очень хороший.

– Вот поэтому тебе надо усердно заниматься, чтобы у тебя не было троек. Ты же не хочешь огорчать своего папу?

– Нет, – твёрдо ответила Аня.

– Молодчина. Тройка – это очень плохая отметка, особенно для девочки.

– А вы тоже учительница, Мария Александровна?

– Да, Анечка. Я работаю со старшеклассниками, преподаю им английский язык.

– Вы очень красивая…– мечтательно протянула Аня.

– Ты это что, Аня, мне комплименты говоришь? Эй, ты лучше посмотри по сторонам, кажется, мы приехали.

Аня вгляделась в темноту.

– Правильно, это наша улица. Только ехать надо до самого конца. Вон туда…– они ещё немного проехали, пока девочка не попросила остановиться. – Всё. Приехали. Вот наш дом. Правда, он симпатичный. Спасибо вам большое, Мария Александровна. Ну что, я тогда побегу?

Мария смотрела в темноту и ничего не могла понять. Окна дома были тёмными, было понятно, что там никого нет. Ей стало не по себе, ей не хотелось оставлять девочку одну.

– А куда ты идёшь? Там же совсем темно, что ты там будешь делать …одна? Ты не боишься? У вас дома есть кто-нибудь?

– Не знаю, нет, – печально ответила девочка. – Нет, но я не боюсь, только вы папе не расскажете, Мария Александровна?

– Ничего я ему не расскажу – успокоила её Мария.

– Честно, честно?

– Честно.

– Я боюсь дома одна,– очень доверительно сказала Аня, – только вы папе не говорите. Вы же обещали. А то он расстроится, потому что я часто остаюсь дома одна.

Мария не выдержала, обняла девочку, прижала к себе и ласково погладила по головке. Подумала про себя, что и она, в принципе, такая же одинокая и вслух произнесла:

– А зачем так грустно? Не хочешь быть дома одна? А хочешь, поедем ко мне? Я живу недалеко от вас, а папе оставим записку. Приедет, позвонит. Поехали?

– К вам!? Домой?! Да, да, я хочу поехать к вам! А кто у вас живёт дома?

– Никого, кроме большого, толстого, ленивого чёрного кота. Вот приедешь и познакомишься с ним. Его зовут Боб.

– А он не кусается, не царапается? Он добрый?

– Он очень добрый и очень ленивый. Едем?

– Едем!

Мария быстро, крупным размашистым почерком написала на небольшом белом листочке бумаги, вырванном из записной книжки, свой номер телефона, адрес и приписала « Не волнуйтесь, Аня у меня. Я работаю в школе».

Она прикрепила записку надёжно к двери и побежала обратно к машине.

Вечер прошёл быстро и незаметно. Мария помогла Ане сделать уроки, привела в порядок её одежду, искупала, накормила и уложила спать. Утомлённая огромным количеством новых впечатлений девочка заснула, улыбаясь, едва – едва её головка коснулась подушки. Мария немного постояла перед выключенным телевизором, решая, включить его или нет. Но уложив ребёнка, сама почувствовала усталость и решила лечь спать.

Разбудил её тихий и осторожный звонок в дверь. Ей даже сначала показалось, что это во сне. Но также осторожно звонок повторился вновь. Набросив халат на плечи, она побежала к дверям. Её шаги были услышаны, и голос за дверью опередил её.

– Простите, что так поздно. Это Северцев, отец Ани. Я прочитал вашу записку.

Она сразу открыла дверь. Высокого роста, русоволосый Северцев стоял, улыбаясь и как-то неестественно опираясь на перила.

– Я сейчас не хотела бы её будить, Северцев. Она поужинала, сделала уроки, и я уложила её спать. Может быть, пусть пока она останется у меня. Я учительница в школе, меня попросила отвести её домой Майя Григорьевна. Меня зовут Мария Александровна Боголюбова.

– Ах, вот оно что, а я всё никак не мог сообразить.

– Вы не волнуйтесь. Утром я отвезу её в школу, а оттуда вы сможете её забрать. Хорошо? Мне это совсем не трудно. Даже веселее вдвоём.

– Да, да…конечно, спасибо. Я так благодарен вам, сначала я хотел просто позвонить, но подумал, что ночной звонок может напугать вас. Тогда я пойду. Спокойной ночи.

Говорил он как-то нетвёрдо, чувствовалось, что он подбирает слова и что он, вообще, какой-то неуверенный. Наверное, устал, подумала она.

– Спокойной ночи, Северцев. Простите, уже поздно и сейчас не время читать наставления, но вашей дочери необходимо внимание. Неужели нельзя было придти раньше? Подумайте об этом, да и вид у вас, простите…– и тут её осенило – Вы что, Северцев, пьяны?

– Да, да…– невпопад ответил он, – то есть, нет, конечно. Спокойной ночи, простите. Завтра я обязательно заберу её со школы. Вы идите, идите…– он явно загонял её обратно в квартиру.

– Я уже иду. Странный вы какой-то, однако. Спокойной ночи.

Она почти закрыла дверь, но успела заметить, как он оторвался от перил и медленно, нетвёрдо начал спускаться вниз по лестнице.

Она выскочила обратно на лестничную площадку и крикнула ему вслед

– Эй, Северцев! Может, вам нужна помощь? Вы что, ранены?

– Нет, нет, я просто поскользнулся, – раздался его голос снизу. – Я завтра заеду в школу. А вы, идите, закрывайте дверь.

Шум отъезжающего автомобиля немного успокоил ее, и она вернулась домой.

Утро следующего дня началось как обычно. Мария готовила завтрак на двоих.

– А папа разве не звонил? – спросила Аня.

– Он не звонил, а приезжал, ночью. Твой папа был рад, что ты у меня и сказал, что заедет за тобой сегодня в школу. Это он попросил, чтобы я тебя не будила.

– Да,– обрадовалась Аня, – он был рад, что я живу у вас? Он так и сказал?

– Так и сказал. Что очень рад, что Анечка живёт у вас.

После ночной встречи ей было неловко перед Северцевым. Она чувствовала, что ему нужна была помощь, а она…прогнала его и вдобавок обозвала пьяницей.

– Давай, побыстрее, Анечка. А то мы опоздаем в школу.

После первого урока, Марию пригласили к директору.

– Проходите, Мария Александровна,– поздоровалась с ней директриса и вежливо указала на стул.– Садитесь. Познакомьтесь, товарищи,– она обратилась к присутствующим в её кабинете – это Мария Александровна Боголюбова, педагог старших классов, преподаватель английского языка. Мария Александровна, а это,– прямо напротив неё сидели двое представительных мужчин, – заместитель начальника следственного управления прокуратуры области полковник Воронов и старший инспектор отдела народного образования Титов Виктор Степанович.

Кроме них в кабинете уже находилась Валерия Николаевна – классный руководитель Ани Северцевой и именно поэтому Мария поняла, что речь, вероятно, пойдёт об её отце.

– Мы решили устроить небольшой педагогический совет, – продолжала Майя Григорьевна, – вернее, обстоятельства вынуждают нас собрать его экстренно. Я решила пригласить и вас, Мария Александровна. Дело в том, что только что я получила известие от полковника Воронова, что отец Ани Северцевой вчера вечером был ранен при исполнении служебных обязанностей. Вы, кстати, ничего не знали об этом?

Мария почувствовала себя неловко и энергично замотала головой. Впрочем, Майя Григорьевна почти сразу продолжила:

– Но сейчас не об этом. Он в больнице и насколько мне известно, опасений за его жизнь нет. Так что, теперь вопрос не в нём, а в Ане Северцевой. Девочка осталась совсем одна и вот, его коллеги обратились к нам и в отдел народного образования за помощью и советом. Я имею в виду дальнейшую судьбу девочки. Инспектор Титов предлагает временно, до конца учебного года направить Аню Северцеву в учебный центр «Сосновый бор». Вы знаете это место? – спросила директриса у Марии, но она не успела ответить, как вмешался сам Титов.

– Это прекрасное место в лесу, великолепный здоровый воздух, отличные педагоги и воспитатели, я не сомневаюсь, что девочке там будет хорошо. Там прекрасное питание, бассейн…– тоненький голос инспектора никак не вязался с его крупной комплекцией и к тому же неприятно и неожиданно резал слух.

– Это пансион в лесу,– объяснила Майя Григорьевна, – поэтому и называется «Сосновый бор».

– Пансион? – недоверчиво переспросила Мария Александровна.

– Раньше это называлось интернатом, – добавила Валерия Николаевна,– для детей – сирот работников силовых органов.

– Но ведь Анечка не сирота и я…– медленно и осторожно начала Мария, но инспектор не дал ей договорить.

– Мария…простите…

– Александровна, – пришла ему на помощь директриса.

– Да, простите, Мария Александровна. Это лучшее, что мы можем предложить, это лучшее, что у нас есть. Девочке там будет очень хорошо. И никто не говорит, что она сирота. Это временно. Ведь её отец ранен. Он может пролежать в больнице не один месяц, и вы же понимаете, что кто-то должен заботиться о ней. Ваша школа, при всём моём уважении к вашему коллективу, просто не в состоянии это сделать. Есть элементарные вещи помимо успеваемости, девочка должна где-то спать, что-то есть, кто-то должен заботиться о её здоровье.

– Дом Северцева мы возьмём под наружную охрану, – полковник Воронов был по-военному конкретен, – положение его выпрямилось, но до полного выздоровления нужно время. Честно говоря, мне не совсем нравится то, что вы предлагаете, инспектор. Пансион, интернат…она же не сирота, может быть, просто нанять на это время няню. Поэтому я и пришёл к вам. Девочка ни в коем случае не должна ощутить отсутствие отца и прокуратура все расходы берёт на себя. Надо сделать так, чтобы девочка не лишилась привычного ритма и пансионат, по-моему, это слишком резкий переход. Это может отразиться на её психике, да и Северцеву это не понравится.

– Это очень правильно, – поддержала Мария позицию полковника, – надо как-то попробовать решить без этих пансионатов.

– Конечно, надо принимать другое решение, – окончательно высказалась и директриса. Видно было, что идея с пансионатом ни у кого не вызывает воодушевления.

– Но какое!? Не будет же она жить одна в доме или здесь, в школе…ночевать на диване в кабинете директора, питаться в школьном буфете.

Доводы инспектора звучали весьма убедительно.

– Я тоже не сторонник, – продолжал он, – резких перемен, но решение необходимо принимать сегодня же. «Сосновый бор», который всем вам не нравится на очень хорошем счету. Там прекрасно кормят, отличные врачи…там даже есть живой уголок, почти маленький зоопарк, ёжики, хомячки…

Но всё равно все молчали, даже хомячки не помогли инспектору.

– Простите, Майя Григорьевна,– спросил вдруг полковник у директрисы, – а где девочка была вчера? Она что, была одна дома и как она сама пришла в школу?

– Нет. Вчера, по счастливой случайности Аня Северцева ночевала у Марии Александровны дома. Утром они вместе пришли в школу.

– Как? – у полковника блеснули глаза, и словно камень свалился с плеч. Улыбаясь, он повернулся к Марии, – В смысле, она живёт у вас?

Мария кивнула головой, не зная, что сказать, а полковник радостно заёрзал на месте.

– Ну, вот и решение. А мы тут гадаем…хомячки, крокодильчики. Так пусть поживёт у вас, а, Мария Александровна?

– Конечно, пусть живёт. Ей у меня хорошо, – просто согласилась Мария.– Я не против. Места у меня много, меня она не стеснит.

– Ну, вот всё и решилось. А мы вам поможем, продуктов купим, автомобиль выделим, все, что нужно…Вы и с уроками ей поможете, правильно.

Воронов явно радовался такому простому и лёгкому решению этой проблемы.

– Подождите, подождите, товарищи, – инспектор встал со своего стула и широко развёл руками, – ну, детский сад, честное слово. Я не понимаю, что здесь происходит. Мы обсуждаем судьбу ребёнка, маленькой семилетней девочки и нам нужна инстанция, которая возьмёт на себя ответственность за это. Я не сомневаюсь в моральных качествах Марии Александровны. Предположим, что нет у неё и материальных проблем, к тому же ей помогут друзья Северцева. Но так не делается! Вы понимаете или нет!? Так нельзя! Если даже предположить, что девочка временно поселится у Марии Александровны, то всё равно надо оформлять опекунство. И Мария Александровна должна понимать, что она будет нести ответственность, она ей не тётя, ни какая не родственница и если с девочкой что-то случится…

– Я готова нести ответственность, – перебила Мария инспектора.

– Подождите, Мария Александровна, успокойтесь и не злитесь на меня. Я просто делаю свою работу. – Инспектор недоумённо посмотрел на директрису.– Майя Григорьевна, вы опытный педагог, почему же вы молчите? Есть же закон.

– Да, к сожалению, но Виктор Степанович прав. Закон запрещает нам передавать ребёнка даже временно Марии Александровне. Передача родительских прав может осуществиться только при содействии специальной комиссии.

– Так создайте побыстрее эту чёртову комиссию, – не выдержал полковник.

– Это долгий бюрократический процесс, полковник. Необходимо обследование жилищных условий, проверка автобиографических данных, медицинское заключение, психологические тесты…и потом, нужны два поручительства от очень серьёзных, уважаемых и известных в городе людей…поверьте, я искренне хочу помочь, но закон есть закон! Конечно, пансионат не самое идеальное место, но согласитесь, надёжное. Уход и безопасность там гарантированны.

– Послушайте, инспектор, а вот эти поручительства, – тихо начала Мария, – они могут в какой-то степени решить эту проблему срочно?

– В какой-то степени, да,– немного подумав, ответил инспектор, – но это должны быть гарантии, простите, ваших моральных качеств, материальных возможностей.

– Виктор Степанович, – вдруг спросила директриса, словно поняв идею Марии, – скажите, а поручительство педагога с тридцатилетним стажем, директора школы, заслуженного учителя России может удовлетворить комиссию?

– Я думаю, что да, – уверенно ответил инспектор, понимая, куда клонит директриса.

– Что ж, вот вам и первое поручительство. Я очень хорошо знаю Марию Александровну, это ответственный человек, добрая и милая женщина. В школе её очень любят, репутация её незапятнанна, авторитет необычайно высок. К вышесказанному можно только добавить, что материально она независима и у неё хорошие жилищные условия. Этого достаточно, я могу всё сказанное подготовить в письменном виде немедленно.

Мария сидела, опустив голову вниз. Краска залила её лицо, она не знала как вести себя.

– Не смущайтесь, Мария Александровна, – продолжала директриса, – я рада, что у меня нашёлся повод сказать вам об этом. Вас любят в школе. Ну, Виктор Степанович, будем ходатайствовать, и собирать комиссию?

– А что, Майя Григорьевна, это идея, – задумался инспектор, – при наличии доброй воли комиссию можно собрать сегодня. День только начался. Но нужен ещё один гарант.

– Я подойду, инспектор?– неуверенно начал полковник.

– Но полковник, комиссии нужны будут…

– Вот, – полковник вытащил пистолет и положил его на стол, – здесь гарантия, прочитайте.

Инспектор неуверенно взял оружие в руки. На тёмно-коричневой рукоятке золотом было выгравировано «Герою России капитану Воронову И.Л. За храбрость. Президент России».

– С той поры этот капитан стал полковником, этого достаточно или надо ещё что-то?

– Я думаю, что этого достаточно. Я рад, что всё так удачно сложилось, – подвёл итог инспектор, – и я внесу свой вклад, постараюсь сегодня же подготовить все бумаги для комиссии. Мария Александровна, вам придётся поехать со мной. Майя Григорьевна, Валерия Николаевна, разрешите откланяться. Полковник?

– Поехали, Виктор Степанович. Мы сделали своё дело. Я думаю, что девочке надо будет сказать, что папа срочно отправился в командировку, это уже как вы решите, Майя Григорьевна. Ну, я рад, что всё так благополучно разрешилось. Мне надо ехать, если возникнут какие-либо проблемы, мой телефон здесь,– он передал Марии плотный кусок картона. – До свидания и желаю удачи всем. Приятно, когда сложные дела разрешаются так благополучно. Приятно, что в нашей стране так много добрых и отзывчивых людей.

Так вот Аня Северцева неожиданно для себя и, конечно, для Марии стала жить у неё. Директриса долго и обстоятельно объясняла ей про то, что такое командировка и почему папа должен был срочно уехать. Девочка заскучала, но когда ей объявили, что она всё это время поживёт у Марии Александровны, она скрыть своей радости от этого известия не могла. Она невероятно сильно полюбила Марию и смотрела на неё восторженными глазами. И Мария привязалась к девочке и души в ней не чаяла, уделяла её воспитанию много времени. Любовь всегда даёт прекрасные результаты. Незаметно и очень быстро Аня подтянулась в учёбе, внешне стала выглядеть более опрятной и ухоженной и этого не могли не заметить окружающие. Мария купила ей красивые вещи, они часто гуляли после школы. Несколько раз заезжали к Ане домой, когда ей надо было что-то взять, девочка перебирала свои игрушки, показывала Марии семейные фотографии.

Но время летит и иногда гораздо быстрее, чем того хотелось бы. Так прошли эти два месяца, дела у Северцева пошли на поправку, а ещё дней через десять его выписали из клиники.

В тот день Мария сидела в учительской и разбирала письменные работы своих учеников. В учительской скрипнула дверь и показалась голова дежурной.

– Мария Александровна, там вас внизу спрашивают. Кажется, кто-то из родителей. Вы спуститесь?

Мария спустилась вниз по большой школьной лестнице. В школе шли уроки, и её шаги глухим эхом отдавались в тишине. Внизу стоял отец Ани. Она узнала Северцева сразу, хотя и видела всего один только раз, да и то мельком в полутьме лестничной площадки. Больше она узнала его по фотографиям, которые ей показывала Аня и по её рассказам. Честно говоря, она с трудом представляла себе этот день, когда ей всё же рано или поздно придётся расстаться с девочкой. Она очень привязалась к ней. Но этот день настал, и тут уже ничего нельзя было сделать.

– Здравствуйте, Мария Александровна.

– Это вы, Северцев. Здравствуйте, и поздравляю вас с выздоровлением.

– Спасибо. Я всё знаю, и у меня даже нет слов. Я даже не знаю, как мне вас благодарить и смогу ли я когда – нибудь сделать это.

– Пустое. Мне очень нравится Анечка, очень способная девочка и очень хорошая. Больших хлопот она мне не причиняла. Вам надо подумать о ней. Это очень важно. Особенно сейчас. Детям трудно разобраться в проблемах взрослых. Подумайте об этом, Северцев.

– Меня зовут Сергей, – представился Северцев, – Сергей Владимирович.

– Да, конечно, – немного смутилась Мария. – Вы пришли за Аней?

– Да,– он кивнул головой, – я уже был дома, всё привёл в порядок. Я так давно её не видел, верите, сердце разрывается. Мне хотелось бы…

– Конечно, – перебила она его, – Анна тоже очень скучала без вас.

– Правда? – радостно спросил он. – Я уже испугался, а вдруг она меня забыла.

– Она вас очень любит и гордится вами, как же она вас забудет. Я понимаю, Сергей Владимирович, что у вас сложная и непростая работа. Она отнимает много времени. Но ребёнку, особенно маленькой девочке растущей без матери, необходимо внимание. Много внимания. Ей нужна забота, любовь, если хотите,…но не в абстрактном понимании этих слов, а повседневная, реальная. Ей надо, чтобы её любили, гладили по головке, рассказывали разные истории, стирали для неё, кормили её, делали с ней уроки. Вы понимаете меня, Сергей Владимирович? У вас что, совсем нет родственников, какой-нибудь тёти или бабушки? Тогда поищите добрую няню, в конце – концов, женитесь…что ли. В принципе, это не моё дело и, вероятно, я плохой советчик.

– Почему же, но я подумаю об этом, Мария Александровна. Спасибо. Я пойду, заберу Аню? Можно?

– Идите. Вы что, спрашиваете у меня разрешения? Вы – её отец. Только не говорите, что я здесь, Сергей Владимирович, хорошо? Если вдруг она меня спросит, скажите ей, что у меня кончились уроки, и я уехала по делам. Прощайте.

Раздался звонок на перемену, и Мария поспешила скрыться в учительской. Сегодня, впервые за последние почти три месяца она поедет домой одна. Она снова почувствовала тоску и одиночество.

А когда наступило воскресенье, Мария решила посвятить этот день дому. С раннего утра она чистила, убирала, выбивала, перебирала, стирала и иногда смотрела на телефон. Но он молчал, Аня не звонила. Даже ленивый и толстый Боб недоумённо вертел своей тяжёлой головой, пытаясь разыскать так внезапно появившуюся, а потом также внезапно исчезнувшую подружку.

Звонок в дверь раздался неожиданно, ближе к вечеру. Мария знала, что так звонит только Аня. Она открыла дверь и увидела её сияющее и счастливое лицо, рядом стоял её отец. Марии даже стало стыдно за свои эгоистические мысли.

В руках у Северцева был огромный букет роз. Аня нежно обняла её.

– Я так соскучилась без вас, Мария Александровна! А где Боб?

– Он весь день ищет тебя, всё что-то вынюхивает…

Но Аня её уже не слушала. По- хозяйски скинула пальто и с криком – Боб, Боб – бросилась в комнату.

– Вот мы и пришли, Мария Александровна, – Северцев, в отличие от своей дочери был явно смущён и словно не знал, что делать с цветами.

– Проходите, Сергей Владимирович. Добро пожаловать.

– Да, конечно. А это вам, – наконец-то он догадался и протянул ей букет, – знаете, Мария Александровна, я скажу сейчас, а то потом не смогу. Понимаете, я долго думал над вашими словами…тогда, в школе, помните? Конечно, вы правы насчёт ребёнка, насчёт воспитания. Мария Александровна, может быть, вы выйдете за меня замуж?

– Я?! – Мария опешила и отступила на шаг назад.

– Наверное, я не так сказал или я не совсем удачный жених. Но я не виноват, что мы с Аней остались одни, поверьте. Я не причинял зла её матери, я не обижал её. Она сама оставила нас, уехала и не вернулась. Просила меня позаботиться об Ане. Можно подумать, что я сдал бы дочь в детский дом…ерунда какая-то. Наверное, ей не нравилась моя работа, которая отнимает почти всё моё время, но ведь она знала, когда выходила за меня замуж, что я не бухгалтер на фабрике. Работа в органах не говорит о том, что человек…

– Я так не думаю и я так не говорила, – поспешила успокоить его Мария.

– Нельзя сказать, что я старался сохранить семью или примириться, этого не было. Я боялся только за Аню, тогда она была совсем маленькая. Я думал только о том, как я буду заботиться о ней. Потом, потихоньку привык, уже почти пятый год, как мы вдвоём…я не злой человек, вот увидите, вы не пожалеете и я…про вас многое знаю…

– А откуда вы про меня знаете? – удивлённо спросила Мария.

– Нет, нет, это совсем не то, о чём вы подумали. Я не наводил справки. Честное слово, и у Ани я ничего не выпытывал, она мне сама всё рассказывала про вас, да и так очень заметно, что вы добрая, красивая. Я знаю, что вы не так давно в нашем городе и что вы не замужем. А я достаточно обеспеченный человек, вы видели и бывали в моём доме, я всё это готов отдать вам, Мария Александровна. Прошу вас, поймите меня правильно.

– Так, Сергей Владимирович, а может быть, вы просто избрали лучший способ заполучить няню для Ани? – стараясь не обидеть его, весело спросила Мария, но ему послышались обнадёживающие нотки в её голосе.

– Вы не сможете меня обидеть, я на это не поддаюсь,– улыбнулся Сергей Северцев. – А няню я уже нанял, вчера вечером. Она будет стирать, готовить и водить её в школу. Я знал, что вы мне так скажете и поэтому заранее это предусмотрел. Вы необычайная, вы очень красивая женщина, мне трудно объяснить вам свои чувства, для меня это так неожиданно. Я думал, что этого уже не будет, я всё время ждал…

– Меня?

– Не смейтесь. Несмотря на то, что я вас почти не знаю…я, помните, тогда ночью, вот здесь, на лестничной клетке, когда я увидел вас, Мария Александровна…

– Всё. Хватит, Сергей Владимирович. Сейчас я вам ничего не скажу, мне надо подумать. Вы хотите уйти, вы не останетесь?

Он покачал головой и виновато развёл руками.

– У меня накопилось уйма дел на службе. Можно я оставлю Аню у вас, с няней она оставаться не захотела, простите. Мне больше не к кому идти, выручайте.

– Хорошо. Пусть побудет у меня. А насчёт того, что вы мне сказали, то я подумаю и дам вам ответ через некоторое время.

– До свидания, я буду ждать, – неловко потолкавшись в прихожей, Северцев вышел.

– Папа уже ушёл? – ни капельки не расстроившись из-за этого, спросила Аня, ворвавшись с котом на руках в прихожую.

– Да. У него дежурство. Попросил меня, чтобы я снова присмотрела за тобой.

Мария пригнулась к девочке и потрепала кота по холке.

– Где же ты гуляешь, Боб? – тихо сказала она.

– Он не гулял, Мария Александровна, он спал,– ответила ей Аня.

– Я не про этого Боба…я, про другого…– немного рассеянно сказала Мария.

– У вас есть ещё один кот? Да? – радостно крикнула девочка.

– Не знаю.

После этого прошло несколько дней. Подъехав вечером к своей стоянке, Мария увидела машину Северцева. Он ждал её.

– Здравствуйте, Мария Александровна.

– Здравствуйте, Сергей Владимирович. Вы ждёте меня? Что ж, давайте поговорим. Я знаю, зачем вы пришли. Не буду скрывать от вас, что все эти дни я думала над вашими словами. Наверное, я смогла бы согласиться сразу, но есть одно обстоятельство. Очень важное обстоятельство, только ничего такого не подумайте, вы тут не причём. Понимаете, Сергей Владимирович, я не хочу вас обманывать, вернее, я не хочу начинать с неясностей. Есть человек, которого я люблю, и он любит меня. Мы долго были вместе, с самого детства, но судьба разлучила нас. Его сейчас нет в России, обстоятельства сложились не в нашу пользу. У него есть другая семья, он живёт во Франции,…я не хочу вас обманывать. Но если вдруг он появится, если он позовёт меня,…я могу не выдержать. Это единственное, что не позволяет мне принять ваше предложение.

– Это уже в прошлом, Мария Александровна,– Северцев даже не задумывался. – У него семья, он далеко отсюда, а я к вам намного ближе, я совсем рядом. Я буду любить вас. Я обещаю, что никогда не обижу вас. Ну, а если он появится и позовёт, а вы захотите уйти, я не буду чинить вам препятствий, я вам обещаю. Но я постараюсь сделать так, чтобы вы позабыли о нём.

– Наверное, я должна была вам это рассказать, Сергей Владимирович…

Мария сидела на кухне, бессмысленно уставившись в тёмный проём окна. Вошёл Сергей. Начал что-то искать в кухонных ящиках, потом тихо сказал:

– Я проводил Всеволода Константиновича, Маша. Думаю, ему понравилось у нас.

– Хорошо, Сергей. Надеюсь, что так. Спасибо тебе.

– Я хочу, чтобы ты знала, что для меня нет человека ближе, чем ты и я очень люблю тебя. Хочу напомнить и подтвердить – всё, что мы говорили когда-то об этом человеке и всё, что я обещал тебе, остаётся в силе. Я приму любое твоё решение, умоляю тебя, не разрывай своё сердце. Наверное, ты хочешь побыть одна. Спокойной ночи.

Всеволод Бобров медленно отъезжал от дома Северцева. Тихо шёл снег, не переставая ни на минуту и превращая всё вокруг в сказочный новогодний пейзаж. Бобров почему-то вспомнил детство, маму, Марию в школьные годы, новогодние школьные каникулы. Вдруг остро захотелось поговорить с кем-нибудь, ещё выпить.

Ему вдруг показалось, что он потерял Марию, от её дома исходило такое спокойствие, пахло таким простым счастьем! Совершенно недосягаемым для него! Муж, ребёнок, дом, ужин с жареным картофелем, даже кот есть. Он – Бобров не вписывался в этот райский уголок. Ему казалось таким естественным, что она всегда ждала его, что он даже не мог предположить, что это когда-нибудь закончится. А он потеряет Марию. Но ещё был шанс, без неё его жизнь теряла всякий смысл, и он должен был придумать, как увести её с собой отсюда, навсегда. Сейчас уже эта задача становилась трудно выполнимой. Зачем он сюда приехал?

Улицы маленького города были необычайно пустынны, впрочем, было уже далеко за полночь. Он подумал о том, что так и не позаботился о своём ночлеге и вспомнил о совете дорожного инспектора. К счастью, гостиничный номер он получил без особых хлопот и, оставив машину на стоянке, поднялся к себе в номер. Только сейчас он ощутил невероятную усталость. Он скинул обувь, бросил пальто на постель и уселся в большое кожаное кресло. Долго сидел так, молча, потом поднял трубку телефона. Ему ответил гостиничный коммутатор.

– Ресторан, пожалуйста, – попросил Бобров.

– Вам прислать меню? – раздался вежливый голос в трубке.

– Нет. Пожалуйста, примите сразу, у меня мало времени. Ничего сложного.

– Хорошо. После полуночи у нас наценки. И нет горячих блюд, только закуски.

– Понял. Номер 242. Бутылку водки…у вас есть «Русский стандарт», отлично, нет, пол-литровой хватит. Маслины, только не фаршированные и не зелёные, если есть испанские, чёрные, побольше. Потом нарежьте, пожалуйста, лимон и засыпьте сахарным песком. Минеральную воду, только без газа, хорошо, пусть будет местная. Немного или грудинки, или буженины. Что? А как же, об этом не спрашивают, как же без солёного огурца, это же классика. Вот и всё. Пожалуйста, поторопитесь, а не то я усну.

В ожидании выпивки, Бобров включил телевизор и быстро пробежался пультом по немногочисленным каналам. Войны, смерть, убийства, взрывы, террор, тусовки звёзд, разборки политиков, во всём мире одно и то же. Негде было остановить свой взгляд, и он скоро раздражённо отбросил пульт в сторону.

В дверь постучали. На пороге стоял улыбающийся официант.

– Ваш заказ. Разрешите?

– Конечно.

Официант аккуратно и не спеша разложил закуски на небольшом столе, открыл бутылку минеральной воды, наполнил ею большой пузатый бокал. Потом поднёс к нему запотевшую бутылку «Русского стандарта», предлагая убедиться в том, что она запечатана и профессионально красиво дёрнул за пробку. Медленно наполнил маленькую хрустальную рюмочку и, протерев бутылку, поставил её на стол.

Бобров, тем временем, посмотрел на счёт и положил деньги на блюдечко. Официант бросился в карман за сдачей, но Бобров опередил его.

– Не надо. Это за оперативность.

Официант кивком головы поблагодарил его, но явно не спешил уходить, что не могло не насторожить Боброва.

– Что-нибудь ещё? Этого не достаточно? – он кивнул головой на блюдечко с деньгами.

– Нет, нет, всё нормально. Благодарю вас. Может быть, – осторожно начал он – желаете хорошо провести время? Девочки у нас прелесть и не очень дорого по сравнению со столицей. Можно просто массаж, можно до утра, на любой вкус. Естественно, безопасность и конфиденциальность гарантируется.

Бобров немного помолчал, официант это понял по- своему и торопливо добавил:

– Простите, я просто хотел вам услужить.

– Нет. Вынужден разочаровать вас. Благодарю. Не забудьте захлопнуть дверь. И ещё, я бы попросил вас посуду сегодня не убирать, не приходите больше сегодня. Уберёте завтра утром.

Бобров не пошёл за ним следом, а быстро одну за другой опрокинул в себя две рюмки водки и закусил солёным огурцом. Приятно захрустело во рту. Сразу почувствовал себя пьяным, сказывалось выпитое у Северцева дома.

Вдруг ему стало жарко. Он подошёл к двери балкона и резко открыл её. В комнату ворвался поток свежего морозного воздуха. Бобров распахнул ворот рубашки, вышел на заснеженный балкон и даже не заметил, что он в тапочках. Бесконечно глубокая и беззвучная темнота простиралась вокруг, снег почти перестал падать, а похожие на маленькие алмазы многочисленные звёзды на чёрном небе предвещали морозную и солнечную погоду.

Почти час Сева Бобров торчал у закрытой двери начальника отдела кадров, министерства внешней торговли. Только вчера у него закончилась практика. Теперь он должен был получить две недели отпуска. Мария уже уехала в Покровку и ждала его там, ждала его и мать, друзья. В Покровке шли приготовления к свадьбе.

– Вы ко мне? – сначала Севе показалось, что он слышит голос во сне. Но он быстро пришёл в себя и увидел стоящего рядом с ним немолодого мужчину.

– Здравствуйте. Я сюда, – Сева ткнул пальцем в закрытую дверь, – мне к начальнику отдела кадров.

– Значит, ко мне, – весело ответил мужчина, – проходи. Практикант? – догадался он.

Мужчина взял его бумаги, на ходу перелистал их и показал Севе Боброву на стул напротив. Пару минут внимательно рассматривал документы.

– Так, Бобров Всеволод Константинович, так, так, что ж, Бобров, твоя практика окончена. Кроме слов благодарности здесь ничего нет, молодец! Я позабочусь, чтобы это отметили в представлении. И какие у тебя дальнейшие планы? Поработать не хочешь?

– Я хотел бы съездить домой, мне же положен отпуск? – осторожно спросил Сева.

– Конечно, отпуск положен. А живёшь ты где, Всеволод Константинович?

– Ярославская область, город Покровка,…видите ли, у меня свадьба.

– Свадьба?! Женишься!? Поздравляю! Это правильно, Бобров, без хорошей и крепкой семьи в этом мире ничего нельзя добиться, особенно в нашей системе. И чем раньше ты создашь свою семью, тем раньше ты чего-нибудь добьёшься. Хорошо, Бобров, тогда пиши заявление и укажи, что по личным обстоятельствам, я тебе ещё недельку добавлю. Оформим тебе послеучебный отпуск, поможем материально, а после отпуска отправим тебя в отдел стран экономической взаимопомощи – СЭВ, значит. Повозишься пока на базе в Строгино, а потом, если всё будет нормально…

Раздался телефонный звонок, кадровик жестом попросил подождать и поднял трубку. Он долго слушал, краснел, нервничал, крутил головой по сторонам, потом заговорил и сам, резко и чётко:

– Я тебя послушал, а теперь и ты послушай меня и не перебивай. Это не в моих силах, понимаешь ты это, не в моих. Раньше надо было думать об этом. Список группы сопровождения и экспедиторов в том числе, оформляется как минимум за две недели, тем более в капстрану. Ты что, не знаешь, что личные дела проходят проверку? Знаешь? Вот и молодец! Вот бери и поезжай сам, если людей не подобрал. Всё!

Он положил трубку на место и продолжил, как ни в чем, ни бывало, весело балагурить:

– Значит так, Всеволод Константинович Бобров, на чём мы с тобой остановились? Так, так, работать после отпуска будешь на базе, в Строгино, у Ушакова. Поднатаскаешься на московских базах, складах, представительствах, а потом посмотрим. Биография у тебя хорошая, если за год-два ничего не случится, неприятного…тогда отправим в Польшу или Чехословакию. Понятно, Бобров?

– Да, понятно, – ответил Сева.

– Зарплата, согласно штатному расписанию, – весело продолжал кадровик. – После обеда придёшь в бухгалтерию, твоё заявление я отправлю в плановый отдел, получишь отпускные и ещё тебе положен месячный оклад, как молодому специалисту. И можешь ехать на свою свадьбу. Только смотри, Бобров, не задерживайся. Работы много. А теперь, ноги в руки и можешь идти.

Только Сева встал и собрался поблагодарить кадровика, как дверь широко и без стука распахнулась, и в кабинет вошёл Александр Иванович Прокофьев – отец Натальи Прокофьевой. Бобров знал, что он работает здесь, в министерстве внешнеэкономических отношений и занимает ответственный пост председателя экспертной комиссии. Не обращая внимания на Севу и словно не замечая его, Прокофьев обратился к кадровику. Тот уже стоял почти в постройке «смирно», весь обратившись в слух.

– Мне только что позвонил Малышев, я ничего не мог понять, – быстро начал Александр Иванович, – что там у вас случилось?

– У нас ничего не случилось, Александр Иванович. Это у них случилось.

– Короче, пожалуйста. У меня совсем нет времени, – строго попросил Прокофьев.

– По контракту с французами в группу не включили экспедитора, элементарное головотяпство. Некому теперь сопровождать груз во Францию, до Гавра. А без сопровождения не пропустит таможня. Отплытие сухогруза завтра из Ленинграда. Что делать, ума не приложу. А где я ему найду специалиста за один день!? Ведь списки он сам подаёт, Малышев. Вот упустил, а теперь на кадры жалуется…

– Он не жалуется, он просит помочь ему, Николай Петрович.

– А как?! Всё-таки, Александр Иванович, капстрана…вы же знаете, проверка документов, язык, квалификация…особый отдел, они же не пропустят, Александр Иванович. Вот пусть Малышев сам и едет. У меня нет свободных специалистов.

– Понятно. Но у него жена в больнице, ему сейчас никак не вырваться.

– Я и не знал, Александр Иванович, простите. Но всё равно, даже не знаю, что сейчас можно сделать. Мог бы предупредить, хотя бы за несколько дней. Я бы что-нибудь придумал, резерв подключил.

Прокофьев оглянулся и только разглядел стоящего у двери Боброва. Он улыбнулся ему как старому знакомому.

– Всеволод Бобров – однофамилец и тёзка знаменитого спортсмена, – припоминая, весело поздоровался Александр Иванович. – Не ошибся, надеюсь?

– Здравствуйте, профессор, – улыбнувшись ему, ответил Сева. – Не ошиблись.

– Как успехи, Бобров? Я и не узнал тебя сначала, возмужал. Богатым будешь.

Кадровик обрадовался смене темы разговора и ответил за Севу:

– Вот, окончил послевузовскую практику. Отзываются похвально, теперь отправляем его в отдел стран СЭВ.

– Знаю. Я ему сам подписывал распределение. Что ж, Бобров, желаю успеха.

– Спасибо, профессор.

– В отпуск идёт Бобров, жениться собрался,– не унимался кадровик, – вот создаст семью, а потом…

Кадровик ещё что-то говорил про смену поколений, про ответственность и трудолюбие, но Сева его уже не слышал. Сева вспомнил Наталью, и ему стало немного не по себе. Ему вдруг показалось, что Александр Иванович знает об их отношениях с его дочерью. И, действительно, профессор о чём-то задумался, он даже изменился во взгляде и неожиданно спросил:

– А язык у тебя, какой, Бобров? Какой язык ты изучал?

– Французский, – ещё ничего не понимая, ответил Сева.

– Со словарём?

– Нет, профессор. Бегло. Читать, писать…

– С органами, с комитетом проблем нет? Родители, родственники за границей?

– Не должно быть. Меня же совсем недавно проверяли, перед практикой. Я анкету заполнял, писал автобиографию. Мой отец погиб на государственной службе.

– Слушай меня внимательно, Бобров, поедешь во Францию, – решительно заявил Прокофьев. – С грузом. Как там у него с личным делом?

Профессор посмотрел на кадровика. Тот, казалось, был немного обескуражен, но только немного и быстро пришёл в себя, когда понял, куда клонит Прокофьев.

– В норме, Александр Иванович. Только вот, холост наш Бобров. Как бы комитет не отклонил кандидатуру. Не любят они холостяков отправлять за границу. Не доверяют им.

– С комитетом я договорюсь, дам личную гарантию. Я этого парня хорошо знаю. Значит так, срочно оформляйте ему загранпаспорт. В общем, готовьте его, всё как положено, инструктаж, техника безопасности. Я до конца дня буду у себя. Если, что не так, звоните. Малышевский груз очень важен, эта операция находится под контролем ЦК. Введите его в курс дела, ознакомьте с документами. Позвоните самому Малышеву, скажите, что нашли замену, пусть и он сам приедет и проинструктирует Боброва. Объяснит, так сказать, нюансы. Давайте, работайте, работайте!

Кадровик всё это время согласно махал головой. Прокофьев, наконец-то обратился и к самому Боброву.

– Вот что, Бобров, придётся отложить отпуск. Ты комсомолец? Ну, значит и Родина тебя не забудет. Отпуск придётся отложить, потом отгуляешь. Будь здоров, Всеволод Константинович. Николай Петрович тебе всё объяснит.

Только Прокофьев вышел, как кадровик развёл руками и замотал головой.

– Вот, что значит родиться в рубашке. Ну и везёт же тебе, парень. Быстро в отдел виз, или нет, беги на первый этаж к фотографам. Я сейчас туда позвоню. Надо же, люди годами ждут, а тут – только с парты и сразу – Франция! Прокофьева – то, откуда знаешь? Родственники, что ли?

– Получается так, – замялся Бобров, – но мне бы домой съездить. А свадьба, как же?

– Вот что, Бобров, слушай меня внимательно. Свадьбу придётся отложить, через месяц вернёшься, привезёшь своей невесте настоящие французские духи, и она тебе всё простит. Учти, парень, это шанс и если тебе повезёт, если хорошо себя зарекомендуешь, то тебя могут там оставить…ну и везучий же ты, Бобров, – неожиданно он запел вполголоса, – пароход белый – беленький, ты меня позови, мы по палубе бегали, целовались с тобой… везучий, чёрт…собирайся, ночным экспрессом в Ленинград!

Конечно, он был счастлив тогда. Получить такое назначение сразу после окончания института было практически невероятно. На такое могли рассчитывать только единицы, а удача выпала ему, Севе Боброву. Способности здесь играли небольшую роль, в его институте дураков не держали. Связи, в том числе родственные, ценились на вес золота. Простая случайность, как ему казалось тогда, один маленький эпизод и словоохотливый кадровик разнёс по всему министерству, что Бобров – родственник самого Прокофьева. И этого оказалось достаточным, что перед Севой открылись все двери, он не мог не заметить особого отношения к себе. Но оставалось самое трудное – объяснение с Марией, с матерью. Он очень боялся, что его могут не понять.

Вечером все документы уже были готовы. Его затаскали по кабинетам, усталый, но довольный, он вышел из здания министерства. В его кармане лежал новенький загранпаспорт, служебное удостоверение сотрудника министерства внешнеэкономических связей. В папке лежало рекомендательное письмо на имя торгового атташе во Франции, сопроводительные документы на важный груз, а в руке он держал билет на ночной рейс «Красной стрелы». До отправления поезда оставалось немногим более пяти часов…

Сева Бобров очень любил Марию, чего в его любви было больше, искреннего чувства или детской привязанности, он не знал. Тогда, он просто никогда не предполагал, что в его жизни может быть другая женщина, не Мария. Но сейчас, торопливо собираясь на Ленинградский вокзал, он ясно и отчётливо ощущал, что ничто и никто на свете не сможет заставить его отказаться от этой служебной поездки. Даже Мария!

Ему повезло, и он сделал первый и очень серьёзный шаг к своему будущему благополучию. Он успокаивал себя тем, что всё это он делает и для неё, для Марии. Он не хотел возвращаться в провинцию, где всё напоминало ему о бедном и невесёлом детстве.

Пожив почти шесть лет в столице, ценой невероятных усилий ему удалось закончить престижный вуз. Случайный эпизод, случайная встреча с могущественным и влиятельным человеком дали ему шанс проявить себя, показать свои способности и знания. Разве можно было этим не воспользоваться?! Бобров жил только будущим, он не любил вспоминать своё детство в провинции. А что там было вспоминать? Смерть отца, безотцовщина, постоянные мытарства бедной, замученной нищетой матери, какая-то сюрреалистическая жизнь в маленькой и сырой квартирке, жизнь без будущего.

Благодаря стечению обстоятельств ему удалось вырваться оттуда и теперь ни за что на свете он назад не вернётся. Он построит свою новую жизнь, заберёт мать и Марию. В Покровку он больше никогда не вернётся. Никогда! Это было его осознанное решение.

До назначенного срока свадьбы оставалось три недели, до отправления «Красной стрелы» меньше пяти часов. Выбора уже не было, оставалось только позвонить и убедить Марию в том, что это шанс и судьба, что это необходимо для них обоих, для их будущего. Объясняться придётся по телефону и, не желая терять время, он поехал к её тётке.

Ада Никитична и Степан Васильевич приняли его очень хорошо. К счастью, всё обошлось как нельзя лучше, и он заручился их поддержкой. Они, конечно же, были в курсе предстоящего бракосочетания Марии и Севы, они тоже собирались в Покровку, но и на них произвело впечатление такой неожиданный поворот в его судьбе. Они посчитали это за хорошее предзнаменование его дальнейших успехов, безоговорочно приняли его сторону и обещали посодействовать объяснению с родителями Марии.

Сначала Сева позвонил матери. Она, кажется, его не поняла. На все его рассказы о Франции, о судьбе и о будущем благополучии она отвечала одной и той же фразой «А как же Маша, сынок?»

Объясниться с Марией оказалось, на удивление, намного проще.

–…это шанс, Мария, понимаешь? Помоги мне, не обижайся, постарайся убедить родителей в том, что это очень важно для меня, для нас обоих и свадьбу необходимо отложить, отодвинуть совсем на немного. Я вернусь меньше чем через месяц, и ты увидишь, как мы заживём! Сейчас мне трудно тебе объяснить что-нибудь по поводу этой поездки, я сам толком ничего не знаю,…но ты должна мне верить. Я люблю тебя, я очень скоро вернусь и мы заживём совсем по-другому. Мы станем богатыми, Мария, я не смогу упустить этот шанс, прости.

– Ну что ты, Сева, я верю тебе и я очень за тебя рада. Я так люблю тебя и, наверное, поэтому немного эгоистична, прости. Конечно, езжай, я подожду тебя. Я могу ждать тебя всю жизнь. Я очень хочу стать твоей женой, кроме тебя мне никто не нужен. Я всегда хочу быть рядом, хочу заботиться о тебе, стирать для тебя, гладить твои вещи, готовить для тебя еду. Я хочу ребёнка, Сева…нашего ребёнка. Ты только не бросай меня, хорошо…я не перенесу этого.

– Мария, зачем так трагично? С чего ты это взяла?

– Напиши мне оттуда, Сева, я буду тебя ждать…

Потом он часто будет вспоминать тот разговор и всё время думать о том, что было бы, если она со свойственной ей прямотой поставила бы ему тогда ультиматум. Или она или эта поездка! Ведь все знали об их свадьбе, разве можно такое утаить в маленьком городке. Назначен день регистрации в Загсе, уже были приглашены гости, куплены кольца и тут такое! Впрочем, нет. Он всё равно бы уехал!

Всё, что происходило потом, напоминало один короткий фильм о счастливом и везучем парнишке. «Красная стрела», Ленинград, белый пароход, море, Гавр и наконец – Париж! Париж, где каждый, кто туда попадает впервые, чувствует себя немного Наполеоном. Все прошло без сучка и задоринки, груз был доставлен в целости и сохранности и вовремя. На терминале его встречали сотрудники нашего торгпредства. Секретарь представительства был необычайно любезен и доброжелателен.

– Добро пожаловать во Францию, Бобров. Я вижу, что с языком у вас проблем нет, вернее, – он улыбнулся и поправился, – слышу. Немного практики и можно будет тянуть на премию братьев Гонкур. Сегодня отдыхайте, Бобров, а завтра будем решать, как правильно использовать ваши способности в дальнейшем. Сейчас я объясню, как добраться до нашего представительства. Это недалеко отсюда. Там же и будете жить, пока. В представительстве обратитесь в общий отдел. Там уже про вас знают и всё объяснят. Будьте здоровы.

Действительно, это было совсем недалеко. Через полчаса он подошёл к небольшому и красивому особняку. У входа дежурил полицейский. На маленькой латунной табличке было выведено на русском и французском языках – « Торговое представительство СССР». Он показал полицейскому своё удостоверение, тот вежливо козырнул и показал на парадный вход. На первом этаже у входа его встретил сотрудник охраны. Быстро пробежал глазами по его бумагам, кивнул головой вверх и сказал на чистом русском языке:

– Вам на второй этаж, товарищ Бобров. Общий отдел. Кабинет номер 8.

Сева поднялся наверх, в сумрачном коридоре было тихо и прохладно. Он остановился у двери с цифрой 8, одёрнул на себе пиджак, поправил волосы и постучал.

– Войдите, – раздался женский голос.

Он вошёл и увидел стоящую к нему спиной в глубине комнаты женскую фигуру, разбиравшую корреспонденцию в маленьких почтовых ячейках. Она обернулась, и Бобров от удивления чуть не отступил назад. Перед ним стояла Наталья Прокофьева.

Телефонный звонок трезвонил достаточно долго. Бобров не спал, но брать трубку ему не хотелось. После выпитого голова отяжелела, под аккомпанемент телефонной трели он выпил ещё рюмку водки, запил её минеральной, бросил в рот кусочек лимона. Потом всё же взял трубку.

– Не разбудил? – Бобров, конечно, сразу узнал голос Северцева.

– Нет. Я ещё не ложился. Или ложился и проснулся, не помню. Слушаю вас.

– Это Северцев.

– Я понял, Сергей Владимирович, что это вы. Навряд ли, мне ещё кто-нибудь позвонит в этой дыре.

– М – да, – вежливо проглотил Северцев насчёт дыры и добавил,– я сожалею, что так поздно или так рано, не знаю. Нам, вероятно, необходимо встретиться и поговорить.

– Да. Может быть, – согласился Бобров. – Встретиться и поговорить. Конечно.

– Когда и где? – спросил Северцев. – Чтобы вам было удобно. Есть идеи?

– Мне всё равно, это ваша территория и ваша идея, вы и предлагайте.

– Хорошо, тогда поужинаем вместе, сегодня вечером. После шести часов я буду ждать вас в кафе «Скала», на набережной. Это место легко найти. Его все знают. Там такой комплекс незатейливый, кафе, парочка магазинов, лотерея и ещё что-то. Это недалеко от вашей гостиницы.

– Хорошо, я найду. Пусть будет «Скала». До вечера.

Бобров бросил трубку и посмотрел на часы. Было семь часов утра. Он прошёл в ванную, принял горячий душ и согрелся. Вышел, выпил остаток водки прямо из горла бутылки, закусил последним кусочком лимона, поставил будильник на полдень и лёг спать. Уже засыпая, сначала подумал о том, что, кажется, он напрасно приехал. А потом решил, что он много выпил.

Студенческие спортивные игры походили к концу. В финальной встрече по волейболу будущие экономисты встречались с будущими авиаинженерами. На трибунах маленького спортзала шум стоял неимоверный. Совсем немного не хватило Севе Боброву с друзьями до победы. Усталые и разочарованные этим поражением, под улюлюканье недоброжелательных трибун, они молча и торопливо шли в раздевалку. Рядом толпы болельщиков окружили их соперников и возбуждённо поздравляли с победой, хлопая по плечам и подбрасывая вверх.

– Это кто такой? – спросила Наталья Прокофьева у подруги, кивнув головой в сторону Боброва.

– Где? Кто тебя интересует, Наташа? Победители или проигравшие…

Наталья Прокофьева – студентка третьего курса, была членом спортивной комиссии студенческого комитета. По регламенту именно ей полагалось вручать дипломы и подарки победителям.

Наталья знала, что она красива. Ещё в школе, за ней начали толпой увиваться поклонники. Ей рассказывали, что её мать была драматической актрисой, большой популярности ей добиться не дала неожиданная и трагическая смерть. Наташа совсем не знала и не помнила её, мама была родом из Сибири и по рассказам, немногих знавших её, была очень красивой и совсем недолго прожила в Москве. Замуж за Александра Ивановича Прокофьева она вышла в самом начале своей артистической карьеры, но папа почему-то не любил вспоминать о ней. Для Наташи это оставалось самой большой тайной её жизни. Он тогда уже был достаточно известным деятелем в академическом мире и боготворил свою молодую жену. Александр Иванович был старше матери Натальи на двенадцать лет, ему уже было далеко за тридцать, когда родилась Наташа. С Еленой Нечаевой – так звали её мать, он познакомился случайно, во время одной из своих командировок в Новосибирск и привёз её в Москву. Почти через год и родилась Наташа. Рождение дочери положительно сказалось на артистической карьере матери, ведущие режиссёры один за другим стали предлагать ей роли. Она закружилась в лучах опьяняющей славы. Это не могло не сказаться на её отношениях с мужем. Но потом та самая автомобильная катастрофа и Александр Иванович стал вдовцом, так, во всяком случае, ей рассказывали. Но в семье было не принято распространяться на эту тему.

– Где? Кто тебя интересует?

– Вон тот высокий брюнет…

– А-а, это Сева Бобров с экономического факультета. То ли с Рязани, то ли с Казани, вообщем, деревня – матушка. Живёт в общаге, учится хорошо, не пьёт, не курит, по танцплощадкам не бегает. Как видишь сама, спортсмен. А что, симпатичный паренёк. Знаешь, Наташка, а у тебя глаз намётанный, надо же, я его сто лет знаю, а ты сразу разглядела. Приятный парень.

– Ты даёшь, подруга, откуда ты его можешь сто лет знать? Ты что, тоже казанская?

– Дружок его мне про него всё рассказал, Игорь Разумовский. Он уже месяц всё ко мне клеится. А он с твоим Бобровым в одной комнате живёт.

– Да-а-а?! С моим Бобровым?!– засмеялась Наталья. – С каких пор он стал моим?

– Понравился тебе? А что, положительный герой, честное слово. Тогда могу сообщить тебе ещё кое – что. У него есть девушка. Она с педагогического факультета иняза, англичанка, зовут Машей. И не просто девушка, а будущая жена, знаешь, этакая Татьяна Ларина, коса, краса и так далее и тому подобное. Одним словом – провинция.

– Брось болтать подруга, меня не интересует эта Ларина. Значит, ты говоришь, что Разумовский ухаживает за тобой? Скоро у меня день рождения. Вот и пригласил их на мой день рождения. Обоих. Только предупреди своего Разумовского, чтобы без этого положительного героя не являлся, понятно?

Наталья Прокофьева была хищницей. За её миловидной, располагающей внешностью скрывалась незаурядная, сильная и непростая натура. Современными технологиями экономики она занималась только для того, чтобы ублажить своего отца. А отца она любила и немного жалела. Она кое-что слышала о своей матери, о её судьбе, несмотря на то, что от неё это тщательно скрывали. Отец не любил вспоминать о ней и Наталья его не расстраивала ненужными расспросами, но не могла не чувствовать, что прошлое оставило в нём большую рану.

Александр Иванович мечтал увидеть свою дочь продолжателем своего дела, мечтал передать ей свой богатый опыт. Большим учёным, в полном смысле этого слова, он так и не стал, хотя и заработал, и как он полагал – справедливо, все или почти все существующие регалии академического мира. Он был признанным лидером – организатором науки, с ним считались, его уважали и ценили его мнение. Александр Иванович Прокофьев – был экспертом многочисленных внешнеэкономических комиссий, председателем ряда перспективных международных проектов, много лет был руководителем ведущих экономических университетов.

Единственную свою дочь он боготворил и дал ей прекрасное образование. Ещё в детстве она начала изучать иностранные языки и уже в школе она свободно могла изъясняться на английском и французском, с уважением относилась к точным наукам. С такой подготовкой и при такой поддержке не стоило большого труда вычислить дальнейший жизненный путь Натальи Прокофьевой. Уже, будучи студенткой, она знала, что пройдёт два – три года, и она начнёт свою трудовую деятельность где-нибудь в Европе, в каком-нибудь торговом представительстве или даже посольстве. Она готовила себя именно к такой роли и в своей подготовке она часто пользовалась советами отца. Одну тему они оба старательно старались обходить – это её личная жизнь. Отец никогда в её дела не вмешивался, предпочитая держать дистанцию, справедливо рассчитывая на её благоразумие. Наталья ценила это и старалась не подводить его. Ей это удавалось, он это ценил. Наталья чувствовала, что познакомившись с Бобровым, она может сильно угодить отцу. Александр Иванович был, в некотором роде, этаким национал – патриотом, приверженцем народности, обрядности, православия. Ему не нравились волосатые или сильно бритые и стильно одетые друзья дочери, которые иногда навещали её. Он не любил богему и даже не старался этого скрыть. То ли дело – Бобров! Высок, красив, умён, без вредных привычек, уважителен к старшим, не испорчен городской суетой и без тусовочных замашек. И самое главное – Бобров был родом из простой, русской, провинциальной и трудовой семьи. А это в глазах Александра Ивановича было достоинством. Ведь Прокофьеву было не безразлично, с кем дружит его дочь. Он понимал, что она девушка на выданье и что рано или поздно ему придется смириться с появлением в семье чужого человека. Такой, как Бобров, подходил идеально, её отцу ничего не будет стоить изменить его жизнь, а взамен получить уважение и благодарность. Так ей казалось, во всяком случае. Тем более, что факультет, на котором учился Сева Бобров, поставлял кадры для служб министерства внешнеэкономических отношений, где слово Прокофьева было весьма и весьма весомым.

Компания была в самом разгаре. Появление Боброва с Разумовским было встречено бурными овациями. Не привыкший к застольям, Сева быстро захмелел и уже через каких-либо полчаса распевал со всеми весёлые застольные песенки, смеялся над пошлыми анекдотами, лихо отплясывал. Воспользовавшись паузой, он выскочил на балкон и с удовольствием глотнул огромную порцию ночного воздуха. Он расстегнул почти до последней пуговицы рубашку и с наслаждением подставил своё разгорячённое тело под свежий, прохладный ветерок. Вино вскружило ему голову. Далеко впереди, до невообразимой дали горизонта, в тёмно-сиреневой дымке плыла Москва. Огромная жёлтая луна лениво распласталась над спящим городом, а многочисленные звёзды своим мерцанием словно спорили с рубиновым отблеском соперниц на башнях Кремля. Так хотелось жить!

Сева даже не заметил, как на балкон вышла и Наталья Прокофьева.

– Ну что, Бобров,– она вплотную подошла к нему, – ведь я сегодня именинница. Ты будешь поздравлять меня?

Она стояла так близко, у него всё горело внутри, он почти почувствовал её своей кожей и жар вырывался наружу. Она же обвила ему шею двумя руками и, пригнув к себе, впилась в него губами. От неожиданности он потерял равновесие и неловко зашатался. Наталья засмеялась.

– Разве я тебе не нравлюсь?

Она говорила вкрадчиво, тихо, почти шёпотом, так, как – будто по песку ползёт змея.

– Я…я не знаю, – он почти шатался, то ли от вина, то ли от неё, то ли и от того и от другого вместе.

– Не знаешь? – её самолюбие было уязвлено, она не смогла скрыть этого. Но почти сразу опомнилась и, списав его нерешительность на неожиданность ситуации, уже мягче сказала:

– А ты мне нравишься, Бобров.

Этой минуты ему хватило, чтобы придти в себя. Он опомнился и уже уверенным голосом заговорил с ней.

– А почему ты зовёшь меня по фамилии? – неожиданно спросил он.– Я же не называю тебя – Прокофьева. Это что, последствия учебно-организационного процесса или ты не знаешь, как зовут меня?

– Знаю. Тебя зовут Всеволод. Сева.

– Вот так и называй. Знаешь, Наталья, я, пожалуй, пойду. Уже поздно, а нам с Игорем до общаги добираться на край земли. Боюсь, что он без меня заблудится. Спасибо за прекрасно проведённый вечер.

Он медленно и нерешительно обошёл весь большой балкон по периметру, не снимая руки с перил ограждения, подошёл к дверям в комнату и прислушался. В квартире стояла неимоверная тишина, не было слышно ни голосов гостей, ни звука музыки. Куда девалась вся честная компания!? Он толкнул дверь рукой и опешил. Ему показалось, что он в другой квартире. Он повернул голову назад и вопросительно посмотрел на неё.

– Твой Разумовский давно ушёл. Со своей новой подружкой. Не хотел лишать тебя романтических мечтаний на балконе. А ты романтик, простоял на балконе почти час.

– Час!?

– Ну да, мне показалось, что ты решил спрятаться от всех. Все ушли и тебе некуда спешить. Папа тоже уехал. Скоро утро и ты можешь остаться. Ты хочешь остаться?

После этого случая Бобров долго не видел Наталью Прокофьеву, почти два месяца. Сославшись на недомогание, он редко встречался и с Марией. Ему было стыдно. Сначала ему казалось, что он совершил непоправимую ошибку, изменил любимой девушке. Он более всего боялся, что Мария каким-то образом узнает об этом и его пугали последствия. Но время шло. Мария ничего не узнала и потихоньку повседневная жизнь несколько умерила мучавшие его угрызения совести. В его рассуждениях, в его душевных внутренних переживаниях появились даже оправдательные доводы. Конечно, ведь он был совсем неопытным, он никогда не ухаживал за другими девушками и эта неожиданная компания, вино,…в чём он виноват? В самом деле, не ночевать же на улице? Его же пригласили на день рождения, разве можно было не пойти? Ну, так получилось,…пьян был…и вообще.…А всё остальное, самое главное, не считается. Никто и не узнает, ничего и не было! Конечно, он лукавил. Та, неожиданная близость с Натальей взволновала его. Ведь она была красивой, умной, соблазнительной. Любой мужчина был бы счастлив в обществе с ней, не говоря уже о большем. Сева был смущён от того, что она выбрала именно его. Почему его? Он списывал всё на случайность, компания, вино…ведь вино бьёт в голову не только парням,…наверное. Ведь они даже не были знакомы до этого! Конечно, он был сдержан и провинциален в своих суждениях, он никогда не одобрил бы такую свободу действий ни одной женщины. Он пообещал Наталье позвонить ей уже на следующий день. Она сама вписала свой номер телефона в его маленькую записную книжку, могла бы не записывать. Номер показался занятным. Он шёл по арифметической нарастающей. 234-56-78. И его, конечно, не стоило большого труда запомнить. Но он не позвонил, но не потому, что вёл какую-то замысловатую игру, а просто потому, что даже не знал, о чём он будет говорить с ней, и поэтому старался избегать её. И главное, конечно, его отношения с Марией подверглись серьёзному испытанию. Появление Натальи Прокофьевой в его жизни не могли серьёзно повлиять на них, хотя и думать о том, что всё прошло так бесследно, не приходилось. Они были абсолютно разными, Мария и Наталья. Они были словно из разных, противоположных миров.

До этого случая ему никогда не приходилось сравнивать Марию с кем-либо, он даже не мог предположить, что ему придётся это делать когда-то. Отношения с Марией казались ему незыблемыми, прочными, не подлежащими даже малейшему сомнению. Но первое же, совершенно случайное знакомство с другой девушкой показали ему, что это не так. Он так легко изменил ей, что ему было совестно даже перед самим собой.

Он не позвонил Наталье Прокофьевой и всячески избегал её. Так прошла неделя, другая. И она не делала попыток найти его, и он почти с облегчением предположил и подытожил, что всё это обычная, случайная история, разбавленная лёгким вином и ночной романтикой. Может быть, эту историю надо просто забыть и всё? Но так ему только казалось, всеми силами он старался сохранить своё привычное состояние, но у него не получалось. Её образ не давал ему покоя, он мучился и не находил себе места.

Перед первомайскими праздниками в общежитие нагрянула комиссия. Как и обычно, проверяли чистоту, порядок, паспортный режим. Такое всегда бывает перед праздниками. Общежитие стало похожим на самый настоящий пчелиный улей. Прятали «нелегалов», которых было в избытке, освобождали комнаты от пустых бутылок, незарегистрированных раскладушек, дополнительных электро и радиоприборов. В комиссию входили работники ректората, деканата, члены студенческого комитета и комендатуры жилищного фонда. Неприятностей с комиссией не желал никто, это могло отразиться на стипендии, а учитывая конец учебного года и на уровне отметок за успеваемость. Комната, в которой жил Бобров, была на хорошем счету. Тем не менее, ребята почти целый час драили всё вокруг и приход комиссии они встретили в соответствующей экипировке, с тряпками и вениками в руках.

Первой вошла комендант – большая и толстая женщина неопределённого возраста в какой-то непонятной полувоенной форме со странными знаками различия и блокнотом в руках. Она обвела всех вокруг начальствующим взглядом и выдала басом:

– А-а-а…голубчики, зашевелились. Комната номер 121, – торжественно объявила она, пропуская вперёд членов комиссии – так, посмотрим, кто здесь живёт. Бобров, Разумовский, Севастьянов.

Но Сева уже обомлел. Последней в комнату, вместе с членами комиссии, вошла Наталья Прокофьева. Он не мог свести с неё глаз и стоял как заколдованный. Он не мог понять, что она здесь делает.

– Ты чего, Бобров? – тихо сказала она ему, заметив его состояние. – Я член комиссии. Член комиссии от студенческого комитета. А что, нельзя?

– Почему…можно, но просто я подумал, что ты…– он попытался ответить.

– Что я? – не дала ему договорить Наталья. – Ты просто подумал, что я пришла к тебе? В гости? Вместе с этой комиссией? Ну, ты даёшь, Бобров.

Члены комиссии и друзья Боброва с интересом наблюдали за этой сценой, но тут комендант постучала костяшками пальцев по столу и подозрительно посмотрела на Прокофьеву, а потом на Боброва.

– Товарищи члены комиссии, попрошу не отвлекаться. У нас ещё много работы. Пойдём дальше, здесь всё нормально. Видать кто-то слил информацию о предстоящей проверке, нигде не видно пустых бутылок.

– Вы идите, пожалуйста, я сейчас вас догоню, – попросила Наталья. Комиссия поспешно ретировалась, друзья Боброва догадливо переглянулись и вышли вслед за комиссией.

– Ну да, я специально пришла, Сева. Вернее, я использовала повод увидеть тебя. Ты ведь должен был позвонить, разве ты не помнишь?

– Я…я забыл, или нет, я был…занят…– попытался он оправдываться.

– Забыл?! Занят?! После того, что случилось между нами? Ну, ты даёшь, Бобров, ещё немного и я начну краснеть. У тебя что, за эти три недели память не прояснилась? Ты что, попал под асфальтный каток? Ты просто невежлив, если не сказать большего. А может быть, ты посчитал меня шлюхой? Как же, взяла и легла в постель, почти сразу…

– Зачем ты так, просто я не мог позвонить, – попробовал оправдаться он.

– Не мог? – не успокаивалась Наталья.– Почему не мог? Не делай из меня дуру, должна же быть хоть какая-то причина?

– Ладно, Наталья. Хорошо, тогда выслушай меня, – он попытался сосредоточиться, – если тебе так важна причина. Я попытаюсь быть честным с тобой.

– Попытайся, – весело разрешила она ему. – Может быть, у тебя получится. Давай.

– То, что произошло в тот день, вернее, в тот вечер…на дне твоего рождения, ни в коем случае не говорит о наших каких-либо отношениях. У меня есть девушка, мы…вообщем, я думаю, что это нечестно по отношению к ней, мы с ней дружим с детских лет и у нас есть планы на будущее.

– Всё! Успокойся, Бобров! – она резко остановила его.– Я сейчас заплачу, ты поменьше смотри индийские фильмы. Они плохо на тебя влияют. Ты уже обманул её! Твои душевные стенания ни в коей мере, как ты выразился, тебя не оправдывают. Мне, во всяком случае, это просто, прости, неинтересно. Ты уже обманул её, – она ещё раз повторила это – а я? Разве я тебе не нравлюсь?

– Так не бывает. Мы едва знакомы, Наталья.

– Уже нет, Бобров, – она вплотную подошла к нему и прижалась, – уже нет, Сева. Мы уже близки и теперь я – твоя девушка. Иди ко мне…

Она обняла его, прошлась ладонями по его груди, спине, слегка взъерошила волосы. Знакомое чувство предстоящего наслаждения, которое он не мог забыть все эти дни, вновь охватило его. Кожа покрылась тысячами острых точек, её прикосновение было похоже на разряд электрического тока. Сева понял, что он не в состоянии сопротивляться этому нахлынувшему чувству. И он сдался. Резкими, нетерпеливыми движениями он стал обнимать её. Конечно, он понял, что все эти три недели он ждал именно этой встречи. И как он теперь будет жить без Натальи, он уже не представлял.

– Я останусь здесь, Сева…на ночь…

– Ты сошла с ума! Я же здесь не один, а комендант, она наверняка пришлёт за тобой.

– Господи! Ты что, не хочешь, чтобы я осталась с тобой?!

– Я? Хочу!

– Ну и всё! А причём тут комендант? Что-нибудь придумаем, завтра – Первое мая, демонстрация…давай, зови своих ребят, сейчас будем отмечать праздник, а потом посмотрим, отправим их куда – нибудь. У вас две комнаты?

Сева Бобров неожиданно сильно привязался к Наталье. Он даже не знал, любит ли он её, но чувство к ней, какая-то непреодолимая сила всё сильнее и сильнее засасывала его, словно в омут. Иногда, правда, он пытался успокаивать себя тем, что это всего-навсего небольшая интрижка, но шло время и, хотя они с Натальей встречались не часто, но он уже чувствовал, как сильно ждёт этих встреч. Временами ему казалось, что он её любит.

Мария не могла не чувствовать перемен, происходящих в нём, но она была неопытна, она не знала, что ей делать. Она не знала, как ей бороться и надеялась только на скорое окончание учёбы и возвращение в Покровку. Ей казалось, что она может оскорбить его своими подозрениями. А Боброву удавалось надёжно скрывать свои отношения с Натальей от Марии. После того случая с телеграммой от дяди, повода ревновать у неё больше не было. Они об этом больше не говорили, но Мария чувствовала, что в нём происходят какие-то перемены. Она верила Севе, верила в то, что он просто оступился тогда, верила в то, что он сдержит своё слово, и они поженятся. Она, конечно, недооценила свою соперницу. Мария верила, что любовь сильнее всех обстоятельств и не думала, что может ошибиться. Но это оказалось не так.

Наталья Прокофьева, тем временем, медленно, но уверенно заполняла тот вакуум, который оставался в сердце Боброва. Они учились в одном корпусе, она много помогала ему в учёбе и вскоре стала абсолютно незаменимой. Она знала о его планах, одобряла их, но, как умная девушка, не торопила событий и старалась не создавать ему моральных проблем. Она никогда не заводила разговоров о любви, не строила планов на будущее. Они просто всё чаще и чаще бывали вместе.

Бобров думал, что ему не составит большого труда разорвать с Натальей, ведь их, в конце – концов, ничего не связывало. Иногда ему даже было обидно за эти бесчувственные, как ему казалось, отношения. Несколько раз он бывал у неё дома, виделся с её отцом. Конечно, он понимал, что это совсем другой мир. Круг её общения, её друзей был не таким, в каком он привык общаться. Наталья щадила его и старалась не выпячиваться, и он ей был за это благодарен. Пару раз, в самом начале, она делала попытки повлиять на него, давала советы как себя вести, как одеваться, делала мелкие подарки. Но он так резко это отвергнул, что она сразу же и навсегда перестала это делать.

Сева старался не думать о том, что же в нём привлекло такую девчонку, как Наталья. Скорее всего, это был просто каприз богатой и взбалмошенной чудачки. Иногда он даже думал о том, что было бы, если бы он сделал ей предложение. Ему становилось смешно. Конечно, замуж за него она никогда не пойдёт. Впрочем, его это устраивало.

Но время неумолимо шло вперёд и приближалось главное событие для всех троих. И для Всеволода Боброва, и для Марии Боголюбовой, и для Натальи Прокофьевой, и для их друзей наступала последняя учебная сессия, потом – государственные экзамены, диплом и распределительная комиссия. Всем троим, это справедливо казалось важнее всего, они подводили итог пятилетнего срока своего обучения. Начиналась новая, совсем другая жизнь. Они становились взрослыми людьми, дипломированными специалистами и вместе с надеждами на будущее благополучие они все понимали, что им надо что-то решать и в личной жизни. Но пока они готовились к сдаче государственных экзаменов.

В те дни, в один из вечеров Наталья была дома и решила сама приготовить ужин отцу. Она прибежала домой ещё днём, освободила от хлопот домработницу и заперлась на кухне. Никто лучше неё не знал, что любит её отец, и она старалась изо всех сил.

Ужинал Александр Иванович не спеша, с удовольствием смаковал кулинарные шедевры любимой дочери. Потом долго и тщательно вытирал губы и пальцы влажной салфеткой, после чего весело сказал

– Прекрасный ужин. Спасибо. Ну, а теперь я тебя слушаю. Как я понял, всё это, – он обвёл стол руками, – увертюра или прелюдия, как тебе будет угодно. Ведь я прав? Так чем же я могу быть полезным для своей дочери?

– Папа,– Наталья решила действовать напрямую, – мне неудобно из-за этого перед тобой, но мне необходимо попросить тебя позаботиться об одном человеке. Он студент экономического факультета, он выпускается в этом году. Он мой друг, папа…– осторожно закончила она, но последняя фраза наиболее заинтересовала Александра Ивановича.

– Друг? А я его не знаю?

– Знаешь. Он был у нас несколько раз, на дне моего рождения, помнишь. Его зовут Сева Бобров, высокий такой парень, тёмноволосый.

– Как же, помню,– довольно отозвался Прокофьев, – это хорошо, что он твой друг. Он мне тогда очень понравился, сразу видно, что парень неиспорчен городским асфальтом. Как его дела? Как у него с успеваемостью?

– Хорошо, папа. Троек у него нет. По профильным предметам – пятёрки.

– Отлично. Устроим ему направление в министерство, здесь в Москве, пусть поработает пару лет, потом…

– Нет, папа, нет, – очень быстро и решительно перебила отца Наталья, – насколько мне известно, ты планируешь организовать мне стажировку во Францию?

– Да, мы же говорили об этом. Я тебе обещал, ты хорошо училась, и я выполню своё обещание. Сразу же после окончания учёбы, ты поедешь во Францию, на двухгодичную стажировку в торговом представительстве. Я уже всё уладил. Ждём только, когда ты закончишь учёбу и получишь диплом. Ты довольна, надеюсь?

– Конечно, папа, – искренне ответила она. – Но, как же быть с Севой?

– А что с твоим Севой? У вас это всё…серьёзно? – догадался спросить он.

– Да, папа, мне кажется, что серьёзно.

– Кажется? Ну, раз у вас это серьёзно, тогда вам ничего не стоит подождать год, другой, если вы любите друг друга. Разве это может повлиять на ваши отношения?

– Это совсем не то, папа. Мы, конечно, любим друг друга, но нам нужно уехать вместе. Понимаешь, я не хочу скрывать от тебя, но у Севы…как бы это выразиться, в общем, у него есть моральные обязательства перед одной девушкой. Это было у них давно, ещё до меня и если он со мной не уедет, то я боюсь, что я его потеряю.

Прокофьев молчал. Потом встал и зашагал по комнате.

– Значит, у вас не очень крепкие отношения. Ты не думаешь, что это немного не этично, может быть, он просто хочет сбежать от неё? От той девушки.

– Нет, папа, это не так. Я проверяла. И это надо скорее не ему, а мне. И никому больше. Поверь, что в этой истории нет ничего более того, что я тебе рассказала. Он тебя не разочарует, сделай что-нибудь для него, он парень грамотный и с языком у него всё в порядке. Я сама его натаскивала последний год. Биография у него хорошая, он из провинции, отец его погиб на госслужбе, мать – простая санитарка в больнице …

– Ладно, успокойся. Я тебе верю и сделаю что-нибудь. Мы потом подумаем об этом. Ведь у нас есть ещё время?

– Да. Спасибо, папа. И ещё, я хочу попросить тебя никогда и ни при каких обстоятельствах не рассказывать ему об этом нашем разговоре. Это очень важно.

– Конечно. Ты могла бы об этом не говорить. Я тебе обещаю.

Наталья Прокофьева знала, что Боброва командировали в Гаврский порт и что оттуда он прямиком прибудет в Париж, в торговое представительство СССР. Об этом рассказал ей по телефону отец. Он не говорил о подробностях, просто рассказал ей, что всё решил счастливый случай. Она чувствовала, что предстоящая встреча волнует её и тут она догадалась, что просто любит Боброва и соскучилась без него.

Она увидела его ещё из окна. Видела, как он медленно подошёл к парадному входу и что-то говорил полицейскому. Минут через пять раздался нерешительный стук в дверь. Наталья не отошла от окна и не стала поворачиваться, стоя спиной к двери, сказала:

– Войдите. – Она спиной чувствовала его растерянность и удивление. Повернулась и, улыбаясь, продолжила. – Ну, здравствуй, Сева. Вот мы и встретились.

Он молчал, этого он никак не мог предположить. Казалось, он старался вспомнить все эти стремительные события последних дней. Он думал, что они больше не увидят друг друга, что он далеко от неё. И вот сейчас, вновь увидев Наталью Прокофьеву, ему вдруг стало смешно. Какой же он дурак, господи! Это же самая обыкновенная ловушка, которую ему подстроили отец и дочь Прокофьевы только ради того, чтобы он, как и раньше, развлекал её. Его самолюбие было уязвлено. Значит все эти разговоры о его способностях, трудолюбии, о перспективах роста – всё это оказалось никчёмным, ерундой. Просто один могущественный человек, одним росчерком пера решил его судьбу. А он – то думал. У него с Натальей до этого был принципиальный разговор, и ему казалось тогда, что всё они решили к удовольствию обеих сторон. И она знает о предстоящем событии в Покровке…

– Сколько же мы не виделись, Сева? Больше, чем полгода, а? Эй, парень, очнись! Ты что, не рад мне? – его растерянность смутила её, но она старалась не показать этого.

– Зачем ты это сделала? Наталья? Ты же обещала. Мы же договорились, что больше не увидимся. Господи, да какой же я идиот! Я чуть было не поверил в свою исключительность, а всё оказалось таким банальным. Неужели всё это было просто подстроено? Так? Я даже не мог предположить, что такой человек, как Прокофьев, может опуститься до такой низости. Ты знала о моей встрече с ним в Москве, в отделе кадров министерства. Знала?

– Успокойся, Бобров, какая муха тебя укусила. Мой отец тут не причём и не стоит его оскорблять. Это просто случайность, совпадение, не более того.

– Конечно! Он даже не сказал мне, что ты здесь. Он даже не мог вспомнить, как меня зовут…там, в отделе кадров министерства.

– Ладно, – обиженно прервала его Наталья, – мне надоело выслушивать твои причитания. В конце – концов, ты даже не замечаешь, что оскорбляешь меня. А в свою исключительность ты, действительно, поверил. Мой отец, видите ли, не отчитался перед Бобровым о том, что его дочь здесь. Ты хоть понимаешь, что ты говоришь!? Где ты и где мой отец!

Наталья, конечно, была шокирована его поведением. Он даже не обрадовался этой встрече. От растерянности она начала суетливо перебирать бумажки на столе. Оба некоторое время молчали. Потом, она вдруг резко остановилась, потом пристально глядя на него, чуть ли не по слогам, произнесла:

– И у меня есть предел терпения, Бобров. Ты даже не улыбнулся при встрече, ты даже внешне не обрадовался, хоть чуточку, хоть понарошку. Мы знакомы с тобой почти три года, я просто стараюсь помочь тебе, своему другу и что я слышу в ответ!? Сплошь одни моральные причитания…да, мы расстались, предположим, ну и что? Я за тебя замуж не иду, Бобров! Я просто помогла тебе! Ты почему-то не причитал, когда получил распределение, почему? А? Любой, другой человек целовал бы мне ноги за то, что я сделала для него, а ты? У тебя даже не хватает элементарной благодарности, ты даже не можешь просто мне сказать спасибо. Оглянись вокруг! Ты в Париже! Шесть лет тому назад ты учился в какой-то дремучей школе, в уездном городишке, а всего неделю назад ты ещё строил коммунизм на какой-то продовольственной базе в Подмосковье. Ты просто жлоб, Бобров, неблагодарный и бессовестный жлоб! Да, я просила отца за тебя. А ты этого не хотел? Не хотел распределения в министерство внешнеэкономических связей, не хотел командировки во Францию? Счастливая случайность, Бобров, это закономерность. Ты мучаешь себя, тебе кажется, что попрана твоя гениальная индивидуальность, а всё гораздо проще. И если тебе всё это не нравится, то у тебя есть выбор! Ты можешь вернуться обратно. Хочешь, я и в этом тебе помогу, без отца, сама.

Она лихорадочными движениями порылась в папках, вытащила оттуда чистый лист бумаги и положила перед ним.

– Пиши, Бобров, заявление на имя торгового атташе. Пиши на русском языке, что ты выполнил предписанные командировкой служебные обязанности и просишь вернуть тебя на родину, в Союз. Слово «Родину» напиши с большой буквы. Можешь приписать, что хочешь вернуться по политическим или даже по моральным мотивам, что не можешь жить без леса, без полянки…можешь даже приписать, что у тебя в деревне скоро состоится свадьба и гармонист заждался. Они твоё заявление, Бобров, окантуют в золотую рамку, положат под стекло и будут показывать всем пионерам на свете. Потому что, со времён наполеоновских войн с Россией это – первый случай. Но когда ты будешь очень старый, не вздумай об этой истории рассказывать своим внукам. Я боюсь, что они тебя возненавидят. Все знают, что такие места устраиваются только по дикому блату. Да здесь все, начиная с посла, по блату! Бобров, а может быть, ты – дурак? Начитался Достоевского? Или нет,…я поняла, ты – идеологический романтик! Здравствуйте, товарищ Чернышевский! Добро пожаловать! А хочешь, я тебе скажу, кто ты на самом деле! Хочешь? Слушай внимательно, больше тебе это никто не скажет. Ты – карьерист, Бобров! Это внешне ты стараешься сохранить лицо порядочного человека, а разве ты не знал, что получил единственное место на факультете на распределительной комиссии? Не знал? Знал! Да ты обставил сынков министров, банкиров, племянников секретарей ЦК! Ты не хочешь обманывать свою Машу, а пользуешься мной, Бобров! Маше ты пишешь письма о любви, а мне читаешь моральный кодекс строителя коммунизма. Что ж ты ей не читаешь лекций? Что ж ты не пишешь заявление? Вернёшься к своим пьяным мужичкам, к толстым бабкам в телогрейках, поработаешь на какой-нибудь овощной базе товароведом. А лет через десять тебя назначат директором, и знаешь, как тебя будут называть? Константиныч! Потом тебя, Константиныч, посадят. Знаешь за что? За то, что ты кому-то отпустил мешок картошки без накладной. Процесс будет открытый, но тебя возьмут на поруки и, в конце – концов, ты исправишься. Тебя даже повесят, может быть, на доску почёта…вот такие дела, Константиныч! Ну, как тебе такая перспектива? Молчишь?

Его долгое и упорное молчание произвело на неё впечатление. Она тоже замолчала, скорее всего, просто устала, потому, что говорила всё это на одном дыхании, как – будто боялась, что потом не скажет, не будет повода. Ей даже стало немного неловко. Она почувствовала, что попала в самую точку, и его это сильно задело.

– Эй, Бобров, ты почему молчишь? – тихо спросила она, слегка потрепав его за рукав пиджака. – Истина или, как её ещё называют, правда, произвела на тебя впечатление?

– Я не молчу. Я просто слушаю. Просто поражаюсь количеству скрытых в тебе талантов. И оратор, и режиссёр, и судья! Но самое интересное во всей этой истории, что все твои слова – это абсолютная правда. Я рад, что ты высказалась, я просто не знал, как мне всё это правильно сформулировать. Теперь мы – одного сапога пара, два жутких карьериста. Про мешок картошки хочу сказать, что это у тебя здорово получилось и про Константиныча. Я чуть не захлопал. Надо запомнить. Но я не об этом. Об этом, я думаю, мы ещё успеем поговорить. Я с дороги и я устал. И от дороги и от твоих зажигательных речей. Выполни, пожалуйста, свои служебные обязанности. Сейчас мы оба на службе.

– Хорошо. Ты, вообще-то не обижайся, как-то не по-человечески получилось. Я думала, что ты хоть немного обрадуешься мне. Вот,– она протянула ему бумаги, – я уже всё приготовила. Спустишься на первый этаж, в бухгалтерию, получишь деньги. И ещё, возьми ключи, Бобров. У нас здесь своя маленькая гостиница, я приготовила тебе хорошую комнату. А вот эту бумажку передашь коменданту,– она улыбнулась, – вообще-то, здесь говорят портье. Иди, отдыхай, Бобров. Там же, на первом этаже хорошая столовая. У нас хорошая кухня, повара тоже из Союза. Атташе примет тебя завтра, я тебе сообщу точное время. И ещё, в комнате, где ты будешь жить, я тебе кое-что приготовила, так, мелочи. Ты ведь приехал наспех? Парочка рубашек, бельё, полотенце…

– Это что, мелкие подарки от торгового атташе? – удивился он.

– Не язви. Прими это как дружеское участие в твоей судьбе бывшей однокурсницы. Разве этого не может быть? Ты забыл, что мы учились вместе.

– Может быть. Почему бы и нет? Если быть разумным и последовательным, то я просто обязан принять твои подарки и сказать тебе спасибо. Не так?

– Ладно, Бобров, иди. У меня ещё куча дел, а ты мне уже испортил настроение.

Он послушно вышел из комнаты, даже не попрощавшись. Но через мгновенье дверь слегка приоткрылась, он просунул в щель свою голову и сказал:

– Я сто раз просил тебя – не называй меня по фамилии!

Сева Бобров долго не мог придти в себя. Всё разом обрушилось на него. Образ Марии теперь преследовал его непрестанно. Ни за что на свете он не хотел обманывать её, но обстоятельства не способствовали этому. Он даже не представлял что будет, если она узнает, что и Прокофьева здесь, вместе с ним. Тогда он точно никогда перед ней не оправдается. Как же надоело оправдываться! Это какой – то заколдованный круг. Как же хочется просто жить и работать! Но ничего, перемелется – мука будет. Командировка скоро закончится, потом свадьба, а там посмотрим. Ведь Наталья сама сказала, что не выйдет за него замуж. Что-то он возомнил о себе, представил себя зятем такого человека. Да разве это возможно? Так, поразвлечься с ним, поиграть в наставников они любят. Он вспомнил, с каким трудом ему приходилось переламывать сознание Александры Николаевны – матери Марии и если бы не её отец и не его успехи в учёбе. А Боголюбов – простой провинциальный врач. Даже сравнивать нельзя положение Боголюбовых с Прокофьевым! Александр Иванович – величина международного масштаба, с таким дядей он бы горы перевернул!

Бобров сдал документы в бухгалтерию, получил тут же причитающиеся ему деньги. Сумма была достаточно внушительной, что не могло не радовать. И он решил, что завтра же купит роскошный подарок для Марии. Прав был кадровик в министерстве, когда говорил про французские духи. Таким советом пренебрегать не стоило.

Он вошёл в маленькую гостиницу, по-домашнему уютную и очень опрятную, протянул свои бумаги портье.

– Вы будете жить в тридцать втором номере, вам уже дали ключ? Отлично, номер уютный, вам там понравится. Как вас зовут?

– Всеволод Константинович Бобров, – улыбнулся он её и протянул свой загранпаспорт и служебное удостоверение. Он продолжал улыбаться, пока она там что-то заполняла.

«Номер уютный, вам там понравится»…ещё бы, ведь он никогда ещё не жил в отелях. Да ему понравилось бы даже в будке посольской собачки…

– Очень приятно, Всеволод Константинович. Меня зовут Надежда Гавриловна Владимирова. Если у вас возникнут какие-либо проблемы, то милости просим, я всегда здесь и к вашим услугам. Не стесняйтесь. Здесь все свои, мы живём одной советской семьёй.

Сева опять улыбнулся про себя, живут одной советской семьёй, скучают по родине, но на родину не спешат. Предпочитают скучать по ней на очень большом расстоянии.

–… так сказать сплочённой колонией – продолжала она. – Вы москвич, Всеволод Константинович или из Ленинграда? Здесь много ваших земляков.

– Нет, Надежда Гавриловна, вынужден разочаровать вас. Я родился и вырос в Ярославской области. Учился в Москве и вот, попал сюда к вам, по распределению, после окончания институтской практики.

Её улыбающееся лицо ясно давало понять, что она ценит его шутку.

– Надо же, Всеволод Константинович, а вы вытянули счастливый билет. Идите, отдыхайте. Вы же с дороги. Наша столовая работает до двадцати трёх часов, для сотрудников открыт кредит, деньги будут списывать с вашей карточки. Это очень удобно. Распишитесь вот здесь,– она протянула ему твёрдый бланк из картона зелёного цвета, – я передам её метрдотелю. Когда будете делать заказ, просто покажите её или назовите себя.

– Благодарю вас.

Не спеша, он поднялся в свой номер. Тот, действительно, оказался очень уютным и опрятным. Он состоял из небольшой спальни, окна которой выходили во двор представительства, большой гостиной, ванной и маленькой кухни. На столике стояли ваза с цветами, бутылка вина и одно большое зелёное яблоко.

Яблоко для Адама, подумал про себя Бобров. Да, в чём в чём, а в изобретательности и находчивости Наталье не откажешь. Он взял бутылку в руки и принялся разглядывать этикетку. Название ему ни о чём не говорило, да и он был не большим специалистом в этой области человеческих приоритетов. Потом он открыл дверцы стенного шкафа – купе, там висели халат, хороший костюм и уже распакованные сорочки. Отдельно, аккуратной стопочкой лежало бельё, рядом бритвенные принадлежности, парфюм. Особенно его умилили домашние тапочки с каким-то вышитым по верху африканским орнаментом. Он представил себе, как она выбирала их, и заплакал от смеха. Эти тапочки чуть не свели его с ума. Он вспомнил гениальное высказывание своего сокурсника и сокамерника по общаге Разумовского – « запомни, чувак, если тебе дарят тапочки, значит, ты скоро женишься».

Потом он вспомнил, что за всеми этими морально-этическими спорами и размышлениями, он забыл о главном – о том, что не ел с самого утра. Бобров почувствовал зверский аппетит, весело поддел африканские тапочки ногой в сторону, разделся, принял душ, привёл себя в порядок и спустился в холл.

В конце – концов, какого чёрта, думал он про себя, может же быть у мужчины небольшая интрижка. Конечно, может. Будем считать, что отношения с Натальей – это небольшой флирт, непродолжительный служебный роман без каких-либо обязательств с обеих сторон. Они же во Франции – столице любви, он ей нравится и она ему не безразлична, да и как можно быть равнодушным к такой женщине. Пройдёт месяц с небольшим, потом он вернётся на родину, и всё станет на свои места. Да и Мария ничего и никогда не узнает.

Он оставил ключи от номера на стойке портье, кивком головы поблагодарил улыбающуюся Надежду Гавриловну и твёрдым шагом направился к выходу.

Появление новичка в небольшом представительстве было заметным явлением, незнакомые ему люди здоровались с ним, он вежливо отвечал. Ужин показался ему превосходным и на прощанье официант дружески сказал ему:

– Вы, вероятно, недавно у нас. Внизу есть клуб, там бар, телевизор и биллиард. Ваша карточка там действительна.

Поздним вечером, когда Бобров возвращался в свой номер, ему уже не казалось всё происходящее таким уж безнадёжным. Ведь ему удалось многого добиться и, конечно, не обошлось без протекции Прокофьева. И всё-таки, если бы кто-нибудь, хотя бы даже полгода тому назад предположил, что он, Бобров, окажется в служебной командировке во Франции. Нет, нет, это невероятная удача. Вот он, Севка Бобров или просто Сева Бобёр запросто гуляет по Парижу, он – сотрудник торгового представительства Советского Союза за рубежом и это ничем не хуже чем даже посольство. Что будет в их маленькой Покровке, когда узнают об этом, как будет гордиться мать, Мария, его друзья. Теперь никто не сможет сказать, что он ни на что не способен.

А Наталья? Бобров не верил, что она его любит, скорее всего, это каприз или какое-то случайное стечение непонятных обстоятельств. Конечно, ему льстило, что у него такая девушка. Иногда он замечал, что думает о ней с большой нежностью, любовью и желанием. Было бы здорово остаться здесь, во Франции, но тогда из жизни пришлось бы исключить Марию. Это казалось ему невозможным, он всё ещё не представлял своей жизни без неё, но уже понимал, что попал в переплёт и что когда-нибудь придётся принимать решение. Если он вернётся в городок, а он очень скоро должен будет вернуться, то, несомненно, стараниями Прокофьева его просто вышвырнут из системы внешторга и тогда…что тогда? В лучшем случае какая-нибудь торговая база или управление торговли в Ярославле или в Москве, но это в лучшем случае. В Москве тоже просто так на хорошую работу не устроишься. А где жить? У тётки Марии? Но это было возможным, когда они были студентами. А как быть сейчас, когда они поженятся. Придётся снять квартиру, а это уже проблемы, финансовые в том числе. Как всё-таки хорошо здесь. Чисто, опрятно, великолепная столовая, прекрасный клуб, и все такие приветливые, дружелюбные, участливые. Как же не хочется, чтобы всё это кончалось, как же не хочется возвращаться на угрюмую и холодную родину. Конечно, он понимал, что и он нужен Наталье. И дело тут не только в симпатии, или даже в любви. Ей надо было выйти замуж и как можно быстрее. Это было важным условием развития карьеры за рубежом. Вероятно, только он, как нельзя лучше, подходил на роль её мужа. Он знал, что она была ещё та карьеристка.

Он прошёл мимо стойки портье, подошёл к дверям своего номера и тут вспомнил, что оставил ключи внизу. Бобров уже хотел спуститься, как вдруг заметил полоску света, пробивавшуюся из-под его двери в полутёмный коридор. Он толкнул дверь, она оказалась незапертой. Он ещё раз посмотрел на номер на дверях, ошибки не было и, скорее всего, это горничная забыла закрыть её после уборки. Но, всё – равно он несколько неуверенно зашёл в свой номер. В прихожей горел слабый свет, в гостиной и спальне было темно. Так, на всякий случай он предусмотрительно закашлял и услышал в ответ шорох в постели. Он зажёг свет ночника и увидел проснувшуюся Наталью. Она протирала заспанные глаза.

– Ты где шатаешься, Бобров? – спросонья спросила она. – Уже полночь.

– А что ты здесь делаешь? – ответил он вопросом на вопрос.

– Кто, я?! – улыбаясь, ответила она ему. – Я здесь живу!

– Тогда я, наверное, ошибся номером,– ещё ничего не понимая, сказал Бобров, – прости…

– Нет, Сева, ты не ошибся. Мы с тобой живём в одном номере, – спокойно объяснила она ему. – Тебя это смущает?

– Сегодня ты уже второй раз изумляешь меня, словно великий фокусник.

– Ты не рад? Мы днём наговорили друг другу глупостей. Не стоит продолжать делать это сейчас и не надо создавать себе проблем. Ты приехал в командировку, через месяц вернёшься обратно. Что странного в том, что ты встретил здесь своего однокурсника?

– Однокурсницу, – поправил её Бобров.

– Ну да. Что в этом странного? – повторила она.

– Ничего.

Она ещё что-то говорила, но кровь уже ударила ему в голову. Он уже не слушал её, ему хотелось только одного – к ней в постель. Она была невероятно соблазнительной и красивой, такой он её ещё никогда не видел. Сильное и страстное желание окутало его полностью и победило все сомнения, словно ничего и никогда больше не было и не будет, кроме неё и этой постели…

– Я рада, что ты так думаешь. Послушай, ты что, совсем меня больше не любишь?

Он не ответил, а подошёл и присел на край кровати. Рука его ощутила её крепкое тело под лёгким одеялом.

– Вспомни, Сева, как нам было хорошо вдвоём. Ты, что, разлюбил меня? Так быстро?

– Нет, Наталья, просто я боюсь, что ты играешь со мной в какую – то игру. Это всё так неожиданно, – он чувствовал её зовущее тело. Она прижалась к нему, и он ничего больше не мог сказать. Ком застрял в горле, и он с трудом продолжил, – ты такая красивая, я скучал без тебя. Я часто вспоминал тебя…

– Забудем обо всём, Сева. Теперь мы снова вместе, нас ничто больше не разделяет,…иди ко мне, быстрее, быстрее…– она крепко обняла его и снова столь радостное, долгожданное чувство сладостного ощущения насквозь пронизало его. Он снова ничего больше не помнил, а медленно проваливался в головокружительный омут.

На следующее утро Всеволод Бобров начал работать в торгпредстве. Сумасшедший ритм сопровождал весь период его командировки, он мотался по всей Франции, разбирал рекламации, готовил материалы для новых контрактов, вёл документацию экспертиз. Он чувствовал, что им довольны. И ещё сильнее лез из кожи вон. Ему нравилась эта работа, ему нравилось общаться с людьми. Он совсем не чувствовал усталости и с каждым днём его всё сильнее тянуло к Наталье. Он боялся себе в этом признаться, но это было так. Вечерами она ждала его в офисе, они вместе ужинали в каком-нибудь незаметном кафе, потом ещё гуляли, прежде чем вернуться в гостиницу. Они больше ничего не обсуждали, ни о чём не говорили, они просто любили друг друга.

Так прошло почти два месяца. Неумолимо приближался день окончания его затянувшейся командировки. Он уже смирился с этим, сообщил домой о своём скором приезде, набрал кучу подарков для родных, для Марии. И прощальный вызов на приём к секретарю торгпредства мог означать только одно – пора паковать чемодан. Но он уже был готов к этому.

– Проходите, Бобров.

– Вы вызывали меня, Николай Анатольевич?

– Да, да, проходите, – секретарь торгпредства первый раз за всё время пригласил к себе Боброва, – много слышал о вас и не скрою, что это было очень приятно, особенно когда это исходило от наших местных партнёров. Послушайте, Бобров, у вас такой французский, – это что наследственность или приобретённый?

– Скорее всего, приобретённый, – уверенно ответил Бобров, – я плохо слежу за своей генеалогией, но не думаю, что это может быть наследственность. У меня в роду не было аристократов.

– А может быть, вы про них ничего не знаете? Раз вы не следите за своей генеалогией. Вы стали хорошим специалистом, а наши французские друзья от вас в восторге. Не так ли, Наталья Александровна?

Она стояла рядом со своим шефом и загадочно улыбалась.

– Что же нам делать с вами, а, Всеволод Константинович? Командировка ваша окончилась, но понимаете в чём дело? Не хочется терять способных работников и если так получилось, что вы, как – бы случайно попали к нам…вообщем, в отделе рекламаций освободилась вакансия. И нам кажется, что вы вполне подошли бы. Если вы не против и вам нравится работать здесь, то я могу рискнуть и ходатайствовать перед начальством в Москве.

Сева подумал, что он ослышался и его сейчас хватит удар. Ему предложили работать здесь на постоянной основе! Он даже не мог мечтать об этом, ему показалось, что это сон. Он посмотрел на Наталью, она улыбалась, и он понял, что это не сон. Раз секретарь торгпредства предложил, значит, он уже получил «добро» в Москве. И надо думать, что не обошлось без всесильного папаши. Но вот Мария, свадьба, дадут ли ему сразу отпуск.

– Благодарю вас за доверия, мне очень хочется работать здесь. Но мне надо съездить домой, Николай Анатольевич, – тихо сказал Бобров. – Это очень важно.

– Куда? Куда вам надо? – удивлённо спросил секретарь.

– Домой, – рассеянно и неуверенно повторил Сева.

– Кажется, вы меня не поняли. Я предлагаю вам постоянную работу в нашем представительстве. Срок вашей командировки будет вам зачтён как испытательный срок. Наталья Александровна,– он повернулся к Прокофьевой, – кажется, он не хочет работать во Франции. Я, во всяком случае, большой радости не наблюдаю. Говорил же вам, что надо сначала обсудить это.

– Сева…простите, Всеволод Константинович, Николай Антонович предлагает вам остаться здесь, в торгпредстве. Вы же мечтали об этом. На вас уже оформили требование и отправили его в министерство, в Москву.

– Минуточку, Наталья Александровна,– перебил её всё ещё продолжавший удивляться секретарь, он не ожидал вместо предполагаемого счастливого безумия и благодарности растерянности и недоумения, – может быть, у вас что-нибудь случилось, Бобров? – голос его был дружелюбно участлив. – Может быть, у вас другие планы? Тогда другое дело, но для отпуска должно быть веское основание, вы понимаете меня? Здесь тоже действует советский Кодекс о труде, и первый отпуск полагается после одиннадцати месяцев беспрерывной работы. Ну что мне вам объяснять, вы об этом отлично осведомлены. А сейчас, я никак не могу. Мне некем вас заменить, Бобров.

– Николай Антонович, понимаете, в чём дело,– присутствие Натальи сдерживало его. – На конец месяца уже назначено…– тут он посмотрел на неё и удивился разительной перемене в её лице, глаза её были полны слёз, они умоляли его молчать и тут он всё понял. Понял, что решается вопрос о его карьере и её репутации. Понял, что на решение важнейшего жизненного вопроса у него какие-то секунды, и он замолчал.

– Бобров,– позвал его секретарь, – я хочу вам помочь. Что у вас там случилось, что там назначено? Может быть, что-нибудь с мамой? Говорите, не стесняйтесь.

– Нет, нет,– спохватился Сева, – мама здорова. Наверное, это я немного не здоров.

– Конечно, Бобров,– понимающе улыбнулся секретарь, – такие предложения делаются один раз в жизни. Вы – счастливчик! Просто вы много работали в последние дни, адаптация, ритм, отдохните денёк. Я поручил Наталье Александровне подготовить все документы на вас, и они меня вполне удовлетворили. И не только меня. Я думаю, что получу согласие министерства на ваш перевод. Сколько вам лет, Всеволод Константинович?

– Двадцать пять.

– Даже не верится, что и мне когда-то было двадцать пять лет. Я могу вас только поздравить с этим. Вся Франция у ваших ног. Я попал на работу в заграницу в сорок. Вы меня понимаете?

– Да, – уверенно ответил уже собравшийся уходить Бобров. – Спасибо вам за всё, Николай Антонович. Я никогда не подведу вас. Спасибо за доверие.

– Вот это хороший ответ. Вы мне нравитесь, Бобров, не скрою. У нас здесь не так уж и много русской молодёжи. В случае удачного стечения обстоятельств вы сможете сделать блестящую, дипломатическую в том числе, карьеру. А благодарите не только меня, благодарите судьбу и…– он словно вспомнил о присутствии Натальи и повернулся к ней, – Наталья Александровна, надеюсь, что вы в курсе, что к нам едет аттестационная комиссия министерства?

– Да, конечно, Николай Антонович.

– Отлично.– Секретарь снова обернулся к Боброву и торжественно произнёс: – Аттестационную комиссию возглавляет профессор Прокофьев. Вот его, Бобров, и благодарите. Он же ваш учитель. Его рекомендация и сыграла решающую роль в вашей судьбе. Всё. Вы свободны. Об остальном вам расскажут в общем отделе. Идите, Бобров. А вы, Наталья Александровна, задержитесь, пожалуйста.

Выбор был сделан и он понимал, что рано или поздно он должен был его сделать. Конечно, он давно его сделал, но только боялся себе в этом признаться. Вернуться домой сейчас – это значило никогда больше не вернуться сюда и теперь самое тяжёлое, что ему предстояло – это объяснение с Марией. Этого было не избежать никак. Отказываться от неё он не собирался и как ни странно, но его отношения с Натальей ни в коей мере не повлияли на его чувства к Марии. Но Мария была далеко – это не играло в её пользу. Время и расстояния всегда что-то стирают в отношениях между людьми. Время и расстояния, что бы о них не говорили поэты,– первые враги любви. Отсутствующие всегда проигрывают.

А Бобров был молод, и он мечтал сделать головокружительную карьеру. И как ни странным это может показаться – единственным препятствием для достижения этой цели становилась Мария Боголюбова. Надо было постараться убедить её подождать ещё немного, отложить свадьбу во второй раз. Надо было принимать решение, и он его принял. Оставалось только объявить это ей.

Приезд аттестационной комиссии был своего рода настоящим экзаменом для любого торгового представительства за рубежом. Проверялись рекламации, контракты, обсуждалась перспективность крупных и мелких проектов, проводилась аттестация персонала. Влияние председателя аттестационной комиссии министерства было невероятно весомым, он мог принять единоличное решение по любому вопросу.

В те дни Сева с Натальей почти не виделся. Он явно избегал её, но понимал, что избежать встречи с её отцом в комиссии ему не удастся. Впрочем, для себя он уже всё решил. Он остаётся работать здесь, а Марии он постарается всё объяснить, постарается убедить, что придётся отложить свадьбу ещё на год. В конце – концов, с Натальей они о перспективах своих отношений не говорили, ему казалось, что её устраивает существующее положение дел. Она была свободолюбивой женщиной и не только в отношении брака. Он убедит Марию подождать ещё совсем немного, а сам за это время укрепит свои позиции, приобретёт новых влиятельных друзей, что бы можно было обойтись в будущем без поддержки Прокофьева. Но он не учёл многих мелких деталей, а в мелких деталях, как говорят французы, скрывается дьявол.

Всеволод Бобров завтракал в столовой торгпредства, когда туда вошёл профессор Прокофьев. Высокий и статный, Александр Иванович умел произвести впечатление в обществе. Окинув зал взглядом, он увидел Боброва и пошёл к нему. По дороге с ним все здоровались, многие вежливо вставали со своих мест, некоторым профессор дружелюбно пожимал руки, что-то спрашивал на ходу, пока, наконец, не дошёл до столика Боброва. Сева встал, рядом уже стояли засуетившиеся метрдотель ресторана и официант.

– Здравствуйте, профессор, – поздоровался с ним Сева.

– Здравствуй, Бобров. Рад тебя видеть. Ты уже позавтракал? Нет. Отлично,-

он посмотрел на стол и кивнул в сторону метрдотеля. – Мне тоже самое, только вместо булочек чёрный хлеб и стакан апельсинового сока. Позавтракаем вместе? – предложил он Боброву и уверенно взялся за спинку стула.

– Конечно, профессор. Садитесь, пожалуйста, – Севе трудно было скрыть своё смущение, он понимал значимость поступка Прокофьева в глазах окружающих.

– Я слышал о твоих успехах и рад за тебя. Благодарю тебя за то, что ты не подвёл меня. Но сейчас я по- другому поводу. Завтра я должен срочно вернуться в Москву и мне кажется, что нам есть о чём поговорить. Ты понимаешь меня?

Сева кивнул головой, а профессор замолчал, ожидая пока подоспевший официант разложит на столе нехитрый завтрак.

– Я хочу поговорить с тобой о Наталье. Как ты видишь, я никогда не вмешивался в ваши дела, хотя прекрасно осведомлён о них. Не собираюсь вмешиваться и в дальнейшем. Вы оба взрослые люди, состоявшиеся личности и вам самим решать насчёт устройства своей дальнейшей судьбы. Я хочу, чтобы ты понял главное – твоё решение ни в коей мере не повлияет на твою дальнейшую карьеру. Я тебе это обещаю. Тебя ценят и без покровительства Прокофьева. Дело не в этом. А в том, что ты и Наталья…вы вместе всё это время, вы вместе живёте и об этом знают все, а мы живём в обществе и у этого общества есть определённые законы. Я понимаю, что во Франции даже воздух опьяняет и в личной жизни, но для нас, я имею в виду нас – советских людей, это относительно. Мы и во Франции, как в Союзе. Я немного осведомлён о твоих делах. Я знаю, что у тебя есть определённые обязательства перед другой девушкой, но об этом надо было думать раньше. В конце – концов, молодости свойственен выбор. Насколько мне известно, Наталья любит тебя, и если мы в своей маленькой семье будем понимать друг друга, тогда, несомненно, мы добьёмся большего. Мне кажется, Всеволод, что вам обоим пора принимать решение, окончательное решение. Ты понимаешь меня?

– Да, профессор. Я всё прекрасно понимаю.

– Не называй меня больше профессор. Ты уже не студент.

– Конечно, Александр Иванович. Я подумаю и приму решение.

– Что ж, я рад за тебя,– Прокофьев встал и продолжил, – но решение надо принимать очень быстро. Я думаю, что оно будет благоразумным и удовлетворит все заинтересованные стороны. Дело в том, – профессор оглянулся по сторонам и понизил голос, – что Наталья беременна.

Резкий, до скрежета в зубах неприятный звук электронного гостиничного будильника разбудил Боброва сразу. Он открыл глаза и посмотрел по сторонам. Минуты две он вспоминал всё произошедшее накануне. Ужин у Марии, знакомство с её мужем, потом гостиница. Последствия ночного одиночного пьянства начинали сказываться. Голова трещала по швам. Он бросил взгляд на часы. Было около шести неизвестно чего, за окном было темно и нельзя было разобрать, что там – позднее утро или ранний вечер. Вставать было неохота, но он заставил себя и рывком вскочил с постели. Подошёл к окну и всё вспомнил окончательно. Был вечер и через час у него встреча с Северцевым в каком-то кафе, то ли «Горы», то ли «Скалы». Он немного зашатался и понял, что всё ещё пьян, а без хорошей ванны ему не обойтись. Быстро разделся, открыл воду, самую горячую, которую только можно было стерпеть, и влез в ванну. Рискуя свариться, он полежал так минут пять, потом сменил воду на холодную. Он ещё немного постоял под душем, пока не почувствовал, что хмель потихоньку отпускает. Вышел из ванной, подошёл к зеркалу и долго смотрел в него, внимательно изучая своё отображение. Бобров себе явно не понравился в это утро. Тем не менее, ему предстояло быть в хорошей форме. Скоро важная встреча с Северцевым и что там ещё затеял этот прокурорский полковник, он не знал. Что там у него на уме? Надеюсь, что Мария знала, за кого она выходит замуж. Он ещё немного полюбовался собой, потом провёл рукой по немного заросшей щеке. Побриться, что ли, подумал он, но почти сразу же передумал. Не на званый вечер его пригласили, в конце – концов. Он улыбнулся своему отображению.

Интересно, а знает ли Мария, что её муж ужинает с Бобровым? Может быть, это её идея? А может быть, и нет? Может быть, этот полковник почувствовал угрозу и хочет дать ему, Боброву, по физиономии? В таком случае, лучше не бриться. Бобров продолжал анализировать прошедшие и предстоящие события. Но что-то всё равно надо было делать и у него на всё про всё три дня. Или нет, уже два. Хорошо было строить планы там, во Франции, а здесь, в реальности всё выглядит немного по-другому. А что делать сейчас? А сейчас, конечно, надо почистить зубы.

Долго и прилежно, как на рекламном ролике, он чистил зубы, потратив на это чуть ли не половину зубной пасты. Ему почти удалось уничтожить следы вчерашней попойки, а остальное он решил предоставить свежему воздуху и ароматной жвачке.

Бобров вышел из ванной комнаты и посмотрел на часы. Он не хотел опаздывать. Это было нежелательно, и он засуетился. Выскочив из номера, он бросил ключ на столик дежурной и на ходу попросил убраться. Спустившись вниз, он вышел из здания гостиницы и направился к стоянке, где вчера поздним вечером оставил машину.

Ночью выпало много снега, белизна резала глаза. Было невероятно чисто и красиво. Его «Мерседес» стоял весь в снегу, с огромной конусообразной шапкой, его почти не было видно. Бобров замотал головой по сторонам в поисках служащих этой идиотской автостоянки. К нему уже шёл паренёк, на ходу весело позвякивая ключами.

– У вас что, нет крытых боксов? – раздражённо, не отвечая на приветствие, спросил Бобров. – Ещё немного снега и я бы не нашёл свою машину.

– Есть. Но мало. Всего четыре крытых бокса и там держат свои машины начальство гостиницы, – равнодушно и совсем не обидевшись, отозвался тщедушный паренёк, не вынимая сигареты изо рта.

– А-а…ну, тогда понятно! В этой стране ничего не изменилось, гостиница для приезжих, а гостиничная крытая автостоянка – для своего начальства. А что, почистить было трудно? День на исходе…– Бобров кивнул на снежную горку на крыше, – на ней сейчас только деда мороза катать, а как ехать?

– А это мы мигом, дяденька, вы же не сказали,– паренёк бросился смахивать снег с машины огрызком старого камышового веника, – надо говорить, дяденька. А то знаете, как бывает, почистить – то мы почистим, почистить-то нетрудно, а клиент возьмёт и не заплатит…мол, не заказывал.

Он ещё что-то долго объяснял, а Бобров внимательно следил за его веником. На морозе тот стал как проволочный и Бобров махнул пареньку рукой, не сомневаясь, что тот расцарапает машину.

– Ну, всё, приехали. Хватит, – слово «дяденька» рассмешило Боброва, злость прошла, и он полез в карман в поисках денег. – На, возьми, племянничек…

– Не надо дяденька, я же ничего не сделал, – паренёк сделал попытку отказаться от денег, но было видно, что это выше его сил.

– Бери, бери,…машину не поцарапал, вот за это я плачу, – улыбнулся Бобров.

– Шутите, дяденька, – засмеялся вслед паренёк.

– Не шучу. Бери. Купишь своей девушке конфет, бери. Девушка у тебя есть? – спросил у него Бобров.

– Есть, – совсем смутившись, ответил парень.

– Любишь её?

– А как же не любить, дяденька…разве можно без любви?!

– Ну, тогда слушай мой совет. Не отпускай её от себя, ни на минуту. Понятно?

– Ага, – тот кивнул головой, а Бобров, немного прогрев машину, выехал со стоянки. Потом что-то вспомнил, остановился, высунулся из окна и махнул парню рукой. Тот мгновенно подбежал.

– Где тут у вас «Скала», то ли ресторан, то ли бар…

– Это совсем недалеко. Минут за пять доедете, вот так, по прямой, до самого светофора, там и увидите с правой стороны. Там ещё большая и красивая вывеска.

Бобров посмотрел на часы. До времени, назначенного Северцевым, оставалось совсем ничего. Успею, подумал он про себя и выжал полный газ.

Совсем скоро он уже подъехал к «Скале». Вывеска, действительно, была большой. Но насчёт красивой, пареньку со стоянки было, конечно, виднее. У входа в кафе стояли несколько машин, на заснеженном фоне явно выделялся большой и чёрный джип «Чероки». Было уже темно и безлюдно. Свет фар машины Боброва вырвал из темноты возившегося у джипа человека. Тот на мгновенье остановился, проводил «Мерседес» Боброва беспокойным и напряжённым взглядом. Создавалось ощущение, что он хотел остаться незамеченным. Но когда Бобров остановил свою машину и вышел из неё, того уже не было. Машина стояла на месте.

Снег повалил. Досадуя на то, что нет на стоянке охранника, Бобров, стряхнув пальто от снега, вошёл в кафе. Это было непонятное заведение, или ресторан, или кафе, или бар. Впрочем, кажется, здесь было всего понемножку. Барная стойка располагалась в самом центре большого и довольно умело оформленного зала, а вокруг были симметрично разбросаны аккуратные столики, покрытые цветными скатертями. Над стойкой царило море разноцветного света, по краям он уменьшался, становясь всё сумрачнее.

Северцева Бобров увидел сразу, тот сидел в самом дальнем углу зала. Людей было немного, зал был заполнен далеко не наполовину и Бобров его скорее прочувствовал, чем увидел. Из небольшого окошка, где вероятно располагалась кухня, шёл неповторимый аромат хорошо прожаренного мяса. В ноздрях защекотало, Бобров вспомнил, что ещё не обедал, да и не завтракал. Он проспал весь день. Вдруг опять захотелось выпить. Северцев тоже заметил его. Он привстал со своего места и без особого энтузиазма махнул ему рукой. Бобров на ходу снял пальто, повесил на вешалку, стоявшую у стола и сел напротив. Мужчины кивнули друг другу головами, молча.

– Я немного опоздал, пардон, – начал оправдываться Бобров.

– Ничего, каких-нибудь пять минут,– Северцев посмотрел на часы. – Впрочем, я здесь уже давно, минут двадцать. Так получилось, освободился пораньше.

– Не знал. А то приехал бы, всё равно дел других нет. Долго собирался.

– Выпьем? – спросил Северцев и Бобров заметил, что Сергей времени даром не терял. Распечатанная бутылка водки, стоявшая на столе в гордом одиночестве, была пуста уже наполовину.

– Можно. И ещё, я бы съел чего-нибудь, кажется, в последний раз я ел у вас дома, – не стал скрывать Бобров.

– С ума сойти, почти сутки на диете…– Северцев поднял руку и махнул бармену. Почти сразу же подлетел официант, вежливо поздоровался с ними и вытащил блокнот.

– Так, ещё водки, разной закуски и ещё,– Северцев посмотрел на Боброва- изысканностей здесь нет, но готовят прилично. Мясо или рыбу?

– Мне всё равно, можно мясо, можно рыбу…– неуверенно протянул Бобров и Северцев это понял по-своему.

– Вы не волнуйтесь, готовят здесь на самом деле прилично.

– Я не волнуюсь,– Бобров улыбнулся, вспомнив паренька с автостоянки, официант был похож на него, – просто мне, действительно, всё равно. Только побыстрее.

– Всё понятно? – спросил Северцев у официанта. – На усмотрение шеф-повара и чтоб хорошо прожарили и быстро, понял?! Ну что ты там пишешь, писатель,– Северцев вырвал блокнот из его рук и захлопнул его, – водки тащи, закусок! Не спи! Быстрее!

– Как устроились? – начал первым Северцев, воспользовавшись правом хозяина банкета и явно ощущая неудобство оттого, что ему никак не удаётся начать беседу.

– Нормально. Я – человек без особых претензий, не волнуйтесь. Спал, как убитый. Потом, я не думаю, что задержусь здесь надолго. А вы, быстро нашли меня?

Бобров усмехнулся, он имел в виду ночной звонок, но Северцев это понял по-своему и обиженно ответил:

– Без проблем. У нас только одна приличная гостиница, относительно, конечно, а всё остальное дело техники. К тому же, не забывайте, что я – старший следователь прокуратуры, и здесь не Москва, и не Париж. У нас, дорогой Всеволод Константинович, городок, как вы наверняка заметили, совсем не большой. Потеряться почти невозможно.

– Я это заметил. А живу я не в Париже, во Франции много хороших городов. Сейчас я живу в Авиньоне, это недалеко от Марселя и до Средиземного моря не больше ста километров. Моя фирма занимается упаковочными материалами. Занятие, как видите, довольно прозаичное….

– Не знаю, зачем вы мне это рассказываете,– перебил его Северцев. – Я и не спрашивал, чем вы занимаетесь, мне это не нужно и выяснять я это не собираюсь. А насчёт звонка в позднее время, извините. Просто хотел пригласить вас на ужин.

Разговор явно не клеился, оба замолчали и рассеянно крутили головами из стороны в сторону, с мнимым интересом рассматривая зал. Они старались не смотреть друг на друга.

Северцев не выдержал первым и почти крикнул бармену:

– Где твой официант!? Я спешу! Поторопи его.

– Да, – согласился с ним Бобров, – похоронная команда.

Но официант уже бежал и начал торопливо раскладывать на столе холодные закуски: маринованные грибы, сыр, солёные огурчики, капусту, селёдку колечками с отварным картофелем, заливной язык и буженину. Потирая руки, он весело, по-семейному торжественно водрузил в центре стола большой запотевший графинчик с водкой. Довольно улыбаясь на одобрительное покашливание Северцева, он наполнил рюмки холодной водкой и предупредительно нагнулся к столику.

– Шеф – повар спрашивает, когда нести горячее? Вы скажете?

– Нет, неси, как только будет готово…– рука его уже нетерпеливо тянулась с полной рюмкой к Боброву – ну, будь здоров, Сева!

Вместе с первой рюмкой Северцев решительно перешёл на «ты».

– Будь здоров, Сергей! – повторил его маневр Бобров.

– А теперь, – пригласил Северцев на правах хозяина, – давай отведаем от местных блюд, как говорится. Я ведь тоже сегодня без обеда.

Минут пять мужчины молча и сосредоточенно разделывались с закуской, время от времени чокаясь наполненными водкой рюмками без каких-либо тостов, то улыбаясь, то одобрительно кивая головами. Казалось, что еда отвлекала их от нежелательной темы.

С мясом подали второй графинчик. Теперь уже Бобров наполнял рюмки.

– Когда ты позвонил мне в гостиницу, то ты сказал, что хочешь поговорить со мной. – Бобров решил для себя, что говорить всё равно придётся и лучше это делать на не совсем пьяную голову. – Ты что-то хотел мне сказать?

Северцев не ответил, он молчал, потом также молча выпил. Его примеру последовал и Бобров. Они ещё немного поковырялись в тарелках, и вдруг Северцев спросил:

– Я хотел узнать у тебя – зачем ты приехал?! Всего-навсего.

Наверное, Северцев сам удивился прямолинейности своего вопроса. Бобров не отвечал, словно не к нему обращались. А, впрочем, и Северцев не торопил его с ответом. Оба продолжали ковыряться вилками в горячих кусках жареного мяса. Они словно собирались с мыслями.

– Не знаю, Сергей, я не знаю, как тебе всё это объяснить. Взял и приехал. А что?

– А ничего! Объясни как-нибудь, сделай милость,…может быть, поймём.

– Ты меня не так понял…– Бобров предполагал, что рано или поздно с ним придётся объясняться, и твёрдо решил сделать это сейчас. – Ведь ты догадываешься, или даже знаешь точно, что когда-то мы с Марией…– Бобров вздохнул, но голос его не дрогнул, – дружили, а потом, обстоятельства сложились так, что нам пришлось расстаться.

– Стой, не гони! Причём тут обстоятельства? Ты, перед тем как приехать сюда, в этот город, перед тем, как ты узнал наш адрес, ты ведь уже знал, что она замужем? Знал или не знал? Мне просто это интересно, уверяю тебя, что никаких последствий.

– Да, – честно признался Бобров. – Я знал, вернее, узнал в самый последний момент, уже здесь, в Покровке. Но я хотел увидеть её. А последствиями можешь не пугать меня.

– Подожди, – прервал его Северцев, понимая, что становится невежливым, – мне это не нужно. Я не так выразился, прости. Мне не нужно знать об обстоятельствах ваших взаимоотношений, они в прошлом. Сейчас в силе только одно – Мария вышла замуж и я – её муж. Я спрашиваю у тебя – её школьного друга, зачем ты приехал?! В гости? Добро пожаловать, гостям мы всегда рады! По делам? Какие могут быть дела у французского бизнесмена – владельца упаковочной фабрики в нашей Тмутаракани? Хочу предупредить тебя, что я знаю о некоторых деталях ваших отношений в прошлом. В прошлом! Сейчас это определяющее слово! Хватит тащить его за собой, это прошлое. Что тебе не хватает, Бобров!? Ты богат, я знаю, что ты богат…так, что нам в нашей глуши это даже невозможно представить. Для нас даже столичный житель с регулярно получаемой зарплатой уже богач. А тут ты,– вылитый киноартист с обложки журнала, «Мерседес» последней марки, костюмчик, часы, причёска. Париж…или как его, Марсель…– всё это что-то невероятное для нас, это почти другая планета, у тебя даже ногти на руках после маникюра или как это называется? Что тебе надо здесь? Грязные вилки, плохие дороги, нерасторопные официанты, снег, снег, снег! Что ты здесь ищешь?! Прошлое, которое ты променял на своё импортное благополучие, но его уже нет, Бобров, оно растворилось. Твой приезд напугал меня. Потому, что до знакомства с Марией я думал, что весь мир это сплошная бочка дерьма. Мария появилась в моей жизни, как спасательный круг, как богиня и я только-только начал жить по-человечески. Аня в ней души не чает, у меня появилась настоящая семья, и вот приехал ты. Зачем? Ведь ты даже не бывший муж, ты взял и просто приехал. Ты забыл здесь вещь, на Родине, а теперь вспомнил и приехал забрать её. Так? У тебя есть всё и тебе просто для чего-то нужна ещё и Маша. А для меня она всё, понимаешь – всё! Вся моя жизнь, в любых её измерениях не стоит даже её мизинца. Если бы я мог,…если бы я мог, я бы убил тебя, я бы сделал так, что бы ты исчез.

– Приехали,– спокойно, но недовольно сказал Бобров, – конечная остановка. Доесть – то можно или как? Что же тебя держит? Давай, исчезай меня. Гостеприимство, однако.

– Я не так выразился, прости. А держит меня Маша. К тому же, как тебе это наверняка известно, я законопослушный гражданин, и сам служу этому закону.

– А что, Мария говорила тебе, чтобы ты не убивал меня? Какая она хорошая, однако.

– Не язви,– спокойствие Боброва подействовало на Северцева. И он даже немного засмущался. – Она не знает, что мы здесь, что мы встретились, и я думаю, что это ей не понравилось бы. Когда мы познакомились, и когда я сделал ей предложение, она рассказала мне про тебя и тогда же она сказала, что если ты вдруг появишься и позовёшь её, то она может уйти. Тогда я не придал значения этим словам, но увидел тебя, и мне стало вдруг страшно. Я вдруг поверил в то, что она сможет уйти.

– Так что же ты хочешь от меня? – спросил Бобров.– Аппетит ты мне уже испортил.

– Я просто не знаю, как я буду жить без неё, как будет без неё Аня, я ничего не знаю. Моя жизнь может просто кончится.

– Это нечестно, Сергей Владимирович. Ты просто давишь на психику. Она и так уже вся раздавлена и я не хотел этого разговора.

Раздался сигнал мобильного телефона и Северцев, не спеша, вытащил аппарат из кармана куртки.

– Северцев…– ответил он в трубку и глазами предложил Боброву разлить водку, а сам, тем временем продолжал говорить по телефону, – да, да…я помню, ну и что, а почему именно сейчас, мы же договаривались на завтра. Хорошо. Я еду.– Он спрятал телефон и виноватым голосом обратился к Боброву.– Прости, разговора не получилось, ужина тоже. Мне надо ехать, много работы, но ты можешь остаться и поужинать до конца. Всё равно тебе в гостинице делать нечего. И ещё, не вздумай разбрасывать деньги, за ужин заплачено.

– Ладно. Но я тоже поеду, что мне здесь делать? Тоже нечего.

– Тогда на посошок?

Они выпили ещё по рюмке и, закусывая на ходу, пошли к выходу.

Бобров подошёл к своей машине, открыл дверцу, включил зажигание. Северцев стоял рядом и Бобров открыл боковое окно.

– Не получился у нас разговор,– повторил Северцев ещё раз, – ладно, бывай. Если вдруг тормознут гаишники, скажи им, что ты мой друг, приехал ко мне в гости. А то у нас за это,– он щёлкнул себя по горлу, – строго. Не посмотрят, что иностранец.

– Спасибо. Надеюсь, что проскочу. Вообще – то, я хотел тебе кое-что сказать…ну да ладно, будь здоров, Сергей.

– В следующий раз. Бывай, – Северцев ещё раз попрощался с ним.

Бобров медленно отъезжал от стоянки у кафе и видел, как и Северцев быстрым шагом пошёл к своей машине. Удовлетворённо хмыкнул, когда тот подошёл к джипу «Чероки». Он не мог предположить, что это машина Северцева. И только тут Бобров вспомнил, что, подъезжая к бару, он видел человека, возившегося в темноте у этой машины. Ошибки быть не могло, просто тогда он не придал этому значения, он просто не знал, не мог знать, что это машина Северцева. В какой-то момент он почувствовал опасность, резко развернулся и принялся сигналить Сергею. Тот уже стоял у машины и копался в карманах в поисках ключа. Он повернулся на сигнал Боброва. Сева уже выскочил из машины и громко крикнул:

– Сергей, стой! Подожди! Не садись в машину.

Северцев, одной рукой уже взявшийся за ручку машины, удивлённо улыбаясь, смотрел на подбегающего Боброва.

– В чём дело, Всеволод Константинович? Уже успел соскучиться? Так быстро?

– Подожди, – перевёл дыхание Бобров. – Это – твоя машина?

– Да. Она тебе не нравится или свежий воздух подействовал?

– Не шути. Пока не знаю, я не могу сказать точно, но когда я ехал на встречу с тобой я видел в темноте человека, кажется, он копался у твоей машины.

– Угонщик? – весело предположил Сергей. – Не показалось? – но в голосе уже чувствовалась настороженность. – Ты это видел точно?

– Если бы это был угонщик, то …угнал бы, вероятно. Если только это не любитель погулять у чужих машин в снежную погоду.

– Кажется, до меня только начало доходить, много выпил сегодня. Пора бросать окончательно,– но от машины Северцев уже отступил – это надо проверить. Сейчас я вызову спецнаряд. А ты не можешь описать этого человека?

– Описать? Кого? Я видел только тень и откуда я мог знать, что это твоя машина.

Подъехавшие минут через десять специалисты, обнаружили под сиденьем водителя заряд большой мощности, провода были соединены с системой зажигания.

– В рубашке родились, товарищ полковник,– заявил Северцеву старший группы, – вы бы остереглись оставлять машину в незнакомых местах и без охраны, есть же инструкция, – недовольно пробормотал он на прощание, – и закрывать не забывайте, сигнализацию поменяйте. Она у вас слишком простенькая, а у нас охотников много развелось.

Северцев понимал, что тот абсолютно прав. Благодарно похлопал его по плечу и, поблагодарив, на прощание сказал:

– Вот всегда у меня так. Взорвали бы полковника, и оказалось бы, что он сам и виноват. Сплошные парадоксы государственной службы.

Он ещё немного постоял он у машины, покрутил головой по сторонам. Потом слегка шатающейся походкой подошёл к всё ещё сидевшему в своей машине Боброву. Тот терпеливо ждал окончания работ специалистов. Сергей опустил голову к открытому окошку и закачал ею.

– Видишь, Бобров, что творится. Взорвали бы меня, и всё, нет никаких проблем. Почему же так, Бобров? А? Всё у тебя, и богат ты, чёрт побери, и красив, и умён, и живёшь не в этой дыре, а во Франции. Даже вот сейчас, приехал, взял и спас полковника российской полиции. Всё тебе! Сплошные подвиги!

– Это, что у тебя, – перебил его недовольно Бобров, – вместо благодарности?

– Ах да, я совсем забыл, – Северцев отошёл на шаг и артистично изобразил глубокий поклон, – спасибо, господин Бобров. Если только это не дело твоих рук. Бомбу подложил, а как выпили немного, так и пожалел полковника и придумал чёрт знает что.

– Ну, ты даёшь, честное слово. В общем, получается складно, я как-то об этом не подумал. Сразу видно, что ты профессионал, мастер выдумывать версии. Вы здесь и с преступностью также боретесь, ковыряетесь в носу, козявки раскатываете и хватаете того, кто рядом. Жаль, что я тебя не взорвал, пожалел полковника, во – всяком случае, сейчас не пришлось бы слушать твои пьяные бредни. Ладно, полковник, спасибо за дармовой ужин с водкой, я думаю, что как-нибудь расквитаемся.

Бобров и не думал скрывать своей обиды и попытался захлопнуть слегка приоткрытую дверцу машины, но Северцев не дал ему это сделать, схватившись за ручку.

– Зачем же когда-нибудь? Можно и сейчас! Давай сейчас! В этом городе добрый десяток подонков, которые мечтают, как бы отправить полковника на тот свет. Вот теперь и ты…

– Заткнись! – Бобров дёрнул дверцу на себя и Северцев освободил ручку. – Я не подонок и ни что на свете не заставит меня желать чьей – либо смерти. А ты просто пьян, жлоб! Иди и проспись, алкоголик чёртов! – крикнул Бобров на прощание.

Не желая окончательно разругаться с Северцевым, он резко подал машину вперёд и кинул прощальный взгляд в зеркало на размахивающего руками пьяного полковника. Он уже завернул за угол, сбавил скорость и медленно выезжал на ночную, почти безлюдную трассу, как вдруг услышал несколько характерных хлопков, напоминающих выстрелы, потом две короткие автоматные очереди. Сомнений быть не могло. Там, откуда он только что отъехал, стреляли.

Бобров даже не раздумывал, развернул машину и рванул её обратно. Из-за угла, прямо на него, включив дальний свет, на полной скорости выскочил автомобиль. Бобров еле успел увернуться. Он затормозил у самого бара. Северцев лежал на снегу, лицом вниз недалеко от машины. А джип горел и Бобров сообразил, что он может бабахнуть. Вокруг никого не было, он хотел забежать в бар, чтобы позвать на помощь, но почувствовал, что может не успеть. Подбежав к лежащему без сознания Северцеву, он схватил его за ноги и потащил подальше от горящей машины. Полковник был тяжёлым, но по снегу Боброву удалось оттащить его достаточно быстро и достаточно далеко. Северцев не приходил в себя. Взрыв Бобров почти почувствовал, бросив тащить Северцева, он сжал голову в плечи и почти упал на него. Он ощутил горячее дыхание взрывной волны, но страха не было, а в голове крутилась мысль о пальто, которое он купил в одном из лучших магазинов Парижа прямо перед приездом в Россию. Почувствовав безопасность, он огляделся вокруг и, встав на колени, несколько раз слегка ударил Северцева по щекам, но тот даже не подавал признаков жизни.

Площадь перед баром уже кишела людьми, выли сирены, взрывом рвануло ещё несколько машин, стоявших рядом с джипом Северцева. Машине Боброва повезло. Подъехала скорая помощь, они быстро уложили полковника на носилки и затолкали в свою карету. Он даже не шелохнулся. Боброву тоже предложили помощь, но он отказался и на своей машине последовал за скорой помощью.

Через некоторое время в приёмной больницы уже толкались милицейские чины и Бобров не смог остаться незамеченным. Медсестра провела его в туалетную комнату и помогла привести себя в относительный порядок. Только он вышел оттуда, как к нему подошёл человек и, представившись сотрудником прокуратуры, попросил рассказать о случившемся. Немного смущаясь от того, что невозможно было скрыть слегка хмельное состояние, Бобров всё же рассказал в двух словах о том, что произошло. Тот его внимательно выслушал, потом тяжело вздохнул и очень серьёзно, почти шёпотом сказал:

– Он ещё не приходил в себя, но врачи делают всё возможное и если нужно будет, то мы отправим полковника Северцева в центр. – Он многозначительно посмотрел на Боброва и добавил, – Вы ведь понимаете, что всё может случиться, мы уже сообщили его семье. Вы друзья с полковником? Я вас раньше не видел.

– Да, как вам сказать, – замялся Бобров, – знакомые, в какой-то степени. Мы вместе решили просто поужинать. А тут такое…

– А где вы живёте? – не отставал сотрудник прокуратуры, внешний вид Боброва настораживал его. Он чувствовал значимость неизвестной ему персоны, и это сдерживало его от привычного повышенного тона.

– Я живу в Авиньоне, если вам это о чём-то говорит – спокойно ответил Бобров.

– А где это?

– Недалеко от Марселя, во Франции.

– Так вы что – иностранец?! – с уже почти нескрываемым интересом спросил сотрудник прокуратуры. – В смысле, приехали из-за границы?

– Так выходит. Остановился я в гостинице, не помню её названия, но я там зарегистрировался, если вас это интересует. И прошу вас, отложите допрос хотя бы до утра, я неважно себя чувствую. Вы же чувствуете, что я немного пьян.

– А это не допрос,– досадно ответил ему сотрудник прокуратуры, – но если возможно, подождите здесь ещё пару минут, я только запишу ваш адрес…

Открывшаяся дверь реанимационного отделения спасла Боброва от дальнейших вопросов, но он, конечно, понимал, что если с Северцевым что-то случится, то он влип. Просто так не отделаться, как минимум, он потеряет время. Бобров тоже подошёл поближе.

Врач тяжело вздохнул, снял очки и стал их медленно и тщательно протирать.

– Случай очень тяжёлый, но мне кажется…– доктор остановился, бросил протирать очки, надел их, важно обвёл взглядом всех присутствующих и продолжил, – что вашего полковника надо было вести не в больницу, а в вытрезвитель. Он просто пьян и спит непробудным сном, я бы сказал, богатырским. Скорее всего, во время нападения полковник поскользнулся и, ударившись головой о машину, потерял сознание. Наверное, нападавшие подумали, что он убит или их кто-то спугнул, но это уже ваша епархия. Травма головы незначительная, мы сделали перевязку, можете его забрать. Но лучше дать ему выспаться, пусть проснётся сам, заберёте утром.

Мужчины сдержанно улыбались, напряжение спало, потихоньку стали расходиться. Но тут распахнулась дверь и в полутёмную приёмную быстро вошла Мария. К ней навстречу сразу же вышел сотрудник прокуратуры. Чувствовалось, что они хорошо знают друг друга. Он даже не дал ей что-то сказать и опередил её:

– Всё нормально, Мария Александровна. Сергей абсолютно невредим, но до утра врачи рекомендуют оставаться здесь.

– Но если он абсолютно невредим, то почему нельзя сейчас забрать его домой? – резонно спросила она.

– Нельзя, Мария Александровна, – повторил врач, – потому что небольшая травма головы. Мы сделали всё необходимое и сейчас он спит. Мы дали ему немного наркоза.

– Вот видите, – обрадовался солидной поддержке сотрудник прокуратуры, особенно по части наркоза, – он был с другом, они вместе ужинали, так что нам не составит большого труда раскрыть истинную картину происшедшего. Когда на них напали…

– С каким другом? – перебила его Мария, оглядываясь по сторонам.

Сотрудник прокуратуры посмотрел в глубину приёмной, где в уютном кресле старался остаться незамеченным Бобров. Следом развернулась и Мария, она сразу узнала его и, не скрывая своего удивления, спросила:

– Сева? Это ты?

Он встал с кресла, переминаясь с ноги на ногу, как незадачливый, провинившийся школьник.

– Как видишь, Мария. Добрый вечер.

– С тобой всё нормально?– взволнованно спросила она.– На вас напали?

– Вообще-то, напали на него, я уже отъехал, но ты не волнуйся, с Сергеем тоже всё нормально. Думаю, что всё обойдётся. Я потом тебе всё объясню.

Она ещё хотела что-то спросить, но замолчала, оглядевшись по сторонам. Ей было неудобно говорить, а присутствующие и не думали скрывать своего любопытства. Боброва они видели, естественно, впервые и он вызывал у них профессиональный интерес.

– Значит, утром? – Мария повернулась к врачу.– Я смогу заехать за ним?

– Да, конечно. Впрочем, утром он и сам сможет приехать.

– Спасибо, доктор. Это, действительно, не опасно? Я могу побыть рядом с ним.

– Этого не стоит делать. Он в безопасности проспит всю ночь, уверяю вас. Поезжайте домой, уверяю вас, что всё будет хорошо.

– Хорошо. Тогда я поеду. Спасибо, доктор.

– Мария Александровна, – услужливо вырвался из группы сотрудник Северцева, – пожалуйте в автомобиль, вас отвезут.

– Нет, спасибо.– Она повернулась к Боброву. – Ты на машине, Бобров? Отвезёшь меня?

– Мария, Мария…я очень плохо слышу тебя. Ты должна меня понять, я просто не мог отказаться от этого предложения. Меня взяли в штат, на постоянную работу. Ты можешь себе это представить!? Ну не молчи, Мария. А хочешь, я сам позвоню твоему отцу, матери или хочешь, я им напишу и всё обстоятельно объясню. Хочешь? Я понимаю твоё состояние, поэтому я и хотел, чтобы ты оставалась в Москве, у тётки. Устроилась бы на работу в какую-нибудь школу, разве в Москве школ не хватает. А в Покровке тебя достанут с распроссами …

– Причём тут школы в Москве, причём тут вопросы в Покровке, – чуть не плача перебила она его, – ты говоришь о чём угодно, только не о том, что я хочу услышать от тебя. Я ненавижу твои телефонные звонки, Бобров, ненавижу! Два месяца назад ты позвонил мне от тёти, сообщил о срочном отъезде, мы отложили свадьбу. Теперь ты снова сообщаешь мне, что надо подождать. Что случилось, Бобров? Ты меня бросил? Скажи.

– Я так и знал, Мария. Я так и знал, что ты именно так и будешь говорить. Я тебя не бросил, я люблю тебя, и я не могу без тебя жить…

– Ты уже живёшь без меня, Бобров! Живёшь довольно – таки долго и вполне благополучно! У тебя другая девушка? Скажи мне честно! Не обманывай меня!

Она старалась вслушаться в его дыхание, она уже сомневалась в нём, его молчание показалось ей вечностью. Затаив дыхание, она ждала ответа.

– Это глупо, Мария. У меня нет никого, кроме тебя. Но мне трудно объяснить тебе всё это по телефону, но приехать сейчас я никак не могу. У меня нет выбора, понимаешь?

– Нет выбора?! А я? А я, Бобров?! Разве я не выбор?! Мы же обо всём договорились, я же жду тебя. Вспомни, как ты стремился ко мне всегда, Сева, что случилось с тобой? Тебя ждёт твоя мама, Алина Михайловна переживает за меня, за нас…она чувствует что-то нехорошее, она больна…и она ждёт тебя. Ты присылаешь ей деньги, но уверяю тебя, они ей не нужны. Конечно, мы все очень рады за тебя, но ведь у нас …свадьба, Боб, свадьба…ты должен приехать, мы договаривались. Ты меня понимаешь или нет? Ведь мы все готовились, и я даже не могу понять, неужели нельзя выпросить неделю отпуска. Неужели вся наша внешняя экономика рухнет, если ты приедешь на недельку, Сева? Мама договорилась в ЗАГСе, и я себя очень неуютно чувствую. Все спрашивают, будет свадьба или нет, а твои успехи сыграли со мной злую шутку.

– Я всё понимаю, Мария и мне больно говорить об этом, но я никак не смогу приехать сейчас. Свадьбу придётся отложить ещё раз. Я напишу маме, твоему отцу…

– Господи, Сева, да как же они раньше обходились без тебя в этой Франции?! И не надо ничего писать моему отцу. Хватит того, что ты всё объяснил мне.

– Время летит быстро, Мария, вот увидишь, к следующей весне я буду дома.

– Почти год,– печально сказала она, как-то сразу смирившись. – Хорошо, Боб. Кажется, мне ничего больше не остаётся, как только пожелать тебе успехов

– Не обижайся, Мария, стоило ли тогда учиться, чтобы не использовать такой шанс.

– Не знаю, Бобров, но у меня такое чувство, что ты оставил меня. Мне неприятно говорить тебе об этом, но я сомневаюсь в искренности твоих слов.

– О чём ты говоришь! Это несправедливо, я не оставил тебя, просто так получилось. Понимаешь, по-лу-чи-лось! Даже при всём моём желании я уже просто не смогу вот так вот взять и отказаться от этого предложения. Это будет концом моей карьере, концом нашего будущего, ведь в конце – концов я это делаю для нас, Мария, для нашей семьи…

Он расчувствовался, Бобров почти верил в искренность своих слов.

– Тебя послушать, Сева, так получается, что вокруг виновата только я одна, – раздражённо перебила она его. – Я всё это прекрасно понимаю и ты мне уже об этом и говорил, и писал.

– Здесь никто не виноват, Мария, ни ты, ни я…– ей опять послышалась в его голосе неуверенность. Она хотела сказать ему об этом, но передумала. Он тоже почувствовал, что голос его выдал и снова замолчал. Надо было как-то заканчивать разговор.

– Почему ты замолчал, Бобров? – очень осторожно спросила она его.

– Я не молчу, Мария. Но время, моё время на исходе, карточка заканчивается. Послушай меня, иногда человек попадает в такие ситуации, когда трудно принять решение сразу. Ты же умная девочка, ты же поймёшь меня. Сейчас обстоятельства сильнее меня, но это совсем не значит, что я не люблю тебя. Умоляю тебя, Мария, это в последний раз. Дай мне немного окрепнуть здесь, я скоро приеду, и мы сыграем нашу свадьбу. Я, наверняка, получу вскоре другое назначение, мы вместе поедем и потом никогда больше не расстанемся.

– Другое назначение? Тебе что, не нравится во Франции, мне казалось что…

– Нет, что ты…– замялся он, – нравится, просто здесь…

– Ладно, Бобров, – помогла она ему, – не мучайся. Через год, так через год. Я отложу пока свадебное платье, я и кольца уже купила. Ты сам просил.

– Мария, не убивай меня, скажи что-нибудь. Прошу тебя.

– Что сказать тебе, Сева…будь здоров и счастлив. Я тебя жду.

– Мария…

Но она уже положила трубку, потому что говорить уже не было никаких сил.

Конечно, Мария была рада успехам Севы Боброва, в какой-то степени она сама и явилась основной причиной этого. Именно под её влиянием последние годы в школе он поразил педагогов резким изменением своего отношения к учёбе. Именно под её влиянием он понял, что для простого парня из бедной семьи трудолюбие и успехи в учёбе – это единственный шанс вырваться. Она видела все эти годы, как он лез из кожи вон, чтобы добиться успеха. Она видела, что когда другие вечерами толкались на дискотеках, её Боб разгружал по ночам вагоны с углём. На вырученные деньги он покупал литературу, чтоб усовершенствоваться в учёбе, особенно в иностранном языке. Денег на книги и пособия он никогда не жалел и очень скоро уже чувствовалось, что уровень Боброва выше уровня окружающих его сокурсников. Мария понимала, что возвращаться в их городок такому умному, незаурядному и сильному человеку практически незачем. Понимала, что его работа в торгпредстве – это шанс, это невероятная удача, которую даже трудно было представить. И хотела верить, и верила, что это всё для их будущего. Но какое-то чувство, подспудное чувство непонятного состояния, даже растерянности постоянно давило на неё. Она не могла не чувствовать, что он всё дальше и дальше от неё и она, конечно, понимала, что не должна была отпускать его далеко от себя. Потеряв ежедневный контроль над ним, ежедневное влияние на него, она начинала терять и его самого. Его частые письма не могли обмануть её, очень скоро они стали напоминать отчёты о проделанной работе, они стали холодными, в них уже не было любви.

Он всё ещё любил ее, и она всё ещё не сомневалась в его чувствах. Но чего было больше в этих чувствах, она уже не знала. Он не стремился к ней как раньше, он научился обходиться без неё. Значит, кто-то занял её место. А к ней он был просто привязан, может быть благодарен за всё, что она сделала для него. К ней он был всегда добр, и она думала о том, что надо было родить ему ребёнка, не дожидаясь этой дурацкой свадьбы. Тогда бы он точно её никогда не бросил бы.

Но и перспектива постоянно выслушивать причитания о несбывшихся из-за неё надеждах её тоже не устраивала. Действительно, стоило ли тогда так учиться? Но её подозрения, тревоги и ощущения были, конечно, не беспочвенными. Ей казалось, она чувствовала, что он там не один. Она анализировала каждое слово в его письмах, прислушивалась к его речи во время переговоров по телефону, старалась определить его состояние по дыханию. Чисто теоретически она вычислила, что не может такой видный парень, как её Боб, долгое время оставаться один. А что было делать ей?! Устраивать скандал? Без причин? На основе одних ощущений? Ей было стыдно за свои подозрения, но от всего этого голова шла кругом, мысли не давали покоя, мешали жить, работать…

После окончания института Мария Боголюбова вернулась домой, в Покровку. Здесь же, в той же самой школе, где они когда-то учились, она прошла послевузовскую практику и когда ей предложили остаться в школе, она с радостью согласилась. Она стала преподавать английский язык в старших классах и сначала сильно смущалась от того, что с ней бок о бок, на равных работают педагоги, которые совсем недавно преподавали ей самой. Юлия Петровна – их классный руководитель стала директором школы, очень часто вспоминала Севу. Бобров был её любимчиком. Здесь же, в школе работала и Настя Сафонова – сестра Аркадия Сафонова и дочь Леонида Аркадьевича. И хотя отношения между бывшими одноклассницами идеальными назвать было нельзя, но годы шли, юность уходила в прошлое. Стирались в памяти многие события, приятные и не очень и девушки старались ладить друг с другом.

Конечно, за успехами одноклассников следили. Возвращение Марии назад, в родную школу считалось явной неудачей, даже, несмотря на то, что в школе она сразу же стала всеобщей любимицей. Всё-таки считали, что имея такие возможности, дочь таких уважаемых людей могла бы добиться большего. Это же касалось и Насти Сафоновой.

О Боброве же говорили все, кому не лень. Из него уже сделали, чуть ли не дипломанта. Забылись все его школьные неудачи и шалости. Юлия Петровна выпросила у матери Боброва фотографию сына и повесила её на стенде «Наши выдающиеся выпускники». Особенно подчёркивали, что рос он без отца, а мать до сих пор работает простой санитаркой в больнице.

Успехи сына сильно изменили отношение к ней окружающих и на работе и вне неё. Алина Михайловна не могла не замечать этого и ей это, несомненно, было приятно. Оправдались её надежды, её сын, её мальчик, которому она отдала все свои лучшие годы, уверенно шёл по жизни, не причиняя хлопот матери. Будучи студентом, он аккуратно писал матери, а как стал зарабатывать, то также аккуратно стал присылать и деньги. Нужда уже давно отступила, но беспокойства меньше не становилось. И единственное, что тревожило её в последнее время – так это отношение Севы к Марии. Алина Михайловна Марию боготворила и уже давно они были близки друг другу. Алина Михайловна была уверена, что если бы судьба не свела бы её сына с этой девочкой, он стал бы, несомненно, совсем другим. Не таким, каким стал! Именно Мария ещё тогда, в школе стала своего рода толчком, импульсом его стремительного развития. Именно она убедила его заниматься иностранным языком, фактически став его преподавателем. Она же, Мария и настояла поступать на экономический в Москве. Вокруг же были сплошные скептики. Там же, в Москве она создавала ему условия для успешной учёбы.

Все, кто знал о взаимоотношениях Севы и Марии ждали предстоящее торжество. Когда свадьбу отложили в первый раз, это ещё было терпимо. С обеих сторон все были удовлетворены объяснениями и немного порассуждав на тему « Надо, так надо», отложили торжество. Всё-таки направление, всё-таки распределение, и потом заграница, и не какая-нибудь, а Франция! Под удачу надо подстраиваться, а не наоборот.

Но теперь надо было опять всё и всем объяснять, говорить о том, что свадьбу снова надо отложить как минимум на год и это было очень неприятным занятием. Марии предстояло защищать Севу перед своими родственниками, особенно перед матерью. Может быть, в большом городе это всё прошло бы незамеченным, но здесь, в маленьком, патриархальном русском городке всё это требовало объяснений. Уверенное и стабильное отсутствие жениха не могло не вызывать кривотолков. Сначала участливо спрашивали, доброжелательно кивая головой. Потом стали пожимать плечами, некоторые прятали улыбки. А как же? Франция – она и в Африке Франция! Там всё есть! Особенно этого добра, вон сколько!

Мария старалась не обращать на всё это внимания, в конце – концов, кому какое дело до её личной жизни. Больше всего Марию раздражало то, что её жалели. Она была уверена в Боброве, в его чувствах к ней, в его порядочности, но вот обстоятельства, расстояния. Сомнения начинали главенствовать в её размышлениях. Он был очень далеко, и она всё чаще и чаще начинала предчувствовать, что он может оставить её. И эти мысли не покидали её. Почти каждый день, после работы она заходила к Алине Михайловне, иногда засиживалась допоздна, часто оставалась на ночь. Мама Севы как могла, успокаивала её и в последнее время поддержка матери, её уверенность оставались последней надеждой Марии. Конечно, она знала, что Алина Михайловна втайне от неё буквально бомбардирует сына письмами. И когда отложили свадьбу во второй раз – это окончательно расстроило её.

Мария положила трубку, потому что говорить с ним уже не было никаких сил. Она вышла из кабины переговорного пункта, благодарно кивнула головой оператору и медленно пошла к выходу. Она не любила говорить из дому, это её стесняло, даже если дома никого не было. Она чувствовала, что что-то изменилось в нём. Боб её стеснялся, он оправдывался, значит, он совершил недостойный поступок. Мария великолепно знала его и свободно могла определить его душевное состояние по его интонации. Наверное, у него там есть женщина, всё сводилось только к этому. Бобров был очень осторожен в своих поступках и только та, давняя история с Натальей Прокофьевой и только раз внесла разлад в их отношения. Но это было очень давно и после того случая у неё не было повода не доверять ему, о ней она больше ничего не слышала. Мария верила в крепость чувств, ей казалось, что ради любимого человека можно выдержать всё, но как простить предательство она не знала. Иногда ей казалось, что лучше всего этого не было бы, свадьбы, приготовления…можно было бы так, как многие делают сейчас, тихо, по-будничному сойтись и жить вместе.

Мария подумала вдруг о Наталье Прокофьевой. В последнее время Мария часто вспоминала о ней, она ещё помнила, сколько слёз было пролито из-за неё. Ещё тогда он клялся, что между ними всё кончено, но почему-то она не верила ему. Успокаивало только то, что теперь он далеко не только от неё, от Марии, но и от Натальи Прокофьевой.

Интересно было бы узнать, где она сейчас. Мария напрягла память, почему-то она вспомнила записную книжку Боба. Как-то, совсем случайно она обратила внимание на номер телефона, рядом едва заметно карандашом была выведена буква «Н». Это был не его почерк, и она спросила у него об этом. Он разнервничался, отчаянно доказывая, что она его необоснованно ревнует по каждому глупому поводу, а номер этого телефона его нового знакомого по имени Николай. А почему он не написал своё имя полностью, Сева не знает. Номер она тогда запомнила, это было нетрудно сделать, потому что она обратила внимание, что он шёл с цифры 2 по арифметической восходящей – 234 56 78. Тогда это ей показалось забавным, но теперь она этот номер вспомнила. Вспомнила и ту давнюю историю с этим Николаем и решила рискнуть. Мария вернулась на переговорный пункт.

– Я могу позвонить ещё раз? – тихо, озираясь по сторонам, словно стесняясь своего поступка, спросила она у телефонистки. Та совсем не удивилась её быстрому возвращению.

– Конечно, – она протянула Марии бланк заказа, – но с заграницей придётся подождать, сегодня могу только принять заказ на завтра.

– Нет, нет,– поспешила Мария. – Мне нужно позвонить в Москву.

– Пожалуйста,– отозвалась она и снова протянула бланк. – Пишите номер телефона.

Мария ждала совсем недолго, не прошло и пяти минут, как её вызвали в кабину.

– Говорите,– крикнула ей оператор. – Москва!

– Да, я вас слушаю, – раздался в трубке мягкий голос пожилой женщины.

– Здравствуйте, – едва поздоровалась Мария, – простите…это квартира профессора Прокофьева?

Много она отдала бы за то, чтобы ей сказали, что она ошиблась.

– Да, это квартира профессора. Слушаю вас.

Ком застрял в горле. Значит, он уже тогда обманул её и это никакой не Николай. Она не могла говорить, но слова лезли сами, они её не слушались.

– Мне Наталью, пожалуйста, – неуверенно начала Мария, совсем не собираясь говорить с ней. Если она подошла, то Мария просто бросила бы трубку. – Наташу…

– Наталью? А кто её спрашивает?– вежливо спросила женщина.

– Мы… учились вместе, совсем немного…вероятно, вы меня не знаете, меня зовут Людмила, – неожиданно для себя соврала Мария.

– Да, Людочка, я вас не знаю. Хотя знаю всех её подруг, Наталья выросла у меня на руках. Я – экономка у профессора. Но ничего, познакомимся в следующий раз. Но вынуждена вас огорчить. Наташи сейчас нет, и скорее всего ещё долго не будет.

– Не будет? – настороженно спросила Мария. – А где она, можно узнать.

– Да, дорогая моя. Она уехала работать за границу, по распределению.

– За границу!? – у Марии подкосились коленки, чуть не остановилось сердце. Она уже чувствовала, что та ей скажет дальше.

– Да, милочка. Во Францию.

Бобров так до конца и не разобрался в своих чувствах к Наталье. И вообще, все, что было связано с ней, было каким-то непонятным, странным, а иногда даже загадочным. Он ловил себя на мысли, что часто просто боится её. Но что-то связывало его с ней, а что? Он так никогда этого и не понял, она ворвалась в его жизнь резко и неожиданно и сразу заняла в ней доминирующее положение. Несомненно, их обоих тянуло друг к другу, но они почти никогда не говорили о любви, о своих отношениях друг к другу. Они как-то ухитрялись обходить эту тему, старательно избегали её.

Бобров любил Марию, любил её всегда, свои взаимоотношения с Натальей считал простой, банальной изменой и Наталья за это его ненавидела. Она знала про его душевные переживания, про телефонные переговоры, но старалась, внешне, во всяком случае, не придавать этому значения. Она считала, что он ей должен. Она считала, что это она его сделала тем, кем он стал. И уже строила планы о том, кем он будет. У Боброва было всё для прекрасной карьеры: великолепные внешние данные, блестящая эрудиция, доброжелательный характер, хорошая профессиональная подготовка, отличные анкетные данные, в конце – концов. Но не хватало главного. У него не было связей, ни друзей, ни родственников, которые помогли бы ему всё это использовать. В любом случае, несмотря на все его несомненные усилия, невероятное трудолюбие и профессионализм, без неё он ничего бы не добился. Трамплин к восхождению был подготовлен ею или, вернее, её отцом. Наталья щадила его самолюбие и никогда не говорила об этом, но ей было обидно, что и он никогда не говорит на эту тему, никогда не подчёркивает её роль в его становлении, роль её отца. Мало того, Александра Ивановича он откровенно игнорировал. Она мечтала о том, что они подружатся, что Сева станет ближайшим помощником её отца в бизнесе. Наступали совсем другие времена, с их возможностями они могли стать очень богатыми людьми. Связи отца, профессионализм и трудолюбие Севы, да и её экономическая подготовка не давали усомниться в этом. Но мужчины всё время отдалялись друг от друга. Сначала она переживала, старалась принять какие-то меры, но все усилия её были тщетны, и она махнула на это рукой. Может быть, думала она, это оттого, что они редко видятся. Но даже при этих редких встречах большой теплоты между ними замечено не было.

Вообще-то, у отца всегда была своя жизнь, абсолютно загадочная. Наталье всегда хотелось узнать его поближе, но папа был невероятно закрытым человеком. Он резонно считал, что отцовской любви и обеспечение полного достатка дочери вполне достаточным. С появлением в её жизни Боброва отношения с отцом мало изменились, он помогал ей и никогда ни в чём не отказывал, но ни разу не вмешался в их дела. А иногда ей этого очень хотелось. Она не сомневалась, что отец любит её, но она становилась взрослее, а он холоднее к ней, не так как раньше. Наверное, это был естественный процесс, но ей не хватало его любви и с появлением Боброва её не прибавилось.

Александр Иванович не был злым человеком, напротив, он был добряком с широкой натурой. Ему было уже за тридцать, когда он познакомился с матерью Натальи и сделал ей предложение. Она покорила его своей невероятной красотой, чистотой линий лица, привлекательностью форм, мягким и добрым голосом. К тому времени он ещё ни разу не был женат, но говорить о том, что он был одинок, не приходилось. Он был видным и красивым мужчиной и к своим тридцати с хвостиком годам добился немалого. Был абсолютно независим материально и очень многие из сильных мира сего уже искали его расположения и дружбы. Многие знакомые ему женщины просто мечтали выйти за него замуж, с некоторыми из них дело почти до этого и доходило, но в последний момент всё рушилось. Александр Иванович вновь оставался холостяком к своему удовольствию и к досаде немногочисленных родных.

С матерью Натальи, Александр Прокофьев познакомился случайно. Судьба сделала свой выбор и от этого никуда не денешься. Иначе их пути не пересеклись бы, если бы не тот случай. Это было давно, когда он прибыл в крупный сибирский город для подготовки регионального совещания Академии Наук страны. Столичные академические бонзы отправили туда именно его – молодого тогда, напористого и жёсткого чиновника и поставили перед ним сложную задачу – склонить консервативных сибирских академиков к благоприятному для нынешнего руководства Академии голосованию на предстоящих выборах президиума. Это была невероятно трудная задача, сибиряки твёрдо стояли оппозицией к центру. Именно поэтому и был послан никому не известный молодой чиновник. Прокофьев знал, чего ждут от него, и понимал, что неудача будет для него личным поражением. Поэтому, сойдя с трапа самолёта в далёком и холодном городе, он чувствовал себя не работником секретариата, а чуть ли не гангстером. В его небольшом дорожном саквояже было всё, что нужно для победы – информация. Уверенные в своей победе сибиряки даже не встретили посланца из центра, они даже пренебрегли элементарными законами гостеприимства. Это могло задеть кого угодно, но только не Прокофьева, он знал, что через два-три дня к нему в гостиницу будет выстраиваться очередь на приём. Он не ошибся.

Неделя оживлённых и трудных переговоров не могла не принести свои плоды. Где щедрыми посулами, где компроматом и даже прямыми угрозами ему удалось склонить на свою сторону самых авторитетных и самых строптивых. Среди тех же, кто оставался непреклонным, ему удалось внести раскол.

Будучи абсолютно уверенным в благоприятном исходе своей миссии, он возвращался вечером в гостиницу в свой последний командировочный вечер с чувством выполненного долга. Огромный вестибюль тонул в полумраке и невероятной тишине. Глухой и тяжёлый отзвук шагов отскакивал от серых мраморных плит пола, и неоднократно ударяясь по толстому стеклу стен, в конце – концов, растворялся под огромными золочеными люстрами высокого лепного потолка. На подходе к гостинице Александр Иванович Прокофьев думал о том, что не мешало бы отметить победу. Но друзей в городе не было, а многие приглашения местной академической элиты он преднамеренно игнорировал, стараясь не подвергать случайному риску, контролируемую со всех сторон репутацию высокого московского чиновника. Не спеша, он подошёл к стойке портье. Спиной к нему стояла молодая женщина и до него доходили обрывки её беседы с администратором. Он остановился, вежливо ожидая окончания разговора.

– Это всё, чем я могу вам помочь. Сожалею. Но номеров свободных у нас нет, понимаете, а ставить в холле раскладушку или дать вам возможность переспать в кресле я не могу. У нас, к вашему сведению – «Интурист», а не колхозное общежитие.

– Да, да…конечно, я понимаю, просто я подумала…– пробормотала эта миловидная особа, явно смущённая присутствием подошедшего Прокофьева, – мне только на одну ночь…

– Мест нет. Идите на вокзал, у вас есть билет на утренний поезд, обратитесь к дежурному по вокзалу. Они должны вам предоставить…– тут она увидела Прокофьева, мгновенно разительно изменилась, быстро пробежала руками по причёске и уже очень вежливо улыбаясь, продолжила, – одну минутку, девушка. Впрочем, вы можете идти. Здравствуйте, Александр Иванович. Вы, я вижу, в превосходном настроении. Собираетесь?

– Да. Спасибо, – он поздоровался с администратором и посмотрел в сторону полностью смутившейся девушки, – может быть, я смогу вам помочь…чем-нибудь?

– Нет, нет…спасибо. До свиданья, – торопливо ответила девушка, хватаясь за ручку своей дорожной сумки.

– Подождите, – мягко сказал он ей и сделал задерживающий жест рукой, надеясь, что ему удастся убедить администратора.

Но та с ужасом наблюдала за этой сценой, от её вежливости не осталось и следа.

– Товарищ жилец! Интересно, чем вы можете ей помочь? Номера в этой гостинице предоставляю я, а не вы. Девушка, вы можете идти, – повторила она ей. – До свидания.

– Ну, зачем же вы так,– решил сменить тактику Александр Иванович, – вы меня не так поняли. Если нет места для этой девушки, то вы можете воспользоваться моим номером. Я уже собираюсь, вернее, могу отправиться в аэропорт на несколько часов раньше.

– Разнополым, неродственным существам запрещено пребывание в одном номере! – грозно выпалила администратор.– Запрещено! Есть инструкция!

– Нет, нет, вы опять меня не так поняли. Я имел в виду, что мне только полчаса на сборы и меня не будет в номере. У меня утром самолёт, я вполне могу провести время в аэровокзале. Что и собираюсь сделать.

– Запрещено! Разнополым существам! – настойчиво повторила администратор.

– Да что вы заладили!? – неожиданно перебила её доселе молчавшая девушка. – Разнополым! Существам! Как вам не стыдно! Вы что, в зоопарке?! А вы,– она повернулась к Прокофьеву, видимо, собираясь сказать ему что-то неприятное, но встретив его взгляд, вдруг замялась и чуть не плача, продолжила, – я же вас ни о чём не просила!

Схватив лежащую рядом, на полу лёгкую дорожную сумку, она почти выбежала из гостиницы. Прокофьев решил броситься за ней следом.

– Девушка! Подождите! – только и успел он крикнуть ей вслед, но в спину его толкнул неприятный и злобный голос портье:

– Гостиница, товарищ Прокофьев, не место для развлечений. Для развлечений, к вашему сведению, есть другие места. Знаете, сколько здесь таких ходят. Пусть идёт на свой вокзал. А вы…простите меня, но вам должно быть стыдно. Не хочу вас учить, но работник секретариата Академии Наук Советского Союза должен быть человеком высоких нравственных начал, олицетворением лучших традиций нашего общества.

Прокофьев, думая о чём-то своём, пристально смотрел на неё. Стареющая жеманница поняла это по-своему.

– Ладно, не бойтесь. Я никому об этом не расскажу. Эх, мужики, мужики,– фамильярно улыбнувшись, вздохнула она и протянула ему ключи, – все вы такие. Идите и отдыхайте, товарищ Прокофьев. До вашего рейса ещё есть время. Звонили из Академии и сказали, что за вами пришлют машину. И смотрите, что бы никаких шалостей.

– Есть! – вдруг неожиданно даже для самого себя по-военному гаркнул Александр Иванович и взял под козырёк.– Разрешите идти?!

Она откинулась на спинку стула от изумления и, ничего не понимая. Тем не менее, вполне серьёзно ответила:

– Идите, товарищ Прокофьев. Я же дала вам ключи от номера. Идите!

Он по-строевому развернулся и, чеканя шаг, двинулся в сторону лифта.

– Товарищ Прокофьев, вы сошли с ума! Немедленно прекратите! Народ отдыхает! Я вызываю милицию!

Он также неожиданно остановился и почти бегом вернулся к стойке.

– Скажите, пожалуйста, – вежливо спросил он у совсем обалдевшей администраторши елейным голоском, – а сколько в вашем прекрасном городе железнодорожных вокзалов?

– Один! – выпалила она и демонстративно положила руку на трубку телефона.

– Да? Это же прекрасно! Скажите, пожалуйста, а вы не знаете, можно ли на железнодорожном вокзале находиться разнополым существам? А? В глаза смотреть! В глаза! В общем, так, дорогая Тортилла, возьмите свой дурацкий ключик, а я пошёл искать каморку папы Карло.

– Что с вами, Прокофьев? Вам нужен врач? – испуганно спросила она.

– Нет, мадам. Это цитата из сказки о деревянном мальчишке с длинным носом. Помните такого, его звали Буратино. Придёт машина, пусть заберёт мои вещи. Они в номере и уже собраны. Отправьте машину в аэропорт, а я сам доберусь. Мне просто позарез необходимо выпить стакан водки и поговорить с хорошим человеком, даже если этот человек – существо, как вы отлично выразились, разнополое и неродственное. Иначе в этом мире можно будет сойти с ума. Прощайте!

Александр Иванович почти выбежал из гостиницы, а она ещё долго смотрела ему вслед, толком ничего не понимая. Стоявшая рядом консьержка тихо спросила:

– Что это с ним?

– Не знаю, кто их поймет. То говорил, что никого не знает в городе, а сам пошёл к какому-то Карлу, выпить захотелось…

– Алкаш, наверное. А так и не скажешь…– многозначительно заключила консьержка, – под культурного работает…

Минут десять Александр Иванович метался в поисках такси и уже скоро он был на железнодорожном вокзале. Жизнь на вокзале кипела. Огромный зал ожидания двухэтажного архитектурного монстра был полон уезжавшей и приезжавшей публикой. Люди ждали, сидели, лежали, пили, ели, спали, разговаривали друг с другом и по многочисленным телефонам. Иногда вдруг всё на мгновение замирало, и царствовал сонный, безразличный голос дикторши, но потом всё снова возвращалось на свои места.

Александр Иванович медленно проходил между длинными рядами ожидающих, то цепляясь за вытянутые ноги, то неуклюже извиняясь неизвестно кому, улыбаясь всем подряд, как близким родственникам. Он выходил на перрон с разных выходов, немного покрутился в поредевшей толпе на привокзальной площади, но нет. Её нигде не было.

Он ещё до конца не понимал, что с ним случилось. Но ему очень хотелось найти её, ту девушку, которую он случайно встретил в гостинице. Ему вдруг показалось, что он приехал в этот город из-за неё, что ему надо сказать ей много слов. Только сейчас он почувствовал, что невероятно одинок в этой жизни. Почему-то он подумал о том, что он ещё никогда никого не искал, никогда не мучился. Вся его, так называемая личная жизнь, протекала ровно и гладко, без всплесков и эмоций. Одни женщины приходили на смену другим, у тех, вероятно и он был таким же сменщиком. Одни и те же слова, те же цветы, рестораны, то же вино. Даже расставались по одному сценарию, вежливо, сдержанно, оставаясь как – будто друзьями. Потом звонили друг другу на дни рождения, по праздникам.

Случайно увидев эту девушку, он вдруг ощутил невероятное чувство тревоги от того, что больше не увидит её, никогда. Она была такой юной, красивой. Он ещё не знал, что из этого выйдет, но до его авиарейса ещё было много времени, и он решил попытаться найти её. Почти полчаса он бесполезно прогуливался по залам ожидания и перронам вокзала, пока, наконец, не понял полную бесперспективность своей затеи. Её нигде не было. Впрочем, что в этом было странного, она могла просто отправиться другим рейсом, или автобусом, или вполне могла про вокзал и про билет на поезд сказать просто так, в надежде получить номер. Жаль.

Прокофьев ощутил чувство голода. Он посмотрел на часы, давно пробило полночь. Окинув прощальным взглядом зал ожидания, он наткнулся на сиротливо приютившиеся в углу два столика и барную стойку маленького экспресс-кафе. Чувство голода защемило сильнее, быстро пройдя через весь зал, он подошёл к стойке и пристроился к маленькой очереди. Ассортимент кафе был прост – сосиски, булочка, какао. Но в носу всё – равно приятно защекотало. Очередь продвигалась быстро, уже оставался один человек перед ним и он задёргался в поисках мелочи, как вдруг за спиной он услышал:

– Простите, вы последний?

Александр Иванович молчал, то есть он хотел сказать «да», но он боялся обернуться. Вдруг окажется, что это просто совпадение, но это был её голос, той девушки. Он медленно повернулся. Это была, конечно, она и она тоже его сразу узнала. Удивлённо улыбаясь, почти шёпотом с недоумением спросила:

– Это вы!?

Он весело кивнул головой и почему-то пожал плечами.

– Вас что, выгнали из гостиницы? Из – за меня?

– Нет, то есть, не знаю, может быть…– неуверенно ответил Прокофьев.

– А здесь, что вы делаете? Здесь не аэропорт. Вам же, кажется, надо было в аэропорт?

– Знаю. Вот…захотелось сосисок, если желаете, можем перекусить вместе. Хотите?

– Конечно,– кивнула она головой, – поэтому я и встала в очередь. Вы – последний?

Словно сговорившись, они оба вместе рассмеялись.

– Гражданин! Гражданин! – грозный голос буфетчицы вернул их в действительность. – Вы будете заказывать?

– Да, – засуетился Прокофьев, – две порции сосисок, две булочки и два какао…горячее, пожалуйста.

– Дома будете пить горячее, – «вежливо» отозвалась буфетчица, но уже никто и ничто не могли испортить ему настроение.

Её звали Елена. Она жила в небольшом городке, километрах двухстах от областного центра. Приехала сдавать документы в институт, но их не приняли, сказали попозже. Возвращается домой, где и работает в библиотеке. И он ей немного рассказал о себе. Так они проговорили почти три часа. Провожая её у дверей вагона, он понял, что теперь уже не сможет жить без неё. Поезд тронулся, а он ещё не знал, как и где её искать. Она засмеялась.

– Зачем вам это, Саша? Вы что, собираетесь ко мне в гости?

– Не знаю, может быть. Вдруг мне захочется написать вам.

– Толмачёво, – уже на ходу крикнула она ему, – Нечаевой Елене, в Дом культуры…прощайте…

Поздним вечером Прокофьев уже был в Москве. На следующее утро отчитался о результатах своей поездки. Потом с удовольствием выслушал массу приятных слов из уст самого высокого начальства. Несмотря на триумф, он чувствовал себя не в своей тарелке. Образ Елены не покидал его, он корил себя за то, что не смог как следует объясниться с ней. Надо же, дожить до тридцати с лишним лет и так растеряться перед провинциальной девчонкой. Какой-то?! Александр Иванович чувствовал постоянное желание видеть её, на второй день он окончательно понял, что не сможет без неё жить. Сославшись на недомогание и выпросив себе три дня заслуженного отпуска, на третий день он снова был в аэропорту. Ему повезло с рейсом и, несмотря на непогоду, почти через сутки он уже был в Толмачёво. Найти Дом культуры в маленьком городке большого труда не составило. Бдительного старика-вахтёра смутила райкомовская внешность Прокофьева, и он показал ему пальцем на второй этаж, где находилась библиотека.

Елену он увидел сразу. Она стояла на лестнице. Увидев его, ничуть не удивилась, искренне улыбнулась и спросила:

– Вы что, ещё не улетели, Саша?

– Нет, то есть, да. Я улетел тогда, в тот день. А теперь вот я прилетел обратно…

– А я чувствовала, что снова и очень скоро увижу вас.

– Да? Ну, вот…Лена, мне кажется, что я не смогу жить без вас. Я приехал за вами, решайте.

– Ты на машине, Сева? Отвезёшь меня?

– Конечно, Мария.

Мария простилась с сотрудниками мужа и вышла на больничный двор, вслед за Бобровым. Тяжёлый больничный запах на неё плохо подействовал, и она немного постояла у машины. Бобров стоял рядом, не задавая никаких вопросов. Странное дело, но хмель как рукой сняло после всех этих событий. Немного подышав свежим морозным воздухом, Мария, наконец, села на заднее сиденье и безразлично уставилась в боковое окно. Бобров захлопнул за ней дверь, сел за руль и медленно двинул машину прочь.

– Отвести тебя домой?

Она не ответила. И когда он уже решил, что она не расслышала, и собирался повторить свой вопрос, она сказала:

– Нет. Не сейчас. Покатай меня немного.

– Да, конечно…– он понятливо мотнул головой.

– Вы давно встретились с Сергеем? Где вы были? – неожиданно спросила она, но теперь молчал он. – Ты не слышишь, Бобров?

– Слышу. Но я не хотел бы обсуждать это, не обижайся.

– Хорошо. Прости. Как ты устроился? – как ни в чем, ни бывало, участливым голосом спросила она. – Где ты остановился?

– Нормально. В местной гостинице довольно-таки прилично.

– А как долго ты…прости, но когда ты собираешься обратно?

Он опять промолчал, ему не хотелось отвечать на её дурацкие вопросы, к тому же он вдруг почувствовал неожиданное действие выпитого спиртного.

– Ты устала, Мария. Давай, всё же, я отвезу тебя домой, а завтра утром поговорим. Хорошо? Сергей в больнице и я как-то неловко себя чувствую.

– Хорошо, – сразу согласилась она и снова прильнула к окну. Повалил снег. Она дышала на стекло и несколько раз прошлась по нему ладонью. – Снег пошёл, – сказала она ему, не поворачиваясь.

– Да, пошёл снег,…ты помнишь, как я приехал к тебе на день рождения. Шёл точь в точь такой же снег. Ты помнишь, Мария?

– Я всё помню, Боб. Хотя всё это надо было уже давно забыть…

В ту зиму снег шёл, не переставая, уже третьи сутки. Крупные белые хлопья медленно, без устали ложились на остывшую землю, укрывая её толстым и тёплым одеялом. Казалось, что в этом безмолвном белом пространстве просто вымерла жизнь. Вокруг всё было тихо, снег и мороз загнали горожан по тёплым квартирам. Уборочная техника на улицах столицы не выдерживала, но коммунальщики ещё пытались что-то сделать при помощи фанерных и жестяных лопат. Но всё было тщетно. Немногим удавалось надолго увидеть серую краску асфальта, не проходило и минуты, как снег снова заставлял дворников возвращаться обратно. То был настоящий транспортный коллапс, аэропорты были закрыты почти двое суток, с перебоями работали даже вездесущие железнодорожный и автомобильный транспорт.

Это было пятого декабря – в день празднования советской конституции, в этот день Мария отмечала день своего рождения. Тогда ей исполнилось двадцать лет. Два праздничных дня и удачно следовавшие по календарю выходные давали четыре дня, свободные от занятий и работы. Они оба решили отметить день её рождения дома, в Покровке. Мария уехала ещё второго декабря, погода была обычной для зимы и для столицы. Мокрый неприятный снег, иногда резкие порывы ветра, но ничего не предвещало наступление самого настоящего снежного бурана. Боб был ещё в Москве, он был занят в институте и его ждали пятого вечером, прямо на торжество.

Третьего декабря утром как-то непривычно долго не рассветало, словно наступила полярная ночь. Установилась необыкновенная тишина, чувствовалось ожидание чего-то неприятного. Тяжёлые темно-фиолетовые тучи с белыми перьями по краям собирались на краю небес, необычно раздуваясь с каждым часом до неимоверности. С утра лёгкий ветерок успел даже немного подсушить землю, потом вдруг тучи словно разродились и на землю повалил настоящий снег. Огромные, необычные, кристально белые хлопья мгновенно укрыли землю. Сначала люди обрадовались, уже несколько лет подряд снега до нового года выпадало мало, но потом лёгкий ветерок постепенно превратился в настоящий ураган. Снег валил без остановок уже двое суток, вместе с порывами ветра наделал много бед и не думал останавливаться.

Пятого декабря, ближе к вечеру большой дом Боголюбовых стали заполнять гости. Очень долго и очень тщательно отряхивались от снега, и все разговоры были только о погоде. Собирались гости медленно, впрочем, как и всегда в провинции Большей части приходили пешком и почти никто в эти дни не рисковал пользоваться автомобилем. Непогоду воспринимали весело, с юмором и часам к восьми все приглашённые собрались. Не было только Севы Боброва, хотя он и должен был быть уже два часа тому назад.

– Маша,– Александра Николаевна вошла в комнату дочери, – ты почему в темноте? Ты спишь?

Она щёлкнула выключателем и подсела с краю на кровать.

– Мама…– Мария повернулась к матери и уткнулась головой в её колени.

– Ну вот, нам ещё этого не хватало, ты что, плачешь? Прекрати сейчас же, немедленно. Полный дом гостей, все ждут тебя. Давай спускаться, пора садиться за стол. И Алина Михайловна уже пришла.

– Может быть, мы ещё немного подождём? – Мария безнадёжно посмотрела на мать. – Сева…

– Какой – такой Сева, ты посмотри в окно! Трактора еле ходят, а ты заладила – Сева, да Сева! Ты смотрела телевизор? Аэропорты московские закрыты, поезда еле тащатся, трасса вся в снегу. На чём приедет твой Бобров? На метле? Оставь это и давай собирайся, неудобно перед гостями. Сама всех пригласила, а развлекать их предоставила мне. Спускайся, милочка, ты уже не маленькая, давай. Утром уже обещали хорошую погоду, тогда и твой Сева приедет.

– Да, мама. Сева приедет, – как заклинание повторила вслед за ней Мария.

– Конечно, приедет. Он, вероятно, сейчас сам расстроился из-за этой непогоды, – как могла, успокаивала дочь Александра Николаевна.

– А позвонить? – вдруг спросила Мария.– Он же мог позвонить.

– Вы же разговаривали вчера, вечером,…а сейчас, откуда? Нельзя же быть такой эгоистичной, в конце – концов. Мы тут соседям не можем дозвониться. А твой Бобров сейчас, наверное, в общежитии. Подождём до утра, а потом позвонишь ему сама, вернее, попробуешь дозвониться.

– Он приедет, мама, вот увидишь,– перебила её Мария. – Он сейчас в дороге, я это чувствую, он просто никак не может добраться, но уже скоро. Он скоро приедет.

– Хорошо, хорошо, – снисходительно, не желая спорить с дочерью, согласилась Александра Николаевна, – пусть будет по-твоему. Пошли?

– Может быть, подождём ещё немного? – осторожно спросила Мария.

– Маша, дорогая моя, я тебя прекрасно понимаю,– очень тактично и терпеливо продолжила Александра Николаевна, – и все твои друзья, и родственники, которые собрались там, внизу у камина. Мы все тебя прекрасно понимаем. Мы все очень любим Севу, но все уже собрались, а его нет! Но все понимают, что он в Москве и не смог приехать из-за этой чёртовой погоды. Просто вам надо было приехать вместе. Гости уже все собрались, они ждут и это становится просто неудобным, прости меня, Машенька.

– Да, мама, конечно, – рассеянно ответила Мария.

– Ты меня не слушаешь? – недовольно спросила Александра Николаевна.

– Да, мама, – всё также рассеянно, глядя куда-то в чёрное окно, повторила Мария, – то есть, нет, мама. Я тебя слушаю и думаю, что ты абсолютно права.

Тряхнув плечами, словно скинув с себя оцепенение и оторвав, наконец, взгляд от окна, она глубоко вздохнула и сказала обрадованной матери:

– Конечно, идём к гостям, в конце – концов, действительно это становится неудобным.

Снег шёл, не переставая, уже третьи сутки.

– Удивляюсь я тебе, Бобров и завидую! – Разумовский, развалившись на койке в общежитии, нравоучительным тоном читал нотации своему другу.– Ну, что тебе не хватает? Девчонки тебя обожают, преподаватели тебя уважают, хвостов у тебя нет. Слушай, ты, что серьёзно собрался в свою деревню? Посмотри в окно, Бобров, ничего не видно. И это в городе, представляю, что творится в твоём колхозе. Бобров, ты не доберёшься, а меня до конца моей жизни будут упрекать за то, что я тебя отпустил. Э, эй…да ты меня даже не слушаешь, Сева. Как ты собираешься ехать? На чём? Возьмёшь напрокат лыжи, но и на них ты не дойдёшь! А в снежной пустыне тебя могут сожрать волки, Джек Лондон отдыхает!

– Перестань верещать, Разумовский. У тебя деньги есть?

– Всё, что есть у меня, там в кармане пиджака, пошарь. Бери всё!!! – он широко развёл руками. – Только вряд ли они тебе помогут.

– Не каркай, Игорь! – Сева вытащил из кармана друга всю имеющуюся наличность и быстро пересчитал её. Это не заняло много времени.– Да, не густо. – Он тяжело вздохнул, но спохватившись, благодарно кивнул головой Разумовскому. – Спасибо.

– Подожди, дурак. Вот,– Игорь полез в задний карман брюк и захрустел солидной бумажкой, – чёрт с тобой, бери и НЗ.

– А ты как? Продержишься?

– Да брось ты, в самом деле, не в лесу живём. В общаге с голоду ещё никто не умирал. Но никак не могу понять, прости, конечно. Мы же совсем недавно заработали кучу денег, пахали почти месяц по ночам. Куда ты дел деньги, Бобров?! В картах ты не замечен, по кабакам не светишься, к девочкам равнодушен…а?

– Ну, Разумовский, всё тебе интересно, всё ты должен знать. Ладно, смотри.

Сева вытащил из-за пазухи небольшой свёрток и аккуратно положил на стол. Разумовский соскочил с постели и нетерпеливым движением взял свёрток в руки. Раскрыв его и увидев пузатый бархатный футляр, присвистнул

– Э-э-э,…Бобров, да никак бранзулетка! Открыть можно?

– Чего спрашиваешь, ты уже почти открыл, – довольно ответил Сева.

– И то, правда, – Разумовский открыл футляр и свистнул ещё раз, – да ты, Бобров, самый настоящий Монтекристо. Так ты жениться едешь, а друга не берёшь…

– Нет, это просто подарок на день рождения.

– Ага, знаем мы эти подарки, от них потом дети получаются.

– Заткнись,– дружелюбно отозвался Сева, – лучше помоги собраться.

– Слушай, Бобров, я тебя ещё сильнее зауважал. Ты подожди собираться. Одно в голове не укладывается, ты меня прости, конечно. Но кому ты голову морочишь? Марии или Наталье? Вот уж, воистину в тихом болоте черти водятся.

– Стой, стой, Игорь, – Сева остановил свои сборы и сел на стул прямо в самом центре комнаты, – я хочу, чтобы ты знал – с Натальей у меня ничего нет! Понял?

– Всё. Понял. Ты только не нервничай. Я просто спросил. Что я – дурак, что ли?! Понимаю, что ничего нет, и ничего и не было. Если, конечно, не считать, что она ночевала здесь, у нас, несколько раз, и ты несколько раз оставался у неё в их роскошном доме. Ах, да, вы, конечно, готовились к сессии, я понимаю. Очнись, дружок! Ничего не было! Это ты так считаешь. Конечно, я в твоих делах не советчик, но мы с тобой почти три года живём вместе, мы как братья, разве не так? Что ты нашёл в своей Маше? Ну, хорошо, ты её любишь, женишься, переедешь в свой городок, нарожает она тебе детей, станешь ты главным бухгалтером ОРСа, УПСа или ещё чего-нибудь в этом роде…лет через двадцать своей неутомимой деятельности выберут тебя председателем товарищеского суда, будешь приговаривать пьяных грузчиков к общественному порицанию. Потом тебя изберут депутатом сельсовета, это же мечта всей жизни – стать депутатом сельсовета! Ты идёшь на рассвете по пыльной дороге, в руках у тебя папка с результатами социалистического соревнования, навстречу пастух гонит коров и все с тобой здороваются, здравствуйте, Всеволод Константинович. Ты вежливо киваешь в ответ, а как же, ведь на тебе огромная ответственность – ты распределяешь муку и сахар, масло и мясо. Потом тебе дадут орден какой-нибудь степени, путёвку в санаторий – профилакторий. Одно не пойму, стоило из-за этого в Москву приезжать, мог бы там какой-нибудь техникум окончить. В деревне карьеру мог бы сделать, язык, зачем учил?! Помолчи,– он заметил движение Боброва и сделал ему знак рукой, – дай развить мысль, я ведь не враг тебе. Ты учишься лучше всех, шпаришь на французском, мне бы это…

– Ты ничего не понимаешь, Игорь, – Бобров всё-таки перебил его,– Мария для меня это как жизнь, как совесть.

– Знаем, слышали и читали про это…на каждом заборе про ум, честь и совесть эпохи. Ты выслушай меня до конца, дурак. Потом ведь никто тебе таких умных слов не скажет. Про свою Марию ты всё знаешь, а теперь послушай про Наталью. Год или два после учёбы и она в министерстве, а потом заграница. И не какая-нибудь Болгария или Польша, а настоящая заграница! Капиталистическая! Франция, Бельгия, Германия! А может быть, даже Америка! И ещё года два и ты – секретарь торгпредства! Ты это чувствуешь? Ты это понимаешь? Прокофьева делает на тебя ставку, может быть даже она тебя, дурака, любит. Почему? Ты – чист, у тебя идеальная биография, у тебя внешность и главное – её всесильный папаша будет рад такому зятю. Она ведь тоже карьеристка, но сделать карьеру холостякам за границей невозможно. Понятно? А ты подходишь этой семейке по всем статьям. Пользуйся! Мне её подруга рассказывала, что её папаша терпеть не может всю эту богему, всех этих стиляг, хиппи, джазменов, которые её постоянно окружают. Она ведь лакомый кусочек! А ты, Бобров, именно тот человек, кто ему придётся по душе. И она это знает, поэтому и держит тебя на коротком поводке, на всякий случай. Она ведь тщеславная, карьерой больна, ей хочется славы и признания! Деньги у них есть, а теперь ей нужна слава, а потом власть, как следствие этой славы. Она и без тебя этого добьётся, но с тобой этого можно добиться быстрее и легче. Понял?

– Ты словно закладываешь программу.

– Очнись, Бобров. Жизнь она и есть программа. Ты, конечно, поступай как знаешь, но я уверен, что Прокофьева не оставит тебя в покое. Она ведь цепкая баба и жадная. А, вообще-то я тебе, Бобров, завидую. Красивый ты, бабы любят таких. Добренький, положительный. Впереди у тебя счастья – вагон и маленькая тележка. Смотри, дружков не забывай, с Натальей как – никак я тебя познакомил. Так что, за тобой должок.

Сева выслушал Игоря терпеливо, молча и внимательно. Он перестал собирать свою спортивную сумку, забрал со стола бархатный футляр и засунул его на место.

– Самое интересное в твоей трескотне, это то, что ты во всём абсолютно прав. А насчёт должка, смотри, как бы ни пришлось тебе морду набить за тяжёлые последствия. Мария, к твоему сведению, это – моя невеста. Чтобы у меня не было с Прокофьевой – это совсем не то и ты со своими циничными рассуждениями всего-навсего пошляк. В твоих рассуждениях нет места дружбе, любви, порядочности. У тебя всё просчитано, берём полкило Боброва, умножаем на килограмм Прокофьевой и получаем секретаря торгпредства в капиталистической стране. Жлоб ты, Разумовский! А ещё друг! И в провинции люди живут. Россия – она почти вся провинция! Ну и что? Я вырос в провинции, и Маша…и если хочешь знать, я многое отдал бы за то, чтобы вернуться туда. И не в смысле прокатиться, это без проблем, а в смысле жить. Но я не могу этого сделать, потому что вот такие, как ты – циники и руководят страной. Страной, где сильные и неглупые молодые люди, чтобы заработать на нормальную жизнь вынуждены покидать родину. Это я так, в общих чертах. А теперь – личное. Я виноват перед Марией, но я не знаю, как так получилось, что у меня закрутилось с Натальей. Это было как омут. Что бы то ни было, я никогда не думал о ней, как о своей будущей жене. Да и глупости всё это, она никогда не выйдет за меня, мы – разные. Социальный статус всё ещё продолжает существовать, хотя, и провозглашено всеобщее равенство лет двести тому назад. Поигрались и хватит, я думаю, что она достаточно утешила своё самолюбие. Ладно, Разумовский, на этом я свою речь закончу, а то наговорим друг другу комплиментов. У меня сейчас нет ни времени, ни желания спорить с тобой.

– Да, Бобров, оратор ты похлеще Цицерона. Насчёт страны ты загнул, конечно. Меня почему-то в руководство пихнул, – обиженно протянул Разумовский, – ну ты даёшь, дружище! Я и циник, я и жлоб, обложил ты меня со всех сторон. Несправедливо!

– Не обижайся, старина,– Сева понял, что перегнул палку, – прости, наговорил чёрт знает что. Это я так, для красного словца. Но, честно говоря, я рад что тебя это задело.

– Что-то оно у тебя, это словцо – не слишком красное, скорее чёрное. Чёрт с тобой, жених,– Разумовский махнул рукой, – ты лучше расскажи мне, как ты собираешься добираться до своего отчего дома или лучше сказать до Маши? На поезде?

– Нет. С вокзала в Ярославле потом добираться будет трудно, там, наверное, вообще не проехать. Что там торчать в зале ожидания, так лучше здесь. Дачных поездов нет, да и не успеваю я. Мне уже сегодня вечером кровь из носу надо быть там, понимаешь. Вся надежда на попутки, доберусь как-нибудь. Мы с ней договорились, что я часам к четырём подъеду.

– Понимаю, понимаю, всё понимаю! Только, когда ты с ней договаривался, по улицам ещё ходили машины. А сейчас, посмотри в окно. На улицах пусто, а то, что передвигается, спорит с улитками. Не рискуй, Сева, ты бы остался. Она поймёт, отметят без тебя, больше выпивки останется. Через день-два всё утихомирится, и ты спокойно доберёшься до своей, как ты её назвал…совести? Не глупи, не ровен час, останешься на улице, а на венок денег уже нет. Да и завещание ты пока не написал.

– Типун тебе на язык, дурак. Да я и сам бы сейчас не поехал бы, но день рождения сегодня, а не через день-два. Через день-два уже возвращаться придётся, к сессии готовится. А там сегодня все соберутся, моя мама тоже там будет…вообщем, мы с Машей решили, мы подумали, что это может пройти как день нашей помолвки, понимаешь? Конечно, нам надо было ехать вместе. Она как чувствовала, что обязательно должно что-то случится. Но кто мог предположить, что так изменится погода. Ты посмотри, что творится, словно мы живём на каком-то затерянном острове, а не в столице крупнейшего государства мира.

– Зима она и есть зима, дружок. Природа – мать непредсказуемая. Ей всё равно какое государство – крупнейшее или не очень. Ой, Бобров, ни черта ты не успеешь. Попутки! Какие сейчас попутки? Опять поедешь на вокзал, ну и каким-то чудом доберёшься до Ярославля. Так оттуда всё равно ещё добираться надо, вот и придётся тебе там, на вокзале ночевать. Прислушайся к совету верного друга, Бобров, оставайся, а мы сейчас что-нибудь сообразим. А? Как-никак тройной праздник, и день конституции, и день рождения Маши, и твоё обручение. Накупим вина, пожрать что-нибудь…а? Утром позвоним, скажешь, что попал в пургу…

Бобров решительно встал. Натянул через голову чёрный вязаный свитер, надел толстую замшевую куртку, поднял воротник и резко дёрнул до конца вверх замок. Взял с кровати свою спортивную куртку и подошёл к другу.

– Не искушай, чёрт. Придётся тебе отмечать одному, Разумовский. Впрочем, может и не придётся. Денег-то у тебя совсем не осталось, – Бобров засмеялся и хлопнул его по плечу, – но ты не горюй. Я тебе из деревни гостинцев привезу. И пожрать что-нибудь и выпить. Ты продержись. А на вокзал я не поеду, если не найду попутку – вернусь. Я сейчас на метро и в Медведково. Я там кафешку одну знаю, где водилы собираются. Фуры гоняют, мы же там с тобой подрабатывали на разгрузках, забыл, что ли? Тогда мне и сказали, если что, то только сюда. Несколько часов и я в Покровке. Будь здоров, Игорёк и не скучай. Дня через два буду обратно.

Всё, однако, оказалось не таким уж и простым делом. Кафе при небольшом мотеле находилось на Ярославском шоссе, на самой окраине столицы. Стоянка перед кафе, да и вся видимая окрестность была заставлена огромными грузовиками – фурами. Само кафе было переполнено, там обычно коротали время водители-дальнобойщики, там оформляли документы, совершались устные сделки. Приторный запах алкоголя, плотная табачная дымка под низким потолком явно свидетельствовали, что отправляться в такую погоду по трассе дураков не было. Окинув зал взглядом, Бобров понял, что он может не уехать. Но шанс всё-таки оставался. Была надежда, что у кого-то срочный груз, можно было попробовать уговорить за хорошие деньги. В кармане у Боброва было почти 150 рублей – это была немалая сумма для того времени и для такого мероприятия.

Он подошёл к барной стойке. Толстая, внешне неуклюжая буфетчица протирала большие пивные кружки. Увидев его и, не бросая своего занятия, она спросила:

– Тебе чего, парень? Пива?

– Нет. Пива я не хочу. Спасибо. Вы не могли бы мне помочь? – осторожно спросил он.

– Помочь? – она сморщила лицо и внимательно посмотрела на него.– Ты здоров, парень?

– Да, конечно. Вы только ничего такого не подумайте. Понимаете, мне надо срочно добраться по трассе до Покровки. Это не доезжая до Ярославля. Может быть, вы знаете кого-нибудь, кто сейчас туда отправляется. Мне бы попутчиком пристроится. Я здесь никого не знаю. Помогите, пожалуйста.

– Да они все по трассе, только боюсь, парень, что срочно у тебя ничего не выйдет. Ты что, не видишь, что творится на улице? Студент?

– Да, – расстроено кивнул головой Сева.

– Заболел кто-нибудь, что случилось? – участливо спросила она.

– Нет,– не хотел сгущать краски Бобров, – просто мне очень надо. Понимаете, у моей невесты сегодня день рождения. Я заплачу, деньги у меня есть, – он засуетился и засунул руку в карман.

– Да подожди ты с деньгами. Причина, конечно, важная, но погода. Ребята почти все выпивают, радуются, черти, непогоде. А раз пьют – значит, не поедут. Утра все ждут, утром обещали хорошую погоду. Даже не знаю, чем тебе помочь. Подожди немного. Эй, Кузьмич, иди сюда,– крикнула она в глубину зала, и Бобров увидел медленно встающую из-за стола фигуру крупного мужчины. Он вразвалочку подошёл к стойке и вопросительно уставился на Боброва.

– Звала, Вера? – спросил он, не спуская глаз с Севы.

– Парня подбросить надо до Покровки. Не знаешь, никто не трогается?

– Сдурела, что ли. Какая Покровка?! Смотри, что творится на божьем свете. Смертников нет. А тебе зачем? – спросил он у буфетчицы.

– Да не мне, господи! Мне-то зачем!? Вот парню нужно, срочно. Срочно, Вера, на самолёте, – словно извиняясь, ответил он. – Ты бы до утра подождал, парень. Утром распогодится, кто-нибудь обязательно поедет. Да и выпили…

– Я не могу ждать до утра. Мне сейчас надо.

– А поездом не пробовал?

– Не успеваю. Мне вечером надо быть в Покровке.

– Знаю я твою Покровку. Ты что, оттуда? Студент?

Сева закивал головой.

– Нет, студент, ничего не выйдет сегодня. Специально туда никто не рискнёт, это я тебе точно говорю, даже за деньги. Ты бы в Щёлково, на автовокзал, там таксишники-бомбилы, не пробовал?

– Ну, ты даёшь, Кузьмич, ты знаешь, сколько они с него сдерут?– вмешалась буфетчица.– Разденут догола, ироды.

– Да-да…– вынужден был согласиться Кузьмич,– слушай, Вера, а вон те ребята, кавказцы. Они давно сидят?

– С утра, документы ждут или ещё что-то, не знаю.

– Выпивали? – спросил Кузьмич. – Ты их знаешь?

– Да знаю я их, трезвые ребята, хорошие. Они и пьют-то редко, ты думаешь…

– У них три фуры, гружённые под завязку, машины мощные, эти пройдут.

– Спросишь у них? Или я попрошу, больно парню помочь хочется.

– Ладно, я сейчас. Жди здесь, парень.

Кузьмич также, вразвалочку тронулся через весь зал. Сева следил за ним и с нетерпением ожидал результата. Кузьмич подсел к столику и уже через несколько минут повернулся и крикнул Севе:

– Эй, студент, иди сюда.

По уверенному взмаху руки Кузьмича и по особым интонациям в голосе, Сева понял, что шофёрское братство сработало, и почти подбежал к столу.

– Вот, студент, знакомься. Это Рустам. Они с юга овощи везут на Ярославль. Он и Покровку твою знает. Знаешь ведь, Рустам?

Рустам вежливо кивнул головой.

– Отвезёшь парня?

Тот опять молча кивнул головой. Остальные трое абсолютно не обращали на них внимания, словно были посторонними людьми. Кузьмич поднялся и довольно хлопнул Севу по плечу.

– Вот так, студент. Рустам тебя и отвезёт.

– Неразговорчивый он какой-то,– тихо прошептал на прощанье Кузьмичу Сева, – а может быть, он по-русски не знает?

– Не-а…знает, не хуже тебя говорит, парень надёжный, видно…

Ехали медленно. То тут, то там, натужно ревя, работала снегоуборочная техника, приходилось ждать. Видимость была очень слабой. Сева с опасением разглядывал из кабины машины окружающий пейзаж. Надежд на улучшение погоды, вопреки прогнозам синоптиков, явно не было. Когда проехали московскую область, стало совсем худо, почти исчезли снегоуборщики. От непрекращающегося порывистого ветра не было даже слышно звука мотора. Сева казалось, что они плывут по снегу. И только к вечеру они подъехали к области. Сквозь сплошную белую стену Сева стал узнавать родные места.

– Впереди развилка,– заговорил Рустам, – а направо твоя Покровка. Как ты понимаешь, парень, я только по трассе. Да и не проедет туда мой слон. Доберёшься?

– Да. Спасибо, Рустам. Здесь совсем недалеко, эти места я хорошо знаю. Километров пять. Я доберусь.

– В такую погоду твои пять километров превратятся в десять, осторожнее. Держись дороги. Подожди.

Рустам остановил машину на обочине, залез куда-то за сиденье и вытащил большой целофанновый пакет.

– На, одень.

– Что это, Рустам?

– Одевай, студент. Это ветровка, тёплая. Прямо сверху всего одевай. Ты в своей курточке не доберёшься. И вот это возьми,– он вытащил следом высокие чёрные валенки – надевай, это большой размер.

Сева растерянно смотрел на ветровку и на валенки.

– А ты? Вдруг что-нибудь?

– Я не один. Да и приехали почти. Вещи оставишь у Веры, в кафе, я их заберу на обратной дороге. Беги, а то скоро начнёт темнеть.

Невероятно усталый, обессиленный, Сева Бобров добрался до Покровки к десяти часам вечера. Святящиеся окна и доносившаяся музыка говорили о самом разгаре веселья.

Калитка была открыта. Сева пошёл по дорожке, которую знал наизусть и по которой мог пройти с закрытыми глазами. Звонить ему не пришлось, он ещё не подошёл к дому, как услышал звук распахнувшейся двери. Мария бросилась к нему в одном платье. Он еле устоял на ногах.

– Я знала, что ты приедешь, Боб…я знала, я так тебя люблю. Я бы, наверное, умерла, если бы ты сейчас не приехал…

– И я тебя люблю, Мария…я никогда не смогу жить без тебя.

Всем своим существом он чувствовал, что говорит правду.

– Бобров, хорошо, что я вас увидел. Зайдите ко мне, пожалуйста. Сейчас же.

Секретарь торгового представительства, не останавливаясь, на ходу бросил приглашение Севе. И того, естественно, не мог не насторожить тон, с которым это было сказано. Не теряя времени, он устремился за ним.

– Проходите, Всеволод Константинович. Садитесь.

В кабинете голос секретаря показался Боброву вежливее и Сева сел.

– Больше всего на свете я не люблю соваться в личные дела своих сотрудников. Но мы здесь, вдали от родины как одна семья и, естественно, что в этой семье ничего не остаётся незамеченным.

Секретарь встал и сделал Боброву знак оставаться на месте. Он словно собирался с мыслями после короткого вступления. Впрочем, Бобров уже знал, о чём или о ком пойдёт речь.

– Вы органично вписались в наш маленький и достаточно благополучный коллектив, несмотря на то, что вы работаете совсем недолго. Как говорится, акклиматизацию вы прошли успешно. И это, конечно, говорит о вашей коммуникабельности, открытости, несомненном трудолюбии и профессионализме. Вас уважают, Бобров, уважают заслуженно, но…как бы это вам правильно сказать…– секретарь глубоко вздохнул, делая вид, что теряется и был рад, что Бобров сам пришёл ему на помощь.

– А вы говорите как есть, Николай Анатольевич.

– Да, Всеволод Константинович, спасибо,– поблагодарил его секретарь и уселся в своё кресло, – в вашем вот таком статусе, в том, что я сейчас говорил про вас,…вы же понимаете о чём я, так вот, во всём этом есть и заслуга других людей, очень близких нам с вами и очень влиятельных.

– Других? Мне казалось, что только одного, – печально улыбнулся Бобров.

– Да…именно это я и имел в виду, Всеволод Константинович. Ведь мы не дети и мы видим, что и ваше прекрасное образование, и направление на работу к нам, сюда…и прекрасные рекомендации и вот, наконец, результаты аттестационной комиссии. Вас, Бобров, уже сейчас можно назначать министром внешней торговли.

Он улыбнулся, но реакции Боброва не последовало. Секретарь несколько раз осторожно закашлял в кулак.

– Так вы понимаете, о чём я хочу поговорить с вами?

– Вернее, о ком? – осторожно поправил его Бобров.

– Как вам будет угодно. Поймите, скажу вам честно и откровенно, что меня никто ни о чём не просил и тем более не давил. Да здесь и давить не надо. Если хотите, можете считать это моей личной инициативой. Надо как-то определяться в некоторых вопросах, в некоторых личных вопросах,– поправился он и опять зашагал, – надо принимать решение, правильное решение. Другое, впрочем, было бы нежелательным и весьма вероятно, что неправильное решение может печально отразиться на вашей карьере, Бобров. Один раз вам уже предлагали поспешить, но вы непозволительно долго принимаете его. Чего вы ждёте, Бобров? Чтобы нас, руководство торгового представительства обвинили в попустительстве аморального, простите, поведения собственных сотрудников? Учтите, по головке нас за это не погладят. Сегодня или завтра об этом узнают все и какая-нибудь «добрая» душа, чёрт бы её побрал, накатает анонимку в Москву о том, что под крылышком торгового атташе расцветает разврат…да, да, Бобров, именно так и называются незарегистрированные связи между противоположными полами. Особый отдел, Бобров, ещё никто не отменял. Что будет со мной, вы понимаете? Вы понимаете?! Я с вами, Бобров?

– Да, – кратко отозвался Сева, – конечно, понимаю.

– Так что же вы тянете!? Принимайте решение, сегодня же! Мы поможем вам, организуем маленький междусобойчик, распишем вас в здешней мэрии и живите, как хотите, вернее, как муж и жена. Времена-то, Бобров, видите, как стремительно меняются.

Секретарь опять подошёл к окну и, тарабаня пальцами по подоконнику, стал едва заметно насвистывать какую-то мелодию.

– Что там творится, в нашей великой и могучей стороне, никто, Бобров, толком не знает. И чем всё это закончится, тоже никто не знает. Сидим и ждём у моря погоды.

Он вздохнул, довольный подошёл к Боброву и дружески положил ему руку на плечо.

– Ты не темни, Сева. Наталья – прекрасная девушка, из хорошей семьи, да и иметь такого тестя, как твой Прокофьев, – это же мечта любого начинающего дипломата. Ты только не обижайся, но ты молодчина, конечно. Хвалю! Так что, давай Бобров, действуй побыстрее. День, второй…препон не будет, в посольстве я проконсультировался. Получите десятидневный отпуск и если захотите, я могу вам помочь провести его на лазурном берегу. Если так пойдёт дальше,– он многозначительно кивнул в окно и снова просвистел, – вполне возможно, что ты скоро станешь зятем министра внешней торговли. Говорят, что Александр Иванович на короткой ноге с председателем правительства, ты не знаешь?

Но Сева молчал, диалога явно не получалось и секретарь, отбросив фамильярность, снова стал предельно вежлив.

– Земля, Всеволод Константинович, слухами полна, нельзя ими пренебрегать. Надеюсь, что вы не забудете, что я всегда шёл вам навстречу?

– Хорошо, Николай Анатольевич, – Бобров встал, предположив, что аудиенция окончена.– Я могу идти?

– Конечно. Сегодня у нас среда, я думаю, что предстоящее воскресенье самое подходящее время для небольшого торжества. Утром я жду известий от вас или от Натальи Александровны.

– Я благодарен вам за такое сочувственное отношение к нашим проблемам, Николай Анатольевич. Одного не могу понять – вы что, уговариваете меня сделать предложение Прокофьевой? Надеюсь, что нет. Просто я ждал подходящего случая, чтобы самому сделать это. Не хотелось взваливать на вас наши проблемы.

Секретарь не скрывал своего удовольствия и облегчения. У него словно гора свалилась с плеч. Он снова подошёл поближе к Боброву и снова хлопнул его по плечу.

– Ответ настоящего мужчины. Ты мне всегда нравился, Всеволод Константинович. Вижу, Бобров, ты поднаторел в дипломатических оборотах. Похвально. Учтём и это. Что же, раз всё так благополучно разрешилось, тогда я позвоню Александру Ивановичу и мы начинаем подготовку к…– он немного запутался в поисках термина – в общем, к торжественному мероприятию.

– А Наталья? – уже почти выходя, тихо спросил Бобров.

– Что Наталья? – не понял вопроса секретарь.

– Она согласна?

Николай Анатольевич пристально посмотрел на Боброва, прямо в глаза, словно испытывая его. Затем медленно и долго растягивал губы в улыбке и только потом смело и раскатисто рассмеялся.

– К тому же вам, Всеволод Константинович, как видно и юмора не занимать. Всё! Вы свободны. Подробности я сообщу вам позже.

Известие о предстоящем торжестве в торгпредстве было воспринято с радостью. Наталью Прокофьеву и Севу Боброва любили все. И казалось, что все были рады благополучной развязке. Ведь о том, что они живут вместе, знали все и даже сведения о её беременности ни для кого не было секретом. Вообще-то, несмотря на внешнюю невозмутимость окружения, на Боброва, конечно, не давили. Но так, совсем не агрессивно, намёками давали понять, что предпочитают именно такое окончание их немного запутанного и затянувшегося романа. Да и сам, Бобров понимал, что только этот вариант является спасительным для его карьеры. Он знал, что несмотря ни на какие заверения её отца, его отказ узаконить их отношения или даже затягивание с принятием решения, несомненно, привели бы к его отзыву обратно на родину, к краху всех его надежд. В душе он всё ещё надеялся как-то скрыть это от Марии, в надежде на то, что дальнейшее развитие событий позволит ему усилить свои личные позиции в бизнесе и попробовать найти компромисс.

В последние дни Наталья стала несколько избегать его, часто была необычайно холодна с ним, но он это связывал с неопределённостью их положения. Иногда он чувствовал, что нечестен по отношению к ней, справедливо полагая, что она не виновата в его душевных переживаниях. Ведь в конце – концов, это ему не хватило силы воли оставить её и уехать обратно, к Марии. Он себя за это ненавидел и понимал, что обвинять в этом Наталью – это верх всякой глупости. Судьба связала именно его с Прокофьевой. Не было бы Севы Боброва, она всё равно выбрала себе достойную пару. Недостатка в ухажёрах высокого ранга она никогда не испытывала. Бобров вырос в провинции и к таким понятиям, как естественная девичья застенчивость, скромность он относился с глубоким уважением. Наталья же выросла совсем в другой среде, среди столичной богемы, была свободна в действиях, иногда даже слишком. На некоторые, очень редкие замечания Боброва, она реагировала очень весело, называла его старомодным и ханжой. Сева понимал, что рано или поздно это может привести к конфликту между ними и не мог не чувствовать, что получив статус законной жены, Наталья может сильно измениться. Иногда он даже не мог понять, на чём держаться их взаимоотношения. Ведь они никогда не говорили о любви, он никогда не рассказывал ей о своей жизни до неё, об отце, о матери. Впрочем, она и не отличалась стремлением узнать о нём больше, чем она знала. Вся она была какая-то чужая, она словно вырвала Боброва из его среды, привычной для него и всё остальное, что было связано с его жизнью, её просто не интересовало, не волновало. Даже его нечастые, иногда просто случайные лирические воспоминания о детстве, юности она бесцеремонно перебивала, давая понять ему, что это не может быть интересным. И хотя Севу это оскорбляло, но ему приходилось быть сдержанным, и очень скоро он окончательно почувствовал, что они разные люди. О том, чтобы сообщить матери о предстоящей свадьбе, не могло быть и речи, Бобров был даже рад тому, что Наталья не проявляла интереса к его семье, к его прошлому. Потому что он решил сохранить всё это в тайне от родных в Покровке.

      События последней четверти двадцатого века, начавшийся развал социалистического лагеря Европы и Советского союза не могли не сказаться и на судьбах людей. Александр Иванович был верным слугой уходящей эпохи, но его коммунистическое прошлое не очень трогало новые власти, в сущности, прошлое у всех было одно и к власти пришли не политические диссиденты, а «раскаявшиеся» коммунисты. Профессионализм Прокофьева помог ему не только удержаться в старом, довольно-таки надёжном седле, но и добиться новых продвижений по службе. Такие люди, как Прокофьев, были просто необходимы. У этих людей были личные связи в мире экономики, торговли и они знали, как надо делать деньги. А деньги нужны были всем и всегда. Революция – революцией, а деньги – деньгами.

В день, когда Наталья и Сева подписывали заявление о заключении брака между ними, пришло известие о назначении Александра Ивановича на пост первого заместителя министра внешней торговли. Приехать во Францию на свадьбу дочери он не смог, за то их приехал поздравить посол и чуть ли не весь русский отдел министерства иностранных дел Франции. Вечеринка затянулась далеко за полночь и только под утро они остались вдвоём в своём номере гостиницы торгпредства.

– Николай Анатольевич предложил нам свадебное путешествие. Он сказал, что это инициатива папы. Но ты даже не среагировал на это, Сева. Ты просто отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

– Я просто подумал, что это может подождать. Экзотика! Свадебное путешествие в Россию! Всю жизнь мечтал! Твой отец, надо сказать, большой оригинал.

– Он просто скучает без меня. Что тут такого? Что странного в том, что он хочет увидеть меня? Ты же знаешь, что события последних дней требуют его постоянного присутствия на службе, он просто не может приехать сейчас. Каждый день, каждый час он может понадобиться председателю правительства или президенту.

Бобров безразлично пожал плечами, скинул пиджак, бросил его на кровать и рывком освободил ворот рубашки.

– Ещё нет года как мы здесь, а столько событий вокруг, голова идёт кругом. На пару дней он мог бы приехать…твой отец, а теперь из-за этого надо переться домой. Мне просто неохота это делать, – раздражённо пробурчал Бобров. – Сегодня только ленивый не спросил у меня про твоего отца. Прокофьев! Прокофьев! Прокофьев! Послушай, а может мне стоило взять твою фамилию?! А? Почему-то твой гениальный отец звонит Николаю Анатольевичу и предлагает ему предложить нам свадебное путешествие. Мог бы предложить это мне или, на худой конец, тебе.

– Со мной он говорил, – неожиданно резко, не скрывая своего раздражения, перебила его Наталья, – папа разговаривал со мной по телефону.

– Говорил? А почему ты мне об этом ничего не сказала?

– Я подумала, что странного в том, что дочь разговаривает со своим отцом по телефону. Почему ты считаешь, что я обязательно должна тебе об этом говорить? – её слова были отточены и конкретны. Бобров почувствовал прелюдию ссоры.

– Или ты считаешь, что я теперь должна буду отчитываться перед тобой за каждый свой шаг. Папа позвонил, чтобы просто поздравить нас, тебя не было в офисе, он разговаривал с Николаем Анатольевичем. Он сказал, что приготовил нам подарок в Москве и ждёт нас. Тебя просто не было рядом, вот и всё!

Бобров всем своим видом показывал, что не желает дальнейшего развития ссоры, сел в кресло и сосредоточился на расшнуровании ботинок. Шнурок запутался на самом деле, и он очень внимательно принялся изучать узел. Наталья стояла рядом и следила за его действиями с большим интересом.

– Сева, что ты там возишься? – недовольно спросила она.

– Ты же видишь, я распутываю шнурок. Не рвать же. Ботинки совсем новые, я их сегодня одел в первый раз…

– Вот почему я тебе ничего не сказала, Бобров! – злобно прошипела Наталья. – Потому, что тебя больше интересуют узлы на твоих долбаных ботинках!

– Напрасно ты так, Наталья, насчёт ботинок. Они очень удобные, настоящая кожа.

– Поздравление отца ты проигнорировал, но ты даже не сообщил о нашей свадьбе своей матери. Я рассчитывала хоть на какое-то внимание и уважение, чёрт бы тебя побрал, Бобров! Ты сказал мне, что сообщил об этом своей матери, а она даже не удосужилась прислать мне открытку. Значит, ты ей не сообщил?

– Я обязательно сообщу ей, потом, немного попозже.

– Когда? – продолжала злиться Наталья. – Когда ты сообщишь ей об этом?

– С течением некоторого времени. Я думаю, что мы могли бы заняться сейчас более подходящим делом, – примирительно начал он, – чем говорить о наших родителях. Уже почти утро и я немного устал. Я не думаю, что ты…

– Что я?! – она снова перебила его.– Как мне нужно вести себя, Бобров? Как!? Ведь всё происходящее вокруг тебя даже не волнует! Ты ведёшь себя так, как – будто тебя это не касается. Ты не интересовался, кто готовил банкет, тебя не интересовало меню, ты даже не разглядел гостей на своей свадьбе, ты вёл себя как аравийский принц. Словно все вокруг – твои слуги, а я – твоя наложница.

– Ну, знаешь, – разозлился Бобров, – мы же договаривались об этом. Ты сама взяла на себя все организационные проблемы, не понимаю, что тебя обижает? Я отдал тебе все деньги, что были у меня. Банкет, гости…ну, предположим, что за банкет заплатил твой отец, что теперь делать? Поехать в Москву и броситься ему в колени? По карману твоего папашу эта пьянка сильно не ударит, а мне лично такой банкет был не нужен. Я говорил тебе об этом. С меня хватило бы просто комсомольской свадьбы.

– Для этого тебе надо было жениться на комсомолке! – резонно заметила Наталья.

– Спасибо за совет, так и поступлю в следующий раз. Скучно шутишь, Наталья. Давай не будем разжигать, предупреждаю, что мне эта тема не нравится. Уже совсем утро, брачную ночь ты мне испортила, надеюсь, что хоть поспать ты мне дашь.

– Николай Анатольевич предложил нам отпуск,– никак не успокаивалась она, – почему ты не согласился, Сева? Ты поставил в глупое положение и меня, и папу. Мы могли бы съездить в Россию хотя бы дней на десять, твоё нежелание ехать – это неестественно. Так не бывает! Так не делают! У папы есть друзья, сослуживцы и я у него единственная дочь! Он ждёт нас! Он заказал нам свадебный номер в «Метрополе», банкет, разослал приглашения близким и друзьям.

– Я не хочу! – почти крикнул Бобров. – Не хочу, не могу,…сколько можно тебе говорить об этом. Езжай одна, если тебе так хочется.

– Но это уже не свадебное путешествие. В таких случаях едут вдвоём. Так принято. А ещё принято знакомить молодую жену с её свекровью.

– Ты поэтому хочешь в Россию? Чтобы познакомиться с моей матерью?

– Поэтому тоже! И почему я не могу познакомиться с ней?

– Что-то раньше я не замечал в тебе интереса к моей матери, ты даже не просила меня рассказать что-нибудь о ней. Моя мать очень скромная женщина, она человек другого для тебя мира и боюсь, что вы не поймете друг друга. Она простая санитарка в больнице и будет стесняться тебя. К тому же, у неё нет подходящих условий, чтобы принять тебя в своём доме. Мама живёт очень скромно, и я не намерен перевоспитывать её. Надеюсь, что ты понимаешь, что я имею ввиду.

– Не надо выдумывать, Бобров. Я знаю, почему ты не хочешь, чтобы я приехала в Покровку, к ней…я знаю. Ты никому не сообщил о нашей свадьбе, ты не хотел, чтобы об этом узнала твоя Мария. Ты просто заботишься о запасном аэродроме. Это подло!

– Это уже слишком, по-моему, ты нарываешься на самый примитивный скандал. Умоляю тебя, оставь в покое Марию, оставь в покое мою мать и меня заодно. Я просто не могу сейчас ехать в Россию, я не готов! Если бы твой отец поделился бы со мной своими планами по поводу нашей поездки в Россию до нашей свадьбы, то я бы объяснил ему ситуацию. Уверен, что он бы понял меня. Но вы всё решили делать без меня. Заказали банкет, свадебный номер, лимузины, гостей! Но со мной можно было посоветоваться? Элементарно, меня можно было поставить в известность? Ваши сюрпризы мне не нужны. Я просто не хочу никуда ехать! Всё это время я делаю то, что хочешь ты! Я не сопротивляюсь тебе и выполняю все твои прихоти. Но теперь – не хочу! Я не хочу ехать и я не изменю своего решения. Принимай это, как хочешь. Кажется, ты добилась своего и окончательно испортила мне настроение. Поздравляю тебя!

Бобров снова надел ботинки, взял пиджак с кровати и перекинул его через плечо.

– Пойду, погуляю. Чувствую, что поспать ты мне всё равно не дашь. Наверное, во всём виноват я только один. Наши отношения были какие-то странные с самого начала и, наверное, нам давно следовало бы объясниться, а не тянуть до этого дня.

– Тебя никто не просил жениться на мне, – обидчиво упрекнула его Наталья.

– Просил,– не выдержав, сорвался Бобров, – твой отец. Он сказал мне, что у нас будет маленькая замечательная семья, и мы будем помогать друг другу. И ещё он сказал мне, что ты беременна.

– Мы обманули тебя, Бобров,– неожиданно ответила она, – я не беременна. Я хочу, чтобы ты знал об этом. Отец тут ни при чём, это была моя инициатива. Я его ввела в заблуждение намеренно. Мне хотелось, чтобы он подействовал на тебя, а другой причины я не нашла.

Сева уже взялся за ручку двери, но услышав это, повернулся и тихо спросил:

– Правда?

– Да. Ты что, Бобров, совсем не любишь меня?

– Теперь не знаю.

Тихо и почти бесшумно «Мерседес» Боброва подъехал к дому Марии. Снег не прекращался, лёгкий ветерок играючи раскачивал одинокую лампочку – болтушку на невысоком фонарном столбе. В машине было тепло, но Боброва слегка знобило. Он поднял воротник пальто и прижался к дверце. Мария молча сидела на заднем сиденье.

– Ты хочешь поговорить о чём-то, Боб? – наконец сказала она.

– Не знаю. Я, наверное, сейчас не готов к этому. Да и тебе пора домой. Аня ждёт тебя. Сегодня случилось столько событий, я в них запутался.

– Когда мне позвонили и сообщили о том, что Сергей в клинике, я вызвала няню. Хотя, Аня уже самостоятельная девочка и часто дома остаётся одна. Но нам всё-таки надо поговорить, ты не думаешь?

Бобров пожал плечами. Говорить ни о чём не хотелось, он боялся, что не сможет сосредоточиться и объяснить всё как надо. Всё, что казалось таким простым, обрастало невероятными сложностями. Кажется, время неумолимо всё ставило на свои места, и юношеские грёзы окончательно сменились неизбежной реальностью. Приходилось принимать их такими, какие они есть. Приходилось смиряться с ними.

Бобров не знал, с чего ему начать этот разговор, он вдруг почувствовал, что даже толком не сможет объяснить цель своего приезда. И действительно, зачем он приехал? В гости? Его никто не приглашал. За Марией? Всего сутки провёл Бобров в этом городке, но уже понял, что какое это тяжёлое мероприятие – убедить Марию уехать с ним.

Он почти перестал ощущать себя виноватым перед ней, всё больше и больше ему казалось, что виноваты во всём обстоятельства. Однако он всё-таки чувствовал, что шанс какой-то у него всё же есть, потому что в одном он был уверен точно – Мария не переставала любить его, также как и он её. Что-то очень сильное связывало их, через все эти прожитые годы и большие расстояния он всегда помнил о ней, всегда мечтал вернуться. Бобров понимал, он не мог не понимать, как сильно он повлиял на неё, на её жизнь. Но, несмотря на то, что он обманул её, она никогда не ставила ему это в вину. Впрочем, он и себя считал жертвой обстоятельств. Уже даже будучи женатым на Наталье, он не переставал подавать ей надежды, он так не хотел терять её.

– Боюсь, что у меня ничего не получится. Я даже не знаю с чего начать, Мария.

– Начни с чего-нибудь, Боб. Мне трудно поверить в то, что ты не знаешь, что сказать. Ты очень изменился, Сева. Ты похож на лошадь, на которую взвалили слишком много груза. Ты можешь не потянуть.

– Спасибо за приятное и убедительное сравнение. От тебя ничего не скроешь.

Бобров хотел ещё что-то сказать, но у него ничего не получилось, и он опять замолчал. Мария его не торопила, казалось, что они молча делились своими мыслями.

Рассказывать как он жил последние годы, ему не хотелось. Жил он не очень хорошо и материальное благополучие никак не могло заменить абсолютный духовный разлад в его семье. Рушится всё начало давно, его личная жизнь, благодаря усилиям Натальи, превратилась в последние годы в самый настоящий боевик. Ничего не объясняя друг другу, они просто расстались, и он был вынужден уехать из Парижа.

Авиньон он выбрал совершенно случайно, в отличие от французской столицы это тихий и очень уютный город. У него там были дела, сначала он купил там обанкротившуюся бумажную фабрику. Город ему понравился и потом он купил там дом, очень старый и красивый. Дом стоял на возвышенности и выделялся своей красной черепичной крышей. Он сам лично давал указания архитектору по реконструкции, долго и очень тщательно занимался интерьером. Уже тогда он подспудно готовил свой новый дом к приезду Марии, он и купил этот дом для неё, для них. Но как рассказать ей сейчас об этом. Когда он приехал за ней в Покровку и узнал, что она замужем и переехала в другой город, он сначала решил вернуться обратно. Но не смог. Как объяснить ей сейчас, после всех этих лет, что он просто не может жить без неё. Уже никто и никогда не сможет занять в его жизни такого места. Но разве поверит она ему, ведь жил же он как-то все эти годы. Жил без неё.

Но он богат, а те условия, которые окружают её, показались ему недостойными. А он сможет подарить ей совсем другую жизнь, красивую и удобную. Ему так хотелось поделиться с ней своей удачей, своим состоянием. Ведь в принципе всё это было из-за неё, и жизнь может быть такой прекрасной и в сорок лет, и в пятьдесят. Мария красива и очень привлекательна, у них будет хорошая семья, они будут много путешествовать, у неё будет всё, что она захочет. Но как найти нужные слова? Сейчас, при таком необычном развитии событий.

– Вероятно, я должен просить у тебя прощения, – наконец выдавил он из себя.

– Прощения? За что, Боб? – удивилась она.

– За всё.

– Я не думала, что ты можешь стать таким сентиментальным. Стареешь, Бобров. Это жизнь и она сложилась у меня именно так, как она сложилась. Могла бы сложиться иначе, но я не сказала бы, что я несчастлива.

– Так ты счастлива?

– Нет, Боб, этого я тоже не сказала бы. Хотя смотря, что считать за счастье. Я нужна людям, которые меня окружают и у меня есть всё, что делает человека счастливым. Дом, семья, любимая работа, дочь…

– Этого мало – перебил он её, но она не дала ему договорить и резко вставила:

– Мне хватает. Я же сказала тебе, смотря, что считать счастьем.

– Да я не об этом. Это не то, это совсем не то. Дом, семья, может быть. Но за Сергея ты вышла из-за обстоятельств, помолчи и выслушай меня, не перебивай. В тебе всегда жила мать Тереза и просто его пожалела. Прости, но и Аня – не твой ребёнок…

– Это мой ребёнок! – почти крикнула она ему в ответ.

– Хорошо, хорошо…прости меня, ты же понимаешь, что я имел в виду. Дай мне сказать, ты замужем всего каких-то три или четыре года, все эти годы до Сергея ты ждала меня, почти пятнадцать лет! Неужели всё так быстро улетучилось? Конечно, если бы ты была одна, то мы говорили бы не здесь. Ну, посмотри вокруг, Мария, что здесь тебя держит?! Не понимаю, как можно здесь жить? Этот почти вечный грязный снег, в гостиницах – хамство, в кабаках – пьянь, на улицах стреляют и бомбят как во время войны!

– Не всё так страшно, Боб. Ты просто от всего этого отвык. Ты изменился и смотришь на всё это другими глазами. Ты просто попал в такую ситуацию. Это не значит, что на улицах постоянно пьянь, как ты выразился, и стрельба, как во время войны. Здесь есть и другие улицы, и другие гостиницы и кабаки, к твоему сведению.

– Ладно. Допускаю, что перегнул палку. Может быть, но мне кажется, что здесь никогда ничего не изменится. Мария, давай уедем отсюда. Я богат, всё, что есть у меня, нам хватит на безбедную жизнь с лихвой. Мы объездим весь мир, самые красивые города и страны, я отвезу тебя на самые лучшие курорты мира и мы забудем весь этот кошмар. В Москве я оформлю все документы в два счёта, это не составит большого труда. Я уже предварительно договорился кое с кем. У нас прекрасный дом во Франции, не чета этим убогим избушкам, там отличные, приветливые соседи. А какой там воздух, Мария! И места невероятно красивые, я покажу тебе, хочешь…я, специально заказал фотографии для тебя. Средиземное море совсем недалеко, до него рукой подать и оно такое тёплое. А хочешь, я куплю для тебя яхту, Мария, ведь ты никогда не была на море…господи, что это я говорю. Просто я опоздал, совсем немного, но тогда я не мог приехать.

– Ты всегда не мог приехать, Боб! У тебя всегда находились дела важнее, чем я. Ты даже не мог приехать, когда умерла мама, а она так ждала тебя. Я похоронила её без тебя. Ты всегда опаздываешь со своими предложениями. Иногда мне кажется, что ты делаешь это осознанно.

– Ты же знаешь, я тогда ещё объяснил тебе, что дела нашей фирмы находились под следствием, и здесь, и там. Неужели тебе хотелось, чтобы меня посадили в тюрьму. Здесь же сначала сажают, а потом разбираются. Поэтому я и не мог оттуда уехать.

– Брось, Боб, я и не думаю упрекать тебя. Конечно, ты защищал своё дело, свою семью, ты делал деньги. Деньги на яхту, деньги на дом. Что ж теперь, ты уже всё сделал? Карьеру? Состояние? Сделал, да? Но мамы уже нет, Бобров! Нет и Маши Боголюбовой! Нет людей, для которых ты делал свои деньги, они им уже не понадобятся. Ты невероятно сурово обошёлся со мной. Сначала ты сказал, что свадьба будет через месяц, потом отложил её на год. Потом ты женился на Прокофьевой и выставил меня и мою семью на посмешище в городке. Я едва пережила это. После этого стала болеть Алина Михайловна, она не верила, что ты так способен поступить со мной. Твоя мать была старомодной женщиной и верила в принципы, в отличие от тебя. Потом ты снова появился, и я снова тебе поверила, и ты снова меня обманул,…не перебивай меня, я всё знаю и про судебное преследование, и про Прокофьева,…слава богу, здесь есть и телевидение, и интернет, и газеты ещё получаем. Теперь ты снова приехал и снова зовёшь меня куда-то. Зачем? Что тебе нужно от меня? Почему ты не можешь оставить меня в покое?

– Я люблю тебя, Мария. Я приехал, чтобы забрать тебя отсюда. Ты повсюду права, но без тебя я не вернусь, мне просто не жить без тебя. Я потерял всякий смысл, я потерял ориентиры, я не знаю, как мне жить без тебя.

– Так же, как и жил до этого! Я не верю тебе, Бобров! Не верю! Как мы будем жить с тобой!? Ведь прошла целая жизнь, твоя жизнь, моя жизнь. Было много разных дней, много разных людей, мы совсем другие сейчас, неужели ты этого не понимаешь? Мы – другие! Даже страна уже изменилась, она совсем другая, она не та, как в дни нашей юности, а ты говоришь те же слова, те же фразы. Так не бывает, Боб! Тогда мы любили друг друга, но мы были юными романтиками, идеалистами и я бы своими руками задушила бы того, кто сказал бы мне тогда, что Сева Бобров предаст меня. Мы всё называли своими именами, но теперь к этому уже нет возврата. Мы предавали – нас предавали, мы ненавидели – нас ненавидели, мы изменяли – нам изменяли! Всё в прошлом! Всё! В последние дни я часто думала обо всём этом и знаешь, что пришло мне в голову. Наверное, в жизни каждого человека есть предопределение, то есть – судьба. Наверное, всё – таки моя жизнь должна была сложиться именно так, а не по – другому. Так же, как и твоя жизнь. Ты стремился сделать карьеру, ты сделал её. Ты стал богатым, но разве богатство принесло тебе покой? Ты предал свою юность, свою любовь, ты, не задумываясь, ломал судьбы самых близких тебе людей. Получив одно, ты потерял другое. Ты же знаешь, что я совсем другой человек, в отличие от тебя. В детстве мы мало различаемся, но я никогда не стремилась сделать карьеру. До сих пор не знаю, хорошо это или плохо. Я всегда искала душевного спокойствия, уединения, я боялась больших городов, больших скоплений людей, машин, домов…я боялась асфальта и мостов… Что теперь говорить об этом! Молчишь? Наверное, ты думаешь, что я слишком несправедлива с тобой?

– Нет, Мария. Просто я тебя слушаю.

Вечером едва заметный, почти застенчивый стук в дверь разбудил Алину Михайловну. Было ещё не совсем поздно, но в тот день она плохо себя почувствовала и легла пораньше. Она накинула на плечи халат и пошла открывать дверь. Она уже знала, что это Мария.

– Машенька, проходи доченька. Что-нибудь случилось?

Мария быстро молча вошла и остановилась в прихожей. На улице шёл сильный дождь, было непроглядно темно, она вся промокла и очень жалела, что не надела резиновую обувь. Алина Михайловна принялась хлопотать вокруг неё и убежала в комнату.

– Снимай с себя всё, ты же совсем промокла, бедняжка. Я сейчас несу сухие вещи, проходи в комнату, Маша. Если хочешь, лезь под одеяло, постель очень тёплая, я грелку подложила.

С ворохом сухой одежды в руках Алина Михайловна вернулась в прихожую и застыла. Мария стояла, прижавшись спиной к стене, низко опустив голову, и плакала.

– Машенька, родная моя, что с тобой? Ну, Маша же…идём, идём в комнату.

– Я не могу…Алина Михайловна, простите меня, но я не могу, не могу пройти в комнату. Мне надо идти, простите, но мне пора.

– Уходить? Куда? Ты же только пришла, ты вся мокрая, да что с тобой, господи?! Объясни же, что случилось? Что-нибудь дома, не дай бог или… не томи душу, Машенька. Ты же зачем-то пришла? Рассказывай.

– Нет, Алина Михайловна,– слёзы она уже не могла сдержать, – я не знаю, что рассказывать. Дома всё нормально и с Севой ничего не случилось. Это со мной случилось, только со мной, больше ни с кем, Алина Михайловна.

Дрожащими руками она вытянула из внутреннего кармана плаща измятый, мокрый почтовый конверт и протянула его матери Боброва.

– Что там? – словно предчувствуя беду, осторожно спросила Алина Михайловна и пристально посмотрела на Мария. – Письмо от Севы? – мгновенно догадалась она.

Мария ей не ответила, она продолжала стоять, потупив взор. Алина Михайловна медленно и осторожно взяла конверт, не глядя пальцами, пошарила внутри и вытащила оттуда фотографию. Потом, чтобы лучше разглядеть, поднесла её поближе к свету. Перед ней, на маленьком кусочке плотного картона сверкал глянцевой улыбкой её сын. Он едва узнала его, он был в великолепном костюме и был похож на обложку импортного журнала. В петлице его пиджака красовался белый цветок, то ли гвоздика, то ли ещё что-то, она не разобрала. Рядом с ним стояла красивая девушка в белом платье, с хорошо уложенными волосами и с огромным букетом белых роз в руках. И хотя девушка была без фаты, сомнений быть не могло – это, конечно, была свадебная фотография.

Минуты три Алина Михайловна разглядывала эту фотографию, даже не зная, как реагировать на это. В любое другое время она была бы счастлива этому событию, но не сейчас. Она всё поняла, и ей вдруг стало неловко перед Марией.

Наконец собравшись, она едва слышно произнесла:

– Это Сева? Кто тебе это прислал? Откуда у тебя эта фотография?

– Не знаю,– почти шёпотом ответила ей вся заплаканная Мария, – я получила по почте, заказным…без обратного адреса, до востребования…мне с почты девочки позвонили и сказали, что на моё имя пришло письмо.

Алина Михайловна прошла в комнату, бессильно присела на стоявший в углу стул и, обхватив голову руками, принялась причитать:

– Ну, как же так, господи, как же так! Сынок, сынок, ну как же так? Чуяло моё сердце, не надо было отпускать его так далеко одного, чуяло моё сердце, что он больше не вернётся, что я его больше не увижу, зачем же ты нас оставил сынок, обманул нас, господи, господи,…что же теперь будет…

– Не надо, Алина Михайловна, не плачьте, не надо…– принялась успокаивать её Мария, уже пожалев, что показала ей фотографию.

– Как же не плакать, ну как же не плакать, Машенька, что же теперь будет с тобой, ославил на весь городок…господи, ведь и к свадьбе всё уже готово, все вокруг спрашивают, когда Сева приедет, когда Сева приедет…господи, ну за что нам такое наказание?! Что делать, что же теперь делать?! Машенька, послушай, а может это, кто-то…ну ты понимаешь, – Алина Михайловна ещё надеялась и попыталась выгородить сына, предположив, что это чья-то злая шутка. Но сама же сразу почувствовала всю зыбкость своего предположения, – Может быть, это кто-то пошутил, давай я ему напишу, я обязательно выясню, в чём дело или лучше…нет, лучше я ему позвоню, как мне ему позвонить, Машенька? Надо подождать, давай немного подождём…

Это были уже просто слова от бессилия что-то изменить. Алину Михайловну чуть не трясло от обиды и возмущения, ей было трудно в это поверить. Десять лет дружбы её сына с Машей предполагали только один финал этих взаимоотношений – свадьбу. Очень долго и очень трудно налаживались отношения с семейством Боголюбовых, особенно с матерью Марии. И вот теперь, невозможно было даже представить себе последствия этой драмы в маленьком городке, почти половина, которого уже получили приглашения на свадьбу. Алина Михайловна всё ещё продолжала трудиться в больнице, где родители Маши занимали видное положение, пользовались заслуженным авторитетом. И все знали, что они без пяти минут родственники. Господи, ну как же он так мог поступить!? Как же он мог не подумать о матери?! Ведь ей стыдно будет смотреть людям в глаза, теперь расспросам и пересудам не будет конца. Вероятно, заграница и её вольница отучили её сына думать о таких мелочах. Ах ты, паршивец, сукин ты сын! Что же теперь будет? Ведь и Маша такая славная и Алина Михайловна так к ней привязалась, так её полюбила и уже мечтала о внуке.

Немного придя в себя, Алина Михайловна только сейчас заметила, что Маши уже нет. Дверь была не заперта, но она даже не услышала, как та ушла.

– Маша?! – на всякий случай громко позвала она её. – Машенька, ты где?

Алина Михайловна пришла в себя и подбежала к окну. Дождь продолжал лить, он только усилился. Настенные часы показывали без малого десять. Такое неожиданное исчезновение Маши в таком её состоянии не могло не встревожить. Не надо было отпускать её одну в такую погоду, да и в таком состоянии, подумала она про себя и стала поспешно собираться. Беспокойство овладело ею, Алина Михайловна почти выскочила из дома и, предположив, что Мария, скорее всего, пойдёт домой, бросилась вдогонку. Минут через двадцать, изрядно промокнув, она уже звонила в большую дубовую дверь особняка Боголюбовых. Открыли почти сразу. Хозяйка дома улыбнулась ей как старой приятельнице и пригласила войти. Алина Михайловна поняла, что в доме Боголюбовых ещё ничего не знают.

– А где Маша? – спросила Александра Николаевна.

– Маша? – переспросила почему-то Алина Михайловна.

– Ну да, она ведь к вам побежала. Я думала, что вы вместе вернулись,– Александра Николаевна почувствовала что-то неладное, – она к вам разве не заходила? Разве её не было у вас?

– Была она у меня, была, успокойтесь, – торопливо начала объясняться Алина Михайловна, – мне кажется, что у неё что-то случилось.

– У Маши? – перебила её Александра Николаевна. – Что могло у неё случиться?

– Да, то есть, нет, не у неё, а у Севы, в общем, она мне показывала какое-то письмо, – у Алины Михайловны не хватило смелости самой рассказать обо всём, и она окончательно запуталась, – но я так и не поняла, что случилось. Маша была немного расстроена, и я даже не заметила, как она ушла. Я подумала, что она уже дома…

– Нет, дома её нет, подождите немного, Алина Михайловна. Я сейчас. Шура! Шура!

Она позвала мужа и он, уловив тревожную интонацию в её голосе, быстро появился в холле. Ему уже не надо было ничего объяснять, по внешнему виду женщин он понял, что что-то случилось с Машей. Ещё ничего не зная, он быстро накинул ветровку, взял фонарь, и они все вместе почти выбежали из дома. По дороге Алина Михайловна ещё раз сбивчиво рассказала о произошедшем, правда, без особых подробностей.

Они объехали всех её знакомых, но её нигде не было. Обеспокоенные исчезновением Маши, многие из её друзей добровольно присоединились к поискам. Искали Машу Боголюбову долго, было уже далеко за полночь, когда обшарив почти всё редколесье у реки, Александр Николаевич наконец-то увидел свою дочь под кроной огромного дуба. Она сидела одна, съежившись и обхватив коленки руками. Он её заметил ещё издали и, подав знак остальным, устремился к ней. Подбежав к ней, он набросил на неё свою ветровку и сильно прижал к себе.

– Машенька, родная, в чём дело? Что случилось? Идём домой, пошли, пошли…– он только почувствовал, что она вся мокрая. – Ты такая холодная.

Обхватив её за плечи, он быстро повёл её в сторону дороги. Там уже мигали фарами автомобили, тут и подоспели Александра Николаевна с Алиной Михайловной. Машу осторожно усадили в машину.

– Садитесь, Алина Михайловна, места всем хватит, мы вас подвезём, – вежливо предложила Александра Николаевна.

– Нет, нет, спасибо…– чувствуя, что, скорее всего, так любезно они с ней беседуют в последний раз, ответила Алина Михайловна. – Я доберусь сама, мне здесь недалеко…ну вот и, слава богу…

Торопливо, к удивлению Боголюбовых, она пошла прочь. Они списали это на нервозность обстановки и долго её не уговаривали. Мария, казалось, была безразлична к происходящему вокруг. Тепло в машине разморило её, она тихо и размеренно посапывала. Её привезли домой, и уложили в постель. Хотели напоить горячим чаем с вареньем или растереть настойкой, но она уже крепко спала, и решили её не будить. Мать спустилась вниз, Александр Николаевич терпеливо ждал её.

– Ты узнала что-нибудь? – взволнованно спросил он. – Всё это так странно.

– Нет, Шура, она заснула и ничего мне не сказала. Но мне кажется, что Алина Михайловна рассказала нам не всё. Случилось то, о чём я предсказывала.

Она бросила на стол мокрую и всю уже измятую фотографию.

– Что это такое? – доктор Боголюбов протёр очки и протянул руку к столу.

– Я думаю, что наша дочь хотела утопиться.

– Ты сошла с ума, откуда тебе это известно?

– Эту фотографию я нашла у неё. Она сделана на свадьбе Севы Боброва. Он женился и прислал Маше свою фотографию. Негодяй и подлец, у меня нет слов!

– Женился? Сева? Этого не может быть! На ком же тогда?

– Как я понимаю, не на Маше…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

––

Резкие и неожиданные перемены в жизни Елены Нечаевой буквально ошеломили её. Всего за какие-то десять дней в её жизни всё изменилось невероятным образом. Случайная встреча с Александром Прокофьевым в тот памятный вечер в гостинице перекроила все её планы, открыла новые неожиданные перспективы. Нельзя было не сказать, что она не мечтала об этом. Нет, именно об этом она мечтала день и ночь. С того самого дня, когда она осознала, что она красивая и ей нужно дождаться своего принца.

А Лена Нечаева была очень красивой девушкой. Даже там, на её родине – в небольшом провинциальном сибирском городке, где красивых девчат было немало, она выделялась и чертами лица и статью. С юных лет она не могла не чувствовать во взглядах парней и мужчин, окружавших её, желания быть поближе к ней. Когда она это осознала, то решила для себя, что этим надо пользоваться. Тогда она была ещё школьницей. Училась она в школе плохо. И не потому, что была неспособной девочкой, а потому что ей было неинтересно в школе. Уже после шестого класса она точно решила для себя, что станет артисткой. Поэтому к точным и естественным наукам у неё было полное безразличие. Немного литературы, немного языка, немного истории…всё остальное время она посвящала своей будущей артистической карьере. Она собирала открытки с изображением артистов, зачитывала до дыр редко доходившие тогда до её глухомани журналы про кино, театр, усиленно разучивала стихи, пьесы, занималась пением и игрой на гитаре. В поведении она была не то что легкомысленной, а просто немного лёгкой, к этому она была приучена в семье, где ей была предоставлена полная свобода. Отца своего она не помнила, он рано спился и ушёл от них в неизвестность, когда ей было всего три года. Мать преподавала биологию в местном ветеринарном техникуме. Она любила свою работу, дорожила ею и домой приходила только переночевать. А когда Лена немного подросла, то часто стала оставаться дома одна. О том, что у матери роман с местным начальником милиции, уже знали все. Лену содержала сердобольная бабка – мать отца. На лето она забирала девочку к себе в деревню, а зимой помогала продуктами, присылая регулярно мёд, сало, картошку. Бабка была сильной и мудрой женщиной, то немногое время, которое она проводила с внучкой, она полностью посвящала её воспитанию, была строга с ней, но справедлива. Внучка любила её, она чувствовала её доброту и всю долгую зиму с нетерпением ждала летних каникул. Мать привозила её в деревню и оставляла Лену там, не поздоровавшись, не попрощавшись. Потом уезжала обратно в город, даже не заходя в избу. Сноха и свекровь никогда не ладили. За пару дней до начала учебного года она приезжала и забирала Лену обратно.

В один из майских дней, когда занятия в школе подходили к концу, а маленькая Лена уже считала дни до отъезда к бабушке, в дом постучал почтальон. Мама была дома, а Лена только вернулась со школы. Почтальон передал маме белый листок бумаги. Она прочитала его, и устало села на высокий табурет. Долго молчала, уставившись в окно, пока Лена сама её не спросила:

– Что там, мама? От кого письмо?

Мать очнулась, обвела глазами комнату и погладила дочь по головке.

– Ничего. Просто ты больше не поедешь к бабушке.

– Почему? – недоумённо, с нескрываемой обидой в голосе спросила Лена.

– Нет больше твоей бабушки. Она умерла.

Прошло после этого ещё пару лет. Лена уже училась в восьмом классе, когда в школе резко встал вопрос об её успеваемости. Конфликт с некоторыми учителями назревал давно, девочка была самовольна и с каждым днём училась всё хуже и хуже.

– Всё, Нечаева, – классный руководитель была непреклонна, – если твоя мать не хочет тобой заниматься, то я, тем более, тобой заниматься не буду. Подумать только, пять двоек в четверти! Забирай документы и переходи в вечернюю школу. Здесь тебе нечего делать. Учиться ты не хочешь и остальных сбиваешь с толку. Иди к директору, получишь там свои документы.

Лена Нечаева долго стояла в приёмной директора школы. Секретарша недовольно косилась на неё, глупо тарабаня на своей старой и шумной пишущей машинке. И даже не предложила сесть.

– Доигралась, Нечаева, – прошипела она, – вот вылетишь со школы, может быть, тогда немного поумнеешь. Дура!

– Сама ты дура! А это не ваше дело, – не сдержалась Лена и чуть не показала ей язык, – вы лучше печатайте, а то ошибок не соберёте. Все говорят, что вы неграмотная.

– Ах, ты…ах ты, стерва, молокососка, поговори тут у меня…– начала возмущаться секретарша, но тут из кабинета директора раздалось «Нечаеву!» и это спасло Лену от потока оскорблений. – Иди, не слышишь, что ли! Дура!

Директор школы был мужчина сорока – сорока пяти лет. Он был невысокого роста, тщедушен и, сидя за огромным полированным столом, казался карликом. Недовольным взглядом он встретил Нечаеву, и она остановилась у самого края стола. С опущенной головой директор усердно начал перебирать бумаги на столе и когда она уже подумала, что про неё забыли, он вдруг заговорил:

– Ну, что скажешь, Нечаева? Документы твои, вот…– он потряс папкой над головой – вот они где, всё готово к твоему отчислению. Целый год одни двойки! Так что, иди в другую школу, если в нашей не хочешь учиться. Нечего нас позорить! Уже не маленькая, чтобы с тобой цацкались. Классная от тебя отказывается, мать с тобой заниматься не хочет. Ты что, Нечаева, совсем не понимаешь, чем тебе всё это грозит. А?

Он снова грозно потряс папкой, вышел из-за своего огромного стола, дёрнул нервным движением за стул и принялся мерить кабинет шагами. Он что-то бубнил про успеваемость, угрожал, размахивал руками, дышал в затылок. Она опустила голову вниз и его почти не видела. Он ходил где-то сзади и чем всё это закончится, её не интересовало.

–…я разговаривал с твоей матерью по телефону, ей даже некогда было придти сюда, …– Лена ощутила его дыхание. Он стоял очень близко. Ей даже показалось, что он коснулся её волос. -…она мне сказала,…она сказала, что не может с тобой сладить…Нечаева…– дыхание его стало резко прерывистым, и вдруг она почувствовала прикосновение его руки на своей спине. Даже через плотную ткань школьного платья она ощутила её влажность. Медленно он опустил руки вниз, осторожно прошёлся по её бёдрам, обхватил их руками и прижался к ней сзади. Раздался тихий надрывный стон. Он словно ожидал её реакцию и её спокойствие или безразличие воодушевили его. Он положил свои ладони ей на живот, стал легко массировать его и уже прижался к ней всем телом. Потом его пальцы опустились ниже живота, но тут она заёрзала. Ей было неудобно стоять. Он это понял, медленно и аккуратно подвёл её к кушетке, стоявшей в углу, и пригнул головой к подлокотнику. Она ему безропотно подчинялась. Он задышал ещё сильнее, неожиданно поднял её сзади юбку, опустил вниз трусики и сильнее прижался к ней. Лена чувствовала его состояние, она чуть не рассмеялась, ей стало вдруг щекотно от его прикосновений. Несколько раз он неуклюже толкнул её сзади, и она поняла, что это уже всё. Он ещё немного помял её груди и осторожно отступил назад. Она выпрямилась, подняла трусики и одёрнула юбку, потом беззастенчиво обернулась. На директора смотреть было и смешно и страшно. Он был весь потный, глаза его бегали, и он не мог вымолвить ни слова. Казалось, что на всё это ушло не более двух-трёх минут.

– Вы не бойтесь,– спокойно сказала Нечаева, – я никому не скажу.

– Я…я, даже не знаю, Нечаева,…конечно, конечно…я прошу, это случайно получилось, понимаешь…случайно…– начал оправдываться директор.

– Ну, а мне куда идти? В класс? – как ни в чем, ни бывало, спросила она.

– Конечно, куда же ещё, иди в класс. Я потом поговорю, потом. Иди, Нечаева…

Ей и самой не хотелось ненужных объяснений, она быстро вышла из его кабинета.

– Ну что, Нечаева, получила, – зло встретила её секретарша. – Поделом тебе, дура!

Лена специально остановилась прямо у стола секретарши, немного смакуя предстоящую цитату. Та недоумённо уставилась на неё и на всякий случай немного отодвинулась.

– Заткнись, старая вешалка! – ответила наконец Лена, с удовольствием наблюдая, как у той вылезают глаза из орбит.

С того дня Лену Нечаеву оставили в покое. Как-то незаметно перестали ставить двойки, придираться, а потом и вообще перестали вызывать к доске. Она пропускала занятия, но ей это сходило с рук. Молва списала всё на тесные отношения её матери с начальником местной милиции. Это всех устраивало.

Однако директор школы не отставал от неё. Он ходил за ней по пятам, тискал ее, где только мог, и у себя в кабинете, и в физкультурном зале, и за сценой актового зала. Впрочем, всё это было довольно безобидно. Директор был человек вежливый, не агрессивный, целоваться никогда не лез и более того, что он сделал в первый раз, он и не предпринимал. Сделает своё нехитрое дело, погладит по сиськам, по попке и, смущённо извиняясь, отпускал её. Как-то даже получалось, что их ни разу не застукали, даже сплетен не было. Директор был очень аккуратным и осторожным человеком.

Вскоре в школе организовали драматический кружок. Лена записалась туда одной из первых. Руководил кружком Леша Смирнов – он работал в Доме Культуры и заочно учился в областном институте искусств. Здесь Нечаева развернулась вовсю. Приходила раньше всех, уходила последней, и не было ничего удивительного в том, что уже очень скоро она стала примой местной театральной труппы. В кружке изучали Чехова, Островского, Шекспира, ставили небольшие пьесы, занимались самодеятельной драматургией.

Внешне Алексей Иванович Смирнов был так себе, обычный парень двадцати пяти лет, небольшого росточка со светленькими жиденькими, вечно непричёсанными волосами, спадающими спереди на большие роговые очки, которые, в свою очередь, постоянно спадали с переносицы. Когда он что-то долго объяснял, он начинал путаться, если его не понимали, и от этого терялся, нервничал и смешно размахивал руками. Но театр он знал и любил, работе в школьном драматическом кружке отдавал все свои силы и вскоре их коллектив занял свою нишу в скудной культурной жизни их маленького городка.

Зима в тех местах долгая, снежная, нудная, однообразно белая, тихая и поэтому театр стал для многих чуть ли не смыслом жизни. Засиживались в актовом зале долго, допоздна, сами готовили декорации, реквизит, сами шили костюмы и строили грандиозные планы. В последнее время Лена Нечаева не могла не почувствовать пристального внимания к себе со стороны Лёши Смирнова. Он явно благоволил к ней, уделял больше внимания, чем остальным, случайно дотронувшись, резко одёргивал руку, краснел, извинялся. Она понимала его состояние и сама была не прочь сделать что-нибудь приятное для него. Ей это было просто интересно. Случай не заставил себя долго ждать. Обычно репетиции заканчивались часам к шести-семи вечера, зал пустел, доморощенные артисты разбегались, но ещё долго горел свет в маленькой гримёрной за сценой, где располагался режиссёр.

В тот вечер Лена ушла вместе со всеми с репетиции, но хитро покружившись полчаса вокруг школы, вскоре вернулась обратно. Она постаралась пробраться в актовый зал незаметно от вахтёра и это ей удалось.

– Нечаева? – удивлённо спросил Смирнов. – Тебе чего?

Он сидел, сгорбившись за столом, в своей насквозь прокуренной маленькой комнате и продолжал дымить мятой папиросой.

– Я костюм хочу домой забрать, погладить, – сразу нашлась она.

– Костюм? Ах да, костюм…конечно, – пробубнил он, – там, Нечаева, в костюмерной. Она открыта. Найдёшь сама?

– Да, Алексей Иванович.

Костюмерная была через стенку. Лена прошла туда и легко нашла свой костюм. Тогда они ставили маленькие сказочные сценки для детей к Новому году. Лена играла в них роль феи-волшебницы. Прошуршав немного марлевой накрахмаленной юбкой, она позвала его.

– Алексей Иванович!

– Ну что тебе, Нечаева? – он просунул голову в костюмерную.

– А можно я его примерю? – осторожно спросила она.

– Здесь? Сейчас? Зачем? – недоумённо спросил он, потирая, как обычно, переносицу.

– Просто так. Я быстро, – игриво сказала она.

– Примеряй…– он безразлично пожал плечами, – если тебе так хочется. А я пока покурю.

Он убрал голову и закрыл дверь. Она быстро скинула с себя всю одежду, оставшись в одних трусиках, распустила волосы и накинула через голову громоздкое шуршащее платье феи. По запаху табачного дыма она знала, что он не ушёл далеко, что он стоит рядом, за дверью. Она протянула руку к застёжке на спине и рывком рванула её.

– Алексей Иванович! – позвала она его снова.– Можно вас попросить?

– Ну что тебе, Нечаева?! – раздался его недовольный голос из-за двери.

– Зайдите, пожалуйста, Алексей Иванович. Вот…застёжка отлетела, поправьте, пожалуйста, а то я боюсь порвать платье.

Она повернулась к нему спиной. Он в полутьме костюмерной нащупал руками застёжку и дрожащим неуверенным голосом произнёс, почти заикаясь:

– Она эта…того,…кажется, она поломалась, Нечаева…

Но она молчала и терпеливо ждала дальнейшего развития событий. Он не убирал руки с её голой спины, а она медленно и почти незаметно приблизилась к нему почти вплотную и ощутила его волнение. Осторожно и сначала неуверенно его руки начали медленно двигаться по её спине, опустились на талию и начали гладить её ниже бёдер. Казалось, что он всё ждал, когда же она начнёт сопротивляться и звать на помощь. Увидев, что этого не происходит, его движения стали более уверенными. Он сильнее прижался к ней, обхватил её руками и положил свои маленькие ручки на её упругие, почти каменные груди. Его волосы защекотали её шею, она недовольно фыркнула от резкого запаха дешёвого табака. Потом она слегка дёрнула плечом, и платье без застёжки поползло вниз. Тут Алексей пришёл в себя и резко, испуганно отпрянул в сторону.

– Ты это что?! Ты что, Нечаева?! Ты хоть понимаешь, что за это бывает?! Меня же посадят, если кто увидит! Ты же это, как её, несовершеннолетняя.

Она стояла почти голая, а он рылся по комнате, собирая её одежду.

– Да не суетитесь вы, Алексей Иванович,– тихо сказала она, – подождите,…ничего не будет, я никому не скажу. Не бойтесь. Вы только этого не делайте, понимаете, этого самого,…а всё остальное можно…не бойтесь, я никому не скажу.

Он смотрел на неё с широко раскрытыми глазами, казалось, не верил своим ушам. Но сразу бросил заниматься поисками её одежды. Её уравновешенная речь полностью привела его в чувство и успокоила. Он воровато посмотрел по сторонам, бросился к выключателю, дёрнул его, а другой рукой, почти одновременно запер дверь на ключ. В кромешной тьме он стал смелее, уложил её на кучу мягкого реквизита, сдёргивая нервными движениями с себя на ходу одежду.

После этого случая положение Лены в театре укрепилось окончательно. Теперь она уже была не только примой, но и главным советником режиссёра. Ей завидовали, появились конкурентки, её стали ненавидеть. Но для неё школьный театр стал основным занятием, уроки она почти не делала.

С появлением в её жизни Лёши Смирнова её стали утомлять отношения с директором школы. Несколько раз она сделала попытку прекратить их, что не могло не вызвать неудовольствие и подозрение с его стороны. Будучи человеком ревнивым, он почувствовал изменения в её настроении и стал следить, откуда дует ветер. Много времени на это не потребовалось. Скоро он понял, что пора избавляться от режиссёра. Правда, просто так это сделать было нелегко. Школьный театр, следовательно, и его режиссёр, стали популярными в городке. Его знали даже в области, не говоря уже об их районе. Про театр писали в областной прессе, особенно подчёркивая талант и самобытность молодого начинающего режиссёра Алексея Ивановича Смирнова.

Однако тучи сгущались и развязка, по всем законам театрального жанра, конечно, должна была наступить. И она наступила. В один из зимних вечеров директор проезжал на своём стареньком «УАЗ» ике мимо школы. Было не очень поздно, день только начинал уходить на убыль. Три дня его не было в школе, директор был занят подготовкой районного педагогического семинара и, вдобавок, был немного простужен. Проезжая, он окинул всё здание родной школы хозяйским взглядом и, увидев свет в окнах первого этажа, где располагался театр, насторожился. Он уже давно следил за режиссёром и знал, что в чётные дни репетиций быть не должно. Он сбавил скорость и подъехал к школе. Но подъехал не к основному фасаду, чтобы не предупредить вахтёров и не вызвать ненужный ажиотаж, а к запасному выходу. Вытащил связку ключей из бардачка машины и, стараясь быть незамеченным, тихо подошёл к дверям. Он открыл низкую дверь цокольного этажа и медленно пошёл по тёмному подвалу. Было совсем темно и лестницу, ведущую наверх, прямо за сцену актового зала, он обнаружил почти на ощупь.

А наверху тихо играла музыка. Обычная эстрадная мелодия местной радиостанции. Директор школы поднялся по грязной железной лестнице наверх, отряхнулся и почти на цыпочках пошёл вдоль стены. У комнаты режиссёра он остановился и замер, затаив дыхание. Он отчётливо услышал возню и стоны и понял, что его подозрения были не беспочвенны, и он их застукал. Незаметно и очень осторожно он надавил на дверь, она была закрыта изнутри. А стоны усиливались, они становились всё страстнее. Директор вдруг почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Он ощутил сильное желание, почти влез ухом в стену и засопел словно бык. Внутри него что-то лопнуло, стало больно в животе, и всё тело покрылось неприятной испариной. С трудом сдерживая себя, стараясь не выдавать своего присутствия, он нервно потирал враз вспотевшие ладони. Бездействовать становилось всё невозможнее. Когда он услыхал низкий грудной стон режиссёра, он словно сорвался с цепи. Одним ударом сапога он вышиб дверь, и буквально влетев в комнату, кулаком ударил по выключателю света. Прямо на полу, на куче мягкого барахла лежали Лена и Алексей Иванович. Оба были абсолютно голые и в панике стали искать, чем бы накрыться. Злость обуяла директора, откуда-то появились силы и он подошёл к лежащему на полу Смирнову. Директор сильно сопел, а Смирнов словно застыл в своей лежащей театральной позе. Оба, словно не знали, что надо делать дальше в таких случаях и нервно разглядывали друг друга. Первым разобрался директор. Размахнувшись правой ногой, он сильно ударил режиссёра по животу и сквозь зубы процедил:

– Что, сука, баб чужих трахаешь!

Смирнов от неожиданности даже не стал сопротивляться, а директор, вдохновившись, начал в буквальном смысле слова избивать его ногами и при этом сопровождая каждый удар целым букетом изощрённых матерных выражений. Вид обнаженной Лены зажёг его. Он бил Смирнова, а сам смотрел на неё, желание обнять её и прижать к себе переполнило его. Она же хотела выскочить из комнаты, но не могла, потому что директор заслонял проход своей фигурой. Словно прочитав её желание ускользнуть, директор, окончательно потерявший ключи от мозгов, бросил бить Смирнова и стал подступать к ней, на ходу расстёгивая рубашку и засучивая рукава.

– Задушу суку, изменщица…что, свежатинки захотелось?!

Но Лена директора не боялась, она даже не думала скрывать свою наготу. Наоборот, выставив напоказ своё юное красивое тело, она нагло смотрела ему в глаза. Это окончательно свело его с ума, и он потерял голову. Забыв про бедолагу – режиссёра, он скинул рубашку, спустил брюки и бросился на неё. Она даже не думала сопротивляться, перевернулась привычно на живот, положив голову на скрещённые руки, и привычно ждала окончания спектакля. Она знала, что это ненадолго.

Директор себя уже не сдерживал, он тискал её изо всех сил. Ей было больно, а он уже обслюнявил и облизал её всю с ног до головы и, наконец, чуть не заорал от наслажденья. На всё это ушло не больше минуты. И всё было бы хорошо, Лена знала, что он успокоился и сейчас уйдёт, но тут, в самое неподходящее время пришёл в себя режиссёр. Сначала его поразила догадка, что Лена любовница директора школы. Потом, вдруг почувствовав себя рыцарем, даже не одевшись, он набросился сзади на директора. Он столкнул его с лежащей Лены на пол, и между мужчинами завязалась потасовка. Голый режиссёр и полураздетый директор наносили друг другу неуклюжие, неумелые удары. Лене стало смешно, она наблюдала за ними из угла костюмерной. Ей даже в голову не пришло хотя бы одеться. Директор всё же был чуточку сильнее или, может быть, сказалось служебное положение, но он изловчился и вывернул руку Лёши за спину. Прижав его лицом к стенке, он коленкой, несколько раз больно, ударил его по пояснице, приговаривая:

– Будешь, б…., за чужими бабами увиливать, Шекспир засратый…

Но тут у Лёшки пошла носом кровь. Директора вид крови немного привёл в себя, он испугался и отпустил Лёшу. Они оба стояли друг против друга, тяжело дыша и не глядя на противника. Слегка отдышавшись, директор снова уставился на голую Нечаеву. Надо было бежать или хотя бы одеться, подумала она про себя, но было уже поздно. Директор, бросив обессиленного режиссёра, переключился на неё и угрожающе стал подступать к ней. Теперь это было очень опасно. В его глазах появился нездоровый блеск, и она действительно испугалась. Осторожнее, прижимаясь к стенке, она медленно двинулась в сторону двери. Он стоял в центре маленькой комнаты, сопел, плевался на пол, но не спускал с неё пристального взгляда. Одной рукой он вытирал пот с лица, а другой поддерживал спадающие брюки.

А Смирнов, тем временем, совсем потерял все силы. Он словно приклеился к стене и боялся оторваться от неё. Пригнувшись, он сплёвывал на пол кровавые комочки и весь дрожал.

– Стоять, сука…стоять…– прошипел директор, и Лена окончательно поняла, что единственное спасение от него – в бегстве. Одеться уже не удастся, но изловчившись, она изо всех сил оттолкнула его и стремглав выбежала из комнаты в тёмный коридор, успев на ходу схватить что-то из одежды. Директор удержался на ногах и, недолго думая, устремился за ней следом. Осторожно ковыляя, за ними двинулся и избитый режиссёр. Дорога по коридору была одна – через сцену актового зала на другую половину.

А в актовом зале играла музыка. Обычная эстрадная мелодия местной радиостанции. Первой на сцену актового зала выбежала полуголая Нечаева. Яркий свет рампы ослепил её, но увидев в зале людей и сообразив, что это гарантирует ей безопасность, она остановилась. Следом на сцену выскочил обалдевший окончательно директор школы в окровавленной рубашке, продолжая одной рукой придерживать спадающие брюки. Увидев незнакомых людей в зале, он замер в центре сцены. Их в зале не должно было быть. Несколько секунд он стоял, как вкопанный, а тут ещё приплёлся еле дышащий полуголый Смирнов. Он был весь в крови, но увидев людей, у него хватило ума завернуться за занавес, но со сцены он не ушёл. Около двадцати взрослых женщин и мужчин, расположившись в первом ряду дружно, молча, и с нескрываемым интересом рассматривали эту интереснейшую и невероятную сцену. И тут директор сорвался окончательно. Он потерял все ориентиры и набросился на присутствующих.

– Кто пустил!? А!? Б….! Что, другого места не нашли?! Кто пустил!?

Стоявшая ближе всех к сцене оказалась завучем по учебной части. Он её даже не узнал. А она в ужасе наблюдала за этой сценой и, не веря своим глазам, едва выговорила:

– Да вы что, Михаил Сергеевич…это же я – завуч школы,…что с вами? А это, вот, родительский комитет. Вас не было, вы болели, ваш кабинет закрыт, и мы решили здесь, в актовом зале. Я и не думала, что вы здесь, мы уже хотели уходить. Думали, что там репетиция, какой-то шум, крики, мат.

В ту же ночь директор исчез из городка навсегда. Он был не местным, говорят, что он даже не забрал свои вещи. Лёшу Смирнова отвезли в больницу, два или три раза к нему туда приходили из милиции. Лена сидела дома безвылазно, запершись. Один раз с ней переговорила специально приехавшая дама из областного управления народного образования. Делу не дали ход, тихо и верно его благополучно замяли. Выйдя из больницы, Смирнов отбыл в неизвестном направлении. Он даже не стал искать встречи с ней. Народный театр в школе кончился.

Оставив Марию дома, Бобров немного бесцельно кружил по незнакомым улицам маленького города. В гостиницу ехать совсем не хотелось, не хотелось и спать. Ночь почти заканчивалась, наступало утро. Сначала он решил скоротать время в каком-нибудь ночном кафе, но таких он не обнаружил. И вообще, город был так себе, далеко не райский уголок. Тёмный, сумрачный, немного грязноватый, в таких хорошо снимать фильмы о послевоенном времени, никаких декораций не надо.

Бобров согрелся, озноб прошел, ветер за окном его машины уже совсем утих. Стало теплее, он остановил свою машину у высокого каменного парапета набережной. Вышел и сразу поднял воротник пальто. Потом вытащил длинную коричневую сигару, разжёг её и с наслаждением затянулся. Потом что-то вспомнил и улыбнулся. Сигара всегда была олицетворением американской буржуазии, – так говорила его учительница Юлия Петровна. « Империалисты всё время пьют и курят свои длинные коричневые сигары». Если верить ей, то значит, что он, Бобров, стал империалистом. Потому что, он пьяный и курит сигару. Вот бы она увидела своего любимчика.

Река была небольшая, до другого берега было рукой подать. Ночью по городу погулял ветер, серый и грязный лёд был усыпан бытовым мусором. За кусочки полиэтиленовых пакетов с остатками еды, за пустые пластиковые бутылки вели ожесточённую борьбу жирные чёрные вороны. Зрелище явно не тянуло на эстетизм и Бобров, выкурив сигару, предпочёл вернуться в машину. Он только осознал, что ему здесь, на Родине, больше не к кому и не зачем идти. Открытие было не из приятных, и он ткнул пальцем кнопку радиоприёмника. Салон заполнил прононс Патриции Каас. Он обрадовался голосу знакомой певицы, потом вдруг понял, что думает о Франции как о Родине, скучает по ней.

Тогда Бобровы уже больше года как переехали из дипгородка на вольную жизнь в Париже. Ещё несколько лет тому назад никто не мог бы предположить, что произойдёт такое. Огромные изменения, происходящие в Советском Союзе и в Европе в конце двадцатого века, не могли не коснуться и их. Гигантский Союз, выстояв в неимоверных трудностях и войнах, не выдержал столкновений с простыми реальностями. Очень много людей захотели жить по – другому и они решили, что имеют право на выбор. Идеалистов становилось всё меньше, их место занимали реалисты-прагматики, которым не хотелось суровых будней. Резали по живому, грандиозные изменения в жизни миллионов простых людей сопровождались кровью, беспределом, казнокрадством, ложью. Огромную страну грабили открыто и беззастенчиво, ничего не боясь. Воровство и удаль слились воедино и стали признаком хорошего тона.

После назначения Александра Ивановича Прокофьева заместителем министра дела у четы Бобровых стремительно пошли в гору. Всеволоду Боброву стали доверять очень ответственные контракты, с его мнением считались, с ним советовались авторитетные торговые «акулы». Рынок распахнул двери России, десятки, сотни производителей, потребителей Запада и Востока стали искать коммерческие завязки на огромной территории. С другой стороны целая армия доморощенных бизнесменов, почуяв наживу, была не прочь занять свои ниши в Европе и Азии. И пока конгрессмены, сенаторы, депутаты придумывали новые законы, сколачивались огромные состояния, менялись правила, бизнес становился непредсказуемым. Кто, как и на чём заработал, уже не имело значения, вместе с экономическими правилами пересматривались и нравственные нормы. Во Франции весь этот новый денежно-товарный поток умело сконцентрировали в руках небольшой группы менеджеров, среди них была и чета Бобровых. Потекли огромные, часто неконтролируемые средства и непривыкшие к этому, вдруг с ужасом понимали, что сохранить деньги порой намного труднее, чем их заработать. И в этих случаях, без советов таких специалистов и знатоков рынка, как Наталья Прокофьева и Всеволод Бобров обойтись было трудно.

Чехарда с назначениями в России благополучно обходила стороной Прокофьева, он продолжал удерживать за собой пост одного из руководителей внешней торговли, хотя и менялось название службы. Дочери и зятю он оказывал большую поддержку, в некоторых операциях участвовал на правах партнёра. Система была не сложной, семейный бизнес Прокофьевых – Боброва был стар, как мир и назывался просто – использование административного ресурса в личных целях для обогащения. Требовалось совсем немного компетентности, немного коммуникабельности, немного аккуратности. Всего этого всем троим было не занимать. Француз, который искал связи в России и русский, который хотел завязаться во Франции так или иначе, на первых порах попадали в руки или Прокофьева в Москве или Боброва в Париже. Неинтересная мелочь спускалась вниз по инстанциям, а вот выгодные и крупные заказы обязательно проходили через посреднические фирмы-однодневки Натальи или Севы. Само собой, что они открывались на другие имена, поэтому придраться было практически невозможно. Лес, чёрные и цветные металлы, нефтепродукты, автомобили, моторы, косметика, продовольствие. И Прокофьев и Бобров умело играли на курсах, на ценах, на разнице. Клиентов они не подводили, репутация у них была хорошая, и поэтому работы всегда было много. Не прошло и года, как на счёту у Севы Боброва лежал его собственный миллион. Сколько было денег у Натальи, он не знал, а о состоянии Прокофьева можно было только догадываться.

Третью годовщину своей свадьбы Бобровы встречали уже в собственном доме, в чистом и тихом пригороде французской столицы. Реорганизация государственных служб их пока не коснулась, но они уже многое предусмотрели. О возвращение в Россию пока не могло быть и речи. Если даже половина того, что показывали по телевизору или писали в газетах было правдой, то и этого уже хватало, чтобы сойти с ума в благополучной Франции. Да и не верилось, что там, на Родине, когда-нибудь всё образуется. Демократия, рынок, правовое общество…как-то все эти понятия не вязались по отношению к гигантской стране. Здесь, в Европе их Родина воспринималась как крупный мафиозный анклав и поэтому, когда Александр Иванович предложил им подумать о приобретении французского гражданства, то они особо не размышляли. Оба.

Со временем Сева и Наталья притёрлись друг к другу. Славная и сытая жизнь сделала своё дело. Каких-то три или четыре года, Родина и всё, что с ней было связано стали казаться далёким туманным фантомом, непреходящей сказкой ушедшего детства. Не помогли ни пионерское детство, ни комсомольская юность, ни патриотическое воспитание. Любовь к Родине растворилась в сытой и уютной жизни.

Бобров ещё написал несколько писем Марии, но ответа не получил и понял тогда, что она всё знает и никогда не простит его. Тогда же Сева написал большое и обстоятельное письмо матери, постарался объяснить ей всё произошедшее и предложил ей переехать жить к нему. Но, то ли предложение было неубедительным, то ли ещё что-то, но и она ему не ответила. Он продолжал ей аккуратно высылать содержание и, конечно, планировал поехать повидать мать. Но вскоре получил запечатанную телеграмму из Покровки.

«Алина Михайловна умерла. Больное сердце. Я её похоронила. Деньги больше присылать не надо. Мария».

Он никому не показал телеграмму. Заперся в офисе и просто просидел там один до утра. Сидел и смотрел в окно. Дома он появился только утром. Наталья не спала и ждала его. Но по его виду она поняла, что случилось что-то очень неприятное. Она ничего не спросила, но он ей просто дал телеграмму. Она развернула бумагу, быстро пробежала глазами текст и сочувственным голосом сказала

– Какое горе, Сева. Но почему телеграмму дали так поздно, только после похорон…ты бы мог успеть…

– Вероятно, она не хотела, чтобы я приезжал. Впрочем, какое это уже имеет значение. Я немного отдохну и поеду в представительство. Сделай одолжение и не говори никому об этом.

После этого случая они больше никогда о доме не говорили.

В последнее время часто приезжал Александр Иванович. Только за последние полгода он наведывался в Париж в третий раз. Земля полна слухами и Бобров знал, что стул под тестем зашатался и, скорее всего, профессор готовил запасной аэродром. Прокофьев проводил многочасовые переговоры с бизнесменами, чувствовалось, что это не только правительственное задание. Во время его визитов дом Боброва превращался в этакий бизнес-центр, с утра – встречи, а по вечерам – дружеские приёмы или банкеты. В такие дни Наталья всё время была с отцом и помогала ему, выполняя функции переводчика, секретаря и помощника. Однако Бобров в этих мероприятиях почти не участвовал, к тому времени он официально уже не работал в российском представительстве. Сначала эта служба попала под реконструкцию и оптимизацию, поменяли всё, что можно было поменять. Сменилось почти всё руководство и когда представительство заработало вновь, то Бобров туда уже не вернулся. Впрочем, никто его туда уже не звал. Некоторое время назад, благодаря своим нешуточным связям, он получил французское гражданство и уже занимался частным бизнесом. Наталья всё ещё трудилась в представительстве и стала одним из самых опытных и способных менеджеров.

Наталья любила Боброва. Он был красивым парнем. Выгодно выделялся своей внешностью, манерами, был достаточно умён, очень легко и естественно входил в любую компанию. Она поражалась иногда, ведь даже не поверишь, что этот парень из провинции, а его мать простая больничная санитарка. Но ей льстило иметь такого мужа. Конечно, Наталья могла бы выйти замуж и не за Боброва, но быть женой Боброва ей очень нравилось. Что не говори, а муж есть муж, намного лучше, когда дома тебя ждёт приятный мужчина, а не развалившаяся образина.

Сева был немногословен, чистоплотен и аккуратен. Он отличался от всех мужчин, окружавших её, отличался в лучшую сторону, и она не могла этого не замечать. У него был хороший вкус, он легко и просто одевался, также был прост в быту и абсолютно не прихотлив и не капризен. Женщинам Бобров очень нравился, и не раз Наталье казалось, что у неё есть повод для ревности. В нём же самом, она этого чувства почти не замечала и иногда её это очень раздражало. За несколько лет совместной жизни их отношения стабилизировались и иногда, особенно ночью, ей казалось, что он её любит. Она понимала, что появилась в его жизни в роли разлучницы, но ведь в том, кем он стал, есть и её заслуга, и немалая. Что могла дать ему Мария? Не трудно было догадаться. Конечно, в душе Бобров всегда останется провинциалом, а провинция в России всегда была консервативна. Да он просто зациклился на своей любви к Марии, ввёл её в ранг божества, словно икону. Ещё неизвестно, как сложились бы их отношения, если бы они всё же поженились.

Бобров был скромным человеком, иногда даже стеснительным. Она не могла не замечать этого, и это удивляло её, даже забавляло. Но потом стало нравиться. Краснеющий, стеснительный мужчина – это так невероятно, это такая редкость. Он никогда не интересовался её прошлым, детством, юностью. Он ни разу не спросил у неё о её отце, о матери и вообще, о жизни до него. Ни разу! Она была поражена, его всё это не интересовало или он делал вид, что ему всё равно. Несколько раз Наталья, почувствовав доверительные и тёплые отношения между ними, пыталась завести с ним искренний, семейный разговор, но он вежливо уходил в сторону. Ей очень нравилось, что свалившееся на него богатство не вскружило ему голову. Он практически не изменил своим привычкам, он даже не поменял свой автомобиль. И ещё Бобров никогда не лез в её дела, он ими даже не интересовался. Скажешь – кивнёт головой, а сам никогда не спросит. Подарки он делать не любил, но был не жадным и давал ей деньги на шпильки, не требуя отчёта. Почти никогда он не дарил ей цветы, разве только на дни рождения. И никогда не дарил красных роз, хотя прекрасно знал, что она обожает именно красные розы.

Когда они поженились, она думала, что рождение ребёнка укрепит их отношения, но забеременеть ей никак не удавалось. Попросить его сходить к врачу она боялась, она знала, что он не пойдёт, да и чувствовала, что дело не в нём, а в ней. Бобров был мистиком и как-то заявил ей, что это расплата за обман. Тогда это очень обидело её. Она хотела проконсультироваться у врача, но потом передумала, решив, что ещё есть время.

Как только отца назначили заместителем министра, то их благосостояние, на которое и так грех было жаловаться, резко пошло вверх. Но не могло не волновать чувство постоянной тревоги, неуверенности в будущем. Стабильности на родине тогда не было, Союз развалился как карточный домик, такая же участь нависла и над Россией. Имущество страны разбазаривалось почти в открытую, в том числе и за рубежом. Да и трудно было удержаться, когда мимо проносились огромные финансовые потоки, доступ к которым был не ограничен. Тогда многим показалось, что это и есть свобода. Новые властные структуры только-только начинали создаваться и пока ругались и стрелялись политики, укрепляла свою мощь теневая экономика, вовсю процветала коррупция. За мгновения создавались невероятные состояния, но в таком хаосе можно было не только взлететь, но и приложиться головой к плахе.

Александр Иванович Прокофьев был близок с дочерью, они доверяли друг другу. Она немало знала о его проблемах и о том, что он не держится в рамках. Впрочем, он и не смог бы, даже если сильно захотел. Его пост был лакомым кусочком, чтобы продержаться там, многим приходилось угождать, чем он непрестанно занимался. Но любой отказ превращал влиятельного просителя во врага, а это уже было чревато последствиями, особенно в тот нестабильный период. Политикам тогда нужны были деньги, много денег. Руководители государственных служб, не умеющие их зарабатывать, им были просто не нужны. Через дочь и зятя Прокофьев стремительно наращивал и свой капитал за границей. В каждый из своих приездов к дочери он думал о том, что может быть, ему придётся когда – нибудь здесь остаться. Но пока всё шло своим чередом, а для волнений особых причин не было.

Бобров ткнул пальцем кнопку приемника, и салон автомобиля наполнил прононс Патриции Каас. Сначала он обрадовался знакомой мелодии, потом вдруг понял, что думает о Франции, как о Родине. Но это было, конечно, не так. Родина была не там, а здесь, рядом. Вот она, за толстыми стёклами его дорогого автомобиля, немного непонятная, немного неухоженная, немного сонная и почти всегда холодная. Он посмотрел на часы. Было шесть часов утра, на улице появились первые редкие прохожие. Капризно урча на зимнюю погоду, хлопая карбюраторами, потянулись замороженные, все в снегу, автомобили. Снова пошёл снег. Сначала медленно, словно раздумывая, маленькие снежинки лениво опускались на землю, потом всё чаще и быстрее, чаще и быстрее.

Бобров замотал головой, задвигал плечами, пытаясь сбросить с себя утреннее оцепенение. Решение приехать сюда, которое он буквально вымучил, теперь казалось парадоксальным. В самом деле, какого чёрта он припёрся сюда! Здесь всё по-другому, нормальному анализу не поддаётся, что делать дальше он просто не знал. Тогда он тронулся по набережной, в сторону центра, надо было вернуться в гостиницу и отдохнуть. Прошёл только один день, ещё два дня у него были в запасе. Он старался сосредоточиться про себя, анализировал ситуацию, но ничего не получалось. Голова стонала от начинающего давать о себе знать похмелья, мысли путались, бросались друг на друга, затылок затягивало металлическим обручем, а во рту образовалась великая сушь. Захотелось горячего бульона, чего-нибудь кисленького, рюмки водки и контрастного душа. Только он подумал обо всём этом, как тут же пришлось проглотить слюну, откуда-то сразу появилось чувство голода. Он вспомнил, что так толком и не поужинал вчера из-за этой дурацкой истории с Северцевым. Странно, но он подумал о нём как о единственном человеке, с кем он мог бы поговорить. И почему бы не навестить его? Диагноз, вынесенный консилиумом, оказался не таким пугающим.

Бобров улыбнулся своей идее и как всегда, приняв решение, сразу привёл себя в рабочее состояние. Он резко развернул машину и помчался обратно в сторону больницы. От трёхэтажного здания больницы всё ещё веяло сном. Только внизу, в трёх-четырёх окнах тускло мерцал свет. Он почти выскочил из машины и чуть ли не бегом бросился к входу. За стойкой регистратуры мирно дремала дежурная сестра. Боброву было жаль будить её, но делать было нечего. Он тихо закашлял, прижав кулак ко рту. Сестра сразу проснулась.

– Простите, сестра, – замялся Бобров.

– Ничего, ничего…я вас слушаю, – вежливо отозвалась она.

– Я был здесь, у вас, несколько часов назад, поздним вечером…может быть, вы даже меня помните, здесь лежит…

– Как фамилия? – профессионально строго перебила она его.

– Бобров, – вырвалось у него.

– Сейчас, подождите, я посмотрю, – она пробежала взглядом на лежащую перед ней регистрационную книгу, – нет, у нас нет Боброва.

– Простите,– он понял свою ошибку. – Бобров – это моя фамилия, а его зовут Сергей Северцев.

– Хорошо, – недовольно покосилась она, захлопнув регистрационную книгу. – Кажется, это тот самый полковник, которого привезли вечером. Он в шестнадцатой палате.

– Я могу к нему пройти. Может быть, он уже проснулся.

– Думаю, что нет. Но я ничем не смогу помочь вам. К нему приставлена охрана и вас просто не пропустят. Дождитесь утра, придёт главврач, и я думаю, что…

– Да, конечно. Спасибо. А я могу посмотреть, где его палата? Вы ничего такого не подумайте, мы друзья и вчера мы были вместе, когда это произошло. Но мне надо уезжать, понимаете…

– Я вас прекрасно понимаю. Я вас помню, вы были вчера, когда его привезли. Но я ничем не могу помочь вам, – повторила она. – Вы попробуйте поговорить с охраной, налево до конца, там увидите.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Но, простите, я должна предупредить их, – засмущалась она. – Так положено.

– Конечно. Делайте, что положено, – уже на ходу бросил ей Бобров и устремился в указанную сторону.

В самом конце слабо освещённого коридора уже маячила фигура охранника. Он внимательно смотрел в сторону приближающегося Боброва, было понятно, что его уже предупредили. Ранний посетитель не мог не насторожить охранника, но и он сразу узнал Боброва. Он видел его поздним вечером здесь же, среди высокопоставленного руководства местной прокуратуры.

– Северцев спит? – поприветствовав охранника кивком головы, спросил Бобров.

– Да, – всё равно настороженно ответил охранник. – Не слишком удобное время для визита вы выбрали.

– И я не смогу увидеть его? – догадался Бобров.

– Я сожалею, но только с главврачом или по удостоверению сотрудника прокуратуры. Это строго.

В его голосе преобладали железные нотки, и Бобров сразу понял, что не стоит тратить время на уговоры.

– Да, конечно…– обречённо сказал Бобров, понимающе кивнул головой и пошёл обратно. Он только тронулся медленным шагом восвояси, как за спиной раздался скрип открывающейся двери. Не останавливаясь, он на ходу повернул голову и увидел показавшегося в дверном проёме Северцева.

– Пропусти его, – кивнул охраннику Сергей и махнул Боброву рукой. – Заходи, Всеволод Константинович.

– Надеюсь, это не я разбудил тебя,– извиняющимся голосом начал Бобров, протягивая ему руку. – Ну, как ты тут? Хоть поспал немного?

– Всё нормально. Рановато ты припёрся, напугал всех. А я уже давно не сплю, просто сидел у окна. Я видел, как ты подъехал.

– Видел!? Мог бы выйти навстречу, я уже полчаса торчу здесь, всех уговариваю разрешить на тебя посмотреть.

– Я и не выходил специально,– засмеялся Северцев, – чтобы тебя немного помучили. Брось обижаться, Бобров. Что-нибудь случилось? Что за важность твой визит?

– Нет…– растерялся Бобров, не зная, что ответить, – так, в гостиницу ехать было неохота. Покружил по городу, потом подумал заехать к тебе. Ты хоть помнишь, что случилось?

– Местами, – улыбнулся Северцев, – то, что был пьян, помню точно, а всё остальное не очень, стрельба какая-то, кто-то попытался поджарить меня. Это бывает.

– Ничего себе, какая-то стрельба. Ты говоришь так, как – будто ты только, что из тира. Твой джип раскурочили, а из «Калашникова» мочили, как на войне.

– Ты что, Бобров, воевал? – съязвил, не скрывая удовольствия, Северцев.

– Нет. В кино видел.

– Ладно, не обижайся, – Северцев рукой указал Боброву на кресло, – но всё равно ты извини меня. То, что ты мне здорово помог, а я был немного невежлив с тобой, это я помню. Спиши это на неуравновешенность характера и на состояние души.

– Хорошо, полковник. Но что мы будем делать? Ты ещё будешь лечиться или, может быть, смотаемся отсюда. Позавтракаем где-нибудь. У меня голова трещит по швам, не мешало бы похмелиться. Тебе же лучше знать, где у вас тут можно поесть, чтобы тебя при этом слегка не расстреляли.

– Отличная мысль, Сева. Но сначала надо проанализировать ситуацию и ты сейчас очень кстати.

– Слушай, полковник, ты можешь анализировать ситуацию, сколько хочешь у меня в машине, по дороге на завтрак. Давай, собирайся, а я обрисую тебе создавшееся положение. Вчера кто – то, кому ты не очень нравишься, хотел тебя убить. И даже не подумали о том, что ты не один, а с гостем. Они попробовали сначала взорвать тебя в твоей машине, но бдительность гостя помогла избежать этого. Тогда эти ребята пальнули в тебя из автомата. Выпустили очередь, но тебе повезло, ты поскользнулся и упал. Падая, ударился и потерял сознание. Нападавшие, подумали, что попали и убрались. Тебя привезли в больницу, по дороге уже собирались оплакивать. Но врач сказал, что у тебя небольшая ссадина на голове и ты просто пьян. При этом присутствовало твоё высокое начальство. Со мной, кстати, уже тоже побеседовали, узнали, где я живу, и попросили пока не уезжать.

– А Маша? – тихо спросил Северцев.

– Мария приезжала ночью, сюда, в больницу. Про это,– Бобров щёлкнул себя по горлу, – она не знает. Её успокоили, потом я отвёз её домой. Вот и всё.

– Я даже не знаю, что со мной вчера случилось. Нет, я не про это нападение. Я пил, как лошадь…какое-то помешательство. У меня такое впервые.

– Могу тебя только поздравить с этим. Всё когда-то начинается впервые. Мы же можем оставить сейчас твои моральные стенания на потом. Послушай, Северцев, мы сможем найти местечко, где можно позавтракать чем-нибудь горячим, без манной каши? У нас с тобой одинаковый диагноз, по-моему, пора лечиться.

– Ладно, я сейчас соберусь.

– Я жду. А далеко ехать? – спросил Бобров.

– У нас здесь всё близко. Дом, больница, кладбище, городок-то наш маленький, провинция. Все на виду и всё на виду.

– Даже так,– съязвил Бобров, – и ты, наверное, уже знаешь, кто в тебя промахнулся. В таком маленьком городке Шерлок Холмс не нужен, а?

– Я всё знаю, Бобров, – Северцев даже не думал обижаться, – но времена сейчас другие, понимаешь? Я знаю точно, кому нужна моя мумия. Эти люди ходят всегда где-то рядом, их все знают, при встрече со мной они протягивают руки и улыбаются. Но у меня ничего нет против них. Нет! Великая презумпция невиновности! Чувства? Интуиция? Подозрения? Нет! И я – представитель власти, центурион хренов, превращаюсь в ходячую мишень. Они даже не дали мне спокойно поужинать с гостем. То, что когда-нибудь в меня всё-таки попадут, можно не сомневаться. Это только вопрос времени. И поэтому, уважаемый Всеволод Константинович, первым должен попасть я! И это уже не шутки, это уже теория выживания. Они в меня не попали, теперь моя очередь и мне нельзя промахнуться. Понял?

– Могу только пожелать тебе первенства.

– Спасибо. Ну, вот и всё. Я готов. Поехали.

Северцев закончил нехитрые сборы и вышел из своей палаты вслед за Бобровым. Даже не дал что-то сказать охраннику, а просто хлопнул его по плечу.

– Всё, служивый. Спасибо за заботу. Иди, отсыпайся. Я сам позвоню в отделение. Будь здоров.

Они сели в машину и выехали с территории больницы.

– Куда ехать? – спросил Бобров.

– По набережной, прямо за город. Это недалеко по трассе, есть там такой домик туриста. Они работают круглосуточно.

Немного помолчав, Северцев продолжил развитие начатой в больнице темы.

– Раньше ведь как было. Преступник не высовывался, он прятался, старался схорониться. А теперь он – главный тусовщик. На вечеринках, на приёмах, на всевозможных презентация. Он везде, он даже не думает скрываться. Древнее правило криминалистики гласит – узнай, кому это выгодно! Кому выгодна смерть Северцева? Людям, которых он собирается затащить в тюрьму. Всё! Других нет и быть не может. Но сделать это практически невозможно. Понимаешь? Они же сами в меня не стреляют, они не подрывают мой автомобиль, не портят мне ужин. Они ещё будут звонить мне, выражать свою поддержку. Кто знал номер моего мобильного телефона? Зачем меня вызвали именно тогда, когда не должны были вызывать? Правильно, Бобров, чтобы я сел в машину и взлетел в воздух. И если бы не бдительность бывшего советского пионера Севы Боброва, так бы оно и случилось. Этого они не смогли предусмотреть.

У этих людей, Бобров, море денег, которые вам там, во Франции и не снились. Они воры, эти деньги они содрали со своего народа, они их не заработали. Это грязные деньги, это наркота, коррупция, проституция. Они никого не боятся, но я всё равно их буду давить, пока они не задавят меня. У них десятки готовых на всё шестёрок, которые за пару бумажек, не задумываясь, перестреляют полгорода и с лёгкостью сядут на скамью подсудимых. Поймать такого киллера легче простого. Но что потом? Потом пойдёт нудное следствие, продажные журналисты – пиарщики развернут демагогию, потом такой же суд будет требовать только ему понятных неопровержимых доказательств, понимаешь? Наказания нет! Добренькие присяжные могут даже киллера оправдать, но тот, кто мне нужен, абсолютно неуязвим. Для того, чтобы посадить его, нужна высшая власть. Сажать надо заказчиков, а это невероятно сложная задача.

– Ты что, знаешь конкретно, кто тебя подставил?

– Я знаю всё. Я знаю, кому я наступил на ногу, мне известна «крыша» моего доброжелателя в прокуратуре области, в администрации губернатора. Я знаю каждый шаг этого человека, но я постоянно проигрываю, мне всегда не хватает мгновения, самого последнего, у меня всегда что- то срывается, что-то меняется. Отсюда только одно следствие – он следит за мной и у него больше возможностей. У этого человека куча денег и надо признать, что он их не жалеет, а отсюда и власть. И иногда мне кажется, что я просто воюю с ветряными мельницами.

– Стоит ли тогда огород городить? Воевать с мельницами? На это может уйти вся жизнь. Да и зачем? Смысл в чём? Ты же ничего не можешь изменить, Сергей. Не проще ли уйти? Разве мало мест, где можно найти достойное применение своим способностям. Можно заняться бизнесом, уйти в хозяйственные, государственные или другие управленческие структуры. У тебя есть заслуги перед обществом. Ты можешь принести много пользы и в другой сфере.

– Давай, давай, Бобров. Я это часто слышу. Вот он – ваш стиль, ваша идеология, даже трудно противоречить. А вроде в одно время воспитывались, у одних учителей учились. Давай, Бобров, ты – во Францию, я – в бизнес или в управленческие структуры, Маша – из школы на тёплую домашнюю кухню…кто тогда останется? Смеёшься, наверное, в душе. А как же, я знаю ваше любимое изречение – если ты такой умный, зачем же ты такой бедный…знаем…

– Стой, стой, Сергей, – перебил его Бобров, – давай договоримся, без личностей. Ты что, во всём, что происходит вокруг, обвиняешь меня? Я понимаю, но тебя это не оправдывает. Что ты всё время ко мне придираешься!? Я над тобой не смеюсь и то, что ты сейчас процитировал – это не моё любимое изречение. Конечно, это глупость, но суть не в этом. Ты даже не замечаешь, что иногда опускаешься до прямых оскорблений. Давай договоримся не портить друг другу настроение и аппетит. Кстати, ты говорил совсем рядом про это заведение, но что-то никак не можем доехать. Долго ещё до твоего домика туриста? Ругаться лучше на сытый желудок, а, полковник?

– Прости и постарайся не обращать внимания, – умиротворённо ответил Северцев – всё, почти приехали. Попридержи коня, сейчас будет развилка и нам направо, а там не больше километра.

Проехав ещё немного по узкой заснеженной дороге, автомобиль Боброва выехал на большую, слегка освещённую круглыми, низко стоящими лампами поляну. В центре стоял красивый, двухэтажный бревенчатый дом, похожий на сказочную декорацию к новогодней сказке. Из трубы валил ленивый дымок, вокруг было тихо и красиво.

– Вот, Всеволод Константинович, это и есть наш домик туриста. Здесь мы с тобой и позавтракаем.

Навстречу им из избы уже суетился человек. Он вежливо поздоровался и спросил у Северцева:

– Вам отдельный кабинет или накрыть в общем зале?

– Всё равно…или нет, давай кабинет, не будем светиться, – тихо бросил Северцев Боброву и пошёл впереди уверенным хозяйским шагом. Чувствовалось, что его здесь знают. Их провели в маленькую и уютную комнатку, посреди которой стоял большой стол и четыре стула. В углу по-домашнему поблескивал экран телевизора, рядом стояла горка с нехитрой посудой. Под потолком висела большая хромированная клетка с парой волнистых попугайчиков. Было очень незатейливо и уютно.

– Так, служивый,– Северцев сразу взял бразды правления в свои руки, – меню мне не надо, сделай нам хороший завтрак и немного закуски для водочки. И быстрее.

– Слушаюсь, – человек вежливо поклонился и вышел из комнаты. Он прошёл на кухню и дал распоряжение повару и буфетчику. Потом выскочил из кухни и прошёл в полутёмный зал. На маленькой сцене в углу полусонный тапёр перебирал клавиши фортепиано. Другой музыкант – контрабасист едва заметно бренчал толстыми струнами, казалось, что он это делает во сне. Впрочем, людей в зале было немного. На музыкантов уже никто не обращал внимания. За столиком у окна сидели трое мужчин. Человек подошёл к столику, склонился к уху одного из них и что-то ему сказал.

Тот пристально, недоверчиво посмотрел на него и спросил:

– Ты не ошибся? Это он? Точно?

Человек уверенно кивнул головой. За столом приутихли, словно стараясь догадаться, о чём идёт речь. Старший побагровел, даже в полутьме было заметно, как изменился цвет его лица. И вдруг он неожиданно выкинул вперёд свою руку и, схватив за горло сидящего напротив человека, зло прошипел:

– В кого же ты стрелял, сука!?

Почти месяц после того, последнего школьного «спектакля», Лена Нечаева не ходила в школу. Впрочем, её туда никто и не звал. Как-то всё само собой утихло, в школу прислали нового директора, который и слышать не хотел о каком-то театре. А народный режиссёр Лёша Смирнов исчез так, словно его никогда и не было. Мать Лены уговорила врачей дать дочери полное освобождение от занятий, списав всё на нервное потрясение. Старшая Нечаева продолжала встречаться с начальником местной милиции, и это не могло не сказаться на их положении в местном обществе. Их старались не обижать. Жена у начальника местной милиции была больной и немощной женщиной. Лет пять тому назад областные врачи обнаружили у неё опухоль желудка. С той поры жизнь бедной женщины превратилась в тихий кошмар. Сначала её пичкали какими-то препаратами, лекарствами, потом стали придумывать какие-то процедуры, химиотерапии и наконец, предложили прооперировать в областном центре.

Детей у них не было, сам начальник милиции ещё до болезни супруги потерял к ней всякий интерес и поэтому согласие на операцию он дал быстро и равнодушно. Поверить в то, что эту бедную женщину ещё может что-то спасти, было невозможно. Смерть уже давно шла за ней следом и с каждым днём признаки её окончательного приближения становились всё очевиднее. Судьба была немилостива к несчастной. Так оно и случилось. Во время операции она попала в кому и, пролежав после этого в реанимации несколько дней под капельницей, тихо скончалась, не приходя в сознание.

С этой грустной истории прошло больше двух месяцев и в сибирский посёлок городского типа Озерное, где и происходили все эти невесёлые события, пришла весна.

Лена Нечаева выросла и превратилась в настоящую красавицу. Она почти не выходила из дому, о возвращении в школу ей даже в голову не приходило. Мать пообещала ей, что на следующий год попытается устроить её на учёбу в свой техникум. А впереди было целое жаркое сибирское лето, с комарами, мошкой, грибами и орехами.

В тот день Нечаева – старшая пришла раньше обычного, она была чрезвычайно возбуждена и совсем этого не скрывала. Усадив дочь поближе, она положила свои руки ей на колени и начала доверительно рассказывать:

– Ты уже большая, Леночка и я хочу поговорить с тобой, как с взрослым человеком. Твой папа бросил нас, когда ты ещё была совсем ребёнком, тебе не было ещё и трёх лет. Всё это время я как могла, стараясь всё сделать для тебя. Теперь тебе уже шестнадцать лет. Пройдёт немного времени, и ты упорхнёшь из дома навсегда и забудешь свою бедную и старую маму. Мне сейчас уже тридцать восемь лет и я хочу немного подумать и о себе. Леночка, родная моя, ты, наверное, знаешь о Григории Евдокимовиче. Знаешь ведь? Он мой, как бы это сказать, друг, понимаешь, и я говорила тебе, что у него умерла жена, слышала? Ну вот, в общем, так, Лена, теперь мы будем жить вместе. Понимаешь? Одной семьёй. Теперь он хочет, чтобы я переехала к нему, то есть, мы с тобой, конечно. Он хочет жениться на мне, я так долго этого ждала. Такие вот дела, доченька.

Григорий Евдокимович человек очень хороший, степенный, он тебе понравится, вот увидишь. Может быть, очень скоро мы все переедем в областной центр. Скоро его повысят по службе, там у тебя будет больше возможностей продолжить своё образование. Лена, ты что, меня совсем не слышишь?

Мать поразила абсолютно безразличная реакция дочери.

– Почему, слышу…– недовольно ответила Лена, – только не понимаю, зачем ты мне всё это рассказываешь? То, что ты живёшь с ним уже сто лет, знает весь город и то, что вы довели вместе с ним его жену до могилы, тоже все знают. Я – то тут причём? Делайте, что хотите, мне всё равно. Хотите – женитесь, хотите – не женитесь.

Прошла ещё неделя после этого и мать предупредила Лену, что сегодня к ним в гости приедет Григорий Евдокимович. Мать в тот день осталась дома и с раннего утра всё перебирала, чистила, драила, готовила. Григорий Евдокимович приехал вечером, сразу после службы. Тёмно – синий милицейский «УАЗ» ик подъехал к дому и резко остановился, подняв столб пыли. Начальник местной милиции вышел из машины, кратко на ходу бросил какое-то распоряжение шофёру и грузным шагом, уверенно, хотя никогда и не был у них дома, пошёл к дверям.

На вид ему было около сорока лет. Это был крупный, даже толстый мужчина с широкими плечами, бычьей шеей, выпирающим животом и лоснящимися толстыми губами. Глаза у него были маленькие, почти бесцветные, зрачки постоянно бегали как тараканы, ресниц и бровей совсем не было видно. Говорил он мало, тяжело и неохотно, постоянно повторяя окончание последней фразы – « …и тогда он…он, он…выхватывает пистолет … пистолет и на него, потом видит…видит, видит…»

И ещё он любил всё объяснять, чаще всего самые элементарные вещи. Матери Нечаевой он всё время рассказывал, для чего нужна милиция; своему шофёру про устройство автомобильного мотора; а задержанным постоянно вдалбливал, что закон – это такая толстая книга, где написано, как им надо себя вести. О том, что там написано, как надо вести себя ему самому, он даже не подозревал. В общем, он был довольно – таки нудным и не очень приятным человеком. Своего тогдашнего положения, он добился не за какие – либо особые заслуги. Отнюдь. Он был скучным и не интересным человеком, местами немного даже туповатым. Но он был невероятно прилежным, абсолютно ответственным и надёжным. Никогда и не какие личные дела, семья или ещё что – либо в этом роде не могли для него заслонить службу. Служба у него всегда была на первом месте. Он прекрасно понимал, что ему не хватает знаний, коммуникабельности, умения схватывать с полуслова, он так до конца и не научился грамотно составлять служебные протоколы и продолжал писать с элементарными грамматическими ошибками. Но все эти природные недостатки он восполнял своеобразной деревенской смекалкой и невероятным трудолюбием. Он умел быть незаменимым. Его не надо было упрашивать задержаться на работе, подежурить за кого – нибудь. Все привыкли к тому, что все праздники и выходные дежурным обязательно поставят безотказного Григория. Он, не смущаясь, бегал за сигаретами для сослуживцев, за пивом, отдавал в долг деньги, сам оставаясь чаще всего без копейки. Он помогал переезжать, ремонтировать, перевозить, устраивать быт. И вдруг, в один прекрасный день, окружающие поняли, что в этом мире не обойтись без сержанта Григория Евдокимовича Зиновича. И почти десятилетие служебного прозябания сменилось годами карьерного взлёта. Руководство помогло ему заочно получить специальное образование, и он стал офицером. Совсем скоро он уже был капитаном, потом его отправили руководить районным отделом внутренних дел в маленький и не самый плохой районный центр Озерное, где он и познакомился с матерью Елены Нечаевой.

Нечаева – старшая увидела в окно идущего Григория Евдокимовича и с волнением окинула комнату хозяйским взглядом. Потом бросилась к большому овальному зеркалу, висевшему на стене, несколько раз прошлась рукой по новой прическе и, спешно подойдя к двери, глубоко вздохнула и выдохнула воздух. Ей стало смешно, вдруг показалось, что идут её сватать.

Как ни странно, но вечер прошёл превосходно. То ли хорошо приготовленный ужин, то ли спиртное, хотя и было его немного, но Григорий Евдокимович успешно развлекал мать и дочь служебными байками. Женщины не были избалованны обществом, а начальник местной милиции казался им в их доме, как минимум, космонавтом. Уже совсем смеркалось, когда капитан начал собираться. Он долго и весело разглядывал себя в зеркале прихожей комнаты, обеими руками ухватившись за новую форменную шапку, стараясь установить её в правильное положение и благосклонно выслушивая едкие и колкие замечания своей будущей жены. Внешне это было похоже на самую настоящую семейную идиллию. Мать Лены была счастлива. Они договорились, что летом переедут по месту нового назначения Григория Зиновича. А пока благоразумно сочли необходимым оставить всё как есть, новую жизнь решено было начать на новом месте.

В полутёмных сенях он обнял мать Лены, а ей самой протянул на прощание руку. Расслабленная и полупьяная мать подтолкнула дочь вперёд и весело сказала:

– Да чего смущаться, без пяти минут родственники. Лена, поцелуй Григория Евдокимовича, он обещал заботиться о тебе.

Начальник милиции довольно наклонился и обнял Лену за плечи. От него несло старой кожей, потом и водкой. Ничуть не смутившись, она подставила щёку для поцелуя и с прикосновением губ вдруг ощутила жар его ладони на своей груди. Сначала она подумала, что это случайность, но подняв голову, заметила уже знакомый блеск в его глазах. Но было темно, и она решила, что ей просто могло показаться. Хлопотами матери, да и самого Григория Евдокимовича, ей всё же удалось хорошо закончить школу. Но продолжить своё образование ей уже предстояло в другом месте. В каком городе, она ещё не знала, но уезжать из Озерного ей пока не хотелось. Несколько раз она пыталась поговорить с матерью об этом, но та категорически не хотела её слышать. Она уже вовсю готовилась к предстоящему переезду, собиралась продавать дом и весь остальной ненужный домашний скарб. Григорий Евдокимович со дня на день ждал приказ о новом для себя назначении. Они решили, что и Лена там начнёт новую жизнь.

То лето выдалось дождливым, не было подряд даже трёх – четырёх солнечных дней. Лена бездельничала, дни напролёт чередовала телевизор и случайные книги. Хозяйство они не держали. Наконец – то пришёл приказ о новом назначении Григория Евдокимовича. Это был другой районный центр, но более крупный, чем Озерное и ближе к областному центру. Было там и ветеринарное училище и мать, не тратя времени даром, отправила туда запрос по поводу своего предстоящего трудоустройства. И вот, накануне пришёл ответ, в котором ей предлагалось лично приехать на собеседование. Дорога была не близкая, километров триста, но вся поездка не должна была занять более трёх дней. Мать хотела взять с собой и Лену, но та наотрез отказалась. Впрочем, мать сильно и не настаивала, одной, налегке было и удобнее, и быстрее. Уехала она в четверг днём и по подсчётам должна была вернуться не позднее воскресного дня.

Вечер четверга ещё не наступил, но из-за льющегося весь день проливного дождя день показался коротким, и уже к пяти часам стало темнеть. Улицы, и так не отличавшиеся кипучей жизнедеятельностью, совсем вымерли, ни машин, ни прохожих, ни зло лающих собак. И уже было достаточно поздно, что-то около десяти часов, когда в дверь дома Нечаевых постучали. Стук был сильный, уверенный и если бы Лена не знала бы наверняка, что мать уехала, то точно подумала бы, что это она. Не спеша, она подошла к двери и, взявшись за засов, окликнула. Неожиданно для неё отозвался Григорий Евдокимович. Лена сразу открыла.

– А что, Леночка, мама уже уехала? – весело спросил он, даже не поздоровавшись.

– Да. Ещё днём. А разве вы её не проводили? – удивилась она.

– Не успел я, совещание было в исполкоме…вот, вот…только освободился. Проезжал мимо, мимо…и подумал, заехать, узнать, узнать. А ты чего в темноте сидишь? Одна? Не скучно?

Он всё ещё стоял на пороге, под навесом и откровенно ждал приглашения войти. Но она не думала этого делать, вполне резонно предположив, что без матери ему нечего делать в их доме.

– У меня лампа горит, настольная. Я читала и поэтому не включала большой свет.

– А, читала?! Это хорошо, очень хорошо…льёт, чёрт подери, как из ведра. Ты это, послушай, может быть, я у вас поужинаю, а то уже поздно, я только с работы. Это ненадолго, совсем немного времени, времени…пятнадцать минут, не больше, а? Пока доберусь, пока приготовлю…у меня всё с собой.

– Конечно, – она отодвинулась в сторону, давая ему пройти, – проходите в дом, Григорий Евдокимович.

Она не могла не заметить, что он был чисто выбрит, подстрижен и аккуратно одет. В руках у него был большой бумажный пакет. Он хозяйски подошёл к столу.

– Угостили друзья, понимаешь…нести не к кому, вот и подумал, подумал…к вам. А потом вдруг вспомнил, что мать должна была уехать, да не сворачивать же, а?

Он выложил на стол кучу разной аппетитной всячины, кусок холодно-копчённой горбуши, ломоть ароматной буженины, баночку чёрной икры, несколько крупных апельсинов и большую плитку шоколада. Потом из кармана своей мокрой куртки жестом фокусника вытащил бутылку «Посольской» и весело потёр ладонями.

– Хлебушек найдётся?

Лена побежала на кухню, по дороге стараясь развеять дурацкие сомнения. Наличие целой горы вкусных вещей разожгло зверский аппетит. Она принесла на стол тарелки, приборы, хлебницу, полную хлеба, соль с перцем. Немного подумав, побежала в кладовку и вернулась с полной тарелкой квашеной капусты и солёных огурцов.

– А рюмки? – поторопил её Григорий Евдокимович, кивнув головой на запотевшую бутылку водки, продолжая всё так же весело потирать ладони.

Лена быстро вернулась на кухню и принесла высокую, на тоненькой ножке хрустальную рюмку.

– А ты совсем не пьёшь? Правильно! И не начинай, не девичье это занятие.

Он наполнил рюмку до края и лихо запрокинул её в раскрытую глотку. Икнул, погладил себя по животу и начал есть, жестом пригласив её последовать его примеру. Она и не думала отказываться.

А дождь всё усиливался, в окно было страшно глядеть, далёкий отблеск выплывающей иногда из-за чёрных туч мокрой луны немного успокаивал. Иначе можно было подумать, что наступил всемирный потоп. Капли дождя лихо барабанили по старой кровле, как пьяный ресторанный барабанщик, иногда гроздьями рассыпались по оконным стёклам. И стёкла дребезжали под натиском воды, казалось, вот-вот и они треснут.

– Так я заночую, а? Машину-то я отпустил, а? Чего переться в такую погоду, самое настоящее светопреставление. Нет, ты только посмотри, что творится, творится…совсем оборзели, силы небесные…небесные.…Ну, так как? А?

– Ночуйте,– немного неуверенно ответила Лена, – но может быть, мамы ведь нет, дождаться бы её…

– Да ты никак боишься?! Меня?! Что ты, что ты…человек я смирный и по линии характера, так сказать, и по долгу службы…ик…ик…

Неожиданная икота мешала ему говорить дальше. Он ловко налил в кружку молока и запил им водку. Водка уверенно делала своё дело. Григорий Евдокимович окончательно расслабился и принялся нести разную чушь, рассказывал истории из своего детства, читал нравоучения. Но Лена слушала его невнимательно, чаще делала вид, что слушает, в основном она налегала на угощение.

Опустошив всю бутылку в одиночестве, начальник районной милиции захрапел, уронив свою тяжёлую голову прямо на стол. Лена и не думала мешать ему, ей это даже понравилось. От его храпа чуть ли не тряслись стены. Она быстро справилась с остатками неожиданного пиршества, убрала со стола и бросила на стоящий в углу комнаты старый диван подушку и большое стеганое одеяло. Потом она подошла к спящему Григорию Евдокимовичу и тронула его за плечо. Облегчённо вздохнула, кажется, он спал очень крепко. Лена потушила в комнате свет, а сама ушла к себе, в маленькую спальню. Интуитивно она чувствовала какую-то опасность, исходящую от него, в его взгляде, уже чисто по-женски она видела больше, чем просто взгляд. Она ещё не успела забыть, как он тискал её груди тогда, в прихожей, когда первый раз пришёл к ним в гости. Но всё-таки офицер милиции, жених её матери…и всё равно она жалела, что двери в доме не закрываются на засов.

Она легла спать одетой, выключила большой свет в спальне и зажгла ночник. Было уже далеко за полночь, она ещё попробовала немного почитать, но ничего не получалось. Сытный ужин разморил её окончательно и немного успокоил, книга выпала из рук, она едва-едва успела потушить ночник и сразу же заснула.

Проснулась она ночью, ей показалось, что кто-то сидит рядом, на кровати. Сначала она подумала, что это во сне, но потом тихо открыла глаза. Она ужаснулась, это оказалось не сном. Ей прямо в лицо тяжело дышал колбасно-спиртным перегаром Григорий Евдокимович, похожий на вурдалака. Он сидел на кровати, уставившись на неё. Одна его рука поглаживала её по бедру, а другой он старался расстегнуть ворот своей рубашки.

– Вы что?! Что вы делаете?! – в ужасе крикнула она и попыталась соскочить с кровати. Ей это не удалось, потому что он расставил свои толстые руки, а ей только оставалось прижаться к стене. Она притёрлась вплотную к висевшему на стене ковру, подогнув под себя ноги, попыталась дотянуться хотя бы до ночника. Но он, молча преграждал ей путь всякий раз, словно играл с ней в детскую игру «ловитки». Но самое странное для неё было то, что он всё время молчал, он не проронил ни слова, и это её даже немного успокоило. Она подумала о том, что может быть, он просто лунатик, гуляет по ночам и не знает, что делает. Но он, конечно, был не лунатиком и прекрасно знал, что делает. Стоило ей немного расслабиться, как он снова стал расстёгивать рубашку. Она при этом продолжала с ужасом наблюдать за его действиями. Наконец-то он расстегнул рубашку и, не спуская с неё взгляда, он принялся расстёгивать свои брюки. С ремнём у него возникли трудности, но он резко и нетерпеливо дёрнул его и вышвырнул прочь. Балансируя одной рукой, он приподнял ногу и быстро стянул с неё штанину, потом освободившейся ногой стал стягивать штанину с другой, продолжая при всём этом растопыривать свои руки.

– Щас, щас…– вдруг неожиданно заговорил он, откинув брюки в сторону. Моментально запахло старыми носками и потом. Ей стало неприятно, её чуть не вырвало.

– Что, что вы делаете?! Вы совсем с ума сошли! – заорала она, но на него это не произвело никакого впечатления. В порванной старой, спортивной майке, с большой буквой «Д» посередине и в неуклюжих семейных трусах он полез на неё. Она сопротивлялась, как могла, но силы были слишком не равны. Одной рукой он крепко обхватил её за пояс, а другой раздевал. Из всех сил она била его кулаками, кричала, кусалась, но он только крепче сжимал её, да так, что ей стало не хватать воздуха. Не прошло и минуты, как она осталась в постели в одних трусиках. То, что он не мог снять, он просто рвал. На мгновенье ей всё же удалось изловчиться и освободиться от него. Она опять прижалась в стене, с такой силой, словно старалась протиснуться внутрь. Они оба, молча и тяжело дыша, уставились друг на друга.

Так, держась за стену, она встала на ноги, на всякий случай заранее прицеливаясь правой ногой в его бычий лоб. Он же потерял полный контроль над собой и вёл себя как настоящее животное. Стоя на коленях, он руками упёрся о край кровати и в упор наблюдал за ней, время от времени проглатывая слюну.

– Что вам надо? – в сотый раз спросила он. – Не трогайте меня, я вас прошу…я маме скажу, – попыталась хоть как-то уговорить его Лена, но всё было бесполезно.– Предупреждаю вас, что я буду кричать! А-а-а…– заорала она, но кто мог её услышать. Дом их стоял на отшибе, а всё ещё продолжавшаяся гроза уверенно заглушала всё вокруг. В темноте Григорий Евдокимович казался ей настоящим монстром, и она решила, что главное – это включить свет. Она почти прыгнула с кровати, нажала на кнопку выключателя и бросилась к дверям. Свет словно взбесил его, он схватил первый попавший под руку предмет, а им оказался стул и запустил его в люстру. Снова стало темно, и он настиг её у самой двери. Крепко обхватив её руками, он отдёрнул её от дверной ручки и потащил на постель. Одной рукой он легко разорвал её трусики и уложил на спину. Она плакала, сжав ноги, изворачивалась, как могла, но когда он всей своей тяжестью лёг на неё, то она сразу потеряла все свои силы, всю способность сопротивляться. В нём было пудов шесть – семь, не меньше. Головой он прижался к её грудям, а руками резко раздвинул ноги. Она ещё раз попробовала всё-таки сопротивляться, выворачивая ему уши, дёргая за волосы. Тогда он на мгновение остановился, освободил свою руку и влепил ей звонкую пощёчину. Это её задавило окончательно, она откинулась на спину, и ей показалось, что она теряет сознание. Со знанием дела Григорий Евдокимович спокойно раздвинул ей ноги и снова лёг на неё. Ей стало больно, она почувствовала что-то горячее и большое в животе и полностью отключилась.

Через несколько минут он слез с неё, довольный и умиротворённый. Он подошёл к столу, налил себе молока из пакета и залпом, опорожнив кружку, громко отрыгнул. Потом сел на стул, стал гладить себя по животу и наблюдать за ней.

– Ты это…того, язык попридержи. Так-то оно и для тебя лучше будет, будет. Обижать я тебя не буду, если будешь послушной, поняла? Вот так вот, я давно тебя приметил, красивая ты, красивая…Ты что думаешь, что я не знаю про твои похождения в школе, – он опять отрыгнул, – я всё знаю, служба у меня такая, и про твоего директора, и про твоего режиссёра. Ты мамке-то не говори, да это и не в твоих интересах, поняла, поняла? Будешь слушаться, то и у тебя всё будет. Понятно? А теперь давай, иди и помойся.

А сам он, тем временем, снял с себя майку и принялся ею вытираться. Лена тяжело поднялась с постели и медленно вышла из комнаты. Сил не было даже думать о побеге. Помывшись, она накинула на плечи халат матери и вернулась обратно. Он всё ещё продолжал голым сидеть за столом.

– Куда!? – крикнул он ей, всё это время пристально сопровождая её взглядом.

– Я устала и хочу спать.

– Ко мне! Ко мне, я сказал! – заорал он. Она его испугалась, стала неуверенно приближаться к нему. Шаг за шагом, другого выхода просто не было.

– Ближе, я сказал ближе…

Она подошла к нему почти вплотную и с ужасом чувствовала его возбуждение и силу. Он снял с неё халат и начал поглаживать её груди, прошёлся ладонями по бёдрам. Глаза его блестели, а от рук шёл сильный жар.

– Я хочу спать,– недовольно сказала она, – я больше не могу.

– Заткнись! Я тебе не твой педик – директор. Отныне ты будешь мочь столько, сколько я буду хотеть. Поняла? Иди в постель!

Немного успокоился Григорий Евдокимович только после третьего раза. Он устал, и усталость разморила его, да так, что он снова заснул, как сурок.

Твёрдо убедившись, что он крепко спит, Лена слезла с кровати, тщательно помылась, быстро накинула на себя свитер, натянула брюки, вытащила из шкафа куртку-ветровку и обулась в кроссовки. Всё это она проделывала тихо и осторожно. Она решила бежать из дома.

Она нашла в комоде свои документы и деньги, которые мать берегла на чёрный день. Григорий Евдокимович всё также храпел. Она наспех побросала самое необходимое в дорожную сумку. Потом выглянула в окно. Светало. Пешком, напрямик через лес до станции можно было добраться за два часа.

Убедившись ещё раз в том, что она не забыла деньги и документы, она медленно, почти на цыпочках пошла к двери. Дверь, которая вела в сени, сильно скрипела. Она стала очень осторожно открывать её.

– Стоять! – громко раздалось сзади. Ей показалось, что разорвалась бомба, грохнул гром, она даже ощутила жар на спине от его крика. Сердце бросилось в пятки. Теперь всё её спасение было только в бегстве. Она резко рванула дверь на себя, выскочила в сени и закрыла дверь за собой на засов. Она уже слышала его шаги, но была уверенна, что успеет выбежать на улицу. Навряд ли он станет её преследовать, голым.

И тут ужас и отчаяние охватили её, она поняла, почему он не торопится. Петли входной двери были защёлкнуты хромированными наручниками. Он оказался предусмотрительным. А окон в сенях не было, как и выхода на крышу. В комнате, с той стороны дверей раздался сильный хохот. В отчаянии она села на стоящий в углу мешок картошки и заплакала. Она была в ловушке. И тут раздался сильный грохот от удара в дверь ногой. Он принялся ломать дверь комнаты.

– Открой, немедленно открой,…слышишь, немедленно! Я всё равно вышибу эту дверь, тебе не убежать от меня…открой, сука!

Она в этом не сомневалась, дверь была хилая, со старыми прогнившими петлями и три или четыре мощных удара подпишут ей приговор. И тут взгляд её упал на вешалку. Там, в гордом одиночестве висела кожаная куртка начальника милиции. Он оставил её здесь, когда пришёл в дом вчера вечером. До конца она ещё не понимала, что же ей пришло в голову, но тут раздался ещё один удар по двери и та чуть не треснула. Она бросилась к вешалке и сорвала с неё куртку. По глухому звуку она поняла, что в куртке есть то, что ей может сейчас пригодиться. Выбора и времени больше не было. Так и есть. Во внутреннем кармане куртки лежал пистолет. Она решительно вытащила его и сразу ощутила себя сильной. Лихорадочно она припоминала, как можно правильно воспользоваться им, она вспоминала фильмы, где стреляют, книги. На дверь обрушился ещё один мощный удар, сопровождаемый изощрёнными матерными ругательствами. Она увидела чёрную блестящую пластинку сбоку и сообразила, что это предохранитель. Щёлкнув им почти интуитивно, она опустила предохранитель вниз. Ещё удар по двери и верхняя петля почти выскочила, угол двери скосился в сени. Ещё пару ударов и всё, ждать дальше было опасно. Ещё немного и дверь рухнет. Она была обречена.

Лена отступила на шаг назад от двери, выставила вперёд руку и нажала на курок. Залп чуть не оглоушил её. Раздался глухой и тяжёлый стон, стало тихо и дверь начала медленно валиться на неё. Она едва успела отскочить. Дверь рухнула, а на двери лежал голый Григорий Евдокимович. Он не двигался и, кажется, не дышал.

Лена Нечаева бросила пистолет, подняла с пола свою сумку, перепрыгнула через бездыханное тело и вернулась в комнату. Распахнув окно, она выскочила на едва-едва начинающуюся светлеть улицу и побежала прочь от дома.

– Как Маша? – спросил доктор Боголюбов у жены.

– Хорошо. Она уже спит. Сейчас ей намного лучше.

– Ты что-нибудь узнала?

– Нет, Шура. Маша не просыпалась и я не могла с ней поговорить. Но, кажется, Алина Михайловна нам не всё рассказала. Скорее всего, случилось именно то, о чём я всё это время и предсказывала, хотя ты и обижался на меня за это. Генетика, дорогой мой доктор, – великая наука. Не вам об этом рассказывать. Я всегда чувствовала, что он выкинет что-нибудь в этом роде и исковеркает жизнь моей дочери. И даже не знаю, радоваться этому или горевать. Может быть, оно и к лучшему.

Александра Николаевна положила на стол мокрую и всю измятую фотографию. Доктор удивлённо посмотрел на неё.

– Ты говоришь непонятные вещи. Объясни, если знаешь. А это что? – Он протёр очки и медленно протянул руку к столу.

– Я думаю,– ответила Александра Николаевна, – что Маша чуть не натворила глупостей из-за этой фотографии. Я нашла её в кармане её куртки. Посмотри. Надеюсь, ты узнаешь там кое – кого.

– Господи,– не на шутку разозлился доктор, – ты говоришь сплошными загадками, я ничего не понимаю…кто это? Сева?

– Да, это Всеволод Бобров, без пяти минут твой зять. А у тебя в руках его свадебная фотография на фоне французского пейзажа. Я думаю, что это всё и объясняет. И поведение Маши, и поведение Алины Михайловны. А нам с тобой остаётся разруливать эту ситуацию. Отменять назначенное, возвращать подарки, объяснять произошедшее сердобольным родственникам и, наконец, самое главное, – успокаивать нашу дочь.

После этого случая с фотографией, Маша Боголюбова почти две недели пролежала в постели. Она всё время молчала и притворялась, что спит, когда родители заходили к ней. Фотографию она получила по почте. В тот злополучный день, утром почтальонша на ходу крикнула ей, что для неё из-за границы пришло заказное письмо. Маша уже собиралась в школу, хотя уроки ещё не начались, но преподавательский состав уже вовсю готовился к новому учебному году. Она еле-еле тогда досидела в школе до обеда и как только подвернулась возможность, побежала на почту. Ей ещё показалось странным, что Сева прислал ей письмо заказным, до востребования. Обычно письма приходили прямо на дом. Тем загадочнее было это извещение. Получив плотную маленькую, тщательно упакованную бандероль со знакомым обратным адресом, она с нетерпением разорвала её, тут же, на почте. Сначала она не поняла, что это…в бандероли ничего не было, кроме одной единственной фотографии, ни письма, ни записки.

А на фотографии был Сева, её Сева Бобров. Таким она его никогда не видела, таким она его даже не могла представить. Это была словно обложка какого-то зарубежного журнала. Фотограф, несомненно, знал своё дело. Фотография получилась превосходной. Её Боб был в строгом темно-синем костюме, в одной руке у него был бокал с красным вином, другая рука была согнута в локте, а за локоть держалась красивая девушка. Она была в великолепном белом, кружевном платье, счастливая и довольная. Рядом стояли нарядные и уверенные в себе мужчины и женщины, за ними виднелись красивые разноцветные машины, а фоном всей фотографии был старинный замок в готическом стиле. Это была, конечно, свадебная фотография, никаких сомнений.

Мария никогда не видела Наталью Прокофьеву, но тут безошибочно поняла, что это она и есть. Совсем другой мир, как – будто другая планета и в центре всего этого её парень Сева Бобров, её Боб. Вернее, уже не её парень,…не её жених.

Выскочив из здания почты, она побежала к реке, туда, где они часто гуляли. Казалось, что рухнул мир и сбылись самые худшие предположения. Он обманул её! Предатель! Десять лет они были вместе, дружили, любили друг друга, школа, институт. И всё это время они были вместе почти каждый день. Она помогала ему во всём, заботилась о нём, а он взял и предал её! Как можно было в это поверить!? Значит, все эти последние годы он ей просто лгал, он рассказывал ей о своей любви, а сам в это время встречался с Натальей Прокофьевой. Лживый обманщик! Предатель! Как он мог так поступить, как он мог даже не подумать о том, каково будет ей, Марии…как же, как же жить дальше? Господи, за что?! Столько обмана и лжи! Не может быть! Не может быть!

Тогда она решила рассказать об этой фотографии матери Севы Алине Михайловне. Потом она, конечно, будет жалеть, что так неуклюже объявила ей об этом. Алина Михайловна любила её и так близко приняла это к сердцу. Впрочем, это уже ничего не могло изменить. Как родители нашли её в ту ночь на берегу реки, как вообще она там оказалась, она уже не помнила. Ещё два или три дня она не могла придти в себя, но постепенно состояние её здоровья улучшалось, но всё это время Боб стоял у неё перед глазами. Трудно было свыкнуться с мыслью, что это уже не её Боб. В это было невозможно поверить. Теперь другая девушка с ним рядом, всё время. Её, а не Марию, он целует, обнимает, говорит о любви. Господи, ну как же он мог так поступить?! Как?!

Это было невероятно, она бы никогда в это не поверила бы, хотя у неё и были причины для волнений и раньше. Она вспоминала теперь и тот первомайский праздник, и помощь профессора Прокофьева в распределении после окончания института, и тот её звонок в Москву, когда она узнала, что и Наталья уехала на стажировку во Франции. Значит, уже тогда, когда он писал ей письма о любви и скорой свадьбе, рядом с ним была Наталья Прокофьева. Как стыдно! Как стыдно! Столько унижений и как всё это пережить?!

Его письма к ней всегда были очень интересными, он описывал Францию, рассказывал о своих коллегах. Но никогда, даже намёком он не обмолвился, что с ним работает его почти сокурсница. Конечно, Марии ещё тогда следовало бы забить тревогу, надо было бы дать ему понять, что она знает о том, что Наталья Прокофьева с ним рядом. Может быть даже потребовать, чтобы он немедленно вернулся, но она этого не сделала. Да и как она могла это сделать? Она всегда щадила его самолюбие, а он взял и обманул её. Он просто воспользовался её наивностью, неопытностью и доверчивостью.

Мария нередко слышала о таких вещах, в среде подруг или просто знакомых девушек на посиделках о том, что кто-то, кого-то обманул или бросил. Она всегда относилась к таким рассказам с чувством жалости, сожаления к судьбе брошенной или обманутой девушки, но ей даже в голову не могло придти, что такое может случиться и с ней. Что её, Марию, Бобров бросит! Нет, в это она никогда не поверила бы. Конечно, ещё были какие-то предположения по поводу той фотографии. Возможно, что её прислал недоброжелатель, может быть даже это просто монтаж. За границей и не такое могут сотворить, но это были жалкие попытки как-то успокоить её в первое время. Конечно, это был не монтаж. Это была самая настоящая свадебная фотография. Очень красивая фотография. И, конечно же, он мог совершить такой поступок. А кто лучше Марии знал Севу Боброва? Никто! Она не сомневалась в том, что он любил её, да и вообще, любовь тут ни при чём. Просто он давно поставил перед собой цель – сделать выдающуюся карьеру, и пока их любовь была для него импульсом, то он был с Марией. Но как – только Мария стала мешать, то он не задумываясь, выбрал карьеру. И Мария понимала, что её победила не Наталья Прокофьева, а его безудержное желание разбогатеть. Он всегда стеснялся своей бедности. Мария знала и всегда была уверена в том, что он никогда не вернётся в городок, где ему всё будет напоминать о безрадостном детстве. Последние годы, которые они провели вместе в Москве, он менялся прямо на глазах. Она даже не знала, радоваться этому или нет. Впрочем, тогда менялось всё вокруг.

Конец двадцатого века преподнёс столько сюрпризов. Менялась история, политика, идеология, философия, менялся сам строй огромной страны, менялись нравственные ориентиры. И если Мария воспринимала все эти новшества с трудом, даже с неохотой, то глядя на Севу Боброва, можно было подумать, что он прямо-таки вырос в этакой «капиталистической» среде. Политика его никогда не прельщала, мало того, он её просто ненавидел. Зато вдруг неожиданно увлёкся экономикой. Увлёкся серьёзно и считал её важнейшей из наук. Он самостоятельно перечитал всех классиков экономики, начиная с Адама Смита, Карла Маркса и кончая Безансоном. Последнего он боготворил и теоретические выкладки этого американского философа – экономиста по поводу развала Советского Союза считал единственными верными. Вообще-то, с ним трудно было не согласиться. Согласно Алену Безансону, советскую систему развалила коррупция. Коммунизм пал тогда, когда высокопоставленные советские коммунисты решили легализовать коррупцию. Победил Гермес – бог и покровитель торговли и наслаждений. Тип идеалиста был побеждён типом прагматика. Шёл естественный процесс разложения власти, а вслед за ним и общества. В 1917 году идеалисты, которых было большинство, подготовили и совершили Октябрьскую революцию. Но через двадцать лет, в конце тридцатых многие из них были уничтожены во времена террора. Остальные, познав прелести сытой жизни, постарались просто выжить. Но началась Отечественная война 1941-1945 годов и эта оставшаяся часть, вместе с остатками идеализма тоже была уничтожена. И говорить о том, что какие-то демократические силы готовили пресловутую перестройку, просто смешно и глупо. Если бы последние коммунистические руководители не захотели бы, то у них никто и никогда не отобрал бы власть. Никакие ЦРУ или ФСБ. Просто надоело жить по-старому, захотелось роскоши и наслаждений, захотелось попользоваться богатством огромной страны и они поплыли к сытому берегу.

В отличие от многих своих сокурсников, Бобров никогда не принимал участия в политических мероприятиях, которых было так много в то время в столице. Но он почувствовал, что настал его час и старался не упустить своего шанса. Он сконцентрировался только на том, что может принести ему пользу в будущем и абсолютно не тревожился по поводу того, что ему было не нужно. Он понимал и видел, что вместе со старой властью уходят и прежние властелины, уходят вместе со своим окружением. Эпоха меняла людей у кормушки. Появлялись новые лица, абсолютные никому не известные ранее, молодые, напористые, наглые. Целыми сутками их счастливые физиономии не исчезали с экранов телевизоров, с первых полос газет. Седовласых крупных мужчин сменили парни спортивного типа, умело жонглирующими всевозможными понятиями. Они встречались на экранах с народом, обливали друг друга водой, били по мордам и таскали за волосы, отказывались от своих старых родителей и меняли стареющих спутниц на длинноногих молодух. Оказалось, что всё это можно, оказалось, что этого можно не стесняться.

Последние годы учёбы в Москве Сева преуспел во многом. Он почти забросил спорт, когда понял, что это не принесёт ему никакой пользы и достойного профессионала из него не выйдет. Всё своё время он полностью отдавал учёбе, а в его комнате в общежитии над кроватью красовался небольшой лозунг – «Учёба – это свобода!»

Опытные педагоги говорят, что если учащийся не хочет учиться, то даже сотня преподавателей самого высокого уровня не смогут его ничему научить. На примере Севы Боброва эту теорию можно было доказать абсолютно точно. Он засел за книги, не вылезал из пустых залов библиотек, быстро освоил только проявившийся компьютер, стал посещать лекции известных учёных – экономистов и, едва поднаторев в языках, стал почитывать специальную иностранную литературу. К концу учёбы в институте это был уже сформировавшийся специалист. Не хватало только практики и ещё немного удачи. Но, как известно – удача любит тех, кто готовится её встретить.

Появление Натальи Прокофьевой в его жизни он тогда посчитал знаковым событием. Бобров понимал, что при всех, даже совершенно фантастических знаний, без толчка, без протекции ему не на что было рассчитывать. Кто-то должен был приоткрыть ему дверь в этот новый для него мир. Все тёплые места уже давно были распределены и поделены между сыночками и племянничками на много лет вперёд. Бобров был ни тем, ни другим. Но может быть именно это и способствовало его невероятному упорству. Он знал себе цену, чувствовал, что природа на нём не отдыхала. Ещё студентом он сразу принял сторону нового времени, сторону реформ. Перемены в стране давали таким, как Бобров, шанс. Он понимал это и решил не упускать его. В то время как многие вокруг с сожалением или с остервенением разбирали прошлое по косточкам, мысли Боброва, да и он весь сам были далеко в будущем. Всё, что не было связано с его карьерой, его уже не интересовало. Его не волновали развал Союза, война на Кавказе, война в Югославии, все эти дефолты, инфляции, громкие политические скандалы, на всё это ему было совершенно наплевать. Он просто чувствовал, что в этой суматохе можно было не просто выжить, но и получить кое-что большее. К власти уже пришли совсем новые, совершенно другие люди и этим новым людям нужны были свежие силы, не связанные с прошлым. Вчерашние выпускники вузов становились министрами, губернаторами, рядовые клерки – банкирами, буровые мастера на промыслах – нефтемагнатами. Одна-единственная удача, просто её дуновение могла сделать человека богатым сразу. И не надо было ждать годами, не надо было бояться, прятаться, собирая в кубышку золотые червонцы на сытую старость. Богатым можно было стать сразу. Богатым и молодым! И пусть это немного пахло авантюрой, и пусть это было не всегда безопасным, даже просто сомнительным. Главное – чтобы был результат!

Сева Бобров не мог забыть, как поздними вечерами мама, сидя в крошечной кухоньке, всё выгадывала, какую же брешь заткнуть. Захочешь одеться – останешься голодным, захочешь поесть – не на что будет одеться. О таких призрачных понятиях, как лечение или путешествия, можно было даже не думать. Мама могла работать и двадцать четыре часа в сутки, но им всё равно не хватало. О какой справедливости можно было говорить. Бобров не хотел такой справедливости для себя и своих близких, он не был революционером. Он не хотел менять строй, свергать правительство, он не хотел справедливости для всех. Он хотел справедливости только для себя, он боролся только со своими личными обстоятельствами и победил их. Всеволод Бобров просто решил стать богатым. И решил это сделать не в отдалённой перспективе вместе с уходом на заслуженный отдых, а сейчас, вернее, очень скоро. Познакомившись с Натальей Прокофьевой, он не мог не понимать, что она может сделать для него. Ведь одно слово, даже один жест её всемогущего отца мог перевернуть целую жизнь, как, в сущности, оно и произошло позже. Выбор встал перед ним уже на пятом курсе. К этому времени его взаимоотношения с Натальей были многообещающими. Встречались они не часто, но оба прекрасно понимали друг друга. Конечно, и Наталья знала себе цену. Она была умна, красива и, представить её исходящей тоской по кому – бы то ни было, – это было невероятно. Она тоже стремилась сделать достойную карьеру, ей, как и Боброву нравилось это время, возможности неожиданных перемен. Не могла она не знать и о всесилии своего выдающегося отца. Прокофьев чрезвычайно дорожил своей репутацией. Смутно она что-то слышала о своей покойной матери. О том, что она нанесла в своё время непоправимый удар по его карьере и старалась не огорчать отца своим поведением. У неё были знакомые парни до Боброва, с некоторыми из них отношения были достаточно близкими, но она скрывала это от отца как могла и, конечно, никогда не рассказывала об этом и Севе. Его появление в её жизни вызвало столько положительных эмоций у папы, что она сразу же для себя решила, что так и быть – она станет женой Боброва. Ей даже нравилась его фамилия, да и всё остальное тоже. Все разговоры с отцом о её будущей работе за рубежом уже тогда предполагали её замужество. Но пока об этом вслух не говорили, но имя жениха уже было известно. И сам Бобров уже тогда знал, что его отношения с Натальей не секрет для Прокофьева. Сам же считал вначале, что они просто никакие, эти отношения. Ничего серьёзного их отношения не предполагали, Наталья была достаточно взбалмошной девчонкой, хотя и умна, и красива. Но он уже тогда начинал обманывать Марию. Сначала он выкручивался, как мог, пока перед ним не встал выбор. И если бы тогда, во Франции он не сделал бы предложения Наталье, его бы просто вернули в Россию. А в Россию возвращаться он не хотел, да и здесь его деятельность в системе внешней экономики оказалась бы под большим вопросом. Он не мог не понимать, что отношение окружающих к Севе Боброву и к Всеволоду Константиновичу – зятю Прокофьева – это совсем разные вещи. Всего лишь каких-то полгода жизни в благополучной Европе полностью изменили его взгляды на ценности. Он знал, что уже не сможет жить другой жизнью, он просто не хотел уже жить по-другому. Единственное, что продолжало его волновать – это судьба Марии. Судьба не в смысле обычной реальной жизни, нет, конечно. Мария жила в достаточно обеспеченной семье, окружённая любовью и заботой родителей. Но как она отреагирует? Не натворит ли глупостей? Он даже подумывал о том что, не съездить ли на пару дней, может быть удастся как-то объяснить. И ей, и матери. А может не рассказывать им, пока. Про себя он придумывал невероятные объяснения, оправдания, мол, пройдёт немного времени, он разбогатеет, окрепнет и тогда разведётся с Натальей. Его даже по-своему обрадовало известие о беременности Натальи. Оправдательным мыслям пришло новое подкрепление, что же делать? Теперь у него точно дороги назад не было. Он уже боялся писать матери, вернее, он писал ей, отправлял достаточное содержание, но после той фотографии она перестала ему отвечать. Он ещё ничего не знал наверняка, но догадался, что в Покровке узнали о произошедшем торжестве. Потом умерла мать, телеграмму отправили намеренно позже и он не смог приехать на похороны. Оправданий больше не было, он окончательно понял, что концы обрублены. Назад дороги уже не было. Когда Мария узнала, что Бобров женился, ей казалось, что она этого не переживёт. Чувство досады, обиды и унижения не покидали её ещё очень долго. Ведь за то время, которое прошло после окончания учёбы в Москве, их свадьба назначалась и откладывалась два раза. Два раза были отпечатаны пригласительные билеты, два раза заказывали места в самом престижном ресторане городка и почти полгорода при встрече с Боголюбовыми улыбались и искренне поздравляли.

Александра Боголюбова к тому времени уже давно смирилась с выбором дочери. И этому, в немалой степени, способствовали и успехи самого Севы. Ей уже давно казалось, что матери её зятя и будущей свекрови её дочери не пристало мыть полы в больнице, и она собиралась поговорить об этом с Алиной Михайловной. Она думала предложить ей должность старшей сестры-хозяйки в другой городской больнице. Тамошний главный врач – большой друг семьи Боголюбовых сам любезно предложил это. Даже отношения с Леонидом Аркадьевичем Сафоновым, несколько натянутые после того памятного школьного собрания стали постепенно улучшаться. Время лечит.

В жизни Марии Боголюбовой после той фотографии начался новый этап. Ей предстояло научиться жить без Севы Боброва. Конечно, это было невероятно трудно, особенно на первых порах. Но по-другому уже быть не могло. Все десять лет, последние десять лет их юной жизни она мечтала, она верила в то, что они будут вместе навсегда. Она всегда ждала этого часа. Слишком много места в её жизни занимал Сева Бобров. Но это уже было в прошлом.

Скрыть эту неприятную новость в маленьком городке не удалось и уже через три или четыре дня после той истории со злополучной фотографией, эта тема стала наиболее обсуждаема среди обывателей. Основная масса друзей и знакомых сочувственно отнеслись к неожиданному и неприятному повороту в судьбе дочери уважаемых врачей, но не обошлось и без злопыхателей. Как же без этого.

Но время шло неумолимо, прошла неделя, за ней вторая, третья…Другие проблемы отвлекали внимание от этой не такой уж редкой истории. Личные проблемы обывателей великой страны затмевали не менее великие события. Так казалось, во всяком случае. А что это было на самом деле, предстояло ощутить не сразу, оценить не скоро.

Быстро пролетело лето, начало осени отметилось небывалыми дождями. В школах начались уроки.

– Неплохое местечко, а?– Бобров окинул взглядом маленькую и уютную комнатку и подошёл к клетке с волнистыми попугайчиками. Попугаи, словно сговорившись, дружно и упорно молчали. Бобров попробовал их расшевелить, он просунул в клетку указательный палец и пощекотал одному из них грудку. Попугай даже не посмотрел на него и демонстративно отвернулся в сторону.

– Оставь птиц в покое, они ещё спят, – сказал ему Северцев.

– Куда уж там,– весело отозвался Бобров, – скоро восемь, пора вставать. Они какие-то недружелюбные, негостеприимные. Впрочем, как и все вокруг.

– Может быть, они просто с похмелья, – в таком же тоне предположил Сергей.

– Это другое дело, тогда у нас с ними общее горе, – согласился Бобров и философски продолжил, – подумать только, откуда могли знать свою судьбу эти маленькие, красивые осколки тропиков? Разве они предполагали, что попадут в суровый северный край, где они будут украшать собой отдельный кабинет питейного заведения и ежечасно наслаждаться пьяными бреднями спивающихся мужиков.

– Что-то тебя, Бобров, на философию потянуло с утра пораньше, – весело подытожил Северцев, – ничего, с похмелья и не такое бывает. Ты слишком не огорчайся, сейчас принесут водочки, закусок и всё станет на свои места. Попугай – это не орёл, ему в клетке хорошо живётся. Кстати, насколько я помню, нам даже не дали поужинать нормально и последний раз ты ел…

– У тебя дома, полковник,– перебил его Бобров – и с той поры прошло почти двое суток. Большим радушием твои земляки не отличаются, конечно. Поесть по-человечески не дают, иногда даже стреляют при этом.

– Ладно, – извиняющимся тоном ответил Северцев и вдруг совсем неожиданно ответил на самый первый вопрос, – место, действительно хорошее. Здесь раньше был маленький санаторий, что-то вроде дома охотника для местной советской элиты, отсюда и стиль. Колонны, большие окна, паркет. Охотиться уже не на кого, зверья давно уже нет. Вернее, есть, но несколько другого сорта.

– Осталось только двуногое,– добавил Бобров и спросил, – а что, партийная элита вымерла? Вся?

– Нет, элита осталась, лица всё те же или их сынки с телохранителями. Но эти уже предпочитают жить в Италиях, Испаниях, Англиях. Некоторые даже во Франциях, а эти места облюбовали местные бандиты, бизнесмены – однодневки, игроки, подгулявшая золотая молодёжь, да и иногда сотрудники правоохранительных органов.

– Насчёт Франции я понял,– поддержал манеру разговора Северцева Бобров,– но вот насчёт бандитов? Это что, намёк на то, что нам могут не дать нормально позавтракать? Я не переживу такого. В третий раз?

– Позавтракать нам дадут, после вчерашней выходки они не скоро сунуться. Теперь мой ход. Но, если быть честным до конца, я всё же хотел предупредить тебя, что в целях общей безопасности и, не желая, так сказать, портить статистику успешной борьбы с преступностью,…ты же понимаешь меня? А также, не желая поднимать международного скандала из-за несчастного случая с каким-то иностранцем, я всё же посоветовал бы тебе убираться отсюда, как можно скорее.

Северцев закурил после этих слов и выпустил мощную струю дыма прямо под висящий над самым столом абажур тёмно – вишнёвого цвета с золотистой бахромой по краям. Дым сигареты причудливо заметался в полусфере света, а кончики бахромы слегка задёргались.

– Очень вежливо с твоей стороны, товарищ полковник, – заметил Бобров – а позавтракать на дорожку можно?

– Позавтракать можно,– любезно отозвался Северцев, – но хотелось бы, чтобы ты меня правильно понял. То, что стреляют в меня – это так же естественно, как и этот вот дым,– он кивнул на горящую сигарету, – но вот, если что случится с гражданином из Франции…

– Понижение по службе? Нагоняй от начальства? Выговор? – предупредительно спросил Бобров.

– Плевать! Мне плевать на начальство! Этого не простит мне моя жена, и ты ведь понимаешь меня? – Голос его был тих, но весьма убедителен. – В принципе, я ведь даже не мог предположить, что всё так получится, я имею в виду эту историю, вчерашнюю историю. Наверное, я должен был хотя бы поблагодарить тебя.

– Хотя бы, наверное, или может быть, как тебе удобно, – согласился Бобров.

– В тебя могли бы попасть, и от этой мысли мне становится не по себе. Я не очень большой оратор и совсем не умею убеждать болтовнёй, но кажется, ты – стоящий парень. Во всяком случае, ты не сбежал.

– Сейчас растаю. Спасибо за комплимент, – весело ухмыльнулся Бобров.

– Не перебивай меня и выслушай до конца. Наверное, в любом другом случае мы могли бы даже стать друзьями, но понимаешь, сейчас это выглядит более чем смешным. Если что-нибудь случится с тобой,– повторил он, – мне будет трудно доказать, что я тут ни при чём. Понимаешь? Поэтому и предложение убираться отсюда, весьма актуально.

– Но ты ведь знаешь, зачем я приехал? – прямо спросил Бобров.

– Знаю, не знаю…– Северцев сразу замолчал и принялся медленно массировать лоб левой рукой, – я даже не мог предположить, что окажусь в такой ситуации. Я имею в виду твой приезд, а не этот дурацкий вчерашний инцендент. Ты здесь немногим более суток, а у меня такое ощущение, что прошла целая жизнь. Чёрт побери, я ведь даже не знаю, о чём мне говорить с тобой, Бобров.

– А ты не говори. Зачем? Тем более, что у тебя это сейчас не совсем получается, – хладнокровно, стараясь не замечать раздражения или даже волнения собеседника, ответил Бобров. – Мне кажется, что сейчас нам лучше всего просто позавтракать, а потом и решим, о чём будем говорить.

– Потом, Бобров, суп с котом!

– Может быть, но всё равно, мне не хотелось бы обсуждать сложные темы на голодный желудок. Суп с котом – это из детства. Здорово!

– Голодный желудок?! – ухмыльнулся Северцев. – Ты думаешь, что состояние наших утроб может повлиять на исход нашей встречи?

– Не преувеличивай, полковник. Я так не говорил. Просто я думаю, что нам нужно позавтракать. Что за дурацкая манера цепляться к словам. А насчёт всего остального, я ведь тоже не мог предположить, что всё именно так и получится. Я тоже имею в виду свой приезд, а не эту дурацкую стрельбу. Как минимум, я не знал, что Мария вышла замуж. Теперь, как ты понимаешь, знаю.

– А предположить, что это когда-нибудь случится, ума не хватило? – почти крикнул Северцев.

– Послушай, Северцев, я тебя уже предупреждал один раз, не говори со мной в оскорбительном тоне. Отвечать тебе или, упаси бог, скандалить с тобой я не буду. Я просто встану и уйду. Я не воспринимаю ни оскорблений, ни такого, вот, тона. И имей в виду, я не принимаю извинений. Научись держать себя в руках, я не твой подследственный.

– Всё…ладно, – Северцев виновато заёрзал на стуле, – принимаю, прости. А что, если бы ты узнал, что Мария вышла замуж, ты бы разве не приехал? Это изменило бы твои планы? Думаю, что нет.

– Нет, – честно признался Бобров, – коррективы в мои планы могла бы внести только она сама. Кстати, это касается и нынешней ситуации.

Северцев опять запыхтел сигаретой, быстро и судорожно затягиваясь, он почти не заметил, как начал раскуривать фильтр сигареты.

– Чёрт! – чертыхнулся он и, схватив бычок сигареты, щелчком катапультировал его в узенькую щель открытого окна.

– Смелый ты, Бобров, честное слово. Вчера, сегодня, знаешь, где-то там, в глубинах души, далеко-далеко, – Северцев постучал себя по груди, – ты вызываешь неподдельное и искреннее уважение, ты даже представляешь чисто психологический интерес.

– Не хотелось бы, конечно, вызывать интерес у прокурора, – не удержался и пошутил Бобров. – Не совсем это приятно.

– Да и я не советовал бы. Но я не прокурор, – недовольно поправил его Северцев, – а следователь прокуратуры. Старший следователь по особо важным делам.

– Какая разница? – недоумённо отозвался Бобров.

– Большая. Очень большая. Я ищейка. Моя задача – найти преступника и собрать доказательства его вины. Но меру и вид наказания я не определяю. Как раз этим и занимаются прокуроры и судьи. Ликбез окончен?

– Всё, всё! Сдаюсь! – Бобров спешно поднял вверх обе руки. – Я с уважением отношусь к твоему выбору, то есть к выбору профессии и не вижу смысла обсуждать это. В конце – концов, каждый сам решает свою судьбу, вернее сказать, пожинает плоды своего выбора. Некоторые из этих плодов мы совсем недавно с тобой наблюдали. В общем, давай без обид.

– Даже не подумаю, – фыркнул Северцев. – И насчёт выбора, и насчёт судьбы, и насчёт плодов. Особенно, насчёт плодов. Ты прав, Бобров, но знаешь, когда человек долго работает в одной сфере, то он становится профессионалом, ну вот как у меня, например. А у каждой профессии есть свои особенности или как сейчас говорят, заморочки. Знаешь, какая особенность в нашей профессии? Не надо, не отгадывай, это не загадка. Когда в тебя очень часто стреляют, куда-то исчезает чувство страха, оно у меня полностью отрафированно. Смерть на нашей работе, Бобров, это очень естественно. И ты хорошо определил это. Плоды! Это как неизбежный профессиональный риск. Я не боюсь смерти, но поверь мне – это не бахвальство. Я просто, страшно сказать, привык к ней, я привык к её постоянному присутствию, к тому, что она постоянно крутится где-то рядом. Иногда я её почти ощущаю, я даже знаю, как она выглядит, как она пахнет. Но на меня это действует как адреналин, как наркотик…

Мы постоянно кого-то хороним на службе, кого-то из коллег…оперов, следователей, постовых, участковых…и мы к этому привыкли, к смерти привыкли. Это стало неизбежным, как развод караула в армии и даже не знаю, что в этом больше – хорошего или плохого. Но ведь врач-хирург, который лет двадцать режет людей, наверняка теряет чувство сострадания. Разве это не так? Это ведь тоже плоды его деятельности..

Двадцать два года я работаю в органах, армия, училище, оперативная работа, сыск, прокуратура…я прошёл почти всё. И нельзя сказать, что я обделён вниманием государства. Но что я могу вспомнить о своей жизни, обо всех этих прошедших годах. Что?! Всё, что связано с самыми низменными и грязными человеческими пороками, грабежи, убийства, насилие, потом опять насилие, грабежи, убийства. Это ведь тоже плоды моего выбора. Поверь, я не жалуюсь и причин раскаиваться в своём выборе, у меня нет. Это не так, далеко не так, но иногда всё-таки хочется самому пустить пулю или в какого – нибудь подонка, или в лоб себе! Так всё это надоедает! Конца не видно, понимаешь, не видно, его просто нет! Любая работа предполагает хоть какие-то результаты, но только не у нас. Наоборот, с каждым днём этой мрази всё больше и больше, она становится всё изощрённее. Но даже это не является безнадёжным, с этим можно бороться и довольно успешно. Пугает совсем другое. Деньги, преступность и власть начинают объединяться. Предательство начинают называть просто – бизнесом.

Ты помнишь наш вчерашний ужин? Ведь и номер моего служебного телефона, и место моего нахождения – это оперативная информация. Я всегда заранее сообщаю, где я буду. И если бандиты с такой лёгкостью оперируют этими данными, то я уже не знаю, что будет дальше. И подрыв автомобиля, и нападение с применением огнестрельного оружия на сотрудника правоохранительных органов – это подготовленные операции, для их осуществления нужно время и самое главное – нужна информация о передвижении объекта. Какой смысл бороться с преступностью, если сдают свои, с кем бороться, когда вокруг тебя все преступники?! Кому верить?

Вся организованная преступность пользуется поддержкой высокопоставленных чиновников, элитой отечественной науки и культуры, духовенства. Мы просто боремся с ветряными мельницами, ведь всё как на ладони, особенно в небольших городах. Иногда кажется, что и ума большого не надо, иди и бери. Все всё знают, все! И тут включается так называемая юриспруденция, откормленные адвокаты из Москвы, которые сами являются частью криминала, с пеной на губах начинают рассуждать о презумпциях. Поймаешь курьера с чемоданом героина и не знаешь, радоваться или нет. Что будет в конце, может так случится, что докажут, что это твой чемодан. А курьер не дурак, он обучен. Поставит чемодан перед нашим носом и смеётся – не моё! Снимет перчатки и говорит, с неба упало! Докажите! И вот начинаешь доказывать. Опера превращаются в кинооператоров, режиссёров и даже актёров, километры плёнки надо перевести, снять целый фильм, чтобы доказать очевидное. Мелочь ловим, изоляторы переполнены, а отчёты контролируют их руководители или покровители. Я даже не знаю, как это назвать? То, что в молодости казалось борьбой за светлые идеалы, превратилось сейчас в какую-то безнадежную рутину.

– Ты слишком не переживай, Сергей, – заявил о себе молчавший доселе Бобров и сочувственно продолжил, – вероятно, это биологический процесс, даже немного объективный, что ли. Я думаю, что ты здесь бессилен, мы все бессильны. Деньги, полковник, и не такое могут. Со временем всё, что казалось светлыми идеалами, как ты это назвал, оказывается обыкновенным, даже несколько обыденным. Привычка, неизменность происходящего вокруг, затупляет чувства и человек привыкает, к грязи тоже, к сожалению. И не всегда хватает сил, душевных сил бороться с тем, чему не видно конца и поверь, что это происходит не только у вас. Отсюда и конформизм – самое модное течение сейчас в Европе, да и во всём мире. Мы же ничего изменить не можем – зачем же с этим бороться. И это становится просто строкой в бюджете. Или как религия. Все знают, что бога нет, а вслух предпочитают не говорить об этом, поют псалмы, держат свечки, целуют иконы. Чего здесь больше никто не знает. Сплошной цинизм!

Страшно, конечно, когда преступность тоже становится привычкой, но ещё страшнее, когда привычкой становится борьба с ней. Это как ковыряние в собственном носу. Все знают, что это неприлично на людях, но кто отказывается от удовольствия поковыряться в одиночестве. Кстати, всё это касается и чувства страха, о котором ты говорил, что оно у тебя отрафировалось. Я не думаю, что это хорошо. Ты же не думаешь только о себе? А Аня? Разве её судьба не волнует тебя? Разве это не стимул для жизни? А что будет с ней, если в следующий раз они не промахнутся? Ты разве не думал об этом? Ведь они, Северцев, совсем не боятся тебя. Посмотри, что творится вокруг, даже если это из ряда вон выходящий случай. За один вечер они взорвали твою машину и расстреляли тебя самого. Тебя! Старшего следователя прокуратуры по особо важным делам! Полковника! Разве это ни о чём не говорит? Как минимум – о безнаказанности и неограниченном количестве готовых на всё шестёрок. И ещё о бессмысленности вашей, прости меня, мышиной возни. Создаётся впечатление, что вы просто не очень мирно, но сосуществуете. Государство и преступность. Аппарату, несомненно, выгодно некоторое наличие преступности, если ей это не угрожает, конечно. И я уже не говорю об организованной преступности, та, вообще вытекает из аппарата управления государством и время от времени пользуется его поддержкой. Да и мы с тобой переливаем из пустого в порожнее, давай лучше позавтракаем…

Вдруг Северцев насторожился и рукой сделал Боброву знак замолчать. Он встал из-за стола, тихо подошёл к окну и жестом подозвал Боброва.

– Смотри, Сева, ты ничего не замечаешь?

– Нет,– неуверенно ответил Бобров, – а что я должен был заметить?

– Плохой из тебя следопыт, как бы они не взорвали и твою тачку.

– Брось, с чего ты взял? Тебе показалось, она стоит на месте, мы бы услышали…

– Посмотри внимательно вокруг своей машины, следов как на выставочном салоне. А когда мы приехали, поляна была гладкая, как теннисный стол и нас с тобой только двое. Ты что, думаешь, здесь «Мерседес» не видели.

Словно в подтверждении к его подозрениям по снегу промелькнули три длинные и узкие тени. Северцев вытащил пистолет.

– Отойди от окна, Бобров. Кажется, к нам гости. Придется знакомиться.

Дождь почти перестал, рассвет приближался неумолимо. Лена Нечаева поспешила с дороги в лес, она понимала, что её не должны увидеть. Сумка была не тяжёлой, но кроссовки почти сразу намокли в высокой лесной траве, и идти было довольно трудно. Но страх гнал её все сильнее и всё дальше, она почти не чувствовала мокрых ног. Почти около трёх часов ей понадобилось, чтобы дотащиться-таки до железнодорожной станции. Всю дорогу она оборачивалась, ей всё время казалось, что за ней погоня, что её догоняют, каждый случайный звук казался ей топотом шагов или механическим дыханием автомобильного мотора.

Она посмотрела на часы ещё раз, в сотый или тысячный раз. Утро царствовало вовсю, было около восьми часов. Лена предположила, что у неё в запасе не более суток. Сегодня было воскресенье, навряд ли его будут искать. А мать приедет только завтра утром и тогда она обнаружит труп своего жениха. Надо было хоть какую-то записку оставить. Значит, необходимо было успеть за эти сутки убраться куда-нибудь подальше. Только вот куда?

Лена открыла свой кошелёк и пересчитала деньги. С дрожью представила, как будет ругаться мать, не найдя своих денег. Крупных купюр было немного, всего с мелочью набралось около пяти сотен рублей, сумма по тем временам немалая. Билет в кассе она решила не брать, а воспользоваться услугами проводника, здесь многие так передвигались. Так было дешевле и незаметнее. И хотя здесь, на этом маленьком вокзале вероятность того, что её кто-то узнает, была минимальной, она всё равно решила отсидеться в ожидании первого же поезда в небольшом орешнике у самого вокзала.

Она выбрала пень посуше, сняла с себя куртку и повесила её на дерево. Солнце уже начинало немного пригревать. Лена сняла кроссовки и повесила их посушить на острые концы веток. Босые ноги приятно нежились в мокрой и густой траве. Она села на пень, низко опустила голову и попыталась расслабиться. Очень хотелось спать, дремота почти овладела ею, но она старалась не закрывать глаза, боясь, что уснёт и проспит прибытие поезда.

Она хотела сосредоточиться, проанализировать ситуацию, но ничего не получалось. Мысли бегали в голове, как угорелые, набрасывались друг на друга. Конечно, она будет говорить, что защищалась, что не виновата и всё вышло случайно, но всё – равно – убить капитана милиции! Она понимала, что за это, так или иначе, придётся отвечать, рано или поздно. А может, надо было сразу в милицию пойти? Нет, нет, бежать, бежать!

В душе она была довольна своим поступком, она даже гордилась собой. Чувство брезгливости от этого похотливого животного не покидало её, запах водки, пота и долго не стираного белья не проходил. Иногда ей казалось, что она вот-вот вырвет. Рвота подступала к горлу, было больно и неприятно и хотелось как можно скорее окунуться в горячую воду. Она даже не думала о матери, ей стало неприятно думать о ней. Лена теперь с трудом представляла, как же та могла спать с этим ублюдком целых три года. С этим грязным, жирным, потным ублюдком! Господи, да как же противен этот мир, в котором живут такие подонки!

Поезд она почти почувствовала. Лена подняла голову и одновременно с быстро увеличивающимся зелено-красным пятном услышала резкий, пронзительный и долгий гудок локомотива, который словно дал слово разбудить всех вокруг. Не мешкая, она обулась в почти высохшую обувь и понеслась к перрону. На крохотной станции поезда долго не задерживались, а ведь ей надо было успеть договориться с проводником. На перроне никого, кроме скучающего ранним утром служителя станции не было, да и останавливающийся поезд весь словно спал. Что-то пробормотал сонный репродуктор, но она успела разобрать только одно – стоянка три минуты. Три минуты ей было отпущено на спасение. У неё не было опыта путешествий, она вообще ещё никогда и никуда не выезжала из своего захолустья, но это её не смущало. Она была уверена, что именно этот поезд увезёт её отсюда.

Наконец поезд устало встал. Это был скорый. Лена окинула взглядом всю зелёно-красную железную линию, но двери нигде не открывались. Неужели ни одна так и не откроется, с ужасом думала она. Но нет, наконец-то лениво и со скрежетом, одна за другой двери стали всё-таки открываться. Заспанные проводницы, зевая, высовывались из своих вагонов, словно недоумевая, зачем они остановились в этой дыре.

Лена Нечаева смело бросилась к ближайшему вагону. Толстая и уже немолодая проводница даже не посмотрела на неё. Она стояла высоко, подпирая открытую дверь и хмуро, со злобой рассматривала старое и обшарпанное здание вокзала.

– Тётенька, тётенька…– как можно жалобливее начала Лена, используя весь свой небогатый артистический багаж, – тётенька…

Но толстуха и бровью не провела. Снизу, из-под юбки видны были её толстые ляжки и почти свисающие толстые икры, густо окутанные сетью больных, сине-зелёных выпуклых кровеносных сосудов.

– Тётенька…– продолжала хныкать Лена, теряя надежду попасть на этот поезд и понимая, что идти к другому вагону уже не хватит времени.

– Ну что заладила, тётенька, тётенька, – неожиданно отозвалась проводница грубым низким голосом, – какая я тебе тётенька, дурёха. В кассу иди, в кассу, местов нет.

– Тётенька, я же не успею, тётенька, – продолжала хныкать Лена, довольная тем, что на неё вообще обратили внимание, – только вот к поезду я и успела, добрая тётенька, я за деньги, я не просто так, у меня деньги есть.

– Покажи, – недоверчиво бросила проводница, клюнув на слова о деньгах.

– Что? – не поняла сначала Лена. – Что показать?

– Деньги покажи, дура, – крикнула ей проводница, нисколько не смущаясь.

Лена обрадовано бросилась в сумку и быстро вытащила из кошелька несколько измятых червонцев. Громкоговоритель весело объявил об отходе поезда.

– Куда тебе? – немного мягче спросила проводница, оглядываясь по сторонам.

– А куда поезд идёт? – торопливо спросила Лена. – Куда он едет?

– Вот дура! Ты что, с психушки сбежала? Или читать не умеешь? Вон, туда посмотри, – она ударила жезлом по вагону. – Читай! Там большими буквами написано!

– В Красноярск,– обрадовано прочитала Лена, – как раз, мне туда и надо.

– Через сутки с небольшим будем в Красноярске. Завтра утром.

– Ага, – улыбаясь от счастья, Лена довольно закивала головой. – Хорошо.

– Чего головой вертишь? Тариф знаешь? – строго спросила толстуха под аккомпанемент гудка. – Знаешь тариф?

– Я его не знаю. А кто это такой, тётенька? – испуганно спросила Лена, на всякий случай, вцепившись в длинную ручку вагона.

– Не кто, а что! Цену знаешь, дура…ну, билет сколько стоит. Деревня, блин, колхоз.

Лена трагически повела головой из стороны в сторону и пожала плечами, поезд должен был вот-вот тронуться и она чуть не плакала.

– Тридцать рублей! – торжественно объявила проводница. – Спальный вагон, мягкий, с чаем, – добавила она, и поезд слегка лязгнул. И деньги у Лены были, да и отдала бы она всё на свете, лишь бы уехать именно сейчас, но она всё равно протянула:

– Ну, тетенька,…откуда у меня столько денег! Скиньте немножко цену, пожалуйста.

– Ладно, ладно, твоё счастье, что местов много. Гони двадцать рублей и лезь в вагон. Только чай отдельно, колхоз долбанный, что вам дома не сидится, цыганьё.

Она неожиданно проворно освободила площадку и пропустила Лену. Поезд резко дёрнул, проводница чуть не ударилась головой о титановый кипятильник. Лена не удержалась и хрюкнула. Проводнице это не понравилось.

– Я те посмеюсь, гони двадцать рублей, деревня, тариф не знаешь…колхоз.

Лена радостно отдала деньги, ей уже нравилось ехать в поезде, в первый раз в жизни. Ей уже стало хорошо, только вот спать очень хотелось.

Как и говорила хозяйка, вагон был спальным, купейным. Красивая красная дорожка с жёлтыми кантиками весело пробегала через весь вагон. Было тепло и тихо.

– Спят ещё все, посиди немного у меня, вот тут, – проводница толкнула дверь куда-то вбок, – а я тебе пока место поищу. И не высовывайся, а то, как бы бригадир не заметил. Он у нас идейный, заметит, не дай бог, тебя на первой же станции в тайгу, а меня под товарищеский суд и на пенсию. Я дверь пока закрою.

Лена только села на мягкое сиденье, как голова сразу полетела на подушку, даже не ощутив её. Через секунду она уже спала. Её разбудили минут через двадцать, растормошив изо всех сил.

– Эй, девка, да тебя не добудишься. Ты что, год не спала? Вставай.

Лена с трудом оторвала голову от подушки и посмотрела в окно, а потом на проводницу.

– Что? – выдавила она из себя, сразу же закрыв глаза. – Приехали?

– Приехали, приехали, за грибами и орехами…вставай. Пойдёшь во второе купе, через одну дверь от меня. Поняла? Залезешь на верхнюю полку и спи до самого Красноярска, сколько хочешь. Да, смотри, потише, внизу ещё спят. Не разбуди. Пошли, я сама тебя отведу. А то ещё заблудишься, деревня.

Наконец-то сообразив, что ей нашли место и можно будет спокойно выспаться, Лена быстро вышла из купе проводницы и прошла до указанной двери. Осторожно она дёрнула за ручку. Внизу кто-то спал, укрывшись с головой одеялом. Скинув кроссовки и затолкав их под сиденье, Лена бросила на верхнюю полку свою сумку. Вслед за ней устремилась туда и сама, только легла и моментально заснула. Проваливаясь стремительно в сонную бездну, она уже обо всём, что было раньше, забыла. Ей казалось, что всё уже позади, всё плохое. Ритм колёс убаюкивал её, хотя она и не нуждалась в этом. Она засыпала уже на ходу. Лена улыбалась во сне, ей снилось будущее, счастливое и безмятежное, красивое.

Подъезжали к Красноярску. Лена Нечаева уже собралась и стояла у окна в шатающемся коридоре вагона. Все проснулись, и чувствовалась начинающаяся суматоха, словно военный десант готовился к высадке. Поезд уже давно сбросил скорость и почти целый час обтирал свои зелёные бока обо все пригородные неухоженные платформы, словно пьяный, петляя по многочисленным серебристым полоскам рельс. Она никогда не видела больших городов, все её познания в географии оканчивались учебным атласом и контурными картами и поэтому город ошеломил её. На одном только вокзале в Красноярске людей было побольше, чем во всём их Озерном. И, конечно, у города было неоспоримое преимущество – здесь никто не знал друг друга. Никто не знал, что её зовут Елена Нечаева и что она, немногим более суток тому назад, из табельного оружия застрелила капитана милиции. В поезде она проспала почти весь день, сумела восстановить свои силы и чувствовала себя отдохнувшей. Но бдительности не теряла, ворон не ловила и быстро прошла по перрону на привокзальную площадь. Страх не покидал её, ей казалось, что все следят именно за ней, что все вокруг ищут именно её. Она едва сдержалась и чуть не пустилась бежать при виде скучающего одинокого постового милиционера. По дороге она не удержалась, купила у небольшого опрятного буфета пирожков с ливером, запила их сладким «Байкалом» и быстро растворилась в привокзальной суете.

Елена Нечаева неспроста приехала именно в Красноярск. Она знала куда едет и к кому. Ещё год назад, случайно в библиотеке, в краевой газете «Красноярский рабочий» она увидела фотографию Лёши Смирнова – её незадачливого друга, режиссёра школьного драмкружка. Он был почти незаметен в толпе участников фестиваля народных театров, но Лена сразу узнала его. Из небольшой статьи Лена узнала, что Смирнов является режиссёром народного театра. А этот народный театр действует при лесокомбинате в городе Красноярске. Лена тогда записала это себе в блокнот, а фотографию аккуратно вырезала и спрятала. И сейчас радовалась тому, что ничего тогда не рассказала матери.

ЛДК-2, – так коротко назывался огромный лесодеревообрабатывающий комбинат, находился на самой окраине города, на берегу Енисея. Впрочем, могучая река здесь царствовала повсюду, в городских пейзажах, в названиях магазинов, ресторанов, улиц. В справочной Лена узнала, где находится комбинат. Улица называлась Семафорной и почти час она тряслась в автобусе, пока не добралась туда. Там искать комбинат уже не надо было, он был везде. Дом Культуры найти оказалось делом несложным, даже лёгким. Автобус остановился прямо перед его роскошным входом с высокими и толстыми колоннами. Погода была замечательной, время уже давно перевалило за полдень и солнце припекало совершенно по-летнему.

Вахтёрша у дверей Дома Культуры немного, для приличия, проворчала и кивнула головой куда-то в пространство, вверх. Лена проскочила на второй этаж и пошла по светлому коридору, внимательно изучая на ходу таблички на дверях. У дверей с надписью «Народный театр» она остановилась, машинально поправила волосы и несколько неуверенно постучала. Не дождавшись ответа, она легко толкнула дверь и не поверила своей удаче.

В большой и светлой комнате, за столом у самого окна один-одинёшенек сидел Лёша Смирнов и что-то сосредоточенно и увлечённо писал. Первое, о чём она подумала, что он совсем не изменился, хотя после той истории прошло уже два года. И она даже не предполагала, как изменилась она сама. Он сначала не обратил на неё внимания, он даже не поднял голову. И так сильно был увлечён своей работой переписчика, как будто от этого зависела судьба человечества. Но на мгновенье он всё – таки вскинул голову, почувствовав присутствие другого человека. Он посмотрел на Лену, улыбнулся ей, словно во сне и снова принялся за свою работу. Не прошло и нескольких секунд, как он опомнился, остановил свою работу, поднял голову и посмотрел на Лену.

– Нечаева?! Лена?! Ты!? – протянул он, словно не веря своим глазам.

И он уже не мог скрыть своей радости, лицо его расползлось в широченной улыбке, своими короткими пальцами он несколько раз переворошил свои жиденькие волосы и немного смущённо вышел из-за стола.

– Какими судьбами? Как ты здесь? Случайно, или же ко мне? – он засыпал её вопросами, не переставая улыбаться и приблизившись, неуверенно взял её за руку.

– Здравствуйте, Алексей Иванович, Лёша…я к вам, по делу…– она не могла говорить, что-то сдерживало её речь в горле. Неожиданно, какое-то невероятно тяжёлое состояние безысходности и одиночества враз овладели ею. Сознание того, что во всём этом мире у неё никого нет, кроме этого маленького, плешивенького человечка почти убивало её и она, не удержавшись, тихо заплакала. Ноги не держали, она почувствовала слабость и, прислонившись к стене, медленно поползла вниз.

– Ты что, ты что, Нечаева? – Смирнов успел подхватить её и не без напряжения он дотащил её до стула. – Сейчас, я водички…ты попей, попей…– он суетливо вытащил откуда-то снизу пластмассовый стаканчик и плеснул в него воды из графина, стоявшего на подоконнике. Он поднёс стакан к её губам, но она резко дёрнулась от него, словно ей дали понюхать нашатырного спирта. От стакана несло водкой. Лёша смутился, поняв это, смешно протянул носом, торопливо прополоскал стакан над кадкой с полуживой пальмой и наполнил его снова. Но Лена уже пришла в себя и остановила его, отвернув голову в сторону.

– Не надо, я не хочу пить.

Она сказала это ровным и уверенным голосом, сразу прошла суета. Смирнов понял это и поставил стакан куда-то вниз на место, потом молча уставился на неё.

– Не рады, Алексей Иванович? – спросила она. – Что я к вам приехала, не рады?

– Да ты что, Нечаева!? Конечно, рад…очень рад, Лена. Я уж и не думал, что мы с тобой когда-нибудь увидимся после всего этого, то есть того…это так неожиданно, я немного растерялся, ты прости. А я вот,– он окинул комнату взглядом и пожал плечами, – как видишь, я опять в театре, вот. Да, а как ты меня нашла? Я никому и не писал в Озерное, у меня же там нет никого. Надо же, а я думал, что не увидимся более. А пришлось, вот.

– Случайно, в газете заметка была про вас и ваш театр, фотография…

– Да, да, помню, – он пришёл ей на помощь, – в «Красноярском рабочем», вот видишь, хоть какая-то польза есть от прессы. Так ты, значит, специально ко мне приехала? Вот так вот, взяла, всё бросила и приехала. Молодчина.

– Да, – твёрдо ответила она. – Взяла и приехала. На поезде, почти сутки ехала.

– Погостить или как? – неуверенно переспросил он. – Зачем приехала?

– Не знаю, Алексей Иванович, – Лена посмотрела на дверь и торопливо продолжила, – я уехала из дому навсегда, я больше не вернусь туда. Алексей Иванович, прошу вас, не прогоняйте меня, мне больше некуда идти. Помогите мне. Я человека убила, там, в Озерном. Случайно.

– Ты?! Человека?!– испуганно и вместе с тем недоверчиво переспросил он, замотав головой по сторонам. Взгляд его с опаской остановился на двери, потом он подбежал к окну и пристально посмотрел куда-то вдаль, словно кого-то разыскивая.

– Да, милиционера, – осторожно дополнила Нечаева. – Капитана милиции.

– Милиционера?! Капитана?! – чуть не крикнул Смирнов сначала, но потом шёпотом прошипел, – Да ты сумасшедшая, Нечаева, как это убила? За тобой гонятся, наверное. Тебя ищут? Милиционеры тебя ищут?

– Не знаю, может быть. Но вы не прогоняйте меня, Алексей Иванович, мне некуда идти. Прошу вас, я специально приехала к вам, чтобы спрятаться на время. Пока не найду другого места.

Смирнов смутился, ему вдруг стало стыдно за свою откровенную пугливость, почти трусость. Он был рад её встретить снова. Все это время её образ не покидал его, несколько раз он даже порывался отправиться за ней в Озерное. Тут он решительно крутанул головой, выдохнул воздух из лёгких и потёр руки.

– Значит так, Нечаева. Раз ты приехала ко мне, то слушай меня внимательно. Я ничего не знаю про этого, как его, милиционера и ты мне ничего не рассказывала. Ты просто приехала ко мне в гости. Могут же люди ездить друг к другу в гости? Могут. Имеют право. Хорошо?

Она кивнула головой, а он довольно продолжил.

– Я здесь квартиру снимаю, недалеко, сейчас пойдём туда. Мне комбинат оплачивает, хозяйка у меня хорошая. Живёт рядом, но приходит редко, мы ей скажем, что ты моя двоюродная сестра из Иркутска. Из дома – ни на шаг! Отдохнёшь, поешь, полистаешь журналы,…а я пока на работе. Вечером освобожусь, и тогда будем что-нибудь придумывать. Вот так, Нечаева. Тогда и поговорим. Собирайся. Пошли.

Впрочем, долго ждать его не пришлось. Она даже не успела освоиться в маленькой квартирке Смирнова. С удовольствием раздевшись, она наконец-то кое-как отмылась в маленькой душевой кабинке. Помывшись, валялась на диване, уставившись в потолок. Сейчас главное – это крыша над головой. Чувство абсолютной свободы овладело ею в этом маленьком, замкнутом пространстве, заполненном старым скрипучим диваном, маленьким холодильником, кучей книг, журналов и прочей ерунды.

Едва она успела подумать о том, что неплохо было бы перекусить, как появился и сам Лёшка, гружённый двумя большими бумажными пакетами с провизией. Из бокового кармана пиджака торчало горлышко тёмно-зелёной винной бутылки. Он был рад и необычайно суетлив. Пока он накрывал на стол, она медленно и подробно рассказывала ему обо всём, что произошло там, в Озерном. Лёша слушал её, не отрываясь от приготовления ужина, иногда что-то переспрашивал, иногда возмущённо вскидывал вверх голову, сгущал брови, округлял глаза, пару раз шёпотом матерился.

Лена в приготовлении ужина не участвовала, он и не настаивал. Торопливо поставил на горящую газовую плиту огромную чёрную сковороду, бухнул туда остатки подсолнечного масла из жирной и грязной бутылки. Потом быстро, почти артистически почистил три огромные картофелины, разрезал их на мелкие неравномерные куски и бросил в кипящую сковороду. От фонтана масляных брызг он смешно отпрянул назад и с облегчением вздохнув, накрыл сковороду крышкой. Долго крутил головой в поисках чего-то, потом словно вспомнив, хлопнул себя по лбу и достал с книжного шкафа большую запылённую коробку из-под обуви. Немного повозившись, вытащил оттуда два высоких стеклянных бокала и, улыбаясь, поставил их на стол.

– Чуть не забыл про них, у меня и гостей-то не бывает никогда, – стал он почему-то оправдываться перед ней, – ты прости, а тут такой случай, ты приехала. Я вина купил, ничего? Две бутылки, хороший портвейн, «Агдам» называется. А по-нашему, по народному – просто бормотуха, а иногда и фаустпатрон. Народ у нас любит прозвища давать. Недорогое винишко, всего рубль с копейками. Вот, купил.

Лена безразлично пожала плечами и подумала про себя, что было бы странно, если бы он их не купил. Два «фаустпатрона» уверенно заняли лидирующее место на столе.

– Вино хорошее, ты не подумай, у нас все его покупают, – уже веселее, он быстро наполнил оба бокала, даже забыв помыть их. Наполнив, вспомнил об этом и досадливо махнул рукой. Потом улыбнулся и нетерпеливо продолжил, – Ну что, Нечаева, с приехалом! За всё хорошее?

Он так ловко запрокинул голову, вливая себе в глотку порцию дешёвого портвейна, что она испугалась, что его голова оторвётся. По его резким, судорожным и нетерпеливым движениям она вдруг догадалась, что Лёшка Смирнов стал алкоголиком, борется с похмельем и, стесняясь её, пытается хоть как-то скрыть это.

– А ты чего, Нечаева? Ты чего не пьёшь? – спросил он, наполняя свой бокал ещё раз. – А я выпью, хорошо? Вино, чтобы не пропало, понимаешь? Ну, будь, Нечаева!

После второго бокала ему полегчало, глаза его заметно оживились и подобрели. Он присел на стул рядом с ней и с удовольствием раздвинул плечи. И тут она окончательно поняла, что он спился.

– Ты ничего такого не подумай, Нечаева…– он словно прочитал её мысли и попытался оправдываться, кивнув головой на бутылку, – я это, ни-ни…– он щёлкнул себя по горлу, – так, по праздникам или в зарплату, святое дело, понимаешь? А так, чтобы в рабочее время или просто от нечего делать – никогда! Да и что тут пить, градус у винишка слабенький, а водку я не переношу. Она здесь почему-то керосином отдаёт, да и дорогая стала. Как ни зайдёшь в магазин, то на рупь или больше дороже, чем накануне. Дурят везде народ…сволочи. А винишко в цене не меняется,– он радостно улыбнулся, но потом словно вновь опомнился, тряхнул головой и медленно шёпотом, оглядываясь по сторонам, спросил, – так ты говоришь – убила! Точно? Кого убила-то?

– Картошка у вас сгорит, Алексей Иванович, – напомнила она ему.

– Ах…– он вспомнил про картошку, вскочил и бросился к плите, – ты ничего не бойся, Нечаева. Сейчас покушаем, а потом утро,…а утро, так сказать, мудренее вечера. Понимаешь? Народная примета! Хочешь, живи тут, хоть всю жизнь живи, ничего не бойся. Тут я хозяин! Понимаешь!? Кто тут тебя найдёт? Да никто! Никто! Живи, Нечаева, живи, картошечка, ах картошечка!

Он чуть не бросил сковороду прямо на стол, на кучу подброшенных заранее старых газет, возвышавшихся посередине стола, и довольный потёр руки. Открыл вторую бутылку вина и, бросив взгляд на нетронутый ею бокал, осторожно спросил:

– Ты это, что, совсем не пьёшь?

– Нет, Алексей Иванович. Я не пью, – решительно ответила она.

– А-а, ну, а я выпью, ладно? Всё-таки праздник, ты приехала. Столько не виделись.

– Пейте, конечно, Алексей Иванович. Вы не обижайтесь только, но раньше вы столько не пили, – не удержалась она. – А сейчас без остановки пьёте, вторая бутылка.

– Раньше? А что было раньше? Нечаева? Что? Эх ты, Нечаева, жизнь она ведь только-только начинается. Ты не трусь, я тебя в обиду не дам. Ну, будь здорова, как корова! – он виновато улыбнулся и прыснул. – Ты прости, ради бога, это так, рифма, в шутку – будь здорова, как корова! Му-у-у!

Он залпом опорожнил бокал и на этот раз, не удержавшись, отрыгнул и снова виновато заулыбался. Лена подумала про себя, что за последние три дня она во второй раз слышит заверения о том, что её не обидят. Но Лёшку она не боялась. Он же тем временем продолжал размахивать вилкой, глаза его мечтательно поплыли, он повторял одно и тоже в сотый раз.

– Жизнь она вот, Нечаева, вот за этими окнами, так сказать, среди этих людей. Среди людей мы живём, а людей-то мы и не видим! А! Почему? Искусство-то…оно-то, народу принадлежит, ты хоть это понимаешь?! А на сцене народа и нет! Где он – народ? А? Я у тебя спрашиваю, Нечаева? Нет его, народа! Сейчас мы готовим спектакль, новый, как ты понимаешь, собственный. Я здесь, на этом деревянном комбинате уже больше года, только-только удалось труппу сколотить…не идёт народ в труппу, не хочет. Ну вот, о чём это я? Ах да, начинать хотел с классики, ну ты же знаешь мой уровень, Чехов, Шекспир и вот этот новый, модный,…чёрт побери, как же его…а, Вампилов. Хотел, так сказать, с фундамента начать, с мировой классики, – вдруг он спохватился, – а ты чего не пьёшь, Нечаева? Не ешь, не пьёшь, обиделась что ли, Нечаева?

– Нет, просто расхотелось.

– А, ты сытая, наверное,…ну так вот, – продолжил он, – на чём мы остановились? Шекспир…вызывает он меня…

– Кто вас вызывает, Алексей Иванович? – не удержалась она от иронии, – Шекспир?

– Ну, ты даёшь, Нечаева, – он заливался смехом, – какой Шекспир?! Шекспир давно уже умер, ну ты деревня, прости, ради бога. Заместитель меня вызывает, – смех не давал ему говорить, он не почувствовал иронии в её вопросе и наслаждался собою, – заместитель директора комбината по хозяйству, ну ты понимаешь, лопаты, уборка, порошок, стирка. Ему наш театр народный поручили, вместе с лопатами. Его зовут Соснин Сергей Сергеевич, его на комбинате все ласково так называют – «Эс-эс». И фамилия у него деревянная, и сам он как Буратино Карлович – чурка самая настоящая, ничем не прошибёшь, дурака. Вызывает он меня и говорит, чем вы, мол, товарищ Смирнов, занимаетесь. Целый год, мол, мы вас держим, условия создали, зарплату платим по рабочей сетке как сортировщику пятого разряда, а толку от вас никакого. Как говорю – никакого? А Шекспир? Я тогда уже готовил «Гамлета»…ну, не то чтобы готовил, но вообщем, планировал. А он мне? Не нужен нам никакой Шекспир, какой такой, говорит, Шекспир?! Понимаешь, это он мне говорит, Буратино проклятый. Нам, говорит, про нас нужно, про комбинат, про лес, про деревья, так он говорит мне, понимаешь? А ему – что!? Да пошёл ты со своим комбинатом знаешь куда, ну это я конечно, так, про себя. Нет, говорю я ему, пьес про ваш дурацкий комбинат, нет. А он весь так как-то странно покраснел, встал из-за стола и как закрутит цитату. Что?!

Смирнов ударил по столу изо всех сил, чуть не перевернув его.

– Что? – так, ради приличия поддержала разговор Лена.

– А тебя, говорит, взяли на комбинат, так вот и пиши про него. А я ему, что?! Я же – режис-с-с-сёр! Я вам – не драматург какой-нибудь, не писатель, так сказать, всякий – разный. А он тогда и говорит, а мы вас, товарищ Смирнов, возьмём и уволим, представляешь…бараны! Меня – народного режиссёра, как какого – то…сволочи!

– Ну и как? Пишите? – поспешила сбавить пыл Лена

– А что делать? Искусство, так сказать, требует жертв. Да и где я такую халяву найду, – разоткровенничал он, – пишу, конечно. Срок мне дали до ноябрьских праздников. Уже два месяца, как я пьесу пишу, на второй странице остановился. Вот ты когда утром пришла, вот тогда я эту пьесу и писал. Выходит, что ты помешала, отвлекла, так сказать. Но, ничего, представляю, что будет, когда поставлю, цирк! Про рабочего одного, который на сортировке работал…этим, как его, ну как я – сортировщиком. История жуткая получается, жена его бросила, друг предал,…сама увидишь. Всё там есть, и комбинат, и лес, и коллектив, и даже он сам, этот Буратино эсэсовский со своими лопатами. Шекспир ему не нравится, ух, скотина!

– Так вы же не успеете, Алексей Иванович, до ноябрьских. Они уже на носу.

– Да ну их, всё равно выгонят, рано или поздно. А кто тебе сказал, что я писатель? А, Нечаева? Уж ты-то должна меня знать…Ты это,– он вдруг перешёл на шёпот, оглядываясь по сторонам, а глаза его неожиданно заплыли пеленой, – ты не бойся, живи. Ну и что! Ну и что, что убила? Все друг дружку убивают. С кем не бывает, сколько хочешь – столько и живи. Я бы этого Буратино сам бы задушил, вместе с его папой Карлом, сволочи. Шекспир им не нравится,– его закачало из стороны в сторону, – хорошее вино, напрасно ты не выпила,…не уважаешь ты меня, не уважаешь. Но я так, я же простой парень, я не обижаюсь, Нечаева и ты меня не бойся. Об меня можно и ноги вытереть, если что. А я и не обижусь. А ведь я тебя любил тогда, да, любил…тогда в школе, помнишь? Вот смех был, голыми бегали по актовому залу…да, хорошее время было. И директора твоего я помню, человек неплохой был. Он мне, сволочь, тогда все почки отбил. Я хотел на него в суд подать, уже адвоката нанял…да, не веришь? А я тебя вспоминал всё это время, понимаешь? Я тебя…и сейчас люблю, я и приехать хотел тогда, в Озерное…напрасно ты, кстати говоря, не выпила, градус не большой, зато цена у винишка приемлемая, так сказать – божья благодать,…но это я так, Нечаева, к слову…

Его пьяное лицо окончательно перекосилось, он всё время пытался то улыбнуться, то обнять её. И уже ничего нельзя было понять из его пьяных сбивчивых фраз и полуфраз о Шекспире, о Буратино, о любви, о деревообрабатывающем комбинате. Он постоянно размахивал руками, крутил головой, делал виноватую мимику и всё время пытался что-то объяснить ей. Потом, взобравшись на невысокий табурет и приняв позу Маяковского, он стал читать ей наизусть отрывки из пьес Шекспира, вернее пытался читать и она ему не мешала. Ей уже было наплевать на него. Поковырявшись немного в сковородке, она его нетерпеливо и решительно перебила:

– Ну, всё, Алексей Иванович, а теперь вам пора спать. Вы уже мне надоели.

– Да, да, поспать, поспать. А потом встану и продолжу пьесу писать. Надо успеть до ноябрьских праздников, надо успеть…

Он уже бесцеремонно, почти автоматически бухнул на диван при полном параде, подогнул ноги как маленький и послушный мальчик, положил сложенные ладошки под правую щёчку, ещё немного проворчал о чём-то своём, родном, о режиссёрском, пару раз тихо пукнул и моментально заснул.

Лена сняла с него туфли, осторожно пододвинула его к самой стене, а потом долго и печально разглядывала. Она даже не знала, зачем она это делает – это было такое противное занятие. Ещё пару лет тому назад это был совсем другой человек – студент, подающий надежды молодой режиссёр народного театра. Теперь это был законченный алкоголик. Она даже подумала, не уйти ли ей. Но куда? В огромном городе у неё никого не было, кроме Лёшки Смирнова. Он был, во всяком случае, безопасен и покладист. Так ей казалось, и она была уверена, что сможет контролировать его, и он будет ей послушен. Ничего другого не оставалось, как дожидаться утра.

Как ни странно, но спал Смирнов долго. Солнце давно встало, высохла роса, редкие уличные прохожие сменились почти дисциплинированной рабочей толпой. Со всех сторон гудели разного рода гудки, сирены, звонки…

Смирнов уже сидел на диване, обхватив голову руками, время от времени массируя свой затылок. Глаз он не поднимал, Лену он словно не замечал, шумно и тяжело он выпускал винные пары изо рта. Казалось, что он пытался вспомнить хронику вчерашнего дня.

– Всё было нормально, Нечаева? – осторожно спросил он.– Как дела-то?

– Да, нормально, – просто ответила она.

– Ты это, ты прости меня…я вчера как сапожник…

– Ничего, Алексей Иванович, бывает.

Он снова замолчал, видно было, что его что-то мучает, она даже подумала, что это угрызения совести, но тут он ударил кулаком по столу и в сердцах почти крикнул:

– Эх, надо было вчера три бутылки купить. Как же так, а…ты бы сбегала, а, Нечаева. Башка трещит, мочи нет терпеть. Я бы сам сходил, да мне не дадут, я вчера в долг брал. Эти сволочи в магазине в долг дают, а когда придёшь деньги возвращать, то обязательно пару лишних рубликов припишут.

– Конечно, Алексей Иванович. Только покажите, как туда добраться.

– Да чего там добираться, это совсем рядом, прямо за углом. Но это, как его,…а деньги у тебя есть? На что покупать-то будешь, а, Нечаева?

Он весь напрягся в ожидании ответа, неловко замотал головой и покраснел.

– Я отдам, Нечаева, ты не бойся. Как получу зарплату, так и отдам, честное слово.

– Хорошо, хорошо, Алексей Иванович, деньги у меня есть.

– Да что ты заладила, – радостно засуетился он. – Алексей Иванович, Алексей Иванович! Какой я тебе Алексей Иванович? Лёшка я для тебя, просто Лёшка.

Он так же весело рассказал ей как быстрее обернуться в магазин, а сам, пытаясь скоротать время, принялся убираться в доме.

Через пятнадцать минут он уже снова сидел за столом и снова размахивал руками, рассказывая о своих грандиозных планах.

– Это пока только сейчас так, немного надо потерпеть, скоро краевой конкурс народных театров, мы все поедем на Таймыр, в Дудинку. Слышала про такой город на севере, рядом с Норильском? Там и подзаработать можно на жизнь, ну, а если призёрами станем, то наш эсэсовский Буратино вообще озолотит. Это он так сказал, но я ему не верю. И вообще, я только и жду, когда мы туда поедем. Я в любом случае оттуда не вернусь. Это я так, только тебе по секрету. У меня там дружок есть, знакомец, он уже хлопочет на месте. Но это никому, ни-ни. И ты с нами поедешь, я всё устрою, ты же настоящая артистка, а потом и глядишь, и до Москвы доберёмся. А что?! Кого я хуже?! А тебя там, вообще, никто не найдёт никогда. Россия – она вон, какая большая, неужели честному человеку спрятаться негде будет? А?

– Алексей Иванович, – неожиданно и тихо позвала его Лена, – вы не могли бы съездить в Озерное? Узнали бы там всё, что и как, к матери моей зашли бы, ей бы всё объяснили, а? Сейчас в тайге самый сезон, людей незнакомых много, вас никто и не узнает. А?

– В Озерное? – до него только едва дошло. – А зачем мне туда ехать? За каким?

– Как зачем?! Ну, узнать про него, про того милиционера. Жив он или как.

– А чего про него узнавать? Ты же сама сказала. Его уже похоронили, наверное…

– Вообще узнать, ситуацию, к маме зайти или про неё узнать, а вдруг её за меня посадят. Никто же не знает, что случилось на самом деле, понимаете?

– Её-то зачем, Нечаева? Ах да,– он словно спохватился, вспомнив про капитана, – но её не тронут. Она же тут ни причём. А как я поеду, что я буду у неё спрашивать, у твоей матери? А вдруг там подумают, что это я его убил.

– Да вы не бойтесь, Алексей Иванович, – начала уговаривать его Елена, – если что случится и вас арестуют, то вы можете меня выдать, пусть забирают. Я на вас не обижусь, вы тут не при чём.

– Подожди, подожди, Нечаева, ты же сама мне говорила, что он тебя изнасиловал, избил…да, да, – опять он вспомнил про убийство, хотя глядя на неё в это трудно было поверить, – но и ты его, это…нет, нет, Нечаева, я не могу поехать, куда я поеду!? Ты же видишь, что я занят, я же пьесу пишу. И потом, прости меня, но где я возьму столько денег. Дорога, билет…рублей сто – сто двадцать нужно будет как минимум, нет, я не смогу.

– У меня есть деньги, Алексей Иванович,– почувствовав надежду, обрадовано сказала она, и он приятно насторожился, – я дам вам столько, сколько будет нужно.

– А откуда у тебя деньги? У него, что ли взяла, у этого милиционера? У мёртвого?

– Нет,– она потупила взор, – у матери взяла. Она на чёрный день копила.

– У матери!? И ты, Нечаева, хочешь, чтобы я к ней пошёл?! Да она меня убьёт! Ну, ты даёшь! У тебя в голове одна разруха.

– Не убьёт, если ей всё рассказать, как было на самом деле, не убьёт.

– Даже не знаю, Нечаева, – сказал он, немного задумавшись, – меня же там все знают, вдруг арестуют, начнут пытать.., спрашивать, откуда я про тебя знаю.

– Да зачем им вас пытать?! Вы что, партизан какой-то? Господи, да чего вам-то бояться? А если схватят, то скажете им про меня, расскажите, где я. Что теперь и приехать вам нельзя? Что не имеете права?!

– В самом деле, что я им партизан какой-то, – успокоился Смирнов, ему понравилось про партизана, – что, я не имею права ехать куда хочу. У меня и паспорт есть, и всё такое, в самом деле! В конституции написано, что все могут ехать туда куда хотят.

– Ну, вот видите, – обрадовалась Лена, – вы же не преступник, вас – то зачем они пытать будут. День – туда, день – обратно на поезде, день там, всего три дня.

– Три, четыре, пять, я иду тебя…пардон, искать, – печальным голосом подытожил Смирнов. – Это так, рифма. Но я же работаю, Лена, меня могут не отпустить, – он попытался немного покапризничать, посопротивляться, но уже знал, что поедет, сообщение о том, что есть деньги, воодушевило его. И он уже в уме прикидывал, во что обойдётся эта затея. – Если билет стоит тридцать рублей, обратно тридцать. Вообщем, Нечаева, меньше чем сотня не выходит, – уверенно и окончательно объявил меня.

– У меня есть,– обрадовано повторила она, – вы только поезжайте, я вам ещё вина куплю и в дорогу поесть соберу, Алексей Иванович.

– На работе придётся сочинять про болезнь родственников, Буратино пьесу ждёт…– тихо говорил Смирнов про себя, но он уже ехал, он даже слышал стук колёс поезда.

– Ничего, подождёт, – подбодрила она его, нетерпеливо перебивая и не давая возможности передумать.

Выпитое вино, убитое похмелье придали ему силы. Он пристально посмотрел на Лену и осторожно положил руку на её обнажённое колено. Дрожь пробежала по его телу. Она поняла, что будет дальше и сделала недовольную мимику. Но это не остановило его и, хотя он немного покраснел, но рука уверенно пошла вверх.

– Я не хочу, Алексей Иванович, я сейчас ничего не хочу – попыталась она отстранить его руку.

– Но я же люблю тебя, Лена, ты же помнишь, ты же знаешь…я тихо, я не больно.

– Хорошо, – она просто испугалась, что он обидится и передумает, – только как тогда, по-настоящему не надо.

И всё равно, раньше чем через две недели собраться Лёше Смирнову не удалось. На её несчастье в народном театре выдали долгожданную зарплату, и он её ритмично пропивал, аккуратно чередуя буйные пьянки с задумчивыми самоуничижительными похмельными днями. Каждый вечер он с пеной на губах рассказывал о своих грандиозных театральных проектах, размахивал руками, кулаками, что-то ей доказывал, угрожал, плакал и в пьяном бессилии засыпал на месте. Ей приходилось долго выслушивать его пьяные бредни, укладывать спать, терпеть его слюнявые ласки, бегать по утрам за похмельем. Она уже почти начала сомневаться в том, что он когда-то протрезвеет и всё же поедет в Озерное. Но как – то утром, он неожиданно быстро собрался и моментально бросился на вокзал, суматошно выслушивая на ходу её прощальные инструкции.

Через сутки с небольшим Алексей Смирнов уже был в Озерном. Роль нанятого детектива, в которой он себя ощущал, его вполне устраивала, но он не знал с чего начать свою миссию. И решил, что сначала надо отметиться в ближайшем питейном заведении. Ещё когда он работал совсем немного в Озерном, у него не было друзей, естественно и сейчас их не могло и быть. Будучи человеком достаточно неглупым, он понимал, что такое событие, как убийство милиционера и не простого милиционера, а капитана милиции – начальника районного отделения – это из ряда вон выходящее событие. А если учесть, что оно произошло совсем недавно, всего-навсего три недели тому назад, то об этом только и должны были судачить. Однако всё пока, внешне во-всяком случае, выглядело достаточно мирно и спокойно. Смирнов потолкался на перроне и побрёл в маленькое здание вокзала. Там он немного постоял у стенда «Их разыскивает милиция», но знакомых физиономий не обнаружил, что привело его в замешательство. Он даже перепроверил название станции, потом облегчённо вздохнул и спустился на привокзальную площадь.

Ему очень нравилась такая жизнь. Тепло, сытно, пьяно. Лёгкая спортивная сумка совсем не отягощала плечо, красные новенькие десятки приятно шуршали в кармане брюк, а ленивые винные пары, крутящиеся в голове после небольшой пьянки в поезде, просили немедленного продолжения. Опытным взглядом он окинул вокзальные окрестности и точно вычислил «гадюшник» – маленькое придорожное кафе. В таких местах всё всегда знают.

Прошло не больше часа, а Лёша Смирнов уже передвигал свои пьяные ноги в сторону Озерного, размышляя на тему о том, что не могло убийство районного милицейского начальства пройти мимо постояльцев привокзального кафе. Странное всё же это дело, думал он про себя, какой был смысл Нечаевой обманывать его. Убийство офицера милиции…нет, нет, тут что-то не так. Он бы и так её приютил, зачем надо было выдумывать эту историю про изнасилование, убийство, бегство. Вроде бы он не замечал, что она страдает воспалённым воображением. Надо быть осторожнее, как бы ни попасть в какую-нибудь неприятную историю. На трезвую голову всё бывает.

В Озерном было суматошно. Конец лета, начало осени – самый разгар сезона. В это время население городка увеличивается, чуть ли не вдвое. Местные жители не вылезают из тайги, заготавливают орехи, ягоды, грибы, кормят комаров, а приезжие со всех концов страны дикие лесорубы валят лес на дальних таёжных делянках, готовятся к первому снегу. В это время в воздухе над городком пахнет деньгами и по вечерам стоит пьяный гул. Наживались, все кто мог, одинокие старухи на квартирантах, самогоне сомнительного происхождения, рабочие столовые превращались не просто в вечерние кафе, а почти в ночные клубы. Повышался спрос на свободных женщин, а маленькая танцплощадка перед домом культуры лесорубов по вечерам напоминала место гладиаторских баталий. Милиция собирала богатый улов, зарабатывая на огромных штрафах и конфискациях.

Радуясь удачному стечению обстоятельств, Смирнов решил долго в Озерном не задерживаться, благоразумно предполагая, что может запить и остаться без денег. Да и тянуло его обратно, к Лене. Почувствовав её близость, он уже ощущал постоянное желание быть с ней рядом, снова и снова. Конечно, он любил её. Как-то так получалось, что женщины немного избегали его, как бы это помягче сказать. То ли из-за его неряшливости, то ли из-за его постоянного пьянства. Он это знал и понимал, что только чрезвычайные обстоятельства заставили Лену Нечаеву приехать и поселиться у него. Но какие? Он бы никогда не поверил, что она его искала или, тем более, любила. Но он-то любил её. И хотел, конечно, чтобы она навсегда осталась с ним, он всегда мечтал об этом. И тут такой случай.

Лена очень правдоподобно рассказала ему, как она застрелила капитана. Такое трудно придумать совсем неопытной девчонке, это же почти готовый сценарий. В её рассказе он ощущал неподдельный страх, её страх. Те дни, что она жила у него, она безвылазно провела в четырёх стенах, изредка наведываясь в ближайший магазин. Кого же она тогда боится?

Без особого труда Лёша Смирнов остановился на постой у знакомой старушки. Остаток дня он скоротал за нехитрым ужином с болтливой бабкой и, даже не приложив никаких усилий, узнал обо всех новостях городка за последний год. И опять ничего про убийство капитана. И тут до него окончательно дошло, что никакого убийства просто не было. Капитан есть, Нечаева есть, а убийства нет! Нет! Он осторожно навёл бабку на Нечаевых.

– А, это какая? Учительница, что ли? Так она ведь замуж выходит за этого, как его, милиционера. Он жену схоронил весной, а с этой он давно живёт, три года почти. Важный такой он стал, говорят, теперь его в другой город переводят, начальником. А дочку ты её помнишь? Ленку? Так та, стрекоза, уже почти месяц как сбежала из дома, с каким-то приезжим, то ли с Ростова, то ли с Краснодара, вообщем, на юга потянулась. Мать уехала на пару дней, дом на неё оставила, так та и сбежала, да все деньги и ценные вещи с собой утащила, воровка. Вот…

– Ищут?

– Кого? Ленку, что ли? Да кому она нужна,– махнула старуха рукой, – непутёвая она, вся в отца, тот тоже баламут был хороший. Кто её искать будет? Мать, небось рада, что та сбежала, непутёвая, – подытожила уже немного пьяная бабка, совсем запутав Смирнова.

– А вы видели её, ну с этим вот, дружком?

– Нет, милиционер видел, как дружок её вечером к ней приехал, чернявый такой, видный парень. Так они всю ночь гуляли, весь дом перевернули вверх тормашками, деньги искали и нашли. Дверь выломали почему-то, вещи собрали и на вокзал, их и там видели.

Услышанное произвело на Лёшу приятное впечатление и немного успокоило его. Расслабившись, он ещё немного выпил и уже засыпая, подумал о том, что ему необходимо встретиться с матерью Лены как можно быстрее. Может быть, постараться объясниться с ней, рассказать ей всю правду. Он уже представлял себе, как вернётся к Лене с хорошими новостями и даже закрыл глаза в приятном возбуждении.

Со старшей Нечаевой он знаком не был, но знал, и где они жили, и где она работала. Когда утром ему никто не ответил на стук в дверь дома, то он, не задумываясь, побрёл в сторону ветеринарного техникума. Занятия там ещё не начались, но учителя уже готовились к предстоящим урокам. Мать Лены он узнал сразу, они были немного похожи. И попросив вежливо разрешения поговорить с ней он, смущаясь, представился. Как оказалось, смущался он не напрасно.

– Смирнов? Алексей Иванович? Как же, как же, я отлично помню эту вашу историю с театром, как вы там нагишом разгуливали.

– Простите, но это было совсем не так…– начал было он оправдываться, но она перебила его

– И не подумаю вас прощать, вы со своим театром все мозги ребёнку закрутили. А я-то думаю, кто там меня спрашивает? Я решила, что вы наш студент. Что вам от меня нужно? – категорически и строго спросила она. – Давайте побыстрее, я занята.

– Я здесь проездом и хотел узнать про Лену, то есть, я хотел просто увидеть её. Я утром рано заходил к вам домой, но мне не открыли. А где она?

– Лена? Она оказалась достойной ученицей вашего драматического кружка, стала настоящей артисткой, чтоб ей пусто было. Перед людьми опозорила, – Нечаева – старшая замолчала, лицо её почти почернело, и она пытливо вгляделась в него, – слушай, Алексей, а может быть, ты знаешь, где она? Или того парня, с кем она уехала? А? По описаниям ты на него не похож…

– Нет, нет, что вы,– очень естественно он чуть не отпрянул в сторону – я- то тут причём? Я же вам сказал, проездом я, по старой дружбе…

– Ну, ну, по дружбе. А может она у тебя, а?

– У меня? – он выложил весь свой артистический запал.

– Сбежала твоя ученица из дома, понял? Весь дом перевернула, воровка и сбежала, деньги все унесла и кое-какие ценные вещи. Один мой друг видел, как к ней парень приезжал, когда я на пару дней по делам отлучилась, зараза. Искать её хотели с милицией, я еле отговорила. Встретишь где свою артистку, передай ей, что видеть её больше не хочу. Никогда! И за то, что деньги украла, и за то, что дом перевернула со своим дружком, двери выломали, сволочи. Меня отец её мучил, всю молодость под откос пустил, теперь вот дочь. Всё! Не хочу больше её видеть! Я для себя пожить хочу, замуж выхожу! Всё, Алексей Иванович, у меня уроки.

Смирнов покачал головой, прощаясь с ней без лишних слов, и отступил на шаг назад. Он даже не забежал к бабке, прямиком из техникума поспешил прочь из Озерного. Он не очень спешил, времени было достаточно, чтобы успеть на двенадцатичасовой, проходящий поезд до Красноярска.

Он снова и снова анализировал про себя рассказ Лены, это даже стало занимать его, сплошная мистика, «…я выхватила пистолет из его куртки, висевшей на крючке в сенях, и стала целиться в середину двери, которую он взламывал. В глазах было темно, а уши чуть не лопались от его брани и крика. И когда уже дверь стала выскакивать из своих петель, я выстрелила, зажмурив глаза. Выстрел и звук рухнувшей двери произошли почти одновременно. Я едва успела отскочить в сторону и забилась в угол. Помню, что сразу вдруг стало невероятно тихо, было слышно как идёт дождь и наверное, почти с минуту я боялась открыть глаза. А когда открыла их, то сначала я увидела пустой дверной проём, выломанные дверные косяки и саму рухнувшую дверь. На ней лежал Григорий Евдокимович, голый, в одних огромных трусах. Его большая голова как-то неестественно была повернута в сторону…но, я его не разглядывала, я просто поняла, что убила его. Тогда я бросила пистолет рядом с ним, быстро перешагнула через него и из окна выскочила на улицу…»

Её рассказ был похож на правду, но вот последствия, она ведь просто не могла знать о них. Может быть, она просто промахнулась, а капитан потерял сознание от удара при падении двери. Ведь он упал вместе с ней, к тому же он был зверски пьян, не спал почти всю ночь. А может быть, заряд его пистолета был холостым, так, хлопушка на всякий случай. Он ненадолго потерял сознание, она этим воспользовалась и убежала, будучи абсолютно уверенной в том, что убила его и ей не миновать тюрьмы в любом случае. А труп, тем временем, пришёл в себя и пошёл своей дорогой.

Смирнов довольно улыбнулся, ему понравилось это – труп пришёл в себя. Не забыть записать в блокнот, подумал он, и вдали показалась железнодорожная станция. Ну а потом, когда капитан понял, что она сбежала, то он довершил разгром дома Нечаевых, подобрал свой пистолет и придумал всю эту историю про того чернявого парня, чтобы избежать ненужной огласки. Ведь этого южанина никто, кроме капитана и не видел. Шерлок Холмс тут не нужен. Смирнов очень понравился сам себе.

До прибытия его поезда ещё было время, но он точно знал, как скоротает его. Он похлопал по карману брюк, ощутив приятное шуршание бумаги. Это его вдохновило, но сначала он решил попытаться взять билет в кассе. Попытка – не пытка, весело подумал Смирнов, когда уже стоял перед самим зданием вокзала. Неожиданно сзади раздался резкий визг тормозов. Лёша остановился и медленно обернулся. Но, уже поворачиваясь, он чувствовал, что это по его душу. Так и есть. Перед ним, как вкопанный, резко остановился синий милицейский «УАЗ» ик, окутав окрестность столбом пыли. Передняя дверь распахнулась, почти всё пространство в машине занимал капитан с крупной бычьеобразной головой. Первое, что ощутил Лёша, так это неподдельное сочувствие Лене и, несмотря на грозный облик капитана, не удержался от улыбки.

Кажется, это и есть наш труп, вот вам и разгадка, только успел подумать он, как раздался контрабасный голос капитана.

– Смирнов? – глухо рявкнул офицер, профессионально, с презрением осматривая режиссёра с ног до головы.

– Так точно! Смирнов! – не растерялся Лёша, с улыбкой отдавая ему честь.

– Ты, что ли про Ленку спрашивал?

– Так точно! Вернее…

– Залезай в машину,– не дал ему договорить капитан и открыл вторую, заднюю дверцу.

– Простите, но мне к поезду, – сделал попытку протестовать Алексей, но уже понимал, что это бесполезно.

– Залезай! – потребовал ещё раз капитан и Смирнов понял, что благоразумнее будет подчиниться «трупу». Его покорность немного успокоила капитана, его голос стал немного мягче и доброжелательнее. Он повторил свой вопрос:

– Ты, что ли, про Ленку спрашивал?

– Так точно! – в третий раз ответил Лёша.

– Так вот, дружок, – начал капитан без предисловий, – слушай меня внимательно и запоминай. Ничего у тебя я сейчас спрашивать не буду. Не к месту, и не ко времени. Но если приедешь ещё раз, то знай, положу тебе в карман кусочек анаши и загремишь, лет на пять. Понял? Это первое. Второе. Где она – мне это тоже не нужно. Может быть, она и у тебя, прислала разнюхать, что и к чему, плевать! Запомни и передай этой сучке, увижу её здесь или матери напишет или позвонит – убью! Понятно?

– Так точно!

– Что ты заладил, так точно, так точно?! Военный, что ли?

– Почти…я режиссёр народного театра…

– Да, помню я какой ты режиссёр. Артист ты, голым бегал по сцене. Вместе с этим…как его, директором школы. Что ты думаешь, забыли? Да ладно, на первый раз я тебя прощаю. Но учти, потом будем принимать меры. Жёсткие меры. Понял?

– Благодарствуйте, – едва удерживаясь от смеха, сказал Смирнов.– Как не понять.

– Заткнись,– почувствовав иронию, перебил его капитан, – язык свой прикуси, понял? Не думай, что ты умнее всех. Вмиг голову скручу. Чтобы я тебя здесь больше не видел! Забудь про Озёрное навсегда. Тебе здесь нечего делать, также, как и ей.

К машине начальника уже на всех парах подбегал милицейский сержант. Пригнувшись к окну, он лихо взял под козырёк и крикнул:

– Здравия желаю, товарищ капитан!

Капитан открыл дверь, протянул ему руку и кивнул на Смирнова.

– Сделай этому парню билет, туда, куда ему надо. И проследи, чтобы влез в поезд. Всё. Я поехал. Вылезай, артист, и не забудь, что я тебе сказал.

Сержант стоял навытяжку, отдавая честь, пока машина не скрылась из виду. Потом повернулся к Лёше и вежливо спросил:

– Родственник начальнику, дружок или как?

– Скорее, родственники,– замялся Лёша, немного подумав, – а может быть, или как.

Хорошее настроение уже не покидало его всю дорогу до дома. От чувства отлично выполненного задания его распирало от гордости, и улыбка теперь не сходила с его лица. Кажется, впервые в жизни он ощущал значимость своей личности, её необходимость. Он вёз Елене приятные новости. Капитан жив, её никто не преследует, и она может свободно плюнуть на прошлое и заняться устройством собственной жизни. Но одна неприятная мысль не покидала его. Его волновала перспектива остаться без Лены. А он знал, что как только она узнает о реально произошедшем в Озерном, от него, от Лёшки она уйдёт точно. В том, что она обойдётся без него, он не сомневался, и он этого уже не перенёс бы. За то некоторое время, что она жила у него, его жизнь полностью перевернулась. Он стал стремиться домой, иногда задумывался о будущем, он любил её и знал, что ему будет трудно обойтись без неё. Смирнов был не дурак и понимал, что она только терпит его, он понимал, что такая видная, молодая и красивая девушка вполне может обойтись без него, без его услуг. Он знал, что никогда не сможет ей дать того, чего она хочет. Но вот провиденью стало угодно, чтобы именно он стал вершителем её судьбы, именно он. Страх удерживал её около него, ведь у неё никого, кроме Смирнова не было. Только он знал, что она убила, как предполагала она, капитана милиции. А теперь, получается, что только он знает, что этот капитан жив! Она всегда боялась, что он по пьянке где-нибудь проболтается, а её упекут в тюрьму. Иногда он даже этим сознательно пользовался. Он понимал, что сейчас придёт домой, расскажет ей обо всём произошедшем в Озерном и больше никогда её не увидит…

Он открыл дверь своим ключом, стараясь быть незамеченным, но ему это, конечно, не удалось. Лена ждала его и прислушивалась к каждому шороху все эти дни его отсутствия. Ведь от известий из Озерного зависела её дальнейшая жизнь.

– Лёша?! – крикнула Лена и вмиг появилась перед ним. Он сразу же сделал усталое и озабоченное лицо и, тяжело вздохнув, присел на маленький и низенький стульчик около старого трюмо в крошечной прихожей. Голова его почти рухнула вниз и по его внешнему виду она уже догадалась, что ждать хороших вестей не стоит. Она стояла перед ним взволнованная, в ожидании долгожданных известий, в коротеньком халатике на нагое тело, такая соблазнительная и красивая. Он соскучился без неё и исподволь рассматривал её. Как можно было лишиться этого? Это было не в его силах. Он отвёл глаза. Сомнения ещё немного мучили его, он понимал, что совершает подлость, но было ещё что-то в его грязной и пьяной душонке, что оправдывало его поведение. Дьявол в нём победил, и он принял решение.

– Лёша? – ещё раз позвала она его. – Ну что там? Ну что ты молчишь? Говори же!

– Ты это, Лена…ты только сильно не волнуйся, в общем, плохи наши дела. Умер он, пуля попала ему в живот, он потерял много крови и умер. Совсем недавно похоронили. Мать умоляла, чтобы ты там больше не появлялась, не писала и не звонила. Она сказала мне, чтобы ты схоронилась до лучших времён. То, что это ты убила, все знают, остались отпечатки, да и соседи видели, как ты убегала, и на вокзале тебя видели. Милиция тебя ищет, везде твои фотографии повесили, в розыск подали, судить тебя будут. Сказали, в общем, сказали, что за такие вещи расстрел положен или пожизненная каторга. Всё – таки офицер милиции, уважаемый человек.

– Но ведь я, ведь я, ни в чём не виновата,– почти запричитала Лена, – он ведь сам на меня напал, изнасиловал. И это уважаемый человек? Офицер советской милиции?

– Поздно, как ты это сейчас докажешь, надо было тогда сразу в милицию идти, побои снимать, с врачами беседовать. Мать твою каждый день на допросы таскают, выясняют, где ты можешь находиться. Она вся исхудала, бедная такая, лицом почернела, очень просила, чтобы ты уехала и не писала ей. Они могут тебя по письму найти.

– Господи, господи…– потеряв последнюю надежду, заплакала Лена, – что же теперь будет? Что мне делать? Ты бы рассказал маме, как было на самом деле.

– Да я еле ноги унёс. Она мне не поверила, там уже историю придумали, что парень какой-то к тебе приезжал, чернявый какой-то, что вы дома бедлам устроили, деньги искали. А он, капитан этот, случайно проезжал и зашёл, а вы его и застрелили. Отпечатки пальцев твои на пистолете. А на меня подумали, что я тот самый парень. Хорошо, что я не чернявый. Ничего не будет. Не бойся. Прятаться тебе надо пока у меня, а потом махнём на север, в Дудинку. Я всё сделаю, и документы, и работу найду. Меня давно зовут в тамошний театр. Поедем вместе, придётся сказать, что мы…ну ты, понимаешь, чтобы не заподозрили, что мы муж и жена. Я договорюсь в Загсе, а там глядишь, пару лет пройдёт и всё забудется. Главное, ты не должна давать знать о себе никому. Понятно? Так мать твоя сказала. И от меня ни на шаг.

– А ты? Ты не боишься меня прятать? – с дрожью в голосе спросила она.– Ты меня не выдашь? Лёша? Ведь они могут искать меня и здесь.

– Я? Да ты что, Лена! Ведь я же люблю тебя, ты же знаешь, я для тебя, что хочешь, сделаю. Только ты пока не выходи никуда, надо всё прошлое обрубить и начинать новую жизнь. Я тебя никогда не оставлю. Но никто, никто не должен знать про тебя. Понимаешь? Тогда и меня могут посадить за укрывательство убийцы.

Лена кивнула головой, вытирая слёзы.

– Спасибо вам, Алексей Иванович. Спасибо, Лёша. Я даже не знаю, что бы я без тебя делала. Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали.

– Что ты, что ты,– он опустился перед ней на колени и обхватил её ноги руками, – да я же для тебя, я же для тебя,– он уткнулся головой в её тёплый и мягкий живот, сильно прижался к ней и долго и с наслаждением шептал, – моя, моя, моя…

Аркадий Сафонов уехал из Покровки раньше Марии Боголюбовой и Севы Боброва. О том, что он поступит в престижный институт, не сомневался никто. Не только у них в городке, не только в областном центре знали Сафонова – старшего. И в столице у него было много влиятельных друзей и просто знакомых. Судьбой сына Леонид Аркадьевич занимался очень серьёзно. И ещё за год до окончания школы он знал, что тот будет студентом народно – хозяйственного института имени Плеханова в Москве или просто «Плешке». Сафонов – старший, часто бывая в Москве по своим служебным делам, заручился поддержкой своих влиятельных друзей и успел завести там необходимые связи. Однако могущество и влияние отца несколько подпортили характер отпрыска. Уже в пятом – шестом классе школы он кое-что стал понимать. Невозможно было не чувствовать особого отношения к себе со стороны преподавателей, администрации. И это кое – что, в конце – концов, формулировалось в достаточно чёткое правило – зачем тратить столько энергии на то, что и так достанется ему, просто в порядке вещей. Тогда он ещё не понимал, что это делает его уязвимым, ведь богатство развращает, а чужое тем более.

Перемены в стране, перемены в идеологии, в общественном, политическом, экономическом строе юный Аркадий Сафонов воспринял с невероятным удовольствием. Теперь его отец стал не просто уважаемым человеком, он стал уважаемым и богатым человеком. Сафонов – старший и раньше, в советское время не бедствовал, но теперь статус – «богатство» узаконили, о нём разрешили говорить, им разрешили гордиться. Авторитет Леонида Аркадьевича в Покровке был абсолютен. Продукция комбината, которым он руководил, была востребована не только в областном центре, но и по всей федерации. Сохранив старые, ещё советские связи, комбинат продолжал выполнять большие заказы для предприятий южного Кавказа, Средней Азии. Кроме всего прочего, сам комбинат был градообразующим, почти не было семьи, для которой комбинат не был бы кормильцем. Так и Леонид Аркадьевич Сафонов стал одним из отцов города.

С изменением общественного строя в стране, менялась и структура самого комбината. Конец восьмидесятых и начало девяностых годов прошли в тяжелейшей междоусобной борьбе, пока наконец Сафонов не превратил комбинат в акционерное общество. В Совет директоров он посадил надёжных, как ему казалось, людей. Ему же принадлежал и самый крупный пакет акций, да и остальные акции находились в руках работников комбината, то есть под его контролем. Сам Сафонов, с большой помпой организовав выборы, занял пост председателя Совета акционерного общества – вечного и безраздельного хозяина и комбината, и города. Не без оснований он мечтал о том дне, когда сын вернётся после учёбы из первопрестольной, а он передаст ему своё детище. Сам же он подумывал о том, чтобы попробовать свои силы на государственной ниве, из Ярославля несколько раз поступали предложения выдвинуться в Государственную Думу. Чем чёрт не шутит!

Нельзя сказать, что Сафонову – старшему всё давалось легко. Отнюдь! Конечно, это был сильный и достойный человек. Начинал он на этом же комбинате простым маркёром, откуда его и послали учиться сначала в техникум, а потом и в институт. Долгое время он работал инженером в техническом отделе, пока его трудолюбие и умение организовать коллектив на выполнение сложных задач не были замечены руководством. Его пригласили в аппарат главного инженера, почти через год Леонид Аркадьевич стал его заместителем и почти пять лет работы замом сделали его абсолютно незаменимым специалистом и когда главный отправился на заслуженный отдых вопрос о приемнике, конечно, не стоял. Советская власть любила выходцев из народа, отдавала им предпочтение и поэтому, когда директора комбината отправили на работу в столицу, Сафонов тут же занял его пост. Тогда это даже не обсуждалось. Леониду Аркадьевичу едва исполнилось тридцать пять лет. Несомненно, он был очень способным и трудолюбивым человеком, чрезвычайно целеустремлённым и умел ценить толковых людей, ненавидел болтунов и бездельников.

С супругой – Анной Ивановной ему повезло. Он так считал не без основания. У них всегда были ровные и абсолютно стабильные отношения. Они прожили вместе много лет, но так, ни разу и не смогли крупно перессориться. Он жил комбинатом, она домом, никто не вторгался на чужую территорию. Родившиеся подряд дети – сын Аркадий и дочь Анастасия принесли в семью счастье, радость и ещё сильнее укрепили её, росли умными и здоровыми ребятами. Грех жаловаться на судьбу!

Но Сафонов – старший не мог не замечать чрезмерно растущее высокомерие сына, несколько раз старался объяснить ему необоснованность этой черты характера в нём, с печалью замечал его любовь к безделью, праздности. Однако надеялся, что жизнь научит, а дело родителей помогать своим детям. Благодаря негласной от отца поддержке матери, Аркадий с юных лет ни в чём не нуждался. У него рано появились свои, карманные деньги и их хватало не только на школьные бутерброды. Он любил модно одеваться и по – большому счёту не слишком терзал себя муками о дальнейших планах на будущее. Он был в курсе планов отца по поводу своего образования, но учиться ему не хотелось более всего. Ведь отец и так богат и знаменит, рассуждал он частенько про себя, и неужели для того, чтобы занять его место необходимо надрывать себя учёбой. Времена вокруг стремительно менялись, и богатый отпрыск не понимал, как можно было загубить всю свою жизнь в провинции, когда вокруг столько возможностей. Зачем тогда нужны деньги?!

Большой любви к комбинату Аркадий, в отличие от отца, не испытывал, не совсем разделял его планы по поводу своего будущего. Однако отца он любил и благоразумно старался не обижать его. Мать тоже склонялась к тому, что благодаря деньгам и связям вполне можно было получить образование каким-либо другим способом, предположим экстерном или как-то заочно. Но отец даже слушать их не стал, был непреклонен. Спорить с отцом никто не хотел и Аркадий Сафонов уехал в Москву поступать в институт.

Леонид Аркадьевич понимал, что не обошлось без протекции, но всё равно был счастлив, когда узнал, что сын принят на факультет « Организация и управление производственными предприятиями». Дома, в Покровке он устроил в честь этого события большой банкет, созвав на него родных и друзей. Его мечты сбывались, о продолжении династии промышленников Сафоновых можно было не волноваться. На радостях он подарил сыну свою реликвию – ручные механические часы «Победа», единственная память об уже прошедшей молодости. Он хотел, чтобы эти старые часы стали реликвией для всей семьи, для сына, для внуков и были своего рода компасом для них. Эти часы ему подарил отец перед самой смертью и просил сберечь. Они достались ему, как подарок к ордену «Боевого Красного Знамени» за мужество и героизм в годы Великой войны. Боевые раны не дали отцу насладиться жизнью. Он хоть и прошёл всю войну, но умер вскоре после её окончания, когда маленькому Лёне было всего шесть лет. Как давно это было! Он даже немного прослезился и может быть, эти слёзы помешали увидеть ему некоторую холодность сына. Тот уже не чувствовал, что он внук боевого офицера и не понимал, чем гордиться отец. Себя он воспринимал только как сына директора и ему не очень нравились некоторые откровенные сентиментальности отца. Тем не менее, друг друга они любили, может быть, каждый по-своему.

До столицы из Покровки было совсем ничего, светового дня хватало, чтобы обернуться, но отец строго предупредил Аркадия, что учёба – это дело серьёзное и ему, Аркадию, здесь в городке больше делать нечего.

– Мы вызовем тебя, если понадобишься, – успокоил его отец, недовольно посматривая в сторону погрустневшей матери. Аркадий попытался выбить себе хоть какие-то льготы и накануне он говорил об этом с матерью, и она пообещала обсудить это с отцом. Но, как – видно, побоялась это сделать. Сафонов – старший был непреклонен.

– Тебе здесь нечего делать, сынок, – предупредил он Аркадия, – пора отвыкать от маминых пирожков. Понял? Я и мать предупрежу и сам буду за этим следить. Без моего ведома и без моего предварительного согласия сюда – ни на шаг. Жить будешь в Москве, в общежитии, я уже говорил тебе. Это не совсем общежитие, а так, трёхзвёздочная гостиница – отдельный жилой блок, его сдают по коммерческим ценам. Я не хотел этого делать, ты мог бы пожить, как и все студенты, ну да ладно. Скажи спасибо матери, это её затея. Надеюсь, это поможет тебе в учёбе. Я узнавал, там вполне сносные условия. В наше время мы не могли об этом даже мечтать. И вообще, Аркадий, постарайся быть самостоятельным, не звони в день сто раз и не обсуждай свой каждый шаг с матерью. Пора становиться мужчиной. Будешь получать небольшое ежемесячное содержание, мы это ещё обсудим. Вместе со стипендией, которую я надеюсь, ты будешь получать за успеваемость, тебе должно хватить. На глупости деньги не трать, трать на книги, на различные пособия, может быть, будут какие-нибудь курсы, сейчас это модно…язык, например, или ещё там что-нибудь. Давай, сынок, с богом! Едешь учиться, вот и учись, а то тебя собирают как на войну. Жить потом будешь здесь, в Покровке, когда вернёшься. Начнёшь работать на комбинате, голову ломать не надо, и дом есть, и всё такое…тогда и женим тебя. Предупреждаю – заморская невеста не приветствуется. Я её в наш дом не пущу! Никаких глупостей!

В Москву Аркадий Сафонов влюбился сразу! Безоговорочно! Да как можно не влюбиться в Москву! Какой город! Без конца и края! Какие возможности! Новый Вавилон! Люди – все нации и расы! Архитектура – все стили всех времён! Автомобили всех фирм! Рестораны, ночные клубы, казино! По их названиям можно было изучать географию всего мира. И кого только не встретишь на её шумных и переполненных улицах. Но для жизни в Москве нужны были деньги, много денег, за одну только ночь здесь ничего не стоило прокутить целое состояние. Сотни и тысячи долларов здесь не представляли никакой ценности. Здесь нужны были состояния! И Аркадий Сафонов терзался от того, что все эти удовольствия ему недоступны. Какой же ещё смысл в богатстве, думал он про состояние своего отца, если им невозможно воспользоваться, не наслаждаться. У него не было даже своего автомобиля, он на метро добирался до места учёбы и многое чего не мог себе позволить. Целых пять лет суровой учёбы – эта перспектива его явно не устраивала. А что потом? Вернуться в Покровку и всю оставшуюся жизнь горбатиться на этом пыльном комбинате? Всю оставшуюся жизнь!

Деньги и положение отца сыграли свою роль. К Аркадию Сафонову относились благосклонно. Времена менялись, и в комплексе студенческих общежитий появился сектор «Д» – своего рода студенческий VIP- сектор, условия жизни в котором соответствовали уровню трёхзвёздочной гостиницы. Душ, смена белья, прачечная – самообслуживания, холодильник и телевизор в номере, телефон в коридоре. Номер, кстати, был на двоих. А в кафе на третьем этаже можно было неплохо перекусить. Так, что слово «общежитие» было здесь несколько условным и не совсем подходило под общепринятое совсем недавно понятие.

Новые времена принесли и новые веяния, непонятные для старшего поколения. Университеты, институты и прочие учебные заведения стали терять свою педагогическую ценность, весь свой потенциал бросив на финансовую составляющую. И если Сафонову – старшему по старой памяти казалось, что в институте кто-то будет заниматься и воспитанием его сына, то он, конечно, ошибался. Наступала эра всеобщего безразличия. Каждый сам за себя! Хочешь учиться – учись, а не хочешь – не надо!

Благодаря негласной поддержкой матери, Аркадий временами получал вполне достаточные суммы. Он рассказывал ей о платных дополнительных лекциях, дорогих компьютерных курсах, необходимых учебных пособиях и так далее. Мать верила ему на слово, хотя, кто лучше неё знал собственного сына.

Занятия в институте Аркадию опротивели сразу, вокруг было так много интересного, что он просто не понимал, как можно тратить время на какую-то учёбу. Но ему явно не хватало житейского опыта, дружеского общения. За те два-три месяца, что он поселился в секторе «Д», он так и не приобрёл новых друзей. В учебной группе он держался особняком. Группа подобралась какая-то правильная, умная, сплошные «академики». Но поддерживать ровные отношения со всеми ему удавалось и почти все пришли к заключению, что Аркадий Сафонов – неплохой парень. Три месяца, вплоть до Рождества, койка рядом в номере Аркадия была свободна. Это место было закреплено за студентом третьего курса, место было приплачено вперёд и поэтому его отсутствие никого особо не беспокоило.

Сосед появился сразу после Рождества. Ввалился в номер поздно вечером, бросился в одежде на аккуратно заправленную постель и моментально уснул. Утром Аркадий проснулся от шумной возни в холодильнике.

– Слушай, парень, – бросил ему в упрёк ночной гость, – неужели нельзя было запастись пивком, колбаской? Так и с голоду можно помереть. Ты сам-то, чем питаешься? Святым духом?

– Я…вообще-то, в кафе, – начал оправдываться Аркадий, – здесь я ничего не держу. Если бы я знал, что ты приедешь…

– А что, разве в новостях по телевизору об этом не говорили?

Сосед почесал затылок и вздохнул.

– Жаль, конечно, но что поделаешь. Послушай, дружок, а может быть, ты сбегаешь? А? Вчера немного выпили с друзьями, мне бы похмелиться. Кстати, меня зовут Герберт. Можешь просто Гера. – Он протянул Аркадию руку и просто добавил, – Естественно, в следующий раз сбегаю я. А сейчас меня ноги еле-еле держат. Всё по-честному, без каких-либо признаков дедовщины, феодализма и панибратства. Надеюсь, ты догадался, что я твой сосед.

– Ладно,– миролюбиво ответил Аркадий, – я только оденусь.

– В самом деле, мы же с тобой должны отметить наше знакомство.

Герберт Лейтнер был потомком натурализовавшихся в России немцев. Перед Великой Отечественной войной их семью выслали из Поволжья в Казахстан на поселение, где они и жили вплоть до начала перестройки. Потом вернулись в Германию, на историческую родину. А Герберт остался жить у родственников в Москве, окончил школу и поступил в «Плешку». Немного и потихоньку занимался бизнесом, что приносило ему достаточный для студенческой и не только, жизни доход. Многочисленные родственники и знакомые не забывали его, он был одновременно по-восточному широк и по-западному расчётлив. Свои родственные связи он удачно превращал во взаимовыгодные экономические отношения.

Учился Гера на третьем курсе факультета организации торговли, учился, как было видно, не спеша, задерживаясь по разным причинам на каждом курсе ещё по годику. Отсюда его полная осведомлённость обо всём в институте. Номер в секторе «Д» был забронирован за ним давно, он любил комфорт и был готов платить за него. Жить здесь было в разы дешевле, чем снимать квартиру в столице.

Лечение похмелья затянулось почти на весь день. Аркадий не пошёл на лекции и уже через пару часов они знали друг о друге почти всё.

– Ну, а чего ты тогда в столицу приехал? Учиться что ли, дурачок?

– Ну,…не знаю…– Аркадий неуверенно улыбнулся и пожал плечами.

Так они подружились, а для Аркадия началась новая долгожданная жизнь. Настоящая жизнь! Гера был невероятно коммуникабельным человеком, связи имел потрясающие. Он обычно исчезал куда-то на пару дней, а то и больше, также неожиданно возвращался. Всегда весёлый, всегда с деньгами. Как он учился и на что он жил, Аркадий не понимал, но его это и не интересовало. Общаться с Герой ему нравилось, разница в возрасте немного сдерживала их отношения, но очень скоро они притёрлись друг к другу и потихонечку начали дружить. А друзей у Геры было много. В основном, это были южане – молодые и крепкие ребята с Кавказа и Средней Азии. В этом не было ничего удивительного, учитывая то, что и сам Гера был родом с юга.

В тот памятный для Аркадия вечер, Гера был любезнее обычного. Он долго перебирал какие-то вещи, что-то читал, перечитывал, рассказывал Аркадию разные интересные истории, показывал фотографии. А когда Аркадий решил перекусить в кафе, Гера предложил сделать это дома. Вдобавок ко всему, он вытащил откуда-то бутылку роскошного вина и потряс ею в воздухе. Они немного выпили, но тут неожиданно Гера стал необычайно серьёзным и трудно начал говорить:

– Послушай, Аркаша, я хотел бы попросить тебя об одной вещи, – Сафонов сразу подумал о деньгах, но Гера словно прочитал его мысли, ухмыльнулся и спешно добавил – нет, нет, это не деньги, не волнуйся.

Аркадию стало стыдно за свои мысли, он замялся и едва промямлил:

– Ну что ты, Гера, если тебе нужны деньги…

– Мне не нужны деньги, – резко отрезал Лейтнер, – послушай, Сафонов, может случиться так, что тебя вызовет следователь или он может придти сюда сам.

– Следователь? – неприятно удивился Аркадий. Хмель, как рукой сняло.

– Что? Испугался? Ты даже не узнал в чём дело, а ещё друг…

– Нет, нет, – поспешил поправиться Аркадий, – я не испугался. С чего ты взял? Просто, это немного неожиданно, что ли…Я слушаю тебя.

– Хорошо. Так вот, слушай меня внимательно, дружок. От тебя ничего сложного не требуется, кроме одного маленького пустячка. Запомни, как данные своего паспорта. Вчера, 12 февраля я был здесь. Весь вечер после пяти часов и до утра. Мы были вместе.

– И это всё?

– И это всё. Понятно?

Аркадий немного помолчал, переваривая информацию. Плохое предчувствие неприятно вторглось в него. Он никогда не сталкивался с представителями закона.

– Понял? – повторил Гера и принялся объяснять.– Ничего серьёзного, дружище. Я ни в чём не виноват. И там не такая уж сложная история, зачем тебе про это знать? Просто у меня нет алиби, понимаешь? И никто, кроме тебя, не сможет мне его подтвердить. Со мной, конечно, ничего такого не случится, но у меня могут быть большие неприятности. Как минимум, меня исключат из числа студентов. Мне бы этого не хотелось.

– Зачем же, – поторопился успокоить друга Аркадий, – я скажу, конечно. Я скажу, что ты был дома весь вечер, и мы…и ты готовился к занятиям, я понимаю.

– Только не переборщи насчёт занятий, – улыбнулся Герберт, – в это они точно не поверят и даже немного посмеются. А так, слава богу, спасибо. Я этого не забуду, а за мной не заржавеет.

Через день двое сотрудников милиции в штатских костюмах, в присутствии понятых перевернули их комнату вверх дном. Гера при этом спокойно стоял у окна, скрестив руки на груди. Аркадий ждал в дверях, а комендант общежития и пожилая воспитательница в роли понятых, с большим интересом наблюдали за этой сценой.

– Ну что, Лейтнер, – нетерпеливо проворчал один из офицеров, – может быть, сами выложите, а то мы сейчас кресла начнём портить.

– Откуда я знаю, что вы ищите? Хотя бы сказали, что ли. А зачем мебель портить, мебель казённая и я не знаю, кто будет за неё платить. Где же ваши миноискатели, собачки или это только в кино показывают?

– Не смейтесь, Лейтнер, – недовольно огрызнулся офицер, – всё равно найдём.

– Ищите, это ваша работа. Я вам уже всё рассказал.

Один из милиционеров посмотрел на Сафонова и едва заметно кивнул своему напарнику. Тот подошёл к Аркадию и жестом головы предложил ему выйти в коридор. Гера немного с тревогой проводил их взглядом.

– Вы – студент Сафонов Аркадий Леонидович? – дружелюбно спросил офицер, рассматривая его паспорт. – Из Ярославской области?

– Да, это я.

– Вы учитесь…– он замолчал, что-то вспоминая, но Аркадий вежливо пришёл ему на помощь.

– Я студент первого курса факультета организации и управления производственными предприятиями. Живу здесь с сентября. Мои документы…

Милиционер нетерпеливо махнул рукой.

– Послушайте, Сафонов, где вы были вчера? Можете вспомнить?

– Утром я был в институте, на лекциях…днём, около двух часов я уже был здесь. Меня видели все, и комендант, и в кафе…

– Понятно, Сафонов. А Лейтнер? – осторожно спросил офицер.– Когда он появился в общежитии? Его же не было вчера?

– Гера? – Аркадий с трудом скрывал волнение.– Он был,…он был здесь, вечером он приехал около пяти, точно я не помню, весь вечер и до самого утра мы были вместе.

– Да? – ухмыльнулся офицер, не скрывая своего раздражения. – А вот вахтёрша не помнит, чтобы ваш сосед был здесь после шести вечера. Она что – врёт?

– Не думаю, что она это делает намеренно, – поспешил успокоить его Аркадий, – но это бывает очень часто.

– Что бывает часто? – переспросил офицер. – Поясните, пожалуйста.

– А то, что за всеми не уследишь. Есть масса способов пробраться сюда, даже без ведома вахтёрши. Они же там не приклеенные, тоже на месте не сидят.

Милиционер промолчал, точно такие слова он слышал и от коменданта.

– Хорошо. А ночь? – с последней надеждой добавил офицер. – Он и ночью был здесь? Вы это можете подтвердить?

– Да, и ночь… мы поздно легли, готовились к занятиям. Вы же знаете, как много сейчас задают. Едва – едва успеваешь сделать домашнее задание.

– Знаю, – остановил его милиционер. – Хватит, Сафонов, а то я сейчас заплачу. И предупреждаю вас, я вам не верю ни на грамм. Сейчас вы, может быть, даже не знаете, что вы делаете. Так я вам скажу. Вы выгораживаете преступника, защищаете его, а завтра вы можете пострадать сами, понимаете вы это? Вы молоды, Сафонов, послушайте мой совет. Ну, – он выдержал паузу, – так был ли вчера вечером дома ваш сосед?

– Да. Я ведь уже говорил вам, что был, – не моргнув глазом, ответил Аркадий. Он уже сам почти верил в это.– Какой мне смысл врать вам?

– Ну-ну, – милиционер недоверчиво и пристально посмотрев на Аркадия, тяжело вздохнул, – промашка вышла у нас. Не надо было нам отпускать Лейтнера вчера. Хорошо, Сафонов, можете гордиться тем, что выгородили своего соседа. Чёрт с вами, но предупреждаю, что если ваш обман раскроется и у нас появится другая информация, то вы будете нести уголовную ответственность за лжесвидетельство. Я возьму с вас письменные показания. Знаете об этом?

– Нет, – замотал головой Аркадий – то есть, да…

Эта история окончательно сблизила ребят. Ореол загадочности вокруг Геры невероятно подчёркивал его привлекательность. Он прекрасно одевался, у него была хорошая спортивная машина, и он знал почти все самые крутые рестораны и казино в городе. Аркадия манила эта загадочность, он был терпеливым и знал, что если он один раз пригодился другу, то скоро тот и сам ему доверится. А пока Гера везде таскал его с собой, а в их номер студенческого общежития зачастили гости.

Так прошёл почти год. Аркадий изменился, это заметили и дома, где он провёл парочку недель во время каникул. Из Покровки разбежались почти все его друзья и знакомые, кто учиться, кто в армию, кто ещё по каким делам. Также он узнал, что уехали учиться в Москву Маша Боголюбова и Сева Бобров. После окончания школы они все повзрослели, изменились и отношения между ними. Аркадию даже как-то захотелось разыскать их в Москве, но он передумал. После той школьной истории они почти не общались, но об отношениях Марии и Севы он, конечно, знал. Эту тему в их доме старались обойти стороной, родители почти не общались с Боголюбовыми, хотя Аркадий понимал, что мать была бы счастлива видеть Марию в своём доме.

Конечно, Аркадий Сафонов не мог не знать, чем занимается Гера. Особенно после того случая с обыском, когда его подозрения подтвердились. Гера говорил ему, что немного торгует небольшими партиями сигарет или, как он выражался, поддерживает необходимый жизненный уровень, но никогда даже намёком не заикался о наркотиках. Внешне всё выглядело так легко и так безобидно, что Аркадий старался не придавать значения своим подозрениям. Все эти байки про наркотики и про наркоманов казались ему просто выдумкой. В конце – концов, какое ему дело до этого. Сам же Гера ни разу не говорил с ним об этом, да и по нему совсем не было видно, что он как-то с этим связан.

В первое время Аркадия немного смущало, что Герберт везде платит за него, в клубах, в ресторанах, в кафе, но потом он как-то смирился с этим и оправдывал это их дружбой. И ещё тем, что и он, в свою очередь, выполнял для Геры массу мелких поручений. С кем-то связывался по телефону, кому-то что-то отвозил, особенно когда соседа не было в Москве. Аркадий старался не задавать лишних вопросов, ни ему, ни себе. Всё выглядело достаточно спокойно и даже немного респектабельно, ведь круг знакомых Геры состоял из уважаемых и вполне приличных людей. Хотя иногда и попадались личности весьма живописные, но Аркадий и этому не придавал значения.

Гера был практичным и любящим жизнь человеком и причин уходить в «забытье», как он любил говорить, у него не было. Он любил общество, красивых женщин, хорошее вино, дорогие сигареты, изысканные блюда, отлично играл в карты, в биллиард и всему этому старался научить своего молодого друга. И надо сказать, что Аркадий Сафонов стремился к этому с большим удовольствием.

С Ольгой Ермаковой Аркадия познакомил опять-таки Гера. Это было на авиационном салоне в Жуковском. Ольга была переводчицей и сопровождала группу зарубежных специалистов. Увидев Геру, она улыбнулась им и весело махнула рукой. Ребята ещё не вышли из машины, а Гера приветливо помахал ей в ответ.

– Смотри, Аркадий, вот с кем тебе надо познакомиться, классная девчонка, а?

Сафонов молча и согласно помахал головой, провожая её взглядом. Ермакова, действительно, была классная. Среднего роста, на ней был серый классический деловой костюм, и он чётко подчеркивал её великолепную фигуру. Её плечи, казалось, с трудом поддерживали охапку пышных каштановых волос. Улыбалась она невероятно обворожительно и Аркадий чуть не растаял от её улыбки, когда в конце авиашоу Гера познакомил их. От волнения и смущения, растерявшийся Аркадий не смог промолвить ни слова, а только сильно покраснел. Она заметила это и на прощанье одарила ещё одной обворожительной улыбкой. Несколько дней после этого он никак не решался спросить о ней Геру, он не знал об их отношениях. Как – будто случайно в разговоре он коснулся этого.

– Это какая Ермакова? А, Ольга! Та, которую мы видели на авиасалоне, в Жуковском? А, дружок, что, в душу запала?

Аркадий смутился, и это не ускользнуло от Геры.

– Брось смущаться, старик. Красивая девушка. Что ж ты тогда не попросил у неё телефон, позвонил бы. А где теперь её искать я и не знаю, кажется, она где-то в «Интуристе» переводчицей…

– А ты, а у тебя с ней,…то есть между вами…– залепетал Аркадий.

– Ах, вот ты о чём?! Слушай, Аркадий, сначала одно маленькое замечание. Старайся произносить конкретные фразы. Хорошо? У тебя с ней…между вами…– это детский лепет, старина. А теперь про Ермакову. Да нет, что ты, это девочка из благополучной семьи, так сказать положительная героиня, не про меня. Когда-то мы познакомились где-то в «Спутнике», кажется, вообщем я и не помню. Пару раз пересекались в обществе известных людей, вот и всё, калам – салам, привет – ответ. А ты чего подумал? Что я гуляю с каждой девчонкой, с которой здороваюсь? На таких, как она, знаешь, сколько денег нужно! Льстишь ты мне, дружок.

– Ты меня не так понял, Гера, – облегчённо вздохнул Аркадий – просто я подумал, что ты знаком с ней достаточно близко, чтобы знать номер её телефона.

– Хорошо, хорошо, – перебил его Гера, – я всё понял. Так и быть, я постараюсь для тебя и найду её телефон. Ты ведь этого хотел? Этого или не этого?

– Ты волшебник, Гера и читаешь мысли.

– Глупости. Никакого волшебства. Все твои мысли у тебя на лбу написаны, посмотри на себя в зеркало.

Аркадий попался и пальцами почесал себе лоб. Друзья одновременно рассмеялись.

Прошло пару дней после того разговора и однажды вечером Гера протянул ему маленький, белый картонный квадратик. На нём были цифры. Это был номер телефона Ольги Ермаковой.

Аркадий позвонил утром следующего дня.

– Алло? – спросили в трубке. Он сразу узнал её голос, но всё равно переспросил:

– Простите. Можно Ольгу Ермакову.

– Можно. Это я.

– Ольга? Меня зовут Аркадий Сафонов. Помните, мы познакомились с вами тогда, на авиасалоне в Жуковском. Вы были с группой иностранцев.

– Конечно, помню. Здравствуйте, Аркадий.

– Здравствуйте, Ольга.

Когда Александр Иванович Прокофьев рассказал Боброву о том, что Наталья беременна он не знал, что обманывает его. И даже впоследствии, когда он понял, что дочь ввела его в заблуждение, он успокаивал себя тем, что рано или поздно, но всё равно это случится. Он просто хотел как можно скорее устроить жизнь дочери. И всё! Какого отца можно попрекнуть этим? Но было ещё что-то, что заставляло его задуматься о будущем Натальи. Создавая основу её благополучия, он думал и о своей судьбе. Он понимал, что она будет его единственным помощником в старости и поэтому ему нужен был такой человек, как Бобров, ему он был необходим позарез. И не только как зять – муж его единственной дочери, но и как ближайший помощник-партнёр по бизнесу. Сева Бобров очень нравился Прокофьеву. Он этого и не скрывал, с того самого дня, как Бобров впервые появился у них в доме, на дне рождения Натальи. Александр Иванович был рад их взаимоотношениям и надеялся, что Бобров проявит понимание и оплатит профессору за столь существенное участие в его судьбе. Что ни говори, но тогда Прокофьеву пришлось изрядно потрудиться, прежде чем удалось включить Боброва в штат торгового представительства во Франции. Бобров? Какой Бобров? Кто такой?! Недоумевали многие, любое престижное место для любимых чад прослеживалось тщательно, сотни глаз зорко следили за кадровыми перемещениями, каждый пенсионер был на заметке ещё задолго до выхода на заслуженный отдых. А тут какой-то Бобров! И это была ещё одна причина, почему профессор торопил их со свадьбой. Зять Прокофьева – это уже было что-то, это был не просто какой-то Бобров.

Обстановка вокруг менялась так стремительно, что даже удивляться не хватало времени. Рухнула Берлинская стена, начал рушиться Советский Союз и казалось, что пределу разрушений не будет. С телеэкранов, в прессе рассуждали о временном переходном периоде, о его неизбежности. Но на сколько лет мог затянуться этот неизбежный период, не знал никто. Не знал и Прокофьев.

Осмелившиеся рассуждать о рыночной экономике, вчерашние специалисты по политэкономии и научному коммунизму напоминали шарлатанов, а когда политики призвали на помощь астрологов, то стало ясно, что крыша поехала у всей страны. Огромные, почти заповедные, полные богатств пространства заполонили аферисты всех мастей и каждый старался побыстрее урвать свой кусок, да пожирнее. Александр Иванович понимал, что ему будет трудно вписаться в этот неожиданно свалившийся на голову круговорот событий. Несмотря ни на что, ни на прекрасные связи в деловом мире, ни на великолепный послужной список, ни на огромный опыт и высокий профессионализм, ни на абсолютную неуязвимость прошлой деятельности. Он постоянно ловил себя на мысли, что завидует молодым, но молодости не в биологическом смысле этого слова, а именно в несоизмеримости возможностей поколений. Вокруг появилось столько соблазнов, столько возможностей, столько денег и многое шло через него, рядом с ним, а во многих случаях и вообще не могло обойтись без его участия.