Читать книгу Немчиновка - Ирина Астрина - Страница 1

ПРОЛОГ

Похоже, во всём виноват принц Флоризель, но это не точно. Просто всегда нужен козёл отпущения, а так как проявилось всё благодаря ему, то так и будем считать. Хотя глупую игру под названием «Клуб» придумал не принц, а Сашка Клюев – пятнадцатилетний пацан – вечный борец с прыщами и буйным либидо. Именно он прочёл у Стивенсона «Клуб самоубийц» – сборник рассказов про разочарованных жизнью неудачников. Не имея смелости убить себя, бедолаги вступали в сообщество, хитрый председатель которого весьма элегантно решал их вопрос: раздавал членам клуба колоду карт, и тот, кому доставался трефовый туз, должен был прикончить обладателя туза пик.

Стивенсона читали не все. Это теперь думают, будто жители Союза массово обожали книги, но в Немчиновской компании, состоявшей из трёх девочек и четырёх мальчиков, чтением увлекались лишь последние. Зато во время показа снятого по книге фильма «Приключения принца Флоризеля» все дети дружно бежали с улицы домой. Так что представление о «Клубе» девочки имели. Вот на этот сюжет Сашка и придумал своё безобразие:

– А давайте, д-д-давайте, – заикался он, клубнично краснея и тряся белобрысой головой, – д-д-давайте трефовый туз будет целовать пикового!

Изнывающих от понятных желаний подростков предложение будоражило, но девчонки для порядка ломались.

– Кать, Ань, Ник, ну чего вы! – Сашка скакал вокруг них, совершая руками какие-то паучьи жесты.

– П-фу, – фыркали девчонки, – с кем, с тобой целоваться?!

– Да ладно вам, – спокойно уговаривал Игорь, – подумаешь, делов-то…

– В щёчку поцелуемся по-быстрому и всё, – увещевал Лёшка.

Томясь от соблазна, девчонки жеманились. Это ж вам не кис-мяу, где можно выбирать цвета и так и не дойти до главного. Иногда они играли в кис-мяу, но загадывать розовый (поцелуй в щёку) или тем более красный (поцелуй в губы) не решались. Похотливым шёпотом Сашка рассказывал, будто есть ещё цвета означающие то самое… ну, вы поняли… и будто у кого-то когда-то до этого доходило, так что им пришлось пойти в подъезд и это сделать, а иначе нечестно. С картами всё выглядело проще, неотвратимее: тузы либо попадались, либо нет. И точка. С ними не получалось отвертеться.

Пацаны уламывали девчонок не один день, и наконец после яростного шушукания Катька – самая старшая – строго объявила:

– Один раз!

И подняла указательный палец вверх.

– Ву-у-у… – взвыл от радости Сашка.

Шёл тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. В посёлке Немчиновка под Москвой воздух подрагивал от жары; летняя нега, жасминовая сладость томили ребят, смешиваясь с гнётом подростковых гормонов.

– Кать, ты нарочно время тянешь?! Сдавай уже, не томи!

Катька тасует красивые карты из киоска «Союзпечать». В руках у неё «Русский стиль» – лучшая колода СССР. На рубашке – стилизованный ковровый узор; валеты, дамы и короли одеты в нарядные костюмы бояр и боярынь, князей, княгинь и сокольничих. Непонятно почему, Катька утверждает, что она – бубновая дама, Анька – дама треф, а Ника – только пиковая и никак иначе.

– Хо-хо-хо, – похохатывает Сашка в предвкушении, – вот если Анюте выпадет! Ух я тогда!

– Фу, заткнись ты! – кокетливо говорит Анька. Зелёные глаза сверкают из-под тёмной чёлки. Юбка задралась выше колен. Ноги покрыты пятнами комариных укусов, но Анька откровенно соблазнительна и прекрасно об этом знает.

Лёшка стискивает край стола, недовольно ёрзает, ревниво косясь на Сашку:

– Не говори гоп, дурак!

– Анюта, вы прекрасны, как Венера! – поёт Сашка ему назло.

Дениска молча смотрит, как копятся в его руках красные сердечки червей, ромбы, пики, трефы. Лучше пусть выпадет Аньке или Нике. Катьке – как-то неловко. Денискины родители снимают у Катькиных предков дачу. Как потом с ней в одном доме жить? Да и несерьёзно это – Катька на четыре года старше. Но внутри, в животе что-то сладко тянет, ноет, закручивается. Если бы всё-таки Катьке…

Ника вдруг заливается краской:

– Ой! – обеими руками прижимает карту к груди.

– Не канителься, дай позырить!

Вздрогнув, Ника отводит руки, раскрывает их перед всеми. На ладонях у неё пиковый туз. Ника – пика.

– Хо-хо-хо! – округло хохочет Сашка.

Анька с обидой выдыхает:

– Пронесло, слава тебе, Господи!

Катька продолжает сдавать. Карты с влажными шлепками ложатся на кусок фанеры – импровизированный стол без ножек. Уже почти конец колоде, а роковой карты всё нет. Ещё несколько взмахов рук, и колода заканчивается.

– Кто зажал? – спрашивает Лёшка, выкладывая всё, что ему досталось.

– Не я.

– Не я.

– Не я.

– Не я.

Анька, Катька, Сашка и Дениска одновременно выкидывают свои карты на фанеру.

– Ну лана, вот, – Игорь пренебрежительно швыряет карту перед собой.

Это трефовый туз.

– Благословляю вас, дети мои! – с глумливой завистью усмехается Сашка.

С Никой что-то творится. Руки дрожат, перед глазами пелена, воздух еле проходит в лёгкие. Они с Игорем встают. Игорь подходит к ней вальяжной походкой, во взгляде – насмешка и чуть-чуть интереса. У Ники в висках стучит сердце. Бухает так, что ей кажется, будто его слышно другим. Игорь берёт её за плечи, Ника робко вытягивает шею, слегка дотрагивается до Игоревой щеки. Игорь ухмыляется. Сначала он едва касается Ники губами, потом немного отстраняется и вдруг с силой приникает к её рту, раскрывает губы. Колени у Ники подкашиваются. Она еле стоит, цепляется руками за Игоревы плечи, боится, что сейчас осядет ему под ноги. В висках у неё бьют барабаны. В ушах звенят бубны. Жарко. Сладко. Она ловит свои ощущения.

Не отрываясь ни на секунду, на них смотрит Катька. Пунцовые щёки. Руки нервно теребят карты, почти сминая колоду пополам. В покрасневших глазах – обида, горечь, ревность, тоска. Катька меняет позу, чтобы скрыть поток чувств. Впрочем, все поглощены главным зрелищем, и лишь Денис замечает её волнение. Протягивает к Катьке за руку, но тут же отдёргивает.

Игорь грубо обрывает поцелуй, отодвигает Нику, возвращается на своё место. По пути бросает на Катьку равнодушный взгляд. Ника опускается на траву, и до конца вечера не поднимает глаз. В тот вечер пиковый и трефовый тузы не выпадают больше ни ей, ни Катьке.

Одним разом не обошлось. Скоро они впали от «Клуба» в зависимость, подобную наркотической. Сгорая от стыда и томления, следили, как ведущий (тот, кому выпал пиковый туз) раздаёт карты. Ждали, когда случай соединит с тем, кто действительно нравился. У Ники в сердце был Игорь, у Катьки – он же, Лёшка в процессе игры окончательно влюбился в Аньку. Анька нравилась в той или иной степени всем парням, а вот Денис, самый младший, хоть и участвовал в забаве, в силу возраста всерьёз не принимался.

– А, Дениска, – говорили девчонки с облегчением, смешанным с разочарованием от того, что не попался кто-нибудь из старших мальчиков, – иди-ка сюда. Чмок!

Если карты соединяли двух парней, те пожимали друг другу руки. Со временем невинные поцелуи в щёку сменились поцелуями в губы, порой весьма взрослыми, мокрыми и вызывающими другие желания.

Так появился немчиновский «Клуб самоубийц» – дурацкая подростковая игра. Вот только… что если они были не «само»-?

***

«А если б заранее знал, во что оно выльется, всё равно бы поехал?» – этот вопрос он задавал себе без конца. Шёл две тысячи четвёртый год, но, когда именно он решил съездить в Немчиновку, Денис не помнил. Мысль зародилась как-то сама собой, окрепла и сделалась даже навязчивой. Последний раз он провёл там лето в четырнадцать лет, и, хотя теперь ему уже исполнилось тридцать три, Немчиновка все эти годы жила в его душе примерно также, как живут в ней умершие близкие. То есть казалась безвозвратно потерянной Атлантидой детства, куда невозможно вернуться, как невозможно встретиться с дорогими покойниками.

Тем не менее Немчиновка всегда находилась как бы поблизости, ведь Дениса возили на дачу с первого года жизни, а, значит, именно в там он впервые ощутил запах полевых цветов и тинистой прудовой воды, аромат костра, летнюю жару, свежесть грозовых ливней, попробовал муравьиную кислоту на палочке, положенной в муравейник, впервые переплыл настоящий водоём и научился много чему ещё, порой не всегда приличному. И вот теперь, где бы он ни оказывался, стоило слегка подуть летнему ветру, приносящему с собой смешанный аромат теплой земли и трав, как Денис сразу вспоминал о Немчиновке.

В детстве он не отдавал себе отчёта, но недавно вдруг понял, чем посёлок отличался от остального знакомого мира: в Немчиновке всё советское куда-то исчезало. Никто никогда не вспоминал, что был октябрёнком или пионером, никто не пел советских детских песен (их заменял детский фольклор), не читал стихов о Ленине, Октябре и Первом мая. Хотя вообще пели и читали много, но всегда что-то странное или подспудно непристойное типа: «С добрым утром тётя Хая, вам посылка из Шанхая…». Где тот Шанхай, а где Подмосковье? «А в посылке три китайца, ой-ой-ой, три китайца красят яйца, ой-ой-ой…» Слушали Аркадия Северного, Вилли Токарева, Ивана Реброва, Арабески, Чингисхан. Откуда брались записи, Денис не знал, но всё это ему нравилось.

А ещё Немчиновку окутывала детская магия. В потаённых местах жили черти, Пиковая Дама и падкие на конфеты гномики. В зеркалах блуждали как будущие женихи девчонок, так и жуткие опасные существа, способные утащить в зазеркалье. В доме обитал домовой, и Денис с Катькой ставили для него блюдце с молоком. В Немчиновке рассказывали страшные истории про чёрные дома, чёрные гробы, чёрные руки, про девочку, которую убило красное пианино.

Время от времени играли в панночку: одна из девчонок ложилась спиной на землю, складывая руки на груди, как покойница. Остальные, окружив её, замогильными голосами произносили бессвязное заклинание:

Панночка помЭрла

Чёрта вспомянул

Да вознесём её на небеса

Стоявшие вокруг подкладывали под «панночку» по два пальца и стремительно подкидывали её вверх. Силой заклинания тело становилось невесомым, каким-то непостижимым образом действительно взмывало ввысь, у «панночки» перехватывало дыхание, и она в восторге ощущала настоящий полёт.

Магия делала своё дело, поэтому, находясь в Немчиновке, Денис относился к потусторонним силам крайне серьёзно. Верил в духов, привидения и инопланетян. Иногда начинал даже верить в Бога – странная для советского школьника блажь. Потом он возвращался Москву, в обычную материальную жизнь, и зимой ему казалось, что все эти магические существа тихо спят под снегом. Однако Денис всегда помнил: зима обязательно кончится, и он вновь окажется в таинственном летнем мире Немчиновки.

А потом всё не то, чтобы оборвалось, но отодвинулось, отступило в глубину. Гномики, страшилки, Пиковая Дама, немчиновские друзья, принц Флоризель с дурацким "Клубом самоубийц" на время затаились, наблюдая за Денисом издалека. Просто кончилось детство, но Денис об этом не жалел, ведь появилось столько всего нового. Он много раз посмотрел фильм «Асса», без устали крутил на кассетнике «Мы ждём перемен», и перемены хлынули потоком. Новая музыка, фильмы, новые друзья, девушки, новые возможности для образования. Жизнь крутилась, словно диск, поставленный ди-джеем, события вспыхивали пятнами цветомузыки и грохотали грохотом ударной установки. В череде дружеских попоек Денис не заметил, как получил диплом, устроился в хорошую фирму и оказался с обручальным кольцом на пальце и свадебным фото в рамочке над кроватью.

Всё было сносно до того дня, когда Светка сунула ему под нос пухлый кулёк, откуда выглядывало сморщенное безбровое личико. Уверенный, что родится сын, Денис уже несколько дней не мог прийти в себя от разочарования, однако надеялся, что при виде ребёнка отношение к дочери поменяется. И вот он стоял над беспомощным существом в кульке и не чувствовал ничего. Вернее, сначала ничего, а затем пустота заполнилась раздражением. Тёща потом не упускала случая припомнить: «Зятёк-то-то аж позеленел от злости…»

– Это пройдёт, – говорила Денису мать. – Не все мужчины сразу готовы к роли отца. Ты привыкнешь, чувства появятся. Твоему папе тоже понадобилось время. Вот Лизонька подрастёт и всё наладится.

Лизонька росла, но ничего не менялось. Шум, нытьё, детские болезни, заваленный уродскими игрушками дом. Иногда Денис с трудом сдерживался, чтобы не оторвать голову очередному плюшевому зверю, не раздавить очередной кукольный домик. Он вспоминал, каким был в детстве его отец, и констатировал, что тот если и занимался сыном, то только по просьбе матери.

Через несколько лет Денис от Светки ушёл. Не к любовнице, а просто так в отдельную крохотную квартирку. И, быть может, эта неудача в браке послужила катализатором размышлений о прошлом.

В тридцать лет Денис вдруг начал вспоминать, задумался о времени. Что оно такое и как строить с ним отношения, чтобы оно тебя не задавило? Прошлое виделось ему то каким-то мутным киселём, где, кружась и натыкаясь друг на друга, хаотично сновали мелкие крупинки – встреченные в жизни люди. Иногда вдруг начинало казаться, что всё происходило лет этак сто, а то и двести назад. Или ещё хуже – абсолютно ничего в реальности не происходило, и вся жизнь есть просто туманное наваждение, морок.

Тогда он включал “Queen”, и они потусторонними голосам пели: «Is this the real life, is this just fantasy?»

Может, для того чтобы рассеять мысленный туман, Денис и решил съездить в Немчиновку. Тем более это было несложно. Она ведь по-прежнему находилась всего в шестнадцати километрах от Москвы. Там на 3ьей Запрудной родители каждое лето снимали дачу у семьи Клёновых в горчичном доме за зелёным забором.

***

Денис выбрал электричку на Одинцово, купил билет и теперь мыкался туда-сюда, пытаясь попасть на платформу. Он много лет не ездил в пригородных поездах, и вот оказалось: доступ туда перекрыт дурацкими турникетами. Это небольшое препятствие его раздражило. "Всё уже не так, как в детстве. Не зря ли я еду?"

Иногда до Дениса долетали слухи: Немчиновка, мол, уж не та. Нынче там новые русские, сколотившие состояния перестроечными махинациями. Понастроили имений, скупив участки у прежних собственников, сломавшихся под натиском капитализма. Рассказывали, что деньги, на которые возводились эти роскошества – шальные и криминальные, но поделать, увы, ничего нельзя: такие времена наступили.

За то время, что Денис не катался в электричках, жёсткие деревянные скамьи в вагонах сменились мягкими кожаными сиденьями, да и в целом составы стали гораздо чище, нежели в советские годы, когда плотный слой пыли, разбавленный следами плевков и окурками, покрывал пол, а дверные ручки и поручни ужасали многолетней липкой грязью.

Денис смотрел в окно, силясь отыскать в набегающей панораме что-нибудь знакомое. Знакомого находилось мало. За стеклом, словно длинношеие ящеры – брахиозавры – тянулись ввысь подъёмные краны; повсюду строились огромные жилые комплексы, магазины, деловые центры.

Первая станция – Беговая. Суматошная городская пыльная. Неподалёку находится ипподром, отчего и здешняя местность стала называться Бега.

Денис погрузился в свои мысли.

Какими они были, друзья его детства? Точнее, какими они ему запомнились?

Номер один – внучка Клёновых Катька. Он знал её с четырёхлетнего возраста. Некрасивая крупная девочка с сальными рыжими волосами, с веснушчатым носом картошкой. Когда другие дети кричали ей вдогонку: «Рыжая, рыжая!», Катька уверенно разворачивалась и, громко топоча мощными ногами в кедах, мчалась за обидчиками. Кулак у неё тоже был крепкий, так что при удачном забеге доставалось ребятне довольно сильно.

К счастью, у каждой девушки обязательно бывает пора цветения, поэтому в пятнадцать лет Катерина внезапно преобразилась. Волосы перестали салиться и сделались пышными, сама она вытянулась, фигура стала пропорциональной, сильные руки и ноги приобрели изящество (Денис прекрасно помнил её неожиданно точёные ступни в пластмассовых шлёпках с ромашкой и красиво развившуюся грудь, выступавшую под модной олимпийкой). Даже нос картошкой каким-то образом утончился и больше не выглядел плебейским.

Денис испытывал к Катьке то ли влюблённость, то ли какое-то родственное немного животное чувство. Она ведь была хозяйкой дома. Они спали под одной крышей, однажды даже ночевали вместе на сеновале. Как-то раз он бегал за Катькой с высунутым языком, изображая преданного пса. По утрам караулил, когда она пойдёт гулять, чтобы тут же к ней присоединиться. Если за окном дождило, ждал, что она позовёт играть в настольные игры или рисовать. По крыше стучали капли. Было прохладно, но уютно. Катька разукрашивала фломастерами песенник, а Денис рисовал акварелью какой-нибудь «Кон-Тики» или джунгли на шершавых альбомных листах. Будучи старшей, Катька шефствовала над Денисом и никогда не давала его в обиду, а он, в свою очередь, всегда готов был стоять за неё горой.

Вторая станция – Тестовская. Снова грязноватая городская платформа. В девятнадцатом веке ресторатор Тестов поселил здесь цыганский хор, откуда пошло название местности Тестово.

Номер два – Катькин ровесник – Сашка. Тот самый, кто придумал "Клуб". Катьку с Сашкой дразнили женихом и невестой, но они были просто друзьями, хотя Сашка обожал представлять голыми абсолютно всех девчонок, не стесняясь подробно описывать свои предположения вслух и пошловато при этом похохатывать. Был Сашка довольно рисковым. Однажды на спор съел кисть бузины. Через некоторое время отошёл за куст, его стошнило, и он еле доковылял до дома. С восторженным ужасом наблюдая, как к Сашкиной калитке подъезжает скорая, компания гадала: «Клюев ягоды склевал. Помрёт, не помрёт?» После чудовищной процедуры промывания желудка, от которого можно сдохнуть и без бузины, Сашка остался жить.

Ты пили себе пили и проехали Фили. Третья станция. На совете в Филях в 1812 году решался вопрос об оставлении Москвы.

Номера три и четыре Лёшка и Анька. Оба на год моложе Катьки и Сашки. Лёшка носил очки и любил чтение. Анька сверкала зелёными глазами, а стриженые волнистые волосы прекрасно обрамляли её кругловатое лицо. Когда им исполнилось по четырнадцать, между ними завязался роман. Причём Денису казалось, что если Лёшка влип довольно основательно, то Анька просто плывёт по течению, позволяя ухажёру разнообразные вольности из чисто экспериментаторского интереса.

Четвёртая станция – Кунцевская. Вокзал в виде небольшого готического замка. О, тут начинает веять свежей листвой! В детстве, гостя у бабушки, Денис иногда гулял с ней в Кунцевском парке.

В-пятых, Игорь по прозвищу Душа Общества. Остроумный пижон с ловкой чуть обезьяньей пластикой, ровесник Катьки. Два лета он пропустил (его родителей отправили в командировку на Кубу), а по возвращении сразил всю компанию не только блестящей серебристой ветровкой и импортной жвачкой в её карманах, но и превращением прямой шевелюры в огромный пушистый шар а-ля участники Boney M. Игорь знал множество анекдотов и рассказывал их весьма артистично. Ничего удивительного, что такая масса достоинств не пропала попусту.

Пятая станция – Рабочий посёлок или, как называл её Денис, Рабпосёлок. Обиталище загадочных рабочих, которых никогда не удавалось распознать среди других пассажиров.

В-шестых, Ника. Она по уши влюбилась в Игоря после его возвращения с Острова Свободы. Игорь на Никины чувства не отвечал, хотя она была не только красивой девочкой с большими серыми глазами (после внезапного похорошения Катьки все девчонки 3тьей Запрудной признавались красивыми), но и по-настоящему доброй. Если все прочие члены «банды» временами отличались детской жестокостью, грозившей перерасти во взрослый эгоизм, то Ника никогда не издевалась ни над людьми, ни над другими живыми существами. Вытерпеть такое было сложно, поэтому с Никой то дружили, то подвергали её обструкции. «Она вредная и подлая», – говорили они (конечно, безо всяких доказательств). «К тому же дура и неискренняя!» – ещё один ничем не подкреплённый аргумент. В периоды ссор с Никой её дразнили Тупой Пикой, и это прозвище казалось всем, включая Нику, самым страшным оскорблением, хуже матерных ругательств и побоев.

Однажды Ника подошла к друзьям в надежде, что её примут поиграть в дурака, но пребывавший в отличном настроении Игорь вдруг крикнул ей в лицо: «Пошла вон… Тупая Пика!» Ника остолбенела, мучительно покраснела, потом зарыдала, и сквозь рыдания прорвалось: «Не могу слышать такие слова от человека, которого люблю!» Остаток лета вся Запрудная с восторгом обсуждала эту драму, обраставшую подробностями, словно Немчиновский пруд водорослями. После ужасной сцены Ника целый месяц не покидала пределов своего участка, а возвращение её в компанию произошло лишь в конце летнего сезона, когда Игорь уже уехал.

Одновременно с Никой в Игоря влюбилась Катька. И если над Никой Игорь жестоко шутил, то Катькины авансы попросту игнорировал. Он бы скорее всего приударил за Анькой, но, уважая Лёшку, ходил, так сказать, бобылём. Недоступным принцем, только отнюдь не Флоризелем.

Шестая станция Сетунь. Ты хоть сетуй хоть не сетуй, пролетела мимо Сетунь. Тут был рынок, куда за свежей зеленью ездила иногда Денисова мама.

А ещё недалеко от Катькиного дома жил совсем взрослый парень Вольдемар. Он присоединялся к ребятам лишь изредка (видимо, когда совсем скучал), и Денису запомнилось только то, как Вольдемар «показывал дракона», вставляя в ноздри две зажжённые сигареты, и на спор глотал дождевых червей к неподдельному ужасу ребятни.

Состав перемахнул через кольцевую дорогу. Седьмая Станция Немчиновка.

***

С добродушным шипением распахнулись двери. Денис соскочил на платформу. Её покрывал всё тот же щербатый асфальт, но рядом лежали свежие деревянные доски для нового настила. Больше всего Денис удивился золотым куполам церкви, сиявшим сразу за забором, отделяющим перрон от посёлка. В советские годы он не помнил в этом месте не только куполов, но и вообще любых намёков на церковь хотя бы в виде развалин. "Интересно, новодел или реставрация", – гадал Денис, направляясь влево, к выходу с платформы. За ней находилось небольшое пространство с магазинами. В детстве он обожал приходить на станцию. Любил запах шпал, скромные поселковые магазинчики, где царили густо накрашенные продавщицы с золотыми перстнями на толстых пальцах.

В Молочный магазин Денис топал с любимым красным бидоном; свежее, но уже не парное немчиновское молоко было единственным в мире съедобным, по мнению Дениса, видом этого продукта. Рядом также располагались: магазин канцелярских товаров с разноцветными ручками, резинками, воздушными шариками, красками и точилками и магазин, где продавались песочные полоски и батончики «Ротфронт». Всех лавочек Денис уже не помнил, или они путались в его памяти (например, он напрочь позабыл, где покупали хлеб), но в любом случае теперь от них не осталось совсем ничего. Их место заняли глухие строительные вагоны, а также павильон известной в Москве торговой сети, не имеющей ни капли поселкового обаяния. Рядом, как и в прежние годы, торговали зеленью и овощами с той разницей, что ныне это делали не местные бабушки, а бронзовокожие, с хитрыми лицами, монголоиды.

За магазинами Денис увидел первое хорошо знакомое здание. Он забыл, как именно называлась тогда находящаяся в нём организация (скорее всего «Клуб»), но в нём точно показывали кино. Именно там вместе с ребятами он посмотрел «Викингов» с Кирком Дугласом, произведшим неизгладимое впечатление на всю компанию. Сашка потом никак не мог успокоиться: "Видели, как Эйнар на Моргане платье разорвал?!"

Денис немного постоял напротив клуба, пытаясь уловить отголоски восьмидесятых, пробивающиеся сквозь свежую краску на стенах, свежий асфальт и новые объявления о культмероприятиях. Да, что-то определённо витало в воздухе, лёгкое, еле заметное, эфирное. Что-то определённо пробивалось. Сердце слегка сжалось и не захотело разжиматься. Денис с волнением продолжил путь.

На зелёном заборе, почти таком же, как и тогда, красовалась новенькая вывеска «Советский проспект». Денис удивился. Получается, он никогда не знал названия этой улицы, бывшей для него просто дорогой на станцию. Что ж, ещё одно доказательство того, что всё советское в Немчиновке куда-то пряталось. Сколько раз он ходил по этой улице пешком или ездил на велосипеде! Мама в сиреневом платье с рукавами колокольчиками громко цокала набойками белых босоножек, а рядом топал маленький Денис в дурацких детских сандалиях.

За Советским проспектом находился центр притяжения всей Немчиновки – пруд. В восьмидесятых годах сильно заросший камышами и кувшинками вперемешку с длинными, похожими на ёршики для мытья посуды, водорослями. Эти водные леса выглядели настолько запутанными и непролазными, что пугали не только детей, но взрослых. Казалось, подплыви поближе, и гибкие толстые стебли непременно оплетут руки и ноги пловца и утянут его вниз, на тёмное мутное дно. Если добавить к этому тот факт, что в пруду ежегодно тонул какой-нибудь несчастный пьяница, то можно представить, сколь жуткие картины рисовались детскому воображению: мрачные подводные заросли, крепко державшие в оковах утопленников всех полов и возрастов. Вообще утопленников в Немчиновке боялись очень сильно и часто рассказывали друг другу леденящие кровь истории о том, как жуткий раздувшийся труп всплыл в той или иной части пруда.

Подойдя к берегу, Денис огляделся. По сравнению с детскими воспоминаниями пруд показался огромным, поскольку его наконец очистили, и только кое-где оставили для живописности небольшие вкрапления камышей и кувшинок.

А плотина? С замиранием сердца Денис двинулся вперёд. Вот здесь висела тарзанка, с которой ему запрещалось прыгать, и он завистливо смотрел, как казавшиеся взрослыми парни с весёлыми матюгами плюхаются в воду. Плотина шумела чуть дальше. Раньше она была открытой, теперь её защищала безопасная железная решётка. В Денисовом детстве смельчаки ходили по краю, щекоча нервы себе и наблюдающим. Ничего ведь не стоило поскользнуться на мокром склизком камне и рухнуть вниз в потоки грязной пены. В детстве сооружение притягивало Дениса, маня возможностью мгновенной гибели.

Недалеко от плотины стоял памятник павшим в Великой Отечественной жителям Немчиновки. В восьмидесятых – скромный белый обелиск, увенчанный золотой звёздочкой. Сейчас на его месте торчала высокая стелла из чёрного полированного гранита. В нём отражался противоположный берег – как раз тот откос, куда однажды облепленный водорослями водолаз вынес из воды очередного утопшего бедолагу. Слой водорослей на костюме был настолько густой, что водолаз походил на огромного мохнатого медведя, но стоило ему сбросить с себя всю растительность, как он тотчас превратился в худого юркого червяка.

Не торопясь, оглядывая каждый забор, Денис шёл вперёд. Он миновал никогда не интересовавшую его 1ую Запрудную (там находилась администрация посёлка). Поравнялся со 2ой. На 2ую Запрудную они с ребятами иногда забредали, внимательно прочёсывали её из конца в конец и в очередной раз, глупо гордясь тем, что от них не зависело, подытоживали: «3тья Запрудная – самая лучшая!»

Денис добрался до угла, где вместо скромного жилища советской семьи высился ныне огромный особняк с колоннами. На другой стороне раньше располагался большой заросший лесом полузаброшенный участок. Там росли съедобные грибы, и детям хотелось попасть туда, потому что участок, должен был непременно хранить какие-то тайны. Теперь на нём тоже торчало нечто огромное и дорогое.

Денис вышел на середину центральной дороги. Одуванчики и подорожники изрядно объели асфальт, но улица всё равно казалась уходящей неведомо куда и скрывающей в конце загадку. На первый взгляд от старых домов действительно мало что осталось. Почти все участки отгораживались от улицы глухими заборами, а там, где имелись хоть какие-то прорехи, всё равно не просматривалось почти ничего от прежней Немчиновки. «Пройдусь по-быстрому и на станцию», – решил Денис. Бессмысленно терять время, если детство растоптано создателями помпезных сооружений, плюющими на твою ностальгию.

***

Вдали на асфальте примерно посередине улицы маячило зелёное пятнышко. По мере приближения Денис понял, что это девочка лет десяти, одетая в зелёный брючный костюм. Чем ближе Денис подходил, тем медленнее становились шаги. Он поравнялся с сидящей на корточках фигуркой и замер удивлённый. Сердце бухнуло, сами собой сжались и разжались пальцы, кровь стукнула в висках, он даже немного вспотел. Девочка рисовала мелом на асфальте собаку. Или это был волк? Она наклонила голову, и лучи солнца упали ей на волосы – густые тёмно-медные сияющие. Этот оттенок Денис не мог перепутать ни с каким другим, ведь другого такого не было на свете. Он застыл, не веря своим глазам: неужели?!.. да быть этого не может!!.. или всё-таки?!

Покосившись вправо, Денис увидел то, что ещё минуту назад увидеть не ожидал: старый дом, выкрашенный горчичной краской. И пусть забор поменяли (вместо деревянных зелёных кольев стояла сплошная кирпичная стена с железными, тоже сплошными, воротами), зато старый верхний этаж возвышался над новой оградой, и табличка «Дом хорошего благоустройства» висела на своём месте, хотя буквы на ней почти совсем стёрлись. На правой стороне участка, если располагаться к дому лицом, раскинула ветви знакомая старая яблоня. Господи, Катька, возможно, здесь! Почти наверняка!

– Хорошо получается! – сказал Денис девочке. Та закачивала разукрашивать собачий хвост белым и коричневым мелками.

Девочка оглянулась. Два больших карих глаза, испещрённых золотыми точками, испытующе и очень по-взрослому посмотрели на Дениса.

– Спасибо, – сказала она довольно низким для такого хрупкого существа голосом. – Это не просто собака, а помесь лайки и волка. Она очень опасная, любит только своих.

Денис облизнул пересохшие вдруг губы.

– А зовут её Найда? – он попытался изобразить улыбку.

Девочка резко поднялась, и Денис испугался, что она сейчас убежит.

– Откуда вы знаете? – быстро спросила она.

– Популярное имя для таких собак.

Будь на её месте хулиганистый мальчишка, Денису было бы легче. Обсудили бы каких-нибудь ниндзя, зомби или танчики, но с нежными созданиями, похожими на хрупкую рябинку, он совсем терялся. Тут же проклюнулись отголоски проклятого раздражения, вызываемого Лизкой. Денис поёжился.

– Эта собака жила здесь раньше, но давно умерла, – девочка продолжала внимательно изучать Дениса каре-золотым взглядом.

Не думая о том, как подготовить почву, он ляпнул:

– Я тоже жил здесь когда-то, прямо в этом доме, только, как видишь… живой.

Девочка смотрела на него с недоверием.

– Мне тогда было примерно столько же лет сколько тебе.

– Мне сейчас двенадцать, – прошептала собеседница.

Внутри кармана Денис сжал руку в кулак.

– Вот скажи, твою маму ведь зовут Екатерина Юрьевна Клёнова, правильно?

– Да.

– А я – Денис Сергеевич. Можно просто Денис.

В этот момент ворота отворились, и появилась Катька – в летнем сарафане, немного располневшая, но очень статная, с длинными распущенными волосами. Теперь две головы – матери и дочери – горели на солнце медным огнём.

– Агаша, – нервно сказала Катька, быстрым шагом приближаясь к дороге, – что происходит?! Я же запретила разговаривать с незнакомыми людьми!

Денис смешался, почувствовал себя настолько смущённым, что в первое мгновение хотел извиниться и стремительно пойти прочь. Но через пару секунд всё-таки произнёс странным чужим голосом:

– Кать… Катерина, здравствуй…те! Я… знакомый. Может, меня теперь и не узнать, но… я – ваш бывший многолетний дачник.

Последнее он произнёс очень быстро.

– Дачник? – недовольно переспросила Катерина, вглядываясь в Дениса. – Дачников у нас давно не…

Какая-то тень пробежала по её лицу. Денис не понял, что она означала. Сначала показалось, что Катьке тоже хочется сбежать. Правда, через секунду она улыбнулась и, прижав руки к груди, с волнением воскликнула:

– О, Господи! Дениска?!!

– Я.

– Ой, ну надо же, – поразилась Катерина, – на самом деле ты не так уж изменился. Просто, когда не ожидаешь увидеть… как это тебя угораздило? Зайди в дом, посидим… или торопишься? Что ты вообще здесь делаешь?

Смущаясь, она сыпала вопросами невпопад.

– Я не тороплюсь, я… зайду с удовольствием.

С тревожным гулом в ушах Денис ступил за ворота.

– Дедушку с бабушкой помнишь? Помнишь, как тут всё было?

Ну, а как же! Грушевидная бабушка Екатерина Васильевна перекатывалась по участку на распухших ногах, но всё время неутомимо работала. Сухой подтянутый и притворно сердитый дед Василий Иванович с утра подметал асфальтовую дорожку, проложенную через весь участок, потом копался в огороде или чинил что-нибудь в мастерской.

Тогда, в восьмидесятых, с левой стороны дорожки росли сложно-архитектурные аквилегии; сладкие, полные муравьев, пионы; острые рыжие, похожие на лис, лилии. Справа раскинулась аккуратная лужайка, испещрённая бело-розовыми жемчужинами маргариток. Они были свежие, нежные и беззащитные, как само детство. На лужайке росла яблоня, под которой стояла собачья конура. Теперь из всего этого сохранилось лишь дерево. Все продуманно высаженные клумбы исчезли. Разве что тут и там выглядывали сами себя посеявшие анютины глазки.

– Только лужайку подстригаю, – покраснев, сказала Катерина, – а в остальном всё запущено.

Они прошли за дом. Раньше на заднем дворе находился курятник, клетки с нутриями и навес с развешанными под ним разными полезными штуками. Ныне в курятнике валялись какие-то железяки, а о нутриях не стоило и заикаться. Единственным животным на участке оказался крошечный той-терьер по кличке Джокер, не слишком дружелюбно потявкивающий на Дениса.

На месте большого ухоженного огорода прежних хозяев росли репейники и лопухи. Только по краям ещё торчали одичавшие кусты малины, крыжовника и смородины, превратившиеся в непролазный бурелом.

Все время, пока они бродили по участку, за ними хвостом следовала Агата.

– Ну что, в дом? – спросила Катерина.

Проглотив комок в горле, Денис кивнул. На него вдруг накатило чувство нереальности происходящего, и, когда они переступили порог, он ощутил себя оглушённым. Будто провалился в какую-то временную яму. Как так получилось, что посреди новой реальности с её суматохой, кредитами, иномарками, бутиками и кафе уцелел этот крохотный кусочек его детства?! Посреди надвигавшихся на него огромных богатых строений, грозивших раздавить маленький огрызок прошлого, тот выстоял и, не пав перед новыми хозяевами жизни, дождался Дениса.

На веранде они сели за стол, покрытый если не той же самой, то очень похожей клеёнкой в мелкий цветочек. Катерина приготовила чай, подала печенье и бутерброды.

– Кать, а где родители? – спросил Денис, не зря опасаясь ответа. Про Екатерину Васильевну и Василия Ивановича ему и узнавать не хотелось.

Катерина сглотнула, помолчала, глядя на старую берёзу на соседнем участке.

– Когда распался Союз, завод отца закрылся. Ну, он запил, сам понимаешь, как оно бывает. Мама сгорела от онкологии на нервной почве, а отец через полгода умер от инфаркта. За рулём… те самые наши бежевые «Жигули» … помнишь?.. всмятку…

– Соболезную, Катя. Мои хоть и живы, но отношения как-то не очень…

Денис не стал уточнять, что заскакивал к родителям только по большим праздникам, да и то минут на сорок. Мать обижалась на него за развод (из женской солидарности она поддерживала Светку), а отцу (Денис это чувствовал) было всё равно.

– Мы теперь живём здесь постоянно, а квартиру в Кунцево сдаём, – сказала Катька.

– Вот как… выгодное решение.

Практичное направление разговора нарушила Агаша.

– А вы хорошо помните Найду? Она, правда, была наполовину волчицей?

Денис передёрнулся от раздражения, но внешне не показал недовольства.

– Ещё бы не помнить! – он протянул Агаше ладонь. – Вот полюбуйся!

На ладони виднелся тонкий, но заметный шрам. Однажды Найда почти насквозь прокусила Денису руку, когда он по дурости сунулся к ней в конуру.

– Суди сама. Разве следы от зубов обычной собаки могут сохраняться так долго? Давно бы уже наросла нормальная кожа, точно тебе говорю.

Переглянувшись, Катерина с Денисом улыбнулись. Помесь собаки с волком – это, конечно, байка, придуманная Катькой. Скорее всего Найда была потомком лайки и дворняги. Но когда она выходила на дорогу, опускала хвост и долго вглядывалась в даль умными глазами, её силуэт и впрямь походил на волчий.

– Найду мы все любили, – с грустью сказала Катерина.

Агаша не унималась:

– А как называется вон то дерево?

Она указала за окно, где росло отлично знакомое Денису ягодное растение.

– Кукурень!

– Да! – Агаша хлопнула в ладоши.

Почему ирга в Немчиновке называлась кукуренью – загадка. Денис узнал правильное название этого растения лишь спустя много лет после детства, но сейчас понял, что верным ответом помог Агаше признать его своим.

Катька засмеялась.

– Да уж помню, как мы объедались! Все рожи были синие, будто синькой умывались!

Они замолчали, однако молчание не было неловким. На Немчиновку уже спускался тёплый безветренный вечер, когда замирают ивы у пруда, шмели ложатся спать, небо окрашивается в нежно сиреневые цвета, а для тех, кто весь день носился босиком, наступает пора мыть ноги.

– Ну, а ребят-то помнишь? – спросила Катька.

Денис кивнул.

– Наверное, думаешь, никого тут уже нет?

– А что? Кто-то ещё сюда мотается? – удивился он.

– Многие действительно продали свои дома. Но зря ты считаешь, что здесь ничего не осталось от прошлого. Например, Сашка вполне преуспел. Видел коттедж на его участке? Он и есть владелец. Анька с Лёшкой женаты…

– Я почему-то так и думал, – вставил Денис.

– Ну да. Лёшкин дом они продали, а в Анькин приезжают регулярно. Смотри…

Они вышли на крыльцо, и Катька указала вправо. Там через участок виднелась затейливая крыша Анькиной дачи. Раньше она была самой оригинальной постройкой на Зтьей Запрудной – дом середины двадцатого века с многочисленными башенками и витыми лестницами, где жило непонятное количество сестёр-старушек с кучей внуков и внучек, в число которых входила Анька.

– Просто заросло всё, да и за новыми заборами плохо видно, – пояснила Катька гордо, словно это благодаря ей уникальная дача пребывала в сохранности.

– Может, ещё скажешь, что хоромы с колоннами возле пруда – Игорьковые?

– Так и есть. Он женился на дочке богатенького Буратино. И так был не бедный, а сейчас вообще толстосум.

Денис мельком взглянул Катьке в лицо. Он отлично помнил, как в юности она сохла по Игорю, какой пурпурной краской заливались её щёки, стоило тому только появиться на горизонте. Тогда Игорь её полностью игнорировал. Катька была совсем не его поля ягода. Ни внешне, ни по социальному положению.

Теперь она тоже порозовела, а, может, Денису почудилось, и это были отблески заката.

Агаша вышла на лужайку перед домом поиграть с Джокером. Они начали бегать. Её зелёный костюм сливался с травой, и казалось, что по воздуху летают одни лишь огненные птицы.

– Ну, а ты, Кать? – Денис задал давно мучающий его вопрос.

– Я не замужем и не была, – сухо ответила Катерина, – и, предвосхищая твой вопрос… Агаша не знает, кто её отец.

"Вот те на". Его подмывало спросить: а ты-то сама знаешь? Но это прозвучало бы грубо, и он сдержался.

– У тебя семья есть? – неестественно бодро спросила Катерина, уводя разговор от скользкой темы.

– И есть, и нет… поженились, развелись, как каждая вторая пара в России.

Катька понимающе кивнула. Денису страшно не хотелось, чтобы она спрашивала о детях, однако она, конечно, спросила. Сквозь сжатые зубы он выплюнул:

– Дочь.

Денис желал поскорее замять тему, но для Катьки это был болезненный вопрос.

– Общаешься?

– Стараюсь.

– Ну, молодец раз так.

Денис промолчал. Тягостное чувство неполноценности охватывало его всякий раз, когда он вспоминал о Лизке.

Неожиданно Катька сказала:

– Слушай, может, останешься с ночёвкой? Тебе завтра на работу надо?

Она старалась произнести это радушно, вот только Денису почудилась в её голосе тревога, какие-то мучительные нотки прозвенели в воздухе и растворились, оставив после себя смутный отголосок.

Вопрос застал Дениса врасплох. Он растерялся и, не имея времени на раздумья, ответил:

– Мой офис на Новослободской, так что удобно.

Катька улыбнулась.

– Ты не против спать наверху, а то в твоей бывшей комнате разбросаны Агашины вещи?

– Да не вопрос, – пробормотал Денис.

Внезапно он ощутил в душе отзвуки своей детской полувлюблённости в Катьку. Только теперь Денис стал взрослым. В воображении замелькали смелые картинки: ночью Катька поднимается к нему, встаёт посередине комнаты, скидывает одежду, призрачный лунный свет заливает всё пространство второго этажа, и, погрузившись в него, словно в серебристую воду, они занимаются любовью.

В реальности до этого было далеко. Катька накрыла ужин внизу в главной хозяйской комнате. Подала салат, зелень с огорода и жаркое из курицы с картошкой. Включили телевизор (единственную новую вещь в этом музее советского дачного быта) и наткнулись на передачу об Олимпиаде-80. Пёстрые трибуны, флаги, меняющиеся живые картины, слеза Олимпийского мишки и слёзы зрителей грандиозного спектакля, призванного пустить всему миру пыль в глаза.

– А мы ведь и тогда вместе смотрели закрытие, помнишь? – спросил Денис, чувствуя, что реальность окончательно куда-то отползает.

Ещё вчера он и представить себе не мог, что окажется в зачарованном мире собственного детства.

– Жаль, но не помню, – огорчилась Катерина, – зато «Вокруг света за восемьдесят дней» или «Приключения принца Флоризеля»…

– О, да! Мчались по домам на очередную серию! Вся улица пустела!

– А в грозу бабушка всегда требовала выключить телевизор. Ужасно обидно!

– А ты пугала меня шаровой молнией. И я боялся заходить к себе в комнату, потому что вдруг она там висит и как шарахнет!

Неожиданно подала голос Агаша:

– А Найда сильно боялась грозы! Она её заранее чувствовала. И тогда начинала скулить и царапаться в дверь, да, мам? И её пускали в дом, а она залезала под кровать и сидела там до тех пор, пока гроза не закончится.

– Всё верно, Агаша, – как-то невесело сказала Катерина. – Иногда я рассказываю ей о тех временах. Агаша любит рисовать и вроде как иллюстрирует мои рассказы.

Агате, кажется, не понравились откровения матери, и она недовольно заёрзала на стуле.

– Кстати, шла бы ты спать, – строго сказала Катька. – Смотри, уже одиннадцатый час!

Агаша нехотя поднялась и направилась к выходу. В дверном проёме остановилась, обернулась, свет люстры падал прямо на её лицо, оставляя в тени фигуру.

– Ну и па-а-а – жалуйста! Спа-а-а-койной ночи! – капризно произнесла она.

В этот момент Денис отчётливо понял: Агаша точно похожа на кого-то знакомого. Не грубо, топорно, а чуть уловимо, зыбко. С первой секунды встречи с девчонкой Дениса привлекли её рыжие волосы, такие же, как у Катьки. В черты лица он толком не вглядывался. И ещё эта манера тянуть слова. Сходство с кем-то пока не узнанным стало очевидным. Но с кем? Денис не мог сообразить, как ни напрягался.

Катерина проводила его на второй этаж. Эту часть дома Денис помнил хуже, потому как приходил сюда не так уж часто. Здесь жили Катькины родители – оба заводские рабочие – а они с Катькой иногда в дождливую погоду забирались сюда, чтобы порисовать за большим столом с видом на лужайку и улицу. На втором этаже всегда пахло влажным деревом.

Денис рад был обнаружить над притолокой старую репродукцию картины Перова «Тройка». Знакомые лица – трое замученных детей катят огромную обледеневшую бочку сквозь снег, ветер и мглу.

– Привет, это снова я! Не ждали?

Затем он разделся, улёгся на пружинистую скрипучую кровать с железными шариками, закрыл глаза, однако ему не спалось. Он вдыхал немного затхлый и всё же приятный запах старых вещей, досок, прислушивался к шорохам, потрескиваниям, стукам, раздававшимся в доме и на крыше.

Так он лежал некоторое время. Наверное, уже близилась полночь, но сон всё не шёл.

Тогда Денис встал и босыми ногами прошлёпал к окну. Это была ночь полнолуния. Хотя сама Луна висела где-то сбоку, её свет заливал окрестности, создавая мерцающую серебристую дымку. Денис позабыл о смелых фантазиях и, открыв окно, стал глядеть на улицу. «Наташа Ростова, блин». Со второго этажа отлично просматривался кусок проезжей части перед домом.

***

Он не понял, в какой именно миг на дороге возник силуэт собаки. Только что её не было и вот… она есть. Большая, вероятно серая, псина стояла прямо на середине улицы, внимательно подняв уши и опустив хвост. Она пристально смотрела вдаль. «Найда?!» – непроизвольно прошептал Денис. В следующую секунду силуэт исчез. Ничего себе, как тени играют! Да и воображение, подстёгнутое сегодняшними воспоминаниями, надо полагать, разыгралось тоже.

Внезапно Дениса потянуло на улицу. Бывало, они с ребятами договаривались выйти в полночь на Запрудную тайком от родственников. Правда, тайком получалось именно у Дениса – самого маленького участника «банды». Зачастую его старшие друзья так и оставались гулять до самой ночи, и никто не загонял их домой. Но всё равно полночь манила всех – мистический час, когда, казалось, должно обязательно произойти что-то сверхъестественное.

Сбившись в кучу, они вставали в центре улицы и ждали. Прислушивались к шорохам, вглядывались во тьму, в становившиеся по ночам страшными кусты. Но на самом деле ничего особенного не происходило, как бы ни старались они убедить себя, будто потусторонние силы совсем близко.

Впрочем, однажды после показа «Собаки Баскервилей» из кустов напротив дома Клёновых донёсся жуткий тоскливый вой. Он был тем более ужасен, что собачьи модуляции сочетались в нём с человеческой интонацией, и от этого кровь холодела в жилах. На некоторое время компания застыла не в силах пошевелиться. Потом Лёшка, преодолев страх, поднял с земли камень и швырнул в самую гущу кустарника. «А-а-а… придурки!» – раздался мальчишеский вопль, и из зарослей, потирая плечо, вывалился Сашка. «Сам придурок! – накинулись на него остальные, – дошутишься однажды, дебил!»

В мгновение ока пронеслись в голове Дениса эти сценки. На улицу потянуло ещё сильнее. Он оделся, не зажигая света, и медленно, стараясь не скрипеть, спустился на первый этаж. Из нижних комнат не доносилось ни звука. Катерина с Агашей спали. На счастье Дениса, входная дверь оказалась запертой лишь на щеколду, так что спустя миг он оказался во дворе. Джокер, должно быть, тоже спал где-то в доме, а вот Найда часто устраивалась на ночь на крыльце хозяйского дома вместо конуры.

В отличие от двери в дом основные ворота закрывались на серьёзные замки. Хорошо, что Денис ещё днём заметил запасные ключи, висящие у входной двери. Воспользовавшись ими, он выскользнул на улицу.

Ни на центральной дороге, ни на тропинках, проложенных справа и слева вдоль домов, никакой собаки не было. Горели высокие фонари, в жёлтых пятнах возле них кружила мошкара. Радуясь появлению еды, громко пищали комары. Фонарный свет вкупе со светом Луны выделял асфальтированную дорогу в ночи, в то время как дома, расположенные вне зоны освещения, наоборот, погрузились в темноту. Казалось, некоторые из них даже исчезли, а асфальтовое покрытие будто бы расширилось. Вдали немного зловеще чернел, отливая обсидиановым блеском пруд.

Денис двинулся вниз, в сторону водоёма. Лёгкий ветер заставлял шептаться листья в кронах больших лип. Денису сделалось немного не по себе, но он продолжал движение вперёд и, выйдя к берегу, повернул направо к плотине. Из камышей раздавались приглушённые звуки. То ли стебли тёрлись друг о друга, то ли шуршали какие-то ночные звери.

Денис преодолел примерно половину пути, когда вместо современного памятника из чёрного гранита, который должен был сливаться со мглой, ему вдруг померещился низкий белый обелиск восьмидесятых годов. Он походил на поставленный вертикально кусок мела, и его белизна отчётливо выделялась в темноте. Вдобавок обелиск светился призрачным светом.

Денис испугался, хотел повернуть назад, но постыдился. "Опять игра теней". Внутри зашевелилась детская вера в Пиковую Даму, в привидения, в гномика, в чёрные руки и гробы на колёсиках, во всё, что в изобилии поставляла детской душе Немчиновка. И также, как тогда, преодолевая страх перед пугающими и манящими рассказами, он продолжил свой путь.

Белый обелиск ещё какое-то время маячил перед глазами Дениса, но, когда тот приблизился метров на сто, оказалось, что высокий чёрный памятник торчит на своём месте, не имея никаких признаков белёсости.

На берегу возле стеллы сидела девушка и смотрела туда, где раньше висела на толстом канате тарзанка. На земле лежала какая-то книга. Не желая пугать девушку, Денис встал поодаль и, скосив глаза, попытался её рассмотреть. Что-то знакомое, но далёкое почудилось Денису в красивом профиле. Медленно повернув голову, девушка взглянула Денису в лицо. Её глаза были неестественно большими и тёмными, словно подёрнутыми тиной. Денис шагнул вперёд. Он тотчас узнал и глаза, и нос, и волосы, и этот странный взгляд.

– Ника?! – вырвалось у него.

Девушка наклонила голову вбок, то ли подтверждая, то ли отрицая догадку. Но в следующий миг Денис уже объяснял себе, что это никак не может быть Ника. Это, вероятно, её сестра (конечно, он вспомнил: у Ники была сестра, в то время ещё совсем маленькая и не принимавшая участия в общих забавах).

– Вы Никина сестра?

Девушка вновь сделала загадочный знак головой. Затем она медленно поднялась, попутно захватив лежавшую на траве книгу. Молча, показала Денису обложку: «Домби и сын» – роман Чарльза Диккенса о взаимоотношениях отца с детьми. Денис брал её у Ники почитать, только не помнил в какое именно лето. Он протянул руку, желая пощупать старый, в царапинах, переплёт, однако фигура развернулась и стала удаляться к плотине, где и исчезла, скрывшись, если рассуждать здраво, за раскидистыми деревьями. А если… не здраво?

Плотина продолжала шуметь, взбивая воду в желтоватую при лунном свете пену. Афродита вышла из пены, а похожая на Нику девушка с книгой в пену вошла. Страшно перепугавшись, Денис заметался внутренне: что, чёрт возьми, это было?! Что?!!

Он возвращался в Катькин дом в каком-то тумане. Причём туман был не только настоящий белёсый, ползущий с пруда и стремящийся заполнить улицы, но и в самой голове Дениса возникло мутное облако, не позволяющее ему выстроить мысли в стройный логический ряд. В ушах всё ещё стоял шум плотины. Денис перепутал Запрудные и вместо 3тьей свернул на 2ую. Дойдя до середины, ужаснулся, обнаружив там вместо Клёновского старого дома огромный особняк – пародию на средневековый замок. Серьёзным усилием воли заставил себя осмотреться внимательнее и лишь тогда понял, что ошибся улицей.

Добравшись до конца 2ой Запрудной, он повернул направо. В восьмидесятых сразу после поворота находилась обширная поросшая буйной растительностью площадка. Рядом стояла красно-белая телефонная кабина, охотно поедающая двушки и однокопеечные монеты, но не всегда соединяющая с нужным номером. Поговаривали, что в ещё более ранние времена там находилась большая, впоследствии сгоревшая, дача. Участок вместе с остатками строений постепенно пришёл в полное запустение. На нём установили высокие чёрные качели. В Денисовом детстве качели и сами уже имели неважный вид: облезлые, скрипучие, расшатанные и даже немного пугающие. Хотя дети качели любили. Особенно Анька. Встав ногами на сиденье, она мощно раскачивалась до тех пор, пока качели не начинали описывать полный круг – так называемое «солнце». Ты умеешь делать «солнце»? Нет?! Значит, сопливый хлюпик, слабак!

Сейчас Денис мельком взглянул в сторону площадки. В темноте качелей он не заметил, но что-то красно-белое и прямоугольное на несколько секунд возникло и мгновенно растворилось во мраке.

Добравшись, наконец, до Катькиного дома, Денис с помощью всё тех же ключей проник обратно на участок. Направляясь по дорожке к входной двери, он заметил в окне на первом этаже (как раз в окне своей бывшей комнаты) лицо Агаши. «А если она завтра спросит, зачем дядя бродит ночами по улице? Ответ: подышать свежим воздухом у пруда?» Мысль Дениса оборвалась, когда он ещё раз взглянул на девочку. Её лицо выглядело бледным, а взгляд совершенно отсутствующим, но не глупым, а устремлённым в какую-то непонятную глубину непонятно чего. Её распущенные волосы лежали на плечах волнистой шалью, одна прядь свешивалась прямо над правым глазом, что должно было мешать обзору. Однако Агаша не обращала на волосы внимания, и, похоже, вообще не заметила присутствия Дениса.

Остаток ночи он провёл без сна, лишь перед самым рассветом погрузившись в тяжёлую тягучую дрёму, а когда проснулся, лучи утреннего солнца не развеяли сумрачный морок. Так скверно Денис не ощущал себя никогда. Руки холодели и покрывались липким потом, в висках стучало. Внутри живота возникла пустота, будто оттуда внезапно исчезли все внутренности. Мелкие иголки кололи в области сердца. «Не верю, не верю, – твердил себе Денис, – только не со мной».

***

В голове щёлкнули, и включили картинку: ему двенадцать лет, он стоит возле запертой двери в комнату бабушки, не решаясь зайти. Родители врезали в дверь замок, но Денис подглядел, куда они прячут ключ и однажды его украл. Вот он потихоньку приоткрывает дверь, в комнате неестественная наводящая жуть чистота. Он слышит фразу: «А я тебе о чём талдычу?» Бабушка сидит на кровати, свесив худые синеватые ноги. Напротив неё – стул, поставленный так, будто кто-то сидит напротив, но на самом деле на стуле никого нет. Тем не менее бабушка поглощена диалогом: «А я тебе советую, сделай куклу. Есть у тебя тряпки? Сделай руки, ноги, голову пришей. А потом говори: пусть все мои хвори на тебя перейдут, забери, чёртова кукла, мою печаль. Чёрную оспу, белую горячку, красную волчанку, жёлтую лихорадку…» У Дениса тогда всё внутри оборвалось, он в ужасе застыл на пороге комнаты. Бабушка совсем не замечала его, зато точно видела своего собеседника и продолжала обращаться к нему: «А потом на рассвете отнеси эту куклу в лес, похорони под осиной, сверху ничего не клади, чтоб и следа не осталось…» Отчётливые слова перешли в злой шипящий шёпот. Денис больше не мог этого выносить, ничего страшнее и непонятнее он в своей детской жизни не видел. Опомнившись, как можно аккуратнее закрыл дверь; руки тряслись, и замок всё-таки щёлкнул. Хорошо, что бабушка по-прежнему ни на что не обращала внимания. Даже если б дверь вдруг взорвалась со страшным грохотом, она бы, наверное, и головы не повернула. Денис навсегда запомнил ощущение липкого ужаса, страха, беспомощности и непонимания, накатившее на него тогда. Словно жена Синей Бороды, он сто раз пожалел, что отпер эту дверь. А ещё через несколько месяцев, подслушивая разговор родителей, разобрал слово «шизофрения». В этом слове Денису почудился ужас.

Он начал бояться. Против своей воли приглядывался к людям, к предметам, к деревьям на улице. Вдруг ему тоже начнёт мерещиться то, чего нет. Иногда чтобы проверить себя он спрашивал друзей: «Это машина… там вдали?» – «Ну да и что?» – «Ничего». Денис успокаивался: «Фух, пронесло, галлюцинаций нет».

Через два года бабушка тихо умерла. Её комнату открыли, выбросили всю мебель, поклеили новые обои, обновили паркет. Комната стала свежей и светлой, но Денису всё равно казалось, что в ней витает болезненный дух, и поначалу он не любил там находиться. По мере взросления всё это начало забываться. Закружилась собственная жизнь, институт, девчонки, работа, женитьба, Лизка. Бабушка осталась где-то на задворках памяти. И вот теперь, когда казалось, что детский страх давно преодолён, это случилось. «Пусть мои хвори на тебя перейдут…»

Что он видел в Немчиновке? Как ему теперь быть? Сразу бежать к врачу или повременить? Его поставят на учёт к психиатру? Может быть, положат в психушку и будут лечить зверскими методами, колоть одуряющими лекарствами, привязывать к кровати?! Он представил себя запертым в бездушной белой палате, на соседней постели сидит Ника с подёрнутыми тиной глазами и что-то ему твердит, у ног мохнатым клубком свернулась Найда. Нет, ни за что, надо повременить, никуда не ходить, понадеяться, что оно больше не повториться. Надо попробовать успокоиться.

– Денис, ты проснулся? Завтрак готов. – Катькин голос оторвал его от мучительных размышлений.

Они завтракали довольно рано. Катька собиралась на работу в Одинцово. Ещё в бытность Дениса дачником она поступила в ПТУ, чтобы выучиться на швею. Теперь работала по специальности в ателье.

– Дочь целыми днями одна? – спросил Денис, через силу жуя бутерброды с джемом.

Спросил просто чтобы не молчать. Агаша его, конечно, не интересовала.

– Одна, – равнодушно зевнула Катерина, – но я не каждый день работаю.

– Помню, как ты шила первые брюки для отца. Классно получилось! И джинсы шила. Вообще дефицит по тем временам!

– Теперь в ателье одежду почти не заказывают. Так ушить, подшить, укоротить да и всё.

– А мне не скучно, – сообщила Агаша. – Я рисую, играю, читаю. Ещё хожу к дяде Вольдемару. Вот!

– В Немчиновке совсем нет сверстников?

– Да есть, конечно, – сказала Катька, убирая посуду, – но они на Запрудную не выходят. Играют у себя на участках. Таких компаний, как наша, сейчас не встретишь.

Агаша выскочила из-за стола и побежала на улицу, где принялась то ли прыгать, то ли танцевать, и ничто в ней не напоминало ту девочку со странным рассеянным взглядом, которую Денис видел ночью в окне первого этажа. Обычный ребёнок, радующийся солнцу и утренней свежести. Ребёнок, предвкушающий новый беззаботный день, наполненный играми, чтением, рисованием, а вовсе не скучными уроками и злыми училками. Может, и ночная Агаша ему тоже померещилась? По спине его пробежали мурашки.

– Слушай, – сказал Денис, пользуясь отсутствием ребёнка, – я ведь не спросил вчера про Нику. Думал, раз ты не упомянула, значит, она больше сюда не ездит. Но всё-таки: с ней-то что?

Катерина молчала долго, но так как вечно отмалчиваться невозможно, она в конце концов напряглась и произнесла:

– А Ники нет. Утонула наша Ника. Такие дела…

Денис ошеломлённо смотрел на клеёнку в мелкий цветочек. По ней полз крохотный жучок, нелепо выглядевший среди нарисованных растений. Хрупкое живое существо против грубой имитации природы. Денис сглотнул и потёр ладони.

– Как утонула?

– Не утонула. Неправильно я сказала. Не утонула, а утопилась. Повесила какую-то фигню на шею, залезла на тарзанку, раскачалась и бухнулась.

Денис помнил: Ника совсем не умела плавать. Он-то в два счёта переплывал Немчиновский пруд, да и другие ребята уверенно держались на воде. Но Ника всегда бултыхалась на самом мелководье, никогда не заходя туда, где ноги не доставали до глинистого вязкого дна.

– Когда?

– На следующий год после твоего последнего лета.

– Н-да-а-а… – протянул Денис, – ужас, конечно. Это из-за Игоря? Она оставила объяснение?

– Вроде дома нашли какую-то записку. Что-то стандартное типа «прошу никого не винить»… собственно и всё. Игорь там не упоминался.

С этими словами Катька ушла одеваться на работу, а Денис сидел и вспоминал виденную им ночью у обелиска девушку. Он испугался ещё больше, чем ночью. Кто она такая? Или лучше: что она такое? А ещё эта книга… "Домби и сын". О ней ведь знал только Денис. Если галлюцинация, то почему именно у той части пруда, где погибла Ника? В голову постучалась страшная мысль: что, если и Агаша, и Катька, и её слова тоже ему мерещатся?!

«Я ни за что не пойду к врачу, не пойду!» Но если не ходить, то что с ним будет?!

Денис предложил отправиться на станцию через 2ую Запрудную.

– Охота посмотреть, что там да как.

На самом деле он хотел пройти мимо заброшенного участка ещё раз и проверить, торчит ли там по-прежнему старая телефонная кабинка.

– Давай, – согласилась Катька.

Они направились вверх по 3ьей Запрудной. Поравнявшись с тем участком, где находился Никин дом, Денис скосил глаза.

– Они дачу продали, – предвосхитила его вопрос Катька. – Новые хозяева разрушили все старые постройки.

Вскоре они завернули за угол. Никакой советской телефонной будки там не было. «Да что ж за фигня такая?» Зато чёрные качели оказались на месте. Похоже, их даже периодически подкрашивали, но краска почему-то быстро сходила, и они всё равно стояли облезлыми. На другой стороне дороги выстроили большой каменный дом. Несмотря на размер, он утопал в могучей растительности.

– Дом такой солидный, – позавидовала Катька, – а хозяин – алкаш. Ему тут дети всё обустроили. Постоянно навещают, за всем следят.

Оставшуюся часть пути Катька с Денисом почти всё время молчали, чувствуя, что момент расставания приближается, а, значит, нет необходимости подыскивать фразы и думать, о чём бы ещё повспоминать. Оба просто ждали логичной развязки их случайной встречи. Перед выходом на платформу обменялись телефонами.

– Ты… в общем… это… не пропадай… звони, – вполне искренне сказала Катька, – и в гости приезжай, когда время будет.

– Ага… да… как-нибудь заеду, – бормотал Денис дежурные фразы, понимая, что вряд ли он ещё осмелиться заваливаться к Катерине. В конце концов он – кто? Просто бывший дачник. Да ещё и это… то, что он видел, непонятное, пугающее. Он лелеял надежду, что в Москве наваждения исчезнут, как ночной туман над прудом.

Поезд на Москву бодро свистнул, подлетая к платформе Немчиновка.

– Счастливо! – крикнул Денис, заскакивая в набитый вагон.

Он хотел чмокнуть Катьку на прощание в щёку, но вдруг застеснялся и не чмокнул.

***

Александр Клюев – Сашка – с удовольствием ехал на работу в строительную компанию. Основатель и глава фирмы, он мог приходить в офис, когда угодно, но старался делать это не слишком поздно ради сохранения дисциплины сотрудников. Дела в порядке, погода дивная, самочувствие на уровне, чего ещё желать.

– Ох ты ж мать твою! – он затормозил на светофоре.

Перед ним переходила улицу большая толпа, из которой Сашка выделял лишь женщин.

«Сисястая, задастая, кривоногая, короткошеяя, а эта самое то!» – провожая их глазами, мысленно он раздевал эту толпу, подчиняясь возникшей ещё в подростковом возрасте привычке. Сильная сексуальная озабоченность с годами не пропадала, и теперь он почти вынужденно таращился на "голых" женщин всех мастей и комплекций: от тонких длинноногих девчонок до разъевшихся матрон с кошёлками. На работе он занимался примерно тем же. Некоторых сотрудниц ему удавалось действительно затащить в постель; с другими он регулярно совокуплялся мысленно в своём прекрасном мире, населённым голыми женщинами.

Женат Сашка никогда не был. Не то чтобы принципиально, просто лишь однажды в институте у него получилось серьёзно увлечься одной единственной голой женщиной, но та не ответила взаимностью, и он вынужденно переключился на других.

Склонность к порногрёзам успешно сочеталась в Сашке с добротной деловой хваткой. Он окончил Плехановский институт, поработал в паре строительных фирм и, приобретя некоторый опыт, открыл свою. Умея быть обаятельным, смог привлечь клиентов и партнёров, а также ангажировать на работу предприимчивых сотрудников, поэтому за несколько лет Сашкина фирма выросла и здорово окрепла. Занимались они строительством коттеджей в Подмосковье. Сама фирма возвышалась над столицей, словно большое жирное растение, разбрасывающее вокруг Москвы семена, прораставшие новыми цветами – богатыми домами самых разных архитектурных стилей. Сашка старался угождать любым запросам новых богачей: хотите средневековый замок – пожалуйста; русский терем – без проблем, восточный дворец с минаретами – да нам это раз плюнуть!

Дачу в Немчиновке Сашка любил. Его похожая на крольчиху бабушка умерла, когда Сашка ещё учился в институте, но родители сохраняли участок, хотя и не могли поддерживать его в идеальном порядке. Разбогатев, Сашка снёс все старые постройки и возвёл на их месте внушительный довольно мрачный дом из тёмно-красного кирпича, плотную кирпичную ограду и ещё пару строений поменьше из того же материала. Выглядело это так, будто владелец показывал всем проходящим мимо: во сколько у меня кирпича! да я просто кирпичный король! В Немчиновку Сашка наведывался не то, чтобы еженедельно (за домом следили специальные люди), но три-четыре раза в месяц обязательно туда выбирался.

Катькин звонок застал его за просмотром вечерних новостей. Изредка она звонила посоветоваться о каких-нибудь делах, связанных с немчиновским хозяйством, а вот на дружеские посиделки они давно не собирались. Неожиданно Катька сказала:

– Представляешь, тут Денис приезжал!

– Хм-м-м? Не понял…

– Ну, Дениска – наш бывший дачник. Забыл?

– А, да, конечно!

Сашка немедленно вспомнил такую сцену – дико закатывая глаза, он пересказывает маленькому Денису «Вия»: «в страхе очертил он вокруг себя круг… ещё страшнее была она, чем в первый раз… труп опять поднялся из гроба синий, позеленевший…» От ужаса Денискины глаза становятся огромными, взгляд – затравленным, а Сашка, упиваясь собственным красноречием, злорадно шепчет: «Перед сном начерти вокруг кровати круг мелом… обязательно…» – «Да, да, да», – захлёбывается Дениска. Тут в Немчиновке такое может водиться! Дениска ведь боялся даже глупой безобидной караморы. После Сашкиных рассказов долго ходил и выпрашивал у девчонок мел.

– Может, нам всем встретиться, поболтать… столько времени не собирались… – продолжала между тем Катька.

– Я – за, – Сашка тут же прикинул, какую пользу он может из этого извлечь. – Одна только просьба: позови Игорька. Никак не могу его выцепить, а у меня к нему дельце… очень серьёзное…

Катька нервно вздохнула.

– Не уверена, что он согласится.

– А ты попробуй!

– Позвони ему сам.

– Он меня избегает… кажется.

– Ну, ладно, может и попробую, – Катька подумала о чём-то своём, недоступном, несбыточном. Несбыточное, но… вдруг эта общая встреча сделает его хоть капельку реальным.

Предстоящему событию Сашка обрадовался (всё-таки разнообразие, не единой же обнажённой натурой жив человек) и поручил секретарше заказать пару бутылок французского вина дабы отправиться в Немчиновку не с пустыми руками.

***

Алексей и Анна Рубцовы – Лёшка и Анька – ужинали дома на небогатой, но уютной кухне. Анька не столько ела, сколько смотрела, как маленький Владик балуется с куриной котлетой. Куда прикольнее вилкой вырезать из котлеты звезду, нежели отправлять её в рот и жевать!

– Влад, ну сколько можно?! – притворно рассердилась Анька. – Перестань в еде ковыряться!

– Ань, не надо опять, прошу, – страдальчески пробормотал Лёшка.

Анька зыркнула на него недобро.

– Оставь свои замечания при себе! Это мой сын!

– Анечка…

На измученный взгляд мужа Анька внимания не обращала. Ребёнок поглощал её полностью. С нежностью разглядывала она слегка вьющиеся волосы Владика, его курносый нос, чуть заметные веснушки на скулах, маленькие ручки, неумело держащие детскую вилочку. Когда-то она равнодушно относилась к собственной учёбе, но теперь строила планы для сына: в какие кружки будет ходить Владик, какой он будет умный, талантливый и красивый, как другие родители будут ей завидовать.

У Лёшки зазвонил лежавший в прихожей телефон, и он поднялся ответить.

– Лёш, не надо, перезвони после ужина.

Аньке хотелось, чтобы они ужинали семьей.

Лёшка лишь с досадой отмахнулся:

– Ань, отстань!

Анька, прикрыв на секунду глаза, вздохнула. Отобрала у Владика вилку и принялась раздражённо кромсать котлету на маленькие кусочки, насаживать их на острие и настойчиво запихивать сыну в рот.

Из коридора доносились Лёшкины удивлённые возгласы. Разговор длился около пятнадцати минут, а по возвращении Анька заметила на лице мужа беззаботное и немного детское выражение. Она уже и не помнила, что когда-то Лёшка часто бывал таким. Анька удивилась.

– Представляешь, – возбуждённо сказал Лёшка, забывая, что и сам ещё не доел котлеты. – Это Катька Клёнова! Когда же я говорил с ней в последний раз?

– Год назад мы встретили её на Запрудной, и она задолбала тебя проблемами с электричеством.

– Ну да, ну да, – согласился Лёшка. – Так вот она приглашает в гости на эти выходные. Хочет позвать Сашку, возможно Игоря, и ещё Дениса – маленького дачника. Помнишь его?

– Ого!

– Ань, давай съездим. Ты развеешься, вспомним хорошие старые годы.

– А Владик? – заметалась Анька.

Лёшка поморщился, крутанул шеей.

– Я договорюсь с мамой, она посидит.

Не желая расставаться с сыном, Анька артачилась, но в конце концов вдруг подумала, что встреча с друзьями детства поможет воскресить в Лёшке переродившиеся во что-то вялое и аморфное чувства, бывшие раньше живыми и восторженными. После того чудесного лета, когда Лёшка признался ей в любви недалеко от калитки дома, где обитал очень злой рыжий чау-чау, восхищавший всех синим языком, их отношения не прервались, как это часто случается с летними подростковыми романами. Они продолжали встречаться в Москве, и Анька, хотя и не влюблённая в Лёшку столь пылко, как он в неё, невероятно гордилась тем, что у неё есть парень. Поженились они, когда им исполнилось по двадцать лет. Так сбылось проведённое в Немчиновке гадание. Девчонки брали чьё-нибудь обручальное кольцо (Анька стащила на время мамино), подвешивали на нитке и держали его над стаканом с водой. Через некоторое время кольцо начинало раскачиваться (по уверениям гадающих – само по себе) и ударяться о стенки стакана. Сколько раз кольцо звякнет, во столько лет и выйдешь замуж. Аньке тогда выпало двадцать.

Замужеством она тоже гордилась. Ещё бы! Многие подружки до сих пор без официальных ухажёров, а она под руку с мужем проплывает по двору на зависть молодым соседкам и бабкозаврам у подъезда. Учиться Анька не хотела, закончила из-под палки курсы делопроизводства и на этом успокоилась. Родители её, сами люди простые, считали это нормальным, а вот Лёшка нервничал. Сын вузовских преподавателей, он, по мнению Аньки, преувеличивал роль образования. Лёшка поступил на истфак, пропадал в библиотеке и постоянно готовился к каким-то загадочным коллоквиумам («Вот так идиотское словечко», – думала Анька и коверкала его на все лады: «кулёквиум», «каляквиум»). Пока она, щёлкая семечки, поглядывала одним глазом в телевизор, Лёшка закончил аспирантуру, а Анька не читала даже дамских романов. «Всё враньё в книжках-то этих», – говорила она, словно старая неграмотная бабка.

Была в их жизни одна беда: у Аньки никак не получалось забеременеть. Шли годы, и она нервничала всё сильнее. Лёшка вроде смирился с бездетностью, а Анька не могла оторвать взгляда от женщин с колясками, часами бродила по отделам детской одежды и игрушек, разыскивала в Интернете советы по воспитанию, заговаривала с детьми на улицах, пугая порой их мамаш.

Она уже бросила ходить по врачам, как вдруг долгожданное событие наступило. Причём Анька восприняла это совершенно естественно, а вот Лёшка был потрясен. С появлением сына что-то в нём надломилось. Он сделался каким-то жалким. Наверное, как многие мужья почувствовал себя заброшенным, менее любимым. Сначала Аньке не было до этого дела – Владик занимал всё её существо – но со временем, заметив перемену в Лёшке, она огорчилась. Ей хотелось, чтобы семья выглядела идеальной хотя бы со стороны. Так вдруг встреча со старыми друзьями подействует благотворно? А ещё…

– Значит, Игорёк будет? – спросила она внезапно.

Лёшка поморщился.

– Тут загвоздка. Катька считает: он откажется, если просить будет она. Может, ты ему позвонишь? Или я?

– О! – воскликнула Анька, отрываясь от Владика, – да, я позвоню, обязательно позвоню, сейчас только посуду вымою.

***

Игорь Лапин – бывший Душа Общества – закончил юридический факультет и женился на дочке бывшего дипломата, отдавшегося ныне бизнесу. Это был взаимовыгодный брак по расчёту и по человеческой симпатии. Супруги жили в гармонии, то проводя время вместе, то занимаясь каждым своим делом. Детей заводить не собирались.

В Немчиновке они отстроили приличный особняк, но наведывались в него нечасто, хотя Игоря в Немчиновку тянуло, поэтому он здорово обрадовался неожиданному звонку Аньки. Ух ты! Конечно, он с удовольствием встретится со старыми друзьями и особенно с тобой, Анечка. И Денис будет? Ну, ничего себе! Нет, жена совсем не возражает.

– Насть, ты ведь не против?

– О, я с радостью проведу пару дней в шезлонге в изоляции от всего мира.

Их участок окружал высокий глухой забор.

Игорь чуть поморщился, подумав о Сашке. Ну да ладно, может его присутствие и к лучшему. Пусть видит, что Игорь его не избегает.

А ещё в душе слегка кольнуло. Будут все, кроме Ники. Порой Игорь вспоминал её, понимая умом, что Нику полагается жалеть. Скорее всего именно он был причиной самоубийства. И умом, конечно, Игорь её жалел. Девчонка, молодая, неразумная, не справилась с эмоциями, а ведь, как говорится жить да жить и всё такое, но это же её выбор в конце-то концов.

В другое время накатывало тщеславие. Она утопилась из-за него, а не из-за прыщавого пошляка Сашки. Шутка ли, внушить девушке такие огромные чувства, избавиться от которых можно только на глинистом дне пруда. В глубине души Игорь собой гордился, иногда неискренне укоряя себя за это.

В пруду они набирали глину и лепили из неё кто что мог, в основном фигурки собак, кошек, лошадей. Потом их сушили на солнце и раскрашивали. Однажды он слепил для матери большую пепельницу в форме сердца и покрасил её гуашью в алый цвет. Вот мать он любил, это точно. Если бы её, а не Никино тело погрузилось на глинистое дно, он бы по-настоящему горевал.

***

Городская жизнь набросилась на Дениса с присущей ей наглостью. В понедельник, в шесть сорок пять утра позвонил начальник и сообщил: срочное совещание назначено на восемь. От Дениса требовалось немедленно продрать глаза и, не завтракая, прибыть в офис. Ну а дальше всё совсем закрутилось. Десятки электронных писем (на одно только их чтение уходили целые часы), приём клиентов и ответные визиты к ним, редактирование документов. В перерывах – кофе и трёп с коллегами на тему, кто с кем переспал. Вечерний путь домой по залитому красивыми огнями городу, пробки, удобные для наблюдения за беззаботной молодёжью на элегантных верандах кафе; приготовление на скорую руку консервов с недоваренным или переваренным гарниром, просмотр новостей и плюханье в кровать с быстрой отключкой.

Несмотря на столичный круговорот, состоящий из сугубо материальных вещей, Денис никогда не чувствовал себя так скверно, как теперь, ведь Немчиновка свои позиции не сдавала. Беспокойство Дениса из-за увиденного на улице и у пруда только росло. Немчиновка подсунула ему картинки, отделаться от которых не удавалось. Руки холодели и покрывались липким потом, в висках стучало, стоило ему вспомнить собаку, обелиск на берегу, Нику у плотины, телефонную будку. Он гнал от себя мысль, что окажется больным, как бабушка. Вместо этого задавался вопросом: может, не зря в детстве, живя в Немчиновке, начинал верить в потустороннее? Как многие молодые современники, Денис прочитал немало фантастических книг, посмотрел массу фильмов-фэнтези, поэтому в голову ему лезли мысли о порталах – проходах, соединяющих разные миры. Порталы – двери, позволяющие призракам и тварям из тонких миров проникать в наш грубый мир, чтобы блуждать здесь ночами, пугая людей. Он цеплялся за эти нелепые сказочные мысли, как алкоголик за бутылку. Прикидывал, как бы узнать, видела ли Катерина что-либо подобное. И, если да, то как реагировала? Эх, да разве теперь спросишь! Такой разговор представлялся совсем уж глупым. Привет! А ты когда-нибудь видела утопленницу Нику у пруда? Нет? Ну, извини, это я так, случайно вырвалось.

***

В среду позвонила бывшая жена Светка.

– Слушай, есть у тебя совесть или нет? – выдала она истерично. – Приезжай, своди Лизку хотя бы на мультфильм или в парк. Ты – отец или кто? Ребёнок через год в школу пойдёт, а ты её видел считанные разы!

Ох, Лизка! Она висела на нём, словно тяжёлый громоздкий рюкзак. От этой ноши нельзя было избавиться, её надлежало всегда тащить на себе во что бы то ни стало. Больше того – ноша ещё и росла. Нет, в принципе, Денис гордился тем, что оказался состоятелен как мужчина и, вообще, как человек, то есть смог произвести на свет нормальное здоровое потомство. Но дочь по-прежнему раздражала его буквально всем. Внешностью (нос Лизы, сильно похожий на тёщин, вызывал у Дениса особое отторжение), голосом, плачем из-за сломанной игрушки, соплями и кашлем, привередливостью в еде, тем, что быстро вырастала из одежды, и ей постоянно требовались разные вещи и витамины. «Хорошо, только, когда она спит». Денис в очередной раз задумался о своей холодности, но никакого приемлемого объяснения ей не находил. Ему было неудобно и перед Светкой, и перед собой, и перед дедушками-бабушками. Он никак не мог полюбить собственную дочь, хоть в лепёшку расшибись. Конечно, он давал деньги на ребёнка, но большего сделать не мог. Ну, не мог. И точка.

– Ну так как? – требовательно спросила Светка, – сходишь в эти выходные погулять с дочерью?

Денису стало стыдно. Ещё и Катькин вопрос вспомнился: «Общаешься?» «Да, она, блин, права. Надо встречаться, хотя б иногда».

– Схожу, ты только не нервничай. Погуляем, мороженое сожрём или пиццу.

– Отлично! – повеселела Светка. – Тогда подъезжай в субботу, к двенадцати.

– Угу.

Разговор с бывшей имел место в среду, а в четверг вечером телефон заиграл стандартную мелодию и, взглянув на экран, Денис с некоторым трепетом увидел, что звонит Катька.

– Привет! – её глухой голос доносился из мира, где обитают Пиковая Дама, черти, гномики, а теперь ещё призрачные собаки и девушки с подёрнутыми тиной глазами.

– Привет! – Денис смотрел на улицу, заполненную прозаичными людьми, спешащими по делам пешком или в автомобилях. Какой бы транспорт они ни выбрали, их суета всё равно оставалась будничной и скучной. Рутина, тягучая неподатливая, словно невкусная нуга.

– Тут вот что, – торопливо сказала Катька, – я позвонила вчера Сашке и рассказала ему, что ты приезжал. Он, знаешь, очень проникся к моему рассказу. И мы позвонили Лёшке с Анькой, и потом ещё (она слегка замялась) Анька позвонила… Игорю. В общем, мы хотим в эту субботу собраться у меня дома все вместе и пригласить тебя. Посидим, потреплемся. Ты свободен? Как тебе идея?

– Я – да, я – за, – ошарашено сказал Денис, не ожидавший столь скорого продолжения истории с Немчиновкой.

– Тогда подъезжай к пяти. Думаю, будет нормально.

– Ага, удобное время.

Действительно, он ещё успеет сводить Лизку в идиотское детское кафе и покатать на аттракционах. Он и вправду надеялся успешно отбыть отцовскую каторгу, но, когда в пятницу вечером Светка позвонила, чтобы подтвердить субботний визит, язык Дениса сам собой произнёс:

– Слушай, извини, у меня тут неотложка по работе нарисовалась. Нельзя ни перенести, ни отменить. Давай в другой раз. Вот через пару недель, например, а? Но завтра никак, завал просто, ужас, понимаешь…

Светка долго молчала, а потом выкрикнула со слезами в голосе:

– Не желаешь встречаться с дочерью, купи ей хотя бы игрушку, урод!!

В аппарате коротко запикало.

– Да иди ты, – пробормотал Денис, старательно убеждая себя, что ему всё равно.

***

«Все, наверное, выпивку притаранят», – думал Денис, слушая позвякивания бутылок в сумке. Он вёз водку для мальчиков и итальянское вино для девочек. Странно было угощать спиртным друзей детства. Раньше вместе они пили только воду из колонки, иногда в дождливую погоду – чай у кого-нибудь в гостях. На шестнадцатилетие Катьки подавалось шампанское, но родители запретили ему пробовать.

Фи-ли, звякнули бутылки. Се-тунь. Нем-чи (чин-чин)– нов-ка.

Денис соскочил на перрон, купола уже знакомой церкви приветственно сверкнули на фоне голубого, без единого облачка, неба. На этот раз Денис решил пройти мимо храма и направился вправо от Советского проспекта. Вокруг церкви громоздились неаккуратные хаотично настроенные заборы. На одном из них какой-то неумеренный гуманист размашисто написал белой краской: «Да будут счастливы все существа во всех мирах!» «Нет, в Немчиновке точно творится что-то странное». Но в дальнейшем больше ничего странного не попадалось. Только сильно запахло водорослями у пруда. Этот запах ещё в детстве казался Денису таинственным, напоминал о подводном прудовом мире, невидимом с берега.

Оказалось, он явился к Катьке последним. Все уже набились в большую комнату и лениво болтали. Сашка с Анькой сидели на диване, Лёшка с Игорем стояли у окна и шёпотом обсуждали, в каком безобразном состоянии теперь Катькин участок.

– А вот и наш Дениска, – весело сказала хозяйка.

Они вытаращились на него, как на фантом. Да он и был для них фантомом ушедшего детства, таким же, как для него самого был весь посёлок Немчиновка. Они повскакали с мест, окружили Дениса и трогали его за плечи, хлопали по спине, жали руки, вглядывались в лицо, желая обнаружить в огрубевших чертах того мальчишку, каким его помнили. После долгих объятий и громких восклицаний («Ну ты ваще здоров!» «Надо же, какой ты стал красавéц!» и тому подобного) все наконец уселись за стол, разлили напитки, выпили за встречу и принялись за еду, но на самом деле ждали, кто откроет вечер воспоминаний. Это сделал Игорь:

– А помните, – спросил он с надеждой, – как мы ходили смотреть на за-а-атмение? Это было в восемьдесят первом…

– Ага… помним, помним, – загалдели все. – На стройку ходили, рентгеновские снимки добывали.

– Кстати, я тогда толком и не разобрал, где там солнце, где луна, – засмеялся Денис. – Просто не понимал, куда смотреть. Но всё равно запомнилось.

Зябкое утро. Они встали в рань-раньскую и пошли на беспощадную в своей нескончаемости советскую стройку, находившуюся за всеми Запрудными улицами. Который год там сооружали большой автосервис. Взобравшись на какую-то грязную кучу, они ловили мгновения, когда лунный диск постепенно закрывал солнце. Денису казалось, что там должна была собраться масса желающих увидеть такое явление, но взрослые люди, занятые серьёзными заботами, считали свои дела интереснее небесного чуда. На пустынной стройке застыли в напряжении и восторге семеро подростков: Сашка, Катька, Лёшка, Анька, Игорь, Денис и тогда ещё живая Ника. Зябко поёживаясь, вглядывались они в небо, где мироздание разыгрывало свой таинственный спектакль.

– Точно, это в восемьдесят первом было, – сказал Сашка, – а помните, в восьмидесятом олимпийский забег устраивали?

– Помним, помним…

Девятнадцатого июля олимпийский огонь зажёгся в греческой Олимпии, чтобы через месяц, преодолев города и страны, прибыть в Москву. Вся компания наблюдала за этим событием по телевизору, и когда после просмотра они собрались на Запрудной, у Сашки горели глаза, и румянец полыхал на его легко краснеющей коже:

– А давайте свой олимпийский огонь пронесём! По всем Запрудным!

Идею восприняли восторженно. Факел сделали из крепкой палки с прибитой к нему сверху пустой консервной банкой. В неё помещалось что-то горючее (сейчас никто не мог вспомнить, что именно). На протяжении маршрута факелоносцы менялись, ведь в эстафете должны были поучаствовать все. Забег запомнился Денису на всю жизнь: вот они трусцой двигаются по Запрудным и по берегу пруда, огонь в банке исправно горит, а попадающиеся по дороге люди улыбаются, аплодируют и кричат что-то подбадривающее.

Потом вместе с родителями они ездили на Можайское шоссе встречать настоящий олимпийский огонь. Долго ждали у обочины, чтобы на короткие мгновения перед ними мелькнуло оранжевое пламя и факелоносец в костюме белом, как оперение голубя мира.

Во время Олимпиады никого из ребят в Москву не пускали, объясняя запрет так:

– Иностранцы будут предлагать отравленные конфеты и жвачки, будут дарить авторучки, которые потом взрываются!! Да ещё страшные болезни с собой привезут!

А ведь всем ужасно хотелось хоть один день провести в Москве, потому что для кого же тогда Олимпиада, если не для простых людей?! Впрочем, иностранные злодеи, только и ждущие момента, чтобы нагадить советским детям с самыми чистыми в мире сердцами – это серьёзно, это не обсуждается! Каждый день Денис со страхом ждал сообщения о том, что какой-нибудь непослушный пионер погиб от взрыва империалистической авторучки, но ничего подобного так и не услышал.

Во время Олимпиады они устроили в Немчиновке свои соревнования (прыгали в длину и в высоту, бегали), вот только полный набор дисциплин ни у кого в памяти не сохранился. Тогда они стали вспоминать игры: штандер-стоп, городки, вышибалы, война (у Дениса перед глазами возникла Ника, изображающая истекающего кровью раненого бойца), салки, казаки-разбойники, бояре, а мы к вам пришли, съедобное-несъедобное.

– А мне нравилось большие фигуры на асфальте рисовать, – сказала Анька.

Рисовали фигуры все, не только девчонки. Особенно удачными вышли два экземпляра: лягух в фиолетовом фраке с оранжевым галстуком-бабочкой в белый горошек и прекрасная принцесса, изображённая со всеми принцессьими причиндалами: короной, пышным платьем и роскошными волосами. Вся эта красота раскрашивалась цветной гуашью и жила довольно долго, особенно в сухое лето. Если же дожди шли часто, то краски постепенно смывались (впрочем, не слишком быстро), и от этого становилось грустно, но не так, чтоб рыдать.

– А помните, как за столом в домино резались?

– Помним, помним…

Однажды Вольдемар с Сашкой соорудили на правой стороне Запрудной стол и пару скамеек. Просуществовала мебель два сезона, а на третий год исчезла без следа. Кто-то из постоянных жителей Немчиновки не мог спокойно наблюдать за столь нерациональным использованием полезных предметов (зимой, весной и осенью они торчали на Запрудной просто так) и уволок их в своё логово.

В те годы, когда стола не было, время проводили в канавах, предназначенных для оттока дождевой воды. Они располагались по обеим сторонам улицы, рядом с тропинками, ведущими вдоль домов. Положив поперёк канавы доски, компания просиживала там часами, нехотя отлучаясь лишь на обед или ужин.

В канавах они пристрастились к картам. Девчонки увлекались колодами давно, правда, о таро тогда и не слышали, так что обходились обычными картами из «Союзпечати». Раскладывали сложные пасьянсы (особо замороченный назывался гробница Аполлона), гадали. Со временем картами увлеклись все. Сначала просто резались в подкидного, после научились в переводного и понеслось.

– Помните французского дурака? – спросил Лёшка.

– Помним, помним…

– А в Кинга сколько партий отыграли, эх… помните?

– Помним, помним…

– А в какашку?

Странная игра в какашку заключалась в том, что, передавая друг другу закрытые карты, нужно было набрать четыре одинаковых и торжествующим воплем «какашка!» выбросить их на стол.

К тому моменту, как дошли до "какашки", все уже довольно сильно опьянели, несли много чуши и были готовы на глупые поступки невозможные для трезвых взрослых людей.

Воюя с запечённой свининой, запивая её водкой, Денис хотел было спросить, остались ли в Немчиновке водозаборные колонки, но тут Сашкины глаза вспыхнули хмельным огнём и забегали, как это случалось с ним в детстве, когда он собирался выдать очередную пошлость. Сашка задал вопрос, давно крутившийся у него на языке:

– Ну, а «Клуб» помните?

Послышались пьяные смешки.

– Помним, помним!

Теперь, почти двадцать лет спустя, Сашка, стреляя глазами вправо-влево, предложил:

– А давайте сыграем, разок-два?

– Да ну нафиг, – отмахнулся осоловевший Лёшка.

– У нас же вечер воспоминаний! Хотя в нашем возрасте можно и на что-то покруче сыграть. Хо-хо-хо!

Анька нервно дёрнулась.

– Ну, извини, Лёш, извини. Я к твоей жене ничего не имею.

Игорь молча осклабился, показывая, что он не против.

– А давайте, – сказал Денис, внезапно ощутивший, что вокруг него расцветает какая-то странная фантасмагория.

За окном сгущались тени. Они скрывали неухоженность и заброшенность Катькиного участка, и, казалось, что прошлое приблизилось к Денису вплотную. Прошлое дышало ему в лицо, источая запах деревянных полов, яблочной падалицы и извлечённой из комода старой колоды карт. Никто не заметил, как и куда исчезла Агаша. Она будто растворилась без следа, потому что в том времени, о котором все сейчас думали, её ещё не существовало. За столом они теперь сидели одни – старая компания в полном составе, кроме, естественно, Ники.

Катька немного расчистила стол, поставила две свечи в бабушкиных подсвечниках. Зажгла. В отблесках живого пламени лица казались моложе. Лёшка вообще выглядел пацаном, да и Анькино лицо сделалось более юным, мелкие морщинки вокруг глаз Игоря пропали.

– Валяй, Кать, ты хозяйка, тебе и раздавать.

Катька медленно перетасовала карты, затем протянула Игорю:

– Сними.

Игорь сдвинул верхнюю часть колоды – снял «шапку». Катька, не торопясь, начала сдавать. От долгого лежания в комоде некоторые карты слиплись, и Катерине приходилось прилагать усилия, чтобы их разделить. Получая карту, Сашка, как обычно, гримасничал, Анька что-то кудахтала, Игорь улыбался, Лёшка выглядел абсолютно спокойным, а у Дениса продолжало нарастать ощущение нереальности. Вдруг одна из свечей погасла.

– Фитиль старый, – заметила Катька, не прекращая сдачи.

Но Денису почудилось, будто в комнате находится кто-то ещё. Отсутствующий по уважительной причине член их сообщества. «Ника?»– спросил он мысленно помимо своей воли. В углу что-то отчётливо зашебаршило. По комнате пронеслось не то, чтобы дуновение, но воздух перед Денисом явно заколебался. Только, похоже, кроме него, никто ничего не заметил. У Дениса затряслись колени. Опять? Почему именно здесь? В детстве верил тут во всякую нечисть, теперь вот снова…

– Так-с, – плотоядно ухмыльнулся Сашка, – трефовый туз у меня! У ко-го-о…

– Бли-и-н, пиковый мой, – разочарованно протянул Игорь.

В общем-то такая ситуация ожидалась, учитывая, что женщин было всего две.

– Ничего, Игорёк, сдадим заново.

Сдали. Аньке выпал трефовый туз, Игорю – пиковый. Анька быстро по-птичьи клюнула его в щёку. Раздали в третий. Катька показала трефовый, а пиковый снова оказался у Игоря. Катька вздрогнула и покраснела так, как краснеют только рыжие люди – мгновенно и ярко.

– Опять невезуха! – Сашка недовольно зыркнул на Игоря – всё время тебе!

Катька встала с места, чтобы подойти к обладателю пикового туза. Денису показалось, что вокруг неё сгустилось текучее облако жара. Катька наклонилась к Игорю. Её ресницы подрагивали, пламя свечи метнулось к потолку.

В этот момент в подвале дома что-то страшно грохнуло. Пол тряхануло, тревожно звякнула в серванте посуда.

– Господи! – взвизгнула Анька, хватая Лёшку за руку.

В первый момент показалось, что Катька ничего не услышала. Она прижала свои губы к Игоревым губам и лишь затем нервно вскрикнула:

– Агата!!!

Она бросилась к лестнице на второй этаж, где находился спуск в погреб. Вся компания устремилась ей вслед. Гурьбой столпились они у лестницы, уставившись в чёрную дыру в полу. Крышка люка оказалась снятой, снизу неслись жалобные всхлипывания:

– Мама, мамочка, помоги!

В погреб вела приставная лестница, лежавшая теперь частично на дне, частично – на ноге распластанной на полу Агаши.

– Вот как тебя угораздило! Вечно лазишь, где не надо! – суетилась Катька.

Денис мельком взглянул ей в лицо и, к своему удивлению, заметил искривлённые губы и злые искры в глазах. «Не понравилось ей, что прервали поцелуй с Игорем». Сердце Дениса неприятно ёкнуло.

Расстояние между дном погреба и входом в него было изрядным. Тот, кто спускался туда без лестницы, рисковал, по крайней мере, сильно ушибиться, если не поломать кости.

– Кать, тащи фонарь, я спрыгну! – выкрикнул Денис.

Катька метнулась за фонарём (он оказался совсем близко, висел возле входной двери), посветила вниз, чтобы Денис, прыгая, не наступил на Агашу. И Денис сиганул в квадратную чёрную дырку. Ему удалось неплохо приземлиться. Агаша лежала под упавшей лестницей без слёз, но страшно бледная. По ноге её струилась кровь.

– Встать можешь? – спросил Денис.

Она отрицательно помотала головой.

Денис осмотрел ногу и с испугом увидел, что торчавший из лестницы ржавый гвоздь, проткнув девочке кожу, глубоко вонзился в икру. Денис принялся тянуть деревяшку на себя, настолько медленно, насколько мог. Агаша заревела в голос. Сверху причитала Катька, кто-то пьяно охал, Сашка бормотал «ничего-ничего», Лёшка держал за плечи Аньку, пищавшую, что, если с Владиком случится подобное, она упадёт в обморок, но бледнел почему-то Игорь.

Когда у Дениса получилось освободить Агашину ногу от гвоздя, кровь из раны захлестала ещё сильнее. Пока он на вытянутых руках передавал девочку матери, кровь, стекая уже ручьём, капала ему на рубашку. Получив дочь, Катька в окружении всей компании унеслась обрабатывать рану и успокаивать Агашу, а Денис остался в погребе один.

Это место он помнил хорошо. Иногда они спускались сюда за воблой (её ловил на Волге и вялил Катькин дядя Шурик). В погребе Денису почему-то сильно нравилось. В жаркие дни земляная дыра манила прохладой и таинственностью, сырой запах щекотал нервы, заставляя напевать одну из любимых всеми песенок:

Ты приходи в могилу, приходи в мой дом,

Ты приходи в могилу, вместе чай попьём…

Кажется, с правой стороны раньше имелся выключатель. Пошарив рукой, он действительно обнаружил его на своём месте и зажёг свет. В погребе кучей валялись пухлые мешки с картошкой, но взгляд Дениса привлекла полочка со странными предметами. На ней лежал рисунок, изображавший девушку, сидящую на берегу пруда возле плотины; другой рисунок – большая серая собака посреди улицы; конфета в пёстром фантике, цветные стёклышки, сухой цветок анютиной глазки, старый тюбик губной помады, альбом для рисования. А ещё рядом блестели осколки разбитого зеркала.

Всё это походило на какой-то игрушечный алтарь. Словно кто-то поклонялся советскому пантеону детских мистических существ и одновременно проводил с ними какие-то обряды. Денис снова перепугался до мурашек. Стал трогать предметы, проверяя их на прочность. Спрашивал сам себя, бывают ли осязательные галлюцинации. Надо будет обязательно узнать, вот только… не у врача.

Задерживаться в погребе казалось не вполне приличным. Он аккуратно приставил лестницу к люку, проверяя, чтобы она снова не рухнула. На земле виднелись капли крови Агаты, он затёр их ногой, а затем вылез из подпола.

Из комнаты по-прежнему доносился плач вперемешку с голосами: может, стоит отвести в больницу, чтобы зашили? В ответ Агаша начинала реветь ещё громче и басовитее. Лишь через полчаса слезотечение и кровотечение прекратились, и она сидела теперь, икая, в объятиях Катерины.

– Ой, уже десять часов, надо позвонить Лёшкиной маме узнать, как там Владик, – сказала Анька.

– Да-да, и мне пора, – поддакнул Игорь.

Сашке, по-видимому, не хотелось уходить. Он вертелся у стола, цапая с него то кусок колбасы, то селёдку и жалея, что воспоминания о невинной детской игре не вылились в хотя бы небольшую оргию. Услышав об уходе Игоря, и он вынуждено попрощался, чтобы раствориться на ведущей к воротам сумрачной дорожке.

Денис уезжать не собирался. Они заранее договорились с Катькой о повторной ночёвке на втором этаже.

– Ты иди ложись, – сказала Катька, – наедине со мной она быстрее успокоится.

Денис поднялся в верхнюю часть дома. Снова поприветствовал детей на картине «Тройка». На сей раз их лица показались ему ещё более горестными. Они будто переживали за свою сверстницу, плачущую внизу. О, как трудно быть ребёнком в опасном ледяном мире, говорили их лица. Некоторое время Денис смотрел в окно на Запрудную, но ни силуэта собаки, ни других силуэтов на этот раз не появилось. Вымотанный дневными эмоциями он улёгся в постель и задремал довольно быстро.

Он не понял, сколько точно проспал; сквозь сон ощущалось лёгкое движение воздуха. Само собой в мозгу всплыло: Ника? Денис открыл глаза. Нет, призрака не было. На краю постели сидела Катька. Лицо её утопало в темноте, лишь распущенные волосы отливали красноватыми всполохами в слабом свете Луны. Без предисловий и намёков она спросила:

– Можно к тебе?

И скользнула к нему под одеяло. Настоящий сон с Дениса слетел мгновенно, а вместо него накатило чувство, будто он спит наяву. Катькина прохладная кожа напоминала о прохладной воде пруда, белизна этой кожи – о нежной коре молодой березы, просвечивающей сквозь темноту, крепкое тело – о сильных ветвях лесных деревьев, а всё вместе опять же о детстве и лете. Как следствие у Дениса рождалось ощущение, будто он ребёнок, наконец-то допущенный ко взрослым таинствам. А ещё он чувствовал себя заменителем. Слишком явно видел он, как покраснела Катька, подходя к Игорю для поцелуя, и не обольщался на свой счёт. Какое-то время они механически ласкали друг друга, но продолжалось действо не слишком долго. А потом Катерина заплакала. Наверное, стыдилась, что сама вот так плюхнулась к бывшему маленькому дачнику в постель.

– С Игорем-то у тебя было чего-нибудь? – мстительно спросил Денис. – Я ж помню, как ты краской заливалась при виде него.

Катерина издала сдавленный всхлип и кивнула, ударив Дениса подбородком в плечо.

– Не сложилось?

– Не-е-е, – Катька помотала головой и теперь вмазала Денису уже в висок.

Постепенно она затихла и сказала гнусавым из-за заложенного носа голосом:

– Да он ко мне никогда серьёзно не относился. Сын работников Внешторга и дочка заводских работяг… даже не смешно. А я с самого начала всё понимала, только сердцу не прикажешь. Пусть, думала, хоть так…

Денис удивился. Он всегда считал, что Катька совсем не нравилась Игорю. Порой в ответ на дружеские подколы тот цедил сквозь зубы: «Рыжие-бестыжие вызывают у меня брезгливость». Конечно, в такие моменты Катьки рядом не было.

Денис поглаживал её по волосам и думал: «Использовала меня сначала как автоматический удовлетворитель, а теперь использует, как жилетку». Катерина же, подобно многим женщинам считала, что теперь между ней и Денисом есть особая связь и ему можно поплакаться.

Перед мысленным взором Дениса вдруг встало лицо Агаши. Абстрагировавшись от волос, он попытался вспомнить его черты, и ему показалось, даже нет, отчётливо увиделось, что в них есть что-то Игорево. Денис стеснялся спросить Катьку насчёт дочки, но она сама сказала уже почти спокойным ровным голосом:

– Да, Агаша – от него.

Денис не знал, как лучше ответить, и издал мрачное:

– Угу.

Катерина лепетала:

– Пожалуйста, пожалуйста, – даже не намекай ей! Игорь её знать не хочет. И вообще я никому не говорила.

Она резко перестала плакать и очень отчётливо произнесла:

– Я его теперь ненавижу!

Денис не сказал, конечно, что ему, в сущности, нет никакого дела до Агаши, что у него вообще проблема в общении с детьми. В сердце, однако, что-то неприятно кольнуло.

***

На следующий день Немчиновка вновь не отпустила Дениса в Москву. Всякий раз, как он порывался сказать Катьке, что уезжает, язык не поворачивался во рту.

Денис решил позагорать на пруду. На дворе как-никак жарил июль. По дороге на пруд Денис удивлялся. Всего пару недель назад он приехал сюда почти уверенный, что обнаружит тут лишь жалкие ошмётки прошлого, а теперь узнал, что за новыми заборами в новых или даже старых домах по-прежнему живут друзья его детства. Кроме, конечно, Ники. Если только она не обитает где-нибудь в пруду, в жилище из зелёных водорослей, ночами прогуливаясь возле плотины. От первой мысли становилось уютнее, а от второй – довольно жутко. Неожиданно случившийся интим с Катькой придавал всему этому новый пока непонятный оттенок.

Денис вспомнил, что есть ещё Вольдемар, живущий, по словам Катьки, отшельником и редко покидающий участок. Проходя мимо забора Вольдемара, Денис попытался разглядеть постройки, но за густо разросшимися яблонями и вишнями ничего не просматривалось. Вроде мелькнула между стволов старая зелёная терраса с белыми оконными рамами – и всё.

Он расстелил полотенце под деревом недалеко от камышей. Зной, жара, по берегам пруда разноцветными горошинами рассыпались отдыхающие. Возле камышей копошилось милое утиное семейство. Запах воды и тины одурманивал Дениса, и картины прошлого мешались в его сознании с картинами вчерашнего дня. Ночью, когда Катька сама пришла к нему, он даже не успел подумать, зачем всё это и что потом, но теперь начал немного переживать: как вести себя с ней, захочет ли она повторения и захочет ли повторения он сам? В принципе, почему бы нет. Денис с удовольствием вспомнил сильное, но нежное Катькино тело. И даже мысль об Игоре, о том, что, отдаваясь Денису, Катька, возможно, представляла другого, не очень его смущала, потому как Денис брал реванш за то время, когда его считали маленьким смешным дачником, достойным лишь лёгкого чмока в щёку.

– Привет! – раздалось над Денисом.

Он лениво повернул голову. Над ним возвышались три Гулливера – Анька, Лёшка и Сашка. Распростёртый на земле Денис вновь на миг почувствовал себя малышом, но они быстро расстелили пляжные подстилки и уселись сверху, оказавшись с ним на одном уровне. Принялись болтать о всякой всячине: о стройматериалах, еде, ценах, шмотках, о детях и их отсутствии.

– Твоя дочь любит купаться? – спросила Анька.

Он ответил нехотя, внутренне съёживаясь:

– Не знаю.

Анька не обратила на ответ внимания.

– Мой Владик очень любит. Но в этом пруду, сам знаешь, какая грязь, поэтому я и не привожу его сюда, чтобы он не расстраивался, потому что купаться в такой воде я ему не разрешу. Можно сыпь подхватить. Твоя дочь хорошо ест?

– Хм-м-м… да…наверное.

– У меня Владик – плохо. Каждый кусок приходится запихивать.

– Это с возрастом должно пройти… так говорят, – вяло откликался Денис.

Его страшно разморило. Он накрыл лицо белой бейсболкой и через неё пытался смотреть на солнце. Сквозь материю оно казалось болезненным багровым пятном. Денис закрыл глаза. Ему хотелось спать, но он знал, что спать на солнце плохо: проснёшься одуревшим, с тошнотой, с мерзкой тяжёлой головой. Дремота всё равно вязким коконом окутывала Дениса. Резко зазвонил чей-то телефон.

– Бали-и-и-н, – потянулся Лёшка, – кого там…

– Если это мама, спроси про Владика, – встревожено напомнила Анька.

Дремота отступила. Денис услышал, как Лёшка завозился, поднимаясь и отходя в сторону, чтобы спокойно поговорить. Денис пошевелился, бейсболка сползла вбок. Теперь он видел, что происходит справа от него. Большая Сашкина лапа с длинными пальцами поглаживала Анькино бедро. Анька зло и испуганно прошипела: «Прекрати!»

Денис притворился, что похрапывает.

– Ань, ну чё ты ломаешься? – шепнул Сашка. – Раньше давала, дай ещё…

Сашка раскраснелся, в глазах плескалась похоть. «Неужели он меня даже не стесняется?» – подумал Денис. Но Сашка был, видимо, убеждён, что Денис не слышит. Через мгновение снова раздалось:

– Приветствую!

Денис увидел у своего лица худые ноги в дорогих модных сандалиях и догадался, что это Игорь. Сашка тут же отвлёкся от Аньки, медленно встал и произнёс настойчивым деловым тоном:

– А, Игорёк, надо поговорить.

– Саш, ну не прям же сейчас, – раздражённо ответил тот.

– Не сейчас, а когда? У тебя всегда отговорки.

Сашка немного помолчал, сплюнул и добавил сквозь зубы:

– Я не могу выбросить на ветер такую сумму.

– Саш, я разве не понимаю? – сказал Игорь примирительно и даже мягко. – Но давай выберем другое место. Только не у меня дома. Настька услышит, разнервничается.

– Знаешь, я ведь могу и по-другому поговорить, – сказал Сашка, – могу и позвать с собой ещё кого-нибудь…

– Угрожаешь?

– Конечно, нет, я пошутил, но…

– Давай так, – пробубнил Игорь, понизив голос, – встретимся в нейтральном тихом месте, и я отдам тебе часть, всё сразу не смогу, идёт?

Сашка хотел, наверное, ответить, но тут послышался плеск, а затем шлёпанье босых ног. Лёшка возвращался от пруда, куда спускался для телефонного разговора. Денис наконец прекратил притворяться спящим и резко сел. Голова закружилась, и то ли ему почудилось, то ли всё было действительно так: Лёшка смотрел на Сашку с неприязнью, если не сказать с ненавистью. Его взгляд блуждал от Сашкиных рук к Анькиному телу, Сашка же был всецело поглощён проблемой с Игорем. Денису показалось, что Лёшка зло пробормотал: «Даже не скрываются уже…» Но, может, он сказал что-то вроде: «Домой, зая, пора уже…» Денис ни за что не ручался.

Он взглянул на часы. Стрелки подползали к четверти четвёртого. Денис проголодался.

– Вы ещё остаётесь? – поинтересовался он у остальной компании.

– О, проснулся, не прошло и полгода!

– Лежебока!

– Засоня!

– Мы пришли позже тебя, так что ещё поторчим тут.

– Тогда до следующих встреч, дорогие товарищи! – Денис собрал вещи, раздражаясь шуршанием пакета. Оно отдавалось в мутной голове, царапая мозги.

Около половины четвёртого Денис вернулся в Катькин дом. После драматического вчерашнего вечера там стояла полная тишина. Она лилась с висящего над участком неба, окутывала деревья, постройки, той-терьера на лужайке. Казалась даже немного душной и в то же время единственно возможной органичной для этого места, наполненного старыми предметами и воспоминаниями. На крыльце веранды (там, где любила когда-то лежать Найда) Дениса встретила Катька. Она поднесла к губам палец, как бы утверждая, запечатывая эту тишину.

– Агаша спит, зайди, пожалуйста, с другого входа, – произнесла она еле слышно.

Денис вообще не стремился внутрь. Проследовал на задний двор и, усевшись там на лавочку, воззрился на бывший курятник. Вечер был тихий-претихий, упоительный летний вечер, пахнущий разогретой за день землёй, травой, клевером и дымом далёкого костра. Но из-за угла уже тонкой струйкой кралась прохлада, предвещая приятную свежую ночь.

Незаметно подошла Катька. Опустилась рядом и принялась ковырять носком туфли крошащуюся кромку асфальтовой дорожки.

– Не жалеешь? – спросила она немного тоскливо.

– Нет, совсем, нет, – ответил Денис вполне искренне. – А ты?

– Сейчас нет. Может, пожалею потом …

– Не надо себя накручивать. Никто никому ничего не должен, никто ни перед кем не виноват. Мы ведь теперь взрослые.

– Да, правда.

Катерина встряхнулась и произнесла уже бодрее:

– Хочу тебя попросить.

Денис немедленно вскинул брови.

– Агаша спит, а мне надо на 2ую Запрудную. Там заказчица, просит разобрать с ней её одежду, что-то переделать. Пожалуйста, побудь недалеко. Вдруг проснётся и чего-нибудь попросит. Ей же трудно ходить.

– Да без проблем! – сказал Денис, внутренне раздражаясь. Опять возиться с мелкими девчонками! Не подбивает ли Катька под него серьёзные клинья, не примеряет ли уже к нему роль отца?

Ещё некоторое время Катька собиралась, красила ресницы, складывала что-то в пакет, пила чай. В начале пятого она наконец ушла, бросив через плечо:

– Вернусь, сделаю ужин.

***

Денис потихоньку заглянул в комнату, где спала Агаша. Она лежала, накрывшись с головой; одеяло давало абрис её худого тела, похожего на маленького зверька. Вместо того, чтобы сторожить девчонку Денис побродил по огороду, снова посидел около часа на заднем дворе. Затем вернувшись на веранду, расположился за столом и стал смотреть на дорожку, ведущую к воротам. Маленьким он также сидел за завтраком или уже после него и из-за кружевных занавесок следил, когда Катька пойдёт гулять. Если удавалось перехватить этот момент, Денис выскакивал из дома и пристраивался к ней. Иногда Катька грызла семечки, сплёвывая кожуру в руку, потому что Василий Иванович устроил бы отменный нагоняй, если бы заметил грязь на участке. Но когда они выходили за калитку, кожуру можно было выплёвывать куда угодно, в том числе на идеально подстриженный газон возле участка соседки по прозвищу Гасилка, которую полагалось время от времени доводить.

Сейчас на веранде Денис медленно пил чай. Пару раз он специально прислушивался, не проснулась ли Агаша, но из комнат позади веранды не доносилось ни звука.

С мыслей о Катьке Денис переключился на Аньку. Вспомнился Сашка с похотливыми, как всегда, ужимками, поющий: «Анюта, вы прекрасны, как Венера…» В детстве во время игры в «Клуб» Денису было сладко целоваться с Анькой, хотя та презрительно поджимала губы. Катька же тогда целовалась с ним по-свойски.

В половине восьмого Денис решил поработать и открыл электронную почту, чтобы проверить сколько десятков писем ему уже накидали, но не успел он вникнуть хотя бы в одно из них, как на дорожке, ведущей к калитке, послышались стремительные шаги. Катька бежала по асфальту, и вид её был до крайности странный. Растрепанные волосы развевались красными языками. На бледном перепуганном лице горели покрасневшие от возбуждения глаза. Руки намертво прижимали к груди пакет с мявшимися внутри вещами на переделку, забранными у клиентки со 2ой Запрудной.