Читать книгу Вера - Ирина Джерелей - Страница 1
ОглавлениеВера
Отношения Веры с Господом складывались плохо: он ее не слышал.
Вера ходила в церковь, выстаивала службы, целовала стекла безжизненных икон и сухие руки батюшек, старательно молилась, ожидая знамения, знака… хотя бы намека на то, что Господь любит ее. Но намека не было.
Заполненный людьми собор Веру пугал. Он давил ее тяжелыми сводами, дурманил запахами ладана, ослеплял блеском свечей, изматывал службами. Люди выстраивались в очередь у церковного лотка, выбирали крестики, свечи, иконки, религиозные книги. Стоящая за прилавком пожилая женщина в клетчатом платочке небрежно отсчитывала дешевые свечки и более аккуратно – дорогие, нервно раскладывала по прилавку пластмассовые иконки и раздраженно отвечала на пустые, как ей казалось, вопросы прихожан, которые никак не могли выбрать полезных им святых.
Впрочем, были среди покупателей и те, кто без колебаний заказывали необходимую церковную утварь и, получая сдачу, благодарно кланялись:
– Спаси вас Господи…
Хозяйка церковного лотка милостиво улыбалась в ответ одними губами, глаза ее оставались такими же строгими и осуждающими, как на старинных иконах в тяжелых окладах, застывших позади нее на стене.
Такая же торговля, только церковными обрядами, шла и за соседним столиком.
– Мне, пожалуйста, сорокоуст, – просила богато одетая дама и, рассчитываясь, щедро жертвовала на храм, а другая, серая и невзрачная, в мятом черном беретике, заказывала скромное «за здравие» и скупо отсчитывала мелочь.
В голову Веры, часто наблюдавшей такие сцены, приходили в этот момент совершенно крамольные мысли: «А как же просить помощи тем, кому нечем оплатить услуги батюшки? Молитвами?»
Люди вокруг крестились, прикладывались к иконам, и Вера делала то же самое. Она плохо понимала смысл таинства службы и оттого через время начинала уставать – косилась на маленькие наручные часики, думала о своем, рассеянно разглядывала согнутые под тяжестью грехов спины прихожан. Но стоило ей перестать креститься и подпевать слова молитвы вместе со всеми, как тут же, словно черт из коробочки, появлялась рядом одна из церковных старух и как бы невзначай больно толкала ее или, что еще хуже, шипящим сердитым шепотом делала замечание:
– Руки держи правильно, спаси Господи!
Вера вздрагивала, испуганно втягивала голову в плечи и заученно отвечала:
– Спаси вас Господи. Извините…
Иногда, пересилив смущение, она вместе с молящимися опускалась на колени и пробовала коснуться лбом затоптанного мраморного пола, но что-то в ней отчаянно сопротивлялось, охватывал нестерпимый, жгучий стыд. И она, одергивая и отряхивая длинную юбку, поспешно поднималась на ноги, чувствуя себя так, будто с нее сорвали одежду.
А глаза на иконах вдруг становились злыми, и накатывалась невидимая волна осуждения: «Красива, молода, и потому грешна, грешна, стократ грешна…»
Облегчение наступало только тогда, когда Вера, оборачиваясь и крестясь, покидала собор. Она с наслаждением вдыхала свежий воздух улицы, с интересом поглядывала на прохожих, которым до нее не было дела, и окуналась в привычную житейскую суету, забывая на время о храме.
Совсем по-другому Вера чувствовала себя дома.
В редкие минуты отдыха, когда муж уезжал по делам, а дети гуляли во дворе, оставаясь одна, она вновь и вновь подходила к иконам, которые висели на стене ее комнаты, и подолгу вглядывалась в строгие лики. Покой овладевал каждой клеточкой ее тела, тишина плавала вокруг, защищая и убаюкивая, не было злых церковных старух.
И приходило долгожданное ощущение Божественного всепрощения, будто печальная Дева Мария благословляла Веру, принимая ее со всеми тайными помыслами и недостатками. «Все было, есть и будет, – говорили глаза святых, – и нет ничего, к чему бы стоило стремиться столь страстно». Эти немые беседы приостанавливали суетный бег жизни, и многое, такое важное на первый взгляд, теряло свою значимость и отпускало душу на волю.
Вера всеми силами стремилась к пониманию истинной веры, но ее пугала строгость обрядов и особенно – равнодушное и, как ей казалось, осуждающее отношение батюшек. И все же любовь к Богу, светлая вера в его заступничество постоянно наполняли ее душу ожиданием волшебства. Как ребенок, не желающий согласиться с отсутствием добрых фей (иначе кто бы тогда побеждал злых?), Вера не хотела и не могла смириться с научным описанием мира, где человеческая жизнь измерялась незначительным временным отрезком от рождения до смерти.
«А что было до рождения? Что будет после смерти? Неужели природа так несовершенна, что не оставила человеку никаких шансов на бессмертие? Хотя бы на бессмертие души?»
Намаявшись на утренних службах, Вера стала приходить в собор днем, когда не было людей. Редкие свечи горели мягко, полумрак окутывал тело и успокаивал душу, а лики икон уже не казались такими строгими. И никто не обращал внимания на то, как она стояла, ходила, крестилась. И женщина в клетчатом платочке, продающая церковную утварь, уже не была такой нервной и охотно рассказывала ей о святых, показывала книги, позволяла подолгу рассматривать изображения на иконках.
Потом Вера зажигала свечи, разговаривала с ликами на иконах и просила у Бога добра и благоденствия всем, кого знала. Она думала о непредсказуемости судьбы, и постепенно вопросы о смысле ее собственной жизни отходили на второй план, и появлялась уверенность в том, что все будет хорошо. Единственное место, которое молодая женщина обходила стороной, было в левом крыле собора, где молились об упокоении душ умерших. Она не хотела думать о смерти, потому что в глубине души так и не смогла смириться с ранним уходом из жизни горячо любимых бабушки и деда.
И все-таки Господь Веру не признавал. Да и как он мог ее признать? Не было в ней силы соблюдать обряды, поститься, смиренно исповедоваться и причащаться. Она обвиняла себя в слабоволии и страстно мечтала о духовной стойкости, ибо за всем этим была обещана Божья благодать, которой так не хватало ее мятущейся душе. И тогда Вера решила при первой же возможности попасть в настоящий монастырь. Совсем скоро такая возможность ей представилась.
***
Слева, над осыпающейся дорогой, сжатой с двух сторон густым лесом, навис крутой склон, справа уходила вниз глубокая сырая балка. Несколько крутых поворотов – и видавшая виды легковая машина въехала на небольшую асфальтированную площадку, предназначенную для парковки. Вера повела мужа к строениям, стены которых едва были видны за деревьями.
Он так и не понял, зачем Вера потащила его в этот затерянный в горах женский монастырь, но жена смогла убедить его в святости и красоте этого заповедного места, и он ей поверил. А может, просто не хотел спорить о том, в чем совсем не разбирался. Высоко над головой смыкались кроны реликтовых сосен, образуя живой купол, в котором без умолку пересвистывались невидимые птицы и трещали суетливые белки. От их беготни по ветвям на сухую подстилку то и дело падали шишки и сосновая шелуха.
Солнце с трудом пробивалось сквозь хвойную завесу, редкие лучи остывали под ногами дрожащими оранжевыми пятнами. В пронзительно голубом небе, едва видимом сквозь густую хвою, неподвижно зависли легкие сливочные облака. За рощицей чинно расположились два спальных двухэтажных каменных корпуса монастыря и трапезная. А чуть ближе к лесу приветливо распахнула резную дубовую дверь низенькая беленая церквушка с чуть покосившимся крестом на крашеном голубом куполе.
Казалось, жизнь в монастыре замерла, время остановилось. На всем лежала печать ни с чем не сравнимого покоя.
Вера вошла в открытую дверь церкви. У прилавка с иконами, святыми книгами и свечами стояла молоденькая монахиня в черном одеянии и увлеченно читала. Казалось, что в ее руках не Псалтырь, а детектив Агаты Кристи. Домотканая дорожка вела в центр помещения, больше походившего на старинный крестьянский дом, чем на храм. Две колонны в виде столбов подпирали нависающий потолок.
По-домашнему беспорядочно разместились на стенах старинные иконы, скромный алтарь не подавлял обилием золота и серебра, в чистенькие окошки с вышитыми крестиком пестрыми занавесками щедро лился солнечный свет. Было уютно, тепло.
Муж Веры так и не решился войти и топтался у входа, пряча за спину большие руки. Лицо его стало серьезным.
Внутри храма, за широким беленым столбом, Вера увидела батюшку, который самозабвенно молился. Это был худенький старичок с редкой бородой, одетый в скромную рясу, местами аккуратно залатанную. Спросив у монахини, как его зовут, Вера остановилась в стороне. Отец Михаил, закончив молитву, посмотрел на нее ласково, будто на родное дитя. Его глаза улыбались, а руки нежно поглаживали небольшой серебряный крест.
– Я слушаю вас…
– Простите, батюшка, мы с мужем первый раз здесь…
Она вдруг стала произносить совсем не те слова, которые приготовила во время пути: вместо измучивших ее душу вопросов о смысле сущего спрашивала о жизни в монастыре, о святынях, о монастырских трудностях, и отец Михаил охотно отвечал. Вера смущалась, сбивалась, потому что боялась спросить главное – да и не знала она уже, что для нее главное. И не хотелось говорить отцу Михаилу о своих «разногласиях» с Господом: эта скромная церквушка была наполнена великой любовью к жизни, к свету и теплу, и потому главным стало именно это, и ничего более.
Даже муж Веры, скептически относившийся к ее духовным метаниям, подошел под благословение и, получив его, неловко боднул носом серебряный крест. Домой ехали умиротворенные, говорить не хотелось, и настроение у Веры стало по-настоящему благостным.
«Вот оно, – думала она, – нашла, нашла! Теперь я соберусь с духом, все обдумаю и приеду сюда снова. Отец Михаил обязательно ответит на мои вопросы. И еще я попрошу его быть моим духовным наставником. Он не откажет мне».
Солнце клонилось к убегающему горизонту, простирающиеся на многие километры поля пшеницы были полны величия. Впереди ждал дом, хлопоты, маленькие капризные дети и такая привычная суета. Все встало на свои места в причудливой мозаике мира, где и Господь, и обычная жизнь с ее неистребимой суетой, и церковь, и прихожане оказались единым целым в общей картине Бытия.
***
Ко второму приезду в монастырь, спустя два месяца, Вера с мужем подготовились заранее: купили на рынке десять пачек недорогого стирального порошка, упаковку мыла, крупу, муку и растительное масло. Хотелось взять с собой всего как можно больше, но не хватало денег.
Ранний сентябрь одарил воскресный день великолепной погодой, и на душе было празднично. Вера думала об отце Михаиле и представляла себе, как засветятся радостью глаза монахинь. Не благодарности ждала она, не награды, а радости от того, что появилась, наконец, и у нее возможность сделать доброе, богоугодное дело, и что встретился ей священнослужитель, не оттолкнувший ее. И кто знает: может, именно отец Михаил и станет тем человеком, который поможет ей избавиться от сомнений и проложить собственный Путь к Господу?
Служба к тому времени, когда они приехали в монастырь, уже закончилась, и в церкви было безлюдно. Никого так и не дождавшись, Вера вышла из храма и вдруг заметила быстро идущую по боковой дорожке монахиню в черном развевающемся одеянии. Она бросилась за ней:
– Постойте, сестра, постойте. Мы с мужем привезли для монастыря продукты, кому их отдать?
Молодая бледная девица в очках с неестественно выпуклыми линзами неприязненно взглянула на Веру, так резко вторгшуюся в ее мысли, и деловито спросила:
– За спасение души молитесь?
– Какое спасение? – опешила Вера.
Монахиня, глядя в сторону, разъяснила:
– Продукты и подарки в монастырь привозят за спасение души, грехи замаливать.
Кровь бросилась Вере в лицо. Еще недавно такое удивительное чувство ожидания чуда, согревавшее ее все эти долгие два месяца, вдруг стало смешным. Отрезвление обрушилось, как ледяной ливень, и показалось, будто из-за широкого ствола сосны кто-то невидимый издевательски показывает на нее черным скрюченным пальцем: «Наивная, наивная!».
Вера опустила глаза и спросила тихим ровным голосом:
