Читать книгу По Цельсию до 1100° - Ирин КаХр - Страница 1

Глава 1      

…чёрный лебедь, белый лишь во сне…

Тяжёлая и бесконечная от ожидания смена, наконец, закончилась. И народ потянулся в раздевалки. Скучным молчаливым потоком. Идя в самом хвосте очереди, ведь моя рабочая точка находилась дальше всех, я изнывала от желания обогнать, ну или хотя бы попинать впередиидущих, для ускорения. Но не делала этого. Не хотелось лишаться денег.

Рабочая дисциплина у нас на комбинате регулировалась только одним – премией. А точнее, её урезанием. Опоздал на смену – минус пять процентов, вошёл в раздевалку после смены раньше положенного – минус десять, поругался с коллегами – минус пятнадцать, вступил в спор с начальством – минус двадцать, не выполняешь порученную работу – минус двадцать пять, выполняешь непорученную – минус тридцать, застукали спящим – минус тридцать пять и так далее, до самого критичного – застали поющим, танцующим, читающим – минус сто. В таком темпе зарплата таяла на глазах.

Впрочем, так дисциплина регулировалась почти повсеместно. Только в учебных учреждениях лишали накопленных за учёбу баллов, а на работе – денег.

Правда, последний пункт появился только лет двадцать пять-тридцать назад, ещё до становления Его Превосходительства Генсека первого. Так говорила мама, и пусть этого не писали в учебниках Новейшей истории, я ей верила и жалела, что не помню то время. Наверно было здорово.

Танцевать не только под Новый год, выходя на центральную площадь города всем коллективом комбината, и то только потому, что за это единственный раз в год делается надбавка к зарплате. Петь не только гимн в начале рабочей смены, а читать не только должностные и всякие там инструкции по охране труда.

Нет, дома никто не запрещал петь, танцевать или читать. Но в установленное время и, ни в коем случае не мешая соседям. Как будто чтением их можно побеспокоить. Если, только… Я хихикнула, представляя, как читаю Мастера и Маргариту вслух, и в полный голос.

– Ты что? – тут же покосилась на меня рабочая с цеха. Я торопливо проглотила улыбку и опустила глаза в пол.

– Ничего! Просто мышечная судорога.

Да, улыбаться и смеяться – у нас тоже запрещено. Правда, негласно. Работа может и должна вызывать положительные эмоции, но нужно уметь использовать их для повышения производительности. В противном случае это может привести к ослаблению внимания и допущению ошибок. То есть «выполнение порученной работы неправильно – минус сорок пять процентов премии»! И не важно, что смена закончилась. Я буду считаться присутствующей на работе, пока не доберусь до дома. И если допущу недозволительную вольность, любой будет вправе накатать на меня докладную.

Хвост очереди втянул меня в медпункт.

– Фамилия? – строго спросила необъятная медсестра с повадками цербера.

– Хорн! – привычно выпалила я в ответ. Другая девушка в халате сидела за столом. Она нашла мою фамилию в списках, и снисходительно кивнула коллеге. Та тут же развернула меня боком и в одно касание приставленным прямо к одежде пневмошприцом сделала прививку. Очередную и обязательную. Их делали нам каждый день в начале и конце смены. Говорили, что она профилактическая, от всех болезней. Лично я в это не верила. Хотя бы, потому что неизменно раз в два-три месяца простужалась. Но продолжала «колоться» вместе со всеми. Исключительно из желания сохранить зарплату. «Отказ от прививки» стоил девяносто пять процентов премии. Так что если им не жалко тратить на меня недействующую вакцину, я уж тем более потерплю.

А терпеть приходилось. Не знаю, как у остальных, у меня место укола всегда дико чесалось. Казалось, что там вдруг посыпается пара десятков мелких паразитов, которые, ползая под кожей, вызывали тем самым невероятный зуд. На моё счастье гадостное ощущение проходило уже через полчаса, но и за это время я успевала разодрать плечо до кровавых царапин.

После медпункта народ, наконец, двинул в раздевалку. И я радостная понеслась вслед за всеми. Приняла душ, украдкой заклеила в очередной раз разодранное плечо лекарственным пластырем, переоделась. Хорошо ещё, что выход из раздевалки никем не регламентировался. Ждать очереди, чтобы выйти на улицу, я бы точно не смогла. А так запихав спецовку комом в пакет, забросив на плечо сумку, я почти всегда первая выходила на свежий воздух. Особенно после ночной смены.

И пускай воздух на территории комбината вряд ли можно было назвать свежим, особенно когда иной день со стороны цеха переработки подванивало чем-то вызывавшим примитивные рвотные рефлексы буквально у всех, я предпочитала, пять-десять минут простоять на улице в ожидании автобуса, чем провести ещё хотя бы секунду внутри помещений.

Ведь каждый раз по окончании смены меня буквально раздирало желание действовать. Хотелось прыгать, бегать, петь, танцевать, просто орать от безумного восторга. И всё это, несмотря ни на какую степень усталости. Даже наверно наоборот, чем сильнее я уставала, отработав тяжёлые двенадцать часов, тем мощнее разгоралась внутри меня оголтелая жажда жизни. И это тоже приходилось прятать.

Вот и сейчас, отвлекая себя от желания помурлыкать пришедшую на ум мелодию и всё ещё зудящего плеча, я рассматривала выходящих из здания раздевалки людей.

За два года работы на комбинате, я так и не смогла привыкнуть к тому, что ночные бдения, и не только они, делали людей похожими на зомби. И не просто похожими. Молчаливые, хмурые, с тёмными провалами пустых глаз. Никто меж собой не разговаривал, не улыбался ярким лучикам весеннего солнца, с автоматической сосредоточенностью ожидая автобуса. Ну, реально, зомби. Живые трупы.

А ведь я знала, что две женщины слева от меня – заядлые огородницы, и, встречаясь в городе, на выходных, могли обсуждать огородные темы часами. В то время как здесь стояли рядом, молча и почти не глядя друг на друга.

Илай Бай, крепкий, всегда гладко выбритый парнишка, заядлый любитель футбола – аккуратно, словно замедленный бег трусцой, переминаясь с ноги на ногу, ждал автобуса куда сильнее, чем я. Потому что только дома мог узнать о результатах новых розыгрышей, или чего там, в футбольном мире происходит.

Мужчина-каланча и пухлая девушка-плюшка чуть впереди – встречались. Выходя за проходную, девушка неизменно вешалась на локоть кавалера, и они уходили вместе в сторону автостоянок. Ходили слухи, что она увела мужчину из семьи, но скрывали отношения на работе они не поэтому. На комбинате запрещалось паре, неважно законных супругов или гражданских, работать в одной смене. Едва такое доходило до начальства, попавшихся тут же наказывали лишением части премии – восемьдесят процентов долой, и разводили по разным цехам, или даже по разным бригадам. И всё потому что отношения могли ухудшить работоспособность трудящихся, разлагая дисциплину.

Те, с кем я работала, стояли кружком, к которому я не примыкала. И мы наверно выглядели самой оживлённой группой на всей автобусной остановке. Хотя обсуждаемая тема, работа и ещё триста шестьдесят пять раз работа, вызывала зевоту не только у меня.

Мимо, неуклюже толкнув в плечо и не извинившись, прошёл невысокий бородач.

– Привет, Игнэт! – вполголоса бросила я вслед, но он не оглянулся.

Игнэт Корташ. Много лет назад мы с ним ходили вместе в один детский сад и считались закадычными друзьями. Убегая от воспитательницы за веранду, мы с упоением горланили там любимые песни и мечтали, что когда вырастем, убежать из страны, чтобы там, за границей, петь для людей со сцены.

После садика мы даже пошли вместе в школу, но через год родители Игнэта уехали и увезли его с собой. На долгие годы я потеряла друга детства из виду. Нашла здесь на комбинате. Какое-то время мы даже общались. Я узнала, что за границей он всё-таки побывал, и как когда-то мечтал – пел в хоре, но почему ушёл, не рассказывал, как и не рассказывал, что заставило его вернуться на родину. И не просто на родину, а ещё и в родной город. Не думаю, что его тянуло поработать на нашем чудесном комбинате.

Почему вдруг перестали общаться – не помню. Вряд ли этой причиной могла стать наша попытка заняться сексом по пьяни. Хотя тогда он всё испортил. Сказал странную фразу, которую я полностью и не запомнила. Что-то типа «счастлив тот мужчина, что знал свою женщину девочкой». Или может быть, это звучало как-то иначе. Но главное, что упоминание о детстве отрезвило меня лучше любого вытрезвителя. Своё главное правило – не спать с друзьями – я нарушить не смогла. Но как мне помнится, Игнэт не сильно-то и обиделся. По крайней мере, мы продолжали много общаться, болтая о книгах и музыке. Пока однажды, он не ответил на е-майл и не стал игнорировать меня на работе. Впрочем, иной раз он ещё здоровался, но большую часть времени ходил как все остальные. Хмурый, нелюдимый, молчаливый.

Мои размышления прервала подошедшая мастер смены, и молча сунула мне в руки записку. «Крайний срок сдачи инструментов …, включительно. Невыполнение п2.3 Общей инструкции – сорок процентов премии»

Понимание, что в записке стоит сегодняшняя дата, а мастер отдала мне её, не утруждаясь объяснениями, меня прошибло до самого позвоночника. Значит, она уже заранее решила, что накажет меня. И как я могла забыть про сдачу инструментов на проверку?!

– Имарис, ты куда? – крикнули вслед, едва я сорвалась с низкого старта в раздевалку.

– Спасать премию! – отмахнулась я. Конечно, я по определению опоздаю на автобус. Но учитывая, что в этом месяца как раз из-за автобуса я уже потеряла два раза по пять процентов премии за опоздание на сменно-встречные собрания, позволить себе потерять ещё сорок я просто не могла.

– Что это? – кладовщицу явно не радовало моё появление в начале рабочего дня.

– Мои инструменты.

– Зачем?

– На проверку! – Предчувствуя, что разговор в духе двух глухих или идиотов затянется, и я опоздаю и на дополнительный автобус тоже, я показала записку. – Вот мне мастер напомнила! У меня сегодня последний день сдачи!